Вадим проснулся среди ночи и в темноте не мог сообразить, где находится. Он лежал на чем-то жестком, укрытый одеялом, но холод проникал сквозь одежду, словно прикосновение, и с левой стороны ощущался сильнее. Мальчик протянул руку в темноту, наткнулся на сырое полотно брезента и сразу все вспомнил.

    Он и отец приехали на охоту. Они здесь никогда раньше не были и выбрали это место по карте еще зимой, когда отец жил с ними. Долгие вечера они проводили вдвоем, обсуждая будущую поездку. Наверное поэтому последняя зима показалась мальчику значительней всех предыдущих. Он начал считать себя взрослым; ему исполнилось тринадцать лет.

    Они долго обсуждали, куда поедут, и еще дольше Вадим ждал тот день, когда с упакованными вещами прибыли на речной вокзал. В ожидании теплохода они остановились у парапета высокой набережной и смотрели, как река лижет серую гранитную стену внизу и плещет на нее волной. В тени под набережной вода была почти черная и поверхность ее бурлила, как в омуте, от восходящего из глубины подводного течения. У самой воды скользили чайки, залетая в тень, и сверху были видны их сизые спины .

    Вдоль набережной, сминая кранцы из автомобильных шин, подходил к причалу теплоход на подводных крыльях. Это была "ракета" – узкая и длинная как сигара, которая на малом ходу сидела низко в воде, и ее подводные крылья, подобно плавникам огромной рыбы, белели под днищем, уходя наклонно в глубину.

    Причал находился на нижней террасе набережной, куда вели каменные ступени. Спустившись по ним, Вадим увидел теплоход совсем близко. Сквозь бортовые окна просматривался пассажирский салон с двумя рядами кресел вдоль бортов. Вадим выбрал места с лучшим обзором в первом ряду и притих у окна, робея при виде плещущей у стекла волны.

    Пока мальчик поглядывал в окно, Виктор разместил вещи в салоне и сел рядом с сыном. Они сидели молча, как будто ничего не произошло. Но теплоход стоял долго и, насмотревшись на вид из окна, сын обернулся и задал мучивший его вопрос:
    – Папа, почему ты ушел от нас?
    – От тебя я не уходил. Я ушел от мамы.
    – Почему?
    – Тебе рано спрашивать, ты не поймешь.
    – Пойму, только ты скажи правду.
    – Это не скажешь так сразу.
    – Так ты подумай. Я пока посмотрю в окно.
    Он не сомневался, что ответ должен быть прост. В тринадцать лет все кажется просто, и жизнь представляется увеселительной прогулкой по парку отдыха, с павильонами развлекательных аттракционов, с площадками для игр, которых не разглядеть издали, – они как приятные сюрпризы открываются лишь по мере того, как длится прогулка.
    – Ты уже подумал?
    – Мне трудно объяснить,– ответил Виктор.– Есть вещи, которых тебе не понять.
    – Но ты же знаешь. Скажи, как есть.
    – Так захотела мама.
    – Неправда!
    Мальчик строго и резко взглянул на отца.– Неправда,– повторил он.– Мама жалеет, что тебя с нами нет. Она сама говорила.
    – Вот видишь, я знал, что ты не поймешь.
    – Потому что ты сказал неправду,– убежденно заявил Вадим.
    – Я сказал, как есть.
    – Тогда почему мама жалеет?
    – Так устроены женщины. Они постоянно чувствуют себя обделенными жизнью, будто им что-то не додали. Им вечно хочется чего-то еще.
    – А мама?
    – Твоя мама тоже захотела. Пока она была со мной, ее терзала мысль, что ей должно быть предложено больше, чем есть. Она не знала, что станет хуже.
    – А ты знал?
    – Догадывался.
    – Ты бы ей объяснил.
    – Я пробовал, но она не стала слушать.
    – Почему?
    – Все очень сложно объяснить,– ответил Виктор.– Лучше прекратим этот разговор. Мы едем на охоту, так давай говорить об охоте, о том, как будем жить на берегу.
    – Об этом поговорим после. Сперва объясни, почему мама тебя не послушалась. Я хочу знать, кто из вас прав.
    – У каждого из нас своя правда.
    – Так не бывает, правда одна,– категорично возразил мальчик.– Если ты ее знал, так почему мама тебе не поверила?– Его снедало чувство неопределенности. Он хотел разобраться во всем раз и навсегда.– Так кто же из вас прав?
    – Все зависит от того, с какой стороны смотреть на вещи.– Виктор попытался объяснить сыну сложные понятия простыми словами: – Взгляды на жизнь разнообразны, они как земной шар, который не увидишь со всех сторон одновременно. Поэтому для наглядности землю изображают в виде двух полушарий. Так и в жизни – у каждого свое полушарие: мужчины видят мир с одной стороны, женщины – с другой. Их взгляды на жизнь не совпадают, а лишь дополняют друг друга.
    – Что значит взгляды на жизнь?
    Виктор задумался. Он оказался в затруднительном положении, начав этот разговор, и теперь, кажется, окончательно зашел в тупик. Но сын ждал ответ, и он сказал:
    – Представь себе, что твой левый глаз видит то, что видят женщины, а правый – то, что видят мужчины.
    – Представил,– сообщил мальчик и закрыл левый глаз.
    – Два взгляда, как два мировоззрения – мужчин и женщин, глядящих вместе, но каждый сам по себе. Они видят много общего, пока смотрят в одном направлении, но стоит посмотреть в сторону – и взгляды разойдутся, поскольку каждый в отдельности видит мир по-своему. И его правоту не оспорить и не доказать, как правому глазу не убедить левый, что с его стороны мир выглядит иначе.
    Вадим смотрел на отца, закрывая то один, то второй глаз. От усилий его лоб морщился.
    – Значит, каждый видит все по-своему и поэтому делает что хочет?
    – Не каждый,– ответил Виктор.– Поступать как вздумается – большая роскошь в жизни. Ею пользуются только дети, и женщины иногда. Мужчина должен делать не то, что хочется, а что необходимо. Конечно, если он не из числа несостоявшихся мужчин, которым недостает такой малости – как мужества. Но тебе еще не время задумываться над этим. Пока что поверь на слово. И помни: когда ничего нельзя изменить, радуйся тому, что есть.
    – Чему же радоваться?
    – Хотя бы тому, что мы едем на охоту. Этой поездки могло и не быть.
    Мальчик, насупившись, молчал.
    – Есть правило,– продолжал отец,– если что-то не дается сразу, бери частями. Так вернее.
    – Но я так не хочу!
    – Я тоже не хотел. Но пришлось. И тебе придется научиться делать не только то, что хочется. Ты же должен стать настоящим мужчиной.
    Чуть погодя мальчик спросил:
    – Ты снова женишься?
    – Не знаю,– ответил отец.– Я еще не думал об этом.
    – Мама сказала, что с нее хватит. Я думаю, она больше не женится.
    Виктор улыбнулся, но только сказал:
    – Женщинам так же просто сказать сегодня – нет, как завтра – да. И, судя по их поведению, женщины – это дети большого роста.
    – Наверное,– обиженным тоном ответил мальчик.– Но когда я вырасту, я не уйду от своей жены.
    Он отвернулся и долго смотрел в окно. Теплоход уже отошел от причала и набрал скорость. Плоскости подводных крыльев подняли судно над водой, и оно скользило по поверхности реки, дробя легкую речную волну. В полупустом пассажирском салоне стоял несмолкаемый шум рассекаемых волн и ощущалось содрогание корпуса. Берега реки вместе с зелеными деревьями мчались мимо окна за корму теплохода, а под окном вода проносилась стремительно, кружа голову.
    В шлюзе они вышли на тентовую палубу. К тому времени мальчик уже забыл свои обиды, все ушло в прошлое, и новые впечатления волновали его. Он смотрел вверх из глубокой камеры шлюза на высоченные бетонные стены, поражаясь грандиозности сооружения. Когда начали закрываться огромные нижние ворота – такие же двустворчатые как дома в спальне, – он был потрясен их колоссальными размерами.
    Нижние ворота шлюза вошли в замок и вода в шлюзовой камере начала прибывать, словно открыли невидимый водопроводный кран. "Ракета" начала подниматься вместе с уровнем воды, держась на плаву как мыльница в наполняемой ванной.
    – Папа, откуда бежит вода?
    – Сверху.
    Вадим посмотрел вверх на бетонные стены. Из щелей кое-где сочились ручейки, но даже тринадцатилетний мальчик понимал, что им не наполнить такую огромную ванну, где они плавали вместе с судном.
    Вадим перевел взгляд на отца: – Так ты говоришь – сверху?
    Отец кивнул: – Из-под затвора верхних ворот.
    – А что там наверху?
    – Море.
    Мальчик улыбнулся, догадавшись, что это шутка.
    – Море с пальмами? – спросил он, улыбаясь.
    Он так вкрадчиво это сказал, что отец рассмеялся. Чувство юмора проснулось в нем.
    – Это молодое море,– сказал он.– Пальмы тут еще не выросли.
    – Ну ты и скажешь.– Лицо мальчика расплылось в улыбке.– Молодое – это как? Как молодая луна: то маленькое, то большое?
    – Немножко не так. Луна настоящая, а это море искусственное. Его сделали недавно. Ему столько же лет, сколько тебе. Ну, может, чуток больше.
    – А когда у него именины?
    Он хотел еще что-то сказать, но теплоход уже поднялся до уровня сухих стен; заработал судовой двигатель, и корпус теплохода задрожал. "Ракета" на малом ходу начала выходить из шлюза в верхний бьеф. И тут мальчик увидел море. Самое настоящее море, с таким количеством воды, что впереди до самого горизонта не было видно земли.
    Глядя на море по-детски восторженно и изумленно, Вадим вдруг понял, что отец говорит ему правду.

ІІ

    Сперва они плыли по большой воде, не видя никаких навигационных знаков, и теплоход на подводных крыльях, словно раненая птица, покачивался с крыла на крыло. Затем волна стала меньше; судно пошло между буями по фарватеру реки с близкими берегами. Поглядывая в окно, отец рассказывал сыну, что здесь проходил древний путь из варяг в греки. Ни варяг, ни греков мальчик не знал, но в том, что говорил отец, уже не сомневался. Только расспрашивать сейчас было недосуг. Вадим едва успевал смотреть по сторонам. И слева и справа в разливах реки стояли густые осоковые чащи, а уток там плавало столько – что за ними просто не было видно воды.

    Потом теплоход свернул влево с широкого русла реки и пошел по ее притоку среди пойменных лугов с копнами на деревянных помостах. Некоторые из помостов пустовали и стояли как эшафоты для еретиков – каждый со столбом в центре.

    Это была Припять. Она извивалась по заливным лугам, а впереди, за лугами, виднелся в зелени лиственных деревьев высокий холм с кирпичными домами наверху и пристанью у подножья холма.

    "Чернобыль",– прочел мальчик на пристани, когда пришвартовался теплоход. Ему вспомнилось название этого городка на карте – последнего большого населенного пункта в той местности, куда они ехали. Дальше шли только причалы, и Вадим знал их все в той последовательности, как заучил: Довляды, Оревичи, Дерновичи, Вяжище, Ломачи – и дальше всех Наровля. Все они были уже белорусские причалы, и предстояло выбрать, на котором из них сойти.

    Первоначально они намеревались высадиться в Вяжище. Там впадала в Припять речка Словечна, и название речки им нравилось. Так они планировали зимой, но сейчас решили ехать дальше, потому что речка оказалась небольшой, – нетрудно камнем перебросить, к тому же с пологими комариными берегами, спрятанными в кустах. В Словечно даже не было причала, и пассажиров подвозили на лодке. Именно там их вышло больше всего. Шесть рыбаков и охотников с двумя собаками покинули теплоход. Вряд ли охота окажется успешной в таком людном месте,– подумалось им тогда.

    Во всяком случае, здесь попадались такие причалы, где вообще никто не выходил, а уж тем более не садился. К таким безлюдным понтонам теплоход не швартовался, даже не останавливался, лишь сбавлял скорость, проходя мимо. Не было там поблизости никакого жилья, но и не было ни единого деревца – только голые луга с летними загонами для скота. И когда отец спрашивал сына: "Что скажешь? Если хочешь, можем высадиться здесь",– мальчик не знал, что ответить.

    До самого последнего причала, до Ломачей, они так и не выбрали подходящего места для лагеря, чтобы тенисто было на берегу и не накладно с топливом для костра. Дальше по карте находилась Наровля, и это уже не деревенька, а районный центр,– понятно, не лучшее место для охоты.

    Нескладно начала оборачиваться эта поездка, и мальчик грустнел все больше, чем выше поднимались по реке. Тогда отец пошел к капитану договариваться насчет проезда с доплатой по месту высадки, так как "ракета" шла дальше Наровли – в Мозырь. Но возвратился он неожиданно быстро. Оказалось, что будет еще одна остановка, которой нет на карте,– Конотоп. И вот тогда с правого борта теплохода они увидели большой песчаный пляж и высокие деревья на берегу в окружении ивовых кустов.

    Ниже по течению берег был круче и там стоял навигационный знак – белый столб со стремянками и квадратным щитом наверху с цифрой 94.

    – Запомни номер,– сказал Виктор сыну.– Здесь подходящее место для лагеря.

    – Что означает цифра на столбе?

    – Так размечают участки реки: от устья против течения номера на щитах идут в возрастающем порядке. А сам знак говорит о том, что у берега большая глубина и фарватер проходит под самой кручей, а выше по течению – перекат.

    – Откуда ты все знаешь?

    – Я знаю далеко не все. Тебе только так кажется, потому что ты знаешь мало. А мне известно ровно столько, сколько положено знать человеку, прожившему мои годы и повидавшему то, что видел я. Но я старался разобраться во всем, с чем сталкивался, и многое в этой жизни мне удалось понять. Я обо всем тебе расскажу со временем.

    – Когда я вырасту,– сказал Вадим,– я объеду весь мир, чтобы увидеть все на свете.

    – Всего увидеть нельзя.

    – Но я постараюсь.

    Перевальный столб и белый яр ушли за корму теплохода и длинная песчаная коса с высокими деревьями исчезли за излучиной, а дальше вверх по реке они увидели еще несколько хороших мест для стоянки, и обоим стало радостно, что все так удачно обернулось.

    Пристань в Конотопе на правом берегу у подмываемого песчаного откоса. Вдоль деревни берег ряжевый – укреплен клетями из кольев с плетеными лозовыми ячейками, заваленными камнями. Но самой деревни не видно за деревьями и, когда теплоход отчалил, охотники остались на раскаленной солнцем металлической палубе понтона, будто совсем одни.

    Еще на подходе к пристани они приметили с теплохода сторожку бакенщика и после высадки в два приема перенесли к ней свои вещи. Сложив их у запертой на замок двери, охотники устроили совет, обсуждая свое положение.

    – Надо повидаться с бакенщиком и договориться, чтобы он отвез нас вниз по реке.

    – И заодно выясним, где тут почта.

    – Зачем тебе почта?

    – Надо отправить маме телеграмму, что мы доехали благополучно.

    – Не обязательно.

    – Она же говорила.

    – Если мы начнем делать все, что она говорила, то нам тут будет не до охоты.

    – Папа, ну, ты же знаешь маму. Если мы не отправим телеграмму, она же меня съест живьем.

    Виктор вздохнул. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы не согласиться с сыном.

    – Ладно,– сказал он.– Пошли, дадим телеграмму. Только сперва расспросим у местных, где живет бакенщик.

    Бакенщика звали Слава. Ковальчук Слава. Его участок охватывал восемнадцать километров реки вверх и вниз по течению, поэтому нетрудно было с ним договориться, чтоб вечером он отвез охотников вниз на своей "Удешке" – так он называл служебную лодку с мотором УД–2 Ульяновского завода.

    – Много возил отдыхающих,– говорил Слава, правя вниз по реке,– но без жен никого не было. Кто же с женой остался? – по-простецки выражал он вслух свои мысли.– Али она еще приедет?

    – Не исключено,– ответил Виктор из вежливости, чтобы вопрос не остался без ответа.

    – Хе-хе-хе. Ну, городские... Чудной народ.

    – Есть немного,– согласился Виктор.

    – А все потому, что вы шибко образованные. А с бабой как надо?..– он плюнул в ладонь и сжал кулак, давая понять саму суть излагаемой философии.

    Мальчик не понимал, о чем шел разговор. Он восторженно глядел по сторонам, выбирая наиболее красивое место для лагеря. С лодки река была ближе и выглядела очень живописно. Над водой реяли большие серебристые чайки, оглашая берега необычным жеребиным ржанием. На узкой косе собрались серые цапли на ночлег,– они ночуют стоя, как солдаты в строю, втянув головы в плечи.

    Река несла потемневшие воды меж извилистых берегов, и солнце уже касалось верхушек деревьев. И был вечер. И в свете уходящего дня местность вокруг выглядела подкупающе красиво. Но бакенщик уверял, что внизу еще лучше.

    – Тут недалече, за свальем.– Широким жестом он указал вперед в виде разъяснения: – Я там охотился, пока держали ноги.

    Вадим посмотрел на его ноги, обутые в резиновые сапоги, но не увидел ничего необычного и подумал, что так, наверное, всегда говорят, когда оставляют охоту. А ноги держали бакенщика вполне нормально, когда он вставал и зажигал бакена, проводя лодку впритык к бакену и включая тумблер аккумулятора одним движением руки снизу вверх. Тотчас на бакене вспыхивала лампочка в колпаке белого или красного стекла, в зависимости от того, под каким берегом находился бакен.

    У большой косы, где они высадились, бакен был белый. Сбитый из деревянных планок в виде треугольной пирамиды, он обозначал отмель, которая выходила на берег широким песчаным пляжем. Бакенщик правил в конец пляжа. Там в реку впадал ерик. Это и было то место, куда они держали путь.

    Бакенщик заглушил мотор еще на ходу, и стал слышен плеск воды под штевнем, затем шуршание уплотняющегося под днищем песка. Лодка встала. Вадим прыгнул на берег.

    – Разуйся,– сказал Виктор сыну.

    Мальчик огляделся вокруг – на что бы сесть, пожал плечами и сел на песок, снимая спортивные тапочки. Отец разулся в лодке, и они принялись переносить вещи, складывая их вповалку на берегу подальше от воды. Песок был плотный и холодный, но ходить босиком было приятно. После жаркого дня он освежал прохладой ноги, и по сравнению с песком вода в реке казалась теплой. Поодаль на воду ложился белый туман. Легкие облака над рекой стали совсем розовые.

    – Мы будем здесь одни? – осведомился мальчик.

    – Одни,– заверил бакенщик, подавая вещи из лодки.– Я только изредка буду наезжать.

    – Вы можете нас не застать,– предупредил Вадим.– Мы будем охотиться.

    Мальчик говорил очень серьезно. Он был внутренне собран, ведь он так долго готовился к этой поездке, чтобы теперь, когда она осуществлялась, оказаться неподготовленным к ней.

    Бакенщик поглядывал на мальчика и согласно кивал. У него был утомленный вид, как у старой лошади, отработавшей свое. Но сейчас его опаленное солнцем лицо, изборожденное глубокими морщинами, слегка разгладилось, и чуть смягчился взгляд, повидавший на своем веку много безрадостного и однообразного.

    – Далече зайдете? – спросил он.

    Вадим, по-детски, кротко улыбнулся непонятливости бакенщика. Далеко ли они зайдут? Да они пойдут в самую даль, на самый край, в самое что ни есть охотничье место.

    – Мы будем искать присаду,– разъяснил он.– Это такое место, где утки собираются днем, чтобы быть вместе.

    Он смотрел на бакенщика с победоносным видом, не сомневаясь, что знание охотничьей терминологии представляется большим достоинством.

    – Глядите не заблукайте,– напутствовал бакенщик.

    – Что вы, у нас есть компас.– И он побежал к отцу.– Папа, где наш компас?

    – Не помню,– ответил Виктор, вытряхивая из чехла брезентовую палатку.– Иди пока без компаса, собери хворост для костра.

    Мальчик с готовностью окинул взглядом голый песчаный берег вверх по реке, затем обернулся и посмотрел в противоположную сторону.

    – Куда идти?

    – Пройдись по кустам. И далеко не заходи, заблудишься.

    Вадим смело пошел в кусты и, когда кусты закончились, оказался на лугу, где стояла некошеная вполколена трава, и в ней поодиночке возвышались деревья. Минуя их, взгляд убегал в дальний конец луга уже подернутый сумеречной дымкой. Там чернел сплошной массив леса, сплющенный расстоянием в узкую полосу вдоль горизонта. Над ней и над всем лугом простор казался необозримым. Хотелось стоять и бесконечно смотреть в простирающееся вдаль пространство.

    Посреди луга на одном из дубов расщепленном грозой, со сбитой молнией верхушкой, громоздилось гнездо аиста. На краю гнезда гордо стояла птица – одинокая и величественная на фоне закатного неба.

ІІІ

    К тому времени, как Вадим возвратился с охапкой зеленых веток малопригодных для костра, палатка уже стояла по соседству с ериком, заросшим кувшинками. На всем его протяжении вода размежевывала берега широкой протокой и стояла тихая, неподвижная, почти черная в сумерки.

    Отец взглянул на кучу веток, наломанных с живого куста, и лишь вздохнул, не желая портить сыну настроение.

    – Костер можно не разводить,– сказал он и пояснил, что так даже лучше.– В темноте огонь выдаст уткам местонахождения лагеря, и они начнут облетать его стороной.

    – А уток здесь много?

    – Завтра увидим. А сейчас надо побыстрее ужинать – и спать, чтобы утром встать пораньше.

    Они ужинали на берегу бутербродами с копченой колбасой и пили колодезную воду, приехавшую с ними в лодке во вместительном пластмассовом бачке. От лагеря открывался широкий вид на луга по дальнюю сторону реки. Было свежо и тихо. Отмели на реке белели в сгущавшихся сумерках. Цвет неба над лугами не оставлял сомнения в том, что вечерний лёт в самом разгаре. Тишину вечера раз за разом рассекал вибрирующий посвист утиного полета.

    Утки пролетали слева и справа совсем низко над лагерем. Мальчик смотрел во все стороны, но птиц не видел, лишь их свистящий полет свидетельствовал, что они проносились рядом в темноте. Видны были только кусты, выступающие из тьмы черными таинственными силуэтами. За кустами и в прогалах между кустов замерли подозрительные тени. Присматриваясь к ним, Вадим спросил:

    – Кроме уток здесь кто-нибудь есть?

    – Может быть.

    Беспечность, с которой отец отнесся к такому важному вопросу, обеспокоила мальчика.

    – За лугом лес,– сообщил он.– В лесу могут водиться медведи.

    – Вряд ли.

    И в темноте такой неоднозначный ответ прозвучал неубедительно.

    Вадим забрался в палатку и, оказавшись заключенным в осязаемом пространстве, почувствовал себя безопаснее. Но ночью, проснувшись по непонятной причине, не сразу смог сообразить, где находится. Пошарив руками в темноте, он выяснил, что он в палатке, но как очутился тут и как засыпал, не вспоминалось ему. И он не знал, здесь ли его отец.

    Мальчик прислушался, стараясь уловить дыхание спящего, потом начал исследовать темноту на ощупь. Выяснив, что отец спит рядом, он немного успокоился. Но что-то еще тревожило его. Он не понимал, отчего проснулся, и чутко вслушивался в ночь. То, что происходило снаружи под покровом темноты, настораживало его. Ему не приходилось ночевать вне дома, и брезентовая палатка казалась непрочной и несовершенной защитой, как хворостинка против медведя.

    Ночь была наполнена шагами и шорохами. Сквозь тонкое полотнище брезента проникал каждый звук и в тишине любой шелест казался подозрительным. Ночь все-таки. Ночью всякому можется быть...

    Вадим пощупал брезентовую стену палатки, отделяющую его от внешнего мира. Укрытие было явно ненадежным. И мальчик ничуть не умалял оценку ситуации. Он подозревал, что проснулся именно оттого, что сквозь сон уловил приближение опасности. Он читал, такое случалось со знаменитыми путешественниками: интуиции подсказывала им во сне о грозящей гибели – нападении хищных зверей или бандитов – и они пробуждались, не дав застать себя врасплох.

    Некоторое время мальчик боролся с желанием разбудить отца, понимая, что просто-напросто покажется смешон в своих необоснованных предположениях. Когда же поблизости в ерике раздался всплеск воды, стало очевидно, что медлить больше нельзя.

    – Проснись.– Вадим потеребил отца за плечо.– Проснись. К нам кто-то идет.

    – Спи,– услышал он в ответ.– Мы здесь одни.

    – Но я же слышу!

    Отец прислушался.– Это волна.

    – Нет, не волна. Я слышал, кто-то выходил из воды.– Он говорил шепотом, чтобы не выдать свою бдительность предполагаемому врагу.

    – Тебе показалось. Здесь некому быть.

    – Ты уверен?

    – Утром посмотришь следы на песке и убедишься. А сейчас спи. Или ты проснулся, чтобы выйти?

    – Да,– ответил Вадим. Он вдруг понял, почему проснулся.

    – Тогда иди.

    Но мальчику представилось небезопасным выходить из палатки в одиночку.

    – Пойдем вместе. Я не знаю, куда идти,– схитрил он.

    – Иди к ближнему кусту.

    – Я не помню, где ближний куст.

    – Выходи из палатки, там увидишь.

    Понятно, отец и не думал сопровождать его в такой рискованной затее, как вылазка из палатки в ночь. Повздыхав напоследок, в надежде разжалобить отца, Вадим выбрался из-под одеяла и босиком выскользнул под брезентовый полог.

    Он сразу почувствовал, как начало ломить ноги от холода, но прошел несколько шагов по сырому песку, различая на его светлом фоне черные пятна кустов. За кустами в ерике блестела вода. Между листьями кувшинок, точно раскрывшийся белый цветок, плавал дрожащий блик луны. От него уходила в темноту сверкающая серебристая дорожка с блестящими отражениями на гладкой воде.

    Что-то зашелестело в кустах. Вадим быстро обернулся, но там уже все стихло. Заросли вокруг были повиты черной мглой. Над ними из ночного мрака мигали звезды. Тишина вокруг стояла непривычная, полная неожиданностей, совершенно не похожая на ту тишину, какая стоит ночью в длинном коридоре квартиры между туалетной комнатой и спальней. Вадим на всякий случай оглянулся.

    – Папа, ты меня слышишь? – негромко позвал он.

    Отец не откликнулся, и мальчику показалось, что в нескольких шагах от него темнеет не палатка, а большой приземистый куст.

    – Почему ты молчишь?! – крикнул он.

    – Я здесь,– отозвался отец из темноты.

    – Я сейчас иду,– доложил ему сын.

    – Хорошо. И долго не стой на холодном песке, простудишься.

    – Откуда ты знаешь, что он холодный? Ты тоже выходил?

    Отец засмеялся:

    – Выходил, лет двадцать назад.

    – Чему ты смеешься? – спросил мальчик, возвратившись в палатку.– Знаешь, как там страшно?

    – Конечно, знаю.

    – Ну так чего же ты смеешься?

    И тут раздался всплеск в ерике.

    – Вот! Слышишь? – зашепотал мальчик.– Кто-то там есть...

    – Утки садятся,– объяснил отец.– А теперь спи. Завтра рано вставать. На рассвете начнем охоту.

    Вадим умолк и долго лежал со своими мыслями в темноте. Дикие утки лишили его сна. Он снова и снова думал о них и, отправляясь в дорогу сновидений, намечтал себе охотничий сон, где имел ружье, не дающее промахов. Удивительное было ружье – самонаводящееся на цель. И какой чудный был сон! Как заманчива была охота! Как празднично было ему во сне!..

    Его разбудили голоса уток, обсуждавших появление на берегу ерика нового куста странной формы – с двускатной крышей. Вадиму почудилось спросонок, что праздник продолжается наяву, и пока утки переговаривались, он привстал на колени, приник к окошку, затянутому марлей от комаров, и замер от изумления.

    Ему никогда не забыть того, что он увидел в рассветной мгле на берегу ерика, пологом и сыром от утренней росы. Прибрежье и мелководье, заросшее кувшинками, кишели утками. Их казалось так много, что среди листьев кувшинок, завернутых ветром наподобие плавающих птиц, никак не удавалось сосчитать всех. С лихорадочной поспешностью Вадим обшаривал взглядом видимый из палатки участок ерика и думал в пылу увлечение: – скольких же я еще не вижу!..

    Даже потом, когда выяснилось, что уток было всего дюжины полторы, это не умалило восторженности того утра.

    – Идем, идем скорее,– взволнованно зашептал мальчик.– Они летают, они же могут улететь.

    – Обуйся, на берегу сыро,– напомнил отец.

    – Нет, нет,– заторопился Вадим и, не помня как, очутился на берегу среди всполошившихся птиц, сорвавшихся с воды порывисто, все разом; взлетая шумно и поспешно с громким надсадным кряканьем.

    В сумятице переполоха отец подбежал следом и сходу выстрелил.

    – Ты криво стреляешь! – возмутился мальчик.

    И выстрел прозвучал опять, и время тогда вдруг изменило свой стремительный бег, пошло шагом, точно пара волов, запряженных в ярмо груженного сеном воза. Поэтому Вадим и запомнил во всех подробностях, как утка неожиданно остановилась, как она зависла в воздухе, словно отец своим выстрелом метко попал не в нее, а в то мгновенье, что уносило птицу вслед за стаей. От этого попадания с уткой произошла странная перемена: для нее время пошло вспять, и она начала возвращаться обратно на мелководье, откуда только что взлетела.

    Она опускалась на воду вроде и быстро, но вместе с тем замедленно, настолько замедленно, что мальчик почти успел подбежать по мелкой воде к тому месту, где она при падении всплеснула водную гладь и погрузилась в нее полностью. Вода сомкнулась на миг и вновь расступилась, и птица как живая всплыла из глубины, колыхаясь в центре круговой волны.

    Мальчик наклонился над ней, протянул руку, и утка не взлетела, не нырнула – она продолжала лежать, покачиваясь на воде. Тогда он коснулся ее упругих перьев, убеждаясь, что это не сон, и только потом поднял ее с воды, и бережно на вытянутых руках понес к берегу.

    От звука выстрела поднялись утки дальше по ерику, и так началась охота в тот день.

ІV

    Они завтракали на речном берегу, когда разгоралась заря, и в первый раз всходило солнце, и охотничье счастье, залетевшее сюда наудачу, уже улыбнулось им, а день только начинался – бодряще свежий, как прохладное дуновение из окна, раскрытого настежь в душную ночь. И была влажная листва, и ветви ивовых кустов поникли от росы, и холодом отдавал сырой песок, и быстрая река как живое существо убегала в луга, тускло поблескивая на солнце своей подвижной спиной – точно гигантская анаконда переползала равнину. А над нею сине–сине простерлось небо и в нем розовели перистые облака, окрашенные зарей. Солнце входило в новый день как в начало новой жизни, начатой набело с красной строки, единственно правильной – такой значительной и содержательной, что зарождалась уверенность, будто иного образа жизни вне этого места на земле не существует, как если бы иная жизнь и не существовала вообще.

    Это утро запомнилось Вадиму – первое утро на берегу реки. Оно стало памятным еще и потому, что за завтраком налетела большая стая уток.

    Охотники расположились под деревьями в окружении кустов на парусиновом тенте, расстеленном на сыром песке. Песчаный пляж широкой полосой отделял заросли ивняка от реки, и было хорошо видно, как утки летели над водой. Пересекая реку, они снизились к самой воде, однако не сели, а достигли берега, стремительно понеслись над песчаной косой и вдруг резко взмыли вверх, точно натолкнулись на невидимую преграду. Им открылась опасность, поджидавшая в кустарнике на берегу. И утки смешали строй, рассыпались беспорядочно в разные стороны, в надежде облететь опасное место стороной или набрать недосягаемую для выстрела высоту. Но, потеряв скорость, они утратили свое основное преимущество – быстроту полета – и оглушенные громовыми раскатами выстрелов, две утки одна за другой отвесно упали с высоты.

    Щелкнул затвор ружья; Виктор извлек из патронника дымящиеся гильзы. Потом подобрал с тента патронташ и, затягивая его поверх куртки, сказал сыну:

    – Отнеси уток к палатке и положи слева, в тень.

    Мальчик неохотно поднялся на ноги.

    – Мы могли бы еще посидеть, подождать. Утки сами летят сюда. Зачем нам куда-то идти?

    – Надо разведать местность и выбрать для охоты самое лучшее место.

    – Может быть это и есть самое лучшее,– по-детски заупрямился Вадим.

    – Не исключено,– ответил отец.– Но прежде чем делать вывод о чем бы то ни было, надо повидать в жизни как можно больше. Многое кажется нам самым лучшим из-за того, что мы не знаем ничего другого. И в основном нами руководит самая заурядная лень. Подумай сам, стоит ли здесь сидеть, если неподалеку есть место гораздо лучше этого.

    – Разве что неподалеку,– уступил Вадим.

    – Давай, собирайся. И не ворчи, как дедушка. Не забывай – большие дела совершаются ценой больших усилий.

    – Ладно, идем на большие дела,– согласился мальчик.

    Солнце едва взошло, когда они покинули лагерь и пошли вдоль ерика по сырому, темному песку, оставляя за собой светлые цепочки следов. В утреннем холоде теплая вода клубила туман. Он стелился над поверхностью ерика, стекая на противоположный берег, куда его сносило легким ветром в густую осоку. Ее заросли выходили далеко на луг, возвышаясь над травостоем в тех местах, где было топко.

    По воде в зеленых разводах ряски виднелись полосы, оставленные плававшими ночью утками. В дальнем конце ерика, в сокрытом туманом разливе воды, угадывалось озеро. И там над густой завесой тумана парил камышовый лунь.

    – Смотри, орел! – воскликнул мальчик.

    – Не кричи на охоте,– предупредил отец.

    – Больше не буду,– пообещал он шепотом.– Просто я никогда не видел живого орла без клетки. В зоопарке они все по клеткам сидят. А этот летает.

    – Это не орел. Это камышовый лунь.

    – Что он там делает?

    – Высматривает добычу.

    – Какую добычу – большую?

    Виктор понял, что сын не имеет представления, чем питается камышовый лунь. И пояснил:

    – Он высматривает утку или камышницу – любую больную или павшую птицу. При случае может подзакусить ужом или змеей.

    – Змеей? – Вадим брезгливо сморщился.– Он ее ест?

    – Не так чтоб сразу,– не меняя интонации, ответил Виктор.– Сперва посолит, а уже потом ест.

    Пройдя несколько шагов, мальчик засмеялся.

    – Ну ты и скажешь. А где ж он соль берет?

    Его смех спугнул утку, таившуюся под берегом в осоке. Раздался тихий всплеск и частые удары крыльев о воду, когда утка пошла низом, над самой водой, спеша уйти в туман, нависший дымной пеленой над ериком. С каждым взмахом крыльев она все больше растворялась в тумане, теряя четкие очертания, так что когда под ней вспенилась вода, опередив звук выстрела, и утка черкнула воду крылом, то сразу даже было не понять, отчего она завалилась на бок, как самолет, потерявший управление. В следующий миг птица перевернулась через голову и плюхнулась в воду.

    При звуке выстрела камышовый лунь круто спикировал, нырнув в туман, точно его достала шальная дробина. Но уже через минуту снова появился вдали над озером и долго кружил там, не удаляясь и не приближаясь к охотникам.

    Пока отец перезаряжал ружье, мальчик смотрел на сбитую утку под берегом с тайной мыслью, что она отлежится на воде, отдышится и взлетит. Не отрывая от нее взгляд, он спросил:

    – Куда ты метил?

    – По клюву.

    – Ты всегда метишь по клюву?

    – Если расстояние до тридцати метров. На каждые следующие десять метров надо давать упреждение на длину силуэта.

    – Я знаю,– сказал Вадим.– Надо стрелять вперед, чтобы утка и дробь прилетели одновременно в одно место и встретились.

    Он подобрал с песка стреляную гильзу, повертел в руке, понюхал. Отец уже перезарядил ружье.

    – Пойдем,– тихо сказал он.

    Вадим в недоумении посмотрел на отца:

    – А утку?

    – Подберем на обратном пути.

    – Скажешь такое. Ее же стащит орел. Вот он летает, только и ждет.

    – Я тебе уже говорил, это камышовый лунь.

    – Тем более,– сказал мальчик.– Он сцапает ее в два счета. Ты же сам говорил, что он высматривает добычу. Вот он ее и высмотрит.– Вадим перевел взгляд на сбитую утку: – Ну, кто полезет в воду? Опять я буду за собаку?

    Он сел на песок, чтобы разуться, но Виктор решил достать утку сам. И, вопреки его ожиданиям, в ерике оказалось мелко, что даже не пришлось отворачивать голенища охотничьих сапог.

    – Молодая кряква,– вынося утку на берег, определил он.

    – Откуда ты знаешь, что она молодая?

    – У нее зеленый клюв.

    Мальчик посмотрел на клюв и кивнул головой.– Зеленый. А сколько ей лет?

    – Сейчас определим.– Виктор взял утку за клюв и, держа на весу в опущенной руке, начал поднимать, пробуя клюв на излом.– Если клюв сломается от веса утки – птица этого года.

    – Не надо! – Мальчик схватил отца за руку.– Не надо. Пусть будет с клювом.– Он забрал птицу и, держа как котенка на руках, погладил по голове.– Я спрячу ее под кустом и накрою травой. Думаю, камышовый лунь ее не найдет.

    – А лисица?

    – Ты видел лисицу?

    – Я слышал ночью, она охотилась на лугу.

    Каким образом отец прознал про лисицу, мальчик не разобрался, но решил забрать утку с собой и сунул под руку, как буханку хлеба.

    – Возьми за шею,– подсказал отец.

    – Это ты хорошо придумал.– Вадим взял утку за шею и помахал туда-сюда, как портфелем по дороге в школу.– У них специально такие длинные шеи, чтобы было удобно нести?

    – Разумеется. Для чего же еще.

    Чуть дальше по ерику они спугнули камышницу – черную, длинноногую птицу, величиной с оперившегося цыпленка. Она не взлетела, а побежала по воде, по-куриному взмахивая крыльями на бегу.

    – Кто это?

    – Дикая курочка или камышница.

    – На нее охотятся?

    – За неимением лучшего. Совсем глупая птица. Если мы постоим минут десять, она выйдет из осоки.

    – Так давай постоим. Можем присесть даже.

    – Зачем?

    – Разве не понятно? Она выйдет. Мы сможем ее подстрелить.

    – Подстрелим на обратном пути.

    – Она к тому времени не убежит?

    – Не велика потеря. Эта дичь разве что для тебя.

    Глаза мальчика заблестели: – Ты дашь мне выстрелить?

    – Конечно. Ты же будущий охотник.

    Идя за отцом, мальчик оглядывался, чтобы запомнить место на берегу, где спряталась дикая курочка. Но часа два спустя, возвращаясь назад с еще двумя утками, сбитыми на озере, он не мог ничего узнать. К тому времени песок просох и стал таким же, как на городском пляже. На нем вместо следов оставались сыпучие ямки, и Вадиму никак не удавалось определиться по следам – найти то место, где он видел камышницу. Несколько раз он даже становился задом наперед и оборачивался – смотрел как тогда, на рассвете, когда уходил отсюда. Но его ухищрения были тщетны; дневной свет преобразил местность, все стало неузнаваемо.

    – Ну вот,– сокрушался он.– Мы потеряли дикую курочку из-за твоих уток.

    Утки были большие и тяжелые, и Вадим порядком намаялся с ними, так что и надоело их таскать. Он нес их в опущенных руках, держа за длинные шеи, и их свисающие крылья чертили борозды по песку.

    – Нужно было воткнуть палочку в песок,– с укором выговаривал он отцу.– Почему мы не пометили то место?

    Отец шел вдоль берега, молча выслушивая упреки, потом остановился и указал на полосы в ряске.

    – Здесь,– убежденно сказал он.– Видишь, на ряске остались ее следы.

    Не выпуская уток из рук, мальчик смотрел на ерик, на зеленый ковер ряски, разрезанный на лоскуты утиными дорожками, и очень сильно сомневался.

    – Может быть это "здесь" не там, куда она перебежала,– кривясь от досады, упрямо заявил он. Его душила обида. Время, упущенное поутру, казалось трагедией. Теперь ему не увидеть дикую курочку, не выстрелить по ней из ружья. Стрелять придется по газете, как в прошлую охоту в том году. Он был готов расплакаться от сострадания к себе.

    – Говорил же я – подождем. Говорил?! Где нам теперь ее искать? Где!?

    – Она здесь,– заверил Виктор.

    Он сел под куст, разрядил ружье, затем, порывшись в патронташе, нашел залитый воском патрон с мелкой дробью, заряженный вполунции специально для сына, и вогнал его в правый ствол.

    – Главное качество мужчины – терпение,– говорил он, передавая сыну ружье.– Удача приходит только к тому, кто не бросает начатое дело. Помни об этом. И верь. И никогда не сомневайся. Сомнение разрушает все – даже то, с чего все началось.

    – А она не поменяла место жительства? – для полной уверенности уточнил Вадим.

    – Ей это незачем. Ведь мы ее не трогали.

    – Верно.– Мальчик кивнул, и его сомнения растаяли как утренний туман.

    Он впился взглядом в полосу зеленых зарослей, где на границе с чистоводом выходили из воды острые лезвия осоки, из-за которых должна была выйти на прогулку камышница. Он смотрел долго и пристально, так что осоковые стебли стали казаться стволами деревьев в густом лесу, и нигде на его опушке не было видно ничего похожего на дичь. Когда глаза уставали, Вадим простирал взгляд за ерик, где на лугу по колена в траве стоял аист – белый и неподвижный, как мраморное изваяние с черным пятном на боку.

    Аист застыл в ожидании добычи – лягушки или еще кого, ползающего там в траве. И глядя на него, мальчик тоже не шевелился, заручаясь неподвижностью как залогом удачи в охоте.

    Некоторое время спустя отец спросил шепотом:

    – Видишь?

    – Вижу,– так же тихо отозвался Вадим.

    – Стреляй.

    – До него далеко.

    Отец проследил за взглядом сына: – Ты не туда смотришь. Она слева, у плавающей кочки.

    Вадим переметнул взгляд на ерик, увидел за плавающей кочкой что-то черное, шевелящееся, и забыл про аиста, про отца и про все на свете. Из всей вселенной не осталось ничего, кроме черной голенастой птицы, выходящей из воды на шаткий травяной бугорок. Вот она встала на колышущийся холмик, едва возвышавшийся над зеленым ковром ряски, и, удерживая равновесие, растопырила крылья, словно надумала взлететь, и вдруг спрыгнула обратно в воду, точно испугалась звука выстрела.

    – Я ее убил? – Вадим смотрел сквозь дым, застлавший взгляд.

    Патрон был заряжен дымным порохом для меньшей отдачи, и за сизым облачком дыма нельзя было рассмотреть, что стало с камышницей.

    – Ей было больно? – спросил мальчик.

    – Не думай об этом. Все происходит настолько быстро, что птица не успевает ничего почувствовать. Если, конечно, умеешь хорошо стрелять.

    Виктор вдруг понял, что все произошло не так, как он предполагал. В его детстве все было иначе. В семь лет он убил свою первую утку и помнил до сих пор, каким знаменательным было это событие!

    Значит дело не в возрасте,– подумал он.– Должно быть, охотником надо родиться, как рождаются художником или поэтом. Или как рождаются женщиной или мужчиной. Впрочем, нет,– возразил он себе.– Мужчинами не рождаются. Ведь мужество не приходит само собой; его надо приобрести. И лучше уж так сделать свой первый выстрел, чем убить из озорства или бравады, а хуже всего – из чувства самоутверждения, порожденного неуверенностью в себе,– едва ли не основной причиной всех совершаемых в мире глупостей. Ничего такого в мальчике не было,– размышлял Виктор.– К тому же он, кажется, промахнулся.

    Едва рассеялся дым, мальчик увидел дикую курочку, целую и невредимую, плывшую от кочки к кромке осоки.

    – Куда это она? – растерянно произнес он.

    – Поплыла помирать в заросли.

    Отец достал второй патрон и взял у сына ружье:

    – Давай, перезаряжу. Она снова выйдет.

    В этот момент камышница заметила охотников и стремглав шугнула в осоку. Вадим вскочил, побежал к воде и уже оттуда закричал:

    – Она там! Я ее вижу! Она плавает!

    – Может быть,– дипломатично согласился отец. Но когда мальчик захотел достать свой плавающий трофей, он отговорил его, сославшись на то, что утром вода холодная и вообще у них уже есть полдесятка уток. Зачем им еще цыпленок?

    – Мороки с ним не оберешься,– убеждал он сына, уверенный, что тот промахнулся, и в то же время стараясь не расстраивать его неудачей.– Заберем к обеду,– пообещал он, надеясь к тому времени подыскать какое-нибудь веское объяснение исчезновению сомнительного трофея.

    Возле палатки, после того как были ощипаны и выпотрошены две утки, сын вызвался идти по хворост. Он ушел в кусты, но когда воротился, в его руках не было ни одной ветки. Несмотря на это глаза его сияли. Он нес камышницу, держа ее за клюв. И шел с такой гордостью, какой мог позавидовать бывалый медвежатник, заваливший рокового, сорок первого медведя.

    Торжественно подойдя к отцу, он положил свой трофей рядом с ощипанными утками, которым камышница, будучи в перьях, почти не уступала в размерах.

    – Твоим цыплятам моя курочка будет подстать,– резонно заметил он.

    Отец засмеялся.

    – Между нами говоря, я начал опасаться, как бы ее не унес камышовый лунь.

    – Значит, я правильно сделал, что пошел за ней.– Вадим присел на корточки над камышницей, разглядывая ее черные перья и необычную красную бляшку, как нашлепку на лбу.– Мы ее сейчас общиплем, или оставим как есть? – поинтересовался он.

    – Прибережем к ужину,– ответил отец.– Повесь ее в тени на шнурок вместе с утками, чтоб обдувало ветром на ветке куста.

V

    Огонь сначала был сильный, и в котелке быстро сварился суп из утиных потрохов, заправленный пряностями и манкой. Затем пламя упало, и над жаркими углями Виктор установил шампуры с двумя утками и поручил сыну следить, чтобы дичь не пригорела.

    – Ты будешь старший кухмейстер,– сказал он.– Дичь под твою ответственность.

    – А какая из уток моя?

    – Которая сготовится хуже.

    – Ага, ты хитренький. Так не честно.

    – Честнее не бывает. Так ты будешь следить за обеими, чтобы не подгорели.– Он отошел от костра и начал накрывать к обеду, постелив на песок широкое льняное полотенце.

    – Я не знаю, что с ними делать,– отпирался старший кухмейстер, заглядывая снизу под висящую над углями дичь.

    – Сейчас покажу.

    – Давай,– обрадовался Вадим, усаживаясь по-турецки возле огня.– Ты делай, а я поучусь.

    – Так не научишься.

    – Научусь, я способный. Садись рядом, будем жарить.– Он похлопал рукой по песку возле себя, с интересом наблюдая, как с уток капает вытапливаемый жир. Каждая капля, падая, вспыхивала на лету и, ударяясь об угль, разлеталась горящими брызгами.

    Утки быстро румянились. Нанизанные, каждая на два шампура, они поспевали прямо на глазах. Перевернув одну из них, Виктор покропил ее разведенными в стакане специями, обмакнув в стакан утиное крыло, специально оставленное для этой цели.

    – Теперь проделай то же со второй,– предложил он сыну.

    – У меня не получится.

    – Значит вторая – будет твоя.

    – Ты нарочно так говоришь, я знаю.

    – А я знаю, что для того, чтоб чему-то научиться, надо сделать это не один раз.

    – Ладно,– согласился мальчик.– Только ты говори, когда переворачивать.

    Он успел перевернуть уток по несколько раз, когда услышал голос отца:

    – Суп разольем в тарелки, или как?

    – "Или как" – значит из котелка? – догадался он.– Тогда – или как.

    Отец улыбнулся:

    – Подсаживайся к столу.

    – Я не могу,– с чувством ответственности отказался Вадим.– Я слежу за утками.

    – Я сам послежу.

    – Только учти: твоя та, что поджарится хуже.

    Он быстренько подсел к котелку, из которого распространялось ароматное благоухание. Окунув ложку на самое дно, мальчик выловил утиную печенку. Перед тем как водворить ее в рот, он вдохнул аппетитный запах, блаженно закатывая глаза.

    – В жизни не ел так вкусненько.

    – Тебя еще ожидает гриль.

    – Разве это гриль? – Вадим скосил взгляд в сторону угасающего костра, где румянились утки.– Это большой шашлык,– определил он.– Гриль – это когда куры жарятся под музыку.

    И он изобразил курицу, качающуюся на вертеле в гриль-баре, двигая плечами в такт мелодии, вспомнившейся ему. Вместе с мелодией ожило в памяти сухумское море, площадка летнего кафе на самом берегу среди камней в шумящем прибое, белые столики под большими зонтами и мама в летней шляпе с широкими полями.

    – Мы там ужинали в гриль баре каждый вечер,– вспомнил он.– А потом шли на палубу кушать мороженое.

    – Вы путешествовали на корабле?

    – Пешком. На корабле мы ели мороженое. То был не настоящий корабль, кафе-корабль с дельфинами у входа.

    – Тебе там понравилось?

    – Спрашиваешь.

    Он это так сказал, что у Виктора дрогнула сердце. Так говорила его мать. Вадим был очень похож на нее – то же лицо и та же подкупающая улыбка. Волосы тоже ее – мягкие, шелковистые, мышиного цвета. Напрасно она перекрасилась в блондинку,– подумал Виктор.– А вот цвет глаз у мальчика другой. У нее глаза большие, карие, излучающие обаяние. Они очень украшали ее. Она гордилась ими, как красивой брошью, удачно подобранной к вечернему платью. А у Вадима глаза другие – цвета морской волны: то зеленоватые, то с голубизной в зависимости от настроения. Или может быть сказывалась игра солнечного цвета?

    Виктор пригляделся.

    Заметив пристальный взгляд отца, Вадим улыбнулся ему и пожмурился, как кот, намерившись мурлыкать.

    – Вы жили в гостинице? – спросил отец.

    – Какое там,– мальчик махнул рукой.– Сперва жили в сарае. Не в настоящем сарае, конечно, где куры,– в какой-то хибаре с соседями за каждой стеной. Там говорят – а тут слышно. Но потом мы перебрались в город, в настоящую квартиру с ванной. Только днем не было воды.

    – Мама страдала, наверное?

    – Мама? – Вадим вспомнил что-то и чуть не поперхнулся от смеха.– Я поливал ее из кружки, когда мы жили в сарае. А в городе вечером вода была.

    – Хурму пробовал?

    – Помидоры на дереве? – уточнил он.– Пробовал. И еще алычу. Ты ел алычу – такие желтые сливы?

    – Ой, что я тебе расскажу,– перебил он сам себя, уронил ложку в котелок и не заметил.– Хочешь узнать, как мы искали фуникулер?

    Мальчик засмеялся, упав на спину и сотрясаясь от хохота.– Живот надорвешь,– лежа на песке, пообещал он. Потом сел и, стараясь быть серьезным, спросил:

    – Ты знаешь, что такое фуникулер?

    Виктор кивнул, сдержанно улыбаясь.

    – Я тоже знаю. И мама знает,– продолжал Вадим.– И когда нам сказали, что с фуникулера красиво посмотреть на море, мы пошли искать этот фуникулер. Идем, идем, у всех спрашиваем, а нам на гору показывают. Мы почти до полгоры дошли, пока спрашивали.– Он снова повалился на спину, дав волю душившему его хохоту.– Представляешь, мы идем по горе и спрашиваем, а это и есть он самый – их фуникулер! У них так гора называется. Если бы не дядя на машине, мы бы на гору пешком и зашли.

    – Он вас подвез?

    Мальчик кивнул:

    – Он нам и квартиру нашел. И в ресторан с нами ходил. Там вид на море, как из того куриного кафе, где мы с мамой раньше ужинали.

    Виктор отвернулся, быстро встал, направился к потухшему костру. Он вынул шампуры из утки и как сабли воткнул в песок. Потом разрезал дичь напополам и предложил сыну на выбор, держа в каждой руке пол-утки. Мальчик заколебался, переводя взгляд с одной половинки на другую, не решаясь отдать предпочтение какой-либо из них.

    – Бери ту, что на тебя смотрит,– посоветовал отец.

    Вадим рассмеялся.

    – Они обе на меня смотрят.

    Веселое настроение не покидало его. Он приступил к утке, и лицо его залоснилось от жира, стекавшего с подрумяненного утиного бока. Замурзанный до ушей, он поглядывал украдкой на вторую утку, дожидавшуюся своей очереди на шампурах. Заметив, что отец смотрит на него, Вадим подмигнул ему.

    – К вечеру еще приготовим,– заверил он.– У нас еще четыре утки и моя курочка.

    – А не сделать ли нам подарок бакенщику?

    – Давай,– поддержал предложение мальчик.– А что ты хочешь ему подарить?

    – Нескольких уток.

    – Дари,– великодушно позволил он.– Мы себе еще настреляем.

    Его обольщала перспектива вольной жизни. Утки здесь водились в изобилии и рюкзак был битком набит банками со сгущенным молоком, и нет нужды оставлять что-либо про запас. Какие беззаботные настали дни! Вот так бы и жить все время, ну прямо как индейцы живут!

    – Вот это жизнь,– высказался он.– Я всегда мечтал о такой жизни.

    – Тебе здесь нравится?

    – Спрашиваешь...

    Он расправился с уткой, вытер губы тыльной стороной ладони, посмотрел на банку сгущенного молока.

    – Чем займемся после обеда?

    – Натянем тент и отдохнем в тени.

    – Отлично. А потом?

    – Что закажешь.

    Мальчик широко заулыбался.

    – Купаться,– заказал он. Подумал и добавил: – Давай оставим вторую утку напотом. У нас же еще чай.

    – Со сгущенкой,– напомнил отец.

    – Чур, я буду открывать.

    Сгущенное молоко, по мнению мальчика, превосходило по вкусу самые лестные отзывы о нем. Вадим полагал, что способен потреблять его в неограниченном количестве, однако осилил лишь половину банки и решил передохнуть.

    После обеда он валялся в тени на одеялах под парусиновым тентом, натянутом на шесты, воткнутые в песок. Он выкатился из-под навеса на край тени и лежал на спине с раскинутыми вширь руками, мечтательно глядя в небо. Воздух над ним был синий до бесконечности, и безоблачная высь представлялась мальчику гарантией безмятежного будущего. Оно слагалось из вереницы беззаботных дней, следующих друг за другом в аккуратной последовательности, все как один счастливые – как многоликое сегодня, повторяемое столько раз, что и не счесть общего числа тех неминуемых повторений. Конечный срок виделся столь отдаленным, что даже был не стоящим того, чтобы о нем задумываться. Хотелось просто лежать и упиваться счастьем.

    Лежа на спине, Вадим увидел чайку. Под непривычным углом зрения птица выглядела нелепо, точно игрушка, подвешенная на ниточке, бестолково махавшая крыльями.

    Потом он увидел еще нескольких чаек помельче и перевернулся на живот, чтобы получше их разглядеть.

    – Эти чайки такие маленькие, потому что еще не выросли?

    – Это другой вид,– объяснил отец.– Это крачки. Их легко узнать, они очень изящные птицы – в черных шапочках и с вильчатым хвостом.– Отец прислушался: – Слышишь голос похожий на хохот? Это кричит серебристая чайка; а возле добычи ее голос напоминает лошадиное ржание.

    – Откуда ты знаешь?

    – У нас немного чаек, их можно распознать по голосам или по окраске. Кроме серебристой здесь встречается сизая чайка; у нее сизая спина, а концы крыльев черные. Такие же крылья у озерной чайки, но у нее бурая голова. А если увидишь чайку с черной головой – это черноголовая. Смотри,– он указал рукой на реку,– черноголовых здесь больше всех.

    Мальчик приподнялся на локоть, поглядел на реку, на чаек, и снова лег на спину.

    – На чаек охотятся? – полюбопытствовал он.

    – Они отдают рыбой.

    – И пусть себе отдают. Их же можно стрелять.

    – Стреляют только дичь пригодную в пищу. Чайка не охотничья птица.

    – А дикая курочка?

    – Из дикой курочки мы сделаем цыпленка-табака. Я покажу, как это делается.

    Вадим помолчал, удовлетворенно улыбаясь. Ему захотелось услышать еще что-нибудь лестное, тешащее его охотничье самолюбие.

    – Папа, как ты считаешь: я уже охотник?

    – Вполне. У тебя есть трофей.

    – Дикая курочка, да? – Он лежал с ощущением безмятежности бытия, с раскрытыми глазами, направленными в голубое пространство.

    Разговор пошел об охоте. Говорили в самом возвышенном тоне.

    – Я возьму от своего трофея что-нибудь на память. Возьму лапу. А может быть – клюв? – размышлял вслух юный охотник. Он повернулся на бок, подтянул одеяло, скатанное в рулон, и подложил его под голову вместо подушки.– Так что же мне взять от моей курочки на память?

    – Возьми гильзу,– посоветовал отец.– Существует обычай – брать гильзу от первого удачного выстрела.

    – Ты тоже брал гильзу?

    – Брал.

    – Что ты с ней потом сделал?

    – Потерял.

    Мальчик посмотрел на отца укоризненно.

    – Я свою не потеряю,– заверил он.– Дашь мне мою гильзу, я ее запрячу, чтобы не потерять.

    – Она валяется на берегу, где ты стрелял.

    – Ну вот. Ты и мою гильзу потерял,– с упреком высказался он.

    – Можешь сходить за ней хоть сейчас.

    – Схожу, конечно, схожу,– не меняя позы, пообещал Вадим.– Только сперва расскажи, как ты стал охотником.

    – Я плохо помню,– отговорился отец. У него не было настроения начинать такой разговор, его мысли текли в другом русле. Но сын настаивал. Ему хотелось послушать. В его памяти еще были свежи впечатления того времени, когда ему рассказывали сказки перед сном.

    – Ты припомни. Ну, пожалуйста,– упрашивал он.

    – Не знаю с чего начать. Наверное, надо начать с того, что в мое время уток было столько, что в такой глуши, как здесь, их можно было стрелять с закрытыми глазами.

    – В твое время я бы быстро стал охотником.

    – Ты и теперь быстро стал. Тебе только тринадцать лет.

    – А ты во сколько стал?

    – Я им родился.

    Мальчик недоверчиво улыбнулся. Отец продолжал: – В детстве мне снились сны, в которых я перевоплощался в разных животных. Я жил их жизнью, разговаривал с ними.

    – В каких животных ты перевоплощался?

    – В разных.

    – И в дикую курочку тоже?

    – Не помню.

    – А как по-охотничьему считается: курочка – важная дичь?

    – Любая дичь важная.

    – Хорошо. Рассказывай дальше. Я только поправлю одеяло. Что-то давит под голову.– Он лег поудобней и сладко зевнул: – Так в кого ты там перевоплощался?

    Через минуту он уже спал, улыбаясь во сне. Легкий ветерок шевелил его русые волосы. Тень парусинового тента переместилась, открыв солнцу его босые ноги, покрытые затвердевшими бугорками в местах укусов комаров. Некоторое время Виктор смотрел на сына, сознавая, до чего же он похож на мать. Потом перевел взгляд на реку.

    Он взглянул против течения, где река появлялась из-за песчаного пляжа – длинного и ровного как стол, накрытый к обеду белой скатертью. В ярком свете полуденного солнца песок казался ослепительно белым по соседству с темной водой. И там, вдалеке, где начиналась песчаная коса, река выглядела узкой полосой, которая по мере приближения к лагерю расширялась, раздвигая низкие берега, и хлыла широким напористым потоком через перекат, выравнивая тальвег, как конькобежец выравнивает наклон корпуса, выходя с виража на прямую дистанцию, перед тем как войти в новый поворот.

    За перекатом, напротив лагеря темная спина реки начинала изгибаться вправо плавной дугой, вжимаясь своим подводным телом в обрезной берег и подмывая кручу, на которой стояли ходовые и перевальные столбы. Ниже по течению красный бакен отмечал косу, намытую из этого уноса, а после нее начинался очередной поворот реки. Она убегала дальше, петляя среди плоских берегов и взблескивая на солнце вдали.

    Виктор подвигал плечом, чтобы в песке образовалась удобная лунка. Он лежал терпеливо и долго, но сон не шел к нему...

VІ

    Дневное небо над рекой было голубое в зените и белесое по краям. В его прозрачной вышине зависли пухлые обрывки облаков – ярко белые до рези в глазах. Таким же ярким был песок на берегу, а вода в реке казалась коричневой на глубине и совершенно прозрачная у отлого сходящего в воду края песчаной косы. Сюда они пришли после дневного отдыха и, идя по заплеску, мальчик убеждал отца, что не умеет плавать.

    – Ну как я поплыву? – задавал он вопрос и сам отвечал: – Чтобы поплыть, надо уметь. А я не умею.
    – Поплывешь.
    – Но я же не умею.
    – Откуда ты знаешь? Ты ведь не пробовал? Попробуешь и поплывешь.
    Несокрушимая уверенность, с которой отец определял его способности, вызывала в нем чувство протеста.
    – А если я утону?
    – Не мели чепуху.
    – А если? А вот вдруг? – Он опасливо поглядывал на реку. В отдалении от берега, где не просматривалось дно, вода была темная, и глубина там представлялась жуткая.

    Они пришли к тому месту, где стоял белый бакен на треугольном плотике. Волны от проходившей мимо самоходной баржи приподымали плотик на гребнях, и бакен покачивался, точно кивал барже в знак приветствия. Берег окатывало косой волной, бегущей вдогонку за теплоходом.

    – Подождем пока пройдет самоходка,– сказал Виктор, и Вадим тотчас сел на песок.

    Он обхватил руками колени, уперевшись в них подбородком, и устремил взгляд на баржу. Большая, груженая углем, она быстро скользила по воде, оставляя за кормой попутный след, привлекающий чаек. Они с криками сопровождали теплоход, время от времени отвесно падая в пенистую воду, выхватывая мелкую рыбешку, вынесенную на поверхность мощной винтовой струей.

    Виктор подобрал щепку и бросил в воду. Течение понесло ее вдоль берега, и он прошел немного за ней, примеряя шаг к ее скорости. Мальчик наблюдал за ним.
    – Что ты делаешь?
    – Определяю скорость течения.
    – Как?
    – Иду по берегу с той же скоростью.
    – И что?
    – Если идешь нормальным шагом, то скорость небольшая – пять, шесть километров в час; быстрым шагом – около восьми.
    – А бегом?
    – Бегом – все двадцать.
    – Откуда ты знаешь?
    – Это армейский опыт. Засеки час времени и пройди сам.
    – Надо еще знать, где восемь километров.
    – Это расстояние до горизонта.
    Мальчик повертел головой.
    – В какую сторону? – уточнил он.
    – В любую.– Виктор указал на далекий лес за лугом, темневший узкой полосой.– Видишь тот лес? До него час ходу.
    – Давай проверим.
    – Проверим позже. Сейчас ты будешь учиться плавать.
    Мальчик посмотрел на реку.
    – Баржа еще не прошла,– напомнил он.
    – Тебе до нее нет дела.
    – Но мы ждали, чтобы она прошла. Нас могло под нее затянуть.
    – Не повторяй глупые выдумки. Под баржу не затягивает, но если поднырнешь под нее, то может прижать к днищу.
    – Надолго?
    – До конца навигации.
    Мальчик задумался. Он уже почти сформулировал свой следующий вопрос, когда отец сказал:
    – Баржа держится на плаву, потому что в ее трюмах воздух. По тому же принципу не тонет и человек. Пока в легких воздух, вода выталкивает его на поверхность. Надо лишь научиться правильно дышать: быстрый вдох и медленный выдох.
    – Вот так? – Вадим подышал, сидя на песке.
    – Считай, основное ты постиг.– Виктор шагнул в воду и обернулся к сыну.– Будь храбрее,– сказал он.– Жизнь не жалует нерешительных.
    Вадим встал.
    – Возле бакена глубоко? – на всякий случай поинтересовался он.
    – Я вижу, тебе просто хочется поговорить.
    – Нет, я давно хотел у тебя спросить: почему этот бакен треугольником стоит? Там вон, ниже по течению, бакен круглый и другого цвета.
    – Дело в том, что судоводителю трудно разглядеть цвет бакена против солнца, поэтому форма бакенов разная. Под правым берегом бакен круглый и красного цвета, под левым – белый и треугольный.
    – А как известно, где правый берег, а где левый?
    – Если представить, что река – наша жизнь, и ты плывешь по ее течению, то берега вокруг тебя соответственно – правый и левый. Их цвет легко запомнить, так было в гражданскую войну: правые – значит красные, левые – белые. Так повелось и так по сей день,– чем правее всякие политические группировки, тем кровавее. Все террористы – ультраправые.
    – Так значит мы на левом берегу,– констатировал мальчик.– А что такое гражданская война? Это, когда воюют граждане?
    – Гражданская война – это когда хуже не может быть.
    – Ты мне никогда не рассказывал про гражданскую войну. Я бы послушал.
    – Когда-нибудь расскажу. А сейчас пойдем, будем учиться плавать.
    Он пошел вперед. Мальчик ступил в воду вслед за ним и сразу остановился.
    – Ой! – вскрикнул он и попрыгал на берег на одной ноге.– Я поранил ногу!
    Усевшись на песок, он завернул левую ступню, послюнил палец и потер рану.– Я так и знал,– с прискорбием сообщил он.– Я поранился.
    Отец подошел и взглянул на царапину на его ноге.
    – Пустяк.
    – Нет не пустяк,– упорствовал мальчик. Ему было страшно заходить в реку, и он цеплялся за любую возможность оттянуть время.– Надо забинтовать ногу, чтобы не было заражения.
    – Не устраивай трагедию из ерунды. Ты наступил на камушек, только и всего. Вот если бы ты наступил на ракушку, тогда другое дело.
    – Здесь есть ракушки?
    — Могут быть.
    – Я обязательно наступлю. Лучше давай сразу пойдем в другое место.
    – Не выдумывай. Вставай без разговоров.
    – Ну, хорошо. Только я тебя предупредил, что не умею плавать. Если тебе хочется, чтобы я утонул, я утону.– От жалости к себе он едва сдерживался, чтоб не заплакать. С отчаянной решимостью он шагнул в воду.– Я иду,– сообщил он голосом, полным горя.– Можешь поужинать моей курочкой, когда меня не станет.
    – Не отвлекайся. Не думай о посторонних вещах. Думай о том, что твое тело легче воды и будет держаться на поверхности как бревно.
    – Спасибо за сравнение,– поблагодарил Вадим. Он вошел в воду по пояс и почувствовал, как течение упруго толкает его справа в бок. Поверхность реки неслась перед глазами и взблескивала солнечными бликами, и мальчик поднял глаза к небу, чтобы не кружило голову. О, как ему хотелось, чтоб все это было уже позади, в прошлом, после чего уже можно было бы спокойно выйти на берег и беззаботно полежать на солнышке, поваляться в теплом песочке. Как было бы хорошо – лежать и вспоминать обо всем в безопасности.
    – Помни,– наставлял отец,– если глубоко вдохнуть, ты сможешь лечь на воду, как на кровать, и вода тебя удержит. Смотри, как я буду плыть.
    Он поплыл против течения и, мальчику было видно, как он держался в воде легко и просто как лягушка.
    – Основное – толчок ногами и последующее скольжение,– объяснял он.– Ты понял?
    Вадим кивнул. Его взгляд был напряженный. Он глядел на реку, как когда-то в зоопарке смотрел на черного носорога, увидев его впервые. И Виктор решил дать время сыну, чтобы освоиться в воде.
    – Клади руки мне на плечи,– сказал он.– И держись.
    Вадим не успел опомниться, как река подхватила их и понесла, увлекая от берега.
    – Нас уносит,– крикнул он, цепко держась за мокрые плечи. Отец не ответил и мальчик решил, что он не слышит.– Нас сильно несет! – прокричал он еще громче.
    – Тебе страшно?
    – Поплыли к берегу.
    – Будь храбрее,– подбодрил отец.
    – Я буду. Но поплыли к берегу.
    – Не бойся.
    – Я не боюсь.
    – Мастер ты врать.
    Разговаривая, Вадим слегка успокоился. Первое впечатление, вызванное новизной ощущений, улеглось. Он осмотрелся.
    – Мы быстро плывем,– заметил он.– Уже видно наш лагерь. Возле лагеря мы причалим, да?
    – Мы будем плыть до тех пор, пока ты не освоишься в воде.
    – Я освоился. Давай, поворачивай к берегу.
    – Если освоился, плыви сам.
    – Я не смогу.
    – Но ты хоть попытайся...
    Виктор почувствовал, как пальцы сына вонзились ему в плечи.– Начинай работать ногами,– подсказал он.– И не бойся, я буду рядом.
    – Здесь глубоко?
    – Неважно. Плыви к берегу.
    – Только ты меня не бросай.
    Его руки соскользнули с плеч отца, и он отчаянно погреб, ожидая, что лишившись опоры, опустится куда-то вниз, в пустоту – уйдет под воду в черную бездну. Но голова его осталась над водой, он видел берег и небо – неподвижное, безучастное. И еще он с удивлением ощущал, что снизу что-то поддерживает его.
    – Ты меня держишь? – не оглядываясь, спросил он.
    – Ты плывешь сам.
    – Нас сильно сносит.
    – Но берег ведь не кончается. Выплывем ниже по реке. Главное не торопись. Чем спокойнее будешь плыть, тем дольше хватит сил.
    – Здесь еще глубоко?
    – Сейчас нырну, проверю.
    – Не надо! – крикнул Вадим.
    От чрезмерного напряжения у него болели плечи, ныла спина, ноги и руки стали словно чугунные. Но он греб, как заведенный механизм, боясь остановиться, чтобы не сбиться с последовательности движений. Он слышал, как вода бурлит вокруг него, видел, как медленно приближается песчаный берег, темный у воды и желтовато-серый поодаль. Неожиданно он ударился коленом обо что-то твердое под водой. Под ним было песчаное дно. Он встал на четвереньки. Потом сел и оглянулся. Отец стоял на глубине, где вода доходила ему по грудь, и приглаживал мокрые волосы.
    – Я тебя обогнал,– сказал мальчик, сидя на мелководье.
    – Обогнал,– подтвердил отец и улыбнулся.
    Вадиму вдруг стало весело:
    – Хорошо поплавали, правда?
    – Не плохо на первый раз.
    – Я бы чего-нибудь поел. Ты обещал сделать из дикой курочки цыпленка-табака,– напомнил он.
    – Плыть надо на пустой желудок.
    – Мы уже поплавали на сегодня.
    – Сделаем еще один заплыв.
    – Зачем все сразу. Отложим на завтра.
    – До завтра ты забудешь, чему научился.
    Виктор направился вверх течения вдоль песчаной косы, откуда они только что приплыли. Он объяснял сыну на ходу, что они поплывут еще раз, чтобы окрепла уверенность в своих силах. Вадим молча соглашался, но ему все же не верилось, что он вот так запросто выучился плавать.
    – А помнишь, как ты научил меня ездить на велосипеде за один вечер? – вдруг вспомнил он.
    – Здесь то же самое. Нужно лишь заставить себя действовать. И надо верить в свои силы. Поверь в себя, и ты все сможешь. "Если не все, то многое", – мысленно добавил он.
    Они зашли далеко по косе перед тем, как войти в воду. Река уже не пугала Вадима, но чувство уверенности еще не пришло и, заходя в воду, он мысленно подготавливался к тому, что предстояло делать. Он чувствовал ступнями плотный песчаный грунт, полого снижавшийся к середине реки, туда, где стоял белый бакен.
    – Так ты мне все-таки скажи: возле бакена глубоко?
    – Не очень.
    – Вообще-то я давно хотел у тебя спросить: зачем нужны бакена? Они указывают, где ямы?
    – Наоборот – где мели. Там, где стоит бакен, глубина небольшая.
    – С головкой будет?
    – Сейчас проверим.
    Отец уже зашел по грудь и, ожидая Вадима, стоял с поднятыми над водой руками. Но дойти к нему мальчик не успел, дно неожиданно ушло из-под ног, он судорожно гребнул, стараясь удержать голову над водой, потом вспомнил, что надо отталкиваться о воду ногами, и оттолкнулся, выровнялся в воде, приняв горизонтальное положение, и поплыл вдоль берега.
    – Я плыву! – крикнул он отцу.– Догоняй, а то за мной не успеешь.
    – Успею, можешь не сомневаться.
    Виктор держался рядом, подсказывая как плыть, чтобы экономней расходовать силы.
    – Не выставляй плечи из воды,– говорил он.– Чем ниже сидишь в воде, тем легче плыть.
    Слушая отца, мальчик чувствовал себя все увереннее. Он ощущал опору воды и убеждался, что она не разверзнется под ним, не поглотит в свою бездонную пучину. Надо только постоянно работать руками и ногами, чтобы поддерживать скользящее движение в воде.
    Боковым зрением Вадим видел, как отец обогнал его, выставил руку из воды и жестом указал достоинство. Мальчик вымученно улыбнулся.
    – Поплыли к берегу,– сказал он.
    – Как ты себя чувствуешь?
    – Нормально. Но поплыли к берегу.

VІІ

    Потом они отдыхали, укрывшись от палящего солнца под тентом, и разговаривали. От волнения мальчик говорил больше обычного. Приятно было поговорить, проявив себя смельчаком, когда ничто не угнетает и ничего не хочется забыть. И даже то, о чем можно бы умолчать, высказывается как нечто забавное, не омрачая того особенного, приподнятого настроения, какое возникает после победы над самим собой.

    – Хорошо, что мы поплыли сегодня,– признался он.– Знаешь, как я боялся. Если бы я не поплыл сегодня, я бы думал об этом всю ночь.

    – Ночью ты бы спал.

    – Я бы думал во сне,– живо возразил он.– Ты не умеешь думать во сне, а я умею.

    – Я тоже умею.

    – И ты тоже боялся, когда учился плавать?

    – Должно быть, если ты находишь, что это так страшно.

    – Еще бы! Пострашней, чем выйти ночью из палатки. Я первый раз живу в палатке. Ты тоже?

    – Мне приходилось.

    – А когда ты научился плавать? В тринадцать лет ты умел?

    – В тринадцать лет я мог переплыть реку.

    – Такую, как эта? – Мальчик посмотрел из-под тента на разлив реки. Она показалась ему очень широкой.– Сколько тут метров?

    – Давай посмотрим на вывеску переката и посчитаем.– Виктор указал на дальний берег, где стоял столб с крестовиной и висящими на ней знаками.

    – Да-да-да,– быстренько сказал мальчик.– Я давно хотел спросить, что там за мачта стоит с какими-то ромбиками и кружочками?

    – Белый прямоугольник – показатель глубины в один метр; большой зеленый круг – двадцать сантиметров, малый красный – пять.

    Вадим быстро подсчитал.– Так что? – удивился он.– Ты можешь пешком на тот берег перейти? Тут глубина всего полтора метра?

    – Во-первых, не тут, а на перекате,– возразил отец.– Во-вторых: там указанно не самое глубокое место, а самое мелкое. А ширина переката вывешена на другой стороне реи. Ромб – это пятьдесят метров; круги соответственно своим размерам – двадцать и пять. Сейчас на рее ромб и большой круг, то есть семьдесят метров. Ну, а река – раза в два шире.

    – Такую реку ты переплывал?

    Виктор кивнул.

    – Тогда я был, как ты,– сказал он,– и был жив мой отец. Мы ездили на его моторной лодке, отдыхали летом на реке.

    – Тебе было страшно плыть?

    – Не помню. Я знал, что должен переплыть, иначе мне запретят купаться.

    – Ты плыл один?

    – Отец вел моторку на малом ходу рядом со мной. Если что – он прыгнул бы с лодки... На середине реки нас подхватило сильное течение на быстрине, так что мне уже было не выплыть возле нашей палатки, как хотелось. Тогда я попробовал плыть против течения, но отец крикнул, чтобы я не тратил силы зря. Уже потом он объяснил, как правильно переплывать реку, чтобы попасть в намеченное место: надо подняться вверх течения на расстояние ширины реки, если скорость течения небольшая.

    – Такая, как здесь? – спросил мальчик.

    – Пожалуй.

    – Ты мне покажешь, куда зайти,– попросил Вадим.– Завтра я тоже переплыву реку.

    – Завтра для тебя рано. Тебе нужно подучиться.

    – Хорошо, завтра я еще подучусь,– согласился он.– А что будем делать сейчас?

    – Ты бы почитал что-нибудь. Надеюсь, ты не забыл взять книгу?

    – Конечно, взял. "Хижину дяди Тома". Только зачем сейчас читать? Прочту после. Здесь столько всего интересного.

    – Завтра нельзя сделать то, что должно быть сделано сегодня.

    – Как это? – несогласно произнес Вадим.

    – Сейчас ты должен читать одни книги, потом другие. В каждом возрасте надо прочесть определенные книги, без которых не составить правильное представление о мире, в котором придется жить. Наверстать упущенное когда-нибудь в будущем невозможно, потому что жизненный путь – это не проторенная прямая дорога, а разветвленная; где многочисленные распутья встречаются чуть ли не каждый день. И чтобы не сбиться с правильного пути, надо правильно мыслить, – от этого зависит выбор пути. А если ты пропустишь что-либо, прогуляешь или проспишь, словом, не узнаешь вовремя что-то важное в жизни, то по незнанию можешь свернуть на неверную тропинку, в конце которой таится погибель. Чтобы этого не случилось, надо учиться понимать, какая тропинка куда приведет. И этому учат книги – хорошие книги, стоящие того, чтобы их не единожды прочесть. И надо не забывать, что стоящих книг совсем немного среди развлекательной макулатуры, но только они и помогут тебе разобраться в окружающей жизни и в самом себе – что в тебе хорошее и что плохое. Ведь чтобы стать порядочным человеком – недостаточно родиться, пусть даже в самой именитой семье, надо еще изжить в себе все плохое, доставшееся по наследству.

    Мальчик задумался. Через некоторое время он спросил:

    – Что важнее: почитать хорошую книгу или научиться готовить цыпленка-табака?

    Отец засмеялся.

    – Ты проголодался?

    – Еще как.– Он подхватился на ноги.– Можно я приготовлю свою курочку сам? Ты только говори, что надо делать.

    – Сперва ощипать, потом выпотрошить. Внутренности выбрось в реку, там их подберет сом.

    – Тут водятся сомы? Вот было бы здорово поймать сома. У тебя случайно нет на него удочки?

    – Сома случайно не ловят. Рыбалка такое же серьезное занятие, как и охота. Именно этим и занимались мужчины спокон веков. И надо уважать традиции, нельзя заниматься тем и другим одновременно, иначе получится ни то ни се.

    – Но охота не каждый день. Вот завтра, например, что делать? Могли бы половить сома.

    – Завтра обойдем окрестности, поищем новые места для охоты. Готовиться к охоте ничуть не хуже, чем охотиться, если относиться к этому всерьез.

    – Хорошо,– согласился Вадим.– Сейчас мы приготовим мою курочку, а потом пойдем искать присаду. До вечера уже недалеко.

    Он взялся готовить цыпленка-табака. Повыдергивал из птицы перья, потом забрел по колени в реку и обмыл общипанную курочку в проточной воде. Бросив в воду внутренности, проследил, как они оседали на дно, сносимые течением. Ему представилось, как из глубины появляется громадная голова сома и заглатывает все разом. Он содрогнулся и поспешно вышел на берег, оглядываясь. Отец лежал в тени под тентом и наблюдал за ним.

    – Тебе хорошо полеживать в тенечке,– мимоходом обронил он.

    – Не ворчи, как дедушка. Взялся делать – делай.

    – А как из курочки делать цыпленка?

    – Разрубить на две половинки и зажарить на сковороде.

    – А табака? Ты говорил про табак.

    – Для этого нужна крышка и гиря сверху, чтобы половинки цыпленка сплющились.

    – Гири нет.– Мальчик сокрушенно вздохнул.– Значит, не будет и табака.

    – Что-нибудь придумаем.

    Пока мальчик возился с костром, Виктор подыскал плоский камень, обмыл его в воде и положил поверх крышки от котелка. Она была в диаметре чуть меньше сковороды, и придавленный ею "цыпленок" обжарился равномерно. А когда сняли крышку с камнем, он оказался с румяной корочкой, хрустящей на зубах. Такое блюдо пришлось мальчику по вкусу. Он даже нашел, что его курочка вкуснее утки.

    – Вечером настреляем еще цыплят,– загадывал он, вымакивая жир со сковородки кусочками хлеба.– Ты не забыл, какие они хитрые – они по двое плавают.

    – Цыплята от нас не убегут. Я хочу научить тебя охотиться на уток. Настоящий охотник должен стрелять влёт.

    Они говорили об охоте, о дичи и обо всем том, что создает особенное настроение, известное неохотникам только понаслышке. Виктор уже не сожалел, что взял сына с собой. Перемены, происходящие в мальчике, радовали его.

    Все зависит от того, как относиться к детям,– думал он.– Не дети нас обременяют, а сознание, что они у нас есть. Опекая их на каждом шагу, мы ограничиваем их самостоятельность, вынуждаем делать все по-своему. А, в конечном счете, важно не то, что умеем мы. Важно – на что способны они.

VІІІ

    Это озеро оказалось необычным. И не потому, что у него было странное название – Огдынь. Не это было главное. Когда они нашли его, скрытое в крутых берегах, охвативших озеро в виде подковы, оно ничем не выделялось среди других озер, разбросанных по пойменным лугам Припяти. Правда, на изгибе той подковы возвышался приметный осокорь, возле которого было место с хорошим обзором и, как выяснилось впоследствии, удобное для охоты.

    Необычным озеро стало потом, а в тот вечер охотники подходили к нему как к любому другому озеру, куда опустились утки, замеченные издали над лугом. И пока они шли, ориентируясь по осокорю, туда подлетел и другой табунок уток, и еще не видя озера, отец сказал, что там нужно стать на вечерний лёт.

    Идя по лугу, они снова увидели утиный выводок, снижавшийся у осокоря.

    – Ты их видишь?

    – Тех, что летят к дереву?

    – То черный тополь или осокорь, как его называют. Он растет на берегу озера.

    – Откуда ты знаешь, что там озеро? Ты там уже был?

    – Об этом не трудно догадаться. Осокори всегда стоят по берегам озер.

    – Я тоже догадался: мы туда идем, потому что там сели утки. Мы их поднимем и собьем.

    – Нет, этих уток нам не взять. Но куда сели они, сядут и другие. Утки летают не лишь бы где, у них свои маршруты в небе, свои дороги. Если стать у такой дороги, на тебя обязательно налетит.

    – Ты все-таки приготовь ружье на всякий случай,– посоветовал мальчик, подходя к озеру.

    Но его ожидания не сбились. Выйдя на берег озера, он быстро проскользил взглядом по его зеркальной голубизне, окаймленной листьями кувшинок. Уток не было. Лишь одна камышница, подергивая белым хвостиком, водила по воде восьмерых цыплят, придерживаясь кромки осоки. Вадим схватил отца за локоть.

    – Стреляй.

    – В нее нельзя стрелять.

    – А утром? Утром же я стрелял.

    – У той камышницы не было цыплят.

    – А эти почему не выросли?

    – Вырастут через неделю. Это второй выводок.

    – Неделю ждать,– с сожалением произнес мальчик.

    Они уселись на берегу лицом к заходящему солнцу. Время близилось к закату, и солнце садилось большое, огненное, налитое снизу мерцающей краснотой. Оно словно запуталось в ветвях ветлы на дальнем от охотников берегу и долго висело там за озером. Яркое, точно раскаленное в горне докрасна, оно будто плавилось и стекало по ветвям на землю. Огромный шар мерцал в дрожащем от зноя воздухе, и от него по всему горизонту расходилось красочное сияние. Цвет неба стал романтического розового цвета.

    В такие вечера утка поднимается на крыло засветло, и здешняя птица была непуганая, и еще до захода солнца на охотников налетел табунок серых уток, местный выводок из двенадцати птиц. Не составляло труда пересчитать их, настолько медлительный был их полет, пока они приближались, полого снижаясь над лугом. Можно было даже различить белые зеркальца на крыльях и определить старую утку, самую крупную, летящую впереди. После выстрела она сложила крылья и упала в воду. А молодые, привыкшие во всем следовать за ней, пошли на посадочный круг.

    – Почему они не улетают? Они же слышали выстрел.

    – Они слишком молоды, чтобы знать, что такое выстрел. Не шевелись, и я возьму еще нескольких, когда они подлетят.

    Он выбрал острокрылую мишень, и утиная стая отдала ее и, улетая, не досчиталась еще одной, замыкавшей строй.

    К удивлению мальчика утки не улетели. Они описали большой круг над лугом и опять направились к озеру.

    Виктор перезарядил ружье и передал его сыну.

    – Выстрелишь, когда они будут над тобой.

    – Думаешь, я попаду? – только и сказал Вадим.

    Он следил за птицами восторженным взглядом. Но чем ближе они подлетали, тем большее волнение охватывало его. Он не был уверен в себе, он не предполагал, что будет стрелять так сразу, без предварительной подготовки и настолько разволновался, что когда подошла пора вскинуть ружье, все расплылось перед глазами, и утки, утратив четкие очертания, слились в сплошную темную массу, движущуюся в небе над его головой. Он лишь направил стволы ружья туда, где мелькали утиные крылья, дернул за спуск и замер, ожидая падения с высоты. Но ничего не упало, пороховой дым развеялся и стали видны хвосты удалявшихся птиц.

    От утиной стаи осталось в воздухе перо. Колыхаясь и медленно кружась, оно снижалось, летя навстречу своему отражению в озере.

    – Промазал,– не верящим тоном произнес Вадим.

    – Не расстраивайся. Еще прилетят. Только теперь спускай курок лишь тогда, когда уверен, что попадешь.

    Они стояли на берегу, пристально глядя во все стороны. Вечерний лёт продолжался. Утки проносились и слева и справа от охотников, но Виктор говорил сыну, что надо обождать. Потом заметил двух уток, снижавшихся к озеру.

    – Они идут на воду,– предупредил он сына, передавая ему ружье.– Как только сядут, прицелься в ближнюю и стреляй.

    Это была пара селезней, державшихся обособленно. Их приманивали сбитые утки на глади озера, и селезни быстро теряли высоту, планируя, приопустив концы крыльев и свесив ноги. Они покачивались при посадке, ложась то на одно, то на другое крыло, и сели так близко, что был слышен шум воды, когда, прочертив короткий след на гладкой поверхности озера, утки настороженно замерли, колыхаясь на поднятой ими волне.

    Убедившись, что вокруг все спокойно, утки попробовали воду на вкус, окунув клювы по несколько раз, и помахали хвостиками, выражая полное удовлетворение. Одна из них подала голос. Она находилась ближе к берегу и именно ее накрыла дробовая осыпь, словно горсть брошенного на воду песка. И если бы не гром выстрела, последовавший вслед за этим, вторая утка сочла бы это за всплеск рыбьей мелюзги, брызнувшей врассыпную от щуки. Но резкий звук всполошил птицу и, громко крякая, она свечой взмыла в небо.

    Набрав высоту, она облетела круг над озером, посматривая сверху на беспечных сородичей, оставшихся на воде, и снова закрякала, призывая их последовать ее примеру. Снизу раздалось ответное кряканье, поданное охотником из зарослей, и утка, сбитая с толку, облетела еще один круг, спустилась ниже, чтобы лучше разглядеть, что происходит на озере. Она замедлила полет и последнее, что увидела, это огненную вспышку на краю озера в зарослях. Вслед за этим она утратила способность лететь и рухнула вниз.

    Она покинула небо над краем луга, у озера, и упала в траву с приглушенным ударом о землю.

    – Я ее сбил! – вскрикнул Вадим и кинулся к ней по откосу крутого берега. И пока он бежал к упавшей утке, ему казалось, что его сердце выпрыгнет из груди от счастья.

    Утка лежала на земле смиренно, подмяв траву и выделяясь в ней ярким оперением. Ее грудь была бордового цвета, бока дымчатые, голова иссиня-черная с зеленоватым отливом. Хвост тоже черный с контрастной белой каймой и двумя необычными перьями, завитыми в колечки.

    – Это косицы,– объяснил Виктор сыну, когда он принес утку.– Косицы есть только у селезня кряквы – у крыжня, по-нашему.

    – Эта утка называется крыжень?

    Отец кивнул:

    – Это наше украинское название. Она самая красивая утка в нашей местности. У нее на крыле голубое зеркальце.

    Он расправил утиное крыло, показывая сыну голубые перья с черно-белыми окаймлениями, на редкость красивые. Вадим погладил кончиками пальцев блестящие голубизною перышки, затем проверил, есть ли они на другом крыле.

    – Это зеркальце возьми на память, – посоветовал отец.

    – Вместе с крылом?

    – Конечно.

    Вадим посмотрел на отца по-дружески: – Хочешь, я тебе второе подарю?

    – Второе ты отвезешь маме.

    – Да–а,– протяжно выговорил он, разглядывая селезня.– Я и не знал, что у них такие красивые крылья.

    – Откуда же ты мог знать. Ты ведь не был охотником.

    – Теперь я стал настоящим, да?

    – Истинным,– сказал отец и потрепал сына по голове.– Сегодня мы устроим праздник – крещение охотника.

    Вадим насторожился:

    – Крещение – это как? В воду окунать, что ли?

    Отец рассмеялся.

    – Мы сделаем тебе головной убор из перьев. Будешь носить его, как индеец, и сидеть на почетном месте у костра.

    Мальчик польщено заулыбался.

    – А у тех, что на озере, тоже есть зеркальца? – поинтересовался он, желая подкрепить свои заслуги.– Не забывай, там и моя одна лежит. Я думаю, у нее тоже есть зеркальце.

    – Увидим, когда достанем.

    – Поплыли сейчас.

    – Еще рано. Подождем пока закончится лёт.

    Они сели на берегу, глядя на яркое небо.

    – Постарайся запомнить этот вечер, чтоб никогда не забыть.– Виктор указал на озеро: – Запомни все, как есть – и это озеро, и закат.

    – А в озере наши утки,– дополнил картину Вадим.– Их там никто не стащит, пока мы тут прохлаждаемся?

    – Смотри и запоминай,– продолжал отец.– И постарайся удержать это в памяти на всю жизнь. У тебя никогда больше не будет этого вечера.

    – Будет,– отмахнулся мальчик.– Будет завтра и послезавтра, и после послезавтра.

    – Нет. То будут другие вечера. А этого вечера у тебя больше не будет. Поэтому смотри внимательно и запоминай на всю жизнь...

    Вечер убывал тихо и ласково. Закатное небо светилось, словно от яркого всплеска огня, упавшего за горизонт. Вполнебосвода озарял заречную даль высокий закат, и его величественная красота и тихое присутствие озера были наполнены вековым покоем. Голубоватым дымом окутывал туман сырые долы, поднимался из прохладных низин и разливался по лугу густеющею сизой пеленой. Всходила луна – пунцовая, яркая, словно второе солнце. И по мере того как она поднималась, обозначались тени под крутым берегом озера. На воде обрисовались силуэты охотников. Один из силуэтов неожиданно увеличился в размерах; мальчик поднялся на ноги.

    – Пора доставать уток,– сказал он.

    – Ты лучше оставайся на берегу. Будешь подсказывать, куда плыть. Отсюда хорошо видно.

    – Нет, я хочу достать свою утку сам.

    Они зашли в воду, увязая по щиколотки в иле. Дно понижалось не круто, и вода была теплая, и листья кувшинок темнели по глади озера круглыми пятнами вплоть до того места, где на воде лежали утки. Только одна, сбитая мальчиком, находилась дальше остальных, выделяясь темной кочкой на серебристой воде.

    Листья кувшинок были плотные, кожистые, и к ним тянулись со дна тугие стебли, точно резиновые шланги. Неприятно было прикасаться к ним под водой, и Виктор отводил листья руками, пробираясь среди кувшинок и обходя места их скопления. Дальше от берега кувшинок становилось все меньше, глубина увеличилась, и Виктор поплыл. Ухватившись за плечо отца, Вадим держался рядом на плаву, подгребая ногами и свободной рукой.

    Таинственно было плыть по озеру в прохладном свете луны, и в тишине ночи им казалось, что они здесь одни. Но вот в полосе лунного света Виктор заметил впереди какое-то движение на поверхности воды. Кто-то приближался к утке с другой стороны. Это было так неожиданно и необъяснимо, что Виктор решил повернуть назад, чтобы не испугать сына.

    – Сначала заберем ближних уток,– негромко сказал он, объясняя неожиданное возвращение.

    Вадим еще ничего не заметил и, придерживаясь за плечо отца, развернулся вслед за ним, но он оглянулся, чтобы еще разок взглянуть на свою утку. И вдруг увидел, что за ними кто-то плывет. Мало того – нагоняет их! От страха тело мальчика прошибла нервная дрожь.

    – За нами кто-то плывет,– громко зашептал он, и стало слышно, как стучат его зубы.

    А потом за его спиной раздался странный рокочущий звук, словно какое-то подводное чудовище всплывало из глубины озера, вспучивая его поверхность, и вода с шумом стекала во все стороны с его поднявшегося над водой тела.

    Вадим в ужасе оглянулся, увидел расходящиеся крутые волны, а под собой ощутил упругие толчки, будто родники били мощными струями из глубины. Он сообразил, что кто-то проплывает под ним, и инстинктивно поджал ноги, боясь, что его схватит за ногу это мерзкое подводное чудище.

    – Т...там, в...внизу,– заикаясь, выговорил он, цепенея от жуткой мысли, что в озере кто-то есть.

    – Не бойся, я уже стою на дне,– успокоил отец, обхватывая сына рукой.

    Мальчик дрожал, его пугала неизвестность. В воде он чувствовал себя совершенно беспомощным. Но то, что отец ступал по дну, немного успокаивало. С каждым шагом берег приближался.

    Виктор шел по грудь в воде, раздвигая рукой листья кувшинок. Вдруг его рука отдернулась. Мальчику передалось это резкое движение, он вздрогнул, и в тот же миг поверхность озера перед ними всколыхнулась и из воды явилось тело подводного существа. Оно взметнулось в фонтане брызг, и оглушительный удар по воде потряс тишину ночи.

    Нырнувшее существо высоко взбросило воду при погружении, и поднявшаяся вода опала волнами, скрывая его.

    Ширя глаза от ужаса, Вадим смотрел на воду, ожидая появления чего-то омерзительного, жуткого, даже не представляя толком, чего ожидал. Он видел, как листья кувшинок зашевелились совсем рядом. Но ничто не всплыло из глубины. Затем листья зашевелись подальше, потом еще дальше, и стало ясно, что тот, кто плыл под водой, задевал своим телом длинные стебли, и его подводный путь был виден до тех пор, пока он уходил на глубину.

    – Что это было? – спросил Вадим, становясь ногами на илистое дно.

    Отец оглянулся и долго смотрел на озеро. Вот тогда озеро стало необычным. У него появилась тайна. Здесь обитало неведомое существо. И его таинственное появление среди ночи еще предстояло разгадать.

    Но сейчас озеро выглядело спокойным. Лунный свет озарял его гладь, и нигде на поверхности воды не было ничего, что могло бы разъяснить загадку.
    – Что это было? – снова спросил Вадим.
    – Узнаем завтра.
    – До завтра оно съест мою утку.
    – Если мы позволим.
    – Мы что – поплывем?..
    – Тебе страшно?
    – Ни капельки.
    – Мастер ты врать.
    В тишине ночи раздался отдаленный всплеск. Он донесся с невидимого в темноте края озера. Мальчик насторожился:
    – Кто это?
    – Рыба. Вскинулась крупная рыба.
    Вопросов больше не последовало, и Виктор шагнул на глубину.
    – Подожди меня здесь,– сказал он. Но Вадим шел следом.
    – Я поплыву с тобой.
    – Ты еще плохо плаваешь.
    – Я доплыву.
    Они поплыли вдвоем, и луна светила на воду, и в ее свете нигде не было видно чего-либо подозрительного. Ничего не произошло, когда они плыли к утке и когда возвращались с нею к берегу. Только сова, пролетая над озером, круто снизила полет, и безмолвно, как огромная ночная бабочка, беззвучно махая большими крыльями, исчезла в темноте.
    Позже, идя по лугу, Вадим осмелился задать вопрос, волновавший его все это время:
    – Это была нечистая сила?
    – Не мели чепуху.
    – А что оно было?
    – Утром увидим.
    Со стороны озера раздалось кряканье утки и резкий скрежещущий крик камышницы. Мальчик остановился и, обернувшись, долго смотрел в темноту.

ІХ

    Утром, едва раскрыв глаза, Вадим с досадой осознал, что пропустил рассвет. Он обнаружил себя одного в зеленоватом сумраке палатки и вскочил с горьким чувством обманутого ожидания. Еще перед тем, как выглянуть из палатки, он услышал потрескивание горящих веток, потом увидел костер и отца у костра, и котелок, охваченный пламенем на перекладине над костром.
    - Ты ходил один? - спросил он обиженно.
    - Я готовлю завтрак.
    - Не правда.- Вадим сел на выходе из палатки, сердито глядя в песок. Его переполняла досада. Его планы рухнули, ему не увидеть того, что произошло на озере на рассвете. Он проспал. Он все проспал!..
    - Почему ты меня не разбудил?
    - Я поднялся минут пять назад и начал готовить завтрак.
    - Не правда!
    - Не правда - "что"? Что я готовлю завтрак или что встал пять минут назад?
    - Я знаю, ты ходил один.
    Отец улыбнулся, поправляя поленья в огне, чтобы огонь охватывал котелок равномерно со всех сторон.
    - Я вижу, как ты улыбаешься,- уличил его мальчик, страдая от обиды.- Ты уже побывал на озере.
    - Небось,- досказал за него отец.
    - Небось, побывал? А меня так не разбудил.
    - Я проснулся пять минут назад.
    - За пять минут мы могли быть уже там,- не сдавался Вадим, доказывая свою правоту.
    - Успеем,- примирительно ответил отец.- Солнце только взошло.
    Он вынул из рюкзака банку сгущенного молока и бросил ее сыну. Банка покатилась по песку и остановилась у его ног. Вадим уставился на нее, раздумывая. Ему вовсе не хотелось сменять гнев на милость.
    - Надо позавтракать,- сказал отец.- Пойдем надолго.
    - Думаешь, мы еще успеем увидеть?
    - Кто бы там ни был - он там живет.
    Мальчик все еще раздумывал. Потом полез в карман, достал складной ножик и проткнул лезвием жестяную крышку. Из отверстия повалила густая масса сгущенного молока. Вадим отпил немного из банки, продолжая сидеть на пороге палатки и дуться. Если отец решил умилостивить его таким вот образом, так пусть знает, что сгущенкой его не купишь.
    - Давай свою кружку и бегом умываться,- услышал он, но не двинулся с места. Он хранил суровый вид, сидя насупившись у палатки.
    - Как знаешь,- сказал отец.- Я не буду тебя ждать.
    Это подействовало. Мальчик поднялся и направился к воде, и там, на берегу ерика, увидел солнце у самого горизонта. Как разрезанный спелый арбуз, оно лежало на краю луга - яркое, сочное, красное. День едва начинался, и Вадим вдруг поверил, что не все потеряно, если только не мешкать с завтраком. Он думал об этом и о многом другом, о чем думается легко лишь поутру и лишь на заре того, что именуется жизнью.

    А утренняя заря только разгоралась, и новый день сулил новые надежды...

    Они пошли по лугу: отец впереди по мокрой траве, мальчик следом уже по полусухому. Он был очень серьезный, и шел, сжимая в руках бинокль, глядя в упор на брезентовую отцовскую куртку. Широкая брезентовая спина с ружьем на правом плече отчетливо выделялась на фоне неба, заслоняя собой горизонт. Затем над нею замаячила крона осокоря, она росла, поднималась все выше и уперлась ветвями в небо. Отец остановился. Вадим вышел из-за его спины и увидел озеро.

    Утром оно выглядело безмятежным, без малейшего намека на таившуюся в нем загадку. Поперек озера на голубой воде лежала тень осокоря, и в его тени плавающие листья кувшинок не блестели на солнце. По листьям ходила желтая трясогузка, покачивая хвостом. Она ловила мошек, прыгая с листа на лист. Среди белоснежных хлопьев раскрытых цветов она походила на желтого шмеля, привлеченного цветочным изобилием.

    Поодаль, где не росли кувшинки, почти на середине озера торчала из воды зеленая ивовая ветка. Вадим осмотрел ветку в бинокль. Вчера ее не было. Он перевел взгляд на отца. Отец спустился к воде и, постелив куртку на росистую траву, сел на склоне. Мальчик сел рядом. Они молча смотрели на озеро, на воду, на ветку.

    Они ждали разгадку.

    Вода у берега была чистая и прозрачная до самого дна, и на илистом дне были видны круглые и овальные тени под плавающими листьями. Сегодня мальчик обратил внимание, что листья разные. Различными были и цветы на воде: белые, как большие хлопья снега, плавали между круглых листьев, а желтые в виде коробочек возвышались над водой на стеблях среди овальных листьев.

    - Папа, эти желтые коробочки на ножках уже были белые или еще будут?

    - Это разные растения,- тихо сказал отец, наклонившись к сыну.- Белые - кувшинки, а желтые - кубышки.

    - Кубышки, потому что они коробочки?

    - Сиди тихо. Если хочешь что-то увидеть, не разговаривай и не вертись.

    - Ты думаешь, оно услышит? - шепотом спросил мальчик и весь напрягся, вглядываясь в воду - в глубину.

    Солнечные лучи уходили под воду наклонными полосами света, и в толще воды то тут, то там взблескивала чешуя красноперых рыб. Глядя в прозрачную воду, Вадим не сомневался, что увидит подводное чудище, испугавшее его накануне. Оно должно быть большое, и тень от него несомненно обозначится на илистом дне и выдаст его приближение. Мальчик глядел на озеро в ожидании подводного обитателя глубин. Но озеро хранило тайну, и ждать пришлось довольно долго.

    Но вот на поверхности озера появилась голова. Она возникла из-под воды без всплеска в полном безмолвии. Это была голова какого-то бурого животного, всплывшего слишком далеко от берега, чтобы удалось рассмотреть его как следует. И всплыло оно к охотникам спиной, отчего был виден лишь возвышавшийся над водой загривок со складками по боком, что придавало ему сходство с легавой собакой, положившей на воду свои длинные уши. Когда зверь нырнул, стало видно перекатывающееся при погружении большое тело, покрытое гладким мехом.

    Через несколько минут зверь снова появился, все так же без единого звука. Теперь Вадим смотрел на него в бинокль. Он плыл наискось, пересекая озеро, и голова его низко сидела в воде, обрубанная спереди и сзади, как чурка.

    Движения его были размеренные, неторопливые, как у любого солидного существа, большого и неповоротливого в воде. По мере приближения к берегу стали заметны небольшие стоячие уши, черный нос и горизонтальные щели глаз. Тупым носом он толкал перед собой бурлящий вал воды, и косые волны расходились широко в стороны по гладкой поверхности озера.

    Зверь постепенно приближался и, когда оказался совсем близко, мальчик увидел под водой его широкую спину со струящимися космами по бокам, а в полуметре сзади, словно сама по себе волновалась водная гладь и время от времени всплескивала от мощных винтообразных движений широкого и плоского хвоста. В бинокль были видны даже задние лапы с перепонками как у жабы, но снабженные загнутыми когтями.

    Зверь повернулся боком, и мальчик отчетливо рассмотрел его горбоносую морду, напоминающую профиль терьера.

    Зрение у него было неважное. Он не разглядел людей на берегу, но проплывая мимо, повернул голову и принюхался, подняв морду из воды. Стали видны мощные резцы желтоватого цвета, выступающие за сомкнутыми губами. Они блестели на солнце, точно клыки, и, глядя на них, мальчик почувствовал, как по спине побежали мурашки.

    Потом зверь нырнул, и было хорошо видно, как его тело, длинною до полутора метра, уходило под воду, перекатываясь как хвост удава, повторяя движение туловища. На мгновенье над водой показалось основание уплощенного хвоста, и вода сомкнулась, пошла кругами, а под ними ушло в глубину темное пятно и там растаяло в толще воды. На поверхности озера начали появляться пузыри воздуха, всплывающие по ходу зверя. Поэтому Вадим угадал направление плывшего под водой и вскоре заметил вдалеке всплывшую, как чурбан, голову зверя.

    - Ты видел, какие у него зубы? - возбужденно заговорил мальчик.- Он перекусил бы ногу в два счета. А если бы он цапнул?.. Мы вчера еще хорошо отделались.
    - Тише, он не один.
    - Ты еще видишь?
    - Я знаю, бобры живут колониями.
    - Так это бобры?
    Отец кивнул.- У них должны быть хатки на воде. Или норы в крутом берегу.
    - Ты мне покажешь?
    - Сперва их надо найти.
    - А бобры кусаются?
    - Если их не трогать, они мирные.
    - А вчера? Вчера мы его не трогали. А он?
    - Разве он тебя укусил?
    - Чего же он плавал вокруг?
    - Хотел выяснить, кто мы такие. Он думал, что мы другие бобры.
    Его слова развеселили мальчика. Он засмеялся, прикрывая ладонью рот.
    - Мы - бобры. Ну ты и скажешь.
    - Тише. Он снова плывет.
    Вадим посмотрел в ту сторону, куда был направлен взгляд отца, и увидел бобра, буксирующего ивовую ветку. Его голова была приподнята и наклонена набок, так что челюсти с зажатой в них веткой находились над водой. Он плыл медленно и, когда достиг того места, где из воды торчала зеленая ветка, остановился и принялся затапливать ее и ту, что приплавил с собой, взбираясь на них и придавливая тяжестью своего тела.
    - Что он делает? - заинтересовался Вадим.
    - Заготавливает корм.
    - Зачем же его заготавливать? На берегу полно веток.
    - Он делает запас на тот случай, когда не сможет выйти из воды.
    - А это какой случай - когда дождь?
    - Ну да,- как нечто само собой разумеющееся сказал отец и улыбнулся.- Кому же охота мокнуть под дождем?..
    Управившись с ветками, бобр нырнул, и в то утро его больше не видели. Пробыв с полчаса в ожидании, мальчик предложил пойти поискать норы на дальнем берегу. Но отец отказался, сославшись на то, что надо обходить озеро и тратить на это уйму времени. Так что лучше идти туда после обеда.
    - Тогда возвратимся назад и постреляем диких курочек.
    - Не сегодня,- возразил отец.- Сегодня не охотничий день.
    - Так почему же ты с ружьем?
    - Оружие нельзя оставлять без присмотра. Мало ли что может случиться в лагере в наше отсутствие.
    - Но здесь никого нет кроме нас.
    - А мы как попали сюда?
    - По реке.
    - Вот по реке сюда могут попасть и другие.
    Мальчик встал и поглядел в бинокль на далекий берег реки.
    - Отсюда плохо видно,- доложил он.- Но, кажется, там никого нет.
    Они прошлись по лугу и нашли еще несколько озер пригодных для охоты. Возвращаясь к палатке, Вадим показал отцу большое гнездо на дубе, одиноко возвышавшемся посреди луга со сломанной верхушкой.
    - Там живет аист,- с умным видом объяснил он.- Давай посмотрим, как он там живет.
    - У него должны быть птенцы. Не надо тревожить птиц.
    - Но мы посмотрим только одним глазком. Им же ничего от этого не сделается.
    Виктор огляделся. Взрослых птиц не было видно поблизости, и он согласился.
    - Только быстренько,- предупредил он.
    Мальчик подбежал к дереву, обхватил руками ствол и, вспомнив что-то, оглянулся.
    - Показать, как я лез на дерево в первом классе? - И он начал быстро-быстро переступать с ноги на ногу, оглядываясь через плечо и посматривая на землю под собой.
    - Что ты делаешь? - поинтересовался отец.
    - Лезу на дерево.
    Виктор пока что ничего не понимал.
    - Разве ты куда-то лезешь? Ты же стоишь! И зачем ты топчешься на месте?
    - А в мультфильмах все так лазят.
    - В каком смысле?
    - Да в самом прямом,- пояснил Вадим.- Подошел к дереву, ногами фить-фить - и уже наверху.
    Виктор сперва улыбнулся, потом до него дошло окончательно, и он начал смеяться - сначала стоя, затем сел на землю. Хохотал долго и от души, и пока он смеялся, мальчик стоял довольный под деревом и улыбался.
    - Так значит, ты таким манером хотел на дерево влезть?
    - Ну да! Это когда я еще маленький был.
    - А оглядываться зачем?
    - Ну, как - чтобы видеть, насколько далеко уже под тобой земля.- Он снова изобразил попытку взобраться на дерево как в мультфильме.- Я тогда думал, что так легко у всех получается.
    На дерево он уже не полез, а подсел к отцу и ухохатывался вместе с ним до упаду. Влезть на дерево по-настоящему у него уже не было сил.

Х

    Белый аист проводит ночь стоя - на одной ноге на краю гнезда. Гнездо его на сломанном дубе посреди луга в четырех метрах над землей. Оно сложено из сухих веток не толще клюва самой птицы и внутри вымощено осокой и увядшей травой. В основании гнезда, что вдвое шире ствола дерева, поселились полевые воробьи, устроив свои гнездышки в щелях среди веток.

    В гнезде аиста - два птенца, одетые белым пухом. Клювы и ноги у них черные, причем клювы короткие - чуть длиннее головы. Но все равно аистятам трудно держать их на весу. Они кладут головы набок на лоток гнезда, словно смотрят в небо над собой по-куриному - одним глазом. А если сидят с поднятой головой, то уткнувшись желтым кончиком клюва в краешек гнезда. Только когда прилетают взрослые, аистята поднимают головы и встают на ноги. И стучат клювами, запрокинув голову,- выпрашивают еду. Едят тоже стоя, подбирая пищу с края гнезда.

    Все это Вадим выяснил под вечер, когда пошли в поход на бобровый берег озера. Взобравшись на дуб и стоя на суку, он с любопытством заглядывал в гнездо и все увиденное сообщал отцу, стоявшему внизу под деревом.

    - Они лежачие,- говорил мальчик.- У них глаза, как у нашей мамы; такие трогательные. Можно мне их погладить?

    - Спускайся.

    - Сейчас. Я хотя бы одного поглажу. Они меня не боятся. Они, наверное, ручные.

    Он спускался с дерева и продолжал рассказывать:

    - Одного я перевернул вверх тормашками, а он лежит себе и хоть бы хны.

    - Надеюсь, ты его не придушил?

    - Ну что ты, я же ласково.

    Обмениваясь впечатлениями, они пошли по лугу к упавшему тополю. Его повалило ветром поперек ерика, и по нему удобно было перейти на другой берег, не замочив ног. Впрочем, роса на травах была такая обильная, что первую половину дня брюки все равно были мокрые до колен.

    На том берегу они сразу увидели следы деятельности бобров. По густой траве, как траншеи, пролегали тропы. К каждому кусту вела своя тропа. Но все они сходились веером к каналу, проложенному сквозь осоку - узкому, и глубиною до полуметра.

    Водный канал завершала купальня, возле которой бобры столовались. Трава вокруг была смята и всюду валялись обглоданные ивовые ветки. Лишенные коры, они белели на солнце, словно кости, и на каждой из них в месте среза виднелись поперечные борозды от бобровых резцов. Такие же борозды остались на ветках кустов, которые обкорнали бобры вокруг озера и вдоль ерика, соединяющего озеро с рекой.

    В тот же вечер охотникам посчастливилось найти бобровые норы - старые, покинутые бобрами. В некоторых из них обвалились своды, где размещались подземные камеры. Любопытно было заглядывать в эти провалы, образовавшиеся в пяти, а то и в десяти метрах от воды. Видимо, бобры иногда пользовались этими норами, как временными убежищами в половодье, поскольку берег тут самый высокий и окрестные пойменные луга вокруг видны как со смотровой площадки в каком-нибудь заповеднике.

    Постояльцы этих временных нор, похоже, понимали, что через дыры в сводах может проникнуть враг, и пытались починить крыши своих подземных убежищ. Над каждой обвалившейся норой громоздилась куча веток, перекрывая доступ в нору незваному гостю. Без сомнения, где-то поблизости находились новые норы, но входы располагались ниже уровня воды и обнаружить их было не так-то просто.

    - Теперь буду знать, куда ходить по дрова,- объявил Вадим, оценивая взглядом общее количество сушняка, набросанного кучами на крутом берегу озера.

    - И тебе не стыдно обирать животных?

    - Почему обирать? Хворост валяется тут без дела, пропадает зря.

    - В природе ничего не бывает зря, и если ветки лежат здесь, то лежат для дела. Сами они сюда не пришли, их принесли бобры, чтобы залатать крышу над головой.

    Став на четвереньки, мальчик заглянул в нору.

    - Там никого нет,- уведомил он.- Значит ветки наши.

    - Оставь все как есть. И пойдем поищем жилые норы.

    - Жаль.- Вадим вздохнул и с сожалением покачал головой: - Столько хвороста пропадает.

    Они отправились искать новые норы и пока шли вдоль берега, Виктор объяснял сыну, что возле бобровой норы должна быть прогалина в осоке, по которой бобры выплывают в озеро. И вскоре охотники нашли три такие прогалины, врезавшиеся клином в густые прибрежные заросли. Вода в них была чистая и прозрачная, и было видно илистое дно.

    До захода солнца они сели на берегу кормить комаров возле одной из прогалин, что была шире и глубже остальных. Место выбрали возле ивового куста, в корнях которого предполагался вход в нору. Вадим даже вызвался зайти в воду и нащупать рукой подводный ход, но отец не позволил беспокоить бобров, и, глядя в прозрачную воду, мальчик сомневался, есть ли тут нора вообще.

    Сначала он смотрел в воду неотрывно, потом внимание его рассеялось, он начал поглядывать по сторонам и на противоположном берегу увидел цаплю на ветке осокоря, под которым они стояли в вечерний лёт. Листья кувшинок под "ночной" веткой осокоря были испачканы белым пятнами, словно известью.

    Цапля стояла на ветке большая, серая, и сперва вертела головой, осматривалась, затем спрятала голову в крылья и затихла.

    - Папа, цапли спят стоя? - спросил Вадим.

    Вместо ответа отец указал взглядом на воду под ними. Но мальчик лишь успел увидеть мутный след в воде, а там, где не было видно дна, листья кувшинок уже пришли в движение.

    Бобр всплыл на глубоководье и совершил полный оборот, осматривая берега. Голова его была седая, плоская, с хорошо заметными белыми усами. Он неторопливо нырнул и около пяти минут плыл под водой. Благодаря тому, что охотники видели, куда была направлена морда зверя при погружении, они заметили вдалеке всплывшую, как топляк, голову бобра.

    - Я его узнал,- шепнул Вадим отцу.- Это бобер.

    - Тише. Если хочешь что-то увидеть, замри и молчи.

    В этот момент бобр снова нырнул. Всплыл он неподалеку от берега и поплыл вдоль кромки осоки, совершая смотровой рейд по озеру. Он постепенно приближался и, проплывая мимо охотников, оказался совсем близко, так что не надо было и бинокля, чтобы рассмотреть его большое тело в воде. Тупоносой мордой он толкал перед собой шумящий вал воды, и волны расходились круто и далеко в стороны. Его седая голова рассекала воду резкими точками, и за ней, поотстав на расстояние около метра, раз за разом всплывал широкий круп зверя в такт гребков задних ног, а в полуметре сзади вода всплескивала от движений хвоста.

    Бобр плыл степенно, с достоинством, и его уверенность в своих правах на это озеро внушала уважение, и еще нечто другое, не поддающееся определению. Поравнявшись с охотниками, он скосил взгляд в их сторону и неторопливо нырнул, показывая мокрую спину. Минуту спустя он вынырнул метрах в пятидесяти и поплыл в прежнем направлении, не оглядываясь и не меняя ритма. Была видна только его голова, как полено, плывущее по озеру. Вблизи голова тоже напоминала полено, но более толстое.

    Перед самым заходом солнца на середине озера появился другой бобр - бурый, с большой головой, похожей на чурбан. У этого зверя хорошо заметны уши, как два торчащие сучка, а морда у него горбоносая, с профилем бультерьера. Он всплыл напротив прогалины, где громоздился остаток ивового куста, давным-давно срезанного бобрами.

    Горбоносый тоже осмотрел берега, неторопливо разворачиваясь в воде, и поплыл по озеру вниз - к ерику. Он не успел скрыться за поворотом, как посреди плеса вынырнул третий бобр. У этого зверя голова невелика, тоже бурая, но над водой возвышался загривок. Именно его видели охотники утром и это он был похож на плывущего спаниеля - с ушами на воде.

    Несложно было определить, где живет каждый бобр. Хотя выходы их нор находились под водой, и бобры выплывали скрытно, но каждый появлялся напротив своей прогалины, соединяющей чистовод с крутым берегом.

    Пока Вислоухий плыл по озеру к ерику, заросшему ивняком, оттуда уже возвращался Седой с веткой в зубах. И тогда они увидели Черного. Он всплыл слева от охотников напротив торчащего из воды полусгнившего корча. Не осматриваясь и не мешкая, черный бобр переплыл озеро в быстром темпе и поднырнул под кромку береговых зарослей. Вслед за этим, мальчик увидел в бинокль, как в безветрии зашевелился стебель аира, все больше клонясь к воде, пока не всплыло его белое корневище. Вместе с ним появилась голова бобра, буксирующего растение к ближнему берегу в прогал среди зарослей. Черная голова бобра появлялась трижды у зарослей аира, затем быстро заскользила поперек озера, как маленькая торпеда, нацеленная на полусгнивший корч, и ушла под воду тихо, без всплеска, чтобы скрытно продолжить свой путь под водой.

    - Почему они не хлопают хвостами сегодня? - полюбопытствовал Вадим, опуская бинокль и отмахиваясь от комаров.

    - В этом нет необходимости,- объяснил отец.- Сегодня никто не лезет в их озеро; им некого пугать.

    - Так он пугал вчера?

    - А ты думал, что он приплыл к нам поздороваться?

    - Это был черный?

    - Черный - похоже, бобриха. У нее редкостный мех. Шкура черного бобра ценится особенно высоко, как и шкура черного соболя.

    - Мы ее подстрелим?

    Отец отрицательно покачал головой.

    - Почему? Сегодня не охотничий день?

    - Не поэтому. Сейчас охота на уток - на пернатую дичь. А бобр - пушной зверь, и охота на него в другое время. К тому же охота на бобров пока запрещена.

    - Их никто не стреляет?

    - Стреляют браконьеры. Но таким надо шею намыливать.

    Мальчик засмеялся.- Ну ты и скажешь. Намыливать. Это в смысле по шее надавать?

    - Вот-вот,- подтвердил Виктор. Он взял у сына бинокль и начал осматривать дальнюю заводь, затянутую ряской, где собирался наводок. Уже несколько уток поодиночке приводнились там.

    - Папа, тебя кусают комары?

    - Есть немного.

    - А меня очень много. Мама говорит, что ее тоже сильно кусают, потому что у нее кровь качественная.

    - Не думаю,- сказал Виктор. Он увидел в бинокль горбоносого бобра, возвращавшегося с веткой в зубах.- На, посмотри, Горбоносый плывет.

    Вадим понаблюдал за бобром в бинокль, потом сказал: - Он поплыл к кустам на кормежку. Пойдем по берегу и обгоним его. Посмотрим, какой он на берегу.

    - Чуть позже,- ответил Виктор. Он смотрел за озеро в даль, по-вечернему сумеречную, теряющую ясные очертания. Он ждал, поглядывая в небо. Его медлительность была не понятна мальчику.

    - Пойдем. Ну же. Идем скорее, пока он плывет к кустам.

    Но Виктор уже увидел их и с каждым мгновением различал все отчетливей. Сперва они выглядели темными точками, как комары, зависшие в воздухе. Но они перемещались одновременно все, и чем ближе, тем заметнее сказывалось их синхронное движение, а когда они отвернули чуть в сторону, их стремительный полет уже нельзя было спутать ни с чем, как и нельзя было оторвать взгляд от быстроты их скольжения в небе. Словно то были не птицы, а эскадрилья военных самолетов, настолько слаженным - прямолинейным и ровным был их волнующий полет.

    - Смотри, утки,- сказал он сыну. Но мальчик думал о своем.

    - Наверное, он уже вышел на берег,- говорил Вадим, прислушиваясь.- Кажется, уже грызет. Слышишь, как он грызет ветку?

    - Это звук их полета.

    - Идем, пока не стемнело.

    - Сейчас. Пусть облетят один круг.

ХІ

    Они увидели бобра на берегу на следующее утро, перейдя ерик по стволу тополя, а вечером не удалось застать его. То ли он услыхал их приближение и бесшумно скользнул в воду, то ли было настолько темно, что они не сумели разглядеть бобра среди кустов. Но и никаких звуков в кустах они не слышали. Зато когда взошла луна, и поверхность озера озарилась призрачным светом, а над самой водой, словно живая радуга, возникло серебристое сверкание скачущей из воды рыбьей мелюзги, мальчик увидел сразу двух бобров, плывущих рядом, голова к голове, будто в упряжке, и услыхал те же звуки, какие раздавались прошлой ночью.

    Бобры плыли по середине озера в полном безмолвии, как два призрака, чертя водную гладь тупоносыми мордами. Неожиданно тишину нарушил громкий всплеск и удар по воде, точно в воду бултыхнулся тяжелый камень. Это нырнул один из бобров, ударив хвостом об воду при погружении. Второй бобр проплыл немного в одиночку, как вдруг позади него взметнулся сноп серебристых брызг, словно вскинулась крупная рыба. Над водой мелькнул на миг бобровый хвост, и зверь нырнул,- только тогда стал слышен хлопок, как от удара о воду широкой плоскостью весла.

    Оба бобра тотчас всплыли в серебристой полосе лунного света, немного проплыли рядом и снова - всплеск, удар хвоста и быстрое погружение.

    - Это у них игра? - предположил мальчик, передавая бинокль отцу.

    И тогда Виктор увидел, что бобр ударял хвостом по воде не в момент погружения, как принято считать. В бинокль было отчетливо видно, что хвост зверя взметался над водой, когда голова его еще находилась на поверхности. Несколько раз бобры вообще не нырнули, после громких ударов хвостами.

    Бобры плыли по озеру степенно, как подобает истинным хозяевам этих мест. Неторопливость уклада их жизни невольной вызывала восхищение, а величавая размеренность их бытия могла сравниться разве что с их счастьем - жить в дикой природе. Так испоконно плыли по своим водным владением их предки на протяжении сотен веков, оглашая берега звучными всплесками, утверждая свое право жить в этом мире и владеть унаследованным. Так и теперь плыли бобры по лунной дороге, оповещая всех о своих правах, столь же древних, как мир, и столь же незыблемых, как чреда поколений...

    - Понаблюдаем за ними,- предложил Виктор.- Такое в городе не увидишь.

    - В другой раз,- ответил мальчик.- Сегодня очень жалят комары. В городе они почему-то не так сильно жалятся.

    - В городе нет многого, что есть только здесь. Для того мы и приехали сюда, чтобы ты мог увидеть все своими глазами, и не быть обделенным жизнью, как большинство горожан, которые даже не подозревают об этом. Все, что ты здесь видишь, нельзя вычитать из книг. И вообще книг о природе очень мало, потому что писать о природе и ее обитателях намного сложнее, чем о людях. Ведь для того чтоб написать о дикой природе правдиво, не говоря уже о том, чтобы поставить фильм, надо потратить неимоверно много времени на наблюдения за животными в их естественной среде обитания, что не всем под силу, да и доступно не каждому. Только за редким исключением писатели живут в окружении дикой природы достаточно долго, чтобы описать достоверно этот удивительный и неповторимый мир. Поэтому каждая книга о природе на особом счету, и надо обязательно их прочесть.

    - Я прочту,- быстро пообещал мальчик.- Только пойдем отсюда, а то здесь такие злющие комары.

    - Придем рано утром,- сказал отец.

    И утром они застали бобра на берегу.

    Он пристроился у ствола ветлы, упавшей невесть когда, так что ее древесина ссохлась и звенела, если по стволу ударить каблуком. Здесь было много валенных деревьев, подточенных бобрами, но в пищу они употребляли не только кору ветвей, но и траву. И этот бобр устроился среди травы, чтоб попастись, и выглядел очень грузным. Нижняя часть его тела достигала полутора метра в обхвате, так что он сидел, как бы сгорбившись, над своим животом. Неловкими движениями передних лап он хватал стебли растений, клонил к себе, поедая сочные побеги, и напоминал сурка, раскормленного до невероятных размеров. Но даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что земля - не его стихия.

    Время от времени бобр вставал на четвереньки и тяжко, а главное неуклюже, переваливался на пару шагов и наново усаживался среди травы. При этом его хвост занимал самые разнообразные положения: то набок, то вперед между ногами. И пока бобр кормился на берегу, он ни разу не сел в "классическую" бобровую позу - оперевшись на хвост, как изображают бобров художники, наделенные богатым воображением.

    Опираться на хвост бобру было незачем. Передняя часть его тела настолько массивная, что даже при желании ему не опрокинуться навзничь. Его тучное брюхо лежало на траве, пока он сидел, а когда пошел к ивовому кусту, его спина возвышалась горбом, так что хвост едва касался земли. И, глядя на идущего бобра, становилось ясно, что бобровый хвост не сминает траву, - это отвисшее брюхо волочилось по земле и утюжило ее словно каток, оставляя широкую полосу мятой травы.

    И то, как он расправлялся с веткой, было неожиданностью. Бобр не грыз ее как кролик, он запускал резцы в древесину и отрывал кусками, орудуя резцами как стамесками. Едва ветка упала, он поволок ее в воду, держа в зубах.

    - Пойдем, поглядим, как он там грыз,- предложил мальчик, когда бобр уплыл. И там, среди щепок, во множестве валявшихся вокруг куста, Вадим подобрал ветку, побывавшую в бобровых зубах.- Можно мне взять эту ветку? - спросил он у отца.- Бобры на меня не обидятся?

    - Вся ветка тебе ни к чему. Давай отрежем от нее кусочек с бобровым срезом и сделаем тебе амулет.

    - Как у индейцев?

    - Нет. У индейцев - тотэм,- пояснил отец.- Тотэм - это священное животное, которое приходит к человеку во сне и соглашается быть его покровителем.

    - Ты об этом узнал, когда перевоплощался в животных?

    - Считай, что так.

    - А бобр может быть тотэмом?

    - Конечно, если только он согласится.

    В этот день они много говорили о бобрах и вечером узнали, что бобры живут здесь давно. Об этом рассказал бакенщик, когда приехал проведать их на закате дня. Его лодку охотники увидели издали, но еще задолго до этого услышали звук мотора, далеко разносящийся над тихой рекой.

    Бакенщик приехал уже в сумерки. Он засветил последний на своем участке красный бакен чуть ниже лагеря и повернул лодку к берегу. Это была все та же "Удешка" с кнехтом на баке и топовым фонарем на кормовом флагштоке, на который был надет спасательный пробковый круг. Вдоль бортов лежали наметка и багор.

    Причалив "Удешку" в берег, он кинул якорь на песок и тяжело выбрался из лодки в резиновых рыбацких сапогах.

    - Как отдыхается? - здороваясь с Виктором за руку, спросил он, объясняя причину своего приезда: - Дай, думаю, заеду, проведаю. Может чего надо?

    Он кивнул мальчику, указывая на лодку, где стояла плетеная ивовая корзинка: - Беги, вынай гостинец.

    В плетеной корзинке Вадим обнаружил литровую бутыль молока и домашние пирожки с яблоками.

    - Старуха напекла,- пояснил бакенщик, разговаривая с Виктором.- Она там разного овоща собрала, и еще это - сам понимаешь... собственного производства...

    Расположившись у костра, он засиделся в гостях в этот вечер, но рассказал много интересного. Тогда и стало известно, что озеро называется Огдынь. Второе озеро неподалеку - Струмье. Оказывается, и там живут бобры. Всего шесть семей. Но основное их поселение на Огдыни. Его берега незатопляемы в весеннее половодье.

    - В прошлую зиму было голодно,- рассказывал бакенщик.- Бобры приплыли по реке в деревню и жили всю зиму у пристани. Дети соорудили для них будку на льду возле проруби и подкармливали, кто чем. Бобры настолько привыкли, что брали еду из рук, даже позволяли себя погладить.

    - Долго они у вас жили? - заинтересовался Вадим.

    - Почитай месяц, а то и полтора,- ответил бакенщик.- Покуда в Наровле не прознали. Тогда оттуда прислали охрану к нам в Конотоп. Сразу два милиционера прибыло бобров охранять, и в ту же ночь бобров не стало.

    - Куда ж они делись? - удивился мальчик.

    Бакенщик развел руками.

    - Поди, милиционеры их и того...- Он посмотрел на мальчика и досказал: - Не стало их, и весь сказ. Пропали, значит. Милиция тут же и уехала.

    - Надо было в город сообщить,- сказал Виктор.

    Бакенщик махнул рукой, доходчиво выражая взаимоотношения своего сословия с городским начальством.

    - Сообщали. Селяне трезвонили, жаловались. Но сам знаешь: за руку не поймал - спросу нет. Да и те милиционеры, сам понимаешь, не сами от себя приехали.- Он плюнул в сердцах.- Детишек жалко. После того, почитай, месяц всей деревней к будке бурак носили, ждали, авось бобры объявятся. Только и разговоров было в деревне, что про бобров.

    А вот еще случай был...- И бакенщик начал рассказывать про другое. Но Вадим не слушал. Он думал о бобрах, поверивших людям, и не мог взять в толк, кто их прогнал. Кому они мешали? И поздно вечером, когда бакенщик уехал, он задал вопрос отцу:

    - Отчего люди бывают плохие?

    - Я давно думал об этом. Я уже забыл,- отговорился отец.

    - Но ты вспомни. Ты должен знать.

    Вопрос был настолько прост, что мудрецы корпели веками в поисках ответа. Но мальчик ждал ответ не когда-нибудь в будущем, а сейчас, и Виктор сказал:

    - Плохое в людях - от их ограниченности. Чем меньше времени употребишь на свое образование, тем примитивней суждения обо всем, а интерес к окружающему упрощается до уровня обывателя. Все мысли становятся исключительно потребительские и только о том, что сулит выгоду. Эгоист - не тот, кто думает о себе, потому что каждый о себе думает; эгоист - это тот, кто не думает об окружающих. Таким людям на все наплевать, их ничто не тревожит кроме собственного благополучия, и живут они в свое удовольствие, как блохи на собаке, и как паразиты проживают жизнь впустую. Но мир держится не на них.

    - А на ком? - уточнил мальчик.

    - Объяснить это очень сложно, как и разобраться в людях - кто есть кто на самом деле. Ведь на словах все хороши, к тому же примечательно: чем хуже человек, тем он хитрее, и у него лучше подвешен язык, чтобы обманывать окружающих. Поэтому судить о людях надо не по словам, а по их поступкам. Но прежде, чем разбираться в чужих поступках, надо разобраться в самом себе. Понять когда ты не прав - самое трудное в жизни.

    Мальчик помолчал, обдумывая следующий вопрос.

    - А если плохому человеку сказать, что он плохой, тогда он исправиться?

    - Вряд ли. Исправить плохое в человеке почти невозможно, и гораздо важнее не допустить, чтобы он стал плохим.

    - Но почему? Разве так трудно исправиться? Надо только правильно объяснить.

    - Во-первых, если ты начнешь объяснять, на тебя будут в обиде. Ведь люди обижаются не столько на правду, сколько на того, кто ее говорит. Во-вторых, тебе просто-напросто не поверят. А дело в том, что взгляды на жизнь у любого человека зависят от поставленной цели; ему кажется, что к ней все стремятся исподтишка. Поэтому подлец не считает себя хуже всех, по его мнению все вокруг такие же, как он, и только притворяются добренькими. Перехитрить их - вроде как заслуга, вот он и радуется, когда преуспеет в очередной подлости. Ему невдомек, что своими корыстными целями он сам себя обкрадывает, получая от жизни лишь то, что урвал у других. Гораздо больше получает тот, кто живет не только для себя и способен не только брать, но и отдавать - то есть делать мир по возможности лучше. Таким людям и принадлежит весь мир, он и держится на них - на тех, кто честно делает свое дело в соответствии со своим призванием. А вот разобраться, в чем твое призвание,- задача не проста. Тут каждый решает сам за себя, в меру своей образованности. И тебе тоже придется решать. Поэтому читай хорошие книги, пока у тебя есть время, чтобы потом, когда наступит пора принять решение, сделать правильный выбор.
    Отец запахнул полы палатки и стало совсем темно. И тогда мальчик неожиданно сказал:
    - А знаешь, есть такая страна - "Бичуаналенд".
    - Интересное название,- отозвался отец.
    - Знаешь, почему она так называется? - И он пояснил: - Там всех бичуют.
    - Мастер ты врать.
    - Нисколечко! Я даже знаю - где эта страна.
    - Завтра расскажешь. На сегодня и так достаточно. Спи, "бичуаналенд".

ХІІ

    - Проснись,- настойчиво требовал детский голос.- Проснись, пора вставать,- говорил Вадим, толкая отца в плечо.
    - Который час?
    - Не знаю. Но, кажется, пора.
    Виктор посмотрел на часы.
    - Половина пятого,- сказал он.
    - Это уже пора или еще нет?
    - Если будем завтракать, то пора.
    - Я бы позавтракал.- Мальчик откинул одеяло и потянулся, упираясь руками в туго натянутый брезент. Зевая, он говорил: - Я еле дождался утра. Ты не забыл - сегодня охотничий день.
    Он что-то вспомнил и вскочил, приникнул к затянутому марлей окошку палатки.- Ты ничего не слышишь?
    - А ты?
    - Я тоже. Наверное, мы распугали всех уток вокруг. Или они еще прилетят? Как ты думаешь, они прилетят?
    - Я не умею думать натощак.
    - А в прошлый раз они прилетели. Помнишь?
    - Тогда их приманил запах чая. Я заварил чай, и утки прилетели на запах.
    Мальчик с сомнением посмотрел на отца.
    - На запах сгущенки они тоже прилетят? - хитро спросил он.
    - Насчет сгущенки не знаю,- невозмутимо продолжал отец,- а чай действует безотказно. Вот если бы ты приготовил чай, тогда мы были бы обеспечены утками.
    Слушая его, Вадим обувался.
    - Выдумываешь ты все,- высказался он.
    Виктор засмеялся.
    - А ты думал: все правда, что говорят?
    - Ну да.- Мальчик тоже засмеялся. Он представил, как стоит с открытой банкой сгущенного молока и приманивает уток.- Зачем ты так говорил? Чтобы посмеяться?
    - Чтобы ты понял, что слова остаются всего лишь словами. Они очень часто расходятся с делами.
    - Да, это так,- согласился Вадим.- Когда я получил тройку во второй четверти, мама сказала, что из меня два сделает, если еще хоть одну получу.
    - Ну и как, сделала?
    - Нет.- Он засмеялся.- В третьей четверти я две тройки получил, и сошло.
    - Нашел чему радоваться.
    - Я же их потом исправил.
    - Ну, ладно. Давай завтракать.
    - Давай. Только ты меня больше не проведешь.
    - Да я и не собираюсь,- доверительно сказал отец.- А может быть, вместо чая ты приготовишь кофе? - как о решенном, спросил он.
    - Я не умею его готовить.
    - Ты многое не умеешь, но это не значит, что тебе никогда не придется этого делать. Так что вылезай из палатки и приступай. Я буду давать советы.
    Почувствовав подвох, Вадим ответил: - Лучше ты приступай, а я буду давать советы.
    - Разве ты знаешь, как готовить кофе?
    Мальчик опять засмеялся.- Знаю я эти штучки. Если я скажу - знаю, ты скажешь - тогда приступай.
    - А если нет, то как же ты можешь давать советы,- закончил его мысль отец.
    Они уже смеялись оба, и Вадим искоса поглядывал на отца.
    - Ну и хитрый ты, как я на тебя посмотрю.
    - А ты не смотри. Ты приступай. Знаешь, что нужно делать сначала?
    - Знаю, развести костер.
    - Да ты все знаешь,- похвалил его отец.- Пожалуй, мне даже не придется давать тебе советы.
    - Придется. Скажи, где топор?
    - Справа под палаткой. Он туда ложится спать. По крайней мере, каждое утро я там его нахожу.
    Мальчик двинулся было из палатки, но перед выходом обернулся.
    - Справа - это когда выходить или когда заходить?
    - Выходи, там разберешься.
    Вадим раздвинул полы палатки и выглянул наружу. Он увидел реку и кофейное облачко над рекой - легкое, тающее. В фонтане желтого цвета всплывало солнце, золотя небосвод.
    Мальчик пошарил рукой справа под палаткой.
    - Ну, что там? - спросил отец.
    - Да ничего. Тут и кот не валялся.
    - Стало быть, он проснулся раньше тебя и перебежал на другую сторону.
    Но мальчик уже не слушал. Он увидел длинноносого кулика ржавого цвета на заросшем травой берегу ерика. Птица ходила по траве, опускала клюв к самой земле, но тут же вскидывала голову кверху. Видимо, чувство опасности глушило в ней чувство голода.
    - Папа, здесь кто-то ходит по берегу.
    - Что ж, пригласи его к завтраку.
    - Ну ты и скажешь. Это же птица.
    - Длинноносая?
    - Еще бы. И на ходульных ногах.
    - О, так это же шикарный завтрак. Ну-ка, где тут мое ружье? Сейчас я его приглашу.
    Но кулик не стал дожидаться приглашения. Он поднялся с хорканьем и полетел на луг. Тогда мальчик выбрался из палатки и пошел поглядеть, что он там делал на берегу.
    - Папа, тут следы.
    - Естественно,- отозвался отец из палатки. Веселое настроение не покидало его.- На то и ноги, чтобы были следы.
    - Да нет, я говорю про уток.
    - Вот это уже открытие,- тем же тоном продолжал отец.- Неужели утки умеют ходить? Я-то думал, что они только плавают.
    - Иди погляди. Они упали с неба.
    - Следы?
    - И следы, и утки.
    - Оказывается, утки еще и падают?..
    - Ну, папа, я же - серьезно. Иди посмотри.
    Утки действительно упали с неба. Они сели не на воду, а приземлились ночью на песок метрах в двадцати от воды. В обдутом ветром песке были видны две лунки размером с кулак, и от каждой лунки тянулись по песку косолапые отпечатки утиных лап. Обе птицы, должно быть отбившись от стаи, после неточной посадки пошли к ерику пешком; остальные, понятно, опустились на воду.
    - Да ты не только охотник,- сказал Виктор, потрепав сына по голове,- ты еще и следопыт.
    Лицо мальчика сияло от гордости, переполнявшей его.
    - Это я их нашел,- победно произнес он.- Но вообще-то, я не знал, что утки садятся на землю.
    - Зато ты знаешь, как разводить костер.
    - Фи,- Вадим скорчил небрежную мину: - В два счета.
    Пока сын возился у костра, Виктор умылся на берегу реки, затем зачерпнул котелком воды и повесил на перекладину над дымящими ветками.
    - Костер разжигают из сухих щепочек, наколотых мелко-мелко,- объяснил он сыну, подсаживаясь к костру.- Затем надо подкладывать мелкие ветки - обязательно сухие и расколотые надвое. Уже потом, когда костер разгорится, можно класть неколотый хворост.
    Мальчик внимательно следил за всеми действиями, а когда пламя, наконец, занялось, рассеянно спросил:
    - Мне тоже умыться, или сойдет и так?
    - Видел бы ты себя.
    - А что? - Он потер глаза руками, испачканными в золе.
    - Могу дать зеркало.
    - Не стоит,- поглядев на руки, ответил Вадим и обреченной походкой поплелся к воде в сторону ерика. На нем были короткие резиновые сапожки и походные брюки, в каких он садился куда попало, и легкая куртка из тонкого брезента поверх шерстяного свитера под горло.
    - Сними куртку и свитер,- вдогонку крикнул отец.
    - Ага, чтобы меня комары съели.
    Заходя в воду, он оглянулся и, видя, что отец наблюдает за ним, побрел по воде подальше - за куст.
    - Комары тут как кони,- сообщил он из-за куста.
    - Помой хотя бы руки с мылом.
    - Ну, конечно, помою.
    Пока Вадим умывался, над лагерем пролетели несколько уток. Во время завтрака утки прошли над лагерем еще дважды. Когда просвистел крыльями еще один табунок, мальчик порывисто встал.
    - Мы так прозавтракаем всю охоту,- возмутился он.
    - Твоя правда,- согласился отец.- Пора выходить.

    Они покинули лагерь, когда солнце окрасилось в цвет пшеничного колоса, но еще не слепило глаза, и утренний лёт продолжался, и была надежда подойти к озеру вовремя, чтоб, затаившись в осоке, перехватить одну-другую стаю уток, шедших на воду.

    Охотники быстро шли вдоль ерика к упавшему тополю и, взобравшись на его ствол, увидели озеро все сразу, в один охват - с дикими утками на гладкой поверхности воды. Утки были и в заводи, где зеленела ряска.

    Мальчик осмотрел озеро в бинокль.

    - Вижу бобра,- сказал он.- Это - Черный.

    Бобр плыл по середине озера, и в косых лучах низкого солнца его мокрая голова поблескивала, кажучись серебристой, как сверкающий осколок плывущего льда. Неожиданно возле его головы взметнулся фонтанчик брызг и послышался негромкий треск, точно сломалась сухая ветка в кустах на берегу.

    Бобр нырнул. Мальчик вопросительно посмотрел на отца.

    Виктор взял бинокль и начал осматривать кусты на берегу озера. В это время бобр вынырнул, и снова раздался сухой треск от выстрела малокалиберной винтовки. Бобр попытался нырнуть, но тут же всплыл и начал барахтаться в воде. Из кустов на берегу опять прозвучал выстрел.

    - Он там,- догадался Виктор и возвратился по стволу тополя на луг.

    - О ком ты говоришь? - не разобрался мальчик.

    Виктор не ответил, он уже спрыгнул на песок и побежал вдоль берега к кустам.- Жди меня здесь,- крикнул он сыну на бегу.

    Еще издали он увидел, как из кустов выскочил браконьер с винтовкой и, пригибаясь, прячась за кустами, а потом в полный рост побежал открыто по лугу в сторону леса.

    - Стой! - крикнул Виктор и выстрелил в воздух.- Стой!

    Незнакомец был одет в ватник и тяжелые рыбацкие сапоги, не рассчитанные для быстрого бега. Он явно не предполагал, что ему придется уходить от погони. Подобная встреча в безлюдной местности в столь ранний час, разумеется, не входила в его планы. С отчаянностью труса он торопился к лесу, где мог скрыться за деревьями, и на бегу он то и дело оглядывался вправо, через плече.

    Виктор бросил ружье и патронташ, затем и куртку, и налегке начал его нагонять. Вдруг браконьер остановился, направил ствол винтовки на преследователя - и Виктор почувствовал удар в грудь, точно наткнулся на бегу на торчащий сук. Звук выстрела он услышал уже потом, но боли он не почувствовал.

    - Мерзавец! - крикнул он.- Стой, мерзавец!

    Теперь ему нечего было опасаться. Самое страшное произошло, незнакомец разрядил ружье и вряд ли попытается заряжать его на бегу. Теперь Виктор знал, что справится с ним, и его подгоняло уже не только желание задержать браконьера, но и свести личные счеты - раз и навсегда отбить охоту направлять ружье на человека.

    - Это тебе не сойдет с рук,- твердил Виктор, задыхаясь то ли от негодования, то ли от быстрого бега. Но двигался уже не так быстро. Силы начали покидать его. Во рту появилась обильная слюна со странным, сладковатым привкусом. В груди хрипело, становилось трудно дышать. Запыхавшись, он остановился и сразу почувствовал слабость. От головокружения чуть было не потерял равновесие и, чтобы не упасть, опустился на колено, опершись рукой о землю.

    Он поднял голову, увидел луг и браконьера. Тот удалялся в сторону леса и бежал уже без оглядки, держа в руке малокалиберную винтовку наперевес.

ХІІІ

    - Что с тобой? - услыхал Виктор голос сына и оглянулся.- Говори, что случилось?
    - Пустяки.
    - Ты ранен?
    - Слегка царапнуло.
    Мальчик растерянно смотрел то на отца, то на убегавшего по лугу браконьера.
    - Тебе больно?
    - Пустяк, - ответил Виктор и попытался встать на ноги.
    Вставал он с трудом, опираясь обеими руками о колено. Головокружение прошло, но непривычный вкус во рту остался. И непонятная слабость угнетала его.

    - Я уронил ружье, сходи поищи,- сказал он. Нужно было отправить сына и прийти в себя. Не хотелось, чтобы мальчик видел его в таком состоянии.

    Когда Вадим побежал искать ружье, Виктор расстегнул сорочку, осмотрел рану на груди. Она была небольшая, как след от вынутого гвоздя, и алая струйка сочилась из нее. Кровь шла пульсирующими толчками, словно била из красного родника, и стекала извилисто по загорелой коже.

    При виде крови Виктора опять охватила слабость. Он достал носовой платок и приложил к груди. Это прикосновение заставило его сморщиться.

    Он обернулся и посмотрел в сторону леса. Незнакомец достиг опушки и скрылся за деревьями.

    Не следовало гнаться за ним,- запоздало подумал Виктор.- Но кто знал, что он - мерзавец. И как я упустил из виду, что я не один. Как же я об этом забыл?.. Я не имел права об этом забыть.

    Зажимая рану левой рукой, он направился в сторону лагеря. Он старался идти ровно, не шевелить правой рукой, не двигать плечом. Когда ему это удавалось, боль была терпимой. Но его по-прежнему донимала слабость. Он шел с единственной мыслью - прийти в лагерь и лечь. Будь он один, он лег бы здесь посреди луга, чтобы набраться сил. Но с ним был сын, и с этим приходилось считаться. Нельзя было его пугать, нельзя было допустить, чтобы он потерял голову от страха.

    Виктор плелся по лугу напрямик, путаясь в траве, сплевывая красную пенистую слюну. Он старался думать лишь о том, как придет к палатке и ляжет в тени, и ему станет легче.

    Если бы тот мерзавец не убежал,- подумал Виктор о браконьере,- он мог бы мне помочь дойти к лагерю.

    И, думая так, он понял, что мысли в его голове начали путаться.

    - Я принес ружье,- услышал он голос сына, возвративший его к действительности.

    - Понеси пока. Только осторожно. Там есть патрон.- Виктор не узнал свой голос. Надо меньше говорить,- подумал он.- Надо экономить силы.

    - Тебе плохо?

    - Пока ничего.

    - Куда он тебе попал?

    - Задел немного.

    - Тебе очень больно?

    - Пустяк.

    Несколько шагов Вадим прошел молча, поглядывая на прихрамывающего отца. Потом сказал с сожалением: - Нам придется уехать?

    - Пожалуй,- сказал Виктор.- Все так нескладно получилось.

    - Ничего. Мы приедем, когда ты поправишься. Вот бы ты поправился за несколько дней. Тогда палатку можно было бы не снимать.

    - Да,- произнес он.

    - А может ты поправишься здесь и нам не придется уезжать? Мы ведь так мало тут побыли.

    - Посмотрим,- уклончиво ответил он.

    - Ты странно говоришь. У тебя что-то в горле. Куда тебя задело?

    - Ранило в грудь,- сказал он.

    - Так тебя ранило?!! - От неожиданности Вадим остановился. Но тут же быстрым шагом нагнал отца.- Я думал тебя задело,- взволнованно заговорил он. - Значит, тебя ранило.

    - Так, слегка,- успокоил его Виктор, пошатываясь от слабости.

    - Хорошо, что слегка. Я ведь не знаю, что делать.

    - Сперва надо добраться к лагерю,- сказал он.- Нет! - возразил он себе через несколько шагов: - Сперва отдохнем.

    - Тут жарко. Лучше в тени под нашим деревом возле озера.

    - Здесь...

    Виктор почувствовал, как его сознание поплыло, и ноги словно ватные подгибаются сами собой. С трудом удерживая равновесие, он осел на землю. В груди раздалось булькающее хрипение, из угла рта потекла пенистая струйка крови. Мальчик в ужасе отшатнулся.

    - Что с тобой!? - вскрикнул он.- Говори же! Что!?

    Сидя на земле, Виктор с трудом переводил дыхание; грудь будто налилась свинцом, клонила к земле, и было не понятно с чего вдруг в ней возникла такая тяжесть. Но еще хватало сил не лечь на землю. Затуманенным взглядом он посмотрел на сына.

    Надо думать и о нем,- сказал он себе.- Нельзя допустить, чтобы он потерял голову от страха.

    - Так уж получилось,- утеревшись платком, хрипло произнес Виктор.- Нескладно, в общем-то, вышло.

    - Что же нам делать!?

    - Помоги-ка встать.

    - Сейчас помогу. Конечно помогу.- Мальчик засуетился вокруг отца, помогая ему подняться на ноги.- Тебе надо в больницу. Тебя нужно срочно показать врачу.

    - Сперва дойдем до лагеря.

    Минутная слабость прошла, но грудь была по-прежнему налита тяжестью, и рана жгла, но это было еще полбеды. Беда была в том, что не было сил идти. Беспомощное состояние от слабости и головокружения - страшило больше всего.

    Он поднялся с трудом. Ноги показались ему чужими и очень длинными. Неправдоподобно длинными. С высоты своего теперешнего роста он смотрел на землю с опаской. Только бы не упасть,- говорил он себе, нетвердо ступая по земле.

    - Я обопрусь на тебя,- сказал он сыну.

    - Сейчас. Я только подниму ружье.

    - К черту ружье.

    Он шел, как пьяный, пошатываясь и держась за сына. Его вела необходимость. Он должен был дойти к реке. И главное сейчас было удержаться на этом пути.

    Странно, что меня так одолела слабость,- размышлял он.- Наверное, от вида крови. Когда видишь, как из тебя уходит кровь, становится не по себе. Но надо держаться. Другого выхода нет. Надо рассчитывать на самого себя. И, главное, быть внимательным на каждом шагу. Чего доброго оступишься и подвернешь ногу. Чего доброго,- повторил он мысленно.- Чего уж тут доброго?

    Виктор посмотрел в конец луга, где зеленел ивняк, скрывающий реку.

    Как же до нее далеко,- подумал он.- И где взять силы, чтобы туда дойти. Если бы тот мерзавец не убежал, он бы мне помог. Или он и без того уже мне помог?..

    Он снова понял, что его мысли путаются.

    С чего бы это? - спросил он себя.- Ты испугался? Тебя страшит расстояние?.. Не думай об этом. Иди шаг за шагом, а время сделает свое. Все придет своим чередом. Лучше думай о том, что станет с Вадимом, если ты сдашься. Вот кому не позавидуешь. Страшно в такой возрасте остаться здесь одному. Но он держится молодцом. Так оно и будет, пока будешь держаться ты. И ты продержишься, черт побери. Продержишься сколько нужно...

    Вот и настало время узнать, чего ты стоишь. Если не дойдешь к реке, то ты не стоишь ни черта. Ты просто не имеешь права не дойти. Человек не должен сдаваться. Человек обязан бороться до последнего. Надо лишь верно рассчитать свои силы. И не сомневаться. Если усомнишься в своих силах, то ты пропал. Сомнение подтачивает силы, как ржавчина истачивает металл. А вера укрепляет. Пока вера в свои силы не сломлена, человека нельзя победить. Не для того мы приходим в этот мир, чтобы терпеть поражение. Не для того человек создан, чтобы его побеждали обстоятельства.

    Он оступился и почувствовал, как земля зашаталась под ним, уходя из-под ног. Но он устоял, опираясь на сына.

    - Ты устал? - спросил мальчик.

    - Обошлось,- отозвался он издалека, где все казалось нереальным.

    Все обойдется,- сказал он себя. Но вслух не произнес, чтобы не сглазить.- Ничего в жизни не дается легко. Придется потерпеть. Как бы тяжело ни было, это не бесконечно. Ничто не длится вечно - ни радость, ни боль. Всему отпущен свой срок. Надо лишь вытерпеть сколько потребуется, и тогда придет облегчение. Так или иначе все кончается. И этот день кончится. Но как? - спросил он себя.- Ты доберешься до реки, и что же? Что дальше?

    И сомнение, как Червь, стало заползать в душу. "Ты идешь к реке, чтоб отдохнуть? Так отдохни здесь,- вкрадчиво нашептывал подкупающий голос слабости.- Отдохни здесь. Отдохни.. Отдохни...

    Нет,- возразил он.- Я дойду до реки чего бы мне это ни стоило. Возле реки есть надежда. Бакенщик привез нас сюда, он и вывезет отсюда. По крайней мере, одного вывезет. Это уж точно. Только бы дойти до реки...

ХІV

    Виктор очнулся на берегу. Он смутно припоминал, как брел по траве, путаясь в ней заплетающимися ногами; потом продирался напролом через заросли ивняка, держа направление на кроны высоких деревьев, в тени которых был разбит лагерь. Казалось, все происходило давно-давно и осталось далеко в прошлом.

    Теперь он сидел в тени под деревом, опираясь спиной о жесткий ствол. Спина ныла, и все тело ломило от неудобного положения, но Виктор не решался лечь, опасаясь захлебнуться,- при каждом вздохе в груди раздавалось клокотание; дышалось тяжело, сдавленно.

    Открыв глаза, он увидел сына в нескольких шагах от себя. Мальчик сидел на песке, глядя на реку, и по застывшему выражению его лица Виктор догадался, что он провел много времени в ожидании, не зная, что делать.

    А что, собственно, может сделать мальчик? - подумалось ему.- Что вообще можно сделать? Надеяться на бакенщика не приходится. До вечера я вряд ли дотяну; будет слишком поздно, чтобы мне могло уже что-то помочь. Что ж остается - уповать на помощь свыше?..- Он поднял взгляд к небу: оно было ясное, как в обычные дни пополудни.- Если б я верил в бога, мне было бы проще,- размышлял он.- Я бы прочел молитву и надеялся, что бог мне поможет. В крайнем случае, примет в рай за мою праведную жизнь.

    Какую там к черту праведную,- возразил он себе.- И где тот рай? Добрался ли кто-нибудь до него? Ходоков было много, но все они не вернулись. Все ушли в одну сторону безвозвратно. А может быть рай перебрался сюда, после того как бога развенчали?.. А что такое - бог? Как нечто реальное, он вряд ли существует. Пожалуй, бог - это идеал духовности и представляет собою свод духовных понятий, по которым надлежало следовать людям в те давние времена, когда они были дикими племенами с примитивным сознанием и чисто условно назывались людьми...

    Что ж, так оно и должно было быть. У каждого народа должны были быть свои боги, которые заботятся о благополучии и спасении своего народа. У нас тоже были свои боги, при которых наше древнее государство процветало. Хотя почему - были? Они и сейчас есть, только я их не знаю.

    Впрочем, не это важно. Бесспорно одно: в различные времена жили по-разному. Сменялись века и сменялись понятия, по которым жили люди, а вместе с ними сменялись и боги точно так же, как сейчас сменяются партии, правящие людьми. Интересно, были ли вообще хорошие времена? Во всяком случае, мое время нельзя назвать хорошим. Слишком много развелось всякого мусора на земле - и белого и цветного. А все, что им порождено и пребывает в нем - порождает себе подобное...

    Виктор усмехнулся. Я стал философом, - подумал он.

    - Ты проснулся? - Вадим подсел ближе к отцу, не сводя настороженных глаз с его лица.- Тебе лучше?

    - Все обойдется,- ответил он и улыбнулся, чтобы подбодрить сына.- Дай мне воды.

    Мальчик побежал к палатке, где стоял пластмассовый бачок с питьевой водой, накрытый мокрым полотенцем. Наливая воду, он опрокинул котелок, и вода пролилась в песок. Мальчик заплакал.

    - Не плачь,- сказал отец.- Мужчина не должен плакать. Не получилось с первого раза - сделай заново.

    - Я сделаю,- сказал он, утирая слезы.- Ты только подожди. Я сейчас сделаю.

    - Захвати полотенце.

    - Захвачу, сейчас захвачу.- Он наполнил котелок до краев и, когда нес его, вода плескала через край.

    Виктор пил долго и, пока пил, вода проливалась двумя ручьями по углам рта. Он чувствовал ее прохладу, когда вода мочила сорочку, текла по телу, по ране.

    Странно, что нет боли,- подумал он.- Если не прикасаться к ране, ничего не чувствуешь. Так, должно быть, и происходит: внутри себя не чувствуешь боли. Все, что в тебя попало, становится частью тебя самого. Боль возникает только при ранении. А рана от пули совсем маленькая.

    Он скосил взгляд на грудь, где кое-как была наложена повязка. Кровь уже не идет,- отметил он.- Это хороший знак. Если кровь из меня не уйдет, меня надолго хватит. Возможно, до вечера и дотяну. Надо дождаться, когда приплывет бакенщик зажигать свои бакена. Я просто обязан дождаться вечера. Нельзя чтоб Вадим здесь остался один. В его возрасте скверно остаться одному.

    В любом возрасте скверно одному,- возразил он себе.- Но все шло слишком хорошо, чтобы продолжаться долго. Всему приходит конец. Вот он и пришел. Но только бы хватило сил до вечера...

    Временами на него находила слабость, он закрывал глаза, и мальчик в такие минуты особенно пугался. Он бегал к реке, мочил полотенце и мокрое прикладывал к голове отца. Это приводило его в чувство. Он открывал глаза.

    - Ты не умрешь? - спрашивал мальчик.

    - От таких пустяков не умирают.

    - Я видел малокалиберные пульки,- успокаивал его Вадим.- Они маленькие. Одна пулька тебе ничего не сделает.

    - Дай мне воды.

    Странно,- думал Виктор.- Почему я теряю сознание? Видимо, от потери крови. Я много потерял ее, когда шел. Но теперь я не двигаюсь. Теперь не должно быть хуже. Впрочем, и лучше не может быть.

    Он смотрел на реку, на легкие облака, ослепительно белые при ярком солнце. День был погожий, как все предыдущие дни, и ничто не омрачало его безмятежность. Солнце стояло высоко в чистом небе и легкие облака не застилали голубизны - верная примета, что погода установилась надолго. К полудню ветер поутих, но его легкое дуновение освежало, и в тени не чувствовалось духоты. По дышащей зноем равнине река несла прохладу, омывая палимые солнцем берега.

    Виктор смотрел на реку, и в его туманном сознании она представлялась чем-то нереальным, бесконечным - как само Время, приходящее невесть откуда и уходящее неизвестно куда. В поле зрения пребывала только часть нескончаемого потока, лишь то, что вблизи, а дальше таилась неизвестность. Слышался неумолкаемый мерный шум не прерываемого ни на мгновенье движения, где каждая частица потока, подобно судьбе человека, пребывает в непрерывном движении вместе с мириадами себе подобных. И всех несет из днесь - в навек, из Бытия - в Неведомое, в беспредельный океан Покоя, куда уходили и уходят все пребывающие во все времена.

    Но в самом начале пути не ведомо человеку его предназначение. В рождении не знает он, каким путем ему следовать в жизни, и что толкает его на выбор пути. Он юн и чист, как вышедший из почки лист на вечном Древе Жизни. Он еще солнцем не опален, не иссушен зноем, не истрепан ветрами и годами еще не изможден. Все еще предстоит. Он только входит в жизнь с ее ограниченностью кругозора, замкнутого кругом привычных понятий и велением Житейской Мудрости - не покидать его осознанную внутрь.

    Житейская Мудрость - это мудрость Червя, точащего Яблоко Познания на вечном Древе Жизни. Червь тоже, по-своему, мудр и способен Быть, и ему есть расчет внутри плода находиться. Но его Бытие ограниченно пространством, охваченным яблочной кожурой. И пребывай он там, внутри, хоть тыщу лет, ему не выбраться из замкнутого круга своих ограниченных познаний. Ибо познать Жизнь - не значит накопить года. Жизнь измеряется не годами, а чувствами, которые пережиты. Поэтому Червю при всем старании в своем источенном Яблоке не понять, как многогранна Жизнь и сколько в ней бытует суесловных мнений других Червей, познавших каждый свой ограниченный мирок.

    У каждого свой мир. И есть мирки, и есть миры, и есть мироздание. Одно вписывается в другое, как в большой круг вписываются малые круги. И чем шире круг понятий, тем способнее он все в себя вместить. И Человек способен познать многое и не взирать на мир, как Червь, пробуривший дырку в Яблоке и выглядывающий из своей дыры.

    Но Житейская Мудрость нашептывает Человеку всечасно: - Живи спокойно, ты благополучен и без сомнений доживешь до старости... и станешь устойчив к ветрам перемен, как дерево, пустившее глубокие корни. Наберись терпения и жди, не бегай впопыхах за мятущейся тенью; ты просто жди, и помни: не из одного дня состоит Жизнь, и всякий час настоящего минет... И минет день, и минет ночь, и это неизбежно как восход и неотвратимо как закат. И всякий день разделит полдень, и ускользающая тень сама придет к тебе от горизонта и ляжет у твоих ног. И незачем тебе стремиться за ней, ведь как бы ни был ты высок, не заглянуть тебе за горизонт. Вотще туда стремится ветер и доходит к исходу на свой исток, и струятся реки и возвращаются вспять, и восходит солнце и канет, и все обращается на круги своя - и ныне, и присно, и спокон веков...

    Что было, то и будет,- велеречиво нашептывает Житейская Мудрость.- Все суета, и суть суеты - томление духа. Не тленен дух, но тленна плоть, держащая его, ибо ничто не вечно под Солнцем, где род приходит и проходит, и лишь Земля пребывает вовеки. И никому не дано познать свой путь изначально, но каждому предначертано его пройти своим чередом и выполнить свое предназначение. А по сему надлежит уйти, дабы на смену явились другие для обновления Жизни, - дабы Древо пребывало вовеки...

ХV

    Когда он пришел в себя, перед ним была река и над нею странная облачность. Она пролегла по синеве неба волнистой полосой, словно вдоль синей воды белел песчаный берег, испещренный поперечными бороздами, как на отмели бугрится речной песок. Казалось, там была своя река и это ее отлогий берег избороздило течение.

    Выходит, и там все в точности как здесь,- размышлял Виктор.- Или, может быть, это знак? Небесный знак о том, что загостился я на земле и подходит пора поглядеть мне на те края поближе. Что ж, самое время подумать о завещании. Но только что я могу завещать? Денег я не скопил, недвижимостью не обзавелся. У меня нет никакой собственности, которую не нажить честным путем в таком государстве, где зарплата назначается не по стоимости труда, а из расчета - не собрать денег и вынуждать работать каждого, чтобы не умереть с голоду. К тому же еще опутать его всевозможными обязательствами, лишая права переезда в другой город, в другую страну. Хотя и говорится, что хорошо там, где нас нет, но вряд ли здесь сразу станет лучше, когда нас тут не будет.

    Так что же мне завещать? Может быть любовь к Отечеству? Но уж никак не к общественному строю и не к партии, стоящей у власти. Любые политические партии, как дети одной колыбели, несут миру насилие, притупляют гражданскую смелость, более того - убивают ответственность перед будущими поколениями. Понятие будто бы старомодное, но не устаревшее. Оно, как мера нравственности, не пресмыкается перед правящей партией и потому вымирает. А без него мельчают поколения...

    Так что же завещать сыну? - устало размышлял он.- Если бы я верил в бога, я завещал бы эту веру. А так, мне, вроде бы, и нечего завещать. Хотя я все-таки во что-то верю - в нечто святое, что есть в человеке и что не имеет ничего общего ни с религией, ни с политикой.

    Виктор задумался.

    Наверное, я слишком слаб, чтобы сформулировать свою веру,- решил он.- Но без веры человеку не обойтись. Разумеется, обойтись можно, как обходятся в жизни без руки или без ноги, но полноценной такую жизнь не назовешь. Впрочем, отсутствие веры - как духовное уродство - незаметно в кругу подобных. Однако со стороны не представляет труда разглядеть человека, не чтящего ничего святого.

    Заслуживающих уважение не так уж много в этом мире. Они как острова в людском море. За свою жизнь их встретишь немного (Виктор перебрал в памяти знакомые имена). Пожалуй, всех достойных можно счесть на пальцах одной руки.- Он посмотрел на руку, подняв ладонь к лицу.- И это не мало,- счел он.- Можно сказать, мне повезло в жизни.

    Мальчик заметил, что отец пошевелился и подсел к нему.

    - Ты меня звал? - спросил он.- Хочешь пить?

    Виктор кивнул.

    Он отпил несколько глотков из котелка, пока Вадим держал его за дужку на весу. И тут мальчик спросил:

    - Ты ничего не слышишь? - Он поставил котелок и оглянулся.- Неужели ты ничего не слышишь?

    Отец покачал головой. У него стоял шум в голове, накатываясь волнами, как морской прибой. Но он не признался в этом сыну.

    - Я слышу моторную лодку,- сказал мальчик.

    - Тебе кажется.

    - Я точно слышу.

    Он повернулся к реке. Теперь и отец стал различать нарастающий рокочущий звук мотора. Затем стало видно, как из-за дальнего края песчаной косы появилась небольшая серебристая точка и стала быстро приближаться, разрастаясь на глазах и превращаясь в дюралевую моторную лодку.

    - Я же тебе говорил! - радостно вскрикнул Вадим и побежал по песчаной косе навстречу моторной лодке, размахивая руками.- Сюда! - кричал он.- Сюда!

    Моторка шла по течению с большой скоростью. На корме возле подвесного мотора сидел и правил плотный мужчина в кепи с большим солнцезащитным козырьком. Он сидел без майки, загорая на ходу, и поравнявшись с мальчиком на берегу, приветливо помахал рукой.

    - Сюда! - кричал Вадим.- Папа ранен! Плывите сюда!

    Мужчина в кепи снова помахал рукой, и лодка пронеслась мимо. Вадим побежал вдогонку за ней вдоль кромки берега.

    - Стойте! - призывал он.- Остановитесь! Не уезжайте! Так же нельзя...

    Он бежал, падал, подхватывался на ноги и снова бежал.

    - Не уезжайте,- просил он.- Разве так можно?..

    Но голос его становился тише и тише по мере того, как моторная лодка, сверкая на солнце блестящими бортами, уходила за поворот реки. Споткнувшись в очередной раз, мальчик упал, уткнувшись лицом в песок, и заплакал. Его плечи и все тело вздрагивало на песке. Поднявшись, наконец, он поплелся к отцу, размазывая кулаком налипший песок по лицу.

    - Он уехал. Ты видел? Он уехал! Чтоб он утонул, толстый кабан!

    - Он тебя не услышал,- сказал отец.

    - Не услышал?! - мальчик истерически вскрикнул.- Я бы на его месте услышал! А ему ни до кого нет дела! Он - толстый кабан!

    - Не осуждай напрасно. Он не расслышал,- повторил отец.

    Мальчик отвернулся и снова заплакал, закрыв руками лицо.

    - Не плачь. Мужчина должен не плакать, а действовать.

    - А я буду! Буду! - Он залился слезами совсем как дома, когда ему не разрешали смотреть по телевизору взрослый фильм.- Кабан! Толстый кабан! - сквозь слезы повторял он.- Чтоб он перевернулся на своей лодке. Чтоб ему...

    - Прекрати,- прервал его отец.- Это самое последнее дело - осуждать кого-то, чтобы выгородить себя.

    - Себя? - его голос сорвался.- Так я еще и виноват?

    - Надо было не махать руками как на параде, а подать знак. Возьми, хотя бы, белую майку.

    - Майку?..

    Он снял с себя майку и пошел с ней к реке, сел у воды, обхватив руками колени. Глядя на сына, Виктор подумал, что так лучше. Ярость придает человеку силы, а то, что он плакал, пройдет с возрастом.

    Он задумался о том, каким был сам в его годы. Тогда все было иначе. Тогда рано становились взрослыми. То было другое время. Военное время. И этим объяснялось все...

ХVІ

    Виктор открыл глаза и увидел реку. Она была на месте, но облака над ней уже были другие. Оглядывая небо над рекой, он глянул вниз по течению на отдаленную песчаную косу. В ярком свете дня она выделялась белой полосой, и над ней была отчетливо видна движущаяся семафорная мачта. Снизу по реке шел теплоход. Он еще не появился из-за песчаной косы, только его семафорная мачта была заметна издали.

    Виктор перевел взгляд на сына. Мальчик топтался по песку, глядя под ноги. Лицо его было трагичное, точно он потерял что-то важное и не мог найти. Отец наблюдал за ним некоторое время, потом позвал:

    - Вадим.

    Мальчик поднял голову и помахал рукой.

    - Сейчас иду,- крикнул он.- Ты уже проснулся? Я сейчас иду.

    Он еще немного потоптался на берегу, потом подбежал к отцу.

    - Ты хочешь пить?

    - Снизу идет теплоход,- сказал Виктор, и мальчик мгновенно оглянулся.- Попробуй его остановить. У него есть рация. Он может связаться с городом.

    - Я его остановлю,- не сводя глаз с движущейся за косой семафорной мачты, произнес Вадим.

    - Нужно ружье,- продолжал отец.- Надо выстрелить, чтобы там услышали.

    Мальчик лихорадочно заозирался по сторонам в поисках ружья.

    - Оно осталось на лугу,- напомнил Виктор.- Ты должен успеть его принести. У тебя минут пять, не больше.

    - Я успею. Вот увидишь, я успею. Ты не знаешь, как я умею быстро бегать.- Он бросился в кусты и в наступившей тишине стал отчетливо слышен мерный гул приближавшегося теплохода.

    Это был рудовоз с открытой грузовой платформой впереди рубки. Он шел медленно, выдвигаясь своим длинным корпусом из-за песчаной косы, проходя под крутым берегом яра, на котором поодаль друг от друга стояли столбы с белыми ромбовидными щитами. Вот он вышел из-за косы наполовину, потом на две трети, затем показался весь и начал заводить корму под кручу, готовясь зайти на перекат. Его двухэтажная надстройка на корме была выкрашена в желтый цвет. На надстройке крупными буквами выделялся номер РС-79.

    Застекленная рубка занимала верхнюю часть надстройки от одного борта до другого, но людей в ней не было видно. Ветер срывал бурую пыль с островерхих куч руды, лежавшей на палубе насыпом. Проминув последний ходовой столб, рудовоз начал отдаляться от берега и выходить на середину реки.

    Он поравнялся с лагерем.

    Виктор наблюдал за ним, прикидывая про себя - смогут ли заметить его с рудовоза среди кустов на берегу. Он попытался встать, но в это время из кустов выскочил Вадим. Он был весь исцарапан, он кричал, глядя на отца ошалелыми с отчаяния глазами:

    - Я не нашел! Все пропало! Я не нашел ружье! Ты слышишь, все пропало!

    - Иди на берег.

    - Но я же не нашел! Меня не услышат!

    - Возьми свою майку.

    Вадим побежал к воде, подобрал майку с песка и начал махать ею над головой. Он не кричал, он заклинал, чтобы теплоход не прошел мимо.

    И он увидел, как на правое крыло мостика вышел из рубки человек в кителе. Вадим стал показывать руками в сторону деревьев на берегу:

    - Он там! Он там! Вы слышите! Он там!

    Он не знал, что еще можно сделать. Вдруг он лег на спину в песок и сложил руки на груди. Через секунду вскочил и указал рукой в направлении отца - под деревья.

    Капитан зашел в рубку, затем возвратился с рупором в руке.

    - Что случилось? - спросил он в рупор и, приложив его узкий край к уху, направил раструб на берег.

    - Там мой отец! - закричал Вадим.- Он ранен! В него стрелял браконьер!

    - Ничего не слышно,- отозвался капитан с рудовоза. Возле него появился кто-то еще из вахтенной команды и, посовещавшись, оба ушли в рубку.

    Мальчик смотрел им вслед с отчаяньем. Он больше не кричал, его душила безысходность. Несколько раз он оглянулся, бросая взгляд на отца. Дальнейшее произошло быстро: он бросился в воду и поплыл наперерез теплоходу.

    Река подхватила и понесла его. Вадим ощутил необычную легкость своего тела в стремительно бегущем потоке. Он плыл поперек течения, и вода бурлила вокруг него, брызги летели в лицо, слепили глаза. Но он плыл, что было мочи, с одной лишь мыслью: надо успеть. Он греб изо всех сил, толкаясь ногами и вытягиваясь в струнку, как учил отец, чтобы лучше скользить в воде, и плыл до тех пор, пока не увидел корму теплохода. Тогда он понял, что его снесло течение. Он оглянулся и не увидел палатку. А течение уносило его все дальше и дальше от лагеря. И тут ему стало страшно. Страшно, как никогда в жизни. Пока он плыл к теплоходу, он выложился весь, не думая о себе. Теперь он оказался один на один с большой рекой, и у него уже не было сил для борьбы...

    Из-под тенистых деревьев Виктор видел сына, пока течение не унесло его за поворот реки. Глядя ему вслед, он спрашивал себя и не находил ответ: - Зачем было плыть? Не мог же он остановить теплоход?..

    А ты? - задал он себе вопрос.- Зачем тебе было гнаться за браконьером? Наивно было рассчитывать, что он бросит винтовку. Ты понимал, что он может пустить ее в ход. Понимал, что тебя могут подстрелить как куропатку на лугу. Так зачем же было становиться мишенью? - снова спросил он себя.- Выходит так, что рано или поздно мы все становимся мишенью: одни - мишенью для насмешек, другие - для порицания общественной моралью, а некоторые становятся мишенью для укора собственной совести. И пусть лучше тебя подстрелят другие, чем убить самого себя собственной трусостью, собственной угодливостью, собственным соглашательством со всем и вся ради его величества, величайшего Ничто - собственного благополучия...

    Виктор глядел на опустевшую реку, следя за чайками, в надежде угадать по их полету, что они видят на реке ниже по течению. Но скопление чаек над рекой он не заметил. Похоже было на то, что ниже по реке все обыденно.

    Судьба очертывает круг,- подумал Виктор.- Как бы он не замкнулся вокруг обоих. С нее станется. Она всех приберет.

    И Судьба представилась ему в облике свиньи - раскормленной, ненасытной, на куцых ногах ковыляющей по берегу Реки. Она подбирает все, что Река выносит на берег.

    Всеядная тварь,- думал он.- Ей бы достало меня одного. Зачем ей мальчик? Дети и женщины должны оставаться в стороне. Каждый должен быть на своем месте. Без этого мир рухнет...

ХVІІ

    Мальчик лежал без чувств, лицом вниз на мокром песке под крутым берегом, куда его прибило течением. Пока он приходил в себя, ему представлялось, что он умер и находится в ином мире,- настолько бесстрастно было его отношение к окружающему. До его сознания долетали голоса чаек, реющих над водой, но их крики сливались в однообразные плачущие звуки, словно утопленника оплакивали на похоронах.

    Силы покинули его у самого берега, и он уже бессознательно продолжал двигаться вперед, как заведенный механизм, и выполз по пояс из воды, так что река не смогла снести его обессиленное тело с берега на глубину.

    Чувство реальности медленно возвращалось к нему. Он еще не сознавал, что жив, когда чуть приподнялся на дрожащих руках и перевернулся на спину, чтобы стало легче дышать. Вода, земля, небо - все смешалось воедино в его сознании.

    Он лежал без чувств, без мыслей, без движений. Но вот он начал различать свет, потом землю в неровностях берега, что давили в спину, и затем - течение реки, омывающей его простертые в воду ноги. Тогда он понял, что жив. И открыл глаза, и резкий свет солнца заставил его зажмуриться.

    Вадим сел, тупо глядя перед собой, с трудом восстанавливая в памяти произошедшее. Потом он услыхал какой-то посторонний звук и заставил себя подняться на ноги.

    Сквозь воздух пришел еле уловимый рокот. Он доносился издалека и был похож на отдаленный рокочущий звук моторной лодки. Мальчик вскарабкался по откосу на крутой берег и окинул взглядом реку. Ни лагеря, ни палатки он не увидел, но узнал вдалеке высокие деревья на берегу, в тени которых был разбит лагерь.

    Далеко меня занесло,- подумал он и снова ясно различил рокот мотора.

    Он быстро глянул вверх и вниз по реке. Лодки не было, но звук нарастал до звона в ушах, и Вадим закрыл уши ладонями, потом отнял руки, проверяя, не чудится ли ему. Но нет! Он явно слышал. И звук доносился с неба.

    Тогда он поднял голову и начал оглядывать небо над собой. Потом обернулся - и увидел вертолет.

    Винтокрылая машина похожая на большую стрекозу летела над лугом. Она приближалась. Не имея сил стоять на месте, мальчик бросился бежать ей навстречу.

    - Сюда! Сюда! - размахивая рукой на бегу, призывал он.- Я здесь.

    Он бежал по лугу к летевшему вертолету, потом передумал и побежал назад, к реке; затем вдоль обрывистого берега к лагерю.

    Вертолет нагнал мальчика, прошел над ним, накрыв большой тенью, и завис над рекой. Вадим остановился и указал рукой направление, куда надо лететь. Но вертолет медлил. Мальчик различал людей в кабине за стеклом и показывал им дорогу в сторону лагеря. Он больше не кричал. Он понимал, что его голос никто не слышит. Несколько секунд он стоял с простертой рукой, как постовой на перекрестке, и не в состоянии сдержать в себе возмущение от медлительности тех, кто находился в кабине, он вдруг заплакал.

    - Что же ты стоишь!? - выкрикнул он в лицо блестящей машине.- Лети скорей!

    И он побежал к лагерю.

    Вертолет сдвинулся в небе со своего застывшего положения и полетел над рекой. Он быстро обогнал мальчика и стал снижаться над песчаным пляжем у лагеря. Вадим бежал быстро, как только мог. Но не успевал. Лишь видел издали, как вертолет коснулся колесами песка, а из открывшегося люка уже прыгали люди в военной форме. А он все еще бежал, и на бегу ему застилало глаза слезами. Он оказался слишком далеко, чтобы успеть вовремя.

    Он видел военных, снующих под винтами вертолета. Они смотрели в его сторону, они махали руками, чтобы он бежал быстрее. Но быстрее он уже не мог. Он им кричал, чтоб его подождали. Но они обошлись без него. Они сами нашли раненого и понесли в носилках к вертолету. А он еще бежал, сбиваясь с ног, падал, подхватывался и снова бежал, и какой-то офицер пошел ему навстречу, пригибаясь под вращающимися лопастями вертолета и придерживая фуражку за козырек. Но мальчик промчался мимо него, вскочил в вертолет, где носилки уже были прилажены к стене, и бросился к отцу.

    - Я не успел,- объяснял он, едва переводя дыхание.- Они летели очень быстро. Я показал куда лететь. Но их не догнать. Я бежал...

    Отец перебил его:

    - Зачем ты бросился в реку? Ты же мог погибнуть.

    - Зачем? - переводя дыхание, переспросил мальчик.- Не знаю зачем. Я им кричал. Они не слышали. Что было делать? Я сделал, что мог.

    - Это Ваш? - поинтересовался летчик, заглядывая из кабины в пассажирский отсек.

    Отец кивнул, и Вадим кивнул, и летчик сказал: - Тогда держись.

    И хвост вертолета круто забрал вверх, так что в первое мгновение Вадим решил, что машина опрокидывается, настолько неожиданно резким был наклон вперед.

    Они пошли в небо круто и быстро, и в окно были видны деревья внизу и палатка, и военные возле нее. Лагерь остался в тени деревьев на берегу реки, и стал виден песчаный пляж, на котором неровными дорожками была натоптана в песке большая стрелка - указатель к лагерю.

    С высоты открылся взгляду зеленый луг и старый осокорь, и озеро, где живут бобры. Тихое озеро, затерянное среди пойменных лугов Полесья, с необычным названием - Огдынь.

---