|
|
Роберта Джеллис
Каштановый омут
1
Страх! Он снова заставил Джиллиан похолодеть от ужаса. Джиллиан едва могла припомнить время, когда не ощущала страха. Разве что одно воспоминание – смутное, далекое, из того почти забытого времени, когда ее, еще кроху, подбрасывал в воздух большой и крепкий человек, лица которого она, как ни силилась, не могла припомнить, только низкий, чуть хрипловатый, теплый голос. А когда она начинала визжать от восторга, сильные руки прижимали ее к груди, и тот же глубокий голос шептал ей нежные слова… Но это было давно. А потом наступил кромешный ад, и в своих более свежих воспоминаниях Джиллиан видела себя, старающейся вжаться в угол и спрятаться при появлении мужчины.
Кто-то сказал ей – это тоже было давно, вскоре после того, как тот большой и сильный человек ушел из ее жизни, – что терпение и смирение помогают преодолеть страх земных страданий. Она частенько успокаивала себя этой мыслью, особенно когда терпела издевательства и побои тех, с кем ей приходилось жить теперь. Возможно, если бы страх оставался неизменным, она смогла бы со временем привыкнуть к нему, притерпеться. Но он вновь и вновь возвращался, и его обличье становилось раз от разу отвратительнее, он обжигал ее маленькое сердечко таким холодом, что не раз Джиллиан казалось, что душа не выдержит ада страданий, а сердце, изнывающее болью, разорвется. Страх постоянно менялся, и каждая перемена разжигала его с новой силой, так что Джиллиан снова и снова была вынуждена искать средство, чтобы успокоиться. Но по этой же причине и не могла смириться. Большей частью ей удавалось спрятаться от него – не полностью, всегда не до конца, но все-таки оттеснить призраки, наступавшие из тьмы ее нынешнего существования.
Тень страха всегда плескалась в глубине ее сердца, и она никогда не могла почувствовать себя счастливой, даже когда угрозы наказания не было. «Покорность, должно быть, лучше ума», – думалось Джиллиан. Страхи детства теперь казались лишь комариными укусами, хотя маленькой девочке они в свое время виделись сплошным кошмаром. Действительно, ужасно в одночасье превратиться из всеобщей любимицы, каждый жест и любое новое слово которой вызывали восторг близких, радостные восклицания, дарили ласковые объятия, в предмет побоев и оскорблений. Ум и страх помогли Джиллиан научиться не привлекать к себе внимания и, что еще важнее, улавливать в лицах и голосах окружающих нюансы их настроения. Она научилась исчезать, когда это возможно, а когда невозможно – приноравливать свое поведение к настроению других. Побои стали более редкими, ругань сменилась безразличием. Душераздирающий ужас от близкого наказания превратился в тупую, щемящую тоску, которая уже не проходила, а просто жила в Джиллиан, словно болезнь.
Однако сейчас Джиллиан опасалась наступления каждого дня. С недавних пор она стала замечать новое выражение и в глазах мужчин ее так называемого семейства, и тех, что наезжали в замок погостить. Она обнаружила, что взгляды мужчин стали дольше задерживаться на ее фигуре, и чувствовала в этом недобрый знак.
Поначалу Джиллиан обрадовалась такой перемене в отношениях, полагая, что ее, наконец-то, оценили, но забрезжившая надежда быстро растаяла. Шок от постигшего ее разочарования вместе с физической болью и стыдом вновь наполнил дни Джиллиан черным ужасом, а ночи – кошмарами.
Безрассудно отдавшись первому человеческому порыву, она быстро и искренне откликнулась на хитрый соблазняющий шепот одного молодого человека, гостившего в замке.
Когда он предложил ей встретиться с ним в лесочке в полумиле от стен замка, она с радостью согласилась, полагая, что там у них будет возможность свободно поболтать, собирая весенние букеты.
Не то чтобы она совершенно не знала прозы жизни. Животные свободно совокуплялись и в замке, и на фермах поместья; столь же свободно и открыто делали это слуги. Однако в свои двенадцать лет Джиллиан совершенно не представляла подобного по отношению к себе. Она абсолютно не подозревала, на что намекала ее оформившаяся маленькая грудь или тонкая талия…
Поэтому Джиллиан оказалась совершенно не готовой, когда ее обхватили и с жадностью поцеловали. Удивление и удовольствие от того, что, на мгновение, показалось ей выражением привязанности, помешали ей отпрянуть сразу же. Только когда молодой человек одним движением распустил шнурок платья на ее шее и его рука жадно начала щупать ее грудь, Джиллиан поняла его намерения. Тогда она начала сопротивляться. Однако ее запоздалая реакция была понята неверно. Поскольку девушка так охотно откликнулась на предложение встретиться, молодой человек решил, что сейчас она просто играет. Когда же он, наконец, понял, что она действительно пытается освободиться из его объятий, ярость еще больше воспламенила его желание. Юноша знал, как обращаться с такими капризными девчонками. Он подставил ей подножку, зная, что упадет на нее сверху и что она будет ошеломлена падением. В несколько мгновений, пока ошеломленная девушка переводила дух, он задрал ей платье и спустил свои штаны до колен. До сих пор юноша действовал успешно, но все-таки опытным насильником он не был, и прежде, чем он успел нанести последний удар, к Джиллиан вернулись силы и дыхание.
До этого момента она боролась молча, в большей мере боясь наказания за то, что покинула замок и позволила себе оказаться в таком положении, чем самой ситуации. Насилие и боль качнули чашу весов ее страха в другую сторону, и она принялась звать на помощь. Внезапные душераздирающие крики и возобновившееся отчаянное сопротивление остудили пыл несостоявшегося насильника, так что Джиллиан удалось вывернуться из-под него, откатиться в сторону и вскочить на ноги.
К несчастью, это избавление не положило конец кошмарам. Если бы это было так, воспоминания о происшедшем вызывали бы скорее усмешку, чем ужас. Конечно, все ее тело было в синяках, но это было для нее привычным, а страх никогда не уничтожал в ней любопытства. Когда потрясение прошло, она с иронией вспомнила бы злобные крики ей вслед и недолгую прихрамывающую погоню, окончившуюся падением. Оглянувшись в последний раз через плечо, она увидела, как ее неудачливый насильник отчаянно борется с собственной одеждой, впопыхах натягивая штаны. Одно это вместе с радостью спасения должно было бы победить все страхи Джиллиан и сделать ее скорее более осторожной, чем озлобившейся.
Настоящие неприятности, однако, начались, когда она вернулась в замок. Возбужденное дыхание, измятая и порванная одежда, сухие листья и прутики, запутавшиеся в волосах, рассказали ее историю яснее слов. Все еще слишком потрясенная, чтобы придумать приемлемую отговорку, Джиллиан во всем честно созналась. Порку она снесла стоически – в побоях для нее ничего нового не было. Ужас, поселившийся с тех пор в ее мозгу, вызван был вовсе не этим. Вопросы, которые ей задавали, нельзя было назвать неприятными. Джиллиан могла отвечать на них совершенно искренне: ничего по-настоящему не произошло, ей удалось освободиться. Однако словам ее не поверили. Ее раздели донага, и пытливые пальцы начали ощупывать тело.
Отвращение от этой процедуры было даже сильнее страха, и именно оно не позволило пережитому ужасу покинуть ее душу. Омерзительное ощущение от холодных пальцев, мнущих ее тело, возвращалось снова и снова, пока, отчаявшись отвлечься от своего позора и сосредоточиться на чем-нибудь другом, Джиллиан не начала задумываться, почему имеет такое значение, девственница она или нет.
Мало-помалу из всплывших в памяти поучений, из оброненных дочерьми хозяина дома лукавых фраз, из туманных воспоминаний Джиллиан сложила ответ на этот важный вопрос. Оказывается, она – наследница! Не слишком богатая, вероятно, – у нее не оказалось возможности оценить, сколько ей причитается по закону, но достаточно, чтобы не быть простой пешкой. Ее отец… Это ему принадлежал тот низкий ласковый голос, нежные, любящие руки. Слезы навернулись на ее глаза, хотя к двенадцати годам, как ей казалось, они должны были давно иссякнуть. Она почти забыла отца, вернее, изо всех сил старалась не вспоминать то счастливое время, ибо воспоминание о нем делало сегодняшнюю жизнь по-настоящему невыносимой.
Джиллиан узнала, что ее отцом был Гийом де Шоне, и он служил королю Джону, который одновременно был и герцогом Пуату.
Поначалу это было все, что удалось выведать Джиллиан, но она была умной девочкой и, задавая внешне бесхитростные вопросы и присматриваясь к тому, на что прежде не обращала внимания, сумела воссоздать для себя прошлое. Когда король Ричард, который тоже был герцогом Пуату и королем Англии, умер в 1199 году – через год после ее рождения и смерти ее матери, эти земли унаследовал король Джон. Но Джон не умел, как Ричард, удерживать баронов от междоусобиц. Войны разгорелись по всему Пуату, и в одной из них погиб ее отец. Джиллиан оказалась его единственной наследницей.
За верную службу граф де Ла Марш доверил Саэру де Серей стать опекуном Джиллиан. Это означало, что поместье Джиллиан передавалось в управление Саэру и все доходы от этого поместья шли ему в карман, за исключением некоторой доли, выплачиваемой графу де ла Маршу. Этот факт объяснял Джиллиан две вещи. Во-первых, ее владения были не очень велики, иначе граф оставил бы ее в своем доме, и, во-вторых, ее жизнь, пока у нее не было детей, оставалась в полной безопасности. Ее могли бить, морить голодом и холодом, но не убить и не заморить до смерти. Саэр распоряжается ее землями, пока Джиллиан жива; если она умрет, все ее имущество отойдет к герцогу Пуату.
Ключевым словом было, однако, слово «дети». Вот почему ее так старательно осматривали. Если бы молодому человеку удалось ее изнасиловать, а подобные подозрения у опекуна возникли, у нее мог появиться ребенок, и этот ребенок стал бы наследником.
В мозгу Джиллиан мелькнула быстрая злобная мысль, но она знала, что это безнадежно: Саэр не оставит в живых ее ребенка, если он будет не от мужа, которого он ей выберет. Теперь всплыло еще одно ключевое слово – «муж». К тому времени, как Джиллиан разобралась в своем положении, она была уже вполне созревшей для брака – ей исполнилось пятнадцать. Страх, еще более острый и глубокий, чем когда бы то ни было, охватил ее. Скоро, очень скоро Саэр найдет ей мужа. Джиллиан подумала о той жизни, которую влачила его жена, и зажала ладонями рот, чтобы заглушить вырвавшиеся рыдания.
В течение нескольких месяцев после этого открытия Джиллиан ходила по замку крадучись, осторожнее, чем когда-либо, словно старалась стать невидимой. Она делала все возможное, чтобы скрывать от всех тот неотвратимый факт, что стала вполне взрослой женщиной. И если прежде она подгоняла платья по фигуре, то теперь, наоборот, распустила все швы, чтобы одежда на ней болталась. Никто, казалось, не заметил ее маленькой хитрости. Да и кому было замечать?! Мари де Серей, жена опекуна, была слишком вялой, оцепеневшей после стольких лет дурного обращения и унижения, чтобы обращать внимание на то, чем занимается Джиллиан, кроме случаев, вроде происшествия в лесу, когда из-за Джиллиан и ей досталось от мужа.
Однако месяцы проходили, а ни о каком муже вопрос не вставал. Страх Джиллиан понемногу утих, и она сообразила, что у Саэра нет намерений выдавать ее замуж, поскольку, как только он сделает это, доходы от земель отойдут к ее мужу. К тому же муж может потребовать отчета, если дела поместья пришли в упадок или размеры его уменьшились. Джиллиан молилась, чтобы Саэр додумался до этого. Тогда она была бы избавлена от угрозы брака.
Правда, как ни странно, убедившись, что Саэр намерен оставить ее в старых девах, Джиллиан сама начала мечтать о браке, о сильном мужчине с глубоким приятным голосом, который защитил бы ее от жестокого опекуна.
Но месяцы потихоньку проходили, миновал год, а ни один романтический рыцарь даже на мгновение не пересек ее жизненную дорогу, чтобы воплотить мечту в какую-нибудь реальную форму. Лишь только басовитый голос и туманный образ богатыря навещали ее по ночам в мыслях.
Мечта Джиллиан не воплощалась в конкретный образ отнюдь не от недостатка мужчин в замке. Шел 1214 год. Весной король Джон уехал во Францию отвоевывать земли, которые ему пришлось уступить французскому королю в 1203 году. Саэр с сыновьями тоже были призваны в войско. Дважды битвы проходили в непосредственной близости от замка. Сам замок не атаковали, но после каждого сражения здесь находили кров множество раненых, и Джиллиан научилась зашивать и промывать раны, тереть мази и готовить отвары лекарственных трав.
Именно тогда она начала общаться с жившими в замке простолюдинами и с пришлыми воинами. Они всегда нравились Джиллиан: только они никогда не обижали и не презирали ее. Поскольку она считалась последней из знатных дам замка, именно ей поручали руководить слугами, которые выполняли наиболее грязную работу и ухаживали за тяжелоранеными. Сначала ее снова пронзил страх, но очень скоро она благословила судьбу. «Благородные» рыцари бранили и били своих помощниц, распекая их за неповоротливость или невнимание. Простые воины знали свое место. Они могли ударить или обругать служанок, но для Джиллиан – госпожи из замка – у них всегда находились только теплые слова.
Греясь в лучах благодарности, хоть и исходивших из такого низменного источника, Джиллиан изо всех сил старалась заслужить слова признательности. Она стала проворной и ласковой и выспрашивала у цирюльника и священника о травах, которые могли бы наилучшим образом уменьшить страдания ее подопечных. Она научилась отдавать распоряжения таким ласково-авторитетным тоном, что прислуга и воины с истинным удовольствием подчинялись ей и стыдились собственной лени и грубости.
Джиллиан испытала настоящее разочарование, когда в августе 1214 года войска короля Джона отступили. Она сожалела не об утрате своей хоть и небольшой, но власти – она слишком сочувствовала тем, кто принес ей эту власть, чтобы страдать от ее потери. Все дело в том, что в ее девичьем воображении король Джон воплощал все то хорошее, что она связывала с памятью об отце – ведь тот был вассалом Джона. Да еще в ней теплилась крошечная надежда, что, если Джон победит, ей удастся вырваться из рук Саэра де Серей. Возможно, ей следовало бы опасаться перемены опекуна или брака с одним из соратников Джона, но ненависть к этому грубому человеку была настолько сильна, что, казалось, даже если ей придется страдать в чужих руках, все равно это будет легче, чем жить в семействе Саэра.
Вместо этого ей пришлось попасть в еще большую зависимость от опекуна. Приободренный видной ролью, которую он сыграл в разгроме войск короля Джона при Пуату, Саэр набрался наглости обратиться к графу де ла Маршу за разрешением выдать Джиллиан за своего среднего сына – Осберта. Страх, охвативший Джиллиан при этом известии, заставил ее забыть свои прежние ужасы и невзгоды как недостойные какого-либо упоминания. Из всех членов этой проклятой семейки Осберт был самым мерзким. Старший сын, как и его отец, был жесток, низок и самоуверен, но не глуп. Осберт же был трусом – глупым, невежественным, неуверенным в себе и потому мучившим и издевавшимся над теми, кто слабее его, в то же время подобострастно пресмыкаясь перед более сильными.
Джиллиан понимала, какую цель преследовал Саэр, избрав ей в качестве мужа именно Осберта. С одной стороны, другой вариант среднему сыну, вероятно, и не светил. Он не был достаточно искусным воином, чтобы завоевать добычу на войне или одержать победу на турнире. Никто, даже гораздо более бедный, чем Саэр, рыцарь, не хотел бы видеть Осберта в качестве зятя, так что надежды найти для него невесту с приданым практически не было. С другой стороны, Осберт слишком боялся своего отца, чтобы потребовать от него отчета о положении дел во владениях Джиллиан, когда они перейдут к нему. Фактически, женив Осберта на ней, Саэр сохранит существующее положение. Осберт никогда не осмелится даже намекнуть, что он хотел бы самостоятельно управлять поместьем.
Одной из причин, почему Джиллиан жалела, что не научилась терпеливо покоряться воле мужчин, было то, что ее привычка к вечной борьбе не позволит ей сносить такое, унижение. Она подумывала о том, чтобы сбежать, но Саэр предусмотрел, что девушка захочет совершить подобное безрассудство, и поэтому приказал стеречь ее с особым тщанием. Бедняжке оставалось только молиться, и поначалу казалось, что молитвы ее были услышаны – разрешение на брак дано не было. Граф де ла Марш не отказал, правда, он лишь отложил решение вопроса, поскольку был слишком занят государственными делами. Он осмотрит земли, сказал он неопределенно, как только появится время, и тогда сообщит о своем решении. Саэр грязно ругался и в ярости убил бы Джиллиан, однако вмешался старший сын, заявивший, что, если он убьет девушку, граф тут же проведет инспекцию ее собственности и сделает это гораздо менее снисходительно. Джиллиан после побоев неделю пролежала в постели, но все-таки благодарила Бога, зная, что Саэр не будет торопиться со свадьбой.
На некоторое время жизнь вроде бы немного просветлела, омрачаемая лишь постоянной необходимостью избегать общения с Осбертом. Он уже смотрел на нее как на свою собственность и не видел причин, почему бы ему не воспользоваться ею в ожидании официального разрешения вступить и свои права. К счастью для Джиллиан, Саэр строго прикачал Осберту не брать девушку силой. Пусть он продолжает ухаживать за Джиллиан, и если ему удастся добиться ее согласия, это станет сильным доводом в его пользу. Существовала большая вероятность того, что граф де ла Марш захочет осведомиться у подопечной о согласии и заберет ее у Саэра, если она начнет жаловаться, и Саэр приказал отныне обращаться с ней с должной заботой. Графа, может, и не тронут чувства Джиллиан, но ее отказ от замужества с Осбертом послужит удобным предлогом отдать ее кому-нибудь, кого он выберет сам.
Таким образом, 1215 год прошел в относительном покое. Джиллиан больше не били и не нагружали самой тяжелой и грязной работой. Она училась вышивать и заниматься другими «дамскими» делами. Саэр, несомненно, считал ее полной дурой и полагал, что она скоро забудет о годах издевательств. Джиллиан же не забывала ничего и никогда, но и не давала ни малейшего повода думать, что в ее душе кипит ненависть.
В начале 1216 года внимание Саэра было отвлечено от Джиллиан новостями из Англии. Обычно его мало заботила политика, если она не касалась его напрямую, но сейчас открывались интересные перспективы. Английские бароны настолько разочаровались в своем короле, что отправили послов к королю Филиппу Французскому с просьбой, чтобы он послал своего сына принца Людовика низвергнуть Джона.
Саэра совершенно не интересовали государственные дела, но он знал, что, если Филипп решит отправить Людовика в Англию, он не предоставит своему сыну полагаться на одну лишь добрую волю мятежных английских баронов. Раз, нарушив клятву верности, они столь же легко могут нарушить ее и во второй раз, переметнувшись обратно к Джону. Следовательно, если Людовик направится в Англию, ему понадобится множество его вассалов из числа тех, кому он может полностью доверять. Когда замки будут захвачены и понадобятся люди, чтобы удерживать их, эти земли будут переданы именно французским вассалам Людовика.
Всю весну 1216 года Саэр пристально следил за новостями французского двора и взволнованно обсуждал со своим старшим сыном риск и возможные выгоды от участия в войне против английского короля. К огромной радости Джиллиан, в которую она даже боялась поверить, когда в конце мая Людовик отправился в Англию, Саэр и Осберт отбыли вместе с ним.
А в английском замке Роузлинд в это время готовились к самому худшему: ворота были заперты на все запоры, по стенам расхаживала удвоенная стража, денно и нощно следившая за морем и сушей, чтобы не пропустить приближение врагов со стороны Франции. Хозяйка замка леди Элинор проклинала короля Джона в выражениях, которые восхитили бы самого грубого из ее солдат, и не находила себе места от беспокойства о тех, кого любила. Ее муж, Иэн де Випон, был с королем Джоном, который засел в Винчестере. Дочь и зять находились в замке Хемел, расположенном слишком близко от мятежной лондонской крепости. Но хуже всего было то, что ее старший сын Адам – старший из сыновей, но все же еще слишком юный – охранял свои земли вокруг замка Кемп. Там было жарче всего, ведь большая часть Юго-Восточной Англии уже была захвачена принцем Людовиком.
Хорошо еще, что леди Элинор не знала всей правды, иначе у нее появилось бы гораздо больше оснований беспокоиться о жизни сына. В июле Гилберт де Невилль, лорд Тарринга, отрекся от короля Джона и присягнул принцу Людовику. Однако за измену он был наказан раньше и тяжелее, чем большинство других мятежников. Спустя месяц после нарушения клятвы он погиб на турнире, который устроили, чтобы развлечься, английские и французские бароны, расквартированные в Лондоне. Если кто-то из английских лордов и испытывал смутные подозрения, что это происшествие не было случайностью, их беспокойство было убаюкано искренним раскаянием Саэра де Серей, от чьей руки и пал Гилберт, а также тем, что хотели верить: Людовик не может быть причастен к убийству собственного сторонника.
Утешал их также и тот факт, что Людовик немедленно отправил людей на помощь сыну Гилберта де Невилля, когда от того пришла весть, что он атакован. С другой стороны, некоторую тревогу вызвало то, что во главе посланных на помощь воинов стоял все тот же Саэр, а через некоторое время пришло известие, что младший Гилберт тяжело ранен в бою и, похоже, вот-вот умрет. Однако к концу августа Саэр вернулся в Лондон и торжественно доложил, что он искупил свою вину перед отцом и спас жизнь сыну. Правда, добавил он, младший Невилль уже никогда не будет полноценным человеком. Тяжелое ранение в голову помутило его разум, кроме того, он потерял правую руку и частично левую ногу, но он жив.
Затем Саэр намекнул, что, поскольку младший Невилль не потерял половых способностей, его необходимо немедленно женить, чтобы у него появились наследники. Таким образом, земли останутся семье Невиллей, и смерть отца не приведет к угасанию рода. При этом замечании брови слушателей подозрительно приподнялись, но Саэр и не заикнулся ни об одной из своих дочерей, как многие ожидали. Вместо этого он предложил в качестве невесты свою воспитанницу Джиллиан де Шоне, девушку с большим состоянием и никак не связанную с ним кровными узами.
Послышались ропот и ворчание, поскольку многим казалось, что Саэр тем самым слишком крепко привяжет к себе земли Невилля, но эти вопросы вскоре затихли при известии, что король Джон снова зашевелился. Донесся слух, что он собирает людей и снаряжение и скоро будет в Лондоне. Никто не хотел брать на себя неблагодарную задачу защиты собственности Невилля, которая, как все знали, граничила с землями семейства, твердо поддерживавшего короля Джона. Несмотря на сердитые взгляды, мелькавшие то тут, то там, никаких других предложений по решению проблемы Невилля внесено не было. Брачный договор, очень четко констатирующий суть дела и оставлявший собственность Невилля за его детьми, если они родятся, или за его женой, если таковых не появится, был составлен, подписан и скреплен печатями с представителями церкви в качестве гарантов и свидетелей.
Добившись своей главной цели, Саэр вернулся в Тарринг, чтобы внимательно осмотреть свое новое владение. Здесь он обнаружил один незначительный недостаток. Порт в широкой дельте, примерно в двух милях к югу от замка находился под угрозой небольшой крепости, стоявшей на возвышенности, именуемой холмами Телси. Пока из Телси никаких нападений на гавань не было, но этот замок принадлежал человеку, противостоявшему Людовику. Саэр отправил Осберта привезти Джиллиан в Англию и решил в ожидании прибытия невесты добавить к ее владениям еще небольшой кусочек. Он вскрыл сундуки с казной Тарринга и с этими деньгами обратился к услугам наемников, которых вокруг было полно. С их помощью он и осадил замок Телси.
Саэра удивило и поначалу даже позабавило то героическое сопротивление, которое ему было оказано. Такой маленький замок не мог продержаться больше недели или двух без помощи со стороны, да и какой помощи они могли ждать? Саэр уже знал, что сюзереном кастеляна1 Телси был Адам Лемань, восемнадцатилетний мальчик, который заперся, видимо, дрожа за свою жизнь, в главной крепости своих земель – в Кемпе. Саэр знал также, что отчим мальчика, лорд Иэн де Випон, и его зять, Джеффри Фиц-Вильям, имели репутацию доблестных воинов и боевых командиров. Но отчим находился с королем Джоном, а зять защищал собственные земли к северу от Лондона. К тому времени, когда кто-нибудь из них придет на помощь, Телси будет стерт с лица земли. Нисколько не смущенный тем, что его первое предложение сдаться было категорически отвергнуто, а первая атака отбита, Саэр разместил людей на ночь, решив взять замок штурмом на следующий день.
Вышло, однако, иначе. За час до зари, когда ночь была особенно темна, а часовые в лагере Саэра подремывали, уверенные, что никакая ночная атака из замка уже невозможна, на осаждающих налетел вихрь. В центре его находился гигант с трубным голосом.
– Лемань! – ревела труба. – Лемань!
Это имя, подумал Саэр, когда у него впоследствии появилось время подумать, очень подходило его владельцу. Могучим был его голос, могучей была фигура [1 - Лeмaнь (lemagne) – «большой, могучий» ( старофранц.)] . Каждый раз, когда этот желторотый мальчишка, как поначалу казалось Саэру, поднимал свой меч, по его лезвию стекали ручьи крови, и каждый раз, когда меч опускался, человек, на которого он обрушивался, умирал или становился калекой с одного удара. Однако Саэр и его люди тоже не были новичками. В течение нескольких минут все уже были вооружены и выстроены в оборонительные порядки. Потери, уносимые ураганом, начали уменьшаться.
Когда замешательство в стане Саэра прошло, к ним вернулась уверенность в себе. Скоро стало ясно, что они по-прежнему сильнее. Понемногу Адама и его людей оттеснили назад, к стенам Телси. Саэр на мгновение почувствовал вкус победы, когда ему почудилось, что кастелян не намерен открывать ворота замка перед своим господином. В последнюю минуту, однако, ворота распахнулись, но, к ярости Саэра, не для того, чтобы пропустить внутрь защитников и, возможно, также их преследователей, а чтобы выпустить на подмогу гарнизон замка, который со свежими силами обрушился на войско Саэра. Вторая атака оказалась столь мощной, что Саэр отступил, чтобы перестроить воинов и мнимым отходом заманить врагов в ловушку. Но мышеловка не сработала: Адам и его кастелян, Роберт де Реми, созвали своих людей и вернулись в замок.
К тому времени небо уже порозовело в лучах восходящего солнца, и Саэр смог оценить свои потери. Он был взбешен и удручен. Его особенно злило то, что ущерб нельзя восполнить, и то, что этот урон был нанесен каким-то мальчишкой. Но делать нечего, мертвые были отнесены в сторону, раненые перевязаны, а в лагере восстановлен порядок. Когда вся работа была уже почти выполнена, Саэра позвали со стены замка. Он тихо отдал распоряжение группе воинов, оказавшихся под рукой, и устремился вперед, в шлеме и доспехах, подняв щит для защиты от стрел, чтобы узнать, что хотят просить осажденные. Юный великан стоял на стене без шлема, его прямые черные волосы развевались под утренним бризом.
– Вы совершили ошибку, – спокойно сказал Адам, – и были наказаны за свою глупость. Теперь забирайте своих людей и уходите. Я отпускаю вас и даю слово, что не стану преследовать, если вы больше не потревожите моих людей.
Саэр задохнулся от подобной наглости. Даже с учетом потерь, его силы превосходили войско защитников Телси. Вероятность того, что он все еще способен захватить замок, оставалась весьма высокой.
– Не совершите другой ошибки, – предупредил Адам, – не воспринимайте меня как тщеславного мальчишку. Я жду подкрепления здесь через два дня.
Саэр громко рассмеялся:
– Вы, должно быть, действительно считаете меня дураком, если полагаете, что я проглочу подобное вранье. Если ваши люди идут сюда, зачем вы стали бы мне об этом говорить?
Адам пожал плечами.
– Я решил оправдать вас за недостаточностью улик. Случилось так, что у меня и без вас есть кому переломать кости. Вы пока еще не причинили мне особого вреда, так что я предлагаю вам уйти с миром. Если же вы не прислушаетесь к доброму совету, то убедитесь, что я никогда не лгу, – смешок заколыхал могучее тело. – Просто порой я бываю не столь откровенен, как сейчас…
В это мгновение случились одновременно тривещи. Саэр сделал короткое движение правой рукой, которого, как он надеялся, не могли увидеть со стены. Арбалетчики, сопровождавшие его, опустили щиты, за которыми прятали свое заряженное оружие, и выстрелили. Адам присел под прикрытие своего щита, который стоял перед ним. Несколько стрел вонзились в щит. Еще несколько пролетели чуть выше, где только что была широкая грудь Адама, и еще несколько – через ту точку, где была его голова. Стрелы еще звенели в воздухе, а Саэр и его воины уже пришпорили лошадей и бросились прочь, опасаясь ответного шквала. Однако вдогонку им не полетела ни одна стрела – только звук веселого раскатистого смеха и снисходительно-презрительный трубный глас:
– Я же предупреждал вас не совершать еще одной ошибки!
Этот смех гораздо больше задел Саэра, чем он мог себе признаться. В оставшееся время дня он нагрузил своих людей работой, понуждая их побыстрее заканчивать постройку штурмовых лестниц и тарана, и отправил несколько небольших отрядов на разведку местности к западу и к северу. Своим капитанам он сказал, что лжет этот петушок или говорит правду, знать невозможно, но только тщеславный дурак может полагаться на дешевое открытое предостережение. Однако, как ни странно, когда разведчики вернулись, докладывая, что никаких признаков перемещения войск нигде не видно, Саэр почувствовал себя еще более неуютно и отправил в дозор других.
В замке подготовка тоже шла полным ходом, хотя некоторая часть ее немало смутила бы Саэра, будь у него шпион, который доложил бы ему о происходящем там. Большинство мужчин и женщин были заняты обычными для военного времени делами. Проверялось и готовилось оружие, нагревались масло и песок, которые будут потом обрушены на головы штурмующих, готовились шесты, чтобы отталкивать от стен лестницы. Однако другие группы были заняты чем-то необычным. Весь день из глубоких колодцев доставали воду, пока не были наполнены каждая бочка, каждый горшок, котел, мех – все, что могло удерживать жидкость. Как только сосуды наполнялись, они тут же опустошались – неторопливо, аккуратно, так, чтобы каждая капля просочилась и не пропала напрасно. Водой обливали каждый горючий предмет, особенно футовой толщины брусы и засовы ворот, запиравших замок.
К вечеру люди Саэра закончили работу и собрались вокруг костров, чтобы получить заслуженный ужин. Они не разоружались и не теряли бдительности. Одного сюрприза им было достаточно, и, кроме того, в отчаянии бросаться в атаку на врага, занявшегося едой, было довольно распространенной тактикой. Они насторожились бы еще больше, если бы увидели, что за стеной, когда солнце опустилось за горизонт и ветер повернул с суши к морю, Адам и два десятка его воинов начали снаряжать шестифутовые луки.
Когда луки были готовы, каждый из воинов взял в одну руку горсть стрел, но не с железными наконечниками, а с просмоленными деревянными, в другую – глиняный горшок с красными угольками, и с этим добром все поднялись на стены. Бриз посвежел, потом увял и, наконец, начал ровно дуть в сторону моря. По сигналу Адама двадцать стрел были опущены в двадцать горшков, положены на луки и одновременно выпущены в сухую траву на склоне холма, где расположился лагерь Саэра. Часовые предостерегающе крикнули, разглядев черные стрелы на фоне неба, но мерцания огоньков на наконечниках не увидели, и дозорные лишь удовлетворенно посмеялись, оценив, с каким недолетом упали стрелы.
Они продолжали смеяться, когда последовали еще четыре или пять залпов с тем же успехом. Им казалось забавным пустое разбазаривание стрел. Смех внезапно прекратился, когда с земли начал подниматься дым и маленькие язычки огня побежали по некошеной сухой траве. Лошади принялись беспокойно бить копытами и ржать – огонь, подгоняемый ветром, быстро приближался к ним. Несколько человек бросились усмирять животных, а остальные – пытаться мокрыми одеялами сбить пламя. Из палатки с ревом и бранью выскочил Саэр.
В разгар суматохи со стороны замка послышались звуки труб. Люди, боровшиеся с огнем, бросились назад помочь седлать лошадей. Огонь сам по себе не представлял реальной опасности. Он был, очевидно, лишь средством посеять замешательство в лагере, чтобы затем предпринять вторую неожиданную атаку. Лошади, однако, относились к огню не столь пренебрежительно. Они брыкались и кусались, не давая всадникам их оседлать. Между тем ворота замка распахнулись, и оттуда на полном скаку вылетел большой отряд. Люди Саэра ругались, но довольно спокойно продолжали седлать лошадей. Огонь распространялся в обе стороны, и если их лошади взбунтовались, то того же следует ожидать и от коней Адама Леманя. Его люди не смогут пробиться сквозь широкую полосу дымящейся, горящей травы в сколько-нибудь организованном порядке.
Спокойствие продолжалось до того мгновения, когда внезапно шквал горящих стрел обрушился уже на сам лагерь, поджигая палатки и фургоны с припасами. Жертвами становились и воины, и лошади; крики и взбесившиеся животные быстро превратили организованную подготовку к бою в панику и хаос. Те, кто мог, вскочили в седла, но у них не было возможности броситься прямо на врага, а когда они намерились объехать пожарище, то услышали раскатистый хохот Адама и его людей, который несся вместе с дымом по ветру. Не дожидаясь, пока какой-либо из отрядов Саэра настигнет его, Адам со своими людьми благополучно вернулись в замок. Они с удовольствием наблюдали со стен за результатами своей атаки. Враг потерял половину палаток и запасов, не говоря уже о ночном отдыхе, вместо которого люди Саэра отчаянно сражались с огнем. Роберт де Реми топнул ногой и ласково положил руку на плечо своего господина.
– Милорд, милорд, – смеялся он, – как вы все это придумали?
Адам тоже улыбался, но его орехового цвета глаза сверкали гневом.
– Граф Лестерский, который был моим сюзереном, упокой, Господь, его душу, не любил терять без пользы людей и деньги или позволять кому-либо причинять ему ущерб. Если какая-нибудь хитрая изюминка могла спасти жизни или земли, он без колебаний пользовался ею.
– Изюминка, – зашелся в смехе де Реми, – сладкая горячая изюминка, только боюсь, что тем, кому пришлось отведать ее, такой десерт пришелся не по вкусу.
Каламбур получился действительно смешным: ведь «изюминкой» называли скульптуры из еды, которые по обычаю сооружались поварами и пекарями и означали очередную перемену блюд на больших приемах. Адам снова улыбнулся, давая понять, что оценил шутку кастеляна, но глаза его озабоченно сощурились.
– Удвойте стражу, – сказал он де Реми, – и прикажите часовым следить за противником не только глазами, но и ушами. Наш выпад может иметь двоякие последствия – оба вроде бы в нашу пользу, но мы должны быть готовы правильно действовать в каждом случае. Возможно, этот французский разбойник потеряет терпение и начнет атаку ночью, а может, подождет до завтра, чтобы дать своим людям отдохнуть. Если они решат выступить на штурм сегодня, то будут полумертвыми от усталости из-за наших шалостей…
– А если они подождут до завтра, к нам подоспеет помощь из Девилс-Дайка и Трули, – с жаром закончил мысль де Реми.
– Надеюсь. Погода пока держится, но мы должны быть готовы защищаться самостоятельно, если какое-либо происшествие задержит Вильяма и Хью. Гм-м… Я вот думаю…
– Еще одна перемена блюд, милорд?
– Боюсь, что это уже не так хитро и гораздо опаснее, но если они не пойдут на штурм этой ночью, поручите нескольким воинам понаблюдать, где они хранят свои штурмовые лестницы. Если они сложены не в глубине лагеря, мы пошлем людей с маслом, чтобы поджечь их.
Саэр кипел от гнева, когда получил отчет о новом уроне, который нанес ему Адам, но был не настолько зол, чтобы потерять голову. Его люди были не только измождены борьбой с огнем и нервным напряжением в ожидании очередных пакостей из Телси. Они начинали чувствовать себя более слабой стороной, несмотря на численное превосходство. Лучше дать им отдохнуть день, пока капитаны смогут подогревать их боевой дух и жадность россказнями о том, что им позволят бесконтрольно насиловать и грабить, учитывая гнев Саэра. На следующий день Саэр не забыл распространить сообщение разведчиков о том, что нет никаких признаков приближения дополнительных сил к замку. Следовательно, либо Лемань лгал, надеясь запугать их, либо, что еще лучше, люди, которых он позвал на помощь, предали его.
Примерно в то же время, когда Саэр возвещал о том, что надежды Адама на помощь наверняка не осуществятся до штурма, Роберт де Реми очень осторожно спорил со своим господином. Он не был силен в дипломатии, но прожил на этом свете на тринадцать лет больше своего юного сеньора и имел младших братьев. Поэтому, когда Адам заявил, что сам возглавит вылазку в лагерь противника, сэр Роберт не воскликнул, что это слишком опасно. Он сказал лишь, что Адаму следовало бы более заботливо относиться к своим людям и постараться сделать так, чтобы их не сразу опознали.
– Никто, – сухо заметил он, – не видел никаких особенных гигантов среди крепостных, доставляющих лес и воду лагерь. Может быть, если бы вы смешались с воинами в бок? позапрошлой ночью и послушались меня, когда я умолял Вас позволить мне поговорить с ними со стены, на неожиданное появление великана среди их слуг и не обратили бы взимания…
– Ну, я могу немного пригнуться или…
– Или идти на коленях, не так ли? – осторожно, но едко заметил сэр Роберт. – Разумеется, на это никто не обратит внимания!
Адам рассмеялся, несмотря на то, что минуту назад готов был взорваться. Он был гораздо выше ростом любого не знавшего ограничений в еде знатного дворянина, а уж в сравнении с обычными крепостными, которые, если не считать живших при замках, постоянно страдали от недоедания, а зачастую и от настоящего голода, что сдерживало их рост, он был поистине великаном. План, который разработали Адам и его управляющий, заключался в том, чтобы, переодевшись крепостными, под прикрытием темноты, проникнуть в лагерь противника и попытаться на рассвете поджечь штурмовые лестницы. Тем временем очередная вылазка из замка отвлечет людей Саэра и позволит поджигателям ускользнуть. Адаму пришлось согласиться, что, если кто-нибудь в лагере Саэра заметит его, – а его трудно не заметить, от вылазки будет больше вреда, чем пользы. В конце концов, он признал, что идти должен сэр Роберт, но ему придется помалкивать, поскольку английского он не знает, а его французский без акцента выдаст его так же, как выдал бы Адама рост.
Перед самым рассветом Адам приказал открыть ворота и повел гарнизон замка и своих людей к лагерю, производя как можно больше шума и суматохи. Поэтому никого не удивило, что их встретили уже наготове со всей яростью, подкрепленной растущим разочарованием и страхом, и довольно легко начали теснить назад, к стенам замка. Будь Саэр не так разгневан, возможно, он задумался бы, почему его враги оказались в этом бою гораздо податливее, чем в предыдущих. Однако привычка воспринимать осажденных как слабых в сочетании с яростью и страстью ослепляла его, не дав заметить очередную ловушку.
Случайный взгляд на собственный лагерь, клубы дыма и огонь там, где их не могло быть, вывели Саэра из состояния победных иллюзий. Однако это не заставило его изменить намерения, как надеялся Адам. Он не бросился назад в лагерь тушить огонь. У него был большой военный опыт, он понимал преимущества численного превосходства и чувствовал ситуацию. Его воины сумеют оттеснить отряд Адама, и они либо разгромят его в чистом поле, либо ворвутся вместе с ним в замок, если ворота откроются, вместо того чтобы карабкаться на стены. И то, что Адам и его люди начали сражаться с гораздо большим рвением и яростью, лишь подтверждало его правоту. Саэр видел в этом свидетельство их отчаяния.
Адам понимал опасность. Если их прижмут к стенам Телси, его люди понесут значительно большие потери, чем он планировал. Подбадривая своих воинов, он размышлял, где же сэр Вильям из Девилс-Дайка и сэр Хью из Трули. Приказ, который он передал, был четок, ветер и погода оставались благоприятными и неизменными. Может, им тоже пришлось обороняться?
В конце концов, самые худшие опасения Адама развеялись. На стенах замка зазвучали горны, и Адам несколько отступил от места сражения, чтобы взглянуть на лагерь Саэра и море. Лагерь был заполнен людьми, и слуги опрометью бежали из него. За несколько минут они покинули лагерь и бросились вверх по склону к сражающимся. Сообразив, что голос Адама, только что поддерживавший его людей, затих, Саэр, полный надежд, отвел взгляд от противника и отступил, чтобы оглядеться. Может быть, его смертельный враг убит или ранен. Однако он тут же увидел этого великана, смотревшего вперед поверх голов.
Саэру не нужно было оборачиваться, чтобы понять: Адам не нарушил своего обещания: подмога пришла через два дня, как он и сказал. Саэр даже понял, каким образом его провели на этот раз. Помощь прибыла морем, где их не искала никакая разведка. Они высадились где-то дальше на берегу и скрывались за спиной Саэра, на территории, которую он считал безопасной. В бешенстве, чувствуя, свое бессилие, Саэр дал команду отступать и яростно пришпорил коня, направляясь в сужавшийся просвет между войском Адама и наступавшими отрядами его вассалов.
2
В минувшие четыре месяца Джиллиан была почти счастлива. Жена и дочери Саэра теперь просто игнорировали ее. Саэр велел им хорошо с ней обращаться, а женщины в этом доме не могли ослушаться приказа своего господина, даже если он был в сотнях миль от дома. Джиллиан не молилась о смерти Саэра и Осберта, но только потому, что знала: подобные дьявольские молитвы могут возыметь обратное действие. Тем не менее, в глубине души она надеялась, что оба ее мучителя погибли, и эта надежда крепла, потому что из Англии не поступало никаких известий. Однако в сентябре надежда и покой в душе Джиллиан были разрушены одним ударом. Осберт вернулся. Саэр был не только в наилучшем здравии, доложил Осберт, но и, по меньшей мере, десятикратно увеличил владения семьи и мог еще больше преуспеть в этом.
– Если мы победим, – сказал Осберт, криво усмехнувшись брату, – ты сможешь оставить себе эти земли и жить здесь.
Молодой Саэр рассмеялся:
– Мне не требуется твое разрешение. Я могу раздавить тебя одним ногтем, как вошь. Я получу их независимо от твоего желания. Но скажи: если для тебя все идет так хорошо, зачем ты вернулся? – Он нахмурился. – Я не доверю тебе ни людей, ни денег, даже если ты скажешь, что таков приказ отца.
– Неужели я обратился бы к тебе, если бы мне нужны были люди или деньги? – ощерился Осберт.
Глаза старшего брата озабоченно сузились. Действительно, Осберт прибыл в сопровождении десятка хорошо вооруженных каменнолицых наемников – в придачу к двоим дьяволам, его слугам, и его доспехи и одежда выглядели гораздо богаче, чем те, в которых он уезжал. Молодой Саэр догадался, что вся эта красота была заимствована у кого-то – в действительности они принадлежали Невиллю-младшему, но тот уже не имел возможности их еще когда-либо надеть, – но в целом он не был разочарован. Он был не так корыстолюбив, как его отец, и интересовался в первую очередь теми землями, которыми уже владел. Если старый Саэр завоевал в Англии богатое поместье, пусть там и остается. Это устроит старшего сына. Поэтому вместо того, чтобы поставить на место своего зарвавшегося младшего брата, что он мог бы сделать одним окриком, молодой Саэр пропустил провокационное замечание Осберта мимо ушей.
– Ладно, тогда зачем же ты приехал? – повторил он мягко.
– За Джиллиан.
Молодой Саэр вскинул голову, и циничная улыбка скривила его губы.
– Она только этого и ждет. Бог свидетель, ей уже восемнадцать и уже, по меньшей мере три года следовало быть замужем, но ты не женишься на ней ни в этом замке, ни в…
– Я вообще не женюсь на ней, – прервал его Осберт, но глаза его хитро вильнули в сторону. – Вот приказ отца, скрепленный печатью, – поспешно добавил он, прежде чем молодой Саэр успел что-либо возразить. – Пусть кто-нибудь сбегает за священником, чтобы прочитать это тебе.
Пока они ждали, молодой Саэр внимательно изучал свиток пергамента – в письме действительно содержался лишь приказ молодому Саэру передать Джиллиан Осберту, который отвезет ее в Англию. Никаких причин для этого не приводилось, и, хотя молодой Саэр удивлялся, зачем старику понадобилась Джиллиан, его это не слишком волновало.
Когда Джиллиан приказали собираться в дорогу, она была ошарашена. Она не задавала никаких вопросов, поскольку знала, что это совершенно бесполезно. Из уст Мари де Серей, которая доставила эту весть, никогда не исходило ничего, кроме прямого приказа сделать то или другое. Мечась между надеждой и страхом, Джиллиан упаковала свои личные вещи в корзину и отложила платье для верховой езды. Может быть, молодой Саэр скажет, куда ее отправляют и с какой целью, когда она спустится к обеду?
Однако объяснений не потребовалось. Когда Джиллиан увидела Осберта, ее красивая смуглая кожа – розовато-золотистая зимой и орехово-коричневая, когда ее касалось летнее солнце, – стала мертвенно-желтой. Даже губы побледнели, а огромные темно-карие глаза вмиг, казалось, стали стеклянными. Никто не сказал ей ни слова, да и едва ли она в тот момент была способна что-либо понять. Привычка довела Джиллиан до ее обычного места в конце скамьи, и она успела сесть прежде, чем подкосились колени. После этого она, не мигая, уставилась на стол. Она не потянулась за едой, и никто другой не обслужил ее и не предложил что-нибудь съесть. Воспитание в семье де Серей не предполагало сострадания.
К концу обеда Джиллиан достаточно оправилась от шока, чтобы почувствовать страх. Странное дело, на этот раз страх не мучил ее, он не заставлял ее сердце колотиться, не сдавливал горло и грудь. Точнее было бы, наверное, сказать: она знала, что боится, а не чувствовала страх. Она ничего не чувствовала. Она была словно мертвой, вне страданий. Душу ее заполнила ненависть. На краю пропасти память об отце обострилась и просветлела, и ее захватила мысль, которая прежде никогда не приходила ей в голову. Если ее отец погиб, значит, он сражался на стороне, проигравшей войну, следовательно, его дочь была отдана в качестве добычи одному из его врагов, возможно, тому самому, кто и убил его.
В одно мгновение Джиллиан уверила себя, что именно Саэр и убил ее отца. В действительности, однако, это было не так. Отец Джиллиан сражался не на побежденной стороне. Он откликнулся на призыв своего сюзерена, графа де ла Марша, погиб в бою, и граф выполнил свои обязательства перед вассалом, закрепив его владения за Джиллиан и поместив ее туда, где, по его мнению, она должна была оказаться в безопасности. Вопрос, будет ли счастлива Джиллиан, просто не приходил графу в голову – он был совершенно неуместен. Теперь, однако, несчастье, подпитываемое годами издевательств, породило в девичьей головке чудовищную идею.
Убить себя было самым страшным грехом, потому что в таком грехе невозможно исповедаться, покаяться и получить отпущение. Однако убить Осберта было, видимо, грехом куда меньшим. Мужчины постоянно уничтожают друг друга на войне, убивают женщин и детей, а потом исповедываются, каются и получают отпущение грехов. Если Осберт нападет на нее, разве она не окажется в той же ситуации, что и любой другой человек, вынужденный защищаться?
Подобно сомнамбуле, Джиллиан поднялась из-за стола вместе с остальными и ушла в женские покои. К тому времени, когда другие женщины поднялись наверх, она уже лежала, притворившись спящей, на соломенном тюфяке у двери, где спала с тех пор, как ее сочли достаточно взрослой, чтобы наблюдать за служанками, не позволяя им уходить по ночам к своим любовникам. Этой ночью, однако, именно Джиллиан выскользнула за дверь и, спустившись по лестнице, прошла через небольшой двор в сарай, где коротал тоскливые часы командир ночной стражи. Он очень удивился, но не стал ни возражать против ее просьбы, ни выражать сомнения, что предмет, который она просит, вряд ли чем-то поможет ей. Джиллиан ему нравилась. Если ей для какой бы то ни было цели нужен нож, он даст его ей.
Джиллиан вернулась в свою постель, пряча под платьем настоящее орудие убийства в смазанных ножнах. Это был не игрушечный нож для еды с четырехдюймовым лезвием и осыпанной драгоценными камнями рукояткой, которую неудобно держать в руке. Джиллиан несла восьмидюймовый кинжал с заточенным, как бритва, обоюдоострым лезвием и обернутой в кожу рукояткой, которая мягко и удобно ложилась в ладонь. Этот нож, если только она найдет в себе мужество применить его, с такой легкостью войдет между ребер спящего человека, что тот умрет, не проснувшись.
Что бы ни думал по этому поводу караульный, Джиллиан не сомневалась, что у нее хватит смелости воспользоваться своим оружием. То, что ее наверняка поймают и, возможно, приговорят к смерти, нисколько не беспокоило девушку. Смерть была бы для нее скорее избавлением, чем наказанием, и даже, может быть, доставила бы удовольствие от сознания того, что Саэр лишится ее собственности.
Случилось, однако, так, что ни караульному, ни Джиллиан не суждено было убедиться в своей правоте, Джиллиан не довелось продемонстрировать свою целеустремленность. Осберт не делал ни малейшей попытки покушаться на нее. Он не потащил ее к священнику, подученному игнорировать ее протесты и обвенчать их; он не пытался воспользоваться ею без бракосочетания. Он нападал на нее лишь словесно, с ухмылкой рассуждая о «великой чести», которая ей будет оказана. Но среди хитрых и грязных намеков Осберта проскользнуло и то, что он везет ее в Англию.
Под спудом страха в душе Джиллиан забрезжила новая маленькая надежда. В Англии правит король Джон. Отец Джиллиан был вассалом короля Джона. Может быть, ей каким-то образом удастся бежать от Осберта и Саэра и сдаться на милость короля. Надежда была невелика. Джиллиан знала: она мало что может предложить английскому королю. Земли ее находились во Франции, и у короля Джона не было возможности получить от них какую-либо выгоду, но все-таки… Находя утешение в длинном ноже, который был привязан к ее бедру под платьем, и в плену призрачных надежд, Джиллиан испытывала от путешествия почти удовольствие.
Путь был долгим и трудным. Первые несколько дней Джиллиан едва не теряла сознание от усталости, когда спрыгивала с седла каждый вечер. Естественно, она не жаловалась и никогда не просила остановиться и передохнуть. Наемники, не знавшие ее истории и недостаточно проницательные, чтобы распознать за словами Осберта о том, какая счастливая судьба ждет эту девицу, злой насмешки, были потрясены выносливостью леди. Дни проходили, и симпатия воинов к ней продолжала расти. Во-первых, они распознали ее острое отвращение к Осберту и были солидарны с ней. Во-вторых, они почувствовали на себе ее заботу.
Обе стороны, конечно, знали свое положение. Джиллиан была «леди», не чета им, но она понимала и уважала то, что они делали. Довольно часто, когда Осберт отъезжал дальше с двумя своими ближайшими компаньонами, Пьером и Жаном, в поисках какой-нибудь крепостной девушки, чтобы позабавиться с ней, у Джиллиан появлялась возможность общаться с воинами. Сначала ей просто хотелось разузнать что-нибудь об Англии, и она действительно услышала много интересного о ситуации там, но одновременно она узнавала и этих людей, и они узнавали ее ближе.
Единственное, о чем Джиллиан не спрашивала наемников, и те тоже об этом не упоминали, поскольку, естественно, и сами не знали, была причина, по которой Саэр приказал ей выехать в Англию. Узнала она об этом лишь семнадцатого сентября, в день их прибытия, когда Осберт представил ее пред очи Саэра.
– Боже мой, – хихикнул старик, впрочем, с довольно злобной интонацией, – лорд Тарринг не сможет пожаловаться на то, какую жену мы ему выбрали. Я уже совсем забыл, как ты прекрасна, Джиллиан. – Затем он пристально взглянул на сына. – Ты ведь не обижал ее? Если она не девственница…
– Я ни при чем, – огрызнулся Осберт, пятясь. – Можешь спросить людей. Я не прикасался к ней, даже чтобы помочь подняться в седло или слезть. Я не приближался к ней.
Саэр презрительно посмотрел на своего малодушного сына и неодобрительно фыркнул. Как бы то ни было, но и трусы имеют свою ценность. Он не смог бы осуществить то, что планировал, со своевольным старшим сыном. Саэр снова обернулся к Джиллиан и прищурился.
– Тебя привезли сюда как невесту хозяина этих владений, – рявкнул он. – Возражать бесполезно – твой господин во Франции, за много миль отсюда, за морем. Он не приедет в Англию выслушивать твои жалобы.
– Да, милорд, – прошептала Джиллиан, думая о ноже, который, казалось, уже сросся с ней, стал ее частью.
– Я рад, что ты такая разумная, – заметил Саэр, но в голосе его особой радости не слышалось. Казалось, он даже расстроен тем, что она не протестует, и он не может прибить ее за непослушание. Саэра не покидало дурное настроение с тех пор, как ему удалось ускользнуть из клещей Адама, в которых тот едва не раздавил его. Затем злоба его поутихла, и он по-волчьи оскалился. – Твой муж, возможно, не придется тебе полностью по вкусу, поскольку он слегка поврежден умом и телом, но он не будет обижать тебя и вполне способен исполнять супружеские обязанности.
Джиллиан молчала. Ей нечего было ответить на это, и Саэр, очевидно, не ждал ответа, но улыбнулся выражению ее лица.
– В силу нездорового состояния мужа, – продолжал он оживленно со злорадной улыбкой, – его землями будет править его любимая жена. Однако в настоящее время в Англии идет война между принцем Людовиком и королем Джоном. Поскольку женщине не пристало управлять в военное время, я буду нести эту тяжелую ношу за тебя. Ты понимаешь?
– Да, милорд, – повторила Джиллиан окрепшим голосом.
Семя надежды, которое посеяла в ней поездка в Англию, разрасталось новыми корнями. Если идет война, Саэру придется покидать замок. Может быть, думала Джиллиан, у нее появится, что предложить королю Джону. Может быть, ей удастся послать ему письмо и как-то отдать ему свой замок, если, конечно, ей удастся выжить рядом с чудовищем, за которого Саэр собирался выдать ее.
– Идем, – сказал Саэр, – я представлю тебя твоему нареченному.
Джиллиан резко отвернулась, но Саэр крепко схватил ее за руку, потащил через зал и втолкнул в переднюю, где перед ней предстала запертая дверь, верхняя часть которой была спилена и заменена решеткой. Когда тени вошедших перекрыли свет, из внутренней комнаты послышалось хнычущее сопение. Саэр подтолкнул Джиллиан вперед, к самой решетке. Она оцепенела от ужаса, ожидая, что руки сумасшедшего вот-вот вцепятся в нее, но ничего не случилось, а когда ее глаза привыкли к полумраку кельи, она увидела то, что осталось от Гилберта де Невилля из Тарринга. Сердце Джиллиан забилось, и она закрыла лицо ладонями.
Неправильно поняв этот жест, который был вызван скорее приступом жалости, чем страхом, Саэр рассмеялся.
– Полагаю, ты ждешь не дождешься мгновения, когда сможешь соединиться с таким супругом. Ладно, ладно, никакой задержки не будет. Вызовы для вассалов и кастелянов Невилля и приглашения для соседей готовы. Они могут уже завтра выехать. Десятого октября твоя радость будет полной.
Он сделал паузу, ожидая, что Джиллиан взмолится, уговаривая его избавить ее от такой судьбы, но она молчала, по-прежнему закрыв лицо руками и прижимаясь к двери. Он развернул ее и сильно ударил по лицу.
– Не думай, что сумеешь заартачиться в последнюю минуту! – заорал он.
– Нет, – прошептала Джиллиан, упрямо глядя в пол, – я сделаю так, как вы велели, милорд.
Джиллиан повезло, что Саэр был не слишком проницательным человеком и не услышал нотки удовлетворения в ее покорных словах. Проникшись состраданием к этому несчастному, съежившемуся, хнычущему созданию, которое когда-то было человеком, она поняла, что здесь может начаться ее путь к свободе. Бедолага в клетке вряд ли сможет встать у нее на дороге. Может быть, она даже сумеет сделать что-нибудь и для него. Рано или поздно Саэр уедет, хотя бы на несколько дней, и тогда…
– И не думай, что, если ты становишься знатной леди, то можешь также стать бездельницей! – рявкнул Саэр, нарушая ход ее мыслей. – Надеюсь, ты сделаешь все, чтобы как следует подготовиться к приему гостей.
Джиллиан удивленно взглянула на Саэра, не веря своим ушам.
– Вы хотите сказать, что я должна руководить прислугой и следить за подготовкой к свадьбе? – спросила она с дрожью в голосе.
Если он позволит ей выезжать, она сбежит. Джиллиан, не моргнув глазом, стерпела очередную пощечину от Саэра, который заявил, что она должна управлять Таррингом так же, как его жена управляет его замком. «Бежать! Бежать!» – она повторяла это слово, поднимаясь в женские покои, когда Саэр отпустил ее. Здесь перед ней предстали около двадцати служанок, парализованных страхом. Из их разговоров Джиллиан поняла, насколько вольготно Саэр и Осберт обращались с ними, но не могла пообещать им никакого покровительства. Она сумела лишь слегка успокоить их, заняв привычной работой. Она не беспокоилась, что Саэр или Осберт начнут вмешиваться в ее отношения с прислугой. По своему опыту жизни в замке Саэра она знала, что ни он, ни его сыновья никогда ничем не выделяли женщин, которых использовали.
Когда после полудня Джиллиан спустилась вниз проверить меню завтрашнего обеда, она поняла, что скоро сбежать ей не удастся. Пока она не станет женой этого несчастного безумца, ей нечего предложить кому бы то ни было, чтобы просить взамен защиты. Но, странное дело, она не чувствовала подавленности при этом открытии. Ей нравился Тарринг. Он был больше французского замка Саэра, и здесь было гораздо легче избегать встречи с этим негодяем. Она испытывала удовлетворение от своего руководства прислугой и еще большее удовлетворение при мысли о том, что здесь нет никакой другой женщины, чьи распоряжения могли бы противоречить ее приказам.
Поначалу все шло хорошо, но спустя неделю Саэр получил известие, которое привело его в неописуемую ярость, а Осберта заставило мертвенно побледнеть от страха. Король Джон не был разбит, как все уже полагали. Он прорвал осаду Виндзора и направлялся с армией к Линкольну. Пренебрежительное поведение Людовика по отношению к примкнувшим к нему английским баронам вызвало у них такое разочарование, что часть из них вернулась под знамена прежнего сюзерена, а другие просто заперлись в своих замках. Это представляло вопрос о браке Джиллиан в новом свете. Во-первых, не было уже никакой нужды умасливать англичан из числа соратников Людовика – их вряд ли можно было разозлить больше, чем уже разозлили, а Людовика все это, похоже, не волновало. Во-вторых, гораздо важнее было выдать Джиллиан замуж, чем заручаться поддержкой французских сторонников Людовика, приглашая их и качестве свидетелей законности брака. По всей вероятности, французские рыцари окажутся слишком заняты, чтобы прийти на помощь Саэру, если владения Гилберта де Невилля будут оспорены противником. С другой стороны, санкция церкви получена. Саэр велел Осберту запереть и стеречь замок, а сам отправился ускорить бракосочетание Джиллиан, пока его позиции не пошатнулись.
Спустя четыре дня Джиллиан вызвали из женской половины. Она вышла скрепя сердце, готовясь к наказанию за что-нибудь, поскольку прежде ее вызывали только за этим, но остановилась, как вкопанная, задохнувшись от изумления, когда увидела в зале много людей. Там было два священника, и, судя по элегантности их нарядов, это были влиятельные прелаты. Кроме них, там находились еще три человека, которых Джиллиан не знала, одетые не так роскошно, как священники, но явно не слуги или солдаты. Но главное, что привлекло внимание Джиллиан, был сам Гилберт, поддерживаемый Осбертом и шестым мужчиной, которого она тоже не знала.
– А вот и невеста! – воскликнул Саэр. Прежде чем Джиллиан успела издать хоть звук, он вышел вперед и грубо схватил ее за руку. – Тебе предстоит обвенчаться сегодня. Сейчас, – пробурчал он ей в ухо. – Отвечай то, что нужно, или будешь долго рыдать и молить о смерти, прежде чем эта благодать снизойдет на тебя!
Джиллиан угрюмо кивнула, но не боль и не страх связывали ей язык. Слезы на ее глаза навернулись от ненависти и гнева. Саэр опять обманул и опозорил ее. Не брак расстроил ее. К нему она уже была готова. Как ни отвратителен был ей этот брак, он казался ей единственной надеждой на свободу и отмщение, и она не испытывала ненависти или страха к несчастному слабоумному калеке. Ее оскорбила жестокость, с какой выставили ее, совершенно не подготовленную, в засаленной повседневной одежде, даже без подобающего платка, лишь в старой косынке, обернутой вокруг головы, чтобы не рассыпались волосы. Ей хватило бы десяти минут, чтобы переодеться в воскресное платье, вымыть лицо и руки и повесить на шею изящное распятие, вырезанное из морской ракушки, которое она нашла в комнате последней хозяйки Тарринга.
Едва ли умея выразить все эти ощущения словами, Джиллиан позволила отвести себя в часовню. Она не видела, как сочувственно покачал головой один из вассалов Невилля и пожал плечами другой. Им было жаль ее, но, поскольку Гилберт де Невилль умер, а сын его оказался в таком плачевном состоянии, им оставалось лишь принять предложение Саэра. Если они принесут присягу верности Джиллиан и ее детям как наследникам Невилля, продолжая платить ренту и служить, Саэр пообещал защитить их от войск Людовика. От них не требовалось сражаться на стороне Людовика или принимать какое-либо участие в гражданской войне, если они не подвергнутся нападению людей Джона. Только в этом случае Саэр рассчитывал на их сопротивление и уверял, что сам поведет их и поможет вместе со своими наемниками.
Они наблюдали, как дрожащую руку девушки вложили в ладонь младшего Невилля. Один заметил с некоторым удивлением, что она охотно сжала руку своего мужа, когда почувствовала ее прикосновение. Недолгое удивление сменилось догадкой, что страх девушки перед Саэром перевесил в ее душе отвращение, которое она должна была чувствовать к безумцу. Джиллиан действительно не испытывала отвращения к Невиллю. Ей казалось, что бессвязное лепетание идиота не слишком отличается от поведения Осберта, когда тот пьян, за той лишь разницей, что Невилль казался гораздо приятнее. Несколько раз, когда в доме не было ни Саэра, ни Осберта, она подходила к камере Гилберта и приглашала его подползти к двери, где угощала его сладостями и ласково беседовала с бедным калекой.
Поначалу Джиллиан побуждало к этому чувство самосохранения. Если ее втолкнут в клетку к Невиллю или его принесут в ее постель ради свершения супружеского акта, она хотела знать, следует ли ей опасаться насилия с его стороны. Вскоре, однако, из жалости ей захотелось избавить и этого несчастного от страха перед ней. Когда стало ясно, что она преуспела в этом – он охотно приближался, если она звала его, и вроде бы узнавал ее, – Джиллиан осенила еще одна идея. Если она будет вынашивать ребенка от Гилберта, у нее будет больше возможностей торговаться, когда она сбежит от Саэра.
Представлять супружеские обязанности с Гилбертом было не слишком приятно, но Джиллиан была убеждена, что Саэр все равно принудит ее к этому, чтобы обеспечить законность брака. Кроме того, у нее возникло ужасное подозрение, что, если она воспротивится или отпугнет Гилберта, Саэр сумеет подменить мужа либо собой, либо Осбертом, а Джиллиан тысячекратно предпочла бы в этой роли Гилберта, каким бы сумасшедшим и безобразным он ни был, чем кого-либо из этих двоих. Таким образом, когда церемония завершилась, Джиллиан ласково взяла в ладони голову своего мужа и поцеловала его в губы. Он ответил на это, и так, что если бы Осберт и старший вассал Невилля не держали его, он вцепился бы в невесту. Она подавила дрожь. По-видимому, подмену этой ночью искать не придется.
Они вышли из часовни в зал, и Джиллиан заметила, что слуги очистили помост, на котором обычно стоял высокий стол. До нее дошло, что незнакомые ей люди были вассалами и кастелянами Невилля, и ярость вновь охватила ее. Саэр запланировал церемонию принятия присяги, чтобы закрепить брачный договор, а она была одета, как кухарка. Она не вынесет этого. Она была уверена, что Саэр не посмеет бить ее в присутствии всех этих свидетелей. Дрожа от осознания того, какое наказание может ждать ее впоследствии, но движимая потребностью спасти хотя бы остатки собственного достоинства, она резко остановилась и сделала реверанс.
– Вы должны простить меня, господа… – начала она.
– Ты нужна здесь, – пролаял Саэр.
– Да, милорд, – ответила Джиллиан. Голос ее дрогнул, но она так легко не сдастся. – Я прошу лишь несколько минут. Я хотела бы одеться более приличным образом. Я не ожидала, когда вы позвали меня…
К огромному облегчению Джиллиан, Саэр расхохотался, но, прежде чем он успел ответить, раздался голос Осберта:
– Чтобы выглядеть прилично на этой свадьбе, тебя следовало бы повалять в свинарнике.
Саэр перестал смеяться и зло посмотрел на сына. Все видели, что такое Невилль, но открыто произносить подобные оскорбления перед лицом людей, которые дали клятву защищать честь своего сеньора, было неприлично. Саэр почувствовал, как напряглись люди Невилля. Чтобы успокоить их, он улыбнулся Джиллиан.
– Извини, Джиллиан. Я забыл, что женщины придают большое значение таким вещам, как наряды. Мне следовало предупредить тебя заранее. Иди, переодевайся, но помни, что наши гости не хотят ждать застолья дотемна.
Последнее замечание лишило Джиллиан дара речи. Если не будет достойного обеда для гостей, Саэр забьет ее до смерти. Для него не имеет значения, что он не сказал ей о приезде гостей. Она снова сделала реверанс и ушла, но не наверх, в женские покои, а вниз, во двор, где располагалась кухня.
Дав поручения поварам, Джиллиан, задыхаясь, бросилась вверх по лестнице и, сорвав с себя то, что было на ней, надела свою лучшую тунику и верхнее платье. Вновь спустившись в зал к мужчинам, она так раскраснелась от спешки и напряжения, что лицо ее почти сливалось с розовым тоном платья. Она тихо извинилась за задержку и испытала такое облегчение, когда Саэр едва кивнул в ответ, что глаза ее засияли.
Гилберта подняли со стула, где он сидел, поддерживаемый Осбертом и Саэром, и затащили на помост; Джиллиан поднялась вслед. Она была возбуждена и потому внимательно слушала и понимала слова присяги. Четверо мужчин, два вассала и два кастеляна, клялись в верности семейству Невилль через Джиллиан и ее будущих детей. Джиллиан послушно повторяла слова принятия этой клятвы, как научил ее Саэр, ожидавший какого-то открытого знака, что клятва произносится главным образом в его адрес, но так и не дождавшийся. Саэр изо всех сил пытался убедить их, что им следует упомянуть его в клятве как покровителя Джиллиан, но те не согласились, поскольку не желали быть слишком тесно привязанными к одному из людей Людовика. Если ход войны повернется в пользу Джона, они хотели обеспечить себе безопасную лазейку.
Несколько раз Гилберт прерывал церемонию, пытаясь вырваться из рук Саэра и Осберта. Не привыкший так долго находиться в вертикальном положении, он устал. В конце концов, он разразился слезами и взвыл так громко, что все замерли. Осберт сделал движение, чтобы ударить беднягу, и хотя Саэр успел предотвратить удар, движение не ускользнуло от четырех пар сердитых глаз людей Невилля. Саэра они еще могли принять, но Осберт нравился им все меньше и меньше.
– Позвольте ему сесть, – тихо попросила Джиллиан, а когда на помост подали стул, послала одного из слуг за сладостями.
Получив сладости и услышав ласковый голос женщины, он успокоился. Сэр Ричард, старший вассал, земли которого располагались в Глинде, с одобрением посмотрел на Джиллиан. Он был не только вассалом, но и другом старого Гилберта де Невилля, и его очень огорчила смерть последнего, хотя подозрение, что гибель отца и несчастье, случившееся с младшим Невиллем, были подстроены, никогда не посещало его мысли. Он знал, разумеется, что его друг погиб от руки Саэра, но такие вещи случаются, и сэру Ричарду казалось, что Саэр изо всех сил старается исправить свою нечаянную вину. Он нашел действительно хорошую жену для искалеченного и поврежденного в уме сына погибшего. Без сомнения, ее привлекали некоторое богатство и власть, даваемые владениями Невилля, если речь шла не только о том, что она слишком боялась своего опекуна, чтобы возражать, но она явно поняла свой долг и демонстрировала намерение быть доброй женой.
Как только церемония присяги завершилась, сэр Ричард высказал это мнение Саэру, и тот пришел в такое хорошее расположение духа, что терпеливо, без понуканий, ждал, пока будет подан обед, и решил пока не возвращать Гилберта в его камеру. Не будь Осберт таким болваном, он мог бы посадить калеку за решетку под предлогом, что тот нуждается в отдыхе. Теперь же он не хотел, чтобы его как-то связывали с поведением Осберта. Саэр понимал: для него очень важно, чтобы люди Невилля доверились ему, как доверился сэр Ричард.
Таким образом, Гилберт сидел за высоким столом между Джиллиан и Саэром, и целям, преследуемым Саэром, прекрасно служила доброта, с какой Джиллиан нарезала куски своему мужу, направляя его рассеянное внимание на еду, и вообще ухаживала за ним. К. концу обеда Гилберт начал скулить, и Джиллиан попросила, чтобы ему позволили вернуться в камеру отдохнуть. Саэр нахмурился при слове «камера», но нашел способ обратить сказанное в своих интересах.
– Мне очень жаль держать его в таких условиях, – сказал он сэру Ричарду, – но я боюсь, что он может навредить себе. Иногда к нему возвращаются смутные воспоминания о том, что произошло с ним, и тогда его охватывает ярость, что вполне объяснимо. Однажды он чуть не выбросился из окна.
Сэр Ричард вздохнул и отвернулся. Гилберт подполз к матрасу на полу и улегся на нем в позе зародыша, при этом он сосал большой палец.
Саэр пожал плечами.
– Может быть, вы думаете, что было бы добрее по отношению к нему просто отвернуться и предоставить ему делать то, что он хочет, но я должен искупить вину перед ним. Если Джиллиан родит ребенка от него… Я не хотел бы, чтобы благородная кровь человека, которого я убил, исчезла, и раскаянье вечно мучило меня. Нет, не думайте, что я слишком добр, чтобы быть реалистом, – умно добавил Саэр. – Если Джиллиан родит сына, для меня это тоже будет выгодно во всех отношениях. Моя совесть очистится, и я буду получать доход от этих земель, управляя ими, пока мальчик созреет для самостоятельной жизни. К тому времени я уже умру или буду слишком стар, чтобы желать чего-либо большего, чем мягкого кресла у камина.
Его слова вызвали улыбку и понимающий кивок. В самом деле, это были очень разумные слова. Саэр не упомянул об Осберте и его интересах при таком раскладе, но сэра Ричарда это не беспокоило. Он видел реакцию Гилберта, когда Джиллиан поцеловала его, и предположил, что Саэр запланировал обеспечить будущее Осберта либо другим браком, либо подарком от Людовика после поражения Джона. Может быть, Саэр даже запланировал использовать сэра Ричарда и остальных вассалов и кастелянов для завоевания наследства для Осберта. Это не беспокоило сэра Ричарда. У него тоже было несколько соседей, с которыми он был бы рад расправиться с помощью Саэра, а если той землей станет править Осберт, от него со временем нетрудно будет избавиться.
Остальные были далеко не так уверены в своих силах, как старший вассал, но, тем не менее, понимали, насколько неловко принять убийцу их господина в качестве своего защитника. Обаяние и доброта Джиллиан растопили их настороженность, и теперь все были в прекрасном расположении духа, с удовольствием рассыпая любезности невесте и уверяя ее в полной своей поддержке. Таким образом, в церемонии раздевания нужды не было, поскольку не было вопроса о том, что невеста откажется от своих обязанностей. Умственные и телесные недостатки Невилля были очевидны, и Джиллиан открыто принимала их. Ясно было и то, что Невилль не отвергнет свою жену. Поэтому выставлять ее напоказ было бы бесполезно, а демонстрировать Гилберта было бы бессмысленной жестокостью.
Джиллиан ушла в свою спальню, когда Саэр велел ей сделать это, и с помощью служанок начала спокойно готовиться. Она, конечно, знала, что ей предстоит, но не могла удержаться от чувства гадливости и страха и тихо плакала. Ужасно выходить замуж только из ненависти и страха.
Одна из женщин, исполнявшая обязанности ее личной служанки, сунула ей в ладонь маленький глиняный горшочек.
– Смажьтесь этим внизу, – прошептала Кэтрин. – Это уменьшит боль. Правда, это лишит и удовольствия, но какое может быть удовольствие с таким?! Бедняжка…
Звук голосов за дверью комнаты заставил служанок торопливо ретироваться. Джиллиан вытерла слезы и легла в постель, укрывшись получше. Она услышала, как вошли мужчины с Невиллем, невидимые за окружавшей кровать занавеской. Вдруг послышался шум борьбы, и Гилберт закричал в ужасе.
– Что случилось? – спросил сэр Ричард.
– Он боится обнажаться. Я не знаю, почему, – зло ответил Саэр. Он знал, почему, но не мог признаться, что своим безумием Гилберт был обязан в равной степени пыткам, которым подвергся по приказу Саэра, как и ране в голове, которая была нанесена по тому же приказу. И пыткам, и лечению, в равной мере болезненным, Гилберт подвергался в голом виде. Саэр был слишком бережлив, чтобы портить одежду.
– Что же теперь делать? – пробормотал сэр Ричард, с трудом удерживая сопротивляющегося, визжащего калеку.
Джиллиан дрожала от страха, но не могла больше выдержать этих душераздирающих криков.
– Впустите его ко мне так, как он есть! – воскликнула она. – Я попробую успокоить его.
Она села, прижимая к себе одеяло и рыдая от ужаса, жалости и скорби над своей судьбой, которая, казалось, становилась все более жуткой. Гилберта подтащили к кровати и толкнули на нее.
– Ш-ш-ш, – прошептала Джиллиан, пытаясь придать голосу мягкость, – тише. Никто не обидит вас.
И опять ее голос подействовал, как лучшее успокоительное. Она повторяла свои уверения снова и снова, и Гилберт перестал кричать и вырываться. Он лежал тихо, тяжело дыша от страха. Саэр многозначительно взглянул на Джиллиан. Он хотел, чтобы она раздела Гилберта и затем совокупилась со своим супругом, но она не станет делать этого. Она дерзко подняла голову, нимало не заботясь о том, чего это потом может ей стоить.
Сэр Ричард коснулся руки Саэра и повел его к двери, шепча:
– Он боится мужчин. Оставим его с ней. Я не думаю, что он сделает ей что-либо плохое, и она в любом случае легко сумеет убежать от него. Мы можем подождать снаружи, если желаете. Леди Джиллиан позовет нас, если ей потребуется помощь.
Оставшись наедине с мужем, Джиллиан отбросила покрывала. Она стыдилась своей наготы перед Гилбертом не больше, чем стыдилась бы перед младенцем.
– Гилберт, – прошептала она, гладя его по волосам, – не плачь. Никто не обидит тебя. Ты же знаешь меня. Я не сделаю тебе плохо.
Он совсем успокоился, и его затуманенные глаза нашли ее лицо. Джиллиан коснулась его щеки и через силу улыбнулась. Что-то мелькнуло на его обычно безучастном лице. Он поднял обрубок своей правой руки, словно имитируя ее жест. Очень осторожно Джиллиан отвела культю в сторону, взяла его левую руку и поднесла ее к своему лицу. Пальцы коснулись ее щеки, поползли к ее волосам, погладили ее густые каштановые пряди. Из жалости к нему и к себе она снова заплакала, и слезы покатились по ее щекам.
Боясь напугать Гилберта, Джиллиан постаралась подавить рыдания. И опять в глазах Гилберта что-то мелькнуло. Он отпустил ее волосы и коснулся пальцем слез, которые бежали по ее лицу. Затем он внезапно выпрямился. Прежде чем Джиллиан успела оцепенеть от страха, он обнял ее правой рукой за плечи и привлек к своей груди, продолжая вытирать ее слезы левой рукой. Джиллиан была так потрясена, что перестала плакать и внимательно посмотрела на него.
Ее мимолетная надежда не оправдалась. На нее смотрел вовсе не чудом выздоровевший человек. И все-таки в лице Гилберта было нечто – смутное понимание своей и ее человеческой сути. Это было не так много, но подняло в душе Джиллиан еще один всплеск надежды. Может быть, терпение и доброта помогут хотя бы частично восстановить рассудок Гилберта. Если только у нее будет время. Она вздохнула. К сожалению, ждать ей не позволят. Она не забыла взгляда Саэра. Он вернется еще до утра, чтобы убедиться, что она действительно стала женой Гилберта. Нервно сглотнув, Джиллиан приподняла голову выше и коснулась губ мужа.
3
Четвертого ноября в большом зале Роузлинда перед огромным камином собралось все семейство. Внимание леди Элинор раздваивалось между старшим сыном, который с большим энтузиазмом описывал свое посвящение в рыцари, что было одной из многочисленных церемоний, связанных с коронацией несовершеннолетнего короля Генриха III, состоявшейся двадцать восьмого октября, и мужем, который был все еще очень изможден после тяжелой болезни.
– Я уверен, что теперь все наши трудности позади, – говорил Адам, сдерживая свой грохочущий бас, чтобы не сотрясать потолочные балки, как это иногда бывало, если он в волнении терял контроль за собой. – Теперь многие, отказавшиеся служить Джону, вернулись. Некоторые из тех, что сейчас присягают, я уверен, уже клялись в верности Людовику, но больше они не будут метаться. А этот папский легат, Гуало?! Вот уж кто действительно умеет делать невозможное возможным.
Лорд Иэн улыбнулся своему приемному сыну, но повернул голову, чтобы взглянуть на зятя, который стоял, опершись на спинку стула, на котором сидела его жена Джоанна.
– А ты, Джеффри, что думаешь? – спросил Иэн.
– О, ты никогда не заставишь Джеффри сказать «да» без маленького «нет» внутри, – возразил Адам.
Джеффри рассмеялся и обошел стул – короткий шаг, потом длинный. Хромота осталась вечным напоминанием о битве при Бувине, покончившей с надеждами короля Джона вернуть территории на континенте, которые он потерял в прошлые годы. Проходя мимо жены, Джеффри нежно прикоснулся к ней.
– Я не такой уж плохой, – сказал он. – Я охотно соглашусь, что те, кто поклялся Генриху на этой коронации, сохранят свою верность, и я согласен также, что под управлением легата Гуало, Питера де Роша и графа Пемброкского наша земля вздохнет свободнее. И все же от Людовика избавиться нам будет непросто. Он не глуп. Может быть, он не предусмотрел смерти Джона, но очень хорошо понимал, что нельзя чрезмерно полагаться на тех, кто нарушает клятву даже такому королю, как Джон. То, что ему удалось захватить, удерживается теперь его людьми, а те легко не сдадутся.
– Я знаю об этом, – гордо заметил Адам, – но не считаю, что будет трудно вышвырнуть их вон.
Леди Элинор вздохнула, а Джоанна зло произнесла:
– Да, убийство – твое излюбленное развлечение.
– Тьфу ты! – едко ответил Адам. – Не будь такой бабой!
Иэн и Джеффри расхохотались.
– Ради всего святого, прикуси язык! – воскликнул Джеффри. – Ты думаешь, я хочу спать в одной постели с мужчиной? Кем же быть Джоанне, как не бабой?
– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Адам, тоже смеясь. Затем он нахмурился. – И Джо знает не хуже меня, что мы не можем спокойно жить в разделенной стране, так к чему такие словечки, что я, дескать, люблю убивать, что на самом деле неправда. Поскольку совершенно необходимо изгнать Людовика, и это нельзя сделать иначе, как войной…
– Адам прав, – вмешался Джеффри.
– Петухи! – хлестнула Джоанна. – Вы уже обросли перьями.
– В этой стране достаточно богатства, – медленно произнесла Элинор. – Гуало предлагал откупиться от Людовика, чтобы тот ушел?
Иэн протянул руку и погладил жену по запястью.
– Это говорит твое сердце, Элинор, а не ум. Людовик здесь как раз потому, что наша земля богата. Он хочет взять все, и предложить ему деньги – значит поощрить его остаться. Это все равно, что кричать вслух, что мы считаем себя слишком слабыми. Так зачем же ему уходить?
– Кроме того, – добавил Адам, – избавиться от Людовика еще не значит избавиться от его людей, которые захватили замки, и засели в них. Если принц и примет выкуп, они не уйдут. Нам все равно придется их выкуривать.
– И даже если нам, все еще владеющим своими землями, придется оставить своих крестьян и согласиться на то, чтобы те, кто сейчас владеет нашей страной, владели и ими… – начал Джеффри.
– Нет! – в один голос воскликнули Элинор и Джоанна с загоревшимися от негодования глазами.
Иэн взглянул на Джеффри, лицо, которого оставалось совершенно бесстрастным, если не считать веселого блеска в глубине его золотистых глаз. «Уж очень он умен, – подумал Иэн, – сумел найти единственный аргумент, который мог сделать воинственной даже Джоанну». Собственнический инстинкт женщин Роузлинда глубоко въелся в их кости. Мысль о том, чтобы отдать кому-либо хотя бы пядь земли или самого последнего бездельника из сервов, могла превратить обеих в злобных фурий. Это не жадность. Обе женщины были щедры к зависимым от них людям и вообще милосердны. Ни одна из них не роптала из-за трат мужа, хотя, уныло размышлял Иэн, это было связано и с тем, что ни он сам, ни Джеффри никогда не пытались включить в расходы стоимость любовницы. Создавалось впечатление, что для этих женщин земля и принадлежавшие им люди были нуждающимися в защите детьми.
– Мы должны достаточно гибко относиться к тем, кто владеет спорными землями, – задумчиво произнес Адам. – Те, кто лишен собственности, должны быть восстановлены в правах, конечно, но в некоторых случаях права недостаточно ясны. Некоторые из людей, прибывших с Людовиком, сами были в прежние времена без причины лишены прав Джоном. Некоторые также были землевладельцами до того, как Джон потерял Нормандию, и оказались вынуждены отдать свои английские владения, чтобы сохранить то, что им принадлежало во Франции.
– Тогда пусть возвращаются к тому, что выбрали, – резко сказала Элинор, но глаза ее, обращенные к сыну, были полны восхищения.
Адам в детстве был таким невнимательным и шаловливым, что она часто с отчаянием размышляла, сможет ли он когда-нибудь взглянуть на жизнь серьезно. Однако вот он, рассуждающий совсем как его отец – даже слова «тьфу ты!» были выражением Саймона; Иэн в раздражении говорил «чума». Что еще важнее, тонкое понимание оттенков между абсолютно правильным и абсолютно неправильным было характерной чертой Саймона и, видимо, стало частью натуры Адама, поскольку Саймон не прожил достаточно долго, чтобы научить Адама своему чудесному чувству справедливого.
– Адам правильно говорит, – подтвердил Иэн, кивнув жене. Она не любила Францию и французов, и ее не волновала судьба тех, кто предпочел нормандские земли английским. – Но, – продолжал он, прежде чем леди Элинор успела высказаться, – этот вопрос не из числа первоочередных. Прежде всего мы должны решить, ждать ли нам действий Людовика, или давить на Винчестера, Гуало и Пемброка, чтобы они начали наступление, или же начинать самим потихоньку очищать страну.
– Мы ничего не можем сделать, не предупредив для начала о своих намерениях Пемброка, – быстро вставил Адам. Джоанна не могла видеть глаза матери, потому что они были опущены, но она знала, что в них появилось – черный омут страха, а золотые и зеленые огоньки исчезли из них. Король Джон умер восемнадцатого октября от дизентерии и воспаления легких. Воспаление он получил, когда едва не утонул, пытаясь спасти обозы с королевской казной, которые оказались в плену неожиданного паводка и пропали в зыбучих песках близ Веллстрима. Иэн, промокший столь же основательно, как и король, тоже чуть не пал жертвой плеврита. К счастью, его люди смогли доставить его в Хемел, где внимание Джоанны, его собственное крепкое тело и горячая воля к жизни спасли его.
Пережив худшее, Иэн быстро поправлялся, но все еще не восстановил былые силы. Джеффри и Адам отправились на коронацию Генриха III без него, а Элинор неторопливо перевезла мужа домой, в Роузлинд. Переезд так утомил Иэна, что он провел последующие два дня в постели, однако вот у него уже разгораются глаза в предвкушении боев, хотя в груди время от времени все еще слышатся подозрительные хрипы.
Ее собственный муж, Джеффри, был не намного лучше. Джоанна наблюдала, как он, хромая, обошел камин, чтобы наполнить кубок из бутыли, стоявшей на столике рядом с Иэном. Не так уж много времени прошло с тех пор, как Джеффри едва не умер от боевых ран, которые оставили его хромым. Однако ни боль, ни увечье не погасили его страстного желания быть все время в первых рядах сражающихся. А что до Адама… Джоанна недовольно фыркнула, когда Адам подтвердил ее мысль, пока она еще даже не успела ее додумать. Он тепло улыбнулся матери и сделал радостный жест, совершенно не понимая, что его слова были, как нож в сердце леди Элинор.
– Ты не должна беспокоиться, что мы нарушим планы Пемброка, мама, – весело произнес он. – Я уже говорил с ним на этот счет, и он сказал, что любой переполох, который мы сумеем вызвать на юге страны, будет ему на руку, поскольку…
– Ему на руку, конечно, – отрывисто прервала его Элинор. – Никогда не думала, что Вильям захочет использовать нас в качестве живца. Но это случается с мужчинами, которые забывают, что у них есть друзья и семья, когда дело касается вопросов чести. Я не сомневаюсь, что для дела короля будет полезно, если мы оттянем на себя всю силу и ненависть Людовика, пока…
– Мама! – воскликнул Адам. – Зачем ты оговариваешь Пемброка? Я ведь еще не пересказал тебе сути нашей беседы.
Иэн засмеялся, и смех его утонул в приступе кашля. Элинор и Джоанна вскочили на ноги, но он отмахнулся от них.
– Сидите, сидите. Я просто подавился слюной от смеха. А тебе, Адам, не помешало бы немного здравого смысла матери. Она ведь сама делает то, в чем обвиняет Пемброка. Она приносит в жертву его доброе имя ради того, чтобы удержать меня от действий, из-за которых, по ее мнению, может пострадать мое здоровье.
– Чепуха, – парировала Элинор, но была рада видеть смущение в глазах сына. Адам обожал отчима и никогда сознательно не сделал бы ничего, что могло бы навредить ему. Теперь он будет осторожен. – То, что я сказала, – чистая правда. Я не имела в виду, что Вильям будет, сложа руки смотреть, как нас громят. Если возникнет реальная опасность, он пришлет помощь или даже придет сам, но я не могу понять, ради чего будут сожжены и вытоптаны мои земли.
– Если мы отправимся изгонять врагов, это будет не на твоей земле, – раздраженно заметил Иэн.
– Это все очень хорошо, – мягко вмешался Джеффри, полагавший, что леди Элинор не так уж далека от истины. Иэн был еще не совсем здоров, о чем свидетельствовала и эта внезапная резкость вскоре после смеха. – Но врагов нужно будет тщательно выбирать. Адам не успел сказать о том, что Пемброк, согласившийся, что любые действия против людей Людовика будут полезны, потребовал также, чтобы это были такого рода действия, какие можно быстро закончить или прекратить, не закончив. Он уже планирует двинуть против принца армию и призовет нас к себе, как только эти планы дойдут до стадии воплощения.
– Раньше начнешь – раньше закончишь, – заявил Иэн.
– Да, но только не в том случае, если начнешь осаду Лондона, – со смехом ответил Адам, не сводя глаз с лица матери. – Джеффри совершенно прав, и я как раз собирался сказать то же самое.
Иэн обвел взглядом молодых людей.
– У меня повреждена грудь, а не голова, – сухо произнес он. – Что дало вам повод думать, что неделя, проведенная в постели, размягчила мне мозги? Я могу стерпеть, когда женщины меня считают недоразвитым ребенком, поскольку это их способ любить, но и вы двое начинаете ласкать мой слух. Каковы новости при дворе о действиях Людовика?
– Самая главная состоит в том, что Людовик, как только пришла весть о смерти Джона, предложил Губерту де Бергу сдать Дувр, а Губерт дерзко отказался и выявил такое сопротивление атакам Людовика, что принц, убедившись, что город не сдастся, убрался в Лондон зализывать раны.
– Нет, – предостерегла Элинор, – этого не может быть.
Иэн колко взглянул на нее, но тут же понял жену. Это предостережение не было очередной попыткой защитить его от самого себя, но реальной оценкой событий.
– Ты хочешь сказать, что не веришь, будто Людовик оставил надежду взять Дувр? – спросил он.
– На этот счет я ничего не могу сказать: откуда мне знать, что у него на уме? Нет, я имела в виду, что он вернулся в Лондон, имея на то иную причину, и вовсе не зализывать раны.
На это трое мужчин согласно кивнули.
– Он никогда не владел Дувром и не много потерял, сняв осаду, – высказал общее мнение Джеффри. Тут он запнулся и посмотрел в глаза Иэна. – И я говорю это не для того, чтобы ласкать ваш слух, милорд, а только потому, что я действительно верю. Мы должны подождать и выяснить, что собирается предпринять Людовик, прежде чем приступать к активным действиям.
Подумав немного, Иэн кивнул.
– Да, мы можем подождать немного, пока наступит затишье. Однако мы все согласны, не так ли, что нам предстоит тяжелая война, и если погода не будет суровее, чем обычно, нам придется сражаться всю зиму?
– Да.
– Следовательно, сидеть, сложа руки глупо, – продолжал Иэн. – Мы немедленно должны приступить к найму и подготовке людей. Это будет совсем не похоже на экспедицию во Францию или Уэльс, когда мы могли объявить мобилизацию и забрать воинов из наших собственных замков. В каждом замке необходимо оставить полный гарнизон, даже когда мы выезжаем с полноценным войском.
– Нам будет не хватать боевых командиров, – уточнил Джеффри. – Например, я не могу взять сэра Роджера из Хемела, поскольку не могу бросить замок, даже полностью укомплектованный воинами, без начальника гарнизона.
– Я могу отправится в Хемел, – сказала Джоанна. – Люди будут слушаться меня, и ты не должен бояться, что я сдам замок.
Джеффри побледнел.
– Джоанна, – изменившимся голосом сказал он, – разве ты не говорила мне, что, возможно, беременна?
– Какое это имеет значение? – резко отрезала Джоанна. – Разве круглый живот делает женщину не способной защищать то, что принадлежит ей? Я сделаю все возможное, чтобы не оставить своего ребенка без наследства.
– Давайте прикинем, что мы имеем, прежде чем принимать какое-либо сложное решение, – торопливо предложил Иэн, видя болезненное выражение на лице Джеффри и боясь, что он скажет сейчас что-нибудь такое, что заставит его упрямую жену возражать.
– Будут двое рыцарей из Айфорда, – начала Элинор. – Сэр Джайлс может пойти, а также один из его сыновей, оставив в замке второго. Сэр Питер из Клиро тоже может. Его старший сын еще слишком молод, но маловероятно, что кто-либо из людей Людовика попытается проникнуть так далеко на запад.
– У двоих моих кастелянов есть достаточно взрослые сыновья, чтобы они могли пойти с нами, – предложил Адам, – но мои земли слишком плотно окружены людьми Людовика, чтобы лишать оборону замков опытных воинов.
– Это также относится и к землям Джеффри, – подтвердил Иэн.
– Джоанна, иди попроси у отца Фрэнсиса пергамент, перо и чернила, – распорядилась Элинор. – Давайте распишем, что у нас есть и что нам нужно, и перестанем путаться в лабиринте полузабытых вещей.
Когда дочь вышла, леди Элинор взглянула на Джеффри, который все еще кусал губы от гнева и беспокойства.
– Не терзай себя и постарайся понять и простить ее, – тихо произнесла она. – Я никогда не считала, что женщина должна быть слабой тростинкой, и не сомневаюсь в силе и способностях Джоанны, но согласна, что Хемел – слишком опасное место, чтобы женщина могла оставаться там одна. Он расположен слишком близко к Людовику и недостаточно укреплен. К тому же оставить женщину в роли кастеляна – значит спровоцировать нападение мужчин, которые, конечно, посчитают, что такая женщина – просто дура. Я уговорю Джоанну остаться в Роузлинде, если только ты будешь держать себя в руках и не скажешь что-нибудь такое, что заставит эту упрямицу заартачиться.
Адам хмурился в замешательстве, видя явное раздражение Джеффри. Он нежно любил сестру, но не слишком боялся за нее, потому что никогда не сомневался в ее способностях справиться с чем угодно. Разумеется, он понимал, что некоторые вещи находятся за пределами ее физических сил, но это нисколько не принижало сестру в его глазах, как не принижало, скажем, Джеффри то, что он не мог поднять такую же тяжесть, как сам Адам. Адам признавал, что Джоанна не может надеть доспехи и повести людей в бой или находиться среди защитников на стенах замка, и, тем не менее, он знал, что, как его мать могла прекрасно руководить обороной Роузлинда, так и Джоанна справилась бы с этой задачей в Хемеле.
Затем он, однако, понял главную причину беспокойства Джеффри. Достоверно известно, что большинство женщин – круглые идиотки, годные лишь кувыркаться в постели. Он сам тоже посчитал бы замок, защищаемый женщиной, легкой добычей. А мужчина, у которого не было такой матери и сестры, как у него, имевший дело с заурядными женщинами, тем более, никогда не поверит, что женщина способна руководить воинами. Такой мужчина с большим жаром будет пытаться взять замок, чем сильнее ему будут сопротивляться, и, значит, тем значительнее окажется ущерб. В еще большей мере это относилось к такому замку, как Хемел, менее мощному, чем Роузлинд – тот своими размерами и расположением отбивал всякую охоту атаковать его. Это нечто такое, сказал себе Адам, о чем ему нужно будет помнить, когда он обзаведется собственной женой.
При этой мысли он нахмурился. Адам был все еще холост отнюдь не от недостатка предложений. Мужчины охотно предлагали ему в жены своих сестер и дочерей, как только ему минуло четырнадцать и по закону он стал совершеннолетним. И не отвращение к браку как таковому подтолкнуло его настоять перед матерью и отчимом, чтобы они отвергали все такого рода предложения. На самом деле Адам очень даже хотел жениться. Он вырос в семье, где царствовала любовь, и глубокие, подсознательные воспоминания раннего детства пробуждали в нем желание обрести такой же теплый, надежный рай для собственных сердца и души, какой, как он чувствовал, окружал его мать и отца. Даже после смерти Саймона любовь осталась. Иэн пришел в их семью вроде бы только для того, чтобы защитить их от злобы короля (так он сказал), но на самом деле его брак с Элинор был основан на любви, и спустя более чем десять лет эта любовь продолжала вспыхивать между ними, как молния вспыхивает между двумя холмами.
В доме Лестеров, где Адам служил пажом и затем оруженосцем, тоже царствовала любовь, но именно в этом доме Адам понял, что есть разные женщины. Граф Лестерский был нежен к своей жене, как и она к нему, и жили они мирно. Однако леди Лестер была беспомощна во всех делах, не относившихся к непосредственным обязанностям женщины, и не интересовалась ими. Кроме того, у Адама еще не успел вырасти черный пушок между ног, когда его принялись совращать похотливые служанки. Это было приятно, и он давал им все, что им хотелось, но знал, что у многих из тех, кто с такой легкостью впрыгивал к нему в постель, были мужья, и это беспокоило его. Ненамного старше он был и тогда, когда выяснил, что похоть свойственна не только низшим классам.
За девушками леди Лестер следила внимательно, не давая им возможности испытать на себе аллюр Адама, но глаза их открыто говорили, что они были бы не прочь оседлать его. Кроме того, были и те, на кого не распространялся контроль леди Лестер, – гости или родня, останавливавшиеся у них временами. Адам многому научился у них – как искусству доставлять наслаждение женщинам, так и пониманию того, что постоянная потребность в наслаждениях и стремление к ним неизбежно превращают женщину в шлюху. Некоторые из тех, кто вздыхал и кричал под его телом, уже обладали грубой и грязной душонкой, но другие были просто легкомысленными и глупыми, играя в любовь за неимением лучшего занятия.
Собственно говоря, именно это отвращало Адама от женитьбы. Он был богат сам по себе. Следовательно, и дамы, которые предлагались ему в жены, обладали высоким положением в обществе и соответствующим этому образованием – им не подобало заниматься ничем, кроме как рожать детей. Ах, да, они еще умели петь и играть, мило щебетать, искусно вышивать. Адам от всего сердца ценил все эти достоинства – его мать и сестра тоже прекрасно умели поддерживать разговор и хорошо владели иголкой. Однако это у них было, между прочим, так сказать, легким кружевом над плотным материалом их настоящих способностей. Ведь Элинор и Джоанна умели еще и вести дела в замке и на фермах без помощи и не хуже любого управляющего, лечить больного или раненого человека получше любого врача, торговать и вести бухгалтерский учет не хуже любого торговца и даже, как он подозревал, замечая часто по утрам мутные глаза их мужей, исполнять роль распутниц не хуже самых дорогостоящих проституток.
Адам проследил взглядом за Джоанной, вернувшейся из комнатки, где обитал отец Фрэнсис, неся в небольшом письменном приборе то, что заказала мать. Ему вдруг пришло в голову, что Джеффри был прав, беспокоясь за безопасность своей жены. Такая женщина, как его сестра, была бесценной жемчужиной. За четыре года бесчисленных брачных предложений, всех Адам и упомнить не мог, ему не попалась ни одна девушка, с которой он хотел бы соединить жизнь. Каждая из них, какой бы красивой и милой она ни казалась, была бы для него не более чем обузой или, хуже того, за несколько недель довела бы его до сумасшествия. Адам мысленно пожал плечами. Он хотел жениться и понимал, что должен как можно скорее родить наследника своих владений и своего имени. Он был последним мужчиной в роду Леманей, его сводный брат Саймон был сыном Иэна, де Випоном. И все-таки Адам был еще не готов взять любую из лучших. Где-то должна быть девушка, которая полностью соответствует его представлениям о том, какой необходимо быть женщине.
4
В тот же самый день в замке Тарринг Джиллиан сидела одна у огня и покорно вышивала воротник на одном из нарядов Саэра. Ее отвращение к такого рода долгу уже не было таким сильным, как в недалеком прошлом. Она, конечно, с большим удовольствием поработала бы над одеждой своего мужа или своей собственной, но, в общем, оставалась вполне довольной нынешним положением, чтобы без особой злости сослужить службу своему опекуну. Ей нужно было решить сложную головоломку насчет Саэра, так что для злобы в ее голове просто не оставалось места; к тому же она, наконец, начала понимать, что Саэр был единственным барьером, отделявшим ее от Осберта.
Вспомнив это имя, она задрожала от страха и омерзения. Жестокость и трусость этого мерзавца вызывали в ней неприязнь и отвращение куда большие, чем бедный Гилберт, но трусость Осберта была в то же время и ее единственной защитой. Он не посмеет тронуть ни ее, ни Гилберта, пока жив Саэр. По этой причине Джиллиан молилась за успех Саэра в том предприятии, в которое он ввязался. Кроме того, Саэр переменился. С тех пор, как Джиллиан обвенчалась, он ни разу не ударил ее, а однажды, неожиданно приехав в замок и обнаружив ее защищающей Гилберта от жестоких издевательств Осберта, он одним ударом сбил сына с ног и пригрозил разорвать его на части, если он когда-нибудь еще обидит или напугает Гилберта.
Джиллиан была удивлена. Она не могла поверить, что в характере Саэра произошла внезапная перемена, однако он явно так же, как и она, был доволен тем благотворным эффектом, который произвела на Гилберта женитьба. Первым признаком происходящих в несчастном изменений была попытка Гилберта утешить Джиллиан в их брачную ночь. Вторым – Джиллиан слегка покраснела – был сам акт совокупления. Когда она поцеловала его на свадебной церемонии, его реакция была чисто животной – безумным, инстинктивным движением. В постели, однако, на первый план вышел другой набор воспоминаний, если туманный водоворот в мозгу Гилберта можно было назвать воспоминаниями.
Гилберт ответил на поцелуй Джиллиан, но уже нежно. Он поцеловал ее в ответ, мягко поглаживая ее тело. Краска сбежала со щек Джиллиан, и в глазах ее появилось беспокойство. Она была виновна в грехе плотского вожделения, и знала это. Это похоть, чистой воды похоть заставляла ее изгибаться и стонать от удовольствия в объятиях Гилберта. Не в тот, не первый раз, конечно. Но и тогда ей, вопреки ожиданиям, больно не было… Снадобье Кэтрин оказалось очень действенным. А, через несколько дней, потребность в нем вообще отпала. Как только Гилберт начинал ласкать ее, звенящее, болезненное наслаждение, зарождавшееся в груди и пояснице Джиллиан, поглощало все ее тело. Бедра ее начинали непроизвольно раздвигаться, и влага смазывала проход, делая вторжение Гилберта лёгким и приятным, а она с готовностью приподнималась, встречая его толчки, которые несли ей необыкновенную негу.
Это была похоть. Джиллиан не притворялась перед собой, что любит своего мужа. Хоть Гилберт уже не казался ей полным идиотом, мужчиной он тоже не был. Она испытывала к нему какую-то жалостливую привязанность, но это была не любовь. Таким образом, наслаждение ее было результатом похоти. Однако сдерживать себя она не могла. Ее долг – угождать мужу; ее долг – зачать ребенка от него, если она сможет.
Это вернуло ход мыслей Джиллиан к Саэру, и беспокойство на ее лице усилилось. Казалось неразумным, неестественным то, что Саэр был рад успехам Гилберта. Правда, они были не так уж велики – он научился произносить, запинаясь, несколько слов, узнавал Джиллиан, научился пользоваться клюкой, чтобы ходить, а не ползать по замку. И все-таки даже такой прогресс свидетельствовал, что травма его головы понемногу заживает. И если к Гилберту вернутся умственные способности, не потеряет ли Саэр свою власть над Таррингом и людьми Гилберта?
Кроме того, было совершенно ясно, что Саэр очень хотел, чтобы Джиллиан зачала ребенка. Он регулярно спрашивал ее, не беременна ли она, и не скрывал разочарования, когда она отвечала ему, что месячные начались у нее в положенный срок. Джиллиан казалось в такую минуту, что он вот-вот ударит ее, но опекун опускал уже занесенную для удара руку и говорил только, что ей нужно больше стараться заиметь ребенка. Она должна подстрекать Гилберта и никогда не отказывать ему. Ей больше не позволялось закрывать дверь в спальню. В передней постоянно сидела служанка, имевшая задание слушать и убеждаться, что Джиллиан и Гилберт исполняют свой супружеский долг хотя бы раз за ночь. Джиллиан снова залилась румянцем. Даже это не смогло убить ее вожделение. Она кусала себе губы, чтобы держать себя в руках, но сильное, пульсирующее наслаждение приходило все равно.
Не было никаких видимых причин для перемены в Саэре. Это беспокоило ее, но, как она ни думала, не могла увидеть никакой пользы для Саэра в выздоровлении Гилберта или в рождении его ребенка. Эта головоломка была неразрешимой для Джиллиан, потому что она не знала о настроении людей Невилля. Саэр всегда был уверен, что сумеет приструнить их с помощью брачного контракта. Беспокоил его следующий шаг. После того, как он убьет Гилберта, как он сумеет добиться согласия людей Невилля на брак Джиллиан с Осбертом?
Прежде всего, им должно быть ясно, как это было ясно самому Саэру, что Осберт – далеко не подарок. Это, однако, могло в равной мере обернуться как на пользу Саэра, так и против него, поскольку эти люди будут полагать, что сумеют легко избавиться от Осберта, как только его могущественный отец исчезнет. Саэра это не волновало. Он чувствовал не меньшую неприязнь к Осберту, чем Джиллиан. Беспокоило Саэра только то, чтобы Тарринг и доходы от него принадлежали ему до конца жизни. Саэр жаждал собственного величия, а не основания династии, и только этому будет служить такая тварь, как Осберт.
Решение проблемы пришло вскоре после того, как он упомянул в разговоре с сэром Ричардом о кратких периодах просветления у Гилберта. То, что он пытался выброситься из окна, было неправдой – так Саэр оправдывался, почему он держит его взаперти, но как только эти слова слетели с его губ, они принесли ему решение части его проблемы – как объяснить смерть Гилберта. А вторая часть проблемы затем решилась сама собой.
Перед самым рассветом в брачную ночь Джиллиан Саэр тихонько поднялся с постели служанки, которой часто пользовался, и пошел убедиться, что на простынях брачного ложа осталась кровь как свидетельство того, что Гилберт исполнил супружеский долг. Джиллиан испуганно проснулась, когда Саэр раздвинул занавеску и осветил кровать свечой, и принялась шепотом успокаивать Гилберта. Как ни странно, этот идиот не обделался от ужаса и не свернулся в позу зародыша. Он потянулся к Джиллиан – одновременно ища защиты и желая защитить ее. Девчонка явно положительно повлияла на него.
Первым порывом Саэра было избить Гилберта и довести снова до состояния полного идиотизма, но он сдержал себя, так как не было способа скрыть следы побоев, а крики Гилберта могли разбудить гостей. Грязно ругаясь про себя, он ушел. Однако к тому времени, как Саэр добрался до собственной постели, он уже широко улыбался. Все его проблемы были решены. Выздоровление Гилберта убедит людей Невилля в его, Саэра, добрых намерениях. Потом, как только Джиллиан забеременеет и появится гарантия, что она доносит плод до положенного срока, Гилберт умрет.
Саэр понял теперь, как он объяснит эту смерть: узнав, что его жена сумеет продолжить его род, бедный калека решил, что теперь он вправе покончить со своим несчастным существованием. Потом Саэр предложит Осберта в качестве нового мужа Джиллиан как гарантию того, что Саэра не лишат роли защитника и опекуна, так как если молодая вдова будет захвачена кем-то другим и насильно обвенчана, этот другой получит законные права на управление Таррингом. Саэр охотно подсластит свое предложение обещанием отослать Осберта подальше, даже во Францию, чтобы не возникало никаких подозрений, что он сделает что-то плохое наследнику Невилля. Это была великолепная идея. Вассалы и кастеляны Невилля наверняка пойдут на такой компромисс, и Саэр станет большим человеком в округе.
Все шло по плану, пока неожиданно восемнадцатого октября не умер король Джон. Сначала новость обрадовала Саэра. Это, казалось, могло лишь укрепить позиции Людовика в Англии, а, стало быть, и позиции Саэра. Однако к концу следующей недели ситуация стала выглядеть менее привлекательной. По стране распространился слух о том, что множество людей покинули Людовика, чтобы принести клятву верности на коронации Генриха III, а рассказы об упорной обороне Дувра и в других местах во славу юного короля подкрепляли достоверность этих слухов.
Когда Людовик снял осаду Дувра, Саэру пришло в голову, что неплохо было бы ему совершить что-нибудь, чтобы своим собственным могуществом произвести впечатление на людей Невилля. Он не думал, что они способны организовать восстание – разве только, если Людовик сдастся и покинет Англию, что казалось неправдоподобным. Однако, если период передышки затянется и отряды короля Генриха приблизятся, кому-либо из людей Невилля может прийти в голову идея убить Саэра и, получив контроль над идиотом, продемонстрировать свою верность королю.
Саэр не должен допустить, чтобы такая мысль пришла им в голову, а сделать это можно, только победоносно подавив единственный сохранившийся в этих местах очаг верности королю Генриху. Этим он дополнительно убьет еще двух зайцев – уничтожит плацдарм, с которого король сможет атаковать окружающие французские бастионы, и представит самого себя в выгодном свете в глазах Людовика.
Трудность состояла в том, что земли принадлежали все тому же проклятому молокососу Адаму Леманю. Саэра охватило очень неприятное предчувствие. Он никогда не боялся ни одного человека, пока не встретился с Адамом. Саэр всегда был достаточно осторожен, чтобы не вызывать враждебности тех, кто могущественнее его, вроде графа де ла Марша, и никогда еще не был так близок к паническому ужасу, как в тот момент, когда оказался в клещах между двумя отрядами Адама. Стыд при воспоминании о той поспешности, с какой он покинул поле боя, и ярость, что ему приходится стыдиться самого себя, подавили беспокойство. Гнев пришел на смену осторожности и принялся сверлить мозг Саэра, утверждая его в мысли, что Адама сейчас не должно быть в его землях. Он наверняка уехал приносить клятву королю Генриху.
На следующий день Саэр созвал расквартированных по окрестностям наемников, обложил очередной данью и без того страдающих крепостных и к концу недели двинулся в поход. Джиллиан никогда прежде не думала, что может сожалеть об отсутствии Саэра, но на этот раз его отъезд действительно напугал ее. Осберт остается без сдерживающей силы. Однако и Саэр помнил об этом. Перед отъездом он очень осторожно еще раз разъяснил Осберту свои планы, кроме того пункта, что отошлет его во Францию, настаивая, чтобы Гилберта оставили в покое. Он также предупредил Осберта, что тот обязан позволять любому из людей Невилля посещать замок – Саэр был уверен, что кто-нибудь обязательно наведается, как только до них дойдут известия об изменившейся политической ситуации.
Предположения Саэра оправдались. Как только до людей Невилля дошла весть о смерти короля Джона и отходе войск Людовика от Дувра, они начали сомневаться, правильный ли выбор сделали. Может быть, теперь настала пора переметнуться обратно к английскому королю? В то же время люди Людовика продолжали удерживать большую часть графства. Осторожность – важнейшая составляющая доблести. Сэр Ричард решил для начала посетить Тарринг и понаблюдать за Саэром, насколько тот покажется уверенным в своем будущем, а также разузнать, по возможности, о дальнейших планах Людовика.
На большую часть вопросов сэра Ричарда ответили действия Саэра. Казалось очевидным, что Саэр не воспринял снятие осады Дувра как признак приближающегося поражения Людовика. Если бы он считал так, то скорее принялся бы укреплять оборону Тарринга, вместо того чтобы уводить своих людей на захват новых земель. Из этого следовало, что Саэр ожидал начала нового наступления своего сюзерена против юного английского короля, а вовсе не сдачи его позиций. Таким образом, было бы небезопасно, решил сэр Ричард, пытаться в такое время испытывать Саэра на прочность.
Это решение подкреплялось и явными свидетельствами улучшения состояния Гилберта, на что и рассчитывал Саэр. Хотя юноша еще не узнавал старого друга своего отца, он заметно окреп физически, не так уже боялся всякого мужчины и был абсолютно предан Джиллиан. Она же со своей стороны оставалась удивительно ласковой и терпеливой в отношениях со своим неполноценным мужем. Сэру Ричарду показалось, что было бы серьезной ошибкой уничтожить такого внимательного и заботливого покровителя, каким показывал себя Саэр, ведь сам сэр Ричард не мог справиться с этим несчастным, как ни пытался.
Единственную ошибку Саэр допустил, рассчитывая на то, что злоба Осберта может быть побеждена разумом. С отъездом отца тот, конечно, не освободился до конца от страха перед ним, но тут же принялся просчитывать в мозгу возможности обойти наложенные запреты. Поэтому Осберт оказался единственной проблемой, которая продолжала беспокоить сэра Ричарда. Ему не нравилось, как Гилберт принимался хныкать при появлении Осберта, а Джиллиан мгновенно срывалась с места, чтобы в полном смысле слова встать между Осбертом и своим мужем. Было ясно, что Осберт развлекается, терроризируя калеку, и способен исподтишка попытаться обидеть его. Сэру Ричарду не нравилось выражение лица Осберта, когда он посматривал на Джиллиан, и то, что она оставалась наедине с ним в замке, не имея защиты от этого, очевидно, абсолютно безнравственного человека. Не нравилось ему также, как Осберт разговаривал с ним самим.
Именно оскорбительность его тона стала последней каплей. Сэр Ричард выбрал момент, когда Джиллиан осталась одна, и подошел к ней. От его внимания не ускользнуло, как расширились ее красивые темные глаза, и напряглось тело. Сэр Ричард был строгим мужем и отцом – при необходимости он немилосердно учил уму-разуму свою жену и дочь. Однако он не запугивал живших в его доме женщин, и они не испытывали страха перед ним, если, конечно, не знали за собой какой-либо провинности. Тем не менее, он немало встречал забитых женщин и легко узнал эти признаки.
– Прошу вас, леди Джиллиан, не бойтесь меня, – начал сэр Ричард. – Я желаю вам только добра. Я очень признателен вам за доброту к моему несчастному господину.
Лицо Джиллиан просветлело.
– Ему становится лучше, не правда ли, сэр Ричард? Я полагаю, что рана на его голове постепенно заживает. Как вы думаете, он может выздороветь?
– Не знаю, миледи. Все в руках Господа. Поначалу я считал это невозможным, но теперь у меня появляется какая-то надежда на выздоровление, если никто умышленно не вернет его в начальное состояние.
– Я делаю все, что в моих силах, – слабым голосом произнесла Джиллиан. – И слуги помогают, чем могут. Они предупреждают меня, если… если…
– Поверьте, я видел, как много вы делаете. Вы делаете гораздо больше, чем стали бы делать большинство женщин, имея такого супруга. Я знаю также, что в такое время неосмотрительно оставлять замок без способного защитить его мужчины. Однако я предпочел бы, чтобы Саэр оставил здесь кого-нибудь другого вместо своего сына.
Глаза Джиллиан заблестели от слез.
– Я тоже предпочла бы, – прошептала она. – Я боюсь… – она не решилась закончить фразу. – Мы в безопасности, пока кто-нибудь есть в замке, – ее лицо стало задумчивым. – Сэр Ричард, если бы у нас бывали частые и нежданные гости, возможно, Гилберта оставили бы в покое, особенно, если бы стало известно, что эти гости ожидают видеть улучшение в здоровье Гилберта. Ведь постоянный страх приносит ему большой вред. Когда он наедине со мной, он разговаривает намного лучше и не забывает так быстро.
Сэр Ричард выглядел взволнованным.
– Я сделаю все, что смогу, чтобы устроить это, – сказал он, – но я обещал жене отвезти ее к дочери, которая скоро родит. Я смогу приехать сюда снова на следующей неделе, но потом мне придется уехать. Однако мой сын останется в Глинде. Если вам понадобится помощь, вы можете послать за ним, и он постарается приехать.
– Благодарю вас, – прошептала Джиллиан.
По крайней мере, две недели она будет в безопасности. Пока Осберт оставался в замке, сбежать она не могла, да и польза от ее побега после смерти короля Джона значительно уменьшилась. Джиллиан ничего не знала о людях, которые правят от имени несовершеннолетнего короля, не знала даже их имен. Однако сэр Ричард вроде бы симпатизировал ей и, безусловно, беспокоился о бедном Гилберте. Джиллиан осмелела до такой степени, что уже собиралась вслух высказать свои подозрения насчет мотивов Саэра, но сэр Ричард своей следующей фразой отбил у нее такую охоту.
– Я искренне надеюсь, что сэр Саэр скоро покончит со своим делом и вернется, – сказал он. – Когда он окажется здесь, вы будете в безопасности.
Джиллиан прикусила губу. Может, сэр Ричард и прав. Все свидетельствовало о справедливости такой оценки. И все же долгий опыт жизни рядом с Саэром заставил сердце Джиллиан учащенно забиться от страха. У нее не было ни малейшего, даже крохотного доказательства, и все-таки она знала, что Саэр планировал что-то очень плохое для нее и Гилберта.
– Я надеюсь, что мы будем в безопасности, – вздохнула она. – Очень надеюсь.
Саэр де Серей имел все основания поздравлять себя с точным пониманием ситуации и скоростью, с какой действовал. Теперь он не тратил время на атаку Телси. На уме у него была более значительная цель. Он намеревался в отсутствие хозяина взять Кемп. Начало его похода было необычайно благоприятным. Пересекая земли Адама, Саэр не встретил сопротивления, и ему даже повезло по дороге перехватить отряд людей Адама, патрулировавший в окрестностях замка Телси.
Пленение прошло не без потерь. Малочисленный отряд сражался яростно, и семь из одиннадцати пали мертвыми или почти мертвыми на поле боя, пока удалось захватить их командира. Когда Саэр узнал, кто его пленник, ему показалось, что судьба решила вознаградить его за пережитые унижения, которым подверг его Адам. Когда шлем с пленника был снят, под ним оказалось лицо Роберта де Реми. Саэр хихикнул от радости при мысли о мести, которая излечит его от неприятных воспоминаний. Тем не менее, когда он заговорил с сэром Робертом, голос его был полон сердечности.
– Итак, мы снова встретились.
– Кажется, так, – бесстрастно ответил Роберт.
У него прежде не было возможности оценить личные достоинства этого человека. Во время его нападений на Телси ничто не указывало, порядочный человек Саэр или нет. То, что Адама обстреляли во время переговоров, указывало на некоторую гнилость корней Саэра, но это могло оказаться случайностью. Так или иначе, это Адам вызвал его на переговоры. Саэр не давал никакого обещания насчет перемирия. Раз уж нападение свершилось, не было ничего бесчестного в том, что заклятый враг, а Саэр был человеком Людовика, предпринял внезапную атаку или выбрал наилучшую тактику для своего нападения. И то, что он захватил отряд, который мог помешать внезапности нападения, нельзя было назвать иначе как здравомыслием. Поэтому у сэра Роберта не было оснований вести себя дерзко или вызывающе. Если Саэр – порядочный человек, сэр Роберт останется его пленником до конца кампании, а затем будет освобожден за выкуп.
Сэр Роберт истекал кровью. Саэр несколько мгновений смотрел на красные ручейки и затем приказал слугам снять с него доспехи, а лекарю обработать раны. Сэр Роберт был все еще слишком зол на самого себя за то, что так бездарно попался, чтобы почувствовать облегчение, но Саэр показался ему честным противником. Он немного удивился, когда Саэр заговорил с ним о той власти, которую он уже имеет, и о своих намерениях расширить сферу влияния, но ведь многие прекрасные во всех других отношениях люди не могут удержаться от похвальбы, особенно перед врагом. Поскольку было бы неразумно рассмеяться в лицо человеку, пленившему тебя, и совсем уж глупо возбуждать настороженность врага, сэр Роберт ничего не сказал Саэру о том, что не только сам Адам, но и все его могущественное семейство скоро прибудут сюда, чтобы раздавить французских захватчиков. Он прикусил язык и опустил глаза.
Саэр тоже ничего не знал о сэре Роберте. Правда, он закрылся в замке Телси и отбивался, но это ничего не доказывало. Вполне могло оказаться, что сэр Роберт в душе ненавидел и боялся своего сеньора, завидовал ему, как сам Саэр ненавидел, боялся и завидовал графу де ла Маршу. В существующих обстоятельствах, особенно если он знало том, что Лемань поблизости, то не осмелился бы сдать доверенный ему замок. Однако, если этому человеку предложить покровительство и вознаграждение, он может оказаться ключом, который откроет ворота Кемпа без кровопролития. Конечно, когда ворота откроются, замок придется сменить, а ключ выбросить, но сэр Роберт узнает об этой стороне плана Саэра, когда уже будет слишком поздно.
– Как вам понравилось бы стать вместо кастеляна вассалом? – спросил Саэр, закончив перечислять свои владения и планы на будущее, которые, по его мнению, достаточно убедили сэра Роберта в его, Саэра, возможностях осуществить подобное предложение. – Вассалом, обладающим несравненно более обширными владениями, чем этот клочок земли в Телси, вассалом, владеющим, скажем, Кемпом?
К счастью, в этот момент цирюльник сделал сэру Роберту больно. В его крике ярости было примешано достаточно физической боли, а затем та же боль отняла у него дар речи, не позволив произнести что-либо неблагоразумное. Он сумел скрыть свою реакцию, но не мог доверить своему языку сказать то, что должно было, по его мнению, быть сказано.
– Что? – задыхаясь, произнес он, словно от боли плохо расслышал.
Саэр любезно повторил свое предложение, продолжая приукрашивать его.
– Это будет достаточно просто и безопасно, – настаивал он. – Все, что от вас требуется, это отправиться в замок с полусотней моих людей. Там, без сомнения, запрутся, когда заметят вас, так как у меня есть все основания полагать, что Лемань отсутствует, отправившись на коронацию этого младенца, которого дураки намереваются представить в качестве короля. Вам нужно будет только сказать, что вас призвали на службу со своими людьми. А если Лемань все-таки там, вы можете сказать, что приехали поддержать его, поскольку получили известие, что я иду атаковать замок. В любом случае вас впустят. А затем будет совсем нетрудно наброситься на не ожидающих этого защитников и перебить тех, кто окажет сопротивление. Даже если вы не сможете захватить весь замок, то, по крайней мере, займете башни, контролирующие подъемный мост и решетку. Тогда я смогу войти с оставшимися у меня людьми, и мы быстро покончим с этим делом.
Сэр Роберт вытаращил глаза и инстинктивно, не успев совладать с собой, покачал головой.
– С человеком могут случаться вещи похуже, чем смерть, – намекнул Саэр. – Я достаточно богат. Ваш выкуп для меня – ничто.
Личная угроза была оскорблением, и сэр Роберт вместо омерзения почувствовал гнев. Он снова покачал головой.
– Я не имел в виду, что отказываюсь от вашего предложения, – процедил он, зная, что его сдавленный, неестественный голос будет воспринят как свидетельство страха. Во всяком случае, с презрением подумал сэр Роберт, Саэр в подобных обстоятельствах тоже испытывал бы страх и потому такие же эмоции не мог не переносить и на других людей. – Я имел в виду, что это не сработает.
– Вот как? – с подозрением спросил Саэр. – В чем же ошибка моего плана?
По правде говоря, план был хорош. Сэр Роберт понимал, что все прошло бы идеально, поскольку ему всецело доверяли. Ему даже не пришлось бы искать оправданий насчет сопровождавших его людей, сколько бы их ни было. Одно его слово, и вся армия Саэра могла бы преспокойно войти в замок Кемп. Сэра Роберта охватило странное, болезненное удовольствие. Теперь он не обманывал себя насчет собственного финала. Он умрет. Вероятно, умрет в мучениях, умрет в любом случае. Саэр не из тех, кто исполняет обещания, особенно обещания тому, кого уже знал как предателя. Поэтому сэр Роберт чувствовал своего рода радость перехитрить хитреца, которая облегчала страх, сосущий его сердце, горькое удовлетворение от осознания того, что он испытает вкус отмщения за свои муки, прежде чем они сломят его.
Чтобы месть и его собственная хитрость удались, сэр Роберт должен был предстать перед Саэром человеком беспринципным и трусливым, а, следовательно, склонным участвовать в планах Саэра. Что было бы, будь он не надежным другом, а лишь новым кастеляном Адама, не завоевавшим еще полного доверия хозяина? Как бы Адам отреагировал на появление такого человека во главе пятидесяти всадников? Как отреагировал бы Олберик, начальник гарнизона, на такую ситуацию в отсутствие Адама? Сэр Роберт начал вслух высказывать свои возражения против замысла Саэра. Они были справедливы, и Саэр признал это. Затем сэр Роберт внес свои предложения, которые помогли бы обойти трудности, сочиненные им самим.
Саэр спрашивал и переспрашивал, но ответы, которые получал, были совершенно правильными. Через некоторое время Саэр уже решил пересмотреть свое решение убить сэра Роберта после взятия Кемпа. Сэр Роберт был очень опытен в военных вопросах. Возможно, он еще пригодится. Время от времени на его губах мелькала тень улыбки, намекавшая, как он радуется грядущему разгрому своего господина.
– Я вижу, вы не очень-то любите того юного выскочку, который правит здесь, – заметил Саэр, когда план был, наконец, утвержден, и они вдвоем решили распить флягу вина.
Лицо сэра Роберта окаменело.
– Мои чувства к Адаму Леманю – это мое личное дело, – напряженно ответил он. – Достаточно сказать, что я рад этой возможности сделать то, что собираюсь сделать.
Саэр рассмеялся.
– Очень хорошо, я доволен. Теперь я побеспокоюсь о ваших удобствах, сэр Роберт. Вы ранены и, несомненно, будете рады немного отдохнуть, прежде чем мы двинемся дальше.
Сэр Роберт с признательностью согласился. Он не знал, как долго еще сможет притворяться, особенно если Саэр будет продолжать говорить гадости об Адаме, к которому сэр Роберт искренне привязался. Саэр ушел. У открытого входа в палатку не было никакой охраны, и незаметно было, чтобы кто-нибудь наблюдал за ней. Сэр Роберт лукаво усмехнулся. Он не собирался попадаться в столь откровенную ловушку. Но также знал, что никакой возможности бежать у него не было. Человек, столь склонный к предательству, как Саэр, не доверяет никому, вероятно, даже давним «друзьям». Если же оставляет пленника без присмотра, то только для того, чтобы попытаться спровоцировать и выявить его истинные намерения.
Сэр Роберт спокойно допил вино, моля Бога, чтобы он дал ему силы умереть достойно. Затем глаза его просветлели, и он снова потянулся к фляге, подлил себе еще немного и выпил. Шансы еще были – шансы не выжить, конечно, но умереть, как подобает мужчине, без поросячьего визга, когда разрывают его тело на части раскаленными клещами или сдирают кожу живьем. Когда Саэр вернулся, сэр Роберт стер с лица улыбку, которая еще играла на его губах, не слишком, впрочем, беспокоясь, что Саэр заметит ее. Эта крыса способна представить себе только, что он предвкушает вознаграждение, которое получит за свое предательство.
Саэр действительно представлял себе дело именно так, а поведение сэра Роберта в дальнейшем лишь подтверждало его мнение, что де Реми ненавидит Адама. Сэр Роберт подвергался искушению за искушением. Ему были предоставлены отдельная палатка и нож для еды. Вместо того чтобы прорезать в палатке дыру и попытаться бежать, сэр Роберт спокойно лег в постель и, по всей видимости, проспал ночь напролет. На следующий день ему вернули его собственного коня. Никто не вел его; он ничем не был привязан к седлу. Когда он выехал из середины отряда в самый передний ряд, никто не перекрыл ему путь и не приказал вернуться. Но сэр Роберт не пришпорил коня, чтобы попытаться скрыться. Он подъехал к Саэру и подсказал ему маршрут через наименее заселенную местность, чтобы уменьшить вероятность того, что кто-либо заметит их и даст знать в Кемп.
Саэр был очарован. Он не догадывался, что продвижение армии через ненаселенные пастбищные места также защищает от грабителей жителей деревень и ферм. Саэру просто не могла прийти в голову мысль о безопасности подобных людишек. В ту ночь сэр Роберт не пил с Саэром. Он сказал, что его беспокоят раны и ушел спать сразу после ужина. Саэр нахмурился и предупредил тех, кто тайно следил за сэром Робертом, удвоить бдительность. Они уже были достаточно близки к Кемпу, так что у пленника могла появиться надежда украсть коня и, если повезет, оторвавшись от преследователей, добраться до замка. Сэр Роберт, однако, проспал всю ночь.
Наутро армия осталась на месте. Сэр Роберт, Саэр и пятьдесят всадников, отобранных сопровождать их, были готовы на рассвете. Наиболее надежные командиры Саэра получили приказ двинуть главные силы в Кемп примерно через полчаса. Сидевший в седле сэр Роберт взглянул на Саэра, потом осмотрел себя и пожал плечами.
– Что такое? – резко спросил Саэр.
– Это единственная вещь, о которой я не упомянул раньше, но боюсь, это выдаст нас с головой. Какой рыцарь в наше время разъезжает без щита и оружия?
Саэр фыркнул.
– Вы хотите сказать, что я должен вооружить пленника?
– Я только хочу сказать, что самый недалекий солдат обратит внимание на то, что у меня на плече нет щита, меча сбоку и палицы или топора на седле. Тем более что я буду ехать в компании вооруженного до зубов рыцаря.
– Как случилось, что вы не упомянули об этом раньше?
– Просто мне и в голову не приходило, что вы сами не понимаете, что отсутствие у меня оружия мигом разоблачит всю нашу затею. Разумеется, то, что говорите вы, справедливо. Пленник не вправе требовать для себя оружия. Вы должны решить сами. Я могу только поклясться, что выполню свою роль, но не хочу, чтобы меня потом обвинили, если нас не пустят в замок.
Саэр поворчал немного, но в глубине души он был убежден, что сэр Роберт рассудил правильно. К тому же, судя о других людях по себе – что является распространенной ошибкой! – он склонялся к мысли, что сэр Роберт уже загорелся сделанным ему предложением стать вассалом, и ко всему прочему был бы рад возможности расправиться со своим сеньором. Это подтверждалось и поведением сэра Роберта. У него было множество кажущихся возможностей бежать, но он ими не воспользовался. И, наконец, он был один против пятидесяти одного. Что он мог сделать? Предупредив своего пленника не делать неосторожных движений, Саэр приказал вернуть Роберту его щит и оружие.
Поведение сэра Роберта на коротком отрезке пути до замка не могло быть более примерным. Он держался точно там, где ему велел находиться Саэр, и точно соблюдал предписанную скорость. Только в самом начале он немного двигал щит, перемещая его то вперед, то назад, пока Саэр не спросил его с раздражением, что ему мешает. Сэр Роберт сухо ответил, что рана натирается, и он ищет наиболее удобное положение, чтобы не так болело.
– Так повесьте его на руку, – пробурчал Саэр. Он был взвинчен до предела. Он даже не мог вспомнить, когда еще был так нетерпелив и взволнован с тех пор, как вышел из детского возраста. Месть действительно сладка и головокружительна.
Сэр Роберт бросил взгляд на Саэра и тут же поспешно отвел его, чтобы скрыть радостный блеск в глазах. Он даже не смел надеяться на такую удачу, он надеялся всего лишь на то, что Саэр привыкнет к движениям его щита и не сразу поймет, в чем дело, когда сэр Роберт передвинет щит с плеча на руку. Теперь то, на что он рассчитывал, становилось более реальным. И не только это: теперь у него появился еще один шанс – очень маленький, но все же шанс, что он останется жив. Дрожа от нетерпения, он сконцентрировался на том, чтобы ничем не вызвать подозрений Саэра, чтобы исполнить в точности все, что тот ожидал от него.
В мирное время гости желанны в любом замке. Они доставляют свежие новости и вносят разнообразие в разговор. Однако даже в мирное время к неожиданному приезду пятидесяти вооруженных воинов отнеслись бы настороженно. В условиях же гражданской войны мост поднялся, а решетка опустилась мгновенно, как только дозорные на стенах заметили движущуюся к ним черную цепочку. Была призвана помощь, заряжены арбалеты, натянуты луки. Некоторое облегчение наступило, когда от отряда отделились два рыцаря, двигаясь чуть впереди. Это обычно служило знаком дружественного гостя, который хотел, чтобы его узнали.
Один из рыцарей поднялся в стременах, словно для того, чтобы придать своему голосу больше силы.
– Я Роберт де Реми! – крикнул он, но, прежде чем защитники успели вздохнуть свободно ирасслабиться, он развернулся и обрушил яростный удар щитом на человека, находившегося рядом с ним. – Я пленник! – пронзительно воскликнул он. – За нами сюда идет армия. Стреляйте! Во имя Господа, стреляйте!
У хорошего повелителя и подданные верные. Но даже люди, жившие на землях Адама, были преданы своему господину не столь фанатично, как жители Роузлинда, где одна и та же семья владела землей более ста пятидесяти лет. Для сервов и вилланов Роузлинда правивший господин или госпожа был почти Богом. Один умирал, власть переходила к другому, но для простолюдинов они были едва ли различимы. Мужчина или женщина, правитель Роузлинда был для них источником помощи в трудные времена, наказаний, когда совершалось зло, радости во время праздников.
На земле Адама вера была не столь абсолютна. Саймон завоевал или выкупил эти владения только пятнадцать лет назад. До того у каждого из них была своя история. Некоторые поместья пережили множество владельцев – хороших и плохих; некоторые пришли в упадок и стали предметом продажи или завоевания из-за того, что их прежний владелец был либо лишен прав, либо оказался слишком слабым или недальновидным. Все эти люди понимали, что никакие хозяева не вечны – они приходят и уходят. И это делало их менее усердными в защите какого-либо конкретного господина, поскольку знали, что тот может быть побежден, итогда другой займет его место. С другой стороны, люди также осознавали, как значительно изменилась их жизнь с тех пор, как над ними встали Лемани.
Лемани, отец и сын, и тот смуглый красивый мужчина, который правил ими, пока сын превращался из мальчика в мужчину, были строгими, но справедливыми, а их милосердие и доброта смягчали строгость и делали желанной справедливость. Поэтому, если люди, населявшие земли Адама, могли помочь своему господину, не подвергаясь особому риску, они с радостью делали это. И теперь, когда через земли Телси проходила армия, они не бросились сломя голову предупредить об опасности, как это сделали бы в Роузлинде, а разбежались и попрятались. Но как только армия исчезла из виду, нашлось несколько храбрецов, которые вылезли из укрытий, чтобы посмотреть, осажден замок или уже захвачен. С огромным облегчением они обнаружили, что все спокойно. Поля крестьян были, правда, вытоптаны там, где прошла армия, но это не нанесло ущерба, поскольку на дворе стоял ноябрь, и урожай был уже убран. Может быть, это была армия самого хозяина?
Это предположение было вскоре опровергнуто, когда один из крестьян наткнулся на тела воинов, сопровождавших де Реми. Жадность в нем боролась со страхом. Может быть, раздеть трупы, а амуницию припрятать, чтобы продать потом, когда все утихнет? Если такой проступок откроется, наказанием станут пытки и смерть. Слабое подобие вздоха, изданное одним из воинов, качнуло чашу весов в сторону осторожности. Крестьянин поспешно разыскал еще живого человека и дал ему воды. Его осторожности неожиданно подыграла и жадность. Если он сейчас же отправится в замок и приведет кого-нибудь, раненый пообещал вознаградить его.
Еще не наступил полдень, а три гонца из Телси уже скакали во весь опор к Роузлинду. Начальник гарнизона сэра Роберта, Джон из Кендала, стал беспокоиться, когда его хозяин не вернулся на ночь в замок. Было весьма необычно для сэра Роберта отсутствовать, не сообщив, где его можно найти в случае необходимости. Когда он увидел то, что показал ему пришедший крестьянин, Джон, не мешкая, послал за помощью. Понимая, что посылать кого-либо в Кемп бесполезно, так как Адам отправился на запад, на коронацию нового короля, Джон адресовал свою просьбу и предупреждение туда, где лучше должны знать о местонахождении Адама.
Гонцы отправились разными дорогами, но первым в Роузлинд прибыл тот, кто выбрал самый прямой путь, через поля. У него была припасена и ценная дополнительная информация, поскольку ему повезло заметить армию Саэра и остаться не замеченным самому. Таким образом, представ перед Адамом, он мог сообщить господину, что целью атаки был Кемп и что сэр Роберт захвачен в плен – жив он или нет, гонец знать, конечно, не мог.
Адам вскочил на ноги, глаза его сверкали золотыми и зелеными искрами. Иэн и Джеффри встали тоже. Лицо Элинор стало белым, как молоко, а Джоанна прикусила губу.
– Иэн… – тихо воскликнула Элинор.
– Роберт – мой друг и сын моего друга. Я знаю его еще с тех пор, как он был ребенком. Именно по моей инициативе он получил в управление замок Телси, – спокойно произнес Иэн, но в его ласковом голосе явственно слышалась сталь.
Элинор не возражала. Она знала, что ничего не сможет ни сказать, ни сделать, чтобы остановить Иэна от похода в Кемп. Джеффри, хромая, подошел к жене и положил руку ей на плечо, но глаза его были устремлены на тещу.
– Это не может быть Людовик, – заметил он, намекая Элинор, что Иэн отправляется сражаться отнюдь не со значительно превосходящим по силе противником. Действительно, крупная армия не прошла бы мимо Телси, ведь захватить его и разграбить запасы у них заняло бы день или два. И даже если Людовик очень торопился и стремился пройти без помех, он не оставил бы убитых не похороненными.
– Мне кажется, я знаю, кто это, – сказал Адам и напомнил им о нападении на Телси. – Он хочет отомстить мне и знает, что Кемп – сердце моих земель.
– Насколько силен он, по-твоему? – спросил Иэн.
– Он атаковал Телси летом и, не приди я вовремя, у него хватило бы людей взять замок. Мы разгромили его, но он сбежал так стремительно, когда прибыли Хью и Генри, что потери его были невелики. Если он планировал нынешнюю атаку с тех самых пор, нанимая и готовя людей, а также, используя для этой цели ресурсы земель Невилля, он наверняка будет достаточно силен, чтобы взять Кемп.
– Но недостаточно силен, чтобы противостоять нашим объединенным силам. Однако на сборы потребуется время, – задумчиво вмешался Джеффри. – Предположим, что это Саэр, и он имеет в полтора-два раза больше силы, чем тогда, когда атаковал Телси. Как долго, ты думаешь, Кемп сможет продержаться?
– Гарнизон замка полностью укомплектован, и запасы в порядке. Я не так уж боюсь силы осаждающих. Если его штурмует не настоящая армия, вооруженная баллистами, осадными башнями и средствами для рытья туннелей, Кемп выдержит. Он не такой мощный, как Роузлинд, но и это крепкий орешек. Я опасаюсь, что Олберика могут каким-то образом перехитрить. Он – хороший человек, верный мне до последнего вздоха и неглупый, но всю жизнь подчинялся приказам. Не его дело разбираться в военных хитростях и предполагать, что может предпринять враг.
Иэн кивнул. Он сам когда-то осаждал Кемп, захваченный мятежным кастеляном, и мог подтвердить достоинства замка, описанные Адамом.
– Тебе решать, Адам. Вызовем тех людей, которых можно собрать немедленно. Но отправимся в путь сразу по их прибытии или рискнем на недельную отсрочку? Даже в последнем случае людям из Иленда, Клиро и моим воинам с севера придется догонять нас уже в пути.
– Неделя, разумеется, ничего не изменит, – процедил Адам сквозь зубы. – Кемп не падет от слабости или голода даже через десять недель, а что касается хитрости, так, я думаю, она была уже испробована первым делом, и мы все равно не успеем, коли она удалась, даже если выйдем сегодня же, – все добродушие исчезло с его лица, на котором сохранилась лишь суровая, но красивая маска. – Если это Саэр, он должен умереть. Я предупреждал его, чтобы он оставил меня и мои владения в покое. Кажется, он из тех, кто ничему не учится.
– Охотно соглашусь, – ответил Иэн. – Я пойду даже дальше и скажу, что мы должны взять Тарринг после того, как отгоним его от Кемпа. Я слышал, что сын Невилля жив, но спятил. Таким образом, всякий, кто захватит Тарринг, сможет править всеми землями Невилля от его имени. Это будет для нас весьма привлекательной добычей и, кроме того, хорошо послужит нашим целям, о чем мы поговорим завтра. Да, Элинор, ты что-то сказала?
С облегчением узнав, что у ее мужа в запасе есть еще неделя набираться сил, Элинор весело кивнула.
– Да, взять Тарринг – хорошая идея, если это можно будет сделать без больших потерь. Просто убить этого Саэра и оставить идиота любому, кто захочет взять его, значило бы попасть из огня в полымя. Слишком вероятно, что бедняга станет жертвой кого-либо жадного и амбициозного, кторый принесет Адаму еще больше неприятностей. Кроме того, Саймон знал старого Невилля. Он был неплохим человеком. Хотелось бы, чтобы за его сыном был обеспечен должный уход и чтобы его вассалами управляли как следует.
Адам напрасно беспокоился, что Кемп возьмут с помощью хитрости. Поступок сэра Роберта не только предостерег защитников замка, но и помог спастись ему самому. Когда он выкрикнул приказ стрелять, лучники на стенах инстинктивно подчинились. Шквал стрел обрушился на всадников Саэра. Некоторые из них были сражены наповал, несколько стрел попали в лошадей. Те принялись ржать, вставать на дыбы и лягаться, сея панику и смятение.
Удар щита сэра Роберта тем временем едва не сбросил Саэра с седла. Больше всего на свете сэру Роберту хотелось бы сейчас вытащить меч и попытаться добить человека, который оскорбил его подозрением, что он способен преступить клятву верности своему господину. Однако у него был долг гораздо более первостепенный, чем немедленная сатисфакция. Сэр Роберт знал наверняка, что Адама не было в Кемпе, хотя не отрицал и не подтверждал этого в разговорах с Саэром, надеясь, что это будет лишним свидетельством отдаленности его от своего сюзерена. Таким образом, прямым долгом сэра Роберта было пробраться в Кемп, если это возможно, и возглавить оборону.
Хотя убийство Саэра решило бы проблему обороны гораздо более эффективно, у сэра Роберта было немного шансов действительно преуспеть в этом, поскольку воины Саэра, оправившись от первого шока, бросились ему на помощь. Сэр Роберт нанес еще один удар щитом, на этот раз по коню. Животное испугалось и бросилось вскачь, дав возможность сэру Роберту рвануть галопом в противоположную сторону. Он приблизился к стене и поскакал вдоль нее, молясь, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание и открыл маленькие задние ворота, выходившие прямо на извилистую тропу, сбегавшую вниз к причалу. Задержка с этим хотя бы на несколько минут могла стоить сэру Роберту жизни. Саэр уже справился со своим конем и яростными криками направлял своих людей к замку.
Спасла сэра Роберта совершенно неожиданная ситуация. В то время как главные ворота были заперты, людям у малых ворот никто такого приказа не отдавал, а предупреждающий крик сэра Роберта, адресованный часовым на дозорных башнях, не дошел до противоположной стены замка. Таким образом, задние ворота были все еще открыты, когда сэр Роберт приблизился к ним. Услышав топот коня, люди бросились к воротам и начали закрывать тяжелые створки. Сэр Роберт в отчаянии пришпорил коня, вытащил ноги из стремян и прыгнул вперед, прямо в щель, выкрикивая на ходу свое имя, чтобы охрана не пристукнула его.
Маневр удался и недорогой ценой – двое часовых были сбиты с ног, да еще сэр Роберт повредил лодыжку при приземлении. Он даже не заметил этого, сразу же бросившись помогать закрывать ворота. Они едва успели. Как только засовы оказались на месте, мимо проскакали Саэр со своим отрядом. Они умчались дальше, в спешке даже не заметив маленьких ворот, а сэр Роберт споткнулся и упал, только сейчас ощутив резкую боль в ноге. Стражники бросились собирать пики, которые побросали, запирая ворота.
– Де Реми, – выдохнул Роберт, снимая шлем, чтобы воины могли увидеть его лицо. – Где Олберик? Один из вас, бегом за ним!
Прошли суматошные полчаса, пока отряжали гонцов в Роузлинд и в город Кемп с предупреждением. Сэр Роберт рассказал Олберику все, что сумел выведать об армии Саэра. Затем ему перевязали ногу, и все затихли в ожидании. Защитники, конечно, уступали в численности, но с учетом преимущества мощных стен замка их шансы продержаться до прихода Адама были весьма велики, если гонцы доберутся до места. К сожалению, эта надежда не оправдалась. На следующее утро на расстоянии полета стрелы от главных ворот были возведены пять виселиц. На них были повешены жалкие останки тех, которые еще недавно были людьми, пока их не замучили до смерти.
Выждав время, чтобы все обитатели замка увидели или хотя бы услышали о том, что произошло с их пятью товарищами, Саэр отправил герольда сообщить свои условия. Если замок сдастся немедленно, всем, кроме Роберта де Реми, будет дарована пощада, и они смогут вернуться в свои владения, к своим семьям, кто куда пожелает. Никаких вопросов, кто что взял из замка, задаваться не будет. Если же они будут сопротивляться, всех ждет та же участь, что и гонцов, не исключая женщин и детей, после того как ими попользуется армия. Им не нужно отвечать сразу, объявил герольд. Условия сохраняются до начала штурма.
Олберик спустился со стены, откуда он выслушал условия Саэра, чтобы поговорить с сэром Робертом. Вопрос о его преданности или преданности подчиненных ему людей не стоял, поскольку Адам всегда хорошо обращался с ними, и они знали это. Однако захват всех гонцов нанес тяжелый психологический удар.
Никто не желал сдаваться, все были разгневаны тем, как обошлись с их товарищами, и, тем не менее, семя безнадежности, посеянное в их души, к завтрашнему дню могло прорасти, пока они будут наблюдать за постройкой таранов, штурмовых башен и лестниц, катапульты и других машин, предназначенных для разрушения или взятия стен.
– Для нас было бы лучше, если бы штурм начался немедленно, – сказал Олберик сэру Роберту.
– Конечно, но этот мерзавец отнюдь не дурак, – ответил сэр Роберт. – Он не хуже тебя знает, что делает. Однако есть одна вещь, которую он упустил, и об этом ты можешь рассказать нашим воинам. Наш господин придет – и довольно скоро – с большой армией. Де Серей забыл, что захватил меня, когда я был в дозоре. Поскольку я не вернулся в положенное время, Джон Кендал отправил на мои поиски людей, и те, несомненно, найдут убитых или какие-либо следы продвижения отрядов Саэра. Возможно, они выждут день-два, но после этого Джон отправит донесение прямо в Роузлинд. Он знает, что Адама здесь нет.
Лицо Олберика просветлело.
– Я и сам об этом забыл. Я передам всем то, что вы сказали, – затем он прищурился в задумчивости. – Я скажу им, что господин прибудет не раньше, чем недели через две или еще немного позже, чтобы они не расхолаживались, ожидая его скорого появления.
– Хорошая мысль. А приедет он именно в этот срок или нет, не имеет большого значения, поскольку скоро начнется битва, а с ее началом предложения де Серей потеряют силу. Так что люди успокоятся, так или иначе. Но нам не нужно опасаться судьбы тех бедолаг. Я знаю, что лорд Адам сейчас в Роузлинде, и лорд Джеффри, скорее всего тоже, поскольку они ездили на коронацию вместе. Думаю, лорд Иэн и лорд Джеффри прибудут вместе с Адамом, когда получат из Телси известие, что я исчез.
– Лорд Иэн и лорд Джеффри тоже? – Олберик расхохотался. – Они раздавят эту шавку, как клопа, если придут вместе.
– Да, – согласился Роберт, – Адам обязательно сделает это. Он ведь предупреждал де Серей, когда тот напал на Телси, никогда больше не тревожить покой его земель.
– Значит, де Серей умрет, – заключил Олберик. – Я прикажу лучникам не целиться в него, если он покажется вблизи стен. Милорд съест живьем любого, кто тронет хоть волос на голове де Серей, пока он не встретится с ним и не разделается собственноручно.
Сэр Роберт кивнул.
– Целое графство вздохнет свободнее, когда де Серей исчезнет.
Позднее в тот же день слова сэра Роберта подтвердились слишком точно. Город Кемп подвергся нападению и превратился в пылающий факел. Люди в замке ругались и дымились от гнева, но ничего сделать не могли. Попытаться помочь горожанам значило бы просто вручить Саэру вслед за городом и замок. Появились новые виселицы, согнувшиеся под тяжестью уродливых, зловонных плодов, но это было ошибкой со стороны Саэра. Взять и разграбить город было разумным шагом с точки зрения осаждающей армии. Однако убийства и пытки горожан после сожжения и разграбления города вызвали у защитников Кемпа уже не столько страх, сколько ярость.
Как только распространилось известие, что хозяин знает об их беде и скоро придет на помощь, причем, вероятно, в сопровождении своего могущественного отчима и шурина, воины обрели уверенность. Следующие несколько дней они уже наблюдали за строительством боевых машин, испытывая жажду боя. Им хотелось померяться силой с человеком, который сжег их увеселительные заведения и, возможно, убил их друзей и близких в городе.
Саэр со всей серьезностью отнесся к строительству штурмовых орудий, но все-таки слишком полагался на свой ум. Хотя катапульты и начали швырять валуны в стены, ущерба они успели нанести немного к тому времени, когда однажды на рассвете ему доставили донесение разведчиков, что в юго-западном направлении замечено небольшое войско, отдыхающее в полном вооружении.
Саэр сразу же выехал, чтобы разгромить врага. Он с облегчением убедился, что отряд действительно невелик. Даже если им на помощь выйдут защитники замка, его армия все равно окажется сильнее. Облегчение его было недолгим. Прежде чем солнце взошло полностью, Саэр понял, что оказался в мышеловке. С севера и юга тоже шли войска. Осаждающие оказались сами окружены врагом. Выхода не было. Саэр, скрепя сердце, отдал приказ готовиться к бою. Никаких переговоров и условий окружавшая армия не предложила. Саэр, наконец, понял смысл предупреждения Адама Леманя, но было слишком поздно.
5
Спустя примерно неделю с того дня, когда Саэр оказался окружен объединенной армией Адама, Иэна и Джеффри и встретил свою смерть, Джиллиан смотрела на ту же самую армию со стены замка Тарринг. Лицо ее было абсолютно спокойным, голос, когда она говорила, тихим и ровным. В замке Тарринг не было уже ни одного мужчины или женщины, которые знали бы Джиллиан достаточно хорошо, чтобы понять, что ее прекрасные большие глаза были пусты.
Джиллиан пережила крайнюю степень страха и ужаса. У нее больше не было ни надежд, ни ожиданий. Оставалось лишь крохотное желание сделать что-нибудь для обитателей замка, которые всегда относились к ней с уважением, были послушны, а иногда даже добры.
Через два дня после того, как могучая рука Адама разрубила Саэра от шеи до грудной клетки, окровавленные, обезумевшие от страха остатки его войска вернулись в Тарринг. Они пришли ночью, испытывая такой ужас перед монстром, который мог погнаться за ними, что осмеливались передвигаться только в темноте, днем прячась, даже когда стало ясно, что Адам не собирается их преследовать. Они рассказали обо всем Осберту – больше рассказать было некому. Прежде всего, его волновало, чтобы они дали гарантию, полную гарантию, что Лемань не идет по их следам. Обретя уверенность в этом, он отпустил людей, доставивших ему весть о смерти отца, с самодовольной ухмылкой.
Как только воины вышли за дверь, Осберт встал и поманил к себе двух слуг, которые спали в его комнате и были по-настоящему его слугами. Осберт перепробовал многих, пока нашел этих двоих, абсолютно им доверял, и, наверное, не зря. Все трое имели родственные души. Верность Пьера и Жана подкреплялась не только щедростью, с какой им платил Осберт, но и тем, что они разделяли извращенные наклонности Осберта и искренне им радовались. Они восхищались им, хотя знали, что он, в отличие от них, труслив. Осберт обладал тем, чего недоставало им, – пылким воображением. Именно он изобрел «маленькие забавы», которые так радовали их. Никто из них не додумался бы, например, насиловать женщину, связанную по рукам и ногам, чтобы она не могла сопротивляться, в то время как ей вырывали ногти. Ее конвульсии придавали неповторимую прелесть процессу. То, что приказал им Осберт сейчас, не было связано с наслаждениями, но всегда доставляло удовольствие пугать беззащитную жертву, а то, что этот террор закончится убийством, лишь добавляло пикантности.
В ту ночь Джиллиан спала спокойно. Ее жалоба сэру Ричарду оказалась не напрасной. Он остался в замке на несколько дней и дал ясно понять Осберту, что он и другие люди Невилля подумают, если произойдет какое-либо ухудшение в состоянии Гилберта. Этого оказалось достаточно, чтобы Осберт на некоторое время прекратил свои пакости, а когда он уже набрался смелости «забыть» скрытую угрозу Ричарда, в замок явился другой вассал, заявивший, что он прослышал об улучшении здоровья господина и приехал убедиться, что ничто не мешает этому. Он тоже намекнул Осберту, что если с Гилбертом что-нибудь случится – хоть что-нибудь, в этом обвинят Осберта. Пока Осберт был в замке, Джиллиан оставалось только держаться подальше от него, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности от преследований. Поэтому она спала в ту ночь, как дитя, не зная, что ее прежняя жизнь подходит к концу.
Ее не разбудил скрип замка в двери спальни. Теперь, когда Саэр уехал, служанки, приставленные надзирать за ней, из вежливости стали закрывать ее дверь. Так что стук защелки мог лишь углубить сон Джиллиан, поскольку был неотделим от ощущения безопасности и уединенности.
И все-таки она проснулась – от дикого крика Гилберта и почувствовала, как ее обхватили чьи-то грубые руки и заткнули рот.
В комнате горела лишь ночная свечка, но глаза Джиллиан различали все. Она не пропустила ни единого отчаянного движения ее калеки-мужа, боровшегося против Осберта и Пьера, которые вытащили Гилберта из постели и вытолкали в окно. После первого крика рот ему заткнули, как и рот Джиллиан, – но она слышала тихий вой, пока он падал, а потом ужасный, выворачивающий душу стук, когда он ударился об утоптанную землю и умер. Ужас ее был настолько велик, что она в тот момент не почувствовала страха. Охваченная жалостью и скорбью, она почти желала, чтобы и ее выбросили вслед за Гилбертом. К счастью, ей не дали времени переварить то, что произошло.
– Ты теперь вдова, – прошептал Осберт, усмехаясь, – но ненадолго. Завтра ты снова будешь новобрачной.
Рука, сжимавшая ей рот, придавила ее к кровати так сильно, что Джиллиан не могла не только ответить, но вообще пошевелиться. И все же Осберт сумел прочесть ответ в ее глазах. Она уже переступила грань страха. Он может забить ее до смерти, но не заставит ее дать согласие. По ее глазам он понял, что Джиллиан предпочла бы ему даже калеку-идиота. В том положении, в каком она лежала, придавленная его верным слугой, Осберт не мог ударить или лягнуть ее. Он вытащил нож, но тут же вспомнил, что с ее смертью погибнут также и надежды унаследовать посредством брака владения Невилля. Вместо того, чтобы вонзить лезвие ей в горло, он ударил ее рукояткой по голове со всей силой своей ярости и ненависти.
В течение последующих пяти дней Джиллиан лежала без памяти. Несколько раз к ней возвращалось сознание, но прежде, чем Джиллиан успевала по-настоящему прийти в себя, чтобы двигаться и говорить, сурового вида женщина, которой она не узнавала, вливала ей в рот очередную порцию горького настоя, и силы опять покидали ее. Она смутно осознавала, что ее кормили. А однажды одели и поставили на ноги, еще она припоминала, как ее взяли за руку и что-то вложили в нее, а пальцы обхватили этот предмет, как голова ее приподнялась и опустилась в знак согласия, но все это было бессмыслицей. Был еще навязчивый кошмар, как на нее взваливается какой-то мужчина и жестоко насилует ее. Она пыталась отбиваться от этого видения, но руки и ноги ее не слушались, а безвольный язык не мог произнести ничего, кроме бессвязных, невнятных звуков.
Когда, наконец, окружающий мир вернулся на свое место, Джиллиан обнаружила себя привязанной к кровати с кляпом во рту. Над ней стоял Осберт и смотрел на нее. Чувства вернулись к ней, и от ненависти глаза ее расширились и засверкали. Осберт засмеялся.
– Мне нужно рассказать тебе кое-что, моя любимая женушка, ведь ты теперь моя жена. Вот наш брачный договор, – он показал ей свиток пергамента и бросил его к ней в постель, вновь рассмеявшись тому, как ее глаза проследили за полетом. – Это твой экземпляр. Ты можешь уничтожить его, если хочешь, но это тебе не поможет. У меня тоже есть копия, и, кроме того, такие экземпляры хранятся под семью замками в Лондонском епископате и в местной церкви. Мы обвенчаны самым настоящим образом, и твой значок, должным образом засвидетельствованный, стоит на всех копиях. Помимо этого, есть неоспоримые свидетели того факта, что мы не только обвенчались, но и провели брачную ночь, так что ты не сможешь освободиться от меня, утверждая, что я не выполнял супружеский долг.
Слезы бессильной ярости затуманили глаза Джиллиан, и она несколько минут тщетно пыталась вырваться из державших ее пут. Затем, сообразив, что этим она лишь доставляет Осберту удовольствие, она проглотила слезы и застыла, натянув на лицо бесстрастную маску.
– Я предложил бы тебе прочитать этот контракт, прежде чем порвать его. И обнаружишь там, что от безмерной любви ко мне проявила необыкновенную щедрость. Ты отдала в мое пожизненное управление все свои владения и, разумеется, объявила меня своим наследником.
Это сообщение не произвело на Джиллиан ни малейшего впечатления. Она и так никогда не владела своей собственностью и никогда не рассчитывала на это, даже когда питала надежду, что сумеет сдаться на милость короля Джона. На самом деле она испытала даже нечто вроде удовлетворения. Осберт был глуп. Если бы он обходился повежливее с сэром Ричардом и остальными вассалами Невилля, возможно, его замысел удался бы. Однако он по своей глупости сделал все, что мог, чтобы эти люди возненавидели его. Джиллиан знала, что, выживет она или умрет, Осберт не получит земель Невилля. Возможно, удовольствие отразилось и на ее лице, так как Осберт снова рассмеялся.
– Если думаешь, сэр Ричард помешает мне, то ты ошибаешься. Я заставлю его преклонить колени, ползать передо мной и молить о милости. И не надейся обвинить меня в убийстве и тем самым избавиться от меня, – продолжал Осберт. – Никто, кроме тебя, не видел меня и моих людей здесь, перед тем как этот идиот выпал из окна. Стражник, прибежавший доложить, что Невилля обнаружили мертвым во внутреннем дворе, нашел меня в постели. Все пребывают в уверенности, что у него случился внезапный припадок безумия, и он решил покончить с собой. У окна нашли его костыль и тебя рядом с разбитой головой, словно он тебя ударил этим костылем. Если ты придержишь язык, будет считаться, что ты пыталась спасти его от самоубийства. Если же ты начнешь кричать об убийстве… что ж, кто же еще толкнул его в окно, если не ты? Здесь никого, кроме тебя, не было. Он мог ударить тебя, обороняясь.
Джиллиан продолжала безучастно смотреть в потолок, но пульс ее участился. Кричать об убийстве? Чтобы кричать об убийстве, нужно быть живой. Если Осберт предостерегает ее не болтать, значит, он не собирается ее убивать – пока не собирается. Она не позволила глазам смотреть на него, она не осмеливалась даже моргнуть, чтобы не выдать внезапное пламя надежды, которое вспыхнуло в ней. Если удастся выжить, то когда-нибудь она сможет найти способ отомстить за несчастного Гилберта и за себя.
– И не думай, что мой папаша осерчает на меня за это, – рявкнул Осберт, снова заметив что-то в выражении лица Джиллиан, несмотря на ее отчаянное усилие скрыть свои чувства. – Мой отец погиб от руки монстра, который разбил его раньше в Телси. Солдаты говорят, что в нем восемь футов роста, и он рассекает человека в полном снаряжении так же легко, как отрезает кусок сыра. Он не знает пощады. Перебиты были все, кому не удалось бежать.
В голосе Осберта слышалось такое наслаждение, что Джиллиан не удержалась от того, чтобы мельком покоситься на него. Ее не удивила радость Осберта из-за смерти отца, но наслаждение, с каким он расписывал его убийцу, показалось ей загадочным. Ей казалось, что Осберт должен быть напуган, поскольку человек, о котором он говорил, весьма вероятно, мог попытаться развить свой успех и атаковать владения Саэра, убив хозяина.
Поймав ее взгляд прежде, чем она успела отвести глаза, Осберт кивнул, злобно ухмыляясь.
– О, я знаю: ты надеешься, что это чудовище не остановится на моем отце, а расправится и со мной тоже. Но я слишком умен, чтобы пытаться остановить поток. Я отправляюсь к принцу Людовику получить подтверждение, что земли принадлежат мне. Он, без сомнения, раздавит этого Леманя, который, как осел, трубит на всю округу, что он человек короля Генриха. А моя дорогая супруга тем временем защитит замок для меня.
Не в силах справиться со своими эмоциями, Джиллиан покачала головой. Осберт снова кивнул, и глаза его блеснули злобным огоньком.
– О, да, ты отстоишь замок или хотя бы попытаешься. Я уже сказал тебе: Лемань не знает пощады. Если ты сдашься, он убьет тебя. А как только ты умрешь, он сможет править здесь, вернее, он думает, что сможет. Но если ты не сдашься, у тебя останется шанс выжить. Тарринг – крепкий орешек. Он выдержит самый яростный штурм с небольшим числом защитников. Солдаты будут сражаться изо всех сил, потому что они слышали, что такое Лемань, от тех, кому удалось вырваться из его объятий. Тебе нужно будет продержаться несколько недель. К тому времени я вернусь. Людовик поможет нам, и потом, моя любовь, мы заживем счастливо.
Возможно, если бы он не сказал этого, Джиллиан подумала бы над тем, как ей попытаться спасти свою жизнь. Однако последние слова Осберта раскрыли ей глаза на то, что либо она умрет, когда он вернется с принцем Людовиком, либо, что еще хуже, она останется женой Осберта. В прошлом, когда он намечался ей в мужья, Джиллиан время от времени подумывала об самоубийстве. Теперь, когда всякая надежда была потеряна, поскольку она уже стала женой Осберта, лучше умереть, чем оставаться ею, а если она найдет свою смерть от руки Леманя, то, искупив свои грехи, обретет вечный покой и радость перед лицом Господа.
Через некоторое время свет ночной свечи начал бледнеть по мере того, как восходящее солнце озаряло небо. Осберт посмотрел в окно, и Джиллиан осознала, что в комнате стало светлее. Испугавшись, что Осберт прочтет решимость в ее глазах, она опустила веки. И почти сразу же боль огромным заревом вспыхнула в ее голове, и ее опять поглотила полная тьма. Первое, что почувствовала Джиллиан, выйдя через какое-то время из забытья, была все та же боль в голове, хотя это уже больше походило на тупую мигрень, чем на взрыв. Затем она услышала рыдания женщины. Сначала Джиллиан подумала, не сама ли она рыдает. Много раз случалось, что она просыпалась, разбуженная своими собственными рыданиями. Но вскоре стало ясно, что плакал кто-то другой. Джиллиан нерешительно потянулась рукой к раскалывающейся голове.
Этот жест сразу же напомнил ей Осберта и его речи – руки ее были свободны. Джиллиан медленно открыла глаза и взглянула на рыдавшую женщину. Это была не та незнакомка, которая насильно поила ее отвратительным зельем, а ее личная служанка Кэтрин. Джиллиан настороженно оглядела комнату, насколько могла повернуть голову. Она поняла, что было уже утро и что, кроме Кэтрин, в комнате вроде бы никого нет. Невзирая на боль, Джиллиан приподняла голову, чтобы осмотреться более основательно. Она была одна, если не считать служанки. Осберт ушел. Не успев вздохнуть с облегчением, она вспомнила все, что он сказал.
– Наши враги уже здесь? – спросила она у Кэтрин. Та, затаив дыхание, подняла голову и уставилась на хозяйку.
– Госпожа! – прошептала она. – Госпожа, вам лучше?
– Голова болит, – вздохнула Джиллиан и затем спросила: – Что ты имеешь в виду под словом «лучше»? Я была больна?
– Очень. С тех пор, как последний хозяин сошел с ума и ударил вас и… и… – голос ее сорвался, и она снова заплакала.
– Успокойся, Кэтрин, – прошептала Джиллиан. – Я не была больна. Я была одурманена. Где та женщина, что «ухаживала» за мной?
– Умерла. Лорд Осберт рассердился на нее вчера. Он кричал, что она не выполнила своего обещания вылечить вас, что вам стало хуже, а потом дал знак своему человеку, который внезапно вытащил меч и ударил ее.
Джиллиан вздрогнула. Слова Кэтрин подтверждали, что Осберт оставил ее в живых только для того, чтобы сохранить за собой замок. Так же, как он уничтожил орудие, с помощью которого принудил Джиллиан стать его женой, он уничтожит саму Джиллиан, когда она исполнит отведенную ей роль. Осберт намекнул, что Людовик поддержит его в любом случае, будет захвачен Тарринг или нет. Джиллиан не была так уверена в справедливости его предположений, но знала, что любое войско, оказавшееся в клещах между враждебным замком и вражеской армией, имело бы гораздо меньше шансов, чем то же войско, укрывшееся в стенах Тарринга. Лемань, может быть, действительно чудовище, еще один Осберт, но с силой и храбростью Саэра, однако ей он ничего не сделает. Если хоть что-то можно предпринять, чтобы усложнить жизнь Осберту и увеличить опасность для него, Джиллиан пойдет на это.
– Люди Осберта, – спросила Джиллиан, – где они?
– Уехали с ним и еще около тридцати воинов.
– Кто остался с нами?
– Раненые из армии лорда Саэра и те, кто не ушел с лордом Осбертом.
– Ты хочешь сказать, он предоставил им выбор, и некоторые не ушли?
Девушка пожала плечами, осторожно взглянув на хозяйку, затем ответила:
– Катберт сказал, что предпочитает испытать судьбу в сражении с Леманем, чем служить лорду Осберту. И еще он сказал, что стыдно мужчине оставлять в беде такую милую хозяйку и что он будет защищать ее до последнего вздоха.
Слезы переполнили глаза Джиллиан и покатились по щекам. Она не могла теперь приказать своим людям просто открыть ворота перед врагом, который, возможно, перережет их, как овец. Она должна попытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы спасти их. Однако она была еще слишком слаба, чтобы придумать что-либо конкретное. Может быть, если она умоется и поест, самочувствие ее улучшится и головокружение пройдет? С помощью Кэтрин она сделала то, что намеревалась, но это так утомило ее, что, не доев, она упала на кровать и проспала остаток дня.
Когда она проснулась, почувствовав голод, ее охватила такая паника и скорбь, что она отослала женщин, боясь заразить их своим отчаянием. Она поплакала, помолилась и, утомившись, снова уснула.
На следующее утро Джиллиан проснулась спокойной. Наконец-то она обрела душевный покой. Она встала, оделась и сошла вниз позавтракать в большом зале. Радость, с какой ее встретили, едва не расстроила ее безмятежность. Жизнь действительно могла быть сладкой, если бы не существовал Осберт. Затем она позвала Катберта, с которым обсудила имевшиеся в их распоряжении варианты действий, если они подвергнутся нападению Адама Леманя. Начальник гарнизона не очень помог ей. Он уверял Джиллиан, что люди будут защищать ее всеми силами, но признался, что не годится на роль командующего обороной замка. Он не мог судить, откуда начнется штурм, и что лучше – выехать навстречу и атаковать нападающих или выжидать за стенами. Людей у них было совсем немного. Самое лучшее, что он мог сказать, – это что они сумеют продержаться несколько недель, если атакующая армия не будет слишком велика. Если лорд Осберт вовремя приведет подмогу, они еще могут спастись.
Джиллиан пристально посмотрела в глаза наемника.
– Я скажу вам откровенно, – произнесла она, – что скорее предпочла бы отдать этот замок в руки Леманя, чем возвращать этому… – она остановила себя. Слова Осберта о том, что ей не следует пытаться обвинить его в убийстве, были разумны. Будет безопаснее не вбивать в головы посторонних людей мысль об убийстве. Да, она не скажет об этом, но даст ясно понять, как ненавидит Осберта. – Он женился на мне силой, я никогда этого не хотела. Он был жесток по отношению к бедному Гилберту. Что бы ни случилось со мной, если я смогу хоть что-то сделать, Осберт не воспользуется ни мною, ни доходами с земель Гилберта.
Катберт кивнул. Если на его лице и можно было прочитать какое-то выражение, то это было облегчение.
– Мы будем рады защищать вас от него так же, как и от Леманя, но без подмоги мы не сможем держать замок вечно.
– Не вечно, даже не долго, – сказала Джиллиан. – Я думаю, что, как бы ни был жесток Лемань, он предпочел бы взять Тарринг меньшей ценой, чем утопив в крови. Если они придут, я попытаюсь договориться с ним, чтобы он дал вам и остальным спокойно уйти с оружием.
– А вы, миледи?
– Мне он не может причинить вреда, – спокойно ответила Джиллиан.
И это было правдой. Она могла всего лишь умереть, и это было бы счастливым освобождением от жизни, которая казалась ей сплошным ужасом. Катберт неправильно понял отчаянное спокойствие своей госпожи. Он предположил, что она останется невредимой, потому что, являясь владелицей большого состояния, сможет откупиться. Они обсудили возможные условия сдачи, которые снизили бы вероятность предательского удара в спину, и Катберт покинул хозяйку с легким сердцем. Несмотря на огромный риск, он внял голосу совести, и теперь ему, возможно, удастся сохранить жизнь и честь, а также получить и некоторую выгоду. Освободившись от контракта с Саэром, он вместе с остальными наемниками может пойти на службу к новому хозяину.
Проснувшись на следующее утро, Джиллиан сразу же поняла, что замок окружен. Вот и конец. Она встала, оделась и даже неспешно перекусила. Она не испытывала страха, она вообще ничего не чувствовала. Когда пришел человек и сказал ей, что к стене подъехал герольд, Джиллиан спокойно поднялась и последовала за ним на башню. Там она услышала то, что ожидала услышать. Замок должен сдаться, лорд Гилберт де Невилль должен быть выдан осаждающим.
– Скажите им, – обратилась Джиллиан к Катберту, – что лорд Гилберт умер, и теперь замком владеет леди Джиллиан, жена и наследница лорда Гилберта.
Это сообщение прокричали вниз. Герольд застыл в безмолвии на несколько минут, словно смущенный таким ответом, а затем, ничего не ответив, пришпорил коня и быстро поскакал обратно в лагерь. Со стены Джиллиан увидела окруживших его трех мужчин. Даже с такого расстояния было заметно, что двое из них выделялись огромным ростом. Третий был поменьше. После короткого разговора все трое направились к башне, где стояла Джиллиан.
Адаму, Иэну и Джеффри не понадобилось много времени, чтобы решить, что подвергать женщину опасности быть захваченной в плен одним из людей Людовика, было бы так же нехорошо, как и оставлять без помощи слабоумного калеку. Кроме того, женщины бывают разные. Казалось весьма подозрительным, что Невилль умер так удачно и так скоро после гибели Саэра. В любом случае, независимо от того, беззащитна ли вдова Невилля или виновна в убийстве и заслуживает наказания, Тарринг должен быть взят. Однако они были слегка растеряны – никому из троих не улыбалась перспектива угрожать женщине.
– Передайте вашей госпоже, – крикнул Адам, выбранный делегатом за хорошо поставленный голос, – что ради ее собственной безопасности и защиты она должна сдаться нам! Если в замке есть кто-нибудь, разбирающийся в военных вопросах, дайте ему взглянуть на наши силы и наши боевые машины, и он сразу поймет, что мы победим. Мы пришли сюда не ради грабежа или возмездия, а чтобы обеспечить будущую безопасность наших собственных земель. Таким образом, мы не можем удовлетвориться данью. Замок должен быть сдан!
Глубокий бас, смягченный расстоянием, заставил Джиллиан затаить дыхание. За что же, подумалось ей, она так проклята Богом? Зачем отбирать у нее последнюю усладу ее жизни – память о голосе отца? Почему случилось так, что человек, который убьет ее, разговаривает голосом ее отца? Узкие бойницы башни мешали нормальному обзору, и она через дверь вышла на стену, сопровождаемая обеспокоенным Катбертом. Через зубцы стены Джиллиан глянула вниз. Из-за большого расстояния и надвинутого шлема она не смогла различить лицо говорившего человека, заметив только, что он был гладко выбрит и велик ростом.
– Я не враг никому! – крикнула она. – Если вы оставите меня в покое, я не причиню вам вреда.
Слова были бесполезны. Джиллиан знала, что слова не заставят этих людей отказаться от своих намерений. Да и заговорила она только потому, что ей непреодолимо захотелось еще раз услышать этот голос. Адам откинул голову назад и поднес к глазам ладонь, чтобы прикрыться от яркого утреннего солнца. Он не разглядел почти ничего, кроме нежно-розовой расцветки платья женщины.
– Леди Джиллиан? – обратился он.
– Да, это я. Вы приехали и сказали: «Сдавайтесь». А зачем мне сдаваться? Если мы должны умереть, мы умрем, защищаясь. Вы ничего мне не предлагаете, чтобы я согласилась на ваше вторжение.
– Если вы сдадитесь, никто не умрет, – тут же ответил Адам, – а вы получите самое достойное обхождение, какое подобает вашему положению.
– Это легко говорится, – зло парировала Джиллиан. – Легко давать взятые с неба обещания. Я…
– Ко мне это не относится! – гордо возразил Адам. – Я не обещаю, если не могу исполнить!
Джиллиан увидела, как второй гигант быстро коснулся рукой его плеча, а третий, поменьше, взволнованно произнес что-то слишком тихо, чтобы Джиллиан могла услышать. Сердце ее облилось кровью. Они готовят какую-то хитрость. Она должна строго придерживаться того, о чем договорилась с Катбертом. Мужчины поговорили еще немного, затем гигант пожал плечами и снова поднял голову.
– Каких гарантий вы хотите? – спросил он уже более суровым и сердитым голосом.
То крохотное нежное тепло, которое Джиллиан пронесла через всю жизнь, которое поддерживало ее силы в вечном состоянии страха, одиночества и физической боли, начало замерзать и сжиматься в ничто. Спокойная от абсолютного отчаяния и безнадежности, Джиллиан изложила свой план спасения гарнизона замка. Заручившись согласием противника, она перечислила гарантии безопасности слуг. Она не слишком много могла сделать для них, кроме как связать Леманя, который уже представился, обещанием обращаться с ними по-человечески. Если бы это было возможно, Джиллиан отослала бы вместе с наемниками и прислугу, но им некуда идти. Никто не возьмет их к себе. Они умрут от голода, если оборвут связи с привычным местом и хозяевами.
Для себя она не требовала ничего. Она понимала, что любое соглашение на ее счет будет нарушено, – Осберт ясно изложил ей ее судьбу, и лед в этом голосе, который когда-то олицетворял для нее любовь и надежность, подтверждал, что теперь для нее все кончено. И все-таки она надеялась, что тот факт, что она не требовала никакого обещания в отношении себя лично, а значит, что бы они ни решили сотворить с ней, это не будет нарушением клятвы, побудит этих людей исполнить в точности хотя бы то, в чем они поклялись и что стоило им так недорого.
Чтобы обеспечить Катберту и его людям наилучшие условия, Джиллиан растянула переговоры на два дня. Она не осмеливалась оттягивать их дольше отчасти потому, что чувствовала растущую подозрительность и нетерпение врагов, отчасти потому, что не имела ни малейшего представления, насколько быстро Людовик отреагирует на жалобу Осберта. Что бы ни грозило ей, Джиллиан хотела, чтобы эти чужаки успели хорошо подготовиться к обороне, прежде чем вернется Осберт с помощью. На третий день после мессы, когда Катберт и его люди благополучно ушли, Джиллиан приказала опустить мост и поднять решетку. Затем она прошла в большой зал и уселась в кресло с высокой спинкой, занимать которое имел право лишь хозяин замка. Она не чувствовала страха, лишь какую-то легкую дрожь в груди. В руке она держала договор о браке с Осбертом. Она не надеялась, что это может спасти ее, но хотела быть уверена в том, что, если ей суждено умереть и Лемань будет править землями Невилля, Осберт станет его следующей жертвой.
Адам, Иэн и Джеффри наблюдали за открытием ворот замка настороженно. Все это выглядело подозрительно. В некотором смысле это было, конечно, разумно. Если Невилль умер, казалось весьма сомнительным, что вассалы и кастеляны возьмут на себя труд защищать вдову, особенно, если они подозревали ее в убийстве мужа. Таким образом, эта женщина должна понимать, что у нее нет шансов продержаться достаточно долго. С другой стороны, они привыкли к женщинам вроде Элинор и Джоанны, которые никогда не уступили бы и дюйма земли, тем более замок, ни под какой угрозой. К тому же то, что она отправила из замка воинов, казалось им очень странным. Это могло быть сделано для отвода глаз. Вполне вероятно, что гораздо большие силы поджидали их в замке, готовые наброситься, когда они войдут, а потом ушедший отряд вернется на помощь. Если они пройдут через ворота всей армией, то окажутся в западне между самим замком и стенами, и силы защитников, подкрепленные теми, кто якобы ушел, ударят им в спину.
– Но в чем проблема? – спросил Адам Иэна, который излагал эти опасения. – Я войду со своими людьми. Вы с Джеффри подождете снаружи. Первым делом я возьму под контроль подъемный мост и…
– Нет! – в один голос воскликнули Иэн и Джеффри.
Адам посмотрел на них, и раздражение на его лице смешалось с признательностью. Для Иэна он был «сыночком», а для Джеффри – «братиком». Они не могли допустить и мысли, что он попадется в ловушку, хотя каждый из них охотно и, не раздумывая, занял бы его место.
– Боже, дай мне терпения, – вздохнул Адам, улыбаясь. – Я не младенец и буду наименьшей потерей из всех нас. У вас обоих жены…
– У меня не будет жены, как только Джоанна услышит, что я отпустил тебя одного в мышеловку, – возразил Джеффри.
– И твоя мать в любом случае останется вдовой, – добавил Иэн, – потому что убьет меня за это.
– О, нет, – засмеялся Адам. – Так мы далеко не уйдем. Вы тоже не можете оставить меня предстать перед матерью и сестрой с известием, что вы ранены или убиты, захватывая для меня добычу. Если вы достаточно безумны, чтобы совать в петлю сразу все три головы, можете пойти со мной, но я пойду обязательно и, по правде говоря, без вашей компании чувствовал бы себя увереннее. Уже одно то, что мы, догадываясь о ловушке, а основные наши силы останутся в безопасности и будут готовы к возмездию, не позволим ловушке захлопнуться вообще.
Хотя они продолжали препираться и спорить, всем становилось ясно, что доводы Адама справедливы, так что Иэн и Джеффри, наконец, уступили. Они устроили в качестве предупреждения мощную демонстрацию силы и готовности к штурму, показав штурмовые лестницы и средства для преодоления рва. Однако, насколько они могли видеть, на стенах ничто не шевельнулось. Мост лежал спокойно, решетка не дрожала, как было бы, если бы ее придерживали наверху только для того, чтобы неожиданно опустить. Адам въехал внутрь во главе своих людей. Они держали щиты наготове, мечи были обнажены.
Встретила их неземная тишина. Во дворе даже не видно ни одного слуги. Ни один голос не обратился к ним. Оказавшись во дворе, воины соскочили с лошадей и бросились в башни, где находились механизмы управления мостом и решеткой. Двери открылись от простого толчка. В башнях никого не было. Поднявшись по лестницам, они обошли стены. Тоже никого.
Когда отряд из левой башни встретился, обойдя кругом, с отрядом из правой башни, вниз отправился посыльный сообщить Адаму, что все чисто. Тот тем временем осмотрел с третьей группой вход в башню. Здесь тоже дверь была не заперта и никого не было. Адам вернулся во двор, испытывая неприятное предчувствие. Это было похоже на чертог смерти или скорее на заколдованный замок. Где-то в загоне на заднем дворе негромко мычала скотина. Из кухонного дворика слышалось потрескивание огня в печи, но ни один человеческий голос или звук шагов, кроме их собственных, не доносился до них. Он отправил человека за Иэном и Джеффри. Если и было чего бояться в этом замке, то только не внезапной атаки.
После того как гонец Адама пересказал все, что видел, Иэн и Джеффри оставили свои войска снаружи и пересекли ворота вдвоем. Так как отряд Адама контролировал башни и стены, их люди смогут попасть в замок в любое время. К тому времени, как Иэн и Джеффри въехали во двор, волшебная пустота успела произвести гнетущее впечатление на всех. Люди Адама, не выпуская из рук оружие, настороженно искали по сторонам сами не зная что; голоса их притихли, повинуясь окружающему безмолвию.
Иэн и Джеффри спешились и в сопровождении Адама и нескольких воинов вошли в башню, поднялись по наружной лестнице и оказались в большом зале. Там они остановились и огляделись. Зал был пуст, как и остальной замок. Совершенно одинокая, в большом кресле у огня сидела молодая девушка. Настолько пораженные, что даже забыли убрать оружие, трое мужчин быстро направились к ней. Она неторопливо встала поприветствовать их, одной рукой грациозно опираясь на подлокотник, а в другой сжимая тугой свиток пергамента.
– Какого черта вы делаете в таком месте совершенно одна? – взревел Адам, спеша к ней.
Он никогда в жизни не испытывал такой оторопи, как за полчаса, проведенные в пустом дворе. Ему стало ясно, что силой, породившей такую тишину, была эта женщина, и он злился на себя, что едва не спятил от страха из-за какой-то девчонки.
– Адам, успокойся, – резко произнес Иэн. – Бедняжке и без твоего крика пришлось столько перенести.
Тут Адам заметил, что рука девушки, лежавшая на кресле, сжимала подлокотник так крепко, что костяшки ее пальцев побелели, а пергамент шелестел об ее юбку, выдавая дрожь. Увидев ее страх, Адам почувствовал сострадание, но бдительность не потерял.
– Прошу прощения, леди Джиллиан, – произнес он уже потише, а потом с сомнением добавил: – Ведь вы леди Джиллиан?
– Да, я, – голос ее был тихий, но дрожал только чуть-чуть.
– Наверное, мне не следовало выражаться так резко, – продолжал Адам, – но я хотел бы все же получить ответ на свой вопрос. Где вся прислуга? Почему вы одни?
– Я здесь одна потому, что вы можете делать со мной все, что хотите, и вам не понадобится затыкать слугам рты, чтобы сохранить свои секреты. Вы можете сказать им, что меня взяли в плен ради выкупа или что сами сочтете нужным, и они будут охотно и безбоязненно служить вам.
– Почему вы думаете, что мы собираемся что-то делать с вами? – завопил Адам, вновь выходя из себя.
– Бедное дитя, – ласково произнес Иэн, делая шаг к ней. Тут он остановился, сообразив, что до сих пор держит в руке обнаженный меч, и торопливо спрятал его в ножны. – Вы в полной безопасности, и вы лично, и ваша честь. Уверяю вас.
Но глаза Джиллиан не повернулись навстречу человеку, который так тепло обнадеживал ее. Она неотрывно смотрела на обладателя голоса, который жил в ее памяти как символ любви, а теперь изрыгал угрозы.
– Сядьте же, леди Джиллиан, – вмешался Джеффри, также спрятав свой меч и хлопнув по руке Адама, все еще сжимавшей оружие, чтобы привлечь его внимание.
Джеффри умел быть вежливым, но был не столь мягкосердечен, как Иэн, и желал убедиться, что перед ним не хитрая мужеубийца, прежде чем обещать ей безопасность и поддержку.
Адам тоже убрал меч и неловко прокашлялся. Он вдруг осознал, как молода и красива Джиллиан.
– Я еще раз прошу прощения, – пробормотал он, – но мне не нравится, когда меня считают лжецом. Я дал слово, что с вами будут обращаться по законам чести. Почему вы решили, что мы собирались обидеть вас?
Естественно, Джиллиан не могла ответить, что вся ее жизнь научила ее не доверять никому. И потому она вообще не ответила, продолжая пристально рассматривать его. Чувствуя себя очень неуютно под этим пристальным взглядом, Адам снял шлем и стянул капюшон. Джиллиан вытаращила глаза, увидев, насколько он молод и красив. Она поняла, что он был вовсе не чудовищем – это был рыцарь ее грез, гигант с могучим голосом – и вечно недостижимый. Он считал ее своим врагом. Он был чудовищем для тех, кто держал ее всю жизнь в рабстве, кто сделал Адама Леманя ее врагом. Он был чудовищем для того, кто стал ее мужем, и который уверил ее, что Адам убьет ее.
До этого мгновения Джиллиан была фактически без сознания. Когда человек направляет все свои силы только на то, чтобы не сойти с ума от ужаса, такие мелочи, как складки на платье или прыщ на носу, кажутся не имеющими никакого значения. Перед лицом смерти хорошие манеры становятся пустяком. Хватило бы силы сохранить хотя бы гордость. Мозг Джиллиан внезапно озарился пониманием того простого факта, что она не умрет – во всяком случае, не сейчас. И с этим пониманием застывшее отчаяние, блокировавшее все другие чувства, растаяло. Тут же голову ее наполнила гигантская путаница мыслей, которые она бессознательно подавляла, большей частью удивительно глупых. Джиллиан вспомнила вдруг с неприятным сосущим чувством в животе, что забыла причесаться этим утром и, что еще хуже, не распорядилась насчет обеда.
6
Кубер, не готов! Самый страшный грех, который может совершить хозяйка, когда в доме три знатных гостя. Когда страх смерти ушел, его сменили меньшие страхи. Джиллиан слабо охнула от бессилия и свирепо огляделась в поисках прислуги. Вспомнив, что сама велела им попрятаться, она увидела поданную ей руку.
– Поверьте, мы не хотим причинить вам вреда, – произнес низкий голос.
Джиллиан подняла взгляд и задохнулась. Никогда в жизни она не встречала такого красивого мужского лица – и такого доброго! Глаза излучали тепло, рот нежный, несмотря на всклокоченную бороду.
– Мы были врагами де Серей, но не намерены объявлять войну невинной женщине. Если вы не совершили ничего дурного, вы будете в полной безопасности.
Этот голос был повыше – приятный тенор. Джиллиан повернула голову, чтобы разглядеть третьего мужчину. Он был меньше ростом, стройнее и не так красив, как Адам Лемань, но светло-карие глаза, угрюмо смотревшие на нее, казалось, пронизывали насквозь. На словах «невинной» и «ничего дурного» было сделано легкое ударение, имевшее какой-то опасный подтекст, как предположила Джиллиан, но ее занимало теперь прежде всего отсутствие обеда.
– И я по-прежнему хочу знать, где все слуги, – настаивал Адам, с некоторым металлическим оттенком в голосе.
Подобно тому, как магнит притягивает магнитный железняк, как только Адам заговорил, глаза Джиллиан устремились на него. Джеффри приподнял бровь. Адама нужно предостеречь. Девушка была удивительно красива, но иной красотой, чем Элинор или Джоанна, что могло особенно привлечь Адама. Если она лишь невинная жертва обстоятельств, то это было бы и неплохо, особенно если она действительно наследница земель Невилля. Однако, если она хитроумная преступница, случится катастрофа, коли Адам попадется в ее сети. Адам столь же горяч и упрям, как и его мать, и Джеффри боялся, что, укрепившись в своей страсти, он ослепнет.
– Мужчины – внизу, а женщины – в своих комнатах наверху. И я должна немедленно собрать их, – едва слышно пролепетала Джиллиан, ответив, наконец, на вопрос Адама. Адам моргнул.
– Немедленно? Что вдруг за спешная потребность в прислуге? Вы проявили такую храбрость, встретив нас в одиночестве. Есть другие, более важные вопросы…
Внезапно после огромного облегчения, которое она испытала, узнав, что будет жить, Джиллиан охватил гнев. Мужчина всегда находит более важные вопросы, чем приготовление обеда, но если обед оказывается не идеальным или не таким, какого желал этот самый мужчина, бьют именно женщину, которую перед этим учили, что есть вещи поважнее обеда. В тот момент для Джиллиан не имело значения, побьют ее сейчас за назойливость или потом за нерадивость. По крайней мере, она получит удовольствие выговориться, раз уж ее все равно побьют.
– Они могут быть поважнее для вас, милорд, – сказала Джиллиан, – но для меня, отвечающей за обед, отправить прислугу работать…
– Вы, наверное, сумасшедшая! – воскликнул Адам. – Сначала вы обвиняете меня, причем без малейшего повода, в желании убить сначала вас, а потом и все население замка, чтобы скрыть следы преступления, а теперь, когда замок захвачен, начинаете бормотать об обеде. Разве сейчас время думать о еде?
– Если хотите поесть до наступления темноты, сейчас как раз время, – изящно парировала Джиллиан.
Иэн зашелся от хохота, и даже Джеффри улыбнулся, хотя глаза его были по-прежнему холодны. Джиллиан, которая напряглась от испуга, когда этот едкий ответ сорвался с ее губ, изумленно разглядывала лица стоявших перед ней мужчин. Адам выглядел смущенным, а Иэн и Джеффри веселились. Явно никто из них не сердился за ее колкость. Она вздохнула свободнее.
– Вы оба настолько правы, – сказал Иэн, – что я не знаю, чью сторону взять. Не могу отрицать, что не отказался бы от обеда в урочный час. Твоя кухня в Кемпе, Адам, оставляет желать лучшего, и я соскучился по еде, хоть чуть-чуть более приличной, чем та, которую подавали в лагере в то время, когда кто-нибудь вспоминал о ней.
Адам пожал плечами.
– Ладно, я подчиняюсь неуемным потребностям ваших желудков, иначе меня сейчас обвинят в желании уморить голодом отца и брата. Ради Бога, леди Джиллиан, созывайте свою прислугу и задайте ей работу, но не забудьте вернуться к нам сюда.
Джиллиан, сделав реверанс, поспешила разбудить жизнь в замке. Теперь она понимала, что Осберт лгал, утверждая, что Адам желает ее смерти. Не лгал ли он и о желании Адама захватить ее земли? Но если Адам не хочет и ее земель, чего же он хочет? Не уйдет ли он просто так, оставив ее на произвол ее мужа, когда обнаружит, что Осберт и Саэр выкрали из замка все, что было в нем ценного, все драгоценности, все деньги до последней монеты, даже всех приличных лошадей и одежду?
Джиллиан даже не заметила, что в мыслях уже называла «чудовище» Леманя «Адамом». Невозможно было охарактеризовать этого юношу с подвижным лицом какими-либо определенными словами. Искаженное яростью лицо Адама могло быть страшным; смягченное любовью… Джиллиан тряхнула головой, отгоняя эту мысль. Она была замужем, и, кроме того, у него наверняка и без нее большой выбор женщин. Он и не взглянет на нее. И все-таки она не чувствовала его отчужденности. Лицо Адама, когда он не злился, было таким открытым и… и… дружеским.
Джиллиан была чрезвычайно далека от истины, полагая, что Адам не взглянет на нее. Когда она направилась к лестнице, Иэн и Джеффри наблюдали за глазами Адама, пожиравшими ее, с чувством глубокой тревоги.
– Адам, – строго произнес Иэн, когда Джиллиан исчезла из виду, – ты обещал обращаться с женщиной как порядочный человек.
– Что? – прошептал Адам, словно очнувшись, и недоуменно посмотрел на Иэна.
– Леди Джиллиан – твоя пленница. Я тебе не хозяин, сынок, но надеюсь, что ты не намерен опозорить твоих учителей, меня и Роберта Лестерского, силой обратив ее внимание на себя.
– Силой?! – кровь залила щеки Адама. – Нет! Как ты можешь…
– Адам… – укоризненно повторил Иэн, – ты понимаешь, что я не имею в виду, что ты повалишь ее и изнасилуешь, но… Бог свидетель, ты очень привлекательный мужчина, сам знаешь. Женщина – в твоих руках. Ты не должен заманивать ее в свою постель.
– Иэн, – взмолился Джеффри, – а тебе не приходит в голову, что соблазнителем может оказаться вовсе не Адам?
– Да ладно тебе, – попытался отмахнуться Иэн.
– Послушайте меня, – настаивал Джеффри. – У леди Джиллиан есть все основания полагать, что Адам – главный среди нас. Он вел с ней переговоры. Он заговорил первым, когда мы вошли в зал. Хотя Адам сообщил, что мы его отец и брат, но это было позже. Вы не заметили, что поначалу она смотрела исключительно на Адама?
– Что ж, если бы я был женщиной, я бы тоже смотрел на него, – весело заметил Иэн.
– И, тем не менее, мы не должны забывать и о другой возможности, – промолвил Джеффри, – что леди Джиллиан убила своего искалеченного мужа после смерти своего покровителя, а теперь, вынужденная сдать замок превосходящим силам, намерена освободиться от нас хитростью.
Адам вспыхнул, но его сердитый протест потонул в яростном крике Иэна:
– Чепуха!
Джеффри пожал плечами.
– Надеюсь, что так, но умоляю тебя подумать над тем, что эта женщина уже совершила. Она отправила из замка полностью вооруженный отряд всадников без единого выстрела. Она спасла всех своих слуг, не получивших ни единого синяка, поскольку, вне всякого сомнения, кое-кто из наших людей, увлекшись, набил бы морды слугам, попадись они под руку, когда Адам вошел в замок. И самое главное: она заставила нас всех – и меня тоже, должен признать – чувствовать себя грубыми чудовищами, угрожающими и запугивающими одинокую, беспомощную, беззащитную женщину.
– Но ты же не можешь поставить ей в вину желание спасти прислугу, – быстро произнес Адам.
– Я не могу поставить ей в вину ничего из сделанного ею, – нетерпеливо отозвался Джеффри. – Если единственным желанием леди Джиллиан было защитить себя и слуг, она действовала исключительно разумно. Я только прошу вас подумать, многие ли женщины осмелились бы встретить в полном одиночестве целую армию, даже без нескольких служанок, которых она отдала бы на растерзание при необходимости? Это требует большой силы духа.
Иэн покачал головой.
– Я не верю в это. То, что эта женщина обладает мужеством и мудростью, ясно видно по ее поступкам, но то, что она убийца и замышляет какое-то предательство… этого нет в ее лице.
Адам вспомнил лицо Джиллиан и испытал странное головокружение. Лицо было очаровательное, с мягкими линиями и большими темными глазами в обрамлении длинных кудрей. Мог ли этот нежный рот с такими мягкими розовыми губками вымолвить лживые слова? Адам нежно любил Иэна и безмерно уважал его военные таланты, но он знал и то, что Иэн не всегда хорошо разбирался в людях. У него было такое доброе сердце, что он в каждом видел только самое лучшее. С другой стороны, Адам почитал Джеффри как проницательного человека. Джеффри почти никогда не ошибался в оценках характера и целей того или иного человека.
– Ты действительно думаешь, что леди Джиллиан убила своего мужа? – сурово спросил Адам.
Джеффри обеспокоено нахмурился.
– По правде говоря, я нахожу, что в это трудно поверить. Если бы она не была женщиной, я сказал бы, что эти глаза, голос и манеры говорят о храброй душе, встречающей неизбежное с великим мужеством и честью.
– Ну, вот видишь, – удовлетворенно произнес Иэн.
– Подожди, – прервал его Джеффри. – Иэн, подумай, как часто ты бывал заморочен Элинор, которая вынуждала тебя сделать то, что ты делать не собирался. Способность маскировать правду – лучшее оружие женщины. Помни, что наши интересы и интересы леди Джиллиан – в ее понимании, по крайней мере – не совпадают.
– И это делает ее убийцей? – спросил Адам.
– Нет! Я на самом деле ни в чем эту бедную женщину не обвиняю. Я только пытаюсь предостеречь вас, что красивое лицо, мягкий голос и манеры не могут свидетельствовать о виновности или невиновности. Я хочу сказать, что за ней надо понаблюдать. Адам, ты часто смеялся надо мной, рабски очарованным, как ты выражался, каждым волоском Джоанны. Я, по крайней мере, знаю, что у нас с ней одна цель, даже если мы иногда стремимся к ней разными путями. Не позволяй себе так же очароваться женщиной, стремления которой отличаются от твоих.
– Я не собираюсь становиться рабом женщины, – гордо ответил Адам.
– Никто никогда не собирается, – сухо заметил Иэн. – Часто вообще не собираются любить. Тут Джеффри прав. Леди Джиллиан – очень красивая женщина. Я предупреждаю тебя: не вздумай воспользоваться ее беззащитностью. И будь осторожен, чтобы не позволить и ей воспользоваться твоей беззащитностью как оружием против тебя.
Когда Иэн умолк, они вдруг обратили внимание, что тишина и пустота исчезли из замка. Доносившиеся со стороны лестницы звуки указывали на то, что слуги поднимались наверх, чтобы перейти на лестницу, ведущую во двор. Джеффри тоже поспешно направился к выходу, чтобы ожидавшие на стенах и во дворе воины не приняли это за внезапную атаку. Иэн и Адам увидели, как он остановился и перебросился несколькими фразами с Джиллиан, которая затем направилась к ним. В руке у нее по-прежнему был свиток, который она держала еще тогда, когда они только вошли в замок. Именно его она и вручила Адаму. Она опять дрожала и выглядела испуганной, хотя и не так, как при их первой встрече.
– Я сдала замок, – сказала она чуть слышно, – и он теперь в ваших руках, но я не уверена, что имела право отдать его вам.
Адам угрюмо улыбнулся.
– Теперь об этом думать, пожалуй, поздновато. Мы уже здесь, и если только это не какое-то заколдованное место или вы не открыли способ делать вооруженных людей невидимыми, у вас нет возможности выгнать нас отсюда.
Джиллиан посмотрела на него и опустила глаза.
– Я и не хочу, чтобы вы уходили отсюда, – тихо сказала она.
Адам снова покраснел. Он поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, но пергамент, который она отдала ему, помешал этому намерению. Наступила неловкая пауза, когда Адам сообразил, что он собирается сделать, и напомнил себе, что, возможно, предостережения Джеффри и Иэна – отнюдь не пустой звук.
– Что это вы дали мне? – спросил он, избегая комментировать последние слова Джиллиан.
– Это мой брачный договор, – ответила она, и отвращение явственно мелькнуло на ее лице и в голосе.
Конечно, ничего удивительного не было в том, что ей не слишком нравилось быть женой слабоумного инвалида, но Адам предпочел бы, чтобы ее отвращение не отдавало так сильно ненавистью. Он слышал от общих друзей, что молодой Невилль был приятным и порядочным человеком, прежде чем раны превратили его в беспомощное существо. Адаму казалось, что Невилль больше заслуживал жалости, а не ненависти; однако для женщины, обреченной провести всю жизнь с таким уродом…
– Нет нужды доказывать ваше право, – заметил Иэн, прерывая течение мыслей Адама. – В таких делах не лгут, так как правда может быстро выйти наружу.
– Это не договор о браке с бедным Гилбертом, – сказала Джиллиан, и ее голос задрожал, а глаза наполнились слезами. Она сделала над собой усилие и успокоилась. – Саэр мне не отдал его и даже не показал. Возможно, он где-то есть среди других документов. То, что я вам вручила… – она запнулась, и в ее голосе снова послышалась ненависть, – это договор о моем браке с Осбертом де Серей.
– Недолго же вы оставались вдовой, – произнес Иэн и впервые окинул ее ледяным взглядом.
– Недолго, – согласилась Джиллиан очень тихо, но тут же подняла взгляд – только глаза ее искали не Иэна, а Адама. – Но это было против моей воли. Меня заставили. Я ненавижу Осберта де Серей.
Адам за это время пережил целую гамму чувств, возраставших по интенсивности. Сначала было удовольствие и облегчение, когда Джиллиан так ласково отозвалась о «бедном Гилберте». Потом он испытал шок, а по какой причине, Адам сам не понял, и даже ярость, узнав, что Джиллиан – вовсе не вдова. Ярость сменилась жгучим презрением, когда замечание Иэна прояснило суть дела. Последние же слова Джиллиан о том, что ее вынудили на второй брак и что она ненавидит своего мужа, принесли еще более необъяснимый приступ радости. Это чувство было таким сильным, что Адам едва избавился от него. Для него не могло иметь значения, замужем Джиллиан или нет. Он захватил Тарринг, чтобы обеспечить мир на своих собственных землях и способствовать делу короля Генриха, а не играть в игры с миленькой девчонкой.
– Это ничего не меняет, – сердито произнес Иэн. – Мы уже здесь и здесь останемся. Тот, кто владеет собственностью в данный момент, – усмехнулся он, – имеет девять голосов из десяти в любом суде, а в наше время человек с сильной рукой и есть суд и закон.
Джиллиан услышала перемену в голосе Иэна, заметила бурную игру чувств на выразительном лице Адама. Ее охватила безмерная злость. Даже на расстоянии Осберт пакостил ей. Джиллиан была достаточно умна, чтобы распознать выражения на лицах и интонации голоса. Она поняла, о чем думали эти люди, – в этом Осберт не обманул ее. Они размышляли, не расправилась ли она сама со своим бесполезным мужем, чтобы вцепиться в первого же самца, оказавшегося под рукой. Или, еще хуже, не был ли Осберт с самого начала ее любовником, и они ждали только смерти Саэра, чтобы убить Гилберта и закрепить свой союз. Ее не волновало, чтодумал человек, которого звали Иэном, но смотреть на лицо Адама было невыносимо.
– Вам не нужно судиться со мной, – зло ответила Джиллиан. – Как я вам уже сказала, моя собственность все равно по договору перешла к Осберту. А что касается вашего обладания этими землями, сам сатана был бы здесь мне милее, чем Осберт.
Джиллиан знала, какой большой грех совершает женщина, критикуя или выказывая неприязнь даже к самому отвратительному из мужей. Женщине надлежало выйти замуж, за кого велят, и принимать с благодарностью любое обращение человека, которому она отдана. Поэтому она ожидала, что недовольство и неодобрение на лицах мужчин усилятся. Возможно, на этот раз она зашла слишком далеко, и ее все-таки побьют. Но это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме презрительного выражения на лице человека, чей голос был предметом всех ее грез. Однако, как ни странно, его лицо не омрачилось. Оно скорее даже просветлело. Глаза еще были настороже, но выражение презрения исчезло.
ДляАдама, который вырос в семье, где женщина владела и управляла своими землями, мать которого всегда была очень щепетильна в вопросах прав и собственности, последние злые слова Джиллиан неожиданно послужили лишь подтверждением правдивости ее утверждения, что этот брак был насильственным. Ее замечание, что она отдала земли по договору, послужило для Адама явным доказательством того, что Джиллиан не желала этого брака. Конечно, ее желание самой владеть землями не снимало подозрения, что она могла убить человека, который прежде владел ими.
Однако это почему-то не слишком трогало Адама, во всяком случае, не так сильно, как мысль, что она сразу от гроба мужа поспешила в объятия поджидающего любовника.
Когда опасения ее не оправдались, Джиллиан, вместо того чтобы испытать облегчение, расстроилась еще больше. Таких людей она прежде не встречала. Хотя она была в полной их власти, они не запугивали ее и не били. Судя по их лицам, они даже склонны были поверить, что она не желала брака с Осбертом. Теперь она вынуждена вновь вызвать их недоверие кажущейся угрозой. Нервно потирая руки, она сказала:
– Я должна сказать вам еще кое-что. Вы рассердитесь, но я ничего не могу поделать. Когда Осберт уехал отсюда четыре дня назад, он сказал, что отправляется к принцу Людовику и принц приедет сюда сам или отправит армию, чтобы уничтожить вас и забрать замок обратно.
И вновь реакция оказалась совершенно противоположной тому, чего ожидала Джиллиан. Адам расхохотался.
– Бог милостив к нам! – воскликнул он, а затем, отсмеявшись, с надеждой взглянул на Иэна.
Иэн тоже улыбался, но, прежде чем он заговорил, Джиллиан услышала, как в зал вошел третий, по имени Джеффри. Он приблизился, держа в руке лишнюю, непарную перчатку.
– Джеффри, – обратился к нему Иэн, поманив рукой, – леди Джиллиан сказала нам, что Осберт де Серей уехал, чтобы привести против нас Людовика.
Золотистые глаза пронзили Джиллиан.
– Откуда он знал, что мы идем?
– Те, кто спасся из армии Саэра, вернулись сюда. Что они рассказали ему, я не знаю. Я была… – Джиллиан запнулась. Она боялась напоминать о смерти Гилберта. Как только она упоминает об этом, их лица сразу же излучают опасность. – Я была не в себе около недели. Все, что я знаю, я рассказала вам.
– А почему вы рассказали нам? – любезным голосом спросил Джеффри.
– Какое имеет значение, почему леди Джиллиан рассказала нам об этом? – нетерпеливо перебил Адам. – Важнее, правда ли то, что она рассказала.
Наступила тишина, пока мужчины задумчиво разглядывали Джиллиан. Это предупреждение могло быть просто средством либо запугать их, чтобы они убрались отсюда, либо попыткой, наоборот, задержать их в Тарринге. Последнее, казалось, более правдоподобным, но почему Джиллиан желала, чтобы они остались, оставалось неясным. Возможно, то, что они задержатся здесь, служило каким-то целям Осберта или Людовика где-нибудь в другой части страны. Поглядывая то на Джиллиан, то друг на друга, они в ее присутствии не могли обсудить то, что им хотелось.
– В одном я могу уверить вас, – заметил Джеффри, – в замке для нас опасности нет. Те немногие мужчины, которые привыкли иметь дело с оружием, слишком тяжело ранены, чтобы сделать что-нибудь.
– А что до твоего вопроса, Адам, – добавил Иэн, – правда или нет то, что Людовик придет сюда, он придет наверняка не сегодня. Поэтому, раз мы здесь в безопасности, мы можем немного расслабиться, – он повернулся к Джиллиан и кивнул. – Мне не хотелось бы быть назойливым, леди Джиллиан, но мы остаемся здесь. Мы, конечно, предпочли бы, чтобы вы считали нас своими гостями. Могу ли я попросить вас, чтобы нам предоставили комнаты для отдыха? Мы были бы рады вашей компании, если бы вы оказали нам такую любезность, однако я не хотел бы, чтобы у вас создавалось впечатление, что мы требуем от вас услуг. Если наше пребывание здесь оскорбительно для вас, вы можете удалиться в женские покои.
У Джиллиан пересохло в горле, и кровь прилила к щекам. Рука ее потянулась к губам.
– Ох, простите меня, – пробормотала она, сообразив, что, сделав нужные распоряжения насчет обеда, она позабыла об остальных обязанностях хозяйки дома. – Я, конечно, сейчас же займусь вашим устройством. Я сегодня несколько ошеломлена случившимся.
– Что ж, вполне естественно, – добродушно согласился Иэн. – Здесь нет вашей вины, но худшее позади, так что давайте попробуем вернуться к обычному распорядку жизни.
Едва смея поверить в свою счастливую звезду, Джиллиан поспешила распорядиться, чтобы служанки сняли и проветрили постели Саэра и Осберта и застелили постель, которой пользовался сэр Ричард. Правда, она не слишком надеялась, что эта приятная ситуация продлится долго. Она уже привыкла наслаждаться хотя бы кратковременными радостями, пряча подальше будущие страхи. Возможно, доброта, с которой с ней обращались, была лишь разновидностью западни. Если это и так, Джиллиан не хотела думать об этом. Она говорила и действовала совершенно искренне во всех вопросах, кроме, правда, смерти Гилберта, так что ни в какую ловушку себя завести не могла. А беспокоиться о проблемах, которые были вне ее понимания и опыта, бессмысленно. Джиллиан будет счастлива, пока позволяют обстоятельства.
– Вы думаете, она действительно была уверена, что мы хотели убить ее? – спросил Иэн.
Адам чувствовал, что краснеет от обиды за Джиллиан, и прикусил язык, чтобы сдержать горячие возражения. Каждый раз, когда он разговаривал с ней, ему казалось совершенно ясным, что она столь же невинна и простодушна, как красива. От силы поразившего его чувства Адаму было не по себе, и он испытал заметное облегчение, услышав, как Джеффри возразил за него.
– Я сомневаюсь, что де Серей – отец и сын – обращались с ней с излишней душевностью, – лицо Джеффри стало задумчивым. – Я даже сомневаюсь, что с ней обращались достаточно вежливо. Мне кажется, было бы нетрудно убедить ее в справедливости нашего дела.
– Убедить ее? – переспросил Адам. – Ты же слышал, что она сказала насчет де Серей: он вынудил ее, и она ненавидит его. Она и так уже с нами. Нужно только…
– Женщины… – одновременно выпалили Джеффри и Иэн. Оба тут же остановились, и Иэн продолжал один, пользуясь большим авторитетом в этой области: – Женщины верят, что значение имеет только конечная цель. Средства, которыми женщина готова воспользоваться для своих целей, могут привести в ужас любого мужчину. В них нет чести, и правое и неправое для них определяется лишь тем, лучше это или хуже для их интересов.
– И это правда, Адам, – подтвердил Джеффри. – Ты должен помнить об этом. Однако их в этом даже упрекнуть нельзя, – справедливости ради добавил он. – Что женщина еще может сделать? Не может же она бросить тебе вызов, чтобы столкнуться с тобой лицом к лицу на ристалище!..
Адам и Иэн громко рассмеялись.
– Да, да, – весело произнес Иэн. – Такому вызову немногие мужчины способны сопротивляться или выйти победителем.
– Ладно, ладно, можете смеяться, – отозвался Джеффри, – но про осторожность не забывайте. Вы сами знаете, что очень трудно отказать женщине в ее просьбе в такую минуту.
– Тебе удается это делать, – заметил Адам, зная, что Джоанна очень просила своего мужа не отправляться в этот поход.
Джеффри покачал головой.
– Я хотел бы принять такую похвалу, но не могу. Я могу только благодарить Бога, что Джоанна достаточно любит меня, чтобы не требовать от меня обещаний, выполнение которых разобьет мне сердце.
– В этом все и дело, – взволнованно произнес Иэн. – Любовь – все для женщины. Она вырвет у себя из груди сердце, пожертвует своим телом, солжет, зальет кровью всю страну, если это послужит ее любви. Если леди Джиллиан любит этого Осберта, ей ничего не стоит сказать, что она ненавидит его, очернить его имя и предать его честь, отдавшись тебе, мне, Джеффри, всей армии, если посчитает, что это поможет ему.
Адам ничего не сказал. Глаза его потемнели, зеленоватые огоньки, обычно мерцавшие в них, погасли.
– Но я не вижу доказательств для подобных допущений, – сказал Джеффри. – Насколько мы наслышаны о старшем де Серей, он был грубым, склонным к предательству мерзавцем. Очень может быть, что и его сын ничем не лучше отца. Таким образом, вполне возможно, что леди Джиллиан говорит правду. Однако женщины – очень странные существа. Я знал некоторых, которые не испытывали ничего, кроме любви, к тем, кто бесстыдно измывался над ними. Я не склонен подозревать в этом и леди Джиллиан. Она так мило вспылила тогда насчет обеда, и глаза ее так разгорелись гневом, что мне хочется верить, ей не слишком нравится плохое обращение.
Сердце Адама при словах Джеффри подпрыгнуло, и он разозлился на себя. Странно, что он перестает владеть своими чувствами. Еще более странно, что эти чувства направлены на женщину, которую он видит впервые, если не считать беглого взгляда на стену всего час назад, и которая к тому же связана брачными узами. Его отец и брат совершенно правы, предостерегая его. Вероятно, они заметили по его лицу, какое впечатление произвела на него Джиллиан. Вероятно, она сама заметила это! Черт с ней! Теперь он предупрежден. Пусть его неуправляемое сердце беснуется как хочет, он не попадется ни в какую западню, которую она может расставить ему.
7
Адам вертел в руке кубок с вином, наблюдая, как играет на темной поверхности свет факела. Олберик уважительно помалкивал, видя задумчивость своего молодого хозяина. Он заметил: что-то изменилось в Адаме с тех пор, как они приехали в Тарринг. Для Адама было довольно обычным делом собирать вокруг себя по вечерам воинов, при отсутствии более знатной компании. Читать он не любил, и, если в замке не оказывалось заезжих менестрелей, ему совершенно нечем было заняться, когда рядом не оказывалось дамы, с которой он мог бы поболтать, поиграть в шахматы, а потом лечь в постель. Адам был достаточно простодушен и не находил удовольствия в уединении только ради того, чтобы казаться своим людям далеким и богоподобным. Они и без того восхищались его могуществом и силой. Если ничто более важное не отвлекало его внимания, Адам веселился с ними, слушая их истории и пересказывая свои.
В Тарринге он следовал своим обычным привычкам, дождавшись, когда леди Джиллиан уйдет в женские покои. Но Олберик заметил, что хозяин его смеялся все реже и все чаще погружался в задумчивое молчание. И еще Олберик с удивлением обнаружил, что с тех пор, как они оказались в Тарринге, Адам ни разу не уложил к себе в постель женщину. Первые несколько ночей такое воздержание не удивляло командира отряда. Адам никогда не принуждал силой женщин в захваченных замках и всегда выжидал, пока сумеет заманить девушку к себе добровольно. Тем более что тогда в замке были еще лорд Иэн и лорд Джеффри. Олберик слышал, что ни один из них никогда не распутничал с женщинами, и полагал, что это могло сдерживать и его господина. Но лорд Иэн и лорд Джеффри уехали уже неделю назад, а Адам по-прежнему спал в одиночестве.
Ход мыслей хозяина и слуги ненамного отличались друг от друга, хотя Адам думал не о своем необычно долгом воздержании. Он размышлял об отъезде Иэна и Джеффри и об одной-единственной женщине. Джиллиан оставалась для него головоломкой. И эту головоломку нужно было срочно разрешить. Поначалу все шло гладко и в ее пользу. Когда Джиллиан вернулась, приготовив для них комнаты, она уже не так нервничала и больше походила на гостеприимную хозяйку, готовую охотно услужить гостям, чем на жертву захватчиков. Она уже начала демонстрировать приятное игривое остроумие, тонкое и немного лукавое. Глаза ее сияли, словно душа освещалась изнутри. Адаму все труднее и труднее было смотреть на кого-либо, кроме Джиллиан, когда она находилась в поле его зрения.
К четвертому дню их пребывания вопрос о том, почему она была так рада их присутствию, все больше беспокоил их. Вскоре после вечерни из Роузлинда прибыл усталый гонец с тревожными новостями. Спустя день после дня святого Мартина Людовик, наконец, начал активные действия. Он осадил Хертфорд. Иэн и Джеффри тут же решили отправиться на север, в Хемел, который располагался всего лишь в двадцати милях от места военных действий. Поскольку это было в обычае французов, считавших, что они пребывают во враждебной стране, район Хертфорда очень скоро будет ограблен, а затем отряды мародеров станут продвигаться все дальше и дальше и, наконец, смогут легко добраться до земель Джеффри.
Когда Джиллиан услышала эту новость и увидела, что ее гости готовятся к отъезду, свет померк в ее глазах, и краска сошла с лица, сделав ее кожу серой. Адам живо припомнил сцену, которая последовала потом. Он сейчас прокручивал ее в своей памяти.
– Вы оставляете меня беззащитной перед любым отрядом, который будет проходить мимо! – вскричала Джиллиан. – Разве это обеспечит мир на ваших землях? Даже если бы я была мужчиной и знала, как защищаться, здесь нет ни одного человека, способного владеть оружием. Как…
– Вам не следует бояться этого, – прервал ее тогда Адам. Он вспомнил также, что был очень разъярен тем, что она свою мольбу обратила к Иэну. – Я вполне способен защитить этот замок без надзора моего отца.
– Вы хотите сказать, что остаетесь здесь, милорд?
С той же живостью, с какой она подскочила к нему в тот момент, Адам вспомнил игру чувств, выражающихся на лице Джиллиан, пока она говорила. Сначала глаза ее загорелись и щеки заалели. Потом она вновь побледнела, и на лице отразился испуг. Сразу же вслед за этим кровь опять прихлынула к ее лицу, и она зарделась так сильно, что стала похожа на темную розу. В этот момент Джиллиан пробормотала что-то насчет того, как она довольна, извинилась и убежала. Адам снова повернул в руке кубок и наклонил его, чтобы свет упал на поверхность.
Снова задумавшись над тем, что могла бы значить подобная реакция Джиллиан, Адам вернулся в воспоминаниях к тому дню, когда они прибыли сюда и обсуждали, правдиво ли ее уверение, что она была выдана замуж насильно и ненавидела своего мужа. Адаму очень не хотелось думать об этом, но все было взаимосвязано. Он вспомнил, как возражал тогда:
– Нам нужно знать только, действительно ли Людовик окажет помощь, которую просит де Серей, или даже приедет сам, если она говорит правду, что новый хозяин уехал именно за этим.
– Куда же еще он мог поехать? – спросил Джеффри.
– К вассалам Невилля, – тут же ответил Иэн.
Джеффри наморщил лоб в смущении от своей недогадливости, и Адам кивнул, хотя чувствовал себя нехорошо. Если Осберт уехал собирать людей Невилля, чтобы защитить или отнять назад Тарринг, Джиллиан могла сказать, что он уехал к Людовику, чтобы усыпить бдительность. Ведь местные вассалы и кастеляны могли отреагировать гораздо раньше, чем Людовик. Предупреждая их о будущей угрозе, она могла заставить их расслабиться сегодня. Преодолевая свое нежелание плохо отзываться о Джиллиан, Адам высказал эти мысли вслух.
– Очень может быть, – согласился Иэн. – Но неужели девчонка способна разобраться в таких вещах?
– Мы не можем судить об этом, не дождавшись результата, – заметил Джеффри. – Если через неделю или две появятся люди Невилля, тогда мы узнаем.
– Мы узнаем, что де Серей отправился за ними. Но докажет ли это что-нибудь? – не удержался от вопроса Адам.
Наступила короткая пауза.
– С женщиной вообще ничто ничего не доказывает, – наконец ответил Джеффри, – но отчасти это связано с тем, что мужчина верит в то, во что ему хочется верить, несмотря ни на какие факты.
Адам раздраженно выругался, осушил кубок в три глотка и, жестом предложив Олберику располагаться поудобнее, отправился спать. Он не считал, что обманывал себя, игнорируя факты, но и уверенности в нем не было. Ничего не оставалось, как напрямую расспросить Джиллиан. Кто знает, не удастся ли ему испугать или смутить ее, заставив откровенно изложить свои истинные намерения.
Адам неспешно разделся. Он отказался от услуг Джиллиан или ее служанок, хотя взгляды некоторых из них обещали ему услуги настолько полные, какие только мог пожелать любой мужчина. Джиллиан не останется в неведении, если одна из ее женщин окажется в его постели, и эта мысль ужаснула его. А то, что она будет ждать своей очереди, только осложнит его взаимоотношения с ней. Фактически после отъезда Иэна и Джеффри Адам в течение пяти минувших дней старался избегать ее общества, насколько это было возможно.
Досадуя на самого себя, Адам швырнул башмак, оказавшийся в его руке, в стену с такой силой, что он рикошетом отскочил и ударил хозяина. Реакция Джиллиан на его поведение была еще одной загадкой, которая мучила его. Поначалу казалось, что она сама старалась избегать его, как и он ее. Когда они все-таки встречались, она отчаянно краснела и молча спешила прочь; когда их общения требовали правила приличия – например, за едой, она оставалась бледной и молчаливой, грустной, совсем не похожей на ту женщину, которая так цвела в обществе Иэна и Джеффри. Два дня они обедали вместе в абсолютной тишине. Сегодня же Джиллиан сошла к обеду вся красная. Она завела беседу, которая казалась достаточно невинной, по преимуществу касаясь семьи Адама, но в конце дошла до вопроса о его присяге королю Генриху.
Тогда это показалось Адаму совершенно естественным. Он разъяснил ей политическую ситуацию, с растущим энтузиазмом отзываясь о вечном мире между баронами и королем, гарантированным Хартией вольностей. Джиллиан слушала в некотором замешательстве, спрашивая, не лучше ли иметь сильного короля, который защищал бы вассалов, чем мальчика, связанного правилами, которые могут и не сгодиться на каждый случай. Адам пояснил ей, что такое ничем не ограниченная власть и к чему она ведет, на что Джиллиан возразила рассуждением о хаосе и его последствиях. Она не пользовалась никакими специальными словечками; более того, когда Адам употреблял их, она останавливала его и просила объяснить, что они означают, что придавало их спору прелесть детской невинности и все глубже и глубже увлекало Адама в беседу.
Сомнения пришли к Адаму совершенно внезапно, когда он поймал себя описывающим уже не абстрактные теории, а факты и цифры: количество воинов, время перехода, необходимые запасы. Он оборвал себя на полуслове и уставился на Джиллиан, ошеломленный как ее красотой, так я ужасным подозрением, что он разболтал сведения, которые следовало бы держать при себе. В то же мгновение он сделал еще одно открытие: Джиллиан была одета наряднее обычного и выглядела просто ослепительно. Под его пристальным взглядом Джиллиан виновато опустила глаза и жарко зарделась. Адам тоже отвел взгляд. Он должен был бы разозлиться – на себя самого, которого так провели, и на Джиллиан за ее хитрость. Вместо этого он почувствовал совершенно необъяснимую гордость за ее ум, с трудом подавляя в себе желание обнять ее и поцеловать.
Наступила короткая неловкая пауза, закончившаяся тем, что Джиллиан, все еще покрасневшая, извинилась, с трудом выговаривая слова, и ушла. Адам остался за столом. Когда он смог размышлять более трезво, он еще раз прокрутил в голове их разговор и с некоторым облегчением решил, что не рассказал ничего особенно секретного. С другой стороны, однако, он со скорбной отчетливостью понимал, что просто по случайности не успел рассказать всего.
Женщина околдовала его, а это, подозревал Адам, случайностью не было. Она ловко приучила его к своей холодности и сдержанности, которую навязала его пылкой и живой натуре. Потом она оделась – не шикарно, что было бы слишком заметно и подозрительно, но с таким изяществом и вкусом, чтобы запорошить ему глаза, и одарила его таким теплом и повышенным вниманием, к какому он был привычен и по которому очень соскучился. Она наверняка ожидала, что он так воспылает желанием воспользоваться происшедшей переменой в ее поведении, что разговорится на любую тему, к которой она подведет его, не задумываясь над тем, что говорит. И она оказалась совершенно права! Только по милости Господа и всех святых он не рассказал ей всего, что знал.
Адам с той же силой швырнул в стену и второй башмак. Довольно уловок, пора дать понять Джиллиан, что они подозревают, будто она вовсе не такая уж простая и подневольная женщина. Притворство привело только к тому, что у нее освободились руки, чтобы расставлять ловушки, в одну из которых он и попался, как несмышленое дитя. Ужасная правда, размышлял Адам, слишком поглощенный мыслями, чтобы нырнуть в постель, хотя дрожал от холода, состояла в том, что даже теперь, получив урок, он не доверял себе, не был уверен, что не попадется и в следующую ее западню. Простейшим выходом было бы допросить ее и заявить напрямик, что он знает ее враждебные замыслы.
Пока Адам тихо лежал в кровати, застывший в своей холодной решимости, мучительно ожидая забвения во сне, Джиллиан ворочалась с боку на бок в горячей беспокойной нерешительности. Она знала, что ее желания неприличны и грешны. Если она поддастся им, ей уготована дорога в ад. Ей казалось совершенно непонятным, почему она должна соблюдать верность супружеской клятве, которую дала, находясь без сознания; с другой стороны, не дело простого смертного подвергать сомнению божественную волю. Раз брак заключен, было бы грехом предать его душой или телом.
Проблема заключалась, однако, в том, что она не могла удержать свою душу от грехопадения. Ее тянуло к Адаму с того самого мгновения, когда она услышала его голос. И изо дня в день, чем дольше они оставались вместе, тем сильнее становилось ее желание. Если она уже погрязла в грехе и проклята, есть ли смысл терзать тело? Может ли случиться что-то еще худшее, если она уступит? Джиллиан знала ответ на это. Наказание за дурные мысли не шло ни в какое сравнение с наказанием за дурные поступки.
К сожалению, понимание этого нисколько не приблизило Джиллиан к решению, которое ей следовало принять, – отвергнуть Адама. Ну, будет более суровое наказание, а потом она получит отпущение грехов. Таким образом, больший грех или меньший – разница невелика. Джиллиан вздохнула и повернулась на другой бок. Так почему же она не уступила, когда вдруг слова застряли в горле Адама, и он в упор посмотрел на нее с сомнением и желанием? Почему она убежала? Джиллиан вздохнула снова. Вовсе не стыдливость прогнала ее прочь. В желании Адама мелькнула какая-то тень – вот что. Вздохи Джиллиан сменились тихими рыданиями. Если бы она уступила, он принял бы ее за шлюху.
Вот почему она сопротивляется. Джиллиан не боялась ада. Она так долго жила в аду, что маленькое счастье казалось ей справедливым вознаграждением за все ее страдания. Что она не могла решить с самого начала, так это то, будет ли какое-нибудь счастье в том, что она уступит Адаму. Еще неизвестно, что окажется хуже – сопротивляться Адаму или переживать его презрение, после того как он снизойдет попользоваться ею.
Джиллиан не сразу столкнулась с этой проблемой. Ее страх быть изнасилованной незваными гостями исчез почти одновременно со страхом быть убитой. Еще в тот же день, когда Тарринг был захвачен, Джиллиан поняла, что эти захватчики гораздо порядочнее, чем были когда-либо ее так называемые покровители. Она видела также, что Адаму она нравилась, но лорд Иэн и лорд Джеффри относились к ней иначе. Для одного она была ребенком, для другого – врагом, а если не врагом, то кем-то, нуждающемся в пристальном наблюдении. В тот же день за обедом она узнала, кроме всего прочего, что лорд Иэн и лорд Джеффри были так привязаны любовью к своим женам, что ни на кого больше не поглядывали.
Через несколько минут Джиллиан нашла успокоение, переключившись мыслями на то, что рассказал ей Адам о своей матери и сестре. Она и не подозревала, что могут быть такие женщины и что мужчины могут принимать их такими. Однако было очевидно, что Адам любил и уважал их; фактически – Джиллиан поняла это, хотя Адам не произнес этого напрямую, – он смотрел на женщин иного склада с добродушным презрением. Они ему казались подобными собакам и лошадям, которых нужно использовать и лелеять, как они того заслуживают, даже ценными в некотором смысле, но не существами мыслящими и чувствующими. Она поняла также, что восхищение, читавшееся в глазах Адама, отчасти относилось к тому, что то, как она сдала Тарринг, обеспечив безопасность не только слуг, но даже отряда наемников, он ошибочно посчитал доказательством ее ума и мужества.
Хотя ей поначалу было трудно в это поверить, теперь Джиллиан убедилась, что дело обстояло именно так. Ее спор с Адамом о долге короля перед своими баронами и баронов перед королем доказывал это. Саэр вбил бы ей обратно в рот ее первые же слова. Женщине не подобало, по мнению Саэра, даже слушать такие разговоры, а уж осмелиться высказать свое суждение, пусть и соглашаясь, значило нарываться на побои. Адам, напротив, воспринял ее вторжение в разговор как похвальный знак интереса, и, когда, осмелев, она рискнула не согласиться с чем-то, ей не велели придержать язык. Без тени раздражения Адам просто попытался убедить ее в правоте своей точки зрения.
Это была напрасная трата времени. Джиллиан поверила бы даже, что свиньи летают или что снег горячий, если бы это утверждал Адам. Однако она обладала достаточной проницательностью, чтобы сообразить, что Адам вовсе не хочет этого. Он хотел, чтобы она понимала, что он говорит, спрашивала, если не поняла, и высказывала возражения, если они у нее есть. Только после того, как она заметила что-то насчет снабжения провизией отряда в походе, Адам запнулся и посмотрел на нее с той самой смесью сомнения и желания. Джиллиан затаила дыхание, остановив рыдания. Она опять вернулась к корню проблемы – отдаться или не отдаться.
Когда Адам сказал, что останется в Тарринге после отъезда лорда Иэна и лорда Джеффри, ее первоначальная радость уступила место недолгому страху перед тем, что он будет способен сделать, когда сдерживающая сила в лице его отца и зятя исчезнет. Почти в то же мгновение, когда страх коснулся Джиллиан, его затмил поток страстного удовольствия. Мысль оказаться в объятиях Адама была вовсе не страшной. Ее пронзил такой приступ желания, что голова ее закружилась, и тут же она покраснела от стыда за свое вожделение и убежала.
В течение нескольких последующих дней Джиллиан страдала странным раздвоением чувств. Ее тело жаждало Адама, томилось по нему, но она переживала опасение, что он окажется не идеальным. Джиллиан, наконец-то, увидела в реальной жизни мужчин, которых описывали книги, пересказываемые менестрелями, мужчин, которые разговаривали так вежливо, наклонялись к ее руке, отрезали лучшие куски мяса, чтобы предложить ей. Они просили, а не приказывали, они не набрасывались на нее, не оскорбляли, хотя у них не было никаких причин уважать ее. Ведь она была ничто, беспомощная пленница.
С одной стороны, Джиллиан боялась увидеть, как Адам упадет с этого пьедестала. Если он добьется ее, то станет не многим лучше Саэра или Осберта, человеком, только прикрывающим свою животную сущность фиговым листком сладких фальшивых слов. Боясь разочароваться в своем божестве, Джиллиан избегала его, почти не отвечая, когда он заговаривал с ней. Но прошел день, потом другой, еще один, а Адам оставался вежливым, даже когда Джиллиан чувствовала его обиду и злость, если она отказывалась разговаривать с ним. Когда же он замыкался в оскорбленном молчании и все-таки не оскорблял ее в ответ, Джиллиан приходила в ужас от того, что она натворила, потому что, если называть вещи своими именами, она хотела, чтобы Адам «изнасиловал» ее.
Она не совсем понимала, что подталкивает ее, пока не увидела за обедом выражение глаз Адама. Джиллиан много думала о нем, но не позволяла себе задуматься, почему, если она не хотела, чтобы он надругался над ней, проводила почти все свое время, спешно выкраивая новые и более красивые платья. Было неприлично и невежливо, убеждала она себя, не разговаривать с гостем. Потом она что-то такое сказала или, может быть, коснулась его руки, что возбудило его желание, и он посмотрел в ее глаза и на ее новое облегающее платье.
Джиллиан не сомневалась, что Адам находил ее привлекательной и желал ее, но в этом взгляде было нечто большее, чем просто желание. Там была испуганная догадка – Джиллиан выдала себя. Она приоделась и завела беседу, чтобы соблазнить мужчину, а вовсе не для того, чтобы развлечь гостя, и Адам понял это. Он слепо брел по дорожке, которую Джиллиан столь же слепо проложила для него, пока вдруг что-то не разбудило его. Она казалась ему милой и желанной, но соблазнение он считал грязью. Джиллиан поняла, что если она останется в комнате и продолжит соблазнять его, Адам удовлетворит похоть, но она потеряет его навсегда. Когда Адам шутливо говорил о верности лорда Иэна и лорда Джеффри своим женам, она поняла, что эти жены заслуживали такой жертвы. Она тоже была замужем. Если бы она открыто попыталась соблазнить Адама, не стала бы она в его глазах шлюхой?
Результатом их размышлений, которые шли параллельными, но далекими друг от друга путями, была возросшая неловкость, с какой Адам и Джиллиан встретились утром. Адам уже сидел, жуя хлеб и сыр, и на его лице была черная туча, когда она вошла в зал. Увидев Адама, Джиллиан сразу остановилась. Оба на мгновение застыли. Потом Адам медленно поднялся.
– Идите сюда, леди Джиллиан, – сказал он. Джиллиан охватила паника. Голос принадлежал Адаму, но интонация – Саэру. Долгий опыт научил Джиллиан, что убегать бесполезно – спрятаться было негде. Побелев, как мел, она двинулась вперед. Однако ударов не последовало. Скамья была отодвинута все с той же вежливостью и затем придвинута на место.
«Она уже знает, что я разгадал ее попытку», – подумал Адам. На мгновение решительность изменила ему. Побелевшее лицо и испуганные глаза Джиллиан тронули его сердце. Но только на мгновение. Если она действительно намеревалась поймать его в ловушку, а разоблачение могло вызвать такой страх и бледность, то она попытается сделать это еще раз, если не дать ей ясно понять, что он не станет терпеть это.
– Пора нам понять друг друга, – сказал он. – Я захватил Тарринг и намерен удерживать его. Я человек короля Генриха, и ничто не заставит меня нарушить присягу.
Джиллиан уставилась на него, ничего не понимая. Самой заветной мечтой ее сердца было то, чтобы Адам оставался в Тарринге, и она не понимала, как его присяга связана со всем этим.
– Вы понимаете меня? – прогремел он.
– Я понимаю ваши слова, милорд, – запинаясь, произнесла Джиллиан, – но не понимаю, почему вы обращаетесь с этим ко мне. Я добровольно сдала вам замок, хотя, как вы знаете, не имела на это право, так как он уже не мой. А что до вашей присяги, то, какое отношение она имеет ко мне?
Адам раздраженно сжал губы, хотя в душе не переставал восхищаться Джиллиан. Умная ведьма – ничего не отрицает, не лжет, но и ни в чем не признается.
– Какое это имеет отношение к вам? Я полагаю, вы предпочли бы видеть меня человеком Людовика, а не Генриха. Разве не вы сказали, что де Серей… – Адам не нашел в себе силы сказать «ваш муж», – уехал, чтобы привести против нас войска? Однако Людовик направился в совершенно противоположном направлении, к землям моего брата Джеффри. Вот я и думаю, не служило ли ваше предупреждение лишь средством заставить нас застрять здесь, развязав руки Людовику?
Глаза Джиллиан от удивления распахнулись.
– Я вам в точности передала то, что Осберт сказал мне, – возразила она, но голос ее был слабый. До нее дошло, что сомнение, отразившееся на лице Адама вчера, могло и не быть связано с ее добродетельностью или отсутствием таковой.
– Что он сказал вам? – рявкнул Адам. – Вы имеете в виду, полагаю, что он сказал вам для передачи нам?
– Я не знаю, – пробормотала Джиллиан, потрясенная такой возможностью, которая никогда не приходила ей в голову. – Я имею в виду, что он не говорил передать вам эти слова, но, вполне возможно, рассчитывал на это. Он знает, что я ненавижу его, я не делала из этого тайны. Он знает, что я готова на что угодно, чтобы навредить ему. Он такой хитрый, такой скользкий, что вполне мог обмануть меня, надеясь, что я повторю ложь вам.
Адаму вдруг полегчало. Это было слово «скользкий». Он мог представить женщину, которая говорит, что ненавидит любимого мужчину, чтобы содействовать его интересам, но называть любимого «скользким», по его мнению, было невозможно ни по каким мотивам. Джиллиан могла бы сказать «жестокий» или «грубый», в таких словах есть какая-то сила, но слово «скользкий» исключает какую-либо привязанность.
Лицо Джиллиан под его пристальным взглядом зарделось, а губы скривились почти в оскал, какой только может себе позволить приличная женщина.
– Мерзавец! – прошептала она скорее про себя. – Это все ложь, – она подняла глаза на Адама. – Он сказал, что вы чудовище и что вы убьете меня. Это была ложь. Он сказал, что вы беспощадно перережете всех воинов и слуг, а женщин отдадите солдатам. И это была ложь. Очень может быть, что он солгал и насчет своей поездки к Людовику. Он, должно быть, знал, что вы без причины не причините мне вреда. Он рассчитывал, что я перескажу вам его слова, и когда станет ясно, что я ввела вас в заблуждение, вы убьете меня и тем самым сделаете его, моего наследника, хозяином Тарринга.
Всеми фибрами души Адаму хотелось поверить ей. Если бы он не так жаждал этого, сомневаться в искренности слов Джиллиан было бы невозможно. Но он не доверял даже самому себе. Раз попавшись, как ему казалось, Адам был теперь слишком насторожен.
– Если это правда, – сказал он, с трудом выдавливая слова, – почему же он не убил вас сам? Вы не проведете меня во второй раз, леди Джиллиан. Если де Серей не собирался звать Людовика на помощь, куда же он отправился? И зачем? Возможно ли, что он отправился собирать людей Невилля, чтобы попытаться отвоевать Тарринг?
Джиллиан совершенно пропустила мимо ушей сарказм, звучавший в вопросе Адама. Злость отпустила ее, и на лице отразилась надежда.
– Неужели вы думаете, что он мог совершить такую глупость? – пробормотала она.
Этот вопрос привел Адама в такое же замешательство, как смутили Джиллиан его первые слова.
– Что вы имеете в виду под словом «глупость»? – отрывисто произнес он. – К кому же отправляться за помощью, как не к вассалам и кастелянам?
– Но они ненавидят Осберта, – ответила Джиллиан. – Он был груб и высокомерен с ними, когда они заезжали навестить Гилберта.
– Вот как? – подозрительно спросил Адам. – Но если они терпели это тогда, почему это стало нетерпимым для них теперь?
– Тогда был жив Саэр, – сказала Джиллиан. – Они никогда не присягали Осберту.
Однако мысли ее уже витали в другом месте. Выражение лица Адама сейчас точно повторяло вчерашнее. Она поняла, что Адам подозревал ее в политической измене, а вовсе не в супружеской. Она едва не улыбнулась от облегчения, но здравый смысл удержал ее от этого. Джиллиан было все равно, будь королем Англии хоть Великий Турок. Если бы это устраивало Адама, она нашла бы это превосходной идеей, однако чувствовала, что не стоит позволять Адаму понять, насколько ей это безразлично. Это вряд ли согласовывалось с его представлениями о «приличной» женщине. Не могла она и дать ему понять, что охотно переметнется от Людовика к Генриху, если только он захочет. А если она скажет, что всегда была предана только Генриху, он все равно не поверит…
– Люди Невилля согласились с правлением Саэра? Почему?
Голос Адама оторвал Джиллиан от ее раздумий. Она усилием воли переключила мозг на его вопросы. Первым ее порывом было закричать: «Я женщина. Как я могу знать такие вещи?». Но этот ответ лишь усилил бы презрение Адама к ней либо просто убедил бы его, что она лжет и, следовательно, лгала во всем остальном. Джиллиан напрягла мозг, собирая воедино обрывки разговоров, которые ей приходилось слышать, намеки, которыми обменивались Саэр и Осберт в ее присутствии.
– Саэр был силен, и они думали, что у него есть покровители в окружении Людовика. Я не могу быть уверенной, конечно, но мне кажется, они боялись, что у них отнимут земли, раз их господин умер, а бедный Гилберт был совершенно беспомощен.
– Значит, вы думаете, что они тверды в своей преданности Людовику? – спросил Адам.
Вопрос был задан спокойно, почти безразлично. Либо это мало интересовало Адама, либо это была еще одна проверка. Ни то, ни другое не имело значения для Джиллиан. Сэр Ричард был добр к ней. Джиллиан не хотелось говорить ничего такого, что могло бы навредить ему. Она знала только одно, в чем человека упрекнуть нельзя и что делало поступки сэра Ричарда вполне приемлемыми.
– Не думаю, что это так, – отрицательно покачала головой Джиллиан. – Я не знаю, кого они поддерживают и поддерживают ли вообще кого бы то ни было. Вассалы и кастеляны Гилберта – хорошие люди и следовали его воле.
Сказав это, Джиллиан ясно увидела и свой собственный путь. Ее отец был вассалом Джона. У нее были все основания оказаться на стороне Генриха, невзирая на то, что она совершенно не знала Англии. Не имело значения, поверит ли ей сразу Адам. Было бы, наверное, даже лучше, если бы не поверил. Это заставит его внимательнее приглядеться к ней, а чем ближе он к ней будет присматриваться, тем больше ей это будет нравиться. В конце концов, ему придется поверить, что она лояльна по отношению к его партии, поскольку, по правде говоря, она всем сердцем и душой готова была поддержать любую партию, к которой принадлежал он.
– Итак, – как хлыстом, хлестнул Адам, – вы знаете людей Невилля.
Адам был уверен, что она готовит следующую западню. Глаза ее засияли ярче, и он мог видеть, как она сдерживала улыбку.
– Разумеется, я знаю их, хотя и не всех. Четверо приезжали на мою свадьбу с Гилбертом.
– Но не на вашу свадьбу с де Серей? Зарождавшаяся улыбка и блеск в глазах померкли.
– Я не знаю, – прошептала Джиллиан. – Я уже говорила вам, что была не в себе. Кто-то взял мою руку, чтобы поставить мою метку на экземплярах договора, и, может быть… Я точно не помню, но мне кажется, что кто-то толкнул мою голову, чтобы я кивнула, когда потребовалось подтвердить согласие. О нет, я не думаю, что сэр Ричард мог быть здесь. Я говорила ему о своем страхе перед Осбертом, и он сам видел, как жесток был Осберт по отношению к бедному Гилберту. Я не могу поверить, что он способен участвовать в том, что непременно принял бы за насилие.
– Вы именно так выходили замуж? – спросил Адам сдавленным голосом.
– Я думаю, что так, – ответила Джиллиан, отчаянно сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. – Я не помню, я же сказала вам.
Это было настоящее. Сомнения сомнениями, но Адам не мог поверить, что чувства, которые Джиллиан раскрывала последние полчаса, были притворством. Она ненавидела де Серей и была очень больна в течение примерно недели после смерти ее первого мужа. Накануне Джейми, Тостиг и Олберик осторожно допросили прислугу, так что Адам уже знал некоторые факты, окружавшие смерть Невилля. Джиллиан смотрела в пол, крепко сжав ладони. Адам, не раздумывая, положил свои руки поверх ее.
– Вам больше не нужно бояться де Серей, – сказал он ласково. – Он больше никогда не появится рядом с вами – обещаю вам.
Джиллиан подняла глаза, блестевшие от выступивших слез. Губы ее задрожали. Не в силах сопротивляться влечению, Адам потянулся вперед. Губы Джиллиан раздвинулись, голова ее потянулась вверх. Затем, сообразив, что происходит, она отпрянула и отвернулась.
– Как вы можете обещать такое? – спросила она дрожащим голосом. – Сейчас-то вы здесь, но я не такая дура, чтобы не понимать, что у вас есть и другие земли, и другие обязанности… к королю Генриху, например. Рано или поздно, даже если не возникнут личные дела, король призовет вас, и вы уйдете. Возможно, вы постараетесь оставить меня в надежных руках, но пока я жена Осберта…
– Я никогда не даю пустых обещаний, – сказал Адам, но голос его был очень холоден.
– Почему вы рассердились? – воскликнула Джиллиан, слишком напуганная резкой переменой в голосе и поведении Адама, чтобы осторожничать.
– Вам должно быть ясно, какой я идиот, – рявкнул Адам, – поскольку вы уже дважды провели меня, заставив распустить язык, когда мне следовало бы помалкивать, но не думаете же вы, что я такой уж дурак, чтобы не понимать, что попался в хитрую западню? Не спешите радоваться. Вы не получите того, на что рассчитывали. Вы не свяжете меня обещанием, которое вырвали, чтобы заставить меня нарушить клятву.
Джиллиан смотрела на него в испуганном изумлении.
– Я никогда и не думала об этом, – запротестовала она, когда поняла, в чем ее обвиняет Адам. – Это вы утверждаете, что я на стороне Людовика. Вы ведь даже не спрашивали меня. Людовик для меня – ничто. Я не клялась ему ни в чем. Я ему ничем не обязана.
– Саэр де Серей был его человеком.
– Саэр убил моего отца, и я была отдана ему под опеку. Вы полагаете, у меня есть какие-то причины любить Саэра? – выпалила Джиллиан, поддавшись сильнейшему за многие годы приступу гнева. – Он не выдавал меня замуж, чтобы выдоить досуха земли моего отца. Потом он привез меня сюда и выдал за безумного калеку, – гнев ее отступил, и глаза снова наполнились слезами. – Бедный Гилберт! Он, во всяком случае, был ласков со мной, – слезы не покатились. Приступ ярости высушил их. – Но Саэр не знал об этом. Он не огорчился бы, если бы Гилберт оказался буйным сумасшедшим, сдирающим мне мясо с костей. Что я должна была чувствовать к Саэру, кроме радости от его смерти? Как, я должна относиться к его клятвам и долгу?
Адам неотрывно смотрел на нее. Жар гнева раскалил ее, темные глаза светились красным светом, и у Адама было ощущение, что, если он коснется ее пальцами, то обожжется. Он много раз видел разъяренных женщин, его мать быстро приходила в буйство, но гнев Джиллиан был другим. Это не вспышка из искры, как загорается сухой хворост, который быстро выгорает. Это было похоже на огонь в камине, сильный и яркий, который почти невозможно погасить. Джиллиан не орала и не размахивала руками. Голос ее был тихий, но жаркий, как ненависть в ее глазах.
– Я ничего не знаю о Людовике и еще меньше о Генрихе, – продолжала она, несколько поостыв, – но мой отецвассалом короля Джона.
– Джона? – переспросил Адам. – Где земли вашего отца?
– Возле Шоне. Точно не знаю. Саэр очень старался, чтобы я не знала, что именно принадлежит мне.
Это было очень похоже на правду, но гораздо важнее было то, как Джиллиан говорила о своих землях. Саэр «не выдавал ее замуж, чтобы выдоить их насухо»; Саэр «старался, чтобы она не знала, что принадлежит ей». Значит, если она не беспокоилась об Осберте, а теперь Адам был почти уверен, что это правда, и не связана с Людовиком, что было еще сомнительно, но возможно, тогда ясно, что она расставила свои ловушки для него ради своих земель. Адам был доволен. Он не собирался оспаривать собственнические инстинкты женщины. Они казались ему справедливыми и разумными, поскольку так же вели бы себя его мать и сестра.
Адаму оставалось понять, зачем же Джиллиан все-таки расставила свои ловушки. Он мог завладеть ее собственностью не иначе, как, убив ее и де Серей, но она явно не подозревала его в намерениях причинить ей вред. Он возьмет с Тарринга только то, что причитается, чтобы восполнить ущерб, нанесенный Саэром городу и населению, и возместить расходы на эту экспедицию. Но такой уж срочной нужды в средствах он не испытывает, и всю компенсацию можно было бы организовать так, чтобы не нанести ущерба собственности Джиллиан.
Внезапно его осенило. Джиллиан хотела, чтобы он заставил людей Невилля повиноваться ей. Адам не подумал об этом первым делом потому, что ни его мать, ни Джоанна не нуждались в помощи, чтобы добиться повиновения своих вассалов, но Джиллиан была в ином положении. Поместья не принадлежали ей по праву крови. Она была чужестранкой, женой законного наследника, не имея даже ребенка, чтобы закрепить подданство. В придачу ко всем ее трудностям мелкие землевладельцы в эти времена искали поддержки сильных господ, которые могли бы привести армию, чтобы помочь им в быстро меняющейся обстановке гражданской войны. Джиллиан понимала это. И она намекнула ему на это, когда объяснила, почему люди Невилля приняли покровительство Саэра.
Глаза Адама, обращенные на Джиллиан, в одно мгновение наполнились весельем и восхищением. Несколько улыбок и нежных слов, один-два поцелуя, может, и больше – недорогая цена за то, чтобы воспользоваться его людьми и его могуществом и подчинить себе своих вассалов и кастелянов. В конце концов, она была уже замужем, и терять ей было нечего. Адам поперхнулся, пытаясь сдержать смех. Его мать высоко оценила бы маневр Джиллиан. Он не мог даже упрекнуть Джиллиан в скупости. Бедняжка, после старшего де Серей, нанявшего целую армию для нападения на Кемп, и младшего, укравшего то, что осталось, у нее не было ни гроша, ни даже простенького колечка, которое она могла бы продать, чтобы оплатить услуги наемников.
– Прекратим это фехтование, – весело произнес Адам. – Я готов поверить, что вы не любили и не любите де Серей, ни отца, ни сына. Я скажу вам также, что ничто не заставит меня отправиться во Францию, чтобы попытаться востребовать для вас ваши земли, и что, когда меня призовет король, я действительно уйду, что бы вы там ни говорили. Однако я сдержу данное вам обещание. Более того, я с удовольствием приму меры, чтобы люди Невилля признали вас своей правительницей.
– Признали меня? – задохнулась Джиллиан, вытаращив глаза так, что они едва не выскочили из орбит. – Но…
– Уверяю вас, вам не нужно изображать передо мной в этом деле саму невинность! – воскликнул Адам, опять раздражаясь. – Я считаю совершенно разумным, что, поскольку земли оставлены вам и других наследников нет, вы желаете управлять ими самостоятельно. Все было бы намного проще, если бы вы сказали напрямую, чего хотите от меня, вместо того чтобы водить меня за нос… ну, ладно, оставим это.
Раз Адам считал разумным, что она будет управлять землями, то Джиллиан решила, что она будет управлять ими, даже если это погубит ее. Но оставалось несколько практических вопросов, которых Адам не коснулся.
– Есть одна проблема, – сказала она ровным, насколько могла, голосом. – Люди хотят иметь сильного вождя. Тарринг разворован начисто, как вы знаете. Я не могу нанять хорошего военачальника. Вы же не думаете, что я могу надеть доспехи и повести людей?
Последний вопрос был задан совершенно серьезно, и голос Джиллиан слегка дрогнул, когда она говорила. Было бы совершенным безумием, если бы Адам думал такое, но не меньшим безумием казалось Джиллиан и то, что он ожидал от нее самостоятельного управления поместьями Гилберта. Фактически она так далеко в свое будущее еще и не заглядывала. Она думала только о сегодняшнем дне, надеясь, что Адам останется в Тарринге, не способная даже предположить, что будет с нею, когда ему придется уехать.
– Не нужно этого сарказма, – недовольно ответил Адам. – Я знаю, что моя мать когда-то повела армию в Уэльс, но даже она не додумалась надеть доспехи и ввязаться в бой. Полагаю, что, если я потребую от людей принести клятву вам, мне придется пообещать им мое и моей семьи покровительство.
Возможно, вдруг поняла Джиллиан, очень возможно, что будет и будущее, а не только эти несколько дней. Если Адам прикажет людям Гилберта защищать ее и повиноваться ей, и они не подчинятся, он придет наказать их. Они будут помнить это. Кроме того, если кто-либо еще придет угрожать ей, Адам тоже придет отогнать врага. В любом случае сохранялось главное: Адам придет!
– Как я могу отблагодарить вас? – нерешительно пробормотала Джиллиан. – У меня нет ничего… Ничего.
– Я делаю это не для вас, – строго и очень неубедительно проговорил Адам. – Я делаю это по причине, которая вам может не понравиться, но с которой вам придется примириться. Если я предложу военное руководство и защиту людям Невилля, они должны будут вернуться под знамена короля Генриха. Я потребую, чтобы вы принесли присягу мне, а через нее – королю, если вы хотите сохранить свои земли, и признали, что именно Генрих, а не Людовик дает и подтверждает ваше право на них. Если Людовик появится в этих местах, ваши вассалы и кастеляны должны оказать сопротивление, и они не останутся в одиночестве. Они получат необходимую помощь.
Джиллиан принесла бы присягу хоть дьяволу, прикажи ей это Адам.
– За себя я согласна, – пылко ответила она, сверкая глазами, и щеки ее заалели от надежды и энтузиазма. – Но вправе ли я? – с беспокойством спросила она. – В соответствии с брачным договором я отдала свои права Осберту.
– Я уже говорил вам, что реальное обладание – девять десятых закона, – уверил ее Адам.
Однако это ее не успокоило.
– Обладание мной так же, как и Таррингом, – уточнила Джиллиан. – Если какой-нибудь хитростью Осберт захватит меня, когда вы уедете, а он хитер, как змея, не будут ли люди вынуждены подчиниться ему либо по моему согласию, вытянутому из меня силой, как силой меня заставили согласиться с замужеством, либо даже из опасения за мою жизнь, и тем самым нарушить присягу? – она слепо смотрела в пространство. Будущего все-таки не было. – Пока жив Осберт… – прошептала она. – Я не могу быть в безопасности, пока жив Осберт.
Адам посмотрел на нее, и во рту у него пересохло, а руки похолодели. Уверившись, что Джиллиан – сильная женщина и, отчаянно сопротивляясь намерениям Адама, играет свою роль, он не понял, что она была просто испугана. Ему показалось, что она предлагает ему убить ее мужа. Он проглотил комок. Если Осберт действительно обращался с ней так, как она говорила, он заслуживал смерти. «Однако, если ненависть привела Джиллиан к намерению убить своего второго мужа, может быть, жадность привела ее к намерению убить первого? – осторожно предупредил себя Адам. – С этой женщиной нужно быть предельно осторожным».
8
Знай Джиллиан, чем занимался Осберт с тех пор, как покинул ее, она боялась бы гораздо меньше. Осберт на самом деле был не столько хитер, сколько глуп. Он ошибочно принимал учтивость, с какой обращались с его отцом, за страх и чувство признательности. Людовик всегда был благосклонен ко всем просьбам Саэра потому, что то, о чем просил его Саэр, ничего принцу не стоило – лишь его имя и печать на пергаментах, дающих права на то, чтоему самому не принадлежало. Осберт же просил большего, и потому Людовик встретил его столь же вежливо, но гораздо менее благосклонно. Хотя Людовик не отверг жалобу Осберта напрямую, он ограничился лишь более чем туманными обещаниями.
Не зная, что делать дальше, Осберт присоединился к армии Людовика. После первого разочарования, однако, Осберт оказался доволен своим выбором. Он предоставил своим людям добывать хлеб насущный воровством или разбоем и тем самым избавился от обузы. Для себя он довольно легко занимал в долг деньги, представляясь хозяином Тарринга. Благодаря отцу его приглашали во многие французские дома. Никто не придавал особенного значения тому, что его изгнали с земли. Это было довольно обычным явлением в условиях гражданской войны. Это даже ввело его в круг таким же образом обиженных джентльменов, у некоторых он нашел сочувствие.
Однако вскоре Осберт обнаружил, что его новое положение влечет за собой не только удовольствия. На третий день похода был предпринят штурм Хертфорда, и, к ужасу Осберта, ему было предложено повести своих людей лично. Он не мог отказаться напрямую. Отказ мог заставить Людовика взять назад свое обещание и отказать в помощи. Потея и дрожа, Осберт согласился. Ему в жизни не приходилось лазать по штурмовым лестницам. Когда же он готов был начать подъем – несколько позже других штурмовых отрядов, – одна из лестниц по соседству была отброшена от стены защитниками. Медленно, почти грациозно она поднялась вертикально, а затем упала назад, сбрасывая кричавших от ужаса людей. Осберт, пораженный страхом более верно, чем каким-нибудь копьем, упал ниц и затих.
К счастью для Осберта, штурм оказался безуспешным, и ему не пришлось объяснять свое отсутствие в сражении на стене. Удача продолжала улыбаться ему – через несколько дней замок пал. Осберт надеялся, что Людовик на месяц-два остановится, чтобы как следует отпраздновать свою победу. Этой надежде не суждено было осуществиться. Людовик был достаточно умен, чтобы ковать железо, пока оно горячо, и за одним успехом последовали другие. Однако каждый раз, когда Людовик выпускал своих солдат на грабежи, он наживал себе все новых врагов; каждый раз, когда он брал замок и отказывался вернуть его английскому хозяину – если тот воевал на его стороне, отдавая его одному из своих французских приспешников, он терял опору. Никто не верил, что Людовика удастся полностью вытеснить без борьбы, но он собственными действиями ослаблял свои позиции в Англии.
В это же время в пути находился еще один вооруженный отряд. Когда Катберт и его солдаты, по уговору с Джиллиан, покинули Тарринг, они направились прямо на север, намереваясь добраться до Лондона, где было больше надежд найти работу. Однако, когда они прибыли туда, основная часть армии Людовика уже собралась вокруг Хертфорда, а те французские рыцари, которые остались, не нуждались в наемниках. Еще хуже было то, что на Катберта и его солдат французы поглядывали с настороженностью и презрением. Один из французов, которому Катберт предложил свои услуги, посоветовал поискать работу у английских перебежчиков, которые только и смогут понять свинячье хрюканье еголюдей.
Разочарованный и напуганный, поскольку был уроженцем Сассекса и прослужил в этом графстве большую часть своей жизни, а в Лондоне даже те, кто говорил по-английски, говорили с другим акцентом, Катберт решил посоветоваться со старейшими членами своего отряда. Оказалось, что они тоже не большие охотники до приключений и связаны крепкими корнями с Сассексом. Одни предложили немедленно вернуться в Сассекс, другие, оскорбленные отношением французов, хотели пробиваться на запад и наняться к какому-нибудь стороннику короля Генриха.
Был найден компромисс. Они двинулись на юго-запад, надеясь найти покровителя и в то же время, не слишком удаляясь от родных мест. Работу они не нашли, зато случайно услышали интереснейшую новость. Адам Лемань, его отчим лорд Иэн де Випон и его зять лорд Джеффри Фиц-Вильям имели самую высокую репутацию. Воину не могла улыбнуться лучшая удача, чем оказаться в войске одного из них. Им говорили об этом много раз, и каждый раз Катберт чувствовал неловкость. Он понимал, что поступил плохо, оставив леди Джиллиан, но он должен был позаботиться о своих людях, а уход из осажденного замка казался наилучшим выходом. Теперь стало ясно, что он зря укорял себя. Ему следовало знать это самому, а не полагаться на россказни раненых и ошеломленных людей. Его отряду тогда вообще лучше было сдаться на милость Леманя и, может быть, поступить к нему на службу.
К концу второй недели странствий, так и не найдя никого, кто хотел бы нанять целый отряд неизвестных людей. Катберт предложил своим людям вернуться в Тарринг. Лемань мог отказаться нанять их и приказать покинуть окрестности замка, но он не станет брать их в плен или убивать, если их не в чем обвинить. Большинство воинов с радостью приняли предложение командира. Даже младшие, самые отчаянные члены группы начинали тосковать по дому. Некоторые, родом не из Сассекса, возражали, но им предложили отделиться и искать счастье самостоятельно, если они не хотят возвращаться в Тарринг. Одному человеку всегда легче найти место, чем целому отряду, но отряд все-таки держался вместе, поскольку, с другой стороны, один человек больше зависит от прихотей нанимателя. Таким образом, в ту минуту, когда Адам объяснял Джиллиан, что в качестве следующего шага нужно отправить людям Невилля официальное уведомление о смерти хозяина и об ее вступлений в права хозяйки замка, Катберт и его люди находились в дне пути от Тарринга. Джиллиан не имела понятия, какую форму должно иметь подобное уведомление, но поскольку была поглощена таким количеством самых разнообразных мыслей с тех пор, как спустилась к завтраку, что просто кивнула. Еще до приезда сюда Саэра в замке жил священнослужитель – Джиллиан слышала, как прислуга говорила что-то об отце Поле. Может быть, он нашел убежище у священника в городке. Она отправила одного из слуг разыскать его, если это возможно. Наверное, он знает, как оформлять такие дела.
– Как вы думаете, что было бы лучше? Вы же знаете этих людей. Стоит ли отправлять вместе с уведомлением вызов, или они, узнав о случившемся, приедут без вызова? – спросил Адам.
– Одни могут приехать сами, – медленно ответила Джиллиан. – Но… было бы неразумно хитростью заставлять их приехать и дать клятву. Я обязана также сообщить им, что и Саэр умер, и что вы захватили Тарринг.
Адам улыбнулся, и глаза его потеплели. Она могла быть жадной до своих земель и могла пытаться уговорить его убить своего нынешнего мужа – в этом она не была слишком настойчива, но ее не заподозришь в том, что она принимала какое-либо участие в убийстве Невилля. Она была слишком умна, чтобы желать его смерти. Если она так хорошо понимала, что вырванные силой клятвы бесполезны, она не могла не видеть преимуществ, которые имела при живом муже-безумце. Пока это несчастное создание было живо, она была бы в не меньшей степени хозяйкой поместья, чем будучи вдовой. А теперь, поскольку вассалы клялись в верности Невиллю, у них было достаточно оправданий порвать связи с ней, если они того пожелают.
– Значит, вы должны послать им также и вызов.
– Хорошо, – согласилась Джиллиан, – но что мне сказать им, милорд? Неразумно приказывать людям прийти беззащитными в логово врага. Они скажут, что я сумасшедшая, и откажутся повиноваться, если я прикажу им прийти и сдаться без каких-либо гарантий их безопасности. Вы говорили, что поможете мне править этими землями, но, если я буду вынуждена делать это, люди должны доверять моей мудрости и чести.
– Скажите им правду, – предложил Адам, широко улыбаясь, – что ваш отец был человеком Джона, что вы не любите Людовика. И когда я, человек короля Генриха, подступил к вашему замку, вы с радостью сдались на некоторых условиях.
– На каких условиях? – спросила Джиллиан, поднимая глаза. – Я не просила ничего, кроме безопасности для моих людей.
Глаза ее были влажны, губы удивленно приоткрылись. Видно было, что она действительно не знает того, о чем спрашивает. Огромным усилием воли Адам отвел взгляд. Он не знал, искренние ли чувства выражает ее лицо, и не было ли изумление в ее глазах лишь приглашением согласиться на ее условия. Он мысленно обругал себя. Так много женщин смотрели на него с таким же приглашением в глазах, и он знал, что они желали только его, а не каких-то преимуществ для себя. Почему же те, другие, взгляды оставляли его безразличным, если не считать охоты до обмена легкими удовольствиями? Ответ не приходилось далеко искать. Он оставался безразличным, потому что был пресыщен, потому что не знал точно, о чем те женщины думали и чего желали. Джиллиан же была вызовом.
– Это будут довольно легкие условия, – пробормотал Адам, с облегчением вспоминая, что именно такими были его намерения, согласованные с Иэном и Джеффри, – требовать не более чем возмещения ущерба и сделать Тарринг вассальным владением Леманей. Адам не пытался думать, хватило бы у него мужества потребовать более суровых условий, если бы он пожелал. – Тарринг должен выплатить ущерб, нанесенный моим людям, стоимость солдат и расходов, которые мы понесли, придя сюда.
Джиллиан уже отрицательно качала головой, и Адам разрывался между радостным восхищением от ее смелости и грустью от мысли: она так прекрасно видела его насквозь, что была уверена в его готовности подчиниться любому ее желанию. Эта грусть заставила его продолжить в резком тоне:
– Как это нет? Что вы имеете в виду?
– Только то, что платить нечем, – ответила Джиллиан. – Вы осмотрели замок от фундамента до крыши и внешние постройки тоже. Вы знаете, что здесь нет ни одной монеты, ни одной драгоценности, если не считать таковой крест из ракушек. Можете забрать его, если считаете это достаточной платой. Чём Тарринг может заплатить?
– Я взял бы ваше украшение, сколько бы оно ни стоило, – гордо ответил Адам, а затем не удержался от смеха, сообразив, как ловко она его опять чуть не поймала. Внушив ему чувство вины за то, что он грабит бедную беззащитную вдову, обладающую лишь безделушкой, годной украшать разве что жену виллана, она едва не вынудила его сказать, что компенсацию он возьмет небольшую, чисто символическую.
Обрадовавшись, что сумела развеселить Адама, хоть и непонятно чем, Джиллиан продолжала в том же духе:
– Я, в самом деле, охотно рассчиталась бы с вами, только не думаю, что можно что-то взять с крепостных поместья или с жителей деревни. Саэр не позволял мне вникать в дела, но я знаю, что во Франции он был плохим хозяином, и не верю, что он мог сильно измениться, переплыв пролив.
– Вы совершенно правы, – сухо согласился Адам. – Я был в деревне, осматривал поместье – все в жалком состоянии…
– Так как же Тарринг может расплатиться? – с беспокойством прервала его Джиллиан.
– Не сразу, а с годами, – твердо ответил Адам, решив не позволить Джиллиан выторговать какие-то уступки.
По правде, его не так интересовали деньги, как собственная гордость. Джиллиан, несомненно, стала бы презирать его, несмотря на радость победы, если бы он уступил ей.
– Отсюда же вытекает мое следующее условие, – продолжал Адам. – Невилль, если я правильно припоминаю, был вассалом самого короля. Теперь я завоевал эти земли, и вы будете под моим покровительством, то есть я буду сюзереном Тарринга, и вы будете платить мне налог. На это потребуется разрешение короны, но это моя проблема и несложная, – он говорил быстро и жестко, ожидая возражений. Король был далеко и предоставлял, конечно, своим вассалам большую свободу, чем сеньор, живший неподалеку. Однако, вместо того, чтобы возражать, Джиллиан слегка покраснела и с обожанием посмотрела на Адама.
– Не означает ли это, милорд, что вы берете на себя обязательство защищать меня вечно?
Адам открыл и закрыл рот. Он всегда рассматривал положение сеньора, как право требовать от вассалов людей и деньги, когда его призывали послужить королю либо требовалось призвать к порядку мятежного вассала или кастеляна. Ему не приходило в голову, что этот договор имеет и обратную сторону. Если вассал оказывался в беде, он имел право обратиться за помощью к своему сеньору. И Адам вдруг ясно понял, что Джиллиан в таком случае получала гораздо большую выгоду.
Она знала, предполагал Адам, что обращаться за помощью к сюзерену Невилля – королю – было бы бесполезно. Королевская гвардия едва справлялась хотя бы с тем, чтобы защитить собственность самого короля. Было совершенно очевидно, что оттуда помощи не дождешься. А Адам – вот он, пожалуйста, с готовой армией, хоть и не слишком большой, но вполне достаточной, чтобы поставить на колени людей Невилля. И все это даром! Это не будет стоить Джиллиан ни гроша хотя бы потому, что у нее ни гроша и не было. Ему придется нести все расходы в ожидании, что они будут возмещены в будущем. А тем временем, как он думал, она надеялась, что найдется какой-нибудь способ скостить плату. Может быть, она рассчитывала, что у нее будет время навязать Адаму свою волю.
Поэтому естественно, что она хотела стать его вассалом. Терять ей было нечего, а выигрывала она все. Адам, чувствуя свою беспомощность, снова рассмеялся. Хуже всего то, что клятва верности наверняка ничего не будет значить для нее. Женщина не держится за понятие чести. Когда ей понадобится, она откажется от своей клятвы так же легко, как дала ее. Ну и ведьма! При всей его осторожности, она все-таки провела его. Он ведь уже согласился, что заставит людей Невилля принести присягу верности непосредственно ей.
– Дорогой мой господин, – прошептала Джиллиан, – как я рада, что вы согласились взять на себя такую обузу. Я очень боялась, что, не увидев здесь ничего, кроме разрухи, вы оставите меня. Я буду верным вассалом, насколько это будет в моих силах.
Понемногу всякие мысли о расходах и гордости покинули мозг Адама.
– И я буду для вас добрым сеньором, и защищать вас от всяких невзгод, – пробормотал он и, подавшись вперед, поцеловал своего нового вассала. И это был не совсем поцелуй мира.
То, что произошло после того, как губы Адама коснулись губ Джиллиан, привело в замешательство обоих, причем ни один из них не был уверен, что хочет узнать, в чем дело. Топот бегущих ног все-таки заставил Адама встрепенуться. Джиллиан опустила голову, красная, как рак, не имея ни сил, ни желания пошевелиться.
– Какой-то отряд приближается к замку, господин, – доложил Олберик.
– Под каким флагом? – спросил Адам.
– Я не видел никакого знамени.
– Возможно, наемники ищут работу, – сказал Адам, и довольная улыбка сменила выражение некоторой натянутости на его лице.
Одной из насущных задач Адама как раз и было найти людей, из которых он мог бы подготовить приличный боевой отряд, чтобы иметь возможность оставить часть своих воинов в Тарринге для обеспечения безопасности, пока он отправится решать дела с вассалами и кастелянами Джиллиан. Обычно в густонаселенной южной части страны это не было проблемой для хозяина с такой хорошей репутацией, как Адам. К сожалению, грандиозные захватнические планы Саэра растащили из окрестностей всех возможных кандидатов в армию. Что было еще хуже, с людьми обращались так бессовестно, что те немногие, которым удалось укрыться от Саэра, прятались и от вербовщиков Адама.
Поскольку последним было приказано рекрутировать только желающих – Адам считал, что призванные против воли все равно не станут настоящими солдатами и дезертируют при первой же возможности. Лучшее, что могли сделать вербовщики, – широко оповещать о предложениях Адама в надежде, что это привлечет вольных людей из других регионов. И вот эта надежда вроде бы осуществлялась как нельзя лучше. Адам со стены наблюдал за приближавшимся отрядом. Очевидно, они прошли долгий путь – все были запылены и оборваны. И все-таки шли они достаточно организованно и стремительно.
9
Отряд остановился на уважительном расстоянии, и вперед поскакал один из них. Когда Адам услышал его имя, то чуть не упал со стены от удивления и на одну секунду подумал, было, что Джиллиан – действительно ведьма. Как еще она могла все так ловко устроить, точно ко времени возвращения Катберта? Затем он грустно улыбнулся. Она не была ведьмой. Она все-таки чуть-чуть просчиталась. У него еще оставалось немного ума, чтобы помнить: что бы она ни говорила, это были все-таки ее люди. Несомненно, они будут храбрыми и верными, пока его интересы и интересы Джиллиан совпадали.
– Входите, – приказал Адам. – Нам нет нужды перекрикиваться через ров.
Оказавшись лицом к лицу с Катбертом, он, как ни в чем не бывало, спросил:
– Что привело вас обратно в Тарринг?
Ему хотелось услышать, какую легенду Джиллиан велела рассказывать своим вассалам.
– Меня всегда беспокоило, что мы оставили госпожу, – тут же ответил Катберт.
Это несколько удивило Адама, который не ожидал, что Джиллиан позволит использовать для объяснений свое имя. И тут же он в который раз упрекнул себя за недооценку ее способностей. Наверняка она догадывалась, что у него возникнут подозрения. Есть ли лучший способ рассеять их и упредить все вопросы, чем признать с самого начала, что эти люди связаны с ней? Поскольку он все равно не поверит в обратное, лучше всего представить необходимость добродетелью. Адам, однако, с большим интересом выслушал историю Катберта до конца, отметив про себя непритворную злость, с какой тот рассказывал о своих приключениях в Лондоне.
А что, если он возводит на Джиллиан напраслину? Что, если рассказ Катберта – чистая правда? Могла ли Джиллиан быть такой прозорливой, чтобы отправить Катберта в Лондон, догадываясь, как его там примут и тем самым укрепят его преданность ей? Если так, то ее явно не интересовало, какая партия одержит победу, и она добивалась только безопасности для себя.
Ничего больше не придумав, Адам предложил Катберту ввести своих людей в замок. Он не станет платить им снова, сказал он, потому что их последний контракт был заключен с Саэром. Он считает, что они обязаны отработать полный срок в Тарринге, кто бы ни был хозяином замка. Однако и не станет подвергать их какому-либо взысканию за то, что они оставили свой пост, поскольку сделали это с разрешения нынешней хозяйки, леди Джиллиан. Они просто могут немедленно приступить к своим прежним обязанностям, только приказы теперь будут получать от Олберика или от него самого.
– А как леди? – с беспокойством спросил Катберт, с радостью приняв условия Адама. – Она в порядке?
Откуда ни будут они получать приказы, подумал Адам, ясно, кому в первую очередь сохранит верность Катберт.
– В полном порядке, – сухо ответил Адам. – Заходи в дом и разыщи ее. Она не пленница и вольна общаться с кем пожелает. Леди Джиллиан согласилась стать моим вассалом. В настоящее время мы стоим перед необходимостью призвать к повиновению людей Невилля. Ты знаешь их? Что ты можешь сказать об этом?
– Я могу сказать только то, что говорят о них их люди, милорд, – с готовностью ответил Катберт. – А верно ли это, судить вам.
– Хорошо. Рассказывай.
– Сэр Ричард – хороший хозяин. Его люди – преданные слуги, не желающие слышать плохого слова о нем. Сэра Питера тоже очень любят, хотя я порой слышал жалобы, что он слишком переменчив в своих намерениях. Сэр Эдмунд молод и, говорят, горячая голова. Это, может быть, и не слишком справедливое суждение, поскольку он совсем недавно взял вожжи в свои руки, а люди привыкли к образу действий его отца.
– Они остались с ним, люди его отца? – спросил Адам. Это обычно было хорошим признаком.
– Да, и, может быть, только из любви к нему более опытные воины опасаются, что он навлечет на себя беду своей энергией.
Адам пожал плечами. Он сам достаточно настрадался от такого сорта доброжелателей, пока его люди не поняли, наконец, что он сильный и умелый воин.
– Сэр Эндрю – тоже хороший хозяин, но, по правде говоря, не слишком умен. Я слышал, что его люди хвастались, как им удается избежать наказания, заморочив ему голову многословием. Сэр Годфри неглуп, но, говорят, такой упрямый, что лезет напролом себе во вред, когда следовало бы обойти с другой стороны. Если его оставить в покое, то со временем он сообразит, что не прав, но угрозы и объяснения лишь укрепляют его в своем мнении. О сэре Мэттью слухи иные. Его люди все мрачные и говорят мало, что, я думаю, ничего хорошего не означает. Солдат, который не жалуется, просто запуган.
Услышав столь трезвое замечание, Адам с доверием отнесся к оценкам Катберта. Оставалось только выяснить, не имел ли этот человек каких-либо личных причин прославлять сэра Ричарда и поносить сэра Мэттью. Адам надеялся, что его подозрение не оправдается, потому что Катберт, в целом понравился ему. Если он говорит правду, из него получится хороший, ответственный помощник, умеющий хранить верность. Адам поблагодарил Катберта и отпустил. Он отметил как интересный и многозначительный факт то, что тот зашел в замок, вероятно, переговорить с Джиллиан, прежде чем отправиться за своими людьми. Посмеявшись над этим, Адам занялся обсуждением с Олбериком, будет ли лучше раздробить отряд Катберта или сохранить его целиком.
Поговорив с Олбериком, Адам стремительно поднялся в зал, надеясь застигнуть Джиллиан и Катберта врасплох и заметить какой-нибудь предостерегающий взгляд или слово. Однако ему пришлось признать, что его появление доставило удовольствие им обоим. Катберт, естественно, ничего не сказал, только поклонился и, прежде чем уйти, улыбнулся и вытер лоб. Джиллиан выступила вперед, протянув руку. Глаза ее сияли.
– Как вы добры! Так мило с вашей стороны, что вы приняли Катберта и его людей. Он рассказал мне, как отвергли его люди Людовика. Вы не пожалеете, что взяли его обратно на службу. Он очень честный и верный.
– Я сделал это не ради вас, – сурово произнес Адам. – Я сделал это потому, что он задолжал еще полгода службы, и это избавит меня от необходимости платить деньги, чтобы нанять новых людей на эти полгода.
Джиллиан убрала руку, отвергнутую Адамом, и густо покраснела. Она не знала, что именно рассердило его, но догадывалась, что это не имело отношения к Катберту. Может быть, он стыдился, что поцеловал ее? Джиллиан покосилась на Адама и, заметив, как зарделись щеки у него самого, решила, что его плохое настроение все-таки лучше самодовольной улыбки. Во всяком случае, он не высокомерен и не порицает ее за нескромность. Она сделала реверанс.
– Каковы бы ни были ваши мотивы, милорд, то, что вы сделали, великое благо для Катберта, и я благодарю вас за него, потому что он остался со мной, когда другие бросили меня, – проговорила она. – Теперь я пойду, чтобы не мешать вам, посмотрю, чем занята прислуга…
– Не так быстро, – скомандовал Адам. – Возвращение Катберта решило мою проблему. Мне не придется тратить время на обучение воинов. Вместо того чтобы посылать вашим вассалам и кастелянам извещение о смерти вашего мужа, мы сами поедем к ним и сообщим все на месте.
– Да, милорд, – ответила Джиллиан без малейшего колебания и какой-либо тени сомнения на лице. Ей было совершенно безразлично, останутся ли они сидеть в Тарринге, пока не пустят корни, или отправятся путешествовать по всему свету, лишь бы вместе.
– В Тарринге, однако, останется часть моих людей. Катберт и его отряд отправятся с нами.
– Как вам угодно, милорд. Я уверена, что Катберт сделает все, чтобы угодить вам.
– Вы хотите сказать, что не против того, чтобы он подчинялся мне? – сардонически спросил Адам.
– Ну, конечно, – удивленным тоном произнесла Джиллиан. – Я была бы полной дурой, если бы возражала.
Она имела в виду, что у нее нет никакой власти оспаривать волю Адама. Он же воспринял ее замечание в том смысле, что она была бы дурой, если бы действовала против своих же интересов. Адам был доволен, чувствуя, что она становится более откровенной с ним, хотя предостерегал себя, что эта откровенность может исчезнуть, как только между ними возникнут разногласия.
– Сколько вам нужно времени, чтобы обеспечить солдат провизией? – спросил Адам.
Джиллиан заморгала.
– А сколько людей и на какой срок? – инстинктивно спросила она в ответ, больше ради того, чтобы оттянуть признание, что ей никогда прежде не приходилось заниматься таким делом, и она не представляет, что именно должна сделать, чем потому, что ей действительно нужно было знать, сколько и на какой срок.
– Пятьдесят воинов Катберта и около сотни моих, – прищурившись, ответил Адам, наблюдавший за ней, но ничего не изменилось в ее слегка ошарашенных глазах.
Адам не удивился этому. Он и не думал всерьез, что Джиллиан считала его таким уж дураком, способным отдать себя в ее власть, не взяв с собой никого из своих людей. А ее внешне бессмысленный взгляд, по его мнению, был результатом мысленных подсчетов необходимой провизии. И взгляд этот действительно был связан с умственной работой, но отчаянные усилия мозга Джиллиан едва ли можно было назвать «подсчетами», и они, к сожалению, не приводили ни к какому результату. Ей придется признать свою некомпетентность, думала Джиллиан, и Адам посмеется над ней.
Отчаянно желая отсрочить свое унижение в глазах Адама, Джиллиан сказала:
– Вы должны дать мне немного времени – я посмотрю, какие запасы у нас есть, – потом в голове ее сверкнула искра надежды, и она подняла глаза. – То есть, если вы позволите мне заглянуть туда, милорд.
– Что значит – я позволю? Мы согласились, не так ли, что вы теперь моя подданная, но не пленница. Вы не должны спрашивать моего разрешения заглянуть в собственные амбары.
Путь к спасению оказался перекрыт, и Джиллиан сделала реверанс.
– Тогда я пойду и посмотрю. Надеюсь, что там есть все, что вам нужно, – добавила она.
– Идите и посмотрите, – отрывисто сказал Адам, – и возвращайтесь поскорее. Я буду в конюшне.
Им понадобятся лошади, а тех, что были здесь, увели Саэр и Осберт. Правда, тех лошадей, что были у Саэра, Адам конфисковал, но они оставались в Кемпе и едва ли годились для его нынешней цели.
Они вместе направились к лестнице, но на полпути Джиллиан остановил слуга, доложивший, что прибыл священник. Адам поленился узнать, что здесь понадобилось священнику. Наверняка, подумал он язвительно, Джиллиан хочет исповедаться за горы лжи, которые она нагромоздила. Джиллиан, со своей стороны, поначалу не могла припомнить, что она вызывала священника, но было бы неразумно отталкивать божьего человека, и она решила принять его, не переставая размышлять, как ей скрыть свое невежество от Адама. Затем, когда священник произнес: «Я отец Поль. Будьте благословенны, мадам, за то, что призвали меня вновь на мое место», ее озарило. Катберт должен знать, что нужно человеку в походе, а сама Джиллиан, умея планировать количество еды для обитателей замка, разберется, Сколько чего понадобится целому отряду.
Джиллиан улыбнулась священнику, чье благословение, казалось, совершило маленькое чудо, и лишь потом, когда его слова, наконец, пробились в ее мозг, она вспомнила, что вызвала его составить извещение вассалам. Этот вопрос, правда, был уже снят, но, если отца Поля изгнал Саэр и ему некуда больше податься, его, конечно, следует принять обратно. Она оценивающе оглядела этого маленького, когда-то тучного и краснолицего от избытка положительных эмоций человека. Теперь его ряса была рваной и болталась на нем, как на палке, – знак того, что он переживал трудные для него времена, но качество ткани было не хуже, чем у любого знатного вельможи.
– Я рада приветствовать вас, святой отец, – сказала Джиллиан. – Я недавно в этих местах, и, раз вы были капелланом у лорда Гилберта, у вас есть, что рассказать мне и чему научить.
– Я занимал свое место пятнадцать лет, пока сэр Саэр не вышвырнул меня.
В голосе отца Поля слышалась злая горечь, не слишком совместимая с покорностью воле Божьей, какой должен бы обладать священник, но Джиллиан не осуждала его.
– Это было не по моей воле, уверяю вас, святой отец, – сказала Джиллиан, – но теперь мы в лучших руках. Мой новый повелитель, сэр Адам Лемань, – человек совсем другого склада. Я должна предупредить вас, однако, что он здесь хозяин и очень предан делу Генриха.
– Я тоже, – радостно ответил отец Поль. – Именно поэтому меня и выгнали помирать от голода. Я сказал, что Папа запретил нам оказывать неповиновение королю Джону.
– Тогда мы все заодно, – облегченно вздохнула Джиллиан, радуясь, что исчезла стоявшая перед ней дилемма: либо выгнать священника и быть проклятой, либо признаться Адаму, что приютила в доме сторонника Людовика. – Теперь я должна уйти, – весело продолжала она, сообразив, что священник помог ей вдвойне, разлучив ее с Адамом и дав возможность, не выдавая себя, послать за Катбертом. – А тем временем, не хотите ли вы осмотреть свои прежние покои, все ли там в порядке? Если чего-то не достает, я разберусь, когда вернусь. Сейчас я должна сделать еще кое-что по приказу моего господина.
Джиллиан поспешила во двор к амбарам, велев по пути слуге прислать к ней Катберта. В наличии были засоленное мясо и рыба, репа и яблоки, бочки с вином и мешки с мукой – продукты для жителей замка, хотя Джиллиан с тревогой начала соображать, что всего этого не хватит, чтобы прокормить поселившуюся теперь здесь ораву людей до нового урожая. Возможно, мяса не хватит даже до весны, когда у овец начнется окот. Придется в будущем расходовать мясо экономнее, гораздо экономнее. Хуже всего, что не было ничего из того, что, как объяснил ей Катберт, необходимо войскам в походе, и гнев Адама падет на ее голову. Кончилось почти все сушеное и копченое мясо и рыба, в огромных ларях оставалось лишь несколько бушелей чечевицы и бобов. Даже ячмень и овес почти полностью вышли. Джиллиан с тяжелым сердцем обернулась, чтобы отпустить Катберта, и увидела Адама, наблюдавшего за ней из дверей с холодным и суровым лицом.
– Мне очень жаль, – запинаясь, пробормотала она.
– О нет, это я должен извиниться, – язвительно хлестнул Адам, переводя взгляд с нее на Катберта. – Вероятно, я помешал вам закончить то, что вы запланировали.
– Здесь нечего планировать, милорд, – смущенно сказала Джиллиан, жестом указывая на почти пустые закрома. – Катберт говорит, что здесь не хватит провизии, чтобы отряд на марше мог продержаться даже два дня.
Адам переводил глаза то на одного, то на другого. Оба встречали его взгляд с заметным беспокойством, но без признаков виновности. Наконец, он сам осмотрел амбар и выругался. Джиллиан побледнела и напряглась. Уж сейчас ей наказания не миновать. Если бы она сразу призналась, то, может быть, пронесло бы, но теперь…
– Это моя вина, – зло пробурчал Адам. – Мне следовало подумать об этом, когда мы только приехали. Если бы я тогда велел вам посмотреть, Иэн и Джеффри оставили бы здесь большую часть из того, что везли с собой. У нас были хорошие запасы, ведь мы рассчитывали, что осада может затянуться на несколько недель. Будь я проклят…
– Нет, милорд! – закричала Джиллиан.
– Что нет? – недоуменно спросил Адам.
– Не проклинайте себя, не надо, – взмолилась Джиллиан с полными слез глазами. – Если вы сердитесь, побейте меня. Мне следовало проследить за этим без вашего напоминания. Это женская работа – следить за снабжением замка. Я…
Под сводом сарая, где хранились запасы, имелись отверстия, пропускавшие вместе со свежим воздухом и немного света. Адам подошел ближе и внимательно посмотрел на поднявшееся к нему милое лицо.
– Я не хочу бить вас, – прошептал он. – Я не хотел бы этого, даже если бы вы были виноваты, но вы не виноваты.
– Но вам захочется этого, – отчаянно промолвила Джиллиан, решив сознаться уж заодно во всех своих грехах, – когда я скажу вам, что здесь не хватает еды даже на то, чтобы пережить зиму.
Она была бледна и дрожала, но не отступила, когда Адам поднял руку. Отступать и не нужно было. Он только взял ее пальцами за подбородок, чтобы она не опускала голову. Катберт дипломатично отступил в сторону, пока не улучил момент выскочить из амбара. Он достаточно ясно понял, что его присутствие не обязательно, и был твердо уверен, что хозяин и хозяйка меньше рассердятся из-за того, что он оставил их без разрешения, чем рассердились бы, если бы прервал их беседу, обратившись за разрешением удалиться.
– Это первая глупость, какую я слышу от вас, – ласково произнес Адам, дразня ее. – Вполне естественно, если еще три сотни ртов добавились к обычному числу, и не могло хватить…
Адам не договорил. Восхищенное обожание, отражавшееся на лице Джиллиан, заставило его замолчать. Влекомый больше нежностью, чем страстью, которую могла бы возбудить в нем ее красота, Адам коснулся ее губ своими. Если бы он уловил малейший страх или отторжение, он отпустил бы ее без всякой задней мысли и усилия над собой. Его порывом было утешить ее, потому что она была так расстроена своей неудачей и так признательна ему за то, что он не наказал ее. Не было, однако, ни намека на сопротивление, хотя бы от удивления и неожиданности. Джиллиан не была поражена. То, как Адам обхватил ее лицо, его ласковый голос послужили достаточным предупреждением. И все-таки когда их губы соединились, ее живой ум оказался полностью парализован потоком желания, таким сильным, что она могла бы прямо сейчас броситься на холодный земляной пол и…
У нее еще хватало здравого смысла, чтобы не опуститься до такой вульгарности, но губы ее разомкнулись, глаза закрылись, дыхание замерло. Хоть этим и ограничилась ее реакция, Адам уловил огонь в ее душе. Он отпустил ее подбородок и обвил ее обеими руками, страстно прижимая к себе. Объятие было не слишком удобным. На обоих была масса шерстяной верхней и нижней одежды, да еще меховые накидки, так как погода стояла холодная и сырая. Не чувствовалось ничего, кроме простого давления, но жар проникал через их слившиеся рты и, пульсируя, бежал по их телам вниз.
Джиллиан никак не могла поднять руки, прижатые Адамом. Сдавленная до бездыханности, она жаждала прижаться еще ближе. Она выгнула локти и попыталась обхватить Адама за бедра, но руки скользнули по меху. Язык Адама искал успокоения, протискиваясь в ее приоткрытый рот, но это, естественно, не давало им покоя, а лишь еще больше разжигало их страсть. Совершенно не соображая, что, как тесно ни прижимайся, это не устранит препятствий к соединению, в котором она нуждалась. Джиллиан пыталась изо всех сил высвободить руки. Она хотела только еще теснее притиснуться к Адаму, проникнуть сквозь его одежду, коснуться его плоти, но он понял ее движение как попытку отстраниться.
– Дорогая, – прошептал Адам, отнимая губы, но, не отпуская ее, – не бойтесь. Я не причиню вам зла.
С шевелением губ Адама к Джиллиан понемногу начал возвращаться здравый смысл. Она еще не способна была сообразить, как следует поступить, но уже почувствовала страх. В эту минуту Адам, конечно, не испытывал ничего, кроме желания, которое сжигало его, но потом, остыв, он увидит ее такой, какая она есть, – похотливой, безнравственной. Она зарыдала.
– Любимая, не плачьте, – взмолился Адам, перемежая слова нежными поцелуями. – Я не стану насиловать вас.
– О, помоги мне, Богородица, – взвыла Джиллиан. – Я не боюсь, что вы изнасилуете меня. Вам и не нужно насиловать меня. Смилуйтесь! Не позволяйте мне превратиться в шлюху! Не спрашивайте меня, чего я желаю. То, чего я желаю, – грязь. Помогите мне!
– Любовь – не грязь, – произнес Адам, целуя слезы, катившиеся по ее щекам, и ее губы. – Любовь сладка и священна.
– Не для нас, – рыдала Джиллиан, наконец-то найдя в себе волю оттолкнуть его, но с таким же успехом она могла бы попытаться оттолкнуть стену замка толщиной в восемнадцать футов. – Я жена другого человека. А брак священен.
– Он же был совершен против вашей воли, как вы говорили, – произнес Адам, отказавшись от попыток вновь поцеловать ее в губы. В голосе его прозвучали металлические нотки.
– Разве это имеет значение? – страстно спросила Джиллиан. – Разве имеет значение, что я предпочла бы быть женой ядовитого змея? Что несчастный слабоумный калека Гилберт был гораздо желаннее для меня? Священники говорят, что, по закону Божьему, женщина должна свято блюсти верность – неважно какому мужу, – рыдания снова душили ее. – Позвольте мне уйти, – отчаянно взмолилась она. – Я не боюсь проклятия. Я боюсь только вас.
– Из всех мужчин мира меня-то вы должны бояться в последнюю очередь, – возразил Адам.
– Нет, – вздохнула Джиллиан, позволив себе безвольно опереться на Адама, откинув голову назад. – Любой мужчина может избить, изнасиловать, убить меня, но только вы можете погубить меня, потому что – Господи, помоги мне! – я люблю вас.
10
Эти три коротеньких слова подействовали на Адама так, словно па него вылили ушат холодной воды. Он уставился на покорное лицо Джиллиан и понял, что, если возьмет ее сейчас, она не будет сопротивляться, даже, наверное, откликнется с большой страстью. Ему так хотелось ее, что тело его ныло и зудело, но она сказала, что любит его. Если это было правдой, то правдой было и другое: он действительно мог погубить ее.
Адаму было ясно, что Джиллиан довелось натерпеться насилия и обид от мужчин, которые считали ее пустым местом, и она выдержала все, потому что ненавидела их. То, что она испытывала ненависть, а не примирялась с действительностью, помогло ей выжить. Теперь, однако, она примирилась бы, охотно и радостно она пришла бы к нему, даже зная, какой грех совершает против законов божеских и человеческих. Это не имело для нее значения, пока не имело значения для него.
Одна часть души Адама гордо возражала, что это не имело бы значения и для него. Брачные клятвы Джиллиан были фарсом. Она никогда осознанно не клялась «любить, хранить честь и повиноваться». Нельзя предать то, в чем не клялся. Она свободна от уз верности. Почему же тогда он должен плохо думать о ней? Ему никогда и не приходило в голову плохо думать о Джиллиан. Чувствуя на руках почти невесомое тело, ее сладостное учащенное дыхание, Адам снова потянулся к ее губам.
Они охотно, с готовностью раскрылись перед ним, но поцелуй Адама был недолог. Ее глаза пожирали его, широко открытые, боязливые и доверчивые одновременно. Он понял, что уже думал о ней плохо, всего несколько минут назад, когда обнаружил ее наедине с Катбертом. Он не верил, не мог поверить, что она всего лишь ломала комедию, выгадывая для себя что-то, но… но… Но что, если после того, как он возьмет ее, что-нибудь еще разбудит его подозрения? Что, если при его несдержанности с его языка сорвется какое-нибудь слово, которое он вовсе не имел в виду, а если имел, то тем хуже? Не зная за собой вины, Джиллиан могла бы обидеться и заплакать, если она любит его, как говорит, но то, что прежде могло показаться лишь маленьким уколом, теперь, когда она так унизила себя в своих собственных глазах, способно превратиться в зияющую смертельную рану.
Джиллиан доверилась ему. Прежде, чем он позволит ей уступить ему, он должен быть больше уверен в ней и в себе самом. Адам закрыл глаза, сглотнул и поцеловал Джиллиан в лоб.
– Вы поступили так жестоко, – прошептал он, – взвалив на меня тяжесть своей души.
– Я слишком слаба, чтобы нести ее в одиночку, – вздохнула Джиллиан. – Это ваше. Все мое – ваше. Вы должны сделать со мной то, что считаете наилучшим. Я не доверяю себе.
Адам тоже вздохнул, потом нежно встряхнул ее и положил руки ей на плечи, чтобы приободрить.
– Это не слишком хорошая идея, Джиллиан, – грустно сказал он. – Я всего лишь мужчина. Не просите от меня большего, чем я могу. Я тоже могу терпеть неудачи.
– Но не со мной, – со всей страстью ответила Джиллиан. – Со мной никогда. Но я попытаюсь, милорд, нести свое бремя сама, если вы считаете, что так нужно.
– Говорите «Адам», – предложил он, улыбнувшись. – Вы сделали меня своим слугой и нагрузили такой ношей. Разве теперь вам не подобает называть меня по имени?
– Адам, – послушно повторила Джиллиан. Какое чудесное совпадение: Адам – первый и единственный мужчина. – Но ведь как раз господин и тянет всегда самое тяжелое бремя, а не слуга.
– Тут вы совершенно правы, – согласился Адам, и улыбка его сменилась хитрой усмешкой. – И чтобы дьявол не занял праздные руки этого господина какой-либо своей дьявольской работой, мне следовало бы залатать ту брешь, которая из-за моего легкомыслия возникла в ваших запасах.
– Из-за моего легкомыслия, – твердо заявила Джиллиан.
– Из-за нашего легкомыслия, – рассмеялся Адам. – Хотя я не понимаю, почему вы полагаете, что вам можно поставить в вину то, что вы рассказывали своему поработителю не больше, чем он спрашивал…
– Я уже говорила вам, что никогда не чувствовала ничего такого. Я боялась вас, но была рада вам, потому что вы избавили меня от Осберта. Только как… Простите меня, мой господин, если я скажу неприятные вам вещи, но крепостные уже голодают. Многие не доживут до весны. Если вы еще что-нибудь отберете у них, некому будет работать на земле.
Адам в порыве чувств снова поцеловал Джиллиан, но быстро и легко, только как в знак одобрения ее слов. Он отстранился, пока это не привело ни к чему большему. Она была такой умницей и так мило говорила свои мудрые слова, не выкрикивая их в виде гневного приказания, как это слишком часто случалось с леди Элинор в разговорах с сыном.
– Бедолаги. Нет, конечно, я ничего у них отнимать не буду. Если мне повезет, у нас появятся даже некоторые излишки, которыми мы сможем немного скрасить их нищету, – Адам усмехнулся с лукавым удовольствием. – Я разграблю богатые фермы вокруг Льюиса. Люди Людовика слишком уж пристрастились кормиться в тех местах.
В амбаре царил полумрак, и Адам не увидел, как побелела Джиллиан. Всю свою жизнь Джиллиан боялась за себя. Даже в то утро, когда она решила, что Адам покидает ее, испугалась она, прежде всего за свою безопасность. Она не думала о том, что именно он собирается делать. Однако теперь речь не шла о догадках и предположениях. Адам четко сказал ей: он отправляется в бой, чтобы добыть продовольствие.
– Нет! – слабо вскрикнула она, хватая его за руку.
– Нет? Почему нет?
В вопросе звучала холодная подозрительность, но Джиллиан не уловила этого. Ее захватила давно уснувшая в памяти мысль, что ее отец был убит в бою. Она едва успела познать его любовь и поддержку, и его отняли у нее. Только-только она снова нашла любовь и поддержку и вновь теряет.
– Вас ранят. Вас убьют, – задыхалась она, цепляясь за его руку, как за саму жизнь.
– Меня? Во время рейда на ферму?
Адам не знал, гневаться ему за то, что она использовала слова любви, чтобы защитить приспешника Людовика, или смеяться ее милому невежеству, а, может, растаять от нежности, видя, как любовь сделала мудрую Джиллиан такой глупой. Жаль, что он не мог видеть ее как следует. Свободной рукой Адам обнял Джиллиан за талию и повел во двор. Разглядев на свету ее бледное лицо, он понял, что, какова бы ни была истинная причина, дело это имеет для Джиллиан жизненно важное значение. Он пристально вглядывался в нее, борясь с собой, чувствуя, что ему и не хочется знать. Почему это его должно волновать? Он никогда не позволял ей влиять на его решения… Адам проглотил комок. Как он может зарекаться, если даже последние несколько минут так изменили его?
– Ладно, – сказал он, стараясь придать голосу безразличный тон и продолжая наблюдать за ней, – если вам не нравится моя поездка в Льюис, я мог бы попытать счастья в Дувре.
Это испытание не имело успеха. Поглощенная видением своего мертвого возлюбленного, который даже не успел стать ее любовником, Джиллиан почувствовала сдержанность в голосе и поведении Адама. Она поняла, что что-то не так, но не знала, что Дувр был замком короля Генриха, и не знала, что перед ней расставлена ловушка. Она знала только, что Дувр дальше от Тарринга, чем Льюис. Джиллиан могла интерпретировать реакцию Адама только как недовольство вмешательством женщины в подобные дела. И все-таки по доброте своей он не ударил ее и даже не наговорил сердитых слов, вроде того, чтобы она занималась шитьем. Он предложил изменить свой план. Здравый смысл подсказывал Джиллиан, что лучше и проще было бы отправиться в место поближе, предложенное первым.
– Нет, не уезжайте так далеко! – воскликнула она. – О, молю вас, милорд, не обращайте на меня внимания. В страхе за вас я могу наговорить разных глупостей, которые навлекут на вас еще большую опасность. Я хотела бы отозвать свою просьбу насчет крепостных. Пусть лучше они поголодают, чем с вами случится что-нибудь…
Огромная тяжесть свалилась с души Адама, и, больше, чем когда-либо желая поверить, что именно страх, а не стремление помочь делу Людовика руководил Джиллиан, он крепко прижал ее к себе и прервал ее причитания.
– Джиллиан, – мягко произнес он, – не говорите глупостей. Неужели вы не понимаете, что оскорбляете меня? Как со мной может что-нибудь случиться при набеге на какие-то фермы?
– Не может? – Глаза ее доверчиво поднялись к его лицу. – Правда?
Адам догадался, что этот предмет был совершенно не знаком Джиллиан. Поскольку ее никогда не заботило, что может случиться с людьми де Серей, она ничего не знала о набегах, войне и сражениях. С его губ готовы были сорваться еще более убедительные слова, но он не смог произнести их – слишком невинные, доверчивые глаза смотрели на него. Этой опасности он не предусмотрел – он не мог солгать Джиллиан. Адам пожал плечами.
– Будьте умницей, Джиллиан. Бог может поразить человека в любое время, в любом месте. Я не могу утверждать, что это невозможно. Я могу только сказать, что, если со мной что-нибудь случится, это будет почти чудо, – дрожащая улыбка Джиллиан непреодолимо влекла его к ее губам. Он еще раз коснулся их, но очень быстро. Он понимал, что их видно со стен. Страже полагалось смотреть в противоположную сторону, но людские глаза блуждают, особенно реагируя на голоса. – Не спорьте больше, – твердо добавил он. – Я сделаю то, что должен сделать. Идите в дом, вы дрожите от холода.
К вечеру его план был готов. Олберик, большая часть его отряда и кое-кто из людей Катберта останутся в Тарринге, запершись от всех. Адам возьмет Катберта с примерно равным числом его и своих людей. Олберик не слишком одобрял такой план. Он опасался даже малейшей возможности того, что Катберт повернет против его господина, хотя должен был признать, что воины Катберта вроде бы единодушно радовались и благодарили за то, что их приняли обратно на службу. Ничего подозрительного в их поведении не замечалось.
Ни в чем не провинились они и тогда, когда на следующий день Адам отправился с ними в поход. Катберт хорошо знал местность и очень старательно вел отряд через необитаемую территорию, чтобы никто раньше времени не узнал об их вылазке. Адаму очень повезло, что Катберт оказался честным человеком, поскольку, по правде говоря, он далеко не так, как следовало бы, остерегался предательства. Глаза его смотрели, куда показывал Катберт, но мысли оставались в Тарринге.
Часы перед отъездом оказались для Адама горько-сладкими. Сладкими они были потому, что общество Джиллиан в точности соответствовало его представлениям о том, какой должна быть супружеская жизнь. Горечь была порождением его неизбывных сомнений. Действительно ли абсолютное доверие Джиллиан тому, что он сказал ей, излечило ее страх или сам страх был одним лишь притворством? Действительно ли она испытывает любовь к нему или просто хочет освободиться от ненавистного Осберта? И если это любовь, как он должен обойтись с Осбертом? Что, если он никогда не найдет его? Что, если Людовик потерпел поражение, и Осберт бежал вместе с ним во Францию?
Момент расставания был сладок. Адам, пожиравший глазами прелестное лицо и тело в кресле напротив, вдруг с какой-то неловкостью осознал, что Джиллиан вовсе не его жена. Он жестом приказал отцу Полю, читавшему им вслух, остановиться и поднялся на ноги.
– Я должен лечь, святой отец, – сказал он, извиняясь, – мне рано отъезжать.
Джиллиан тоже встала, и в ответ на это движение священник захлопнул книгу и ушел.
– Адам… – сказала она.
Это было больше, чем его имя. Это было предложение себя. Но когда она говорила и протягивала руку, страх мерцал в ее глазах. Адам все понял. Джиллиан боялась, что если позволит ему уйти, то потеряет его навек. В порыве желания лицо его застыло, и он двинулся к ней. Он взял ее руку и поднес к своим губам. Почувствовав, как она дрожит, он понял, что взять ее значило бы закрепить в ней ее растущий страх, что он обманул ее и ему грозит опасность. Пока он будет в отъезде, она убедит себя, что с ним уже что-то случилось, и опять ее поглотит стихия страха. Не следовало допускать этого. Адам облизнул губы. Ему, конечно, нужна разрядка, и он завтра найдет какую-нибудь девушку…
– Я уеду, когда вы еще будете спать, – сказал он. Глаза Джиллиан наполнились слезами. Это означало, что он не разделит с ней постель. Иначе как бы она могла спать, когда он проснется? И все-таки она покачала головой.
– Когда бы вы ни отъезжали, я…
– Нет, – приказал Адам, – не спускайтесь вниз, даже если вам доведется проснуться. Я скоро вернусь – может быть, через три-четыре дня. Вам нет причины вскакивать в такую рань…
– Пожалуйста, милорд! Пожалуйста!
– Нет! – отрезал Адам.
– Я не буду плакать или мешать вам. Я…
– Нет. Идите сейчас же в свою спальню и послушайтесь меня!
Но она не послушалась его, и это было самым сладким из всего. Червячок сомнения в мозгу Адама уже выдвинул было идею, что Джиллиан хотела затащить его к себе в постель, чтобы отговорить нападать на ее друзей с помощью самого сильного средства, каким умеют убеждать женщины. Однако даже этот дьявольский червячок не мог объяснить, по какой причине женщина, дрожа от холода, стоит на коленях, беззвучно прячась за поворотом лестницы, только чтобы краем глаза взглянуть на него перед отъездом. Адам как раз повернул голову, чтобы бросить горячий взгляд в сторону женских покоев, когда Джиллиан высунулась из-за поворота. Она охнула от испуга и скрылась.
Сначала Адама поразил комизм ситуации, и он расхохотался, позабыв из-за смеха позвать Джиллиан. Но не успел еще его смех замереть, как он понял, что в своих собственных интересах должен сделать вид, что ничего не заметил. Открыто попустительствовать такому акту неповиновения значит заранее превратить любой свой приказ в будущем в шутку. Однако, что он еще мог сделать? Он не мог даже допустить мысли, чтобы наказать Джиллиан за непослушание в такой ситуации. Уже по дороге Адам даже начал корить себя за нечуткость, опасаясь, что женщина будет бояться его наказания по возвращении. Он чуть не повернул назад, говоря себе, что пусть уж лучше она будет непослушной, чем несчастной. Удержала его только нервозная убежденность, что если он сейчас приблизится к Джиллиан, чтобы утешить ее, то на этом не остановится.
Желание обладать Джиллиан вскоре так закипело в нем, что он подозвал Катберта к себе, намереваясь узнать, где найти поблизости деревенскую потаскушку. Как только он сформулировал свою мысль в голове, внезапное чувство отторжения охладило его до полного безразличия. Удивившись своей собственной реакции, Адам спросил вместо этого что-то насчет владельцев земель, которые им предстояло пересечь. Несомненно, он узнал бы много больше из ответа Катберта, если бы слушал повнимательнее, но его внимание слишком часто отвлекалось посторонними вещами – парой каштанов, которые командир отряда достал из седельной сумки, чтобы пожевать немного и которые имели тот же цвет, что и волосы Джиллиан, или журчанием ручья, которое напоминало ее сладостный смех.
К счастью, Адам был достаточно опытен, чтобы даже в полумертвом состоянии замечать все: и детали местности, и поведение солдат, так что тот факт, что добрая часть его мозга отвлекалась на личные дела, не влиял на эффективность исполнения плана атаки. Его маневр прекрасно оправдал себя, и они захватили большую добычу без единой царапины. Весело усмехаясь, Адам отправил плоды своей доблести по открытой дороге к Таррингу, где следы повозок и скота не вызвали бы никаких подозрений. Охрана из пятнадцати опытных воинов должна была охранять награбленное от случайных встречных. Когда добыча была отправлена, Адам отослал еще двадцать человек под командованием Катберта протоптать ложный след. Остальные остались наблюдать за фермой с различных точек до рассвета. После этого обнаружение налета было только делом времени. Адам отвел людей на безопасное расстояние по дальней тропе, расставил часовых следить за возможным приближением вражеского отряда, а остальным велел поесть и поспать, пока есть возможность.
В полдень вахта была сменена, а вскоре после того прибыл разведчик, со смехом доложивший Адаму, что его замысел оказался успешным. Утром ограбление обнаружили, и в замок Льюис спешно отправился гонец; позднее прибывший вооруженный отряд ушел на север по ложному следу, проложенному Катбертом. Адам потянулся и, зевая, кивнул. Тут в глазах его загорелась озорная мысль, и он отправил одного из бойцов разбудить и позвать Катберта.
– Ты не знаешь, кто владелец ближайшего к северу замка? – спросил Адам.
Катберт, задумавшись, почесал голову и зевнул.
– Совсем уж близко замков нет, милорд. Ближайший – Тонбридж, и я не знаю, кто им сейчас владеет.
Адам напряг извилины, но не мог вспомнить, был ли замок в Тонбридже сдан одному из французских приспешников Людовика или оставался по-прежнему в руках какого-нибудь английского барона, воюющего на стороне французов. Впрочем, если речь шла об англичанине, то нельзя было быть уверенным, оставался ли он еще приверженцем Людовика или, может быть, успел уже вернуться под знамена дома Плантагенетов. Было бы рискованно, решил Адам, втягивать в это дело одного из мятежных баронов, так как, если тот недавно восстановил связи с Генрихом, нападение на него могло бы поколебать его решимость.
Стыдно, подумал Адам, что он не знал гербов и знамен никого из французов. Воспользовавшись ими, он с удовольствием посеял бы недоверие и ропот среди сторонников Людовика, а заодно и набил себе карманы. И вдруг глаза Адама вспыхнули злобной радостью. Невдалеке, не более чем в десяти милях располагался Холфанд. Адам не был уверен, к какой партии принадлежит его хозяин, но знал, что этот человек не так давно занял денег у Фиц-Уолтера. Значит, у Фиц-Уолтера была какая-то связь с этим местом. Фиц-Уолтер и Арундель – очень шаткий и неуверенный союзник Людовика – всегда не любили друг друга. Если кто-то атакует владения Арунделя, оставив при этом улики, изобличающие связь с Фиц-Уолтером, выйдет неплохая заваруха. Широко ухмыляясь, Адам отдал нужные распоряжения. Герб Фиц-Уолтера состоял из золотой полосы между двумя красными шевронами – красное и золотое. Срочно разыскали красную и желтую ткани, которыми обвязали оружие и уздечки, а боевой клич их отныне был: «Данмоу! Данмоу!»
Перед самым заходом солнца Адам нацарапал письмо Джиллиан и отправил с одним из солдат, чтобы предупредить ее, что он, возможно, задержится дольше, чем первоначально собирался. «До меня дошло, что, потратив лишних два-три дня, я, возможно, сумею удвоить или утроить добычу. Не бойтесь за меня. Это новое дело не более опасно, чем то, что я планировал поначалу».
Адам обнаружил, что, когда не было необходимости смотреть ей в глаза, солгать Джиллиан оказалось совсем нетрудно, тем более что эта ложь предназначалась для успокоения ее души, то есть во благо. Если бы он мог видеть ее лицо, когда отец Поль прочитал ей это короткое послание, он понял бы, что, если легко солгать, то так же легко не поверить. Она изо всех сил старалась скрыть свой ужас от священника и прислуги и преуспела в этом в основном благодаря тому, что никто не видел особых причин для беспокойства. Только в мозгу Джиллиан, терзаемом чувством вины за непослушание, за похоть, за другие нераспознаваемые прегрешения, на которых строилось ее счастье, могла родиться убежденность, что он испытал такое отвращение к ее поведению, что решил пренебречь всеми возможными доходами, которые мог получить от Тарринга, лишь бы избавиться от нее.
Прибытие каравана с добычей, награбленной Адамом в его первом приключении, вроде бы лишило смысла ее страха, но отнюдь не уменьшило его. Любовь подчиняется только своей странной логике. Адам был потерян для нее, и все, что у нее от него осталось, – это письмо. А раз так, она должна знать его содержание не только ушами, но и глазами. Джиллиан отправилась к отцу Полю и попросила научить ее читать. Он посмотрел на нее, как на сумасшедшую, но что-то в ее твердо сжатых губах подсказало ему, что спорить – значило бы потерять недавно обжитое местечко. И все же подобное желание странно, очень странно для женщины. Отцу Полю не очень нравилась идея, чтобы какая-нибудь мирянка постигала таинство чтения и письма. Что будет с подобными ему людьми, которые проводили всю жизнь в учении, если все научатся читать, писать и вести счета?
Тем не менее, он выписал буквы и комбинации букв и показал Джиллиан, каким образом черные значки соответствуют звукам речи. Хотя он непрестанно приговаривал, что эта тайна – не для женщин и даже не для мужчин, которые не посвятили себя Богу, поскольку слишком глубока для их мелких мозгов, Джиллиан была настойчива. Жгучая необходимость в сочетании с проницательным умом сделали обучение, даже имевшее форму откровенного расхолаживания, возможным. К концу дня Джиллиан выучила алфавит, и комбинации гласных и согласных прочно осели в ее памяти. Вернувшись вечером в спальню, она извлекла из ящика письмо Адама и погрузилась в него.
Сначала Джиллиан никак не могла найти связи между тем, чему ее научили, и каракулями, написанными Адамом. Потом она нашла одно знакомое слово – свое имя. Никогда в жизни она не испытывала такого торжества, победы, обогатившей ее. Джиллиан. Это она, она сама! Письмо было ее, потому что имя было ее. Никто не сможет отнять то, на чем написано ее имя.
Потом ей пришло в голову, что есть и другие бумаги с ее именем, например, в брачном договоре с Гилбертом, который сделал ее наследницей, тоже было ее имя. Впервые Джиллиан почувствовала, узнала, что земли были ее. Она вспомнила также, что люди, приносившие присягу, произносили ее имя, клялись ее именем. Глаза ее засияли, губы решительно сжались – Джиллиан сказала себе, что завтра же просмотрит все пергаменты, касающиеся земель, и выберет те, на которых есть ее имя. Когда она сможет, она прочитает их и поймет, о чем там говорится.
Успех порождает успех. Она снова принялась изучать письмо. Нельзя сказать, что она читала его, но узнавала немало букв, а порой и целые слова, чтобы понять, что священник лгал. Тайна чтения и письма оказалась не такой уж и сложной. Если она выучила столько за один день, то ясно, что все это не займет у нее много лет. Прижав свою победу к груди, Джиллиан затем сунула письмо под подушку и легла.
В ту минуту, когда глаза ее закрылись, мужчина, который заполнял все ее мысли и сны, понял, что он сам и его люди попали в весьма трудную ситуацию. Накануне вечером Адам провел отряд севернее замка Льюиса, аккуратно держась к югу от фермы, которую они разграбили. Это был рискованный маневр, так как им могли встретиться небольшие отряды, высланные на поиски налетчиков; однако они успешно достигли своей цели и спрятались в лесу севернее Хоршема, чтобы поспать и отдохнуть денек. Вскоре после наступления сумерек они двинулись на юг и напали на ферму, расположенную севернее замка Неп.
На этот раз они не пытались скрываться. Они орали во все горло, поджигая все подряд и взяв только небольшое количество сушеных и копченых продуктов, которые могли легко погрузить на лошадей и поспешно увезти с собой. Не останавливаясь, оставляя за собой огонь и разрушения и вопя: «Данмоу! Данмоу!», чтобы не терять друг друга из вида, они продолжали двигаться на юго-восток, сея панику. Пройдя за ночь еще двадцать миль, обогнув по пути замок Эмберли, перед самым рассветом они напали на город Арундель. Здесь, где они и намеревались главным образом навести страх и смуту, произошел неожиданный случай – счастливый или несчастный, пока нельзя было сказать, это зависело от конечного результата. Они наткнулись на торговый склад, полный провианта, заготовленного на случай войны или осады. Вероятно, все это было доставлено совсем недавно и предназначалось для замка Арунделя.
Адам понимал опасность задуманного, но устоять не смог. Воинов отправили доставить всех лошадей, каких можно было найти в округе. Когда это было исполнено, лошадей нагрузили и отправили на восток в сопровождении нескольких воинов, а сам Адам остался с небольшим отрядом закреплять свой успех.
11
Джиллиан лежала в постели, но не спала. Она упрекала себя за безрассудство. Олберик нимало не беспокоился за своего хозяина, и Джиллиан не могла счесть его беззаботность безразличием. За эти шесть дней она хорошо узнала Олберика. Их отношения укрепились на другой день после первого урока чтения Джиллиан. Искренняя в своей решимости, она сидела в комнате, отведенной под рабочий кабинет для ведения счетов, и просматривала документы под хмурым и неодобрительным взглядом отца Поля. На Олберика же это произвело очень благоприятное впечатление. Немногие женщины решаются или способны связываться со счетами своих поместий или пренебрегать мнением своих священников.
Он решил представить на суд Джиллиан небольшой вопрос, касавшийся дисциплины в гарнизоне. Она выслушала его с изумленным и, как ему показалось, удрученным лицом. Он был несколько разочарован, поскольку, сам будучи человеком подчиненным, хотел, чтобы его мнение было поддержано кем-нибудь из власть имущих. Джиллиан так же ясно прочитала выражение его лица, как и он ее. Он сообщит Адаму, подумала она, и Адам решит, что она не способна самостоятельно управляться с людьми и, значит, недостойна его.
– Но, Олберик, – возразила она, стараясь придать голосу спокойствие, – я не думаю, что имею право наказывать людей сэра Адама. Я…
– Это не его люди, миледи, – уточнил Олберик. – В этом случае я знал бы, как распорядился бы мой господин. Это люди из тех, что вернулись с Катбертом.
– Вот как! – лицо Джиллиан прояснилось. Однако она не имела ни малейшего представления, каким должно быть подходящее случаю наказание. – Что ж, проучите их точно так же, как вы поступили бы со своими людьми. Было бы неблагоразумно обращаться с ними по-разному. Скажите мне, что приказал бы в таком случае сэр Адам, и я прикажу то же самое.
Олберик вздохнул с удовольствием и облегчением. Госпожа была столь же рассудительна, сколь красива, и обладала нужным тактом в обращении с воинами. Он остался также доволен тем, как, узнав, что господин присудил бы десять ударов бичом, она сошла вниз вместе с ним выслушала обстоятельства дела, с большой гордостью выговорила провинившимся, распорядилась о наказании и неподвижно наблюдала, как оно приводилось в исполнение. Точнее было бы сказать, что Джиллиан застыла. Она была поражена снисходительностью Адама, привыкнув в замке Саэра к гораздо более суровым приговорам за куда меньшие проступки. Ее последний поступок, однако, окончательно укрепил хорошее мнение о ней Олберика и усилил преданность воинов. Наблюдая с абсолютным спокойствием за поркой, Джиллиан отправила слугу за водой, тряпками и коробкой с мазями и своими собственными руками перевязала истерзанные тела стонавших осужденных.
Отныне Олберик приходил к Джиллиан со всеми своими сомнениями. В деревне пропал ребенок. Следует ли ему послать людей на его поиски? Ведь, с одной стороны, Адам строго приказал ему держать замок взаперти от возможных нападений. С другой стороны, он был уверен, что Адам обязательно организовал бы поиски. Джиллиан сразу же бросилась расспрашивать плачущую мамашу. Мальчик был маленький, он не мог уйти далеко. Пусть воины отправляются немедленно, приказала Джиллиан, но в полном вооружении, и один или двое из них должны осматриваться и предупредить всех, если покажется враг. Поскольку Олберик сам думал распорядиться именно так, но боялся принять на себя ответственность, Джиллиан стала для него теперь главным авторитетом, не считая Адама.
К счастью, ребенок был найден живым и невредимым. Еще большее значение значительно для будущей жизни Тарринга имело то, что дисциплинированное поведение солдат, отправленных Олбериком на розыски, пробудило в населении города надежду, что их адская жизнь отошла в прошлое. Невилль, может, и не был идеальным хозяином, но его требования были вполне обычными, и, если даже случалось, что люди из замка насиловали женщину или вольготно распоряжались тем, что им не принадлежало, замок, в общем-то, мог рассчитывать на помощь в случае необходимости. Когда хозяином здесь стал Саэр, всякое появление вооруженного воина стало катастрофой. Против горожан Саэр использовал только свои французские отряды, поскольку у них не было здесь дружеских или родственных связей. Они заставляли горожан исполнять самые возмутительные требования. А совершенно безнаказанные насилие и грабежи, которыми это сопровождалось, копили обиду за обидой.
Джиллиан начинала нравиться власть. Столько времени пробыв лишь жертвой, она находила удовольствие в том, чтобы распоряжаться. Свойственные ей справедливость и щедрость были чудом, которое не могло долго оставаться тайной. Слава об этом вышла за пределы города, и скоро в замок потянулись и другие молящие о помощи или возмещении убытков. Дни Джиллиан оказались настолько заполнены, что у нее не оставалось времени бояться за Адама, и к ночи она так уставала, что ей казалось, будто у нее не оставалось энергии даже для снов. Тем не менее, по прошествии пяти дней Джиллиан спросила Олберика, не следует ли ей к возвращению Адама приготовить приличествующий обед. Тот удивленно посмотрел на нее и улыбнулся.
– Не считайте дни, миледи. Вы увидите господина только тогда, когда увидите. Если у него появился шанс доставить побольше неприятностей людям Людовика, он не упустит его.
Джиллиан побледнела.
– Сэр Адам ничего не говорил мне об этом. Он сказал только, что нападет на одну-две фермы…
– Миледи, пожалуйста, не терзайте себя из-за непоседливости господина, – принялся утешать ее Олберик, очень довольный тем, как сильно она беспокоится. – Несмотря на свою молодость, он великолепно разбирается в военных вопросах.
– В военных? – выдохнула Джиллиан, побледнев еще больше.
– Нет, нет, – поспешно произнес Олберик, – войны в тех краях нет. Я только имел в виду, что он без нужды не станет подвергать людей опасности. Это фальшивое уверение успокоило Джиллиан насчет безопасности Адама, но интонация Олберика, который нашел забавным, что она ждет возвращения Адама так скоро, породила в ней новое беспокойство. Может быть, Адам поступает с женщиной по принципу: с глаз долой – из сердца вон? Этой ночью ей снился сон – не страшный, любовный, и она, проснувшись, зарыдала от разочарования. К счастью, следующий день опять оказался полон забот. В гавани южнее Тарринга пришвартовался французский корабль, команда которого не знала о происшедших изменениях. Репутация Джиллиан как доброй хозяйки достигла уже и ушей портовых рабочих, и оттуда в замок спешно направился гонец предупредить ее об этом происшествии. Олберик снова оказался раздираем противоречивыми желаниями. Адам не упустил бы такую добычу из рук, но лишить замок защитников было опасно.
Когда Олберик обратился с этим вопросом к Джиллиан, она приказала захватить корабль, если это можно сделать достаточно быстро. Удержать замок в случае появления врагов за те несколько часов, что Олберик будет отсутствовать, сумеет и небольшая кучка воинов. Нападение оказалось успешным, а добыча превзошла все ожидания. На борту судна имелось вино, тюки тонкого шелка и парчи, предназначавшиеся хозяину Льюиса. Среди прочего была захвачена даже шкатулка с ожерельями, браслетами и перстнями. Все это, конечно, хорошо, но порождало и новые проблемы. Что делать с командой? Что делать с самим судном? Если ожидаемый груз не будет доставлен в условленное время, не пошлет ли лорд Льюиса людей на его поиски? А если узнает правду, не прикажет ли атаковать Тарринг?
Когда судно было разгружено, и те, кто дал знать в замок, получили вознаграждение подобающей долей, груз был доставлен в Тарринг, а капитан и команда помещены в камеру на нижнем уровне главной башни. Потом на судно были назначены новый капитан и матросы с приказом отвести корабль в гавань Роузлинда, где его должны спрятать или, замаскировав, использовать по назначению. Горожан научили, что говорить, если их будут спрашивать. Покончив со всеми делами, Джиллиан обнаружила, что пропустила ужин, но она так устала, что это ее уже не интересовало. Она нырнула в постель, уверенная, что уснет, как только закроет глаза. Однако вместо этого она вдруг вспомнила, что прошло уже семь дней, а Адама все еще нет.
Сон как рукой сняло. Страх пронзил ее, хоть и не так сильно. Олберик не волновался, и Джиллиан сама понимала, что ее страхи бессмысленны теперь, когда она столь многому научилась. Но где же может быть Адам? Чем он занимается? Олберик сказал, что Адам был бы рад воспользоваться любой возможностью навредить людям Людовика. Означало ли это, что он может попытаться захватить замок? Нет, глупости! Джиллиан теперь лучше разбиралась в таких делах. Замок нельзя атаковать, не имея хотя бы сотни людей. Но она ничего другого не могла придумать, что могло бы занять столько дней, разве только… У Адама должна быть женщина, много женщин. Джиллиан знала от служанок, что он со времени своего появления в Тарринге спит только один. Может быть, на время своего похода он захватил с собой какую-нибудь проститутку? Но нет, такой человек, как Адам, не может удовлетвориться подобными грязными тварями!
Значит, так и есть! Не удивительно, что Олберик забавлялся, видя ее беспокойство, и сам не волновался. Адам уехал к своей женщине. Естественно, он не может довольствоваться несколькими поспешными часами. Несомненно, ему понадобится несколько дней, чтобы компенсировать долгое воздержание. Джиллиан стиснула зубы и пожелала всяческих уродливых и отвратительных болезней, какие только существуют, женщине, кто бы она ни была, которую Адам сейчас, наверное, сжимал в своих объятиях. Затем ярость сменилась завистью, когда она представила его большое красивое тело в своей постели, воображая, как она будит его поцелуями, и он откликается. Она заплакала от угрызений совести, что отпустила его из Тарринга неудовлетворенным и созревшим для того, чтобы наброситься на любую женщину. Если она, так или иначе, никогда не сможет стать его женой, зачем она была такой дурой, отказывая ему? Теперь он вернется сытым и безразличным, и его мысли и глаза будут наполнены той, другой женщиной.
Как она могла быть такой дурой?! Ведь наверняка она могла что-то сделать. Каким-то образом она должна вернуть его себе. Самое главное: что сказать Адаму, как только он вернется, свежий после объятий какой-то изысканной шлюхи, опытной в любовном искусстве, одетой и украшенной по последней моде? Джиллиан была уверена, что Адам находил ее привлекательной, но в то же время испытывал голод по любой женщине. Теперь ей придется затмить его воспоминания об элегантной леди. Как же она может сделать это, имея всего два-три простеньких платья из самой обыкновенной ткани и не обладая никакими украшениями, если не считать креста из морских ракушек? Не успела она задать себе этот вопрос, как вспомнила о грузе с французского судна. Недолгая борьба с собственной совестью – Джиллиан полагала, что вся добыча должна пойти в уплату долга Тарринга Адаму, – закончилась, когда она вдруг представила, что Адам может преподнести эти прелестные ткани в подарок своей любовнице. Она представила, как раздражение, которое испытает Адам, узнав, на что пошла ткань, сменится восхищением, когда он увидит Джиллиан в удивительных платьях, которые она себе сошьет.
Воображение часто далеко уводит от реальности, но редко оно бывает так далеко от правды, как в эту ночь.
Этой ночью отряд Адама вынужден был ввязаться в бой. Если бы встреченные ими люди с копьями были рыцарями, не миновать бы Адаму смерти. Но это были простые солдаты, поэтому, даже имея численное превосходство, они не могли стать препятствием для Адама и его людей. Однако бой все же выдался жарким, а полученная Адамом рана – серьезной.
Он подумал, что неплохо было бы свернуть в Кемп – его замок находился почти рядом. Можно было даже задержаться в Кемпе, подлечить рану, но Адам не захотел делать этого. Он отправил сэру Роберту сообщение, объясняющее его действия, и направился прямиком в Тарринг. Он думал лишь о Джиллиан и о том, что ее уход за ним будет куда приятнее, чем лечение цирюльника в замке. Поскольку рана сама по себе его нисколько не беспокоила, хотя, на удивление, сильно кровоточила, он не видел причины, почему бы не извлечь из нее немного удовольствия.
12
За время отсутствия Адама произошло гораздо больше событий, чем он мог ожидать. Его отряд окончательно оторвался от погони и благополучно прибыл в Тарринг, сохранив три четверти с таким трудом доставшейся добычи. Джиллиан только позавтракала и занималась тем, что разбирала доставленные с французского судна товары, выбирая материал для платья и бормоча проклятия на голову женщины, отнявшей у нее Адама, когда в комнату ворвался слуга и доложил, что едет хозяин. На мгновение Джиллиан будто парализовало от радости и облегчения. Очнувшись, она побежала переодеваться. Никогда больше она не позволит себе показываться перед Адамом в одежде, больше подходящей служанке, чем госпоже. Джиллиан не только ревновала, она уже начала осознавать собственную значительность.
Однако любовь в Джиллиан оказалась сильнее гордости. Хотя она уговаривала себя, что ей следует с достоинством дождаться Адама в зале, эта попытка дисциплинировать себя была безуспешной. Влекомая какой-то неудержимой силой, она чуть ли не прыжками пересекла зал и спустилась во двор в тот самый момент, когда Адам соскочил с седла. Увидев его, она забыла все, о чем столько передумала, и бросилась вперед обнять его, а он встретил ее такой силы толчком, что она отскочила футов на пять и, едва не упав, оказалась в крепких руках подоспевшего конюха.
Джиллиан вскрикнула и, вырвавшись, бросилась назад, не смея оглянуться. Она слышала за спиной какие-то звуки и чуть не умерла от стыда. Адам смеялся! Сильнее ошибиться было нельзя. Адам скорее выругался бы, если бы у него не перехватило дыхание. Он изо всех сил вцепился в поводья жеребца, чтобы тот не убил кого-нибудь, и от чрезмерных усилий из его горла вырвался нечленораздельный звук. По несчастной случайности Джиллиан приблизилась именно в тот момент, когда Адам соскочил с седла, что включило все защитные инстинкты животного. Адам едва успел оттолкнуть Джиллиан в сторону, не дав боевому коню разделаться с возникшей на его пути помехой.
Он был в очень невыгодном положении, так как, спрыгивая на землю, ослабил натяжение поводьев в левой руке. Жеребец устал, а прислуга достаточно хорошо знала его крутой нрав и приближалась к нему только по сигналу Адама. Таким образом, Адам был не готов к внезапному выпаду лошади. Теперь он сам оказался в опасности – не то чтобы конь, который знал его запах, мог умышленно наброситься и на него тоже, но Адам мог пострадать случайно от его копыт, которыми тот гневно брыкался во все стороны. Он мог, конечно, отпустить жеребца совсем, но тот тогда начнет носиться по двору и наверняка нанесет увечья многим, прежде чем его поймают и усмирят.
Прошли страшные пятнадцать минут, пока Адам, повиснув на поводьях, накручивал их на руку, укорачивая их и притягивая голову жеребца к себе. Периодически он хватался за уздечку правой рукой, мыча от боли в боку, где, он чувствовал, что-то рвалось, и затем разлившееся тепло подсказало ему, что открылась рана. Наконец, благодаря в равной мере везению и умению, ему удалось ухватиться рукой за губу коня и притянуть его голову к себе, чтобы он не мог вставать на дыбы. Конюхи, которые с ужасом беспомощно наблюдали за всем этим со стороны, тут же бросились вперед и навалились общей массой. Затаив дыхание, Адам принялся гладить коня, ласково разговаривая с ним, пока, наконец, животное не успокоилось в достаточной мере, чтобы можно было ослабить подпругу и снять седло.
На этом происшествие закончилось. Жеребец, носящий имя Гнев, успокоился совершенно, но теперь гнев охватил самого Адама.
– Идиотка! – завопил он, устремляясь в башню. Его нисколько не успокоило то, что нигде на главном этаже он не нашел Джиллиан, и никто не вызвался помочь ему снять доспехи. Джиллиан сказала служанкам, что берет эту работу на себя, и никто из прислуги не мог понять, что случилось.
– Джиллиан! – заорал Адам, сорвав с себя меховой плащ и в ярости швырнув его на скамью. – Где твоя хозяйка? – рявкнул он затем на съежившуюся служанку.
Естественно, та в ответ только испуганно трясла головой. Никто из прислуги не видел прежде Адама в таком состоянии, и зал пустел, как по волшебству, словно магия делала только что бывших здесь людей невидимыми.
– Кто-нибудь, приведите ее ко мне! – крикнул он. – Если вы заставите меня ждать, я взыщу штраф с каждого из вас за каждую минуту.
Девушка упорхнула. Все остальные исчезли тоже, даже самые храбрые, которые до сих пор мешкали, надеясь, что гроза быстро пройдет. Повернувшись, чтобы попросить кого-нибудь подать вина, Адам обнаружил, что остался совсем один. Никогда такое не случалось с ним прежде. Его слуги и слуги его матери были привычны к вспышкам гнева, и, хотя им порой доводилось прижиматься поближе к стенам и исполнять свою работу как можно бесшумно и незаметно, они никогда не убегали. Они знали: самое худшее, что может обрушиться на них, это пощечина или грубое слово.
Как бы ни жилось слугам при Невилле, полгода пребывания в замке Саэра нагнали на них настоящий страх. Мужчин и женщин калечили, пытали и убивали только из-за того, что у хозяина было плохое настроение. Теперь все решили, что прежний кошмар возвращается. Кто-то должен был пострадать, но каждый надеялся, что, пока настанет его или ее очередь, под горячую руку попадется кто-нибудь другой, и гнев господина поостынет.
Когда в ее комнату влетела бледная и трясущаяся служанка, сообщившая, заикаясь, о повелении и угрозах хозяина, Джиллиан поднялась со скамьи и направилась с лицом и походкой лунатика к лестнице, по которой спустилась в зал.
– Что происходит с вами и вашей прислугой в этом несчастном доме? – воскликнул Адам, как только увидел ее.
– Они боятся, – со спокойствием отчаяния ответила Джиллиан.
– Боятся чего? – взревел Адам. – Я научу их бояться, если еще раз вернусь после недельного похода и не найду ни малейшего гостеприимства. Неужели никто не может помочь мне раздеться? Неужели я должен ходить голодный и грязный?
– Чего вы желаете в первую очередь, милорд, раздеться или поесть? – спросила Джиллиан, гадая, не прибьет ли он ее до смерти, когда она подойдет к нему на расстояние вытянутой руки.
– О Боже, да снимите же с меня эти проклятые доспехи, – сказал Адам, все еще раздраженно, но уже более-менее нормальным голосом. – Я пробыл в них целую неделю и скоро сгнию в собственном поту.
Как бы ни безразличен был дух к самой худшей судьбе, плоть инстинктивно бежит от нее. Джиллиан, едва волоча ноги, приближалась к Адаму, и, когда он заговорил о пище, надежда пробудилась в ней. Если он отправит ее накрывать на стол, она еще может избежать наказания. Требование раздеть его убило в ней эту надежду, и теперь Джиллиан уже не понимала, что он говорит, хотя и слышала какие-то слова. В безнадежности Джиллиан захотелось поскорее избавиться от своей муки. Она ускорила шаг, и в этот момент Адам повернулся к ней лицом. В глаза ей сразу бросилось влажное пятно свежей крови.
– Милорд, – прошептала она, – вы ранены… Ярость снова охватила Адама.
– Это чудо, что я не умер, и половина жителей замка вместе со мной, – отрезал он с побагровевшим лицом. – Если я когда и видел большую идиотку, чем вы, то припомнить не могу. Разве вы не знаете, что нельзя подбегать к жеребцу спереди?
Ни слова эти, ни тон не произвели на Джиллиан никакого впечатления. Она забыла обиду и боль. Все потонуло в страхе за Адама.
– Дайте мне посмотреть! – запричитала она. Утихомиренный реакцией Джиллиан, Адам сказал:
– Ничего страшного. Укол. Только я не пойму, почему так кровоточит.
Джиллиан отстегнула шлем и бросила на пол. Адам поморщился.
– Осторожнее, – начал, было, он, но Джиллиан уже расстегивала завязки капюшона, а затем нагнулась, чтобы задрать кольчугу.
– Сядьте, – приказала она, пододвигая ногой скамью. Адам повиновался. Ярость его улетучилась, и вместе с ней его покинули все силы; он почувствовал себя изможденным, к обычной усталости добавилась еще и потеря крови. Джиллиан стащила ему через голову кольчугу и бесцеремонно швырнула ее на пол.
– Джиллиан! – возмутился Адам.
– Я сделала вам больно? – воскликнула она.
– Нет, но сначала вы швырнули шлем, а теперь – кольчугу. Таким людям, как я, кольчуги дешево не даются. Кроме того, она принадлежала моему отцу и… – но Джиллиан не слушала. Она расстегивала ему тунику. Адам перехватил ее проворные руки. – Джиллиан, – усмехнулся он, – вы собираетесь раздеть меня прямо здесь? Холодно и… не слишком-то прилично разгуливать голым по залу.
Джиллиан силилась выдернуть руки, повторяя:
– Дайте мне осмотреть вашу рану. Дайте осмотреть. Было совершенно ясно, что любовь заставляла ее видеть его рану словно в увеличительном стекле, и Адама наполнила нежность при мысли, что ее страсть к нему способна настолько затмить здравомыслие. Он взял обе ее руки одной ладонью, притянул девушку к себе и, усмехаясь ее нелепым страхам, поцеловал. Джиллиан застыла. Смех в сочетании с поцелуем пронзил ее, как нож. Сила рук Адама и то, как крепко он прижал ее к себе, говорили сами за себя. Он был ранен, да, но не так уж серьезно. Испытывая головокружение от стыда, Джиллиан оторвалась от его губ и взмолилась:
– Пустите меня. Адаму показалось, что он понял. Сейчас действительно не время и не место.
– Ладно, – уступил он, – но только если вы будете поумнее. А то я тоже могу поглупеть. Даже если целоваться в эту минуту – не самое умное, я предпочту заняться именно этим, чем предоставлять себя в качестве манекена для обучения зашиванию ран.
Он был такой сердитый, но этот голос опять был голосом ее грез, низкий, ласковый рокот, мягкий, задушевный и страстный. В первый раз после его приезда Джиллиан осмелилась посмотреть ему в глаза. Выражение их крайне смутило ее, так как не было там ни высокомерия, ни безразличия. Напротив, они явно светились желанием. Однако, когда она выбежала встретить его, он оттолкнул ее и посмеялся над ней. Почему? Вот мужчины! Джиллиан вздрогнула и потупилась. Адам отпустил ее. Она на мгновение закрыла лицо руками, а потом вновь подняла голову.
– Мы вас не ждали, милорд, – сказала она. – Комната не согрета и не подготовлена для вас. Может быть, вы подниметесь в мою спальню, где разожжен камин? Вы сможете дойти туда?
Адам улыбнулся.
– Если вы позволите мне опереться на вас, то мне не придется ползти по ступенькам.
Он был рад. Приглашение в женские покои казалось ему многозначительным событием. Адаму не могло прийти в голову, что де Серей не удостаивали своих женщин правом уединяться. В доме его матери без особой причины наверх не поднимался ни один мужчина, кроме Иэна. Таким образом, по мнению Адама, такое приглашение могло только означать, что ее желание возобладало над страхом. Ему такое отношение к мужчине, который вернулся раненым, показалось вполне естественным. Продолжая усмехаться тому, что Джиллиан своей безалаберностью вынудила его меряться силой с обезумевшим жеребцом, а потом спрашивает, достаточно ли он силен, чтобы подняться по лестнице, он обнял ее за талию. Она сделала то же самое, крепко ухватившись за его бедро и подставив плечо ему под мышку, чтобы поддержать его. Адам наклонил голову и поцеловал свою помощницу в платок на голове. Он и не подозревал, что Джиллиан восприняла его шутку насчет того, что ему нужна помощь, всерьез, и, не видя ее лица, предположил, что она тесно прижалась к нему в ответной страсти.
Для Джиллиан то, что она предложила ему свою спальню, не означало ничего иного, как заботу об удобствах. Если бы Саэру или Осберту захотелось тепла, и они обнаружили, что в ее комнате разожжен огонь, а она не упомянула об этом, она была бы за это избита. Джиллиан совершенно не вкладывала какого-то другого смысла в свои слова. Ее мысли были полностью заняты тем, что Адам не переставал смеяться над ней. Она задыхалась от горя. Лучше бы он избил ее, чем так откровенно демонстрировать свое презрение. Однако он не выглядел высокомерным и не говорил жестоких слов, он только целовал ее и смеялся.
Служанки, заслышав шаги, сбились в кучу, вцепившись друг в дружку, и дрожали от страха. Но, увидев хозяйку в объятиях господина и жизнерадостную улыбку на его лице, они быстро пришли в себя и, когда Джиллиан велела одной принести воды, другой – ее ящичек с целебными мазями, а третьей – поискать чистые тряпки для перевязки, разнесли по всему дому весть, что хозяин теперь доволен. Джиллиан ввела Адама в свою комнату и, когда они приблизились к скамье, отпустила его. Адам, однако, не захотел так легко расстаться с ней и развернул к себе лицом.
– Нет! – тихо вскрикнула Джиллиан, отводя голову от потянувшихся к ней губ.
– Почему же? – жалобно спросил он, но уже сам понял, почему.
Она собиралась заняться лечением, и в любой момент могли войти служанки. Джиллиан сообразительнее его, со вздохом признал он и позволил усадить себя на скамью. Прежде чем он успел додумать свою мысль, Джиллиан уже была возле него, держа в руке деревянный кубок. Адам снова удовлетворенно вздохнул, когда она молча протянула ему подогретое, приправленное пряностями вино. Он даже не смел взглянуть на нее. Второй такой совершенной женщины никогда не существовало. Она была безукоризненна в своей красоте, она не ворчала и не впадала в ярость, как его мать, она выказывала свою любовь откровеннее, чем его сдержанная сестра, по уму она ничем не уступала ни одной из этих милых сварливых женщин, она даже понимала, когда мужчину нужно обслужить в молчании.
Когда он, наконец, поднял голову, чтобы поблагодарить ее, она уже отвернулась, чтобы взять у служанки шкатулку с мазями и порошками. Адам поморщился и закрыл глаза. Он не знал, что его ждет, но придется это перетерпеть, и чем раньше мучение начнется, тем скорее кончится. Он услышал, как Джиллиан встала над ним, и сказал:
– Делайте все, что нужно.
Руки коснулись его туники и потянули ее вверх, но вместе с нею задралась рубашка, и Адам застонал от боли. И верхняя, и нижняя ткань крепко присохли к ране. Натяжение сразу же ослабло.
– Не бойтесь, тяните. Я знаю, что это должно быть сделано. Я не буду злиться, – это уверение отнюдь не было лишним: обычное дело для мужчины ударить того, кто лечит его, если ему сделали больно.
– Боюсь, что от этого будет больше вреда, – сказала Джиллиан. – Насколько я понимаю, кожа оторвана от мяса, и тянуть – значило бы отрывать ее еще больше.
– Так вот почему она так кровоточила, – заметил Адам, удовлетворенным тоном и открыл глаза. – Я знал, что копье едва коснулось меня, и никак не мог понять, откуда столько крови.
– Вам все еще холодно? – спросила Джиллиан. – Если вы согласитесь помокнуть в ванне, ткань скоро отстанет.
Странно так легко говорить о таких обычных вещах, думала она. Кто бы мог поверить, что это тот самый человек, который так высокомерно оттолкнул ее, когда она осмелилась приблизиться к нему в присутствии воинов? Почему он теперь вдруг стал таким веселым и терпеливым, если она недостойна даже того, чтобы он удержался от насмешек над ней на виду у простых солдат? Она услышала, как он с удовольствием согласился принять ванну, посмеявшись над тем, что она ему так необходима. Она ответила что-то ради приличия и поспешила распорядиться, чтобы доставили ванну и воду. Адам посмотрел ей вслед и улыбнулся. Она была чертовски умной женщиной, куда сообразительнее его. Она добьется всех своих целей одним ударом – промоет его рану, разденет его и сделает ароматно пахнущим любовником, и все это без малейшего намека на нескромность.
Когда Джиллиан вернулась в сопровождении группы слуг, которые тащили ванну и ведра с горячей и холодной водой, Адам подмигнул ей. Когда она встала на колени, чтобы снять с него обувь, он усмехнулся. Стаскивая с него штаны, она смотрела в сторону, и Адам рассмеялся вслух. Смех его прерывался лишь охами от боли, пока она мыла его, отрывала размокшую ткань от раны и пришивала на место задравшийся треугольник кожи. Джиллиан почти не разговаривала, даже когда Адам задавал ей свои полные лукавства вопросы, и не смотрела на него, но щеки ее горели ярким пламенем. Это развеселило Адама еще больше. Вот же ведьма, она знала, что разоблачена. Все это милое хитроумие радовало и забавляло его.
Точно по подсказке, покончив с раной, Джиллиан спросила:
– Может быть, вы ляжете в кровать и отдохнете немного, милорд? Постель для вас подогрета и готова.
Адам чуть не задохнулся. Джиллиан точно знала, чего хотела, и избрала самую прямую дорогу, чтобы добиться этого. Он перед этим гадал, каким образом средь бела дня она затащит его из ванны в постель, но до такой простой уловки, как напрямую спросить, не хочет ли он отдохнуть, не додумался.
– Пожалуй, я отдохну немного, – ответил он хрипло и очень задумчиво, не давая обойти себя в осторожности и проницательности, – если вы поможете мне добраться до постели.
Джиллиан с готовностью выступила вперед, хотя была абсолютно уверена, что, когда Адам навалится на нее своей массой, она непременно упадет. Она находилась в такой тревоге и замешательстве, что тело ее начинало поддаваться душевным волнениям. Ей было ясно, что она выдала себя, выдала тот факт, что ее вожделение победило и гордость, и стыд. С той секунды, когда Адам согласился принять ванну, лихорадка желания разбушевалась в ней с такой силой, что плоть ее зудела, а грудь налилась, словно Адам уже сжимал ее.
Когда она предложила отмочить его рану, у нее и в мыслях не было ничего, кроме желания по возможности избавить Адама от мучительной боли. Однако, выйдя распорядиться насчет ванны, она поняла, что не сможет держать его в воде одетым в рубашку и тунику. Ткань промокнет и остынет. Придется разрезать его одежду, оставив лишь присохший к ране кусок. С этого и пошло. Вид обнаженного Адама распалил в ней огонь. Она подавляла свое желание, отрицала его, но Адам все сразу понял. Подмигнув ей, он показал, что видит насквозь ее похотливость, чувствует, как растет в ней жар, знает, что каждый раз, когда она прикасается к нему, снимая с него обувь, подвязки, через ее тело пробегают волны желания. Как он смеялся, когда она отвернулась от его налившейся кровью плоти, но даже, невзирая на этот смех, звеневший в ее ушах, она едва удерживалась, чтобы не наброситься на него.
Как он мог так жестоко смеяться? Ясно, что она его не волновала, но он был источником ее желания. Должен же он знать, что тело – такая вещь, которой не прикажешь. Зашив рану Адама, она отошла в дальний угол комнаты. Она собиралась вообще уйти, но обнаружила, что не может заставить себя покинуть комнату. Притворившись, что занята поисками одежды, она попыталась восстановить контроль, над своими чувствами, но вместо этого поняла, что больше не выдержит прикосновения к его голому телу. Поэтому она сказала первое, что пришло в голову, чтобы отсрочить момент, когда придется одевать его. Если только Адам ляжет и поспит час-другой, может быть, за это время она сумеет справиться со сжигавшим ее желанием. Две минуты, сказала она себе, подходя к нему, чтобы помочь дойти до кровати. Если она сумеет выдержать две минуты, он уляжется, и она освободится от этого наваждения.
Рука Адама, обвившая Джиллиан за талию, гораздо в большей степени поддерживала ее, чем опиралась на нее. Прикоснувшись к ней, он почувствовал, как сильно она дрожит, и смех угас в нем. Он должен был бы успокоить ее ласковым словом, но в горле у него вдруг пересохло от смеси желания и нежности, и он повел ее в спальню молча, задержавшись лишь на мгновение, чтобы захлопнуть ногой дверь, и затем повернулся обнять ее. Звук хлопнувшей двери внезапно пробудил в ней осознание того, что она делает; она попыталась вырваться, сопротивляться, но было уже слишком поздно.
За короткое время перехода из прихожей в спальню Адам пришел к твердому убеждению, что он сейчас должен овладеть Джиллиан, а потом жениться на ней, как только сумеет отыскать и убить Осберта де Серей. Он понимал, что дрожь Джиллиан может означать не только желание, но и страх, но также полагал, что это тот самый страх, который заставил Джиллиан умолять его спасти ее от нее самой на прошлой неделе. Теперь, однако, у Адама не было больше причин сомневаться в себе. Он прекрасно понимал, что у него с Джиллиан могут быть разные мысли и цели, и знал, что у него еще не раз будут возникать сомнения, действительно ли она любит его или просто хочет использовать в своих интересах. Он знал также и то, что это не имело никакого значения. Он должен обладать ею не только физически, хотя этого ему хотелось тоже, он должен иметь эту женщину спутницей жизни.
Адам знал, что хитрости, которые сейчас так веселили его, в будущем могут разбить его сердце. Он понимал, что вполне может оказаться, что ее вовсе не интересовал он сам, что она просто пользовалась своим телом в попытке подчинить его волю. Разница состояла в том, что теперь он начал понимать, что это может ранить только его. Это никак не изменит его отношения к ней. А что до остального, что ж, он имел право рискнуть страданием в будущем ради радости в настоящем. Адам чувствовал напряжение в Джиллиан, ее попытки отстраниться, однако не отпускал ее. Держа Джиллиан одной рукой, другой рукой он приподнял ее лицо и поцеловал. Она сопротивлялась, делая последнее конвульсивное усилие отстраниться, но создавалось впечатление, что он даже не ощущал этих ее отчаянных попыток спасти свою честь. Невзирая на все ее попытки, он неумолимо продолжал прижимать ее к себе, их губы и тела сливались в одно целое. Он прижимал ее, пока не почувствовал, что она поддалась, пока губы ее не ответили его губам, пропуская его язык, пока руки ее, отталкивавшие его, не обвили его шею, чтобы прижать к себе еще сильнее.
Потом их долгое первое объятие сменилось поцелуями в глаза и нос, он принялся щекотать ее горло – платок, который мешал этому, был бесцеремонно отброшен в сторону. Короткая передышка в их любовной игре тут же заполнилась причитаниями Джиллиан: «Пожалуйста…», но Адам не обращал внимания, вытаскивая заколки из ее волос, которые ослепительным каштановым каскадом упали к ее бедрам, целуя мочки ее ушей, когда она повернула голову, и ее затылок, когда она попыталась спрятать лицо у него на груди.
Огонь с губ Джиллиан разлился по всему ее телу. Постепенно и смутно в ее мозг пробилась мысль, что терять ей, в общем-то, нечего. Адам и так уже понял, какая она есть, и ничто не могло еще больше принизить ее в собственных глазах. Зачем же она так яростно борется сама с собой, заставляя противиться ему? Почему бы ей не получить удовольствие, раз она уже заплатила за него самую страшную цену? Она подняла голову, чтобы встретить его губы, уже сама без принуждения его руки, которая в это время сосредоточенно расстегивала ее платье.
Адам был рад тому, что символическое сопротивление Джиллиан закончилось достаточно быстро. У него был опыт уламывания кокетливой неприступности, которое зачастую длилось гораздо дольше, но у него и мысли не было, что и Джиллиан играет в эту игру. Она отдала себя в его распоряжение, и было бы глупо и неестественно жеманничать, когда, по его мнению, он принял на себя всю ответственность за ее честь и ее счастье. Адам никогда не считал жеманство – даже откровенно показное – стимулирующей формой любовной игры. Он всегда хотел, чтобы его женщина открыто демонстрировала свой голод, вроде того, что разгорался в глазах его матери, когда она смотрела на своего мужа.
Он получил то, что хотел, в полной мере, даже с избытком. Джиллиан сама сорвала с себя одежду, беспорядочно разбрасывая ее, пока они целовались и ласкали друг друга по пути к постели. Когда оставался последний шаг, Адам поднял ее на руки и, положив на кровать, прижался губами к ее груди. Джиллиан застонала и вцепилась в его голову, потом руки ее лихорадочно побежали по его спине и плечам, притягивая его к себе, желая, чтобы он накрыл ее тело своим.
Теперь сопротивлялся уже Адам. Подсознательно он понимал, что слишком утомлен, чтобы начать снова, после того, как закончит. Джиллиан нужно удовлетворить с одного раза, чтобы ей не хотелось второго, по крайней мере, пока он не поспит немного. Он лег в постель, но рядом с ней. Руки его гладили ее живот, пробираясь между раздвинувшихся бедер. Она слепо искала его ртом, но, к радости Адама, похоже, не знала, как обращаться с мужчиной, чтобы усилить его страсть. Очевидно, несмотря на то, что Джиллиан уже дважды была замужем, она не слишком преуспела в искусстве любви.
– Не торопись, любимая, не торопись, – шептал Адам. – Так удовольствие будет сильнее.
Джиллиан была способной ученицей. Когда Адам заговорил с ней, глаза ее раскрылись. Она боялась смотреть ему в лицо, боялась, что увидит нечто противоречащее дрожащей нежности его голоса. Взгляд ее уперся в его тело, и она затаила дыхание от его великолепия – тугой линии мускулов, опоясывавших его руки, грудь, живот и бедра, сверкания белой кожи под спутанным клубком черных вьющихся волос. То тут, то там виднелись белые рубцы от старых ран, но они не имели ничего общего с уродствами Гилберта.
– Вы так прекрасны, – вздохнула Джиллиан. – Я никогда не видела такого красивого мужчины.
Такой комплимент Адам получал не первый раз, но это был первый, которому он поверил. Он знал, что другие женщины, которые льстили ему, точно так же превозносили мужчин до него и будут превозносить после. До этого момента он никогда не любил и не делил ложе с женщиной, которая действительно любила его.
Он не отвечал словами, но губами и руками дарил блаженство той, которая боготворила его. Очарование тела Адама притянуло к себе пальцы и губы Джиллиан. Ее первые прикосновения были осторожными, но стоны и вздохи ее любимого, то, как он тянулся к ней, доказали ей истинную ценность таких ласк. И скоро она чуть не рыдала, снова в истоме прося: «Пожалуйста… Пожалуйста…», но теперь слова эти имели совершенно иной смысл.
13
От взрыва наслаждения, поразившего Джиллиан, когда Адам, наконец, закончил их любовную игру, она почти лишилась чувств. Очень смутно она осознавала, как Адам снял вес своего тела с нее, как его руки гладили ее сбившиеся волосы. Когда волна наслаждения начала спадать, чувства понемногу стали возвращаться к ней, и она поняла, что Адам теперь лежал рядом с ней, мерно дыша во сне. Джиллиан не представляла, что ей теперь делать. Она боялась шевельнуться, чтобы не разбудить Адама. Оставаться в постели она тоже боялась, считая весьма возможной ситуацию, что Адам, когда проснется, прогонит ее, как прогнал бы любую проститутку, исполнившую свою работу. Кроме того, ей не хотелось уходить и потому, что этот момент, возможно, был последней радостью ее любви.
Раздираемая страхом и любовью, она лежала так тихо, что вскоре сама погрузилась в сон и проснулась лишь через несколько часов, когда Адам повернулся во сне и навалился на нее. Всплеск страха сразу же сменился в ней трепетом радости, когда она сообразила, что это Адам, но затем ее вновь наполнило сосущее чувство отчаяния. Как же он, наверное рассердится, когда увидит ее лежащей здесь, словно на правах жены. Заморгав, чтобы остановить слезы, Джиллиан начала потихоньку выбираться из-под Адама, но тяжелая рука его, лежавшая у нее на груди, напряглась, удерживая ее.
– Господи, какие же мы идиоты – так заснуть, – сонно пробормотал он. – Прости меня, Джиллиан. Дело в том, что мы каждую ночь куда-то скакали и сражались, а днем спали только вполглаза, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Я очень устал, – он улыбнулся, все шире открывая глаза. – Особенно от этой последней скачки. Мне никогда не приходилось сидеть на более ретивой кобыле.
Джиллиан смотрела на него, вытаращив глаза. Голос и лицо были теми же, нежными, как и рука, ласкавшая ее волосы. Неужели она неправильно поняла его смех? Нет, потому что нельзя неправильно понять злобу, с какой он оттолкнул ее от себя во дворе.
Усмешка на лице Адама погасла, и он приподнялся на локте.
– Ну что ты, любимая, не сердись на меня так. Я ничего не мог с собой поделать, клянусь. Мне очень жаль, что я испортил твой хитрый план скрыть наши действия от служанок. Конечно, начнутся сплетни, и вполне справедливые, но если ты хорошенько отстегаешь первую же, которая косо посмотрит или скажет лишнее, в дальнейшем у тебя с ними проблем не будет.
Джиллиан настолько удивилась предположению Адама, будто она хотела скрыть их отношения от слуг, что лишилась дара речи. Затем ей вдруг показалось, что она поняла, почему он оттолкнул ее, когда она бежала к нему. Адам, возможно, просто пытался защитить ее от ее собственного легкомыслия. Как же она была глупа! С чего бы Адаму беспокоиться, чтобы его люди не узнали, что он спит с чужой женой? Для него-то ничего зазорного в этом нет. Это для женщины должно быть позором. В мозгу Джиллиан мелькнул огонек страха, что причиной осторожности Адама может быть его желание не связывать себя какими-либо обязательствами перед ней, но она отогнала эту мысль и протянула руку, чтобы прикоснуться к его лицу.
– Я не сержусь, – прошептала она. – Да и как я могла бы сердиться, если вся вина лежит на мне? Это мне не следовало засыпать, – она хотела, было добавить, что ее ничуть не волнует, что скажут или подумают служанки, но снова ощутила приступ страха. Может быть, все-таки сам Адам желал избежать огласки. Он, конечно, не женат, но, может быть, обручен или собирается обручиться и потому не хочет, чтобы распространились слухи о его связи с ней. – Девушки болтать не будут, – уверила она его. – Я позабочусь об этом.
Адам снова улегся, вполне удовлетворенный. Он еще раз убедился, что Джиллиан – самая кроткая женщина на свете.
– Ты не должна винить себя за мои грехи, – проговорил он, снова улыбнувшись. – Моя мать говорит, что я привык считать себя не иначе, как идеальным. Ты сделаешь меня совершенно невыносимым, если все время будешь потакать мне.
«Только не для меня», – подумала Джиллиан, но она поняла, что он шутит, и в качестве возражения сделала попытку подняться и сойти на пол. Адам поймал ее за руку.
– Пожалуй, мы уже перелили масла в огонь, – пробормотал он, с намеком потеревшись губами о ее грудь. – Побудь со мной еще немного.
Джиллиан почувствовала, что плоть ее отзывается, но попыталась уклониться, сказав дрожащим голосом:
– Ох, милорд, не надо.
– Ну почему же? – настаивал Адам, изгибая шею, чтобы поцеловать ее в ложбинку между грудей.
– Уже очень поздно, – жалобно произнесла Джиллиан. – Ну, дорогой, обеда не будет.
Но руки, которыми Джиллиан отталкивалась от груди Адама, вдруг стали бескостными, не производя никакого давления. А затем, когда губы Адама добрались до соска, ее ладони по собственной воле поползли вниз по его телу. Вскоре рот ее был уже слишком занят, чтобы возражать. Да и в голове у нее уже не оставалось ни одной мысли, кроме тех, что непосредственно относились к ее действиям. Поэтому, когда пик наслаждения миновал, и она выплыла из тумана, в который была повергнута, она удивилась, снова услышав смех Адама. Дыхание ее замерло, а глаза расширились в панике, но страх быстро исчез, как только Адам склонился над ней, целуя ее в нос и глаза.
– Какая женщина! – продолжал смеяться он. – Я удивляюсь, что ты еще не растолстела, как свинья. Ты думаешь только о еде. Разве сейчас время толковать об обеде? Я вспоминаю, как, когда мы только взяли этот замок и другая женщина на твоем месте потеряла бы сознание от страха, ты только очень сердилась, что мы мешали тебе готовить обед.
– Я беспокоюсь об обеде не для себя, – гордо возразила Джиллиан, – а для вас.
– О, я уже вполне насытился, – уверил ее Адам.
– Сейчас, может быть, – полушутя-полусерьезно ответила Джиллиан, – но когда вы усядетесь за стол, и вам не подадут ничего, кроме похлебки, вы будете думать по-другому, и именно я окажусь той, кто оценит степень вашего негодования по тяжести вашей руки.
Адам повернул голову, и глаза его гневно заблестели холодной сталью. Джиллиан не успела еще сжаться, как он уже обнимал ее.
– Ты никогда больше не ощутишь тяжести ничьей руки, Джиллиан. С одним из твоих обидчиков я уже рассчитался. Знай, я обо всем, он бы не умер так легко. Когда я найду второго, поверь мне, он переживет тысячу мук за каждый удар, нанесенный тебе.
– Нет! – вздрогнув, крикнула Джиллиан.
– Нет? – очень тихо спросил Адам, и руки его напряглись. – Почему нет?
– Я боюсь за вас, – прошептала Джиллиан. – Он очень хитрый и злой. О, я знаю, что ему не тягаться с вами в любом честном споре, – добавила она торопливо, почувствовав, как закипает от обиды и гнева Адам, и, вспомнив, что он посчитал себя оскорбленным, когда она беспокоилась о его безопасности. – Но Осберт не знает, что такое честь. Он применит какую-нибудь подлую хитрость против вас, до которой вы, как порядочный человек, даже не додумаетесь.
– Ты хочешь его смерти?
– Бог свидетель – да! – с горячностью ответила Джиллиан. – Я молюсь об этом, и меня даже не останавливает, что молиться о вреде другому человеку грешно. Пусть только он умрет от горячки, или на виселице, или как-нибудь иначе, но не от вашей руки, любимый мой. Я боюсь… Я боюсь, что, если вы убьете его ради меня, мой грех падет на вас. Адам, если с вами что-то случится из-за меня… я не вынесу этого.
Разгорячившись, Джиллиан высвободилась из объятий Адама и села. Она твердо смотрела ему в глаза, без малейшего намека на какую-либо заднюю мысль. Адам вздохнул. Он верил ей. Он должен был верить ей, потому что она была всем, чего он когда-либо мог желать. Неверие разорвало бы его на куски. Кроме того, он сам был твердо намерен убить Осберта, что бы ни говорила Джиллиан. Если Осберт обижал ее, был жесток с ней, он должен умереть. Если Джиллиан отвергнет его после смерти Осберта… Нет, он не будет даже предполагать такое, но для пущей верности он ничего не станет говорить ей о браке, пока ее муж не умрет и она не станет свободной. Тут Джиллиан поднялась с кровати и прервала ход его мыслей.
– Куда ты идешь? – строго спросил он. Джиллиан хихикнула.
– Я не решаюсь ответить вам, милорд. Адам тоже сел.
– Что ты этим хочешь сказать? – начал, было, он, а затем, сообразив, почему она смеется, усмехнулся сам. – Ничто не может отвлечь тебя от радостей кухни? Иди же, но возвращайся сюда, как только распорядишься насчет своего драгоценного обеда. Мы должны обсудить еще несколько срочных вопросов, даже если мне никогда не удастся убедить тебя, что есть вещи поважнее еды.
Просунув голову через ворот сорочки, Джиллиан взглянула на своего возлюбленного, и сердце ее сжалось. Под неделю не бритой порослью на подбородке кожа его была бледной, веки опухли. На повязке, обмотанной вокруг его ребер, проступило красное пятно. Ей не следовало позволять ему так напрягаться.
– Ты слышишь меня? – спросил Адам уже жестче. Быстрая раздражимость была еще одним свидетельством его переутомления. Джиллиан не решилась вернуться к кровати, поцеловать его и попросить, чтобы он лег и еще поспал. Она знала, чем это кончится. То, как его глаза следили за ее пальцами, застегивавшими лиф, было достаточно откровенным предупреждением. Сказать мужчине, что он изможден – лишь спровоцировать желание продемонстрировать свою выносливость. Может, он останется в постели и поспит, если она обратит все это в шутку.
– Да, я слышу, – дерзко ответила она, – но поскольку вы были так неосторожны, пообещав мне, что я никогда больше не испытаю тяжесть чьей-либо руки, отныне я буду непослушной.
– Что?! – воскликнул Адам, выпрямляясь. Джиллиан звонко рассмеялась.
– Да лежите вы, милорд. Я ведь только дразню вас насчет обеда. Конечно, есть более важные дела, и я совершила непростительный грех, позволив удовольствию… – ее голос слегка дрогнул, а глаза обласкали большое тело Адама, но она тут же продолжила, натягивая тунику: – отвлечь меня от моих обязанностей. Я должна осмотреть раненых, а также проследить, чтобы добычу, которую вы привезли, сложили куда следует. Вы позволите, милорд?
– Господи, ну, разумеется! – воскликнул Адам, испытывая укор совести. – Бедняги! Постарайся им чем-нибудь помочь. Это было жестоко – заставлять их скакать с такими ранами, но я не мог оставить их сзади, чтобы их захватили наши преследователи. И все-таки, когда освободишься, возвращайся. Мы должны решить, что делать с твоими вассалами: сказать ли им…
– Да, милорд, – прервала его Джиллиан. – Ждите здесь, где нас никто не подслушает. Я вернусь, как только перевяжу раненых и дам им лекарства.
Джиллиан присмотрела за всем – за обедом в первую очередь, поскольку для нее было важнее всего, чтобы Адам как следует, поел, потом за ранеными и за разгрузкой провизии. Когда все было сделано, Джиллиан снова задержалась возле кухни, проверяя, как там идут дела.
– Не раньше сумерек, – в отчаянии ответила на ее вопрос кухарка. – Может быть, господину предложить немного похлебки, пока все будет готово?
Джиллиан, рассмеявшись, взяла широкую миску, черпак и небольшой котелок с густым супом и вернулась в свою комнату. Адам крепко спал, раскинувшись на кровати, Джиллиан поставила котелок на каминную полку, чтобы не остывал, и села возле двери, где было больше света. Она поработала над одним из своих платьев, вышивая, в попытке сделать его поэлегантнее, но вскоре у нее вышел запас шелка, а выходить из комнаты за нитками ей не хотелось, чтобы не разбудить Адама. Он беспрестанно ворочался во сне. Джиллиан посидела еще немного просто так, но вскоре сообразила, что ее глаза неотступно глядят на Адама, от чего тот беспокоился еще больше. Наконец, она пристроила на пяльцы небольшую доску для письма и начала практиковаться.
– Кому ты пишешь?
Джиллиан подскочила и едва не разлила тушь.
– О, милорд, – выдохнула она, – как вы меня напугали. Я… Я никому не пишу.
– Но это не счетная книга, – сурово произнес Адам. – Я не знаю, что еще можно писать, если не письмо кому-то, – лицо Джиллиан стало наливаться краской, и у Адама екнуло сердце. – Дай мне посмотреть, – сказал он, протягивая руку.
– Я никому не писала, – настаивала Джиллиан, краснея еще больше. – Я только упражнялась в письме.
– Упражнялась? – повторил Адам. – Я видел, что ты пишешь так же свободно, как моя мать и сестра, которые умеют писать с детства, – он встал с кровати и подошел к ней.
– Это только потому, что я так часто писала эти слова, – на последнем дыхании пролепетала Джиллиан, – но… но…
Руки Адама вежливо, но с твердостью отстранили ее. Адам взглянул на доску, потом ошеломленно на Джиллиан.
– Это, конечно, ужасно бесполезная трата пергамента, – едва слышно проговорила Джиллиан, – но я соскребу все начисто, и он будет почти как новый…
Адам не дал ей договорить. Он прижал ее к себе и поцеловал. Потом отпустил ее губы, чтобы улыбнуться, и поцеловал еще раз. Пергамент сверху донизу был исписан его именем в сочетании с самыми нежными прилагательными.
– Я же просила вас не смотреть, – смущенно сказала Джиллиан, когда губы ее освободились.
– Нет, не просила, – возразил Адам, продолжая улыбаться. – Ты сказала только, что не пишешь никому, а это оказалось неправдой, или, может, ты осмелишься назвать меня никем?
На это нечего было ответить. Джиллиан тщетно попыталась толкнуть Адама в грудь, и он снова рассмеялся и поцеловал ее. Их губы встретились, и давление ее кулачков ослабло, но, когда он поднял голову, она сказала:
– Пустите меня. Я должна приготовить вам одежду. Адам, пустите. Вы замерзнете.
– Не «любимый Адам», – поддразнил он ее, – не даже «дорогой Адам»? Почему этому старому куску овечьей шкуры достаются сладкие слова, а не мне?
– Вы всегда так жестоко смеетесь надо мной, – пожаловалась Джиллиан, тоже, впрочем, улыбаясь. Затем она полностью прекратила сопротивление и, когда Адам в ответ ослабил хватку, мгновенно вывернулась и выскочила в переднюю. Вернувшись с ворохом одежды, она велела Адаму одеться. Пока он одевался, она сняла с каминной полки котелок и перелила содержимое в чашку. Повернувшись к Адаму, чтобы передать ему суп, она увидела его изношенный наряд и покачала головой.
– Вы такой большой, – сказала она, извиняясь, и подставила чашку на столик, чтобы помочь Адаму с завязками, – а у меня не было никакой ткани, чтобы сшить для вас одежду, До вчерашнего дня, когда… ох, мне надо столько рассказать вам, милорд. Французский корабль пришел в гавань, и мы захватили его. Надеюсь, мы имели на это право?
– Мы его захватили? Не говори только, что ты…
– Нет, – рассмеялась Джиллиан, – Олберик отправился в порт и… Думаю, будет лучше, если он сам расскажет вам, что сделал, потому что я не совсем все поняла, хотя он и объяснял. Но, Адам, груз предназначался лорду Льюиса и был очень богатый. Теперь я смогу сшить для вас подходящую одежду и…
– Льюису? – Адам скривил губы и присвистнул. – Его ограбили дважды за несколько дней. Мне придется усилить стражу на стенах и проверить оружие. Когда они узнают…
– О, я надеюсь, они ни о чем не узнают. Мы захватили капитана и команду в плен. Они внизу, ждут вашего суда, милорд. А судно мы отправили в Роузлинд – Олберик решил, что там его смогут лучше спрятать.
«Олберик?» – удивленно подумал Адам. Он никогда за всю свою жизнь ничего не думал. Не то чтобы начальник гарнизона был глуп или невежествен. Он был кладезем знаний и опыта, но никогда не использовал их по своей инициативе. Это Джиллиан подумала – не о Роузлинде, конечно, но о необходимости спрятать корабль. Когда она указала на это Олберику, он уже мог предложить гавань Роузлинда. У Адама мелькнула мысль, почему все-таки Джиллиан с такой неохотой соглашается признавать свои успехи, но она с новым восклицанием убежала в спальню, из которой минуту спустя вернулась с маленькой шкатулкой в руках.
– Посмотрите, что еще было на борту. Теперь у меня есть кое-что, чтобы расплатиться с вами, – Джиллиан раскрыла шкатулку, демонстрируя взятые с французского судна драгоценности.
Адам взглянул на них и перевел глаза на Джиллиан.
– Какова их стоимость? – спросил он, твердо подавляя в себе порыв сказать ей, что не возьмет их, чего – как он опасался, она и ждала.
– Как я могу судить, милорд? – смущенно ответила Джиллиан. – У меня никогда не было таких вещей, и, по правде говоря, у жены и дочерей Саэра тоже. Иногда, желая сделать красивый жест, он осыпал их драгоценностями, но потом забирал назад. Хватит ли этого, чтобы окупить расходы, которые вы понесли, спасая меня?
Спасая ее! Если Джиллиан относилась к происшедшему именно так, между ними вообще не мог вставать вопрос о каких-либо долгах. Адам уже открыл, было, рот, чтобы сказать, что она уже тысячу раз расплатилась с ним своей любовью, и закрыл его. Слишком велика была вероятность, что она именно этого и ожидала от него. И все-таки он не возьмет эти вещицы. Адам смущенно прокашлялся.
– Слишком рано решать, каким образом должны быть оплачены расходы, или даже в каком размере. Мы еще только пытаемся заполучить твои земли. Пока что давай будем считать драгоценности моими, но одолженными тебе, чтобы ты не выглядела нищенкой перед вассалами и кастелянами.
Джиллиан вдруг отчетливо вспомнила, что вассалы уже видели ее в грязном, залатанном платье и в рваной косынке. Она чуть не сказала об этом Адаму, но постеснялась упоминать о своей свадьбе. Ответ Адама привел ее в замешательство. Она думала, что он сразу заберет драгоценности. Это были слишком дорогие предметы, и она не хотела брать на себя ответственность за их хранение.
– Как скажете, милорд, – ответила она с сомнением в голосе, – но не хотите ли вы держать их у себя? У меня нет места, чтобы надежно хранить их. Сегодня я их спрятала, но долго так продолжаться не может. И хотя у меня есть список всего, что там было, составленный и подписанный капитаном, я не хочу изо дня в день пересчитывать их и волноваться за сохранность.
Не было ли это пощечиной ему за недостаточную щедрость, гадал Адам. На лице Джиллиан ничего не указывало на ее разочарованность или раздражение. Неужели она хотела, чтобы он ответил, что не будет считать ее ответственной, и позволил ей тем самым присвоить несколько вещиц? Чепуха, зачем бы она тогда упоминала о списке? Она могла бы забрать и половину содержимого шкатулки, просто уничтожив список, составленный капитаном. «А я уничтожу себя, если за каждым ее словом буду искать тройной смысл», – предупредил сам себя Адам.
– Хорошо, дай их сюда.
Адам взял шкатулку и сунул ее под мышку. Джиллиан улыбнулась, как бы подтверждая выражением лица слова, которые только что произнесла. Адам, однако, не успокоился. Горячее желание верить ей покинуло его, несмотря на сделанное самому себе предупреждение об опасности постоянных сомнений. Он чувствовал сосущую пустоту в животе, которая делала его очень раздражительным, но не станет же он поддаваться дурному настроению и ссориться с Джиллиан только из-за того, что она так примерно ведет себя. Он повернулся, чтобы уйти, зная, что не сможет долго сдерживать язык, и едва не опрокинул столик, на который Джиллиан поставила миску с супом. Аромат достиг его ноздрей, и он улыбнулся. Немудрено, что он был так зол и чувствовал пустоту в желудке. Он ведь не ел ничего со вчерашнего полудня.
– Ты очень проницательная женщина, Джиллиан, – сказал Адам, поставив шкатулку и взяв в руки миску. – Откуда ты знала, что я проголодаюсь? Ты забыла ложку? Ничего, я черпаком, – он вытащил черпак из котелка и уселся на ближайшую скамью.
С набитым ртом он поглядывал на Джиллиан, которая, тоже не сводила с него глаз.
– Прости, – сказал он, проглотив то, что было во рту, – ты, наверное, тоже голодна. Время обеда давно миновало. Иди сюда, – он хлопнул себя по колену. – Я поделюсь с тобой.
Джиллиан, улыбнувшись, заявила, что не настолько хочет есть, чтобы отнимать еду у голодного мужчины, но все-таки села ему на колени и ради удовольствия поесть из одной с Адамом посуды согласилась немного перекусить. В передней никого не было, но голоса служанок доносились из большой комнаты снаружи.
– Мы не слишком скромны, – вздохнул Адам, когда миска опустела, и он тоже, наконец, расслышал голоса.
– Думаю, уже поздно думать об этом, милорд, – весело ответила Джиллиан.
Где-то в глубине души она понимала, что ей когда-нибудь придется расплачиваться за эту острую радость столь же острой болью, но ей не хотелось думать об этом. Никакие дурные предчувствия не должны погасить ни одной искры ее нынешнего счастья. Джиллиан не упустит ни единой капли наслаждения, пока несчастье не обрушится на нее.
– Вот как? Что ж, если ты довольна, – заметил Адам, – и мне жаловаться не на что, – он усадил ее поудобнее на своих коленях. – Теперь пора заняться делом. Задумывалась ли ты над тем, как мы будем убеждать вассалов подчиняться тебе?
– У меня не было времени думать об этом, – возразила Джиллиан и вкратце рассказала Адаму о событиях минувшей недели. – За всеми этими проблемами, когда овца Джозефа загадила колодец Мэри или когда Джон упал в канаву Генри и при этом раздавил курицу и сломал ногу и возник спор, должен ли платить Джон за погибшую курицу, или Генри за сломанную ногу, у меня не было времени присматривать за работой служанок, не говоря уже о том, чтобы думать.
Адам пожал плечами.
– Если ты будешь хорошей и мудрой хозяйкой, народ станет осаждать тебя. Твоя ошибка, без сомнения, в том, что ты стремишься в первую очередь к справедливости. Если бы ты приказала обезглавить обоих жалобщиков, то, уверен, никогда больше не услышала бы подобных жалоб.
– Наверное, ты прав. Это просто поразительно, насколько спокойными становятся люди без голов, но в таком случае, к сожалению, они становятся и слишком медлительными в работе, – язвительно ответила Джиллиан, и Адам расхохотался.
– Будем надеяться, ты соберешь неплохой урожай в уплату за свои хлопоты, – Адам почти ожидал резкого «Мог бы быть и лучше», но Джиллиан только улыбнулась. Адаму нравилось, что манера ее была гораздо мягче, чем у его матери, хотя и не сомневался, что она рассчитывала получить хотя бы косвенную прибыль от своих стараний. – Но сейчас тебе следует подумать о более масштабных вещах, – напомнил он.
– Мне в голову приходит только одно, – неторопливо проговорила Джиллиан. – После отъезда Саэра здесь был сэр Ричард из Глинда, и я говорила ему о своих страхах перед Осбертом. Я умоляла его приезжать еще или попросить приезжать кого-нибудь из людей Гилберта. Он сказал, что уезжает к дочери, которая собиралась родить, но, должно быть, написал остальным о моей просьбе, потому что потом приезжал сэр Филипп из Лейт-Хилла. Перед отъездом сэр Филипп сказал мне, что сэр Эндрю тоже собирался нанести визит, но сэр Эндрю так и не приехал.
– Возможно, ему помешали какие-то личные дела.
– Да, может быть, но я так не думаю, – Джиллиан от напряжения мысли наморщила лоб. Она никогда прежде не задумывалась о подобных вещах, но Адам ждал от нее этого, и она должна постараться. Необходимость обострила ее мыслительные способности. – Я думаю вот что: либо сэр Ричард вернулся домой и собирался приехать сюда опять – Глинд всего в пяти-шести милях отсюда, но кто-то ему сообщил, что замок захвачен, либо он сам увидел осаду и ретировался, пока его не заметили, либо то же самое произошло с сэром Эндрю. Так или иначе, я уверена, что люди Невилля знают, что Тарринг захвачен, только, может быть, не знают, кем.
Адам, поразмыслив, кивнул.
– Думаю, ты наверняка права, и известие об этом распространилось. В таком случае никаких хитростей не нужно. Чего ты хотела бы? Может, мне следует отправиться в Глинд, сказать, что ты согласилась стать моим вассалом, и призвать сюда сэра Ричарда исполнять свой долг, раз Невилль сделал тебя своей наследницей? Если я ничего не скажу о… об этом насильственном браке…
Джиллиан вздрогнула в руках Адама, и он прижал ее к себе крепче, довольный этим свидетельством ее отвращения.
Однако он неправильно понял ее реакцию. Как ни сильна была ненависть Джиллиан к Осберту, это было ничто в сравнении с ужасной мыслью, что Адам будет штурмовать замок сэра Ричарда. Она ничего не знала о мощи Глинда, но боялась бы за Адама, даже если бы речь шла о штурме крестьянской хижины из глины. Но она уже понимала, что не должна говорить Адаму об опасности этого предприятия. Из многочисленных бесед с Олбериком ей было ясно, что вернейший путь заставить Адама сделать что-нибудь – сказать ему, как это трудно и опасно. Предостережение Адам всегда воспринимал с подозрением.
Кроме того, в голову Джиллиан всю ее жизнь вдалбливалась мысль, что для женщины нет более верного пути быть битой, как наставлять мужчину, что ему надлежит или не надлежит делать. Она не думала об этом сознательно – она уже больше вообще не думала, что Адам может побить ее. Тем более, что с радостью снесла бы побои, лишь бы удержать его в Тарринге. Она просто не могла ответить на его вопрос прямо и сказать: «Я хотела бы, чтобы вы вообще забыли обо всем этом деле с людьми Невилля. Пусть живут, как хотят. Останьтесь здесь, возле меня». И все-таки она должна как-то помешать Адаму ввязаться в бой.
– Я уверена, что вы знаете все это лучше меня, – умиротворяющим тоном произнесла Джиллиан, – но, милорд, разве вас не рассердило бы, если бы кто-то пришел к вам с армией и приказал сделать что-то, даже если бы это что-то вам самому казалось нужным сделать?
Честность не позволила Адаму гордо ответить, что, как ему кажется, у него хватает здравого смысла не отрезать собственный нос, чтобы досадить своему лицу. Он признался, что мог бы, конечно, возразить против такого обхождения.
– И это так близко, всего лишь пять миль, – намекнула Джиллиан.
– Ты предлагаешь мне отправиться туда в одиночку и…
– Нет! – тут же воскликнула Джиллиан, представив себе своего любимого в плену, под пытками, хотя у нее были все основания считать сэра Ричарда добрым и порядочным человеком. Она чуть не сказала, что она поедет одна, но вовремя сообразила, что такое предложение было бы чудовищным оскорблением гордости Адама. – Мы должны взять достаточно людей, чтобы быть уверенными, что сэр Ричард не сможет безнаказанно атаковать нас, хотя я думаю, что он в любом случае не стал бы делать этого, но не очень много, чтобы он увидел в нас угрозу. А мы…
– Мы? – переспросил Адам.
– Но, милорд, – в отчаянии взмолилась Джиллиан, уверенная, что, если поедет с ним, то сумеет сделать что-нибудь, чтобы не дать им столкнуться друг с другом в безрассудном противоборстве, – он все-таки по закону мой вассал… если не Осберта…
– Так ты думаешь, – с жаром начал Адам, – что я намерен…
Он не договорил, тут же сообразив, что она права. Что бы он там ни намеревался сделать, если она не поедет с ним и не примет вассальную присягу лично, она так и останется пустым местом, или же тот вассал вообще откажется присягать, что будет вполне справедливо.
– Я знаю, что любое ваше намерение направлено мне во благо! – воскликнула Джиллиан. – Я только…
– Нет, ты абсолютно права, – сухо прервал ее Адам, а затем, увидев в ее глазах заблестевшие слезы, рассмеялся и поцеловал ее. – Ты права, а я идиот. Если мы сделаем, как ты говоришь, вполне может случиться, что сэр Ричард охотно подтвердит верность тебе, обещанную на твоей свадьбе, без какого-либо принуждения. Но остается проблема – де Серей. Если мы скроем существование второго контракта…
– Нет, нет, – твердо произнесла Джиллиан. – Я думаю, что все это еще больше убедит сэра Ричарда дать клятву мне или вам. Он ненавидит Осберта. Мы не только должны рассказать ему все, но я еще и покажу ему договор. Мы должны доказать, что Гилберт умер до того, как вы вошли в Тарринг.
– Доказать, что Гилберт умер! – взревел Адам. – Ты думаешь, я способен причинить зло несчастному безумному калеке?
– Господин мой! – воскликнула Джиллиан, закрывая лицо руками. – Я-то знаю, что нет. Никто не мог быть более великодушным к беспомощности. Вы даже не наказываете меня, когда я заслуживаю этого своей глупостью или легкомыслием. Но откуда об этом знать сэру Ричарду?
– Никакой честный человек не додумается до такого, – сказал Адам все еще высокомерным тоном, но уже помягче.
– Может, и нет, но знать точно сэр Ричард не может, и… вы должны признать, что это было бы большим искушением даже для далеко не изверга. Гилберт был несчастным созданием. Любой человек способен убедить себя, что смерть была бы для бедняги благословенным избавлением. Не знаю, как в Англии, но во Франции я слышала немало историй о том, как богатые вдовы выходили замуж за убийц их мужей.
– В Англии это тоже бывает, – сдавленно ответил Адам, – но я же не женился на тебе.
Джиллиан отвернулась, словно получив пощечину, и Адам пожалел, что распустил язык. Его следующим порывом было уверить ее, что он полон желания исправить это положение, как только она станет вдовой, какие бы подозрения это ни возбудило в мозгу сэра Ричарда, но его собственная подозрительность вдруг схватила его за горло и заставила замолчать. Если бы она заплакала, он был бы побежден, несмотря ни на какие сомнения. Однако Джиллиан никогда и не питала ни малейших надежд, что Адам женится на ней, и быстро оправилась от нанесенной его словами обиды.
– Вы должны поступать так, как вам нравится, милорд, – спокойно сказала она. – Я почти ничего не знаю. И заговорила только потому, что вы попросили меня сказать, что я думаю, а мой долг слушаться вас.
Адам не верил своим ушам. В голосе Джиллиан не было и следа сарказма, злобы или гнева, и когда она опять повернулась к нему, лицо ее полностью подтверждало интонацию. Она выглядела чуть обеспокоенной, но вовсе не сердитой. Либо Джиллиан действительно была самой кроткой из когда-либо рождавшихся женщин, либо он не настолько ее интересовал, чтобы сердиться по такому поводу. Адам почувствовал, что покрывается холодным потом. Странно! Она была так внимательна к его маленькой ране, и такой страстной в постели, так безрассудно бросилась встретить его, когда он приехал, и взбесила его коня. Неужели Джиллиан надеется, что какой-нибудь шальной удар убьет или искалечит его? Адам невольно вздрогнул. Неужели она избавилась от одного калеки-мужа «ради его же блага», а теперь планировала таким же образом избавиться от своего покорителя?
– Вам холодно! – воскликнула Джиллиан. – Позвольте, я принесу плащ.
Смотревшие на него глаза были черными бездонными омутами любви. В мягком изгибе губ была такая сладость.
– Нет, – прошептал Адам, прижав ее покрепче, и поцеловал ее волосы. – Мне не холодно. Останься со мной.
Это было полным безумием – мусолить такие мысли, не только потому, что Джиллиан такая красивая и нежная, но и по гораздо более практичным соображениям. Что бы Джиллиан ни чувствовала по отношению к нему – любила его или только притворялась, не могло быть сомнений, что она твердо решила самостоятельно править своими землями. Ее деятельность за неделю его отсутствия – помощь крепостным, судебные разбирательства их споров, поддержка Олберика в захвате вражеского корабля, на который он не решился бы по своей инициативе, – подтверждала это. Другим обстоятельством, которое доказывало также и то, что она не желала зла Адаму, было ее настойчивое желание лично отправиться требовать верности от вассалов и ее совет насчет обхождения с сэром Ричардом. Это была мудрая и здравая мысль. Если что-нибудь и может убедить сэра Ричарда добровольно принять ее власть над собой, а также признать короля Генриха законным монархом, за которого он должен сражаться, так это предложение Джиллиан.
– Да, – произнес Адам, отпустив губы Джиллиан, – ты права со всех сторон. Мы поедем с сотней воинов и предложим сэру Ричарду выехать с таким же по численности отрядом поговорить с нами. Тем более что в его замке, надеюсь, и не может быть намного больше людей.
– Я не стала бы рассчитывать на это, – предостерегла Джиллиан. – Если он знает, что Тарринг три недели назад был осажден и сдался, у него хватило времени призвать и нанять подкрепление.
– Это не имеет значения, – уверил ее Адам, улыбнувшись. Это предупреждение явно свидетельствовало, что она печется не о своей, а о его безопасности. Самое худшее, что могло бы случиться с ней, если сэр Ричард атакует их и возьмет ее в плен, было то, что он станет править землями от ее имени. Вассал не может желать нанести Джиллиан физический ущерб. – Я завтра разведаю местность и выберу такое место для переговоров, откуда мы сможем вовремя заметить, что сэр Ричард ведет за собой больше людей. Если он сделает это, мы просто уйдем. У него не может быть достаточно сил, чтобы полностью разгромить нас, сколько бы людей он ни нанял, и…
Огонек в глазах Адама и звенящая бодрость его голоса выдали его с головой. Адам нисколько не возражал бы, если бы сэр Ричард решил сражаться. Он предпочел бы сражение мирной сдаче. Джиллиан была в отчаянии. Мужчины такие странные. Даже Адаму, который был так мил с ней, нравилось сражаться. Если она не будет осторожной, Адам способен превратно истолковать какие-нибудь слова или поступки сэра Ричарда, чтобы иметь повод порезвиться в бою.
– Но, милорд, – поспешно вмешалась Джиллиан, прежде чем Адам мог внушить себе, что замышляется какое-то предательство, – я сказала это только потому… потому, что я полная дура и боюсь даже того, что, знаю, никогда не случится. Сэр Ричард действительно показался мне исключительно добрым и честным человеком. Я не думаю, что он способен на какую-то непорядочность.
Сбитый в своем полете фантазии, Адам сначала немного рассердился, но спустя мгновение рассмеялся над самим собой. Катберт тоже четко описал сэра Ричарда как хорошего хозяина и честного человека. В самом деле, с таким вассалом лучше, гораздо лучше договориться полюбовно, а не заставлять его силой оружия. Если он добровольно присягнет Джиллиан, то поможет повлиять на остальных вассалов и кастелянов. Даже если они не договорятся, он, зная замки и характеры остальных вассалов, может оказаться полезным в деле их подчинения.
– Ладно, – согласился Адам. – Мы попробуем договориться с помощью мягких слов и рассудка. Ты всегда своего добиваешься. А теперь вознагради меня за уступчивость…
– О, конечно! – воскликнула Джиллиан, спрыгивая с колен Адама. – Я устрою пир, достойный великого повелителя множества богатых земель. Посмотрите, как уже стемнело, милорд. Обед, наверное, готов.
– Я думал вовсе не об обеде, – возразил Адам, улыбаясь. Он действительно был голоден и понимал, что Джиллиан нарочно дразнит его разговорами о еде. Для любви у них еще будет много времени.
14
В лагере французского принца Людовика отношения между англичанами и французами обострялись с каждым днем. Напряжение еще более усилилось после проведенной защитниками замка атаки против сил сэра Вильяма де Мандевилля. Был нанесен очень большой урон, разграблены запасы и даже захвачено боевое знамя. Сэр Вильям зло сетовал на то, что располагавшиеся по соседству французские войска не сделали ни малейшей попытки прийти ему на помощь.
Вместо того чтобы умиротворить сэра Вильяма, сказав, что предводителя французского отряда не было на месте, а солдаты не решались действовать на свой страх и риск, граф Перш – высшее должностное лицо при дворе Людовика, которому следовало бы быть поосмотрительнее, обвинил в предательстве самого сэра Вильяма за то, что тот прохлопал нападение и недостаточно мужественно оборонялся. В первом из обвинений вполне могла быть доля правды, но второе было совершенно несправедливым. Люди сэра Вильяма были атакованы в тот момент, когда расчищали местность, расставляли палатки, огораживали стойла для лошадей и выполняли остальные работы, связанные с созданием нормального лагеря. Они были заняты работой, перемещались туда-сюда. Если учесть, что их захватили врасплох, когда они находились в очень невыгодном положении, то их оборону следовало назвать мужественной, хотя и не очень успешной.
К несчастью для гармонии взаимоотношений между сторонниками Людовика, скоро дело стало выглядеть так, словно поспешное обвинение графа Перша было вполне обоснованным. Позже, в тот же день, когда французские рыцари сели обедать, на них налетел большой вооруженный отряд под боевым штандартом сэра Вильяма де Мандевилля. Однако урон, нанесенный этим вторым нападением, оказался меньшим, чем рассчитывали воины из гарнизона Беркхемпстеда. Далекие от того, чтобы считать людей сэра Вильяма своими союзниками, французы схватились за оружие, как только завидели флаг, и тем самым спаслись от серьезных потерь.
Они не могли открыто обвинить де Мандевилля в нападении на них, поскольку он уже раньше пожаловался на потерю знамени, но среди французов укрепилось подозрение, что он мог быть как-то связан со всем этим. Если это было не так, говорили они друг другу, почему он не предостерег их, когда увидел людей, несших его знамя? То, что он мог и не видеть вышедших из замка людей, что они могли поначалу прятать знамя или что, справедливо озлобившись, сэр Вильям мог просто желать французам самим побывать в яме, которую они вырыли для него, – ни одна из этих возможностей в расчет не принималась. Один из французов, раздраженный топотом табуна лошадей, злобно заметил, что не удивился бы, обнаружив, что сэр Вильям потворствовал нападению на них. Или даже, внес свою лепту Осберт, все это могло быть заговором, организованным сэром Вильямом, чтобы мнимым нападением на собственный лагерь пополнить личное достояние за французский счет.
В ту минуту никто особо не откликнулся на такую идею, поскольку поведение Осберта во время нападения внушило большинству его соратников искреннее отвращение к общению с ним. Он был слишком самодоволен, полагая, что никто не заметит его трусости в трудных ситуациях, но сплетни о его действиях во время штурма Хертфорда уже перекинулись с простых солдат на их командиров, а последние события окончательно убедили всех в справедливости таких слухов. Никто не хотел бы иметь Осберта своим соседом или прикрытием в предстоящей битве. Тем не менее, его замечание начали повторять тут и там с лукавым подмигиванием, и зерна недоверия, посеянные между английскими и французскими отрядами, получили хорошую подпитку.
Излишне говорить, что эта ситуация нисколько не улучшилась, когда из Льюиса и Непа пришли сообщения об отряде грабителей, пользовавшихся боевым кличем «Данмоу». Французские лорды, получившие в свое владение эти замки, отправились с жалобой к принцу.
– Это странно, – сказал Людовик. – Фиц-Уолтер здесь, и вроде бы все люди при нем, во всяком случае, большой отряд не исчезал. Кроме того, у него нет интересов в той части страны.
Это было действительно странно. Если люди Фиц-Уолтера имели какое-то дело в Сассексе, почему они просто не представились и не потребовали гостеприимства? Они были союзниками, и их приняли бы. Нет, это чепуха. Если же Фиц-Уолтер хотел сохранить свой интерес к этому району в тайне, он запретил бы своим людям возвещать о себе в каждом замке. Но тогда они, безусловно, не стали бы использовать боевой клич «Данмоу». Даже англичане не могут быть так глупы! Если только… Это могла быть далеко не глупость, особенно если Фиц-Уолтер на это и рассчитывал: как подумал поначалу и сам Людовик, люди решат, что такая глупость невозможна. За Фиц-Уолтером, сказал себе принц, стоит понаблюдать очень внимательно.
Людовика начинало беспокоить стремительно нараставшее недовольство английских баронов. Он еще не был готов изменить свою политику, заключавшуюся в том, чтобы не давать им в руки никакой власти, но считал, что было бы в высшей степени неразумно усиливать их враждебность какими-либо знаками пренебрежения. Нужно что-то сделать, чтобы одновременно умиротворить Фиц-Уолтера и выяснить, действительно ли он как-то связан с событиями в Сассексе.
Ничего определенного не приходило в голову Людовика, пока ему не представили еще одну жалобу, касавшуюся безобразий, совершаемых людьми Осберта де Серей. Людовик не сразу смог вспомнить, кто такой Осберт, но вскоре имя де Серей всплыло в его памяти в связи с Таррингом, который располагался в нескольких милях от Льюиса. Поскольку трусость Осберта стала уже в лагере притчей во языцех, Людовик знал, что в бою этот человек бесполезен. Он сможет использовать его в другой роли и одновременно избавиться от его людей, которые только подрывали дисциплину в лагере. Поскольку Осберт знает местность вокруг Льюиса, он может отправиться туда и выяснить, кто все-таки нападал на фермы и пытался взвалить вину на Фиц-Уолтера.
Людовик остался доволен неожиданным планом, чувствуя, что сумеет извлечь много пользы для себя из нападения на Льюис и Неп. Принц не предполагал, однако, что последствия озорной выходки Адама уже вышли из-под контроля. Новость о грабителях, кричавших «Данмоу», достигла ушей не только владельцев Льюиса и Непа, но и графа Арундельского. Этот достойный вельможа не был излишне проницателен, но даже он уже начал чувствовать запах презрения к английским баронам, витавший вокруг Людовика. Поэтому он не отправился искать правды у принца, но обратил свое негодование непосредственно на Фиц-Уолтера.
Только долгая выучка в вопросах этикета удержала Арунделя от того, чтобы не завязать открытую драку с Фиц-Уолтером. Он и так подошел слишком близко к этому, насколько позволяли зайти правила хорошего тона в чужом доме. Ему нужен был какой-то выход для его дурного настроения, но он не допускал и мысли пожаловаться на соотечественника французам, которых уже начинал ненавидеть. Ему не хотелось жаловаться на Фиц-Уолтера даже английским баронам в лагере Людовика. Оставался еще один способ успокоиться, и совершенно для всех безобидный. Арундель отправился в свою часть лагеря и, приказав небольшому отряду сопровождать его, решил прогнать плохое настроение продолжительной прогулкой.
У него не было определенного маршрута, и он мало обращал внимания, в какую сторону едет. Через несколько миль он заметил впереди маленькую деревушку, окруженную оборонительными укреплениями. Плотная стена деревьев, вывернутых корнями наружу, и переплетение обрубленных ветвей создавали барьер, окружавший деревню. Тут Арундель вспомнил, что это земля Джеффри Фиц-Вильяма. Он постоял с минуту в нерешительности, а затем, все еще раздраженный оказанным ему неуважением, отправил человека узнать, не примет ли его лорд Джеффри.
Спустя полчаса маленький отряд въехал в деревню, и Арундель увидел своего посыльного, возвращавшегося в сопровождении рыцаря в одной кольчуге. Разглядев щит рыцаря, Арундель с жаром бросился вперед.
– Де Випон! – воскликнул он. – Что вы здесь делаете?
– Я помогаю своему зятю защищать его земли от французов, – ответил лорд Иэн, словно и не было никаких англичан, участвовавших в осаде Беркхемпстеда и сам Арундель не был в их числе. – Джеффри не было в замке, когда прибыл ваш посланец, но я уверен, он примет вас с большим удовольствием.
– Мне понадобится разрешение на безопасный выезд, – осторожно проговорил Арундель. – Э-э-э… гм… вы знаете, я… э-э… человек Людовика.
– Конечно, – добродушно ответил Иэн. – Клянусь честью, вы будете вольны уехать, как только пожелаете, и из замка, и из поместья тоже, без каких-либо помех. Поедем, пообедаете с нами. Вы, должно быть, устали от лагерной пищи после той осады Хертфорда, и теперь вот очередная.
– Благодарю вас, охотно.
Арунделю стало намного лучше. Явное удовольствие, которое демонстрировал Иэн от встречи с ним, утешало. Они не были друзьями в том смысле, чтобы скучать друг без друга, но были знакомы много лет, и каждый из них сердечно уважал другого как соперника и человека. У Арунделя не мелькнуло ни малейшей искры сомнения в своей безопасности, когда он с десятком воинов приближался к замку, охраняемому несколькими сотнями его врагов. Слово лорда Иэна было абсолютной гарантией того, что Арундель в Хемеле будет в такой же безопасности, в какой был бы в своем лагере, пожалуй, даже большей, поскольку в Хемеле он мог не опасаться, что его атакует диверсионный отряд из Беркхемпстеда.
Иэн тактично завел разговор о турнире, в котором они с Арунделем участвовали десять лет назад, задолго до того, как королевство погрузилось в пучину открытой гражданской войны. Арундель охотно поддержал тему, и, отдавшись приятным воспоминаниям, они въехали в замок, где их встретил с распростертыми объятиями Джеффри, заявивший, усаживая гостя на лучшее место у огня, что Арундель своим визитом оказал ему большую честь. Он приказал подать вина, подвинул столик поближе к Арунделю и обменялся взглядом с Иэном. В ответ на его невысказанный вопрос Иэн незаметно приподнял брови и пожал плечами. Он не знал, зачем пожаловал Арундель. Принесли и разлили вино. Пригревшись у огня, Арундель сбросил плащ и перчатки и согласился, чтобы с него сняли кольчугу, хотя от ванны отказался. Они любезно побеседовали о женщинах, и Арундель вновь вернулся к событиям десятилетней давности.
– Я ничего не понял на том турнире, – сказал он, качая головой. – В частности, не понял, почему Джон выбрал именно вас своим защитником. Мне кажется…
Иэн взрывом смеха прервал собеседника, но ни он, ни Джеффри не упустили мелькнувшего на лице Арунделя выражения обиды и гнева. Это навело их на мысль, что кто-то уже посмеялся над его тугодумием.
– Прошу прощения, – поспешно произнес Иэн. – Я смеялся не над вами, Арундель, а над своей собственной глупостью, благодаря которой угодил в ловушку Джона. Были приняты серьезные меры предосторожности, чтобы вы ничего не заподозрили, поскольку вас все знали как человека чести, и вы никогда не стали бы соучастником интриг короля.
– Я не считаю, что ты был так уж глуп, Иэн, – вмешался Джеффри, искусно подыгрывая ему. Хотя Джеффри в то время еще был юным оруженосцем, он знал, что Иэн отнюдь не попался в ловушку, но сознательно пошел на риск, чтобы достичь своих целей. По какой-то причине Иэн сейчас хотел подчеркнуть свои личные проблемы с Джоном. – Кто мог предполагать, что король до такой степени разгневается на тебя за то, что ты женился на леди Элинор, что организует заговор с целью убить тебя?
– Так вот в чем дело! – задохнулся в изумлении Арундель.
– Да, и это было не единственный раз, – хитро ответил Иэн. – Когда Джон гневался на кого-то, он уже никогда не забывал об этом.
– Однако вы оставались верны ему, – сказал Арундель с оттенком горечи в голосе.
Иэн сделал отрицательный жест.
– Не из любви к нему. По правде говоря, я не знаю, как это объяснить вам, Вильям, но… Могу сказать только, что я так сильно ненавидел короля, что не мог расстаться с ним. Вы сочтете меня сумасшедшим, но, когда Джон умер, сердце мое было разбито. Моя ненависть к нему занимала такую значительную часть всей моей жизни… Ладно, сейчас это уже не важно. Важнее то, что люди, противостоявшие Джону, нравились мне еще меньше, чем сам король. Надеюсь, вы простите меня за то, что я так плохо отзываюсь о ваших друзьях, но…
– Они мне не друзья, – сердито отрезал Арундель. Глаза Джеффри, в упор смотревшего на гостя, сверкнули золотом, озаренные огнем из камина, и тут же опустились. Так вот куда метил Иэн. Иэн оказался куда проницательнее его. Возможно, потому, что он и Арундель – воистину птицы одного полета, за исключением того, что Иэн был очень умен. В целом, оба они – простые люди, которые хотят, чтобы все вещи были ясными – черно-белыми. Иэн заметил, что Арундель расстроен и обижен чем-то или кем-то из окружения Людовика, и решил показать ему, где его истинные друзья и где он найдет сочувствие.
Наступило непродолжительное молчание, пока Иэн и Джеффри пытались придумать, что сказать. Арундель вывел их из затруднения.
– Люди совершают ошибки, – мрачно заметил он.
– Бог свидетель, насколько это правда, и я совершил их множество, – быстро поддакнул Иэн. – Тем более легко ошибиться в государственных делах.
– Выбор часто бывает труден, – добавил Джеффри, – и, к моему стыду, я побоялся его сделать. Милорд, даже если сейчас вы чувствуете, что выбрали ошибочно, вы имели мужество сделать выбор. Все люди должны уважать вас за это. А я, как трус, заперся в своем замке, боясь последовать или зову сердца, или зову ума.
Иэн бросил восхищенный взгляд на своего зятя. Джеффри высказал простыми словами, но с крайней деликатностью именно то, что нужно было сказать. Несколькими короткими фразами он обольстил Арунделя, попутно согласившись с тем, что он сделал неправильный выбор, и ясно дав понять, что, если Арундель решит снова переметнуться на другую сторону, его примут скорее с почетом, чем с презрением. По положению головы Арунделя и его расправившимся плечам было видно, что Джеффри не промахнулся.
– Что вы, лорд Джеффри, – утешительно произнес Арундель, – ваше положение было сложнее моего. Вы связаны кровью с Джоном. Одно дело видеть в человеке плохого короля, который не может исправиться, и я скажу вам прямо, что до сих пор считаю его таковым.
– Я тоже, – согласился Джеффри.
– Поэтому вы поймете, почему я решил, что нет иного пути, как выбрать нового короля. Однако совсем другое дело – поднять оружие на своего родственника. Не вините себя.
– Вы очень добры, милорд, – вздохнул Джеффри. – И все-таки получается, что мне не хватило мужества…
– Может быть, но взгляните, куда завело меня мое мужество! – с горечью воскликнул Арундель. – Лучше бы я пошел вашим путем, лорд Джеффри, и отсиделся в своих владениях с верой в Господа. Нас ведь предупреждали. Снова и снова Папа уговаривал нас быть послушными и верить в Бога. Я не послушался, и вот я оплеван, в то время как вам, более терпеливому, Бог ниспослал ответ. Джон умер, и вы получили короля и товарищей, которые почитают вас.
Снова наступила пауза. Арундель высказал вслух именно то, что желали услышать Иэн и Джеффри. Джеффри начал настойчиво сигналить слугам, и шум расставляемых для обеда столов нарушил тишину и позволил тактично переменить тему.
Они с удовольствием и долго говорили за столом. Когда душа Арунделя размякла от вкусной пищи и вина, были пересказаны все новости из лагеря Людовика, включая историю с бандой, использовавшей боевой клич Фиц-Уолтера. Иэн и Джеффри от всего сердца посмеялись над этим, извиняясь, если затронули чувства Арунделя, но очень довольные, что Фиц-Уолтеру так насолили. Несмотря на то, что он сам был пострадавшим, Арундель смеялся вместе с ними. В этой теплой компании он считал потерю урожая фермы гораздо менее важной, чем доставленные Фиц-Уолтеру неприятности. Когда обед закончился, короткий зимний день уже подходил к концу, и Арундель с сожалением начал собираться в обратный путь.
– Я не могу нарушить данное мной слово, – сказал он, пожимая по очереди руки Иэну и Джеффри, – но если Господь снизойдет до того, чтобы спасти меня от моего собственного безумия, второй раз я так не ошибусь. И вы можете передать вашему другу Пемброку, лорд Иэн: я жалею, что не послушался его, и очень многие из нас жалеют о том же.
– Можете быть уверены, что я передам ему, и что он прекрасно поймет, почему вы вынуждены были поступить именно так. Вы можете быть также уверены, что, если вы освободитесь от своего нынешнего долга, то со всем уважением будете приняты королем Генрихом, очень добрым мальчиком, уши которого свободны от всяческих лживых сплетен.
– Вот как? – задумчиво произнес Арундель. – Я запомню.
Он уехал, и Иэн с Джеффри проводили его взглядом.
– Мы сегодня хорошо поработали во славу короля, – заметил Джеффри. – Господи, ну и болван!
– Может быть, – задумчиво согласился Иэн, – но он, по крайней мере, честный болван. Он взбунтовался потому, что не выносил Джона и его действий, а вовсе не ради уничтожения всякой власти, чтобы безнаказанно грабить и насиловать… Да, кстати, насчет грабежей. Кто, как ты думаешь, мог кричать «Данмоу», грабя французов?
– Не могу даже предположить, – ответил Джеффри, поворачивая коня обратно к Хемелу, – но, думаю, стоит написать об этом Адаму. Если это очередной Вилликин из Вилда, кто-то, имеющий личную неприязнь к Фиц-Уолтеру, пусть Адам попробует установить контакт с ним. Может, Адам помог бы ему чем-нибудь и, кроме того, предупредил не нападать на Кемп или Тарринг. Было бы совсем неплохо подбодрить его в этом добром деле.
– Займись этим, – согласился Иэн, – а я напишу Пемброку. Может быть, он как-то даст понять Арунделю, что его не будут презирать или обижать, если он оставит Людовика.
15
Письмо Джеффри не застало Адама в Тарринге. Гонец потратил несколько дней, чтобы добраться туда из Хемела, поскольку ему пришлось много раз торопливо съезжать с дороги и по нескольку часов отсиживаться в кустах, чтобы избежать встречи с то и дело появлявшимися на пути вооруженными отрядами. Дело кончилось тем, что он заблудился и, когда, наконец, нашел дорогу в Тарринг, Адам и Джиллиан уже выехали в сторону Ротера. В Глинд они отправились с Катбертом и сотней воинов, половину из которых оставили в лесу, в миле от замка. С гребня холма в полумиле от замка Адам отправил гонца с сообщением, что леди Джиллиан желает поговорить с сэром Ричардом на нейтральной и безопасной для обеих сторон территории. Леди приведет в точное место встречи любое число людей, какое укажет сэр Ричард, вплоть до сотни, но она желает, чтобы он знал, что у нее наготове в окрестностях сто воинов. К их удивлению, сэр Ричард прибыл в одиночку вместе с гонцом. Адам спешился и вышел навстречу ему, не обращая внимания на задыхавшуюся от страха Джиллиан.
– Я сэр Адам Лемань, – сказал он. – Я имею честь обращаться к сэру Ричарду из Глинда?
– Вы обращаетесь к сэру Ричарду, но честь ли это… Моя госпожа – ваша пленница, сэр Адам?
– Она мой вассал.
– Она ваш вассал? – переспросил сэр Ричард с внезапно потемневшим лицом. Его конь заплясал от того, что рука сэра Ричарда внезапно натянула поводья.
– Сэр Гилберт де Невилль умер, – спокойно сказал Адам, – но не от моей руки, уверяю вас, вообще без какого-либо моего участия, – он испытывал признательность к Джиллиан, которая подготовила его к этому. Если бы они не обсудили эту тему заранее, Адам наверняка пришел бы в ярость, заметив недоверие на лице и в поведении сэра Ричарда. – Сэр Ричард, – продолжал он, – вы приехали сюда один, зная, что Тарринг захвачен. У вас, вероятно, были какие-то основания для уверенности, что к вам отнесутся с честью.
– Мой сын и все люди в замке ожидают в полной боевой готовности. Если я достаточно скоро не вернусь, они пойдут искать меня.
– Я верю вам, – ответил Адам, – но, тем не менее, вы приехали один. Значит, вы знали или предполагали, что покоритель Тарринга не желает вам зла. Почему же тогда вы думаете, что я причинил бы зло бедному беспомощному созданию, тем более что мне выгоднее было бы иметь его живым?
Джиллиан вывела свою кобылу вперед.
– Это правда, сэр Ричард. В самом деле, сэр Гилберт умер больше чем за неделю до приезда сэра Адама и его товарищей. И я говорю это не из страха или потому, что меня заставили, – она помолчала немного и потом с горечью добавила: – Я говорила вам, чего боялась, и это случилось. Не успел Гилберт умереть, как Осберт принудил меня к браку. Я привезла с собой брачный договор.
– Что? – выпучив глаза, произнес сэр Ричард, а затем спросил: – Как случилось, что лорд Гилберт умер?
– Он выпал из окна нашей комнаты, но, как это произошло, я не знаю, – ответила Джиллиан, и голос ее чуть дрогнул. – Меня ударили по голове, и я ничего не слышала. Кстати, я не знаю и того, как мой значок оказался на этом контракте, потому что, клянусь, я бы скорее умерла. Но тут я догадываюсь. Если это вообще мой знак, кто-то держал мою руку, чтобы поставить его. Мне нет нужды ставить крестик, я умею написать свое имя.
– Леди Джиллиан! – воскликнул Адам, не забыв, несмотря на свой шок от такой бесстыдной лжи, обращаться к ней официально. Даже неосторожный Адам понимал, что демонстрация в такую минуту перед сэром Ричардом его близости с Джиллиан едва ли помогла бы убедить сэра Ричарда в том, что Адам никак не связан с гибелью Гилберта де Невилля.
– Вы не верите, что я умею писать? – спросила Джиллиан с оттенком оскорбленного самолюбия.
Адам вытаращил глаза.
Он знал, что большинство женщин способны выказывать чувства, которых на самом деле не испытывают, но ему не нравилось как-то связывать это с Джиллиан. Еще меньше ему нравилось быть соучастником обмана, но он оказался в западне. Высказать хоть малейшее сомнение в правдивости слов Джиллиан значило бы породить целый ряд сомнений в мозгу сэра Ричарда. Это привело бы его, в конце концов, к убеждению, что вся эта история с брачным контрактом – подлог. Тут Адам застыл. Он никогда не задумывался над этим. Вполне могло оказаться, что Джиллиан воспользовалась этим способом, чтобы избежать настоящего насильственного брака. У нее было для этого достаточно времени, пока она держала их под стенами замка, якобы выторговывая безопасные условия для Катберта. Она могла… Нет! Он не будет думать об этом. Он сойдет с ума.
– Я знаю, что вы умеете, леди Джиллиан, – с трудом произнес он.
– Это неважно, – мрачно произнес сэр Ричард. – Мне не нужны доказательства, что леди Джиллиан не хотела брака с де Серей. Я видел, как он обращается с ней и с бедным лордом Гилбертом тоже.
– Да, и когда я, наконец, пришла в себя – я долго болела после смерти Гилберта, – Осберт уже покинул Тарринг. Он велел мне удерживать замок, пока съездит за подмогой, но я не удерживала. Я уступила Тарринг и все остальное, что было в моих руках, лорду Адаму. Я предпочитала стать пленницей или даже умереть, чем быть женой Осберта де Серей.
– Но… что же все-таки говорится в этом контракте?
– То, что леди Джиллиан – наследница Гилберта де Невилля и что все ее наследие передается в управление ее мужу в течение всей ее жизни и унаследуется им после ее смерти, – тут же ответил Адам.
– Нет! – воскликнул сэр Ричард.
– Именно так, – подтвердил Адам. – Когда я вместе с моим отчимом, лордом Иэном де Випоном, и моим зятем, лордом Джеффри Фиц-Вильямом, прибыл в Тарринг, леди Джиллиан приняла мои условия, согласившись признать меня своим сюзереном. Она пожаловалась мне, что ее силой заставили вступить в брак, и я согласился, что этот брак должен быть аннулирован.
– Да, хотя не вижу, как… Но я не признаю Осберта де Серей своим сеньором, даже если мне придется отречься от присяги.
– В этом нет необходимости, – заметил Адам. – Вы давали клятву леди Джиллиан, и нет никаких причин отрекаться от нее. В конце концов, де Серей ничего не требовал от вас.
– Но если он это сделает?
– Сэр Ричард, чтобы обсуждать такие вопросы, нужно время и подходящая обстановка. Здесь холодно для леди Джиллиан. Есть ли какое-нибудь место, которое вы сочли бы безопасным для себя и для леди Джиллиан, где мы могли бы нормально побеседовать?
Пожилой рыцарь окинул юношу долгим задумчивым взглядом.
– Я очень хорошо знал вашего отца, сэр Адам, когда он был шерифом в этих краях. Он был честнейшим человеком из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Я знаю также репутацию вашего отчима. Позвольте мне вернуться в Глинд, передать сыну, что все в порядке, и затем я отправлюсь с вами в Тарринг.
– Благодарю вас, сэр, за любезность, – ответил Адам. – Клянусь жизнью, вы не раскаетесь в своем благородстве.
Доверие было восстановлено, и все сошлись на том, что, раз сэр Ричард не принимал участия в политических шатаниях старшего Гилберта, он не отвечает за переход леди Джиллиан на сторону короля Генриха. Он всегда был лоялен по отношению к своему сеньору и останется таковым впредь. Сэр Ричард чувствовал себя не слишком уютно, памятуя о влиянии Людовика в этих краях: ведь такие крупные замки, как Пивенси, Льюис, Брамбер, Гастингс, Эмберли и Арундель, оставались в руках людей принца. Однако со смертью Саэра ему оставалось либо признать своим сеньором Осберта, связанного с французами, либо принять Адама, сторонника партии короля.
Меньшим из двух зол был, очевидно, Адам, ведь он гарантировал помощь лорда Иэна и лорда Джеффри в случае нападения. Сэр Ричард возобновил присягу Джиллиан с большим энтузиазмом, а потом изложил план, как призвать к повиновению и остальных вассалов.
С тех пор, как Адам и Ричард завели свой разговор, Джиллиан помалкивала, лишь, время от времени предлагая еду и вино. Сэр Ричард немного удивился, когда Адам поставил скамью и для нее, поскольку не представлял, какой интерес для женщины может иметь обсуждение подобных вопросов. То, что она теоретически была его госпожой, никак не относилось к практическим реалиям. Он знал, что, например, мобилизация будет объявляться от имени Джиллиан, но полагал, что именно Адам будет истинным хозяином положения. Однако первоначальное изумление из-за того, что Адам вроде был готов к участию леди Джиллиан в разговоре, вскоре исчезло – это был с его стороны просто вежливый жест, создающий видимость того, что он включает своего прямого вассала в планирование операций. Поэтому, когда Джиллиан высказала свое мнение относительно его плана, сэр Ричард от удивления даже поперхнулся. Но то, что он услышал минутой позже, заставило его просто проглотить язык.
– Это все-таки мои земли, – мягко заметила Джиллиан, – и, полагаю, мне должно быть позволено решать.
– В разумных пределах, миледи, – согласился Адам, – если я буду уверен, что ваше решение не вредит моим интересам или интересам короля.
Джиллиан хватило выдержки не прокричать в ответ, что она просто не хочет, чтобы Адам сражался – ни с кем, нигде, никогда!
– Пытаться отнять у сопротивляющегося вассала замок, тем более хорошо укрепленный, можно только после долгой осады и многочисленных штурмов, а это равносильно, что разворошить муравейник.
Сэр Ричард молчал. Челюсть его слегка отвисла, и он вглядывался в эти большие карие глаза, в это точеное нежное личико с сладкими, полными губами. Он никогда не слышал подобных речей от женщины. Его первым порывом было предложить ей заниматься своим женским делом, а не вмешиваться в серьезные разговоры, вот только говорила она здравые вещи. Когда и этот шок прошел, он обеспокоено взглянул на Адама. Молодые люди не любят советов, и менее всего от покоренной женщины. Но Адам улыбался, с гордостью поглядывая на Джиллиан. Внезапно Ричарда озарила блестящая идея. В его мозгу до сих пор оставалось одно сомнение. Если Адам обнаружит, что расходы на оборону земель леди Джиллиан превысят доходы, которые он сможет получить от них, он бросит свою новую подданную и ее людей разбираться своими силами, после того как восстановит их против Людовика. Сэр Ричард хотел и верил в честность Адама, однако подобная опасность существовала. Теперь он увидел верный путь избежать ее: Адам должен жениться на леди Джиллиан, как только они избавятся от де Серей!
– Довольно разумно, – веско сказал Адам, подавляя жгучее желание расцеловать свою умную советчицу. – Давайте решим, кого нам следует призвать к порядку первым… А затем подумаем, как решить этот вопрос с остальными…
К счастью, сэр Ричард успел оправиться от удивления достаточно быстро, чтобы ответить нормальным тоном.
– Если вас интересует мое мнение, милорд, я скажу, что нам в первую очередь нужно отправиться в Ротер к сэру Эндрю. Это не займет много времени, но он… э-э-э… не слишком быстро соображает и может обидеться, если мы просто отправим ему письмо, а не… э-э-э… попросим вежливо его преданности и помощи. Потом… потом, я думаю, нам следовало бы воспользоваться случаем и заехать к сэру Эдмунду. Это порядочное расстояние, но если Эндрю и Эдмунд будут с нами, сэр Филипп согласится присягнуть леди Джиллиан без возражений. Я… э-э-э… Сэр Филипп – неплохой человек и очень умный, но… э-э-э…
– Но желает быть уверенным, что его интересы не будут забыты?
– Да.
Взгляд Джиллиан беспокойно метался между сэром Ричардом и Адамом. Она понимала, что сэр Ричард пытался избежать подозрений в очернении своих собратьев-вассалов ради собственной репутации. Здесь была некоторая опасность. Адам, такой добродушный и доверчивый, мог принять слова сэра Ричарда за чистую монету. В этом Джиллиан явно недооценила Адама, который, при всем добродушии, был далек от доверчивости. Он понял, что хотел сказать сэр Ричард. Однако прежде чем нашел подходящий ответ, Джиллиан прямо выпалила то, что не решались предположить мужчины.
– И если он решит, что об его интересах не заботятся, он позаботится о них сам.
– Ну… – вассал колебался. Адам скривил рот.
– Я заметил одну очень характерную для женщин черту: они чрезвычайно деликатны и скромны, когда дело касается того, чтобы плюнуть на пол или, скажем, помочиться, и в то же время высказываются о таких вещах, какие стоило бы пригладить, завуалировать, совершенно откровенно и бескомпромиссно.
– Прошу прощения, милорд, – смиренно потупилась Джиллиан. – Я только хотела, чтобы не оставалось никаких недоразумений. Боюсь, что сэр Ричард слишком великодушен, чтобы высказывать свои истинные подозрения, но здесь, в непринужденной обстановке, стоит говорить лишь чистую правду, чтобы потом недосказанность не стала причиной трагедии.
Мужчины опять уставились на нее. Это было действительно ценное замечание. Сэр Ричард прочистил горло. Адам пожал плечами.
– Знаете, она права… – сказал он, почему-то немного смутясь.
– Что ж, очень хорошо. Тогда я буду изъясняться настолько ясно, насколько смогу, и прошу вас помнить, что говорю не со зла…
– Я еду с вами, – твердо заявила Джиллиан, как только сэр Ричард многозначительно замолчал после замечания, что не стоило бы оставлять столь юную леди одну в замке Тарринг. – Кому же будет присягать сэр Эндрю, если не мне?
Адам ухмыльнулся, увидев, что сэр Ричард снова разинул рот. Эта реакция была ему очень понятна. Люди, не знавшие его матери, часто выглядели обескураженными, когда им приходилось иметь дело с такой сильной женщиной. И Адаму доставляло особое наслаждение, что и его женщина производит такой же эффект.
– Но, миледи, – попытался разубедить ее сэр Ричард, – сейчас не та пора года, и обстановка в стране не располагает к путешествиям знатных леди. Фургоны с багажом увязнут в грязи…
Нежный смех окончательно сразил его.
– Мой дорогой сэр Ричард, вы очень добры, но я действительно неприхотлива. Одна вьючная лошадь легко потащит все, что мне понадобится, – глаза ее потемнели и смех утих. – Уверяю вас, когда Осберт де Серей вез меня сюда из Франции, никаких повозок за нами не следовало, со мной был лишь нож для самозащиты, который я привязала к ноге.
– Кстати, – заметил Адам, – это прекрасная идея. Я всегда считал, что нож для еды – не более чем игрушка. Помню: когда моей сестре предстояло в одиночку отправиться в замок, в гостеприимности которого мы не были уверены, я велел ей взять с собой настоящий нож, но меня беспокоило, что ей будет трудно спрятать его. Вы должны показать мне…
Он осекся и покраснел. Джиллиан тоже зарделась. Адам ругал себя за несдержанность, но все обошлось. Сэр Ричард был слишком захвачен размышлениями о переменах в своей судьбе и о неженской проницательности Джиллиан и не заметил в последних словах Адама никакого намека на их отношения.
В любом случае это пришло бы ему в голову в последнюю очередь. Жестокость, сменившая на лице Джиллиан ее обычное милое выражение, и та небрежность, с какой Адам воспринял саму идею, что женщине приходится защищаться с помощью ножа, и его воспоминание, как он отправил свою сестру одну во вражескую крепость, настолько поразили сэра Ричарда, что ему было не до взаимоотношений Адама и Джиллиан.
Хотя Глинд был крупным имением с обширными землями и несколькими примыкающими свободными фермами, сэр Ричард понимал, что они с Адамом принадлежали к разным слоям общества. Адам имел обширные и могущественные связи. Он был сюзереном множества людей, подобных сэру Ричарду. Вероятно, решил сэр Ричард, женщины из окружения Адама отличаются от тех, к каким привык он сам.
Эта мысль утешила его, и сэр Ричард укрепился в ней, когда планы были окончательно согласованы, и Джиллиан каким-то образом подвела его к идее предложить своего сына в качестве управляющего Тарринга, пока они будут в отъезде. Адам был не совсем доволен подобным решением, так как вполне доверял сэру Ричарду и не хотел, чтобы у того возникла и тень подозрения, что его сын останется заложником. Джиллиан, однако, готова была ради безопасности стерпеть недовольство Адама и храбро игнорировала его нахмуренный вид, совершая свои дипломатические маневры.
За день до этого Осберт де Серей предстал просителем перед наследным принцем Франции. Людовик знал Осберта как труса и самодовольного хлыща, но тот оказался ко всему еще и дураком. Тем лучше, Людовик получит двойную выгоду, отправив его туда, где бесчинствовали грабители, использовавшие боевой клич Фиц-Уолтера. Он избавится от этого сплетника и получит какую-нибудь информацию о той банде. Принц сразу взял быка за рога.
– Я слышал, сэр Осберт, – отрывисто начал он, – вы не слишком сильны в том, чтобы лазать по стенам и пробиваться сквозь бреши.
– Милорд… – хотел возразить Осберт сорвавшимся от неожиданности голосом.
– Не утруждайте себя объяснениями, – оборвал его Людовик. – Так случилось, что ваше отвращение к битвам вполне совпало с моими потребностями. Вы, конечно, слышали историю о грабителях, которые кричали «Данмоу». Я уверен – они не были людьми Фиц-Уолтера, но не знаю, кто они на самом деле и почему использовали этот клич. Поскольку от вас, скорее всего, помощи во время штурма не дождешься, и вы только все испортите, то окажете мне больше пользы, отправившись на юг, к замкам Неп, Арундель и Льюис. В каждом месте вы должны выполнить две вещи: уверить местных жителей, что они стали жертвами предательской шутки, поскольку Роберт Фиц-Уолтер не имеет никакого отношения к этим событиям, и попытаться обнаружить хоть какой-нибудь намек на то, кто эту шутку разыграл.
– Я, разумеется, исполню ваш приказ, – ответил Осберт, игнорируя слишком откровенно высказанные причины, побудившие Людовика избрать именно его для этой задачи, – но я не богат, милорд, и уговорить моих людей покинуть лагерь будет затруднительно.
Пробурчав что-то, Людовик дал Осберту немного денег и письмо, приказывающее всем оказывать сэру Осберту де Серей всяческую помощь, пока он занят выполнением поручения принца Французского. Осберт мог быть доволен. Он, конечно, отложит поиски грабителей на некоторое время – по меньшей мере, пока Людовик не завершит кампанию и вернется отдохнуть на зимние квартиры в Лондон. Не понравилось Осберту только предупреждение принца, чтобы он не болтался без дела и не задерживался в Лондоне.
Было что-то такое во взгляде Людовика, что проникло сквозь стену глупости и самодовольства Осберта в достаточной мере, чтобы предупреждение возымело действие. Злой из-за того, что не сможет повеселиться, как поначалу собирался, Осберт потратил три дня на «подготовку». Он отправился только тогда, когда начался запланированный штурм Беркхемпстеда. Однако предупреждение Людовика задело его за живое. Вместо того чтобы отправиться на юго-восток, в Лондон, он двинул точно на юг, лишь затем слегка свернув на восток к Аксбриджу.
Он решил остановиться в Лейт-Хилле и потребовать гостеприимства от сэра Филиппа. Его требование, однако, было отброшено ему в лицо. Сэр Филипп знал, что Саэр умер; об остальных событиях он не слышал, но не желал знаться с Осбертом де Серей, будь он с письмом принца Людовика или без оного.
Осберт кипел от ярости. Наступил час обедать, он замерз и проголодался. Изрыгнув несколько непродуманных угроз, которые не в силах был исполнить, он убрался восвояси. Поначалу Осберт боялся, что ему придется возвращаться в Гилдфорд или Ригейт, то есть сойти с намеченного пути, но потом вспомнил об аббатстве святого Леонарда, располагавшемся не более чем в восьми милях прямо по дороге. Аббатство, конечно, не обеспечит роскоши, которая нравилась Осберту, но лучше убогая крыша над головой, чем холод и голод.
Письмо, отправленное из Хемела Джеффри, настигло Адама в Ротере, замке сэра Эндрю. Оно было передано сыном сэра Ричарда, и на Ричарда и Эндрю произвело впечатление, когда послание, несущее на себе двойную печать лорда де Випона и лорда Джеффри Фиц-Вильяма, было вручено Адаму, как только они уселись обедать. Адам, извинившись, немедленно вскрыл письмо, но, когда он заглянул в него, беспокойство оставило его, и он расхохотался. У Джиллиан, которая побледнела, услышав первоначальное взволнованное восклицание Адама, отлегло от сердца.
– Хорошие новости, милорд? – спросила она. Голос ее еще немного дрожал. Несколько дней слушая разговоры мужчин, Джиллиан начала понимать, что, то, что ей кажется ужасным, Адам вполне способен найти отменно забавным.
– Это занятная новость и вполне может привести к хорошим последствиям, – уклончиво ответил Адам.
Однако он не намерен был объяснять, что так развеселило его. Он решил, что небезопасно рассказывать сэру Ричарду и сэру Эндрю о своих подвигах. Если Арундель вернется к королю Генриху, будет не очень красиво, когда он узнает, что никакие не французы, а сам Адам был тем бандитом, который рассорил его с Фиц-Уолтером. Сэр Эндрю был предан, честен, и намерения его всегда были самые лучшие, но всякий мог вытянуть у него любую информацию, причем он даже нимало, не догадывался, что сказал лишнее. Потом, подумал Адам, он расскажет все Джиллиан, и они повеселятся вместе. Для остальных у него была другая история.
– Принц Людовик, – продолжал он, широко улыбаясь, – я счастлив сообщить вам об этом, сделал так много для дела Генриха, как никто из самых преданных подданных короля.
Он принялся в деталях описывать инцидент с де Мандевиллем, опустив тот факт, что принц Людовик извинился за поведение графа Перша. Затем, опять же не упоминая о причинах, вызвавших недовольство Арунделя, он рассказал о визите графа в Хемел, прочитав даже вслух отрывки из письма Джеффри. Наблюдая за выражениями лиц сэра Ричарда и сэра Эндрю, он мысленно поблагодарил свою мать, которая заставила его – против его желания – научиться читать и писать. Если бы ему пришлось удалиться, чтобы священник прочитал для него письмо, такого эффекта уже не было бы. Хотя вассалы могли убедить себя, что вполне естественно ознакомиться с семейной корреспонденцией наедине, возникла бы некоторая неловкость, возможно, даже подозрение, что у Адама было время как-то подправить или приукрасить свой рассказ.
А так изложение письма Джеффри оказалось очень убедительным. Правда, первой реакцией сэра Эндрю было недовольство поведением французов, но сэр Ричард сразу же указал на то, что, если они не примут покровительства сэра Адама, уход графа Арунделя из партии Людовика оставит их, как мятежников, беззащитными перед его возможным нападением.
Мысль о том, что за падением замка неизбежно последует конфискация всего принадлежащего лично ему имущества, раз проникнув в мозг сэра Эндрю, засела там накрепко. И именно он первым предложил как можно скорее отправиться к сэру Эдмунду и объяснить ему ситуацию.
Согласившись, они выехали на следующий же день. Сэр Эндрю был так ошарашен неприхотливостью и выносливостью своей госпожи, что Джиллиан едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться ему в лицо. На самом деле она никогда еще не была так счастлива. Уважение, с каким все относились к ней, то, что сэр Эндрю и его жена уступили ей свою постель, от чего она отказалась бы, если бы не суровый взгляд Адама, подсказывавший, что нельзя отвергать такую любезность, поклоны и пугливые любезности дочерей дома, которые, оттеснив Кэтрин, прислуживали ей, только чтобы иметь возможность пообщаться с такой знатной леди, бальзамом лились на душу Джиллиан.
Все улыбалось ей. Погода стояла холодная, но ясная и сухая. Кобыла ее была крепка, красива и благонравна, так что ограниченный опыт в верховой езде ничем не выдавал всадницу. К тому же она с каждой милей путешествия набиралась уверенности и опыта, и ей скоро уже не приходилось напрягаться, чтобы ровно держаться в седле и управлять лошадью. Большое удовольствие доставляло ей знакомство с новой для нее природой.
Джиллиан уговаривала себя не быть дурой. Мужчины никогда не обращают внимания на женщин, находясь в обществе других мужчин. Кроме того, они с Адамом договорились не подавать ни малейшего знака, свидетельствующего о близости между ними; и она знала, что Адам отказался от женщины в замке сэра Эндрю. Да и в любом случае, как он мог смотреть на нее? Он ехал впереди с сэром Ричардом и сэром Эндрю. Чтобы взглянуть на нее, ему пришлось бы поворачиваться в седле. Было бы нелепостью, если бы он сделал это, и все-таки факт оставался фактом: он ни разу не глянул на нее, чтобы разделить с ней ее радость.
Джиллиан не догадывалась, что Адам страдал еще больше, чем она. Для нее все было новым, возбуждающим, отвлекающим. Адаму же подобные лирические наслаждения были чужды, и хотя сэр Ричард выказывал себя умным человеком, беседа с ним едва ли могла заменить общество Джиллиан, которого Адам жаждал всем своим телом и душой. Кроме того, когда Джиллиан не наслаждалась незнакомыми местами, которые они проезжали, она смотрела на Адама. Это было вполне безопасно. Он ехал с двумя другими мужчинами на внушительном расстоянии впереди. Никто не мог знать, на кого из мужчин устремлены ее глаза. Адам, однако, чувствовал ее внимание – каждый чувствует, когда его так пристально разглядывают – а он-то не сомневался, кого именно из троих пожирают ее глаза, и реагировал почти так же, как если бы Джиллиан гладила его нежной теплой ладонью по голой спине.
Не находящее выхода желание угнетало Адама, как подействовала бы вынужденная неподвижность. В нем росла потребность физической разрядки. Раз он не мог заняться любовью или битвой, ему захотелось хотя бы мчаться быстрее, а не тащиться, подстраиваясь под шаг пехоты. Поначалу казалось, что и это желание придется подавить, но вскоре после того, как они остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям и самим поесть, сэр Ричард бросил замечание, что через милю или две они въедут в лес святого Леонарда. Глаза Адама разгорелись.
– Как вы думаете, аббат позволит нам поохотиться? – спросил он.
Сэр Ричард удивился. Было, пожалуй, лишним останавливаться ради охоты во время важной поездки, но спустя мгновение он понимающе улыбнулся. Адам был так серьезен, так вдумчив все время, пока они разрабатывали планы, что сэр Ричард почти забыл, как тот молод. Бедный мальчик, тащить такой груз ответственности на своих плечах! Не удивительно, что он жаждал небольшой разрядки.
– Сомневаюсь, что он решится отказать нам, – ответил сэр Ричард, оглянувшись на хвост воинов, растянувшийся по дороге.
Адам усмехнулся.
– Да, но я не хотел бы прибегать к угрозам. Я знаю, что церковь официально поддерживает короля Генриха, и мне не хотелось бы действовать так, словно мы считаем себя вправе распоряжаться собственностью церкви.
– Тогда я попрошу, – продолжил сэр Ричард. – Я один или два раза охотился здесь со своим прежним господином. Кроме того, мы сможем найти там подходящий приют для леди Джиллиан. Она не жалуется, но наверняка очень устала, и, честно говоря, мне не нравится сама мысль, что она будет спать на голой земле.
– Почему? – спросил Адам, искренне недоумевая и без умысла создавая у сэра Ричарда ложное впечатление, что он не воспринимает Джиллиан как женщину. – Она молодая и здоровая!..
Адам не мог понять этих нежностей. Его мать и сестра никогда не делали трагедии из ночевок на свежем воздухе. Потом Адаму пришло в голову, что сэр Ричард мог решить, что он, Адам, своими словами задел честь его госпожи, и, извинившись за свою небрежность, он сказал, что не имел в виду оскорбить леди Джиллиан, и объяснил, что его мать и сестра при необходимости часто путешествовали налегке.
Тем не менее, Адам решил, что ночлег в аббатстве – прекрасная идея. Джиллиан сможет нанести визит вежливости аббату, избавив его самого от проблемы общения со святым отцом.
С воинами, конечно, в аббатство идти было нельзя. Катберту и двум другим командирам было приказано вести отряды на юго-запад до какого-нибудь открытого места, где они смогут разбить лагерь, в то время как Джиллиан, Адам, сэр Ричард и сэр Эндрю предстанут перед аббатом.
Они были приняты милостиво и сразу же получили позволение поохотиться. Служке было велено проводить их к лесникам. Мужчины попрощались и уехали охотиться, хотя солнце уже клонилось к горизонту и начинать травлю зверя было, пожалуй, поздновато. Летом звери днем прячутся; зимой, однако, им порой приходится добывать пропитание и в светлое время суток. Так или иначе, настаивал Адам, времени у них немного. Разумнее попытаться застигнуть оленя за вечерней кормежкой, чем ждать до рассвета. Кроме того, в лесу где-нибудь обязательно найдется охотничий домик, чтобы переночевать. Сэр Ричард вздохнул. Он-то рассчитывал на приличный ужин и теплую постель. Вздох, однако, был снисходительный, и сэр Эндрю тоже не имел ничего против энтузиазма Адама. Он сам был страстным охотником. Во всяком случае, никто из них не связывал желание Адама поохотиться с его потребностью отдалиться от Джиллиан.
Джиллиан немного встревожилась, когда ее оставили в компании аббата. Адам не понимал, насколько ограниченным был ее жизненный опыт. Однако аббат не придерживался мнения Адама о том, какой должна быть хорошая женщина. Он не ожидал многого от ума и способностей Джиллиан. Поэтому он адресовал ей несколько добрых слов, которым она внимала в скромном молчании. Видимо, так и надлежало себя вести приличной молодой леди, поскольку аббат остался доволен и показал это, чем очень ее успокоил. Потом он высказал догадку, что она, должно быть, очень устала и хотела бы отдохнуть. Вызванный приор молча проводил ее в маленький аккуратный домик, отделенный от аббатства воротами и стеной, на особой территории, предназначенной для гостей женского пола. Джиллиан с чувством благодарности укрылась в этой тихой гавани. Она действительно очень устала и была рада немного поспать на чистых простынях.
Джиллиан проснулась спустя несколько часов, поужинала присланными монахами яствами – они ведь не могли пригласить женщину в свою трапезную, и затем с ужасом осознала, что ей абсолютно нечего делать. От этой нежданной свободы ее мозг немедленно попал в свой привычный круговорот надежды и страха. Если Адам любил ее, неужели он не мог уделять ей чуть больше внимания? Она тут же укорила себя за эту мысль, напомнив себе, что его усиленное внимание превратило бы ее в шлюху в глазах ее же вассалов.
Логика, однако, не самая убедительная вещь для женщины, которая жаждет поцелуев и ласки сильных рук. Джиллиан знала, что ее не волнует ничье мнение, кроме Адама. Если бы он только захотел, она бы с радостью появилась на людях с непокрытой головой. А раз он этого не хотел, возможно, у него были другие резоны, кроме ее чести. Вероятно, есть какая-нибудь другая женщина, чьи деликатные ушки он не хотел бы замарать сплетнями о том, что у него появилась любовница. Он отказался от женщины в замке сэра Эндрю. Означало ли это, что он все еще сыт ее любовью? Означало ли это, что он беспокоился о ней, не желая обидеть ее? Или все это было ради какой-то милой особы, которой он принадлежал? Наверняка, думала Джиллиан, если бы это было ради нее самой, он бы за эти дни больше смотрел на нее, больше разговаривал с ней.
Застряв на мыслях об этом, Джиллиан издала нетерпеливое восклицание. Нелепо сидеть в этой крохотной голой комнатке, нагоняя на себя тоску, в то время, как она должна подпрыгивать от счастья. Бог знает, возможно, очень скоро ее постигнет настоящее несчастье, но, пока она может наслаждаться, она будет радоваться. Джиллиан встала и взяла плащ. Если женщинам запрещено гулять по монастырю, где-то должно быть место, отведенное специально для гостей.
Предположение Джиллиан оказалось правильным. Сразу за домиком располагался небольшой сад, протянувшийся вдоль стены аббатства. Он был унылый и увядший, но Джиллиан нашла, что посмотреть: как расположены саженцы, как обложены соломой корни многолетних растений. Она внимательно наблюдала за этими приготовлениями, поскольку монахи славились как замечательные садовники, а огороды и сады Тарринга были теперь на ее совести. Ее саму немного удивило, как чувство ответственности усилило ее интерес к делу, и продолжала осмотр, пока совсем не стемнело. Она могла бы побродить и дольше, но услышала, как через ворота проехали всадники. Джиллиан не успела их разглядеть, но предположила, что вернулись Адам со спутниками. Она поспешила в приготовленную для нее комнату, чтобы убедиться, что там все чисто и приготовлено к приходу гостя. Наверняка он сейчас придет к ней… Наверняка? Но никто не пришел.
Осберт де Серей приказал своему отряду расположиться лагерем в полумиле к северу от аббатства. Они только что миновали деревню, так что его люди не возражали. У них были свои методы устраивать себе комфортный отдых, а господин, не делая никаких попыток обеспечить их благосостояние, не спрашивал, чем они занимаются, оставляя их без присмотра.
Сам Осберт в сопровождении Жана и Пьера отправился в аббатство и проехал через ворота как раз перед тем, как их собирались закрыть на ночь. Обед давно миновал, а аббат был занят вечерними молитвами, но приор любезно принял Осберта и распорядился, чтобы ему нашли что-нибудь поесть.
Приор дружелюбно балагурил, извиняясь за недостаточную роскошь сумрачной трапезной и жалуясь на недостаток общества. Зимой путешествуют немногие, заметил он, особенно в эти нелегкие времена, но у них есть еще гости. Жаль, что Осберт не прибыл на несколько часов раньше – тогда он смог бы составить компанию сэру Адаму, сэру Ричарду и сэру Эндрю, которые отправились на охоту. Тусклого света двух свечей хватало, чтобы вкушать пищу, но было недостаточно, чтобы приор заметил, как побледнел Осберт. Само имя Адам встречалось достаточно редко среди знати, а в сочетании с сэром Ричардом и сэром Эндрю в этих краях могло означать только Адама Леманя. Однако, пока Осберт дожевывал, он успел оправиться от шока и сообразить, что Адам уехал на охоту.
Он настолько справился с собой, чтобы спросить у приора, когда ожидается возвращение гостей. Приор заметил, что голос Осберта изменился, но предположил, что тот подавился едой, и сказал с сожалением, что они, наверное, вернутся завтра не раньше полудня. Раз они не вернулись засветло, то, наверное, остались ночевать в охотничьем домике и продолжат охоту на рассвете. Вздох облегчения Осберта был неправильно понят этой доброй душой как знак сожаления, и он покопался в памяти, чтобы найти какие-нибудь слова утешения для расстроенного Осберта. Тут глаза его просветлели.
– Здесь осталась леди, в женском домике у южных ворот, – с надеждой произнес он. – Я уверен, что леди Джиллиан была бы рада побеседовать с вами, если вы составите ей компанию.
– Леди Джиллиан? – выпалил Осберт. – Я… я не хотел бы навязываться… Видите ли, уже темно… Я замерз и устал, а леди… Она, должно быть, тоже устала и пожелала лечь пораньше.
Джиллиан! Джиллиан здесь! Тысяча самых разных эмоций крутилась в голове Осберта, но ему нужно было побыть несколько минут одному, чтобы решить, что делать. Приор пожалел, что гостю не понравилось его предложение, но больше предложить было нечего. Он жалел, что вообще заговорил о леди. Осберт был теперь явно в смущении и замешательстве. Лучше извиниться и уйти, чтобы дать гостю прийти в себя. Осберт равнодушно кивнул, едва заметив уход приора, – его мозг был полностью занят этой удивительной игрой случая.
Вопрос заключался лишь в том, счастливый ли это случай или нет. И как воспользоваться им? Хотел ли он возвращения Джиллиан? Осберта бросило в жар. Девчонка была лакомым кусочком, даже накачанная зельем и совершенно пассивная, но сейчас это не имело значения. Окажется ли она полезной? И сможет ли он увезти ее, не подвергая опасности себя? Последний вопрос был самым важным, и после некоторых раздумий Осберт решил, что это возможно. Он не мог увезти ее этой ночью, так как, если он выведет лошадей из стойла, это вызовет излишнее любопытство, но возвращения Леманя ожидали только после утренней охоты. Если Осберт выедет перед самым рассветом, что было вполне естественно, он сможет, не привлекая ничьего внимания, забрать с собой Джиллиан.
Оставив на столе беспорядочно разбросанные объедки, Осберт вышел посоветоваться со своими приспешниками. Жан отправился осторожно разведать обстановку, пока Осберт продолжал размышлять, стоит ли добыча риска. Безопаснее всего было бы просто убить Джиллиан, но, к несчастью, он назвал монахам свое настоящее имя, и его, безусловно, обвинят в ее смерти. Это лишит его всякой возможности домогаться земель Невилля, поскольку церковь запрещает наследование владений жертвы убийцей. Это означало, что ему придется тащить ее с собой в добром здравии, а сопротивляющаяся женщина – большая помеха в дороге.
Осберт очень злился на Адама. Он рассчитывал, что Адам убьет Джиллиан, чтобы облегчить себе захват ее земель, но этот тупой Лемань не сделал этого. Вне всякого сомнения, он заставил эту дурочку отдать все ему. Однако подобный акт легко будет оспорить, поскольку, по брачному договору, Джиллиан отдала все свои земли мужу, а ее мужем был он, Осберт. Может, Джиллиан в попытке спасти себе жизнь не сообщила об этом Леманю? Глупая, упрямая сука, ей всегда удается причинять ему неприятности.
Слово «упрямая» породило новый поток мыслей. Она могла сделать вид, что сдалась, надеясь при первой возможности взбунтоваться. Как могло оказаться, что сэр Ричард и сэр Эндрю так дружны с Леманем, что отправились с ним на охоту? Почему эта сучка не поплакалась им, прося защитить ее? Осберт пожал плечами и ухмыльнулся, представив себе, какими методами Лемань воспользовался, чтобы убедить ее повиноваться. Видимо, он достаточно постарался, раз Джиллиан так запугана, что даже не обратилась за помощью к монахам, и он так уверен в ней, что оставил без присмотра. Вероятно, Джиллиан уже тысячу раз мечтала вернуться во французский замок Серей или… Осберт сел и осклабился до ушей. Несомненно, Джиллиан мечтала вернуться в его объятия. Что ж! Тогда она поедет с ним добровольно.
Осберт не знал иного способа обращения с женщинами, кроме как доводить их до безумного страха, но он замечал также, что мягкость сразу после жестокости делает их чрезвычайно податливыми. Если он сумеет вывезти Джиллиан в один из замков Людовика, это значительно укрепит его притязания на земли Невилля. Ее присутствие могло бы даже подвигнуть лорда Льюиса на штурм Тарринга. Поскольку перепуганная Джиллиан окажется целиком в его власти, будет нетрудно заставить ее подтвердить брачный контракт.
Вскоре после того, как Осберт вывел это блестящее умозаключение, основанное на совершенно ложных посылках, вернулся Жан с сообщением, что стену, окружающую женский гостевой дом, преодолеть не составляет труда. Он уже сам побывал там и нашел маленькую дверь в стене, через которую монахи вносят все необходимое для ухода за садом и выносят мусор. Она была заперта, сказал Жан, но теперь уже открыта. Через нее нетрудно вывести леди, не поднимая лишнего шума.
Джиллиан ждала Адама, пока сумерки не сменились непроглядной тьмой. Тогда она велела Кэтрин зажечь свечи и продолжала ждать. Ей казалось невероятным, что никто не удосужится пройти несколько шагов, чтобы пожелать ей доброй ночи или поинтересоваться, хорошо ли она устроилась. Затем ей пришло в голову, что речь шла вовсе не о нескольких шагах. Гости мужского и женского пола в аббатстве располагались в далеко отстоящих друг от друга помещениях. Как глупо было забыть об этом. Возможно, аббат считал неприличным для мужчин навещать дом леди после наступления темноты. Остановило бы это Адама, если бы он захотел прийти? Если бы он желал ее, ничто не остановило бы его. Джиллиан вздохнула, борясь со слезами.
Пока Кэтрин расчесывала ее, Джиллиан в который раз убеждала себя не быть дурой. Нельзя же чувствовать себя брошенной только потому, что ей непривычно находиться одной в доме. Правда, это был совсем маленький домик и вовсе не изолированный, он отделялся от самого аббатства только стеной и воротами. И все-таки зимой странников было мало, и в гостевом доме не было ни единой души, кроме самой Джиллиан и Кэтрин…
Одна! Впервые с тех пор, как она с Адамом покинула Тарринг, она не была окружена прислугой и семьями ее вассалов. Желая объятий Адама, Джиллиан все же не была такой легкомысленной, чтобы воображать, что Адам мог прийти к ней в тех обстоятельствах. Но здесь… Монахи не караулили стену или ворота. Может быть, Адам не пришел потому, что намеревается сделать это попозже, ночью, когда все улягутся спать. Джиллиан поспешила услать служанку.
Когда служанка ушла, Джиллиан начала думать, подбирая подходящую тему для беседы. За те несколько дней, когда они были настоящими любовниками, Джиллиан обнаружила, что Адам, несмотря на свое огромное тело и жаркую страсть, был лишен чисто животных инстинктов. Он не хватал ее сразу же, как только они оказывались наедине. Ему сначала хотелось поговорить. Тема могла быть любой, но лучше, если бы это было что-нибудь, что могло бы поскорее привести к поцелуям и ласкам. Джиллиан нахмурилась и спустя мгновение широко улыбнулась. Он просил ее показать, где она держала нож. Какой мог быть лучший повод продемонстрировать ему свои бедра? Она встала с постели, поежившись, когда босые ноги коснулись холодного каменного пола, отыскала свое оружие в ящике, куда его положила Кэтрин, и привязала к ноге.
Вернувшись в уют постели, Джиллиан не стала бороться со сном, но часть ее сознания продолжала бодрствовать в ожидании, так что она твердо знала, что проснется от любого шороха. Однако сквозь толстые стены ничего не доносилось, и она мирно спала, пока сквозь соломенную крышу не пробился звон колоколов с высокой башни. Джиллиан легла спать вскоре после вечерней службы, так что этот мелодичный звон, разбудивший ее, мог означать призыв к полуночной молитве. Полночь, а Адама все нет. Страх и рассудок боролись в мозгу Джиллиан, принося то надежду, то отчаяние, смешиваясь со снами, когда она периодически погружалась в дремоту. Когда ночная свеча начала бледнеть в предрассветном сереющем свете, Джиллиан уже больше не могла лежать без движения. Она встала и принялась одеваться. Кэтрин будет разочарована, но Джиллиан нужно было сделать что-то, чтобы разогнать черную тучу, затянувшую ее душу.
Движение немного помогло, но только немного. Джиллиан в отчаянии обыскала комнату в поисках чего-нибудь, что могло бы отвлечь ее. В голой монастырской келье не было ничего интересного – кровать, низкий сундук, табурет, распятие. Глаза Джиллиан зажглись, когда она увидела распятие. Она не осмеливалась признаться в своем грехе священнику, но она сможет исповедаться милостивой Матери Божьей, которая хорошо понимает сердечные дела. Она опустилась на колени под распятием и начала молиться. Вскоре глаза ее наполнились слезами, и тихий звук ее собственных рыданий перекрыл звук крадущихся шагов в коридоре, которые на мгновение замерли, а потом кто-то быстро, очень быстро вошел в ее комнату.
16
Неожиданно сильная рука обхватила Джиллиан поперек груди и стальная ладонь зажала ей рот, она почувствовала не страх, а радость. Адам не хотел, чтобы она вскрикнула от неожиданности, подсказало ей сердце. Она не сопротивлялась, когда Пьер поднял ее на ноги и развернул кругом. Хотя на щеках ее были слезы, глаза ее сияли любовью. Увидев Осберта, она испытала такой шок, что выражение радости на одно мгновение еще задержалось на ее лице. В следующее мгновение, пока еще страх не сковал ее мозг, она поняла, что Адам прошлым вечером в аббатство не возвращался. Это лошадей Осберта она услышала тогда в воротах. Тут в ее мозг проникли слова Осберта.
– Я вижу, ты рада видеть меня, не так ли? – оскалился он. – Ты поняла, что значит быть пленницей английского барона. Что ж, ладно, может быть, урок пошел тебе впрок, и теперь ты с большей радостью будешь покорной женой. Мне кажется, ты можешь пригодиться мне, и поэтому, если ты согласишься впредь быть послушной, я не стану тебя наказывать за твое прежнее плохое поведение. Покажи себя признательной и покорной, и я даже прощу тебя… может быть.
Рада видеть его? Эти слова ударили Джиллиан, как пощечина, заставив ее понять, что Осберт прочел на ее лице выражение радости и неправильно истолковал его. Глаза ее закрылись на мгновение, и она едва не лишилась чувств, когда радость сменилась шоком и страхом. Адама не было в аббатстве. Он все еще охотился. Он не узнает, что она в опасности, и не сможет помочь ей, спасти ее. Она снова оказалась в руках Осберта.
«Признательной и покорной…» Эти слова, наконец, проникли в ее затуманившийся страхом разум и, связавшись с первыми, выстроили цепочку мыслей. Джиллиан знала, что случится, если она окажет сопротивление. Ее либо убьют, либо доведут до бессознательного состояния побоями или зельем; а может, просто свяжут по рукам и ногам и сунут в рот тряпку. В любом случае она будет беспомощна. По милости Бога, которому она только что молилась, ей дан шанс спастись. Все, что необходимо, это иметь решимость выглядеть радостной, признательной и покорной. Ненависть закипела в душе Джиллиан, и она на мгновение испугалась, что не сможет поддерживать и дальше впечатление, создавшееся у Осберта. Мысль о божественной помощи укрепила ее дух, и к тому же она поняла, что долго ей притворяться не понадобится. Скоро это станет просто бесполезно. Джиллиан знала, что Осберт будет сдерживаться до тех пор, пока ее сопротивление способно грозить ему неприятностями.
Удалось бы Джиллиан, даже понимая это, заставить себя действовать так, как подсказывал рассудок, проверить не довелось. В тот момент, когда она открыла глаза, надеясь, что ненависть не сверкнет в них, подобно маяку, внимание Осберта отвлек Жан, тихо вошедший в комнату.
– Служанка уже никого не предупредит, – пробормотал он.
Неужели он убил бедную Кэтрин, подумала Джиллиан, и ненависть в ее глазах сменилась испугом. В страхе за служанку она подняла руки – не для того, чтобы вцепиться в руку Пьера, но лишь, чтобы молитвенно сложить их и протянуть в сторону Осберта. Тот задумчиво посмотрел на нее, а затем гадко ухмыльнулся.
– Отпусти ей рот, – тихо сказал он Пьеру, – но держи крепко. Если она только пикнет, я вышибу из нее мозги.
Когда губы ее освободились, Джиллиан едва слышно прошептала:
– Вы ведь не причинили вреда служанке, правда?
– А что? – спросил Осберт.
Сказать, что она испытывает нежность к Кэтрин, значило бы подписать бедной девушке смертный приговор, если она до сих пор не умерла. Рада видеть Осберта. Джиллиан знала: она должна доказать, что рада видеть Осберта. Может быть, ей удастся сыграть на трусости Осберта и одновременно спасти Кэтрин?
– Сэр Адам будет готов разорвать вас на куски, если со служанкой что-нибудь случится, – торопливо прошептала она. – Он очень высоко ценит ее, и приставил ко мне в качестве надзирательницы, чтобы она следила за каждым моим словом и каждым движением моих глаз.
Осберт нервно оглянулся на Жана.
– Нет, – ответил тот, – я только связал ее и сунул кляп. Я думал, мы сможем поиграть с ней. Она немного старовата, но неплохо сохранилась. На безрыбье и рак рыба.
– Оставим ее здесь, – рявкнул Осберт. – Она все равно не сможет рассказать своему хозяину больше того, что расскажут монахи. Мне не нужна лишняя обуза, – затем он перевел взгляд на Джиллиан. – Хорошо, что ты предупредила меня. Теперь спокойно выходим. Слуги монахов не придут сюда до завтрака. К тому времени мы уже будем далеко, а когда вернется этот голосистый Лемань, мы окажемся в безопасности за стенами Льюиса или так близко к замку, что никто не догонит нас. Даже если он выедет раньше, то все равно направится к Непу, который гораздо ближе.
С этими словами Пьер выпустил Джиллиан. Если эта иллюзорная свобода, предоставленная ей, была лишь искушением, у Джиллиан хватило здравого смысла не поддаться соблазну бежать. Она вообще не пошевелилась, когда Жан протянул Пьеру ее плащ, а тот грубо набросил его на Джиллиан, плотоядно стиснув ей грудь. Даже в коридоре напряженно работавший мозг подсказывал Джиллиан, что побег невозможен. Пытаться бежать к воротам, чтобы позвать на помощь, бессмысленно – ей не дадут сделать этого. Может только, когда мужчины будут садиться на лошадей, но и в такой шанс Джиллиан не верила. Даже если все трое вскочат в седла одновременно, что было бы невероятной беспечностью с их стороны, что толку бежать? Вскачь они настигнут ее задолго до того, как она успеет достигнуть ворот аббатства. В горле у Джиллиан стало сухо и горько, и беспомощность ее положения сковывала мысли. И все-таки она была еще не в такой уж безвыходной ситуации, чтобы потерять всякую надежду на спасение. Джиллиан спокойно стояла, пока Пьер взобрался в седло, и не сопротивлялась, когда Жан поднял ее, чтобы усадить на подушку за спиной Пьера. Осберт уже сидел в седле, но Жан оставался стоять возле Джиллиан, пока она по его приказу не обхватила Пьера за пояс, а тот прижал ее руки локтями, чтобы она не могла вырваться и соскочить с лошади.
– Держись крепче, – сказал он, – не то твоей прелестной заднице будет очень больно.
Никогда в жизни, как бы презрительно не относились к ней, пока Саэр был жив, ни один простолюдин не разговаривал с Джиллиан с подобной фамильярностью. Даже Жан и Пьер в прошлом сохраняли дистанцию и придерживали привычки. После смерти Саэра Осберт освободился от необходимости соблюдать хотя бы видимость приличий, а с его развращенностью росли и вольности слуг. Осберт слышал это, но не подал и вида. Он, по правде говоря, уже сам начинал побаиваться своих приспешников и все-таки не мог обойтись без них. Проще всего было не обращать на все это внимания. Даже если Пьер попользуется Джиллиан, какое до этого дело Осберту? От нее не убудет. А, испытав такого любовника, как Пьер, Джиллиан, возможно, станет более покладистой по отношению к самому Осберту.
К счастью для Джиллиан, она от изумления не смогла ничего сказать. Ободренный ее видимой пассивностью, Пьер надавил на ее руки, заставляя их опуститься с его пояса вниз по животу.
– Чуть пониже, стерва, – пробурчал он, – и ты найдешь, за что подержаться.
Джиллиан по-прежнему молчала, но шок миновал. Ее обуяли ненависть и ярость, изгнав свойственную ей мягкость и кротость. В этот момент мчавшаяся на всех парах лошадь перепрыгнула через что-то, Джиллиан бросило вперед, прижав к седлу, и нож, привязанный к ее бедру, больно врезался в кожу. Дикая радость наполнила сердце Джиллиан. Она же совсем забыла про нож. Это был шанс, если не сбежать – куда там! – то хотя бы отомстить. Она огляделась. Лошади выстроились в цепочку, на корпус друг от друга. Осберт ехал впереди, она с Пьером – посредине, а Жан замыкал. Дорога была светлее, чем поля по обе стороны. Они быстро двигались на север, чтобы, как догадывалась Джиллиан, соединиться с отрядом Осберта. Действовать нужно было безотлагательно.
Тихий звук сорвался с губ Джиллиан. Вообще-то это был сдавленный смешок, показывавший, насколько близка она к полному умопомешательству, но Пьер принял его за довольное хихиканье и повернул голову. Лицо Джиллиан было слишком близко, чтобы он мог рассмотреть его выражение, руки ее двигались, но не для того, чтобы высвободиться, а вперед и вниз. Он был слегка удивлен, но с женщинами вообще зарекаться нельзя, а эта охотно совокуплялась даже с безмозглым уродцем. Несомненно, она готова сесть на все, что торчит. Идея обладать благородной дамой прямо здесь возбудила его до предела.
Пьер осторожно ослабил давление на руки Джиллиан, готовый в любую секунду зажать их вновь, если она отстранится. И снова этот смешок. На этот раз звук показался ему немного странным, и Пьер чуть насторожился. Но прежде чем он успел подумать о чем-нибудь, левая рука Джиллиан скользнула в прорезь шитых железом кожаных доспехов Пьера и нежно пощекотала выпиравшую из его штанов плоть. Пьер затаил дыхание. Джиллиан коснулась его еще раз, уже чуть сильнее. Ее вторая рука тоже двигалась, словно в безуспешных поисках входа, потом поползла вверх по его бедру. Отвлеченный спазмами удовольствия, вызванного действиями Джиллиан, Пьер позволил ее правой руке выскользнуть из-под своей. Опасности, что она спрыгнет, не было, поскольку он продолжал удерживать ее левую руку, и, кроме того, она так тесно прижималась грудью к его спине. Он сказал какую-то непристойность, но скорее не для того, чтобы оскорбить Джиллиан, а возбудить.
Слова не произвели на Джиллиан ни малейшего впечатления. Она отдалась своей цели, и ничто уже не могло остановить ее. Пока она левой рукой ласкала плоть Пьера, чувствуя телом его вздохи наслаждения, ее правая рука отчаянно нащупывала путь через тунику, и, наконец, задрав короткую юбку, крепко ухватилась за рукоятку ножа. Вытащить его было довольно легко, но пока она маневрировала лезвием сквозь разрезы платья, левой руке пришлось прибавить в скорости и энергии.
Джиллиан почувствовала, как Пьер приподнялся в седле и подался назад, чтобы дать больше свободы своей разбухшей плоти. Крепко ухватив его большим, безымянным пальцами и мизинцем, Джиллиан вытянула средний и указательный, гладя по кругу обнажившуюся и пульсирующую головку. Сдавленный хрип вырвался из горла Пьера.
– Ш-ш-ш, – прошептала Джиллиан, прижимаясь лицом к его левому плечу.
Пьер инстинктивно повернул голову в ее сторону, и в то же мгновение правая рука Джиллиан поднялась, выпрямилась и затем обрушилась вниз со всей силой ее ярости, ненависти и страха. Нож был длинный и очень острый. Он прошел сквозь кожаный капюшон, как сквозь масло, и погрузился до самой рукоятки, перерезав сонную артерию и яремную вену. Длинное острие прошило Пьера насквозь и, выйдя с другой стороны, порезало щеку Джиллиан. Она дернулась назад, и нож выдернулся тоже. По лезвию и по ее ледяным рукам хлынул поток теплой крови.
Странный глухой хрип вырвался из горла Пьера, когда нож вонзился в него, но затем он захлебнулся собственной кровью и больше не издал ни звука. Тело его напряглось в судороге, и Джиллиан инстинктивно вцепилась в него, совершенно случайно вонзив нож, который был по-прежнему в ее руке, ему в грудь. Что было еще важнее, поскольку Пьер и без того был уже мертв, ее левая рука так же случайно наткнулась на поводья, выпавшие из ослабевших ладоней Пьера. Удары, которые она нанесла, хрип и конвульсии мертвого тела избавили Джиллиан от приступа бешенства, грозившего разрушить ее рассудок. Жизнь внезапно вернулась в ее мозг, если не нормальная, то, по крайней мере, рациональная. Она полностью осознала создавшуюся ситуацию и поняла, что ее единственный шанс спастись – сдержать лошадь.
Возможно, секунд пять прошло после первого удара, сразившего Пьера. Жан то ли не заметил быстрого движения руки Джиллиан в темноте, то ли принял его за движение самого Пьера. Однако Джиллиан понимала, что утаивать происшедшее далее бессмысленно, поскольку с каждой секундой они приближались к людям Осберта. Кроме того, когда она выдернула нож из тела Пьера, оно от рывка начало сползать вправо и теперь почти висело на ее руке. Она не сможет долго держать такую тяжесть. И на лошади она долго не усидит, если не переберется в седло.
Как только эти мысли пронеслись в ее в голове, Джиллиан вытащила нож из груди Пьера. Труп при этом окончательно потерял равновесие и, когда она убрала свою правую руку, рухнул на землю. Как только он упал, Джиллиан ударила пятками по крупу лошади, и одновременно с этим сзади раздался крик Жана. Джиллиан схватилась обеими руками за переднюю луку седла. К счастью, правая нога Пьера застряла в стременах. Получив от падавшего тела удар справа, подгоняемая пинками Джиллиан и напуганная криками сзади, лошадь резко свернула влево и перешла с рыси в галоп.
Предсказание Адама насчет кормежных повадок оленей зимой оказалось вполне точным. Не проехав и полумили в глубь охотничьего заповедника, он и его компания наткнулись на солидных размеров самца. Когда охота успешно завершилась, Адам почувствовал себя намного лучше. Он устал и промок от пота, но снял с себя большую часть напряжения. Сэр Ричард и сэр Эндрю тоже выглядели довольными – в общем, все пребывали в наилучшем настроении. Лошади, однако, были измождены до предела. Поэтому их хозяевам не пришло в голову гнать их обратно в аббатство, когда они наткнулись на охотничий домик. Там были заготовлены дрова для печки, так что можно было зажарить оленину. Поев, они в приятной истоме завернулись в плащи и легли спать, чтобы проснуться с первыми лучами восходящего солнца, озябшие, но довольные охотой и друг другом.
Когда они поднялись в седла, Адам подъехал поближе к сэру Ричарду и тихо извинился, что не следовало, наверное, прерывать путешествие ради удовольствия, после чего неловко прокашлялся, не зная, как объяснить, что заставило его поступить так.
– Это не имеет значения, – уверил его сэр Ричард. – Мы потеряли не больше двух-трех часов. Леди Джиллиан, так или иначе, не могла уже ехать дальше. Это было хорошо для нас всех. Леди получила немного отдыха, а мы – разрядки, которая после всех беспокойств минувших недель была действительно необходима.
Адам не совсем понимал, почему сэр Ричард так настаивал, что Джиллиан не могла ехать дальше, и почувствовал легкое беспокойство. Сэр Ричард был старше его и, несомненно, лучше разбирался в женщинах. Может быть, он видел, что Джиллиан более хрупкая, чем большинство женщин. Тогда почему она не сказала, что устала или… Чепуха. Разве ему самому и Джеффри не приходилось выдумывать тысячи поводов, останавливаться ради Иэна, который не совсем восстановил силы после болезни, но скорее замертво упал бы с лошади, чем пожаловался? Возможно, дух Джиллиан был крепче ее тела, и о ней тоже нужно было заботиться для ее же блага. Адам ускорил шаг лошади. Через несколько минут показалось аббатство, и, не успев достигнуть ворот, они с удивлением увидели спешившего навстречу аббата.
– Господа! – кричал он. – У меня ужасная новость! Леди Джиллиан похищена.
– Что?
– Как?
– Кем?
Разумеется, было невозможно различить эти вопросы, раздавшиеся из трех глоток одновременно, но аббат прекрасно понимал, о чем его спрашивали.
– Я умоляю вас выслушать и сразу же расскажу все, что знаю. Когда служка отправился сегодня утром передать завтрак служанке леди Джиллиан, он обнаружил эту женщину связанной и с кляпом во рту. Она ничего не смогла объяснить, кроме того, что это был мужчина, так как стояла кромешная тьма, ее ударили по голове и связали прежде, чем она успела разглядеть того, кто сделал это.
– Когда это случилось? – спросил сэр Ричард.
Один взгляд на белое, испуганное, застывшее лицо Адама, его невидящие глаза подсказали Ричарду, что нужно задавать любые вопросы, требующие ответа. Он очень переживал за своего юного сюзерена, который поддался импульсу молодости и теперь был так жестоко наказан за такое маленькое отступление от прямого долга.
– После вечерней службы, очевидно, поскольку до тех пор служанка не расставалась с леди Джиллиан, но…
– У вас нет никаких мыслей, хотя бы предположений, кто похитил ее? – Адам обрел голос, но голос был не его, слова выдавливались сквозь сжавшееся горло.
– Милорд, дайте мне закончить. Так вы быстрее получите ответ на свой вопрос. Хотя точно утверждать нельзя, поскольку никто не видел, как это произошло, мы думаем, что это сделал один гость, приехавший в аббатство после вашего отъезда, некий сэр Осберт де Серей.
– Сэр Осберт!
– Как он мог знать, что мы здесь?
Голоса сэра Эндрю и сэра Ричарда слились в испуганное восклицание. Адам снова онемел. Он был в таком шоке, что небо поплыло перед его глазами, и он вцепился в луку седла, чтобы не упасть с лошади. Адам прекрасно знал, что мужские и женские гостевые домики располагались в противоположных концах монастыря. Следовательно, Осберт не мог случайно наткнуться на Джиллиан. Она, видимо, вызвала его. Должно быть, она каким-то образом послала Осберту сообщение, что, наконец, оказалась без надзора. Зачем? Зачем она так морочила его своими глазами, губами, своим телом, если любила своего мужа? Какова цель…
– Я со скорбью должен сказать, что это наша вина, – ответил аббат на повторный вопрос сэра Ричарда, откуда Осберт получил сведения, что Джиллиан была в аббатстве.
– Вы хотите сказать, что она попросила вас передать сэру Осберту сообщение? – сурово спросил Адам.
– Нет, нет! Это произошло случайно. Наш приор, полагая, что и сэру Осберту, и леди Джиллиан не достает компании, поскольку, кроме них, в гостевых домах никого больше не было, предложил сэру Осберту нанести визит вежливости госпоже. Было, правда, уже поздно, после вечерни, так что приор не слишком удивился, когда сэр Осберт отказался, поскольку был чужим леди.
– Он не был ей чужим! – злобно воскликнул Адам.
– Но это и не был человек, которого леди Джиллиан хотела бы видеть, – напомнил сэр Ричард.
Если бы аббат узнал, что Осберт был мужем Джиллиан, его готовность поделиться информацией мгновенно иссякла бы. С точки зрения священнослужителей, узы, наложенные церковью, были гораздо важнее политических или тем более личных пристрастий или неприязни.
– Все это очень странно! – воскликнул аббат. – Сэр Осберт не сказал, что знаком с леди Джиллиан. Как говорил приор, он, казалось, был очень смущен идеей навязываться в столь позднее время… – голос его прервался, и выражение лица ожесточилось. – Понимаю. Он не хотел, чтобы она раскрыла нечто, что знала о нем. Но он имел право на убежище здесь, что бы ни совершил, если только… О небо! Может быть, он отлучен от церкви? Может быть, нам придется очищаться от скверны и снова совершить обряд освящения?
Адам почти не слышал, что говорил аббат. Напоминание сэра Ричарда прозвучало колоколом в его голове, в достаточной мере разогнав туман ярости и подозрительности, чтобы он понял, что Джиллиан нужно вернуть. Она была необходима ему хотя бы с политической точки зрения. Неважно, что она лгала ему ради какой-то цели, насчет которой он не мог даже строить предположения. Совершенно очевидно, что сэр Ричард и сэр Эндрю не были участниками какого-то заговора, если заговор и имел место. Их гнев и изумление были абсолютно искренними. Джиллиан не могла даже намекнуть им, что намерена вернуться в мужу. Возможно, она просто решила сохранить свои земли любой ценой после отъезда Осберта, даже если для этого пришлось преодолеть отвращение и разделить ложе с захватчиком. И только когда она опять встретилась с человеком, ради которого убила своего первого мужа, страсть одолела в ней жадность, и из любви к Осберту она бросила все, что с таким трудом приобрела. Адам снова ухватился за седло, когда от душевной боли у него перехватило дыхание.
– Отец, – язвительный тон сэра Ричарда прервал беспокойное бормотание аббата, – мы не можем ответить на этот вопрос, но я должен попросить вас отвлечься от своих проблем ради наших. Леди Джиллиан была ранена? Как ее увезли?
– Увы, я не могу ответить на ваш вопрос, так же как вы на мой. Крови в ее комнате не было или какого-либо беспорядка, но троим мужчинам – а с сэром Осбертом было двое слуг – несложно осилить хрупкую женщину. Не взяли больше ничего. Гребни и щетки леди, как и ее одежда, кроме платья для верховой езды, остались в том виде, как их сложила служанка – так она сказала нам, но из нее мы много вытянуть не смогли, потому что она не переставала плакать по своей пропавшей хозяйке.
Обруч, сжимавший грудь Адама и не дававший ему вздохнуть, немного ослаб. Все считают, что ее увезли силой. Может, так и было? Если нет, то почему она не взяла с собой Кэтрин? И наверняка она взяла бы свои личные вещи, даже если боялась терять время, упаковывая одежду. Когда одна боль отступила, ее место заняла другая. Если все это – лишь трагическая случайность, каково же сейчас его бедной Джиллиан?
– Нечего думать, как ее захватили! – рявкнул Адам. – Главное – мы должны вернуть ее, – он повернулся к аббату. – Вы больше ничем не можете нам помочь? Этот человек не сказал, откуда приехал?
– Успокойтесь, сын мой. Он уехал еще до рассвета. Теперь уже несколько минут позже или раньше ничего не могут…
– Не могут? – проревел Адам. – Отсюда не более двадцати миль до трех крупных крепостей Людовика. Если мы догоним их до того, как они попадут в одну из них, то сможем вернуть леди Джиллиан в целости и сохранности. Но…
– Я позову приора, – поспешно произнес аббат. – Это он…
– Я сам пойду к нему. Это будет быстрее, – пробурчал Адам, затем слез с лошади и передал поводья сэру Эндрю.
Сэр Ричард спешился тоже, боясь, что чувство вины, теперь, когда шок миновал, способно заставить Адама наброситься с кулаками на человека, который, пусть и невольно, открыл Осберту место пребывания Джиллиан. Он ошибался, думая, что Адам способен наказать кого-нибудь другого за то, что считал собственной ошибкой, но его участие действительно Оказалось необходимым. Адам был в таком отчаянии, уже представляя, как Джиллиан подвергают угрозам или даже побоям, что едва ли дал бы приору возможность точно вспомнить, что было сказано. Сэр Ричард видел, как дрожали руки Адама, испытывающего жгучее желание вытряхнуть слова из бедняги.
– Он не сказал, откуда приехал, – подбадривал сэр Ричард, – но прошу вас, подумайте. Он приехал поздно. Он не сказал вам, какие места проезжал?
– Э-э-э… не то, чтобы я… ах, да… Мне кажется, он сказал, что Гилдфорд был слишком далеко на востоке…
– С севера! Мы должны были догадаться! – выкрикнул Адам, резко поворачиваясь и бросаясь к двери. – Он приехал с севера, скорее всего, из Беркхемпстеда. Какой же я болван! Я же знал, что Людовик там.
– Милорд, подождите! – воскликнул сэр Ричард, бросившись следом и схватив Адама за руку. – Я не думаю, что де Серей мог путешествовать только с двумя слугами. Если говорить напрямую, этот человек – трус, каких мало. Если у него была всего лишь маленькая охрана, он привел бы их всех с собой. То, что он приехал только с двумя, означает, что где-то поблизости расположился его большой отряд.
– И что? – рыкнул Адам, вырывая руку и продолжая идти к воротам аббатства.
– Я боюсь смерти не больше любого другого, – раздраженно отреагировал сэр Ричард, – но если уж я должен умереть, то предпочел бы сделать это, имея на то причину. Как мы поможем леди Джиллиан, если просто погибнем все трое?
– Мы не погибнем, – равнодушно констатировал Адам. Он был слишком молод, слишком обеспокоен, слишком зол, чтобы верить в смерть.
– Милорд, вдумайтесь! Нас трое. А если в отряде де Серей пятьдесят или сто человек? А если у нас возникнут сомнения насчет того, в какую сторону они отправились? Насколько широко могут разделиться три человека? Давайте соберем свои отряды. Это займет не больше времени, чем…
– Пожалуйста, – ответил Адам, но во взгляде, которым он окинул сэра Ричарда, на мгновение остановившись, явно не было благоразумия. – Попросите преподобного отца отправить кого-нибудь передать Катберту, чтобы он сворачивал лагерь и следовал за мной на север. Можете поехать сами, если считаете это необходимым. А что касается меня, то я отправлюсь на север сейчас же.
– Но поверят ли люди… – начал, было, сэр Ричард.
Ему не удалось закончить свой вопрос. Адам уже покинул его. Было совершенно очевидно, что ничто не остановит Адама в его намерении отправиться по дороге на север, чтобы обнаружить, если сможет, следы отряда Осберта. Сэр Ричард задержался еще на несколько минут, чтобы попросить аббата передать войскам сообщения. Он снял с пальца кольцо с печатью, чтобы у гонца было доказательство, что приказ исходил действительно от него. Теперь ему оставалось лишь надеяться, что, когда Адам найдет подтверждение вовлеченности в это дело большого отряда, ему удастся убедить своего сюзерена подождать прибытия своих воинов.
Сэр Ричард не слишком преуспел в этой попытке, но, увидев, какую площадь занимал опустевший лагерь Осберта и количество кострищ, Адам сам немного поостыл. Даже в том состоянии, в каком он пребывал, когда ему постоянно мерещилось, то как Джиллиан сбивают с ног и насилуют, то как она пылко бросается в объятия Осберта, причем, какое из этих видений было страшнее для него, оставалось спорным, он не мог полностью позабыть долгие годы учения. Он понимал, что никакие три богатыря не в силах совладать с такой массой людей. И еще одна деталь помогла ему немного успокоиться. Сэр Эндрю обратил внимание на небольшое количество лошадиного помета, из чего следовало, что большинство воинов отряда были пешими. Это означало, что либо весь отряд будет передвигаться достаточно медленно, подлаживаясь под шаг пехоты, либо вперед вырвется небольшая группа всадников, человек десять-пятнадцать максимум.
Адам без колебаний сразился бы с десятью или пятнадцатью солдатами и одним рыцарем. Он, сэр Ричард и сэр Эндрю были лучше вооружены и, вероятно, значительно превосходили всадников Осберта в опыте и умении. Однако ему хватило ума не предложить этого сэру Ричарду. Он сказал лишь, что должен проехать вперед, чтобы выяснить, в какую сторону те направились. Сэр Ричард не стал возражать, но настоял, что для начала нужно наведаться в располагавшуюся в нескольких сотнях ярдов деревню, где кто-нибудь мог сообщить им, куда повернул отряд.
То, что они обнаружили в деревне, довело сэра Ричарда и сэра Эндрю до ярости. Они оба, случалось, выпускали своих людей в набеги на беспомощные деревни, но это было вызвано военной необходимостью, а не пренебрежением или безразличием к населению. Адам поначалу ничего не говорил, но, когда взгляд его упал на избитых женщин в окровавленных юбках, лицо его стало белым, как мел. Потом он ласково поговорил с жителями, успокаивая, насколько возможно, их страхи и обещая, что его воины, которые следовали за ним, защитят верных христиан и сделают все, чтобы дьяволы, принесшие такое бедствие, не вернулись никогда. Затем он вручил деревенскому старосте несколько серебряных монет из своего кошелька, чтобы жители могли купить еды и дров, возместив понесенный ущерб. Потеря их скромных запасов обрекала деревню на холод и голод, если аббат не сочтет нужным помочь им. Щедрость Адама окончательно развеяла страхи крестьян. Синяки и травмы заживут. По крайней мере, все живы. Староста взял рукавицу Адама как знак полномочий и пообещал направить его отряды по следам де Серей и его людей.
Не дожидаясь дальнейших уверений и даже не оглянувшись, следуют ли за ним сэр Ричард и сэр Эндрю, Адам направился обратно к тому месту, где недавно располагался лагерь де Серей. Он решил продолжить поиски следов, хотя казалось очевидным, что де Серей направился в Льюис. Это была ближайшая крепость, связанная с Людовиком, в том направлении, в каком двинулся отряд. Две причины толкали Адама следовать дальше. Существовала возможность, что этот след был ложный, призванный сбить с толку преследователей. Замок Неп располагался не более чем в шести-семи милях к юго-западу. Адам даже не понимал, почему Осберт не отправился в Неп сразу. Он мог оказаться в безопасности за стенами этого внушающего трепет замка еще до того, как Адам узнал об исчезновении Джиллиан. Возможно, он и находился там, отправив своих людей на восток, чтобы отвлечь на них погоню.
Адаму при этой мысли стало тошно. На сухой земле и скошенной стерне явственно виднелись следы людей и лошадей. Адам ухватился за эту надежду, отгоняя мысль о том, что Джиллиан могла быть пленницей в замке Неп. Но он должен выяснить. Он должен увидеть отряд де Серей. Среди столь немногочисленных всадников нетрудно будет заметить женщину, особенно пленницу. И если она действительно была связанной, а отряд далеко продвинулся по дороге вЛьюис, худшая из его мук закончится, ибо это доказывало бы, что она не уехала добровольно, из любви к Осберту, абольшое пройденное расстояние означало бы, что Осберту скорее всего не хватило времени надругаться над своей добычей.
Все так… если только они не в Непе. Адам пришпорил лошадь и прикусил губу, мучаясь неопределенностью. Не совершает ли он ошибку? Может, все-таки было бы лучше скакать в Неп и попытаться выяснить, не въезжали ли туда на рассвете мужчина и женщина? Если да, он мог бы направить туда свои войска, чтобы иметь гарантию, что Осберт не сбежит, и заявить кастеляну, что приведет целую армию, которая сотрет замок с лица земли, если ему не будут выданы Джиллиан и Осберт. Но он ведь уже велел вернуться и изменить приказ…
Адам вдруг задрожал.
– Неп так близко, – сказал он сэру Ричарду. – Я четко вижу, что следы ведут на восток, но что, если де Серей отправил людей в одну сторону, а сам повернул с Джиллиан в Неп? Разве не мог он поступить так, надеясь, что мы будем продолжать преследовать его отряд?
– Это возможно, – буркнул сэр Ричард, – но …
– Так илииначе, но у меня займет лишь несколько лишних минут сделать крюк и посмотреть, нет ли свежих лошадиных следов взападном или юго-западном направлении, – вмешался сэр Эндрю. – Там может ничего и не быть, но у меня хороший нюх на такие вещи.
Это была истинная правда. Во время вчерашней охоты сэр Эндрю дважды указывал им правильное направление, когда лай гончих терялся в лесу. Он видел такие следы оленя или собак, каких не замечали другие. Сэр Эндрю мог не обладать острым умом, но зрение у него было действительно превосходное, иесли он знал, как поступить, то делал все в точности. Пока сэр Эндрю говорил, сэр Ричард наблюдал за лицом Адама иувидел там одновременно радость иотчаянное нетерпение что-нибудь совершить.
– Двигайтесь на север, сэр Эндрю, – предложил он, – быстро, насколько сможете, потом на запад, потом на юг, потом поворачивайте на восток и, если понадобится, снова на север. Мы тем временем отправимся по этой дороге, но помедленнее, так что соединимся дальше к востоку. Если вы ничего не найдете, мы встретимся где-то впереди. Мы тоже будем приглядываться, нет ли следов, уходящих в сторону.
– А люди? – спросил Адам, когда сэр Эндрю пришпорил коня иумчался. Ему пришлось облизнуть пересохшие губы, чтобы они стали чуть податливее.
– У нас будет время для этого, – спокойно ответил сэр Ричард. – Если обнаружатся какие-либо признаки, что наша главная цель – Неп, мы сможем вернуться сюда. Тогда либо сэр Эндрю, либо я подождем отряд, пока вы со вторым из нас отправитесь в Неп, чтобы вести переговоры.
Адам перестал дрожать от нетерпения, но страх, что он делает что-то не так, что он действует недостаточно быстро, что из-за его глупости и бездействия Джиллиан страдает, разрывал его сердце. Они ехали молча, Адам держался чуть правее, выискивая признаки того, что отряд разделился и часть его отправилась на юг. Никаких указаний на это не встречалось, но на это и не стоило надеяться в такой близости от начальной точки маршрута. Очень скоро – они еще могли видеть вдалиместо, где располагался лагерь, они резко остановились, услышав улюлюканье и выкрикивающий имя Адама голос. Развернувшись, они увидели всадника, мчавшегося во весь опор, который не мог бы быть никем иным, кроме сэра Эндрю. Адам сглотнул, и краска сошла с его лица, так что даже губы побелели. Джиллиан, его Джиллиан… Если она не предала его, что с ней сделали?
Он пришпорил коня навстречу приближавшемуся всаднику.
– Они уехали в Неп? – крикнул он.
– Я не знаю, милорд, – отозвался сэр Эндрю, – но вам лучше самому посмотреть. – Когда они поскакали вместе, он продолжал: – Три лошади съехали с дороги, но не в лагере, а южнее, ближе к аббатству. Там лежит мертвец, убитый ударом в горло, причем, когда он упал с лошади, его еще некоторое время протащили по земле – остался след. Я видел и другие следы, милорд, но что они означают, не могу догадаться. Будет лучше, если вы посмотрите сами.
17
Джиллиан отчаянно цеплялась левой рукой за седло и поводья. Она слышала звук, ужасное, визжащее подобие смеха, но не могла понять, откуда он исходит, потом он прекратился. Труп Пьера, зацепившийся ногой за правое стремя, тащился по земле, угрожая сбить с ног лошадь. Она также чувствовала в правой руке скользкую и липкую рукоятку ножа. Это было забавно, очень забавно. Она на мгновение затряслась от смеха, но затем услышала крик Осберта, и в этом ничего забавного уже не было. Она еще сильнее вжалась коленями в бока лошади и наклонилась вперед, чтобы перерезать стремя. Нож резанул кожу один раз, другой, потом от дикой тряски ткнулся в бок коню.
Бедное животное заржало и метнулось еще больше влево, увеличивая скорость до пределов своих возможностей. Надрезанное стремя под весом Пьера, наконец, оторвалось от седла. Тело отлетело в сторону и покатилось прямо под ноги следовавшей по пятам лошади Жана. С душераздирающим криком и ржанием человек и лошадь рухнули на землю. Испуганное животное молотило копытами, а всадник орал от боли в придавленной весом лошади ноге; отчаянные попытки коня подняться лишь усиливали муки Жана. Осберт с безопасного расстояния изрыгал проклятия.
С опасностью для жизни держась за седло, в то время как каждый толчок грозил оторвать ее усталую руку, Джиллиан слепо неслась на юг. Это не могло долго продолжаться. Более опытная наездница, которая не была бы к тому же в таком истерическом состоянии от пережитых ужасов и мерзостей, сумела бы укротить лошадь и остановить ее. Тело Джиллиан инстинктивно делало все, что было можно, но мозг ее от страха отключился и ничем ему не помогал. Через несколько минут конь попал ногой в кроличью нору и споткнулся. Этот толчок довершил дело, начатое усталостью. Рука Джиллиан сорвалась с седла, поводья выскользнули из ее пальцев, и, когда лошадь выпрямилась и бросилась вперед, Джиллиан упала.
Было холодно, невыносимо холодно. Джиллиан всхлипнула, потом зарыдала. Так холодно. Так холодно. Ежась, Джиллиан попыталась поплотнее завернуться в плащ, но ее правая рука намертво застыла… Она вздрогнула и затаила дыхание. Нож, которым она убила Пьера, по-прежнему находился у нее в руке. Она снова содрогнулась, но аккуратно вытерла лезвие о подол и без того окровавленного платья, после чего, подобно загнанному зверю, пригибаясь в колючей траве, огляделась и, убедившись, что никого не видно, сунула оружие в ножны.
Джиллиан довольно долго пролежала, абсолютно не шевелясь, даже дышать стараясь потише. Когда стало светать, она продвинулась вперед, чтобы найти кусты погуще. Это был инстинкт преследуемого животного, который не требовал мыслей, но, когда она пришла в движение, ее мозг почувствовал напряжение в конечностях и начал смутно работать и соображать, зачем это нужно. Шок проходил вместе с темнотой. Когда взошло солнце, в голове Джиллиан прояснилось. Вспомнив о смерти Пьера, вместо сожаления или отвращения она испытала жгучую радость и удовлетворение и одобрительно осмотрела засохшую кровь на своих руках и платье.
Если Джиллиан о чем и жалела, так только о потере лошади. Она понимала, что это уменьшало ее шансы выбраться из создавшейся ситуации живой, но она не так боялась смерти, как попасть в руки Осберта. Сердце ее снова заколотилось, и она осторожно выглянула из своего убежища. Отлогий холм, на котором она очутилась, вероятно, использовался как пастбище, хотя в тот момент никаких следов скота она не видела. Обзор у нее был очень ограничен, и она попыталась подняться на колени. От этого усилия из горла ее вырвался стон боли, поскольку тело закостенело от холода и неподвижности.
Сразу же за сдавленным криком боли последовал еще более громкий вздох облегчения. Если она пролежала так долго, что тело ее онемело, то преследователи, должно быть, не нашли ее. Возможно, они помчались по следам взбесившейся лошади. Если так, то они давно поняли, что ее в седле нет. Было уже достаточно светло, чтобы разобраться в этом, подумала Джиллиан. Это означало, что она должна убираться отсюда как можно скорее. Только в какую сторону? Она помнила свою догадку, что Осберт возвращался к своему отряду, который он оставил в лагере. Нарваться на этот лагерь было бы настоящей катастрофой.
Эта идея, однако, не вызвала в душе Джиллиан никакой паники, потому что мысль о людях в лагере напомнила ей об отряде Адама. Она знала, где они расположились – несколько южнее аббатства, – но не представляла, где сама находилась по отношению к аббатству. Растирая руки и ноги, чтобы заставить кровь бежать быстрее, Джиллиан напряженно думала. Они выехали через сад гостевого домика и… Тут память обрывалась. Сколько раз ни возвращалась она к тому холодящему сердце моменту, когда увидела в дверном проеме своей спальни Осберта, она не могла вспомнить ничего между мгновением, когда решила, что должна сделать вид, будто охотно едет с Осбертом, и временем, когда поняла, что Осберт направляется к своему отряду.
Потом Пьер оскорбил ее. И снова провал в памяти, кроме принятого решения убить его.
Само мгновение убийства было светлым пятном в ее воспоминаниях, и она с удовольствием переваривала его, набираясь силы от радости отмщения. Как ей хотелось, чтобы это был Осберт! Если бы только это был Осберт! Эта ложка дегтя несколько омрачила ее радость и вернула поток мыслей к основной проблеме. Пока Осберт жив, он опасен для нее… и для Адама тоже. Она должна найти Катберта и отряды Адама. Но где? Куда идти?
Задыхаясь больше от страха, чем от боли, Джиллиан поднялась на колени, а потом, дрожа как лист, на ноги. Пока она осматривалась кругом, сердце ее бешено колотилось, а губы пересохли от страха. Дрожа от холода и ужаса, она продолжала вертеть головой, но никто с криком не бросился к ней, и, понемногу успокаиваясь, она обрела способность двигаться. В какую сторону? Все инстинкты в ней кричали, что нужно снова нырнуть в убежище, уползти в тень, но рассудок говорил, что на открытом склоне холма нет ни тени, ни убежища. В какую сторону идти?
– Ave Maria, gratiaplena… [2 - Первые слова молитвы Деве Марии]– зашептала Джиллиан, взывая к источнику милосердия, к Женщине, которая понимает страх и слабость.
В какую сторону? Она знала только одно. Люди Адама находились южнее аббатства. Повернувшись левым плечом к взошедшему солнцу, Джиллиан побрела на юг.
Страх, который испытывала Джиллиан, был в тот момент ее худшим врагом. Хотя она вроде бы сохраняла способность трезво мыслить в практических вещах, шок, ужас перед опасностями и усталость делали свое дело. Ей ни разу не пришло в голову, что Осберт должен был знать: Адам всего лишь уехал на охоту и скоро вернется. В другой обстановке Джиллиан сообразила бы, что Осберт слишком боялся попасть в руки Адама, чтобы искать ее дольше, чем несколько минут.
Фактически же Осберт вообще не искал ее. Как только он увидел, что лошадь с Жаном упала и Жан ранен, он уже был готов пришпорить своего коня и умчаться прочь. Единственное, что удержало его и заставило спешиться и высвободить Жана из западни, в которой тот оказался, было понимание того простого факта, что, обнаружив раненого, Адам легко найдет и его самого. Осберт ни одной секунды не сомневался, что Жан не станет ради него терпеть пытки. Жан сразу же выложит Адаму все, что тот захочет узнать, и многое сверх того. Если бы Осберту хватило сноровки и мужества, он убил бы Жана на месте, но трусость не позволяла ему напасть даже на раненого, придавленного лошадью мужчину. Он понимал, что Жан мог ожидать от него такой попытки. Он мог перехватить его руку и затем направить нож на своего хозяина.
Ругаясь и вздыхая, Осберт помог лошади Жана подняться на ноги, а самому Жану взобраться в седло. Затем он быстро направился к лагерю, предоставив своему раненому слуге добираться самому. Он был уверен, что Жан последует за ним. Никто не захочет попасть на допрос к врагу. В лагере Осберт обнаружил полный хаос. На месте находились лишь половина людей, многие из которых были вдрызг пьяные. Рыча и подбадривая плоской стороной меча, он заставил трезвых привести тех, кто наводил террор в деревне, растолкать пьяных и снимать лагерь.
Таким образом, у Осберта и в мыслях не было преследовать Джиллиан. В его мозгу не оставалось места ни для чего, кроме быстро растущей паники. Он не мог думать ни о чем, кроме того, что будет с ним, если Адам Лемань вернется раньше, чем ожидалось, и доберется до него. И как только собрались все всадники, он, приказав им сопровождать его, во весь дух устремился в сторону Льюиса. Он знал, что Неп ближе, но Адам тоже знал об этом и мог, как предполагал Осберт, броситься туда первым делом. Ему не приходило в голову, что потянувшийся за ним хвост пеших воинов выдаст его с головой. Кроме того, Льюис располагался в глубине земель, контролируемых Людовиком, в то время как Неп находился лишь в нескольких милях от владений Арундёля.
Осберт, как и все в окружении Людовика, знал про визит Арундёля к Джеффри Фиц-Вильяму и Иэну де Випону, про его недовольство принцем. Что, если Арундель захочет покрепче сдружиться с де Випоном, оказав ему услугу, и прикажет Непу выдать Осберта приемному сыну де Випона? Неп не принадлежал Арунделю, но они не решатся отказать ему. Его власть в этих краях была очень велика.
На рассвете, в тот момент, когда Адам еще потягивался и зевал, проснувшись в охотничьем домике, а Джиллиан ползком пробиралась в укрытие густого кустарника, люди Осберта двигались на восток. А пока Адам приехал в аббатство, узнал о похищении Джиллиан и начал ее отчаянные поиски, отряд продвигался к Льюису в более быстром, чем обычно, темпе, поскольку паника Осберта передалась и его солдатам. Между тем аббат монастыря святого Леонарда, поглазев в течение нескольких мгновений на кольцо с печатью сэра Ричарда, тоже бросился помогать несчастной леди, доверенной его попечению, самым эффективным способом, какой знал. Он поспешил в часовню и принялся молиться.
Он рассказал Господу, как предатель подло воспользовался Его домом в дьявольских целях и опозорил Его служителей. Он помолился за спасение бедной леди Джиллиан и за то, чтобы намерения сэра Осберта не осуществились. Он помолился также, чтобы сэр Адам не винил его или ни в чем не повинных монахов в совершении преступления, чтобы он нашел леди невредимой и избавил аббатство от своего гнева. Значительно утешившись после того, как доверил свои проблемы и беспокойство высшему помощнику, аббат встал с колен и ушел в свою келью. К нему был вызван служка. Аббат медленно и четко вдолбил в него послание, которое он должен был передать людям Адама. Когда служка дважды в точности повторил сообщение, ему было вручено кольцо сэра Ричарда и велено идти в конюшню седлать мула.
Пока аббат рассказывал Господу о Джиллиан, она сама поднималась на гребень следующего холма. Ей казалось, что она шла уже несколько часов. В самом деле, ей приходилось прилагать неимоверные усилия, потому что ноги ее дрожали и плохо слушались. Поначалу каждый шаг был пыткой. Потом на некоторое время, когда она разогрелась, идти стало легче. Но страх – ненасытный пожиратель энергии. Расстояние, которое в обычных условиях Джиллиан приняла бы за приятную прогулку, заняло в два раза больше времени и превратилось в утомительное путешествие.
Чтобы поддержать себя, Джиллиан повторяла вновь и вновь: «Еще немного. Я должна пройти еще немного». Слова складывались в спотыкающийся ритм ее шагов. Усталость, страх и едва преодолеваемое желание свернуться калачиком и дождаться смерти парализовали ее мозг, так что слова, которые она твердила про себя, были ее единственными мыслями, но она продолжала идти, опустив голову, наблюдая, как передвигаются ее ноги.
Джиллиан не знала, что преодолела подъем; она не заметила, что уже спускалась вниз по склону, который вел ее скорее на восток, чем на юг. Шаги ее ускорились, и низкое зимнее солнце слепило глаза. Усталая, изнывающая от голода и жажды, она не замечала, куда идет, видя лишь перемещение своих ног. И вдруг нога ее неосторожно ступила на шаткий камень, который подался под ее весом и швырнул ее вперед. Падая, Джиллиан пронзительно закричала. Она уже лежала на земле, но ее помутневшему сознанию казалось, что она продолжает падать. Так и было: она катилась по склону, но не понимала этого и продолжала кричать, ибо нет в человеке страха более глубокого, более жуткого, чем страх падения.
В аккуратном и хорошо обустроенном лагере, где расположились люди Адама, сэра Ричарда и сэра Эндрю, сохранялось относительное спокойствие. Суматоха, связанная с пробуждением, мессой и завтраком, осталась позади. Дожидаясь приказа складывать палатки, нагружать вьючных животных и сниматься с места, воины занимались, кто чем пожелает. Одни развлекались разговорами, другие чинили оружие и доспехи или играли в азартные игры, но до криков и драки дело не доходило. Это наверняка привлекло бы внимание командиров и закончилось бы неприятностями.
Поэтому, когда раздался жуткий крик женщины, его услышали почти все. Если бы этот звук не повторился, они просто пожали бы плечами, решив, что это крик какого-нибудь животного, искаженный ветром и расстоянием. Однако на несколько мгновений все воины притихли, прислушиваясь, и в этом молчании душераздирающие крики Джиллиан прозвучали громко и ясно. Все повернулись на звук. Остроглазые юноши быстро разглядели катившееся по склону холма за пределами лагеря темное пятно.
Темное пятно шевелилось, пытаясь подняться. Катберт и трое его бойцов бросились туда. Дрожавшая и обезумевшая Джиллиан еще не успела встать на колени, когда они уже были возле нее. Она даже не могла сообразить, что слабый звук, который она слышала, был вовсе не стуком ее сердца, а топотом бегущих людей. Она даже не успела испугаться, увидев, что ее окружили. Протянутые руки помогли ей встать, и раздался голос Катберта:
– Госпожа! Миледи! Что вы здесь делаете? Что с вами случилось? Господи, это же кровь!
Руки, которые так грубо подняли ее, отпрянули. Она пошатнулась и упала бы снова, если бы Катберт не подскочил поспешно к ней и не подал руку.
– Это не моя кровь, – только и сказала она.
Голос Джиллиан был едва слышен, но абсолютно спокоен. Оказавшись в безопасности после стольких страхов и переживаний, она испытала такой шок, что вообще ничего не чувствовала.
– Но вы же упали! – воскликнул Катберт, разрываясь между беспокойством за свою хозяйку и страхом, что он, возможно, как-то виновен в случившемся. – Вы ранены?
– Немного ушиблась и очень устала, – равнодушно ответила Джиллиан.
– Можно, мы понесем вас, миледи? Я пошлю людей за носилками. Куда же?.. В лагерь не годится. Лошадь… Вы сможете проехать верхом до аббатства, если я поведу лошадь?
При слове «аббатство» Джиллиан содрогнулась, и пальцы ее крепче впились в руку Катберта.
– Нет! Не в аббатство! Лучше в лагерь. И вы должны отправить человека к сэру Адаму передать, что я с вами, в безопасности.
Катберт мигнул и проглотил комок. Если судить по словам Джиллиан, сэра Адама в монастыре не было. Кроме того, нельзя было не заметить ее испуг при упоминании об аббатстве. Катберт знал только, что она собиралась отдохнуть там, но он не мог допустить и мысли, что монахи как-то связаны с ее нынешним состоянием. Однако его первым долгом было обеспечить должный комфорт госпоже, а вторым, как она уже сама сказала, дать хозяину знать, что она в безопасности. Первое дело было довольно простым. Катберт вынес всю одежду и утварь из палатки, которую делил с другими командирами, и перенес Джиллиан туда. Он извинился за грубую и не слишком чистую обстановку, но ответом ему была дрожащая улыбка.
– Я очень рада оказаться здесь, даже если бы тут не было ничего, кроме голой холодной земли.
Катберт уложил ее на походный тюфяк и накрыл всеми одеялами, имевшимися в палатке. Потом, увидев, что она не перестает дрожать, предложил ей свой плащ. Джиллиан с улыбкой отказалась.
– Холод внутри меня, Катберт, – сказал она, – но мне уже становится теплее. Отправьте же поскорее кого-нибудь к милорду, чтобы он знал, где я.
Это был хоть и ласковый, но приказ. Катберт отдал распоряжение седлать лошадь и назначил гонца. Какое передать сообщение, вопросов не возникало, но, куда гонцу направляться, Катберт не имел ни малейшего понятия. Он силился придумать, как бы разузнать в аббатстве, куда направился сэр Адам, без риска для гонца оказаться в руках врагов, если монахи оказались бы врагами, или выдать место нахождения леди Джиллиан. Катберт даже не представлял себе, что ему делать, если вдруг заявится такое высокое духовное лице как аббат, и потребует выдать леди Джиллиан.
К счастью, через несколько минут все эти напряженные размышления оказались ненужными. Катберта вызвали к северной границе лагеря, где командир отряда сэра Ричарда представил ему служку.
– Он принес печать моего хозяина, – доложил Джон из Глинда, – и приказывает нам снимать лагерь и двигаться на север, куда сэр Адам уже выехал.
– Снимать лагерь?! – воскликнул Катберт, размышляя, как теперь быть с леди.
Затем его вдруг осенило. Как предводитель вольнонаемного отряда Катберт гораздо больше привык думать самостоятельно, чем человек вроде Олберика, у которого всегда был один хозяин, на которого он всецело полагался. Если сэр Адам двинулся на север, не созвав своих людей, это наверняка было вызвано крайней спешкой. Катберт не забыл сцены между Адамом и Джиллиан, разыгравшейся на его глазах в амбаре, и тут же связал поспешность сэра Адама с состоянием леди Джиллиан. Он повернулся к служке.
– Ты не знаешь, с чем связан этот приказ?
Все аббатство знало, конечно, о похищении леди, поскольку крики Кэтрин, как только ее освободили, подняли на ноги всех. Аббат не приказывал хранить это в тайне, так что служка с живостью рассказал историю о похищении Осбертом леди Джиллиан, радуясь возможности поразить своими новостями солдат.
Катберт хлопнул себя по лбу.
– Всем всадникам приготовиться и немедленно скакать на север, – приказал он, а затем повернулся к Джону из Глинда. – Мой господин будет преследовать Осберта вместе с твоим хозяином и с сэром Эндрю, рассчитывая на то, что с сэром Осбертом было только два человека. Но я-то знаю, что этот отъявленный трус не стал бы путешествовать без защиты большого отряда. Сэр Адам нарвется на них. Ты тоже скачи со всадниками. А я тем временем сниму лагерь, и мы последуем за вами как можно скорее, а леди понесем на носилках, или лучше оставь одну лишнюю лошадь. Она сказала, что не ранена и, может быть, согласится ехать верхом.
Лошадь была оставлена, но ехать верхом Джиллиан не пришлось. Когда Джон бросился на север во главе конного отряда, он увидел поджидавшего на дороге своего хозяина. Сэр Ричард решил, что лучше остановить войска здесь, чем дать им дойти до деревни и затем повернуть на восток. Услышав новость, которую Джон из Глинда прокричал, приблизившись в достаточной мере, чтобы звук его голоса донесся до хозяина, сэр Ричард поспешил в ту сторону, куда направились Адам и сэр Эндрю. Они были почти видны с дороги, все еще осматривая в замешательстве труп Пьера.
Нерешительность продолжала точить Адама, ежеминутно усиливаясь, так что его воля была уже почти полностью парализована; он был уже уверен, что любой его шаг окажется ложным.
– Вот взгляните! – крикнул он, уже боясь довериться себе в объяснении самого очевидного и совершенно не замечая поспешности, с какой приближался сэр Ричард. – Этот человек заколот ножом…
– Это теперь не важно, – радостно откликнулся сэр Ричард. – Леди Джиллиан в полной безопасности в лагере с нашими людьми. Катберт… Кровь прилила к щекам Адама, и глаза его оживились.
– В безопасности? – пробормотал он.
– Она, во всяком случае, свободна и жива, – осторожно уточнил сэр Ричард, немного опасаясь, что доклад Джона мог оказаться излишне оптимистическим, – но…
Сэр Ричард не успел закончить свою фразу. Сомнительно было, что Адам услышал и ее начало. Он вырвал из руки сэра Эндрю поводья серого жеребца, вскочил в седло и понесся к лагерю со скоростью, соперничать с которой никто из остальных всадников не мог и надеяться.
У сэра Эндрю отвисла челюсть.
– Что с ним? – спросил он. – Ведь вы же сказали, что леди Джиллиан в безопасности, не так ли?
– Он молод, – одобрительно ответил сэр Ричард. – Он очень переживает из-за того, что оставил нашу госпожу беззащитной, чтобы развлечься охотой.
Поскольку сэр Эндрю был не тем человеком, с кем можно откровенно обсуждать столь деликатную тему, сэр Ричард скрыл свое истинное мнение на сей счет. В мозгу его шевелилась приятная догадка. Может быть, потеряв леди Джиллиан, Адам понял, что она интересовала его несколько больше, чем просто вассал? Это вполне могло быть правдой. Адам поначалу словно остолбенел, а затем впал в бешенство, узнав о похищении Джиллиан. Только потом, когда у него появилось время подумать, он начал беспокоиться о том, что могло с ней случиться. Возможно, сообразив, каким жестокостям ее могли подвергнуть, он понял, как дорога она ему.
Несмотря на весь свой мужественный облик и силу, Адам был все же невинным молодым человеком, думал сэр Ричард. В этом он полностью заблуждался. Сэр Ричард приписывал Адаму недостаток опыта, недооценив его воспитание у Роберта Лестерского и лорда Иэна, которые запрещали Адаму хвастаться своими любовными успехами у женщин знатного происхождения, даже заговаривать об этом. Это ложное впечатление усиливалось тем, что Адам густо покраснел, когда в замке сэра Эндрю ему была предложена женщина в постель. Будучи убежденным, что у Адама нет личного интереса к Джиллиан, сэр Ричард не понимал, что смущение Адама было связано с тем, что сэр Эндрю сделал свое предложение в присутствии Джиллиан. Человек с воспитанием Адама не мог согласиться переспать со шлюхой, если рядом была возлюбленная.
Как бы то ни было, сэр Ричард решил дать Адаму время побыть с леди Джиллиан наедине. Поняв, что она ему не безразлична, Адам мог теперь получить новый интерес. Джиллиан – очень красивая женщина, и как только проблема с насильственным браком будет улажена… Сэр Ричард нахмурился. Того, что церковь расторгнет брак, недостаточно, так что он не станет пока говорить об этом Адаму, де Серей будет чинить бесконечные препятствия… Он должен умереть. Эта мысль нисколько не смущала сэра Ричарда. Сэр Эндрю, уже подобравший поводья, чтобы влезть на коня, отвлек его от раздумий.
– Подождите, – сказал сэр Ричард, соскакивая на землю. Он хотел, чтобы у Адама было побольше времени, чем эти несчастные пять минут. – Расскажите мне, что говорил сэр Адам насчет этого трупа.
Узнай Адам об уловке сэра Ричарда, он не стал бы осуждать его. Впрочем, присутствие сэра Ричарда и сэра Эндрю вряд ли как-нибудь повлияло бы на его поведение. Адам зашел уже слишком далеко, чтобы бояться любопытных глаз, хоть весь мир стой и смотри. Он с грохотом влетел в лагерь, совершенно не замечая, как убираются палатки и нагружаются вьючные лошади. Один из стоявших на страже воинов – Катберт знал, что время снятия лагеря наиболее уязвимо для нападения, – бросился к своему командиру доложить о прибытии Адама. Его посредничество, однако, не понадобилось. Адам направился прямо в командирскую палатку, зная, что она самая комфортабельная и что Джиллиан должна быть именно там.
Она еще лежала, борясь с нервной дрожью от пережитого, когда послышался стук копыт, который усилился, когда чувство облегчения прошло. Так как Катберт приказал всем поддерживать тишину возле палатки, где лежала Джиллиан, топот донесся очень четко, и было очевидно, что лошадь приближается. В первые мгновения Джиллиан подумала, что это могла быть очередная угроза для нее. Она отбросила одеяла и вскочила на ноги. Низенькая палатка, казавшаяся ей надежной гаванью, вдруг превратилась в западню. Она бросилась к выходу, но в то же мгновение с другой стороны остановилась, храпя, лошадь. Слишком поздно! Джиллиан отпрянула назад, отчаянно пытаясь вытащить из юбки нож. Вход в палатку открылся. Джиллиан набрала в грудь побольше воздуха, чтобы позвать на помощь, и увидела Адама. Это было уже слишком. Быстрое чередование страха и радости подкосило Джиллиан. Она сделала один неверный шаг навстречу Адаму и, сдавленно всхлипнув, упала в его объятия.
Услышав наполненный страхом рев Адама, Катберт, командиры сэра Эндрю и сэра Ричарда, а также половина находившихся в лагере воинов бросились, обнажая мечи, к палатке. Они, однако, ничем особо помочь не смогли, лишь предоставили Адаму отдушину, куда он выплеснул свои ярость и страх. Он обругал бедного Катберта всеми грязными словами, какие знал, за то, что тот не обеспечил должного ухода за своей хозяйкой, за то, что оставил ее, раненую и беспомощную, без всякого внимания, за то, что не привез ее в аббатство, где ей должным образом помогли бы лекари-монахи и ее служанка. Если бы Адам не держал в руках потерявшую сознание Джиллиан, Катберт лишился бы головы, не успев сказать ни слова в свое оправдание.
В это мгновение Джиллиан пришла в себя.
– Милорд, – прошептала она, – пожалуйста, не вините Катберта. Он хотел отвезти меня в монастырь, но я побоялась ехать туда.
– Что? – рявкнул Адам. – Неужели монахи участвовали…
– Нет, нет, – уверила его Джиллиан окрепшим голосом, выпрямляясь. Опасение, что Адам в бешенстве сможет приказать своим людям атаковать и разнести вдребезги аббатство, придало ей силы. Вообще-то она не знала, были ли монахи в сговоре с Осбертом, но это казалось ей менее важным, чем неприятности, которые мог навлечь на себя Адам, вступив в войну с церковью. – Я боялась только, что они не смогут защитить меня, если Осберт туда вернется. Это было глупо, но я не смогла бы больше выдержать…
– Джиллиан, – воскликнул он, – куда ты ранена? Не дожидаясь ответа, он поднял ее на руки и положил на тюфяк, прорычав через плечо, чтобы принесли теплого вина. Катберт боязливо попятился из палатки. Как только они остались одни, Джиллиан приподнялась, обвила руками шею Адама и прошептала:
– Не оставляй меня, не оставляй.
– Нет, – уверил ее Адам, – не оставлю. Только скажи мне, любимая, куда ты ранена. Столько крови… – он задохнулся, вспомнив деревенских женщин в окровавленных юбках.
– Это не моя кровь, – проговорила Джиллиан, и голос ее вдруг зазвенел. – Это кровь Пьера. Я убила его.
Адам заморгал. Тот самый человек, пронзенный ножом в горло! Мертвенная бледность сошла с лица Джиллиан, и глаза ее засияли удовольствием при этом воспоминании.
– Как… убила? – спросил Адам.
Вместо ответа Джиллиан сунула руку под юбку и вытащила нож. Адам снова заморгал. Сомнений быть не могло – нож недавно был в деле и не очищен до конца. Не успев сообразить, что говорит, Адам строго отчитал ее за то, что она не вытерла как следует оружие.
– Простите, милорд, – виновато пробормотала Джиллиан, – было темно, и я так испугалась. Я плохо видела, чтобы вычистить его как надо.
Адам сжал ее в объятиях, смеясь и плача одновременно. Он испытывал облегчение, видя ее в целости и сохранности: радость, зная теперь наверняка, что она не бросила его ради Осберта; признательность за ее покорность и любовь, которые позволили ей извиниться после незаслуженного выговора. Любая другая женщина, имеющая достаточно мужества и силы, чтобы убить похитившего ее человека и сбежать, оторвала бы ему уши за брюзжание насчет такой мелочи, как плохо вычищенный нож. Их губы встретились и разошлись только тогда, когда оба уже задыхались.
– Я так тосковал по этому, – вздохнул Адам.
– Ты тоже? Я думала, что в компании других мужчин ты не скучал по мне.
– Ты обвиняешь меня в мужеложстве? – пошутил Адам.
– Нет! – засмеялась Джиллиан, а потом продолжила уже серьезно: – Но я знаю, что мужчины считают женщин скучной компанией и предпочитают болтать с другими мужчинами.
– Большинство женщин действительно скучны, – ответил, усмехнувшись, Адам и добавил: – Но не леди, которые вонзают ножи в горло тем, кто им не нравится. Это верный способ привлечь к себе внимание, хотя бы внимание к руке с ножом, – он поцеловал ее снова. – Нет, любовь моя, я не считаю тебя скучной. Честно говоря, я отдал бы половину всего, чем обладаю, лишь бы избавиться от твоих вассалов и провести полдня только с тобой.
– Не думаю, что тебе следует делать это, – возразила Джиллиан, целуя между словами Адама в шею. – Ты потом пожалеешь, что только полдня. Разве мы не можем выторговать немного больше времени?
– Черт, – простонал он, покрывая бесчисленными поцелуями её щеки и кончик носа, – я испытывал прямо-таки адские муки. Я хочу тебя. А ты еще нарочно мучаешь меня, – это было сказано шутливым тоном, но затем он вдруг страстно поцеловал ее и пробормотал: – Я чувствую, как ты смотришь на меня. Я весь вчерашний день едва сдерживался. Именно поэтому я отправился на охоту. Я не мог быть рядом с тобой и не иметь возможности прикоснуться к тебе. Любимая, прости меня.
Только за то, что он делал и говорил сейчас, Джиллиан простила бы ему все, что угодно. Ее руки страстно скользили по его телу, но не могли проникнуть под кольчугу. Обнаженным оказался только кусочек шеи, где капюшон не был затянут. Она уже едва вслух не высказала свое разочарование, как со стороны входа послышалось осторожное покашливание.
18
Два пылающих лица повернулись к сэру Ричарду, который воздел глаза вверх, внимательно изучая какую-то складку в крыше палатки, и ненавязчиво поинтересовался, не слишком ли сильно пострадала леди Джиллиан. Поскольку по румянцу на ее щеках, ее сияющим глазам и по тому, чем она занималась, было достаточно очевидно, что ничего серьезного с ней не произошло, подобную ненавязчивость едва ли можно было принять за бесчувственность.
– Нет, нет, – запинаясь, произнесла Джиллиан, – кровь не моя, – она так часто это уже говорила, что слова лились без раздумий. – Это был человек Осберта, Пьер. Когда я выдернула нож из его шеи, кровь хлынула потоком.
Глаза сэра Ричарда, перебежавшие с потолка на Джиллиан, выпучились от удивления. Перемена в выражении его лица от скорее снисходительного одобрения к изумлению, граничащему с недоверием, была разительна. Адам сразу понял, что вассал Джиллиан был очень доволен разыгравшейся перед ним сценой. Видимо, червячок сомнения, который все еще точил сэра Ричарда относительно смерти Невилля, наконец, исчез. Адам хотел бы быть так же уверен в невиновности Джиллиан, как сэр Ричард был уверен в его невиновности.
Неожиданное появление сэра Ричарда остудило страсть Адама. Жар сменился противным холодком. Он вдруг вспомнил, что нож был вонзен в грудь уже мертвого человека. На это указывало недостаточное кровотечение из второй раны. Именно об этом Адам хотел сообщить сэру Ричарду. Но молотить ножом по трупу было неоправданной жестокостью, которую Адам не хотел бы связывать с характером Джиллиан.
Сэр Ричард снова прокашлялся и хриплым голосом произнес:
– Это был очень умелый удар, миледи.
– Значит, должно быть, Господь направлял мою руку, – сдержанно ответила Джиллиан. Она понимала, что сэр Ричард не собирался задавать неодобрительные или язвительные вопросы насчет ее взаимоотношений с Адамом. – В том, куда наносить удар, я разбираюсь не лучше, чем вы в вышивании, сэр Ричард.
Когда смысл сказанного проник в голову Адама, настала его очередь вытаращить глаза. Что с ним происходит, размышлял он, что он всегда приписывает Джиллиан всякое зло? Откуда она могла знать, что тот человек уже умер после первого удара? Он рассмеялся вслух над собственной глупостью. Катберт, приободренный мирным течением беседы и смехом Адама, осторожно вошел в палатку с кожаным мехом, наполненным теплым вином, который он поставил перед Джиллиан, широко раскрытыми глазами смотревшей на такую большую посудину.
– О, благодарю вас, Катберт, – тихо сказала она, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
Джиллиан могла только предположить, что либо воины не догадались принести кружку, либо Катберт полагал, что ей будет в каком-то смысле неприлично пить из кружки, которой пользуются простолюдины. Запах вина напомнил Джиллиан, что она ничего не ела со вчерашнего дня. В ней проснулся голод.
– Спасибо вам, – повторила она, потянувшись к меху. – Может быть, вы еще найдете для меня немного хлеба и сыра, или холодного мяса, или еще чего-нибудь? Я так голодна.
Когда Катберт вернулся с половиной буханки черствого черного хлеба и куском сыра, Адам проинструктировал его, как приготовить носилки для Джиллиан. Услышав это, она горячо возразила, что это очень замедлит их передвижение и что ее ушибам тряска в носилках будет причинять еще больше боли, чем езда в седле.
– Я могу ехать верхом, – настаивала она. – Уверяю вас.
Сэр Ричард снова удивился. Он уже начинал привыкать к выносливости леди Джиллиан, но все же не смог удержаться от возражений.
– Вы пережили столько страхов, миледи, и устали. Может быть, мы лучше еще на денек задержимся и позволим вам отдохнуть и набраться сил?
– Это слишком рискованно, – ответил Адам. – Очень похоже, что де Серей удрал в Льюис, но мы не можем быть в этом уверены. Возможно, он сделал круг, чтобы получить подкрепление в Непе и наброситься на нас. У нас достаточно людей, чтобы отбить их атаку, но я не хочу, чтобы Джиллиан оказалась на поле битвы. Думаю, лучше будет перевезти ее в Трули-Хилл, который в двенадцати-четырнадцати милях отсюда, и оставить там с сэром Хью…
– Нет! – крикнула Джиллиан и, оторвавшись от еды, схватила Адама за рукав. – Нет, не оставляйте меня там! Я могу ехать, клянусь. Я не причиню вам больше неприятностей. Я…
– Джиллиан, – прервал ее Адам, взяв ее за руки. – Ты никогда не причиняла мне неприятностей. Это я виноват, что оставил тебя без защиты. Если бы я не…
– Давайте не тратить время и силы на пустые сожаления, – предложил сэр Ричард, не дав Адаму досказать, что его главным сожалением была невозможность убить Осберта. – Вы правы: нам нужно двигаться дальше, хотя, по правде говоря, я не верю, что у де Серей хватит смелости вернуться. Большая опасность состоит в том, что он расскажет людям похрабрее себя, что мы путешествуем в этих краях, но не уточнит, насколько мы сильны.
Адам кивнул.
– Да, для нас совершенно бессмысленно ворошить осиное гнездо. Если мы уйдем… Но я надеялся сегодня добраться до Олресфорда, но не думаю, что Джиллиан способна выдержать такой путь.
– Я способна, – с жаром возразила Джиллиан. – Я способна. Давайте отправляться прямо сейчас, я готова.
Она тут же встала, замирая от страха, что покачнется или как-нибудь иначе выкажет свою слабость. Однако, к ее собственному удивлению, она чувствовала себя прекрасно, если не считать синяков и ссадин, которые получила, упав с лошади и прокатившись по склону холма. Потрясенный, сэр Ричард так и застыл с раскрытым ртом. Адам не отреагировал никак. Он знал: раз Джиллиан сказала, что не хочет оставаться, она будет вести себя, как обычно. Однако его все-таки беспокоили ее слабость и постоянное удивление сэра Ричарда из-за того, что она не падает в изнеможении после каждого приключения.
Ему уже и раньше приходила в голову мысль, что плоть Джиллиан может оказаться слабее ее духа. Ее воля очень сильна, но нельзя быть уверенным, что плоть ее справится с ожидаемыми трудностями без неприятных последствий. Если это так, то проблему нужно решать со всей деликатностью. Как Джеффри оскорбило бы, если бы Адам слишком откровенно попытался помочь ему решить задачу, которая превосходила его физические возможности или затруднялась из-за его хромоты, Джиллиан тоже обидится, если он как-нибудь подчеркнет ее слабость.
– Ты собираешься пройти пешком всю дорогу? – спросил он небрежно, словно шутя.
Джиллиан остановилась у самого выхода из палатки. Она с радостью пошла бы пешком, если это было необходимо, чтобы остаться рядом с Адамом, но понимала, что это шутка.
– Моя кобыла в аббатстве… и Кэтрин тоже, – задиристо сказала она. – Туда я смогу дойти.
– Да, – согласился Адам, усмехаясь. – Но чем тратить время или отнимать лошадь у одного из наших всадников, которая так или иначе вряд ли тебе подойдет, думаю, будет лучше, если повезу тебя перед собой в седле.
Вместо того, чтобы обидеться, Джиллиан просияла от удовольствия.
– О, конечно, – сердечно согласилась она.
Адам собирался только довезти ее до аббатства, рассчитывая за это время оценить ее силу и способность ездить верхом. Радостное согласие Джиллиан на его предложение раскрыло ему глаза на то, что до сих пор не приходило ему в голову. Она могла бы быть все время в его объятиях, и если он сможет найти повод остановиться ненадолго, они смогут хотя бы поцеловаться и поговорить, даже если не найдется возможности получить полное удовлетворение.
В конце концов, Адам довез Джиллиан до самого замка сэра Эдмунда. Это была горькая радость, поскольку они оба понимали, что не смогут достичь кульминации страсти, которую пробуждали друг в друге. К счастью, это их не слишком мучило, потому что усталость от долгой езды и более настоятельная потребность представить в наилучшем свете дело Джиллиан перед горячим молодым вассалом остудили потребность в плотском удовлетворении. История с похищёнием Джиллиан оказалась очень к месту и сыграла полезную роль, когда она слезла с лошади. Поскольку сэр Эдмунд и так уже испытывал симпатию к юному королю, не требовалось много времени, чтобы убедить его принести присягу Джиллиан, а через нее – Адаму, а через него – королю Генриху. Наоборот, гораздо труднее оказалось охладить пыл сэра Эдмунда. Он горячо высказывался за то, чтобы срочно собрать побольше людей и начать кампанию по очищению края от мятежных сил. Поскольку центром этих сил был огромный замок Винчестер, где ныне правил второй по влиянию мятежник Саэр де Квинси, эта идея выглядела, мягко говоря, неразумно. Чтобы захватить Винчестер, потребовались бы тысячи и тысячи воинов, и задолго до того, как это привело бы к успеху, де Квинси привел бы армию, чтобы снять осаду. Если бы Пемброк и король могли оказать поддержку подобной атаке, это могло бы еще иметь какой-то смысл. В противном случае это стало бы самоубийством.
Хотя Адам был на несколько лет младше сэра Эдмунда, воспитание в доме Роберта Лестерского оказало на него очень сильное влияние. Он хорошо разбирался, что возможно и что невозможно с военной и политической точек зрения. И все-таки он был молод. Его сердце откликалось на предложение сэра Эдмунда, хотя мозг подсказывал, что эта идея безумна. Подобная двойственность позволила сэру Адаму укротить сэра Эдмунда гораздо умнее, чем это сделал бы более пожилой и опытный сюзерен. Вместо того чтобы сухо указать на неразумность предложения, Адам сам загорелся энтузиазмом. Однако прежде чем ужаснувшийся сэр Ричард успел что-либо возразить, Адам вздохнул.
– У нас мало сил, – сказал он с сожалением. – Даже если я опустошу все свои замки и леди Джиллиан согласится, а, судя по тому, как она неодобрительно качает головой…
– Женщина… – начал, было, сэр Эдмунд.
– Ваша госпожа, не забывайте этого, – нахмурившись, ответил Адам.
– И мои рассуждения вовсе не женские, – твердо сказала Джиллиан. Она не зря прежде очень внимательно слушала разговор Адама с сэром Ричардом. – Давайте наведем порядок в своем доме, прежде чем заглядывать в чужой. Вы, сэр Ричард и сэр Эндрю согласились, но это только половина нашей силы. Мы еще должны убедить сэра Филиппа, сэра Мэттью и сэра Годфри. Как мы будем выглядеть в глазах опекунов короля, если вы придете клясться ему в верности, а ваши друзья-кастеляны перейдут на сторону мятежников?
– Это справедливо, – согласился Адам, – но послушайте меня. Если мы сможем уговорить сэра Филиппа и сэра Мэттью…
– Только не сэра Мэттью, – резко вмешался сэр Эдмунд. – Он жирует на французских кораблях и очень близок с Арунделем. Он покрутит носом и найдет для себя нового сеньора.
Сэр Эдмунд выглядел обиженным, когда Адам и остальные расхохотались. Но когда вспомнил новость, полученную от Джеффри, и понял, почему они смеются, обрадовался.
– Думаю, – продолжал Адам, и глаза его засмеялись, – что и я сумею подлить немного масла в огонь. Я собираюсь написать Арунделю грустное и душевное письмо о бедной девушке, чей первый муж умер и которую заставили выйти замуж за подлого труса, который сбежал, когда я приблизился к нему, чтобы отомстить за вторжение на мои земли, и…
– Да, но я не понимаю, какое это имеет отношение к Арунделю.
– Граф Арундель, – прервал Адам реплику сэра Эдмунда, – очень… – тут он запнулся. Он хотел было сказать, что Арундель – тупица, но рядом с ним сидел еще один такой же тупица. – Арундель… э-э-э… Он настоящий рыцарь, – продолжал Адам, широко улыбаясь. – Он никогда не стал бы грабить бедную беззащитную вдову, отнимая у нее кастеляна. Я скажу ему, что проникся жалостью к несчастному положению леди Джиллиан и предложил ей приструнить ее взбунтовавшегося подданного. Я объясню, что мы не имеем в виду как-либо обвинить или оскорбить его, хотя, чтобы достичь Вика, мы должны пересечь его земли. И я пообещаю не причинять вреда его людям и возместить всякий случайно нанесенный ущерб.
– А зачем нам пересекать его земли? – спросила Джиллиан, слегка побледнев, когда поняла, куда он клонит.
– Чтобы заставить сэра Мэттью подчиниться, – ответил Адам, и лицо его окаменело, когда он увидел ее раскрывшийся для возражений рот. – Речь идет об интересах короля и моем долге, леди Джиллиан, – с ударением продолжил он. – И вам это тоже принесет выгоду. В Вике прекрасный порт. Сэр Эдмунд утверждает, что он используется французами. Так не должно больше продолжаться. Вик должен быть отдан в надежные руки.
Покосившись на лицо сэра Ричарда, Джиллиан почувствовала, что ее сердце уходит в пятки. Сэр Ричард от всей души одобрял идею Адама. Таким образом, у Джиллиан не оказалось бы поддержки, так как сэр Эндрю во всем следовал мнению сэра Ричарда, если бы она осмелилась возразить против нападения на Вик. Да и что она могла сказать, в отчаянии думала Джиллиан. Она ничего не знала о реальных интересах и целях Людовика или Генриха. Если бы она сказала в присутствии других мужчин, что не хочет, чтобы Адам воевал, только из страха, что его ранят, он убил бы ее или, во всяком случае, никогда не простил бы ей позора, который она навлекла бы на него.
Поэтому Джиллиан промолчала, стараясь ничем не выдать своих чувств. Однако Адам сразу же почувствовал ее несогласие. И он не мог понять этого. Если Джиллиан хотела получить свои земли, их надо очистить от людей, которые не подчиняются ей. Но она не хотела, чтобы он сделал это. Почему? Сэр Эндрю напыщенным тоном что-то одобрительно говорил насчет идеи Адама предупредить Арунделя, но Адам ничего не слышал. Джиллиан противилась желанию Адама всего несколько раз: когда он планировал совершить рейд к Льюису – крепости, поддерживающей Людовика, и когда собирался изгнать и заменить сэра Годфри из Бексхилла и сэра Мэттью из Вика, причем оба тоже были твердыми сторонниками Людовика. Создавалось впечатление, что Джиллиан лгала насчет своей готовности стать на сторону Генриха.
– Но я не понимаю, зачем нужно вовлекать Арунделя в то, что мы планируем? – вдруг спросил сэр Эдмунд. – Если мы не наносим ущерба его людям или его собственности, он не имеет права вмешиваться в дела кастеляна и господина, вернее, госпожи. Если вы напишете ему, он может не разрешить вам пересечь его земли, и тогда…
Когда занудливый баритон сэра Эндрю сменился торопливым тенорком сэра Эдмунда, Адам отвлекся от своих мыслей и, к счастью, успел услышать, что сказал молодой кастелян.
– Арундель не откажется, – возразил Адам. – И в любом случае я не собираюсь ждать его разрешения. Думаю, мы пройдем через его земли еще до того, как он получит мое письмо. Мой отчим, лорд Иэн, вмешается, если потребуется, указав ему на то, о чем вы только что говорили.
– Но тогда зачем…
– Я меньше всего беспокоюсь, как отнесется Арундель к тому, что мы захватим Вик, просто такое письмо не позволит ему рассматривать наши действия как оскорбление, что он в противном случае вбил бы себе в голову. И, что еще важнее, рано или поздно до Людовика дойдут сведения, что мы атаковали или захватили замок сэра Мэттью. Я абсолютно уверен: кто-нибудь из этих идиотов-французов, если не сам Людовик, либо пожалуется, что Арундель не помешал мне действовать против Вика, либо даже обвинит его в измене.
– Но это нечестно, – возразил сэр Эндрю. – Не дело Арунделя поддерживать кастеляна против его настоящей госпожи. И это не имеет никакого отношения к принцу Людовику.
Сэр Эдмунд открыл было рот, но ничего не сказал. Он перевел взгляд с Адама, который изо всех сил пытался не улыбнуться из-за неспособности сэра Эндрю заглядывать хотя бы чуть-чуть в глубь вещей, на скривившего рот сэра Ричарда, который лишь одобрительно кивнул тому, что сказал сэр Эндрю. Сэр Эдмунд знал, что сэр Эндрю в каждый данный момент способен замечать только одну сторону дела, но ему казалось невероятным, что кто-то способен не заметить простого факта: ведь, оказавшись в руках Адама, порт Вик будет закрыт для французов. Таким образом, это дело имело исключительную важность для Людовика, и безразличие Арунделя могло рассматриваться как предательство. Несмотря на свое беспокойство из-за того, что Адам собирается начинать войну, Джиллиан увидела, что все втихомолку давятся от смеха над словами сэра Эндрю. Это было нехорошо и могло вызвать проблемы.
– Вы совершенно правы, сэр Эндрю, – быстро сказала она. – И, судя по тому, что я слышала о лорде Арунделе, он целиком согласится с вашим мнением. Поэтому он будет очень недоволен, если Людовик или его друзья скажут, что его мотивы бесчестны, в то время как они таковыми не являются. А если лорда Арунделя разозлят, он, скорее всего, не согласится атаковать нас сам или позволить кому-нибудь другому использовать его силы и замок против нас.
Все мужчины уставились на Джиллиан. Сэр Эдмунд был крайне удивлен тем, что женщина осмелилась вообще заговорить о таких вещах в обществе мужчин. К тому же у него было неприятное подозрение, что она разбиралась в этом не хуже его самого и говорила именно то, что нужно для понимания и чувств сэра Эндрю: без вранья и, не скрывая от остальных важнейшего аспекта этого дела. Если лорда Арунделя оскорбить и довести до бешенства, он вполне может отказаться от своей присяги Людовику, и это, конечно, входило в намерения Адама. Даже если за этим инцидентом не последует разрыв, неудовлетворенность французскими союзниками в Арунделе только усилится вместе с чувством, что англичане, даже враги, обращаются с ним куда вежливее и уважительнее.
Подозрение, что вмешательство Джиллиан было умышленным, чтобы сказать о том, о чем никто из мужчин не решился упомянуть, заставило сэра Эдмунда почувствовать себя очень неуютно. Эту догадку подтвердил взгляд на сэра Ричарда, который кивал головой и едва подавлял усмешку, в то время, как сэр Адам внимательно смотрел на нее, сжав губы. Сэр Эдмунд предположил, что сюзерену Джиллиан не понравится обнаружить такую живость ума в женщине-вассале, которая, по идее, должна была лишь повторять его собственные мысли.
В отношении сэра Ричарда сэр Эдмунд был совершенно точен. Однако в оценке реакции Адама он не мог бы ошибиться в большей степени. Адам был попросту сбит с толку. Он и так расстроился, когда уверил себя, что Джиллиан обманула его насчет своей готовности покинуть сторону Людовика. Тем не менее, он всегда допускал это как возможность. К тому же, даже зная о неодобрении Джиллиан, он ни в коей мере не изменил бы своего мнения. У Адама не было времени на размышления о том, что он будет чувствовать, если Джиллиан начнет просить его только женщине доступными средствами, поскольку сэр Эдмунд отвлек его как раз в тот момент, когда подобная мысль мелькнула в его голове. И вот теперь слова, которые Джиллиан сказала сэру Эндрю, и сама ее манера разговора явно подтверждали то, что она прекрасно поняла цель письма Адама Арунделю и одобрила ее.
Ситуации не суждено было как-то разъясниться, потому что в это мгновение Джиллиан заметила выражение лица Адама. Улыбка застыла на ее губах. Сэр Эндрю долго закручивал комплимент ее уму, что позволило ей повернуться к нему, чтобы ее испуганный взгляд не увидели остальные вассалы. Когда сэр Эндрю закончил, она вежливо поблагодарила его за доброту и добавила, что очень устала и вынуждена оставить джентльменов и уйти спать. Сэр Эдмунд тут же вызвал служанку, чтобы та проводила ее в главные покои на женской половине. Джиллиан сделала реверанс Адаму, пожелала всем мужчинам доброй ночи и крепкого сна и вышла.
Если бы Джиллиан могла придумать что-нибудь, чтобы помешать Адаму напасть на Вик, она снесла бы его неудовольствие, даже гнев, только чтобы знать, что он будет в безопасности. Бессонная, полная раздумий ночь так и не помогла ей найти путь к этой цели. Адам дал ясно понять, что ставит интересы короля превыше всего, так что даже публичный отказ Джиллиан от сэра Мэттью и его замка ничего бы те дал.
Адам тоже провел бессонную ночь, переваривая слова Джиллиан, раздумывая над тем, что они могли означать и как согласуются с ее поведением с тех пор, как они познакомились, но не пришел ни к какому выводу. Доказательства были слишком противоречивы, и, что еще хуже, Адам не мог больше полагаться на свое понимание. Ему слишком хотелось получить нужный ответ, и он слишком хорошо осознавал это желание, чтобы доверять себе. И в довершение всех беспокойств он страдал от мысли, что, постоянно откладывая рассмотрение вопроса, он может полностью потерять Джиллиан.
Адам вдруг почувствовал, что сходит с ума. Обычно он бывал более чем уверен в своих способностях управлять ситуацией и с радостью загонял себя туда, где, как говорится, сам черт ногу сломит. Сейчас же он растерялся. Что, если сэр Филипп окажется предателем и захватит Джиллиан? Что, если за видимостью похищения Джиллиан на них готовилось нападение? Что, если Джиллиан убедит своих вассалов, чтобы они в критический момент атаки на Вик ушли в сторону? В любом случае, о чем он думал, беря женщину на войну? Даже если все его опасения напрасны, а у Адама оставалось достаточно рассудительности, чтобы признать их не совсем логичными, что делать с Джиллиан, когда они разберутся с Филиппом?
Нет, о том, чтобы оставить ее в Лейт-Хилле, не могло быть и речи. Это было бы открытым приглашением к измене для человека, который мог бы поставить честь на службу своим интересам. Не мог Адам, и отправить ее в Тарринг. Не говоря уже об опасности самого переезда из-за возможного нападения Осберта, был еще сын сэра Ричарда. От внимания Адама также не ускользнуло, какие взгляды бросал на Джиллиан сэр Эдмунд. Ничего оскорбительного в таком восхищенном внимании не было – Джиллиан заслуживала и не таких взглядов, но Адам понимал, что не только он видит ее красоту. Оставить ее надолго наедине с молодым неженатым мужчиной значило бы провоцировать того на преступление иного рода, чем политическая измена.
Адам повернулся на бок и застонал. Она сказала, что любит его. У него не было оснований сомневаться в этом – ни из-за ее взглядов, ни из-за слов, ни из-за поступков, если только ее страсть к нему не имела иных причин, не связанных с любовью. Если она любила его, не имело значения, кто был в замке Тарринг. И все-таки неразумно оставлять Джиллиан лицом к лицу с молодым мужчиной – с любым мужчиной – без чьей-либо еще компании из ее сословия. Если бы была какая-нибудь женщина… Адам резко перевернулся на спину и рассмеялся. Из всех тупиц этого мира он был самым великим. Не более чем в двадцати пяти милях отсюда стоял замок Роузлинд, где каждый мог получить помощь в любви или войне. Он сел на кровати, обхватив колени руками, и продолжил свои размышления.
Когда на следующее утро мужчины спустились кзавтраку, их встретили бледная, безмолвная Джиллиан и раскрасневшийся, сжавший губы Адам, только что отошедшие от окна. Леди, не остановившись у стола, исчезла на лестнице. Адам вышел вперед, глаза его сверкали золотыми и зелеными огнями, так что, будь вассалы чуть трусливее, они немедленно ретировались бы из зала. Трусами они не были, однако усердно занялись едой и питьем, не рискуя обращаться кАдаму. Он отрезал себе сыра, отломил хлеб, а потом опустил взгляд на свои руки, словно не зная, что это они держат.
Сила, с какой Джиллиан принялась возражать, когда он предложил ей остаться под кровом его матери, вызвала в нем самые отвратительные и мучительные подозрения, и он почти уверил себя, что Джиллиан умышленно сбежала с Осбертом. Она просила и умоляла его не отсылать ее, но отказывалась дать какое-либо оправдание, почему она так хочет остаться с ними. Она только повторяла снова и снова, чтобоится, что любит его, что не создаст ему никаких проблем, что никогда больше ни в чем не воспротивится его воле.
Когда Адам спросил, чего же она боится, он не получил никакого ответа, кроме протянувшихся в его сторону губ.Ему стало страшно от догадки, что она использует свою красоту, свое тело, чтобы подчинить его своей воле. Он пытался отогнать сомнения и убедить Джиллиан, что ей нечего бояться в Роузлинде. Этот замок по мощи почти не уступал лондонскому Тауэру, ни один человек не смог бы добраться до нее в Роузлинде, а его мать, которая была почти столь же сильна, как сам замок, защитила бы ее от всех напастей.
Что могла на это сказать Джиллиан? Она не могла признаться, что страшило ее. Если бы она сказала Адаму, что боится, как бы его не ранили или не убили при нападении на Вик, он рассердился бы, считая, что она ни в грош не ставит его рыцарские способности. Он мог бы к тому же посмеяться над ней и совершенно логично поинтересоваться, чем ему поможет в этом смысле ее присутствие. На это тоже у нее не было разумного ответа. Джиллиан даже понимала, что, по меньшей мере, была бы бесполезной и могла бы только увеличить опасность для мужчин. Воинам приходилось бы постоянно отвлекаться от сражения, чтобы присматривать за ней. А в случае атаки ее могли взять в плен. Могла ли Джиллиан сказать, что она боялась матери Адама даже больше, чем вероятности попасть в плен? Если бы она крикнула, что леди Элинор будет называть ее шлюхой, Адам рассмеялся бы. «Ты и есть шлюха», – ответил бы он, и это была бы истинная правда.
Поэтому она ничего не отвечала, лишь цеплялась за Адама, а он оттолкнул ее, сурово напомнив ей об условиях, на которые она согласилась. Он вернет ей ее людей, но эти люди, как и она сама, поклянутся изгнать Людовика из Англии и укрепить на троне юного Генриха. Если она хочет быть чем-нибудь большим, чем просто пленницей, постоянно находящейся под наблюдением и охраной, она должна время от времени вспоминать о своей клятве. Джиллиан изумленно уставилась на багровое злое лицо своего любовника и, запинаясь, произнесла, что ее это все не волнует, на что он рявкнул:
– Так что же тебя волнует?
– Ты. Только ты, – прошептала она.
– Тогда почему ты отказываешься делать то, что было бы лучше для меня? – жестко спросил Адам. – Неужели ты хочешь, чтобы я шел в бой, постоянно беспокоясь, в безопасности ли ты, одна ли ты или с другим мужчиной? Если ты заботишься обо мне, слушайся меня.
– С другим мужчиной?! – задохнулась Джиллиан. Он действительно считает ее шлюхой! – Я не хочу освобождаться от тебя. Я всегда хотела быть только рядом с тобой. Это ты хочешь избавиться от меня. Это ты ищешь себе другую женщину!
– Идиотка! – разозлившись, крикнул Адам, собираясь спросить, как она собирается быть рядом с ним на поле боя, но голоса мужчин, появившихся в зале, заставили его проглотить несказанные слова.
Джиллиан посмотрела ему в лицо, потом повернулась и почти бегом бросилась к лестнице. Адам едва удержался, готовый броситься за ней. Он сможет объяснить ей, насколько она далека от правды, когда они снова останутся одни. Она не станет долго сердиться. Вассалам объяснить можно было все, за исключением того, из-за чего она выглядела глупо перед ними, и он решил промолчать. Неважно, если они решат, что они поссорились, подумал Адам, рассматривая хлеб и сыр в своей ладони. Они ведь не знают, о чем шла речь, и кто вышел победителем. Наконец, Адам поднял руку и откусил сыр. Его тошнило, но он заставил себя прожевать и проглотить кусок, гадая, в чем же все-таки Джиллиан видела свою роль, желая сопровождать их на поле битвы.
Как Адам ни раздумывал, никакого смысла он не находил. Она могла надеяться отговорить своих людей, прежде чем они доберутся до Вика. Но раз они уже согласились взять Вик… Нет, сэр Эдмунд никогда ни в чем не послушает ее, а сэр Ричард, безусловно, посоветуется с Адамом прежде, чем что-нибудь предпринять. Кроме того, даже такая упрямая жена, как его мать… Но Джиллиан ему не жена. Эта мысль поразила Адама своей неожиданностью. Он настолько укрепился в своем намерении жениться на ней, что уже считал ее своей женой и предполагал, будто и она думает так же. Но Джиллиан могла и не думать в таком смысле. Она даже не могла быть уверенной в нем как в любовнике. «Другая женщина», – сказала она. Неужели Джиллиан ревнует?!
Злые искры в глазах Адама начали гаснуть. Джиллиан была так красива, что ему не приходилось сомневаться в том, что она понимает, как воздействует на него. Однако Адам не страдал избытком скромности. Он знал, как нравится женщинам. Не было ничего невозможного в ревности Джиллиан. Забавно! Адам поперхнулся хлебом, и кто-то стукнул его по спине. Он в задумчивости пробормотал слова благодарности и выпил вино, которое ему протянули. Если это ответ, то какой приятный! Но может ли это быть ответом? Может ли даже ревнивая женщина думать, что он во время атаки на замок готовится к любовным похождениям? Адам снова поперхнулся. Ревнивые женщины способны на все! Они даже более неразумны, чем просто сумасшедшие.
Кроме того, Джиллиан могла и не думать о таких далеких возможностях. Она знала, как он полагал, что он не взял бы другую женщину, даже проститутку, пока она рядом с ним и может узнать об этом. Он уже и так горько жаловался на свое воздержание. Может быть, она решила, что он хочет расслабиться в замке сэра Филиппа? Адам усмехнулся. Это вообще-то неплохая идея! Тут он услышал, как вассалы Джиллиан заговорили между собой, и только сейчас понял, что до сих пор никто из них не произнес ни звука. «Очень разумно», – подумал Адам, улыбаясь еще шире. Очень могло быть, что он снес бы голову любому, кто заговорил бы.
– Мы с леди Джиллиан решили, что будет лучше всего, если она отправится к моей матери в Роузлинд, пока мы займемся Виком, – вежливо объявил Адам.
– Э-э-э… да, – одобрительно промычал сэр Ричард, радуясь, что к его молодому сеньору возвращается хорошее расположение духа, но, боясь допустить по оплошности какую-нибудь ошибку, которая вновь возбудит его гнев.
– К сожалению, Роузлинд не по пути к Лейт-Хиллу, и я не хотел бы заставлять пехоту пройти лишние пятьдесят-шестьдесят миль, – продолжал Адам, делая вид, что не замечает напряженной обстановки. – Однако мы пришли к соглашению.
Слова «я» и «мы» вводили в заблуждение. Они намекали на то, что расхождения во мнениях между Адамом и Джиллиан касались предполагаемого маршрута и вопроса, должна ли вся армия сопровождать их. В таких делах возможен компромисс, чтобы никто не мог заявить, что он победил в споре. Адам видел, как расслабились вассалы, и поздравил себя. Он отвлек их внимание к мелкой проблеме, которая могла, конечно, вызвать споры, но не привела бы к серьезным последствиям для вассалов и кастелянов, могущих возникнуть из-за разницы во мнениях между господином и госпожой по принципиальному вопросу.
К тому времени, когда Адам закончил излагать свои предложения насчет маршрута передвижения войск, вассалы уже почти забыли о споре. Кто бы ни предложил этот план, он был разумен.
– Конечно, вам не нужно ехать в Роузлинд, если вы не хотите, – небрежно произнес Адам. – Если кто-нибудь из вас или вы все хотите остаться здесь или с воинами, я не буду возражать.
Адам предпочел бы, чтобы они остались. Когда у него родилась идея отправить Джиллиан в Роузлинд, первой его мыслью было то, что они смогут побыть вдвоем в дороге, а потом и в Роузлинде, как только он объяснит все матери, и им постелют вместе. Однако эту приятную мысль пришлось отбросить. Заявить этим людям, так недавно давшим присягу, что он увозит их госпожу одну в замок своей семьи, не могло не вызвать подозрений: а вдруг что-то замышляется. Очевидно, их следовало пригласить поехать вместе с ними. Адам только надеялся, что никто из них не захочет преодолевать такое расстояние по холодной зимней погоде.
Эта надежда не оправдалась. Все четверо немедленно объявили, что готовы отправиться с ними. Судя по их лицам, они даже были более чем готовы, они жаждали этого. Адама это немного удивило. Ему не приходило в голову, что Роузлинд был одной из крупнейших достопримечательностей этого края, его навещали самые могущественные и знатные люди страны; это был замок, о котором эти люди слышали столько легенд и сплетен. Для Адама в Роузлинде не было ничего выдающегося или важного, кроме счастливых воспоминаний детства. Он не предполагал, что вассалы Джиллиан рассчитывали впоследствии хвастаться перед своими соседями, что они побывали в Роузлинде настоящими гостями, а не случайными путниками, которых мог встретить управляющий и которым так и не посчастливилось перемолвиться словом с хозяином и хозяйкой.
Покончив с завтраком, мужчины вышли отдать распоряжения отрядам. Одновременно к Джиллиан отправили служанку передать, чтобы она готовилась к отъезду. Поскольку она была готова уже тогда, когда в первый раз спустилась вниз в ответ на записку Адама, где он просил поговорить с ним в приватной обстановке, она просто встала и велела Кэтрин присмотреть, чтобы ее вещи снесли вниз и погрузили. Может быть, думала Джиллиан, спускаясь по лестнице, она не страдала бы сейчас, если бы не так бурно радовалась, когда получила то первое послание. Она верила, что Адам простил ее за то, что она спорила с ним, и летела к нему, как на крыльях.
– У меня есть план, – сказал он тогда, и сердце Джиллиан подпрыгнуло от радости. Он нашел способ, как им быть вместе. Когда они обнялись, она уже была уверена, что сумеет найти слова, чтобы объяснить, почему ему не следует отправляться в бой, подвергая опасности свою бесценную жизнь ради чего-то гораздо менее значительного. Если бы эта мысль не была такой поспешной и не окрылила Джиллиан раньше времени надеждой, она, может быть, не погрузилась бы в такую пучину отчаяния, услышав план Адама. Адам не простил ее. Он полностью отказывался от нее.
Движимая страхами, которые она не могла даже назвать, Джиллиан видела свое преступление в том, что спорила и жаловалась. «Как это все-таки странно», – угрюмо думала она, стоя у окна. Саэр избил бы ее. Адам не притронулся к ней, но боль, которую она испытывала, была столь мучительной, что она согласилась бы на все. Но только у нее не было ни малейшей возможности уступить. Скорее всего, он затеял спор только ради того, чтобы деликатно избавиться от нее. Это отчаянное умозаключение, казалось, подтвердилось, когда не Адам, а сэр Ричард подошел к Джиллиан, Чтобы помочь ей сесть на лошадь, и она, затаив дыхание, постаралась взять себя в руки. Слишком поздно. Адам даже не позволит ей попросить прощения.
Сэр Ричард бросил взгляд на бледное расстроенное лицо своей госпожи и почувствовал что-то неладное. Адам, казалось, уже полностью пришел в себя. Однако леди Джиллиан выглядела столь же сердитой, как и в ту минуту, когда покидала зал. Несомненно, она сейчас разозлит сэра Адама, а это действительно очень плохо. Ведь сэр Ричард после похищения так надеялся, что эти двое составят пару. Если сейчас он не придумает ничего, чтобы успокоить леди Джиллиан, на его надеждах установить по-настоящему крепкие связи с влиятельным семейством Адама можно будет поставить крест.
– Мне очень жаль, что вы недовольны планом сэра Адама, – забросил крючок сэр Ричард.
– Это сэр Адам сказал, что я недовольна? – спросила Джиллиан, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее не дрожал, и чтобы сама она не залилась слезами. Поэтому вопрос ее прозвучал холодно.
– Нет, конечно, – поспешно уверил ее сэр Ричард. – Это мое собственное предположение. Если я ошибаюсь, пожалуйста, простите меня. Я только хотел сказать вам, как мы все рады приглашению в Роузлинд. Таким простым рыцарям, как мы, возможно, никогда не представится другой случай побывать в гостях в столь знаменитом замке. Это было очень мило с вашей стороны, миледи, подумать о нас.
Джиллиан опустила глаза. Неужели она просто истеричка, делающая трагедию из совершенно простого дела? Может быть, и намерения Адама сводились к тому, чтобы крепче привязать ее вассалов к себе, впечатлив их могуществом своей семьи? Если так, то ей не стоило бы винить его за то, что он разъярился, когда она принялась причитать, что не поедет в Роузлинд.
Джиллиан что-то пробормотала в ответ на комплимент сэра Ричарда. Видя, что она теперь выглядит скорее задумчивой, чем угрюмой, он ничего больше не сказал, а только подвел ее к лошади и помог забраться в седло. Джиллиан была уверена, что Адам все еще настолько сердит на нее, что не хочет подойти, и потому даже не стала оглядываться в поисках его.
Теперь, когда она выплыла из омута отчаяния, в ней заискрилась надежда. Адам сердился за то, что она возражала против нападения на Вик, но на его лице не было никакой злобы, когда он впервые выдвинул свое предложение направиться в Роузлинд. Джиллиан задумалась, прокручивая в памяти каждое мельчайшее изменение выражения его лица. Нет, он не злился. Наоборот, он выглядел довольным, полным энтузиазма, даже несколько возбужденным. Именно поэтому ее окрылила надежда.
Какая же она была дура! Вместо того, чтобы задуматься, что означал план Адама, она впала в истерику, как двухлетний ребенок, которому не дали медового пряника. Лицо Джиллиан вдруг запылало, ее сравнение было еще более точным, чем она думала поначалу. Разве ее не лишили сладостей? Разве она не надеялась, что Адам составлял план ради того, чтобы они могли заниматься любовью? Когда она поняла, что вовсе не это было у него на уме, разве не предположила она самое худшее? Даже если он считал их связь не более чем случайной интрижкой, он желал ее всю дорогу к замку сэра Эдмунда. Действительно, странно было бы думать, что он решил отказаться от нее, прежде чем удовлетворит свое желание.
Не удивительно, что Адам так взбесился. Она смешала дело с удовольствием. Когда ей нужно было подумать, как удержать при себе своих вассалов и, может быть, даже, как подчинить сэра Мэттью без войны, она думала только о своем теле. Адам ждал от нее большего. Он не раз говорил ей, что есть более важные вещи, чем обед. Теперь она лучше поняла смысл этих слов. Она должна как-то оправдаться. Она должна подумать, как помочь Адаму.
Тут же сомнения опять нахлынули на Джиллиан. А позволят ли ей вообще говорить? Позволит ли ей леди Элинор общаться с другими женщинами? Не будет ли смотреть на нее как на что-то нечистое и отведет ей отдельное помещение, может быть, даже в одной из пристроек, где размещается самая низшая прислуга – жены псарей и свинарей? Нет, это было бы странно. Что бы ни чувствовала леди Элинор, она не может так пренебрежительно обойтись с Джиллиан, Пока ее вассалы гостят в замке. Кроме того, откуда леди Элинор узнает, что она превратила себя в шлюху, если ей не расскажет об этом Адам?
А расскажет ли Адам? Или сохранит ее тайну? Душа Джиллиан то взлетала к небесам, то вновь рушилась на землю. Она изо всех сил старалась сдержаться, понимая, что ее главный враг – собственное воображение. Она боялась взглянуть на Адама, зная, что он наверняка все еще сердится, раз не приближается к ней. Но тут Джиллиан была сама виновата. Адам избегал ее только потому, что думал, будто она сердится. Каждый из вассалов ехал рядом с ней поочередно, и это отвлекало ее мысли от Адама. Они все были очень довольны и возбуждены и рассказывали о лорде Иэне и лорде Джеффри. Это великие люди, говорили они Джиллиан. Лорд Иэн де Випон – один из ближайших друзей графа Пемброка, маршала Англии и попечителя короля. Лорд Джеффри Фиц-Вильям – родственник короля, его отец был незаконнорожденным сыном старого короля Генриха.
К несчастью, вся эта информация мало утешала Джиллиан. Она помнила, как непринужденно обращалась с лордом Джеффри и лордом Иэном, когда они были в Тарринге, смеясь и шутя с ними, словно с обычными людьми. Несомненно, они написали леди Элинор и рассказали ей, что леди Джиллиан из Тарринга – просто бесстыдная потаскуха, не знающая ни уважения, ни приличий. Чем больше Джиллиан пыталась сдерживать свое воспаленное воображение, тем настойчивее представала леди Элинор из Роузлинда в виде великанши двенадцати футов ростом, с гранитным лицом и пылающими огнем глазами.
19
Тарринг был достаточно мощным замком с толстыми стенами и наполовину окружающим его глубоким рвом, но, когда Джиллиан впервые увидела Роузлинд, выглядевший просто гигантом на утесе, у подножия которого билось море, она лишь укрепилась во мнении, что хозяйка такого величия должна быть суровой и необычайно внушительной. Первая тень сомнения в достоверности воображаемой ею картины беспощадного страшного чудовища была вызвана той искренней радостью, с какой встретили Адама, когда они пересекли подъемный мост. С башен и стен его приветствовали воины, и Адам отзывался добродушным ревом. Нельзя сказать, что здесь не думали о бдительности. Люди находились там, где им надлежало быть, и они все напряженно несли свою вахту, однако всюду царило хорошее настроение, свидетельствовавшее о том, что все довольны своим положением.
Поведение слуг во внутреннем дворе также поразило Джиллиан. Их приветствия были потише и не такими грубыми, но на лицах не читалось и тени страха, они не шарахались от вооруженных всадников, не оборачивались испуганно, когда их спины оказывались хорошей мишенью для ударов злобного хозяина. Адам подошел к Джиллиан, чтобы помочь ей сойти с лошади, но, прежде чем она успела сказать хоть слово, вперед выступил старый, но крупный и все еще крепкий воин. Адам сразу же обернулся, чтобы обнять его, и они разговорились на гортанном наречии, в котором Джиллиан узнала английский язык, так как и Катберт разговаривал на нем со своими солдатами.
Джиллиан едва не лишилась чувств. Если это была возлюбленная Адама, зачем же ему такая чернавка, как Джиллиан? Но хотя Адам довольно ласково обнимал эту женщину, целуя ее в ответ, в голосе его особой нежности не слышалось. Буря чувств у Джиллиан немного улеглась. Эта рыжая красотка, безусловно, любит Адама. Но взаимна ли ее страсть, еще неизвестно.
– Что с тобой, Джо? – спросил Адам. – По тебе можно подумать, что меня не было лет десять.
– Адам, ты негодник! – ответила Джоанна. – Три месяца – это почти десять лет, если от тебя не слышно ни одного словечка. Почему ты никогда не пишешь? Мы посылали к тебе двоих гонцов, которые так и не вернулись. Мы с мамой беспокоились.
– Двоих? – переспросил Адам. – В Тарринге они не появлялись.
Он вопросительно взглянул на Джиллиан.
– Нет, милорд, – спокойно проговорила Джиллиан, слишком потрясенная, чтобы быть способной на что-либо, кроме прямого ответа на вопрос. – Я уверена, что Олберик сообщил бы мне, если бы кто-нибудь доставил письмо для вас.
Адам чуть покраснел. У него мелькнуло подозрение, что Джиллиан уничтожила или спрятала письма, но затем он со стыдом сообразил, что всякий, проходящий через ворота Тарринга, прежде чем встретиться с Джиллиан, подвергался проверке со стороны Олберика.
– Я полагаю, что они либо не сумели застать нас – мы постоянно переезжаем с места на место, либо… – Адам нахмурился. – Надеюсь, Джо, что в письмах ничего важного не было?
Джоанна посмотрела на Джиллиан, но внимание ее тут же было отвлечено Адамом.
– Нет, только семейные новости и мамина просьба, чтобы ты дал нам знать, жив еще или умер, – сухо ответила она. – А что?
Адам усмехнулся.
– Боюсь, что я разворошил осиное гнездо вокруг Льюиса, Непа и Арунделя… – он обернулся через плечо и увидел приближавшихся вассалов Джиллиан. – Я потом расскажу, – тихо прибавил он. Затем на лице его отразилось деланное недовольство. – Ты выглядишь неподобающе, Джо. Иди-ка, приведи себя в порядок. Ты же не можешь встречать гостей полураздетой и с растрепанными волосами.
– Мы как раз одевались к обеду, когда ты приехал, – потупилась, покраснев, Джоанна и, собрав волосы в руку, улетучилась, перебежав дорогу другой женщине, которая шла к ним с гораздо большим достоинством, но тоже быстро. Адам отошел от Джиллиан, сделав несколько шагов вперед, чтобы обняться, но на этот раз Джиллиан не испытывала ревности, только удивление. Она поняла, что это должна быть леди Элинор, поскольку сходство между матерью и сыном было поразительным. Леди Элинор ростом была далеко не двенадцати футов, она скорее казалась невысокой, хотя и крепко сбитой. Да, она оказалась вовсе не каменной великаншей, и глаза ее вместо того, чтобы полыхать огнем, были полны нежности. Но голос ее, тем не менее, прозвучал довольно резко:
– Ей-богу, Адам, ты позоришь и меня, и своего отца. Он-то не был таким неграмотным невежей. Где ты болтался?.. Саймон!
Последнее ее неодобрительное. восклицание было адресовано ребенку, который обежал вокруг вассалов Джиллиан и с расстояния в шесть футов прыгнул на Адама. Адам едва успел вовремя повернуться, чтобы поймать мальчика. Тот мгновенно начал карабкаться вверх по телу Адама и, в конце концов, гордо уселся на плечи сводного брата.
– Ты будешь сражаться со мной, Адам? Будешь? У меня новый меч, и я очень хороший. Сэр Ги так говорит. Будешь? – кричал мальчик, подпрыгивая на плечах Адама.
– Сиди спокойно, маленький изверг, – смеялся Адам. – Как я смогу сражаться с тобой, если ты переломишь мне шею?
– Саймон! Это так я тебя учил встречать гостей? – раздался мужской голос с оттенком комичной беспомощности. – Слезай, Саймон!
Адам раздвинул руки и двинулся навстречу вошедшему.
– Ги! Рад видеть тебя в добром здравии. Я уже думал, что этот чертенок скрутил тебя в нитку или что ты в отчаянии покинул нас.
Коренастый рыжеволосый мужчина снова рассмеялся.
– Да, по ночам я сплю, как убитый, но ведь какое удовольствие заниматься с таким шустрым учеником.
Джиллиан неподвижно стояла там, где ее оставил Адам, борясь со страхами. Она словно перенеслась на десять лет назад в свой родной дом. Там было точно так же, с поразительной ясностью вспомнила она, когда отец возвращался из поездок – приветствия веселых, довольных слуг, счастливые объятия женщин, дикий от восторга ребенок – она сама. Но главное, что она помнила и что потеряла, это аромат тепла, любви и радости. Это был ее дом. Это был рай, который для нее исчез навсегда. На мгновение голоса и смех превратились в отдаленное жужжание в ее ушах. И тут же она испуганно очнулась, когда поняла, что ее взяли за руку.
– Так вот какая леди Джиллиан, – сказала леди Элинор, и суровая интонация совершенно исчезла из ее голоса. – Добро пожаловать в Роузлинд, дорогая моя.
Леди Элинор уже много слышала о Джиллиан. Адам, правда, не писал, но Иэн и Джеффри были куда более ответственными рассказчиками и подробно поведали ей о женщине и ситуации, в которой она оказалась. Они также сообщили Элинор обо всех своих сомнениях и подозрениях, касающихся явной расположенности Адама к Джиллиан. И когда Адам не писал и не отвечал на ее письма, Элинор отчасти беспокоило и то, что он мог попасть в сети коварной женщины. Элинор удивилась внешности Джиллиан, пожалуй, не меньше, чем удивилась Джиллиан, увидев Элинор. Она ожидала встретить необыкновенную красоту, под которой могла скрываться жестокая практичность. Однако в этих огромных обращенных к ней глазах леди Элинор прочитала только крайнее горе. Это был взгляд потерявшегося ребенка, и сердце Элинор сразу потеплело по отношению к девушке, которая легко могла бы быть ее дочерью, родившейся мертвой между Джоанной и Адамом. Она не могла поверить, чтобы Адам умышленно плохо обращался с ней, но он такой невнимательный и мог не понимать, что пугает ее. Женщина выглядела бледной и усталой. Ах, этот Адам! Он считает, что все женщины – такие же здоровые кобылы, как она сама и Джоанна, а эта женщина, вероятно, не привыкла скакать верхом целый день и ночевать в открытом поле.
– Вам здесь нечего бояться, милая, – ласково сказала Элинор. – Позвольте мне познакомить вас с моей дочерью Джоанной.
Джиллиан заученно присела, пока переводила взгляд на женщину, которую представляла леди Элинор, и едва не застыла в таком положении. Это была та самая женщина, которая так пылко обнимала Адама, когда он вошел в зал, правда, теперь она скромно спрятала свои огненно-рыжие волосы под платком, а платье ее было аккуратным и приличным.
– Сестра Адама? – выдохнула Джиллиан и тут же покраснела от собственной глупости. Разумеется, это была его сестра. Он часто говорил о Джоанне, а Джиллиан, как ревнивая дура, не сумела связать ее с уменьшительным именем Джо. Кроме того, Джоанна говорила о маме. Кто это еще мог быть, как не леди Элинор?
Прозвучавшее в словах Джиллиан облегчение и ее румянец многое прояснили для леди Элинор. Она сама видела бурное приветствие Джоанны, которое, очевидно, сбило Джиллиан с толку. Элинор стало совершенно ясно, что женщина без памяти влюблена в ее сына. Это было чрезвычайно интересно! Элинор пока еще не имела возможности разобраться в его чувствах. Внимание Адама было сначала отвлечено ею, потом – Саймоном, а теперь, все еще держа мальчика на плечах, он разговаривал с тремя мужчинами, которые приехали вместе с ним, представляя их сэру Ги и подоспевшему из своей комнаты отцу Фрэнсису.
Одновременно с тем, как эта мысль пришла в голову Элинор, Адам снял Саймона с шеи и передал его Ги. Затем он повернулся и сказал:
– Джиллиан… – тон его был суров. Он явно ожидал от женщины чего-то, что она до сих пор не сделала.
Женщина бросилась к нему, беспокойно раскрыв глаза. Бедняжка! Как в ее ошеломленном и сконфуженном состоянии Адам мог требовать, чтобы она помнила какие-то мелочи этикета? Леди Элинор была уже готова сама немного нарушить надлежащий порядок, но Джоанна тоже все поняла и, подавшись вперед, прошептала:
– Джиллиан, представь своих людей маме. Благодаря доброжелательному тону этой подсказки и догадке, что Адам просто стремился поддержать ее положение как госпожи и, следовательно, важной дамы перед своим семейством, к Джиллиан в некоторой степени вернулось самообладание.
– Если вы позволите, леди Элинор, – произнесла она, – я хотела бы познакомить вас с моим вассалом, сэром Ричардом из Глинда, кастеляном из Ротера, сэром Эндрю, и кастеляном из Олресфорда, сэром Эдмундом.
– Добро пожаловать в Роузлинд, господа, – сказала леди Элинор, улыбаясь и протягивая руку, к которой подошли по очереди все мужчины. – Сэр Ричард, я слышала о вашей безукоризненной репутации. Мой первый муж очень благожелательно говорил мне о вас. Я знаю, что вы своей справедливостью и мудростью помогали ему нести тяжкое бремя, когда он был шерифом в Сассексе.
Джиллиан зачарованно слушала, пока леди Элинор находила какие-то добрые слова для каждого из мужчин, снимая неловкость, втягивая их в разговор, так что вскоре все они уже безмятежно улыбались. В ее манерах не было и намека на высокомерие, однако Джиллиан была убеждена, что никто не позволит себе ни малейшей фамильярности с ней и не откажется подчиниться какому бы то ни было ее приказу. Джоанна, которую затем представили, была чуть более молодой копией своей матери. В следующее мгновение Джиллиан с удивлением обнаружила, что уже и сама участвует в общем разговоре. Затем она обратила внимание на то, что в зале прислуги суетилось намного больше, чем в тот момент, когда они приехали, и вскоре одна очень приятная служанка тихонько сказала леди Элинор, что комнаты и ванны готовы, если господа желают разоружиться и отдохнуть перед обедом.
Ванны для каждого гостя! Джиллиан слегка покраснела от стыда. Она не додумалась предложить такое своим гостям в Тарринге. Саэр и его жена никогда такого не делали, но ведь они, конечно, были грубыми, грязными животными по сравнению с леди Элинор. Адам никогда не намекал, но он слишком добр, чтобы вводить ее в смущение, указывая на упущения. Служанка средних лет подошла к сэру Ричарду, другая сделала реверанс сэру Эндрю, а очаровательная блондинка, которая разговаривала с леди Элинор, направилась к сэру Эдмунду.
– Эта девчонка – такая шлюха, – прошептала Джоанна на ухо Джиллиан.
Джиллиан обомлела, и с лица ее исчезла последняя кровинка. Джоанна, наблюдавшая за уходящей парочкой, не заметила этого.
– Это моя личная служанка, Эдвина, – продолжала она, усмехаясь, прежде чем с застывших губ Джиллиан успело сорваться какое-то опровержение или извинение. – Я уверена, что она успела договориться с Гертрудой и Этельбургой, кому кто достанется, еще до того, как бедный сэр Эдмунд поднялся по лестнице. О Господи, мне, конечно, не следовало говорить тебе этого. Ты ведь его хозяйка. Не рассказывай его жене.
– Он не женат, – выдавила из себя Джиллиан.
– Я шокировала тебя? – сокрушенно спросила Джоанна. – Прости, но…
– Нет, – торопливо ответила Джиллиан. – Нет, конечно, нет. Просто… Я удивилась. Служанки у Саэра и Осберта были такие запуганные.
– Насчет Эдвины не волнуйся, – успокоила ее Джоанна, вновь улыбнувшись. Затем она отвернулась от Джиллиан и крепко схватила за руку Адама. – Идем со мной, поросёнок, и я попробую очистить тебя от грязи. Честное слово, если бы я находилась с наветренной стороны башни, я учуяла бы твое приближение по запаху.
– Только не это! – отступая, игриво воскликнул Адам. – Ты же не собираешься снова окунуть меня в ванну. Ты уже пыталась утопить меня, когда я был беспомощным младенцем, я хорошо помню.
– Я не пыталась утопить тебя! Я просто мыла тебе голову, – возразила Джоанна.
– Держа ее под водой? Мама, скажи, разве она не пыталась утопить меня? Я хочу, чтобы за мной ухаживала Джиллиан. Она не станет нарочно пускать мне мыло в глаза. – Джоанне следовало бы утопить тебя, – строго заметила Элинор, покосившись на побледневшее лицо Джиллиан.– Ты разве не видишь, как устала бедная Джиллиан? Ты, конечно, здоровый бык и думаешь, что, если сам никогда не устаешь, то и никто не должен.
– Я не устала, мадам, – твердо произнесла Джиллиан. Если бы Адам, желая показать своей матери и сестре, кто она есть, публично затащил ее к себе в постель, она согласилась бы даже на это.
Элинор подавила улыбку. Ну, разумеется, Джиллиан скажет, что не устала. Если бы Адам велел ей свернуть башню, глупое дитя попыталось бы сделать и это. Гораздо важнее ей показалось внезапное беспокойство, отразившееся на лице Адама.
– Это была только шутка, Джиллиан, – быстро проговорил Адам. – Я просто дразнил Джоанну. Иди с моей матерью и отдыхай.
Он поспешно отвернулся, словно устыдившись выражения своего лица. Элинор не шелохнулась, наблюдая, каким взглядом Джиллиан смотрела на Адама. Может быть, ей стоило позволить этой женщине пойти с Адамом, подумала она. Она бледна не только от усталости. Но возможность уже упущена. Будет другая, или, может быть, она сумеет выяснить, что тревожит Джиллиан и как ей помочь. Что бы это ни было, это как-то связано с Адамом. Элинор взяла Джиллиан за руку и повела вверх по ступенькам, болтая о пустяках, чтобы это не требовало ответа.
Возможно, проблемам Джиллиан и помочь нельзя. Она любит Адама, но что, если Адам не любит ее? Это вполне могло оказаться просто легким увлечением, которое затем прошло. Если Джиллиан действительно такая скромная и милая, какой кажется, Адам вполне мог пресытиться прелестным личиком, за которым ничего нет. До сих пор он отвергал все предложения о браке, так как все предлагаемые ему девицы были пустоголовыми. Этот заботливый взгляд… Что ж, Адам – действительно очень добрый человек. Если ему показалось, что он был излишне требователен к кому-нибудь, это, конечно, беспокоило его. Элинор задала несколько осторожных вопросов, но ответы ничего не сказали ей. Джиллиан краснела при упоминании об Адаме, но в голосе ее не чувствовалось собственнических интонаций типа он мой мужчина.
Сомнения Элинор насчет чувств ее сына разрешились очень быстро, но ответа на главный вопрос она не получила. Скорее, наоборот, разговор с Адамом и его поведение привели ее в полное замешательство. Он вылез из ванны и уже поджидал мать в зале, когда она спустилась вниз проверить, все ли готово для приема гостей. Он бросился ей навстречу со словами:
– Слава Богу, что ты не привела с собой Джиллиан. Я хочу поговорить с тобой о ней.
– Я велела ей лечь. Может, она поспит хоть немного, – безразличным тоном произнесла Элинор.
– Мама, как ты думаешь, Джиллиан действительно очень хрупкая? – с беспокойством спросил он.
– Очень хрупкая? – переспросила Элинор. – Ты имеешь в виду, что она нездорова?
– Не то чтобы… По крайней мере, она не кашляет, и дыхание нормальное, – сказал Адам, морща лоб, – и она никогда не жалуется, не говорит, что ей больно или она устала, но сэр Ричард всегда настаивает, что она не может сделать то-то и то-то, а он знает ее дольше, чем я.
– Мне понадобится хотя бы день или два, чтобы я смогла ответить на твой вопрос, – заметила Элинор. – Нельзя судить о чьем-то здоровье после получасового знакомства. Кроме того, после долгой дороги и волнений из-за того, что ей предстоит встретиться с твоей матерью… – Элинор умышленно замолчала, но намек, казалось, пролетел мимо ушей Адама, и она спросила напрямик:
– А почему ты спрашиваешь?
– Просто я не хотел бы загубить свою жену по неведению, – ответил Адам. – Я поначалу думал, что у Джиллиан хватит здравого смысла сказать мне «нет», если я попрошу слишком многого, но она, боюсь, излишне добра, и скорее сердце ее разорвется, чем она откажет мне в чем-либо.
Леди Элинор настолько поразила его первая фраза, что в ее голове уже не осталось места для изумления тому, как точно он распознал натуру Джиллиан.
– Твоя жена… – пролепетала она. – Я неправильно поняла Иэна? Но, я уверена, он писал мне, что у Джиллиан жив муж.
Сердитая тень пересекла лицо Адама.
– Ах, да, Осберт де Серей, но жив он только до тех пор, пока я не добрался до него.
–И Джиллиан согласна с этим? – спросила Элинор, стараясь ничего не выражать голосом и гадая, насколько сильно она способна ошибаться в оценке характеров.
– Нет. Она умоляла меня оставить его в покое, – ответил Адам, укрепляя веру матери в правильности собственных суждений, но заставляя ее задуматься, не идиот ли ее сын.
– Адам, – сказала она, пытаясь изгнать из своего голоса отчаяние, – я не собираюсь говорить тебе, что Джиллиан не любит тебя, поскольку я своими собственными глазами видела обратное…
– Так почему, – нетерпеливо прервал ее Адам, – ты смотришь на меня так, словно у меня две головы, когда я говорю тебе, что хочу жениться на ней?
– Потому что можно испытывать нежность к мужчине, жаждать его, чувствовать ужасную вину, если что-то случается с ним, и все-таки не любить.
– Мама, я не понимаю тебя, – сказал Адам, и лоб его беспокойно наморщился. – Ты же только что сказала, что уверена в любви Джиллиан. А теперь говоришь, что она не любит.
– Нет, я говорю, что она может желать добра де Серей и оспаривать твое желание убить его…
– Нет, – снова прервал ее Адам. – Джиллиан очень хочет его смерти. Она не далее как позавчера убила ножом одного из его помощников и скорбела, что это был не сам Осберт.
Это легкое, жизнерадостное заявление изумило Элинор даже больше, чем несколько опережающие реальность слова Адама, что Джиллиан – его жена. Элинор на мгновение уставилась на сына, не в состоянии высказать ни один из двух вопросов, которые она хотела задать.
– Не давай этим нежным невинным глазкам обмануть себя, – заметил Адам. – Джиллиан умна, как ведьма, – и снова тень сомнения коснулась его подвижного лица. – Меня волнует только крепость ее тела, но не духа, – продолжал он, – и если она не хочет сказать мне, до какой степени я могу использовать ее, я вынужден просить совета у кого-то другого.
Но Элинор поняла, что последняя часть сказанного Адамом не имеет отношения к тому, что беспокоит его. А тот факт, что он не хотел говорить о том, что действительно волновало его, придавал этому еще большую значимость. Не могла ли мягкость и заботливость Джиллиан быть лишь подслащенной оболочкой чего-то грязного? Очень похоже, что именно это и тревожило Адама, но он не мог признаться в этом даже самому себе. Не рвалась ли эта оболочка тут и там, выставляя напоказ отвратительное нутро? Очевидно, чтобы раскрыть сознательно замаскированное зло, требуется нечто большее, чем несколько испытующих слов и взглядов.
Элинор твёрдо решила раскрыть, если сможет, все, что вызывало сомнения Адама. И в качестве первого шага напрашивалась эта история с убийством.
– Ум умом, – сказала она, – но нож нельзя вонзить одной лишь силой мысли. Что ты имел в виду, когда сказал, что она заколола слугу своего мужа? Как это случилось?
К удивлению Элинор, лицо Адама тут же очистилось от каких-либо сомнений. Их сменила злоба, но, когда он пересказал ей историю похищения Джиллиан, стало ясно, что злился он на самого себя. Зато он почти сиял от гордости за ее мужество и сообразительность. Элинор, разумеется, тоже от всего сердца одобрила действия Джиллиан в таких обстоятельствах. Единственное, что смущало ее, – это нож. Вопрос о том, как при Джиллиан оказался нож, вызвал отступление к ее жизни в замке Саэра, как она сама об этом рассказывала, и к ее страху перед Осбертом.
– Тогда почему, если она так сильно ненавидела его, она просит тебя оставить его в покое? – поинтересовалась Элинор.
Адам слегка покраснел и почесал голову, словно собирался признаться в чем-то немножко стыдном и странном и в тоже время милом.
– Это бабские глупости. Джиллиан говорит, что он хитрый змей и способен на какую-то подлость, от которой я не смогу защититься, потому что, дескать, сам не лжив и порядочен. В своей заботливости она не чужда глупости. Кроме того, она наговорила всякой чепухи вроде того, что ее грех падет на мою голову, если я ради нее убью эту змею.
Любопытно. Если Джиллиан так глубоко религиозна, она могла стыдиться зародившейся страсти к чужому мужчине при живом муже. Элинор верила в грех и расплату за него, но подобные вещи не трогали ее душу. Она каялась в своих ошибках, принимала епитимью и выбрасывали все это из головы. Разумеется, грех, в котором не можешь раскаяться, – совсем другое дело. Очевидно, если ты намерена и дальше продолжать любить человека вне брачных уз, то не можешь получить отпущение грехов. Перед Элинор самой стояла такая проблема, и она могла понять. В то время, однако, она была молода, сильна и скоро умирать не собиралась. То есть речь шла только о том, чтобы дождаться свадьбы с желанным человеком. Потом уже можно исповедаться и заявить искренне о своем раскаянии за то, что любила этого человека до брака, получить взыскание и отпущение грехов.
Было бы не слишком трудно убедить Джиллиан рассуждать таким же образом, если бы в этом заключалась ее проблема. Убийство Осберта было несколько иным вопросом. По лицу и интонациям Адама Элинор поняла, что Осберт умрет, как только Адам доберется до него, даже вне связи с вопросом о браке с Джиллиан. Ради этого как раз убивать Осберта вовсе не требовалось. Джиллиан утверждала, что ее выдали замуж силой, значит, этот брак легко можно аннулировать. Поскольку французские войска уже оказались в немилости у церкви, и со дня на день, возможно их отлучение, друзья короля могут быть уверены в быстром и благоприятном решении всех их вопросов, имеющих отношение к церковным делам. Питер де Рош подаст прошение об аннулировании брака папскому легату Гуало, и тот объявит о расторжении брака.
Ничего из этого Элинор Адаму не сказала. Пока она не убедится, что ее сын не проглядел дьявольской сущности под миловидной внешностью, этому браку не бывать. Законная преграда браку даже полезна, поскольку Адам упрям, как мул. Предостерегать его – значило лишь укреплять его решимость сделать все по-своему.
И все-таки ничто из того, что рассказал до сих пор Адам, нельзя было вменить в вину Джиллиан. Из последующего Элинор узнала, что Джиллиан полна решимости самостоятельно править своими землями, что очень удивило ее, хотя она ничего не сказала по этому поводу, и согласилась признать Адама в качестве своего сюзерена, что ее нисколько не удивило. Последние слова его, однако, сопровождались смущенным взглядом, впервые с той минуты, когда он так высоко отзывался об уме Джиллиан.
– А почему бы ей не согласиться на это? – спросила Элинор, искренне недоумевая.
Адам посмотрел мимо матери на пылающий в огромном камине огонь. Ему очень нужен был совет Элинор, но он не хотел бы настроить мать против Джиллиан. До сих пор Элинор вроде бы склонялась больше в сторону оправдания Джиллиан, чем ее осуждения, и Адам не хотел, чтобы такое положение изменилось. Он нежно любил свою мать; более того, она нравилась ему. Он не хотел бы потерять такого друга и советчика. Но ему нужна Джиллиан. Если бы встал вопрос о выборе между ними, он выбрал бы Джиллиан. Но он не хотел такого выбора. Он хотел, чтобы его мать и его «жена достаточно любили друг друга, чтобы он мог сохранить для себя их обеих.
– Мама, – неторопливо произнес он, – я намерен жениться на Джиллиан, и не думаю, чтобы что-нибудь, если только она сама не откажется из-за страсти к другому человеку, могло свернуть меня с этого пути. Поэтому я надеюсь, что ты примешь ее как родную дочь. Однако есть кое-что… Я надеюсь, что ты не станешь слишком винить ее в этом и не откажешь в своем расположении, но, мне кажется, ты должна знать, потому что я собираюсь оставить ее на твое попечение…
– Что-то такое, за чем я должна следить или от чего предостерегать ее?
– Да, но… Но я не уверен.
– Ладно, – отрывисто проговорила Элинор, – выкладывай. Что такого плохого ты видишь в ней?
– Мне кажется, она сторонница Людовика.
Брови Элинор поползли вверх. Именно это так расстраивает Адама?
– Я не вижу в этом ничего плохого. Для англичанки это было бы глупо, но Джиллиан – француженка. И в любом случае, почему это должно меня беспокоить? – спросила она, не засмеявшись только потому, что не была уверена, правильно ли поняла Адама. – Уверяю тебя, даже если у нее есть какие-то возможности общаться с принцем, она не сможет сдать ему Роузлинд.
Адам не отреагировал на сарказм Элинор.
– Но она уверяет меня, что принесет присягу Генриху, и что ее отец был вассалом Джона, – сказал он, следуя ходу своих собственных мыслей.
Теперь Элинор поняла. Адам подозревал, что Джиллиан лгала, и это касалось не только ее политических пристрастий, но и ее любви к нему. В последнем вопросе он ошибался, хотя вполне возможно, что конфликт между ее любовью и делом, в которое она верила, доставлял ей страдания. Однако в этом рассуждении был один недостаток. С чего бы Джиллиан быть такой привязанной к партии Людовика?
– Ты думаешь, она рассчитывает сманить тебя на сторону французского принца? Почему? Что она делала в этом смысле? Она уговаривала тебя присоединиться к Людовику?
– Нет, никогда.
Зайдя так далеко, скрываться смысла уже не было. Адам рассказал Элинор о том, как Джиллиан сопротивлялась его намерениям разграбить Льюис и захватить замки ее вассалов, преданных Людовику. Но, справедливости ради уточнил он, в других случаях, как в деле с сэром Ричардом, которого он привлек на свою сторону, она очень помогала ему ценными советами. Такое противоречие выглядело действительно странным, но, как его разрешить, Элинор не знала тоже. Однако, с улыбкой уверила Элинор Адама, она не станет ссориться с Джиллиан из-за политических разногласий. Она только попытается объяснить ей, что, если она хочет и сохранить свои земли, и стать женой Адама, ей следует распрощаться с Людовиком. Нетрудно доказать, что Людовик никогда не позволит, чтобы Тарринг попал в руки преданного королю Генриху человека.
Адама не слишком удовлетворило предложение матери. По его мнению, это предоставляло Джиллиан слишком большую свободу действий, но он уже услышал голос сэра Ричарда, который искал его, и напоследок успел лишь предупредить Элинор, что люди Джиллиан ничего не знают ни о его сомнениях, ни о планах и что он хотел бы сам поговорить с Джиллиан о браке, так что Элинор вмешиваться не стоит. Элинор скривила рот. Она и так ничего не сказала бы женщине, пока хорошо не узнает ее. И в любом случае намерена поступать так, как считает лучше для Адама, не беспокоясь о его желаниях.
Чуть позже в обеденную залу спустилась Джиллиан, которая выглядела уже гораздо лучше. Она приняла душистую ванну, и ей заметно полегчало. Покой и уют в ее красиво обставленной спальне, тепло и доброта леди Элинор, легкие шутки Джоанны – все это помогло ей убедить себя, что ее страхи были просто глупостью. К тому же у нее не хватило времени придумать для себя какие-нибудь новые ужасы, поскольку мозг ее все это время впитывал окружавшую ее элегантность обстановки: маленькие столики со стульями, вышитые подушки, кувшин с разбавленным вином, стоящий возле кровати, чтобы ночью утолять жажду. Она отметила также, как необычно Элинор управляет прислугой. Бросив взгляд на пяльцы с незаконченным рисунком изумительной красоты, она поняла, что ей еще многому нужно научиться.
Ничто из этого особо не взбодрило Джиллиан, но и не угнетало. Она знала за собой способности к такого рода наукам, и если бы у нее был подходящий материал, она сумела бы добиться не худшего результата. По-настоящему ее беспокоил только Адам. Если он привык именно к такому, не заставило ли отсутствие подобных прелестей в Тарринге считать ее низкой шлюхой, с которой нужно обходиться так, как Саэр обходился со своей прислугой? Если даже он и думал о чем-то таком, то он хранил это в себе. Своей матери он представил ее со всем почетом и напомнил и ей самой, что она влиятельная дама, хозяйка значительного поместья.
И взгляд Адама, когда Джоанна подвела ее к столу, был поначалу восхищенным, а потом вопросительным и обеспокоенным, но никак не сердитым или надменным. Джиллиан лукаво улыбнулась. Она знала, что выглядела действительно хорошо. Джоанна предложила ей великолепное платье, бледно-желтое поверх золотистой туники, шитое золотом, которое придавало ее коже оттенок нежного персика. Кроме приветствия, они почти ничего не сказали друг другу, хотя Джиллиан сидела за столом рядом с Адамом. Во-первых, беседу направляла Элинор, пользуясь своим правом и долгом. Во-вторых, Джиллиан была слишком поглощена многочисленными формальностями обеда в большом доме и изучением изобилия и разнообразия поданных блюд.
Она побледнела, вспомнив похлебку, тушеное мясо и жаркое, которыми потчевала своих великолепных победителей. Ладно, решила Джиллиан, она больше не совершит такой ошибки, она не забудет предложить каждому гостю ванну или поставить у кровати питье. В Тарринге тоже будут подушки на стульях, и она научится замечательно шить, если леди Джоанна или леди Элинор помогут ей освоить премудрости этого дела.
Ее решимость подкрепилась гордостью, когда Адам вежливо похвалил кухню и добавил, что в Тарринге дважды ел такое рагу, какого ему больше никогда и нигде не приходилось пробовать.
– Тогда это должно быть похоже на то, чем питаются ангелы, – язвительно заметила Элинор и рассмеялась. – Должна сказать вам, Джиллиан, – добавила она, перегнувшись через Адама, – что мой сын может жевать сырой ячмень, как лошадь, и не заметит разницы. Когда я совершила ошибку, остановившись в Кемпе, то чуть не умерла от голода, а бедный Иэн утверждал, что лагерная пища куда вкуснее, чем тамошняя еда. Вы обязательно научите меня готовить ваше блюдо, поскольку, честное слово, оно должно быть совершенно замечательным, если привлекло внимание Адама.
Джиллиан, не особенно возражая, сказала, что запишет рецепт, и беседа мирно потекла в русле кулинарии до самого окончания обеда. Затем Элинор спросила, чем предпочли бы заняться мужчины, но, прежде чем она успела что-либо предложить, выяснилось, что идет дождь. Это сразу отмело идеи насчет развлечений на воздухе. Служанку, недавно прибывшую в Роузлинд на воспитание, попросили поиграть на лире, а Эдвину – спеть. Адам усадил Джиллиан рядом матерью и, поманив сэра Ричарда, спросил у Элинор, сколь ко воинов он мог бы позаимствовать в Роузлинде и нанять и городе. Элинор услышала, как глубоко вздохнула Джиллиан, и, покосившись, заметила выступивший на ее щеках румянец. Определенно что-то было не так.
Она сделала вид, что ничего не заметила, и спросила в ответ:
– Как долго и как далеко отсюда они должны будут служить?
– Как долго? Месяц. Если я не смогу за такой срок с более чем полусотней людей захватить Вик, мне придется призвать на сорокадневную службу своих собственных кастелянов, которую они должны мне сослужить в случае войны, но сделаю я это не раньше весны. Погода пока держится, но долго доверять ей нельзя. Как далеко? Двадцать пять миль или чуть меньше.
– И когда они тебе понадобятся? – спросила Элинор.
– Милорд, – вмешалась Джиллиан, – вы не забыли про сэра Филиппа?
– Разумеется, я не забыл о нем, – резко ответил Адам. – Я выезжаю в Лейт-Хилл завтра же.
Джиллиан, услышав сердитый тон, побледнела еще больше, но голос ее остался твердым. Пусть лучше Адам злится на нее, чем подвергает себя опасности. Каждый час, на который она отложит атаку против Вика, будет лишним часом ее безмятежной любви.
– Но, – сказала она, – судя по тому, что рассказывал нам сэр Ричард, сэр Филипп – человек очень тонкий и ранимый. Если он почувствует себя обиженным, он может отказаться присоединиться к вашему походу. И тогда вам придется либо сражаться и с ним тоже, либо смириться с подобным пренебрежением к вашему авторитету и отправиться в Вик с меньшими силами.
– Какого черта ты там толкуешь, Джиллиан?! – рявкнул Адам. – Как сэра Филиппа может обидеть то, что я отправляюсь с остальными твоими людьми…
– Милорд, – прервала его Джиллиан, понимая, что скоро вообще не сможет ничего сказать, если Адам рассвирепеет, – вы родились богатым человеком, и ваш дом – Роузлинд. Поэтому он мало для вас значит, если не считать любви, которую вы здесь находите. Но для меня огромная честь быть гостьей в Роузлинде, как и для моего вассала и кастелянов. Если сэра Филиппа не пригласили разделить такую честь с остальными, разве он не почувствует себя обиженным?
Элинор от изумления широко раскрыла глаза. Она, как и Адам, совершенно не подумала об этом. Джиллиан права. Адам открыл было рот, чтобы что-то зло возразить, но закрыл его, не придумав, что сказать. Сэр Ричард важно покачал головой.
– Леди Джиллиан хорошо сказала, – неторопливо произнес он. – И я еще кое-что добавлю. Из обиды вырастает подозрительность. Сэр Филипп скоро начнет размышлять, а что это мы делали тут, в Роузлинде, и не задумали ли мы какую-нибудь интригу против него. Он неплохой человек, но…
– Понимаю, – отрезал Адам. – Жаль, что я не понял этого раньше. Джиллиан, какого черта ты не сказала об этом утром?
– Простите, милорд, – ответила Джиллиан, опуская глаза. – У нас было так мало времени, и вы, мне казалось… рассердились, когда я… подумала, что у вас есть еще какая-то цель, почему вы так поспешно уезжаете.
«Умна, умна», – думала Элинор. Адам был совершенно прав – Джиллиан умна, как ведьма. Она указала на проблему, которую проглядели все остальные, не только не возвещая на всю округу о том, какая она умница, но даже приняв на себя вину за нетерпеливость и невнимательность Адама без какого-либо намека на недовольство. Элинор чувствовала, что последует дальше, но прикусила язык. Пусть Джиллиан справляется сама, если сможет.
– Что ж, теперь нужно думать о том, – раздраженно заметил Адам, – как исправить упущенное.
– Как далеко отсюда Лейт-Хилл? – спросила Джиллиан.
– Точно не знаю. Миль тридцать, может, сорок. А что?
– Тогда это не слишком далеко. Гонец мог бы добраться за день, чтобы пригласить сэра Филиппа сюда. Насчет того, почему мы из Олресфорда направились прямо в Роузлинд, можете сослаться на меня. Можете сказать, что я поначалу собиралась заехать за ним, но меня слишком потрясло происшествие в аббатстве святого Леонарда, чтобы продолжать поездку.
– Это действительно хороший ответ, леди Джиллиан, – с энтузиазмом согласился сэр Ричард. Сэр Филипп разбирался в женщинах такого склада не лучше, чем сам сэр Ричард до знакомства с Джиллиан. Он, безусловно, скорее поверит в то, что она занемогла после похищения, чем в то, что она зарезала одного из похитителей, сбежала, а на следующий день спокойно рассуждала, как привлечь его к себе на службу. – Более того, – продолжал сэр Ричард, – если вы, милорд и миледи, доверите мне, я сам отправлюсь туда в качестве вашего посланника. Это не даст сэру Филиппу повода думать, что речь идет о какой-то ловушке.
– Я начинаю сомневаться, стоит ли сэр Филипп всех этих проблем, – сухо проговорил Адам.
– Вассала не так легко согнать с земли, как кастеляна, – твердо заметил сэр Ричард. – Кроме того, он не только хороший человек, но прекрасно разбирается также, где может оказаться полезен и куда эти действия направить. Ко всему прочему, он не любит сэра Мэттью. Думаю, будет нетрудно убедить его выделить сотню людей, если вы возьмете на себя часть расходов.
– Это было бы дешевле, чем нанимать людей в Роузлинде, – высказалась Элинор.
Адам вздохнул.
– Да, знаю. Я не подумал об этом. Этот человек должен получить свой шанс наравне с другими. Если вы согласны поехать, сэр Ричард, я был бы только признателен. Это даже сбережет нам время.
– А вы не думаете, что вам следовало бы отправить приглашение и сэру Мэттью? – осторожно спросила Джиллиан. Мужчины повернулись к ней. – Милорд, вы только что сказали, что каждый человек должен получить свой шанс. Вы не думаете, что сэру Мэттью тоже следует официально сообщить о моем унаследовании прав на Тарринг – хотя он, конечно, уже слышал об этом, а также передать те новости, что мы получили о лорде Арунделе и о том, как принц Людовик обращается со своими союзниками-англичанами?
– Но это же предупредит его, что мы собираемся напасть на него, – отрывисто произнес сэр Ричард.
– Я не имела в виду этого! – испуганно воскликнула Джиллиан. – Я только подумала, что он сможет сообразить, куда ветер дует, и тогда, возможно, вообще не придется воевать с ним.
В мозгу Элинор замерцала догадка. Из того, что рассказал ей Адам, она поняла: если Джиллиан говорила правду, что она ненавидела и боялась всех мужчин, с которыми была близко связана, когда оказалась под покровительством Саэра де Серей, то, естественно, ее не волновала их жизнь или смерть, но отец ее погиб в бою, как и Саэр, и если у Джиллиан битва ассоциировались со смертью, вполне возможно, что она просто пыталась удержать Адама от сражений, а вовсе не беспокоилась об интересах Людовика. Элинор и так не слишком верила в преданность Джиллиан каким-либо политическим интересам, которые мало влияли на ее жизнь. Ей стало немножко жаль Адама, который, несмотря на раздражение из-за своей близорукости, искренне восхищался умными советами Джиллиан. Сейчас ему снова было неловко.
Но Элинор вовсе не собиралась развеять смущение сына, даже если была бы уверена в правильности своей догадки. Она тоже ненавидела войну и боялась ее. Ей слишком часто приходилось ждать новостей от своих любимых. Бывало, она не смела глянуть в свои собственные глаза в полированном серебряном овале, служившем ей зеркалом, потому что могла увидеть там только ужас. Сердцем она понимала страх Джиллиан. И все-таки, если женщина не способна перебороть свой страх, преодолеть его, спрятать поглубже за улыбкой, опущенным взглядом, она не подходящая жена для Адама.
Уловка, предотвращающая войну, помогающая уладить все проблемы мирными средствами, – дело хорошее. Если бы женщины не прибегали к таким уловкам, давно бы вообще не осталось мужчин, которые очень быстро перебили бы друг друга – одни ради забавы, другие от жадности. Однако если мужчина отправляется на войну в душевном смятении – это лишь страшное оружие, вложенное любимой женщиной в руку его врагов. Джиллиан могла просто не понимать этого. Если дело только в этом, Элинор легко сможет раскрыть ей глаза. А там, подумала Элинор, будет видно. Если возражения Джиллиан продиктованы лишь любовью к Адаму и страхом за него и если она заботится об Адаме больше, чем о себе, эти возражения сразу же прекратятся. Если же Джиллиан не способна поставить благополучие Адама выше своего, она будет продолжать свои попытки заставить его отказаться от покорения сэра Мэттью.
Размышляя над целями Джиллиан, Элинор не сводила глаз со своего сына. Он не был до конца убежден в правоте Джиллиан, но, пока обдумывал ее слова, его, видимо, осенила идея, и он улыбнулся.
– Нет причин думать, что приглашение в Роузлинд, чтобы встретиться с его госпожой, предупредит сэра Мэттью о какой-нибудь грозящей ему опасности, если умно составить текст приглашения, – сказал он сэру Ричарду. – К. тому же, – добавил он, улыбаясь до самых ушей, – если он не ответит или откажется приехать, то даст нам законный повод напасть на него без предупреждения. Более того, поскольку Вик находится не более чем в двадцати милях отсюда, мы сможем отправиться, как только сэр Филипп прибудет сюда и согласится с нашими планами. Даже если сэра Мэттью встревожит наше письмо, что он сумеет сделать за несколько дней для укрепления обороны, чего не сделал бы после моего вызова?
Элинор увидела, что Джиллиан порывается что-то сказать, и решительно прервала ее, сказав, что пора оставить мужчин, которые должны обсудить свой план в деталях. Джиллиан, заявила Элинор не допускающим возражений тоном, необходимо отдохнуть после всех тревог и приключений, пережитых ею.
– Вы выразились совершенно ясно, дорогая моя, – проговорила Элинор, и в глазах ее было предупреждение. – Вы не считаете войну развлечением, тем более что война против своих же вассалов никогда не выгодна. Я думаю точно так же, как вы, и уверена, что Адам учтет ваши пожелания уладить все это дело без войны, если сможет.
20
Начинало светать, солнце еще не полностью поднялось из-за горизонта, и в женских покоях было холодно. Джиллиан поежилась, откинув одеяла, но решительно села, лишь стиснула губы. Она торопливо надела чулки и теплую шерстяную рубашку, поверх нее – бледно-розовую тунику и розовую блузу. Вся эта одежда была подарена леди Элинор. Джиллиан с признательностью подумала о матери Адама, которая была добра к ней, как родная мать. Элинор занимала большую часть мыслей Джиллиан в эту бессонную ночь – она перебирала в памяти последний разговор с леди Элинор в ее первый вечер в Роузлинде.
– Дорогая моя, – сказала леди Элинор, вводя ее в свою роскошную спальню, – я хотела бы откровенно поговорить с вами, поскольку Адам рассказал мне, что вы воспитывались в доме простого рыцаря, где с женщинами обращались грубо, и те в ответ не питали нежных чувств к мужчинам.
Испуг, отразившийся на лице Джиллиан, многое рассказал Элинор… если он был искренен. Элинор трудно было поверить, что это может быть не так, но она подавила в себе сострадание. Адам – ее сын, и ее первейший долг – блюсти его интересы.
– Присядьте, дитя мое, – продолжала Элинор, и голос ее потеплел. Что должно быть сказано, нужно сказать, но суровость здесь ни к чему. – Я не собираюсь читать нотации, но вы должны знать некоторые вещи. Мужчины в большом поместье должны быть воинами, и мужчины нашей семьи – воины, как по воспитанию, так и по природе. Чтобы держать вассалов и кастелянов в повиновении, мужчина должен и защищать, и наказывать их, а это можно сделать только с помощью войны.
—Но…
– Никаких но, – отрезала Элинор. – Чем большими землями управляет человек, тем больше времени он проводит с оружием в руках. Если он не защищает своих вассалов от посягательств другого лорда или не улаживает конфликты между своими вассалами, значит, он подавляет мятеж, поднятый его людьми, которые пытаются отойти от него или отказываются исполнять свой долг.
– Ради чего? – вмешалась Джиллиан. – Ради лишних десяти шиллингов ренты? Ради того, чтобы навесить себе на шею лишнюю драгоценность? Пригодится ли эта рента или драгоценность мертвому?
– Не будьте глупее, чем вы есть на самом деле, – строго ответила Элинор. – Сегодня я принарядилась, чтобы достойно встретить вас и ваших людей, но вы сами видели, что ни я, ни моя дочь, ни Адам не усыпаны драгоценностями. Иногда Иэн надевает украшения, когда я заставляю его, Джеффри – тоже, потому что они знают, как важно выглядеть богатым. А что касается ренты, то не стоит так пренебрежительно говорить о ней. Она приходит из года в год сотни лет и приносит с собой истинную власть.
– Власть? Мне не нужна власть! – испуганно воскликнула Джиллиан.
– Не нужна? – цинично спросила Элинор. – Значит, вы хотите быть рабыней? Но я слышала, что вы ударили человека ножом в горло, чтобы освободиться из плена. И не говорите мне про золотую середину. Середины нет. Либо вы укрепляете и расширяете то, чем владеете, либо становитесь жертвой.
Жертвой! Точно сказано. Джиллиан закрыла глаза. Всю свою жизнь она была бессловесной жертвой. Больше она этого не вынесет. Ho, если Адаму придется сражаться за ее власть…
Словно прочитав мысли Джиллиан, Элинор продолжала:
– В любом случае, речь не идет о том, чего вы желаете для себя. Адам ни в коем случае не согласится стать жертвой – никогда. Ваши земли лежат по соседству с его поместьем, и, чтобы обеспечить мир в своих владениях, он взял вас под свое покровительство. И он заставит ваших людей подчиниться, всех, хотите вы этого или нет. Оставлять в покое мятежников – значит поощрять к мятежу и других. Это тоже были справедливые слова.
– Понимаю, – вздохнула Джиллиан.
– Действительно понимаете? Тогда, надеюсь, вы понимаете и то, что бессмысленно спорить с Адамом насчет захвата Вика и Бексхилла. К. тому же речь здесь идет о чем-то большем, чем рента и власть. Это в интересах королевства в целом. Дела сейчас идут так плохо потому, что Людовику удалось ослабить влияние опекунов короля на знатных лордов, которые, почувствовав слабину, начали грызню между собой. Вы можете себе представить, что будет, если такие люди, как мой муж, или сын, или зять, потеряют контроль над своими вассалами? Любой жадный рыцарь начнет нападать, не опасаясь возмездия, на своих честных и миролюбивых соседей. И никто не сможет надеяться на защиту. Вот когда Адам раздавит сэра Годфри и сэра Мэттью, если они не сдадутся добровольно, остальные ваши и его люди станут мирными и послушными, может быть, на много лет.
– А может, и нет, и Адаму будет необходимо сражаться снова и снова, – горестно произнесла Джиллиан.
«Что ж, храбрости девушке не занимать, – подумала Элинор. – Если ее задеть за живое, она ответит».
– Разумеется, – согласилась Элинор, в упор, глядя на Джиллиан. – Он отправится сражаться, даже если они будут мирными и послушными. Адам любит сражаться. Если у него не будет необходимости сражаться за или против своих вассалов, он будет воевать за короля. А когда и эта война закончится, он будет биться на турнирах. Адам рожден и воспитан воином. Таким был и его отец.
– Который, конечно же, погиб в бою, – вставила Джиллиан.
– Нет. Он умер в постели, – глаза Элинор вдруг наполнились слезами. – Мой бедный Саймон! Как он ненавидел себя, став старым и больным, – слезы покатились по ее щекам. Она не всхлипывала, но Джиллиан видела страдание на ее лице. – Все годы, что мы были женаты, он уходил на войну, и я молила и молила Бога, чтобы он вернулся домой целым и невредимым… Если это мои молитвы были услышаны, я никогда не прощу себя за них. Он вернулся из битвы живым… чтобы страдать и страдать, и проклинать каждый новый день, когда глаза его открывались. Лучше бы он погиб в бою.
– Вы любили его, – прошептала Джиллиан. Она не понимала этого. По тому, с какой жесткостью Элинор говорила о мужчинах, отправляющихся на войну, Джиллиан была уверена, что Элинор не способна чувствовать того, что чувствовала она сама. Элинор вытерла слезы и улыбнулась.
– Я и сейчас люблю его. Любовь не останавливается только потому, что человек, которого любишь, умер. И не поймите меня превратно. Своего нынешнего мужа я люблю тоже и боюсь за него…
– Тогда почему вы отпускаете его? – выдохнула Джиллиан. – Почему?!
– Потому что я не могу остановить его, и Адама, и Джеффри тоже, – вздохнула Элинор. – Я говорила с вами о власти и необходимости, но я тоже женщина. Очень часто я думала о том, чтобы запереть дорогих мне людей в замке и тем самым уберечь их от опасности, и пусть остальной мир хоть перевернется. Но потом я поняла, что это моя прихоть. Однако для меня то, чего желают Иэн, Адам и Джеффри, гораздо важнее собственных капризов.
– А если они пожелают умереть, вы и это им позволите? – прошептала Джиллиан.
– Да, – тихим голосом ответила Элинор. – Они не младенцы, чтобы охранять их от их желаний. Они здравомыслящие и сильные духом мужчины.
Затем она вздохнула и улыбнулась. Если бы Иэн слышал ее, он зашелся бы в истерическом хохоте от мысли, что Элинор не стала бы вмешиваться, если бы он пожелал чего-то, что она сочла бы опасным и необязательным. Однако не это было главным. Джиллиан пока еще не слишком проницательна. Это будет первым уроком. Остальные придут к ней позже. Она взяла Джиллиан под руку. Когда они устроились у огня, Элинор продолжала:
– Бывают ситуации, когда смерть – не самое страшное зло. Когда Саймон заболел, думаю, я могла бы поддерживать в нем жизнь еще несколько лет, если бы держала его все время в постели и пичкала снадобьями. Этого хотелось мне. Мне нужны были его теплые руки, его мудрость, его нежность. Но это не мое дыхание хрипело в его горле, не мои ноги раздулись в двойную толщину и покрылись язвами, не в моих руках и груди пылала боль, не мои дни были затянуты пеленой усталости, выдержать которую было еще тяжелее, чем боль. Не я ненавидела свое непослушное тело. И я позволяла моему Саймону ходить. Я позволяла ему карабкаться по лестнице и влезать в седло. Я позволила ему умереть… потому что он этого хотел.
Глаза Джиллиан были полны слез сочувствия, и она лишь молча кивнула, потрясенная скорбью Элинор.
– Бог даст, вам никогда не придется столкнуться с такой судьбой, – продолжала Элинор, уже чуть веселее. – Адам, Иэн и Джеффри – крепкие мужчины и не желают умирать. Да, не желают, даже если вам может показаться, что они ищут смерти в бою. Адам, я знаю, даже не вспоминает о смерти, когда думает о битве, и вы не должны никогда, никогда наводить его на такие мысли.
Слезы в горле Джиллиан высохли, не пролившись.
– Но если он не боится… – начала она.
– Он будет в десять тысяч раз в большей безопасности, – опередила ее Элинор. – Не путайте страх с осторожностью. Адам учился у человека выдающихся военных талантов, и его боевые навыки были отточены и отполированы графом Пемброком, который был в свое время величайшим воином, и моим Иэном, который сейчас является одним из лучших воинов. Адам знает свои возможности. Он осознает, к чему приводят беспечность и безрассудство. Последние два года Адам почти постоянно с кем-нибудь сражался. Вы видели рубцы на его теле. Их немного, и большинство из них старые, полученные еще во время учебы.
Разумеется, сама Элинор не слишком верила тому, что говорила о своем сыне. Мысли о бесшабашности Адама часто были причиной ее бессонницы. Но Джиллиан должна верить: Адам знает, что делает, иначе все эти объяснения бесполезны.
– Есть и новая рана, – вздохнула Джиллиан. Беспокойство мелькнуло в глазах Элинор.
– Серьезная? Мне он показался очень легким в движениях, и Джоанна ничего не сказала.
– Небольшой порез, – успокоила ее и себя Джиллиан. Беспокойство Элинор передалось и ей. Теперь-то она полностью уверилась, что Элинор любила своего сына, в чем до сих пор еще немного сомневалась. – Тем не менее, – продолжала она, – даже если все, что вы говорите, справедливо, у каждого мужчины могут истощиться силы.
– Безусловно, – ответила Элинор, неторопливо и осмотрительно, – и в такую минуту самое главное – чтобы он не испытывал ни страха, ни сомнений, чтобы голова его не была занята ничем, кроме битвы. Если в это время он будет думать о смерти, как сможет его рассудок оказаться достаточно гибким, чтобы уловить мимолетный, может быть, единственный шанс на спасение? Если мысли его будут связаны пониманием того, что он оставит после себя страх и скорбь, если он будет думать о рыдающей женщине, а не о собственном спасении, как сможет он быть достаточно проворным, чтобы отражать нацеленные на него удары?
Лицо Джиллиан и без того не было румяным, поскольку этот разговор не мог раззадорить, но теперь оно стало белым, как мел.
– О, Боже! – вырвалось у нее.
– Женщина должна стараться скрывать свой страх, – безжалостно продолжала Элинор.
– Я понимаю, – прошептала Джиллиан. Затем она нахмурилась. – Нет, не понимаю. Я слышала, вы сказали, что не любите войну. Вы говорили это Адаму.
– Именно так, – охотно согласилась Элинор. – И я стараюсь изо всех сил помешать своим мужчинам ввязываться в бой просто из интереса – вы же знаете, они рассматривают войну как разновидность турнира. Но я не трачу понапрасну силы и не испытываю их терпение, споря с тем, что необходимо сделать. Вы знаете, что Вик и Бексхилл должны подчиниться вам. Либо их нынешние хозяева принесут вам присягу, либо их нужно сместить и заменить другими. Это не развлечение, а необходимость. Вы поступили совершенно правильно, предложив дать сэру Мэттью шанс присягнуть добровольно. Но если он этого не сделает, придумывать новые уловки, чтобы задержать Адама, означает лишь ставить его во все более невыгодное и опасное положение, предоставляя сэру Мэттью больше времени на подготовку.
– Да, я понимаю, – неохотно уступила Джиллиан. Она понимала это, но оно ей не нравилось. – Но если Адама ранят, пока он будет завоевывать земли для меня…
– Он делает это не для вас, – подчеркнула Элинор, думая только о том, как бы ослабить чувство вины у Джиллиан. – Если бы вместо вас в Тарринге он обнаружил идиота и калеку Невилля, он делал бы то же самое. Он захватил Тарринг и его людей, заботясь о собственном благе и благе короля, и он будет дальше беспокоиться об этом.
На этом месте разговор увял в памяти Джиллиан, сменившись сомнениями и ревностью. Джиллиан никогда не приходило в голову, что Адам захочет жениться на ней. Она не думала об этом хотя бы потому, что сама так охотно отдалась ему. Зачем ему вступать с ней в брак? Ей хотелось только одного: чтобы он продолжал хотя бы как-нибудь интересоваться ею и не бросил совсем.
Если бы Джиллиан хоть немного разбиралась в мужчинах, отличающихся от Саэра и Осберта, она не испытывала бы таких сомнений. К. сожалению, она знала только грубую животную откровенность в отношениях с женщинами, которых они желали, и их полное безразличие и даже физическое отвращение ко всем остальным женщинам. Адам, конечно, на людях не относился с пренебрежением к Джиллиан, но и никак не выделял ее. Если не считать его изредка останавливавшегося на ней взгляда, в общем разговоре он уделял ей внимания не больше, чем матери или сестре. Адаму была с детства привита твердая убежденность, что порядочный мужчина не должен строить глазки своей возлюбленной, если его навязчивое внимание может смутить ее, но Джиллиан этого не понимала.
Все четыре дня, проведенные ими в Роузлинде, Адам был вежлив и внимателен. Его манера общения с Джиллиан почти ничем не отличалась от поведения в отношении сестры, если он и Джоанна не дразнили друг друга в шутливых перебранках. Джиллиан не понимала и этого тоже. Большую часть времени Адам проводил с мужчинами. В тот день, когда сэр Ричард уехал в Лейт-Хилл, Адам, сэр Эндрю и сэр Эдмунд отправились на охоту. Следующее утро они провели в состязаниях, к скрытому ужасу Джиллиан и бурной радости Саймона. После обеда вернулся сэр Ричард с сэром Филиппом, который вскоре принес присягу Джиллиан. Гонец, отправленный в Вик, вернулся тоже, привезя с собой, к откровенной радости Адама, недвусмысленный отказ.
Джиллиан, принявшая близко к сердцу то, что сказала ей Элинор о тщетности споров, заставила себя лишь пожать плечами. Она некоторое время молча слушала обсуждение военных планов, пока сэр Ричард не пробурчал, что главная опасность состоит в том, что сэр Мэттью может призвать помощь и получить подкрепление от французов, которые пользовались бухтой в устье реки Арун.
– А не может ли наше судно – то, что мы отняли у французов, – как-то заблокировать гавань? – спросила Джиллиан.
Эндрю, Эдмунд и Филипп изумленно уставились на нее, а сэр Ричард одобрительно кивнул. Он не знал о захвате корабля, но то, что Джиллиан была способна захватить корабль и теперь так удачно предложила его использовать, уже не казалось ему удивительным. Элинор и Джоанна тут же наперебой заговорили о том, каким вооружением следовало бы оснастить судно. Адам рассмеялся и хлопнул в ладоши.
– Не знаю, зачем я ломаю голову. О чем мы вообще разговариваем? Давайте завтра отправимся поохотиться и предоставим дамам покончить с этим маленьким дельцем!
– Прошу прощения, милорд, если сказала какую-то глупость, – пробормотала Джиллиан. – Я только подумала…
– Пес неблагодарный, – шутливо проворчала Джоанна, – уже набычился из-за того, что Джиллиан раньше тебя предложила такую блестящую идею. Пойдем, Джиллиан, мы мешаем им развлекаться. Если мы быстро перескажем все разумные советы, они не смогут переварить их и до вечера, пока, Наконец, не придут к выводу, к которому мы пришли бы за десять минут.
Очень странное выражение мелькнуло на лице Адама, но он ничего не сказал. Женщины встали и оставили мужчин за их разговором. Джиллиан не знала, радоваться ей или печалиться. Ей казалось, что она вот-вот умрет от страха, когда речь шла об осадных орудиях, штурмовых лестницах и необходимости подготовить защиту от кипящего масла и смолы. Она почувствовала облегчение, устранившись от такого рода беседы, где ей приходилось следить за своим лицом и сдерживать дыхание. Она испытала истинное удовольствие оказаться в компании Элинор и Джоанны, которые заняли ее голову и руки разговорами о домоводстве и вышиванием. С другой стороны, однако, ей хотелось быть рядом с Адамом каждую секунду, пока он не уехал. И она никак не могла решить, что скрывал его смех – удовольствие или гнев – и почему все-таки Джоанна увела ее.
На последний вопрос она получила ответ следующим вечером. Джиллиан не виделась с Адамом весь тот день. Он поднялся рано, чтобы проследить за отъездом четверых вассалов, которые должны были повести свои отряды к Вику, остерегаясь нападений по дороге. Адам собирался повести людей, которых он нанял в городе Роузлинде, и полсотни опытнейших воинов из замка, выделенных ему матерью. Ему предстояло также собрать дополнительные запасы, чтобы в дальнейшем не отвлекаться на грабежи. Кроме всего прочего, ему нужно было проследить за вооружением и оснасткой судна. Эти заботы заняли у Адама весь день. Он даже не заехал в замок пообедать.
Когда он, наконец, вернулся, Джиллиан сидела в одиночестве у огня в большом зале. Она не услышала, как он вошел, так как еще не оправилась от изумления и испуга, став свидетельницей очень странной сцены, разыгравшейся за несколько минут до этого. Она, Джоанна и леди Элинор спокойно шили и болтали, когда вошла служанка и что-то прошептала леди Элинор на ухо. Та приподняла бровь, взглянула на Джиллиан и твердым тоном приказала Джоанне:
– Тебе плохо, Джоанна. Иди наверх и приляг ненадолго.
У Джоанны отвисла челюсть. Она была беременна и иногда по утрам действительно чувствовала себя не очень хорошо, но потом работала целый день и даже при необходимости выезжала верхом на фермы. Цвет лица у нее был нормальный, с голосом тоже все было в порядке, то есть никаких признаков болезни в ней не наблюдалось. Прежде чем Джоанна успела что-либо возразить на это нелогичное и сумасбродное замечание, Элинор схватила ее за руку и, подняв со стула, потащила к лестнице. Джиллиан, остолбенев, смотрела им вслед.
– Ты с ума сошла, мама? – спросила Джоанна, справившись с изумлением. Говорила она, однако, шепотом. Она, конечно, не думала, что ее мать спятила, но хотела получить объяснение. – Бедная Джиллиан…
– Тихо, – оборвала ее мать. – Я думаю, что делаю для «бедной Джиллиан» именно то, что ей больше всего хочется. Я хочу посмотреть, что она будет делать с этим. И попридержи язык, – продолжала она. – Я не шпионю из ревности или больного любопытства. У меня есть определенная цель.
Адам был уставший, замерзший и раздраженный. Хотя все его приготовления прошли гладко, он очень злился на самого себя. Он перекусил в городской таверне, которая хорошо была ему известна прекрасной кухней и еще больше распрекрасными служанками. Он хорошо знал их, поскольку, бывая в Роузлинде, привык выбирать одну из них к себе в постель. Элинор не позволяла ему трогать своих служанок, правда, не из моральных соображений, а опасаясь склок и ревности между ними. Адам уже предвкушал игривый часок, который позволит успокоить напряжение нервов, вызванное непривычно долгим воздержанием.
Однако, к своему ужасу, Адам скоро понял, что это его больше не интересует. Обед был превосходный, все девушки – внимательными и соблазнительными, но он был холоднее зимней погоды за стенами таверны. Это было отвратительно! Это было ужасно! Он вспомнил, как часто посмеивался над Иэном и Джеффри за их целомудрие, как он не верил их возражениям, что они не хотят никаких других женщин, в душе подозревая, что они просто побаиваются своих волевых и ревнивых жен, и ему осталось только выругаться про себя.
В итоге, он как-то отшутился и в мрачном настроении покинул заведение, чтобы доделать дела и вернуться в замок. К довершению всех разочарований, войдя в дом, он заметил мелькнувшую вверх по лестнице женскую юбку. Он узнал эту юбку и прикусил губу. Элинор увела Джиллиан. Либо его мать обуяли уже противоестественные собственнические инстинкты, либо сама Джиллиан попросилась уйти. Вероятнее было последнее. Проклятая Джоанна и ее извращенное чувство юмора – сказать, что он рассердился, когда она прекрасно знала, что он едва сдержался, чтобы не расцеловать Джиллиан. Может быть, дело и не в том. Может быть, Джиллиан решила, что он посмеялся над ее предложением насчет корабля в присутствии ее подданных. Проклиная всех женщин и их необъяснимые причуды, Адам протопал к огню, швырнул плащ на пол и плюхнулся на скамью.
Если он уже не может иметь женщину, решил Адам, то хотя бы может напиться. Подняв голову, чтобы потребовать вина, Адам увидел Джиллиан, сидевшую на стуле напротив и смотревшую на него с выражением радостного изумления. Ее не было видно за высокой спинкой, и она сама была настолько поглощена поступком леди Элинор, что не заметила, как он вошел. Сообразив, наконец, что действия леди Элинор объяснялись просто желанием дать ей возможность побыть одной, вернее, почти одной, – с Адамом, Джиллиан так удивилась, что не заметила настроения Адама.
– Я не сердился на твое предложение насчет корабля, – сказал он, прежде чем она обрела дар речи. – Я был очень доволен. Джоанна просто пошутила.
Голос его, резкий при первых словах, потеплел к концу фразы. Джиллиан улыбнулась и встала, чтобы поднять его плащ, любовно отряхнула его и, аккуратно сложив, повесила на стул.
– Я рада этому, – сказала она мягко, зная, что глаза Адама следят за ней.
– И надеюсь, ты не думаешь, что я хотел посмеяться над тобой перед твоими людьми. Может, мне и не следовало…
– Я никогда не думала такого, – прервала его Джиллиан, – никогда. Ты всегда поддерживаешь меня в их глазах, – она подошла ближе, словно его взгляд канатом притягивал ее, а он взял ее руку и поцеловал.
– Благослови Господь твой кроткий нрав, – вздохнул он. Физическая потребность давила на него, но он помнил о слугах и не стал усаживать Джиллиан к себе на колени. Теперь он был рад, что не связался ни с одной из служанок. Он почувствовал, что их поцелуи осквернили бы через его губы руку Джиллиан. Джиллиан робко коснулась его щеки и шеи.
– Как мой нрав может быть другим, если я знаю, что ты желаешь мне только добра?
– За нами наблюдают слуги, – тихо сказал Адам, – доброжелательно, но все-таки наблюдают. Садись на свой стул и не прикасайся ко мне, или я опозорю и тебя, и себя, положив тебя прямо здесь, – в его голосе слышались одновременно и смех, и слезы. – Ты убиваешь меня. А я не хочу устраивать скандал и сплетни по углам в доме своей матери. Иэн никогда не простил бы мне такого дурного поступка. – Это было справедливое замечание, но, когда Джиллиан отошла, Адаму не стало легче, и в нем проснулись сомнения. – А почему тебе все-таки так не нравится идея захватить Вик? – спросил он.
– Потому что я… – Джиллиан не дала договорить себе «я боюсь за тебя». Никогда, никогда не вкладывай страх в мысли мужчины. Она опустила голову, чтобы спрятать глаза. – Это просто эгоизм, милорд. Я не хочу разлучаться с вами.
Слова были сладкими, медовыми, но не теми, которые Джиллиан собиралась сказать. Ясный взор Адама затуманился. Ему хотелось, чтобы она откровенно сказала, что поддерживает Людовика. Тогда они поговорили бы об этом, вместо того чтобы притворяться друг перед другом. Адам понимал, что обвинять ее бессмысленно. Джиллиан только будет повторять, что ни в грош не ставит Людовика. А может, это и так. Ее идея использовать захваченный корабль для охраны гавани, вероятно, предрешила судьбу сэра Мэттью. Тогда что же она скрывает?
Опущенные глаза снова поднялись, и Адам увидел в них такое откровенное желание, что все его сомнения показались ему пустяком. Его обдало жаром, и он возблагодарил Бога, что туника скрывает предательски вспучившиеся штаны. Затем Джиллиан закрыла глаза, которыми пожирала своего любовника. Она закусила губу и крепко сжала руки, чтобы не заплакать и не потянуться к нему. И все-таки ей казалось ненормальным, что ради приличий они отказывают себе и друг другу в том, что предстоящая война может отнять у них навсегда.
Мысли Адама крутились примерно в том же русле. Он не боялся сражения за Вик, но знал, что может пройти несколько недель, прежде чем они сломят сопротивление защитников замка. И если он не смог удовлетворить физическую потребность с относительно чистыми девушками в таверне, грязные лагерные шлюхи тем более не возбудят его. Он должен переспать с Джиллиан. Проклятая зима! Будь сейчас лето, они могли бы выйти в сад и уединиться. Адам беспокойно поерзал на стуле, слегка раскачиваясь. Беспечность и нетерпение были вознаграждены острым подергиванием в правом боку. Лицо его расплылось в радостной улыбке.
– Ух! – нарочито громко произнес он. – Сегодня уже в десятый раз меня донимает эта рана. Пойдем в мою комнату, Джиллиан, осмотришь ее как следует.
Джиллиан тут же вскочила со стула, а стоявшая на лестнице Элинор беззвучно рассмеялась.
– Какой все-таки хитрый и наглый парень твой брат, – тихо сказала она Джоанне, подталкивая дочь наверх.
– Эта рана совершенно пустяковая, – согласилась Джоанна. – Я осматривала ее вчера и думаю, что она достаточно затянулась, чтобы вытаскивать нитки, – она уступила настойчивому подталкиванию матери. – Мама, ты не думаешь, что… я хочу сказать, что Адам воспользуется ею. Ты же знаешь, какой он, а Джиллиан такая доверчивая с ним…
– А что, Джеффри тоже воспользовался тобой? Я полагала, что он получил и доставил удовольствие. Не будь гусыней, Джоанна. Ты видела ее лицо? Она так же жаждет его, как и он ее.
За закрытыми дверями комнаты Адама справедливость слов Элинор подтвердилась в полной мере. Адам не дал Джиллиан времени спросить про рану, да она уже и сама не думала о ней. Она сразу поняла, что этот предлог откровенно надуман. Она знала о его желании и необходимости торопиться. Они крепко обнялись, страстно целуясь, с ужасом понимая, что в их распоряжении всего несколько минут. Простой осмотр раны не мог занять больше времени. У них было бы больше времени, если бы Джиллиан захватила с собой корзинку со снадобьями, но она не осмелилась пойти за ней на женскую половину.
– Любимая, любимая, – шептал Адам, – позволь мне. Я весь горю.
Она не отвечала – когда она отказывала ему?! – лишь молча, как безумная, усыпала поцелуями его шею, уши. Крепко придерживая ее одной рукой, Адам распустил пояс штанов, который, к счастью, не был завязан на узел. Раздеть Джиллиан было не так просто, и Адаму пришлось выпустить ее, чтобы освободить себе руки. Впрочем, объятия их не ослабели, поскольку Джиллиан продолжала цепляться за него изо всех сил.
Он задрал свою тунику и ее юбку и наклонился вперед, но у них была слишком большая разница в росте. Джиллиан, чувствуя его прикосновение, приподнялась на цыпочки, но этого все равно было мало. Раздраженно фыркая, Адам обхватил ее бедра сзади и приподнял ее. Не нуждаясь в пояснениях и понуканиях, Джиллиан обхватила икрами его ягодицы и скрестила ноги, чтобы покрепче уцепиться.
Это был самый дикий, самый необычный акт любви в жизни Джиллиан. Спешка, вульгарность того, что они с Адамом делали, должны были бы шокировать ее. Но страсть ее, напротив, еще сильнее возбуждалась, так что спустя несколько мгновений она уткнулась лицом в шею Адама, вцепившись зубами в его тунику и плоть, чтобы сдержаться от крика, когда ее тело взорвалось мукой наслаждения. Сквозь туман она слышала тяжелое дыхание и тихие стоны Адама, а потом он вдруг в отчаянии зашептал:
– Джиллиан, Джиллиан… О Боже! Прости меня, прости, я больше не могу…
Джиллиан не могла понять, о чем он говорит, а сил переспросить у нее не было. Она чувствовала только, как ослабели ее ноги, цеплявшиеся за Адама, и Адам ослабил руки, так что она поползла вниз по его телу. Ноги ее инстинктивно поджались, и они встали прямо, покачиваясь, прижимаясь друг к другу, утомленно вздыхая.
– Прости меня, Джиллиан, – ласково произнес Адам. – Если бы у нас было еще минут пять, я бы попробовал еще раз, но…
– Что? – пробормотала Джиллиан, испытывая головокружение, но, пытаясь отвечать разумно. – Что такое, милорд? Я не понимаю.
Она отняла голову от его груди, и он увидел ее лицо. Ошалелые глаза, полураскрытые губы объяснили ему все лучше слов. Адам нежно усмехнулся.
– Ничего. Все в порядке. Просто я думал, что недотянул и оставил тебя неудовлетворенной.
– Я никогда не остаюсь неудовлетворенной, когда ты рядом, – выдохнула она, – никогда.
Это было правдой. Гилберт часто кончал раньше, чем ей хотелось бы, но Адам распалял в ней такой огонь, что она всегда успевала за ним или даже опережала. Джиллиан вздохнула и пожала плечами, выходя из своих любовных грез и напоминая себе, что все это было вчера вечером. Сейчас было уже почти утро, она еще не оделась, а Адам уезжает на рассвете. Она торопилась, как могла, но застывшие пальцы плохо справлялись с застежками туники и блузы, и Джиллиан обеспокоено глянула в окно, откуда уже начинал разливаться свет. Она не стала терять время на прическу, лишь зачесав свои каштановые волны назад. Это может занять много времени, и Адам уедет.
Джиллиан на цыпочках пересекла переднюю и вышла за дверь. Туфли ее были мягкие, но, когда она ступила с ковра на деревянный пол большой центральной комнаты, послышался скрип. Леди Элинор поспешно вскочила со стула у камина и последовала за Джиллиан, держась на расстоянии. Она теперь была уже почти уверена, что Джиллиан стала бы прекрасной женой Адаму. Судя по их последнему разговору, поведение Джиллиан было безупречным. Элинор подавила смешок. Может быть, «безупречный» – не совсем точное слово для обозначения того, что происходило в комнате Адама; деталей Элинор, конечно, не знала, но общая картина достаточно ясно читалась на сытом и опьяненном лице сына.
Когда вассалы Джиллиан уехали, Адам уже не так старался скрывать свои чувства, не считая это обязательным, раз уж объявил матери о своем намерении жениться на Джиллиан. Джиллиан была более сдержанной… или более усталой. Вполне могло оказаться правдой, что Джиллиан была не слишком крепка физически. Элинор надеялась, что она просто не привыкла к таким нагрузкам. От девушек зачастую не требуется ничего иного, чем красиво шить или прогуливаться по замку, наблюдая за работой других. Жене Адама придется делать намного больше. Элинор решила попробовать занять Джиллиан в ближайшие недели работой полегче. Из лестничного полумрака она наблюдала за происходящим в зале. Еще было не слишком светло, но привыкшие к темноте глаза Элинор видели достаточно хорошо, чтобы разглядеть выражение лица Адама, обращенного к Джиллиан, и она прикусила губу от беспокойства.
Беспокойство это относилось к Адаму. На лице его читались куда более глубокие чувства, чем просто плотское влечение. Адам был предназначен этой женщине. Если Джиллиан окажется не подходящей для него, ей останется только умереть. Если она умрет, Адам, может быть, со временем и найдет другую, но Джиллиан навсегда останется с ним, как Саймон навечно остался с Элинор. Именно поэтому Элинор прикусила губу, надеясь, что Джиллиан найдет правильные слова для прощания. Она услышала голос Адама: – Спускайся ко мне, Джиллиан.
– Вы не запрещали мне, милорд, – улыбаясь, ответила Джиллиан. – Я изо всех сил постаралась, чтобы этот вопрос не возник: я помню, что вы запретили мне в прошлый раз.
Адам рассмеялся.
– Да, да. Ты не послушалась меня тогда и, конечно, не послушалась бы и сейчас. По крайней мере, сейчас ты тепло одета и не дрожишь, прислонившись к каменной стене.
– Ты сердился, что я не послушалась тебя?
– Ты же знаешь, что нет. Я бы бросился к тебе, но боялся, что если я… – он не договорил и затем спросил: – Зачем ты пришла?
– Наполнить глаза тобой. Ох, Адам, мне так плохо от того, что ты уезжаешь, – ее голос дрожал.
Стоявшая на лестнице Элинор напряглась. Адам опустил кубок с теплым вином, который держал в руке, и обвил рукой Джиллиан, прижимая ее к себе. Помолчав немного, он жестко произнес:
– Джиллиан, не плачь. Ты не знаешь, какую боль это доставляет мне. Я спрашиваю, спрашиваю, а ты никогда не отвечаешь. Почему ты против атаки на Вик?
В голове Джиллиан раздался предостерегающий звон: плачущая женщина сковывает дух, мужчин нельзя отговаривать от необходимых действий, страх смерти замораживает разум. Она отстранилась, чтобы взглянуть Адаму в Лицо, и улыбнулась со слезами на щеках.
– Меня не волнует, захвати ты хоть десять Виков. Меня волнует только, что ты оставляешь меня за шитьем и смертельной скукой. Ты не хочешь взять меня с собой, Адам? Я буду тихой и послушной. Я не буду ничего советовать или вмешиваться в твои отношения с моими людьми.
Адам на мгновение остолбенел. Элинор зажала обеими руками рот, чтобы не засмеяться. Она сама часто просила мужа взять ее с собой в самые не подходящие для этого места, но на осаду крепости – никогда. Однако вреда в таких словах не было, если только женщина снова не зальется слезами или не закатит истерику. Адам может злиться, или забавляться, или делать то и другое одновременно, но такого рода просьба не навредит ему, не наполнит его мысли беспокойством.
– Вот увидишь, – быстро продолжала Джиллиан, ободренная молчанием Адама, – я окажусь очень полезной. Я могу заниматься кухней и ухаживать за ранеными, – голос ее дрогнул при этих словах, и она поспешила исправить оплошность. – Еще я могла бы стирать и чинить твою одежду, чтобы…
Оправившись от изумления, Адам прижал Джиллиан к себе так крепко, что она застонала от боли, придавленная к стальной кольчуге. Затем он чуть отпустил ее, чтобы крепко поцеловать. Наконец, он отвел губы и уставился на нее в задумчивой нежности, лаская густые пряди ее волос, сверкающих красно-бурым оттенком молодого спелого каштана.
– Так ты возьмешь меня? – прошептала Джиллиан, не особо веря, но, начиная надеяться.
Адам стряхнул с себя наваждение и расхохотался.
– Нет, конечно, нет. Сердце мое, ты самая умная и самая глупая женщина на свете. И не начинай снова свои рассуждения, что ты можешь быть мне полезна и не доставишь проблем. Ты станешь для меня важнейшей проблемой хотя бы потому, что я буду постоянно желать быть рядом с тобой, вместо того чтобы заниматься делом. А если учесть, что там находятся твои люди, я не посмею даже взглянуть на тебя. Ты хочешь убить меня?
– Я же не умираю от того, что рядом с тобой, – с упреком прошептала Джиллиан.
– Что ж, у мужчин по-другому, – хмыкнул Адам. – Состояние… жажды, которую невозможно удовлетворить, малоприятно.
Он снова поцеловал Джиллиан, но легко и, подняв свой кубок, торопливо выпил вино, так как по яркому свету в окнах понял, что солнце уже взошло. Его не слишком огорчал обиженный вид Джиллиан. «Она ревнует», – подумал он. Вреда от этого не будет. Он улыбнулся и поставил пустой кубок.
– Я должен ехать, любовь моя.
– Ой, подожди, – пролепетала Джиллиан. – Скажи мне, когда ты вернешься и… и что мне делать, пока тебя не будет.
– Как я могу сказать, когда вернусь? Откуда я могу знать, как быстро захочет сдаться Вик? Может, месяц, может, чуть дольше, если погода продержится. А что касается…
– Адам, пиши мне, – прервала его Джиллиан, – пиши часто. Я… – губы ее замерли на словах «умру от страха за тебя». Она помолчала и затем продолжала с едва заметной дрожью в голосе: – Мне захочется знать, что ты делаешь и… как ведут себя мои люди и все такое. Пообещай, что будешь писать.
Элинор снова зажала рот, увидев, как на лице Адама отразилась мука, а затем смирение. Для него взять в руки перо было худшей пыткой, чем вырвать зуб.
– Хорошо, я буду писать.
– Часто! – взволнованно воскликнула Джиллиан.
– Хорошо, часто, – покорно вздохнул Адам. Из-под ладоней Элинор вырвался сдавленный смешок.
Это была любовь, настоящая любовь, абсолютная преданность. Ничто другое не смогло бы вырвать у Адама подобного обещания. Звук, который Элинор издала, был негромкий, но она тут же вышла из укрытия. У Адама хороший слух, и ему не понравилось бы, что за ним шпионят, даже если он знает, что это для его же блага. Кроме того, сцена явно затянулась. Джиллиан была безупречна – достаточно эмоций, чтобы продемонстрировать любовь, но не слишком много, чтобы разорвать Адама на части, но не стоило и дальше подвергать ее такой пытке. Она еще привыкнет к расставаниям – не то чтобы они станут для нее легче, но ее поведение станет более сдержанным и менее напряженным. Глаза Адама оторвались от лица Джиллиан, обратившись к Элинор, но он только улыбнулся, решив, что мать просто кашляла или разговаривала на лестнице с какой-нибудь служанкой.
Продолжая улыбаться, он снова посмотрел на Джиллиан.
– А что касается скуки и чем тебе заниматься, – сказал он, – уверяю, что у тебя не будет проблем ни с тем, ни с другим. Моя мать никогда не упустит возможности использовать лишнюю пару рук и ног. Ты скорее запыхаешься от работы, чем будешь страдать от скуки.
Джиллиан сконфуженно покраснела. Ей казалось ужасным, что она пожаловалась на боязнь скуки в присутствии Элинор, но та лишь рассмеялась и коснулась ее руки. Потом она ухватила Адама за ухо и, притянув его голову к себе, крепко поцеловала сына.
– Береги себя, дорогой мой, и давай мне время от времени знать, что ты еще жив.
– О нет! – громко воскликнул Адам и взял в руки лежавший рядом с кубком шлем. – Я уже пообещал писать Джиллиан. Этого хватит! Если она получит письмо, ты будешь знать, что со мной все в порядке. И не вздумай читать письма мо… – он чуть было не сказал «моей жены», но вовремя спохватился: не время начинать спор, жена или не жена ему Джиллиан, если она замужем за другим человеком, – моего вассала. Если у меня будет, что рассказать тебе, ты получишь письмо особо.
– Да, милорд, – притворно застенчиво ответила Элинор, вызвав хохот Адама. Однако внимание его уже опять было приковано к Джиллиан. Он погладил ее по голове, лаская ее лицо взглядом.
– Не перегружай мою голубку, – прошептал он, – и не позволяй ей волноваться.
С этими словами он ушел, не дав ни одной из женщин времени ответить. Джиллиан хотела броситься вслед за ним, но Элинор поймала ее за руку и ухватила, словно железными тисками; другая рука ее была уже наготове, чтобы прикрыть Джиллиан рот, если она вдруг закричит. Джиллиан молчала, но лицо ее побледнело, и Элинор почувствовала, что она слабеет. Однако Джиллиан овладела собой, и, как только Адам исчез на лестнице, Элинор подвела ее к окну, с которого сорвала шкуру, закрывавшую проем.
– Ты можешь посмотреть на него отсюда, – твердо сказала она. – Теперь можешь и поплакать, если хочешь, но только тихонько, чтобы он не услышал и не увидел, если поднимет голову.
Но Джиллиан не плакала. Она смотрела на Адама, который отдавал приказы и весело покрикивал на воинов за ту или иную ошибку, пока они вели к нему брыкавшегося и кусавшегося жеребца. Потом он обругал и самого коня, схватил поводья, резко ударил его по голове и вскочил в седло, после чего спокойствие сразу же восстановилось. Элинор покачала головой. Саймон и Адам обладали точно такой же магией в обращении с лошадьми, как и ее дед. Иэн и Джеффри всегда переживали трудные минуты, приводя в повиновение этих бестий перед тем, как оседлать. Она уже открыла рот, чтобы рассказать об этом Джиллиан, но испугалась выражения ее лица. Адам покидал внутренний двор.
– Идем, – сказала Элинор, переживая муку, которую видела на лице Джиллиан. – Поднимемся на стену, и ты сможешь еще раз увидеть его.
Джиллиан последовала за ней на негнущихся ногах, не способная ни говорить, ни плакать. Неожиданно она поняла, что ее оставили в этом чужом месте совершенно одну, какой она была, когда поселилась в замке Саэра, беззащитная перед любым, кто хотел обладать ею. Она почти не помнила себя, перебегая внутренний двор и подъемный мост, внешний двор и войдя в сумрачную башню. Оказавшись на лестнице, она начала дрожать, уверенная, что ее ведут в темницу или еще как-нибудь наказывать. Затем она вышла на стену, и ветер пронзил ее насквозь.
– Туда, смотри туда.
Джиллиан послушно посмотрела, куда ей показывали, и увидела Адама, уезжавшего по извилистой дороге к городу Роузлинду, где он соберет нанятых людей и отдаст последние распоряжения капитану, который поведет захваченное судно. В мозг Джиллиан проникла убежденность, что она умрет, когда Адам исчезнет из виду, но она не могла оторвать взгляд. Там, вдалеке, уменьшалась, исчезала ее жизнь, вся ее жизнь. Потом, перед самым мгновением, когда Адам должен был исчезнуть, а ее жизнь оборваться, она почувствовала, как заботливые руки укрыли ее теплым плащом и ласковый голос тихо произнес:
– Дитя мое, это еще не конец света. Он вернется. Клянусь тебе, он вернется.
21
Осберт де Серей был хорошо принят в Льюисе, где его почти не знали. Его отец в свое время позаботился, чтобы его сын не очернил родовое имя в глазах ближайших соседей. В самом городе имелись шлюхи и держатели постоялых дворов, которые могли бы рассказать кое-что, что открыло бы глаза хозяевам замка, но их мнения никто не спрашивал. Осберт предъявил письмо Людовика и был принят как почетный гость.
Кастелян Льюиса был признателен Людовику за не оставшуюся без ответа жалобу. Он с радостью хотел оказать посильную помощь и отвечал на все вопросы Осберта. Спустя некоторое время он обнаружил, однако, что вопросы гостя далеко уходили от факта ограбления фермы и концентрировались главным образом вокруг Тарринга.
– Но какое имеет отношение, кто приезжал и уезжал из Тарринга, к ограблению фермы? – спросил кастелян.
Осберт был дурак, но все-таки не настолько, чтобы ответить: «Никак, просто меня это очень интересует». Кроме того, он помнил предостережение Людовика держаться поближе к порученному делу. Суммировав все это вместе, он заявил:
– Мне кажется, что набег на ваши земли совершил Адам Лемань.
На самом деле до сих пор Осберт ничего такого не подозревал. Он вообще едва ли вспоминал о рейде после того, как объявил, что Людовик послал его выяснить, кто виновник бесчинств.
Кастелян рассмеялся.
– Зачем Леманю, который только что захватил, такой богатый замок, отправляться на промысел?.. – тут лицо его помрачнело, и он с уважением посмотрел на Осберта. – Боже мой, – вырвалось у него после минутного раздумья, – возможно, вы правы!
Гораздо более удивленный согласием кастеляна, чем его первоначальным смехом, Осберт ничего на это не сказал.
– Как я сам не догадался, – задумчиво произнес кастелян. – Я знал, что ваш отец отправился воевать с Леманем, я даже предупреждал его не связываться с этим человеком. Мой господин когда-то допустил такую же ошибку. Он еще жив только потому, что, после того как Лемань отомстил, предпочел оставить это дело в покое.
– Теперь поздно об этом говорить, – сказал Осберт. Голос его напрягся от страха, а лицо побледнело, но кастелян решил, что причиной такой реакции гостя стал гнев. Он тактично вернулся к исходному вопросу.
– Ваш отец, должно быть, вывез из Тарринга все запасы, а Леманю нужно было кормить свою армию. Да, в самом деле, глупо, что я до этого не додумался. Ладно, и что же вы собираетесь предпринять?
Осберт ничего не собирался предпринимать. Ему хотелось только получить назад свою ренту и власть, которую обеспечивало господство над Таррингом. Кастелян невольно спас его и на этот раз. Пока Осберт тщился придумать достойный ответ, который не выдал бы его трусость, кастелян уже понял, к чему может привести весь этот разговор.
– Я окажу вам всю разумную помощь, – проговорил он торопливо, – но в нападении на Тарринг участвовать не буду без специального приказа от моего господина или самого принца.
Именно это и было нужно Осберту.
– Если вы не будете, то и я не буду, – сказал он с притворным раздражением, и только потом до него дошли слова кастеляна.
Его нелепое обвинение оказалось не таким уж нелепым. Кастелян действительно думал, что Лемань мог стоять за этими рейдами, которые так разъярили принца Людовика. Если Осберт сумеет доказать вину Адама, Людовик, возможно, захочет взять Тарринг и отдать его под контроль Осберта. Тусклые глаза Осберта загорелись при этой мысли.
– Принц считает очень важным выявить истинного виновника, потому что в этих инцидентах обвиняют лорда Фиц-Уолтера, – сказал Осберт. – Недостаточно подозревать виновность Леманя. Я должен найти доказательства, и они, я уверен, находятся за стенами Тарринга.
– Замок закрыт наглухо и хорошо охраняется, – ответил кастелян. – Войти туда без большой армии и кровопролития вам вряд ли удастся.
– Это решать принцу, – поспешно откликнулся Осберт. – Новости же разлетаются независимо от того, на сколько засовов заперты ворота и сколько людей сторожат стены. Разве ваши торговцы не имеют дел с тем городом?
– Торговцы? – переспросил кастелян. – Может, и имеют. Их ведь интересует только промысел, а не политика. Но чем они могут помочь?
– Замок ведь не осажден, – уточнил Осберт. – Торговцы, несомненно, снуют туда и обратно, воины выходят в город за покупками, выпивкой и девками. Там многое можно узнать из разговоров.
На лице кастеляна появилось выражение отвращения. Но тут он напомнил себе, что Осберт пытается отомстить за смерть отца. Он сам предпочел бы менее закулисные методы, но не его дело судить человека, таящего личную обиду, тем более имеющего поручение от самого принца Людовика. Он отложил в сторону свои принципы и согласился, что Осберт волен общаться с торговцами Льюиса, как сочтет нужным.
Поиски нужных людей заняли у Осберта больше недели, но все-таки он разыскал торговца шелком и бархатом, известного дурной репутацией и имевшего брата под стать себе, который вел дела в городе Тарринге и в порту, расположенном южнее, в устье реки Ауз. Этот брат имел зуб на Джиллиан. Кто-то пожаловался ей на него, и она вынудила его выплатить компенсацию обманутому клиенту. Более того, когда он подал ответную жалобу, что не ее дело решать такие вопросы, а цеха, к которому он принадлежал, она вызвала цехового мастера. Изложила ему суть дела и довольно жестко заявила, что цеху нужно повнимательнее следить за своими членами, чтобы не допускать обмана покупателей. Если они не согласны, она лишит их привилегий и отдаст их права другой торговой группе.
Действовала она в точности по рекомендациям отца Поля и Олберика. К сожалению, ей не хватило твердости довести дело до конца и настоять на исключении мошенника из цеха. «У него же жена и дети», – сказала она тогда. Возможно, мошенничество так распространилось потому, что Саэр не уделял этому внимания. Теперь, когда она наказала этого торговца и показала ему последствия его нечестности, он, может быть, возьмется за ум. По крайней мере, ему нужно дать такой шанс. Торговец действительно взялся за ум, то есть стал куда изощреннее в своих проделках. Однако доходы его с тех пор поубавились. Он не забыл, что именно Джиллиан была виновницей этого. Не забыл он и того, что она спасла его от сурового наказания и не дала умереть с голоду, и за щедрость ненавидел ее еще больше, чем за строгость.
Прошла неделя, прежде чем этот торговец из Тарринга смог прибыть в Льюис по просьбе брата. Примерно в то время, как Адам расставлял свои войска вокруг Вика, несколько держателей убогих постоялых дворов поручили своим служанкам, которые обслуживали – во всех отношениях – воинов из замка, собирать с клиентов не только деньги, но и сведения. Большинство из них были слишком глупы или равнодушны, чтобы задать себе вопрос, зачем это их хозяевам вдруг понадобилось знать, что делал Адам Лемань в прошлом месяце. Они были только рады получить лишний пенни за каждую более-менее интересную новость. Получать сведения оказалось нетрудно. Воины и сами были не прочь поболтать о подвигах своего господина.
Несколько женщин из тех, что поумнее да покрасивее, получили более изощренное задание. Им надлежало выяснить, насколько тщательно стража у въезда в замок проверяет людей и товары и внимательно следит за тем, чтобы все, кто вошел в замок, покидали его. Тщательно ли проверяется, сколько воинов находится в данный момент в замке? Каковы взаимоотношения между слугами и воинами? Позволяется ли прислуге входить в сторожевые башни и подниматься на стены? Есть ли потайные входы в замок? Если есть, то где они? Женщин предупредили быть в расспросах очень осторожными. Если кто-то что-то заподозрит, им же хуже будет. С другой стороны, если они обнаружат что-то важное, вознаграждение будет щедрым – после того как подтвердится правильность их сведений.
К началу февраля стало ясно, что Адам виновен не только в нападении на Льюис, но и в использовании во время атак фальшивого боевого клича «Данмоу». Вскоре после этого лорд Льюиса написал своему кастеляну, что собирается возвращаться. Между Людовиком и опекунами юного короля было заключено перемирие до Пасхи. До этого срока все военные действия приостанавливались, и каждый пока мирно оставил за собой то, что имеет. Осберт не так обрадовался этой новости, как кастелян. Он не горел желанием встретиться с лордом Льюиса, который хорошо знал о его поведении во время осады Хертфорда.
Осберта больше всего огорчало, что он не сумел добыть реальных доказательств того, что узнал об Адаме. Он напрасно надеялся, что какая-нибудь из шлюх сумеет выманить у одного из воинов что-нибудь из награбленной в Непе или Арунделе добычи. Однако в целом успех превзошел его ожидания, и он решил, что, если отправится к Людовику с тем, что уже удалось выяснить, то убьет тем самым сразу двух зайцев: он сможет избежать встречи с хозяином Льюиса и найдет хорошее оправдание для того, чтобы отдаться в Лондоне гораздо более экзотическим развлечениям, чем те, что мог предложить Льюис. На том и порешив, Осберт отправился в Лондон рассказать о своих открытиях Людовику и по возможности внушить принцу идею наказать Леманя за его преступления, лишив его владений и передав их Осберту.
Тепло наброшенного на плечи плаща, добрый голос и ласковые руки леди Элинор вернули Джиллиан к жизни. Она изо всех сил ухватилась за эту поддержку, на мгновение вызвав в памяти тот день, когда ее забирали из родного дома и она точно так же цеплялась за женщину, которая была ее кормилицей. Задрожав, Джиллиан приготовилась к последнему ужасу своей жизни, когда ее оторвут от этих любящих рук. Ужас, однако, не повторился. Теплое объятие осталось, и ласковый голос продолжал произносить все более нежные слова.
– Ничего с Адамом не случится. Он силен и опытен в военном деле. Тем более что пройдет еще много дней или даже недель, прежде чем в Вике начнутся какие-то серьезные бои. Сначала они должны добраться до замка и разбить лагерь, наметить планы на будущее и переговорить с сэром Мэттью. В конце концов, когда он увидит в своей гавани наше судно и поймет, насколько силен Адам, может быть, сэр Ричард уговорит его сдаться. Тогда вообще не будет никаких сражений. Да не дрожи ты так, Джиллиан, дитя мое. Адам скоро вернется, целый и невредимый.
Время вернулось на свое место. Джиллиан снова была в настоящем и поняла, что она вовсе не брошена, а оставлена в надежных и любящих руках.
– Идем отсюда, милая, – ласково потянула ее за руку леди Элинор. – Может быть, через день или два мы получим письмо.
– Вы так добры ко мне, – прошептала Джиллиан, когда они вернулись в большой зал, но, едва Элинор усадила ее на стул у огня и вручила ей кубок с вином, она внезапно всхлипнула и выкрикнула: – Я не вынесу этого!
– Ты должна вынести это, – резко отозвалась Элинор. – Я же сказала тебе: Адам вернется живым и здоровым.
– Я не про Адама, – проговорила Джиллиан. – Я… я уже поняла, что мне не следует беспокоиться об Адаме. Я…
– Хватит, Джиллиан, – возразила Элинор, – это глупые мысли. Про мужа моей дочери сообщили, что он погиб, а это было не так. Он оказался в плену во Франции, тяжело раненный. Если бы Джоанна, которая примерно так же глупа, как и ты, но не до такой степени, лишила себя жизни, что стало бы с бедным Джеффри? Она печалилась, конечно, но, когда пришло предложение выкупить Джеффри, она смогла отправиться туда, чтобы вылечить его и привезти домой. Если жена Адама…
– Но я не жена Адама, – воскликнула Джиллиан, и слезы выступили у нее на глазах, – я всего лишь его шлюха! Именно это я имела в виду, когда сказала, что не вынесу. Он был так добр ко мне, а я…
– Дитя мое, – воскликнула в ответ Элинор, обнимая Джиллиан, – никакая ты не шлюха! Если ты любишь моего сына и верна ему сердцем и телом, ты его женщина, а не его шлюха. Шлюхе нужно золото, все равно от кого. А что дал тебе Адам, кроме своей любви?
– Но я жена другого человека, – прошептала Джиллиан, искренне веря в то, что услышала.
– Ты сказала Адаму правду о своем браке и о чувствах к тому человеку?
– Да! Да! Я убила Пьера и была рада этому, но если бы только Бог распорядился, чтобы вместо него был Осберт, я посвятила бы всю свою жизнь поискам того, как расплатиться за такую божественную милость.
Элинор не удержалась от смеха. Эта божественная милость была бы явно не из разряда тех, которым рады священники.
– Что ж, если ты так решительно настроена избавиться от де Серей, почему бы тебе не стать женой Адама? Ты имеешь благородное происхождение, у тебя прекрасное поместье, которое хорошо сочеталось бы с поместьями Адама, твои лучшие вассалы, кажется, очень рады покровительству Адама. Мне ваш брак кажется весьма подходящим.
– Правда, мадам? – вырвалось у Джиллиан. – Вы очень великодушны, закрывая глаза на то, что я… уже согрешила, но Адам… Я не думаю, что он захочет взять в жены такую легкодоступную женщину, как я. Он… он…
Элинор продолжала улыбаться, размышляя о том, что Джиллиан, которая с истинным наслаждением убила человека, так беспокоилась насчет того, что несколько преждевременно переспала с мужчиной, который будет ее мужем. Однако последние запинающиеся слова Джиллиан заставили ее нахмуриться.
– Почему ты говоришь, что Адам не хочет взять тебя в жены? – строго спросила она. – Он тебе сам это сказал? Я…
– Нет! – воскликнула Джиллиан, побледнев, когда лицо Элинор исказилось гневом. – Пожалуйста, ничего не говорите ему! Мне все равно! Я буду для него тем, кем он захочет. Если он рассердится и не вернется ко мне, я…
– Не говори ерунды, – возразила Элинор. – Единственное, что может разлучить Адама с тобой, это если ты сама убьешь его боевым топором. Он опьянен любовью. Отвечай на мой вопрос: Адам сам сказал тебе, что он не намерен жениться на тебе?
Было очень похоже на этого страстного дурачка сказать что-то такое, чтобы испытать ее любовь, с яростью подумала Элинор.
– Нет, но он сказал… Мы разговаривали о смерти Гилберта и о том, как богатые вдовы выходят замуж… Он сказал, что он же не женился на мне.
Элинор удовлетворенно кивнула. Она не думала, что Адам способен быть жестоким, и дело тут было совсем в другом. Джиллиан просто не поняла что-то, что уязвляло гордость Адама. Тут ее внимание привлекло упоминание о первом муже Джиллиан.
– Кстати, – сказала она, – как умер Невилль?
– Он… – Джиллиан запнулась, помолчала и попробовала начать еще раз: – Он упал из окна нашей спальни.
– Упал? – саркастически переспросила Элинор, заметив, как увял румянец на лице Джиллиан. Оно стало желтым и тусклым. – Ты вытолкнула его?
– Нет! – взвизгнула Джиллиан, сжавшись. – О, я бы… нет, правда, нет… Бедный Гилберт!
Это отчаянное отрицание могло означать как вину, так и чувство отвращения, но Элинор только пожала плечами. Если бы ей самой навязали такого мужа, она, наверное, тоже избавилась бы от него. Конечно, можно было найти более милосердный способ, чем выбрасывать безумного калеку из окна, но Джиллиан могла и не знать о свойствах такого снадобья, как болиголов. В любом случае для Адама это опасности не представляло. Чтобы сбить его с ног, понадобится стенобитное орудие. Кроме того, Джиллиан любила Адама. Элинор была уверена в этом. Жестокость как таковая ее не смущала, и она только приветствовала бы ее, если бы это служило интересам сына.
– Джиллиан! – Элинор погладила ее дрожащие плечи. – Как бы ни умер Невилль, ему, бедолаге, лучше было умереть. Забудем об этом. Это в прошлом. Посмотри на меня. Я хочу сказать тебе что-то важное. Подними голову.
– Я не делала этого, мадам, – настаивала Джиллиан, – не делала…
– Нет? Ладно, это неважно.
Джиллиан вытаращила глаза. Было неважно, что она могла оказаться убийцей своего беспомощного мужа? Неважно, что она нарушила супружескую клятву, которой она, правда, не помнила? Но тогда, что же важно?
– А важно, – продолжала Элинор, – что ты глупая гусыня, а Адам болван! Я знаю, что он собирается жениться на тебе.
Затем Элинор пересказала свою беседу с сыном насчет здоровья Джиллиан. Прежде чем она дошла до середины рассказа, Джиллиан поняла, что Элинор права. Глаза ее засветились, а щеки заполыхали.
– Это правда?! – задыхаясь, произнесла она. – Вы не можете быть так жестоки и питать меня ложными надеждами. Вы не такая.
– Да, я не такая, но справедливости ради должна сказать, любовь моя, что ты ценишь себя слишком дешево. Ведь не только Адам хотел бы жениться на тебе. Если ты захочешь, то сможешь выбрать себе дюжину мужчин. Ты ведь не только красивая, но и состоятельная женщина – воистину богатая вдова.
Лицо Джиллиан скривилось, и она покачала головой, отмахиваясь рукой от этой совершенно нелепой идеи. Элинор улыбнулась. Ей было ясно, что за Адама она уцепилась не из страха и беспомощности – он был истинным избранником ее сердца. Время испытаний прошло. Теперь Элинор должна готовить свою невестку к ее новой роли в жизни.
– Дитя мое, – продолжала она, – надеюсь, что ты не обидишься, но если тебе суждено стать женой Адама, и земли Тарринга соединятся с Кемпом, и поскольку зять Адама – кузен короля, а великий маршал Англии – наш ближайший друг, ты станешь очень важной леди. Прости меня, если я скажу, что тебе еще многому нужно научиться.
– Я это прекрасно понимаю, – вздохнула Джиллиан. – Я изо всех сил старалась делать то, что Адам ожидал от меня, но не знала, как.
– Мало пользы от излишней скромности, – возразила Элинор. – Ты вроде бы достаточно хорошо справлялась с воинами и населением Тарринга.
– Ну, это оказалось легко, – ответила Джиллиан. – Мне достаточно было только сказать Олберику, что я хочу, чтобы все наказания и решения были точно такими же, как если бы Адам распорядился сам, и тогда он мне объяснял, что я должна сказать, и я говорила. И отец Поль рассказал мне, какие обычаи существуют в Тарринге. Они не знали, что я такая невежда, потому что я объяснила им, что во Франции все делается по-другому. Не знаю, правда ли это, но, полагаю, они этого тоже не знают.
– Очень умно, – одобрила Элинор. – Но будет время, когда Олберика и отца Поля не окажется под рукой, и тогда тебе не удастся воспользоваться этим приемом, когда Адам будет рядом с тобой.
– Но тогда мне и не понадобится… я хочу сказать, что Адам будет распоряжаться, если он будет там.
– Нет! – воскликнула Элинор. – Это твои земли, твои люди. Адам будет возле тебя, и, если тебе понадобится помощь, например, когда речь идет о мужской чести, он посоветует тебе. Но ты должна все время помнить, что ты знатная леди. Тебе действительно придется многому научиться. – Элинор взглянула в широко раскрытые испуганные глаза. – Это не значит, что ты должна все выучить сегодня. Мы будем продвигаться шаг за шагом.
Пока боевые машины выполняли свою работу, разрушая стены замка, остальным в Вике делать было нечего. У Адама было время перечитать каждое слово из писем Джиллиан и довести себя до нервного истощения, размышляя над воображаемым ее слабым здоровьем.
К счастью, вскоре поступили свежие новости, которые отвлекли его от мрачных мыслей. Иэн с радостью писал, что, хотя Беркхемпстед сдался после тяжелых боев, Людовик, по-видимому, достаточно насытился. Было заключено перемирие, и принц уже удалился в Лондон, предоставив армии добираться своим ходом.
«Это, – писал Иэн Элинор, – не слишком понравилось Арунделю, который был у нас здесь еще два раза. Он считает, что Людовику следовало остаться и отправить людей, чтобы они не могли нарушить перемирие. Ты понимаешь, что это неразумно, но мы очень довольны тем, что Арундель во всем видит ошибки принца. Не удивляйся, моя дорогая, если мы с Джеффри привезем его домой в качестве гостя. Передай Адаму, – продолжал он, – что ему нужно завершить свое дело в Вике как можно быстрее. Хотя, в общем-то, перемирие обычно не запрещает сеньору разбираться со своим мятежным кастеляном, случай леди Джиллиан довольно деликатный. Поскольку ее последний муж приносил присягу Людовику, с юридической точки зрения можно считать, что она является пленницей Адама, а не его вассалом, и, следовательно, захватывая Вик, Адам нарушает перемирие».
Там еще был исписан целый лист о любви, тоске и небольшие личные воспоминания, которые свидетельствовали о переполненном чувствами сердце Иэна. Элинор читала и счастливо вздыхала, но мысли ее вскоре перескочили на менее радостные вещи. Как ей передать сообщение Иэна Адаму? Она, конечно, могла написать сыну сама и отправить к нему личного гонца. Это избавило бы Джиллиан от лишней боли, но правильно ли будет избавлять ее? Явно пришло время очередного испытания. Способна ли Джиллиан настолько закалить себя, чтобы послать сообщение, которое ввергнет ее возлюбленного в активные сражения?
Элинор прикусила губу. Джиллиан была прелестной. Именно такую девушку она выбрала бы себе в невестки, если бы ей поручили избрать жену для Адама. Она была сообразительной, как Джоанна, но не столь упряма, с таким же сильным характером, но более добродушным. Элинор уже успела полюбить ее, и ей было тяжело причинять боль тем, кого она любила, особенно этой нежной Джиллиан. Ей казалось маловероятным, что с Адамом могло что-то случиться во время этой кампании, но всякое бывает. Если именно Джиллиан придется сообщить ему, что он должен начинать штурм, а он по какой-нибудь злой и нелепой случайности погибнет… Элинор закрыла глаза, глубоко вздохнула, чтобы снять напряжение в груди и горле. Дело должно быть сделано. И нет легкого пути пройти через это. Она встала и спустилась в зал, где, как она знала, найдет одиноко сидящую Джиллиан, поскольку Джоанна тоже получила письмо и теперь сидела в своей спальне, впитывая излияния своего мужа.
– У меня для тебя трудная работа, любовь моя, – сказала Элинор.
Джиллиан оторвала глаза от вышивания и улыбнулась.
– Только не говорите мне, что все еще боитесь за мое слабое здоровье, – шутливо предупредила она.
– Нет, я боюсь за твое нежное сердце. Послушай, – и Элинор перечитала ей выдержку из письма Иэна. Радостное и шутливое выражение исчезло с лица Джиллиан, глаза ее расширились и засверкали.
– Это действительно мой долг, мадам, сообщить Адаму, что он должен начать сражение, не успев подготовиться?
– Он не будет действовать неподготовленным, радость моя, – успокоила ее Элинор. – Адам слишком хороший военачальник, чтобы подвергать опасности своих людей и успех всего предприятия торопливым, плохо подготовленным штурмом. Просто он удвоит свои усилия, чтобы быть готовым.
Светло-карие глаза Элинор встретились с кроткими бархатными глазами своей будущей невестки и, не выдержав, опустились. Слезы переполнили глаза Джиллиан и покатились по щекам. Джиллиан знала, что то, что говорила Элинор, было лишь надеждой, а не убежденностью. Никто из них не верил, что Адам мог еще сильнее торопиться с подготовкой к штурму. Да, он не раз писал: «Я скучаю по тебе. Мне кажется, ни одна стена никогда не была такой упрямой». Джиллиан не сомневалась, что Адам и так уже делал все, что мог. Элинор подошла ближе и погладила Джиллиан по щеке.
– Бедное дитя, – вздохнула она, – тебе не обязательно писать об этом. Я сама напишу. Может быть, мне не следовало говорить тебе об этом, но, Джиллиан, любимая, это будет твоя жизнь. Ты должна знать и принять ее. На этот раз я могу тебя немного прикрыть…
Голос Элинор дрогнул. Джиллиан отрицательно покачала головой. Губы Элинор сжались. Если это упрямое отрицание означало, что Адаму вообще не нужно сообщать о предупреждении Иэна, то Джиллиан не научилась понимать мужчин. Но Джиллиан отложила иголку и вытерла глаза.
– Адам ведь ожидает от меня, что я должна быть способна писать о таких вещах, не так ли? Если я не справлюсь с этим делом, он… он, может быть, и будет любить меня по-прежнему, но не будет доверять мне, как лорд Иэн доверяет вам, а лорд Джеффри – Джоанне. Разве не так?
– Да, дитя мое, именно так.
– Тогда я сразу же напишу ему… И могу ли я попросить вас одолжить мне гонца, или я должна…
– Конечно, можешь. Гонец в твоем распоряжении, как только письмо будет готово.
22
Седрик Саутфорд, сын человека, который вслед за первым мужем Элинор изъездил весь Уэльс вдоль и поперек, передавая сообщения, доставил письмо Джиллиан Адаму. Тот взволнованно сломал печать, зная, что Джиллиан не стала бы писать, пока не прибыл гонец с его собственным письмом к ней, если бы не случилось что-то важное. Естественно, новости обрадовали его, и он отправился передать их сэру Ричарду. Был созван военный совет, где всем сообщили о перемирии и об отношениях Арунделя с принцем Людовиком.
Только после того, как был согласован план штурма замка и Адам вернулся в свою палатку и перечитал письмо, он заметил нечто странное. Почерк был Джиллиан. Адам в этом не сомневался. Однако в словах сквозила некоторая натянутость, какой прежде не случалось в ее письмах. Те письма были написаны безыскусно, как она говорила, и слова любви перемежались новостями и рассказами о повседневных событиях. Это письмо… В нем не было ни одного любовного слова. Это заставило Адама вникнуть поглубже в содержание, и глаза его стали пустыми и холодными.
Поскольку для его матери и сестры сообщать такую информацию было самым обыденным делом, Адам не сразу сообразил, насколько это непохоже на Джиллиан. Почему она вдруг так настаивает на том, чтобы он поскорее захватил Вик, если до сих пор вообще противилась этой идее? Правда, в то последнее утро она сказала, что противилась только потому, что не хотела разлучаться с ним, она говорила об этом и накануне вечером, но это была не вся правда. Джиллиан таила какую-то причину, в которой она не хотела признаваться, желать того, чтобы Вик оставался в руках Мэттью. Тогда к чему же это письмо?
Адам сжал зубы. Джиллиан вынудили написать. Именно поэтому слова звучали, как не ее, и поэтому не было и речи о любви. Элинор каким-то образом заставила Джиллиан написать это письмо. Глаза Адама сверкнули в ярости, и он вскочил, словно намереваясь мчаться домой, чтобы сразиться с матерью и защитить Джиллиан. Это движение было импульсивным, и он тут же остыл. Адам знал, что Элинор не могла быть бессмысленно жестокой. Возможно, это стало средством убедить Джиллиан, чтобы она навсегда порвала с партией Людовика.
Каковы бы ни были резоны Элинор, Адаму это не могло понравиться. Он не мог допустить и мысли, чтобы Джиллиан заставили сделать что-нибудь против ее воли. Он не мог допустить, чтобы Джиллиан была несчастной. Он снова встал, движимый желанием броситься к Джиллиан, утешить ее, уверить… Боже правый, уверить, в чем? Что он не возьмет Вик?
Изрыгая проклятия и изнывая от сердечной муки, Адам вышел из палатки и принялся осматривать лагерь, чтобы удостовериться, что подготовка идет со всей возможной скоростью и секретностью. Физическое упражнение облегчило напряжение его души, но не уменьшило желания вернуться в Роузлинд. Он возьмет Вик завтра же, решил он. Тогда уже будет слишком поздно, чтобы поколебать его решимость, и он сможет вернуться к Джиллиан со спокойной душой. Несколько раз холодный червячок беспокойства начинал точить его, когда ему приходило в голову, что Джиллиан, не сумев подчинить его любовью, встретит его холодно. Он не позволил бы этим сомнениям остановить его, но не мог и написать ей обычное письмо. Он дважды начинал его, однако в голову не лезло ничего, кроме сердитых слов о том, что, если она любит его, то должна также любить его друзей и поддерживать его политические интересы. Он вскоре понял, что те же слова можно обернуть и против него самого – разве не может и она заявить, что, раз он любит ее, он должен любить Людовика и французов, и, отложив бумагу в сторону, не написал вообще ничего.
После полуночи стало легче, так как появилось много работы. Воины с вымазанными сажей лицами и доспехами тихо перетаскивали штурмовые лестницы в ров, окружавший замок. Некоторые из них сползали вниз, осторожно нащупывая путь ногами. Луны, которая могла не только помочь им, но и выдать часовым на стенах, не было. То и дело камешек выскакивал из-под ноги, или человек поскальзывался. Когда это случалось, все замирали, задерживая дыхание. Один раз часовой предостерегающе крикнул сверху и поднял факел повыше. Мерцающий свет не осветил ничего, со стен не заметили отчаянно застывших людей, которые даже глаза закрыли, чтобы случайно не сверкнул блик в их взволнованных зрачках.
Постепенно все лестницы были снесены вниз. Потом, соблюдая еще большую осторожность, воины принялись карабкаться по земляной насыпи, на которой и стояли каменные стены замка. Пройдя две трети пути, они остановились. Им подали основания лестниц, которые они принялись вкапывать, медленно и аккуратно ладонями рыхля и вычерпывая землю. К четырем часам утра лестницы были закреплены. Воины сидели на корточках рядом с ними, ежась в своих плащах, дыша на руки, чтобы согреть их, и проклиная про себя зиму. Разговаривать никто не смел – они даже дышать побаивались. Каждый знал, что судьба человека, который издаст звук и всполошит замок, будет гораздо хуже, чем быстрая смерть в бою.
Когда все было готово, войско по двое-трое двинулось к краю рва. Приказ действовать тихо оставался в силе, но теперь это уже не имело большого значения. Если часовые на стенах поднимут тревогу и созовут подмогу из замка, армии Адама было приказано прыгать в ров, помочь поднять лестницы и сразу же приступать к штурму. Говорить больше было не о чем. Все получили четкие указания накануне. Адам быстро двигался вдоль края рва, хлопая по плечу командира каждого из отрядов и отправляя в путь. Он знал: тишина продлится самое большее еще несколько минут. Рано или поздно кто-нибудь поскользнется и собьет с ног тех, кто был впереди, либо просто чихнет или кашлянет.
Все прошло еще удачнее, чем рассчитывал Адам. Он почти успел вернуться к центральному отряду, где должен был встретиться с Катбертом, когда была поднята тревога. Она раздалась с противоположной стороны замка. «Люди сэра Эндрю», – подумал Адам. Скорее всего, воины там были не такие дисциплинированные, привыкнув водить за нос своего не слишком умного хозяина. Впрочем, это Адама уже не беспокоило. Ему не терпелось начать настоящий бой. – Вперед! Вперед! – крикнул он, сбрасывая с себя плащ и бегом возвращаясь к своему месту.
Зашумевшие воины ускорили темп, перебираясь через ров. Настигнув свой отряд и начав спуск, Адам услышал, как кряхтят и стонут воины, поднимая тяжелую лестницу. Врезавшись в их гущу, он приложил и свою медвежью силу, сначала толкая снизу, а затем, вскарабкавшись выше, принялся тянуть на себя, пока остальные толкали вперед. Шаг за шагом Адам поднимался по насыпи, продолжая тянуть на себя лестницу; мышцы его трещали от напряжения, уравновешивая усилия двух солдат с противоположной стороны.
Со стены слышались крики. Защитники замка размахивали смолистыми факелами и швыряли их на склон холма, чтобы освещать места, где нападавшие поднимали лестницы, и дать лучникам возможность прицеливаться. Адам закричал, чтобы затаптывали факелы. Разумеется, расположение лестниц уже не составляло секрета, но в темноте стрелы летели, в общем-то, наугад, а при свете воины, застывшие в мучительной борьбе с тяжелой лестницей, представляли собой идеальные мишени.
Наконец, лестница была установлена, и Адам полез вверх. Чем быстрее они поднимутся, тем меньше вероятность того, что защитники замка сумеют оттолкнуть лестницу. Сразу за Адамом лез Катберт. Когда он уставал, то издавал тяжелый хрип, хорошо узнаваемый для людей, знавших его.
– Господин! – прохрипел Катберт. – Осторожно! Берегите голову!
Адам дернулся в сторону и, когда что-то зашуршало над его головой, схватил меч, висевший у него на запястье на кожаном ремешке. Он осторожно выбросил его вверх, скорее толчком, чем взмахом, боясь попасть в каменную стену. Это был прекрасный меч, отцовский, выкованный из восточной, булатной стали. Он не тупился, как оружие простых солдат, но стучать заточенным лезвием по камню, конечно, не стоило. Когда острие меча наткнулось на что-то мягкое, Адам рассмеялся от радости. Они поднялись!
Остальное для Адама было игрой. Собственно, никто не встретил особенного сопротивления. Стены были очищены довольно легко, поскольку сыграла свою роль внезапность нападения, и сэр Мэттью с большинством воинов оказались не готовы к нему. Сторожевые башни были захвачены достаточно быстро, и вскоре через ров опустился мост. Однако захват стен был лишь первым шагом. Главная башня оставалась в руках сэра Мэттью, и удерживать ее было куда легче, чем стены. В подвалах находились запасы пищи и колодцы с водой. Если защитники запрутся, то смогут продержаться недели и месяцы, пока не начнется голод. Преимуществом Адама было то, что голод все-таки когда-нибудь начнется, и поскольку он держал в своих руках наружную часть замка, он мог договориться с городом, чтобы создалось впечатление, что битва завершена и перемирие не нарушается. Продовольствие для его людей подвезет судно из Роузлинда, так что в конечном исходе этой операции сомнений быть не могло. Адаму не придется снимать осаду из-за того, что его люди начнут голодать.
Однако Адам не хотел ждать, пока сэр Мэттью сдастся, либо пока боевые орудия или подкоп обеспечат доступ в главную башню. Было еще слишком темно, чтобы все хорошо видеть, но Адам слышал шум борьбы на других участках стены. Видимо, еще не все люди сэра Мэттью укрылись в башне. Адам прошептал благодарственную молитву и приказал лучникам прекратить стрельбу. Хотя они не могли целиться точно, стрельба шла наудачу, в надежде найти мишень в гуще людей. Затем Адам велел передать сэру Ричарду, чтобы он срочно прибыл к нему. Когда вассал приблизился, задыхаясь от бега и волнения, Адам сказал ему, что нужно сделать так, чтобы сэр Мэттью оставался при деле и чтобы он потерял голову от ярости.
– Между вами давняя ссора – обновите ее. Оскорбите его. Наговорите всяких гадостей о том, что ему дорого, неважно, правда это или нет.
– С радостью, милорд, но зачем? Адам по-волчьи оскалился.
– Чтобы я мог увести вниз со стен как можно больше людей и собрать их у моста, прежде чем он заметит, что мы делаем. Я заполню также обе башни своими людьми. Если мы сумеем удержать его во дворе, у нас появится шанс раздавить его.
– Хорошо! – глаза сэра Ричарда сверкнули. – Если он сдастся, то выйдет сухим из воды. Позвольте только мне сразиться с ним в поединке…
– Вы думаете, что сумеете довести его до такого бешенства, что он согласится на поединок? – с надеждой спросил Адам.
Сэр Ричард зло усмехнулся.
– Мне не нужно доводить его до бешенства для этого. Он предложит это сам, но…
– Соглашайтесь за меня, – с энтузиазмом прервал его Адам.
– Нет! – воскликнул сэр Ричард. Адам выглядел разочарованным.
– Вы требуете первоочередного права?
– Думаю, я действительно имею первоочередное право, но ни один человек в здравом уме не принял бы вызов сэра Мэттью в таких обстоятельствах. Его вероломство…
Адам смехом перебил сэра Ричарда.
– Знать о предательстве – значит лишить гадюку ядовитых зубов. Это же самый лучший шанс из всех. Соглашайтесь за меня, а сами, лучше зная его приемы и его коварную сущность, примите меры, чтобы он не мог применить каких-нибудь хитростей.
– Милорд, это безрассудство, – взмолился сэр Ричард. – Этот человек далеко не дурак. Он знает, что я здесь. На все, что я предложу, он придумает какую-нибудь дьявольскую уловку.
Глаза Адама устремились вниз, во двор замка, где уже было видно движение войск.
– Времени спорить нет, – прогремел он. – Быстрее, вызывайте его, пока он ничего не заподозрил. А обо мне не беспокойтесь. Я вполне способен позаботиться о себе. Нет, больше я с вами пререкаться не буду. Если вы не хотите сделать то, что я прошу, я вызову его сам. Да, так будет даже лучше. Я вызову его сам.
Не дожидаясь ответа, Адам отвернулся и побежал по стене, остановившись лишь на мгновение, чтобы переговорить с Катбертом. Сэр Ричард посмотрел ему вслед, а затем подошел к внутреннему краю стены. Еще было довольно темно, но очень скоро невозможно станет скрывать тот факт, что атакующие силы на стене быстро редеют. Адам прав. Чтобы их хитрость сработала, он должен немедленно отвлечь Мэттью. Он крикнул вниз, требуя, чтобы кто-нибудь разыскал и вытащил сэра Мэттью, который, без сомнения, затаился и дрожит где-нибудь в самом безопасном уголке замка, чтобы он, сэр Ричард, мог продиктовать ему свои условия.
Это была умышленная клевета. Сэр Мэттью не был трусом и сражался, как лев. Хотя стены были захвачены, положение сэра Мэттью нельзя было назвать безнадежным. Он имел возможность оценить количество людей, приведенных Адамом. Он знал, что большинство из них должны были сейчас находиться на стенах. А если это так, то единственный путь вниз пролегал через башни с их узкими лестницами и воротами. Люди Адама смогут спускаться лишь небольшими партиями и сталкиваться внизу лицом к лицу с сильным гарнизоном замка. Кроме того, если станет очевидным, что атака Адама близится к успеху, они смогут отойти в главную башню и попытаться продержаться до того, как придет помощь.
Неудивительно потому, что сэр Мэттью откликнулся на оскорбительный вызов Ричарда, выйдя вперед с еще более грубыми оскорблениями. Слова и обвинения, которыми они оба осыпали друг друга, становились все страшнее. Обходивший стену Адам дважды останавливался, прислушиваясь и посмеиваясь над грязными и совершенно невозможными обвинениями, которые касались предков, воспитания, семьи, привычек, способностей и характера каждого из них. Адаму прежде казалось, что он достаточно просвещен в ругательствах, но теперь он понял, что слишком много общался со сладкоречивыми джентльменами вроде своего отчима. Единственные более-менее сравнимые выражения он знал только в английском – действительно очень грубом – языке.
Но Адам все же не забыл цели всего этого представления. Он остался доволен тем, как сэр Ричард отвлек всеобщее внимание этой перебранкой, что дало ему время отдать распоряжения другим командирам. Было ясно, однако, что оскорбления достигли своего пика. Адам вполголоса дал последнюю команду и бросился бежать к сторожевой башне, противоположной той, возле которой стоял сэр Ричард. Он слышал, как сэр Мэттью, видимо совершенно вышедший из себя от ярости, выкрикнул вызов сэру Ричарду и спросил, каких гарантий безопасности он желает. Он слышал, как взорвался презрительным хохотом сэр Ричард и прокричал в ответ, что дерьмо сэра Мэттью стоит куда больше его обещаний, поскольку на дерьме хоть овощи растут, если оно не отравит их, а его обещания вообще ничего не значат.
В это мгновение Адам достиг своей цели.
– Я – Адам Лемань, – крикнул он, – сюзерен вашей госпожи, леди Джиллиан из Тарринга! Сэр Ричард говорил мне, что вы – вероломная шавка, и у меня есть все основания считать его мудрым человеком. Тем не менее, чтобы предотвратить дальнейшее кровопролитие, я приму ваш вызов. Если вы победите, я уйду; если вы сдадитесь мне, мы возьмем ваш замок. Какие гарантии вы дадите мне, что вступите в бой честно, один против одного?
Сэр Ричард стоял, разинув рот, слишком удивленный, чтобы возражать. Адам говорил каким-то фальцетом – тонким тенорком мальчика. Голос был почти бесполым и совершенно не походил на тот глубокий бас, который обычно издавали его мощная грудь и огромное тело. Сэр Ричард стиснул зубы, чтобы удержаться от смеха. Поступок Адама был бессовестным притворством. Скрывать, таким образом, свою физическую силу – издали его не было видно – все равно, что прятать оружие. Впрочем, ничего особенно смешного не было. Притворяясь или нет, Адам был почти жертвенным агнцем. Вряд ли его боевые способности помогут ему против коварства сэра Мэттью.
В последнем усилии сэр Ричард, перебивая обещания сэра Мэттью, что его люди удалятся на другую сторону башни, откуда не смогут внезапно напасть, криком предупредил Адама не верить сэру Мэттью на слово.
– Мне не нужно верить в это, – раздраженным фальцетом отозвался Адам. – Когда я спущусь вниз, я увижу, ушли они или нет.
– Милорд, – попытался возразить сэр Ричард, – они…
– Ладно, – поспешно прервал сэра Ричарда Адам, не давая ему сказать вслух, что во дворе много мест, где могут прятаться воины, – давайте я возьму с собой десяток солдат для защиты от неожиданного нападения, и вы, сэр Мэттью, сделаете то же самое. А вы, сэр Ричард, попридержите язык.
Адам и сам прекрасно знал, что сэр Мэттью решил воспользоваться спором с сэром Ричардом примерно так же, как собирался им воспользоваться сам Адам. Скорее всего, сэр Мэттью отправил несколько отрядов в укрытия, откуда они могли наброситься на любого, кто спустится во двор. Но Адама это не беспокоило. Основная масса солдат должна будет отойти в соответствии с обещанием его хозяина. А люди Адама тем временем смогут спокойно занять свои позиции. Вполне возможно, что отряды сэра Мэттью, отвлеченные поединком, который состоится прямо перед их глазами, не сразу заметят, даже когда совсем рассветет, что стены почти пусты.
В тот момент, когда сэр Ричард, несмотря на окрик Адама, открыл рот для дальнейших возражений, сэр Эдмунд схватил его за руку и принялся что-то втолковывать. Сэр Ричард слушал, косясь на вторую башню. Из-за плохой видимости нельзя было быть уверенным, что Адам спустился вниз, но сэр Ричард полагал, что дело обстояло именно так. Он продолжал качать головой на то, что говорил ему сэр Эдмунд, и с тяжелым сердцем размышлял над тем, что Адаму только восемнадцать лет.
– Боже мой, Боже мой, – прошептал он, наконец, со слезами на глазах, – мы не успеем.
Для напрасных сожалений было уже поздно. Сэр Ричард бросился вниз по лестнице башни мимо воинов, толпившихся там в ожидании следующего приказа к атаке. Все пребывали в отличном настроении. Превосходная внезапная атака, обеспечившая легкий захват стен, подняла дух солдат. Тихонько, насколько это было возможно, Ричард приоткрыл тяжелую дверь и выглянул в щелку. Видны были только тени, движущиеся в темноте, но он не думал, что Адам уже успел выйти из второй башни. Это предположение тут же подтвердилось насмешливым восклицанием сэра Мэттью, который поинтересовался, не изменило ли Адаму мужество и не передумал ли он. Сэр Ричард сжал зубы. На этот раз сэр Мэттью не выкрутится. Если даже Адам проиграет, сэр Ричард захватит замок, невзирая на обещание Адама уйти.
Из дверей второй башни вдруг послышался тоненький голос, пожаловавшийся, что во дворе перемещается слишком много теней, и предупредивший, что, если сэр Мэттью замышляет предательство, их договор потеряет силу. Сэр Ричард затаил дыхание, гадая, успели ли сэр Эдмунд и сэр Эндрю убрать лестницы и собрать людей у моста. А что делает сэр Филипп, который должен был вывести людей через вторую башню? Не впадет ли он вдруг в раздражение и не откажется ли исполнить свою роль?
– Где вы? – вдруг крикнул Адам. – Зажгите факел, чтобы я мог видеть вас и сколько с вами людей.
Голос его звучал неуверенно, словно страх преодолел мальчишескую браваду, которая заставила его откликнуться на вызов сэра Мэттью.
– Чтобы ваши лучники смогли выстрелить со стен? – отозвался сэр Мэттью.
– Не говорите глупостей, – ответил Адам. – Если вылетит хоть одна стрела, вам потребуется всего только погасить огонь и отойти. Так или иначе, скоро станет достаточно светло для стрельбы. Если вы не зажжете факел, я буду рассматривать это как предательский замысел и разорву наше соглашение.
Адам так умело играл роль тщеславного мальчишки, который не знал, как выпутаться из ситуации, на которую сам себя обрек, что сэру Ричарду стало не по себе. Он уже достаточно хорошо знал Адама, но поймет ли сэр Филипп его притворство? Во всяком случае, сэра Мэттью Адаму провести удалось, и он добился своего. Факел зажгли. Залпа стрел не последовало. Зажгли еще один факел. Сэр Ричард стиснул челюсти. Адам совершил большую ошибку. Факелы осветили по пять человек с обеих сторон от самого сэра Мэттью, но их свет, контрастируя с окружающей темнотой, лишь увеличивал преимущество сэра Мэттью, делая прятавшихся воинов совершенно невидимыми.
Прежде чем сэр Ричард успел предостеречь Адама криком, из двери башни показались десять человек. Они медленно вышли вперед со щитами на руках и обнаженными, но опущенными мечами.
– Ладно, – протянул сэр Мэттью, – а где же великий герой, который так спешил встретиться со мной?
– Прикажите вашим людям разойтись в стороны, как это делают мои! – крикнул Адам. – Мне нужно место для драки.
Сэр Мэттью расхохотался.
– Вам нужно сначала выйти!
Может быть, ему и не придется подавать сигнал сидевшим в засаде. Похоже, этот маленький крикун попался. Он высокомерным тоном приказал своей охране удалиться на почтительное расстояние. Воины Адама в точности повторили их движение.
– Готовьтесь! – с угрозой выкрикнул Адам, и голос его вдруг задрожал от смеха. – Я иду.
Сэр Мэттью едва успел поднять меч, как показался Адам – бешеный бык вырвался из тени башни через двор между двумя группами воинов. Он потрясал мечом и ревел уже своим обычным голосом:
– Лемань! Лемань!
Это почти сработало. Сила первого удара Адама вбила щит Мэттью, второпях поднятый под неверным углом, ему в голову. Следующий удар выбил меч из руки Мэттью вместе с парой пальцев. Будь у Адама время на третий взмах, он тут же обезглавил бы своего соперника и покончил с битвой. К несчастью для Адама, люди сэра Мэттью оказались преданными хозяину. Они не стали дожидаться сигнала. Только шок изумления помешал им вмешаться раньше.
Десятеро стоявших в открытую бросились к своему пошатнувшемуся господину и напавшему на него гиганту. Из тени показались еще человек пятьдесят. Заметив это движение, десять воинов Адама тут же сгрудились вокруг него, но сэр Ричард, выскочивший со своим отрядом из башни, не удержался и в ужасе вскрикнул. Адам и его десятка исчезли столь внезапно, словно были сметены одним ударом.
23
Письма от Адама приходили с поразительной регулярностью со времени его отъезда до того дня, когда Джиллиан передала ему предложение Иэна поторопиться с захватом Вика. На следующий день от него должно было прийти очередное письмо. Оно не пришло, и леди Элинор со смехом утешала не знавшую куда деться от беспокойства Джиллиан. Неужели она хочет, спрашивала Элинор, совершенства на этой грешной земле? И то было почти чудом, что до сих пор ничего не случилось, что задержало бы регулярность отправлений. Лошади иногда ломают ноги. С гонцами случаются всякие приключения. Может быть, письмо придет днем позже. Может быть, неприятность, в которую попал гонец, оказалась серьезной или даже роковой. В таком случае письмо могло вообще не дойти. Это были такие разумные слова, что Джиллиан пришлось согласиться с ними, хотя ее мятежное сердце периодически начинало бушевать от страха. Если бы ей приходилось скучать, Джиллиан давно бы уже билась в истерике, но Элинор была слишком умна, чтобы позволять ей сидеть сложа руки. Она бы придумала ей работу, если бы это было необходимо, но по счастливой случайности придумывать ничего не пришлось. Иэн и Джеффри были уже в пути, направляясь в Роузлинд, и граф Пемброкский написал, что скоро тоже прибудет в сопровождении нескольких неназванных гостей. Джиллиан казалось, что ей и прежде приходилось много работать, но теперь у нее не было времени даже перевести дух, помогая приводить в порядок замок для встречи высоких гостей.
Дни проходили, письма от Адама все не было, и, несмотря на все заботы, Джиллиан волновалась все больше. Джоанна ласково успокаивала ее, указывая на то, что, если Адам заканчивал последние приготовления к штурму или даже вступил в переговоры о сдаче замка, у него просто могло не остаться времени писать. Он ведь не похож на Иэна или Джеффри, которые могут черкнуть несколько строк без всяких усилий, не задумываясь. Для Адама письмо было настоящим трудом и требовало времени и спокойствия.
Слова могли бы утешить, если бы она не замечала тревоги в глазах самой Джоанны. Это был для нее очередной урок. Джоанна боялась почти так же сильно, как она сама, но это не останавливало ее от выполнения повседневных обязанностей. Джиллиан заставила себя следовать этому примеру. Хотя она всякий раз вздрагивала и оборачивалась, когда какой-нибудь слуга приближался к ней торопливым шагом, она делала все необходимое быстро и аккуратно. Это было одновременно и труднее, и легче, потому что страх, который она ощущала, заметно отличался от того, к которому она привыкла за всю свою прошлую жизнь. Впервые это был в чистом виде страх за другого человека. Раньше, даже когда Джиллиан беспокоилась об Адаме, этот страх смешивался со страхом за себя, потому что с его смертью под угрозой оказывалась ее безопасность, и она могла стать жертвой любого мужчины. Теперь Джиллиан была твердо уверена в своей безопасности, вечной безопасности. Леди Элинор признала ее своей, а люди из Роузлинда всегда берегут то, к чему прикипели сердцем.
Странно, однако, размышляла Джиллиан, старательно вышивая темно-зеленое платье, которое должно было ослепить Адама, но такого рода страх приносил еще больше боли. Куда бы она ни шла, она постоянно тащила в себе свинцовый груз, постоянное томление в груди и в горле, постоянное тошнотворное ощущение в животе. Столь же странной казалась ей ее способность терпеть все это, улыбаться слугам, когда они хорошо работали, обсуждать с видимым увлечением «изюминку» к каждой перемене блюд, осматривать коров и свиней в хлевах и решать, какую из них резать первой, а какая пусть еще пожирует несколько дней. Самой же странной была искренняя радость, испытываемая Джиллиан за Элинор и Джоанну, чьи мужья находились в безопасности и возвращались домой. Казалось бы, это должно было только усилить ее собственное несчастье, но почему-то все происходило наоборот. Только будет ли она испытывать то же чувство, когда Иэн и Джеффри приедут?
Ответ на этот вопрос она получила следующей ночью, через несколько часов после наступления темноты. Часовые на стенах уже собирались забить тревогу, заметив, что к замку приближаются много людей, когда Иэн самолично подъехал ко рву и потребовал впустить его. Замок ожил. Зал засветился факелами; слуги торопливо натягивали верхнюю одежду, если не спали в ней из-за холода; Элинор и Джоанна выбежали в ночных рубашках и с распущенными волосами встречать своих самых дорогих гостей. Джиллиан с облегчением обнаружила, что испытывает радость за них и в то же время какую-то грусть, но никак не зависть. Единственное, в чем она сомневалась, – это что ей делать. Она не хотела вторгаться в страстные объятия и горячие приветствия, но и не желала показаться мрачной или равнодушной.
Второй вопрос разрешился столь же приятно, как и первый. Несколько минут Элинор и Джоанна обнимали и ощупывали своих мужей, чтобы убедиться, что они целы и невредимы, а затем попросили позвать Джиллиан. Служанку отправили бегом привести ее, если она проснулась. Далеко бежать не пришлось – Джиллиан стояла на лестнице, выжидая в нерешительности. Когда ее позвали, она охотно вышла вперед, чтобы оказаться в нежных объятиях Иэна и теплых – Джеффри, который знал о Джиллиан, разумеется, все, что узнали женщины, хотя Элинор не писала, что, как и Джеффри, подозревала Джиллиан в убийстве мужа. Это, считала Элинор, одна из тех вещей, знать о которых мужчинам совершенно не нужно и которая могла создать ложное мнение о характере Джиллиан.
Спустя несколько минут даже мучительный страх за Адама был позабыт. Пока Джеффри расспрашивал Джиллиан о Тарринге, Элинор рассказывала Иэну про Адама. Джеффри, видимо, больше слушал эту историю, чем ответы Джиллиан, поскольку никак не комментировал их, зато сказал:
– Как вы можете считать странным, что Адам не пишет? А когда это он писал?
– Он присылал письма Джиллиан каждые два-три дня с тех пор, как уехал, – многозначительно заявила Элинор.
– По определенным дням? – быстро спросил Иэн.
– Нет, милорд, – ответила Джиллиан, – дни могли меняться.
– А когда вы переслали ему весточку от Иэна? – поинтересовался Джеффри.
– Пять… нет, уже утро, шесть дней назад, – сказала Джиллиан, отчаянно всматриваясь в лицо Иэна.
Иэн не заметил этого. Он посмотрел на Джеффри, губы которого слегка шевелились, считая. Продолжая наблюдать за ним, Иэн сказал:
– Один или даже два дня лишних я объяснить не могу.
– Вы про Адама говорите, – отрезала Элинор, – а не дни считайте.
Джеффри улыбнулся ей и Джиллиан.
– Мы про Адама и говорим, – затем он снова повернулся к Иэну. – Ты судишь по себе, Иэн. Это ты можешь сказать вассалу, которого знаешь двадцать лет: «Разберись в этом замке за меня». Адам не поступит так. Он сам проверит место и людей. Он не слишком хорошо знает вассалов Джиллиан и, кроме того… да что говорить, мне самому трудно довериться мнению моих людей, а не своему собственному.
– Ага, вот видите? – сказал Иэн, тоже улыбнувшись Элинор и Джиллиан. – Вам незачем забивать свои прекрасные головки. Естественно, Адам не мог написать ни в день подготовки к штурму, ни в день самого штурма. Если бы они потерпели неудачу, он написал бы, чтобы сообщить эту новость и, может быть, спросить у меня, как быть дальше. Следовательно, раз вы о нем ничего не слышали, значит, штурм был успешным.
– И, зная любовь Адама к письмам, я предположил бы: он сказал себе, что писать нет нужды, раз он сам приедет домой не позднее гонца с письмом, – добавил Джеффри.
– Но он же не приехал, – прошептала Джиллиан. Иэн обнял ее рукой.
– Дитя мое, полагаю, вы увидите его завтра, хотя, может быть, и поздно, – губы его улыбались, но в глазах сквозила тревога. – А если он не приедет, я поеду туда сам и посмотрю, что задержало его. Вероятно, он хочет удостовериться, чтобы добыча была поделена поровну, а может, испытывает какие-то трудности в обеспечении управления замком. Не думайте об этом больше. Я привезу его домой.
Иэну пришла в голову и еще одна возможная причина опоздания. Адам мог быть серьезно ранен. Если он потерял сознание, то не мог ни написать, ни послать в Роузлинд за помощью. Если же он был в сознании, то мог запретить передавать в Роузлинд о его ранении. Зная свою мать, Адам предположил бы, что она поедет немедленно к нему, невзирая на то, идет битва или нет, и, возможно, привезет с собой Джиллиан. Адам мог быть безрассудным, но не настолько, чтобы подвергать такой опасности женщину, которую любит, или свою мать. Он будет скрывать свое ранение, пока не вернется домой.
Иэн не бросился в ту же минуту к своему дорогому мальчику, чтобы убедиться, что он жив, только потому, что знал, по описанию Элинор, характер сэра Ричарда. Что бы Адам ни приказывал, сэр Ричард обязательно послал бы за помощью, если бы решил, что Адам может умереть от своей раны. Таким образом, если Адам не был просто занят, как надеялся и верил Иэн, предотвращением возможных конфликтов между людьми, участвовавшими в штурме Вика, то и смертельно ранен он быть не мог. В таком случае было бы более жестоко пугать Элинор и Джиллиан, уезжая посреди ночи, чем оставить Адама там, где он был, до завтра.
На следующее утро все, кроме Джиллиан, поднялись поздно. Иэн и Джеффри были слишком заняты, компенсируя себя и жен за трехмесячную разлуку, и сомкнули глаза только ближе к рассвету, а когда они их открыли, то так обрадовались своему возвращению, что почувствовали себя обязанными продемонстрировать новые доказательства своей преданности. Джиллиан заняла себя последними приготовлениями к приему гостей, и, как оказалось, очень своевременно. Задолго до полудня было доложено о приближении с востока большого отряда под знаменем графа Арунделя.
Бедная Джиллиан не знала, что предпринять. Ей было неудобно вырывать Элинор или Джоанну из объятий мужей, по которым они так соскучились. С другой стороны, она понимала, что при появлении такого важного гостя хозяин и хозяйка поместья обязаны встретить его. Она даже не знала, подчинится ли стража у подъемного моста и решетки ее приказу впустить Арунделя. Это перевесило чашу сомнений. Джиллиан уже достаточно разбиралась в политике, чтобы понимать, что оскорбить Арунделя было бы куда хуже, чем прервать самые жаркие любовные ласки. Она отправила служанку передать Гертруде, что леди Элинор нужно дать знать о приближении Арунделя.
Однако вышло так, что Джиллиан не смогла бы предупредить Элинор вовремя, даже если бы не задержалась на несколько минут подумать. Отвернувшись от служанки, которой она дала поручение, Джиллиан вдруг заметила направлявшегося к ней через зал краснолицего мужчину. Его плащ был обшит мехом не только с изнанки, но и снаружи, а также на воротнике. Доспехи его были из числа самых лучших. В руке он держал шлем, украшенный золотой проволокой. Куртка его была искусно вышита и даже сверкала тут и там вокруг шеи драгоценными камнями. Это мог быть только сам граф Арундель.
Первым порывом Джиллиан было бежать куда подальше. Она никогда в жизни не общалась с таким знатным вельможей. Что, если она как-нибудь обидит его? Положение ее было тем более ужасным, что она знала, как важен этот человек для политических интересов Адама. К счастью, прежде чем она успела поддаться этому трусливому импульсу, в голову ей одновременно пришли две мысли. То, что Арунделя вообще никто не встретит, было бы куда большим оскорблением, чем возможное неловкое поведение Джиллиан. Последнее можно было бы отнести на счет недостаточного воспитания девушки; первое же целиком ложилось виной на леди Элинор и ее семейство.
Затем Джиллиан вспомнила многократно повторяемые слова леди Элинор, что она сама – знатная дама и должна вести себя соответствующим образом, если хочет стать женой Адама. Помня об этом, она сделала несколько шагов вперед, низко присела и застенчиво улыбнулась, видя, что джентльмен, стоявший перед ней, ошеломлен не меньше ее самой.
– Леди Элинор? – запинаясь, произнес он, прекрасно понимая, что этого не может быть. Он не видел леди Элинор много лет, но она, безусловно, должна быть намного старше этой девушки, да и забыть ее было нелегко.
– Нет, милорд, – тихо, но твердо ответила Джиллиан. – Я леди Джиллиан из Тарринга. Я приветствую вас в Роузлинде и прошу прощения, что леди Элинор и лорд Иэн не смогли встретить вас. Лорд Иэн и лорд Джеффри приехали поздно ночью. Могу ли я взять ваш плащ? Не хотите ли присесть? Могу ли я предложить вам вина? Перекусить? Ванну?
Все внимание Джиллиан было приковано к Арунделю, и ей даже не пришло в голову удивиться, как это он попал в зал, а ни один слуга не предупредил о его появлении. Иэн мог оставить Бьорну распоряжение впустить графа Арунделя, но все же об этом должны были сообщить. Однако эти вопросы не возникли в испуганном мозгу Джиллиан, так что она была совершенно поражена, когда, протянув ей свой плащ и вежливо отказавшись от предложенных услуг, пока не подойдут хозяева, Арундель обернулся через плечо.
– Теперь я вижу, почему вы так легко убедили вассалов леди Джиллиан подчиниться ей, – широко улыбаясь, произнес Арундель.
Джиллиан проследила за его взглядом и ахнула, сначала побледнев, а затем покраснев от радости. Позади Арунделя стоял Адам. Она не могла понять, как просмотрела его раньше; лицо ее застыло, язык онемел. Адам оторвал от нее глаза, чтобы ответить Арунделю, и зарделся, заметив у того на лице усмешку, отчего Арундель уже засмеялся вслух. Адам покраснел еще больше. При виде сверкающих глаз Адама тревога вывела Джиллиан из паралича.
– Садитесь, пожалуйста, милорд, – сказала она Арунделю, указав на мягкий стул с высокой спинкой и встав между Арунделем и Адамом. – Могу ли я взять ваш плащ, сэр Адам?
Кровь понемногу отлила от лица Адама, и он потянулся рукой к застежке плаща, но тут же опустил руку.
– На мои доспехи смотреть не стоит, – заметил он каким-то странным тоном.
Джиллиан стояла к нему лицом, так что Арундель не мог видеть, как она побледнела при этих словах. Адам этого, впрочем, тоже не видел, так как в ту секунду уже смотрел на мать, только что спустившуюся в зал.
– Что ты хочешь этим сказать, Адам? – крикнула Элинор, приближаясь к ним.
Почти одновременно раздался вопрос Иэна, спешившего вслед за ней:
– Ты ранен, сынок?
– Вовсе нет, – ответил Адам Иэну и улыбнулся матери. – В результате небольшой военной хитрости я оказался весь в грязи и крови, но не моей, не моей. И когда мы взяли замок, я снял доспехи и отложил их. Я и не думал, что должен сказать, чтобы их почистили. Ты же знаешь, что Олберик всегда делал это, но Олберика со мной не было. Катберт – прекрасный воин, отличный командир, но он никогда не служил рыцарю без оруженосцев. Так что… Он, конечно, не повторит впредь такой ошибки, но сегодня утром я решил не тратить время на это и надел то, что было.
Убедившись, что с сыном все в порядке, Элинор переключила внимание на другие дела. Взгляд ее перебежал с лица Адама на Джиллиан. Было бы неплохо, решила она, отвлечь Арунделя, пока он не довел женщину до обморока, а Адама до эмоционального взрыва, который, несмотря на улыбку, явно созревал в нем, судя по сверканию глаз и побелевшим губам.
– Леди Джиллиан, будьте добры, приведите Адама в порядок, – вежливо попросила Элинор.
– Да, мадам, – едва слышно ответила Джиллиан. Адам глянул на нее, потом посмотрел на мать, но Элинор уже отдала все свое внимание Арунделю, приветствуя его, извиняясь за то, что не успела встретить, тепло благодаря за то, что он почтил своим присутствием Роузлинд. Он отвечал кратко, его мысли были заняты чем-то другим. Адам отвернулся и направился в свою комнату с неприятным чувством в груди. Он был уверен, что мать умышленно избегала его взгляда; Джиллиан, бледная и напрягшаяся, пошла за ним явно неохотно. Их встреча сегодня, такая холодная и сухая, представляла грустный контраст с тем, как она летела навстречу ему в Тарринге, забыв обо всем, даже об опасности приближаться к его жеребцу. Ко всему прочему, удаляясь, он услышал, как Арундель высказал, что было у него на уме.
– Хозяйка Тарринга, да? – сказал он Элинор. – Она, должно быть, хорошо обеспечена, если я правильно помню владения Невилля. И какая очаровательная женщина. Что бы вы сказали…
– Она уже помолвлена, милорд, – торопливо перебила его Элинор, улыбаясь. – Вы же не считаете меня настолько недалекой, чтобы я не постаралась закрепить славу Тарринга за своей семьей.
Адам содрогнулся. Он убил бы свою мать! Как можно говорить такие вещи в присутствии Джиллиан? Неужели она не понимает, что Джиллиан, хоть и мягче по характеру, такая же ярая собственница? Не мудрено, что Джиллиан так побледнела. Если она решит, что Адам хочет просто присвоить то, что принадлежит ей, ему ее не видать. Что ж, лучше ничего не говорить о браке, пока он не сумеет доказать, что для него несравнимо важнее она сама, чем ее поместья.
Джиллиан ни разу не взглянула на Адама после того, как он сказал, что ничуть не ранен. Она знала, что не справится с собой, если посмотрит на него, и помнила, как щепетильно он относится к «скандалам и сплетням» в доме матери. Прислуга последовала за ними в комнату Адама, и Джиллиан, не обращаясь к Адаму ни словом, передала его плащ служанке, а затем сняла с него кольчугу и вручила ее слуге-мужчине. Камин в комнате был уже растоплен. Джиллиан велела слугам разжечь его этим утром, чтобы убедить себя, что Иэн был прав, и Адам действительно сегодня вернется. Еще одного слугу она отправила принести ванну, а сама принялась рыться в сундуках, подыскивая для Адама наряд поэлегантнее.
– Джиллиан… – произнес Адам.
Она по-прежнему не смотрела на него и отправила последнюю служанку за аптечкой.
– Я не ранен, – упрямо повторил Адам, – и не хочу мыться. – Но Джиллиан не обратила на его слова никакого внимания, направившись вслед за служанкой. – Подожди, – резким тоном остановил ее Адам.
Джиллиан не могла не подчиниться прямому приказу и застыла в дверях.
– Джиллиан… – сделал очередную попытку Адам.
Прежде чем он успел сказать еще хоть слово, она захлопнула дверь и бросилась к нему. Адам охнул от неожиданного толчка, отступил на шаг и ухватился за Джиллиан, чтобы удержать равновесие. Она изо всех сил вцепилась в него, и Адам вскрикнул от боли.
– Мне кажется, ты сказал, что не ранен! – воскликнула Джиллиан, прижимаясь лицом к его груди.
– Я не ранен. Просто мои люди несколько перестарались, защищая меня, вот и все. Была попытка предательства, и эти идиоты навалились на меня, создавая броню из щитов. Не думай об этом. Джиллиан, почему ты не взглянешь на меня?
– Я не смею. Слуги вернутся через несколько минут. Пусти меня, Адам.
Адам не мог удержаться от смеха, несмотря на все свое смущение и подозрительность.
– Это же ты кинулась на меня, – заметил он. – А слуги не войдут, если я прикажу им остаться снаружи. Поцелуй меня.
– Нет, – сказала Джиллиан, страстно прижимаясь к нему, но, не поднимая головы. – Пожалуйста, не целуй меня. Пожалуйста. Я могу избавиться от слуг, но в зале увидят, если ванну унесут обратно, а мы не выйдем. Адам, пожалуйста! Ванну можно принимать столько времени, сколько пожелаешь.
Это была превосходная идея. Адам отчетливо вспомнил, что в Тарринге Джиллиан воспользовалась ванной как предлогом. Однако он находил ее поведение чересчур уж странным. Она умоляла его отпустить ее, а ведь это она сама сжимала его в объятиях; его руки просто лежали на ней. Ей явно хотелось его ласки – в этом не было сомнений, судя по ее словам, и в то же время не смотрела на него. Адам знал, что Джиллиан – очень страстная женщина. Неужели она могла жаждать заняться любовью и одновременно злиться на него? Вполне возможно. Адам сам переживал нечто подобное с двумя своими любовницами. Он порывался рассмеяться, но понимал, что сделает тем самым еще хуже, и уж, конечно, ни к чему хорошему не приведет, если отстранится от нее после того, как она сказала о своем желании.
– Джиллиан… – начал он еще раз, – скажи мне…
В дверях послышались звуки, и Джиллиан, высвободившись из вялых объятий Адама, подбежала к двери и распахнула ее. В комнату вошла служанка с лекарствами, и почти сразу за ней мужчины с огромной ванной и череда слуг с ведрами горячей и холодной воды. Джиллиан суетливо руководила наполнением ванны, чтобы температура была в самый раз. Адам наблюдал за ней, губы его постепенно кривились, глаза разгорались. Лицо его побагровело, и, наконец, после пятой пробы воды он вдруг взревел:
– Джиллиан, отправь этих людей! Я хочу поговорить с тобой.
Слуги беспокойно засуетились, но никто не убежал, не дожидаясь позволения Джиллиан. Адам следовал обычаю этого дома, связанному с тем, что истинной хозяйкой имения была леди Элинор, и оба ее мужа поддерживали это ее право. Адам почти не думал об этом. Его слова отчасти были данью привычке, отчасти – данью вежливости. Слуг собрала Джиллиан, и Адам не стал бы унижать ее в их глазах, отсылая их, словно она не имела права на то, что сделала. Будь он действительно зол, он не был бы столь щепетилен, но ее смущение в большей степени забавляло его, чем раздражало.
Все так же, не глядя на него, Джиллиан сделала торопливый жест, отпуская слуг. Когда дверь закрылась, она вновь оказалась в его объятиях, вздыхая с упреком:
– Вы не могли потерпеть еще минут пять, милорд? Я нашла бы предлог отправить их по отдельности, чтобы никто не заподозрил, что мы здесь одни.
Что мог ответить на это Адам, осталось неизвестным, потому что в это мгновение Джиллиан подняла глаза, и в них было столько любви и желания, что он позабыл обо всем, кроме жажды близости.
– Каждую ночь, – пробормотал он, – каждую ночь я мечтал об этом, – и прильнул ртом к ее губам.
– Может быть, сначала помоетесь, милорд? – спросила Джиллиан, когда ее губы освободились.
Адам покачал головой и дернул ее платок.
– Сними с себя это, – сказал он, – я хочу видеть твои волосы.
Пока пальцы Джиллиан исполняли просьбу Адама, лоб ее нахмурился.
– Вода остынет, – предупредила она, – а кто-то все равно должен помыться, иначе вода останется подозрительно чистой. Чем мы могли заниматься?
– Всем и так будет ясно, чем мы занимались, – прошептал Адам, целуя ее в щеки, подбородок, шею, пока руки его судорожно расстегивали ее платье. – Тебя это волнует?
– Нет, – вздохнула Джиллиан. – Я твоя, зачем бы ты ни желал меня. Но… но, Адам, твоя мама сказала, что ты хочешь жениться на мне.
Она почувствовала, как напряглось тело Адама в ее руках, и затаила дыхание. Джиллиан уже слышала ответ Элинор на недосказанное предложение Арунделя выдать Джиллиан замуж, вероятно, за одного из его сыновей или племянников. В ту минуту слова Элинор не произвели на нее впечатления, поскольку все ее мысли были заняты тем, как бы остаться с Адамом наедине, чтобы ее страстный взгляд не привлекал внимания Арунделя и прислуги. Теперь она вспомнила эти слова. Что, если именно Элинор хотела, чтобы она стала женой Адама, по тем самым причинам, которые она высказала Арунделю, а не сам Адам хотел этого?
– У тебя нет причин жениться на мне, Адам, – спокойно сказала она.
– Не будь дурой! – воскликнул тот, жалея, что не задушил свою горячо любимую мамашу до того, как она раскрыла рот. – Я не хочу…
Джиллиан не могла слушать этого.
– Пусть я останусь женой Осберта, – в отчаянии перебила она его, – и все-таки останусь с тобой. Я буду довольна этим. Я клянусь, что буду довольна, пока ты не прогонишь меня.
– Идиотка, – сказал Адам, крепче прижимая ее к себе. – Как я могу прогнать тебя, если ты разжигаешь мое сердце и мой мозг каждую минуту дня и ночи? Ты мне нужна. Ты должна быть со мной – ты и только ты. И ничто другое меня не интересует.
Джиллиан улыбнулась, хотя где-то в глубине души у нее оставался горький осадок. Если Адам по какой-то причине не хотел жениться на ней, то это явно не было связано с недостатком любви. Она и не хотела бы ничего другого. Она приняла бы радость любить и быть любимой, а все остальное будь как будет. Только… Даже когда Адам жадно потянулся к ней, чтобы поцеловать снова, Джиллиан пришло в голову, что, если он не собирался жениться на ней, важно было не давать повода для публичного скандала: отправлять назад ванну, полную чистой воды, после того как они заперлись наедине с Адамом в его комнате, было бы слишком интересной историей, чтобы слуги могли держать ее при себе. Люди Арунделя наверняка прослышат об этом, как и слуги, сопровождающие других ожидаемых гостей.
Джиллиан охотно подставила губы и еще крепче прижала его к себе, но, когда Адам высвободился, чтобы снять с себя оставшуюся одежду, сказала:
– Адам, я не стану отказывать тебе. Я никогда не откажу тебе, но ведь это ты говорил мне, что не должен допустить скандала и сплетен в доме матери. Если вода в ванне останется чистой, слуги сделают из этого прекрасную историю. Слуги Арунделя услышат ее тоже, и тогда…
Он отшвырнул в сторону тунику и начал развязывать рубашку, бросив на ходу:
– Да, да, я помоюсь, но потом. Джиллиан, ради Христа, я скучал по тебе почти месяц.
– Но вода будет холодной. Ты подхватишь простуду. Пять минут, Адам. Я тебя помою за пять минут.
На мгновение глаза его налились гневом, но он понимал, что она права, и понимал также, что она жаждет его не меньше, чем он ее. Он злобно уставился на ванну.
– Если бы ты не приказала притащить сюда эту проклятую… – голос его застыл, и злость в глазах сменилась хитрым огоньком. – Влезай со мной, – усмехнулся он. – Так будет даже лучше. Мы даже не сомнем постель.
Джиллиан с тревогой посмотрела на ванну. Это была большая лохань овальной формы, двадцати дюймов в глубину, отполированная и покрытая лаком, чтобы не случилось заноз. Однако Адам отличался большим ростом, а в ванне воды было, пожалуй, даже слишком много из-за того, что Джиллиан никак не могла подобрать температуру и все подливала. Она сомневалась, что они уместятся там вдвоем, и была абсолютно уверена, что, если поддастся предложению Адама, большая часть воды, в конце концов, окажется на полу. Оторвавшись от своих размышлений, она подняла глаза и посмотрела на уже совершенно голого улыбавшегося ей Адама.
– Но, Адам, – неуверенно возразила она, – я не понимаю, как…
Тем не менее, еще не закончив фразу, Джиллиан уже скинула с себя блузу. Идея была заманчивой. Она всегда испытывала огромное удовольствие, когда теплая вода плескалась вокруг ее тела. Идея соединить это удовольствие с тем, что ей предложил Адам, уже увлекла ее. И все же, попытавшись представить себе позу, какая сгодилась бы в ванне, она не удержалась от смеха.
– Ты ведь не утопишь меня? – засмеялась она, когда за блузой последовали нижнее платье и сорочка.
– Только из любви, – ответил Адам, влезая в воду. Это удивило Джиллиан. Она думала влезть первой, но ей даже понравилось предоставить руководство такой новой для нее затеей Адаму, и она сбросила с себя туфли и чулки без дальнейших возражений. Она доверчиво вложила свою руку в протянутую ей ладонь Адама. Глаза его блестели. Он сидел прямо, наклонившись чуть-чуть вперед, и велел ей просунуть ноги ему под руки и упереться ими в дно ванны. Это было бы невозможно, поскольку никто не способен стоять в таком положении, но Адам крепко держал ее за руки. Джиллиан повисла, поддерживаемая сильными руками Адама. Внезапно он подался вперед и зарыл свой рот в массе курчавых волос, покрывавших ее холм Венеры. Джиллиан задохнулась от неожиданности и удовольствия, когда его язык проник в нее, но тут же удар наслаждения оживил ее. Колени ее подогнулись, и она со страшным всплеском упала на Адама. Она не ударилась, приземлившись на его бедра выше колен, после чего медленно сползла вниз. Они оба беспомощно посмеивались, но смех не гасил страсти. Он скорее лишь стимулировал, так что, когда их губы встретились, их объял такой огонь, какой не погасил бы и целый океан.
24
Хитрость, которую применили Адам и Джиллиан, оказалась совершенно безуспешной, отчасти потому, что никто никогда так долго посреди зимы ванну не принимал, отчасти потому, что одежда Джиллиан, которую она бросила рядом с ванной, промокла, и Адам не позволил ей надеть ее снова, боясь, что она простудится. Оправдаться, почему платье мокрое, можно было бы довольно легко – вода была повсюду, и Адам известен как любитель побаловаться при купании. От Кэтрин, которая принесла хозяйке сухую одежду и единственная из всех знала, что Джиллиан была голая, никто бы ничего не узнал, поскольку она была преданна и молчалива. Однако ничем, кроме истинной причины, нельзя было объяснить выражение их лиц, когда они вышли, наконец, из комнаты Адама.
Впрочем, никого это не взволновало. Никто не сказал ни слова, даже в шутку. Когда Арундель приподнял брови, Элинор снисходительно усмехнулась.
– Они же так молоды, – прошептала она. – В конце концов, она уже не девственница, и терять ей нечего. Кроме того, она так переживала, как бы с Адамом ничего не случилось, пока он у нее на службе.
Ничто не могло бы лучше устроить Элинор. Она умышленно отослала Джиллиан с Адамом, чтобы разъяснить их взаимоотношения, поскольку, сказав Арунделю, что Джиллиан помолвлена, она поняла, что должна рассказать всю правду про ее насильственный брак с де Серей и признаться в том, что Джиллиан до сих пор еще не стала свободной. Слишком много людей знали эту правду, и Элинор боялась, что Арундель сможет услышать ее от кого-нибудь другого. Она не хотела, чтобы даже малейшая тень легла на репутацию мужчин и женщин Роузлинда, известных своей правдивостью. Когда вся история была рассказана Арундель понял, что Джиллиан не имела возможности быть помолвленной с Адамом, и мог возыметь надежду на то, что ее богатое поместье достанется одному из членов его семьи. Но когда стало ясно, что Джиллиан – любовница Адама, Арундель уже не мог больше рассчитывать на это.
Так или иначе, все эти мелочи скоро оказались забыты. Когда прибыл граф Пемброкский, все внимание собравшихся переключилось на дела государственные. Арундель был полон неприятных предчувствий. Его разлад с Пемброком в прошлом году был довольно шумным. Арундель кричал, что клятвы человеку, который сам никогда не держал слова, не могут считаться обязательными, а Пемброк орал в ответ, что честь у каждого человека своя, и то, что делают другие, не может служить оправданием собственного бесчестного поведения. Однако сейчас никаких проблем не возникло. Элинор уже написала Изабель, жене Пемброка и своей давней подруге, что в Роузлинде ждут приезда Арунделя, и, если ее муж обойдется с ним, как подобает, Арундель мог бы вернуться на сторону короля.
Кроме того, собственный старший сын Пемброка, Вильям, тоже был мятежником, присоединившимся к Людовику, и только недавно вернулся под знамена короля Генриха и своего отца.
Молодой Вильям тоже боялся встречи с отцом, но принят был с радостью. И более мудрые головы, чем он, сухо сказал ему Пемброк, были сбиты с толку безобразным поведением короля Джона. Единственная тень в отношениях отца и сына скоро растаяла, и в итоге взаимопонимание между ними лишь упрочилось. Это случилось, когда Пемброк вызвал сына из замка, отданного ему в управление, и попросил его отправиться вместе с ним в Роузлинд. Постоянно подтачиваемая чувством вины гордость молодого человека оказалась задета, и он сердито спросил, не потерял ли отец к нему остатки доверия.
– Не будь ослом, – раздраженно пробурчал Пемброк. – Если бы я не доверял тебе, то именно на эту встречу тебя бы не взял. Мы ведь будем обсуждать, как побыстрее отвоевать побережье. Неужели ты думаешь, что туда можно приглашать человека, которому не доверяешь? Каждый совершает ошибки, Вильям, – сказал он уже ласковее. – Забудь о своих, но урок учти. Хорошо, что так легко отделались.
– Тогда зачем я тебе нужен? – спросил молодой человек, уже не так агрессивно, но все еще с подозрением. – Я не моряк, как ты сам знаешь, и не знаток тех краев.
– Если ты послушаешь пять минут, не вырывая у меня из горла слова, которых там нет, ты все узнаешь. Я хочу убедить Арунделя, который, как мы надеемся, тоже должен прибыть в Роузлинд, что король не будет держать на него зла, если он решит порвать с Людовиком, и что ему не следует отзываться плохо о короле Джоне перед юным Генрихом. Он может говорить все, что считает нужным, мне или Гуало, но не Генриху.
– Ага,– лицо Вильяма прояснилось. Он понял, что действительно может оказаться полезным в том, чтобы успокоить страхи таких же отступников, которые хотели бы вернуться под руку короля, но опасались, что к ним отнесутся с пренебрежением или злобой. – Я поеду, конечно, но, отец, мне кажется, Арундель не станет отзываться плохо о Джоне перед королем. Джон – отец Генриха и…
– На что способен такой болван, как Арундель, загадывать нельзя. Он будет просто пытаться оправдать свои действия, но… видишь ли, я вообще ничего не могу сказать ему, кроме ласковых слов, потому что… ну, ты же только что сам вскипел, когда я еще ничего не успел сказать. Ты тоже взвешивай слова, прежде чем говорить с ним. Его душа так же изранена, как и твоя, и ты должен утешить ее такими же словами, какие хотел бы услышать сам.
Пемброк не забыл собственного совета. Он приветствовал Арунделя так, словно минувший год просто выпал из времени, словно и не было между ними никакого спора по вопросу верности плохому королю, словно они никогда не противостояли в боях. Поначалу ни о какой политике речь не велась. Было абсолютно нормально и порядочно встретить боевого противника, как друга, во время перемирия. Именно молодой Вильям повел разговор в нужном направлении, заявив Арунделю, что оставил службу у Людовика. Принц нарушил свою клятву оставаться в Англии, с жаром произнес Вильям, и тем самым освободил своих сторонников от клятвы ему самому. Арундель мог быть болваном, но он разбирался в военных обычаях. Он знал, что действия Людовика вовсе не были нарушением какой-либо клятвы – ведь он еще вернется. Однако Арундель не упомянул об этом очевидном аргументе, и вскоре все увидели, как увлеченно он беседует с Вильямом.
– Мне кажется, он уже наш, – тихо сказал Иэн, и Пемброк удовлетворенно кивнул.
– И больше он шататься не станет, – задумчиво заметил Джеффри. – Я уверен, он будет очень активно содействовать выдворению Людовика, а не просто пытается уберечься от возможных неприятностей.
– Дело выглядит весьма обнадеживающе, – согласился Пемброк. – Я слышал из достоверных источников, что у Людовика возникли некоторые проблемы по пути из Лондона в порт, откуда он мог бы переправиться через пролив.
Адам ухмыльнулся.
– Самая прямая дорога – в Кемп, но он даже не пытался пробиться туда. Я также только что перекрыл для него устье Аруна, и тут Арундель улыбнулся мне. Я встретил его случайно по дороге и сказал ему, что Вик пал. Скоро я примусь за Бексхилл.
– Только после Пасхи, – предупредил Пемброк.
– Да, – согласился Адам, – но перемирие здесь ни при чем. Бексхилл – феод моего вассала, и она обратилась ко мне за помощью, так как ее вассал отказывается ей подчиниться. Однако до марта я все равно ничего не могу предпринять. Люди Джиллиан уже отслужили мне положенные сорок дней в этом году, и я не стану заставлять их служить еще, если могу обойтись без этого. Так что я собираюсь двинуться на Бексхилл после первого весеннего сева, но был бы счастлив учесть при этом интересы короля и готов отправиться, когда вы меня попросите, если это не слишком затянется.
– Благодарю вас от имени короля, – ответил Пемброк, с нежностью глядя на достойного сына своего самого дорогого друга. – Держитесь пока своих намеченных планов. Я дам вам знать, если Добни понадобятся какие-нибудь изменения.
– Кто такой Добни? – спросил Иэн. – Я едва припоминаю этого человека. Вы же вроде писали, что он приедет с вами.
– Так и предполагалось, пока я не узнал, что Арундель приедет тоже. Я знаю, что даже если он не вернется к нам, то не станет нарочно шпионить, но… Пемброк мог не договаривать. Все понимающе закивали. Арундель, конечно, не стал бы намеренно предавать их, но он мог обмолвиться, не понимая значения сказанного. Даже если Арундель вернется к королю, он не самый надежный человек, которому можно доверять секретные планы. У него дома или в его окружении могли быть люди, которым Людовик платил за информацию. Арундель никогда не следил за шпионами. Сам он никогда подобными делами не занимался, и ему не приходило в голову, что ими может заниматься кто-нибудь другой.
– А что касается Добни, – продолжал Пемброк, – он был губернатором островов в проливе, пока Юстас не изгнал его. Я уговорил его подождать еще несколько дней. Он приплывет в гавань Роузлинда, как только я сообщу ему, что мы готовы. Он вполне достоин вашего доверия. Мало зная короля Джона, он сохранил любовь к нему. Услышав о смерти короля, он сразу же прибыл ко мне, чтобы принести клятву верности Генриху. Мы скоро достаточно окрепнем, чтобы решить проблемы в Англии… если Людовик не сможет больше получать подкрепления из Франции. Церковь делает свою часть дела. Папа посылает строгие письма Филиппу, и Гуало слышал, что французский король уступил угрозам Святого отца. Кроме того, Филиппа Англия больше не интересует. Он ненавидел старого короля Генриха и все его потомство, но не думаю, что он испытывает неприязнь к детям, особенно к сыну Джона. Теперь, когда предприятие Людовика начинает приносить больше расходов, чем ожидаемой выгоды, Филипп потерял интерес к этому.
– Да, – согласился Иэн, – У Филиппа всегда был хороший нюх на то, что чего стоит, и, как меня уверял Саймон, он ненавидел прежде всего Ричарда.
– Он всегда презрительно относился к Джону, – добавил Джеффри, – и битва при Бувине, кажется, окончательно излечила его от остатков ненависти, потому что у него теперь есть, на кого изливать злобу.
В голосе Джеффри слышалась горечь. В окончившейся катастрофой битве при Бувине он был очень тяжело ранен, почти смертельно, и с тех пор ходил, прихрамывая. Иэн с беспокойством посмотрел на зятя, но никакой личной обиды на лице его не заметил. Он просто сожалел о проигранном сражении, о товарищах, которые погибли или все еще томились в плену в тяжелейших условиях. Его собственное ранение уже мало что значило для него.
– Каковы бы ни были причины, Филипп в дальнейшем не будет уже столь охотно поддерживать эту авантюру, – продолжал Пемброк. – Если же мы еще так закроем пролив, чтобы Франция потеряла свои суда, то вскоре его безразличие наверняка сменится прямым запретом оказывать любую помощь Людовику.
– Тут придется поработать, – саркастически заметил Иэн. – С тех пор, как Юстас Монах поссорился с Джоном и получил свои сребреники от Людовика, нас практически заперли в наших портах. Торговля с Нидерландами сошла на нет, и у Элинор были чуть ли не припадки из-за потери доходов с Роузлинда и Мерси, – сухо добавил он. – Хорошо еще, что наши рыбаки преданы нам и предупреждают в случае чего, иначе разбойники захватили бы все побережье.
– Да, конечно, именно об этом и следовало бы поговорить с Добни. У нас сейчас есть немного денег, чтобы снарядить флот. Если он согласится – а я думаю, он согласится с радостью – взять на себя это дело, возможно, мы решим свои проблемы.
– Я не верю, что Добни справится с Юстасом, – сказал Джеффри. – Успехи Монаха и те вольности, которыми он наделяет своих последователей, привлекают на его сторону очень многих капитанов. Они мало чем отличаются от пиратов, но слушаются его, потому что в противном случае он натравливает на непослушных остальных своих сторонников. Доходы их высоки, поскольку они грабят все морские торговые корабли и богатые прибрежные города.
– Может, и так, – пожав плечами, ответил Пемброк. – Я и не ожидаю всего сразу. Нам хватит пока и того, если Добни сумеет захватить или потопить столько французских кораблей, чтобы Филипп запретил отправлять помощь здешним французским силам, и сможет в достаточной мере защитить наши и нидерландские суда, чтобы хоть частично восстановить торговлю.
– Весьма разумно, – согласился Иэн, но без большого энтузиазма. Он не разделял страсти Элинор к прибылям, и, хотя был храбрым человеком, от мысли о морских сражениях ему становилось не по себе.
– Это действительно очень интересно, – заявил Джеффри с гораздо большим пылом: ему нравилась морская служба. – Но какова же наша роль в этом деле? Добни хочет набрать людей леди Элинор?
– Конечно, – подтвердил Пемброк, – но гораздо важнее для него иметь гарантию безопасности гаваней, если ему придется отступать перед превосходящими силами или искать убежище в случае шторма.
– Ах, я не подумал об этом, – признался Иэн. – За гарантиями он обратился по правильному адресу. У нас здесь достаточно портов. Ну, и Уэльс тоже безопасен.
– Но он слишком далек от обычных маршрутов Людовика и слишком беден, чтобы заинтересовать разбойников Юстаса, – прокомментировал Джеффри.
Пемброк кивнул.
– То же относится и к Корнуоллу, который также достаточно безопасен. Прежде чем Добни достигнет тех мест, его успеют потопить или много раз захватить. Портсмут – последняя гавань на востоке, находящаяся во власти короля, кроме Дувра. Но Дувр так часто осаждают, что его нельзя считать надежным убежищем. Четыре из остальных пяти портов еще хуже. Их мэры и население склоняются на нашу сторону, но крепости удерживаются людьми, присягнувшими Людовику, хоть сейчас они и колеблются. Они почти готовы перейти к нам, но хотят каких-то гарантий, что французы не пошлют против них большой флот.
– Вы все ходите и ходите по кругу, – с некоторой горечью рассмеялся Иэн. – Добни нужны надежные гавани, которые могли бы предложить ему пять портов, если Добни сначала представит гарантии, что защитит их от нападения Юстаса. Но он не может пообещать им этого, пока они не пообещают пристанище и услуги по ремонту.
– Более того, даже Портсмут не может быть надежным убежищем, пока Роузлинд стоит на своем месте, – заметил Пемброк.
– Что? – воскликнул Иэн. – Вильям, вы сошли с ума? Когда это моя вера колебалась, чтобы вы начали рассматривать Роузлинд как угрозу?
– Не я. Я клялся до посинения, что вы крепки, как сталь, но у Добни есть свои глаза и уши среди моряков, и он узнал о каком-то французском корабле в гавани Роузлинда, который стоял там, а потом отплыл с вооруженными людьми.
– Французский корабль? – Иэн вытаращил глаза. Неужели крохоборство Элинор или ее желание закрепиться в обоих лагерях заставили ее вступить в сговор с Юстасом?
– Это не французский корабль, – поспешно вставил Адам. Трое мужчин повернулись к нему, и он, увидев изумление на их лицах, расхохотался. – Вернее, это французский корабль, но теперь он наш, – пояснил он. – Я имею в виду, что этот корабль принадлежит леди Джиллиан, – и он рассказал, как было захвачено судно и потом использовано.
Пемброк улыбнулся.
– Леди Джиллиан существенно переменилась в своих политических пристрастиях. Она начала с того, что закрепила власть Людовика над владениями Невилля, а теперь стала преданной Генриху. Интересно, с чего бы это?
Этот шутливый вопрос означал лишь комплимент мужской привлекательности Адама, но задел того за больное место.
– Потому что именно на таких условиях я сохранил за ней ее земли, – довольно резко ответил Адам.
– Вы хотите сказать, что в душе она не переменилась? – несколько удивленно спросил Пемброк. – Почему же? Ведь вы только что сказали, что она приказала захватить французский корабль.
– Я не знаю, – несчастным голосом ответил Адам, жалея о том, что выдал Джиллиан. – Она всегда действует в полном соответствии с данной мне клятвой. Я не знаю, что вынуждает меня сомневаться, кроме того, что она женщина, а клятвы для женщин стоят немногого.
– Увы, мы все знаем об этом, – улыбнувшись, сказал Джеффри, – но я не думаю, что тебе следует сомневаться в леди Джиллиан. Моя жена говорит, что у нее вообще нет никаких политических пристрастий, что также вполне обычно для женщин, а Джоанна очень проницательна.
Джеффри не сказал, что Джиллиан готова верить во все то, во что верит Адам, но Пемброк кивнул, увидев слабую улыбку на его губах и подмигивание. Сомнения Адама были просто беспокойством юного любовника. Адам бросил признательный взгляд на Джеффри, гадая, действительно ли Джоанна так сказала или Джеффри придумал это, чтобы защитить Джиллиан как члена своей семьи, и напряжение исчезло с его лица.
– В любом случае, – сказал Адам, – вы можете рассчитывать на гавани Вика и Тарринга. Правда, они невелики, но нескольким кораблям мы могли бы оказать помощь в ремонте и снабжении, если сам Добни и его люди будут вести себя прилично. Я не хотел бы сменить одну банду разбойников на другую.
– Это еще одна причина, почему Добни должен приехать сюда. Будет лучше обсудить все с полной откровенностью – на какую помощь он может рассчитывать и какие должен принять на себя обязательства, – глаза его скользнули по залу, уперевшись в сына, который продолжал беседовать с Арунделем. – Поскорей бы он принял, наконец, какое-нибудь решение и уехал, – тихо сказал Пемброк. – Если Добни придется ждать слишком долго, он начнет сомневаться.
Желание его исполнилось с поразительной быстротой. Не успели слова слететь с губ Пемброка, Вильям-младший отошел от Арунделя и жестом подозвал отца сменить его. Завтра Арундель возвращается домой, чтобы обсудить вопрос со своими вассалами. Он не сомневался, что они с радостью согласятся вернуться к королю. У них тоже накопилось недовольство французским принцем и его сторонниками. Арундель был настолько уверен в реакции своих людей, что уже назвал точную дату своего возвращения к юному королю и принесения клятвы. Пемброк вздохнул с облегчением и выбросил все это дело из головы. Арундель не нарушит слова.
Встреча с Филиппом Добни состоялась примерно спустя неделю, и итог ее оказался столь же удовлетворительным. К концу февраля Юстас уже не чувствовал себя по-прежнему вольготно. Добни не мог, правда, снарядить столько же кораблей, сколько Монах, и его суда были поменьше, но моряки на них были в большинстве своем жертвами нападений Юстаса и сражались храбро и изобретательно. Все большее число торговцев обретали уверенность в своей безопасности, зная, что их не атакуют в пути, и направляли свои суда в безопасные английские порты. Только корабли Юстаса все чаще не возвращались в родные гавани. Пролив уже больше не был их вотчиной.
Срок перемирия с Людовиком истек, но сам он все еще оставался во Франции, а его люди били баклуши в Лондоне. Пемброк не преминул воспользоваться этой возможностью. Он захватил почти все замки, удерживавшиеся сторонниками Людовика в Суррее, Сассексе и Гемпшире, включая крепость самого Саэра де Квинси в Винчестере. Пемброк не обманывал себя надеждой, что ему удастся сохранить все эти замки за собой, но из них полностью вывезли золото, продовольствие и все, что было ценного, и на вырученные средства было нанято еще больше солдат для юного короля.
– Кроме того, – сказал Пемброк Адаму и Джеффри, когда они приехали к нему, желая хоть «что-нибудь делать», – я предпочел бы, чтобы война велась на землях вассалов Людовика, а не Генриха.
Джиллиан опять пребывала в страхе, но письма от Адама приходили часто, и ужас, который преследовал ее всю жизнь, возвращался только периодическими вспышками. В начале апреля Адам и Джеффри вернулись, невредимые и довольные весело проведенным временем и добычей, распиравшей мешки и корзины, привязанные к спинам вьючных животных. Пришло известие о том, что Людовик уже находился на французском берегу, готовясь к отплытию в Англию. Были предупреждены все временные управляющие замками, захваченными Пемброком. Они содрали с людей Людовика семь шкур и покинули замки. Ограбленные дочиста, при том, что новый урожай едва пустил ростки, а зимние припасы были полностью истощены, эти замки стали для новых владельцев скорее обузой, чем добычей. Людей короля, вроде Джеффри и Адама, распустили по домам, пока Пемброк ждал, что предпримет Людовик, прежде чем намечать планы дальнейших действий.
Осберт, обретавшийся в Лондоне, не знал, радоваться ему или нет возвращению Людовика. Его денежные средства опасно истощились, и он все чаще встречал растущее нежелание местных вельмож принимать его в качестве гостя. Таким образом, он остро нуждался в покровительстве принца. Людовик не принял его перед своим отъездом из Англии, занятый более неотложными делами. Осберт не без оснований полагал, что его информация о том, что именно Адам был тем человеком, который очернил имя Фиц-Уолтера, хотя теперь это было уже запоздалой новостью, принесет ему какое-никакое вознаграждение. Недостаток средств также убеждал Осберта, что ему необходимо вернуть себе Тарринг. Это был единственный доступный ему источник дохода. Он понимал, что уже не может вернуться во Францию. Его отец умер, а брат скорее убьет его, чем поможет в чем-нибудь. Он должен заполучить Тарринг, даже если ему придется сражаться за него.
При этой мысли Осберта передернуло, и в его голове пронеслись картины ужасов. О, понаблюдать за этим со стороны он был не прочь. Так приятно видеть, как другие визжат и корчатся. Но когда Осберт представил, что подобная опасность угрожает ему самому, все удовольствие пропало. Должен же быть какой-то другой способ забрать то, что по праву принадлежит ему. Но он знал, что такого способа нет. Если бы Адам оставил в замке прежних наемников, может, и был бы шанс подкупить их, например, позволив разграбить портовый город. Однако то, что он узнал от проституток, не оставляло надежд на это. Люди Олберика гордились своим хозяином, своей дисциплиной, даже уважением, которое испытывали к ним горожане. Конечно, несколько гнилых яблок нашлось бы и среди защитников Тарринга, но…
Мысли Осберта завертелись вокруг гнилых яблок. Наверняка есть какой-то способ взять Тарринг обманом. Но чем могут помочь один-два человека? Большая часть отряда искренне верила, что солнце всходит и заходит только ради их господина. К тому же, если предатель и сумеет провести внутрь несколько человек тайным ходом, остальные окажут яростное сопротивление, а участвовать в бою Осберт не хотел. Кроме того, он не до конца доверял информации проституток или тем из Тарринга, кто утверждал, что не любит Адама. Возможно, они примут вознаграждение, а потом побегут докладывать своим командирам. Потом будет расставлена западня, и если люди Людовика попадутся в эту западню… Осберта снова передернуло.
И все-таки идея взять Тарринг с помощью хитрости не покидала Осберта. Охлаждало его пыл только приходящее всякий раз вместе с этой мыслью понимание того, что нельзя будет избежать сражения, а поскольку это его замок, от него будут ждать, что он возглавит бой. Чтобы измена могла послужить целям Осберта, должны быть выполнены два условия. Во-первых, он сам должен избежать участия в бою, а во-вторых, людей Адама нужно будет как-то обезвредить, чтобы солдаты Людовика могли войти в замок и захватить его. Конечно, самым лучшим выходом было придумать какое-нибудь средство, чтобы вынудить защитников Тарринга сдаться вообще без боя.
Вот оно! Первое решение, которое само напрашивалось, состояло в том, что Адама нужно захватить в плен и использовать в своих целях, то есть его людям тогда можно было бы заявить, что его замучают или убьют, если они не сдадутся. Осберт с любовью лелеял некоторое время эту мысль, особенно наслаждаясь тем, что он сделает с Адамом после того, как его люди сдадутся и покинут замок. Он не убьет его… нет. Но Гилберта де Невилля вполне можно считать здоровым и невредимым по сравнению с тем, что останется от Адама. К сожалению, в эти сладостные мечты вторгалась реальность. Захватить Адама в плен без посторонней помощи было почти так же невозможно, как захватить Тарринг. Кроме того, сама мысль, что Адам будет где-то рядом с ним, пусть даже в цепях, настолько ужасала Осберта, что у него схватывало живот, и он бросался искать сточную канаву.
Страх перед Адамом возбуждал воспоминания. Юридически Адам удерживал Тарринг только как сюзерен Джиллиан. Осберт был глуп, но не настолько, чтобы верить, что Адам отдаст замок, если Джиллиан умрет; однако даже Адам наверняка предпочел бы иметь ее живой. Церковь была могущественной силой, и Осберт верил, что она поддержит его притязания, поскольку у него был брачный договор. Следовательно, если он захватит Джиллиан, людям Адама придется сдаться, чтобы спасти ее.
Осберт понимал, что его план полон дыр, как залежалый сыр, но в нем было семя надежды, во всяком случае, на этот раз его не парализовало от страха. Он ворочал эту мысль в голове так и эдак, и она становилась все более обнадеживающей. Он понял, что ему не понадобится подкупать никого из воинов, чтобы пробраться в замок. Несколько верных людей он мог провести туда без особых проблем. Нападения в Тарринге не ждали, и хотя стража у ворот сохраняла бдительность, они не слишком пристрастно осматривали входивших туда торговцев или крепостных из дальних ферм, доставлявших провизию.
Войти было легко, но где они спрячутся, каким образом захватят Джиллиан и что они скажут людям в замке, представить было трудно. Даже Жан не справился бы с тем, что нужно было сделать. К тому же Осберт больше не доверял Жану. С тех пор, как Джиллиан сбежала, и Пьер каким-то образом оказался убит, Жан стал другим – мрачным и подозрительным. Затем его осенило. Он сам мог пойти в Тарринг. Страх на мгновение проник в его сознание, но он быстро погасил его. Все это нужно проделать, разумеется, пока Адам в отъезде. Того, что его раскроют люди Адама, опасаться не следовало, поскольку никто из них никогда не видел его. Он знал, где можно спрятаться. Он вообще хорошо знал замок. Он знал, как управиться с Джиллиан. Разве она не была тихой и покорной все время, когда он находился рядом с ней? Этот идиот Пьер как-то потерял бдительность и свою власть над ней. Осберт не знал точно, как это произошло, но был уверен, что вследствие ошибки Пьера. Джиллиан сама по себе была пустым местом.
И еще одна блестящая идея озарила Осберта. Все будут рассматривать то, что он вошел в замок в сопровождении горстки людей, настоящим подвигом. Безобразные сплетни вокруг него, презрительные взгляды и высокомерные слова сразу же прекратятся. Он ухмыльнулся. Для этих дубов с парализованными мозгами, которые способны только рубить друг друга на части, это было бы опасным предприятием. Они не знали бы, как пробраться не замеченным в женские покои или как запугать женщину, чтобы она согласилась отозвать стражу с задних ворот. Тогда двое из его людей притворятся стражниками и впустят войска Людовика. И раз ему предстоит незаметно пробираться на женскую половину, он, разумеется, надевать доспехи не будет, и никто не станет ожидать от него участия в сражении.
Радостную улыбку на его лице сменила озабоченность. Все-таки опасность оставалась. Он был уверен, что сумеет войти и заставить Джиллиан подчиниться, но что, если люди Адама равнодушно отнесутся к его угрозе убить ее и откажутся сдаться? Он же не сможет провести через задние ворота целую армию. Потом он снова с облегчением улыбнулся. Если Адама не будет, а в окрестностях никаких боев не предвидится, в замке наверняка останется немногочисленный гарнизон. Более того, поскольку никакой тревоги нет, вооружены будут только стражники. Люди Людовика набросятся на остальных, прежде чем те успеют защититься. Для этого не понадобится слишком большой отряд.
Осберт думал и думал, оттачивая свой план, пока не полюбил его всем сердцем, пока не уверовал, что справится с этим делом, до такой степени, что эта его уверенность передалась Людовику, когда Осберт, наконец, добился аудиенции у принца. Людовик начинал искренне сожалеть о своем небрежении к английским баронам. Это стоило ему потери Вильяма Маршала-младшего, Арунделя, Варенна, их вассалов и множества рыцарей помельче. Хотя он все еще не был готов передать часть власти англичанам, он резко сдерживал языки и манеры своих французских сторонников и был рад сделать что-нибудь для удовольствия Фиц-Уолтера, де Квинси и других, кто до сих пор оставался верным данной ему присяге.
Поэтому он выслушал Осберта внимательнее, чем слушал бы в других обстоятельствах эту омерзительную личность, и даже в некоторой степени заинтересовался предложенной им идеей. Он вызвал Фиц-Уолтера и заявил, что в нанесенном ему оскорблении виновен Адам Лемань. Он уверил также Фиц-Уолтера, что сделает все возможное, чтобы отомстить за него, и предложил выслушать предложение Осберта. Осберт еще раз детально изложил, что он мог бы сделать, причем доверие принца прибавило ему самоуверенности. Затем Людовик предложил, чтобы, если Осберт справится с задачей, он признал Фиц-Уолтера сюзереном Тарринга, если Фиц-Уолтер, в свою очередь, согласен принять Осберта в качестве своего вассала.
Это устроило всех. Осберт будет владеть Таррингом – так он, во всяком случае, думал. Фиц-Уолтер знал, что за несколько часов в любое время, когда ему захочется, сумеет отстранить Осберта и посадить в Тарринге своего человека. Людовик полагал, что устранять Осберта даже не потребуется. Он мог послать какого-нибудь рыцаря, чтобы «помочь» Осберту в случае, если он не сможет повести в бой гарнизон Тарринга. Затем рыцарь останется и «поможет» Осберту управлять замком, так что Людовик опередит Фиц-Уолтера в том случае, если между ним и Фиц-Уолтером возникнут разногласия. Все они с жадностью думали о хорошей, хоть и маленькой, гавани под Таррингом. Безопасные порты на южном побережье находить было все труднее.
Фиц-Уолтер высказал, правда, одно практическое возражение. Он указал, что план Осберта основан на том, что Джиллиан останется одна в замке. Судя по словам Осберта, сейчас ее в Тарринге нет, и откуда им знать, что, когда она вернется, ее не будет сопровождать Адам? Людовик согласился, что нужно подождать, пока она останется одна, но, добавил он с улыбкой, если Адам даже вернется с ней, надолго он там не задержится.
– Судя по тому, что я слышал о Лемане, он человек военный. А скоро войны будет больше чем достаточно, чтобы вытащить его из Тарринга, – это я вам обещаю.
25
Когда Адам вернулся с «развлечения», которое заключалось в захвате удерживаемых сторонниками Людовика замков, он обнаружил, что его одобрения ждет большой ворох дел. В Вике оставался сэр Ричард. Когда Адам словно пропал под хлынувшими из засады людьми Мэттью, сэр Ричард решил отомстить за своего сеньора. Он был в такой ярости и скорби, что пробил себе мечом путь сквозь ряды воинов, охранявших Мэттью, и одним ударом убил этого человека, несмотря на то, что тот был ранен, безоружен и не мог защититься. Позже, когда бой утих и мертвые были отделены от живых, он обнаружил Адама под грудой тел, задыхавшегося от боли и смеха, но совершенно невредимого. Адам присел нарочно, а его люди были обучены встать на колени над ним и вокруг него, подняв вверх щиты и образуя почти неуязвимую оборонительную «черепаху».
Довольный, что с Адамом ничего не случилось, если не считать ушибов, причиненных Катбертом и другими перестаравшимися воинами, усевшимися прямо на него, чтобы обеспечить его полную безопасность, Ричард не стал подвергать сомнению эту уловку. Она удалась на славу. Сэр Эдмунд и сэр Эндрю имели достаточно времени, чтобы войти в замок через мост; он сам и сэр Филипп без потерь бросились вниз, пока все внимание защитников замка было приковано к Адаму. Только потом сэр Ричард подумал, не была ли эта хитрость еще хитрее, чем ему показалось сначала, и преследовала далеко идущие цели. Адам знал, что его люди любили его. Он знал также, что сэр Ричард ненавидел Мэттью. Не хотел ли Адам получить полную гарантию того, что Мэттью будет убит, и ради этого хотел, чтобы все поверили, что он сам мертв? Не ожидал ли он, что ярость и скорбь заставят кого-нибудь убить Мэттью, не желая получить с него выкуп или дать ему шанс сдаться?
Это был не тот вопрос, какой сэр Ричард задал бы своему сеньору. Это было нечто такое, что, возможно, не согласовывалось с понятием истинной чести. Тем не менее, в сочетании с неожиданным фальцетом Адама все это придало сэру Ричарду лишь еще больше уверенности. Ему казалось, что теперь едва ли необходимо беспокоиться о будущем. Даже не принимая во внимание, что партия короля как будто начинала брать верх, сэр Ричард все больше обретал веру, что Адам найдет способ обезопасить их всех, независимо от того, кто, в конечном счете победит в войне.
Таким образом, когда Адам распорядился, что делать с женой и детьми сэра Мэттью, и проследил, чтобы добыча была разделена по справедливости, сэр Ричард изъявил готовность остаться в Вике, рассортировать наемников, чтобы сколотить новый отряд для защиты замка, и в целом наладить управление землями и портом, находящимися под контролем Вика. За месяц все неотложные дела были сделаны. В Вике установилось спокойствие, и он готов был принять нового хозяина. Сэру Ричарду хотелось теперь поскорее вернуться домой. Он попросил городского священника написать в Роузлинд просьбу к леди Джиллиан назначить в Вик нового кастеляна.
Адам оторвал глаза от письма сэра Ричарда, которое оставалось без ответа в ожидании его приезда, и взглянул на Джиллиан.
– Это твой замок, – равнодушным тоном сказал он. – У тебя есть кто-нибудь на примете в качестве кастеляна для Вика?
В мозгу Джиллиан зазвенели слова Элинор, повторявшие фразу Адама. «Это твои земли, твои люди». Очевидно, Адам ждал, что она сама выберет кастеляна, иначе он сам сразу же предложил бы кого-нибудь. Но как она может назвать кого-нибудь? Она не знала никого из знатных людей, кроме тех, с кем познакомилась в Роузлинде, но они были слишком знатными, чтобы служить ей в качестве кастеляна. Отчаяние подстегнуло ее мысли.
– Я подумала, что, может быть, сын сэра Ричарда, раз он справился в Тарринге, подошел бы. Если вы считаете, милорд, что он слишком молод, тогда, боюсь, вам придется выбирать за меня. Мне очень жаль, что я не способна оказаться вам полезной, но прошу вас помнить, что я знаю немногих людей в этой стране.
От потока нахлынувших чувств Адам на мгновение оцепенел. Элинор с гордостью посмотрела на свою протеже. Джеффри и Иэн одновременно кивнули.
– Если отношения между отцом и сыном хорошие, вы сделали мудрый выбор, леди Джиллиан, – заметил Джеффри, приподнимая бровь. – Один будет заложником хорошего поведения другого. Сэр Ричард будет еще более лоялен, чтобы возвысить в ваших глазах своего сына, а Ричард-младший будет особенно прилежен в исполнении своего долга и заботиться о чести, чтобы оправдать доверие, оказанное отцу. К тому же, когда старик умрет, вы сможете одарить Виком кого-нибудь еще.
Слегка покраснев от подозрения, что Джеффри говорил так долго, чтобы просто прикрыть его молчание, Адам сказал:
– Они очень любят друг друга, и сэр Ричард – прекраснейший и честнейший человек. Если сын пойдет по стопам отца, я должен согласиться, что Джиллиан сделала великолепный выбор.
– Надеюсь, что так, – вставила Джиллиан, – но я знаю его не больше вашего, милорд. Если вы предпочли бы видеть в Вике кого-нибудь другого, я охотно отдам предпочтение вашему кандидату.
Она понимала, что Адам был удивлен и смущен ее выбором, и пыталась успокоить его, но ей и во сне не привиделась бы истинная причина его смущения. Адама охватила ревность. Попросив Джиллиан назвать имя кастеляна, он в глубине души немного боялся, что она предложит какого-нибудь неизвестного ему сторонника Людовика. Хотя он был почти уверен, что этого не произойдет, все-таки, случись это, противиться ее выбору он не смог бы. Раз Джиллиан не могла назвать никого, пока письмо лежало в Роузлинде без ответа, он ждал, что она просто скажет, будто ничего в этом деле не понимает и оставляет на его суд. Даже Элинор и Джоанна предоставляли решать такие дела своим мужьям.
То, что сказала Джиллиан, было одновременно приятным и неприятным сюрпризом. На приятную сторону указал Джеффри, и Адам почувствовал гордость за сообразительность Джиллиан, однако гордость умерялась поспешностью, с какой она предложила кандидатуру человека, которого следовало скорее считать ее человеком, нежели Адама. Здесь явно не обошлось без вмешательства матери, вбившей в голову Джиллиан, что он хочет присоединить ее земли к своим. Адам надеялся, что Джиллиан уже забыла об этом, но ее слова доказывали, что этот вопрос не выходил у нее из головы. Джиллиан не доверяла ему. Вероятно, это слащавое предложение, чтобы он принял окончательное решение сам, было лишь испытанием для него. Умная же ведьма! Теперь, даже если бы он видел в Ричарде-младшем какие-то недостатки, ему пришлось бы промолчать. Выдвижение Адамом своего кандидата – это было его правом как ее сюзерена – убедило бы ее, что он хочет сам править ее землями.
И тут ревность всколыхнула и без того взволнованный мозг Адама. Адам не видел никаких недостатков в младшем Ричарде, но откуда Джиллиан могла знать об этом? Ведь это он, Адам, объезжал поместья с юношей и заехал с ним в город, раскинувшийся вокруг бухты. Неужели Джиллиан тоже нашла время, когда Адама не было поблизости, обсудить с ним управление замком Тарринг? Если действительно нашла, то, как случилось, что до этого момента она ни разу даже вскользь не упомянула его имя? Разве не подозрительны ее слова, что она знает его не лучше Адама?
Адам собирался с мыслями, пока его мать обсуждала с Джиллиан преимущества и недостатки пребывания в замке одного и того же кастеляна долгий период времени. Если Адам позволил себе поверить, что Джиллиан хотела переспать с сыном сэра Ричарда, ему тогда остается признать, что она настоящая шлюха. Вот только этим утром, войдя в его комнату, чтобы снять с него оружие, она набросилась на него так, словно хотела поглотить его целиком, а не только его плоть. Она не была проституткой, способной изобразить самые жаркие чувства к любому, кто готов заплатить. Адам знал, что никогда, ни разу, ни на одно мгновение не видел в ее глазах ни единого проблеска животного интереса, когда они смотрели на кого бы то ни было из мужчин, даже на его отчима. Она могла быть такой прекрасной актрисой, она была умна… Нет! Джиллиан не была шлюхой!
– В твоем выборе, Джиллиан, есть один-единственный недостаток, – неторопливо произнес Адам. – Если мы уберем Ричарда из Тарринга, там останется один Олберик, и…
– О, нет, милорд. Я отправлюсь в Тарринг, – тут же перебила его Джиллиан.
Адам метнул такой гневный взгляд на Элинор, что та чуть не закричала от возмущения, но тут же взяла себя в руки и рассмеялась.
– Нет, Адам, мы с Джиллиан не поссорились, и я вовсе не изнурила ее такой тяжелой работой, чтобы ей захотелось поскорее оставить Роузлинд. Правда, дорогая?
– Конечно, нет, мадам, – тоже рассмеялась Джиллиан. – Я люблю Роузлинд и надеюсь, что когда-нибудь вы позволите мне приехать сюда еще.
– Не говори глупостей, детка, – улыбаясь, сказал Иэн. – Приезжай, когда захочешь. Тебе не нужно приглашение от нас точно так же, как оно не нужно Адаму. Ты будешь желанной гостьей для нас с Элинор всякий раз, когда сможешь составить нам компанию.
– Чепуха, Джиллиан, – поддержала мужа леди Элинор. – Тебя все любят, и ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь. Но ты права: тебе пора возвращаться в Тарринг. Есть много вещей, на которые молодой Ричард мог просто не обращать внимания. Мне страшно подумать, сколько там напутали служанки с шитьем и вязанием, и ты должна присмотреть, что творится на полях, проследить за севом, чтобы можно было судить, какой будет урожай. Иначе, дитя мое, в твои закрома попадет гораздо меньше зерна, чем следовало бы.
Пока Элинор перечисляла, на что Джиллиан нужно обратить внимание, и каково наилучшее соотношение по количеству ячменя, пшеницы, овса и ржи, и какие следует предпринять меры, если урожай не удался, Адам восстановил контроль над своими чувствами. Он вовсе и не думал о том, что Джиллиан поругалась с его матерью или что ее завалили без меры тяжелой работой. Желание Джиллиан вернуться в Тарринг вполне укладывалось в ее подозрение, что он хочет захватить ее земли. Он снова попался в ловушку. Возражать он не мог, иначе лишь подтвердил бы опасения Джиллиан, что главная его цель – скорее Тарринг, чем она сама.
Адам рассчитывал оставить Джиллиан в безопасности в Роузлинде, пока он отправится в Бексхилл. Тарринг – мощный замок, но Адам опасался, что уже разбудил сторонников Людовика в Пивенси и Гастингсе, и они могут напасть на Тарринг, чтобы отвлечь его внимание от Бексхилла. Если бы Джиллиан осталась в Роузлинде, он предоставил бы Таррингу защищаться самостоятельно, лишь время от времени, посылая туда наблюдателей, чтобы удостовериться, что замок далек от угрозы падения. С Джиллиан в Тарринге Адам не был уверен, что сможет придерживаться этого плана. А тут еще его мать поощряет Джиллиан ехать домой, хотя прекрасно знает, что ему предстоит война.
В это мгновение ярость и паника отступили – Адам вдруг сообразил, что Элинор, вероятно, продумала все это и решила, что опасности нет. Тарринг действительно стоял в стороне от театра основных боевых действий. Эта мысль успокоила его, и идея побыть с Джиллиан в Тарринге, пока будут собирать войско и провизию, показалась ему еще приятнее.
Этим утром Адам успел быстро управиться с Джиллиан, так что физическая потребность не мучила его, но он находил, что такое животное удовлетворение было наименьшим из его желаний. Он хотел быть с Джиллиан, праздно сидеть у огня в ее спальне и болтать о делах поместья и королевства и об их планах. Он хотел лежать рядом с ней и рассматривать смуглый блеск ее кожи, красновато-бурые соски, напоминающие глянцевитые бутоны, на ее круглой груди. Он все больше начинал ненавидеть спешку и чувство, что они совершают какое-то преступление, необходимость скрывать то, о чем все знали, но из вежливости помалкивали. Он хотел иметь жену и иметь такое же, как Иэн или Джеффри, право поваляться вместе с ней в постели в ленивой неге после бурных ласк. В Тарринге, по крайней мере, у него будет нечто большее, чем вырываемые украдкой четверть часа.
Таким образом, Адам отбросил свои страхи насчет того, чтобы оставить Джиллиан одну в Тарринге, и с удовольствием присоединился к общему обсуждению вопроса о том, когда лучше отправляться. Когда и этот вопрос был улажен, дамы вернулись к своим обязанностям по замку, а мужчины остались поболтать у огня. Джеффри широко зевнул – его встреча с Джоанной была не менее бурной, но куда более продолжительной, чем встреча Адама с Джиллиан.
Иэн усмехнулся.
– Я знаю, что твоя зевота связана не только с усталостью, но не беспокойся, что тебе придется долго скучать здесь, – Джеффри закрыл рот, готовясь возразить, но Иэн жестом велел ему молчать и продолжал: – Я получил письмо от Питера де Роша. Он хочет, чтобы ты приехал к нему, прихватив с собой Джоанну, как можно скорее. Король, кажется, очень хочет услышать подробности битвы при Бувине. Возможно, Питер хочет погреться в лучах твоей славы.
– У меня в Бувине особой славы не было, – сухо заметил Джеффри. – Все, чего я добился там, – это походка краба.
– Что ж, возможно, Питер подумал и об этом тоже. Все, кто там был, вспоминают о том, как ты яростно сражался, но был тяжело ранен, – Иэн задумчиво смотрел на Джеффри. – Генриху двенадцать лет, и он отчаянно жаждет повести в бой свою армию. Питер, несомненно, рассчитывает, что ты сумеешь своим примером сбалансировать чувства мальчика между трусостью и безрассудной храбростью.
Джеффри рассмеялся.
– Ты хочешь сказать, что я должен расхваливать войну, одновременно являя собой пример ее ужасов. Епископ Винчестерский всегда был хитрым дьяволом.
– Ну-ну, нельзя называть епископа Божьей церкви дьяволом, – с улыбкой возразил Иэн. – Тем более что он желает тебе добра. Было бы очень мудро с твоей стороны поехать туда и напомнить своему кузену о себе, привязать его к себе. Питер знает, что сейчас как раз подходящее время установить тесную и долгую связь с королем. Он, я слышал, очень умен и оценит твою проницательность.
– Я согласен, что сейчас подходящее время укрепить наши узы с Генрихом. И я действительно признателен Питеру де Рошу за его приглашение. Я так ему и скажу, – затем Джеффри повернулся к Адаму. – Ты не хочешь, чтобы я передал Питеру твое прошение? Если…
– Какое прошение? – недоумевая, перебил его Адам.
– Ну, наверное, правильнее сказать прошение Джиллиан об аннулировании ее брака. Я знаю, что ты решил убить этого Осберта де Серей, но один Бог ведает, когда ты сумеешь добраться до него. Если он такой трусливый, то, возможно, уже сбежал во Францию после смерти своего отца. Ты же не будешь вечно ждать, чтобы жениться на женщине. Если она вдруг забеременеет, это будет нечестно по отношению к ней. Поначалу я сомневался в ней, но сейчас нет. Джоанна говорит…
– Боже мой, какой же я идиот! – воскликнул Адам. – Я никогда не думал об этом. Можешь ли поверить, что мне и в голову не приходило, что брак можно аннулировать?! Почему, почему я не предложил Джиллиан написать епископу Винчестерскому еще в Тарринге? Будь я проклят! Теперь уже слишком поздно.
– Почему слишком поздно? – удивленно спросил Иэн. – Ты же не можешь думать, что Джиллиан не хочет этого, Адам! Я видел, как она встретила тебя. – Внезапно он нахмурился и заговорил медленнее, с какой-то неохотой: – Ты не хочешь? Ты переменил свое мнение или чувствуешь, что она… что, раз она…
– Нет! – в бешенстве взорвался Адам. – Это никак не связано со мной, даже если бы я не хотел, хотя клянусь, что хочу. Жениться на Джиллиан – моя самая сокровенная мечта, но даже если бы я не хотел, я бы все равно женился на ней после того, что произошло между нами, сам знаешь. Но Джиллиан не пойдет за меня… во всяком случае, не сейчас.
– Ты сумасшедший! – с ударением произнес Иэн.
– Адам, не знаю, какая муха тебя укусила, – вставил Джеффри, – но скажу тебе открыто, что женщина просто без памяти влюблена в тебя. Джоанна говорит, что она едва дышит в ожидании твоих писем, хотя, что она может понять в твоих каракулях и что хорошего несут ей твои несколько слов, не могу сказать. Почему ты думаешь, что она откажет тебе?
– Потому что мама сказала ей, что мне нужны ее земли, – угрюмо произнес Адам.
– Не говори ерунды! – воскликнул Иэн. Джеффри глубоко вздохнул, но ничего не сказал.
– Я не имею в виду, что она выразилась именно такими словами, но она, видимо, наговорила ей, как хорошо ее земли стыкуются с моими. К тому же я сам слышал, как мама сказала Арунделю, что она не такая простушка, чтобы упустить из своей семьи земли Невилля. Джиллиан это тоже слышала. Она так рассердилась, что не поднимала на меня глаз с полчаса, пока я… ладно, не будем об этом.
– Ты уверен? – спросил Иэн. – Она совсем не кажется такой. Она такая милая.
– Да, она милая, – зло проговорил Адам. – Она не будет браниться, швырять на пол вещи или топать ногами и кричать, как мама. Она просто извинится, потянет время, найдет причины… Она не выйдет за меня. Она так и сказала. Она сказала… неважно, что она сказала, но смысл был такой, что она любит меня, но не станет моей женой.
– Ну, это чушь какая-то, – вмешался Джеффри, – хотя должен признать: нехорошо вышло, что леди Элинор пришлось произнести такие слова Арунделю в присутствии Джиллиан. И не удивительно, что та рассердилась, но если она любит тебя… Ты ведь и так уже ее сеньор и…
– Я не знаю, что у нее в голове, – перебил его Адам. – А разве ты всегда сам знаешь, почему Джоанна поступает так, а не этак? Я пытался объяснить Джиллиан, что мне нужна только она, что она может править Таррингом и своими людьми, как пожелает, конечно, в рамках разумного и в пределах данной ею мне и Генриху клятвы, но она не хочет слушать.
– Что значит, не хочет слушать? – спросил Иэн. Адам покраснел.
– Она… э-э-э… отвлекает меня.
Джеффри прикусил губу, чтобы подавить улыбку. Джоанна часто «отвлекала» его от тем, которые предпочитала не обсуждать. Он посмотрел на Иэна, но не нашел у него помощи. Тот вдруг проявил необычный интерес к слугам, которые расставляли столы к обеду, и Джеффри понял, что Иэна тоже часто «отвлекали» в схожих ситуациях. Однако это было совсем не смешно. Адаму нужно как-то убедить Джиллиан, что он не хочет превращать ее в бесправную служанку. Эта сложная проблема усугублялась еще и тем, как с Джиллиан обращались в прошлом, и чтобы решить ее, требовалось время.
– Тогда я лучше не буду пока ничего говорить Питеру об этом. Если брак аннулировать сейчас, Джиллиан окажется легкой добычей для любого, кто сможет добраться до нее, – медленно произнес Джеффри.
– Я знаю, – вздохнул Адам. – Дело в том, что я не хочу принуждать ее. Если бы мы поженились, она увидела бы, что я не изменился, что я остался по-прежнему нежным и готовым предоставить ей жить по-своему… в разумных пределах, конечно. Но запугивать ее снова, принуждая…
– Нет, нет, не делай этого, – искренне испугался Иэн, – и даже не ради нее, сынок, а ради себя самого. Это такая вещь, что потом бесконечно крутится в голове и придает сладким поцелуям горький привкус сомнений.
– Откуда ты знаешь? – спросил Адам, печально улыбнувшись.
Иэн посмотрел мимо него.
– Я не принуждал твою мать, да ты и сам знаешь, что Элинор не та женщина, чтобы уступить силе, но твой отец был мертв всего несколько месяцев, когда я женился на ней, а она очень любила твоего отца, Адам. Были обстоятельства… Джон таил зло на нее, и я хотел защитить её. Я… э-э-э… уговорил ее. Не могу забыть этого. Я был дураком. Когда Элинор соглашается с чем-то, она соглашается всем сердцем, но я все мучился, все перекручивал в голове ее слова и взгляды, пока едва не погубил нас обоих.
– Мама любит тебя, – заверил Адам.
– Но я причинил много страданий нам обоим. Не думай об этом. Это было давно. Я только хотел, чтобы ты не совершил такой же ошибки.
– Но что же мне делать? – взмолился Адам.
– Может быть, леди Элинор или Джоанна… – начал было Джеффри.
– Нет, – перебил его Иэн. – Во всяком случае, не сейчас. Джиллиан любит их, находит в них поддержку – бедняжка, у нее не было ни матери, ни сестры. Адам будет вечно гадать, вышла она за него ради них или ради него самого. Вези ее в Тарринг, Адам. Сделай так, как я сделал с твоей матерью. Стой за ее спиной, когда она разбирается со своими людьми. Возьми ее в Кемп и покажи, как ты правишь у себя, и относись к ней со всем уважением, даже когда она в твоем замке. Потом прямо сделай ей предложение, не переставая уверять, что она будет управлять своей собственностью сама. Я дам тебе копии моего контракта с Элинор и Джоанны с Джеффри. Пусть она почитает их и знает, что ты подпишешь с ней такой же. Она любит тебя Адам. Она сдастся.
Почти такой же разговор произошел в женских покоях на следующий день, когда Джоанна помогала Джиллиан укладывать вещи. В обычной обстановке это сделала бы Кэтрин, но Джиллиан хотела, было оставить все наряды, которые дали ей Джоанна и Элинор, так что Джоанна взялась помочь ей переложить все по-новому, чтобы упаковать и подарки. Разговор начался почти случайно, когда Джоанна предложила Джиллиан, чтобы та передала свою, копию брачного договора Джеффри вместе с показаниями священника замка, что она была выдана замуж насильно, без ее согласия и ведома. Джоанна уверила Джиллиан, что никаких проблем не будет. Епископ Винчестерский представит это дело папскому легату, и Гуало издает распоряжение об аннулировании брака. К изумлению Джоанны Джиллиан ударилась в слезы и, рыдая, сообщила, что Адам не хочет жениться на ней.
– Я знаю, что твоя мать хочет этого и что ты не против, ради земель, но Адам…
– Это невозможно, – прервала ее Джоанна. – Не говори только мне, что Адам не любит тебя!
– Любит? Возможно, – вздохнула Джиллиан, вытирая слезы. – Он хочет меня, это правда, но он был в шоке, когда я сказала ему, что твоя мать говорила о том, что мы поженимся.
– Чепуха! – воскликнула Джоанна. – Ведь это он…
Джоанна не закончила фразу. Адам был не первым мужчиной, который меняет свое намерение, когда обнаруживает, что можно получить и без брака то, ради чего он собирался жениться. Кроме того, Джоанна знала, что Адам чувствовал себя совершенно свободно с любой замужней женщиной, которая строила ему глазки или отвечала на его авансы, и видела презрение в его глазах, когда речь заходила о подобных женщинах, хотя сам он никогда не признавался и не намекал на какие-либо интимные отношения. Но подобные женщины не имели ничего общего с Джиллиан. Ее никто не назвал бы женщиной легкого поведения. Она никогда не заглядывалась на других мужчин, даже на Иэна. Было жестокой ошибкой, если Адам не видел этого. И было бы жестокой ошибкой со стороны Адама наказать Джиллиан за ее любовь к нему.
– Это чепуха, – повторила Джоанна. – Я поговорю с ним. Это просто нелепость…
– Нет, – взмолилась Джиллиан, – пожалуйста, не надо. Если ты скажешь ему, что он несправедлив ко мне, он бросит меня. Я умру! Пожалуйста!
Увидев ужас на лице Джиллиан, Джоанна оставила этот разговор. В отличие от своей матери она не была склонна рубить с плеча и решила предоставить этому делу идти своим чередом. После того как Джиллиан и Адам на следующий день уехали, Джоанна обдумала еще раз всю эту проблему и еще сильнее убедила себя, что Джиллиан заблуждается. Адам ни разу не взглянул на нее с презрением. Лицо его выражало желание, восхищение, нежность, порой на нем вспыхивали сомнения или гнев, но презрение – никогда. Он не может не хотеть жениться на ней. Джиллиан просто неправильно поняла какую-нибудь фразу или взгляд. Странно, что он ничего не сказал Джиллиан, но ведь он открыто объявил об этом Элинор. Джоанна улыбнулась. Глупая девчонка! Адам никогда не отказывается от своего слова. Пусть разбираются сами, решила Джоанна. Плод слаще, когда древо любви поливают солеными слезами.
Для Адама и Джиллиан путешествие домой было легким и радостным. На ночь они остановились в Арунделе, где вели себя, как подобает воспитанным сеньору и вассалу. Картину чуть подпортили грубоватые шутки Арунделя, заставлявшие их краснеть, но его жена скоро заставила его прикусить язык. На следующее утро они выехали в Вик, и Джиллиан побеседовала с сэром Ричардом насчет того, чтобы передать Вик в управление его сыну. Его искренняя признательность и радость прочили светлое будущее Вику и взаимоотношениям Джиллиан с отцом и сыном. Он останется здесь, пообещал сэр Ричард, до приезда сына и наставит его на путь достойного управления поместьем. Адам и Джиллиан провели день в поездках по поместью, разговаривая с управляющими и горожанами, причем Адам старался держаться в тени, чтобы именно Джиллиан задавала вопросы и получала ответы. Население было еще взбудоражено и обеспокоено, но это обычное дело, когда полномочия принимает новый сеньор, и Джиллиан чувствовала, что если младший сэр Ричард будет столь же рачителен, как и его отец, всё будет в полном порядке.
На следующий день они отправились в Кемп, где Адам обнаружил, что Роберт де Реми на несколько дней отлучился в Телси. В Кемпе все было тихо и спокойно. Адам представил Джиллиан своим слугам и распорядился, чтобы они подчинялись ей так же, как подчинялись ему, если не больше. Потом он оставил Джиллиан в замке и проехался по поместью посмотреть, как шли дела в его отсутствие. Джиллиан понимала, что не имела никаких прав в доме Адама, но служанки тут же обступили ее с вопросами и просьбами, и когда она узнала, до какого хаоса дошли здесь дела за два года без хозяйки, ей стало не по себе. Она начала с шерсти и льна, распределяя обязанности, резко осаживая возникавшие споры насчет того, кому что делать. Одних женщин она усадила прясть; пряжа, изготовленная в прежние годы, была осмотрена и принята или отвергнута; с ткачихами она обсудила и разработала образцы и тоже усадила их за работу.
Когда она не сделала еще и половины дел в женских покоях, к ней в комнату поднялась дрожащая дворовая служанка и жалобно пролепетала, не соблаговолит ли госпожа зайти и на кухню. В памяти Джиллиан вспыхнули жалобы Иэна и Джеффри на плохо приготовленные и плохо подаваемые у Адама блюда. Опасаясь разозлить Адама, но не в силах противостоять просьбе, Джиллиан спустилась вниз. От одного взгляда на кухню ей стало дурно. Какая грязь! Какое разорение! Какой беспорядок! Только крепко держа себя в руках и напоминая себе, что это не ее люди, Джиллиан удержалась от приказа хорошенько выпороть всех. Впрочем, ее сжатые губы и горящие глаза произвели почти столь же сильный эффект. Возможно, повара ожидали просто быстрого совета, как придать вкус еде, получили же они нечто совершенно иное. Приказав, чтобы обе кухонные постройки и вся кухонная утварь сверкали чистотой, она вернулась в дом. Спустившись через час, она оценила проделанную работу и выдала рецепты и инструкции, что и как готовить. Позже она пришла еще раз, чтобы снять пробу, и приказала добавить немного этого и щепотку того.
Когда Адам вернулся, он обнаружил, что зал уже приготовлен к обеду, и слуги большей частью вроде бы знают, что делать и когда. Служба, конечно, двигалась не с тем хорошо отработанным совершенством, как в Роузлинде или Хемеле, но уже не имела ничего общего с обычным сумасшедшим домом, окружавшим Адама в Кемпе.
– Ну-ну, – сказал он на ухо Джиллиан, – я вижу, ты не оставила своей привычки вмешиваться в обеденные дела. Еда, еда, еда… Все, о чем ты думаешь, это еда.
Но для публики он поблагодарил и похвалил Джиллиан. Если не считать короткой шутки, вел он себя сухо. Если бы не эта шутка и не ласковые глаза, Джиллиан испугалась бы до потери сознания. Когда Адам довел ее только до лестницы и официально поцеловал ей руку, желая спокойной ночи, глаза ее наполнились слезами благодарности и разочарования. Чудесно, что он не опозорил ее даже перед своими слугами; но ей-то хотелось…
Признательность слегка омрачалась страхом. Действительно ли Адам заботился о ее репутации, гадала Джиллиан. Не надоела ли она ему? Ни его взгляды, ни его слова не подтверждали ее сомнений. По дороге из Кемпа в Тарринг Адам был так внимателен, как только могла бы мечтать любая женщина. Перед сыном сэра Ричарда, разумеется, следовало соблюдать приличия, но и после того, как он уехал, Адам лишь приложился на прощание к ее руке у ступенек лестницы. Тут страх одолел Джиллиан, и она вцепилась в руку Адама.
– Ты клялся, что не бросишь меня, – горячо прошептала она. – Я тебе уже надоела? Почему ты не поднимешься ко мне?
Адам прекрасно знал, что ему следовало бы ответить. Что он хочет обладать ею как своей женой, а не любовницей. Что если Джиллиан чувствует, что не может довериться ему в одном, то почему доверяет в другом. Ему следовало сказать, что, если она хочет делить с ним постель, она должна делить с ним и все остальное. Вместо этого жар охватил его, когда он взглянул на это милое лицо, полыхавшее от смущения и желания. Чресла его напряглись, а колени задрожали.
– Я не вправе входить в женские покои без твоего разрешения, – хриплым голосом произнес Адам. – Я ждал, когда ты пригласишь меня.
Он должен был сказать ей, что это она отвергла его, это она потеряла веру в него, полагая, что он желает подчинить ее земли и уязвить ее гордость. Вместо этого он завел ее на лестницу и там впился в ее губы таким страстным поцелуем, что она буквально задрожала от страсти. Они вошли на женскую половину рука об руку, но Джиллиан это не заботило. Здесь были ее люди, и она разберется с ними, если будет брошен хоть один косой взгляд. Эта мысль мелькнула в голове Джиллиан, но она не поняла, какую огромную перемену в ней, за несколько коротких месяцев, знаменовала эта мысль. Потом она уже не думала ни о чем, кроме сладостного удовольствия неторопливо раздеваться, ласкать Адама и принимать его ласки без спешки и стыда, чувствовать, как медленно разливается нега по ее телу.
Потом была широкая, свежая, сладко пахнущая постель и еще более неторопливые ласки, милые, ничего не значащие слова, поцелуи, покрывавшие ее от кончиков пальцев до сосков; стальные руки Адама были такими легкими, такими нежными, когда ласкали любимое тело. Джиллиан прикасалась к нему тоже, смеялась, затем страсть заглушала ее смех, потом она снова радовалась реакции Адама на поцелуи, которые предназначались отнюдь не его губам. Возбуждение росло и углублялось. Не было больше беспокойства за недели отчуждения, которое быстро доводило их до взрыва страсти. Пятидневное воздержание возбудило аппетит, но не сделало его неуправляемым. Вожделение, которое они испытывали друг к другу, было жарким и ровным, как ярко-красная сердцевина долго горящего большого рождественского полена.
На этот раз не было ни искр, ни вспышек, ни слишком быстрой развязки. Адам лег на Джиллиан, изогнувшись над ней, нежно целуя ее в губы, его плоть коснулась ее и вошла в нее медленно, очень медленно, и их глаза томно закрылись, чтобы сохранить» удержать остроту и полноту чувств. Он так же медленно вышел, и Джиллиан тихо вздохнула от счастья, теряя его пульсирующее тепло и одновременно дрожа от радости, что ее наслаждение сейчас возобновится. Он уходил и возвращался, и с каждым разом огоньстановился жарче, потому что спешить им было некуда, не нужно было торопиться достичь кульминации, пока им не помешали.
Тем не менее, с каждым разом толчки Адама были чуть сильнее, чуть быстрее, при каждом движении он вздыхал, а потом уже постанывал. Огонь становился все сильнее. Лежа с закрытыми глазами, Джиллиан представляла себе свое тело ярко-красным от вожделения, а потом оранжевым по мере усиления возбуждения. Потом, наконец, ее пронзило более острое ощущение, словно желтый язык пламени нашел трещину в ее размякшем теле. Этот приступ дикой радости, подобный трещине в полене, которая дает выход поглощенному воздуху и тем самым обеспечивает доступ веществу, котороеподдерживает огонь, нарушил неподвижный покой Джиллиан.Онавскрикнула и рванулась вверх, к Адаму. Одинокий язычок пламени превратился в пожар, поглотил все ее тело, желтое, а потом уже белое от жара, погрузил в сладострастную муку. Она слышала, как стонет над ней Адам, все более высоким и, наконец, сорвавшимся голосом.
Дальше тоже была радость – никакой спешки и нужды вскакивать и с горящим от стыда лицом оправлять одежду. Никто их не ждал с отведенными в потолок глазами. Помня про свой вес, Адам повернулся на бок, приподняв Джиллиан к себе, на свое могучее бедро, чтобы их тела не разлучались. Потом она соскользнула с него, и они тихо лежали рядом. Адам лениво упомянул про скамью в зале, которую нужно отремонтировать. Джиллиан со смехом возразила, что скамьи не рассчитаны на быков, но она посмотрит, как ее укрепить, и все остальные тоже. Потом была пауза и поцелуи. Потом Джиллиан рассказала Адаму, что расчистила нижний этаж башен. В темном углу там слуги нашли какое-то оружие и доспехи. Наверное, они слишком прогнили, чтобы их можно было использовать, но не взглянет ли Адам на них: может быть, кое-что можно спасти?
Оба думали с тоской, что именно такой и должна быть семейная жизнь, жаркой и сладкой, где страсть сочетается с мелкими повседневными заботами и где времени хватает на все. Никто из них не решился нарушить покой и негу и заговорить о том, о чем другой и думать не желает.
«Я должна быть довольна, – говорила себе Джиллиан. – Зачем терять всю эту радостьради нескольких слов, которые пробормочет священник?»
«Она будет моей, – думал Адам. – Я дам ей эти несколько недель, пока не вернусь из Бексхилла. А потом я заставлю ее, если придется. Неважно, что говорил Иэн. Он боялся, что моя мать продолжала любить Саймона и не любила его. Я же знаю, что Джиллиан любит меня. Со мной будет по-другому». Но эта мысль лежала в мозгу Адама тяжелым и холодным грузом. Он не хотел принуждать Джиллиан ни к чему. Он не хотел иметь жену, которая будет со страхом искать в его сердце измену или желание отнять у нее ее достояние.
26
Адам и Джиллиан пережили почти три недели блаженства. Если не считать нескольких неловких моментов, когда они оба забыли, что не были мужем и женой. Адам разбрасывал свою грязную одежду в ее чистенькой спальне, легкомысленно подшучивал над ней, выходил из себя и орал из-за ерунды, что было для него обычным, когда он чувствовал себя в непринужденной обстановке. Джиллиан собирала грязную одежду, бранила его, смеялась его шуткам, сдавалась, доводила его до смеха или даже иногда отвечала ему его же словами, чтобы улучшить его настроение. Они пребывали в обществе друг друга не слишком много и не слишком мало. Адам вербовал и обучал людей, готовясь к нападению на Бексхилл, строил и совершенствовал боевые машины и укреплял оборону Тарринга; Джиллиан превращала Тарринг, поместье и город, в подобие Роузлинда, насколько это было возможно. Ее методы не совпадали с методами Элинор, но результаты были не хуже.
Порт, правда, юридически не был подотчетен Джиллиан. Он имел свою хартию и управлялся мэром и старейшинами. Когда дела шли гладко, Джиллиан мало общалась с горожанами и не слишком интересовалась, чем они занимаются. У нее едва хватало времени разобраться хотя бы с тем, что принадлежало ей напрямую. Поэтому она не узнала о некоем госте, прибывшем в дом одного из купцов. Она знала, что этот торговец привозил товары в замок чаще, чем кто-либо другой в городе, что цены у него были ниже и что он, как ей казалось, отчаянно стремился понравиться ей. Поскольку Джиллиан узнала в нем того самого мошенника, которого она когда-то наказала и одновременно спасла, его поведение не вызвало у нее подозрений. Казалось вполне логичным, что он будет испытывать благодарность и стремиться показать, что переменился к лучшему.
Жизнь в Тарринге текла легко и сладостно, и новости, регулярно приходившие из Роузлинда, ничем не нарушали покой. Джеффри удалось убедить юного короля, что его личное присутствие на поле битвы будет представлять повышенную опасность для его людей. В качестве примера он указал на то, как его отец, Солсбери, был разбит, когда ему приходилось только и думать, что о безопасности сына. В Бувине они проиграли бы так или иначе, согласился Джеффри, но что-то можно было бы спасти, если бы Солсбери не отвлекался. Если каждый командир будет больше думать о короле, а не о самой битве, поражение неминуемо. Затем Джеффри и Джоанна вернулись к себе в Хемел, где Джоанна собиралась родить к концу июня. Покончив с семейными новостями, Элинор вкратце сообщила об успехах Людовика в захвате замков, которые отнял у него Пемброк, пока принц был во Франции. Это ожидалось и не тревожило Адама; он продолжал свою подготовку к захвату Бексхилла.
Осберт услышал о предстоящем отъезде Адама из сообщений купца и проституток и в предвкушении облизнулся. Его планы несколько изменились, когда ему донесли о военных приготовлениях Адама. Его собственная роль оставалась прежней, но, когда было выяснено расположение Бексхилла, Людовику показалось разумным, что Лемань должен быть наказан за свои действия против Льюиса и Непа и за бесчестье, которым он покрыл Фиц-Уолтера.
Поскольку менее чем в десяти милях к западу располагался Пивенси, а Гастингс – не более чем в шести милях к востоку, будет несложно наброситься на Леманя с двух сторон и раздавить его, как жабу. Не потребуется даже подкреплений. На день-два вполне можно оставить Гастингс и Пивенси без гарнизонов и с помощью гарнизона Бексхилла уничтожить Леманя. Их преимущество будет тем более подавляющим, что Лемань не ждет никакого нападения. Он наверняка рассуждает, что силы Людовика заняты уничтожением трудов Пемброка и новой атакой на Дувр, которую предприняли французы.
Все это в итоге принесет Людовику не только сам Тарринг, но и Кемп с Виком и вообще все земли, контролируемые Леманем. Дополнительную надежность и преимущество предприятию придавало то, что Людовик сам будет поблизости, чтобы вовремя среагировать на любые неожиданности. Принц не забыл те опасности и неприятности, которые он пережил, когда пытался покинуть Англию в феврале. Он решил взять Дувр раз и навсегда и обеспечить себе тем самым безопасный путь к спасению в случае необходимости и свободный доступ к подкреплениям и поставкам из Франции. Поскольку Дувр располагался всего в сорока милях от Гастингса, Людовик мог ежедневно получать информацию о деятельности Леманя и быстро распорядиться атаковать или как-то изменить планы сообразно ситуации.
Однако не все пошло так, как задумал Людовик. Как только принц прибыл к Дувру, личным присутствием благословив осаду и публично поклявшись, что никуда не двинется, пока крепость не падет, Пемброк тоже приступил к реализации своих замыслов. Он твердо решил в качестве первого шага очистить все принадлежавшие Людовику владения, находившиеся на преимущественно верной королю территории.
Адам получил вызов двадцатого апреля и грязно ругался в течение десяти минут, а затем велел священнику разослать письма его людям. Он быстро продиктовал текст извлекая из памяти стандартные фразы, добавив от себя только, где и когда они должны встретиться с ним. Потом, пока отец Поль переписывал нужное количество копий, оставляя пустые места для имен, Адам занялся подсчетом, сколько сил ему удастся собрать. Внезапно богохульства, которые он изрыгал, заставляя отца Поля вздрагивать, хотя и благоразумно помалкивать, а Джиллиан ломать руки, не зная, почему Адам так зол, прекратились. Глаза Адама засияли удовольствием, сменившим гнев, а стиснутые зубы раскрылись в широкой улыбке.
– Вот же старый черт! – воскликнул Адам. – Он помнит, что я собирался штурмовать Бексхилл.
– Значит, тебе не нужно ехать? – выдохнула Джиллиан.
– Нет, я должен ехать. Это не обсуждается. Главное в том, что он велел мне привести людей не больше, чем могут выделить мои кастеляны. И время прекрасно сходится. Ты помнишь, я приказал сэру Ричарду и остальным прибыть к концу мая.
– Да, помню, – ответила Джиллиан, отчаянно пытаясь спрятать подальше свои разочарование и страх.
Адам с сомнением взглянул на нее. Неужели она собирается уговаривать его не откликаться на этот призыв?
– Ты согласилась, что это наилучшее время – между окончанием сева и первым сенокосом, чтобы людей оторвать от работы без ущерба для урожая, – напомнил он.
– Да, – признала Джиллиан. Она согласилась на эту дату, потому что ждать еще больше Адам не стал бы.
– Что ж, тогда ты должна понимать, почему я доволен. Мой срок службы по этому призыву истечет десятого июня, и я уверен, что Пемброк позволит, чтобы на последние десять-пятнадцать дней меня заменил Роберт де Реми. Таким образом, этот призыв не помешает мне захватить Бексхилл.
– Да, я понимаю, – сказала Джиллиан сдавленным голосом и отвернулась.
Она слепо добрела до ближайшей комнаты, где могла притвориться занятой каким-нибудь делом, чем угодно, пока не справится со страхом, от которого побелело ее лицо и сжалось горло. Оставаться одной в Тарринге было еще хуже, чем оставаться без него в Роузлинде, где ее утешали Элинор и Джоанна. Когда она уединилась, страх охватил ее еще сильнее, и за слезами она не видела ничего на своем пути, пока не уткнулась прямо в стену. Она прижалась лицом к холодному грубому камню. Сердце ее стучало так сильно, что она не слышала ничего, кроме крови, пульсирующей у нее в ушах. Она не заметила, что Адам следовал за ней, пока он не заговорил.
– Я не вынесу этого! – завопил он. – Когда ты согласилась признать меня своим сеньором, ты согласилась и с тем, что я человек Генриха. Что связывает тебя с Людовиком? Что заставляет тебя рыдать и спорить всякий раз, когда я собираюсь предпринять что-нибудь против него?
От звука голоса Адама Джиллиан подпрыгнула, словно он огрел ее плетью, но слова его показались ей бессмысленными.
– Людовик? – пробормотала, задыхаясь, она и повернулась, прижавшись спиной к стене. – Какой Людовик?
– Ты с ума сошла? – взревел Адам. – Ты принимаешь меня за идиота, полагаешь, что можешь скрыть от меня свои желания, притворяясь, что не знаешь, о ком идет речь? Я говорю о французском принце.
– А какое отношение французский принц имеет к нам с тобой? – взвизгнула Джиллиан, совершенно потеряв голову от ярости Адама и своих собственных страхов. – Какое мне до него дело? Если я рыдаю и спорю, то это только для того, чтобы ты не уезжал на войну. Да провались твой Людовик в ад!!! Меня не волнует, если они все подохнут от чумы – Людовик, Генрих, Пемброк, Годфри! Все! Все! Только пусть перестанут отнимать тебя у меня!
На этот раз не было ни скромно потупленных глаз, ни тихого извиняющегося бормотания, ни оправданий. Даже Адам не мог увидеть и тени притворства в обнаженной ярости слов Джиллиан. В это мгновение Адам вспомнил все, в чем уверяли его Джеффри, мать, Джоанна, и он понял, каким был ослом. Джиллиан действительно противилась захвату Вика и Бексхилла, но только потому, что эти замки не сдались бы без войны. Когда Адам мог достичь своих целей мирными средствами, Джиллиан всегда помогала ему, поощряла его со всем пылом. Более того, несколько раз, когда Адам намеревался применить силу, чтобы поставить на колени ее людей, она показывала ему, как сделать так, чтобы они добровольно принесли присягу, что было гораздо полезнее в борьбе с Людовиком, чем подчинение непокорных людей силой. Джеффри, как всегда, попал в точку. Джиллиан не имела политических пристрастий.
Когда в голову его вместе со словами Джиллиан проникла эта мысль, Адам застыл, как вкопанный.
– Любовь моя, – сказал он тихо, но голос его уже задрожал от смеха, и он крепко прижал ее к себе, – это очень негуманно с твоей стороны желать чумы милому ребенку двенадцати лет от роду и старику, который любил моего отца и любит меня и, хоть и призывает меня на военную службу, сделает все, чтобы защитить меня. Остальным, пожалуйста, по мне тоже пусть и Людовик, и Годфри подхватят чуму и сдохнут, покрывшись гнойными язвами и истекая кровью.
– Ладно, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы, – пусть те, кого ты любишь, обойдутся без болезней, но я не могу любить их, когда ты оставляешь меня, чтобы служить им. Клянусь, я буду их любить всякую минуту, когда мы будем вместе.
Адам сжал ее крепче, потом ослабил хватку, но почувствовал дрожь ее тела и понял все.
– Тогда, чтобы завоевать твою любовь к тем, кто любит меня, я оставлю тебя при себе еще на несколько дней. Я должен ехать на север, а Людовик, знаю, в Дувре, так что путь мимо Лондона не очень опасен. Что ты скажешь на то, чтобы проводить меня до Хемела? Джеффри тоже наверняка вызвали в Маунтсорель. Для Джоанны, у которой уже большой срок, будет лучше, если ты окажешься рядом. Мать настаивала, чтобы она осталась в Роузлинде, но Джоанна отказалась. Она хочет, чтобы сын Джеффри родился в его замке.
Тревога Джиллиан наполовину утихла, когда она поняла, что не останется одна. Полностью избавить ее от беспокойства, конечно, ничто не могло, но, зная, что сможет поделиться своими тревогами с Джоанной и поддержать или чем-нибудь помочь ей, Джиллиан могла уже подавлять время от времени вспыхивающие приступы ужаса, которые продолжали мучить ее. Последние несколько дней в Тарринге забот у нее было по горло. Замок должен быть основательно вычищен за время ее отсутствия и заперт наглухо – там оставались только сервы и немного воинов. Было приказано никого не впускать ни по каким причинам – ни сервов, доставляющих провизию, ни торговцев.
Когда эта новость дошла до Осберта, с ним едва не случился припадок. Его терпение и так дошло до предела из-за того, что Адам так долго околачивался в Тарринге. Он был уверен, что атака на Бексхилл начнется, как только Адам и Джиллиан вернутся. Если бы Людовик не осаждал Дувр, где ему в любой момент могло прийти в голову начать штурм, Осберт отправился бы к принцу с докладом. Имей он достаточно денег или кого-нибудь из богатых друзей там, он наверняка вернулся бы в Лондон. А так ему оставалось просто терпеть и ждать. По крайней мере, здесь он был в безопасности, поесть и выпить тоже хватало. Хотя Осберт понимал, что это было бы идеальной возможностью взять Тарринг штурмом, он не отправил гонца к принцу с сообщением, что замок остался без защиты. В этом случае у него не нашлось бы оправдания самому уклониться от сражения, тем более что Адам мог потом вернуться и отобрать Тарринг назад. У него не оставалось другого выбора, чем сидеть и ждать возвращения Джиллиан.
Самое усердное давление на проституток, которые шпионили для него, не смогло принести ответа на вопрос, когда Джиллиан собирается возвратиться. Оставшиеся в замке воины ничего не знали, кроме того, что в случае какой бы то ни было угрозы они должны обратиться за помощью к сэру Ричарду из Глинда. Разумеется, никому не придет в голову сообщать слугам или солдатам планы их хозяев, если их обязанности не связаны напрямую с этими планами. Поэтому никто не удосужился известить их, что Джиллиан собиралась вернуться двадцать седьмого или двадцать восьмого мая, чтобы подготовиться к приезду вассалов, намеченному на тридцатое.
Адам оставил Джиллиан с Джоанной, которая встретила ее со слезами радости и облегчения. В тот же день, двадцать восьмого апреля, он поспешил на север, так как Джоанна сообщила ему, что Пемброк разбил лагерь под Нортхемптоном в тридцати милях от Хемела. Чем быстрее они соберут людей для штурма Маунтсореля, думал Адам, тем скорее он сможет освободиться для своего личного дела.
Ничто, однако, не получается в точности так, как задумано. У каждой из сторон были свои предатели, и намерения Пемброка не остались тайной для Людовика. Естественно, Пемброк предвидел это, но он был почти уверен, что Людовик полностью занят своим намерением раздавить Дувр и не станет реагировать на штурм отдаленной крепости, к тому же принадлежавшей не французу. Маунтсорель был одним из замков Саэра де Квинси – приданым его жены.
Но Пемброк недооценил степень озлобленности мятежников-англичан. Когда новость об осаде дошла до де Квинси, тот попросил у принца разрешение покинуть его армию, чтобы помочь своему замку. Людовик отказал ему, заявив, что не считает это необходимым. Линкольн, замок такого же типа, находился в осаде уже несколько месяцев, и не было никаких признаков его близкого падения. Саэр сразу ничего не ответил, хотя, разумеется, остался недоволен, но, когда стало известно, что против Маунтсореля собирается целая армия, де Квинси взорвался.
Поначалу Людовик попытался успокоить страсти заверениями, что они захватят для него равноценный замок. При этих словах на ноги вскочил Фиц-Уолтер, багровый от гнева, и высмеял это обещание. Людовик, напомнил он, ни разу еще ничего не отдал английскому барону. Даже Хертфорд, на который у Фиц-Уолтера были явные и веские претензии, был передан французскому охотнику за землями.
На этот раз дела зашли слишком далеко, чтобы их можно было поправить медовыми речами. Про себя Людовик поклялся отомстить за эту глупость, которая могла стоить ему Дувра, но понял, что должен удовлетворить требование де Квинси или растерять большую часть английских сторонников. Гнев Людовика не произвел эффекта, на который он рассчитывал. Фиц-Уолтер заявил напрямик, что они уже помогли принцу захватить пятьдесят замков (что было, конечно, преувеличением, но спорить никто не стал). Если Людовик не хочет помочь им защитить хотя бы один, что является его обязанностью как сеньора, пусть он отдаст им двадцать пять из уже захваченных, а дальше будет видно, сумеет ли он взять еще хоть один без их помощи.
К тридцатому апреля наспех собранное английское войско добралось до Сент-Олбанса. Испуганные крестьяне, разбежавшиеся перед армией, которой было позволено грабить все, что вздумается, по пути на север, предупредили Джоанну. Джиллиан заметила, как побледнело ее лицо, а руки инстинктивно прикрыли округлый живот. Затем она поднялась и резким тоном отдала нужные распоряжения начальнику гарнизона.
– Пусть пятьдесят человек двумя отрядами по двадцати пять, все верхом, постоянно патрулируют южные и восточнее границы поместья. Они не должны убивать всех грабителей. Отправьте, некоторых, особенно тяжелораненых и тех, кому вы сочтете нужным отрубить руки, назад, к своим, Нужно создать впечатление, что сил у нас ничуть не меньше, чем было, когда наш господин вместе с лордом Иэном охранял эти земли. Если грабителей будет слишком много или если вы увидите, что главные силы направляются к Хемелу, немедленно возвращайтесь.
– Да, госпожа.
– Попутно пришлите ко мне главного егеря и двух гонцов.
Пока Джоанна разъясняла ситуацию егерю, Джиллиан написала два письма, сообщавших о передвижении огромной армии к северу. Письма будут переданы двум гонцам с распоряжением доставить их либо Адаму, либо Джеффри. Это пока все, что известно на данный момент, писала Джиллиан, Как только выяснится что-либо еще, они сразу же дадут знать. Джоанна тем временем приказала егерю спрятать людей в разных местах, откуда они смогут видеть замок.
– Если нас атакуют, – сказала она, – вы должны разыскать лорда Джеффри и сэра Адама, которые находится сейчас в армии графа Пемброка. Попробуйте сначала пробраться в Нортхемптон, а если не найдете их там, направляйтесь по их следам, пока не догоните. Передайте им, что нас осадили и что я и леди Джиллиан со мной будем удерживать замок любой ценой, пока они не придут к нам на помощь.
Организовав нападение, предупреждение Пемброку и призыв о помощи, Джоанна перешла к обороне. Все воины, которые остались в замке, получили указания, где им надлежит находиться. Были собраны слуги-мужчины и также расставлены по местам. Они могут сбрасывать камни, помогать отталкивать лестницы от стен, заряжать арбалеты, нагревать и выливать смолу, песок и масло. Бочки с тем, другим и третьим были подняты на зубчатые стены, там же разложены костры, которые оставалось только зажечь. Было собрано и роздано все оружие, даже совсем неумелым и даже такое, которое следовало бы давно выбросить.
Посреди всей этой подготовки к обороне против значительно превосходящих сил, даже когда дважды банды охотников за наживой проскальзывали мимо патрулей и подходили к самому замку, так что Джоанне приходилось отправлять отряд, чтобы отогнать их, Джиллиан не испытывала ни малейшего страха, кроме беспокойства за состояние Джоанны. В отношении собственной безопасности у нее вообще не было никаких сомнений. Когда пару дней спустя, после того как опасность атаки миновала и Хемел вернулся к привычной жизни, у Джиллиан появилось время задуматься над этим, она посмеялась от всего сердца.
– Я боялась всю свою жизнь, – объяснила она Джоанне, которая поинтересовалась, чему она так весело смеется, – а теперь ни капельки, по крайней мере за себя. Конечно, за Адама я боялась. Нет, не говори мне, что это глупо, что он лучший воин из всех, кого ты встречала. Это не имеет значения.
– Я и не собиралась говорить этого – с улыбкой ответила Джоанна. – Я знаю, что это не помогает. Адам твердит мне, что я не должна бояться за Джеффри, но я боюсь. И за моего малыша тоже немножко. Но за себя? О себе я могу позаботиться. С чего бы мне бояться за себя? Даже если бы Хемел пал, Джеффри приехал бы, или Иэн, или Адам, или мама.
– Да, я тоже изменилась, и, кажется, начинаю понимать почему, – медленно проговорила Джиллиан. – Пока я не знала Адама, ко мне никто не приехал бы. Но есть и еще что-то. Это что-то во мне. Я раньше никогда не думала, что могу постоять за себя. Теперь я знаю, что могу.
На следующий день Джеффри в письме Джоанне описывал сражение. «Это больше было похоже на учебный бой, чем на настоящее сражение. Все действия закончились через три часа после рассвета, включая разграбление французского обоза, города и церквей, где и я приобрел несколько новых и очень красивых безделушек, чтобы украсить твою шею, любовь моя, и к девяти часам утра мы уже сидели за столом, ели и пили. Было столько шума и неразберихи, такой крик, лязг оружия и столько крови, что я думал: мой конь утонет в ней».
Джеффри остановился и посмотрел в окно, затем задумчиво покачал головой и снова взялся за перо. «Между тем эта гора, несмотря на все муки, не родила даже мыши. Есть несколько раненых среди простых солдат, но и среди них убит был только один. Из рыцарей только Реджинальд Крокус погиб по нелепой случайности. Это был бы полный отчет о потерях с обеих сторон, но, когда графу Першу предложили сдаться, этот гордый и глупый человек крикнул, что не отдаст свой меч англичанам, которые все предатели, даже их королю. Мы с Адамом были там и рассмеялись над этими словами, как и остальные, но один из наших почувствовал себя оскорбленным, видимо, он сам испытывал шатания в вере, и, прежде чем мы успели остановить этого идиота, пырнул Перша мечом в глаз. Удар достиг мозга, и Перш мгновенно умер. Жаль. Выкуп за него был бы богатый.
Должен сказать, однако, – продолжал Джеффри, – что мы захватили много пленных – более сотни рыцарей, так что потеря Перша не слишком нас расстроила. Собственно, именно поэтому, дорогая, я не пишу, что возвращаюсь домой. Пемброк сразу же оставил нас, чтобы поскорее сообщить добрую весть королю и легату Гуало. Моему отцу, Честеру и Феррарсу поручено заняться разделом добычи и пленников. Я бы не остался ради этого, но немножко опасаюсь за отца. Он, как и тот рыцарь, что набросился на Перила, слишком часто вспоминает, что когда-то повернулся спиной к своему брату и отказался служить ему. Это вызывает беспокойство у Честера и Феррарса, которые не видят, что это его чувство вины относится к прошлому, и боятся какого-либо его шага в будущем. Поэтому я сейчас снова стал его ногами, руками и языком. Однако…»
В это мгновение в комнату, где сидел Джеффри, вошел Адам, чтобы сообщить ему, что есть еще хорошие новости.
– Только что приехал человек и передал сообщение Пемброка о том, что рыцари, удерживавшие Маунтсорель, бежали. Мы пришли взять этот замок и сделали это, даже не подходя к нему. В общем Иэну приказано отправиться с шерифом Ноттингема и проследить, чтобы замок сровняли с землей, так что мне придется вести пленников Иэна в Роузлинд.
– Я отведу их, – предложил Джеффри, – если ты хочешь поскорее заняться своим делом в Бексхилле.
– Нет. Мне, так или иначе, нужно сопровождать своих собственных пленных в Кемп, так что это почти по дороге. Кроме того, думаю, ты сам не прочь поскорее вернуться домой к Джоанне. Она ведь должна родить в следующем месяце, не так ли?
Адам заметил, как потемнели глаза у Джеффри. При первых родах умирали примерно треть женщин.
– О, Господи, – извиняющимся голосом произнес Адам, – я не имел в виду, что тут есть о чем беспокоиться. Джоанна ведь, как мама: долго не могла зачать, но родит быстро и легко, вот увидишь.
– Надеюсь, ты прав! – Костяшки пальцев Джеффри побелели, так он сжал руки. – Честное слово, я предпочел бы еще раз пройти Бувин, даже зная, чем он закончится.
У Адама вдруг кольнуло под сердцем. Он не беспокоился о Джоанне, в чью силу и здоровье верил безгранично нерассуждающей верой младшего брата, но вдруг представил себя в схожей ситуации, а силе и здоровью Джиллиан он не очень-то доверял. Разве мать Джиллиан не умерла при родах? Он отогнал эту мысль. Никому не будет лучше, если в придачу к волнениям Джеффри он покажет и свой собственный страх.
– Ладно, – сказал он, – только не показывай, ради Бога, этого Джоанне. Я знаю, что маму доводило до бешенства, когда Иэн каждую минуту цеплялся к ней, спрашивая, как она себя чувствует, и, мельтеша перед ее глазами, хотя до срока было еще больше месяца.
Джеффри не смог удержаться от смеха. Он тоже помнил, как леди Элинор едва сдерживала гнев из-за страхов мужа. Ей нравилось, что он любил ее, но она предпочитала, чтобы выказывал он это как-нибудь иначе. Конечно, у леди Элинор это были шестые или седьмые роды, что совсем другое дело. Тем не менее, Адам прав. Будет лучше не пугать Джоанну и не выказывать страх за нее.
– Ты прав, – признал он, – но кто тебе рассказывал об этом?
– Я оказался дома, когда мама рожала маленькую Элинор, которая потом умерла. У моего господина случился тогда еще первый приступ болезни, и мне нечего было делать в его замке. И мама постоянно просила меня, чтобы я уговорил Иэна проехаться или позаниматься со мной. Я, конечно, пошутил, когда сказал, что он спрашивал каждую минуту, как она себя чувствует, – он не делал этого, но он наблюдал за ней. Это раздражало ее, но в то же время она сама хотела, чтобы он был рядом.
– Да, Джоанну никогда не радовали эти призывы на службу, но теперь ее просто бесит, когда я отправляюсь на войну.
– Это обычное дело для женщин. По крайней мере, – с усмешкой поправился Адам, – для тех, кто не надеется, что война оставит их вдовами. Кстати; это мне кое-что напомнило, – счастливо улыбающееся лицо Адама нахмурилось. – Я должен написать Джиллиан и сообщить ей, что все еще жив. Нет ли у тебя лишнего пергамента и пера?
Джеффри с серьезным видом, но с подрагивающими в улыбке губами вытащил из письменного прибора еще один большой лист пергамента и перо. Адам испустил стон, а затем повернулся к Джеффри с благодарной улыбкой.
– Ты ведь уже описал бой, правда?
Поскольку на столе перед Джеффри его аккуратным почерком были исписаны уже полтора листа, он не смог отречься от этого, хотя ему очень хотелось. Ему бы доставило истинное наслаждение посмотреть, как Адам будет описывать битву. Ему пришлось кивнуть.
– Хорошо. Пожалуйста, попроси Джоанну прочитать эту часть Джиллиан и не говори мне, что Джиллиан захочет увидеть это написанное моей рукой. Может, она и захочет, но женщину нельзя слишком баловать.
С этими словами Адам вытащил нож и отрезал от листа небольшой кусок, окунул перо в чернильницу и начал писать. Джеффри прикусил губу. Лицо Адама отражало такую муку, словно из его тела выдергивали стрелу с зазубренным наконечником. Джеффри не удержался и описал в своем письме борьбу шурина со своим злейшим врагом – пером. Затем, однако, доброта в Джеффри возобладала, и он попросил Джоанну не только прочитать Джиллиан выдержку, касающуюся описания сражения, но и уверить ее, что Адам не написал ей об этом сам вовсе не от недостатка любви или добрых намерений. За все это время Адам успел нацарапать две строчки.
«Любимая, мы захватили большую добычу. Я совершенно невредим, без единой царапины. Я должен отвести своих пленных и пленных Иэна в наши замки».
В этом месте Адам поднял глаза на Джеффри.
– Джеффри, ты не мог бы оказать мне услугу? Если вся эта возня с пленными затянется дольше, чем на несколько дней, у меня не хватит времени заехать в Хемел, чтобы забрать Джиллиан и успеть прибыть в Тарринг до приезда ее людей, которые вызваны на конец месяца. Не мог бы ты оторваться на два дня, скажем двадцать седьмого или двадцать восьмого, и проводить Джиллиан домой? Тогда, если я опоздаю, она встретит вассалов и все им объяснит.
– Конечно. В этом нет никакой услуги. Ты провожал мою жену куда дальше и в куда худших обстоятельствах.
Это была просто вежливость, хотя и искренняя, но Адам нахмурился.
– Насчет худших обстоятельств не зарекайся. Отсюда до южного побережья вся страна скоро будет трепетать перед бандами участников сегодняшней битвы, голодных, как волки. Многих рыцарей мы захватили, но ты сам знаешь, скольким простым солдатам удалось скрыться. Иначе я и не стал бы беспокоить тебя по этому поводу. Ее муж тоже мог быть… Боже правый!– Адам вскочил на ноги. – Возможно, де Серей среди наших пленников. Я должен выяснить.
27
Надежды Адама не сбылись, так как Осберт по-прежнему проживал в доме купца в городе Тарринге. Он не находил себе места от нетерпения, уже почти оставив всякую надежду на успех, и оставался на месте только потому, что ему негде было больше жить, а Людовик, как он думал, все еще оставался у Дувра. Но тут Осберт ошибался. События в Линкольне были катастрофой такого масштаба, что надежды Людовика на покорение Англии если и не погибли, то, во всяком случае были тяжело ранены. Фиц-Уолтер и де Квинси попали в плен. Огромное число английских мятежников, которым удалось избежать пленения, спешно дезертировали из армии Людовика и заперлись в своих замках в надежде, что о них забудут, и возмездие короля не настигнет их, либо бросились к Пемброку, Гуало или Питеру де Рошу с мольбой о мире и прощении.
У Людовика не оставалось ни малейшего шанса взять Дувр; более того, французы, осаждавшие крепость, сами оказались в более опасном положении, чем осажденные, рискуя быть атакованными королевской армией. Людовик бежал в Лондон, где страх населения, которое приветствовало его с самого начала, мощные стены и открытый путь к спасению по реке позволили ему в относительной безопасности начать переговоры о мире. Естественно, он ни разу не вспомнил об Осберте, который был лишь тончайшей спицей в уже сломанном и бесполезном колесе. И Тарринг, принадлежавший к партии короля Генриха, остался спокойным и не тревожился сообщениями или слухами об опасности.
Вечером двадцать седьмого мая Джиллиан в сопровождении Джеффри вернулась в Тарринг. Его несколько обеспокоило то, что в замке оставалось не более тридцати воинов, и он предложил либо оставить ей свой отряд, либо остаться самому до прибытия Адама. Она с благодарностью отказалась. В сложившихся обстоятельствах казалось невероятным, чтобы на Тарринг кто-нибудь напал. Кому было нападать? Тем более что в пяти милях находился сэр Ричард с отрядами, готовыми выйти в поход против Бексхилла. Даже если бы случилось невероятное, и какая-либо армия, предводительствуемая мятежным рыцарем, попыталась ограбить замок, сэр Ричард пришел бы на помощь в течение двух часов.
С другой стороны, Джеффри сам не мог чувствовать себя в безопасности без тех двадцати человек, которые сопровождали их. И оставить Джеффри возле себя Джиллиан не могла. Джоанна должна была вот-вот родить. Элинор раньше приезжала из Роузлинда побыть с дочерью, но, когда Джиллиан и Джеффри выехали из Хемела, ее еще не было. Джеффри старался скрывать свою тревогу, но видно было, что он очень беспокоился, оставляя жену одну. Хотя чем он мог помочь Джоанне, думала Джиллиан со скрытым удивлением. Но она знала, что Джоанне хотелось, чтобы он был рядом, и не стала бы задерживать его, даже если бы боялась осады Тарринга.
Джеффри не стал настаивать и покинул Тарринг с первыми лучами солнца утром двадцать восьмого. Через час или около того Джиллиан отправила гонца в город, чтобы сообщить торговцам, которым были заказаны специи и шелковые ткани для нее, что они могут прибыть со своими товарами в замок. Примерно в те же минуты, когда гонец выехал из замка, дом торговца, где жил Осберт, покинул другой гонец с приказом Людовика кастеляну Пивенси, чтобы его гарнизон двигался в сторону Тарринга. Осберт добавил, что это должно быть сделано как можно быстрее и уж во всяком случае, в ближайшие два дня, так как неизвестно, когда вернется Лемань со своим войском. В данный момент, писал он, в замке находилось не более пятидесяти мужчин, способных держать оружие.
Вообще-то Осберт был почти уверен, что Адам не приедет в Тарринг. В замке не оставалось людей, которых он захотел бы взять с собой в Бексхилл, и никаких запасов для войны. Чего же ему тогда приезжать? Осберту казалось невероятным, что мужчина может хотеть повидаться с какой-либо женщиной и ради этого свернуть с пути завоевания добычи. Но что будет, если Адам вернется после того, как Тарринг окажется в руках Осберта? Люди из Пивенси не смогут оставаться долго – они понадобятся в собственном замке. Пока торговец стряпал послание Джиллиан, что, дескать, он ждет судна, которое должно прибыть через день или два, и после этого сразу же доставит ей ее заказ, Осберт еще раз обдумывал свой план. Как ни крути, лучше будет убить Джиллиан, тогда земли наверняка станут его, и нельзя будет опасаться, что она сбежит или ее похитят у него.
Единственная проблема, с которой он мог встретиться, состояла в том, что командир отряда из Пивенси будет знать, что она во время захвата замка была еще жива. Некоторые люди с глупым предубеждением относятся к убийству женщины, и, кроме того, существует этот дурацкий закон насчет того, что нельзя унаследовать земли человека, которого ты убил. Осберт понимал, что ему понадобится какое-нибудь оправдание. Если бы он мог приказать Жану убить ее, а потом обвинить Жана в этом преступлении и казнить…
Нет. Осберт вздохнул и отбросил эту идею. Жан был слишком умен, чтобы попасться в такую ловушку. Кроме того, Жан понадобится ему, чтобы привести отряд из Пивенси к задним воротам. Очень немногие из окружения Осберта знали об их существовании. Ему придется расправляться с Джиллиан самому, и для этого не понадобится много времени. Как только стража будет отведена от задней двери и заменена человеком или людьми Осберта, он убьет Джиллиан еще до того, как воины из Пивенси войдут в замок. Однако он не сможет убить ее там, где их смогут увидеть слуги. Они всегда вставали на ее и этого безмозглого калеки сторону, а Осберт будет один и без оружия, хотя под плащом он спрячет меч. Слуги Невилля…
Имя человека, которого он убил, навело Осберта на мысль. У него уже было совершенно готовое оправдание и готовый способ. Разумеется, Джиллиан признается ему, что она убила Невилля, а потом покончит с собой, бросившись через то самое окно, через которое был выброшен ее муж. Он мог сказать, что воспоминание об убийстве пожирало ее изнутри, не давало покоя, и, когда она увидела своего второго мужа, ради которого убила первого, в том самом месте, где совершила преступление, это доконало ее. Ликуя, Осберт поздравил себя с прекрасной находкой. Все шло, как надо.
Среди сторонников Людовика не все оставались в неведении насчет происшедшего в Линкольне. За несколько дней до того, как гонец Осберта прибыл в замок Пивенси, кастелян этого замка умчался в Лондон посоветоваться со своим хозяином. Гонца Осберта поэтому тоже отправили в Лондон. Гонец подозревал, что послание, которое он вез, было срочным, но он любил своего хозяина не больше, чем все остальные слуги. Немного поколебавшись, он выбросил письмо в ближайшую канаву. Он отправится в Лондон, но только ради того, чтобы узнать, что произошло на самом деле. Если поражение действительно такое, как говорили в Пивенси, ему было бы лучше спрятаться в Лондоне, поступив на другую службу, или бежать подальше. Мысль о том, чтобы вернуться и предупредить Осберта, даже не пришла гонцу в голову. Осберт никогда ни жестом, ни словом, ни взглядом не показывал, что его заботит судьба слуги, так почему он должен заботиться об Осберте?
Слухи о поражении в Линкольне распространились широко и дошли не только до любителей поболтать из Пивенси. В Бексхилле сэр Годфри тоже узнал о неприятностях Людовика. Правда, ему сообщили об этом в весьма приукрашенной форме. «Не верьте сплетням о разгроме, – писал его корреспондент. – Северная часть страны не имеет реальной ценности, а южные графства принц продолжает удерживать крепко. Лондон тоже принадлежит ему, а пока он удерживает Лондон, его дело непобедимо». Эти слова не только не убедили сэра Годфри, но еще больше взволновали его. Он-то как раз совсем не был уверен, что конечная цель принца совпадает с его собственной.
Это письмо сэр Годфри получил двадцать четвертого мая. Двадцать пятого он отправил своего старшего сына и двух младших братьев попытаться выяснить все основательнее. К двадцать восьмому он уже знал истинные масштабы поражения Людовика, знал и о том, что почти каждый замок из тех, что не принадлежали французам, либо уже сдался Пемброку, либо вел с ним переговоры. Он-то собирался сопротивляться Адаму, рассчитывая на помощь из Пивенси и Гастингса. Теперь он понял, что не получит никакой помощи, если Адам все-таки придет к Бексхиллу. Однако, с другой стороны, если Адам придет и он сдастся, вполне возможно, что после отъезда Адама люди Людовика воспользуются этим, чтобы захватить Бексхилл. Вполне вероятно, что Адам вернется помочь ему, но, может быть, и нет. Он может подумать, что будет лучше предоставить людям Людовика выгнать его, а потом востребовать замок от имени Джиллиан, когда война закончится, и поставить туда своего кастеляна.
Единственное, что приходило в голову сэру Годфри, это отправиться к Адаму лично и сдаться ему. Пивенси и Гастингс ничего не узнают об этом, и если он будет принят хорошо, тут и делу конец. Он останется в Бексхилле. У Адама не было никаких существенных причин избавляться от него. Он, правда, не ответил на письмо Джиллиан, в котором та сообщала о своем унаследовании прав и напоминала, что он должен принести ей присягу. Но он и не отверг ее открыто. Он не платил ренту, но ведь он мог захватить деньги с собой и расплатиться сейчас. Если бы сэр Адам был постарше, сэр Годфри меньше сомневался бы в хорошем приеме. Человек помудрее понял бы, что, учитывая расположение его замка, он был вынужден стать на сторону Людовика. В конце концов, остальные вассалы Невилля так же поменяли свои политические привязанности, как и он. Даже сэр Ричард…
Тут сэр Годфри остановился. Спустя несколько минут, он уже диктовал священнику письмо, извещающее сэра Ричарда, что он собирается прибыть тридцатого мая в Тарринг, чтобы лично сдаться на милость Адама через посредничество леди Джиллиан. Он умолял сэра Ричарда поехать вместе с ним, чтобы замолвить за него словечко и объяснить, что это было бы лучшим решением проблем. Два брата и сын сэра Годфри останутся в Бексхилле, так что Адаму нет никакого смысла захватывать сэра Годфри в плен или убивать его.
Сэр Ричард получил это послание за завтраком двадцать девятого мая. Он оглядел зал замка Глинд и вздохнул. Сэр Эндрю до сих пор храпел в своей комнате. Он приехал в замок вчера с сотней людей, чтобы сопровождать сэра Ричарда и его сотню в Тарринг на следующий день. Сэр Ричард не сомневался, что сэр Эдмунд и сэр Филипп были уже в пути. Его сын был освобожден от этого призыва, поскольку слишком недавно вступил во владения Виком, чтобы покидать его, не подвергая опасности. В итоге получалось, что в Тарринге соберется четыреста воинов в придачу к тем, что приведет Адам, чтобы отправиться войной на сэра Годфри. А в это время сэр Годфри смиренно приезжает дать присягу. Чем не старая песня о короле, ведущем своих солдат в гору, а потом обратно вниз? Это же, сколько напрасно потрачено денег на наемников?!
И тут сэр Ричард внезапно улыбнулся. Что ж, Адам никогда не остается в убытке. Вероятно, он придумает, куда использовать эту силу. Льюис, например. Льюис оставался в руках французов и располагался в неприятной близости к Таррингу и Глинду. Кроме того, хозяин Льюиса почти наверняка в отъезде. И Льюис очень богат. Наверное, стоит попытаться подсказать Адаму насчет этого, пока он не придумает какое-нибудь не менее доходное предприятие для собранных солдат. Да и сэр Годфри захочет доказать свою верность. Он, без сомнения, тоже нанял людей для защиты замка. Возможно, сэр Годфри с радостью предоставит своих людей для благой цели – вроде того, чтобы очистить Льюис от французов.
Сэр Ричард с отменным аппетитом вернулся к завтраку. Они с сэром Эндрю завтра отправятся на юг, чтобы встретить сэра Годфри, как он просил, и тогда расскажет ему о своей идее.
В то же самое утро Осберт отправил своих людей наблюдать за дорогой, ведущей на восток от Тарринга. Как только они увидят приближение большого отряда, то должны вернуться и предупредить его, чтобы он мог отправиться в замок и открыть его ворота для своих союзников. В этот день он не ждал никого и провел его, с удовольствием размышляя, как расправится с Джиллиан, и примерял свой купеческий костюм, поправляя капюшон так и этак, чтобы он получше затенял лицо и скрывал его от любого слуги, который мог его узнать. Он не боялся, что его узнают солдаты, поскольку большинство из них были новенькими. Он еще немного повозился с капюшоном, но результатом остался, все-таки недоволен, и в итоге решил воспользоваться огромным тюком с тканями. Это было бы двойной защитой: он мог держать его так, чтобы его лицо было скрыто, и в то же время заявить, что эти ткани слишком дороги, чтобы оставить их в зале вместе с остальными товарами.
Осберт удивился, когда в тот же вечер его люди вернулись с известием, что на берегу Какмера разбил лагерь небольшой отряд. Было слишком рано для того, чтобы кастелян Пивенси мог отреагировать на его просьбу, да и людей было слишком мало. Хотя, подумал Осберт, он ведь сообщил им, что в Тарринге находились всего тридцать человек. Не было никакой причины разбивать лагерь на Какмере, так близко от Тарринга, если не в ожидании Жана, который должен был повести их. Если Лемань появится не вовремя, а у него так мало людей… Осберт содрогнулся. Как только Джиллиан умрет, он сможет перейти на сторону короля. За время своего пребывания в городе он обнаружил, что Адам слыл вовсе не чудовищем. Судя по тому, что ему довелось услышать, он был полным дураком, настолько снисходительным к людям, что они после разбирательств с ним уходили даже с некоторой выгодой. Он даже выдавал некоторым еду.
Осберт отмахнулся от мыслей о Лемане. Он был дураком, позволив трусам, спасшимся после битвы у Кемпа, запугать его. С таким мягкотелым простачком, как Лемань, договориться будет нетрудно. А пока все шло, как надо. Завтра Тарринг будет в его руках.
Вечером того же дня Адам прибыл в Кемп. Будь он один или только со своим личным отрядом, он сдал бы пленных сэру Роберту и направился прямо в Тарринг, чтобы провести ночь с Джиллиан. Однако он не мог сделать этого, потому что с ним было огромное число пехотинцев, которых он выбрал из солдат, захваченных в Линкольне. Выбрал он только солдат английского происхождения, которые находились на службе у мятежников. Эти простолюдины не имели никаких политических интересов и, потеряв надежду на дальнейшую работу у прежних хозяев, с радостью поступили на службу к Адаму.
Это были отличные бойцы, привыкшие к дисциплине, хотя вольности, которые им позволялись в последнее время, несколько пошатнули их моральные устои. Адам довел их из Линкольна до Роузлинда за три дня, строго запретив грабежи и насилие по дороге. Им было обещано, что едой и всем необходимым их обеспечат. В первый же вечер двое солдат были казнены за изнасилование женщины, а еще пятерых жестоко выпороли за кражу. Однако всем выдали превосходный обед, а затем Олберик и Катберт обошли лагерь и проследили, чтобы каждый из воинов получил одеяло и пару сапог.
На второй вечер было еще несколько наказаний, но менее жестоких, за меньшие проступки. Обед опять был сытным, и Адам лично прошел по лагерю в сопровождении лекаря, расспрашивая о ранениях, натертых ногах и о здоровье вообще, и проследил, чтобы люди получили необходимое лечение и уход. На третий вечер никаких суровых взысканий не потребовалось. Катберт, правда, имел серьезный разговор с одним из новичков и даже сбил его с ног за недовольную гримасу, но в целом солдат приструнить удалось. Адам распространил сообщение, что, если поведение и дальше будет хорошим, завтра им устроят пир и выпивку в Кемпе, его собственном замке. Эти люди прошли сто тридцать миль за четыре дня после унизительного поражения и заслужили отдых.
Горько негодуя на такую несогласованность и поклявшись себе, что Джиллиан пострадает за это, прежде чем умрет, Осберт встал перед рассветом тридцатого мая и оделся в свой наряд. Когда взошло солнце, купец и его помощники стояли уже у подъемного моста, прося разрешения войти в замок. Визит был необычайно ранний, но их без возражений впустили, поскольку торговец этот был хорошо известен в Тарринге. Никто особенно не приглядывался к тем, кто вошел вместе с ним. Поскольку товары его были весьма дорогие – ткани, редкие пряности и лекарства, он попросил позволения – и получил его – подняться в зал, чтобы разложить свои изделия.
В это время за стенами замка Жан в укромном месте слез с лошади и затаился. Он получил приказ сидеть на месте, пока не сменится стража, а затем скакать к людям, остановившимся на берегу Какмера, и отвести их в небольшой лесок неподалеку от замка. Двое помощников тем временем помогли торговцу занести наверх тюки. Один из помощников был настоящий, на случай, если кто-нибудь, например священник, спросит что-нибудь насчет товаров; другим был Осберт. Двое других помощников, оба люди Осберта, отвели лошадей в конюшню. Осберт, широко улыбаясь под прикрытием капюшона, распаковал один из тюков с тканями и направился к лестнице. Было еще достаточно рано, чтобы прислуга путалась под ногами. Одни еще только продирали глаза, другие одевались, третьи плелись во двор умываться, урвать на кухне что-нибудь из еды и получить кружку бодрящего эля. Никто не заметил Осберта, как он и предвидел, и это укрепило его веру в эффективность своего плана.
И дальше все шло замечательно. Одна служанка обратилась к Осберту с вопросом, когда он вошел в просторный верхний зал, И он пробормотал в ответ, что госпожа выразила желание посмотреть ткани в своей комнате. Тюк и капюшон хорошо закрывали его лицо, так что никто его не узнал. Никем не остановленный, посмеиваясь про себя, он вошел в спальню Джиллиан. Здесь удача снова улыбнулась ему. Кэтрин стояла прямо возле двери, спиной к нему, наклонившись, чтобы положить что-то в сундук; Джиллиан, только что закончившая одеваться, сидела у полированного металлического зеркала, завязывая платок, слишком занятая, чтобы заметить его.
Обрадованный чередой удач, Осберт опустил тюк, быстро закрыл дверь, вытащил меч и плоский стороной его так сильно ударил Кэтрин по голове, что та без чувств упала на пол. Это произошло случайно. Осберт намеревался убить ее, но он был так неловок в обращении с мечом, что оружие повернулось у него в руке, и лезвие не достигло цели.
– Не вздумай кричать, – прошептал он Джиллиан, которая вскочила на ноги, услышав стук упавшего тела. – Я ничего тебе не сделаю.
Джиллиан на мгновение застыла на месте, парализованная неожиданностью и страхом. Тарринг захвачен! В следующее мгновение она поняла, что это невозможно. Ее окно было открыто. Сквозь него она слышала обычный гул просыпающегося замка. К тому же Осберт был без доспехов и – глаза ее опустились на пол перед ним – принес тюк с одеждой. Осберт пробрался в замок хитростью. Тут человек, который был бы воплощением дьявола в глазах Джиллиан, не будь он таким презренным в своих пороках, начал приближаться к ней, и глаза ее расширились в ужасе.
С раскалывающимися с похмелья головами – результатом щедрости нового хозяина и исполнения его обещаний – воины Адама утром тридцатого мая собирались в дальнейший путь несколько дольше обычного. Солнце стояло уже высоко, когда они выстроились в колонны, готовые к маршу. Всех известили, что они будут идти по земле Адама, и если кто-нибудь тронет женщину без ее желания, он будет четвертован, а если кто-нибудь украдет что-либо, то потеряет обе руки. Самое лучшее – даже не ступать на траву по обочинам дороги без разрешения. В шутке Олберика не слышалось и тени смеха. Новички не были даже уверены, что это шутка, но зато они уже твердо знали, что хозяин свои обещания исполняет – как хорошие, так и плохие, – и предпочитали слушаться во всем.
Несмотря на желание поскорее встретиться с Джиллиан, Адам не подгонял их. У него самого в голове шумело после обмена впечатлениями обо всей этой нелепой битве с сэром Робертом и наиболее близкими по духу пленниками. Адам почувствовал необходимость облегчить их скорбь и унижение обильными порциями вина и, естественно, не мог позволить своим гостям пить без него.
Сэр Годфри и сэр Ричард встретились на берегу реки Какмер и имели возможность высказаться друг другу. И вдруг лагерь огласился криками. Вскочив на ноги, они услышали звуки недолгой погони и драки. Спустя несколько минут слегка помятого Жана бросили к ногам сэра Ричарда, а командир отряда заявил, что этот человек спрашивал кастеляна Пивенси. При этих словах сэр Ричард и сэр Эндрю выхватили мечи. Лицо сэра Годфри стало бледно-желтым. Командир отряда сэра Эндрю предупредил своих людей, продолжал Джон из Глинда, и люди сэра Годфри окружены.
– Но если это ловушка, чтобы люди из Пивенси знали, где найти нас, милорд, – продолжал Джон из Глинда, – то я сказал бы, что люди сэра Годфри не в курсе дела.
– И я тоже! – воскликнул сэр Годфри. – На мой взгляд, это вообще чепуха. Будто у людей Людовика сейчас нет других забот, кроме ваших двух сотен воинов.
Это были справедливые слова. Тем более, откуда сэр Годфри мог знать, что сэр Ричард приведет с собой более десяти-двенадцати воинов? И откуда он мог знать, что сэр Эндрю будет в Глинде? Для сэра Ричарда самого это было неожиданностью, хотя он и не слишком удивился, поскольку сэр Эндрю часто по пути в Тарринг останавливался в Глинде. Хотя сэр Ричард по-прежнему держал свой меч наголо, глаза его уже перебежали с лица сэра Годфри на Жана. Этот мерзавец уже оправился от неожиданности и тут же решил отдать своего хозяина на съедение в надежде сохранить свою собственную жизнь. Не мешкая ни секунды, он выложил весь план Осберта.
Сэр Ричард был не слишком склонен доверять рассказу Жана, но и отмахнуться от него не смел. Леди Джиллиан могла оказаться в опасности. Игнорировать такое предостережение, даже поступившее из столь ненадежного источника, было бы прямым нарушением данной ей присяги. Еще одним фактором, побудившим сэра Ричарда к действиям после рассказа Жана, было то, что стратегически выгоднее расположиться в самом Тарринге или близ него, даже если люди из Пивенси решили по непонятным причинам развязать войну с Адамом. Сэр Эдмунд и сэр Филипп тоже должны были в этот день прибыть в Тарринг, если уже не были там; то же должен был сделать и сам Адам. Взвесив все, сэр Ричард решил, что, даже если Тарринг был уже захвачен и Жан пытался заманить их в ловушку, его силы и те, что еще должны были прибыть, вполне способны захлопнуть в этой ловушке тех, кто ее расставил.
– Связать этого человека и не спускать с него глаз, – приказал сэр Ричард Джону из Глинда. – Прикажи воинам готовиться к немедленному маршу к Таррингу.
– Но если сэр Годфри – предатель… – тихо пробормотал сэр Эндрю.
– Я так не думаю, Эндрю, – успокоил его Ричард, – но лучше, конечно, понаблюдайте за ним. Сэр Годфри, – продолжал он, – я не то чтобы не верю вам, но вы понимаете, что мы должны учитывать все возможности. Я не прошу вас отдать свой меч, но вынужден просить вас приказать вашим людям сдать оружие. Меня вы знаете. Клянусь честью, что если вы в этом деле ни при чем, вы уедете с миром, как и все ваши люди, каков бы ни был итог вашей встречи с сэром Адамом.
Сэр Годфри был упрямцем, но не сумасшедшим и не идиотом. Если бы он отказался, сэру Ричарду не оставалось бы ничего другого, кроме как приказать своим людям разоружить отряд Годфри силой. Сам сэр Годфри оказался бы пленником, и все пропало бы. В гневе, кусая губы, он согласился. Его люди были разоружены, и им было велено ехать по нескольку человек между большими группами воинов сэра Ричарда и сэра Эндрю. Сэр Годфри ехал рядом с сэром Ричардом, а сэр Эндрю держался чуть сзади. Некоторое время они ехали молча, пока сэр Годфри не спросил, что намеревается предпринять сэр Ричард, если рассказанная Жаном история окажется правдой.
Сэр Ричард испытующе взглянул на него, так что сэр Годфри уже решил, что не получит ответа, но в это мгновение сэр Ричард заговорил:
– Думаю, что просто представлюсь у ворот. Я знаю командира, который остался там за старшего. Если он встретит меня и позволит моему отряду войти, я войду. Потом, если леди Джиллиан не встретит меня в зале, я поднимусь к ней – ведь нельзя исключать, что этот человек сказал правду и госпожа нуждается в помощи.
– Но что, если это какая-то западня? – взволнованно спросил сэр Годфри.
– Сэр Эндрю со своими людьми останется снаружи, чтобы предостеречь сэра Адама и не дать никому удрать, – бесстрастно ответил сэр Ричард.
– Вас могут ждать неприятности, – предупредил сэр Годфри.
Сэр Ричард улыбнулся ему.
– Конечно, я надеюсь прожить еще долго, но если этому не суждено случиться, не так уж важно. Если я погибну на службе у сэра Адама, он отомстит за меня и позаботится о моей жене и детях, причем, вероятно, получше, чем я сам мог бы о них позаботиться. Он такой человек.
Сэр Годфри подумал над этими словами несколько минут, а потом сказал:
– Что бы там в Тарринге ни случилось, клянусь, что не имею к этому никакого отношения, но мне хотелось бы въехать туда вместе с вами. Если хотите, я даже отдам вам свой меч и разоружусь. Дело в том, – сэр Годфри лукаво улыбнулся, – что у меня будет больше шансов спастись, угодив в западню, чем оставшись с сэром Эндрю. Объяснить ему…
– Хорошо, – рассмеялся сэр Ричард, – пойдем вместе. Держите свой меч и доспехи при себе. Если ловушку устроили вы, то ничего худшего вы уже мне не сделаете, а если не вы, то ваша помощь, несомненно, мне пригодится.
Они поднялись на небольшой холм, и сэр Ричард посмотрел вниз на город Тарринг.
– Город выглядит достаточно спокойно, – проговорил сэр Ричард, подав своим людям сигнал свернуть направо, огибая город и направляясь к возвышавшемуся над ним замку.
В это же время находившийся в двух милях к западу, Адам подозвал к себе Олберика. Свежий весенний воздух по дороге из Кемпа вдохнул в него свежие чувства, и его вдруг охватило нестерпимое желание увидеть Джиллиан. За минувший месяц он был вполне доволен обществом мужчин. Случались, конечно, минуты тоски, иногда он испытывал чувство неудовлетворенности, но все это переносилось легче, чем в прошлом. Отчасти это объяснялось тем, что дни Адама были до краев заполнены заботами и тяжелой физической работой, так что, добравшись до постели, он уже не в силах был чего-либо желать. Главным, однако, было его душевное спокойствие: он знал, что, когда вернется в Тарринг, Джиллиан будет там, так же страстно желающая его, как он ее. Недели совместной жизни в качестве мужа и жены, хотя их союз и не был официальным, очистили его от яда сомнений.
Ни любовь его, ни страсть к Джиллиан не уменьшились. Когда он думал о Джиллиан, ему хотелось быть только с ней, смеяться с ней, и кровь приливала к его чреслам. Однако теперь это чувство делало его счастливым. Он улыбался, даже проклиная обстоятельства, оторвавшие его от нее. Он удовлетворялся воспоминаниями о долгих жарких ночах любви и днях радости. Лихорадка, беспокойство и тоска оставили его душу, и Адам научился скучать по Джиллиан, так же как Иэн и Джеффри скучали по своим женам, со жгучим желанием, но и с уверенностью. Ненасытная жажда и угрызения совести, сопровождавшие размышления о том, как заполучить Джиллиан, остались позади.
Потом Адам понял, что приезд сэра Ричарда и остальных возвращает его к прежней ситуации. Нет, твердо решил он. Хватит – значит хватит. Именно в это мгновение он подозвал к себе Олберика и приказал ему вести пехоту к Таррингу. Он поедет вперед с Катбертом и еще несколькими всадниками. Он сейчас же решит все это дело с Джиллиан и заявит ее вассалам и кастелянам о своем намерении жениться на ней, как только ее брак с Осбертом будет аннулирован. Как только будет составлен формальный контракт, и они окажутся официально помолвленными, скрывать свои отношения им больше не придется. Хоть церковь и настаивает, что такая помолвка – еще не брак, люди Джиллиан не будут столь строгими.
Незадолго до этого, связав Кэтрин по приказанию Осберта, Джиллиан поднялась с колен. Операция заняла много времени, и Осберту потребовалось не менее десяти минут, чтобы заставить ее приступить к делу. Сначала Джиллиан просто ошеломленно смотрела на своего мужа, ее губы слегка подрагивали, рука вцепилась в распятие, висевшее у нее на шее. Осберт разговаривал с ней мягко, еще и еще раз уверяя ее в своей доброй воле. Он опасался, что ее страх усилится, и она начнет визжать в истерике, невзирая на угрозу его обнаженного меча. Ее крик был бы опасен для него. Звук разнесется через открытые окна и привлечет внимание слуг, даже если он достаточно быстро заткнет ей рот.
Для осуществления целей Осберта обнаженный меч был лишь пустой угрозой. Он не мог причинить никакого вреда Джиллиан, пока она не разберется со стражей у задних ворот. Он не должен был довести ее и до обморока из страха, что она не успеет прийти в себя, когда настанет время послужить ему. Поэтому Осберт вынужден был убеждать ее, что не желает ей зла. Время пока позволяло поговорить с ней спокойно – пока Жан доберется до лагеря людей из Пивенси, да пока они дойдут до Тарринга…
Наконец, рука Джиллиан оторвалась от распятия. Осберт воспринял это как знак того, что ее страх сменился покорностью. Он приказал ей оттащить Кэтрин от двери и связать ее. Джиллиан в ответ только посмотрела на него. Осберт опять начал уговаривать ее, но безуспешно.
– Мне придется ее убить, если ты не свяжешь ее, – сказал, в конце концов Осберт.
Он, так или иначе, собирался убить Кэтрин, но не хотел делать этого раньше времени, чтобы вид крови не довел Джиллиан до истерики. Медленно, очень медленно, словно одурманенная или контуженная, Джиллиан сделала, как было велено, завязав одним куском вуали рот Кэтрин, другим, связав ее руки, третьим – ноги. Осберт наблюдал за ней, но никаких погрешностей в ее действиях не заметил. Он не догадался, что материал был таким мягким, таким нежным и был так толсто накручен вокруг запястий и лодыжек Кэтрин, что если женщина посильнее напряжется, то узлы соскользнут, и руки и ноги ее высвободятся. Осберт отметил только, что Джиллиан после первого ошеломленного взгляда больше не смотрела на него. Он был доволен этим. Это подкрепляло его уверенность, что Джиллиан по-прежнему запугана.
Осберт так же ошибался в этом своем предположении, как и в том, что Кэтрин связана, как следует. Внешне Джиллиан не изменилась, но он не осознавал, что под старой оболочкой жила уже совершенно другая женщина. Отнюдь не страх заставил Джиллиан ухватиться за распятие и прошептать молитву, но радость. Бог послал ее злейшего врага прямо ей в руки, и она от всей души возблагодарила Его. Ее замедленная реакция была результатом отнюдь не паралича, а размышлений. Чего Осберт надеялся добиться в замке, полном людей, которые, Джиллиан не сомневалась в этом, грудью встанут на ее защиту?
Джиллиан не пришлось долго гадать. Осберт сам рассказал ей об этом. Зная, как долго ему придется ждать прибытия отряда из Пивенси, он не мог удержаться, чтобы не похвастаться своим умом перед Джиллиан. Сначала она стояла совершенно неподвижно, опустив взгляд на распростертую у ее ног служанку. К середине рассказа она закрыла глаза и закусила губу. Время от времени по телу ее пробегали мурашки. Осберт все больше хорохорился, видя, что она признала неотвратимость его победы.
На самом же деле Джиллиан едва сдерживала смех. Она даже не знала, что забавнее – то, что Осберт не знал о разгроме в Линкольне и, стало быть, о том, что никто из Пивенси не придет к нему на помощь, или что, если даже кто-нибудь придет, в этот самый день в Тарринге должны были собраться ее вассалы с большими силами. Если люди, которых видели разведчики Осберта, были не просто французским отрядом, который спасается бегством, то они окажутся в тисках между Таррингом и вассалами Джиллиан.
Джиллиан рассмеялась бы Осберту в лицо, но она не хотела возбуждать в нем подозрений. Бог ниспослал его ей в руки, но она еще не знала, как убить его, и не хотела терять свое преимущество. Она понимала, что его самоуверенность и вера в ее покорность были грозным оружием в ее руках.
К несчастью, именно в этот момент Осберт решил, что Джиллиан настала пора сыграть свою роль и отвлечь стражу от задних ворот в конюшню, где люди Осберта нападут на них из засады и завладеют их доспехами. Он объявил об этом с таким ледяным спокойствием и уверенностью, что Джиллиан от удивления потеряла контроль над собой. Она залилась злобным смехом и произнесла:
– Ты осел! Длинноухий осел!
Не будь Осберт именно тем, кем назвала его Джиллиан, эта ошибка дорого стоила бы ей. Он стоял в эту секунду достаточно близко к ней, чтобы схватить ее за горло, и она жестоко пострадала бы за свою несдержанность. На женщине есть достаточно мест, которые можно повредить, а под одеждой видно не будет. Однако Осберт был не меньше удивлен реакцией Джиллиан, чем она его глупостью, и она вовремя успела понять свою оплошность и среагировать. Прежде чем значение ее слов пробилось в череп Осберта, Джиллиан перескочила через кровать и встала по другую ее сторону, скрытая от Осберта занавесками.
Осберт испустил вопль ярости и бросился за ней вокруг кровати. В гневе он, позабыв о своих интересах, вполне мог воспользоваться мечом. Но Джиллиан знала, как воздействует на Осберта раздражение. В прошлом он часто бил кулаками и ногами, когда отец или брат отказывали ему в чем-нибудь. Достигнув временного укрытия, Джиллиан, не теряя времени понапрасну, огляделась в поисках чего-нибудь, что могло бы защитить ее. Нож ее лежал в сундуке за спиной Осберта, что было и к лучшему, поскольку Джиллиан инстинктивно ухватилась бы за него, а нож едва ли был надежной защитой против меча.
Теперь, когда ее привычное оружие оказалось вне досягаемости, Джиллиан заставила себя соображать. Ей нужно было что-нибудь длинное и крепкое, чтобы удерживать Осберта на расстоянии. Наконец, обругав себя еще большей ослицей, чем Осберт, она схватила подсвечник, стоявший у кровати. Подсвечник был выше самой Джиллиан, сделан из кованых железных полос и довольно прочен. Он имел также длинный острый наконечник, на который насаживалась свечка. Джиллиан сорвала свечку и швырнула ее Осберту в лицо, когда он обошел вокруг кровати. Тут же обнаружился и один недостаток этого оружия – подсвечник был слишком тяжелым. Она могла наклонить его и держать Осберта на почтительном расстоянии, она могла даже приподнять его и ткнуть немного вперед, но он слишком громоздок и неудобен, чтобы удерживать его в руках долгое время или размахивать им, отбивая удары меча.
Для человека даже не слишком большого мужества и сноровки этот подсвечник едва ли стал бы препятствием. Если бы он хотел оставить Джиллиан в живых, ему достаточно было бы просто вложить меч в ножны и подождать, пока подсвечник сам выпадет из рук Джиллиан, а если бы ее смерть была его целью, он просто ухватил бы подсвечник левой рукой, а правой нанес удар. Однако по сравнению с Осбертом даже кролик показался бы львом. К тому же его мозг продолжал торжествовать по случаю исполнения его давней мечты. Он с таким трудом столько месяцев добивался своего. Нельзя же все испортить в последнюю минуту. И, самое главное, он не верил, что Джиллиан была способна оказать сопротивление. Джиллиан так разозлилась на саму себя, что, почувствовав в руках первое средство самообороны, от досады закричала. Как она могла быть такой дурой?! Почему она просто не согласилась для видимости на его предложение? Как только они показались бы во дворе, стражники схватили бы Осберта. Он же не мог выйти из ее комнаты, держа в руках обнаженный меч. Даже если бы он приставил к ней нож, ей, скорее всего удалось бы просто сбежать без проблем. Никакой торговец не осмелился бы прикоснуться к хозяйке имения. Любой слуга в ярости набросился бы на Осберта. Джиллиан не подумала об этом потому, что с самого начала не хотела, чтобы Осберт попал в руки к воинам. Она хотела убить его сама!
Осберт зашипел на нее, обливая потоком грязных слов. Теперь он уже перешел к угрозам. Глаза Джиллиан дико метались, выискивая оружие получше. Она ничего не нашла, но сквозь щелку в занавесках заметила, что дверь в ее комнату приотворилась. Слишком поздно! Кто-то идет. Ее спасут, но Осберт окажется пленником. Адам вызвал бы его на поединок, но Джиллиан знала, что Осберт ни за что не согласится сражаться, а просто так убивать его Адам, наверное, не станет. Если бы только она могла доказать, что Осберт убийца. Его бы отдали под суд и казнили за это, но доказательств у нее не было.
– Убийца! – в отчаянии заорала Джиллиан, когда дверь открылась. – Ты думаешь, что можешь стоять у окна, из которого ты выбросил несчастного Гилберта, а потом велеть мне слушаться тебя?! Да я бы скорее умерла!
– Несчастный Гилберт! – осклабился Осберт, не сводивший глаз с Джиллиан и потому не заметивший, как открылась дверь и на пороге остановились в изумлении два человека. – Что из того, что я выбросил его из окна? Он и так был уже трупом. Ты не можешь называть убийцей того, кто просто выбросил из окна мертвое тело.
– Неправда! – воскликнула Джиллиан. – Ему становилось лучше!
– Если тебя это так волновало, – мерзко осклабился он, – то почему же ты не выдала меня?
Джиллиан не слышала со стороны дверей никакого звука и не осмеливалась повернуть туда голову. Она предположила, что дверь открыла служанка и, увидев связанную Кэтрин или Осберта с мечом в руке, побежала звать на помощь. Ее, правда, удивило, что женщина не завизжала, но она была признательна ей за это, поскольку это давало ей последний шанс покончить с Осбертом.
– Потому что я хочу убить тебя сама! – закричала Джиллиан и, крепко ухватив подсвечник, сделала внезапный выпад.
Она вонзила острие Осберту в грудь, да еще оттолкнула его назад на пару шагов. Зная его трусость, Джиллиан надеялась, что от неожиданности и страха он выронит меч. Вместо этого, однако, он яростно взмахнул им. Он не задел Джиллиан, но она, уворачиваясь, выронила тяжелый подсвечник и упала на колени. Двойной рев ярости раздался со стороны дверей, за которым последовал визг ужаса со стороны Осберта, и второй его удар также не достиг цели. Джиллиан в отчаянии вскочила на ноги и снова схватила подсвечник. Этим движением она помешала Осберту упасть на четвереньки и попытаться укрыться под кроватью. Он испустил еще один полный ужаса крик и опустил свой меч. Но было уже слишком поздно. Сэр Ричард и сэр Годфри уже приближались, и в намерениях их сомневаться было невозможно. Джиллиан сделала еще один отчаянный выпад, и Осберт, истерически визжа, отступил к открытому окну, зацепился за подоконник и вывалился наружу.
Джиллиан, сэр Ричард и сэр Годфри стояли, смотря друг на друга и часто и тяжело дыша. Прежде чем кто-либо из них успел произнести хоть слово, со двора донесся знакомый рев.
– Адам! – вскрикнула Джиллиан и, протиснувшись мимо обоих мужчин, бросилась вниз по лестнице.
Поскольку Адам тоже целеустремленно спешил наверх, они встретились в зале. Сэр Ричард и сэр Годфри, поспешившие вслед за Джиллиан, стали свидетелями интереснейшего зрелища, как сюзерен прижимает к груди свою подданную, покрывая ее лицо поцелуями и между делом бессвязно спрашивая, что произошло и цела ли она, и, целуя, не давал ей времени ответить. Точно так же, урывками, Джиллиан пыталась рассказать ему об Осберте. Он не совсем улавливал, что она говорила, поскольку едва одно слово успевало слететь с ее уст, он прижимался к ним губами, и Джиллиан не прилагала усилий как-либо изменить ситуацию. По ее мнению, целовать Адама было куда важнее, чем объяснять ему, что случилось с Осбертом.
В конце концов, однако, Джиллиан произнесла имя Осберта.
– Осберт?! – взревел Адам. – Так это был де Серей?
Когда Адам въехал во внутренний двор, он увидел, как из окна спальни Джиллиан выпал человек. Он благоразумно не стал мешкать и выяснять, кто это был, а сразу бросился наверх, проверить, не угрожает ли что-нибудь Джиллиан. Мертвец, кто бы он ни был, уже никуда не денется.
– Он проник сюда, переодевшись торговцем, – проговорила Джиллиан.
– Он чуть не убил леди Джиллиан, – пояснил сэр Ричард.
– Он признался в убийстве Невилля, – прорычал сэр Годфри.
Взгляд Адама метнулся с одного на другого и остановился на сэре Годфри.
– А вы кто такой? – спросил он.
– Это сэр Годфри, он приехал дать клятву леди Джиллиан, – начал сэр Ричард. – Он…
– Приехал дать клятву?! – заорал Адам. – Сейчас? После того, как я…
– Сэр Годфри отныне – желанный гость в моем доме, – громко и четко произнесла Джиллиан.
Лицо Адама побагровело. Сэр Годфри стиснул зубы, но к мечу, который уже вложил в ножны, не потянулся. Он бы все равно не успел. Если бы сэр Ричард мог поговорить с сэром Адамом в спокойной обстановке, возможно, сэр Адам вник бы в положение Годфри. Посреди же суматохи такому молодому человеку было простительно рубить с плеча.
Джиллиан напряглась. На этот раз она зашла слишком далеко. Адам наверняка побьет ее. Впрочем, это ее нисколько не волновало. Пускай. Убить ее до смерти сэр Ричард ему не позволит, и Адам об этом потом сам пожалеет. Когда он увидит синяки на ее теле, он проникнется жалостью и примет сэра Годфри. По меньшей мере, это предохранит его от сражения.
– Он мой вассал, – упрямо добавила Джиллиан, тяжело дыша, но, сохраняя голос ровным, – а я предпочитаю не разорять войной земли моих вассалов, если они готовы принести мне присягу и быть верными.
– Ну, конечно же, нет! – снова заревел Адам. – Я же не идиот! Но тогда какого черта мне делать с почти тысячной армией?..
Сэр Ричард единственный в этой компании сохранял полное спокойствие. Он уже был знаком с быстрыми вспышками гнева Адама, да и Джиллиан больше ничем не могла удивить его. Окончательно опрокинуло его прежние представления о женщинах зрелище того, как его нежная и хрупкая госпожа набросилась с подсвечником на де Серей. И гнев Адама был ему тоже понятен. Если бы он сам призвал своих вассалов и потратил деньги на наемников, он злился бы точно так же. К счастью, он уже размышлял над этой проблемой.
– Льюис, – внятно произнес сэр Ричард.
Наступила внезапная тишина. Адам недоуменно взглянул на сэра Ричарда, и затем блаженная улыбка озарила его лицо, цвет которого быстро вернулся к нормальному. Если бы у Джиллиан, прекрасно понявшей, что так переменило настроение Адама от ярости к счастью, оказался под рукой подсвечник, то она с такой же радостью вытолкнула бы в окно вслед за Осбертом и сэра Ричарда. Однако она, как и предсказывала Элинор, понемногу становилась тверже духом. Она не стала меньше бояться, что с Адамом может что-нибудь случиться, она просто уже переставала бояться, что может потерять Адама. Поэтому она ничем не выказала своего страха. Сэр Годфри тоже наблюдал за Адамом, разрываясь между беспокойством и надеждой. Если он правильно понял, что сказал молодой господин, он в безопасности. Это тут же подтвердилось.
– Льюис, – повторил Адам. – Ах, да, Льюис. В самом деле, вы желанный гость для меня, сэр Годфри. Полагаю, вы не возражаете против того, чтобы сослужить свою службу прямо сейчас, участвуя в захвате Льюиса?
– Конечно, нет, сэр Адам, – поспешил ответить сэр Годфри. Льюис находился достаточно далеко от Гастингса и Пивенси. Никто не узнает, что он участвовал в нападении на него. С искренней радостью он принялся рассказывать Адаму, как много людей он мог предоставить.
– Прошу прощения, господа, – ледяным тоном вмешалась Джиллиан, – но я должна присмотреть за одним небольшим дельцем по хозяйству. Кто-то должен убрать останки моего последнего мужа. Мы же, наверное, не можем разбрасывать по двору трупы. Теперь я вдова и должна следить за своей репутацией.
Снова наступило молчание. Сэр Годфри выглядел изумленным. Сэр Ричард неодобрительно нахмурился, услышав от Джиллиан такие легкомысленные слова. В глазах Адама снова закипел гнев.
– Репутация? – рявкнул он. – Что ты имеешь в виду?
Джиллиан не имела в виду ничего особенного. Ее просто рассердило, что трое мужчин слишком увлеклись чем-то, что было ненавистно ей, видимо совершенно выбросив из головы событие, имевшее для нее такое важное значение. Она не ответила на риторический вопрос Адама, и тот с жаром продолжал:
– Ведь это ты не хотела слушать об аннулировании брака, чтобы мы могли пожениться. Я клялся много раз, что мне не нужны твои земли, и я не хочу отнимать у тебя власть, но ты не доверяла мне. Я больше этого не вынесу! Я хочу, чтобы ты стала моей женой, а не любовницей. Я не хочу прокрадываться к твоей постели, как трусливый пес. Ты можешь предложить любые условия насчет своих земель, но прежде, чем я покину этот замок, ты станешь моей женой – хочешь ты того или нет.
Стоит ли говорить, что Адам был несправедлив, хотя и неумышленно? Он никогда не упоминал об аннулировании или о браке с Джиллиан. Но он так часто спорил об этом деле с самим собой, навязывая себе ответы, которые, как он думал, дала бы ему Джиллиан, что был совершенно уверен, что она уже неоднократно ему отказывала. Джиллиан, однако, не имела ни малейшего намерения возражать против подобной несправедливости. Ей был предложен рай, и ее не так уж волновало, на какой тарелочке его подали.
– О, дорогой мой, дорогой мой господин, – тихо произнесла она. – Вас, наверное, ввела в заблуждение какая-нибудь моя глупость или недопонимание. Я с радостью выйду за вас, прямо здесь и сейчас, без какого-либо контракта вообще. И мои вассалы будут свидетелями.
– Правда, Джиллиан? Ты говоришь серьезно?
– Пусть позовут отца Поля, и он может немедленно поженить нас, – ответила Джиллиан.
Хотя это едва ли можно было назвать нормальной процедурой, сэр Годфри и сэр Ричард попридержали языки. Сэр Годфри не слишком боялся бы сеньора-женщины, но не стал ничего говорить, опасаясь испортить только что наладившиеся отношения с Адамом. Сэр Ричард не сомневался, что Джиллиан будет в безопасности в руках Адама, и, кроме того, он был убежден, что она способна позаботиться о себе сама. Адам на мгновение заколебался. У него при себе был контракт, в точности переписанный с контракта его матери, лишь имена и названия земель были изменены. Адам собирался предложить его в качестве приманки, поскольку он надежно охранял права женщины. Затем Адам подозвал слугу и приказал ему немедленно привести священника в часовню. Пусть Джиллиан верит, что она отдала все ради любви. Это навечно останется сладким воспоминанием в его сердце, а потом он покажет ей контракт, и она поймет, что ничего не потеряла.
Так Джиллиан вышла замуж в третий раз, без малейшей подготовки или церемонии. На этот раз, впрочем, это ее не беспокоило. Она согласилась бы быть голой и вымазанной в грязи, лишь бы Адам держал ее руку и отвечал «да». Однако она не была плохо одета. В ожидании приезда Адама и своих вассалов она надела элегантное платье. Кроме того, она получила свадебный подарок – впервые. Пока отец Поль готовился, Адам отправил слугу, и тот принес от Олберика какую-то коробочку. Адам открыл ее после того, как поцеловал свою новоиспеченную жену. Джиллиан ахнула. Рубины и алмазы засверкали на ее шее, украсили ее платок, пальцы и руки. В ладони у нее оказался контракт.
– Это экземпляр на французском, любовь моя. Прочитай его, и ты увидишь, что ничего не потеряла. Ты только приобрела себе страстного раба, который будет служить тебе вечно.
– Я не хочу этого, – прошептала в ответ Джиллиан, отталкивая свитки. – Мне не нужно это. Господин мой, как ты мог подумать, что я когда-либо не доверяла тебе?
Это были самые сладкие слова, но Адам твердо просил ее взять контракт и подписать.
– Он не нужен тебе, чтобы защищаться от меня, но он защитит наших детей – второго сына или дочерей. Подпиши, любимая. Я верю, что ты всегда доверяла мне. Это была моя вина.
Контракт был подписан и засвидетельствован сэром Годфри и сэром Ричардом. Позднее его подписали также сэр Эдмунд и сэр Филипп. Кроме того, Адам собирался отдать его на подпись графу Пемброку и епископу Винчестерскому. Он снова жадно поцеловал свою жену. Он не видел ее целый месяц. Джиллиан также жаждала его, но ей не хотелось сейчас уединиться с ним ради поспешных ласк, подгоняемых осознанием того, что ее люди нетерпеливо ждут их внизу, чтобы вернуться к более важным делам. Только не сегодня. Не в ее свадебный день. Они прождали месяц и могут подождать еще несколько часов до наступления ночи, когда у них будет время для любви, нежных слов и неторопливых ласк. Поэтому, когда Адам повернулся, намереваясь повести ее вверх по лестнице, Джиллиан отпустила руку.
– Куда ты идешь? – резко спросил он, когда она сделала реверанс, отступая назад. – Сэр Ричард присмотрит, чтобы де Серей убрали.
Джиллиан лукаво рассмеялась.
– Я буду признательна ему за это. Даже мертвый, Осберт вызывает во мне дрожь. Однако как замужняя женщина я должна поддержать свою репутацию хозяйки дома.
– Что? – воскликнул Адам, а потом тоже рассмеялся. – Нет! Только не говори мне, что ты не отказалась от своих привычек. Ты ведь не хочешь сказать, что снова думаешь об обеде?
– Ну да, именно так, милорд, – мягко ответила Джиллиан. – Я должна присмотреть за обедом. На мою свадьбу должен быть приготовлен настоящий пир.
|
|