ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА КОАПП
Сборники Художественной, Технической, Справочной, Английской, Нормативной, Исторической, и др. литературы.


http://termomig.ru/teplo работа строительная компания монтаж отопления.

                               Юлий БУРКИН

                              АВТОБИОГРАФИЯ
                                (сказка)

                                 Искусство, прежде всего, должно быть ясно
                             просто; значение его слишком велико для того,
                             чтобы в нем могли иметь место "чудачества".
                                                           Максим Горький.

                                 Я нахожу, что действительность есть то, о
                             чем надо меньше всего хлопотать,  ибо  она  и
                             так не преминет присутствовать с присущей  ей
                             настырностью.
                                                             Герман Гессе.

     Родиться меня угораздило в 1960 году. Слово "угораздило" я  употребил
не потому, что этот год был чем-то особенно ужасен.  Вовсе  нет.  Год  как
год. "Угораздило" я употребил к самому факту своего рождения.
     Дом, в котором меня  угораздило,  был  деревянным  и  одноэтажным.  В
садике росли малина, крыжовник, яблоня  и  черемуха.  Именно  с  черемухой
связано мое первое в жизни трагическое воспоминание.
     Соседские пацаны лазали в наш сад и обирали его. Папа с мамой  гоняли
их. В моем детском сознании четко зафиксировалось: "Это -  враги".  И  вот
однажды, будучи в саду один, я увидел, как "большие мальчишки" снова лезут
через забор.
     Я стал кричать: "Уходите, это наш сад! Я сейчас папу позову!"
     Мальчишки взяли меня за ноги, за  руки,  перетащили  через  забор  и,
посадив  на  бесконечный  зеленый  теннисный  стол,   принялись   всячески
по-детски измываться надо мной. Но  я  не  обижался,  даже  наоборот:  при
ближайшем рассмотрении "большие мальчишки" оказались вовсе  не  такими  уж
монстрами, как я их себе представлял, а  напротив,  довольно  симпатичными
ребятами, и их внимание льстило моему тщеславию.
     Под конец один из них спросил меня:
     - Хочешь, никто у вас больше черемуху воровать не будет?
     Я ответил:
     - Ага.
     - Тогда запомни: если только полезет кто-нибудь через забор, кричи...
- и он произнес мне на ухо некую волшебную  и  совершенно  непонятную  мне
фразу. Чтобы не забыть, я, к великому восторгу пацанов, дважды повторил ее
вслух.
     Естественно,  едва  появившись  дома,  я  немедля   сообщил   близким
радостную весть: "Папа, мама, я теперь знаю,  как  сделать,  чтобы  у  нас
черемуху не крали!" "Ну и как?" "Нужно просто сказать: "Х...  тебе,  а  не
черемухи!".
     - Хм, - сказал папа задумчиво, - что ж, может быть...
     Но вот реакция мамы была самой что ни на есть несоответствующей  моим
благим намерениям.
     С тех пор я никогда не прислушивался к советам людей. Но советчики  у
меня все же были.
     Дело в том, что такой ничем вроде бы не  примечательный  снаружи  дом
наш имел-таки достопримечательности: в подвале его жил Мерцифель -  старый
злыдень, а на чердаке - крылатый мечтатель Лаэль. Но об  их  существовании
не знал никто кроме меня. Так получилось. Вот их-то советы были всю  жизнь
для меня значимы. Возможно, что и к сожалению.
     С годами стало заметно, что не очень-то я вышел ростом. И, может быть
потому, я так полюбил деревья. В школьном уже возрасте я не знал  большего
наслаждения, чем забраться на высоченный тополь (они росли вдоль  проезжей
части нашей улицы) и смотреть на жизнь сверху.
     Всегда,  даже  просто  проходя  мимо  высокого  дерева,  я  испытывал
странное щемящее чувство. И я не любил смотреть вперед. Я  любил  смотреть
по сторонам и вверх.

                        Я видел большие деревья,
                        Мне чудилась странная вещь:
                        Будто я ветром наполнен весь.
                        Ветром лиловых небес.

     Единственное, что росло в соседнем дворе - подсолнухи.
     И еще там жила девочка Дина.
     Звонкое чувство высоты  испытывал  я,  встречая  ее.  "Мы  живем",  -
сказала она однажды, и я ощутил, как это важно.
     Мерцифель Дину недолюбливал; он вообще высоты боялся. А если он  чего
боялся, то и ненавидел. Но если он  чего-то  очень  сильно  боялся,  то  и
ненавидеть по-настоящему опасался; а потому он  Дину,  на  всякий  случай,
только недолюбливал.
     В школе мы сидели за одной партой. Но когда в третьем  классе  у  нас
началась мода "щупать" девчонок, Дина была единственной, кого я не решился
тронуть. А когда в седьмом мы, наоборот, стали влюбляться, я,  конечно,  в
нее влюбился. И остальные мальчишки тоже.
     Но она была так высоко, что это  не  имело  значения.  Только  Лаэль,
летая, умел быть столь же.
     Школа кончилась однажды. И однажды же, порвав связующие с  окружающим
канатики, я побрел.
     - Смотри, - крикнул мне вдогонку Мерцифель, - утонешь послезавтра!
     Быть может, это он просто пошутил так, но,  возможно,  что  и  правда
предвидел что-то. Он способен. Если так, то спасибо ему, ибо с тех  пор  я
купался только со спасательным кругом и так и не утонул.
     Я после заметил: он всегда хотел мне напакостить, а на самом  деле  -
выручал. А Лаэль, наоборот, добра мне желал.
     И вот еще что занятно: они, сама противоположность, в конечном  счете
одно и то же делали. Вот и тогда. Школа кончилась однажды, я  забрался  на
чердак и спросил Лаэля:
     - Нужно ли мне уходить? Деревья перестали расти. А я хочу выше.
     - А Дина? - спросил Лаэль, покрываясь голубыми пупырышками.
     - Конечно, - ответил я, - но я ведь и не видел никого больше.
     - Иди, - сказал Лаэль и закутался в крылья:  боялся,  что,  уходя,  я
открою дверь и промелькнет сквозняк.
     Я спустился в подвал:
     - Нужно ли мне уходить? Деревья  перестали  расти.  А  я  хочу  выше.
Конечно, Дина. Но кроме нее я никого и не видел.
     - Потеряй же и ее, хе-хе, - проскрипел Мерцифель, пахнув мне в ноздри
зубовной гнилью. - Иди.
     Один желал счастья мне, другой - гибели. Но "иди" сказали мне оба.
     Когда узнала Дина, заплакала. И моя  беззащитность  отразилась  в  ее
слезах. А потом она вынула из кармана семечко подсолнуха. И сказала:
     - Возьми.
     Я взял. А ее поцеловал в мокрые веки, чувствуя, как земля  становится
шаткой.
     - Зачем ты идешь? - спросила она. Что я мог ответить? Только то,  что
я должен увидеть многое.

                       Я слышал, есть дивная птаха,
                       В крутом магаданском краю,
                       Так поет, как не поют в раю
                       Ангелы песню свою.

     Сперва я шел пешком. После случилось заскочить на  платформу  поезда.
Вокруг были ветер и деревья. Они  переполняли  меня  и  изнутри.  Ветер  и
деревья!
     Ветер, деревья и звезды.
     В городе, куда я попал, я сразу увидел высоченные стволы. У меня  дух
захватило. Но чуть приглядевшись, я понял, что веток-то  на  стволах  нет.
Это же просто-напросто столбы.
     - Почему? - спросил я у первого встречного.
     Чтобы единообразие, - объяснил тот.
     - Но ведь столбы - не деревья.
     - Деревья. Если подразумевать. Мы подразумеваем.
     - А как это делать?
     - Конечно, по команде. Команда делится на две части - предварительную
и  исполнительную.  Предварительная  -  "Подразуме...",  исполнительная  -
"...вать!" Понял?
     - Понял.
     - Ничего ты не  понял!  Если  бы  понял,  ответил  бы:  "Так  точно!"
Теперь-то понял?
     - Теперь-то так точно. Только у меня не получится.
     - Будем тренироваться. Становись! Равняйсь! Смир-р-рна! Под  зелеными
столбами деревья подразуме-е-вать!
     Я попробовал. Честно попробовал. Ничего у меня не вышло.
     - Не могу, - признался я.
     - Не  можешь  -  научим,  не  хочешь  -  заставим.  Хватит  разговоры
говорить, продолжим занятия. Равняйсь. Смир-р-рна! Подразуме-е-вать!!!
     Я напыжился изо всех сил. Но безрезультатно.
     - Столбы, - констатировал я.
     - Уклоняться?! - двинулся на меня горожанин. - Да за  такое,  знаешь,
что бывает?
     - Я же не виноват, что это - столбы, - сделал я шаг назад.
     - Это деревья, понимаешь, деревья, кретин  ты  этакий?!  -  фальцетом
закричал  он,  наступая.  Вокруг  нас  уже  образовалась  недобрая   толпа
любопытствующих. Горожанин продолжал: - А обзывая наши  деревья  столбами,
ты наносишь оскорбление всем нам. А мы-то и народ - едины! Понял?
     - Так точно!
     - Еще издевается! - крикнул кто-то из толпы.
     - Чего с ним толковать, на губу его!
     - Ишь салаги, распустились совсем, На шею скоро сядут.
     - Эт-точно, им только дай волю... Пустите, я ему по роже стукну.
     - Позор!
     -  С  наше  тут  поживет  пусть  сначала,  а  потом  уж   рассуждает.
Рассуждать-то мы все умеем.
     - Ну можно, я ему по роже стукну?..
     ...На гауптвахте  кормили  старой  капустой.  Сыро  было  и  довольно
грустно. А грязно не было: я все время тем  и  занимался,  что  ползал  по
камере с  мокрой  тряпкой  в  руках.  И  все  время  я  про  себя  пытался
подразумевать. Временами казалось, что выходит. А временами - что нет.
     Ночью я услышал шелест. Лаэль протиснулся между прутьями:
     - Жаль, ты так не можешь. А то бы я тебя вынес.  По-моему,  сумел  бы
поднять.
     Тут земляной пол камеры зашевелился, набух бугорок, затем он лопнул и
из отверстия на свет божий показалась голова Мерцифеля.
     - Привет, салага, - осклабился он, - гниешь? Ну-ну,  давай.  Кое-кому
полезно.
     - Что ты его дразнишь, - нахохлился Лаэль, - лучше  скажи,  подземный
ход долго копать?
     - За  месяц  управимся.  Ну,  если  ты,  чистоплюй,  поможешь,  тогда
быстрее. Поможешь, а?
     Лаэль потоптался на месте, не зная,  что  ответить.  Жалко  ему  было
своих белоснежных перышек.
     Я спас его вмешавшись:
     - Не надо ничего. Будем подразумевать.
     - Это как? - хором спросили они.
     - А вот так, - я  закрыл  глаза  и  скомандовал  себе  вслух:  -  Под
гауптвахтой другой город подразуме-е-вать!
     И у меня получилось. Наверное, от того, что проведя столько времени с
половой тряпкой в слиянии, я сумел влезть в шкуру жителя этого города. Или
от того, что уж очень мне хотелось быть свободным и путешествовать дальше.
В мире столько странного.

                       Я знаю, на дне океана
                       Цветет синим цветом цветок,
                       Вожделеть стал его осьминог,
                       Хочет сорвать лепесток.

     Город встретил меня  громадным,  писанным  белыми  буквами  по  алому
полотнищу транспарантом: "ДОСТАНЕМ И ПЕРЕСТАНЕМ!".
     - О чем это? - спросил я прохожего.
     - Сейчас позвоню и спрошу,  -  быстро  ответил  прохожий,  и,  быстро
заскочив в будку таксофона, быстро набрал номер.
     - Сейчас приедут и расскажут, - быстро сказал он, выйдя  из  будки  и
засеменил дальше.
     И правда, не прошло и полминуты, как  прямо  надо  мной  затарахтело.
Задрав голову, я увидел  зависший  желтый  вертолет  с  синей  полосой  по
корпусу.  Двое  задрапированные  в  серость  сползли  вниз  по  эластичной
лестнице и обратились ко мне. Хором:
     - Пройдемте, гражданин!
     Я вспомнил гауптвахту и ответил:
     - А в чем дело?
     - А не ваше дело, в чем оно! - хором рявкнули серые. - Полезайте,  да
побыстрее. Энергетика должна быть энергичной.
     - ...Так-так-так, - постучал ногтем по столу  человек,  одним  глазом
глядя на меня, другим - на толстую  папку  с  надписью  "Дело".  -  И  вы,
значит, утверждаете, что впервые у  нас.  Пришелец,  так  сказать.  Уж  не
космический  ли?  Астрофизика  должна  бы  быть  астральной.  Ну,  что  ж,
допустим, допустим. И... перепустим.
     - А какие у вас деревья? - спросил я.
     - А это вам зачем? - насторожился Косой. Даже побледнел.  Но,  быстро
собравшись, заговорил угрожающе: - Исследуете наши, так сказать,  ресурсы,
значит. Ландшафтом интересуетесь!
     - Нет, что вы, просто деревья для меня - символ.
     - Символика должна быть  символичной!  -  обличающе  вскричал  Косой,
затем набрал в легкие побольше воздуха и затараторил, -  деревья  являются
важнейшей отраслью  нашего  хозяйства.  В  нынешнем  году  валовый  привес
древесины на тринадцать процентов превысил уровень тринадцатого года,  что
несомненно  является  величайшим  достижением  наших  героических   лесных
братьев; все передовое человечество рукоплещет их трудовому подвигу. "Нет"
говорим мы мышиной возне, "да" - триумфальному шествию!.. - Он остановился
и, переведя дух, закончил: - Мы из деревьев материальную базу строим. И мы
достроим. И... перестроим.
     - А какие они у вас? - настаивал я, - высокие  или  низкие?  Я  люблю
высокие.
     - Это вы мне бросьте, - сказал Косой. - Вопросы тут я,  так  сказать,
задаю. И вы нам все расскажете. Мы добьемся...
     - И перебьемся, - подсказал я.
     - Вы и за эти ваши шуточки ответите! - взбесился Косой, - у  нас  тут
все записывается. И... переписывается. - Он  постучал  пальцем  по  крышке
громоздкого  диктофона,  выполненного  в  форме  трех  источников  и  трех
составных частей. - Электроника должна быть электронной.
     В этот момент лязгнуло стекло в маленьком окошке под потолком. Косой,
не сводя с меня одного глаза, другой оборотил туда. И увидел то же, что  и
я: в проем, пожелтев от натуги, лез Лаэль.
     - Эт-то что такое? - озадаченно привстал косой.
     - Это я, - объяснил Лаэль, спрыгнул на пол и  принялся,  как  большая
курица, отряхивать с крыльев известку. А в углу комнаты, возле двери начал
шевелиться и взбухать паркет.
     -  Государственность  должна  быть  безопасной!  -  вскричал   Косой,
потянувшись к ящику стола.
     - Руки вверх!  -  взламывая  паркет,  вынырнул  наружу  Мерцифель  и,
вытянув  за  собой  здоровенную,  облепленную  глиной  допотопную   пушку,
пуганул:
     - Ба-бах!
     - Товарищи химеры, - прлепетал Косой, - прошу учесть  тот  факт,  что
всю свою сознательную жизнь службу я нес достойно. И... перестойно.
     Но его уже никто не слушал. Лаэль подсадил меня к окну. А затем, взяв
меня к себе на спину, кинулся  вниз  с  седьмого  этажа,  на  котором  мы,
оказывается, были. Где-то в районе четвертого, когда я  уже  попрощался  с
жизнью, он расправил крылья, и мы круто взмыли в поднебесье.
     - Смотри вниз, - сказал мне Лаэль назидательно, -  видишь  хоть  одно
дерево? Так-то. Все уже давным-давно на материальную базу  пошло.  А  что,
может, на базу и махнем? Там все есть.
     - Нет, давай в следующий город.
     - Хозяин - барин.
     Тут только я заметил,  как  он  изменился.  А  мне-то  казалось,  что
времени прошло совсем-совсем мало. Сейчас ему,  старику,  наверное,  очень
тяжело.
     - Может, я лучше пешком? - спросил я, - что-то не очень выглядишь.
     - Ничего, - усмехнулся он, - дотянем.
     - И перетянем, - не удержался я.
     Мы долго летели. А в конце пути Лаэль сказал:
     - Тебе привет от Дины.
     - И ей от меня привет, - сказал я. И вспомнил, как мы прощались.

                       Я видел в глазах ее слезы,
                       А в них - беззащитность свою
                       Видел я. Так, будто я стою
                       Неба на самом краю.

     В этом городе деревья ценили  очень.  Были  они  густыми  ветвистыми,
мясистыми. Но очень низкими. Оказалось - это специально. Деревья тут нужны
были такие, чтобы побольше листьев и легко было собирать. Листья квасили в
кадках.
     По прибытии я был определен помощником бригадира четвертого  участка.
В мои обязанности входило докладывать бригадиру  о  готовности  бригады  к
укладке листьев в кадки. Ставки помбрига  и  ежемесячной  десятипроцентной
надбавки за честность вполне хватало  мне  на  то,  чтобы  трижды  в  день
покупать в столовой свою порцию квашенных листьев.
     На работе у меня было много  свободного  времени,  потому  что  после
доклада я был абсолютно свободен.  Но  стоило  опоздать  хоть  на  минуту,
начинались большие неприятности. А я боялся их точно так же,  как  боялись
меня мои подчиненные. Порой мне казалось, что я ничего не делаю. Но отчего
же тогда я так смертельно устаю к вечеру? Устаю до полной  потери  памяти.
Имя свое забываю. Кто я?
     И кто делит со мною ложе мое еженощно?
     И что за бестелесные гости бывают у меня ежевечерне, с которыми молча
поедаем мы квашеные листья, пьем рассол их?
     И что произошло со мной? Как сумели меня одурманить?
     И почему деревья не растут?
     И вот по  ночам  я  стал  говорить  себе:  "Ты  свободен.  Ты  можешь
двигаться куда пожелаешь. Ты человек. Ты светел". А по  утрам  меня  стало
тошнить от квашенного, и я стал пить по утрам ключевую воду. А вскоре пить
воду я стал и вместо обеда, и вместо ужина.
     И память возвращалась ко мне по мере того, как истощалось тело мое. И
я почувствовал силу. И способность сказать. И я вставал и шел в лес. Там я
воздымал очи к звездам и кричал деревьям что есть силы: "Вы  свободны!  Вы
можете расти сколько хотите! Вы - деревья! Вы светлы!"
     И я делал так каждую ночь.
     Как-то бригадир пришел от начальника хмурый и сообщил, что  срывается
график. Недопоставка сырья.  По  неизвестной  причине  деревья  становятся
выше, листосбор затруднился. Да и качество листа упало - он становится все
тоньше и прозрачнее. От того, наверное, что  деревья  перестали  принимать
удобрение (измельченные отходы деревообработки), а признают теперь  только
чистую воду.
     Бригадир поинтересовался, что думаю я. Я ответил, что не умею.
     Вечером та, что делила ложе со мной, сказала:
     - Если ты и в эту ночь исчезнешь, тебя будут искать специальные люди.
     Я испугался. Но когда звезды через оконное  стекло  заглянули  мне  в
глаза, я ничего не смог поделать с собой. Я поднялся и в страхе  побрел  в
лес.
     Физически я очень ослаб за эти дни. Я еле добрался  до  деревьев.  Но
когда я вновь увидел, как вытянулись они за  последнее  время,  мне  стало
полегче.
     - Здравствуйте! - крикнул я.
     - Здравствуйте, - эхом откликнулись специальные люди в черных плащах,
выходя из-за стволов.
     - Деревья должны быть высокими! -  крикнул  я  им.  Они  придвинулись
ближе.
     - Люди живут, чтобы жить! - крикнул я, и они приблизились еще.
     Я сел на траву и прокричал:
     - Вы такие же, как я, но вы себя боитесь!
     Кольцо сжалось невыносимо.
     Я позвал:
     - Мерцифель, Лаэль! - Я был уверен, что они тут же  возникнут  передо
мной. Но этого не случилось. Неужели они  уже  так  стары?  Тут  только  я
испугался по-настоящему.  И  растерялся.  Откуда-то  из  детства  выползло
спасительное заклинание. И я сказал в нависшие надо мною маски:
     - Уходите. Это мой лес. Х... вам, а не деревья.
     Крепкие руки, руки, на которые можно  положиться,  осторожно  подняли
меня, ласковыми движениями сняли с меня одежду и бережно облачили в  белую
рубашку с такими длинными рукавами, что они дважды обвились  вокруг  моего
тела.
     И красивая белая машина понесла меня в следующий город.
     И  красивый  белый  свет  втекал  в  меня,  попадая  в  машину  через
стерильные занавесочки.

                      То брат мой - сияющий месяц,
                      В облезлых гнилых облаках,
                      Нежен, как в бледных твоих руках
                      Жемчуга белого прах.

     - Почему они корнями вверх? - спросил я у одного.
     - Потому что они такие, как мы. А мы тут все такие.
     - Можно ли уйти отсюда?
     - Можно. Но прийти куда-либо нельзя.
     Сразу они такими были или стали расти вниз оттого,  что  их  удобряют
здесь специальными таблетками?.
     А мне задавали дурацкие вопросы, я же делал вид, что не понимаю,  ибо
иначе пришлось бы мне давать дурацкие ответы.
     Ночами ж я думал. И понял я: нигде нет выше, чем раньше.
     Никто и не предполагал, что я могу. Все полагали, что я уже исчез.  А
я вылез из  окна,  пробежал  мимо  торчащих  из  земли  уродливых  корней,
забрался на забор, свалился с него по ту  сторону,  больно  стукнувшись  о
грунт, и кинулся прочь. Я никого не звал в  спутники.  Я  знал:  никто  не
пошел бы.
     Брат мой - месяц - помогал мне искать дорогу. Но главным моим вожатым
была сестра моя - тоска по  дому.  Я  бежал  и  бежал,  продираясь  сквозь
грязные лохмотья жизни, которыми  обросла  тропа  назад.  Вот  и  железная
дорога. Не та ли,  с  которой  начался  мой  путь?  И  я,  улучив  момент,
запрыгнул на платформу. Я мчался через ночь. Я ждал  какого-то  волшебства
вокруг или внутри себя. Но ничего не менялось.
     ...Вот он. Это он? Эта  покосившаяся  хибара?  Это  тележное  колесо,
невесть откуда взявшееся здесь, хотя ни лошади, ни телеги у нас никогда не
было?
     Подвал.
     - Мерцифель! - позвал я. Но звук без сил пал на пол. Я  посмотрел  на
то место, куда он упал и увидел  крысу.  Она  улыбалась  мне  и,  мертвея,
силилась что-то сказать... Я похоронил его возле крыльца.
     В комнаты заходить я побоялся и сразу поднялся на чердак.
     Старый, выживший из ума почтовый  голубь,  воркующий  в  углу  что-то
сладкое, только отдаленно напоминал Лаэля. Он даже не заметил  меня,  и  я
осторожно вышел прочь.
     Пробежав через запущенный сад - через заросли крыжовника и малины - я
миновал то место, где раньше был забор, и очутился в соседнем дворе.
     - Дина! - позвал я.
     Тишина поспешила ко мне на зов.
     - Дина!!! - крикнул я снова, вкладывая в это слово всего себя.
     Вновь только тишина назойливо вторила мне. И я подумал в этой тишине:
"Нет! Не может быть, чтобы  все  было  зря.  Все  было  зря?"  Или  это  я
продолжаю кричать? Да, я кричу.  Но  слова  кончились,  и  я  просто  вою,
запрокинув голову вверх; и потому, что я вижу: деревья здесь  точно  такие
же, как везде. Вот из-за крон их испуганно смотрит на  меня  брат  мой.  А
кроны - так близко...
     И опять - красивая машина, и опять - город корней.
     ...Я  открыл  глаза.  За  окном  -  вечер.  В   комнате   -   тусклое
электричество. Хотел подняться, но оказалось, я привязан к  койке.  Но  не
прочно, не хитро, а так, как привязывают беспомощных. Я легко снял с  себя
путы и сел на постель. Что же делать?
     Что же делать?
     Что же делать?
     И вдруг, я вспомнил. Я сунул руку в карман. Тут. Вот  оно  -  семечко
подсолнуха, которое дала мне Дина. А куда же ему  деться,  ведь  прошло-то
каких-то дня три. Или три года? Или тридцать? Или вся жизнь?
     В палате стонали. Дежурная сестра спала. Я осторожно вышел в  сад  и,
чувствуя комок, подкативший к горлу, закопал семя в землю. И шепнул: "Если
ты подведешь меня, я умру..."
     Ночью началась гроза. Я проснулся и почувствовал свежесть. Я вышел  в
сад и увидел огромный светящийся ствол. Он шел прямо из неба. И я побежал.
Я бежал к нему, как пьяный, смеясь и плача. Под ногами хлюпала грязь, а  я
кричал: "Ты поверил мне, поверил!" И пульс  его  зеленой  фосфоресцирующей
крови, казалось, отвечал мне эхом: "Ты поверил мне!..".
     И я, не боясь соскользнуть в кипящую подо мной грязь, петля за петлей
пополз  вверх  по  стволу.  Он  прохладен  и  покрыт  короткими   жесткими
волосками.
     Что там, наверху? Пока что я еще не знаю, ведь еще не взошло  солнце.
А может, я уже так высоко, что, взойдя, оно испепелит меня? А может  быть,
как раз солнцем-то и цветет этот ствол? Но ведь я с самого начала понимал,
что добром это не кончится, так чего же мне боятся теперь?..
     А что там внизу? Я опустил глаза вниз и увидел.

                      Я видел большие деревья,
                      Мне чудилась странная вещь:
                      Будто я ветром наполнен весь,
                      Ветром лиловых небес.  


Яндекс цитирования