ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА КОАПП
Сборники Художественной, Технической, Справочной, Английской, Нормативной, Исторической, и др. литературы.



ННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННДДДДД
Copyright (c) 1992, 1993, Andrey M. Shcherbacov. All rights reserved.
Phone for calls/conversations: +7(095)319-3440
ДДДДДНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН
     ПРИ ПОПАДАНИИ В ЛЮБОЙ ИСТОЧНИК ОБЩЕСТВЕННОГО
     РАСПРОСТРАНЕНИЯ ДАННЫЙ ТЕКСТ ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ
                    НЕИЗМЕНЕННЫМ,
     НЕСМОТРЯ НА ВОЗМОЖНЫЕ НЕУДОБСТВА ПРИ ЧТЕНИИ.

                  А. М. Щербаков
                  НННННННННННННН

                 УРАЛЬСКИЙ ВАРИАНТ
                 ДДДДДДДДДДДДДДДДД

                     Москва,
                   1992, 1993.

                                           Эпиграф:
                                 "Так вот ты какой,
                                   северный олень!"

            Предисловие от Автора

        Я начинал писать это произведение еще в начале 1992 года,
но появившиеся внезапно неотложные дела заставили меня прекратить
написание.
        Очень обидно, что продолжить его меня заставило то, что
московским издательством "МИК" без моего на то согласия издана
неполная версия романа.
        Причем ни одна из допущенных мною (по случайности, конечно)
грамматических ошибок исправлена не была. В технических
данных книги указаний на существование корректора я не нашел,
но такая профессия все же бывает, поверьте мне! Тем не менее,
постараюсь продолжить текст по возможности без ошибок, а в конце
написания перечитаю его с самого начала в поисках старых очепяток
и неточностей...
        Приятно только то, что те, кто снизошли до издания
данной рукописи, правильно поняли мою мысль и подвели сюжет
произведения под заброску в Германию русского агента под фамилией
Штирлиц. Но, к сожалению, это было бездарно вогнано в один-единственный
абзац, что и заставляет меня взяться за перо, точнее, за клавиатуру -
прогресс заставляет нас менять чернильницу на винчестер (жесткий
диск, конечно - я мирный человек).
        Я, конечно, не знаю и не понимаю идею, заставившую гг.
Б. Леонтьева, Н. Бегемотова и П. Асс присвоить себе данное произведение,
и не только его, но и третью, четвертую и пятую части многологии
о легендарном Штирлице, также написанными мною. О первой и второй
частях ничего сказать не могу, это действительно не моих рук дело.
        Оставляю данный текст на суд читателя, а их деяние -
на их же совести.
        Извините, что здесь и далее по тексту не выровнен правый
край - мне лень установить Лексикон или что-то в этом роде.

                  Глава первая

        На сеновале было тепло  и  пусто.  Где-то  в
ночной тиши нервно орали полоумные петухи.
        -- Ну, Анка ! - сказал Петька тоскующе.
        --  Отвянь,  -  миролюбиво  попросила  Анка,
ложась на живот на  теплое  колючее  сено,  так  что
Петька имел прекрасную возможность похлопать  ее  по
крутому розовому заду, за что и был  зверски  укушен
за палец.
        -- Анка, ты ж не думай, - сказал Петька. - Я
насчет твоей личности намериниев самых сурьезных. Я,
можа, вааще жениться хочу...
        --  Ща,  -  многообещающе  сказала  Анка.  -
Отобью я те сей  потребный  енструмент  и  все  твое
намеринье...
        Петька опасливо  принял  позу  футболиста  в
защите перед штрафным и вздохнул.
        -- И чего бы сказал по сему  наглому  поводу
наш незабвенный Василий Иваныч ? -  продолжила  Анка
назидательно, и, перекрестившись, добавила:
        -- Царствие ему небесное, конечно.
        -- Ну,  -  сказал  Петька  после  некоторого
затишья. - Ну давай же, давай еще разочек...
        -- Бог с тобой, зараза, - смягчилась Анка  и
откашлялась. - Давай же, ирод...
        Испуганно шарахнулся в сторону  от  сеновала
глупый бык Базилио и испуганно заводил куцыми ушами,
потому  что  из  всех  щелей  сеновала   раздавалась
громкая пролетарская песня:
        -- Ви-ихри вра-аждебные ве-еють над нами....
           Те-емные си-и-илы нас зло-обно гнетуть!
        И тут же раздался истерический женский визг.
        Когда Петька вынырнул из недр  прошлогоднего
сена, куда он спрятался от надвигающейся  опасности,
он с удивлением заметил, что в проеме в досках, куда
тычет    пальцем    обалдевшая    Анка,    находится
взъерошенная рожа самого начдива, украшенная  свежим
фингалом под левым глазом.
        --  Василь  Иваныч  !  -  заорал  Петька   и
бросился обниматься.
        Выбравшись из крепких  объятий  заместителя,
начдив поправил сбившийся набок ус и сказал:
        -- Анна, а ну-тко, оставь нас с Петром...
        Анка, махнув  на  прощанье  задом,  скрылась
внизу, и  тогда  Василий  Иванович,  выжав  намокшие
кальсоны, сказал:
        --  Товарищ  Петька,  объявляю  те    крутую
благодарность  за  проявленное  мужество    как    в
масштабах  профорсированной  речки  Урал,  так  и  в
мировой масштабе тоже конечно. Во.
        Совершенно  офигевший    Петька    испуганно
заморгал и ничего лучше не нашел, кроме как сказать:
        -- Ура!!!
        Анка с визгом  умчалась,  решив,  что  белые
перешли в гнусное наступление.
        -- О, дуреха,  -  сказал  Василий  Иванович,
изготовляя  из  клочка  бумаги  самокрутку.   Петька
тягостно вздохнул.
        --  Ну,  Василь  Иваныч,  покажем   теперича
белякам ? - спросил он, изображая задорный  блеск  в
глазах.
        -- А че такое то ? -  спросил  начдив.  -  И
покажем...
        -- А вот, Василь Иваныч, могем  мы  супротив
буржуев в мировой масштабе спойти ?
        -- А че ж,  могем,  -  многообещающе  сказал
Василий Иваныч, затягиваясь ароматной струей дыма.
        -- Петенька, -  Анка  появилась  внизу,  под
сеновалом. - Вы че там, совещаетесь ?
        -- Анна ! - гневно сказал Василий  Иванович,
топая босой ногой.
        -- Да я чего, я ж ничего,  -  сказала  Анка,
медленно пятясь в сторону ветхой двери.
        Она  зацепилась  юбкой  за  нечто    острое,
торчащее  из  дырявой  стены,  и  долго  не    могла
оторваться.  Василий  Иванович  смотрел  на  нее   с
истинно русской тоской.
        -- Эх, Анка, -  сказал  он.  -  Такая  телка
пропадает...
        -- Чего ж пропадает ? - возмутился Петька. -
И ничего не пропадает... Мы с нею,  можа...  того...
жениться буем... Анка, ведь правда ?
        -- Правда, Петенька, - сказала Анка, отрывая
юбку от мешающегося гвоздя. - Обя-я-язательно буем...
        -- Тебе ? На  Анке  ?  Жениться  ?  Ха  !  -
Василий Иванович  выронил  самокрутку  и  зашелся  в
истерике.
        Петька, как  оплеванный  и  обернутый  мятой
бумагой и шкурками от воблы, стоял на четвереньках и
смотрел, как веселится начдив.
        Сухое прошлогоднее сено горело, как керосин.
Яркий столб  оранжевого-красного  огня  поднялся  до
небес. Петька, в одном сапоге и кальсонах, и Василий
Иванович, в гимнастерке, стояли рядом и смотрели  на
пламя. Анка сжимала под  мышкой  валенок  и  помятый
тульский самовар.
        -- Повеселились, - сказал Василий  Иванович,
отбирая у Анки валенок, а у Петьки - сапог.
        --  Хороший  был,  конечно,    сеновал,    -
поддакнул Петька.
        -- А скажи мне, Анна, -  потребовал  Василий
Иванович. - Вот  помнишь  ли  ты  такого  козла,  из
города, ну, который еще на петькину кобылу  залазить
никак не мог ?
        --  Этого,  Фурманова-то  ?    Ну,    помню,
конечно...
        --  Что  у  тебя  с  етим  мерином  было   ?
Признавайся !
        -- Это ты,  Василь  Иваныч,  в  какой  такой
смысле ?
        -- В полюбовной, - и Василий Иванович гневно
погромыхал одревеневшим валенком.
        -- А не было ничего... - созналась Анка. - Я
его и  так,  и  сяк,  а  он  мне:  "Анна  Семеновна,
марксизьм, говорит, не  допущает,  чтобы  пролетарка
так,  говорит,  приперла  пролетария.  Для    этого,
говорит, и  кровати  имеются,  и  всякие  сподручные
средствы..."
        -- А вот допустим, что я не в полюбовной,  а
в политической смысле спросю ?  -  вмешался  Петька,
которому без сапога стоять было вмеру холодно.
        -- А в политисьской смысле он меня как  лбом
об стенку, - сказала Анка. - Я ему говорю:  "товарищ
Фурманов, могет такое быть, чтобы Луна  на  Землю  с
громыханиями  всякими  гикнулась  ?".  А  он    мне:
"Марксизьм,  говорит,    Анна    Семеновна,    таких
супротиворечиев не дозволяет, потому  что  гвоздики,
которыми Луна на небо забита, говорит,  весьма  даже
марксистские люди делали, и по совести,  говорит,  а
не так, как вы мне утром жареный картомфель со стами
граммами выдали."
        -- Ну, Петька, скажи мне про  наше  с  тобой
впечатление относительно такого скверного типа  ?  -
потребовал Василий Иванович.
        -- Расстрелять его хорошо  бы,  -  признался
Петька,  у  которого  к   Фурманову    были    свои,
Отелловские, претензии.
        -- Стрелять - это  мы  завсегда  готовы,  но
только как нам енто  дело  отобосновать  и  чтоб  он
потом никуда на нас, на меня то есть, не жаловалси ?
А ?
        -- Надобно, Василь Иваныч, крепко  подумать,
- сказал Петька и постарался незаметно удалиться.  С
крепкими раздумьями у Петьки всегда было плохо.

        Светало.    На    небе       подозрительного
контрреволюционно-голубого цвета шпионски  появилось
непролетарское желтое солнце. Молодой петух,  увидев
на  заборе  курицу,  постарался  завладеть  ею,   и,
получив  по  морде  от    другого    петуха,    дико
закукарекал.  Петька,  мирно  балдеющий  на    крыше
дровяного сарая, встрепенулся и съехал в канаву.
        "Мать  вашу...  Дня  вам  мало",  -  подумал
Петька,  забираясь  обратно  на  крышу  и  поправляя
выползшую из штанов рубаху.
        По улице, щелкая шпорами,  прошел  Фурманов,
волоча  за  собой  ржавую  шашку.    Из    дома    с
разъезжающейся соломенной крышей, размахивая в  виде
утренней гимнастики руками, вышел  начдив  и  заорал
некую    песню    сомнительного     нереволюционного
содержания.  Фурманов  сначала  попятился,  а  затем
расправил молодецкие плечи и подошел ближе.
        -- Здоров, начдив !  -  сказал  он,  вытирая
шашку об сапог.
        --  Во-во,  -    сказал    начдив,    кончая
размахивать руками и доставая из сапога недокуренный
бычок. -  Здоров,  Дмитрий  Андреич.  Никак,  пришел
просвертительную деятельность проводить ?
        -- Ну да, - сказал Фурманов лениво. - Именно
просвертительную.
        -- Ну, давай, -  сказал  начдив,  раскуривая
намокший бычок.
        Фурманов откашлялся и сказал:
        -- Во всех краях  света  коммунисты,  Василь
Иваныч, борются с мировой буржуазией...
        -- Борются, - согласился Чапаев.
        --  Ну  вот.  Наша,  пролетарская,    задача
состоит  в  том,  чтобы  ухлопать  как  можно  более
буржуев и ихних способников. Во.
        -- Ухлопать, - согласился начдив миролюбиво.
        --  А  вот  когда  мы  их,  родимых,    всех
перехлопаем, вот тады и будет светлое такое будущее.
А ?
        --  Светлое,  -    сказал    начдив,    гася
развонявшийся не на шутку  бычок.  -  Ну  вот  чего,
Дмитрий Андреич, - сказал он, слегка прищурившись. -
Мы с Петькой тебя порешить надумали...
        -- Чего ? - удивился политрук.
        --  Чего-чего...  вывести,   понимаешь,    в
поле... и того...
        -- Что  ж  такого  плохого  я  тебе  сделал,
        Василь Иваныч ?
- удивился Фурманов.
        -- Уж больно ты  заумные  речи  нашим  бабам
треплешь, подлюка... Так ведь и  заикой  баба  стать
может...
        -- Какая такая баба ? Анка, что ли ?
        -- Допущаю, что Анка, - сказал Чапаев.
        -- Так я ж что  ?  Я  ж  ничего...  Пошутить
нельзя с дурой...
        --  Ну  вот,  -  подхватил  начдив.   -    И
оскорбляешь  настояшчих    пролетариев    различными
буржуйскими грубиянствами... Во... Ну ладно. Побегай
пока, а там решим... Порешить мы тебя,  винтилигента
проклятого, завсегда готовые... Хе-хе...
        Начдив  сплюнул,  и,  оставив  политрука   в
некотором  замешательстве  и  недоумении,    кликнул
Петьку и велел ему запрячь каурую кобылу в тачанку.
        -- Ну, покажем  ща  мировой  буржуазии...  -
сказал Чапаев, накидывая свою бурку.
        Петька, выведя на двор тачанку,  запряженную
тощей кобылой, недоуменно  посмотрел  на  начдива  и
покрутил пальцем около  лба.  Начдив  нахмурился,  и
вместо  участия  в  показывании  мировой   буржуазии
Петька был  направлен  на  кухню,  к  Анке,  чистить
картошку.
        Следующим  актом  пьесы    было    некоторое
замешательство  в  рядах  перепуганного  противника,
увидевшего следующую сцену:
        В кособокой тачанке сидел усатый  человек  в
бурке, одной рукой правил лошадью, а в другой держал
саблю, коей и махал, выкрикивая некие лозунги.
        Когда враги опомнились,  они  заметили,  что
усатый человек в  тачанке  подъехал  вплотную  к  их
собственному  штабу,  но,  очевидно,    опомнившись,
развернулся и помчался обратно.
        Анка  и  Петька,  обнявшись,  стояли   около
кастрюль, в которых что-то булькало и клокотало.  За
развешенной на веревке простыней,  нервничая,  стоял
политрук и искоса поглядывал на Петьку.
        -- Ах, - с чувством сказала Анка,  бросая  в
кастрюлю очищенную морковку.
        --  Ах,  -  повторил  Петька,  запуская    в
кастрюлю руку и извлекая морковку обратно.
        Влюбленные  потупили  взор  и,    довольные,
искося  посмотрели  друг    на    друга.    Фурманов
занервничал, укусил сам себя за палец и отхлестал по
щекам, лоснящимся от свиснутой утром пухлой курицы.
        Внезапно со стороны поля  послышался  четкий
свист пуль.  Мимо  удивленного  Фурманова  промчался
начдив в тачанке, размахивая саблей и левой ногой  и
крича:
        -- Ну а вот теперь мы их  до  полной  победы
Мировой Революции !
        Тачанка съехала в канаву и  так  и  осталась
стоять. Начдив там же,  в  канаве,  увлажнил  землю,
выругался и вылез на поверхность.
        Отчего то на его усах были отчетливые  следы
не то варенья, не то губной помады.

                   Глава вторая

        Вечером Петька договорился  с  Анкой  кое  о
чем, и бодрым шагом помчался  на  речку  мыть  ноги.
Анка удобно расположилась на сеновале  и  стала  его
ждать.
        Петька отчего-то не появлялся и  Анке  стало
это надоедать.  Внезапно  проходящий  мимо  сеновала
Фурманов услышал внутри  его  похотливое  вздыхание.
Веками выработавшийся инстинкт мужчины  проснулся  в
политруке, и ему страшно чего-то захотелось. Он стал
смутно догадываться, чего же ему хочется.
        Он  облизнулся  и  открыл    дверь.    Скрип
несмазанной дверцы сарая несколько охладил  его,  но
тут из глубины сена послышался голос, как показалось
Фурманову, очень даже соблазнительный:
        -- Петенька, ты  ли  это,  main  leibe  ?  -
позвала Анка дрожащим голосом почему-то не по-нашему.
        -- Я, - хрипло сказал  Фурманов,  зная,  что
женщинам перечить не  следует,  так  как  это  может
плохо кончиться.
        -- Иди же ко мне, main рыбка... Что же ты не
появлялся так долго, мой пьетушок ?
        -- Занят бы-ы-ыл, - почти прорычал политрук,
закапываясь в сено. Анку он нашел не сразу, так  как
она только возбудительно дышала и на глухое  рычание
не отзывалась. Минуты три он ползал в сене и  рычал,
но неожиданно женские руки схватили его за сапоги, и
те полезли с ног.
        --  О,  Петенька,  какие  холодные  у   тебя
ноги...  И  эти  несносные,  вонючие    прошлогодние
портянки...  О,  main  Gott...  А  ваще    ничего...
Раздевайся же, мой leibe, я жду тебья уже давно!
        Фурманов,  рыча  от  того,  что  не  он  мог
расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать.
        --  О,  я  вижу  страсть  безумную  твою,  -
сказала  Анка  голосом   заправской    петербургской
актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда  это
Анка набралась такой интиллигентной ерунды.
        Далее  последовала   сцена,    которую    по
цензурным причинам включать  в  данное  произведение
считалось бы manvaus tone. Приведем  лишь  некоторые
эпитеты  и  цитаты,  принадлежавшие  Анне  Семеновне
(Фурманов был очень занят, и поэтому молчал):
        -- Ух ты, какой ....... ! Ну давай же, .....
...... .... ..... ! О, о ! Ну, Петенька, .......  же
! О, ....., о ! Ну, еще разок ! ..... !  .......  ??
..... !!! ...... !!! ... ?!
........ !! Конец цитаты.
        Кончилось тем, что обалдевший  и  измученный
Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и  в
изнеможении провалился сквозь сено.
        Здесь совершенно внезапно  появился  Петька,
упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно
вымыть ноги.
        -- А вот и я ! - сказал он, довольный собой.
        Анка уставилась на него обалдевшим взором.
        -- Как, уже ? - спросила она.
        -- Ну так  !  -  сказал,  очень  польщенный,
Петька. Фурманов сделал  ряд  отчаянных  движений  и
оказался  вне  сарая,  где,  очевидно,  должна  была
разыграться трагедия. Он был вымотан без предела,  и
был, что называется, без штанов, но в
        портупее. Минут через сорок из  сарая  вышел
удрученный Петька, и характеристика произошедших там
событий выражалась в двух словах:
        -- Не дала, -  сказал  он  грустным  голосом
сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву.
        -- Енто дело споправимое, -  сказал  надчив,
ухмыляясь  в  усы.  Его  бинокль  имел  шестикратное
увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдал с
мельчайшими подробностями.
        Внезапно  Петька  принял  позу  Онегина   из
второго действия одноименного спектакля и сказал:
        -- О женщины, вам имя - вероломство !
        Фурманов, лежащий под деревом,  съежился,  и
ожидал падения тяжелого предмета на голову.  Предмет
не упал.
        -- Это точно, - сказал  надчив,  и  сук,  на
котором он сидел, благополучно треснул.
        Фурманов взвыл и помчался на кухню.

        На следующий день утром  политрук,  отдохнув
после вчерашнего происшествия, направился к надчиву,
чтобы поговорить по весьма важному вопросу.
        Чапаев  сидел  за  столом  и  точил   саблю,
одновременно доставая из огромной чаши  вареники  со
сметаной.
        -- Че пришел ? - спросил он неприветливо.
        -- Разговорчик есть, - сказал Фурманов.
        --  Садись,  -  сказал   надчив,    доставая
свободной  рукой  из-под  стола  здоровенную  бутыль
мутного самогона.
        -- Да нет, Василь  Иваныч,  я  ж  не  в  том
смысле вовсе...  Я  про  нашего  товарища  поболтать
хочу...
        -- Про какого, - равнодушно спросил  Василий
Иванович.
        -- Про Петьку.
        -- Про какого Петьку, - еще более равнодушно
спросил начдив.
        -- Ну про этого же, Исаева...
        -- Ну, - сказал  Чапаев,  задумчиво  вынимая
пробку,  сделанную  из  куска  тряпки,  засунутую  в
горлышко бутылки.
        -- Вы ж  помните,  наверно,  как  из  Москвы
товарищ Дзержинский сообщал, что в наши пролетарские
ряды прокрался немецкий шпи...
        --  Сиди  уж,  пролетарий,  -  едко  заметил
начдив.  -  У  тебе  ж  на  лбе  сплошные   димпломы
нарисованы...
        --  Дело  не  во  мне,  -  сказал   политрук
раздраженно.
        -- Вот это точно, - сказал начдив. - Никакой
пользы от тебе нетути.
        -- Да нет же, ведь товарищ Дзержинский...
        Василий Иванович основательно  разозлился  и
произнес  фразу,  из  которой  стало  ясно,  что  он
некогда состоял с товарищем Дзержинским  в  интимных
отношениях, и что его партнеру в этом деле сильно не
поздоровилось.
        Фурманов плюнул и сказал напрямик:
        -- Василий Иванович, Петька - шпион.
        --  Чего  ?  -  Василий  Иванович  подавился
самогоном и залился здоровым пролетарским смехом.
        --  Петька  -  шпион  ?  -  переспросил  он,
вытерев выступившие в глазах от смеха слезы.  -  Сам
ты шпион !
        -- Ну Василий Иванович,  -  сказал  Фурманов
уже не требовательно, а просительно.  -  Я  ж  точно
говорю, слышал как он говорил по-немец...
        Тут политрук запнулся.  Вспоминая  с  ужасом
свою  вчерашнюю  ночь,  проведенную    с    истинной
пролетаркой  Анкой,  он  ясно  вспомнил,  как    она
называла  его  leibe  и  говорила    ему    какую-то
непролетарскую чушь.
        -- Ну, чего замолк  ?  -  спросил  довольный
Чапаев. - Давай, зюзюкнем, что-ли, по сто  грамм  за
здоровье немецкого шпиона Петьки ?
        Фурманов стоял, как вкопанный, и в дальнеший
разговор отчего-то  не  вступал.  Анку  выдавать  не
хотелось, так как  больше  баб  в  радиусе  шестисот
километров наверняка не было.
        --  Ага,  -  сказал  он  голосом   человека,
укушенного тремя крупными мухами це-це в одно место.
Василий Иванович  налил  ему  сто  грамм,  и  данный
продукт был равнодушно вылит в политруковскую  пасть
и закушан мятым огурцом.
        -- Ну ладно,  ты,  пожалуй,  иди,  а  я  тут
обдумаю план, - сказал Чапаев, выводя  Фурманова  на
улицу.
        -- Ну, хамло интиллигенское,  -  сказал  он,
вернувшись к своей сабле. - пролетариев оскорблять и
ихнюю самогону жрать ? Ох, чешутся мои руки  тебя  к
стеночке поставить...

        Фурманов прямым ходом отправился  к  Петьке,
которого решил  вывести  на  откровенности  и,  таки
образом,   получить    компрометирующий    материал.
Грустный Петька сидел на завалинке  походной  кухни,
разместившейся  вследствие  затишья  в  амбаре,    и
предавался меланхолии.
        --  Чего  надо  ?  -  хмуро    спросил    он
подошедшего к нему и вставшего в ожидании Фурманова.
        -- Давай, что ли, пойдем  выпьем,  -  сказал
политрук.
        Петька посмотрел на небо и зевнул.
        -- Чегой-то не охота сегодня... Птички низко
летают... Заразы,  -  добавил  он,  смахнув  с  носа
нечто, упавшее с небес, - К дождю, видать...
        -- К  дождю,  -  согласился  политрук.  -  А
хочешь, Петька, я тебе про синк транзит расскажу ?
        -- Про что ? - испугался Петька.
        -- А про смысел жизни.
        -- Валяй, - сказал Петька, которому было все
равно.
        -- Так слушай... Вот видишь, птичка проле...
        -- Не надо  про  птичек,  -  сказал  Петька,
доставая  из  помятого  сапога  ногу  в    протухшей
позапрошлогодней  портянке.  Фурманов  отвел  нос  и
зажал его двумя пальцами.
        -- Ну вот, - сказал он сипло, - тогда я тебе
про гетер расскажу.
        -- Это про кого ты ? - удивился Петька.
        -- Это я про баб, - успокоил его политрук.
        -- Ну, давай, - вздохнул  Петька,  засовывая
ногу и соответствующую портянку обратно в сапог.
        -- Так вот... гм... да... вот...
        -- Это все ? - спросил Петька равнодушно.
        -- Чего "все" ?
        -- Чмокаешь чего-то... Ты про баб давай.
        -- А, про баб... да... гм...
        -- Ну, я  пошел,  -  сказал  Петька.  -  Это
чавканье и чмоканье я потом дослушаю.
        -- Ну Петька, погоди ! Я ж к  тебе  со  всей
        душой !
        -- Пошел ты в задницу,  Дмитрий  Андреич,  -
сказал Петька вполне культурно. - Я спать хочу.
        -- Ну иди, пролетарий  хренов,  -  прокричал
ему вдогонку разгневанный Фурманов. - И помни,  чтоб
вечером был в наступлении, а то  мы  тебя  к  стенке
лицом поставим и пару пуль в лоб !
        -- Иди,  иди,  -  сказал  Петька,  помахивая
цепью от  подбитого  совершенно  случайно  немецкого
танка.

        Вечером, перед наступлением, Фурманов  решил
предложить  начдиву  план  разоблачения    немецкого
шпиона. Василий Иванович посмотрел  на  политрука  с
сомнением.  Ему  еще    сильнее    захотелось    его
расстрелять.
        -- Я че говорю,  Василий  Иваныч,  -  сказал
политрук. -  чтоб  узнать  наверняка,  кто  в  нашей
дивизии шпион, надобно каждому сказать, например,  в
какой канаве при наступлении нашинский пулемет будет
мокнуть.
        -- А на фига им всем это знать ? -  удивился
начдив.
        --  Так  всем  надоть  сказать  по    разным
канавам. И вот, в чью канаву  снаряд  от  беляков  в
виде презента прилетит, тот, значит, и ихний шпион.
        -- Фигню ты придумал, паря, - сказал начдив.
- Снаряд - живность летучая. Куды  захочет,  туды  и
шарахнет...  Лучше  надо  всех  живьем  по   канавам
рассадить и бе... то есть нет, бредня какая-то... Ну
ладно, шел бы ты отседова, а то  совсем  мне  голову
заморочил...
        Политрук  пожал  плечами  и  пошел    прочь.
Василий Иванович подумал с минуту и окликнул его.
        -- Дмитрий Андреич, - сказал он  миролюбиво.
- А ведь ты дело придумал. Только вот  чего...  Всей
дивизии про пулемет говорить, я думаю, нету никакого
смысла, да и канав столько не найдешь. Скажем  токма
тем, кто  в  штаб  заявляется  и  чего-нибудь  такое
прослышать  может...  Вот...  Я   чего    говорю-то,
скажем...
э... Петьке, конюху Митричу, тебе и Анке... то  есть
нет, тебе говорить, верно, смыслу тоже нет никакого.
Ну вот.
        -- Тогда надо сказать.  Скажем  Петьке,  что
вон в той канаве, с разбитой телегой, Анке, что  вон
в той, с лопухами, а Митрич - он старый, ему скажем,
что вон там, у леса.
        -- Дубина ты, - сказал Василий Иваныч.  -  В
той канаве у леса нашинский пулемет как раз и  будет
стоять. Вот беляки в него и бухнут.
        -- А хрен с ним, - сказал  политрук.  -  Все
равно  не  стреляет.  Пусть  хоть  для  политической
интри... в смысле для хорошего дела пользу приносит.
        -- Ну, черт с пулеметом... Давай  скажем  им
про канавы.
        --  Давайте,  Василий  Иваныч...  Вы  Петьке
скажете, а я - Анне Семеновне, а потом Митричу.
        -- А чего ты  сам  Петьке  не  скажешь  ?  -
ехидно спросил Василий Иванович.
        --  Так  ведь  зол  он  на  меня,    Василий
Иванович... - горестно сказал  политрук,  радуясь  в
душе, что подложит Петьке свинью.
        -- А ! Это после  того,  как  ты...  Анку...
того... в смысле это... Ну, ладно, фиг с  тобой,  не
хочешь - я сам ему скажу...

                  Глава третья

        --  Анна  Семеновна  !  -  позвал  Фурманов,
вглядываясь в подозрительную темноту кухни.
        Изнутри раздался звон посуды и сонный голос:
        -- Чего надо ?
        -- Давайте,  Анна  Семеновна,  поговорим  об
любви и нежной дружбе, - предложил Фурманов.
        -- Чего ?!
        -- Про любовь, говорю, давай потреплемся,  -
Фурманов перешел на более понятный тон.
        --  Давай,  -  сказала  Анка,  появляясь  на
пороге в запачканном мукой переднике.
        --  Чего  печем  ?  -   спросил    Фурманов,
навостряя нос.
        -- Пироги... с крапивой... -  сказала  Анка,
вытирая локтем под носом.
        -- Ну, Анка..., - сказал  политрук,  пытаясь
взять ее за талию и галантно повалить на скамейку.
        К  его  удивлению,  Анна  Семеновна    мощно
швырнула его об угол двери и спросила:
        -- Чего приперся ?
        -- Василий Иваныч  велел  тебе  передать,  -
сказал  Фурманов,  потирая  ушибленное  ухо,  -  что
пулемет сегодня надо поставить в канаве  с  разбитой
телегой...
        -- Ну и чего ? - спросила Анка равнодушно.
        -- Ничего.
        -- Ну и  вали  отсюда,  -  повторный  бросок
отбил Фурманова к середине дороги, откуда он галопом
и добежал до штаба.
        Остановившись  и  отдышавшись,  он  радостно
потер руки. Фурманов не ошибся, когда сказал Анке не
про  нужную,  а  про  Петькину  канаву.   Он    знал
наверняка, кто немецкий шпион, и догадывался,  через
какое время  сведения  о  поставленном  в  канаву  с
разбитой  телегой  пулемете  достигнут    вражеского
генерала.
        Мимо него проехал Василий Иваныч,  с  саблей
наголо и в бурке, запутавшейся  от  ветра  прямо  на
голове. Было похоже, что начдив не  видит,  куда  он
едет, но об этом Фурманов догадался слишком поздно.
        Охающий политрук  откатился  в  канаву.  Ему
было очень нехорошо. Подкованное Митричем  лошадиное
копыто попало в такое место, нарушения  деятельности
которого  могли  серьезно  ослабить  взаимоотношения
политрука и Анки. И не только Анки, а всего женского
пола вообще.
        Политрук  уже  начал  беспокоиться  о  своем
здоровье, но в это время  мимо  его  прошла  Анка  с
корытом пирожков под мышкой, и Фурманов почувствовал
привычное  движение  какого-то    мягкого    теплого
предмета под планшетом.
        "Ну, все в порядке", - подумал он,  подбегая
к ней и выхватывая из корыта парочку свежих пирожков.
        Анка резко развернулась и вмазала  политруку
промеж ног корытом. Тому пришлось согнуться опять, в
глазах, естественно, позеленело.
        Обидчица  победоносно  собрала   в    корыто
пирожки, хмыкнула и удалилась.
        Когда  темные  круги  в  глазах    политрука
исчезли, он протер глаза и некоторое  время  не  мог
вспомнить, что же  с  ним  такое  было.  Наконец  он
сообразил и, прихрамывая на  обе  ноги,  поплелся  в
штаб.
        Под планшетом больше не двигалось ничего.

        Василий  Иванович,  оправляя   только    что
отглаженные  галифе,  задумчиво   передвигался    по
штабной  избушке  взад-вперед.  Его   унылое    лицо
изображало глубокие раздумья.
        В углу сидел Петька с листом бумаги и пером,
исполнявший  временные  обязанности   стенографиста.
Поскольку  начдив  молчал,  он   считал    возможным
ковырять пером в зубах, чем, конечно же, и занимался.
        На листе бумаги было  написано  одно  слово:
"Севодни".
        Наконец Василий  Иванович  тряхнул  головой,
как  бы  отгоняя  пессимистические  мысли,  и  велел
запрягать тачанку, но не каурой кобылой, как прежде,
а старым мерином. Василий Иванович полагал,  что  от
данного факта может зависить ход истории.
        Петька положил  перо  на  стол  и  вышел  из
избушки, а Василий  Иванович  сел  на  его  место  и
задумался.
        Его нисколько не интересовал исход схватки с
врагом, он думал, кто же окажется вражеским шпионом,
и каким способом в таком случае его следует казнить.

        Несколько позже, когда все сидели  на  своих
местах и равнодушно смотрели на  расположение  войск
противника, из которого изредка доносился  ароматный
дымок, и ждали сигнала.
        Вскоре появился сам начдив,  правя  тачанкой
одной рукой и держа саблю в другой.
        -- К бою, това-щи коммунисты !  -  прокричал
Чапаев, и грянул первый выстрел.
        Было похоже, что такая наглость  со  стороны
красных для белых была  немного  в  новинку,  точнее
сказать,  такого  они  от  своих  врагов  не  ждали.
Василий Иванович был этим очень доволен, но  в  тоже
время ему было неприятно то, что вынашиваемый  им  в
течение трех с четвертью месяцев план  нападения  не
вызовет  никаких  красочных  событий  и  не    будет
зафиксирован газетой "Гудок".
        Внезапно белые как бы проснулись, и  открыли
бешеный  артиллеристский  огонь.  Василий   Иванович
спрыгнул в канаву и залег там,  обхватив  на  всякий
случай руками голову.
        Поднявший голову  Фурманов  с  удовольствием
отметил, что все снаряды как бы сами собой  летят  в
канаву с разбитой  телегой,  так  что  вскорости  от
телеги не осталось и следа.
        "Ну, Анка, к счастью,  успела",  -  злорадно
подумал политрук. Он радостно потер руки  и  тут  же
был засыпан землей с ног до  головы.  Тем  не  менее
политрук  выбрался  из  канавы  и  бодрым    ползком
направился в сторону канавы, где бызировался Идейный
Вдохновитель  и  Великий  Руководитель   борьбы    с
белогвардейцами Василий Иванович.
        -- Товарищ начдив ! -  почти  что  прокричал
Фурманов.
        -- Ну ? -  спросил  начдив,  удивляясь,  что
слышит политрука, даже зажав уши.
        -- Заметили, в чью канаву белые лупят ?
        --  Заметил,  мать  твою  так,  -  выругался
начдив, скрепя сердце.
        -- Ну ? Когда его стрелять будем ?
        -- После, -  заявил  начдив.  -  Расстрелять
его, родимого, мы успеем завсегда. О.
        И он поднял палец повыше над канавой,  чтобы
его могли  лицезреть  враги,  которым  было  суждено
догадаться, что их ловкий шпион будет обезврежен.
        Поднятым  пальцем  начдива  белые  не   были
удивлены.  Им    воспользовался    обезумевший    от
офигенного, мягко  говоря,  огня  молодой  шмель,  и
следующую неделю начдив не мог указывать, куда какие
вооруженные  силы  бросить  из-за  жутко  распухшего
пальца.
        А в общем, операция прошла успешно. Пулемет,
поставленный в канаву у леса, был удачно раздолбан и
брошен  ржаветь.  Политрук  при   боевой    операции
промочил штаны, а начдив сломал саблю. А  вообще-то,
жизнь была прекрасна и безоблачна.

        Утром  ехидный  Фурманов   принес    Василию
Ивановичу  газету  "Гудок",  кратко  отражающей  все
важнейшие  события  Гражданской  войны,  в   которой
Чапаев по слогам прочел свой собственный некролог. В
газете говорилось, что  Василий  Иванович  "геройски
потонул в речке Урал",  что  начдива  как  несколько
покоробило, так и сильно обидело.
        --  Ну  вот,  товарищ  начдив,   -    сказал
нахальный Фурманов, который сам лично написал данное
произведение. - Я же  говорил,  в  наший  сплоченных
рядах действует вражеский агент.
        -- Погодь,  -  задумчиво  сказал  начдив.  -
Агент - это одно,  а  вот  какая  зараза  эту  дрянь
наштамповала...
        Зараза-изготовитель   вышеуказанной    дряни
предпочла в  дальнейшие  переговоры  не  вступать  и
ретироваться на кухню.
        Там, к удивлению Дмитрия Андреевича, не было
никого. Гулко стукалась от ветра  неплотно  закрытая
форточка, а вообще внутри  было  тихо  и  ничего  не
видно.
        Фурманов удивленно сел  на  завалинку,  куда
предусмотрительномстительный Петька заколотил свежий
трехдюймовый гвоздь. Острием вверх, конечно.
        Вопль политрука  потряс  округу.  Из  канавы
выскочили испуганные  домашние  гуси  и  с  перепугу
пролетели аж тридцать метров.
        А Петька, уяснивший для себя, что длительные
однообразные уговоры даже несколько возбуждают  дам,
проводил время с Анной Семеновной  на  вышеописанном
сеновале.
        Вскоре, а точнее, к вечеру,  дверь  сеновала
распахнулась, и оттуда вышел Петька, очень довольный.
        -- Ну ? - спросил голос с небес.
        Петька испуганно поднял  голову.  На  дереве
сидел начдив, поигрывая биноклем.
        -- Чего ?
        -- Как она  на  сене  ?  -  спросил  Василий
Иванович. Он хотел спросить "как она в постели",  но
подумал, что Петька может неправильно понять.
        -- Во ! - сказал Петька,  показывая  большой
палец.
        -- Ишь ты, как человеку счастье подвалило, -
ехидно сказал Чапаев.
        Внизу, под деревом,  политрук  гневно  кусал
локоть.
        "Ну почему же, - страдал  он,  -  почему  он
может, а я не могу ?"
        -- Тут видны  две  исторические  причины,  -
сказал Василий иванович, свешиваясь с дерева.
        Ни одну из них он назвать не успел, так  как
сук, на котором он сидел, не выдержал его тяжести.

        На следующий  день  утром  Чапаева  разбудил
равнодушный и заспанный дед Митрич.
        -- Кореш Шпандент  приехали,  -  сказал  он,
показывая пальцем на улицу.
       "Не дай бог,  опять  иностранцы",  -  подумал
Василий Иванович, снимая с крючка берданку.
        А  тем  временем  корреспондент  уже  гремел
уроненным ведром в сенях.
        --  Сколько  их,  Митрич  ?  -   полушепотом
спросил начдив.
        -- Всего-то  одна  баба,  -  сказал  Митрич,
распахивая скрипящую дверь.
        -- Баба ?  -  удивился  начдив,  и  обомлел.
Таких баб он еще не видел не разу. Несмотря на  свое
пролетарское  положение,  корреспондента    хотелось
затащить за печку и основательно пощупать.
        --  Товарищ  Чапаев  ?    -    корреспондент
состроила  глазки  и  возбудительно  опустилась   на
лавку.  Василий  Иванович  перевел  дух   и    шумно
сглотнул.  -  Я  корреспондент  газеты  "Правда"  из
Москвы. Приехала описать вашу  живописную  гибель  и
вашу боевую роту...
        -- Дивизию, -  глухим  голосом  поправил  ее
Чапаев. Он чувствовал, что если она скажет еще  хоть
слово или сделает еще одно  движение,  он  тогда  не
вытерпит.
        Внезапно  дама  встала  и   потянулась    за
ридикюлем, брошенным Митричем на пол.
        Василий  Иванович  с  боевым  кличем   "Ура"
бросился на нее. Дама нисколько  не  сопротивлялась.
Она только ласково пропищала "шалунишка",  и  начдив
понял, что боевой маневр удался.
        Он  засунул  одну  руку  корреспонденту  под
юбку,  а  второй  принялся  судорожно   расстегивать
галифе.

        Корреспондент  газеты    "Правда"    Чапаеву
понравилась.  Он   некоторое    время    старательно
уговаривал ее остаться,  а  когда  уговорил,  явился
Петька.
        Он  изумленно  посмотрел  на  даму,  сидящую
рядом с начдивом  в  полном  неглиже,  и  почесал  в
затылке.
        Начдив крякнул и сказал:
        --  Петька,  знакомься,  корреспондент    из
Москвы.
        -- Здоров, корреспондент, - испуганно сказал
Петька, решивший, что  корреспондент  сейчас  пойдет
вот в таком виде на кухню и велит  сократить  рацион
до куска хлеба со стаканом воды в день.
        "А кто, интересно лучше, - подумал Петька, -
Анка или эта ?"
        -- Здравствуйте, товарищ Петька,  -  сказала
корреспондент. Я буду описывать в газете вашу боевую
роту...
        -- Дивизию, - лениво поправил Чапаев, изучая
нижнюю часть спины корреспондента рукой.
        -- Не слабо, - сказал Петька.
        -- Чего пришел ? - спросил начдив сурово.  -
Не видишь, мы заняты с товарищем корреспондентом.
        "Анка лучше", - подумал Петька, и обнаружил,
что забыл, зачем пришел.
        --  Ну  иди.  -  сказал  начдив.  -    Когда
вспомнишь, заходи, поговорим о жизни.

        Весть о том, что  в  избушке  начдива  сидит
офигенная  голая  баба,  разнеслась  по  дивизии   в
мгновение  ока.  Первым  прибежал    Фурманов.    Он
посмотрел в окно, щелкнул языком и обиженно сказал:
        -- Ну почему он, ну почему ?
        Следующий порыв  страсти  Василию  Ивановичу
пришлось  провести  под    одобрительные    возгласы
дивизии, собравшейся перед штабом.
        Дивизии корреспондент тоже понравился.

        Только Петька и  Фурманов  не  нашли  в  ней
ничего хорошего. Они  отчего-то  быстро  забыли  все
обиды, нанесенные друг другу,  и  мирно  сидели  под
деревом, глядя в небо.
        -- Скажи мне, Дмитрий Андреич, есть на  Луне
люди - ай нету ? - спросил внезапно Петька.
        --  Не  знаю,  -  лениво  ответил  Фурманов,
немного поразмыслив. - Насчет людев не знаю,  а  вот
коммунисты, пожалуй, точно есть...
        -- Ну да...
        -- Точно тебе  говорю...  Спроси  и  Василия
Иваныча. Он  позавчерась  после  ужина  там  красное
знамя видел...
        -- А чего он пил ?

                    Глава четвертая

        Лето восемнадцатого года выдалось неудачное.
Сразу  же  после  опубликования  в  газете   "Гудок"
некролога товарища Чапаева начались дожди.
        В дивизии стали поговаривать  о  иностранной
интервенции, о немцах и французах,  которые,  якобы,
где-то там высаживаются.
        Ободренные такими заявлениями белые  в  одну
ночь собрались и дружно отступили аж на двести сорок
километров.  Василий  Иванович  приписывал    данное
событие своему чуткому руководству и  своей  великой
пролетарской и полководческой мудрости.
        В  честь  данного  события  было  поставлено
ведро водки, а когда оное кончилось, было  назначено
наступление.
        К наступлению собирались две недели. Сначала уговаривали  Анку,
плотно    засевшую    вследствие повышенной удобности избушки-кухни.
Затем вытаскивали застрявшую в одной из многочисленных  образовавшихся
луж тачанку. Когда вытащили тачанку, оказалось,  что белые забыли свой
пулемет.  Перевоз  пулемета  занял еще три дня.
        Тем не менее  вскорости  чапаевская  дивизия
двинулась вслед за удравшими белыми.
        Впереди  дивизии  ехал  Василий  Иванович  в
тачанке. На  его  коленях  сидела  корреспондент  из
Москвы,  которую,  как  оказалось,  звали  вовсе  не
корреспондент, а Клаша. Сзади  тачанки  плелись  все
собранные на данный  момент  лошади  и  три  коровы.
Далее плелась гогочущая дивизия.
        Василий    Иванович    предполагал,      что
преследование белых займет дня  два-три.  Он  понял,
что ошибался, только  когда  была  четвертая  неделя
пути.
        Местный  географ  Фурманов    сказал,    что
чапаевская  дивизия  в  данный  момент  находится  в
пятидесяти  километрах  от   монгольской    границы.
Услышав данное сообщение, Василий Иванович нисколько
не  удивился.  Он,   например,    вполне    серьезно
предполагал, что земля плоская,  и  что  до  Америки
рукой подать.
        Вечером  Василий  Иванович   собрал    совет
дивизии. В него входили:  Василий  Иванович  -  само
собой, начдив, главный вождь и идейный вдохновитель;
затем, товарищ Фурманов - политрук и т.д.; Петька  -
для ведения конспекта и вообще;  Анка  -  для  того,
чтобы Петьке не было скучно вести  конспект  и  тоже
вообще,  и,  конечно  же,  московский  корреспондент
Клаша, чтобы не скучно было Василию Ивановичу.
        -- Ну вот чего,  уважаемый  совет,  -  важно
начал  Василий  Иванович,  прикурив  от  керосиновой
лампы. -  Ща  на  повестке  дня  аж  два  вопроса  -
догонять тех,  с  которыми  мы  воевали...  как  их,
Петька ? Ну  да,  белых,  или  пересечь  монгольскую
границу и помогать тамошним коммунистам в борьбе  за
ихнее светлое будущее. Скажу вам для начала,  что  я
за второй пункт. Вот.
        Начались  бурные  дебаты.  Попросту  говоря,
Василий  Иванович  щупал  коррепондента  Клашу,    а
Петька,  соответственно,    Анку,    и    все    это
сопровождалось оглушительным  визгом  на  повышенных
частотах.
        --  Ну,  чего  решим  ?  -  спросил  Василий
Иванович.
        -- Второй пункт,  -  сказал  Фурманов.  Всем
        остальным было все  равно,  и  поэтому  рано
утром  чапаевская  дивизия  пересекла    монгольскую
границу, коей являлся полупротухший и  почти  совсем
засохший  узенький  ручей.    В    честь    удачного
форсирования ручья было выставлено еще ведро  водки,
а после его опорожнения еще два. Кончилось тем,  что
все жутко  перепились  и  три  дня  и  две  ночи  из
зарослей  каких-то  низкорослых  кустов  раздавались
звуки пролетарских песен и самозабвенного  блевания.
В таком  виде  чапаевскую  дивизию  и  застал  отряд
удивленных монгольских пограничников.  Рассуждать  о
незаконности  ареста  перепившиеся  бойцы  никак  не
могли, поэтому пограничники, не  мудрствуя,  собрали
всех в несколько грузовиков и отвезли на заставу.

        Утром Василий Иванович проснулся  с  тяжелой
головой в совершенно неизвестном месте,  без  сабли,
сапог,  штанов  и  что  самое    главное    -    без
корреспондента Клаши и документов.
        На окне  была  толстенная  решетка,  в  углу
ворочался и рыгал кто-то очень знакомый.
        Василий Иванович, охая, слез с верхней полки
нар на нижнюю и попытался нащупать пол. Попав  ногой
в лужу  чего-то  скользкого,  он  ругнулся  и  залез
обратно.  Попытавшись  заснуть,  он  обнаружил,  что
спать ему не хочется совершенно.
        Василий  Иванович  посмотрел  в  угол,   где
кто-то ворочался, и позвал:
        -- Эй, мужик !
        -- Че ?  -  мужик  перевернулся,  и  Василий
Иванович с удовлетворением узнал в нем  небритого  и
помятого Петьку.
        -- Петька, где я ?
        -- Там же, где и я, - резонно заявил Петька,
пытаясь сесть и падая на пол.
        -- А  где  мы  вообще  ?  -  поинтересовался
начдив.
        -- Вообще ? - Петька попытался  поразмыслить
и сказал: - Здеся !
        Василий  Иванович  крякнул  и  понял,    что
разговор не клеится. Минут пять он поежился, а потом
спросил:
        -- Ты чего-нибудь помнишь ?
        -- Помню, - твердо сказал Петька, почесав  в
затылке.
        -- Ну ?
        -- Помню, пили много...
        -- Ну, ну, дальше !
        -- А потом нехорошо стало - и вот...
        -- Понятно, -  сказал  Василий  Иванович.  -
Хреново, Петька, что мы  с  тобой  влипли-то  так...
Надо...
        Чего надо  было  сделать,  Василий  Иванович
сказать  не  успел,  так  как  дверь  с  неимоверным
скрежетом раскрылась, и в дверном  проеме  появилась
монгольская делегация - офицер и два конвоира.
        -- Рот фронт,  -  сказал  Василий  Иванович,
слезая с нар  и  застегивая  гимнастерку,  -  Руссиш
пролерариум, ура ВКП(б)!
        -- Русс бандит, - твердо произнес офицер.  -
Кай-кай.
        -- Чего ?
        -- Кай-кай. Харакири ! -  офицер  послюнявил
палец и показал  сначала  на  Василия  Ивановича,  а
потом на небо.
        -- Чего говорит басурман ?  -  забеспокоился
Петька.
        -- Стрелять нас, говорит, надо.
        -- Василий Иванович, - запричитал Петька,  -
скажи ему, что ты русский герой и друг  пролетариата
всех стран... Кокнут ведь...
        -- Я-то скажу, - пообещал Василий  Иванович.
- Но, кажись, эта рожа ни за что не поверит...
        В дверях появился еще  один  офицер,  больше
похожий на жителя самого  крайнего  севера,  чем  на
монгольца, и почти по-русски сказал:
        --  Начальника  говорить,    русская    весь
бандита. Будет вы тра-та-та-та-та.
        -- Врет  начальник  !  -  заявил  Петька.  -
Русские не бандиты, а пролетарии, борцы за  народное
счастье...
        Судя  по    ожесточенной    борьбе    мысли,
начертанной на физиономии переводчика, данная  фраза
должна была быть переведена очень нескоро.
        После  перевода   офицер,    не    говорящий
по-русски,  что-то  сказал    вышеописанному,    так
сказать, чукче, и тот заявил:
        -- Начальника говорить, его тоже пролетарий.
Его хотеть  русский  партий  в  тюрьма.  Он  вы  сам
стрелять.
        -- Ну спасибо,  удружил,  -  сказал  Василий
Иванович. - Только нам чего не хватало  -  под  пули
товарища по партии...  Скажи  твоему  начальнику,  -
сказал он более твердо, и произнес  несколько  слов,
которые,  судя  по  всему,   на    монгольский    не
переводились.
        -- Начальника говорить, сидеть  здесь  и  не
убегать. Завтра вы стрелять.
        Ночью Петьке и Василию  Ивановичу  отчего-то
не спалось. Они сидели перед окном и пели "Замучен в
тяжелой неволе".
        Ближе  к  утру  Петька  достал  из   матраса
штабные карты, и они сели  играть  в  дурака.  Затем
начдив решил самоувековечиться и велел Петьке выбить
на стенке надпись "Здесь были Вася и Петя.  А  чукчи
...". Петька взял ложку и принялся за работу.
        Неизвестно, как сложилась бы их судьба, если
бы начдив не решил выбить эту надпись.
        На  первой  же  букве  стена    основательно
треснула, а после осуществления  двух  слов  поехала
вообще.  Василий  Иванович  еле  успел  выскочить  в
образовавшееся в стене отверстие, Петька сделал тоже
самое,  и  тюрьма  мгновенно  приняла   вид    дома,
рухнувшего прямо перед сносом.
        Довольные  арестанты,  обнявшись,  сидели  в
куче пыли. Из под обломков, матерясь, стали вылезать
очень знакомые люди.
        Василий  Иванович  пригляделся  и    заметил
корреспондента Клашу, застрявшую  между  кроватью  и
шкафом. Подбежав к ней, он отбросил шкаф,  и  утащил
Клашу  и  соответствующую  кровать  в    неизвестном
направлении.
        Позже Клаша сообщила  боевому  начдиву,  что
монгольцы ее не обижали, делали  ей  хорошо  и  даже
обещали устроить с ней большой Йыкыргын.
        Собравшиеся   бойцы    чапаевской    дивизии
обнаружили, что  их  осталось  всего  семь  человек:
Петька, Василий Иванович, Анка, корреспондент Клаша,
Фурманов, дед Митрич и боевой солдат Кузя.
        Василий Иванович произнес пламенную речь, из
которой  следовало,  что  монгольцы  и  чукчи    все
поголовно козлы и уроды, что они  недостойны  звания
советских пролетариев, и  что  Василий  Иванович  по
воле  судьбы  уже  успел  состоять  с  ими  всеми  в
интимных отношениях.
        -- Да  здравствует  мировая  революция  !  -
закончил Василий Иванович речь,  и,  страстно  обняв
корреспондента Клашу, запустил руку ей под юбку.  То
же самое попытался сделать Петька с Анкой, но тут же
схлопотал от нее крупного запоминающегося тумака.
        После данного эпизода тема дискуссий перешла
на баб, причем у каждого отдельного бойца на  данную
тему нашлись свои мысли и высказывания.
        В  конце  концов  постановили:  бабы   самые
лучшие - задастые, грудастые и чтоб  по  многу  раз.
Данный факт был  принят  за  всенародное  решение  и
занесен в протокол.
        Василий Иванович  остался  доволен  всеобщим
собранием.
        Тем  временем  стало  светать,  и    Василий
Иванович, боясь, как бы монгольцы  не  согнали  сюда
всех своих буржуазных  элементов,  приказал  собрать
личное (и не только  личное,  а  кто  какое  найдет)
имущество, погузить таковое в  телегу  и  быстренько
делать ноги.
        Все собрали,  кто  чего  мог  и  уселись  на
телегу, слушая бурчание пустых животов.
        -- Василий Иванович  !  -  жалобно  протянул
Петька.
        -- Ну ?
        -- Жрать охота !
        -- Ну ?
        -- Так давайте ж пожрем ?
        -- Это ты, Петр, хорошо придумал,  -  сказал
Василий  Иванович,  сажая  Клашу  рядом  и  степенно
застегивая галифе.  -  Вот  только  жрать-то  у  нас
совсем нечего... Черт побери...
        -- Товарищ Чапаев ! - раздался откуда-то  из
подворотни испуганный голос Фурманова. - Погодите !
        Василий Иванович  дернул  за  вожжи,  кобыла
нехотя  остановилась.   Из    подворотни    выскочил
Фурманов, за ним гналась монгольская женщина с очень
русским коромыслом, которым она грела  политрука  по
голове и бокам.
        В  руках  у  Фурманова  были  две  курицы  и
крупная монгольская лепешка.
        Василий Иванович  дождался,  когда  Фурманов
запрыгнет в телегу и взмахнул кнутом.
        Лошадь медленно перешла на  дикий  галоп,  и
удивленная  монголка   остановилась    и    выронила
коромысло.
        Когда  Василий  Иванович  сумел   остановить
кобылу,  собравшуюся,  по-видимому,  разогнаться  до
сверхзвуковой скорости, хмурый монгольский город был
далеко позади в облаках пыли.
        -- Ну, товарищ политрук, объявляю вам свою и
общественную  благодарность,  -    сказал    Василий
Иванович важно, протягивая руку за куском лепешки. -
Хотя,  конечно,  красть  недостойно  для  совейского
коммуниста. А, Петька ?
        -- А лепешки краденные жрать  достойно  ?  -
угрюмо пробурчал обиженный политрук.
        -- Чего ты ?
        -- Ничего.
        -- А ! Ну, конечно, это  правильно,  товарищ
Фурманов, что вы заботитесь о  своих  товарищах,  но
вообще-то... Ну ладно.
        -- Ничего, привыкнешь, - пробурчал Фурманов.
- Я еще и не так могу.

                    Глава пятая

        За    корреспондентом    Клашей     прислали
автомобиль из Москвы. Василий Иванович долго не  мог
расстаться с ней, уговаривал ничего не  рассказывать
мужу, она соглашалась, он горестно вздыхал и начинал
уговаривать снова.
        Вместе с телегой в чапаевскую дивизию пришла
посылка для политрука  Фурманова.  Дмитрий  Андреич,
распаковав  присланный  тюк,  пришел  в  неописуемый
восторг. В посылке  были  три  свеженькие,  пахнущие
вонючей  типографской  краской   экземпляра    книги
"Чапаев".
        Один  из  них  был  подарен  главному  герою
описываемых  в  фолианте  событий,  вследствие  чего
Василий Иванович  понемногу  стал  забывать  горесть
разлуки с Клашей.
        Несколько озадачило всю дивизию  и  особенно
Петьку замечание  редактора  (страниц  на  сорок)  в
начале книги. Там на полном серьезе сообщалось,  что
Петька Исаев - ни кто иной, как "собирательный образ
советского красноармейца". Петька был сильно  обижен
таким отношением, и пообещал встретить  Фурманова  в
темном улгу и набить оному морду.
        -- Эх, Петька,  -  слезливо  сказал  Чапаев,
держа в одной руке  уже  весьма  сильно  испачканную
книгу, а другой обнимая "собирательный образ". -  Не
расстреляли мы с тобою вовремя этот гнусный элемент,
вот он теперь и оскорбляет  красных  бойцов  всякими
гнусными емпитетами.
        Петька тягостно вздохнул,  Василий  Иванович
взмахнул кнутом, и кобыла медленно стала разгоняться
по пыльной дороге.
        Чапаевская дивизия держала курс на запад.

        Очередной инцидент, связанный  с  похищением
пищи, произошел у Фурманова уже на своей территории.
Василий  Иванович,  зазевавшись  над  вожжами,    не
заметил, как равнодушная кобыла  съехала  в  поле  и
вброд перешла пограничную речку.
        Рано утром Фурманов, почувствовав неумолимое
желание  чего-нибудь  сожрать,  сполз  с  телеги   и
направился в  ближайший  населенный  пункт,  где  из
печных  труб  уже  поднимался  дымок,  и   заспанные
крестьянки тащили таких же сонных коров на  утреннее
доение.
        "А  не  плохо  бы  попробовать  молока",   -
подумал Фурманов, подтягивая штаны.
        Он напился из лужи, обошел одну  из  избушек
через огород и увидел то,  что  и  желал  увидеть  -
свободную корову с уже подставленным под вымя ведром.
        Политрук огляделся -  никого.  Он  осторожно
подобрался к корове  сзади,  сорвал  пук  крапивы  и
вскоре оказался около заветного ведра.  Он  заглянул
внутрь - пусто.
        "Не надоили еще, лежебоки".
        Корова оглянулась  и,  медленно  пережевывая
жвачку, оценила  боевого  красноармейца  равнодушным
взглядом затуманенных глаз.
        Фурманов похолодел.
        "Вот  ведь  как  врежет  копытом,  а  ?",  -
подумал он с опаской, отступая на шаг назад.
        Он неловко уронил ведро,  оно  загремело,  и
это заставило встрепенуться хозяйку коровы.
        -- Красные ! - завизжала она, увидев в своем
огороде и около своей коровы боевого красноармейца.
        Взвыла  собака,  заменив  сирену.    Дмитрий
Андреич, схватив зачем-то ведро, помчался  огородами
в ту сторону, где на горизонте  исчезала  чапаевская
телега.
        -- Ведро отдай, сукин кот ! - хозяйка коровы
и соответственного ведра не  отставала  и  угрожающе
помахивала кривым топором.
        Фурманов,    бросив    злосчастное    ведро,
попытался сделать крутой вираж и оказался в канаве.
        Крестьянка победоносно  подобрала  ведро,  в
знак  презрения  швырнула  в  боевого  красноармейца
комком глины и удалилась.
        --  Проклятые  буржуазные    пережитки,    -
захныкал  Фурманов,  пытаясь  выбраться  из  канавы.
Телега с Василием Ивановичем уже совсем скрылась  за
горизонтом.
        Пришлось удовольствоваться похищением  почти
ничейного подсолнуха у дороги и ретированием.
        -- Дмитрий Андреич  !  -  восхищенно  сказал
Чапаев, увидев оттопыренную гимнастерку политрука. -
Никак, с обедом пожаловали ?
        -- Да какой там  обед,  -  уклончиво  сказал
политрук, доставая из-за пазухи подсолнух поменьше.
        --  И  на  том  спасибо,  -  сказал  Чапаев,
запуская руку за экземпляром побольше. - А скажи-ка,
Дмитрий Андреич, ведь мы ж так могем и  до  немецкой
границы, понимаш, дотянуть ?
        -- Можем, - поразмыслив, сказал политрук.  -
Но долго. Вот ежели, например, на поезде...
        Он посмотрел вдаль, и  в  глазах  его  стали
медленно разгораться задорные искорки.
        -- Где ж ты  поезд  возьмешь...  -  протянул
Василий Иванович, который в жизни паровоз  не  видел
ни разу.
        -- Да вон он, - сказал  Фурманов,  показывая
куда-то вдаль.
        Все пригляделись. Петька  присвистнул  -  на
горизонте пыхтел совсем крошечный паровоз.
        Василий Иванович не вытерпел:
        -- В атаку !

        Не  нужно  и  говорить,  что    перепуганные
машинисты  сдались  без  какого  бы  то   ни    было
сопротивления.
        Анка,  Фурманов  и  все    остальные    были
отправлены в единственный  прицепленный  к  паровозу
почтовый вагон,  где  и  занялись  чтением  шедевров
эпистолярного жанра, как то:

        "Дорогой Шура,
         вышли нам с Нинкой два мешка галош помягше"

        Петька  и  Василий  Иванович  отправились  в
машинное отделение, где Петька  моментально  отломал
от приборной доски регулятор давления в котле.
        -- Ну урод! - сказал Василий Иванович. - Она ж теперича
не поедет...
        -- Поедет, - сказал Петька уверенно.
        -- Поедет, - сказал сзади Фурманов насмешливо. - Но не
остановится... Так что тушите свет, товарищ Петька!
        -- А ты не шибко радовайся, - сказал Василий Иванович.
- Ты вместе с нами в такое же дерьмо влип, так что можешь
кончать радоваться...
        -- А я спрыгну!
        -- Не спрыгнешь!
        -- Спрыгну!
        -- Хрен!
        -- Да!
        -- Нет!
        -- Ей-Богу!
        -- Бога нет!
        -- Я!
        -- Ты!
        -- Щас!
        -- Побоисьси!
        Фурманов покраснел, как помидор и от бессильной злобы
прикусил себе язык.
        Прыгать на ходу действительно не было никакого желания.
        Василий Иванович показал ему язык и погладил по голове
совсем поникшего Петьку.
        -- Не боись, Петенька, - сказал он, - Паровоз - ему супротив
лошади даже помочиться слабо, так что скоро он совсем устанет,
и хрен куда поедет... Это ж надо, такую уйму вагонов тащить... Почти
что больше трех!
        "Как же - устанет", - злорадный Фурманов в кочегарке бросал
в топку уголь лопату за лопатой. - "Ща так накочегарю, самолет обгоним".
        Сняв намокшую гимнастерку, политрук вытер ей волосатый
живот и шею.
        Внезапно в кочегарке появилась Анка с папироской в зубах.
        -- Че? - спросила она, глядя вопросительно на Фурманова.
        -- Ничего, - сказал Фурманов, - Едем, Анна Семеновна!
        -- Вижу, - сказала Анка мрачно. - Но не пойму я чегой-то,
как эта зверь сама едет...
        -- Я вам все объясню! - встрепенулся Фурманов. - Вот тут... - он
ткнул пальцем с грязным черным ногтем в сторону топки, - котел...
Там - пар... Пар - в цилиндр... А там - поршень... Он... Там... Входит...
И выходит... Туда...... И сюда... Там... Ых! - вдруг Фурманов не сдержался
и, повалив Анку на пол, начал расстегивать галифе.
        -- Верботен, - сказали у него над ухом.
        -- Чего? - изумился Фурманов.
        -- Спокойно, - сказали сзади голосом Петьки, и тупое
дуло какого-то неизвестного оружия. - Чего тебе надоть от ентой
бабы?
        -- Да, в общем-то, ничего, - сказал перепуганный насмерть
Фурманов, отодвигаясь подальше от Анки и пытаясь застегнуть галифе.
        -- Стоп!
        -- Что?
        -- Штаны...
        -- Чего "штаны"?
        -- Не надо застегивать - вещдок все жа... Василь Иваныч!
        -- Че?
        -- Подь сюды!
        -- Зачем?
        -- Тут Фурманов Анку хочет забесчестить!
        -- Гы-гы-гы... Не могу я, Петька! На дорогу смотреть надоть!
        -- Зачем?
        -- Вдруг - рельсов нету... Или шпалов...
        -- И что?
        -- Как что?
        -- Сделаешь ты чего?
        -- Ничего не сделаю... А, ну да!!
        Василий Иванович появился в кочегарке и уставился на распластанного
на полу Фурмонова.
        -- Итить твою в качель, - выругался он. - Никак, разодрались опять,
бараны?
        -- Не, он хотел Анку того... Уделать.
        -- Ну и че?
        -- Как - че!
        -- А фигли ж ты подсматривал? - строго заметил Василий Иванович. -
Нехорошо подсматривать... Нехорошо...
        Петька пристыженно покраснел и понурил голову.
        -- Ну а вы, ребятки, не обессудьте, - сказал Василий Иванович
политруку и Анке. - В другой раз как-нибудь, раз мы вас вовремя зашухерили...

                      Глава шестая

        -- Ты, интиллегент паршивый, давай, протирай очки и смотри, куда
мы едем!
        -- Как куда?! Прямо!
        -- Вижу, что прямо... Ты пальцем покажи, куда...
        -- Ну вон же, вон же!
        -- Что - "вон"? Какого ты мне тут пальцем тычешь? Куда едем?
        -- Да вроде как на Запад...
        -- На Запад? Ну, это уж что-то... Удружил, молодец... Ну, иди...
Тока никому, про то, что на Запад, понял меня, да?

                          .  .  .

        -- А скажите, незабвенный Василь Иваныч, вы могете водку
"Столишнюю" пить?
        -- Могу...
        -- А "Пшенишную"?
        -- Могу...
        -- А самогон?
        -- И самогон могу...
        -- А спирт "Рояль"?
        -- Не, Петька, рояля не могу...
        -- А че, Василь Иваныч?
        -- Языков-то не знаю... А ну как отравят?
        -- Да хватит вам про водку! Не травите душу... Да, кстатя, что
там у нас в хвосте за бочка така железна громыхат?
        -- Бочка? Какая бочка?
        -- Ну вона, блестяшша така...
        -- А, цистюрна! А правда, что в ей? Можа, спирт, Василь Иваныч?
        -- Спирт? Гм... А можа... Иди ты, нечто тут в такой захолустье
будет сратегиссьский продукт?
        -- Какой продукт?
        -- Сратегиссьский.
        -- Это почему?
        -- Потому что всех вас, олухов, может в нехорошие чуйства свесть...
И какие вы тады будете вояки?
        -- Плохие, Василь Иваныч...
        -- Вот то-то оно... А стакан твой - где?
        -- Как от беляков бежали, обронил, Василь Иваныч...
        -- Смотри у меня, ща заставлю в речку нырять, как за винтовкой...
Помнишь, кину-то привозили... про мене... эк я тама... Во, смотри, к речке
якось-то подъезжаем... Ща вот ты у меня попрыгаешь за стаканом...
        -- Знакомая какая-то речка, - задумчиво сказал Фурманов.
        -- Кому?
        -- Мне, понятно...
        -- И что за речка?
        -- Не знаю... Волга, вродь... Быстро мы управились!
        -- С чем?
        -- Да так, географию вспоминаю... Монголия во где, а Волга - во где...
        -- Иди ты!!! А где та речка... Ну, как ее?.. Где меня тонули?
        -- Урал? Во где!
        -- Да ты что! Куды ж мы едем-то?
        -- Не знаю дажа... Если так и дальше пойдет, скоро выедем на
эту... как ее?.. линию... линию...
        -- Говносральную линию Партии?
        -- Не-е-е... На линию фронта...
        -- Фронта? Ой, мудришь ты, Фурман... Перепил видать... Да, мы ж
с цюстерной не закончили... Чего там, вот ведь вопрос? Петька! ПЕТЬКА!
Где ты, придурок, тебя легендарный начдив зовет... Иди, Петька,
разузнай, что в этой цюстерне, и смотри, не пей все, если
горячичельное...
        Петька достал из кочегарки лом побольше и отправился к цистерне
по крышам вагонов.
        Он вернулся через час.
        Пьяный в стельку.
        -- Все выпил? - с сожалением спросил Василий Иванович.
        -- Ты че, чувак! Там на роту, - сказал Петька и неожиданно для
всех схватился за рот.
        -- Зубы чешутся? - посочувствовал Василий Иванович.
        Петька вместо ответа отвернулся от ветра и сделал экстренный выброс
съеденной пищи и выпитой жидкости на железнодорожное полотно...
        Василий Иванович почувствовал в воздухе явный запах спирта, и
в его взгяде проснулась явная заинтересованность.
        -- Политрук!!!
        -- Здеся я...
        -- Стакан мой - ГДЕ?!
        -- Так от беля...
        -- Отставить! Стакан мне, живо! Не, бутыль! Не, не бутыль,
ведро мне! Ур-р-ра!!! Дивизия, на цюстерну - за мной!
        Покачиваясь от движения поезда, чапаевская дивизия
помчалась в последний вагон, за которым была прицеплена цистерна со
спиртным напитком.
        Если бы у них была конница, процесс достижения цистерны мог бы
значительно ускориться.

                          .  .  .

        Офицерская оргия в доме архиерея в Саратове закончилась только
под утро.
        Основательно проблевавшись в хозяйское корыто, белогвардейский
поручик Ржевский выполз на крыльцо, погромыхивая саблей о косяк двери.
Левой пятке было холодно - сапог с левой ноги куда-то делся, портянки
не было.
        Поручик поежился.
        Когда лежать в мокрой грязной луже тоже стало холодно, поручик
поднял намокшую рожу, с которой коричневыми потоками стекала размокшая
глина, и увидел сцену, которая его немного удивила - немного, потому
что его пьяного совершенно ничего не удивляло, разве только если бы у
Наташи Ростовой вдруг появилась грудь.
        Но тут поручик неожиданно заметил, как по рельсам
железнодорожного пути, в охране которого и состояла его основная
обязанность, движется поезд.
        Он двигался очень медленно, труба паровоза не дымила, в окнах
пассажирских вагонов света не было.
        Поначалу поручик подумал, что это приехал долгожданный
бронепоезд с подмогой. Но почему-то ни одной бронированной части у
бронепоезда не было, поэтому мысль о бронепоезде пришлось отвегрнуть как
неправильную.
        Ржевский шумно рыгнул, чтобы собраться с силами, и взглянул
повторно. Поезд, могущий оказаться пьяным бредом, к его большому
сожалению, не исчезал.
        Поручик ругнулся и пополз обратно в дом.
        На полу в гостиной, подложив под голову телевизор (о Боже,
какой телевизор?!), чтобы не жестко было спать, храпел Пьер Безухов в
грязных исподниках.
        -- Петя! - позвал поручик, тыкая Пьера в жирный бок. Из бока
Безухова раздавался такой подозрительный звук, как будто бы это был барабан,
и в него били специальной барабанной палочкой.
        Ржевский собрался с силами и крикнул что-то Пьеру в ухо.
        Тот моментально вскочил и набил себе здоровую шишку на лбу об
неподходяще подвернувшийся камин.
        -- Где моя баба? - спросил он первым делом пьяным голосом,
оглядывая окружающую его местность.
        -- Какая?
        -- Наташка...
        -- Я почем знаю, - поручик смущенно потупил взор.
        -- Ну, хрен с ней!
        -- Как - с ней?!
        -- Да я не в том смысле, солдафон паршивый...
        -- Сам солдафон!
        -- Я?!
        -- Ты!..

                          .  .  .

        Когда драка прекратилась, Пьер оказался наверху, держа для
безопасности Ржевского за горло. Тот хрипел и старался вырваться.
        -- Чего ты завыпендривался? - поинтересовался Пьер миролюбиво.
        -- Поезд! - сказал Ржевский хрипло.
        -- Иди ты! Где?
        -- На железной дороге... Пусти же, жирная свинья!..
        Пьер отпустил поручика, тот принялся откашливаться и выглянул в
окно.
        Поезд, на счастье Ржевского, далеко не уехал и уже совсем
остановился.
        -- М-да-а-а-а... - протянул Безухов. - На бронепоезд непохоже...
Может, красные?
        -- А он у них на запасном пути, - заявил Ржевский резонно.
        -- Кто?!
        -- Их бронепоезд. Стоит. И люди мирные...
        -- Бред какой-то, - заметил Безухов. - Ты там уже был?
        -- Где?
        -- Ну, в поезде?
        -- Что ж я, самоубивец!

                          .  .  .

        -- Ой, погано мне... Ой, погано...
        Василий Иванович сидел на полу почтового вагона и держался
обеими руками за раскалывающуюся голову. Ему казалось, что голов у него две,
причем большая из них почему-то внутри...
        -- Спирт, видать, погань... - сказал Василий Иванович. При
упоминании спирта его чуть не стошнило. - Это ж надо, - пожалел он сам
себя. - Целое ведро выжрал!
        -- Оо-о-ох... - раздалось из-за печки-буржуйки.
        -- Петька? - позвал Василий Иванович неуверенно.
        -- Я-а-а-а...
        -- Ты жив?
        -- Не знаю... Вроде, жив... О-о-о-х, башка болит...
        -- А Фурман где?
        -- Кто ж его знает... Проблевался и спит, наверное, где-нить...
О-ох, хреново...
        -- Хоть бы рассолу жахнуть... - замечтался Василий Иванович. - Я ж
тебе говорил, занюхивай...
        -- Чем? Там не было ни хрена...
        -- Чем-чем... Да хоть носками. Все одно запах повывендрится...
        Со стороны выхода раздались гортанные звуки. То есть, это была
не норманнская речь немецко-фашистских оккупантов, до которых еще далеко,
а это застенчиво, чтобы никому не помешать, блевал Дмитрий Андреич Фурманов,
легендарный политрук и т.д.
        -- Эк заливается, сердешный, - умилился Василий Иванович и попытался
встать на ноги. Это ему удалось с трудом.
        Пошатываясь, Василий Иванович вывалился из почтового вагона и вскоре
где-то в ночной тиши стрекотание психованных сверчков смешалось с журчащими
звуками.
        Начдив вернулся назад немного посвежевший и застегивающий галифе.
        -- И вот, однако ж, вопрос, - сказал он. - Иде ж мы все щас
того, то бишь находимся?
        -- Ой, Василий Иваныч, давай проспимся, - предложил Петька. - И
так в башке фигармония и хренсерватория, а ты какие-то находимся...
        -- Это верно, - сказал начдив. - Но покамест ты будешь дрыхнуть,
мы заедем незнамо куда, а там...
        -- Не заедем, - сказал политрук, вползая в купе. - Паровоз встал,
а как его того, не знаю...
        -- Что ж ты глядел!!!
        -- Пьян был, Василий Иваныч... Ну вы ж сами в меня ведро за ведром
вливали, говорили еще "Пей, оглоед".
        -- Оглоед - не спорю, - сказал Василий Иванович. - А за паровоз
тебе того, строгий-престрогий сам знаешь кто... То есть, что. И чтоб щас
сразу выяснил, где... То есть, мы. Это приказ.
        Политрук вздохнул и вывалился наружу.
        До утра он не появлялся.

        Едва рассвело, Василий Иваныч, достав свою любимую саблю, уселся
напротив отполированного самовала и начал основательно бриться, в смысле,
делать так, чтобы выглядеть перед дамами (если оные предвидятся) не
совсем заросшим, а немного.

                          .  .  .

        В доме архиерея матерились.
        Поручик Ржевский и Пьер Безухов не могли решить, кто первый
пойдет на разведку.
        Перепалка продолжалась уже третий день.

                          .  .  .

        Когда в поезде кончилось все, что можно было съесть, включая
ананасы и запасы рябчиков, Василий Иванович заявил, что пора принимать
решительные меры и недвусмысленно посмотрел на Петьку.
        Петька же заявил, что насчет мер он уже решил, на том
и порешили.
        За хавкой послали Фурманова.

                          .  .  .

        В доме архиерея дрались.
        Выбранный общим собранием в составе поручика Ржевского и Пьера Безухова
Ржевский наотрез отказывался идти в разведку, мотивируя это тем, что если его
убьют, Наташа Ростова сойдет с ума, а Пьер вообще смухлевал со своей монеткой,
и что всему полку известно, что у него там четыре головы на два орла.
        На разведку Пьеру было глубоко плевать, но честь жены и монетки его
немного волновали.
        Бинты и йод в доме архиерея кончались...

                       Глава седьмая

        Итак, постепенно, шаг за шагом, абзац за абзацем, мы приближаемся
к минуте, когда встретились, наконец, два противоположных фронта -
поручик Ржевский и просто Петька из легендарной дивизии Василия Ивановича.
        Посланный за питанием Фурманов бесследно пропал.
        Василию Ивановичу очень недоставало провианта, но рисковать
он не решался.
        После полутора суток, проведенных в темноте и без провизии,
дивизия Василия Ивановича, точнее, то, что от нее осталось, начала скучать.
        Из темного угла почтового вагона раздавались томные вздохи
Анки, заставлявшие Петьку издавать не очень приличные в обществе звуки.
        Внезапно где-то под днищем вагона зашуршало.
        -- Фурман ползет, - сказал Петька в предвкушении чего-нибудь
перекусить.
        Шуршание притихло.
        Поручик Ржевский, проигравший в биллиард Пьеру и вследствие
этого посланный на разведку, не расслышал первое слово и, приняв
его за ругательство, искал теперь булыжник покрупнее.
        Вскоре по двери постучали. Но это был не нежный Фурмановский
звук, так знакомый Анке, а грубое громыхание тяжелым предметом.
        -- Кто там есть, извольте вылезть! - потребовал Ржевский.
        Из вагона появились мощные руки, втащившие поручика внутрь.
По несчастливой случайности сабля его осталась снаружи.
        Петька, поймавший, собственно, Ржевского, был немало удивлен.
        -- Василь Иваныч, никак, беляк!
        -- Точно, беляк! Ишь ты какой... А на картинке - зверь
зверем... А тут недоносок какой-то...
        -- Сам недоносок! - обиделся Ржевский. - Как ты разговариваешь
с офицером?!
        Он попытался встать, но крепкие руки Петьки держали его.
        -- С каким офицером? - поинтересовался Василий Иванович. - У тебя
ж на харе неконченая говназия... Или как ее?
        -- Гимназия, - сказал Ржевский хмуро и насупился - что было, то было. -
А за харю ответишь, мужик! - заявил он плаксиво.
        -- Мужик, - согласился Василий Иванович. - А ты что, баба что-ли?
        Подошедшие бойцы Чапаевской дивизии дружно загоготали - они считали
Василия Ивановича изрядным остряком.
        -- Петька, держи его, надо Фурманову показать...
        -- Зачем? Пытать будем?
        -- Не-е-е... Что ж мы, изверги? Просто он можа тоже не видел...
        -- Кого, беляков-то? Знамо, не видел! Это ж теперича редкость-то
какая! Тока где энтот Фурманов-то?
        -- Не знаю... Кто бы поискал.
        -- Я б с радостью, Василий Иванович, но ведь надо ж его сторожить...
        -- А!.. Да Анка посторожит!
        -- Что?! - вскипел Ржевский. - Юбка будет охранять белогвардейского
офицера?! Я повешусь!
        -- Потом, - сказал Чапаев. - Погодь пока, на тебя наш политрук
посмотрит...
        -- Я! Я!!! Я сбегу, ей-богу...
        -- Бога нет, это опиум для народа, - сказал Петька заученно.
        -- Точно, - подтвердил Василий Иванович.
        -- О, боже, идиоты!
        -- Бо...
        -- Заткнись, урод!
        Мощная зуботычина повергла поручика на пол, в тот угол, где
храпела Анна Семеновна.
        Ударившись о что-то мягкое, которое тут же вскочило и звучно
рыгнуло, поручик понял, что шутки с Чапаевскими бойцами плохи.
        -- А за что, то споймал эту живность...
        -- Но-но! - раздалось из угла, но уже более миролюбиво.
        -- Эту живность, - подчеркнул Василий Иванович и сделал
эффектную паузу. - Так вот, за это я тебе... я... тебе... благодарность, во!
Сообщим в Москву, - сказал он важно.
        -- Служу Советскому Союзу!
        -- Кому-кому?!
        -- Там видно будет...

                          .  .  .

        -- Мадам! - поручик попытался заигрывать с Анкой.
        Та отнеслась к его притязаниям молча и без должного понимания.
        Получив удар пяткой между ног, поручик изумленно замолчал и
подумал про себя "Кто же только научил-то..."
        -- Эй, беляк! Дом вон тот, белый, ваш?
        -- Бордовый, что ли?
        -- Нехай бордовый... Эстет хренов. Так ваш?
        -- Наш...
        -- Народу много там?
        -- Один.
        -- Один? П...дишь!
        -- Ей-бо!
        -- Ну, как же один? А Деникин где?
        -- А при чем тут Деникин?
        -- И то верно, ни при чем... А что за типчик? В смысле, там?
        -- Пьер Безухов... Известная личность! Да вы, наверное, не
читали "Войну и Мир" господина Толстого?
        -- Нет, конечно... Вот еще глупости! Безухов говоришь... Ну,
будет еще и Безногов, Безруков, Безглазов и Без... Ну, это не при
бабе будь сказано.
        -- Это ж почему? - встряла Анка. - Мине интересно!
        -- Ну, сама знаешь, Без-какой.
        -- А-а-а!!! Гы-гы-гы...
        Совершенно внезапно появился Фурманов.
        Он ничего не объяснял, только протянул корзину с едой -
тремя вареными курицами, двумя пожухлыми "Баунти" и пятью "Сникерсами"
(Jesus, опять меня понесло).
        Как выяснилось из дальнейшего разъяснения, Фурманов спрятал
красноармейскую одежду в дупле какого-то дерева, а сам в кальсонах
принялся прогуливаться по деревне.
        В таком виде он оченно понравился какой-то генеральше, дальнейшие
события двух ночей и одного дня не пропущены внутренним цензором автора,
но генерал остался им доволен, так как сам был уже не в форме, а супруга
ему изрядно закапала мозги и мундир (сами понимаете, что я имею в виду),
и подарил Фурманову свои старые штаны и перечисленный выше набор провизии.
        -- А мы тута беляка споймали! - заявил Петька.
        -- Иди ты!
        -- Как на духу! Да вот он, смотри...
        Ржевский подумал, что сейчас его, наверное, будут пытать или
бить, что, в принципе, для него было одно и то же.
        -- Пытали? - деловито осведомился Фурманов.
        Поручик испуганно зажмурился.
        -- Нет еще, - сказал Василий Иванович. - Да и незачем... Он
все уже повыболтал...
        -- Как - незачем? Попытать всегда полезно!
        -- Не надо меня пытать, - заявил Ржевский. - Что это еще
за новости? Хотите, я вам лучше анекдот расскажу.
        -- Не надо! - сказала Анка. - Слово-то какое неприличное -
анекдот...
        -- Да, ты не очень-то, при бабах, - сказал Василий Иванович. -
А то щас же шлепнем...
        Ржевский повторно зажмурился.
        -- Кто ж его поймал-то? - поинтересовался Фурманов.
        -- Петька, - сказал Василий Иванович с гордостью.
        Фурманов посмотрел на Петьку с ненавистью и сильной завистью.
Петька на него - с тем же. После обмена любезностями они разошлись по
разным углам вагона.
        "Надо бы сбагрить его куда-нибудь", - подумал Фурманов.
        "Сбагрить бы его куды-нить надо", - подумал Петька.
        -- Надо бы благодарность в Москву настрочить! - заявил Фурманов. Про
себя же он подумал "Я те устрою благодарность". - Это ж прямо подвиг, - добавил
он. - Так вот запросто изловить вражеского шпиона...
        -- Сам шпион! - обиделся Ржевский.
        -- Молчите, арестованный, когда вас спросят, мы вам покажем.
        -- Сам ты арестованный! Где ордер?
        -- Какой ордер?
        -- На арест!
        -- Вот те ордер! - Фурманов выхватил из кобуры начдива маузер
и показал Ржевскому. Поручик тут же сделал заявление, что против ничего
не имеет.
        -- Ну, только бы до телеграфа добраться... Только бы до телеграфа... -
политруку не терпелось поскорее подложить Петьке свинью покрупнее. -
Эй, белый, тут телеграф есть?
        -- Есть, конечно...
        -- Где?
        -- На том конце города...
        -- Города?
        -- Ну да... У него и название еще есть - Засрюпинск...
        -- А на фига тебе телеграф понадобился? - поинтересовался Василий
Иванович хмуро.
        -- Не знаю, - сказал политрук. - Письмо бабушке вот захотел
отправить...
        -- Ну-ну, - сказал начдив.

        На телеграфе городка Засрюпинск стояла подозрительная тишина.
        -- Але, есть тут кто? - поинтересовался политрук.
        Из двери вылетела перепуганная курица, за ней - мальчишка
с топором.
        -- Стой! Это телеграф?
        -- Ну...
        -- Как тут телеграмму отправить?
        -- А местную или междугородную?
        -- Междугородную.
        -- Тогда телеграфистку надо...
        -- А местную?
        -- Все равно ее.
        -- А что ж ты спрашиваешь, шельмец?
        -- Интересна ж...
        -- А где телеграфистка ваша?
        -- Ну, знамо где, - с пастухом!
        -- Где с пастухом?
        -- Знамо где - на сеновале...
        -- А сеновал где?
        -- Ну, где сено, там и сеновал... Чего тупой-то такой, из города,
что ли?
        -- Из города, - согласился политрук. - Так где сеновал-то?
        -- Чуть далее огородами пройдешь, - сказал мальчишка, - А там
услышишь... - и он недвусмысленно ухмыльнулся.

        С сеновала раздавались размеренные ритмичные звуки и чье-то
придыхание.
        Политрук насторожился и медленно пополз внутрь через одно из
имевшихся в стене сеновала отверстий.
        Из также ритмично двигающейся кучи сена торчали чьи-то две пары ног
и доносились подозрительные по тембру звуки. Рядом валялся сбитый в комок
чей-то сарафан.
        Политрук подполз к нему и зачем-то понюхал.
        Затем он встал в полный рост и кашлянул.
        Ритмичные движения резко прекратились, из сена показались
две головы: всклоченная, бородатая, женская, и недовольная, раскрашенная,
мужская. То есть нет, наоборот, всклоченная, бородатая, мужская и недовольная,
раскрашенная, женская.
        -- Кто из вас телеграфистка? - деликатно спросил Фурманов.
        -- Догадайся с трех разов, - сказал бородатый мужик хмуро.
        -- Значит, она, - сказал Фурманов.
        -- Ну, - подтвердил мужик. - Ну ладно, полчаса вам на все,
а потом опять я...
        -- Да нет же, - сказал политрук поспешно, посмотрев на физиономию
телеграфистки. - Мне не это надо...
        -- А ЭТО тебе никто и не предлагает, - сказал мужик хмуро. - Ишь,
какой прыткий! Чего надо-то?
        -- Телеграмму мне б отправить... - сказал политрук робко.
        -- Тудыть ее в качель! - выругался мужик. - Тока я... Ну, это на весь
вечер... Ладноть, завтра в то же время в то же место... В смысле, на этом же
месте... Ну, покеда, Нинка...

        -- Давай, малюй свою цедулю, - сказала телеграфистка лениво, подсовывая
политруку не первой свежести бланк с двуглавыми орлами и заплесневевшую
чернильницу. - Тока, слышь, не порть! Бланк один на всю область... Для тебя,
дурака, можа, берегли!
        Фурманов помусолил ручку и написал:

        "В ВЧК анонимка от тов. Фурманова Д.А.
        В вверенной мне для проведения политической работы дивизии Чапаева
Василия Ивановича под управлением указанного начдива проходит службу
немецкий шпион Петька Исаев, для виду задержавший белогвардейского языка
(поручика)."

        Он подумал и подписал еще ниже:

        "Целую, Дима."

        -- Три рубля сорок шесть копеек, - заявила телеграфистка, перечитав
телеграмму. Судьба немецкого шпиона Петьки Исаева ее совершенно не волновала.
        -- Ни хрена себе! Чего ж дорого-то так? - обиделся политрук.
        -- А за... Сам знаешь, за что... Ну, не хотишь - как хотишь, - сказала
телеграфистка и собиралась уже закрыть окошко, но желание насолить Петьке
превысило все другие соблазны, вытекающие из крупной суммы в три с лишним
рубля.
        Фурманов оплатил телеграмму и вышел из душной комнатки телеграфа.
        Телеграфистка захолустного городка Засрюпинск лениво просканировала
телеграмму глазами, зевнула и подумала, что хорошо бы ее щас прямо и передать,
и - на сеновал!
        Она подтянула к себе телеграфный ключ и, продолжая зевать, передала
на телеграф города Саратова следующее:

        "В ВЧК тов. Фурманова анонимка от Д.А.
        В вверенной политической работе дивизии для Чапаева Василия Ивановича
указанным начдивом управляет служба немецких шпионов, задерживаемых языком
Петьки Исаева, в виду белогвардейского поручика.
        Целую, Дима."

        "Всех целуют, а меня - ...!", - подумала телеграфистка и, вздохнув,
отправилась на сеновал.

        В городе Саратове на телеграфе шумно выругалась мадам Марья Иванна,
женщина полная, растлительная и темпераментная. Упомянув различные части
мужского тела, она выдернула из телеграфного аппарата узкую бумажную полоску
со следами графита и посмотрела ее на свет - среди работниц телеграфа бытовало
мнение, что так лучше понимается текст.
        -- Ага, мать вашу так, - сказала она. - Телега в Москву... Ну,
это надо через Тамбов...
        И она передала на Тамбовский телеграф следующий текст, сокращая
ненужные никому слова и растягивая и передавая с расстановкой интересные
и непонятные:

        "ВЧК. Фурманову.
        Политич. раб. див. Чапаева В.И. упр. служ. немецких шпионов,
П. Исаев задерж. языком белогв.-го пор.-ка.
        Целую, Дима."

        В Тамбове телеграфная линия до Москвы имела некоторые повреждения,
поэтому телеграмма попала напрямую в напечатанном виде сначала в ВЧК на
Лубянке, а потом в Кремль, лично товарищу Ленину.
        Владимир Ильич как раз только что съел десяточек бутербродиков
с черненькой икрой, "как все". "Все" икры уже обожрались, и от одного ее
вида у них случался Food Eject.
        Вытерев ноги в грязных сапогах о белый чехол кресла, стоящего
в приемной, личный секретарь Владимира Ильича вошел, точнее, вошла,
потому что это была она, Настенька, и робким голосом позвала:
        -- Влади-и-имир Ильич!
        -- Что, Настенька?
        -- Телеграмма из Саратова, Влади-и-имир Ильич!
        -- Пгочти!
        -- "ВЧК, Фурманову.
        Политические работники дивизии Чапаева Василия Ивановича управляют
службой немецких шпионов..." - при слове "немецкий шпион" Владимир Ильич
вздрогнул и уронил остатки бутерброда с икрой себе на жилет. - "... пока
Исаев задерживает языком белогвардейского поросенка
        Целую Дима".
        -- Кого-кого?
        -- Поросенка... Я не виновата, Влади-и-имир Ильич, там так
написано!
        -- Покажи... Чегт возьми! Действительно, "погосенка"... Да,
ба-атенька... Это я не тебе. "Политические габотники... упгавляют
службой... шпионов"... Гм... Как интегесно, а, Настенька? Но пгичем
тут по-го-се-нок?
        -- Не знаю... - Настенька насупилась и приготовилась заплакать.
        -- А кто такой Фугманов? Я не знаю такого в ВЧК! Может, это
аббгевиатуга? Не, батенька, навгядли. Но в этом товагище Исаеве
опгеделенно что-то есть! Все, понимаете, дугью мучаются - да, именно
дугью! - а он самоотвегженно задегживает белогвагдейского... гм... Нет,
погосенок тут опгеделенно не пгичем! Опгеделенно! Ну вот что, Настенька!
Гисуйте пгиказ! Фугманова и этого... Как его? Диму, который целовался -
ишь ты, социалистическое отечество в опасности, а он - целоваться! -
найти обоих, агестовать и гасстгелять, а Исаева - гм, вы только подумайте,
все... Да, пиши, Исаева - доставить мне лично ля беседы! Да, а пги чем тут
Чапаев? Он утонул или не утонул? Я в какой-то пгодажной газетенке читал,
что, вгоде, утонул! Выясните, пожалуйста... Если утонул - можете не
докладывать, и так все ясно... А если нет - сами гешите, или утопите для
соответствия... Ой, не падайте же в обмогок, ковег испачкаете!... или, еще
лучше, гасстгеляйте... Чтобы сгазу... Ишь, какая политическая пгоститутка!
        От таких громких слов вождя перепуганная Настенька пулей вылетела
из кабинета.
        -- Выходит, я пгоизвожу на пгекгасный пол впечатление, - сказал
Ленин самодовольно, проводя по лысине расческой. - Магкса, что-ли, почитать? -
продолжил он мечтательно. - Или самому
чего написать?

                          .  .  .

        Пьер Безухов сдался без боя.
        Просто-напросто, увидев в окно, что Ржевский несет на граблях
что-то серо-коричневое (это были запасные кальсоны Фурманова), он высунулся
в окно и закричал "Нихт шисн!"
        -- Э, мужики, он просит не стрелять! - пояснила сзади Анка.
        -- А мы не будем, - сказал Василий Иванович. - Мне его рожа ндравится,
он у нас поваром будет!
        -- Вот еще, - сказал Пьер напыщенно, но направленный на него автомат
заставил его сменить мнение.

                          Глава восьмая

        Через две недели спокойной жизни в городе Засрюпинск произошло
событие, круто изменившее дальнейшую жизнь Петьки Исаева и сделавшую
что-то непонятное с жизнями Василия Ивановича и Фурманова.
        Началось все с того, что утром около хаты на краю села, в
которой располагался начдив с какой-то приблудной бабой, остановилась
большая черная машина Откуда Следует.
        Из нее вылезли трое в военной форме и, отпихнув бабу в неглиже,
вошли внутрь.
        -- Фамилие? - спросил один из них просыпающегося Чапаева.
        -- Чье?
        -- Твое.
        -- Чапаев, а ты что за птица?
        -- Начальник я, - сказала птица. - Ты, что ли, начдив будешь?
        -- Ну, я...
        -- Гм... У меня тут странное что-то написано про тебя: "утопить
или расстрелять по усмотрению начальника...".
        -- Я тебе щас усмотрю! - Василий Иванович потянулся за маузером,
и все трое в военной форме с почти что поросячим визгом вылетели наружу.
        -- Ладно, - сказал начальник, поправляя сбившуюся на бок
фуражку. - С этим потом. Или скажем, убег при попытке к бегс... Тьфу, бред
какой-то! Ну, в общем, не в ем дело, у меня приказ - спроводить. Но
не этого, а какого-то П. Исаева. Пойди спроси этого про Исаева! - сказал
начальник одному из, надо полагать, подчиненных.
        Подчиненный вернулся на редкость быстро.
        -- Он в мине валенок кинул, - пожаловался он. - И не попал. Но я
все равно на него обидемши.
        -- Ладно! - сказал начальник бодро. - Найдем и без него - ЧК все-таки!
        Обшарив все дома, только на следующее утро чекисты нашли дом, в
котором обитал Петька вместе с Анкой.
        Фурманов жил рядом, в сарае.
        В тот момент, когда чекисты гуськом пробрались через батарею крынок
и кувшинов и вошли внутрь дома, мерно и ритмично раскачивалась металлическая
кровать.
        Служащие деликатной организации Где Надо также деликатно дождались
момента, после которого можно было начинать беседу.
        -- Скажите, уважаемый, - вкрадчиво начал начальник. - Как ваше
фамилие?
        -- Вроде с вечера был Исаев, - сказал Петька настороженно, затягивая
с пола под одеяло кальсоны отнюдь не первой свежести. Анка нахмурилась
и принялась поигрывать бицепсами.
        -- Гм... Вот вас-то мне и надо!
        -- А чего я сделал-то такого?
        -- Вот чего не знаю - того не знаю... У меня приказ: сопроводить!
        -- Куда?!
        -- Для беседы.
        -- Для какой-такой беседы?!
        -- К самому товарищу Ленину!
        -- А кто это?
        -- Гм... Опасный вы человек, товарищ Исаев!
        -- Не, ну правда, кто это?
        -- Это вождь всего мирового пролетариата, знать бы пора!
        -- Чего пристал-то, восемнадцатый год на дворе... Вот лет
через пять-шесть может...
        -- Лет через шесть, может... Ну ладно, не будем об этом. Собирайся,
товарищ П. Исаев!
        -- Бить будете? - осведомился Петька.
        -- Не знаю, - лукаво сказал начальник. - Пока что написано
"сопроводить".
        -- С бабой можно попрощаться?
        -- Прощайся сколько угодно!
        -- Еще два раза - можно?
        -- Э, нет... Пять минут на все - и давай, привет!
        -- Ну ребяты...
        -- Никакие ребяты! У меня приказ... Во, читай. Читать умеешь? Ну
во, "сопроводить".

        Петьку провожали всей дивизией, под гармошку, которую мучал конюх
Митрич, и свирель, над которой надрывался Пьер Безухов. Обнявшись со
всеми подряд, Петька взглянул на небо, вздохнул и залез в черную машину.
        Чекист, сидящий за рулем, нажал на педаль, и...

                          .  .  .

        -- Здгасте, товагищ Петька!
        -- Привет, - сказал Петька хмуро.
        Владимир Ильич насторожился.
        -- Что-то вы не больно ласковы с вождем мигового пголетагиата... -
сказал он.
        -- Да уж, - сказал Петька.
        -- И что ж вы так, батенька? Я с вами, понимаете, хотел побеседовать...
Люблю, знаете ли, этих ходоков - смотгишь на них, они ходят! Хогошо! Сегдце,
знаете ли, гадуется... Ходят... ходят... по кругу полоса-атенкие такие. Гм.
М-да, ну ладно же, садитесь, давайте побеседуем...
        Петька равнодушно сбросил с кресла мышеловку и сел, положив ноги
на журнальный столик.
        Владимир Ильич удивленно поднял брови и задумчиво перемешал в
чашечке кофе.
        -- Я вам кофе не пгедлагаю, - сказал он. - Пголетагии его обычно
не любят...
        -- Подавись, - сказал Петька мрачно.
        Владимир Ильич вздрогнул и уронил ложечку на пол.
        -- М-да, - сказал он после некоторого молчания, достав ложечку
и очистив ее от налипшей паутины. - Ну вот, что я хотел вам сказать...
До меня дошли слухи, что вы лично не то поймали немецкого шпиона, не то
белого...
        -- Белогвардейца одного хватанул, - сказал Петька, смягчаясь.
        -- Вы не путаете? Бегогвагдейца?
        -- Не, не путаю... Что я, старый склеротик, что ли?
        -- Гм... М-да-с... Жаль, что не немецкого, очень жаль, батенька...
Мы бы могли его пегевегбовать, и у нас... А кстати, не хотите ли вы сами
быть гезидентом Советской Госсии в Гегмании?
        -- Кем?!
        -- М-да-с, я вижу, до этого еще очень далеко, батенька! И немецкий
выучить, и манегы... Был у нас там один шпион... Или, вернее, не у нас,
и не там, и не один... Гм. М-да, надо посоветоваться с товагищами Дзегжинским
и Кгжижановским!
        -- А я?
        -- А вы пока подождите. Вас пговедут, - и Владимир Ильич дернул
за веревочку за портьерой. Появились двое чекистов, тут же вставших навытяжку.
        -- Пговодите товагища Петьку на отдых! - сказал Владимир Ильич. -
И Феликса мне сюда, и вот еще - попгосите его пгинести папигос - а то я забыл
сегодня зайти в туалет, выловить окугки...

        Пока Петька отсиживался в одиночке на Лубянке, в Кремле проходил совет.
        -- Побеседовал я сегодня, знаете ли, с товагищем Петькой... М-да,
батенька, очень интегесный был газговог... Не заслать ли нам его в Гегманию
нашим агентом?
        -- Хм... А зачем, Владимир Ильич, вы же сами нам все рассказываете,
что же более?
        -- Гм. Ну, знаете, Феликс Эндмундович, я же, пгаво, не вечный... Хогошо
я пока... Гм... Ну да. В общем, вот вам мой завет: выучите этого охламона,
отпгавьте его в Гагвагд или Оксфогд, но чтобы лет через десять-пятнадцать
у нас был отличный агент в Гегмании... Попомните мои слова, нам еще понадобится
свой человек в этой пготивененькой местности! Вот так-то, батенька... Ну,
не забудьте пго товагища Исаева - он, конечно, молод еще, зелен, но уже
пога что-то делать...
        -- А почему именно его, Владимир Ильич? Есть же много других
и талантливых и из рабочих...
        -- А, не знаю... Чутье, батенька. Ну, что вы уставились, завет
есть завет... Ленин я или не Ленин?
        -- Хоть Олин, - произнес Дзержинский вполголоса раздраженно.
        Владимир Ильич сделал вид, что не расслышал.
        -- Ну, вы поняли меня... Я пгослежу! Чтобы через неделю, максимум -
две он уже учился в Гагвагде!
        -- Будет исполнено, Владимир Ильич...
        -- И еще, товагищ Дзегжинский, это вы, я думаю, бгосаете окугки
в унитаз?
        -- Гм... Виноват, Владимир Ильич, я... Выговор себе объявить?
        -- Да нет, не стоит... Батенька, вы бы бгосали их хоть гядом - это
же чегт знает что, как тгудно высушивать, а потом еще гаскугивать...

                          .  .  .

        Прошло пятнадцать лет.
        В кресле под портретом самого себя на том самом месте, где проходила
описанная несколько выше беседа Владимира Ильича с Дзержинским, сидел
товарищ Берия и с интересом вчитывался в личное дело товарища Петра Иваныча
Исаева.
        Сам товарищ Исаев сидел напротив в кресле пониже и чистил ногти
расческой.
        -- Как вам Оксфорд, товарищ Петька?
        -- Недурно, - сказал Петька. - Бабы классные. Милордихи называются.
И графихи.
        Председатель НКВД опустил дело и посмотрел на Петьку с интересом
поверх очков.
        -- Бабы? Вах-вах-вах... А тут - работы!..
        И он продожил чтение.
        -- Когда же предполагаете заброску в Германию? - спросил Берия,
дочитав дело.
        -- Хоть завтра, - сказал Исаев, кладя расческу во внутренний карман. -
Тут у вас скучища страшная...
        -- Вах-вах-вах, как нехорошо говорите, товарищ Исаев! Родина,
все-таки... Если бы вы не были так нужны Родине, между нами говоря, я
бы вас давно репрессировал, но раз так... Ну хорошо, пусть это будет следующее
воскресенье. Да?
        -- Пусть будет.
        -- Ну, вот и договорились... Марок вам нарисуют, парашют сошьют...
Сколько вы сделали прыжков с парашютом?
        -- Один.
        -- Ва-ах! Что же так?
        -- Да по пьянке... Одна милордиха спросила: А что, Петька, сиганешь
с башни? А я - ща, скатерть тока возьму, и сигану!
        -- И да вот что, товарищ Петька, негоже нам как-то отправлять вас
в самую Германию с таким-то именем...
        -- А че ты привязываисся?
        -- Э, нэ-э-э, товарищ Петька, зовут вас там ихнее Германское
пиво пить, и говорят... Герр Петька, идите пиво пить!
        -- Издевательство какое...
        -- Вот-вот... Плохо ведь?
        -- Да уж... Погано...
        -- Ну и как же прикажете вас теперь называть?
        -- Как?.. Ну, пусть Максим Максимыч.
        -- Вах! В честь кого же это?
        -- Не кого, а чего...
        -- Ну и?
        -- Пулемет был у нас такой в дивизии...
        -- А! Ну пускай... Остается только фамилию выбрать... Я предлагаю
простую немецкую фамилию - Штирлиц.
        -- Эт-то еще почему?
        -- Ну, во-первых, звучит... А во-вторых, мне еще приходят
в голову Карл Маркс, Фридрих Энгельс - ну, это не пойдет... А Геббельс,
Гимлер, - это пошло.
        -- Да уж, пошло, - согласился переименованный Петька,
теперь уже Штирлиц. - И что же, Максим Максимыч Штирлиц? Заучивать или
передумаем?
        -- Нэ-э-э, не пойдет...
        -- Почему ж не пойдет?
        -- Ну а представьте, зовут вас обедать... И говорят, герр Макси...
Тьфу! Вот что, пусть будет Макс.
        -- Макс Максович?
        -- Нэ-э-э... Тоже пошло... Штирлиц...
        -- Пусть Фон Штирлиц, - поправил Петька. - Больно уж красиво...
        -- Ну ладно, графство мы вам достанем... Ну, пусть будет...
Пусть будет...
        -- Фон Штирлиц Макс... Макс...
        -- Отто! - предложила стенографирующая секретарша.
        -- Почему?!
        -- Был у моей подруги немецкий кобель по кличке Отто...
        -- Я тебе дам кобель!.. Ш-шалава...
        -- Ой, Лаврентий Палыч, он дерется! Я говорю, собачка
у нее такая была - Отто... Очень, извините конечно, товарищ Исаев,
на вас похожая...
        -- Ну ладно, устами дуры глаголит истина, - сказал Лаврентий Палыч. -
Пусть будет Фон Штирлиц Макс Отто...
        -- Заучивать? - спросил Петька.
        -- Заучивайте, - разрешил Берия. - В субботу ночью - самолет... Так что
вах. Цель твоей миссии вам потом расска... Ну, в смысле, придумают.
А пока - отдыхайте! Не хотите ли по моим девочкам прогуляться?
        -- Нет, спасибо, только трипака мне не хватало...
        -- Ва-ах, зачем так обижайшь!

                          .  .  .

        Под мерный гул моторов самолета, летящего на высоте три тысячи метров
над уровнем моря Петька Исаев, он же Максим Максымыч Исаев, он же Макс Отто
фон Штирлиц, вспоминал все эпизоды своей прошедшей на данный момент жизни -
родное село в Рязанской губернии, голых баб в заплесневевшем пруду, Василия
Иваныча, Анку (вспомнив Анку, Штирлиц вздохнул и, бросив недокуренный бычок
на пол, растоптал его и закурил новую "Беломорину").
        "Как там они теперь без меня?" - подумал Штирлиц. - "Ну, может
когда-нить свидимся".
        Он отцепился от парашюта и подобрался к кабине пилота.
        -- Долго еще? - спросил он, силясь перекричать шум моторов.
        -- А я почем знаю? Где прыгнешь...
        -- Я где мы щас?
        -- Вена!
        -- Какая вена?
        -- Да не та вена, австрийская!
        -- А-а-а! Ну, тады на северо-запад давай... О-о-ой, не так резко! Ну,
как будет так где-нибудь Берлин или что в этом роде, свистнешь...

        "Где ж это такое - Вена?" - задумался Штирлиц. - "Мадрит - знаю,
Оксфорд - знаю, Париж знаю... А Вена..."
        Он почувствовал себя так, как будто его сильно надули.
        "Послали черт знает куда", - подумал Штирлиц раздраженно.
        Кончилась очередная "Беломорина". Штирлиц вздохнул и
пересчитал содержимое пачки - оставалась ровно одна сигарета, и русский
разведчик решил растянуть удовольствие.
        Полчаса он доставал сигарету из пачки, еще час раскуривал, и...

        -- А я уже свистю! - сказал пилот, просунув голову в салон.
        Штирлиц загасил "Беломорину" о рукав маскхалата.
        -- Что, уже Берлин?
        -- Ну да!
        -- Ну, пошел я, тогда... Передавай привет нашим, и...
        Штирлиц открыл дверь и прослезился.
        От ветра, который в нее подул.
        "Черт, сдует так куда-нить?" - подумал Штирлиц озабоченно.
        -- Эй, слышь! - позвал он пилота.
        -- Чего?
        -- Парашют когда открывать - щас или потом?
        -- М-м-м-м... Потом, по-моему!
        -- А как?
        -- Там колечко такое есть, его надо...
        -- Это?
        -- Вроде!
        -- Ну спасибо... Пошел я!
        -- Давай!
        Штирлиц зажмурился, чтобы уберечь глаза от ветра, и шагнул
в темную пустоту...

                                КОНЕЦ


Яндекс цитирования