Урсула ле Гуин
   Хайнский цикл  (весь)

   Изд. "Полярис", 1997 г.

Слово для "Леса" и "Мира" одно
ЗА ДЕНЬ ДО РЕВОЛЮЦИИ
Город иллюзий
Король планеты Зима
ОБШИРНЕЙ И МЕДЛИТЕЛЬНЕЙ ИМПЕРИЙ?
Планета изгнания
ЕЩЕ ОДНА ИСТОРИЯ, ИЛИ РЫБАК ИЗ ВНУТРИМОРЬЯ
ТАНЦУЯ ГАНАМ
ПРЕДАТЕЛЬСТВА
ИСТОРИЯ "ШОБИКОВ"

   Слово для "Леса" и "Мира" одно

   Глава 1
   В момент пробуждения в мозгу капитана Дэвидсона всплыли  два  обрывка
вчерашнего дня, и несколько минут он  лежал  в  темноте,  обдумывая  их.
Плюс: на корабле прибыли  женщины.  Просто  не  верится.  Они  здесь,  в
Центрвилле, на расстоянии двадцати семи световых лет от Земли и в  четы-
рех часах пути от Лагеря Смита на вертолете - вторая  партия  молодых  и
здоровых колонисток для Нового  Таити,  двести  двенадцать  первосортных
баб. Ну, может быть, и не совсем первосортных, но все-таки? Минус: сооб-
щение с острова Свалки - гибель посевов, общая эрозия, полный крах.  Ве-
реница из двухсот двенадцати пышногрудых соблазнительных фигур  исчезла,
и перед мысленным взором Дэвидсона возникла совсем  другая  картина:  он
увидел, как дождевые струи рушатся на вспаханные поля,  как  плодородная
земля превращается в грязь, а потом в рыжую жижу и потоками  сбегает  со
скал в исхлестанное дождем море. Эрозия началась еще до того, как он уе-
хал со Свалки, чтобы возглавить Лагерь Смита, а зрительная память у него
редкая - что называется, эйдетическая, потому он и видит это так живо, с
мельчайшими подробностями. Похоже, умник Кеес прав - на земле,  отведен-
ной под фермы, надо оставлять побольше деревьев. И все-таки, если  вести
хозяйство по научному, кому нужны на соевой ферме эти  чертовы  деревья,
которые только отнимают землю у людей? В  Огайо  по-другому:  если  тебе
нужна кукуруза, так и сажаешь кукурузу, и никаких тебе деревьев и прочей
дряни, чтоб только зря место занимать. Но, с другой стороны, Земля - об-
житая планета, а о Новом Таити этого не скажешь. Для того он сюда и при-
ехал, чтобы обжить ее. На Свалке теперь одни овраги и камни? Ну и черт с
ней. Начнем снова на другом острове, только теперь основательней. Нас не
остановишь - мы люди, мужчины! "Ты скоро почувствуешь, что это такое, эх
ты, дурацкая. Богом забытая планетишка!" - подумал Дэвидсон и усмехнулся
в темноте, потому что любил брать верх над трудностями.  Мыслящие  люди,
подумал он, мужчины? женщины? и снова перед его глазами поплыла вереница
стройных фигур, кокетливые улыбки?
   - Бен! - взревел он, сел на постели и спустил босые ноги  на  пол.  -
Горячая вода, быстро-быстро!
   Собственный оглушительный рев окончательно пробудил его. Он  потянул-
ся, почесал грудь, надел шорты и вышел на залитую солнцем вырубку,  нас-
лаждаясь легкими движениями своего крупного мускулистого, тренированного
тела. У Бена, его пискуна, как обычно, закипала в котле вода, а сам  он,
как обычно, сидел на корточках, уставившись в пустоту. Все они, пискуны,
такие - никогда не спят, а только усядутся, замрут и смотрят невесть  на
что.
   - Завтрак. Быстро-быстро! - скомандовал Дэвидсон, беря бритву с доща-
того стола, на который пискун положил ее вместе с полотенцем и зеркалом.
   Дел сегодня предстояло много, потому что в  самую  последнюю  минуту,
перед тем как спустить ноги с кровати, он решил слетать на Центральный и
посмотреть женщин. Хоть их и двести двенадцать, но мужчин-то больше двух
тысяч, и им недолго оставаться свободными. К тому же,  как  и  в  первой
партии, почти все они, конечно, "невесты колонистов", а просто  подзара-
ботать приехало опять двадцать-тридцать,  не  больше.  Но  зато  девочки
классные, и уж на этот раз он отхватит какую-нибудь штучку позабористее.
Дэвидсон ухмыльнулся левым уголком рта, энергично водя жужжащей  бритвой
по неподвижной правой щеке.
   Старый пискун копошился у стола - целый час идиоту надо,  чтобы  при-
нести завтрак из лагерной кухни!
   - Быстро-быстро! - рявкнул Дэвидсон, и шаркающая вялая  походка  Бена
немного ускорилась.
   Бен был ростом около метра. Мех у него на спине из зеленого стал поч-
ти белым. Совсем старик и глуп даже для пискуна, ну да ничего! Уж  он-то
умеет с ними обращаться и любого выдрессирует, если понадобится.  Только
зачем? Пришлите сюда побольше людей, постройте машины, соберите роботов,
заведите фермы и города - кому тогда понадобятся пискуны? Ну и тем  луч-
ше. Ведь этот мир, Новое Таити, прямо-таки создан для людей.  Расчистить
его хорошенько, леса повырубить под поля, покончить с первобытным сумра-
ком, дикарством и невежеством -- и будет тут рай, подлинный Эдем. Получ-
ше истощенной Земли. И это будет его мир! Ведь кто он такой. Дон  Дэвид-
сон, в сущности говоря? Укротитель миров. Он не хвастун, а просто  знает
себе цену. Таким уж он родился. Знает, чего хочет, знает, как этого  до-
биться, и всегда добивается.
   От завтрака по животу разливалось приятное тепло. И  его  благодушное
настроение не испортилось, даже когда он увидел, что к нему  идет  толс-
тый, бледный, озабоченный Кеес ван Стен, выпучив маленькие глазки, точно
два голубых шарика.
   - Дон! - сказал Кеес, не поздоровавшись. - Лесорубы  опять  охотились
за Просеками. В задней комнате клуба прибито восемнадцать пар рогов!
   - Покончить с браконьерством еще никому не удавалось, Кеес!
   - А вы обязаны покончить. Для того мы тут и подчиняемся законам воен-
ного времени, для того управление колонией и поручено армии. Чтобы зако-
ны исполнялись неукоснительно.
   Ишь ты, умник пузатый! В атаку пошел! Обхохочешься!
   - Ну ладно,  -  невозмутимо  сказал  Дэвидсон,  -  покончить  с  бра-
коньерством я, предположим, могу. Но послушайте, я ведь обязан думать  о
людях. Для того я и тут, как вы сами сказали. А  люди  важнее  животных.
Если немножко противозаконной охоты помогает  моим  ребятам  выдерживать
эту поганую жизнь, я зажмурюсь, и дело с концом. Нужно же им как-то  по-
развлечься.
   - У них развлечений хватает! Игры, спорт,  коллекционирование,  кино,
видеозаписи всех крупнейших спортивных состязаний за последние сто  лет,
алкогольные напитки, марихуана,  галлюциногены,  поездки  в  Центр.  Они
просто-напросто  избалованы,  эти  ваши  герои-первопроходцы.  Могли  бы
"развлекаться" чем-нибудь другим, а не истреблять редчайшее местное  жи-
вотное. Если вы не примете меры, я вынужден буду подать  капитану  Госсе
рапорт о грубейшем нарушении экологической конвенции.
   - Валяйте подавайте, Кеес, если считаете нужным, -  сказал  Дэвидсон,
который никогда не терял власти над собой. Не  то  что  бедняга  Кеес  -
просто жалко смотреть, как евро багровеют. - В конце-то концов, это ваша
обязанность. Я на вас не обижусь: пусть они там, на Центральном,  спорят
и решают, кто прав. Беда в том, Кеес, что вы хотите  сохранить  тут  все
как есть. Устроить из планеты сплошной заповедник. Чтоб любоваться, чтоб
изучать. Вы специал, вам так и положено. Но мы-то - простые ребята,  нам
нужно дело делать. Земле нужны лесоматериалы, вот так  нужны.  Мы  нашли
лес на Новом Таити. И стали лесорубами. Разница между нами одна: для вас
Земля - так, в стороне, а для меня она - самое главное.
   Кеес покосился на него своими голубыми шариками:
   - Вот как? Вы хотите превратить этот мир в подобие Земли? В  бетонную
пустыню?
   - Когда я говорю "Земля", Кеес, я имею в виду людей. Землян. Вас вол-
нуют олени, деревья, фибровник - и отлично. Это ваша область. Но я люблю
все рассматривать в перспективе. С самой вершины, а вершиной пока  оста-
ются люди. Мы здесь, и, значит, этот мир пойдет нашим путем.  Хотите  вы
или нет, но это факт. Смотрите правде в глаза, Кеес. Вам от этого никуда
не деться. Да, кстати, я собираюсь в Центр посмотреть на новых  колонис-
точек. Хотите со мной?
   - Нет, благодарю вас, капитан Дэвидсон, - отрезал специал и зашагал к
полевой лаборатории.
   Совсем взбеленился. И все из-за этих проклятых оленей. Ну, они и вер-
но красавцы, ничего не скажешь! Перед глазами  Дэвидсона  тотчас  всплыл
первый олень, которого он увидел здесь, на острове Смита, - солнечно-ры-
жий великан, двух метров в холке, в венце ветвистых золотых рогов,  гор-
дый и стремительный. Редкостная дичь! На Земле теперь даже  в  Скалистых
горах и в Гималайских парках тебе предлагают выслеживать оленей-роботов,
а настоящих оберегают как зеницу ока. Да и много ли их осталось!  О  та-
ких, как здесь, охотники могут только мечтать. Вот потому на них и  охо-
тятся. Черт, даже дикие пискуны охотятся  на  них  со  своими  дурацкими
хлипкими луками. На оленей охотились и будут охотиться - для того они  и
существуют. Но слюнтяю Кеесу этого не понять. В  сущности,  он  неглупый
парень, только практичности ему не хватает, твердости. Не понимает,  что
надо играть на стороне победителей, не то останешься с носом. А побежда-
ет Человек - каждый раз. Человек-Завоеватель.
   Дэвидсон широким шагом пошел по поселку, залитому солнечным светом. В
теплом воздухе приятно пахло опилками и древесным дымом. Обычный  лагерь
лесорубов, а выглядит очень аккуратно.  За  какие-нибудь  три  земмесяца
двести человек привели в порядок приличный участок дикого  леса.  Лагерь
Смита - два купола из коррупласта, сорок бревенчатых хижин,  построенных
пискунами, лесопильня, печь для сжигания мусора и голубой  дым,  висящий
над бесконечными штабелями бревен и досок, а выше, на холме, -  аэродром
и большой сборный ангар для вертолетов и машин. Вот и все. Но когда  они
сюда явились, тут вообще ничего не было. Только деревья - темная, дрему-
чая, непроходимая чащоба, бесконечная, никому  не  нужная.  Медлительная
река, еле текущая в туннеле из стволов и ветвей,  несколько  запрятанных
среди деревьев пискуньих нор, солнечные олени, волосатые обезьяны,  пти-
цы. И деревья. Корни, стволы, сучья, ветки, листья - листья над головой,
листья под ногами, всюду листья, листья, листья, бесчисленные листья  на
бесчисленных деревьях.
   Новое Таити - это мир воды, теплых мелких  морей,  кое-где  омывающих
рифы, островки, архипелаги, а на северо-западе дугой в две  с  половиной
тысячи километров протянулись пять Больших островов. И все эти крошки  и
кусочки суши покрыты деревьями. Океан и лес. Другого выбора на Новом Та-
ити нет: либо вода и солнечный свет, либо сумрак и листья.
   Но теперь тут обосновались люди, чтобы покончить с сумраком и превра-
тить лесную чащу в звонкие светлые доски, которые на Земле ценятся доро-
же золота. В буквальном смысле слова, потому что золото  можно  добывать
из морской воды и из-под антарктического льда, а доски добывать  неотку-
да, доски дает только лес. Земля нуждается в древесине, давно уже  став-
шей предметом первой необходимости и роскошью. И вот  инопланетные  леса
превращаются в древесину. Двести человек с роботопилами и робото-трейле-
рами за три месяца проложили на острове Смита восемь просек  шириной  по
полтора километра. Пни на ближайшей к лагерю просеке уже стали серыми  и
трухлявыми. Их обработали химикалиями, и к  тому  времени  когда  остров
Смита начнут заселять настоящие колонисты  -  фермеры,  они  рассыплются
плодородной золой. Фермерам останется только посеять семена и  смотреть,
как они прорастают.
   Все это один раз уже было проделано. Странно, как подумаешь, но  ведь
это - явное доказательство, что Новое Таити с самого начала предназнача-
лось для человеческого обитания. Все тут завезено с Земли около миллиона
лет назад, и эволюция шла настолько сходными путями, что  сразу  узнаешь
старых знакомых - сосну, каштан, дуб,  ель,  остролист,  яблоню,  ясень,
оленя, мышь, кошку, белку, обезьяну. Гуманоиды на Хайне-Давенанте, ясное
дело, утверждают, будто это они все тут устроили - тогда же, когда коло-
низировали Землю, но если послушать этих инопланетян, так окажется,  что
они заселили все планеты в Галактике и изобрели вообще  все,  начиная  с
баб и кончая скрепками для бумаг. Теории насчет Атлантиды куда правдопо-
добнее, и вполне возможно, что тут когда-то была  колония  атлантов.  Но
люди вымерли, а на смену им из обезьян  развились  пискуны  -  ростом  в
метр, обросшие зеленым мехом. Как инопланетяне они еще так-сяк,  но  как
люди? Куда им! Недотянули, и все тут. Дать бы им еще миллиончик лет, мо-
жет, у них что и получилось бы. Но Человек-Завоеватель явился раньше.  И
эволюция теперь не тащится со скоростью одной случайной мутации в тысячу
лет, а мчится, как звездные корабли космофлота землян.
   - Э-эй! Капитан!
   Дэвидсон обернулся, опоздав лишь на тысячную долю секунды, но и такое
снижение реакции его рассердило. У, чертова планета!  Золотой  солнечный
свет, дымка в небе, ветерок, пахнущий прелыми листьями и пыльцой, -  все
это убаюкивает тебя прямо на ходу. Размышляешь о завоевателях,  о  пред-
назначениях, о судьбах и уже еле ноги волочишь, обалдев, точно пискун.
   - Привет, Ок, - коротко поздоровался он с десятником.
   Черный, жилистый и крепкий,  как  проволочный  канат,  Окнанави  Набо
внешне был полной противоположностью Кеесу, но вид у него был  не  менее
озабоченный.
   - Найдется у вас полминуты?
   - Конечно. Что тебя грызет, Ок?
   - Да мелюзга чертова!
   Они прислонились к жердяной изгороди, и Дэвидсон закурил первую сига-
рету с марихуаной за день. Подсиненные дымом солнечные лучи косо  проре-
зали теплый воздух. Лес за лагерем - антиэрозийная полоса в полкилометра
шириной - был полон тех же тихих, неумолчных, шуршащих, шелестящих, жуж-
жащих, звенящих, серебристых звуков, какими по утрам полны все леса. Эта
вырубка могла бы находиться в Айдахо 1950 года. Или в Кентукки 1830  го-
да. Или в Галлии 50 года до нашей эры. "Тью-уит", - свистнула в  отдале-
нии какая-то пичуга.
   - Я бы предпочел избавиться от них, капитан.
   - От пискунов? Ты, собственно, что имеешь в виду, Ок?
   - Отпустить их, и все. На лесопилке от них все равно никакого  проку.
Даже свою жратву не отрабатывают. Они у меня вот где сидят. Не работают,
и все тут.
   - Надо уметь их заставить! Лагерь-то они построили. Эбеновое лицо Ок-
нанави насупилось.
   - Ну, у вас к ним подход есть, не спорю. А у меня нет. - Он помолчал.
- Когда я проходил обучение для работы в космосе, читали нам курс  прак-
тической истории. Так там говорилось, что от рабства  никогда  толку  не
было. Экономически невыгодно.
   - Верно! Только какое же это рабство, Ок, детка? Рабы ведь люди. Ког-
да коров разводишь, это что - рабство? Нет. А толку очень даже много.
   Десятник безразлично кивнул, а потом добавил:
   - Это же такая мелюзга! Я самых упрямых пытался  голодом  пронять,  а
они сидят себе, ждут голодной смерти и все равно ни черта не делают.
   - Ростом они, конечно, не вышли, Ок, только ты на эту удочку не попа-
дайся. Они жутко крепкие и выносливые, а к боли нечувствительнее  людей.
Вот ты о чем забываешь, Ок. Тебе кажется,  что  ударить  пискуна  -  это
словно ребенка ударить. А на самом деле это как робота  ударить,  можешь
мне поверить. Послушай, ты ведь наверняка попробовал их  самок,  значит,
заметил, что все они - колоды бесчувственные. Наверное, у них нервы  не-
доразвиты по сравнению с человеком, ну как у рыб. Вот послушай. Когда  я
еще был на Центральном, до того как меня сюда послали, один  прирученный
самец вдруг на меня кинулся. Специалы, конечно, говорят, будто  они  ни-
когда не дерутся, но этот совсем спятил, взбесился. Хорошо  еще,  что  у
него не было оружия, не то бы он меня прикончил. И, чтобы он угомонился,
мне пришлось его почти до смерти измордовать. Все бросался и бросался на
меня. Я его под орех разделал, а он даже не почувствовал ничего - просто
поразительно. Ну словно жук, которого бьешь каблуком, а он не желает за-
мечать, что уже раздавлен. Вот погляди! - Дэвидсон наклонил коротко ост-
риженную голову и показал бесформенную шишку за ухом. -.Чуть меня не ог-
лушил. И ведь я ему уже руку сломал, а из морды  сделал  клюквенный  ки-
сель. Упадет - и опять кинется, упадет - и опять кинется.  Дело  в  том,
Ок, что пискуны ленивы, глупы, коварны и не способны  чувствовать  боль.
Их надо держать в кулаке и кулака не разжимать.
   - Да не стоят они того, капитан. Мелюзга зеленая! Драться  не  хотят,
работать не хотят, ничего не хотят. Только одно и могут - душу  из  меня
выматывать.
   Ругался Окнанави без всякой злобы, но под его добродушным тоном  кры-
лась упрямая решимость. Бить пискунов он не будет - слишком уж  они  ма-
ленькие. Это он знал твердо, а теперь это понял и Дэвидсон. Капитан сра-
зу переменил тактику - он умел обращаться со своими подчиненными.
   - Послушай, Ок, попробуй вот что.  Выбери  зачинщиков  и  скажи,  что
впрыснешь им галлюциноген. Назови какой хочешь, они все равно в  них  не
разбираются. Зато боятся их до смерти. Только не слишком перегибай  пал-
ку, и все будет в порядке. Ручаюсь.
   - А почему они их боятся? - с любопытством спросил десятник.
   - Откуда я знаю? Почему женщины боятся мышей? Здравого  смысла  ни  у
женщин, ни у пискунов искать нечего, Ок! Да,  кстати,  я  сегодня  думаю
слетать на Центральный, так не приглядеть ли для тебя девочку?
   - Нет уж! Лучше до моего отпуска поглядите в другую сторону, -  отве-
тил Ок, ухмыльнувшись.
   Мимо понуро прошли пискуны, таща длинное толстое  бревно  для  клуба,
который строился у реки. Медлительные, неуклюжие, маленькие, они  вцепи-
лись в бревно, словно муравьи, волочащие мертвую гусеницу. Окнанави про-
водил их взглядом и сказал:
   - По правде, капитан, меня от них жуть берет.
   Такой крепкий, спокойный парень, как Ок, и на тебе!
   - В общем-то я с тобой согласен, Ок, - не стоят они ни возни, ни рис-
ка. Если бы тут не болтался этот трепло Любов, а полковник Донг поменьше
молился бы на Кодекс, так, не спорю, куда легче было бы  просто  очищать
районы, предназначенные для заселения, вместо того чтобы тянуть  волынку
с этим их "использованием добровольного труда". Ведь все равно рано  или
поздно от пискунов мокрого места не останется, так чего зря откладывать?
Таков уж закон природы. Первобытные расы всегда уступают место цивилизо-
ванным. Или ассимилируются. Но не ассимилировать  же  нам  кучу  зеленых
обезьян! И ты верно заметил: у них мозгов хватает как раз на  то,  чтобы
им нельзя было доверять. Ну вроде тех больших  обезьян,  которые  прежде
водились в Африке, как они назывались?
   - Гориллы?
   - Верно. И мы бы прекрасно обошлись тут без пискунов,  как  прекрасно
обходимся без горилл в Африке. Только под ногами путаются. Но  полковник
Динг-Донг требует: используйте добровольный труд пискунов, вот мы и  ис-
пользуем труд пискунов. До поры до времени. Ясно? Ну до вечера, Ок.
   - Ясно, капитан.
   Дэвидсон зашел в штаб Лагеря Смита, записать, что он берет  вертолет.
В дощатой четырехметровой кубической комнате штаба, где стояли два стола
и водоохладитель, лейтенант Бирно чинил радиотелефон.
   - Присмотри, чтобы лагерь не сгорел, Бирно.
   - Привезите мне блондиночку, капитан. Размер эдак  восемьдесят  пять,
пятьдесят пять, девяносто.
   - Всего-навсего?
   - Я предпочитаю поподжаристей. - И Бирно выразительным жестом  начер-
тил в воздухе свой идеал.
   Все еще ухмыляясь, Дэвидсон поднялся по холму к ангару. С воздуха  он
снова увидел лагерь - детские кубики, ленточки троп, длинные  просеки  с
кружочками пней. Все это быстро проваливалось вниз, и впереди  уже  раз-
вертывалась темная зелень нетронутых лесов большого острова,  а  дальше,
до самого горизонта, простиралась бледная зелень  океана.  Лагерь  Смита
казался теперь желтым пятнышком, пылинкой на огромном зеленом ковре.
   Вертолет проплыл над проливом Смита, над  лесистыми  крутыми  грядами
холмов на севере Центрального острова и в полдень  пошел  на  посадку  в
Центрвилле. Ну чем не город! Во всяком случае, после трех месяцев в  ле-
су. Настоящие улицы, настоящие дома - ведь его начали строить четыре го-
да назад, сразу же, как началась колонизация планеты. Смотришь и не  за-
мечаешь, что, в сущности, это только паршивый поселок первопроходцев,  а
потом взглянешь на юг - и увидишь над вырубкой и над бетонными площадка-
ми сверкающую золотую башню, выше самого высокого здания  в  Центрвилле.
Не такой уж большой космолет, хотя здесь  он  кажется  огромным.  Просто
челнок, посадочный модуль, корабельная шлюпка, а сам корабль, "Шеклтон",
кружит по орбите в полумиллионе километров над планетой.  Челнок  -  это
всего лишь намек, всего лишь крупица огромности, мощи, хрустальной  точ-
ности и величия земной техники, покоряющей звезды.
   Вот почему при виде этой частицы родной планеты  на  глаза  Дэвидсона
вдруг навернулись слезы. И он не устыдился их. Да, ему дорога Земля, так
уж он устроен.
   А вскоре, шагая по новым улицам, в конце которых разворачивалась  па-
норама вырубки, он начал улыбаться. Девочки! И сразу видно,  что  только
сейчас прибыли, - на всех длинные юбки в обтяжку,  большие  туфли  вроде
ботиков, красные, лиловые или золотые, а блузы золотые  или  серебряные,
все в кружевах. И никаких тебе "грудных иллюминаторов". Значит, мода из-
менилась, а жаль! Волосы взбиты в пену - наверняка обливают их этим сво-
им клеем, не то рассыпались бы.  Редкостное  безобразие,  но  все  равно
действует, потому что проделывать  такое  со  своими  волосами  способны
только бабы. Дэвидсон подмигнул маленькой  грудастой  евроафре:  вот  уж
прическа - на голове не умещается! Ответной улыбки  он  не  получил,  но
удаляющиеся бедра покачивались, яснее слов приглашая: "Иди за мной,  иди
за мной!" Однако он не принял приглашения.  Успеется.  Он  направился  к
Центральному штабу - стандартные самотвердеющие блоки, пластиплаты,  со-
рок кабинетов, десять водоохладителей, подземный арсенал - и  доложил  о
своем прибытии новотаитянскому административному  командованию.  Переки-
нулся двумя-тремя словами с ребятами из экипажа модуля, заглянул в  Лес-
ное бюро, чтобы оставить заявку на новый полуавтомат для слущивания  ко-
ры, и договорился со своим старым приятелем Юю  Серенгом  встретиться  в
баре "Луау" в четырнадцать часов по местному времени.
   В бар он пришел на час раньше, чтобы подзаправиться  перед  серьезной
выпивкой, и увидел за столиком Любова с двумя типами во флотской форме -
какие-нибудь специалы с "Шеклтона", спустились на челноке? Дэвидсон пре-
зирал флот и флотских - чистоплюи, прыгают от солнца  к  солнцу,  а  всю
черную, грязную, опасную работу подкидывают армии. Но все-таки не штатс-
кие крысы? А вообще-то, смешно - Любов чуть не лижется с ребятами в фор-
ме. Треплется о чем-то, руками размахивает, как всегда.
   Проходя мимо, Дэвидсон хлопнул его по плечу:
   - Привет, Радж, дружище! Как делишки? - И прошел дальше.  Жалко,  ко-
нечно, что нельзя остановиться поглядеть, как он скукожится. Смешно,  до
чего Любов его ненавидит. Просто завидует, хлюпик интеллигентный, насто-
ящему мужчине: и сам бы рад, да рылом не вышел. А ему на Любова плевать:
такого ненавидеть - только зря время тратить.
   Оленье жаркое в "Луау" подают - пальчики оближешь! Что бы сказали  на
старушке Земле, если бы увидели, как один человек уминает кило  мяса  за
один обед? Это вам не соя! А вот и Юю. И конечно, новых  девочек  подце-
пил, молодчина. Штучки с перчиком, не коровы-невесты, а  законтрактован-
ные подружки. Что ж, и у старикашек в департаменте по  развитию  колоний
бывают просветления!
   День был долгий и жаркий.
   Он летел назад через пролив Смита на одной высоте с солнцем, заходив-
шим в золотое марево за морем. Развалившись поудобнее, он весело  распе-
вал. Показался остров Смита, подернутый легким туманом. Над лагерем  ви-
сел дым - черная полоса, словно в печь для сжигания мусора попал  мазут.
Густой, черт, ничего внизу не разглядишь, даже лесопилки.
   И только приземлившись на аэродроме, Дэвидсон увидел обугленный остов
реактивного самолета, разбитые вертолеты, черные развалины ангара.
   Он снова поднялся в воздух и прошел над поселком так низко, что  чуть
не зацепил высокий конус печи. Только она и торчала над землей. А больше
там ничего не было: лесопильня, котельная, склады, штаб, хижины,  казар-
мы, бараки пискунов - все исчезло. Еще дымящиеся черные груды, и  больше
ничего. Но это был не  лесной  пожар.  Лес  вокруг  стоял  зеленый,  как
раньше.
   Дэвидсон повернул назад к аэродрому, приземлился, выпрыгнул из верто-
лета и огляделся - не уцелел ли какой-нибудь мотоцикл. Но все  мотоциклы
превратились в такой же обгоревший железный лом, как и остальные  машины
среди тлеющих развалин ангара. Черт, ну и вонища!
   Он побежал по тропе к поселку. Поравнявшись с тем, что утром еще было
радиостанцией, он вдруг опомнился и, даже не замедлив  шага,  свернул  с
тропы за уцелевшую стену. Там он остановился и прислушался.
   Никого! И полная тишина. Огонь давно погас, и только огромные штабеля
бревен еще дымились, рдея под слоем пепла и золы. Длинные кучи  углей  -
все, что осталось от древесины, стоящей дороже золота.  Но  над  черными
скелетами казарм и хижин не поднималось ни струйки дыма. В  золе  лежали
кости?
   Дэвидсон скорчился за развалинами радиостанции. Его  мозг  работал  с
предельной ясностью и  четкостью.  Может  быть  только  два  объяснения.
Во-первых, нападение из другого лагеря. Какой-нибудь офицер на Кинге или
Новой Яве спятил и решил стать властителем планеты. Во-вторых, нападение
из космоса. Перед его глазами всплыла золотая башня на космодроме  Цент-
рального острова. Но если уж "Шеклтон" занялся пиратством,  на  кой  шут
ему понадобилось начинать с уничтожения дальнего  поселка,  вместо  того
чтобы сразу захватить Центрвилл? Нет, если из космоса, то только инопла-
нетная раса. Никому не известная. А может, таукитяне или хайнцы задумали
прибрать к рукам колонии Земли. Недаром он никогда не доверял этим жули-
кам-гуманоидам. Сюда, наверное, сбросили суперзажигалку. Ударным силам с
реактивными самолетами, аэрокарами и всякими ядерными штучками ничего не
стоит укрыться на острове или атолле в любом  месте  юго-западной  части
планеты. Надо вернуться к вертолету и дать сигнал тревоги, а потом  про-
извести разведку, чтобы представить штабу точную оценку ситуации. Он ос-
торожно выпрямился и тут услышал голоса.
   Не человеческие. Пискливое негромкое бормотание. Инопланетяне?
   Упав на четвереньки за деформированной  жаром  пластмассовой  крышей,
которая валялась на земле, точно крыло огромного нетопыря, он напряженно
прислушивался.
   В нескольких шагах от него по тропе шли четыре пискуна, совсем голые,
если не считать широких кожаных поясов, на которых болтались ножи и  ки-
сеты. Значит, дикие. Ни шорт, ни  кожаных  ошейников,  которые  выдаются
ручным пискунам. Рабочие-добровольцы, по-видимому,  сгорели  в  бараках,
как и люди.
   Они остановились, продолжая бормотать,  и  Дэвидсон  затаил  дыхание.
Лучше, чтобы они его не заметили. И какого дьявола им  тут  нужно?  А-а!
Шпионы и лазутчики врага!
   Один показал на юг и повернулся так, что стало видно его морду.  Вот,
значит, что! Все пискуны выглядят одинаково, но на морде этого он  оста-
вил свою подпись. Еще и года не прошло. Тот, что взбесился и кинулся  на
него тогда на Центральном, - одержимый манией человекоубийства, выкормыш
Любова! Он-то что тут делает, черт его дери!
   Мозг Дэвидсона работал с полным напряжением. Все ясно! Быстрота реак-
ции ему не изменила - одним стремительным движением он выпрямился, держа
пистолет наготове.
   - Вы, пискуны! Ни с места! Стоять! Стоять смирно!
   Его голос прозвучал как удар хлыста. Четыре зеленые фигурки  замерли.
Тот, чье лицо было изуродовано, уставился на него (через черные развали-
ны) огромными глазами, пустыми и тусклыми.
   - Отвечать! Кто устроил пожар?
   Они молчали.
   - Отвечать! Быстро-быстро! Не то я сожгу одного,  потом  еще  одного,
потом еще одного. Ясно? Кто устроил пожар?
   - Лагерь сожгли мы, капитан Дэвидсон, - ответил пискун с  Центрально-
го, и его странный мягкий голос напомнил  Дэвидсону  кого-то,  какого-то
человека? -Люди все мертвы.
   - Вы сожгли? То есть как это - вы?
   Почему-то ему не удавалось вспомнить кличку Битой Морды.
   - Здесь было двести людей. И девяносто рабов, моих соплеменников. Де-
вятьсот моих соплеменников вышли из леса. Сначала мы убили людей в лесу,
где они валили деревья, потом, пока горели дома, мы убили тех,  кто  был
здесь. Я думал, вас тоже убили. Я рад вас видеть, капитан Дэвидсон.
   Бред какой-то и, конечно, сплошное вранье. Не могли они перебить всех
- Ока, Бирно, ван Стена и остальных! Двести человек! Хоть кто-то  должен
же был спастись! У пискунов нет ничего, кроме луков и стрел. Да и в  лю-
бом случае пискуны этого сделать не могли! Пискуны не дерутся, не убива-
ют друг друга, не воюют. Так называемый неагрессивный, врожденно  мирный
вид. Другими словами, божьи коровки. Их бьют, а они утираются. И уж  ко-
нечно, двести человек разом они поубивать не способны. Бред какой-то!
   Тишина, запах гари в теплом вечернем воздухе, золотом  от  заходящего
солнца, бледно-зеленые лица с устремленными на него неподвижными глазами
- все это слагалось в бессмыслицу, в нелепый страшный сон, в кошмар.
   - Кто это сделал, кроме вас?
   - Девятьсот моих соплеменников, - сказал Битый своим поганым  псевдо-
человеческим голосом.
   - Я не о том. Кто еще? Чьи приказы вы выполняли? Кто сказал вам,  что
вы должны делать?
   - Моя жена.
   Дэвидсон уловил внезапное напряжение в позе пискуна, и все-таки  пры-
жок был таким стремительным и  непредсказуемым,  что  он  промахнулся  и
только опалил ему плечо, вместо того  чтобы  всадить  весь  заряд  между
глаз. Пискун повалил его на землю, хотя был вдвое ниже  его  и  вчетверо
легче. Но он потерял равновесие, потому что полагался на пистолет  и  не
был готов к нападению. Он схватил пискуна за плечи, худые, крепкие, пок-
рытые густым мехом, попытался отбросить его. Пискун вдруг запел.
   Он лежал навзничь, притиснутый к земле, без оружия.  Сверху  на  него
смотрели четыре зеленые морды. Битый все еще пел - та же писклявая  нев-
нятица, но вроде бы есть какой-то мотив. Остальные трое слушали, скаля в
усмешке белые зубы. Он ни разу прежде не видел, как пискуны улыбаются. И
никогда не смотрел на них снизу вверх. Всегда сверху вниз. Только  свер-
ху. Надо лежать спокойно, вырываться пока нет смысла. Хоть они  и  коро-
тышки, их - четверо, а Битый забрал его пистолет. Надо выждать,  улучить
минуту? Но в горле у него поднималась мучительная тошнота, и он дергался
и напрягался против воли. Маленькие руки прижимали его к земле без  осо-
бых усилий. Маленькие зеленые морды качались над ним, ухмыляясь.
   Битый кончил петь. Он нажал коленом на грудь Дэвидсона, сжимая в  од-
ной руке нож, а в другой держа пистолет.
   - Вы петь не можете, капитан Дэвидсон, верно? Ну так бегите к  своему
вертолету, летите на Центральный и скажите полковнику, что тут все  сож-
жено, а люди убиты.
   Кровь, такая же ярко-алая, как человеческая, смочила шерсть на правом
плече пискуна, и нож в зеленых пальцах дрожал. Узкое изуродованное  лицо
почти  прижималось  к  лицу  Дэвидсона,  и  теперь  он  увидел,  что   в
угольно-черных  глазах  прячется  странный  огонь.  Голос  пискуна   был
по-прежнему мягким и тихим.
   Державшие его руки разжались.
   Он осторожно поднялся с земли. Голова  отчаянно  кружилась  -  сильно
стукнулся затылком, спасибо Битому! Пискуны отошли. Знают,  что  руки  у
него вдвое длиннее. Ну а что толку? Вооружен-то не  один  Битый.  Вон  и
другой тычет в него пистолетом. Да это же Бен! Его  собственный  пискун,
серый облезлый паршивец - и, как всегда, выглядит идиотом. Да  только  в
руке у него пистолет.
   Не так-то просто повернуться спиной к двум наведенным на тебя  писто-
летам, но Дэвидсон повернулся и зашагал к аэродрому.
   Позади него голос громко и визгливо выкрикнул какое-то пискунье  сло-
во. Другой завопил:
   - Быстро-быстро! -- и раздались странные звуки, словно птицы  зачири-
кали.
   Наверное, они так смеются. Хлопнул выстрел, и рядом в  землю  зарылся
снаряд. Черт, подлость какая! У самих пистолеты, а  он  безоружен!  Надо
прибавить шагу. В беге не пискунам с ним тягаться. А стрелять они толком
не умеют.
   - Беги! - донесся издали спокойный голос.
   Битая Морда! А кличка у него - Селвер. Они-то звали его  Сэмом,  пока
не вмешался Любов, не спас его от заслуженной взбучки и не начал  с  ним
цацкаться. Вот тут его и стали звать Селвером.  Черт,  да  что  же  это?
Бред, кошмар.
   Дэвидсон бежал. Кровь грохотала у него в ушах. Он бежал сквозь  золо-
тую дымку вечера. У тропы валялся труп, а он и не заметил, когда шел ту-
да. Совсем не тронут огнем, словно белый мяч, из которого выпустили воз-
дух. Голубые выпученные глаза? А его, Дэвидсона, они убить не посмели. И
больше по нему не стреляли. Еще чего! Где им его убить! А вот  и  верто-
лет! Блестит, миленький, как ни в чем не бывало. Одним прыжком  он  ока-
зался внутри и сразу поднял вертолет в воздух, пока пискуны  чего-нибудь
не подстроили. Руки дрожат? Ну да, чуть-чуть. Все-таки  шок  порядочный.
Его им не убить!
   Он сделал круг над холмом, а потом повернул и стремительно пошел поч-
ти над самой землей, высматривая четырех пискунов. Но среди  черных  куч
внизу не было заметно ни малейшего движения.
   Сегодня утром тут был лагерь лесорубов. Двести человек. А сейчас  туг
только четверо пискунов. Не приснилось же ему это! И они не могли исчез-
нуть. Значит, они там, прячутся? Он начал  бить  из  носового  пулемета.
Вспарывая обожженную землю, пробивал дыры в листве, хлестал по обгорелым
костям и холодным трупам своих людей, по разбитым  машинам,  по  гниющим
белесым пням, заходя на все новые и новые круги, пока не кончилась лента
и судорожная дробь пулемета не оборвалась.
   Руки Дэвидсона больше не дрожали, его тело ощущало легкость умиротво-
рения, и он твердо знал, что не бредит. Теперь надо доставить известия в
Центрвилл. Он повернул к проливу. Мало-помалу его лицо принимало обычное
невозмутимое выражение. Свалить на него ответственность за катастрофу им
не удастся -- его ведь там даже не было! Может, они сообразят, что  пис-
куны не случайно дождались, чтобы он улетел. Знали ведь, что у них ниче-
го не выйдет, если он будет на месте и  организует  оборону.  Во  всяком
случае, хорошо одно: теперь они займутся тем, с чего следовало начать, -
очистят планету для человеческого обитания. Даже Любов теперь не  сможет
помешать полному уничтожению пискунов, раз все подстроил  его  любимчик!
Некоторое время теперь придется посвятить уничтожению этих крыс, и,  мо-
жет быть? может быть, эту работку поручат ему. При этой  мысли  он  чуть
было не улыбнулся. Однако сумел сохранить на лице невозмутимость.
   Море внизу темнело в сгущающихся сумерках, а впереди вставали  проре-
занные невидимыми речками холмы Центрального острова - крутые волны мно-
голистного леса, тонущего во мгле.

   Глава 2
   Оттенки ржавчины и закатов, кроваво-бурые и блекло-зеленые, непрерыв-
но сменяли друг друга в волнах длинных листьев, колышимых ветром.  Толс-
тые и узловатые корни бронзовых ив были мшисто-зелеными над ручьем,  ко-
торый, как и ветер, струился медлительно, закручиваясь тихими  водоворо-
тами, или словно вовсе переставал течь, запертый камнями, корнями, купа-
ющимися в воде ветками и опавшими листьями. Ни один луч не падал в  лесу
свободно, ни один путь не был прямым и открытым. С ветром,  водой,  сол-
нечным светом и светом звезд здесь всегда смешивались  листья  и  ветви,
стволы и корни, прихотливо перепутанные, полные теней. Под ветвями, вок-
руг стволов, по корням вились тропинки - они нигде не устремлялись  впе-
ред, а уступали каждому препятствию, изгибались и ветвились, точно  нер-
вы. Почва была не сухая и твердая, а сырая и пружинистая, созданная неп-
рерывным сотрудничеством  живых  существ  с  долгой  и  сложной  смертью
листьев и деревьев. Это плодородное кладбище вскармливало тридцатиметро-
вые деревья и крохотные грибы, которые росли кругами поперечником в сан-
тиметр. В воздухе веяло сладким и нежным  благоуханием,  слагавшимся  из
тысяч запахов. Далей не было нигде - только  вверху,  в  просвете  между
ветвями, можно было увидеть россыпь звезд. Ничто здесь не было однознач-
ным, сухим, безводным,  простым.  Здесь  не  хватало  прямоты  простора.
Взгляд не мог охватить всего сразу, и не было ни определенности, ни уве-
ренности. В плакучих листьях бронзовых ив переливались оттенки  ржавчины
и закатов, и невозможно было даже сказать, какого собственно  цвета  эти
листья - красно-бурого, рыжевато-зеленого или чисто-зеленого.
   Селвер брел по тропинке вдоль ручья, то и дело спотыкаясь о корни ив.
Он увидел старика, ушедшего в сны, и остановился. Старик поглядел на не-
го из-за длинных ивовых листьев и увидел его в своих снах.
   - Где мне найти ваш Мужской Дом, владыка-сновидец?  Я  прошел  долгий
путь.
   Старик сидел не двигаясь. Селвер опустился на корточки между  тропин-
кой и ручьем. Его голова упала на грудь, потому что  он  был  измучен  и
нуждался во сне. Он шел пять суток.
   - Ты в яви снов или в яви мира? -- наконец спросил старик.
   - В яви мира.
   -- Ну так пойдем! - Старик поспешно встал и по вьющейся тропке  повел
Селвера из ивовых зарослей в более сухое сумрачное царство дубов и  тер-
новника. - А я было подумал, что ты Бог, - сказал  он,  держась  на  шаг
впереди. - И мне кажется, я тебя уже видел. Может быть, в снах.
   -- В яви мира ты меня видеть не мог. Я  с  Сорноля  и  здесь  никогда
раньше не бывал.
   - Это селение зовется Кадаст. А я - Коро Мена. Сын Боярышника.
   - Меня зовут Селвер. Сын Ясеня.
   - Среди нас есть дети Ясеня. И мужчины, и женщины. Дочери твоих брач-
ных кланов - Березы и Остролиста - тоже живут среди нас. А дочерей Ябло-
ни у нас нет. Но ведь ты пришел не для того, чтобы искать жену, так?
   - Моя жена умерла, - сказал Селвер.
   Они подошли к Мужскому Дому на пригорке среди молодых  дубов,  согну-
лась и на четвереньках проползли по узкому туннелю во внутреннее помеще-
ние, освещенное отблесками огня в очаге. Старик  выпрямился,  но  Селвер
бессильно скорчился на полу. Теперь, когда помощь была рядом, его  тело,
которому он столько времени беспощадно не давал отдыха,  отказалось  ему
повиноваться. Руки и ноги расслабились, веки сомкнулись, и Селвер с бла-
годарным облегчением соскользнул в великую тьму.
   Мужчины Дома Кадаста бережно уложили его на скамью,  а  потом  в  Дом
пришел их целитель и смазал снадобьями рану у него на плече. Когда  нас-
тупила ночь, Коро Мена и целитель Торбер остались сидеть у  огня.  Почти
все мужчины удалились в свои жилища к женам, а двое юношей, еще не  нау-
чившихся уходить в сны, крепко спали на скамьях.
   - Не понимаю, откуда у человека могут взяться на лице такие рубцы, --
сказал целитель. - И уж совсем не понимаю, чем он мог так поранить  пле-
чо. Странная рана!
   - А на поясе у него была странная вещь, - сказал Коро Мена. - Я видел
ее и не увидел ее.
   - Я положил ее под его скамью. Словно бы отшлифованное железо, но  не
похоже на работу человеческих рук.
   - Он сказал, что он с Сорноля.
   Некоторое время оба молчали. Коро Мена вдруг почувствовал, что на не-
го наваливается необъяснимый страх, и ушел в сон, чтобы найти объяснение
этому страху, - ведь он был стариком и умелым сновидцем. Во сне были ве-
ликаны, тяжеловесные и страшные. Их сухие чешуйчатые конечности и  туло-
вища были завернуты в ткани. Глаза у них были маленькие и светлые, точно
оловянные бусины. Позади них ползли огромные непонятные махины,  сделан-
ные из отшлифованного железа. Они двигались вперед, и деревья падали пе-
ред ними.
   Из-за падающих деревьев с громким криком выбежал человек. Рот его был
в крови. Тропинка, по которой он бежал, вела к Мужскому Дому Кадаста.
   - Почти наверное, - сказал Коро Мена, выходя из сна, - он приплыл  по
морю прямо с Сорноля, а может быть, пришел с берега Келм-Дева  на  нашем
острове. Путники говорили, что великаны есть и там и там.
   - Пойдут они за ним или нет, - сказал Торбер, но он не  спрашивал,  а
взвешивал возможность, и Коро Мена не стал отвечать. - Ты один раз видел
великанов, Коро?
   - Один раз, - сказал старик.
   Он опять ушел в сны. Теперь потому, что он был очень стар  и  уже  не
так крепок, как прежде, он часто погружался в сон. Наступило утро, мино-
вал полдень. За стенами Дома девушки ушли в лес на охоту, чирикали дети,
переговаривались женщины - словно журчала вода. У входа голос, не  такой
влажный и журчащий, позвал Коро Мена. Он выполз наружу под лучи  заходя-
щего солнца. У входа стояла его сестра. Она с удовольствием вдыхала аро-
матный ветер, но лицо у нее оставалось суровым.
   - Путник проснулся, Коро?
   - Пока еще нет. За ним присматривает Торбер.
   - Нам надо выслушать его рассказ.
   - Наверное, он скоро проснется.
   Эбор Дендеп нахмурилась. Старшая Хозяйка Кадаста, она опасалась,  что
селению грозит опасность, но ей не хотелось беспокоить раненого,  и  она
боялась обидеть сновидцев, настояв на своем праве войти в их Дом.
   - Ты бы не мог разбудить его, Коро? - все-таки попросила она. -  Что,
если? за ним гонятся?
   Он не мог управлять чувствами сестры, как управлял собственными, и ее
тревога его обожгла.
   - Разбужу, если Торбер позволит, - сказал он.
   - Постарайся поскорее узнать, какие он несет вести. Жаль, что  он  не
женщина, а то давно бы рассказал все попросту?
   Путник очнулся сам. Он лежал в полумраке Дома, и  в  его  лихорадочно
блестевших глазах плыли беспорядочные сны болезни. Тем не менее он  при-
поднялся, сел на скамье и заговорил ясно. И пока Коро Мена  слушал,  ему
казалось, что самые его кости сжимаются, стараясь  спрятаться  от  этого
страшного рассказа, от этой новизны.
   - Когда я жил в Эшрете, на Сорноле, я был Селвером Теле. Ловеки нача-
ли рубить там деревья и разрушили мое селение. Я был среди тех, кого они
заставили служить себе, - я и моя жена Теле. Один из них надругался  над
ней, и она умерла. Я бросился на ловека, который убил ее. Он убил бы ме-
ня, но другой ловек спас меня и освободил. Я покинул Сорноль, где теперь
все селения в опасности, перебрался сюда, на Северный остров, и  жил  на
берегу Келм-Дева, в Красных рощах. Но туда тоже пришли ловеки  и  начали
рубить мир. Они уничтожили селение Пенле, поймали  почти  сто  мужчин  и
женщин, заперли их в загоне и заставили служить себе. Меня не поймали, и
я жил с теми, кто успел уйти из Пенле в болота к  северу  от  Келм-Дева.
Иногда по ночам я пробирался к тем, кого ловеки запирали в загоне. И они
сказали мне, что там был тот. Тот, которого я хотел убить. Сначала я хо-
тел попробовать еще раз убить его или освободить людей из загона. Но все
это время я видел, как падают деревья, как мир рушат и оставляют  гнить.
Мужчины могли бы спастись, но женщин запирали крепче, и освободить их не
удалось бы, а они уже начинали умирать. Я поговорил  с  людьми,  которые
прятались в болотах. Нас всех мучил страх и мучил гнев, и  нам  было  не
избавиться от них. А потому после долгих разговоров  и  долгих  снов  мы
придумали план, пошли в Келм-Дева днем, стрелами и  охотничьими  копьями
убили ловеков, а их селение и их машины сожгли. Мы ничего там не остави-
ли. Но тот утром уехал. Он вернулся один. Я спел над ним и отпустил его.
   Селвер замолчал.
   - А потом? - прошептал Коро Мена.
   - Потом с Сорноля прилетела небесная лодка, и они разыскивали  нас  в
лесу, но никого не нашли. Тогда они подожгли лес, но шел дождь, и  огонь
скоро погас, не причинив вреда. Люди, спасшиеся из загонов, и почти  все
другие ушли дальше на север и на восток, к холмам Холли, потому  что  мы
думали, что ловеки начнут нас разыскивать, Я пошел один. Ведь  они  меня
знают, знают мое лицо, и поэтому я боюсь. И боятся те, у кого я  укрыва-
юсь.
   - Откуда твоя рана? - спросил Торбер.
   - Эта? Он выстрелил в меня из их оружия, но я спел над ним и отпустил
его.
   - Ты в одиночку взял верх над великаном? - спросил Торбер  с  широкой
усмешкой, не решаясь поверить.
   - Не в одиночку. С тремя охотниками и с его оружием  в  руке.  Вот  с
этим.
   Торбер испуганно отодвинулся.
   Некоторое время все трое молчали. Наконец Коро Мена сказал:
   - То, что мы от тебя услышали, - черно, и дорога ведет вниз. В  своем
Доме ты сновидец?
   - Был. Но Дома Эшрета больше нет.
   - Это все равно, мы оба говорим древним языком.  Под  ивами  Асты  ты
первый заговорил со мной и назвал меня владыкой-сновидцем. И это  верно.
А ты видишь сны, Селвер?
   - Теперь редко, - послушно  ответил  Селвер,  опустив  изуродованное,
воспаленное лицо.
   - Наяву?
   - Наяву.
   - Ты хорошо видишь сны, Селвер?
   - Нехорошо.
   - Ты держишь свой сон в руках?
   -Да.
   - Ты плетешь и лепишь, ведешь и следуешь,  начинаешь  и  кончаешь  по
своей воле?
   - Иногда, но не всегда.
   - Идешь ли ты дорогой, которой идет твой сон?
   - Иногда. А иногда я боюсь.
   - Кто не боится? Для тебя еще не все плохо, Селвер.
   - Нет, все плохо, - сказал Селвер. - Ничего хорошего не осталось. - И
его затрясло.
   Торбер дал ему выпить ивового настоя и уложил его. Коро Мена  еще  не
задал вопроса Старшей Хозяйке и теперь, опустившись на  колени  рядом  с
больным, неохотно спросил:
   - Великаны, те, кого ты называешь ловеками, они пойдут по твоему сле-
ду, Селвер?
   - Я не оставил следа. Между Келм-Дева и этим местом меня никто не ви-
дел, а это шесть дней. Опасность не тут. - Он с  трудом  приподнялся.  -
Слушайте, слушайте! Вы не видите опасности. И не можете  видеть.  Вы  не
сделали того, что сделал я, вы не видели этого в снах - принести  смерть
двумстам людям. Меня они выслеживать не будут, но они могут начать  выс-
леживать всех нас. Устраивать на нас облавы, как охотники -  на  зайцев.
Вот в чем опасность. Они могут начать нас убивать. Чтобы  перебить  всех
нас.
   - Лежи спокойно?
   - Нет, я не брежу. Это и явь и сон. В Келм-Дева было двести  ловеков,
и они все мертвы. Мы убили их. Мы убили их, словно они не  были  людьми.
Так неужели они не сделают того же? До сих пор они убивали поодиночке, а
теперь начнут убивать, как убивают деревья - сотнями, и сотнями, и  сот-
нями.
   - Успокойся, - сказал Торбер. - Такое случается в лихорадочных  снах,
Селвер. В яви мира такого не бывает.
   - Мир всегда остается новым, - сказал Коро Мена, - какими бы  старыми
ни были его корни. Селвер, но эти существа - кто же  они?  Выглядят  они
как люди и говорят, как люди, - так разве они не люди?
   - Не знаю. Разве люди, если только не безумны, убивают  людей?  Разве
звери убивают себе подобных? Только насекомые. Ловеки убивают нас равно-
душно, как мы - змей. Тот, который учил меня, говорил, что  они  убивают
друг друга в ссоре или группами, как дерущиеся муравьи. Этого я  не  ви-
дел. Но я знаю, что они не щадят того, кто просит о жизни.  Они  наносят
удар по склоненной шее? Это я видел! В них живет желание убивать, и  по-
тому я счел справедливым предать их смерти.
   - И теперь сны всех людей изменятся, - сказал Коро Мена из сумрака. -
И никогда уже не будут прежними. Больше я никогда не пройду по той  тро-
пе, по которой прошел с тобой вчера из ивовой рощи, по которой ходил всю
жизнь. Она изменилась. Ты прошел по ней, и она стала другой. До нынешне-
го дня то, что мы делали, было правильным, дорога, по  которой  мы  шли,
была правильной, и она вела нас домой. Но где теперь  наш  дом?  Ибо  ты
сделал то, что должен был сделать, но это не было  правильным.  Ты  убил
людей! Я их видел пять лет тому назад в Лемганской долине. Они сошли там
с небесной лодки. Я спрятался и следил за великанами. Их было шестеро, и
я видел, как они говорили, как разглядывали камни и растения, как  гото-
вили пищу. Они люди. Но ты жил среди них, Селвер, - скажи мне, они видят
сны?
   - Как дети - только когда спят.
   - И не проходят обучения?
   - Нет. Иногда они рассказывают свои сны, целители пытаются  лечить  с
их помощью, но обученных среди них нет, и никто не умеет управлять  сно-
видениями. Любов - тот, который учил меня, - понял, когда я показал ему,
как надо видеть сны, но даже он назвал явь мира "реальной", а  явь  снов
"нереальной", словно в этом разница между ними.
   - Ты сделал то, что должен был сделать, - после молчания повторил Ко-
ро Мена, и в сумраке его глаза встретились с глазами Селвера.
   Судорожное напряжение изуродованного лица смягчилось, рваные губы по-
луоткрылись, и он снова лег, ничего больше не сказав. Вскоре он уснул.
   - Он бог, - сказал Коро Мена. Торбер кивнул почти с облегчением.
   - Но он не такой, как другие боги. Не такой, как Преследователь, и не
такой, как Друг, у которого нет лица, или Женщина Осиновый Лист, которая
проходит по лесам сновидений. Он не Привратник и не Змей.  Не  Флейтист,
не Резчик и не Охотник, хотя, как и они,  приходит  в  яви  мира.  Может
быть, последние годы Селвер нам снился, но больше он сниться  не  будет.
Он ушел из яви снов. Он идет в лесу,  он  идет  через  лес,  где  падают
листья, где падают деревья, - бог, который знает  смерть,  бог,  который
убивает, а сам не возрождается вновь.
   Старшая Хозяйка выслушала рассказ Коро Мена, его пророчества и приня-
лась за дело. Она объявила тревогу и проверила, все ли семьи Кадаста го-
товы покинуть селение по первому сигналу, - собраны ли припасы на  доро-
гу, сделаны ли носилки для стариков и больных. Она послала молодых  раз-
ведчиц на юг и восток узнать, что делают ловеки. Она все время держала в
селении один вооруженный охотничий отряд, хотя  остальные,  как  обычно,
ночью уходили на охоту. А когда Селвер окреп, она потребовала, чтобы  он
вышел из Мужского Дома и рассказал свою историю - о том, как ловеки уби-
вали и обращали в рабство людей на Сорноле и  вырубали  леса,  как  люди
Келм-Дева убили ловеков. Она заставила мужчин-сновидцев и женщин,  кото-
рые не могли понять этого сразу, слушать снова и снова. Наконец они  по-
няли и испугались. Эбор Дендеп была практичной женщиной.  Когда  Великий
Сновидец, ее брат, сказал ей, что Селвер - бог,  творец  перемены,  мост
между явью и явью, она поверила и начала  действовать.  Сновидец  должен
быть осторожным, должен тщательно убедиться в верности своего вывода.  А
она должна принять этот вывод и поступить  соответственно.  Его  обязан-
ность - увидеть, что надо сделать. Ее обязанность -  присмотреть,  чтобы
это было сделано.
   - Все селения в лесу должны услышать, - сказал Коро  Мена.  А  потому
Старшая Хозяйка разослала своих молодых вестниц, и Старшие Хозяйки  дру-
гих селений выслушивали их и рассылали своих вестниц. Рассказ о резне  в
Келм-Дева и имя Селвера обошли Северный остров и другие земли, передава-
ясь изустно или письменами - не очень быстро, потому  что  для  передачи
вестей у Лесного народа есть только пешие гонцы, но  все  же  достаточно
быстро.
   Народ, обитавший в Сорока Землях мира, не составлял  единого  целого.
Языков было больше, чем земель, и они распадались на диалекты  -  каждое
селение говорило на своем. Нравы, обычаи, традиции, ремесла  различались
множеством деталей, да и физические типы на  Пяти  Великих  Землях  были
разными. Люди Сорноля отличались высоким ростом, светлым мехом  и  умели
торговать; люди Ризуэла были низкого роста, мех у многих  казался  почти
черным, и они ели обезьян. И так далее, и так далее. Однако климат всюду
был почти одинаков, и лес тоже, а  море  и  вовсе  было  одно.  Любозна-
тельность, торговля, поиски жены или мужа своего Дерева заставляли людей
странствовать от селения к селению, а потому общее  сходство  объединяло
всех, кроме обитателей самых далеких окраин, полумифических диких остро-
вов на крайнем юге и крайнем востоке. Во всех  Сорока  Землях  селениями
управляли женщины, и почти в каждом селении был свой Мужской Дом. В  его
стенах сновидцы говорили на древнем языке, который во  всех  землях  был
един. Язык этот редко выучивали женщины или те мужчины, которые  остава-
лись охотниками, рыбаками, ткачами, строителями, - те,  кто  видел  лишь
малые сны за стенами Дома. Письменность тоже принадлежала древнему  язы-
ку, а потому, когда Старшие Хозяйки посылали с вестями быстроногих деву-
шек, Дома обменивались письмами, и сновидцы истолковывали их Старым Жен-
щинам, как и все слухи, загадки, мифы и сны. Но за Старыми Женщинами ос-
тавалось право верить или не верить.
   Селвер находился в маленькой комнатке в Эшсене. Дверь не была  запер-
та, но он знал, что стоит отворить ее, и внутрь  войдет  что-то  плохое.
Пока же она остается закрытой, все будет хорошо. Но дело  заключалось  в
том, что дом окружали саженцы: не фруктовых деревьев и не  ореховых,  он
не помнил - каких. Он вышел посмотреть, что это за деревья,  а  они  все
валялись на земле, вырванные с корнем, сломанные. Он поднял  серебристую
веточку, и на сломанном конце выступила капля  крови.  "Нет,  не  здесь,
нет, Теле, не надо, - сказал он.  -  Теле,  приди  ко  мне  перед  своей
смертью!" Но она не пришла. Только ее смерть была здесь - сломанная  бе-
резка, распахнутая дверь. Селвер повернулся, быстро вошел в дом  и  уви-
дел, что он весь построен над землей, как дома ловеков, - очень высокий,
полный света. В конце высокой комнаты - еще одна дверь, а за  ней  тяну-
лась длинная улица Центра, селения ловеков. У  Селвера  на  поясе  висел
пистолет. Если придет Дэвидсон, он сможет его застрелить. Он ждал у отк-
рытой двери, глядя наружу, на солнечный свет. И Дэвидсон появился  -  он
бежал так быстро, что Селверу не удавалось взять его на  прицел.  Огром-
ный, он кидался из стороны в сторону на широкой улице, все быстрее,  все
ближе. Пистолет был очень тяжелый. Селвер выстрелил, но из дула не  выр-
вался огонь. Вне себя от ярости и ужаса он отшвырнул пистолет, а с ним и
сновидение.
   Его охватили отвращение и тоска. Он плюнул и тяжело вздохнул.
   -- Плохой сон? - спросила Эбор Дендеп.
   - Они все плохи и все одинаковы, - сказал он, но мучительная  тревога
и тоска немного его отпустили.
   Сквозь мелкие листья и тонкие ветки березовой рощи  Кадаста  нежаркие
лучи утреннего солнца падали  крошечными  бликами  и  узкими  полосками.
Старшая Хозяйка сидела у серебристого ствола и плела корзинку из черного
папоротника - она любила, чтобы пальцы были заняты работой. Селвер лежал
рядом с ней, погруженный в полусон и сновидения. Он жил  в  Кадасте  уже
пятнадцать дней, и его рана почти совсем затянулась. Он по-прежнему мно-
го спал, но впервые за долгие месяцы вновь начал постоянно видеть сны  в
яви, не два-три раза днем и ночью, а в истинном пульсирующем ритме  сно-
видчества, с десятью-четырнадцатью пиками на протяжении суточного цикла.
Хотя сны его были плохими, полными ужаса и стыда, он радовался  им.  Все
это время он опасался, что его корни обрублены и он так далеко забрел  в
мертвый край действия, что никогда не сумеет отыскать пути назад  к  ис-
точникам яви. А теперь он пил из них вновь, хотя вода и была  невыносимо
горькой.
   На краткий миг он снова опрокинул Дэвидсона на золу сожженного посел-
ка, но, вместо того чтобы петь над ним, ударил его камнем по  рту.  Зубы
Дэвидсона разлетелись кусками,  и  между  белыми  обломками  заструилась
кровь.
   Это сновидение было полезным, оно давало выход желанию, однако он тут
же оборвал его, потому что уходил в него много раз и до того, как встре-
тился с Дэвидсоном на пепелище Келм-Дева, и после. Но этот сон не  давал
ничего, кроме облегчения. Глоток свежей воды. А ему нужна горькая!  Надо
вернуться далеко назад, не в Келм-Дева, а на ту длинную страшную улицу в
городе пришельцев, который они называют Центр, где он вступил в  бой  со
Смертью и был побежден.
   Эбор Дендеп плела свою корзину и напевала. Возраст  давно  посеребрил
шелковистый зеленый пушок на ее худых руках, но они быстро и  ловко  пе-
реплетали стебли папоротника. Она пела песню про то, как девушка собира-
ет папоротник, - песню юности: "Я рву папоротник и не знаю, вернется  ли
он?" Ее слабый голос звенел, точно цикада. В листьях берез дрожало солн-
це. Селвер положил голову на руки.
   Березовая роща находилась в центре селения Кадаст. Восемь тропок вели
от нее, петляя между деревьев. В воздухе чуть пахло дымом. Там, где вет-
ви редели, ближе к южной опушке, видна была печная  труба,  над  которой
поднимался дым - словно голубая пряжа разматывалась среди листьев.  Вни-
мательно вглядевшись, можно было заметить между  дубами  и  другими  де-
ревьями крыши домов, возвышающиеся над землей на полметра.  Может  быть,
сто, а может быть, двести - пересчитать их было очень трудно.  Бревенча-
тые домики, на три четверти вкопанные в землю,  ютились  между  могучими
корнями, точно барсучьи норы. Сверху была настлана кровля из мелких  ве-
ток, сосновой хвои, камыша и мхов. Такие крыши хорошо хранили тепло,  не
пропускали воду и были почти невидимы. Лес и восемьсот  жителей  селения
занимались своими обычными делами повсюду вокруг березовой рощи, где си-
дела Эбор Дендеп и плела корзину  из  папоротника.  "Ти-уит",  -  звонко
свистнула птичка на ветке над ее головой. Человечьего шума  было  больше
обычного, потому что за последние дни в селение пришло много  чужих,  не
меньше пятидесяти человек. Почти все это были молодые мужчины и женщины,
и они искали Селвера. Одни пришли из других селений севера, другие вмес-
те с ним убивали в Келм-Дева. Они пришли сюда, следуя за слухами, потому
что дальше хотели следовать за ним. Но перекликающиеся там и сям голоса,
и болтовня купающихся женщин, и смех детей у ручья не заглушали утренне-
го хора птиц, жужжания насекомых и неумолчного шума живого леса,  частью
которого было селение.
   По тропинке бежала  девушка,  молодая  охотница,  нежно-зеленая,  как
листва березы.
   - Устная весть с южного берега, матушка, - сказала она. - Вестница  в
Женском Доме.
   - Пришли ее сюда, когда она поест, - шепотом сказала Старшая Хозяйка.
- Ш-ш-ш, Толбар, разве ты не видишь, что он спит?
   Девушка нагнулась, сорвала широкий лист дикого табака и бережно поло-
жила его на глаза спящего, к которым, падая все круче, подбирался  яркий
солнечный луч. Селвер лежал, раскрыв ладони, и его изуродованное, покры-
тое рубцами лицо было повернуто вверх, с выражением простым и  беззащит-
ным, - Великий Сновидец, уснувший, точно маленький ребенок. Но Эбор Ден-
деп смотрела на лицо девушки. В игре трепетных теней оно  светилось  жа-
лостью, ужасом и благоговением.
   Толбар стремительно убежала. Вскоре появились две  Старые  Женщины  и
вестница. Они шли гуськом, бесшумно ступая по солнечному узору  на  тро-
пинке. Эбор Дендеп подняла руку, предупреждая, чтобы они молчали.  Вест-
ница тотчас устало растянулась на земле. Ее зеленый мех с буроватым  от-
ливом был пропылен и слипся от пота - она бежала быстро и долго.  Старые
Женщины сели на солнечной прогалине и замерли, точно два обомшелых серых
камня с ясными живыми глазами.
   Селвер, борясь с не подчиняющейся ему явью  сна,  вскрикнул,  объятый
ужасом, и проснулся.
   Он пошел к ручью и напился, а когда вернулся назад, его  сопровождали
пятеро или шестеро из тех, кто все время ходил за ним.  Старшая  Хозяйка
отложила недоплетенную корзинку и сказала:
   - Теперь привет тебе, вестница. Говори.
   Вестница встала, поклонилась Эбор Дендеп и объявила свою весть:
   - Я из Третата. Мои слова пришли из Сорброн-Дева, а прежде - от море-
ходов Пролива, а прежде из Бротера на Сорноле. Они для всего Кадаста, но
сказать их следует человеку по имени Селвер, который родился от Ясеня  в
Эшрете. Вот эти слова: "В огромном городе великанов на Сорноле появились
новые великаны, и многие из них - великанши. Желтая  огненная  лодка  то
улетает, то прилетает в месте, которое звалось Пеа. На Сорноле известно,
что Селвер из Эшрета сжег селение великанов в Келм-Дева. Великий  Снови-
дец изгнанников в Бротере видел в сновидении больше великанов,  чем  де-
ревьев на всех Сорока Землях". Вот слова вести, которую я несу.
   Она кончила свою напевную декламацию, и наступило молчание. Неподале-
ку какая-то птица прощебетала: "Вет-вет?", словно проверяя, как это зву-
чит.
   - Явь мира сейчас очень плохая, - сказала одна из Старых Женщин,  по-
тирая ревматическое колено.
   С большого дуба, отмечавшего северную окраину селения, взлетел  серый
коршун и, развернув крылья, лениво повис на  восходящем  потоке  теплого
утреннего воздуха. Возле каждого селения обязательно  было  гнездо  этих
коршунов, исполнявших обязанности мусорщиков.
   Через рощу пробежал толстый малыш, за которым гналась сестра,  немно-
гим его старше. Оба пищали  тоненькими  голосами,  точно  летучие  мыши.
Мальчик упал и заплакал. Девочка подняла его, вытерла ему слезы  большим
листом, и, взявшись за руки, они убежали в лес.
   - Среди них был один, которого зовут Любов, - сказал  Селвер,  повер-
нувшись к Старшей Хозяйке. - Я говорил про него Коро Мена, но  не  тебе.
Когда тот убивал меня, Любов меня спас. Любов меня вылечил и  освободил.
Он хотел знать про нас как можно больше, и потому я говорил  ему  то,  о
чем он спрашивал, а он говорил мне то, о чем спрашивал я. И один  раз  я
спросил его, как его соплеменники продолжают свои род, если  у  них  так
мало женщин. Он сказал, что там, откуда они прилетели, половина его соп-
леменников - женщины, но мужчины привезут их сюда, только когда пригото-
вят для них место на Сорока Землях.
   - Только когда мужчины приготовят место для женщин? Ну, им  долгонько
придется ждать! - сказала Эбор Дендеп. - Они похожи на людей из  Вязовых
Снов, которые идут спиной вперед, вывернув головы. Они  делают  из  леса
сухой песок на морском берегу (в их языке не было слова "пустыня") и го-
ворят, будто готовят место для женщин! Лучше бы женщин  выслали  вперед.
Может быть, у них Великие Сны видят женщины, кто знает? Они идут  вперед
спиной, Селвер. Они безумны.
   - Весь народ не может быть безумным.
   - Но ты же сказал, что они видят сны, только когда спят, а если хотят
видеть их наяву, то принимают отраву, и сны выходят из  повиновения,  ты
же сам говорил? Есть ли безумие больше? Они не отличают яви сна  от  яви
мира, точно младенцы. Может быть, убивая дерево,  они  думают,  что  оно
вновь оживет!
   Селвер покачал головой. Он по-прежнему говорил со  Старшей  Хозяйкой,
словно они с ней были в роще одни - тихим, неуверенным, почти сонным го-
лосом.
   - Нет, смерть они понимают хорошо? Конечно, они видят не так, как мы,
но о некоторых вещах они знают больше и разбираются в них лучше, чем мы.
Любов понимал почти все, что я ему говорил. Но из того, что  он  говорил
мне, я не понимал очень многого. И не потому, что я плохо знаю их  язык.
Я его знаю хорошо, а Любов научился нашему языку. Мы записали их вместе.
Но часть того, что он мне говорил, я не пойму никогда.  Он  сказал,  что
ловеки не из леса. Он сказал это совершенно ясно. Он сказал, что им  ну-
жен лес: деревья взять на древесину, а землю  засеять  травой.  -  Голос
Селвера, оставаясь негромким, обрел звучность.  Люди  среди  серебристых
стволов слушали как завороженные. - И это тоже ясно тем из нас, кто  ви-
дел, как они вырубают мир. Он говорил, что ловеки - такие же  люди,  как
мы, что мы в родстве, и, быть может, в таком же близком, как рыжие и се-
рые олени. Он говорил, что они прилетели из такого места, которое больше
не лес: деревья там все срубили. У них есть солнце, но это не наше солн-
це, а наше солнце - звезда. Все это мне не было  ясно.  Я  повторяю  его
слова, но не знаю, что они означают. Но это неважно. Ясно, что они хотят
наш лес для себя. Они вдвое нас выше и гораздо тяжелее, у них есть  ору-
жие, которое стреляет много дальше нашего и изрыгает огонь, и  есть  не-
бесные лодки. А теперь они привезли много женщин, и у  них  будут  дети.
Сейчас их здесь две-три тысячи, и почти все они живут на Сорноле. Но ес-
ли мы прождем поколение или два, их станет вдвое, вчетверо  больше.  Они
убивают мужчин и женщин, они не щадят тех, кто просит о  жизни.  Они  не
ищут победы пением. Свои корни они где-то оставили - может быть,  в  том
лесу, откуда они прилетели, в их лесу без деревьев. А потому они  прини-
мают отраву, чтобы дать выход своим снам, но от этого только пьянеют или
заболевают. Никто не может твердо сказать, люди они или нелюди, в  здра-
вом они уме или нет, но это неважно. Их нужно изгнать  из  леса,  потому
что они опасны. Если они не уйдут сами, их надо  выжечь  с  Земель,  как
приходится выжигать гнездо жалящих муравьев в селениях.  Если  мы  будем
ждать, выкурят и сожгут нас. Они наступают на нас, как мы -  на  жалящих
муравьев. Я видел, как женщина? Это было, когда они жгли Эшрет, мое  се-
ление? Она легла на тропе перед ловеком, прося его о жизни, а он  насту-
пил ей на спину, сломал хребет и отшвырнул ногой, как дохлую змею. Я сам
это видел. Если ловеки - люди, значит, они не способны или не умеют  ви-
деть сны и поступать по-людски. Они мучаются и потому убивают  и  губят,
гонимые внутренними богами, которых пытаются вырвать с корнем, от  кото-
рых отрекаются, вместо того чтобы дать им свободу.  Если  они  люди,  то
плохие - они отреклись от собственных богов и страшатся увидеть во мраке
собственное лицо. Старшая Хозяйка Кадаста, выслушай меня! - Селвер встал
и выпрямился. Среди сидящих женщин он казался очень высоким. - Я  думаю,
для меня настало время вернуться в мою землю, на  Сорноль,  к  тем,  кто
изгнан, и к тем, кто томится в рабстве. Скажи всем, кому в снах  видится
горящее селение, чтобы они шли за мной в Бротер.
   Он поклонился Эбор Дендеп и пошел по тропинке, ведущей  из  березовой
рощи. Он все еще хромал, и его плечо было перевязано,  но  шаг  его  был
быстрым и легким, а голова гордо откинута, и казалось, что он сильнее  и
крепче здоровых людей. Юноши и девушки безмолвно пошли следом за ним.
   - Кто это? - спросила вестница из Третата, провожая его взглядом.
   - Тот, для кого была твоя весть, Селвер из Эшрета, бог  среди  людей.
Тебе когда-нибудь доводилось видеть богов, дочка?
   - Когда мне было десять лет, в наше селение приходил Флейтист.
   - А, старый Эртель! Да-да. Он был сыном моего Дерева и, как я,  родом
из Северных долин. Ну, так теперь ты увидела еще одного  бога,  и  более
великого. Расскажи о нем в Третате.
   - А какой он, этот бог, матушка?
   - Новый, - ответила Эбор Дендеп своим сухим старческим голосом. - Сын
лесного пожара, брат убитых. Он тот, кто не возрождается.  Ну  а  теперь
ступайте отсюда, все ступайте. Узнайте, кто уходит с Селвером,  соберите
им на дорогу припасы. А меня пока оставьте тут. Меня томят дурные  пред-
чувствия, точно глупого старика. Мне надо уйти в сны?
   Вечером Коро Мена проводил Селвера до того места среди бронзовых  ив,
где они встретились в первый раз. За Селвером на юг пошло  много  людей,
больше шестидесяти - редко кому доводилось видеть, чтобы  столько  людей
вместе шли куда-то. Об этом будут говорить все, и потому  еще  многие  и
многие присоединятся к ним по дороге к морской переправе на Сорноль.  Но
на эту ночь Селвер воспользовался своим правом Сновидца быть одному. Ос-
тальные догонят его утром, и тогда в гуще людей и поступков у  него  уже
не будет времени для медленного и глубокого течения Великих Сновидений.
   - Здесь мы встретились, - сказал старик, останавливаясь  под  пологом
плакучих ветвей и поникших листьев, - и здесь расстаемся. Люди,  которые
будут потом ходить по нашим тропам, наверное,  назовут  эту  рощу  рощей
Селвера.
   Селвер некоторое время ничего не говорил и стоял неподвижно, как дре-
весный ствол, а серебро колышущихся листьев вокруг него темнело и темне-
ло, потому что на звезды наползали тучи.
   - Ты более уверен во мне, чем я сам, - наконец сказал он. Только  го-
лос во мраке.
   - Да, Селвер? Меня хорошо научили уходить в  сны,  а  кроме  того,  я
стар. Теперь я почти не ухожу в сны ради себя. Зачем? Что может быть но-
во для меня? Все, чего мне хотелось от моей жизни,  я  получил,  и  даже
больше. Я прожил всю мою жизнь. Дни, бесчисленные, как листья леса.  Те-
перь я дуплистое дерево, живы лишь корни. И потому я вижу в снах  только
то, что видят все. У меня нет ни грез, ни желаний. Я вижу то, что  есть.
Я вижу плод, зреющий на ветке. Четыре года он зреет, этот плод дерева  с
глубокими корнями. Четыре года мы все боимся, даже те, кто живет  далеко
от селений ловеков, кто видел ловеков мельком,  спрятавшись,  или  видел
только их летящие лодки, или смотрел на мертвую пустоту, которую они ос-
тавляют на месте мира, или всего лишь слышал рассказы об  этом.  Мы  все
боимся. Дети просыпаются с плачем и говорят о великанах, женщины не ухо-
дят торговать далеко, мужчины в Домах не могут петь. Плод страха  зреет.
И я вижу, как ты срываешь его. Ты. Все, что мы боялись узнать, ты видел,
ты изведал - изгнание, стыд, боль. Крыша и стены мира  обрушены,  матери
умирают в страданиях, дети остаются необученными,  непригретыми?  В  мир
пришла новая явь - плохая явь. И ты в  муках  изведал  ее  всю.  И  ушел
дальше всех. В дальней дали, у конца черной тропы, растет Дерево,  а  на
нем зреет плод. И ты протягиваешь к нему руку, Селвер, ты срываешь  его.
А когда человек держит в руке плод этого Дерева, чьи корни уходят  глуб-
же, чем корни всего леса, мир изменяется весь. Люди узнают об этом.  Они
узнают тебя, как узнали мы. Не нужно быть стариком или  Великим  Сновид-
цем, чтобы узнать бога. Там, где ты проходишь, пылает огонь, только сле-
пые не видят этого. Но слушай, Селвер, вот что вижу я и чего,  быть  мо-
жет, не видят другие, и вот почему я тебя полюбил: я видел тебя в снови-
дениях до того, как мы встретились здесь. Ты шел по тропе, и позади тебя
вырастали юные деревья - дуб и береза, ива и  остролист,  ель  и  сосна,
ольха, вяз, ясень в белых цветках, все стены и крыши мира, обновленные и
вовеки обновляющиеся. А теперь прощай, мой бог и мой сын, и да  не  кос-
нется тебя опасность. Иди.
   Селвер шел, а мрак сгущался все плотнее, и даже его глаза,  привыкшие
видеть ночью, уже не различали ничего, кроме сгустков и изломов черноты.
Начал сеяться дождь. Он отошел от Кадаста всего на несколько километров,
а надо либо зажечь факел, либо остановиться.  Он  решил  остановиться  и
ощупью нашел удобное место между корнями гигантского  каштана.  Он  сел,
прислонившись к кряжистому стволу, который  словно  еще  хранил  частицу
солнечного тепла. Мелкие дождевые капли, невидимые в темноте, стучали по
листьям сверху, падали на его плечи, шею  и  голову,  защищенные  густым
шелковистым мехом, на землю, на  папоротники  и  кусты  вокруг,  на  все
листья в лесу и близко, и далеко. Селвер сидел так же неподвижно и тихо,
как и серая сова на суку над ним, но он не спал и широко открытыми  гла-
зами вглядывался в шелестящий дождем мрак.

   Глава 3
   У капитана Раджа Любова болела голова. Боль возникала где-то в мышцах
правого плеча и нарастающей волной прокатывалась вверх, разрешаясь  гро-
мовым ударом над правым ухом. Центр речи расположен в коре левого  полу-
шария головного мозга, подумал он, но сказать это вслух не  смог  бы.  У
него не было сил ни говорить, ни читать, ни спать, ни думать. Кора - ды-
ра. Мигрень - шагрень, о-о-о! Да, конечно, его еще в университете лечили
от головных болей, и потом, когда он проходил в армии обязательный  про-
филактический психотерапевтический курс, но, улетая с Земли, он захватил
с собой несколько капсул эрготамина - на всякий  случай.  И  уже  принял
две, а также анальгетик "ангел-цветик", и  транквилизатор,  и  пищевари-
тельную таблетку, чтобы нейтрализовать действие кофеина, нейтрализующего
действие эрготамина, однако сверло по-прежнему вгрызалось в череп изнут-
ри, над правым ухом, под буханье литавр. Ухо, муха, боль, станиоль. Гос-
поди помилуй, пойди по мылу? Что делают атшияне, когда у них мигрень? Да
не может у них быть мигрени! Они бы еще за неделю сняли напряжение, уйдя
в сны. И ты попробуй? попробуй уйти в грезы. Начни, как учил  тебя  Сел-
вер. Хотя Селвер ничего не знал об электричестве и потому не мог  понять
принципов энцефалографии, стоило ему услышать об альфа-волнах и  о  том,
когда они возникают, как он сразу сказал: "Ну да - ты ведь об  этом?"  И
на ленте, фиксировавшей то, что происходило  в  этой  крошечной  голове,
покрытой зеленым мхом, сразу появился типичный альфа-график. И за полча-
са он научил Любова, как включать и отключать альфа-ритмы.  В  сущности,
проще простого. Но не сейчас - сейчас мир слишком давит на  нас?  о-о-о,
над правым ухом бьет, и чутким слухом слышу, как Колесница Времени летит
вперед, потому что атшияне сожгли позавчера Лагерь Смита и убили  двести
человек. Двести семь, если быть точным. Всех до единого, кроме капитана.
Неудивительно, что капсулы не могут добраться до источника его  головной
боли - для этого нужно вернуться на два дня назад, очутиться на  острове
в трехстах километрах отсюда. За горами, за долами.  Пепел,  пепел,  все
рассыпалось пеплом. И в этом пепле - все, что он знал  о  высокоразумных
существах мира, значащегося под номером сорок один.  Прах,  вздор,  хаос
неверных сведений и ложных гипотез. Пробыл здесь почти полных пять  зем-
лет и верил, что атшияне не способны убивать людей -  ни  его  расы,  ни
своей собственной. Он писал длинные доклады,  объясняя,  отчего  они  не
способны убивать людей. И ошибся. Как ошибся!
   Чего он не сумел увидеть и понять?
   Пора было собираться на совещание в штабе. Любов  осторожно  поднялся
на ноги, стараясь не качнуть головой, чтобы ее правая сторона не отвали-
лась. С медлительной плавностью человека, плывущего под водой, он  подо-
шел к столу, плеснул в стакан порционной водки и выпил ее. Водка встрях-
нула его, рассеяла, привела в нормальное состояние. Ему стало легче.  Он
вышел, решил, что не вынесет тряски мотоцикла, и зашагал  по  длинной  и
пыльной Главной улице Центрвилла к зданию штаба.  Поравнявшись  с  баром
"Луау", он с жадностью представил себе еще рюмку водки, но в  дверь  как
раз входил капитан Дэвидсон, и Любов пошел дальше.
   Представители с "Шеклтона" уже ждали в конференц-зале. Коммодор  Янг,
которого он знал, на этот раз захватил с собой с орбиты новых людей.  На
них не было летной формы, и несколько секунд спустя  Любов  с  некоторой
растерянностью сообразил, что это не земляне. Он сразу же подошел позна-
комиться с ними. Первый, господин Ор,  был  волосатый  таукитянин,  тем-
но-серый, коренастый и угрюмый. Второй, господин  Лепеннон,  был  высок,
белокож и красив, как большинство хайнцев. Здороваясь, оба посмотрели на
Любова с живым интересом, а Лепеннон сказал:
   - Я только что прочел ваш доклад о сознательном  управлении  парадок-
сальным сном у атшиян, профессор Любов.
   Это было приятно. И было приятно  услышать  свой  собственный  честно
заслуженный титул. По-видимому, они прожили несколько лет  на  Земле  и,
возможно, были какими-то специалистами по врасу. Но коммодор,  представ-
ляя их, не сказал, кто они и какое положение занимают.
   Зал мало-помалу наполнялся. Пришли все, кто чем-либо руководил в  ко-
лонии. Вслед за Госсе, главным экологом колонии,  вошел  капитан  Сусун,
глава отдела развития природных ресурсов планеты - другими словами,  ле-
соразработок. Его капитанский чин, как и  капитанский  чин  Любова,  был
данью предрассудкам армейского  начальства.  Вошел  капитан  Дэвидсон  -
стройный и красивый. Его худое сильное лицо дышало суровым спокойствием.
У всех дверей встали часовые. Армейские спины были бескомпромиссно  вып-
рямлены. Не заседание, а расследование, это ясно. Кто виноват? "Я  вино-
ват", - с отчаянием подумал Любов, но посмотрел через стол  на  капитана
Дона Дэвидсона, посмотрел с брезгливостью и презрением.
   Коммодор Янг заговорил очень спокойно и тихо:
   - Как вам известно, господа, мой корабль сделал остановку тут, на со-
рок первой планете, только чтобы высадить новых колонистов, а порт  наз-
начения "Шеклтона" - восемьдесят восьмая планета,  Престно,  входящая  в
хайнскую группу. Однако мы не можем игнорировать нападение  на  один  из
ваших дальних лагерей, поскольку оно произошло во время нашего  пребыва-
ния на орбите. Особенно ввиду некоторых новых  событий,  о  которых  при
нормальном положении вещей вы были бы извещены несколько позже.  Дело  в
том, что статус сорок первой планеты как земной колонии теперь  подлежит
пересмотру, а резня в вашем лесном лагере может его  ускорить.  В  любом
случае мы с вами должны что-то решить немедленно, так как я не могу дол-
го задерживать здесь свой корабль. В первую очередь надо удостовериться,
что относящиеся к делу факты известны всем присутствующим. Рапорт  капи-
тана Дэвидсона о событиях в Лагере Смита был записан на пленку, и на ко-
рабле мы его все прослушали. И вы здесь тоже? Прекрасно. Если у кого-ни-
будь из вас есть вопросы к капитану Дэвидсону, задавайте их. У меня воп-
рос есть. На следующий день, капитан Дэвидсон, вы вернулись в  сожженный
лагерь на большом вертолете с восемью солдатами. Получили ли вы разреше-
ние от старшего офицера здесь, в Центре, на этот полет?
   Дэвидсон встал:
   - Да, получил.
   - Были вы уполномочены приземлиться и поджечь лес в окрестностях быв-
шего лагеря?
   - Нет, не был.
   - Однако лес вы подожгли?
   - Да, поджег. Я хотел выкурить пискунов, которые убили моих людей.
   -- У меня все. Господин Лепеннон?
   Высокий хайнец откашлялся.
   - Капитан Дэвидсон, - начал он, - считаете ли вы, что ваши  подчинен-
ные в Лагере Смита были в целом всем довольны?
   - Да, считаю.
   Дэвидсон говорил твердо и прямо. Казалось, его не  тревожило  положе-
ние, в котором он оказался. Конечно, этим флотским и инопланетянам он не
подчинен и отчитываться за потерю двухсот человек, а также за самовольно
принятые карательные меры должен только перед своим полковником.  Однако
его полковник присутствует здесь и слушает.
   - Они получали хорошее питание и жили в хороших  условиях,  насколько
это возможно во временном лагере? И рабочие часы у них были нормальными?
   -Да.
   - Дисциплина была исключительно суровой?
   - Нет, конечно.
   - В таком случае чем вы объясните этот мятеж?
   - Я не понял вопроса.
   - Если среди них не было никакого недовольства,  почему  часть  ваших
подчиненных перебила остальных и подожгла лагерь?
   Наступило неловкое молчание.
   - Разрешите мне, - сказал Любов. - На землян напали работавшие в  ла-
гере местные врасу, атшияне, объединившись со своими лесными соплеменни-
ками. В своем рапорте капитан Дэвидсон называет атшиян "пискунами".
   На лице Лепеннона отразились смущение и озабоченность.
   - Благодарю вас, профессор  Любов.  Я  неверно  понял  ситуацию.  Мне
представлялось, что слово "пискуны" означает категорию землян, выполняю-
щих неквалифицированную работу в лесных лагерях. Считая, как и  все  мы,
что атшияне как раса лишены агрессивности, я не  мог  предположить,  что
подразумеваются они. Собственно говоря, я даже не знал, что  они  вообще
сотрудничают с вами в лесных лагерях? Но тогда мне тем более  непонятно,
чем были вызваны это нападение и мятеж?
   - Я не знаю.
   - Когда капитан сказал, что его подчиненные были всем довольны,  под-
разумевал ли он и аборигенов? - буркнул таукитянин Ор.
   Хайнец тотчас спросил у Дэвидсона тем же озабоченным  вежливым  голо-
сом:
   - А жившие в лагере атшияне тоже были всем довольны?
   - Насколько мне известно, да.
   - В их положении там или в порученной им работе не было  ничего  нео-
бычного?
   Любов ощутил, как возросло внутреннее  напряжение  полковника  Донга,
его офицеров, а также командира звездолета - словно  завернули  винт  на
один оборот. Дэвидсон сохранял невозмутимое спокойствие.
   - Ничего.
   Любов понял, что на "Шеклтон" отсылались только его научные отчеты, а
его протесты и даже предписываемые инструкцией ежегодные оценки "приспо-
собления  аборигенов  к  присутствию  колонистов"  лежат  на  дне  ящика
чьего-то стола здесь, в штабе. Эти двое  неземлян  ничего  не  знали  об
эксплуатации атшиян. Они - но не коммодор Янг: он  успел  несколько  раз
побывать на планете и, вероятно, видел загоны, в которые запирали писку-
нов. Да и в любом случае командир корабля, облетающего колонии, не может
не знать, как складываются взаимоотношения землян и врасу. Как бы он  ни
относился к деятельности  департамента  по  развитию  колоний,  вряд  ли
что-нибудь могло его удивить. Но таукитянин и хайнец - откуда им  знать,
что творится на колонизируемых планетах? Разве что случай забрасывал  их
в такую колонию по пути совсем в другое место. Лепеннон и Ор  вообще  не
собирались спускаться здесь с орбиты. Или, возможно,  их  не  собирались
спускать, но, услышав о чрезвычайном происшествии, они настояли на этом.
Почему коммодор взял их сюда? По своей воле или по их требованию? Он  не
сказал, кто они такие, но в них чувствовалась привычка распоряжаться, от
них веяло сухим опьяняющим воздухом власти. Голова у  Любова  больше  не
болела, он испытывал бодрящее возбуждение, его лицо горело.
   - Капитан Дэвидсон, - сказал он, - у меня  есть  несколько  вопросов,
касающихся вашей позавчерашней стычки с четырьмя аборигенами. Вы  увере-
ны, что среди них был Сэм, или Селвер Теле?
   - Да, кажется.
   - Вы знаете, что у него с вами личные счеты?
   - Не имею ни малейшего представления.
   - Нет? Поскольку его жена умерла у вас на квартире сразу после  того,
как вы учинили над ней насилие, он считает вас виновником ее  смерти.  И
вы не знали этого? Он уже один раз бросился на вас здесь, в  Центрвилле.
И вы забыли про это? Ну, как бы то ни было, личная ненависть  Селвера  к
капитану Дэвидсону, возможно, в какой-то мере  объясняет  это  беспреце-
дентное нападение или отчасти дала ему толчок. Вспышки агрессивного  по-
ведения у атшиян вовсе не исключены - ни одно из  моих  исследований  не
давало материалов для подобного утверждения. Подростки, еще не  овладев-
шие искусством контролировать сновидения и перепевать противника,  часто
борются между собой или дерутся на кулаках, причем это отнюдь не  всегда
дружеские состязания. Но Селвер - взрослый мужчина и сновидец.  Тем.  не
менее, когда он в первый раз в одиночку бросился на капитана  Дэвидсона,
им явно руководило стремление убить. Как, кстати, и  капитаном  Дэвидсо-
ном. Я был свидетелем их схватки. В то время я счел, что это нападение -
исключительный случай, минутное безумие, вызванное горем, тяжелой психи-
ческой травмой, что оно вряд ли повторится.  Я  ошибся?  Капитан,  когда
четверо атшиян бросились на вас из засады, как вы указали в своем рапор-
те, вас в конце концов прижали к земле?
   -Да.
   - В какой позе?
   Спокойное лицо капитана Дэвидсона напряглось, и Любова  кольнула  не-
вольная жалость. Он хотел запутать Дэвидсона в его собственной лжи и вы-
нудить хотя бы раз сказать правду, но вовсе не унижать его публично. Об-
винения в изнасиловании и убийстве только поддерживали внутреннее  убеж-
дение Дэвидсона, что он - истинный мужчина, но теперь это лестное предс-
тавление о себе оказывалось под угрозой. Любов  вынудил  его  вспомнить,
как он, профессиональный солдат,  сильный,  хладнокровный,  бесстрашный,
был брошен на землю врагами ростом с шестилетнего ребенка? Во что  обош-
лась Дэвидсону всплывшая в его памяти картина, как он впервые смотрел на
зеленых человеков не сверху вниз, а снизу вверх?
   - Я лежал на спине.
   - Голова у вас была откинута или повернута?
   - Не помню.
   - Я пытаюсь установить определенный факт, капитан, который  помог  бы
объяснить, почему Селвер вас не убил, хотя у него были  личные  счеты  с
вами и незадолго до этого он участвовал в истреблении двухсот человек. Я
подумал, что вы могли случайно принять одну из тех поз, которые  застав-
ляют атшиянина сразу же оставить своего противника.
   - Я не помню.
   Любов обвел взглядом сидевших за  столом.  Все  лица  выражали  любо-
пытство, но некоторые были настороженными.
   - Эти умиротворяющие жесты и позы могут опираться на  какие-то  врож-
денные инстинкты или представлять собой рудименты  реакции  бегства,  но
они получили социальное развитие, усложнились и теперь заучиваются.  Для
наиболее действенной и совершенной позы покорности надо  лечь  навзничь,
закрыть глаза и повернуть голову так, чтобы подставить противнику  ничем
не защищенное горло. Я убежден, что ни один атшиянин  на  этих  островах
просто физически не способен причинить вред врагу, принявшему эту  позу.
И прибегнет к тому или иному способу, чтобы дать выход гневу  и  желанию
убить. Когда они вас повалили, капитан, может быть, Селвер запел?
   - Что-что?
   - Он запел?
   - Не помню.
   Стена. Непробиваемая. Любов уже хотел пожать плечами и замолчать,  но
тут таукитянин спросил:
   - Что вы имеете в виду, профессор Любов?
   Наиболее приятной чертой довольно  жесткого  таукитянского  характера
была любознательность, бескорыстное и неутомимое любопытство:  таукитяне
даже умирали охотно, интересуясь, что будет дальше.
   - Видите ли, - ответил Любов, - атшияне заменяют физический  поединок
ритуальным пением. Это опять-таки широко распространенное в природе  яв-
ление, и, возможно, оно опирается на какие-то  физиологические  моменты,
хотя у людей трудно предположить "врожденные инстинкты" такого рода.  Но
как бы то ни было, здесь у всех  высших  приматов  существуют  голосовые
состязания между двумя самцами - они воют или свистят. В  конце  концов,
доминирующий самец может дать противнику  оплеуху,  но  чаще  всего  они
просто около часа стараются переорать друг друга. Атшияне сами  усматри-
вают в этом аналогию со своими певческими  состязаниями,  которые  также
бывают только между мужчинами, однако, как они сами отмечают, у них  та-
кое состязание не только дает выход агрессивным побуждениям, но и предс-
тавляет собой вид искусства. Победа остается за более умелым певцом. И я
подумал, не пел ли Селвер над капитаном Дэвидсоном, если же пел, то  по-
тому ли, что не мог убить, или потому, что предпочел бескровную  победу?
Эти вопросы неожиданно приобрели большую важность.
   - Профессор Любов, -- сказал Лепеннон,  -  насколько  эффективны  эти
приемы для разрядки агрессивности? Они универсальны?
   - У взрослых - да. Так говорили все те, у кого я собирал сведения,  и
мои личные наблюдения полностью это подтверждали? До позавчерашнего дня.
Изнасилование, избиение и убийство им практически  неизвестны.  Конечно,
не исключаются несчастные случаи. И тяжелые мании. Но последние  -  ред-
кость.
   - А как они поступают с опасными маньяками?
   - Изолируют. В буквальном смысле слова. На уединенных островах.
   - Но атшияне не вегетарианцы, они охотятся на животных?
   - Да. Мясо принадлежит к основным продуктам их питания.
   - Поразительно! - воскликнул Лепеннон, и его белая кожа стала еще бе-
лее от волнения. - Человеческое общество с надежным  антивоенным  тормо-
зом? А какой ценой это достигается, профессор Любов?
   - Точного ответа я дать не могу. Пожалуй, ценой отказа от  изменений.
Их общество статично, устойчиво, однородно. У них нет истории. Полнейшая
гомогенность и ни малейшего прогресса. Можно сказать, что, подобно лесу,
дающему им приют, они достигли оптимального равновесия. Но это вовсе  не
значит, что они лишены способности к адаптации.
   - Господа, все это очень интересно, но лишь в довольно узком  смысле,
и не имеет прямого отношения к тому, что мы пытаемся тут установить.
   - Извините, полковник Донг, но,  возможно,  это  и  есть  объяснение.
Итак, профессор Любов?
   - Возникает вопрос, не доказывают ли они сейчас эту свою способность.
Приспосабливая свое поведение к нам. К колонии землян. На протяжении че-
тырех лет они вели себя с нами так же, как друг с  другом.  Несмотря  на
физические различия, они признали в нас членов своего вида, то есть  лю-
дей. Однако мы вели себя не так, как должны себя вести им  подобные.  Мы
полностью игнорировали систему отношений, права и обязанности, сопряжен-
ные с отсутствием насилия. Мы убивали, изгоняли и порабощали людей  этой
планеты, уничтожали их общины и рубили их леса. Нет ничего  удивительно-
го, если они решили, что нас нельзя считать людьми.
   - А значит, можно убивать, как животных. Да-да, конечно, - сказал та-
укитянин, наслаждаясь логичностью этого построения,  но  лицо  Лепеннона
застыло, словно высеченное из белого мрамора.
   - Порабощали? - переспросил хайнец.
   - Капитан Любов излагает свои личные теории и мнения, - поспешно вме-
шался полковник Донг, - которые, должен сказать прямо, мне представляют-
ся ошибочными, и мы с ним уже обсуждали их прежде, но к теме нашего  со-
вещания они отношения не имеют. Мы никого не порабощаем. Некоторые  або-
ригены играют полезную роль в наших начинаниях.  Добровольный  автохтон-
ный* корпус является составной частью всех здешних поселений, кроме вре-
менных лагерей. У нас не хватает людей для осуществления наших целей, мы
постоянно нуждаемся в рабочих руках и используем всех, кого удается най-
ти, но отнюдь не в формах, которые подпадали бы под определение рабства.
Разумеется, нет.
   Лепеннон хотел что-то сказать, но промолчал, уступая черед таукитяни-
ну, однако тот спросил только:
   - Какова численность обеих рас?
   Ему ответил Госсе:
   - Землян в настоящее время здесь находится две тысячи шестьсот  сорок
один человек. Любов и я оцениваем численность местных врасу очень  приб-
лизительно в три миллиона.
   - Вам следовало бы учесть эти статистические данные,  прежде  чем  вы
начали менять местные обычаи! - заметил Ор с неприятным,  однако  вполне
искренним смехом.
   - Мы достаточно вооружены и оснащены, чтобы противостоять  любым  аг-
рессивным действиям со стороны аборигенов, - вмешался полковник. - Одна-
ко специалисты первой обзорной экспедиции и наши собственные - и в  пер-
вую очередь капитан Любов - в полном согласии между собой  внушали  нам,
будто новотаитяне - примитивные, безобидные и миролюбивые существа.  Как
выяснилось теперь, эти сведения были явно ошибочными?
   - Явно! - перебил Ор. - Считаете ли вы, полковник, что люди как вид -
примитивные, безобидные и миролюбивые существа? Конечно, нет. Но вы ведь
знали, что врасу на этой планете - люди? Точно такие же, как вы,  как  я
или Лепеннон, поскольку все мы восходим к одной хайнской расе?
   - Я знаю о существовании такой гипотезы?
   - Полковник, это исторический факт!
   - Я не обязан признавать это фактом! - огрызнулся старик полковник. -
И мне не нравится, когда мне навязывают  чужие  мнения.  Я  знаю  другой
факт: пискуны ростом в метр, они покрыты зеленым мехом, они не  спят,  и
они не люди в том смысле, в каком я понимаю это слово!
   - Капитан Дэвидсон, - спросил таукитянин, - по-вашему, местные  врасу
- люди или нет?
   - Не знаю.
   - Но вы совершили половой акт с аборигенкой - с женой этого  Селвера.
Значит, вы считали ее женщиной, а не животным? А остальные? -  Он  обвел
взглядом побагровевшего полковника,  нахмурившихся  майоров,  взбешенных
капитанов и растерянных специалистов. Его лицо выразило брезгливое през-
рение. - Ход ваших мыслей нелогичен, - закончил он.
   По его понятиям, это было грубейшее оскорбление.
   Командир "Шеклтона" наконец вынырнул из омута общего смущенного  мол-
чания:
   - Итак, господа, трагические события в Лагере Смита, вне всякого сом-
нения, тесно связаны с взаимоотношениями, установившимися между колонией
и местным населением, а потому их нельзя  рассматривать  как  малозначи-
тельный или случайный эпизод. Именно это мы и  должны  были  установить,
поскольку в нашем распоряжении есть средство, которое поможет вам  выйти
из затруднений. Цель нашего полета вовсе не исчерпывается доставкой сюда
двух сотен невест, хотя я и знаю, как вы их ждали. На  Престно  возникли
некоторые сложности, и нам поручено  доставить  тамошнему  правительству
ансибль. Другими словами, АМС - аппарат мгновенной связи.
   - Что? - воскликнул Серенг, глава инженерной службы. Все земляне рас-
терянно уставились на коммодора Янга.
   - У нас на борту находится ранняя его модель, которая  обошлась  при-
мерно в годовой доход целой планеты. Но с того момента когда мы покинули
Землю, прошло двадцать семь землет, и теперь  их  научились  изготовлять
гораздо дешевле. Ими оснащаются все корабли космофлота, и автоматический
корабль или корабль с командой, который доставил бы  его  вам  при  нор-
мальном положении вещей, уже находится в полете. Точнее говоря,  если  я
ничего не спутал, это корабль с командой, и он должен прибыть сюда через
девять и четыре десятых земгода.
   - Откуда вы знаете? - спросил кто-то,  невольно  подыграв  коммодору,
который ответил с улыбкой:
   - Из переговоров по нашему ансиблю. Господин Ор, это изобретение  ва-
ших сопланетян, так не объясните ли вы его устройство присутствующим?
   Таукитянин не смягчился.
   - Пытаться объяснять им принцип действия ансибля бессмысленно, - ска-
зал он. - Назначение же его можно изложить в двух словах: мгновенная пе-
редача сведений на любое расстояние. Один его элемент должен  находиться
на астрономическом теле, имеющем значительную массу, второй  -  в  любой
точке космоса. С момента выхода на орбиту "Шеклтон" ежедневно обменивал-
ся информацией с Землей, находящейся на расстоянии в двадцать семь  све-
товых лет. Для передачи вопроса и получения ответа уже не требуется  пя-
тидесяти четырех лет, как при использовании электромагнитных  аппаратов.
Передача происходит мгновенно, и разрыва во времени между  мирами  более
не существует.
   - Едва мы вошли в пространство-время этой планеты, мы,  так  сказать,
позвонили домой, - мягко продолжал коммодор. - И нам сообщили, что прои-
зошло за двадцать семь лет нашего полета. Разрыв во времени  по-прежнему
существует для материальных тел, но не для связи. Вы, конечно,  понимае-
те, что АМС для нас как космических видов важен не меньше, чем была важ-
на речь на более ранней ступени нашей эволюции. Он тоже создает  возмож-
ность для возникновения общества.
   - Господин Ор и я покинули Землю двадцать семь лет назад  в  качестве
представителей правительств Тау Второй и Хайна, - сказал Лепеннон. Голос
его оставался кротким и вежливым, но из него исчезла всякая теплота. - В
то время обсуждалось создание союза или лиги цивилизованных миров, кото-
рое стало возможным с появлением мгновенной связи. Сейчас Лига Миров су-
ществует. Она существует уже восемнадцать лет. Господин Ор и я  являемся
теперь эмиссарами Совета Лиги и потому обладаем определенными полномочи-
ями и властью, которых не имели, когда улетали с Земли.
   Эта троица с космолета твердит о том, будто существует аппарат  мгно-
венной связи, будто существует межзвездное  надправительство.  Хотите  -
верьте, хотите - нет. Они сговорились и лгут. Вот какая мысль возникла в
мозгу у Любова.
   Он взвесил ее и решил, что она достаточно  логична,  но  продиктована
безотчетной подозрительностью, психическим защитным механизмом, и отбро-
сил ее. Однако среди штабных, натренированных мыслить по  заданным  схе-
мам, среди этих специалистов по самозащите найдется  немало  таких,  кто
уверует в это подозрение так же безоговорочно, как он его отбросил.  Они
не могут не прийти к выводу, что человек, вдруг претендующий  на  совер-
шенно новую форму власти, должен быть или лжецом, или заговорщиком.  Они
бессильны что-либо изменить в своем мировосприятии, как и он сам, Любов,
натренированный сохранять беспристрастность и гибкость  мышления,  хочет
он того или нет.
   - Должны ли мы поверить всему? всему этому, только полагаясь на. ваше
слово? - произнес полковник Донг с достоинством, но жалобно: его  мысли-
тельные процессы протекали недостаточно четко, и ему было ясно,  что  не
следует верить ни Лепеннону, ни Ору, ни Янгу, но тем не менее он поверил
им и перепугался.
   - Нет, - ответил таукитянин. - С этим покончено. Прежде колониям вро-
де вашей приходилось полагаться на сведения, доставляемые космолетами, и
устаревшую радиоинформацию. Но теперь вы можете сразу получить все необ-
ходимые подтверждения. Мы намерены передать вам  ансибль,  предназначав-
шийся для Престно. Лига уполномочила нас на это - разумеется, через  ан-
сибль. Ваша колония находится в тяжелом положении. В гораздо более тяже-
лом, чем можно было заключить по вашим рапортам. Ваши рапорты очень  не-
полны - то ли из-за глупого неведения, то ли из-за сознательной цензуры.
Однако теперь вы получили ансибль и можете прямо снестись с вашим земным
руководством, чтобы запросить инструкции. Ввиду глубоких изменений,  ко-
торые произошли в организации управления Землей после нашего  отлета,  я
рекомендовал бы вам сделать это безотлагательно. Теперь нет никаких  оп-
равданий ни для безоговорочного следования  устаревшим  инструкциям,  ни
для невежества, ни для безответственной автономии.
   Стоит таукитянину оскорбиться, и он уже не в силах совладать с собой.
Господин Ор позволяет себе лишнее, и коммодор  Янг  должен  был  бы  его
одернуть. Но есть ли у него такое  право?  Какими  полномочиями  наделен
"эмиссар Совета Лиги Миров"?  Кто  здесь  главный?  Любову  вдруг  стало
страшно, и его виски словно стянул железный обруч. Возвращалась головная
боль. Он взглянул на сидящего напротив Лепеннона, на переплетенные длин-
ные белые пальцы его рук, которые спокойно лежали, отражаясь  в  полиро-
ванной поверхности стола. Мраморная белизна кожи была  скорее  неприятна
Любову, воспитанному в земных эстетических понятиях, но сила и безмятеж-
ность этих рук ему нравилась. У хайнцев цивилизация в крови,  думал  он,
ведь они приобщились к ней так  давно.  Они  вели  социально-интеллекту-
альную жизнь с грацией охотящейся в саду кошки,  с  неколебимой  уверен-
ностью ласточки, летящей через море вслед за летом. Они достигли  всего.
Им не надо было притворяться или фальшивить. Они  были  тем,  чем  были.
Никто не укладывался в параметры человека так безупречно.  Разве  только
зеленый народец? Измельчав, переприспособившись, застыв в  своем  разви-
тии, пискуны так абсолютно, так честно, безмятежно были тем, чем были?
   Бентон, один из офицеров, спросил Лепеннона, находятся ли они на пла-
нете в качестве наблюдателей Лиги? (он запнулся) Лиги Миров или  уполно-
мочены?
   Лепеннон вежливо вывел его из затруднения:
   - Мы просто наблюдатели  и  не  имеем  полномочий  распоряжаться.  Вы
по-прежнему ответственны только перед Землей.
   - Следовательно, ничто в сущности не изменилось! - с облегчением ска-
зал полковник Донг.
   - Вы забываете про ансибль, - перебил Ор. - Сразу после  совещания  я
научу вас пользоваться им. И вы сможете проконсультироваться с вашим де-
партаментом.
   Заговорил Янг:
   - Поскольку решение вашей проблемы не терпит отлагательств,  а  Земля
теперь стала членом Лиги и Колониальный кодекс  за  последние  годы  мог
значительно измениться, совет господина Ора весьма разумен и своевремен.
Мы должны быть очень благодарны господину Ору и господину  Лепеннону  за
их решение предоставить  земной  колонии  ансибль,  предназначенный  для
Престно. Это было их решение. Я же мог только от  всего  сердца  с  ними
согласиться. Теперь остается еще один вопрос, решить который  должен  я,
опираясь на ваше мнение. Если вы считаете, что  колонии  угрожают  новые
нападения все большего числа аборигенов, я могу  задержать  мой  корабль
здесь еще недели на две для пополнения  вашего  оборонительного  оружия.
Кроме того, я могу эвакуировать женщин. Детей в колонии пока еще нет, не
так ли?
   - Да, - сказал Госсе. - А женщин  тут  теперь  четыреста  восемьдесят
две.
   - Что же, у меня есть место для трехсот восьмидесяти пассажиров.  Еще
сто как-нибудь разместим. Лишняя масса замедлит возвращение  домой  при-
мерно на год, но и только. К сожалению, ничего больше я  вам  предложить
не могу. Мы должны лететь дальше, на Престно, ближайшую к  вам  планету,
расстояние до которой, как вы знаете, чуть меньше двух световых лет.  На
обратном пути к Земле мы опять побываем здесь, но это  будет  не  раньше
чем через три с половиной земгода. Вы столько продержитесь?
   - Конечно, - сказал полковник, и остальные поддержали его. - Мы  пре-
дупреждены, и больше нас врасплох не застанут.
   - А аборигены? - сказал таукитянин. - Они смогут продержаться еще три
с половиной года?
   - Да, - сказал полковник.
   - Нет, - сказал Любов. Он все это время следил за выражением лица Дэ-
видсона, и в нем нарастало что-то похожее на панику.
   - Полковник? - вежливо осведомился Лепеннон.
   - Мы здесь уже четыре года, и аборигены благоденствуют. Места хватает
для всех нас с избытком - как вам известно, планета очень мало населена,
и ее никогда не открыли бы для колонизации, если бы дело обстояло иначе.
Ну а если им снова взбредет в голову напасть, они нас больше врасплох не
застанут. Нас неверно информировали относительно характера этих абориге-
нов, но мы прекрасно вооружены и сумеем защититься, хотя  никаких  кара-
тельных мер мы не планируем.  Колониальный  кодекс  абсолютно  запрещает
что-либо подобное, и, пока я не узнаю, какие правила ввело новое  прави-
тельство, мы будем строго соблюдать прежние правила, как всегда их  соб-
людали, а в них прямо  указано  на  недопустимость  широких  карательных
действий или геноцида. Просьб о помощи мы посылать не будем: в  конце-то
концов, колония, удаленная от родной планеты на двадцать  семь  световых
лет, должна рассчитывать главным образом на собственные ресурсы и вообще
полагаться только на себя, и я не вижу, как АМС может что-либо  изменить
в этом отношении, поскольку корабли, люди и грузы, как и раньше, переме-
щаются в космосе со скоростью, всего лишь близкой к световой.  Мы  будем
по-прежнему отправлять на Землю лесоматериалы и сами о себе  заботиться.
Женщинам никакой опасности не грозит.
   - Профессор Любов? - сказал Лепеннон.
   - Мы здесь четыре года, и  я  не  уверен,  что  местная  человеческая
культура сможет выдержать еще четыре. Что касается общей экологии плане-
ты, полагаю, Госсе подтвердит мои слова, если я скажу, что мы  невосста-
новимо погубили экологические системы на одном Большом острове,  нанесли
им огромный ущерб здесь, на Сорноле, который можно считать почти матери-
ком, и, если лесоразработки будут продолжаться нынешними темпами, еще до
конца десятилетия почти наверное превратим в пустыню все крупные обитае-
мые острова. Ни штаб колонии, ни Лесное бюро в  этом  не  виноваты:  они
просто следовали "плану развития", который был составлен на Земле на ос-
новании далеко не достаточных сведений о планете, ее экологических  сис-
темах и аборигенах.
   - Мистер Госсе? - произнес вежливый голос.
   - Ну, Радж, вы, пожалуй, преувеличиваете. Бесспорно, Свалку - остров,
где, вопреки моим рекомендациям, лесоразработки велись слишком интенсив-
но, - приходится сбросить со счетов. Если на  определенной  площади  лес
вырубается свыше определенного процента, фибровник  отмирает,  а  именно
корневая система этого растения связывает почву  на  расчищенной  земле,
без чего почва превращается в пыль и  стремительно  уносится  ветрами  и
ливнями. Однако я не могу согласиться с тем, что  данные  нам  установки
неверны, - надо лишь строго им следовать. Они  опираются  на  тщательное
изучение планеты. И здесь, на Центральном острове, мы, точно следуя пла-
ну, добились успеха - эрозия незначительна, а  расчищенная  земля  очень
плодородна. Разработка леса вовсе не означает создания пустыни - ну раз-
ве что с точки зрения белки. Мы не знаем точно, как  экосистемы  здешних
первобытных лесов приспособятся к новой комбинации леса, степи и  пахот-
ной земли, предусмотренной планом развития, но мы знаем, что  во  многих
случаях шансы на адаптацию и выживание очень велики?
   - Именно это утверждало экологическое бюро, когда речь шла об  Аляске
в первый период первого пищевого кризиса, - перебил Любов. Горло у  него
сжала судорога, и голос звучал пронзительно и хрипло. А он-то  надеялся,
что Госсе его поддержит! - Сколько ситкинских елей вам довелось  увидеть
за вашу жизнь, Госсе? Сколько белых сов? Или волков? Или эскимосов? Пос-
ле пятнадцати лет осуществления "программы развития" сохранилось  около,
трех процентов исконных аляскинских видов, как растений, так и животных.
А сейчас их число равно нулю. Лесная экология  очень  хрупка.  Если  лес
гибнет, с ним гибнет и его фауна. А в языке атшиян лес называется тем же
словом, которое означает мир.  Вселенную.  Коммодор  Янг,  я  официально
ставлю вас в известность, что, если колонии  непосредственная  опасность
пока не грозит, она грозит всей планете?
   - Капитан Любов! - перебил старый полковник.  -  Офицеры  специальных
служб не могут обращаться с  подобными  заявлениями  к  офицерам  других
служб, но только к руководству колонии, которое одно правомочно их расс-
матривать, и я не потерплю дальнейших попыток  давать  рекомендации  без
предварительного согласования.
   Любов, застигнутый врасплох собственной вспышкой, извинился  и  попы-
тался принять спокойный вид. Если бы он не потерял контроля  над  собой!
Если бы у него не сорвался голос! Если бы у  него  хватило  выдержки?  А
полковник тем временем продолжал:
   - Нам представляется, что вы допустили серьезные ошибки в оценке  ми-
ролюбия и отсутствия агрессивности у здешних аборигенов, и мы не предви-
дели и не предотвратили страшную трагедию в Лагере Смита именно  потому,
что положились на ваше мнение, как мнение  специалиста,  капитан  Любов.
Поэтому я думаю, что нам придется подождать, пока другие специалисты  по
врасу не смогут изучить их глубже, поскольку факты свидетельствуют,  что
ваши заключения содержали существеннейшие ошибки.
   Любов принял это молча. Пусть Янг и инопланетяне посмотрят,  как  они
сваливают вину друг на друга. Тем лучше! Чем  больше  они  будут  препи-
раться, тем вероятнее, что эти эмиссары проведут инспекцию,  возьмут  их
под контроль. И ведь он действительно виноват, он действительно  ошибся!
"К черту самолюбие, лишь бы уберечь лесных людей!" - подумал Любов  и  с
такой силой ощутил всю глубину своего унижения и самопожертвования,  что
у него на глаза навернулись слезы.
   Тут он заметил, что Дэвидсон внимательно на него поглядывает.
   Он выпрямился, лицо у него горело, в висках стучала кровь. Он не ста-
нет терпеть насмешек этой скотины Дэвид-сона. Неужели Ор и  Лепеннон  не
видят, что такое Дэвидсон и какой он здесь пользуется властью, тогда как
его, Любова, власть - одна фикция, исчерпывающаяся правом "давать  реко-
мендации"? Если все ограничится установкой этого их сверхрадио, трагедия
в Лагере Смита почти наверняка  станет  предлогом  для  систематического
истребления аборигенов. С  помощью  бактериологических  средств,  скорее
всего. Через три с половиной года "Шеклтон" вернется на  Новое  Таити  и
найдет тут процветающую колонию и никаких трудностей с пискунами.  Абсо-
лютно никаких. Эпидемия - такая жалость? Мы приняли все меры,  требуемые
Колониальным кодексом, но, вероятно, произошла мутация - ни малейшей ре-
зистентности, но тем не менее мы сумели спасти часть их, перевезя на Но-
вофолклендские  острова  в  южном  полушарии,  где  они  прекрасно  себя
чувствуют - все шестьдесят два аборигена.
   Совещание закончилось. Любов встал и перегнулся через стол к Лепенно-
ну.
   - Сообщите Лиге, что необходимо спасти леса, лесных людей,  -  сказал
он еле слышно, потому что судорога сжимала его горло. -  Вы  должны  это
сделать, должны!
   Хайнец посмотрел ему в глаза. Его взгляд  был  ласковым,  сдержанным,
бездонным. Он ничего не ответил.

   Глава 4
   Рассказать кому-нибудь - не поверят! Они все свихнулись. Эта  прокля-
тая планета им всем мозги набекрень  сдвинула,  одурманила,  вот  они  и
дрыхнут наяву, не хуже пискунов. Да если бы ему самому еще раз прокрути-
ли то, чего он насмотрелся на этом "совещании" и на  инструктаже  после,
он бы не поверил. Командир корабля Звездного флота лижет пятки двум  гу-
маноидам? Инженеры и техники визжат и пускают слюни из-за какого-то  ду-
рацкого радио, а волосатый таукитянин измывается над ними и  бахвалится,
словно земная наука давным-давно не предсказала появление AMС? Гуманоиды
идейки-то свистнули, использовали и  назвали  свою  штуковину  ансиблем,
чтобы никто не сообразил, что это всего-навсего АМС. Но хуже всего  было
это их совещание, когда псих Любов орал всякую чушь, а полковник Донг не
заткнул ему пасть, позволил оскорблять и Дэвидсона, и весь штаб,  и  всю
колонию, а эти две инопланетные морды сидят и ухмыляются - плюгавая  се-
рая макака и долговязая бледная немочь, сидят и потешаются над людьми!
   Хуже некуда. Но и когда "Шеклтон" улетел, лучше не стало.  Ну  ладно,
пусть его отправили на Новую Яву в распоряжение майора Мухамеда, он не в
претензии. Полковник должен был наложить на него дисциплинарное  взыска-
ние. В душе-то старик Динг-Донг наверняка одобряет, что  он  прошелся  с
огоньком по острову Смита и дал урок  пискунам,  но  сделал  он  это  по
собственной инициативе, а дисциплина есть дисциплина, и полковник обязан
был призвать его к порядку. Что поделаешь, играть надо по  правилам.  Но
вот какое отношение к правилам имеет то, что вякает  их  телевизор-пере-
росток, который они называют ансиблем? Этот их новый идол в штаб-кварти-
ре, на который они не намолятся?
   Инструкции из Карачи, от департамента развития колоний. "Не допускать
контактов между землянами и атшиянами, кроме тех,  инициаторами  которых
будут атшияне". Проще говоря, с этих пор от пискуньих  нор  держись  по-
дальше, а рабочую силу ищи где хочешь! "Использование добровольного тру-
да не рекомендуется, использование принудительного  труда  запрещается".
Опять двадцать пять! А как тогда вести лесоразработки, об этом они поду-
мали? Нужны Земле эти бревна и доски или нет? Небось все еще шлют робог-
рузовозы на Новое Таити по четыре в год и каждый везет на Землю  первок-
лассные пиломатериалы на тридцать  миллионов  неодолларов.  Естественно,
департаменту эти миллиончики очень даже кстати. Там сидят деловые  люди.
И инструкции идут не от них, это и дураку ясно.
   "Колониальный статус сорок первой  планеты  пересматривается".  Новым
Таити ее уже больше не называют, скажите пожалуйста! "До вынесения окон-
чательного решения колонисты должны соблюдать предельную осторожность  в
отношениях с местными обитателями? Использование какого бы  то  ни  было
оружия, кроме мелкокалиберных пистолетов, предназначенных для  самозащи-
ты, категорически запрещается". Прямо как на Земле, только там и  писто-
леты давно запрещены. Но за каким, спрашивается, чертом человек пролетел
расстояние в двадцать семь световых лет, если на неосвоенной  планете  у
него отбирают и автоматы, и огненный студень, и бомбы-лягушки?  Нет-нет!
Сидите себе, посиживайте, пай-мальчики,  а  пискуны  пусть  спокойненько
плюют тебе в лицо, и распевают над тобой песни, и  втыкают  тебе  нож  в
брюхо, и жгут твой лагерь! Но ты и пальцем не тронь милых зеленых  малю-
ток. И думать не смей!
   "Всемерно рекомендуется политика воздержания от контактов,  какие  бы
то ни было агрессивные или карательные действия строго запрещаются".
   Вот она, суть всех этих "ансиблеграмм", и любой дурак  сообразил  бы,
что шлет их не колониальный департамент. Не могли же они  там  настолько
измениться за тридцать лет! Это все были  практичные  люди,  они  трезво
смотрели на вещи и знали, какова жизнь на неосвоенных планетах. Всякому,
кто не спятил от геошока, должно быть ясно, что  это  фальшивки.  Может,
они прямо заложены в аппарат - набор ответов на наиболее вероятные  воп-
росы и выдает их аналитическое устройство. Инженеры, правда, вякают, что
они бы такое сразу обнаружили. Может, и так. Тогда, значит, эта штука  и
в самом деле дает мгновенную связь с другой планетой,  да  только  не  с
Землей. Вот это уж точно! Во второй передатчик ответы вкладывают не  лю-
ди, а инопланетяне, гуманоиды. Скорее всего таукитяне: аппарат сконстру-
ировали они и вообще соображать, подлецы, умеют. Как раз из тех, кто на-
верняка замышляет прибрать к рукам всю Галактику. Хайнцы, конечно, с ни-
ми стакнулись: розовые слюни в ансиблеграммах так и отдают хайнцами. Ка-
кая их конечная цель - отгадать, сидя здесь, непросто. Может,  рассчиты-
вают ослабить Землю, втянув ее в эту аферу с Лигой Миров. Ну а  что  они
затеяли тут, на Новом Таити, понять легко: предоставят  пискунам  разде-
латься с людьми, и концы в воду. Свяжут по  рукам  и  ногам  ансиблевыми
фальшивками, и пусть их режут все кому не лень. Гуманоиды помогают гума-
ноидам - крысы помогают крысам.
   А полковник Донг все это кушает. И  намерен  выполнять  приказы.  Так
прямо и заявил: "Я намерен выполнять приказы Земли, а вы, Дон, вы,  черт
побери, будете выполнять мои приказы, а на Новой Яве  -  приказы  майора
Мухамеда". Дурак он старый, Динг-Донг, но Дэвидсон ему нравится, а он  -
Дэвидсону. Какие там еще приказы, когда надо спасать человечество от за-
говора гуманоидов! Но старика все-таки жаль! Дурак, зато мужественный  и
верный долгу. Не прирожденный предатель, не то что Любов - ханжа, нытик,
язык без костей. Вот пусть пискуны его первым и прикончат, умника  Раджа
Любова, прихвостня гуманоидов.
   Некоторые люди, особенно среди азиев и  хиндазиев,  так  и  рождаются
предателями. Не все, конечно, но некоторые. А некоторые  люди  рождаются
спасителями. Ну так уж они устроены, и никакой особой заслуги тут нет  -
как в евроафрском происхождении или в крепком телосложении.  Он  так  на
это и смотрит. Если в его силах будет спасти мужчин и женщин Нового Таи-
ти, он их спасет, а если нет -он, во всяком случае, сделает, что сможет,
и говорить больше не о чем.
   А да - женщины! Это, конечно, обидно. Вывезли с  Новой  Явы  всех  до
единой и больше из Центрвилла не шлют никого. "Пока еще опасно", - ниче-
го умнее в штабе не придумали! А каково ребятам в трех дальних  лагерях,
это они учитывают? Пискуний не тронь, баб всех забрали в Центрвилл -  на
что они, собственно, рассчитывают? Ясное дело, ребята  озлятся.  Ну,  да
долго это не протянется. Такая идиотская ситуация стабильной быть не мо-
жет. Если теперь, после отлета "Шеклтона", они не вернутся понемножку  в
прежнюю колею, капитану Д. Дэвидсону придется легонько  их  подтолкнуть.
Ладно, он готов потрудиться сверх положенного, лишь бы все пришло в нор-
му.
   В то утро когда он улетал с Центрального, они отпустили всех  рабочих
пискунов - иди гуляй! Закатили благородную речугу  на  ломаном  наречии,
открыли ворота загона и выпустили всех ручных пискунов - всех до  едино-
го: носильщиков, землекопов, поваров, мусорщиков, домашних слуг и служа-
нок, ну всю ораву. И хоть бы один остался! А ведь  некоторые  служили  у
своих хозяев с самого основания колонии, четыре земгода! Но они  о  вер-
ности и понятия не имеют! Собака там или шимпанзе хозяина бы не бросили.
А эти еще и до собак не развились, остались на одном уровне с крысами  и
змеями: умишка только на то и хватает, чтобы обернуться и тяпнуть  тебя,
едва выпустишь их из клетки. Динг-Донг совсем спятил - выпустил пискунов
прямо рядом с городом. Надо было свезти их всех на Свалку: пусть бы  пе-
редохли там с голоду. Но эти два гуманоида и их говорящий  ящик  здорово
напугали Донга. И если бы дикие пискуны на Центральном задумали устроить
резню, как в Лагере Смита, у них теперь хоть отбавляй полезных  помощни-
ков, которые знают город, знают порядки в нем, знают, где находится  ар-
сенал, где выставляются часовые и все прочее. Ну, если Центрвилл спалят,
пусть там в штабе сами себе "спасибо" скажут. Собственно говоря,  ничего
другого они и не заслуживают. За то, что позволили  предателям  задурить
себе голову, за то, что послушали гуманоидов и пренебрегли советами  лю-
дей, которые знают, что такое пискуны на самом деле.
   Никто из штабных молодчиков не слетал, как он, в лагерь, не  поглядел
на золу, на разбитые машины, на обгоревшие трупы. А труп Ока - там,  где
они перебили команду лесорубов? У него из  обоих  глаз  торчали  стрелы,
будто какое-то жуткое насекомое высунуло усики и нюхает воздух. А, черт!
Так и мерещится, так и мерещится!
   Хоть одно хорошо: что бы там ни требовали фальшивки,  а  у  ребят  на
Центральном будет для защиты кое-что получше  "мелкокалиберных  пистоле-
тов". У них есть огнеметы и автоматы. Шестнадцать малых вертолетов осна-
щены пулеметами, и с них удобно бросать банки с огненным студнем. А пять
больших вертолетов несут полное боевое вооружение. Ну, да оно  им  и  не
понадобится. Достаточно подняться на малом  вертолете  над  расчищенными
районами, отыскать там ораву пискунов с их чертовыми луками  и  стрелами
да забросать банками со студнем, а потом любоваться сверху, как они  ме-
чутся и горят. Вот это дело! Представляешь себе их, и в животе  теплеет,
словно о бабе думаешь или вспоминаешь, как этот пискун, Сэм, бросился на
тебя, а ты ему в четыре удара всю морду разворотил. А  все  эйдетическая
память да воображение поярче, чем у некоторых, - никакой его заслуги тут
нет, просто так уж он устроен.
   По правде сказать, мужчина только тогда по-настоящему и мужчина, ког-
да он переспал с бабой или убил другого мужчину. Конечно, это он не  сам
придумал, а в какой-то старинной книжке вычитал, но что правда, то прав-
да. Вот почему ему нравится рисовать в воображении такие картины.  Хотя,
конечно, пискуны - и не люди вовсе.
   Новой Явой назывался самый южный из пяти Больших  островов,  располо-
женный лишь чуть севернее экватора. Климат там был более жаркий, чем  на
Центральном и на острове Смита, где температура  круглый  год  держалась
приятно умеренная. Более жаркий и гораздо более влажный. В период дождей
на Новом Таити они выпадали повсюду, но на Северных островах с неба тихо
сеялись мельчайшие капли, и ты не ощущал ни сырости, ни холода. А  здесь
дождь лил как из ведра и на остров  постоянно  обрушивались  тропические
бури, когда не то что работать, а носа  на  улицу  высунуть  невозможно.
Только надежная крыша спасает от дождя - ну и лес. До того он тут  густ,
проклятый, что никакой ураган его не берет. Конечно, со всех листьев ка-
пает вода, и оглянуться не успеешь, как ты уже насквозь мокрый, но  если
зайти в лес поглубже, то и в самый  разгар  бури  даже  ветерка  не  по-
чувствуешь, а чуть выйдешь на опушку - блям! Ветер собьет  тебя  с  ног,
облепит жидкой, рыжей глиной, в которую ливень превратил всю расчищенную
землю, и ты опрометью бросаешься назад, в лес, где темно, душно и ничего
не стоит заблудиться.
   Ну и здешний командующий, майор Мухамед - сукин  сын,  законник!  Все
только по инструкции; просеки шириной точно в километр, чуть бревна  вы-
везут - сажай фибровник, отпуск на Центральный получай строго по  распи-
санию, галлюциногены выдаются ограниченно, употребление их  в  служебные
часы карается, и так далее, и тому подобное. Только одно в  нем  хорошо:
не бегает по каждому поводу радировать в Центр. Новая Ява - его  лагерь,
и он командует им на свой лад. Приказы из штаб-квартиры он  получать  ох
как не любит. Выполнять-то он их выполняет: пискунов отпустил и все ору-
жие, кроме детских пукалок, сразу запер, едва  пришло  распоряжение.  Но
предпочитает обходиться без приказов, а уж без советов и подавно - и  от
Центра, и от кого другого. Из этих, из ханжей:  всегда  уверен,  что  он
прав. Самая главная его слабость.
   Когда Дэвидсон служил в штабе, ему иногда приходилось  заглядывать  в
личные дела офицеров. Его редкостная память хранила все подобные  сведе-
ния, и он, например, вспомнил, что коэффициент  умственного  развития  у
Мухамеда равнялся 107, а его собственный, между прочим, - 118. Разница в
11 пунктов, но, конечно, старику My он этого сказать не может, а сам  My
в жизни не расчухает, и заставить его слушать нет  никакой  возможности.
Воображает, будто во всем разбирается лучше Дэвидсона, вот так-то.
   Собственно говоря, они все здесь поначалу были колючие. Никто на  Но-
вой Яве ничего толком про бойню в Лагере Смита не знал - слышали только,
что тамошний командующий за час до нападения улетел  на  Центральный,  а
потому единственный из всех остался в живых. Ну если так на  это  погля-
деть, действительно, выходит скверно. И можно понять, почему они  сперва
на него косились, словно он несчастье приносит, а то и вовсе как на  иу-
ду. Но когда узнали его поближе, переменили мнение. Поняли,  что  он  не
дезертир и не предатель, а наоборот, всего себя  отдает,  чтобы  уберечь
колонию на Новом Таити от предательства. И поняли, что  сделать  планету
безопасной для земного образа жизни можно, только избавившись от  писку-
нов.
   Втолковать все это лесорубам было не так уж и трудно. Они этих  зеле-
ных крыс никогда особенно не обожали: весь день заставляй их работать да
еще всю ночь сторожи! Ну а теперь они поняли, что  пискуны  -  твари  не
просто пакостные, но и опасные. Когда он рассказал  им,  что  увидел  на
острове Смита, когда объяснил, как два гуманоида на  корабле  космофлота
обдурили штабных, когда втолковал им, что уничтожение  землян  на  Новом
Таити - всего лишь малая часть заговора инопланетян против Земли,  когда
он напомнил им бесстрастные неумолимые цифры (две с половиной тысячи че-
ловек против трех миллионов пискунов), вот тогда они по-настоящему пове-
рили в него.
   Даже здешний представитель экологического контроля на его стороне. Не
то что бедняга Кеес, который злился, что ребята стреляют оленей, а потом
сам получил заряд в живот от подлых пискунов.
   Этот, Атранда, ненавидит пискунов всем нутром. Можно  сказать,  поме-
шался на них, точно геошок получил или что похуже. До того  боится,  как
бы пискуны не напали на лагерь, что ведет себя хуже всякой бабы. Но  хо-
рошо, что можно рассчитывать на местного специала.
   Начальника лагеря убеждать смысла нет: сразу видно, что  Мухамеда  не
обломаешь. Косный тип. И настроен против него - из-за того, что произош-
ло в Лагере Смита. Чуть не прямо сказал, что  не  считает  его  надежным
офицером.
   Сукин сын, ханжа, но что он ввел тут такую  строгую  дисциплину,  это
хорошо. Вымуштрованных людей, привыкших выполнять приказы,  легче  приб-
рать к рукам, чем распущенных умников, и легче превратить в боевой отряд
для оборонительных и наступательных действий, когда он возьмет  на  себя
командование. А взять на себя командование придется: My -  неплохой  на-
чальник лагеря лесорубов, но солдат никудышный.
   Дэвидсон постарался заручиться поддержкой кое-кого из лучших  лесору-
бов и младших офицеров, покрепче привязать их к себе. Он  не  торопился.
Когда он убедился, что им можно по-настоящему доверять,  десять  человек
забрались в полные военных игрушек подвалы клуба, которые старик My дер-
жал под замком, унесли оттуда кое-что, а в воскресенье отправились в лес
поиграть.
   Дэвидсон еще за несколько недель до этого отыскал там селение  писку-
нов, но приберег удовольствие для своих ребят. Он бы и  один  справился,
только так было лучше. Это сплачивает людей, связывает их узами истинно-
го товарищества. Они просто вошли туда среди бела дня,  всех  схваченных
пискунов вымазали огненным студнем и сожгли, а потом  облили  крыши  нор
керосином и зажарили остальных. Тех, кто пытался выбраться, мазали студ-
нем. Вот тут-то и был самый смак: ждать у крысиных нор,  пока  крысы  не
полезут наружу, дать им минутку - пусть думают, будто спаслись, а  потом
подпалить снизу, чтобы горели как факелы. Зеленая шерсть трещала - обхо-
хочешься.
   Вообще-то говоря, это было немногим сложнее, чем охотиться на настоя-
щих крыс - чуть ли не единственных диких неохраняемых  животных,  сохра-
нившихся на матушке-Земле, и  все-таки  интереснее:  пискуны  ведь  куда
крупнее, и к тому же знаешь, что они могут на  тебя  кинуться,  хотя  на
этот раз сопротивляться никто и не пробовал. А  некоторые,  вместо  того
чтобы бежать, даже ложились на спину и закрывали  глаза.  Прямо  тошнит!
Ребята тоже так подумали, а одного и вправду стошнило, когда он сжег та-
кого лежачего.
   И хоть отпусков ни у кого давно не было, ребята ни одной самки в  жи-
вых не оставили. Заранее все обговорили и решили,  что  это  уж  слишком
смахивает на извращение. Пусть у них и есть сходство с женщинами, но они
нелюди, и лучше просто полюбоваться, как они горят,  а  самому  остаться
чистым. Они все с этим согласились, и никто от своего решения не  отсту-
пил.
   А в лагере ни один не проговорился: даже закадычным дружкам  не  пох-
вастал. Надежные ребята! Мухамед про эту воскресную экскурсию ничего  не
узнал. Ну и пусть думает, что его подчиненные все как один пай-мальчики,
валят себе лес, а пискунов за километр обходят. Вот так-то.  И  не  надо
ему ничего знать, пока не придет решительный день.
   Потому что пискуны нападут. Обязательно. Где-нибудь.  Может,  тут,  а
может, на какой-нибудь из лагерей на Кинге или на Центральном.  Дэвидсон
знал это твердо. Единственный офицер во всей колонии, который знал это с
самого начала. Никакой его заслуги, просто он знал, что прав.  Остальные
ему не верили - никто, кроме здешних ребят, которых у  него  было  время
убедить. Но и все прочие рано или поздно убедятся, что он не ошибся.
   И он не ошибся.

   Глава 5
   Столкнувшись лицом к лицу с Селвером, он испытал настоящий шок.  И  в
вертолете на обратном пути в Центрвилл из селения среди холмов Любов пы-
тался понять, почему это случилось, пытался проанализировать, какой нерв
вдруг сдал. Ведь, как правило, случайная встреча с другом ужаса не вызы-
вает.
   Не так-то легко было добиться, чтобы Старшая Хозяйка его  пригласила.
Все лето он вел исследования в Тунтаре. Он нашел там немало отличных по-
мощников, которые охотно и подробно отвечали на его вопросы, наладил хо-
рошие отношения с Мужским Домом, а  Старшая  Хозяйка  позволяла  ему  не
только беспрепятственно наблюдать жизнь общины, но  и  принимать  в  ней
участие. Добиться от нее приглашения через посредство бывших рабов,  ко-
торые оставались в окрестностях Центрвилла, удалось не скоро, но в конце
концов она согласилась, так что он отправился туда "по инициативе  атши-
ян", как предписывали новые инструкции. Собственно, если бы он их  нару-
шил, полковник особенно возражать не стал бы, но этого требовала его со-
весть. А Донг очень хотел, чтобы он отправился туда. Его тревожила "пис-
кунья угроза", и он поручил Любову оценить  ситуацию,  "посмотреть,  как
они реагируют на нас теперь, когда мы совершенно  не  вмешиваемся  в  их
жизнь". Он явно надеялся получить успокоительные сведения, но  Любов  не
мог решить, успокоит ли его доклад полковника Донга или нет.
   В радиусе двадцати километров вокруг Центрвилла лес был вырублен пол-
ностью и пни все уже сгнили. Теперь это была унылая плоская равнина, за-
росшая фибровником, который под дождем выглядел лохматым  и  серым.  Под
защитой его волосатых листьев набирали силу  ростки  сумаха,  карликовых
осин и разного кустарника, чтобы потом, в свою очередь, защищать  ростки
деревьев. Если эту равнину не трогать, на ней в здешнем мягком дождливом
климате за тридцать лет поднимется новый лес, который через сто лет ста-
нет таким же могучим, как прежний. Если ее не трогать?
   Внезапно внизу снова возник лес - в пространстве, а  не  во  времени:
бесконечная разнообразная зелень листьев укрывала волны холмов Северного
Сорноля.
   Как и большинство землян на Земле, Любов никогда в жизни не гулял под
дикими деревьями, никогда не видел леса,  а  только  парки  и  городские
скверы. В первые месяцы на Атши лес угнетал его, вызывал тревожную  неу-
веренность - этот бесконечный  трехмерный  лабиринт  стволов,  ветвей  и
листьев, окутанный вечным буровато-зеленым сумраком, вызывал у него ощу-
щение удушья. Бесчисленное множество соперничающих жизней, которые, тол-
кая друг друга, устремлялись вширь и вверх к свету, тишина,  слагавшаяся
из мириад еле слышных, ничего  не  значащих  звуков,  абсолютное  расти-
тельное равнодушие к присутствию разума - все это тяготило его,  и,  по-
добно остальным землянам, он предпочитал расчистки или открытый  морской
берег. Но мало-помалу лес начал ему нравиться. Госсе  поддразнивал  его,
называл господином Гиббоном. Любов и правда  чем-то  напоминал  гиббона:
круглое смуглое лицо, длинные руки,  преждевременно  поседевшие  волосы.
Только гиббоны давно вымерли. Но нравился ему лес или нет,  как  специа-
лист по врасу он обязан был уходить туда в поисках врасу. И теперь,  че-
тыре года спустя, он чувствовал себя среди деревьев как дома, больше то-
го, - пожалуй, нигде ему не было так легко и спокойно.
   Теперь ему нравились и названия, которые атшияне давали своим  остро-
вам и селениям, звучные двусложные слова: Сорноль, Тунтар, Эшрет,  Эшсен
(на его месте вырос Центрвилл), Эндтор, Абтан, а главное - Атши,  слово,
обозначавшее и "лес", и "мир". Точно так же слово "земля" на земных язы-
ках обозначало и почву, и планету - два смысла и единый  смысл.  Но  для
атшиян почва, земля не была тем, куда возвращаются умершие и  чем  живут
живые, - основой их мира была не земля,  а  лес.  Землянин  был  прахом,
красной глиной. Атшиянин был веткой и  корнем.  Они  не  вырезали  своих
изображений из камня - только из дерева.
   Он посадил вертолет на полянке севернее Тунтара  и  направился  туда,
минуя Женский Дом. Его обдало острыми запахами атшийского селения - дре-
весный дым, копченая рыба, ароматические травы, пот другой расы.  Воздух
подземного жилища, куда землянин мог заползти лишь с трудом, представлял
собой невероятную смесь углекислого газа  и  разнообразной  вони.  Любов
провел немало упоительно интеллектуальных часов, скорчившись в три поги-
бели и задыхаясь в смрадном полумраке Мужского Дома Тунтара. Но на  этот
раз вряд ли стоило надеяться, что его пригласят туда.
   Разумеется, тунтарцы знают о том, что произошло в Лагере Смита полто-
ра месяца назад. И конечно, узнали об этом почти немедленно - вести  об-
летают острова с поразительной быстротой, хотя и  не  настолько  быстро,
чтобы можно было всерьез говорить о "таинственной телепатической  силе",
в которую так охотно верят лесорубы. Знают они и о том, что тысяча двес-
ти рабов в Центрвилле были освобождены вскоре после резни в Лагере  Сми-
та, и Любов согласился с опасениями полковника Донга, что аборигены соч-
тут второе событие следствием первого. Это действительно, как  выразился
полковник Донг, "могло создать неверное впечатление".  Но  что  за  важ-
ность! Важно другое - рабов освободили. Исправить причиненное  зло  было
невозможно, но оно хотя бы осталось в прошлом. Можно начать заново: або-
ригенов не будет больше угнетать тягостное недоумение, почему ловеки об-
ходятся с людьми как с животными, а он освободится от жестокой необходи-
мости подыскивать никого не убеждающие объяснения и от грызущего  ощуще-
ния непоправимой вины.
   Зная, как они ценят откровенность и прямоту, когда дело касается  че-
го-либо страшного или неприятного, он ждал, что тунтарцы будут обсуждать
с ним случившееся - торжествуя или виновато, радуясь или растерянно.  Но
никто не говорил с ним об этом. С ним вообще почти никто не говорил.
   Он прилетел в Тунтар под вечер, что в земном  городе  соответствовало
бы утренней заре. Вопреки убеждению колонистов, которые, как  это  часто
бывает, предпочитали выдумки реальным фактам,  атшияне  спали,  и  спали
по-настоящему, но физиологический спад у них наступал днем, между полуд-
нем и четырьмя часами, а не между двумя и пятью часами ночи, как у  зем-
лян. Кроме того, в их суточном цикле было два пика повышения температуры
и повышенной жизнедеятельности - в рассветных  и  в  вечерних  сумерках.
Большинство взрослых спало по пять-шесть часов в сутки, но с перерывами,
а опытные сновидцы обходились двумя часами сна. Вот почему люди, считав-
шие краткие периоды как обычного, так и парадоксального сна  всего  лишь
ленью, утверждали, будто аборигены вообще никогда не  спят.  Думать  так
было гораздо проще, чем разбираться, что происходит на самом деле.  И  в
эту пору Тунтар только-только оживлялся после предвечерней дремоты.
   Любов заметил, что среди встречных он многих видит впервые. Они огля-
дывались на него, но ни один к нему не подошел. Это  были  просто  тени,
мелькавшие на других тропинках в полутьме под могучими  дубами.  Наконец
он увидел знакомое лицо - по тропинке навстречу ему шла Шеррар, двоюрод-
ная сестра Старшей Хозяйки, бестолковая старушонка,  которая  в  селении
ничего не значила. Она вежливо с ним поздоровалась, но не смогла  -  или
не захотела - внятно ответить на его расспросы о Старшей Хозяйке и  двух
его обычных собеседниках: Эгате, хранителе  сада,  и  Тубабе,  Сновидце.
Старшая Хозяйка сейчас очень занята, и про какого Эгата  он  спрашивает?
Наверное, про Гебана? Ну а Тубаб, может, тут, а может,  и  не  тут.  Она
буквально вцепилась в Любова, и никто больше к нему не подходил. Всю до-
рогу через поля и рощи Тунтара она ковыляла рядом с ним,  все  время  на
что-то жалуясь, а когда они приблизились к Мужскому Дому, сказала:
   - Там все заняты.
   - Ушли в сны?
   - Откуда мне знать? Иди-ка, Любов, иди посмотри? - Она знала, что  он
всегда просит что-нибудь ему показать, но не могла придумать, чем бы его
заинтересовать, чтобы увести отсюда. - Иди посмотри сети для рыбы, - за-
кончила она неуверенно.
   Проходившая мимо девушка, одна из молодых охотниц, посмотрела на него
- это был хмурый взгляд, полный враждебности. Так на него еще  никто  из
атшиян не смотрел, кроме разве что малышей,  испугавшихся  его  роста  и
безволосого лица. Но девушка не была испугана.
   - Ну хорошо, пойдем, - сказал он Шеррар.
   Иного выхода, кроме мягкости и уступчивости, у него  нет,  решил  он.
Если у атшиян действительно вдруг возникло чувство групповой враждебнос-
ти, он должен смириться с этим и просто попытаться показать им,  что  он
по-прежнему их верный и надежный друг.
   Но как могли столь мгновенно измениться их мироощущение, их мышление,
которые так долго оставались стабильными? И почему? В Лагере Смита  воз-
действие было прямым и нестерпимым: жестокость Дэвидсона способна  выну-
дить к сопротивлению даже атшиян. Но это селение, Тунтар, земляне никог-
да не трогали, его обитателей не уводили в рабство, их лес не выжигали и
не рубили. Правда, здесь бывал он, Любов, - антропологу редко удается не
бросить собственную тень на картину, которую он рисует, - но с  тех  пор
прошло больше двух месяцев. Они знают, что случилось в Лагере  Смита,  у
них поселились беженцы, бывшие рабы, которые,  конечно,  рассказывают  о
том, чего они натерпелись от землян. Но могут  ли  известия  из  дальних
мест, слухи и рассказы с такой силой воздействовать на тех, кто узнает о
случившемся только из вторых рук, чтобы самая сущность их  натуры  ради-
кально изменилась? Ведь отсутствие  агрессивности  заложено  в  атшиянах
очень глубоко: и в их культуре, и в структуре их общества, и в  их  под-
сознании, которое они называют "явью снов", и, может быть, даже в физио-
логии. То, что зверской жестокостью можно  спровоцировать  атшиянина  на
попытку убить, он знает: он был свидетелем этого - один раз.  Что  столь
же невыносимая жестокость может оказать такое же воздействие  на  разру-
шенную общину, он вынужден поверить - это произошло в Лагере  Смита.  Но
чтобы рассказы и слухи, пусть даже самые страшные и ошеломляющие,  могли
возмутить нормальную общину атшиян до  такой  степени,  что  они  начали
действовать наперекор своим обычаям и мировоззрению, полностью  отступив
от привычного образа жизни, - в это он поверить не способен. Это  психо-
логически несостоятельно. Тут недостает какого-то фактора, о котором  он
ничего не знает.
   В ту секунду когда Любов поравнялся со входом в Мужской  Дом,  оттуда
появился старый Тубаб, а за ним - Селвер.
   Селвер выбрался из входного отверстия, выпрямился и на мгновение заж-
мурился от приглушенного листвой, затуманенного дождем  дневного  света.
Он поднял голову, и взгляд его темных глаз встретился со взглядом  Любо-
ва. Не было сказано ни слова. Любова пронизал страх.
   И теперь, в вертолете, на обратном пути, анализируя причину шока,  он
спрашивал себя: "Откуда этот испуг? Почему Селвер вызвал у  меня  страх?
Безотчетная интуиция или всего лишь ложная аналогия? И то и другое равно
иррационально".
   Между ними ничего не изменилось. То, что Селвер сделал в Лагере  Сми-
та, можно оправдать. Да и в любом случае это ничего  не  меняло.  Дружба
между ними слишком глубока, чтобы ее могли разрушить сомнения.  Они  так
увлеченно работали вместе, учили друг друга своему языку - и не только в
буквальном смысле. Они разговаривали с абсолютной откровенностью и дове-
рием. А его любовь к Селверу подкреплялась еще и благодарностью, которую
испытывает спасший к тому, чью жизнь ему выпала честь спасти.
   Собственно говоря, до этой минуты он не отдавал себе отчета, как  до-
рог ему Селвер и как много значит для него эта дружба.  Но  был  ли  его
страх страхом за себя - опасением, что Селвер, познавший  расовую  нена-
висть, отвернется от него, отвергнет его дружбу, что для Селвера он  бу-
дет уже не "ты", а "один из них"?
   Этот первый взгляд длился очень долго, а потом Селвер медленно  подо-
шел к Любову и приветливо протянул к нему руки.
   У лесных людей прикосновение служило одним из главных  средств  обще-
ния. У землян прикосновение в первую очередь ассоциируется с угрозой,  с
агрессивными намерениями, а все остальное практически  сводится  к  фор-
мальному рукопожатию или ласкам, подразумевающим тесную близость. У  ат-
шиян же существовала сложнейшая гамма прикосновений, несущих  коммуника-
тивный смысл. Ласка, как сигнал и ободрение, была для них так же необхо-
дима, как для матери и ребенка или для влюбленных, но  она  заключала  в
себе социальный элемент, а не просто воплощала  материнскую  или  сексу-
альную любовь. Ласковые прикосновения входили в систему языка, были упо-
рядочены и формализованы, но при этом  могли  бесконечно  варьироваться.
"Они все время лапаются!" - презрительно морщились те колонисты, которые
привыкли любую человеческую близость сводить только  к  эротизму,  грабя
самих себя, потому что такое восприятие обедняет и отравляет  любое  ду-
ховное наслаждение, любое проявление  человеческих  чувств:  слепой  га-
денький Купидон торжествует победу над  великой  матерью  всех  морей  и
звезд, всех листьев на всех деревьях, всех человеческих движений  -  над
Венерой-Родительницей?
   И Селвер, протянув руки, сначала потряс руку Любова по обычаю землян,
а потом поглаживающим движением прижал ладони к его локтям. Он был почти
вдвое ниже Любова, что затрудняло жесты и придавало им неуклюжесть, но в
прикосновении этих маленьких, хрупких, одетых зеленым мехом рук не  было
ничего робкого или детского. Наоборот, оно ободряло и успокаивало. И Лю-
бов очень ему обрадовался.
   - Селвер, как удачно, что ты здесь! Мне необходимо поговорить  с  то-
бой.
   - Я сейчас не могу, Любов.
   Его голос был мягким и ласковым, но надежда  Любова  на  то,  что  их
дружба осталась прежней, сразу рухнула. Селвер изменился.  Он  изменился
радикально - от самого корня.
   - Можно я прилечу еще раз, чтобы поговорить с тобой, Селвер?  -  нас-
тойчиво сказал Любов. - Для меня это очень важно?
   - Я сегодня уйду отсюда, - ответил Селвер еще мягче, но отнял  ладони
от локтей Любова и отвел глаза.
   Этот жест в буквальном смысле слова обрывал разговор. Вежливость тре-
бовала, чтобы Любов тоже отвернулся. Но это значило бы остаться в пусто-
те. Старый Тубаб даже не поглядел в его сторону, селение не пожелало его
заметить. И вот теперь - Селвер, который был его другом.
   - Селвер, эти убийства в Келм-Дева? может быть, ты думаешь,  что  они
встали между нами? Но это не так. Может быть даже, они нас  сблизили.  А
твои соплеменники все освобождены, и, значит, эта несправедливость  тоже
нас больше не разделяет. Но если она стоит между нами, как всегда  стоя-
ла, так я же? я все тот же, каким был раньше, Селвер.
   Атшиянин словно не услышал. Его лицо с большими  глубоко  посаженными
глазами, сильное, изуродованное шрамами, в  маске  шелковистой  короткой
шерсти, которая совершенно точно следовала его контурам и все же  смазы-
вала их, это лицо хмуро и упрямо отворачивалось от Любова. Вдруг  Селвер
оглянулся, словно против воли:
   - Любов, тебе не надо было сюда прилетать. И уезжай из Центра не поз-
же чем через две ночи. Я не знаю, какой ты. Лучше бы  мне  было  никогда
тебя не встречать.
   И он ушел,  шагая  упруго  и  грациозно,  словно  длинноногая  кошка,
мелькнул зеленым проблеском среди темных дубов Тунтара  и  исчез.  Тубаб
медленно пошел за ним следом, так и не взглянув на Любова. Дождь  легкой
пылью беззвучно сеялся на дубовые листья, на  узкие  тропки,  ведущие  к
Мужскому Дому и к речке. Только внимательно вслушиваясь, можно было уло-
вить музыку дождя, слишком многоголосую, чтобы ее воспринять,  -  единый
бесконечный аккорд, извлекаемый из струн всего леса.
   - Селвер-то бог, - сказала старая Шеррар. - А теперь иди посмотри се-
ти.
   Любов отклонил ее приглашение. Остаться было бы невежливо и  недипло-
матично, да и во всяком случае слишком для него тяжело.
   Он пытался убедить себя, что Селвер отвернулся не от него  -  Любова,
но от землянина. Но это не составляло никакой разницы и не могло служить
утешением.
   Он всегда испытывал неприятное удивление, вновь  и  вновь  убеждаясь,
насколько он раним и какую боль испытывает от того,  что  ему  причиняют
боль. Он стыдился такой подростковой чувствительности - пора бы уж стать
более толстокожим.
   Он простился со старушкой, чей зеленый мех сверкал и серебрился  дож-
девой пылью, и она с облегчением вздохнула. Нажимая на стартер,  он  не-
вольно улыбнулся при виде того, как она ковыляет к деревьям, подпрыгивая
от спешки, словно лягушонок, ускользнувший от змеи.
   Качество - это важное свойство, но не менее важно и количество -- со-
отношение размеров. У нормального взрослого тот, кто много  меньше  его,
может вызвать высокомерие,  презрительную  снисходительность,  нежность,
желание защитить и опекать или желание дразнить и мучить,  но  любая  из
этих реакций будет нести в себе элемент отношения взрослого к ребенку, а
не к другому взрослому. Если к тому же такой малыш покрыт мягким  мехом,
возникает реакция, которую Любов мысленно назвал "реакцией на  плюшевого
мишку". А из-за ласковых прикосновений, входивших в систему общения  ат-
шиян, она была вполне естественной, хотя по сути неоправданной. И, нако-
нец, неизбежная "реакция на непохожесть" - подсознательное  отталкивание
от людей, которые выглядят непривычно.
   Но помимо всего этого, атшияне, как и земляне, порой попросту  выгля-
дели смешно. Некоторые действительно немного смахивали на лягушек,  сов,
мохнатых гусениц. Шеррар была не первой старушкой, спина которой вызыва-
ла у Любова улыбку?
   "В том-то и беда колонии, - думал он, взлетая и глядя, как  Тунтар  и
его облетевшие плодовые сады тонут в море дубов. - У нас нет старух.  Да
и стариков тоже, если не считать Донга, но и ему не больше  шестидесяти.
А ведь старухи - явление особое: они говорят то, что  думают.  Атшиянами
управляют старухи - в той мере, в какой у них вообще существует управле-
ние. Интеллектуальная сфера принадлежит мужчинам, сфера практической де-
ятельности - женщинам, а этика рождается  из  взаимодействия  этих  двух
сфер. В этом есть своя прелесть, и такое устройство себя  оправдывает  -
во всяком случае у них. Вот бы департамент догадался вместе с этими пыш-
ногрудыми соблазнительными девицами прислать еще двух-трех бабушек! Нап-
ример, та девочка, с которой я ужинал позавчера: как любовница  очарова-
тельна и вообще очень мила, но - Боже мой! - она ведь еще лет  сорок  не
скажет мужчине ничего дельного и интересного?"
   И все это время за мыслями о старых женщинах  и  о  молодых  женщинах
пряталось потрясение, интуитивная догадка, никак не желавшая всплыть  на
поверхность.
   Надо выяснить это для себя до возвращения в штаб.
   Селвер? Так что же Селвер?
   Да, он, конечно, видит, что Селвер - ключевая фигура. Но почему?  По-
тому ли, что близко его знает, или потому, что в  его  личности  кроется
особая сила, которую он, Любов, не оценил  -  во  всяком  случае  созна-
тельно?
   Нет, неправда. Он очень скоро понял исключительность  Селвера.  Тогда
Селвер был Сэмом, слугой трех офицеров, живших вместе во времянке.  Бен-
тон еще хвастал, какой у них хороший пискун и как отлично они  его  выд-
рессировали.
   Многие атшияне, и особенно сновидцы из Мужских Домов, не могли  прис-
пособить свою двойную систему сна к земной. Если для нормального сна они
вынуждены были использовать ночь, это нарушало ритм парадоксального сна,
стодвадцатиминутный цикл которого, определявший их жизнь и днем и ночью,
никак не укладывался в земной рабочий день. Стоит научиться  видеть  сны
наяву, уравновешивая свою психику не на одном только узком лезвии  разу-
ма, но на двойной опоре разума и сновидений, стоит обрести такую способ-
ность, и она остается у вас навсегда: разучиться уже невозможно, как не-
возможно разучиться мыслить. А потому очень многие обращенные в  рабство
мужчины утрачивали ясность сознания, тупели,  замыкались  в  себе,  даже
впадали в кататоническое состояние.  Женщины,  растерянные,  удрученные,
проникались вялым и угрюмым безразличием, которое обычно  для  тех,  кто
внезапно лишился свободы. Легче  приспосабливались  мужчины,  так  и  не
ставшие сновидцами или ставшие ими недавно. Они усердно трудились на ле-
соразработках или из них выходили умелые слуги. К этим  последним  отно-
сился Сэм - добросовестный безликий слуга, повар, прачка,  дворецкий,  а
заодно и козел отпущения для трех своих хозяев. Он научился быть невиди-
мым и неслышимым. Любов забрал Сэма к себе для получения  этнологических
сведений и благодаря странному внутреннему сходству между ними сразу  же
завоевал его доверие. Сэм оказался идеальным  источником  этнологической
информации: он был глубоко осведомлен в обычаях своего  народа,  понимал
их внутренний смысл и легко находил пути, чтобы истолковать  их,  наста-
вить в них Любова, перекидывая мост между  двумя  языками,  между  двумя
культурами, между двумя видами рода "человек".
   Любов уже два года странствовал, изучал, расспрашивал,  наблюдал,  но
так и не сумел найти ключа к психологии атшиян. Он даже не знал, где ис-
кать замок. Он изучал систему сна атшиян и не мог нащупать никакой  сис-
темы. Он присоединял бесчисленные электроды к бесчисленным пушистым  зе-
леным головам и не находил ни малейшего смысла в привычных бегущих лини-
ях - в кривых, зубцах, альфах, дельтах и тэтах, которые  запечатлевались
на графиках. Только благодаря Селверу он наконец понял смысл  атшийского
слова "сновидение", означавшего, кроме того, "корень", и  получил  таким
образом из его рук ключ к вратам в царство лесных людей. Именно на энце-
фалограмме Селвера он впервые осознанно рассматривал необычные  импульсы
мозга, "уходящего в сон". Эту фазу  нельзя  было  назвать  ни  сном,  ни
бодрствованием, и со снами землян она сопоставлялась  примерно  так  же,
как Парфенон с глинобитной хижиной - суть одна,  но  совсем  иная  слож-
ность, качество и соразмерность.
   Ну так что же? Что же еще?
   Селвер легко мог бы уйти в лес. Но он оставался - сначала как  слуга,
а потом (благодаря одной из немногих привилегий, которые  давало  Любову
его положение специалиста) как научный ассистент - что, впрочем, не  ме-
шало запирать его на ночь вместе с остальными пискунами в загоне ("поме-
щении для добровольно завербовавшихся автохтонных  рабочих").  "Давай  я
увезу тебя в Тунтар, и мы будем продолжать наши занятия там, - предложил
Любов, когда в третий раз говорил с Селвером. - Ну для чего  тебе  оста-
ваться здесь?" Селвер ответил: "Здесь моя жена  Теле".  Любов  попытался
добиться ее освобождения, но она работала в штабной кухне, а командовав-
шие там сержанты ревниво относились ко всякому вмешательству "начальнич-
ков" и "специалов". Любову  приходилось  соблюдать  величайшую  осторож-
ность, чтобы они не выместили свою злость на атшиянке. И Теле, и Селвер,
казалось, готовы были терпеливо ждать часа, когда они сумеют вместе  бе-
жать или вместе получат свободу. Пискуны разного пола содержались в раз-
ных половинах загона, полностью изолированных друг от  друга  (почему  -
никто толком объяснить не мог), и муж с женой  виделись  редко.  Любову,
который жил один, иногда удавалось устраивать им свидание у себя в  кот-
тедже на северной окраине поселка. Когда Теле возвращалась после  одного
такого свидания в штаб, она попалась на глаза Дэвидсону и,  по-видимому,
привлекла его внимание хрупкостью и пугливой грациозностью.  Вечером  он
затребовал ее в свой коттедж и изнасиловал.
   Возможно, ее убила физическая травма, а может быть, она оборвала свою
жизнь силой самовнушения - на это бывали способны и некоторые земляне. В
любом случае ее убил Дэвидсон. Подобные убийства случались и раньше.  Но
так, как поступил Селвер на второй день после ее смерти, не поступал еще
ни один атшиянин.
   Любов застал только самый конец. Он снова вспомнил  крики,  вспомнил,
как опрометью бежал по Главной улице под палящим солнцем, вспомнил пыль,
плотное людское кольцо? Драка длилась минут пять -  долгое  время,  если
дерутся насмерть.  Когда  Любов  подбежал  к  ним,  Селвер,  ослепленный
собственной кровью, был уже игрушкой в руках Дэвидсона, но  все-таки  он
встал и снова бросился на капитана - не в яростном безумии, но с  холод-
ным бесстрашием полного отчаяния. Он падал и вставал. И, напуганный этим
страшным упорством, обезумел от ярости Дэвидсон  -  швырнув  Селвера  на
землю ударом в скулу, он шагнул вперед и поднял ногу в тяжелом  ботинке,
чтобы размозжить ему голову. И вот в эту секунду в круг ворвался  Любов.
Он остановил Дэвидсона - человек десять, с интересом наблюдавшие за дра-
кой, успели устать от этого избиения и поддержали Любова. С тех  пор  он
возненавидел Дэвидсона, а Дэвидсон возненавидел его, потому что он встал
между убийцей и смертью убийцы.
   Ибо убийство - это всегда самоубийство, но, в отличие  от  всех  тех,
кто кончает жизнь самоубийством, убийца всегда  стремится  убивать  себя
снова, и снова, и снова.
   Любов подхватил Селвера на руки, почти не чувствуя его веса. Изуродо-
ванное лицо прижалось к его плечу, и кровь промочила  рубашку  насквозь.
Он унес Селвера к себе в коттедж, перебинтовал его сломанную руку, обра-
ботал, как умел, раны на лице, уложил в собственную постель  и  ночь  за
ночью пытался разговаривать с ним, пытался разрушить стену горя и стыда,
которой тот окружил себя. Конечно, все это было прямым нарушением правил
и инструкций.
   О правилах и инструкциях никто ему не  напоминал.  Зачем?  Он  и  так
знал, что в глазах офицеров колонии окончательно теряет всякое право  на
уважение.
   До этого случая он старался не восстанавливать  против  себя  штаб  и
протестовал только против явных жестокостей по отношению  к  аборигенам,
стараясь убеждать, а не требовать, чтобы не утратить хотя бы той  жалкой
власти и влияния, какие были сопряжены с его должностью.  Воспрепятство-
вать эксплуатации атшиян он не мог. Положение было гораздо хуже, чем  он
представлял себе, отправляясь сюда, когда в его распоряжении были только
теоретические сведения. И от него зависело так мало! Его доклады  депар-
таменту и комиссии по соблюдению Колониального кодекса могли - после пя-
тидесяти четырех лет пути туда и обратно - возыметь  какое-то  действие.
Земля даже могла решить, что открытие Атши для колонизации было ошибкой.
И уж лучше через пятьдесят четыре года, чем никогда! А если он восстано-
вит против себя здешнее начальство, его доклады будут пропускать  только
частично или вовсе не пропускать, и тогда уж надежды не останется  ника-
кой.
   Но теперь гнев заставил его забыть про тактику осторожности. К  черту
их всех, раз, по их мнению, заботясь о своем друге, он оскорбляет матуш-
ку-Землю и предает колонию! Если к нему прилипнет кличка Пискуний  Прис-
пешник, ему станет еще труднее защищать атшиян, но он  был  не  в  силах
поставить теоретическую общую пользу выше спасения Селвера, который  без
него неминуемо погиб бы. Ценой предательства друга нельзя спасти никого.
Дэвидсон, которого вмешательство Любова и синяки, полученные от Селвера,
ввергли в совершенно необъяснимую ярость, твердил всем  и  каждому,  что
еще прикончит взбесившегося пискуна, и, несомненно, при  первом  удобном
случае привел бы свою угрозу в исполнение. И Любов в течение двух недель
не отходил от Селвера ни на минуту, а потом на вертолете увез его на за-
падное побережье, в селение Бротер, где жили его родичи.
   За помощь рабу в побеге никаких наказаний предусмотрено не было, пос-
кольку атшияне были рабами не по имени, а лишь на деле -  назывались  же
они Рабочим корпусом аборигенов-добровольцев. Любов не получил даже уст-
ного выговора, однако с этого времени кадровые офицеры окончательно  пе-
рестали ему доверять, и даже его коллеги из специальных служб - ксеноби-
олог, координаторы сельского и лесного хозяйства, экологи - разными спо-
собами дали ему понять, что он вел себя  неразумно,  по-донкихотски  или
как последний идиот. "Неужели вы рассчитывали, что будут одни  розы?"  -
раздраженно спросил Госсе. "Нет, я не думал, что тут будут розы", -  от-
резал он тогда, а Госсе продолжал: "Не понимаю  специалистов  по  врасу,
которые по своей воле едут служить на планеты, открытые для колонизации!
Вы же знаете, что народность, которую вы собираетесь изучать, будет  ас-
симилирована, а возможно, и полностью уничтожена.  Это  объективная  ре-
альность. Такова человеческая природа, и уж вы-то должны знать, что  из-
менить ее вам не под силу. Так зачем же  ставить  себя  перед  необходи-
мостью наблюдать этот процесс? Любовь к самоистязанию?" А он крикнул: "Я
не знаю, что вы называете человеческой природой! Может быть, именно  она
требует описывать то, что мы уничтожаем. И разве экологу  много  легче?"
Госсе пропустил это мимо ушей. "Ну ладно, составляйте свои описания.  Но
держитесь в стороне. Зоолог, изучающий крысиное общество, не вмешивается
и не спасает своих любимиц, если они подвергаются нападению!" И вот  тут
он сорвался. Этого он стерпеть не мог. "Да, конечно, -  ответил  он.  --
Крыса может быть любимицей, но не другом. А Селвер - мой друг.  Если  на
то пошло, он - единственный человек на планете, которого я считаю  своим
другом!" Это глубоко обидело беднягу Госсе,  которому  нравилось  играть
роль опекуна и наставника, и никому никакой пользы не принесло.  Тем  не
менее это была истина. А в истине обретаешь свободу? "Я люблю Селвера, я
уважаю его, я спас его, я страдал вместе с ним, я боюсь  его.  Селвер  -
мой друг".
   А Селвер-то -- бог!
   Зеленая старушонка произнесла эти слова так, словно говорила о чем-то
общеизвестном, так, как сказала бы, что такой-то -  охотник.  "Селвер  -
ша'аб". Но что, собственно, значит "ша'аб"? Многие слова  женской  речи,
повседневного языка атшиян, были заимствованы из мужской речи  -  языка,
одинакового во всех общинах, и эти слова часто не только  бывали  двухс-
ложными, но и имели двойной смысл. Точно у монет - орел и решка. "Ша'аб"
значит "бог", или "дух-покровитель", или "могучее  существо".  Однако  у
него есть и совсем другое значение, но какое же?
   К этому времени Любов уже успел вернуться в свой коттедж, и ему  дос-
таточно было снять с полки словарь, который они с Селвером составили це-
ной четырех месяцев изнурительной, но удивительно дружной работы. Ну да,
конечно: "ша'аб" - переводчик.
   Слишком уж укладывается в схему слишком уж противоположный смысл.
   Связаны ли эти два значения? Двойной  смысл  подобных  слов  довольно
часто имел внутреннюю связь, однако не настолько часто, чтобы это  можно
было считать правилом. Но если бог - переводчик, что  же  он  переводит?
Селвер действительно оказался талантливым толмачом, но  этот  дар  нашел
применение только благодаря тому, что на планете  появился  язык,  чужой
для ее обитателей, - обстоятельство новое и непредвиденное. Может  быть,
ша'аб переводит язык сновидений и философии, мужскую речь на  повседнев-
ный язык? Но это делают все сновидцы. Или же он - тот, кто способен  пе-
ренести в реальную жизнь пережитое в сновидении? Тот, кто служит  соеди-
нительным звеном между явью снов и явью мира? Атшияне считают  их  двумя
равноправными реальностями, но связь между ними, хотя и решающе  важная,
остается неясной. Звено - тот, кто способен облекать в слова образы под-
сознания. "Говорить" на этом языке означает действовать. Сделать  что-то
новое. Изменить что-то или измениться самому - радикально, от корня. Ибо
корень - это сновидение.
   И такой переводчик - бог. Селвер добавил к речи  своих  соплеменников
новое слово. Он совершил новое  действие.  Это  слово,  это  действие  -
убийство. Только богу дано провести такого  пришельца,  как  Смерть,  по
мосту между явью и явью.
   Но научился ли он убивать себе подобных в снах горя и гнева  или  его
научило увиденное наяву поведение чужаков? Говорил ли он на своем  языке
или на языке капитана Дэвидсона? То, что  словно  бы  коренилось  в  его
собственных страданиях и выражало перемену в его  собственном  существе,
на самом деле могло быть заразой, чумой с другой  планеты  и,  возможно,
несло его соплеменникам не обновление, а гибель.
   Вопрос "Что я мог бы сделать?" был внутренне чужд  Раджу  Любову.  Он
всегда избегал вмешиваться в дела других людей - этого требовали  и  его
характер, и каноны его профессии. Как специалист он должен  был  устано-
вить, что именно эти люди делают, а дальше - пусть как  сами  знают.  Он
предпочитал, чтобы просвещали его, а не просвещать  самому,  предпочитал
искать факты, а не Истину с большой буквы. Но даже и тот, кто  полностью
лишен миссионерских склонностей, если только он  не  делает  вид,  будто
полностью лишен и эмоций, порой вынужден выбирать между действием и без-
действием. Вопрос "Что делают они?" внезапно превращается в "Что  делаем
мы?", а затем в "Что должен делать я?"
   Он знал, что для него настала минута такого выбора, хотя и не отдавал
себе ясного отчета в том, почему ему предложен выбор и какой именно.
   Теперь он больше ничем не мог содействовать спасению  атшиян:  Лепен-
нон, Ор и ансибль уже сделали гораздо больше, чем успел бы сделать он за
всю свою жизнь. Инструкции, поступавшие с Земли по ансиблю,  были  абсо-
лютно четкими, и полковник Донг строго их придерживался, хотя  руководи-
тели лесоразработок и настаивали, что выполнять их не  следует.  Он  был
честным и добросовестным офицером, а кроме того,  "Шеклтон"  вернется  и
проверит, как выполняются приказы. С появлением ансибля,  этой  "таchina
ex machina"*, прежней уютной колониальной автономии пришел конец. Теперь
донесения на Землю обрели реальное значение, и человек  нес  ответствен-
ность за свои поступки еще при жизни. Отсрочки в пятьдесят  четыре  года
больше не существовало. Колониальный кодекс  утратил  статичность.  Лига
Миров может в любой момент принять решение, и колония  будет  ограничена
одним островом, или будет запрещена рубка деревьев, или будет поощряться
истребление аборигенов - как знать? Директивные указания Земли пока  еще
не позволяли догадаться, как функционирует Лига и какой будет ее полити-
ка. Донга тревожил избыток возможностей, но Любов ему радовался. В  раз-
нообразии заключена жизнь, а где есть жизнь, там есть и надежда -  таким
было его кредо, бесспорно весьма скромное.
   Колонисты оставили атшиян в покое, а те оставили в покое  колонистов.
Вполне терпимое положение вещей, и нарушать его без нужды  не  стоит.  А
нарушить его, пожалуй, может только страх.
   Атшияне, конечно, не доверяют колонистам, прошлое по-прежнему их воз-
мущает, но страха они как будто испытывать не  должны.  Ну  а  паника  в
Центрвилле, вызванная резней на острове Смита, улеглась, и с тех пор  не
случилось ничего, что могло бы вновь ее  возбудить.  Со  стороны  атшиян
больше не было ни одного проявления враждебности, а так как после  осво-
бождения рабов все пискуны ушли в леса, прекратилось и  постоянное  под-
сознательное воздействие ксенофобии. И колонисты  мало-помалу  расслаби-
лись.
   Если сообщить, что в Тунтаре он видел Селвера, это неминуемо встрево-
жит Донга и прочих. Они могут даже попытаться захватить  его  и  предать
суду. Колониальный кодекс запрещает привлекать члена одного планетарного
сообщества к ответственности по законам другой планеты,  однако  военный
суд такими тонкостями не интересуется. Они вполне способны судить Селве-
ра, признать его виновным и расстрелять. В качестве  свидетеля  с  Новой
Явы привезут Дэвидсона. "Ну нет! - подумал Любов, засовывая  словарь  на
место. - Ну нет!" - и перестал об этом думать. Так он сделал свой выбор,
даже не заметив этого.
   На следующий день он представил краткий отчет о своей поездке: обста-
новка в Тунтаре нормальная, его  беспрепятственно  допустили  туда,  ему
никто не угрожал. Это был весьма успокоительный отчет, и самый  неточный
в жизни Любова. В нем не упоминалось ни о чем действительно существенном
- ни о том, что Старшая Хозяйка к нему не вышла, а Тубаб с ним не поздо-
ровался, ни о появлении там большого числа чужих, ни  о  выражении  лица
молодой охотницы, ни о присутствии Селвера? Бесспорно, это последнее  он
утаил, но в остальном отчет точно следовал фактам, решил Любов. Он опус-
тил только субъективные впечатления, как и полагается ученому.  Пока  он
писал отчет, голова у него раскалывалась от боли, а когда он  представил
его в штаб, боль стала невыносимой.
   Ночью ему без конца что-то снилось, но утром он не мог  вспомнить  ни
одного сна. На вторую ночь после возвращения из Тунтара, проснувшись  от
истерических воплей сирены и грохота взрывов, он наконец взглянул правде
в глаза: он - единственный человек в Центрвилле, который  ожидал  этого,
он - предатель.
   Но даже и теперь он не был до конца уверен, что атшияне действительно
напали. Просто в ночном мраке творилось что-то ужасное.
   Его коттедж был цел и невредим - возможно, потому,  что  окружен  де-
ревьями, подумал он, выбегая наружу. Центр города горел.  Даже  бетонный
куб штаба внутри весь пылал, точно литейная печь. А там - ансибль,  бес-
ценное связующее звено. Пожары полыхали и в той стороне,  где  находился
вертолетный ангар, и на космодроме. Откуда у них взрывчатка? Каким обра-
зом сразу вспыхнуло столько пожаров? Все деревянные дома по обеим сторо-
нам Главной улицы горели. Рев огня нарастал,  становился  все  страшнее.
Любов побежал туда. Под ногами была вода. От пожарных насосов? И тут  же
он сообразил, что лопнула водопроводная труба, проложенная до  реки  Ме-
ненд, и вода растекается по земле, пока жуткое воющее пламя пожирает до-
ма. Как они сумели? Куда делась охрана? На космодроме всегда дежурит ох-
рана в джипах?  Выстрелы,  залпы,  автоматная  очередь?  Вокруг  повсюду
мелькали маленькие фигуры, но он бежал среди них и почти их не  замечал.
Поравнявшись с гостиницей, он увидел в дверях девушку. Позади нее пляса-
ли огненные языки, но путь на улицу был свободен. И все же  она  стояла,
не двигаясь. Он окликнул ее, потом кинулся через двор, оторвал  ее  руки
от косяка, в который она намертво вцепилась, и потащил за собой,  повто-
ряя негромко и ласково:
   - Иди же, девочка! Ну иди же!
   Она наконец послушалась, но слишком  поздно.  Стена  верхнего  этажа,
озаренная изнутри огнем, не выдержала напора рушащейся крыши и  медленно
наклонилась вперед. Угли головни,  пылающие  стропила  вылетели  наружу,
точно шрапнель. Падающая балка задела Любова горящим концом  и  сбила  с
ног. Он лежал ничком в багровеющем озере грязи и не видел, как маленькая
зеленая охотница прыгнула на девушку, опрокинула  на  спину,  перерезала
горло. Он ничего не видел.

   Глава 6
   В эту ночь не была пропета ни одна песня. Только  крики  и  молчание.
Когда запылали небесные лодки, Селвер ощутил радость и на глазах у  него
выступили слезы, но слов не было. Он молча  отвернулся,  сжимая  тяжелый
огнемет, и повел свой отряд назад в город.
   Все отряды с запада и с севера вели бывшие рабы, вроде  него,  -  те,
кому приходилось служить ловекам в Центре, так что они знали там все до-
роги и жилища.
   В этих отрядах почти никто прежде не видел селений ловеков, а  многие
и самих ловеков никогда не видели. Они пришли потому, что их вел Селвер,
потому, что их гнали плохие сны, и только Селвер знал, как с этими снами
совладать. Сотни и сотни мужчин и женщин ждали в глубокой тишине  вокруг
города, пока бывшие рабы по двое и по трое делали  то,  что  нужно  было
сделать сначала - разбили главную водопроводную трубу, перерезали прово-
да, которые несли свет от электростанции, проникли в  арсенал  и  унесли
оттуда все необходимое. Первые враги, часовые, были убиты быстро и  бес-
шумно, в темноте, с помощью обычного охотничьего оружия -  петли,  ножа,
лука. Динамит, украденный еще вечером из лесного лагеря в пятнадцати ки-
лометрах к югу, был заложен в арсенале под штабом, дома облиты  огненным
веществом и подожжены. Тут завыла сирена, забушевал огонь, и ночь исчез-
ла вместе с тишиной. С грохотом, точно от грома  и  валящихся  деревьев,
стреляли в основном ловеки - оружием, захваченным в арсенале,  пользова-
лись только бывшие рабы, а остальные предпочли собственные копья, ножи и
луки. Но весь этот шум утонул в оглушительном реве, когда рухнули  стены
штаба и ангары с небесными лодками. Это взорвался динамит, который зало-
жили и запалили Резван и те, кому пришлось работать в лагерях лесорубов.
   В селении в эту ночь  было  около  тысячи  семисот  ловеков,  из  них
пятьсот самок, так как, по слухам, ловеки свезли сюда всех своих  самок.
Потому-то Селвер и остальные и решили начать, хотя еще не все люди,  ко-
торые хотели быть с ними, успели добраться до Сорноля. Почти пять  тысяч
мужчин и женщин пришли через леса в Эндтор на Общую Встречу, а оттуда  -
в это место, в эту ночь.
   Пожары полыхали все сильнее, и воздух стал тяжелым от запаха  гари  и
крови.
   Рот Селвера пересох, в горле саднило, он не мог выговорить ни слова и
мечтал о глотке воды. Он вел свой отряд по средней тропе  селения  лове-
ков, один из них кинулся ему навстречу - в дымном  багровом  сумраке  он
казался огромным. Селвер поднял огнемет и оттянул защелку в ту самую се-
кунду, когда ловек поскользнулся в жидкой грязи и рухнул на  колени.  Но
из огнемета не вырвалась шипящая струя пламени - оно все было  истрачено
на небесные лодки, стоявшие в стороне от ангаров. Селвер уронил  тяжелый
баллон. Ловек был без оружия, и он был самцом. Селвер попытался сказать:
"Не трогайте его, пусть бежит", но у него  не  хватило  голоса,  и  двое
охотников из Абтанских  Полян  прыгнули  вперед,  подняв  длинные  ножи.
Большие безволосые руки взметнулись вверх и  вяло  опустились.  Огромный
труп бесформенной грудой преградил им дорогу. Тут, где прежде был  центр
селения, валялось много других мертвецов. По-прежнему с треском рушились
горящие стены, ревел огонь, но остальные звуки затихли.
   Селвер с трудом разомкнул губы и хрипло испустил клич сбора, заверша-
ющий охоту. Те, кто был с ним, подхватили клич  громко  и  пронзительно.
Вдали и вблизи в мутной, смрадной, пронизанной огненными всполохами ноч-
ной мгле раздались ответные крики. Вместо того чтобы увести своих  людей
из селения, Селвер сделал им знак уходить, а сам сошел на  полосу  грязи
между тропой и жилищем, которое сгорело и обрушилось. Он перешагнул  че-
рез мертвую лавочку и нагнулся над ловеком, прижатым к земле  обугленным
бревном. В темноте было трудно разглядеть уткнувшееся в грязь лицо.
   Это было несправедливо, ненужно! Почему, когда вокруг столько  других
мертвецов, ему понадобилось нагнуться над этим? И ведь в темноте он  мог
бы его не узнать! Селвер повернулся и пошел вслед за своим отрядом,  по-
том бросился назад, приподнял бревно со спины Любова, напрягая все силы,
сдвинул его, упал на колени и подсунул ладонь под тяжелую голову.  Каза-
лось, что так Любову удобнее лежать, - земля уже не касалась его лица. И
Селвер, не вставая с колен, застыл в неподвижности.
   Он не стал четверо суток, а в сны не уходил еще дольше - он  не  пом-
нил, насколько дольше. С тех пор как он ушел из Бротера с теми, кто пос-
ледовал за ним из Кадаста, он дни и ночи напролет  действовал,  говорил,
обходил селения, составлял планы. В каждом селении он говорил с  лесными
людьми, объяснял им новое, звал из яви снов в явь мира, готовил то,  что
произошло в эту ночь, - говорил, без конца говорил и слушал, как говорят
другие. И ни минуты молчания, ни минуты одиночества.  Они  слушали,  они
услышали и последовали за ним по новой тропе. Они взяли  в  руки  огонь,
которого всегда боялись, взяли в свои руки власть над  плохими  снами  и
выпустили на врагов смерть, которой всегда страшились. Все было  сделано
так, как он говорил. Все произошло так, как он сказал.  Мужские  Дома  и
жилища ловеков сожжены, их небесные лодки сожжены или разбиты, их оружие
украдено или уничтожено, и все их самки перебиты. Пожары догорали,  про-
пахший дымом ночной мрак стал смоляным. Селвер уже ничего не видел  вок-
руг и посмотрел на восток, не занимается ли заря. Стоя на коленях в жид-
кой грязи среди мертвецов, он думал: "Это сон, плохой сон. Я  думал  по-
вести его, но он повел меня".
   И во сне он почувствовал, что губы Любова  шевельнулись,  задели  его
ладонь. Селвер посмотрел вниз и увидел, что глаза мертвого открылись.  В
них отразилось гаснущее зарево пожаров. Потом он назвал Селвера по  име-
ни.
   - Любов, зачем ты остался тут? Я ведь говорил тебе, чтобы ты  на  эту
ночь улетел из города, - так сказал во сне  Селвер.  Или  даже  крикнул,
словно сердясь на Любова.
   - Тебя взяли в плен? - спросил Любов еле слышно, не приподняв головы,
но таким обычным голосом, что Селверу на миг стало ясно: это не явь сна,
а явь мира, лесная ночь. - Или меня?
   - Не тебя и не меня, нас обоих - откуда мне знать? Все машины и аппа-
раты сожжены. Все женщины убиты. Мужчинам мы давали  убежать,  если  они
хотели бежать. Я сказал, чтобы твой дом не поджигали, и книги будут  це-
лы. Любов, почему ты не такой, как остальные?
   - Я такой же, как они. Я человек. Как каждый из них. Как ты.
   - Нет. Ты не похож?
   -Я такой, как они. И ты такой. Послушай, Селвер. Остановись. Не  надо
больше убивать других людей. Ты должен вернуться? к своим? к собственным
корням.
   - Когда твоих соплеменников здесь больше не будет, плохой сон кончит-
ся.
   - Теперь же? - сказал Любов и попытался приподнять голову, но у  него
был перебит позвоночник. Он поглядел снизу вверх  на  Селвера  и  открыл
рот, чтобы заговорить. Его взгляд скользнул в сторону и уставился в дру-
гую явь, а губы остались открытыми и безмолвными. Дыхание присвистнуло у
него в горле.
   Они звали Селвера по имени, много далеких голосов, звали снова и сно-
ва.
   - Я не могу остаться с тобой, Любов, - плача, сказал Селвер, не услы-
шал ответа, встал и попробовал убежать. Но сквозь, темноту сна  он  смог
двигаться только медленно-медленно, словно по пояс в воде.  Впереди  шел
Дух Ясеня, выше Любова, выше всех других ловеков, высокий, как дерево, -
шел и не поворачивал к нему белой маски. На ходу Селвер  разговаривал  с
Любовым.
   - Мы пойдем назад, - сказал он. - Я пойду назад. Теперь же. Мы пойдем
назад теперь же, обещаю тебе, Любов!
   Но его друг, такой добрый, тот, кто спас его жизнь и предал его  сон,
Любов ничего не ответил. Он шел где-то во мраке совсем рядом,  невидимый
и неслышимый, как смерть.
   Группа тунтарцев наткнулась в темноте на Селвера - он брел,  спотыка-
ясь, плакал и что-то говорил, весь во власти сна. Они увели его с  собой
в Эндтор.
   Там два дня и две ночи лежал он, беспомощный и безумный, в наспех со-
оруженном Мужском Доме - шалаше на речном берегу. За ним ухаживали  ста-
рики, а люди все приходили и приходили в Эндтор и снова уходили, возвра-
щались на Место Эшсена, которое одно время называлось Центром,  хоронили
своих убитых и убитых ловеков - своих было более трехсот, тех больше се-
мисот. Около пятисот ловеков было заперто в бараках загона,  который  не
сожгли, потому что он стоял пустой и в стороне. Примерно стольким же ло-
векам удалось убежать: часть добралась до лагерей лесорубов на юге,  ко-
торые нападению не подверглись, остальные притаились в лесу или в Выруб-
ленных Землях, и там их продолжали разыскивать. Некоторых убивали, пото-
му что многие молодые охотники и охотницы все еще слышали  только  голос
Селвера, зовущий: "Убивайте их!" Другие отогнали от себя Ночь  Убивания,
словно кошмар, словно плохой сон, который нужно понять, чтобы он  больше
никогда не повторился. И, обнаружив в чаще измученного жаждой,  ослабев-
шего ловека, они были не в силах его убить. И, .может  быть,  он  убивал
их. Некоторые ловеки собирались вместе. Такие группы из  десяти-двадцати
ловеков были вооружены топорами для рубки деревьев и  пистолетами,  хотя
зарядов у них почти не было. Их выслеживали, окружали большими отрядами,
а потом захватывали, связывали и уводили назад в Эшсен. За  два-три  дня
их переловили всех,  потому  что  эта  область  Сорноля  кишела  лесными
людьми: ни один старик не помнил, чтобы столько народу  собиралось  ког-
да-нибудь в одном месте - даже вполовину, даже в десять  раз  меньше.  И
люди все еще продолжали приходить из дальних селений, с других островов.
А некоторые ушли домой. Захваченных ловеков запирали с остальными в  за-
гоне, хотя они там уже еле помещались, а жилища  были  для  них  слишком
низки и тесны. Их поили, два раза в день задавали им корм, а вокруг день
и ночь несли стражу двести вооруженных охотников.
   Под вечер после Ночи Эшсена с востока, треща, прилетела небесная лод-
ка и пошла вниз, словно собираясь сесть, а  потом  взмыла  вверх,  точно
хищная птица, промахнувшаяся по добыче, и начала кружить над разрушенным
причалом небесных лодок, над дымящимися  развалинами,  над  Вырубленными
Землями. Резван проследил, чтобы все радио были  разбиты,  и,  возможно,
небесную лодку с Кушиля или Ризуэла, где находились три небольших  селе-
ния ловеков, заставило прилететь сюда именно молчание этих радио.  Плен-
ные в загоне выбежали из бараков и что-то кричали лодке всякий раз, ког-
да она, треща, пролетала над ними, и она сбросила в загон что-то на  ма-
леньком парашюте, а потом ушла вверх и ее треск замер.
   Теперь на Атши остались всего четыре такие крылатые лодки: три на Ку-
шиле и одна на Ризуэле - все маленькие, поднимающие только четырех лове-
ков, но с пулеметами и огнеметами, а потому  Резван  и  остальные  очень
из-за них тревожились, пока Селвер лежал, недосягаемый для них, бродя по
загадочным тропам другой яви.
   В явь мира он вернулся только на третий день - исхудавший,  отупелый,
голодный, безмолвный. Он искупался в реке и поел, а потом выслушал  Рез-
вана, Старшую Хозяйку из Берре и остальных, кто был избран руководителя-
ми. Они рассказали ему, что происходило в мире, пока он был в снах. Выс-
лушав всех, он обвел их взглядом, и они снова увидели,  что  он  -  бог.
После Ночи Эшсена многих, точно болезнь, поразили страх и отвращение,  и
их охватило сомнение. Их сны были тревожными, полными крови  и  огня,  а
весь день их окружали незнакомые люди, сотнями, тысячами сошедшиеся сюда
из всех лесов: они собрались тут, не зная друг друга,  точно  коршуны  у
падали, и им казалось, что пришел конец всему, что уже никогда ничто  не
будет прежним, не будет хорошим. Но в присутствии Селвера они вспомнили,
ради чего произошло то, что произошло, их смятение улеглось, и они ждали
его слов.
   - Время убивать прошло, - сказал он. - Надо,  чтобы  об  этом  узнали
все. - Он снова обвел их взглядом. - Мне надо поговорить с теми, кто за-
перт в загоне. Кто у них старший?
   - Индюк, Плосконогий, Мокроглазый, - ответил Резван, бывший раб.
   - Значит, Индюк жив? Это хорошо. Помоги мне  встать,  Греда,  у  меня
вместо костей угри?
   Походив немного, он почувствовал себя крепче и час спустя  отправился
с ними в Эшсен, до которого было два часа ходьбы.
   Когда они подошли к загону, Резван влез на лестницу, приставленную  к
стене, и закричал на ломаном языке, которым ловеки объяснялись с рабами:
   - Донг, ходи к воротам, быстро-быстро!
   В проходах между приземистыми бетонными  бараками  бродили  несколько
ловеков. Они закричали на него и начали швыряться земляными комьями.  Он
пригнулся и стал ждать. Старый полковник не появился, но из барака, хро-
мая, вышел Госсе, которого они называли Мокроглазым, и крикнул Резвану:
   - Полковник Донг болен, он не может выйти!
   - Какой-такой болен?
   - Болезнь живота. От воды. Что тебе надо?
   - Говори-говори! - Резван посмотрел вниз на Селвера и перешел на свой
язык. - Владыка-бог, Индюк прячется. С Мокроглазым ты будешь говорить?
   - Буду.
   - Гос-по-дин Госсе, к калитке! Быстро-быстро!
   Калитку приоткрыли ровно настолько, чтобы Госсе сумел протиснуться  в
узкую щель. Он остался стоять перед ней совсем один, глядя на Селвера  и
на тех, кто пришел с Селвером, и стараясь не наступать на ногу,  повреж-
денную в Ночь Эшсена. Одет он был в рваную пижаму, выпачканную в грязи и
намоченную дождем. Седеющие волосы свисали над ушами и падали на лоб не-
ряшливыми прядями. Хотя он был вдвое выше своих тюремщиков, он  старался
выпрямиться еще больше и глядел на них твердо, с гневной тоской.
   - Что вам надо?
   - Нам необходимо поговорить, господин Госсе, - сказал Селвер, которо-
го Любов научил нормальной человеческой речи. - Я Селвер, сын  Ясеня  из
Эшрета. Друг Любова.
   - Да, я тебя знаю. О чем ты хочешь говорить?
   - О том, что убивать больше никого не будут, если  это  обещают  ваши
люди и мои люди. Вас выпустят, если вы соберете здесь ваших людей из ла-
герей лесорубов на юге Сорноля, на Кушиле и на Ризуэле и все  останетесь
тут. Вы можете жить здесь, где лес убит и где растет ваша трава с зерна-
ми. Рубить деревья вы больше не должны.
   Лицо Госсе оживилось.
   - Лагерей вы не тронули?
   - Нет.
   Госсе промолчал. Селвер несколько секунд следил за его лицом, а потом
продолжал:
   - Я думаю, в мире ваших людей осталось меньше двух тысяч. Ваших  жен-
щин не осталось ни одной. В тех лагерях есть ваше оружие,  и  вы  можете
убить многих из нас. Но у нас тоже есть оружие, и нас столько, что  всех
вы убить не сможете. Я думаю, вы сами это знаете и поэтому не попросили,
чтобы небесные лодки привезли вам огнеметы, не попытались перебить часо-
вых и бежать. Это было бы бесполезно: нас ведь правда очень много. Будет
гораздо лучше, если вы обменяетесь с нами обещанием:  тогда  вы  сможете
спокойно дождаться, чтобы прилетела одна из ваших больших лодок, и поки-
нуть на ней мир. Если не ошибаюсь, это будет через три года.
   - Да, через три местных года? Откуда ты это знаешь?
   - У рабов есть уши, господин Госсе.
   Только теперь Госсе посмотрел прямо на него. Потом отвел глаза, пере-
дернул плечами, переступил с больной ноги. Снова посмотрел на Селвера  и
снова отвел глаза.
   - Мы уже обещали не причинять вреда никому из ваших людей. Вот почему
рабочих распустили по домам. Но это не помогло. Вы не стали слушать?
   - Обещали вы не нам.
   - Как мы можем заключать какие бы то ни было соглашения или  договоры
с теми, у кого нет правительства, нет никакой центральной власти?
   -Я не знаю. По-моему, вы не понимаете, что такое обещание. То, о  ко-
тором вы говорите, было скоро нарушено.
   - То есть как? Кем? Когда?
   - На Ризуэле? на Новой Яве. Четырнадцать дней назад. Ловеки из лагеря
в Ризуэле сожгли селение и убили всех, кто там жил.
   - Это ложь! Мы все время поддерживали радиосвязь с Новой Явой до  са-
мого нападения. Никто не убивал аборигенов ни там, ни где-либо еще!
   - Вы говорите ту правду, которую знаете вы, - сказал  Селвер.  -А  я-
правду, которую знаю я. Я готов поверить, что вы не знаете об  убийствах
на Ризуэле, но вы должны поверить моим словам, что убийства были.  Оста-
ется одно: обещание должно быть дано нам и вместе с нами, и оно не долж-
но быть нарушено. Вам, конечно, надо обсудить все это с полковником Дон-
гом и остальными.
   Госсе сделал шаг к калитке, но тут же обернулся и сказал хриплым  ба-
сом:
   - Кто ты такой, Селвер? Ты? это ты организовал нападение? Ты вел сво-
их?
   - Да, я.
   - Значит, вся эта кровь на твоих руках, - сказал Госсе и с  внезапной
беспощадной злобой добавил: - И кровь Любова тоже. Он  ведь  тоже  убит.
Твой "друг" Любов мертв.
   Селвер не понял этого идиоматического выражения. Убийству он  научил-
ся, но за словами "кровь на твоих руках" для него ничего не стояло. Ког-
да на мгновение его взгляд встретился  с  белесым  ненавидящим  взглядом
Госсе, он почувствовал страх. Тошнотную боль, смертный холод.  И  зажму-
рился, чтобы отогнать их от себя. Наконец он сказал:
   - Любов - мой друг, и потому он не мертв.
   - Вы - дети, - с ненавистью сказал Госсе. - Дети, дикари. Вы не восп-
ринимаете реальности. Но это не сон, это реальность! Вы убили Любова. Он
мертв. Вы убили женщин - женщин! - жгли их заживо, резали, как животных!
   - Значит, нам надо было оставить их жить? - сказал Селвер с такой  же
яростью, как Госсе, но негромко и чуть напевно. - Чтобы вы  плодились  в
трупе мира, как мухи? И уничтожили нас? Мы убили их, чтобы вы  не  могли
дать потомства. Мне известно, что такое "реалист",  господин  Госсе.  Мы
говорили с Любовым о таких словах. Реалист - это человек, который  знает
и мир, и свои сны. А вы - сумасшедшие. На тысячу человек у вас  не  най-
дется ни одного, кто умел бы видеть сны так; как их  надо  видеть.  Даже
Любов не умел, а он был самым лучшим из вас. Вы спите, вы просыпаетесь и
забываете свои сны, потом снова спите и снова просыпаетесь, -  и  так  с
рождения до смерти. И вы думаете, что это -  существование,  жизнь,  ре-
альность! Вы не дети, вы взрослые, но вы сумасшедшие. И потому нам приш-
лось вас убить, пока вы и нас не сделали сумасшедшими. А теперь идите  и
поговорите о реальности с другими сумасшедшими. Поговорите долго и хоро-
шо!
   Часовые открыли калитку, угрожая копьями сгрудившимся за ней ловекам.
Госсе вошел в загон - его широкие плечи сгорбились, словно под дождем.
   Селвер чувствовал себя бесконечно усталым. Старшая Хозяйка из Берре и
еще одна женщина помогали ему идти - он положил руки им на плечи,  чтобы
не упасть. Греда, молодой охотник, родич его Дерева, начал шутить с ним.
Он отвечал, смеялся. Казалось, они бредут назад в Эндтор  уже  несколько
дней.
   От усталости он не мог есть, только выпил немного горячего  варева  и
лег у Мужского костра. Эндтор был не селением, а  временным  лагерем  на
берегу большой реки, куда приходили ловить рыбу из всех селений, которых
было много в окрестных лесах, пока не появились  ловеки.  Мужского  Дома
там не построили. Два очага из черного камня и травянистый  косогор  над
рекой, где удобно ставить палатки из шкур и камышовых плетенок, -- вот и
весь Эндтор. Река Мененд, Старшая река Сорноля, без умолку говорила  там
и в яви мира, и в яви сна.
   У костра сидело много стариков. Одних он знал  хорошо:  они  были  из
Бротера, из Тунтара и из его родного сожженного Эшрета, а других он вов-
се не знал, хотя по их глазам и движениям, по их голосам понял, что  все
это - Владыки-Сновидцы. Пожалуй, столько сновидцев еще никогда не  соби-
ралось в одном месте. Он вытянулся во всю  длину,  подложил  ладонь  под
подбородок и, глядя в огонь, сказал:
   - Я назвал ловеков сумасшедшими. Не сумасшедший ли я сам?
   - Ты не разбираешь, где одна явь, а где другая, - ответил старый  Ту-
баб, подбрасывая в костер сосновый сук, - потому что ты слишком долго не
видел снов и не уходил в сны. А за это  приходится  расплачиваться  тоже
очень долго.
   - Яды, которые глотают ловеки, действуют примерно так же, как воздер-
жание от сна и от снов, - заметил Хебен, который был рабом в  Центрвилле
и в Лагере Смита. - Ловеки глотают отраву, чтобы уходить  в  сны.  После
того как они ее проглотят, лица у них становятся как у сновидцев. Но они
не умеют ни вызывать снов, ни управлять ими, ни плести и лепить, ни  вы-
ходить из снов. Я видел, как сны подчиняли их, вели за собой. Они ничего
не знают о том, что внутри их. Вот и человек, много дней не уходивший  в
сны, становится таким же. Будь он мудрейшим в своем Доме, все  равно  он
еще долго потом будет иногда становиться сумасшедшим. Он будет подчинен,
будет рабом. Он не будет понимать себя.
   Глубокий старец, говоривший, как уроженец Южного Сорноля, положил ру-
ку на плечо Селвера и, ласково его поглаживая, сказал:
   - Пой, наш молодой бог, это принесет тебе облегчение.
   - Не могу. Спой для меня.
   Старик запел, остальные начали ему подтягивать. Их пронзительные  жи-
денькие голоса, почти лишенные мелодичности, шелестели,  точно  ветер  в
камышах Эндтора. Они пели одну из песен Ясеня об изящных резных  листьях
- как осенью они становятся желтыми, а ягоды краснеют,  а  потом  первый
ночной иней серебрит их.
   Селвер слушал песню Ясеня, и рядом с ним лежал Любов. Лежа он не  ка-
зался таким чудовищно высоким и широкоплечим. Позади него на фоне  звезд
чернели развалины выжженного огнем дома. "Я такой же, как ты", -  сказал
он, не глядя на Селвера, тем  голосом  сна,  который  пытается  обнажить
собственную неправду. Сердце Селвера давила тоска, он горевал по  своему
другу. "У меня болит голова", - сказал Любов  обычным  голосом  и  потер
шею, как всегда ее тер, и Селвер протянул руку, чтобы  коснуться  его  и
утешить. Но в яви мира он был тенью и отблесками огня,  а  старики  пели
песню Ясеня - о белых цветках на черных ветках среди резных листьев.
   На следующий день ловеки, запертые в загоне, послали за Селвером.  Он
пришел в Эшсен после полудня и встретился с ними в  стороне  от  загона,
под развесистым дубом - лесные  люди  чувствовали  себя  неуверенно  под
бескрайним открытым небом. Эшсен был дубовой рощей, и этот дуб  -  самый
большой из немногих, которые колонисты сохранили, - стоял на косогоре за
коттеджем Любова, одним из немногих пощаженных огнем. С Селвером под дуб
пришли Резван, Старшая Хозяйка из Берре, Греда из Кадаста и  еще  девять
человек, пожелавших участвовать в переговорах. Их охранял отряд лучников
на случай, если ловеки тайком принесут оружие. Но  лучники  укрылись  за
кустами и среди развалин вокруг, чтобы ловеки не подумали, что им  угро-
жают. С Госсе и полковником Донгом пришли трое ловеков, которые  называ-
лись "офицерами", и еще двое из лесных лагерей. При виде одного из них -
Бентона - бывшие рабы стиснули зубы. Бентон имел обыкновение  наказывать
"ленивых пискунов", подвергая их стерилизации на глазах у остальных.
   Полковник исхудал, его кожа,  обычно  желтовато-коричневая,  казалась
грязно-серой. Значит, он действительно болен.
   - Начать необходимо с того? - сказал он, когда они расположились  под
дубом (ловеки остались стоять, а лесные люди опустились на корточки  или
сели на мягкий влажный ковер из прелых дубовых листьев). - Начать  необ-
ходимо с того, чтобы вы в рабочем порядке определили суть ваших  условий
и какие они содержат гарантии безопасности для моих подчиненных.
   Воцарилось молчание.
   - Вы ведь понимаете наш язык? Если не все, то хоть некоторые?
   - Да? Но вашего вопроса я не понял, господин Донг.
   - Потрудитесь называть меня полковником Донгом!
   - В таком случае потрудитесь называть меня полковником Селвером! -  В
голосе Селвера появилась напевность. Он вскочил на ноги, готовый к  сос-
тязанию, и в его голове ручьями заструились мотивы.
   Однако старый ловек продолжал стоять, огромный, грузный, сердитый,  и
не собирался принимать вызова.
   - Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления от  низко-
рослых гуманоидов, - сказал он. Но губы его дрожали. Он был стар, расте-
рян, унижен.
   И предвкушение радости победы угасло в Селвере. В мире больше не  ос-
тавалось радости, в нем была только смерть. Он снова сел.
   - У меня не было намерения оскорбить вас, полковник Донг, - сказал он
безучастно. - Не будете ли вы так добры повторить ваш вопрос?
   - Я хочу выслушать ваши условия, а затем вы выслушаете наши, и больше
ничего.
   Селвер повторил то, о чем накануне говорил с Госсе. Донг слушал с яв-
ным нетерпением.
   - Да-да. Но вам не известно, что в нашем  распоряжении  уже  три  дня
есть действующий радиоприемник.
   Селвер знал об этом: Резван немедленно проверил, не оружие ли сбросил
на парашюте вертолет. Часовые сообщили, что это было радио, и он  позво-
лил, чтобы оно осталось у ловеков. Теперь Селвер просто кивнул.
   - Мы поддерживаем постоянную связь с двумя лагерями на острове  Кинга
и с лагерем на Новой Яве, - продолжал полковник. - И если бы  мы  решили
прорваться на свободу, то могли бы без труда это осуществить.  Вертолеты
доставили бы нам оружие и прикрывали бы наше отступление. Нам достаточно
одного огнемета, чтобы проложить себе выход за ограду, а в случае  нужды
вертолеты могли бы сбросить тяжелые бомбы. Вы, впрочем, ни разу не виде-
ли их в действии.
   - Если вы прорветесь за ограду, куда вы пойдете дальше?
   - Будем придерживаться сути и не затемнять ее побочными  или  ложными
факторами, а суть сводится к тому, что в нашем  распоряжении,  хотя  вы,
бесспорно, далеко превосходите нас численностью, остаются четыре  лагер-
ных вертолета, которые вам уже не удастся сжечь, потому  что  теперь  их
бдительно охраняют круглые сутки, а также достаточное  число  огнеметов.
Таково реальное положение вещей: особого преимущества нет ни у вас, ни у
нас, и мы можем вести переговоры с позиций обоюдного равенства.  Разуме-
ется, это временная ситуация. Мы  уполномочены  в  случае  необходимости
принимать оборонительные полицейские меры, чтобы предотвратить разраста-
ние войны. Кроме того, мы опираемся на огневую мощь  Межзвездного  флота
Земли, который способен разнести в пыль всю вашу планету. Но  вам  этого
не понять, а потому я скажу проще: в настоящий момент мы готовы вести  с
вами переговоры на основе полного равенства.
   У Селвера не хватало терпения слушать его. Он знал, что эта раздражи-
тельность - симптом тяжелого душевного состояния, но был не в  силах  ее
сдержать.
   - Так говорите же!
   - Ну, во-первых, я хочу со всей ясностью указать, что, получив  пере-
датчик, мы сразу же предупредили людей в лагерях, чтобы они не доставля-
ли нам оружия и не предпринимали никаких попыток вывезти нас на вертоле-
тах или освободить и тем более не допускали никаких ответных действий?
   - Это было разумно. Что дальше?
   Полковник Донг начал было гневную отповедь, но тут же смолк, и лицо у
него совсем побелело.
   - Я хотел бы сесть?
   Мимо кучки ловеков Селвер поднялся по косогору, вошел в пустой  двух-
комнатный коттедж и взял складной стул, стоявший  у  письменного  стола.
Перед тем как покинуть окутанную тишиной комнату, он наклонился  и  при-
жался щекой к исцарапанной деревянной крышке стола,  за  которым  всегда
сидел Любов, когда работал с ним или один. Бумаги Любова еще лежали там.
Селвер слегка их погладил. Потом спустился к дубу  и  поставил  стул  на
влажную от дождя землю. Старый полковник сел, кусая губы и щуря от  боли
миндалевидные глаза.
   - Господин Госсе, может быть, вы будете  говорить  за  полковника?  -
сказал Селвер. - Он плохо себя чувствует.
   - Говорить буду я, - объявил Бентон, выступая вперед, но Донг покачал
головой и хрипло пробормотал:
   - Пусть Госсе.
   Теперь, когда полковник сам не говорил, а только слушал,  дело  пошло
быстрее. Ловеки принимают условия Селвера.  Когда  будут  даны  взаимные
обещания поддерживать мир, они отзовут остальных  своих  людей  и  будут
жить все в одном месте - на расчистке в центре Сорноля, в хорошо орошае-
мом районе, занимающем площадь около четырех с половиной тысяч  квадрат-
ных километров. Они обязуются не заходить в леса, лесные люди  обязуются
не заходить на Вырубленные Земли.
   Спор завязался из-за четырех оставшихся вертолетов. Ловеки  утвержда-
ли, что они им нужны, чтобы перевезти своих людей с других  островов  на
Сорноль. Но машины могли брать только по четыре человека, а каждый полет
продолжался несколько часов. Селвер подумал, что пешком ловеки доберутся
до Сорноля гораздо быстрее, и предложил перевезти их  через  проливы  на
лодках, но оказалось, что ловеки никогда далеко пешком не ходят. Ну  хо-
рошо: они могут использовать вертолеты для "операции  вывоза",  как  они
выражаются. После этого они их сломают. Сердитый отказ. Свои машины  они
оберегали ревнивее, чем самих себя. Селвер уступил: они  могут  оставить
вертолеты, если будут летать на них только над  Вырубленными  Землями  и
если все оружие будет с них снято и уничтожено. Тут  они  заспорили,  но
друг с другом, а Селвер ждал и время от времени  повторял  свои  оконча-
тельные условия, потому что в этом он не считал возможным уступить.
   - Ну какая разница, Бентон? - дрожащим от слабости  и  гнева  голосом
сказал наконец старый полковник. - Неужели  вы  не  понимаете,  что  ис-
пользовать это проклятое оружие мы все равно  не  сможем?  Туземцев  три
миллиона, и они рассеяны по всем этим лесным островам - ни  городов,  ни
важных коммуникаций, ни центрального руководства. Уничтожить  с  помощью
бомб систему партизанского типа невозможно - это  было  доказано  еще  в
двадцатом веке, когда тот полуостров, откуда я родом, более тридцати лет
успешно отражал притязания колониальных держав. А до возвращения корабля
у нас вообще нет никакой возможности доказать наше  превосходство.  Если
мы сохраним мелкокалиберное оружие для охоты и обороны, то без остально-
го как-нибудь обойдемся!
   Он был их Старший, и в конце концов его мнение взяло  верх,  как  это
было бы и в Мужском Доме. Бентон рассердился.  Госсе  заговорил  было  о
том, что произойдет, если перемирие будет нарушено, но Селвер его  пере-
бил:
   - Это то, что может быть, а мы еще не кончили с тем,  что  есть.  Ваш
Большой Корабль должен вернуться через три года, то есть через три с по-
ловиной года по вашему счету. До этого времени вы тут свободны. Вам  бу-
дет не очень тяжело. Из Центрвилла мы больше ничего  не  возьмем,  кроме
работ Любова, которые я хочу сохранить. У вас остались  почти  все  ваши
орудия для рубки деревьев и копания, а если вам мало, то на вашей терри-
тории находятся железные рудники Пельделя. Все это, по-моему, ясно.  Ос-
тается узнать одно: когда Корабль вернется, как они  решат  поступить  с
вами и с нами?
   - Мы не знаем, - ответил Госсе, а Донг пояснил:
   - Если бы вы не разломали в  первую  очередь  ансибль-передатчик,  мы
могли бы получить такую информацию и, разумеется, наши сообщения повлия-
ли бы на окончательное решение касательно статуса этой колонии,  каковое
мы и начали бы проводить в жизнь еще до возвращения корабля  с  Престно.
Но из-за вашего бессмысленного вандализма, из-за вашего невежества в от-
ношении ваших же интересов у нас не осталось даже радиопередатчика с ра-
диусом действия больше нескольких сотен километров.
   - Что такое ансибль? - Это слово, уже несколько раз повторявшееся  во
время переговоров, было для Селвера новым.
   - AMС, - угрюмо ответил полковник.
   - Нечто вроде радио, - высокомерно сказал Госсе. - Он  позволяет  нам
осуществлять мгновенную связь с нашей планетой.
   - Без задержки в двадцать семь лет?
   Госсе уставился на Селвера:
   - Верно. Совершенно верно. Ты многому научился от Любова, а?
   - Что есть, то есть, - вмешался Бентон. - Любовский зелененький  дру-
жок! Разнюхал все, что мог, и даже сверх того. Например, что надо  взор-
вать в первую очередь, где выставляются часовые, и как пробраться в  ар-
сенал. Они наверняка поддерживали связь до последней минуты перед  напа-
дением.
   Госсе неуверенно нахмурился:
   - Радж погиб. Все это сейчас не имеет значения, Бентон. Нам необходи-
мо установить?
   - Вы, кажется, намекаете, Бентон, что капитан Любов вел подрывную де-
ятельность и предал колонию? - яростно сказал Донг и прижал ладони к жи-
воту. - Среди моих людей не было ни шпионов,  ни  предателей,  они  были
специально отобраны на Земле, и я всегда знаю тех, с  кем  должен  рабо-
тать.
   - Я не намекаю, полковник. Я прямо говорю,  что  пискунов  подстрекал
Любов и что, если бы с прибытием сюда корабля Земфлота инструкции не бы-
ли изменены, ничего подобного произойти не могло бы!
   Госсе и Донг заговорили разом.
   - Вы все очень больны, - сказал Селвер, встал  и  отряхнулся,  потому
что влажные бурые листья прилипали к его пушистому короткому меху, точно
к шелку. - Мне очень жаль, что мы вынуждены запирать вас в  загоне.  Это
плохое место для душевного здоровья. Пожалуйста, поскорее доставьте сюда
остальных ваших людей. Потом, после того как большое оружие будет  унич-
тожено и мы обменяемся обещаниями, вы получите полную свободу.  Когда  я
сегодня уйду отсюда, ворота загона будут открыты. Что-нибудь еще?
   Ни один из них не ответил. Они молча смотрели на  него  сверху  вниз.
Семь больших людей со светлой или коричневой безволосой кожей, одетые  в
ткани, темноглазые, с угрюмыми лицами, и двенадцать маленьких людей, зе-
леных или коричневато-зеленых, с большими глазами сумеречных  существ  и
лицами сновидцев, а между обеими группами - Селвер, переводчик,  слабый,
изуродованный, держащий все их судьбы в своих  пустых  руках.  На  бурую
землю, чуть шурша, падал дождь.
   - Тогда прощайте, - сказал Селвер и увел своих людей.
   - А они не такие уж глупые, - сказала Старшая Хозяйка из Берре, когда
они с Селвером шли назад в Эндтор. - Я  думала,  такие  великаны  обяза-
тельно должны быть глупыми, но они увидели, что ты - бог, я  это  поняла
по их лицам под конец разговора. А как ты хорошо лопочешь  по-ихнему!  И
они очень безобразные. Неужели у них даже младенцы без шерсти?
   - Надеюсь, этого мы никогда не узнаем.
   - Бр-р! Только представить, что кормишь такого младенца. Словно  дать
грудь рыбе!
   - Они все сумасшедшие, - удрученно сказал старый Тубаб. - Любов, ког-
да прилетал в Тунтар, таким не был. Он ничего не знал, но он  был  разу-
мен. А эти? Они спорят, и презирают своего  старика,  и  ненавидят  друг
друга. Вот так! - И он сморщил опушенное серым мехом лицо,  чтобы  пока-
зать, как выглядели земляне, чьих слов он, разумеется, не понимал.  -  А
ты им это и сказал, Селвер? Что они сумасшедшие?
   - Я сказал им, что они больны. Но ведь они были  побеждены,  им  было
больно, они были заперты в этой каменной клетке. После такого кто угодно
мог заболеть и нуждаться в исцелении.
   - А исцелить их некому, - сказала Старшая Хозяйка из Берре. - Все  их
женщины убиты. Им, конечно, плохо. Но какие же они безобразные! Огромные
голые пауки - вот кто они такие! Фу!
   - Они люди, люди, такие же, как мы. Люди! - сказал Селвер, и голос  у
него стал тонким и режущим, как лезвие ножа.
   - Милый мой владыка бог, я же знаю это! Просто они с виду  похожи  на
пауков, - сказала старуха, поглаживая его по щеке. - Вот что, люди, Сел-
вер совсем измучился, расхаживая из Эндтора в Эшсен и  обратно.  Давайте
сядем и передохнем.
   - Только не здесь! - сказал Селвер. Они все еще были  на  Вырубленных
Землях, среди пней и травянистых косогоров, под бескрайним голым  небом.
- Вот вернемся под деревья. - Он споткнулся, и те, кто не  были  богами,
поддержали его и помогли ему идти дальше.

   Глава 7
   Диктофон майора Мухамеда пришелся Дэвидсону очень кстати. Кто-то ведь
должен запечатлеть события на Новом Таити - историю того, как трусливо и
подло была отдана на гибель земная колония.  Пусть  корабли,  когда  они
прилетят с Земли, узнают истинную правду. Пусть будущие поколения  узна-
ют, на какое предательство, малодушие и глупость способны люди - но так-
же и на какую беззаветную доблесть в самых отчаянных обстоятельствах.  В
свободные минуты (да, всего лишь минуты с  тех  пор,  как  ему  пришлось
взять на себя командование) он записал всю историю бойни в Лагере  Смита
и довел изложение событий до нынешней ситуации на Новой Яве. И на Кинге,
и на Центральном тоже - в той мере, в какой удавалось извлекать  крупицы
фактов из тех истерических посланий, которыми штаб кормил  его  с  Цент-
рального вместо четкой и надежной информации.
   Полностью о том, что на самом деле произошло в Центрвилле, никто  ни-
когда знать не будет, кроме пискунов, потому что люди там всячески пыта-
ются замаскировать свое предательство и ошибки. Но общая картина все-та-
ки достаточно ясна. Организованную шайку пискунов, которых  привел  Сел-
вер, впустили в арсенал и в ангары, снабдили динамитом, гранатами, авто-
матами и огнеметами и науськали уничтожить город, а людей перебить. Зда-
ние штаба было взорвано первым - вот вам и доказательство, что  действо-
вали изнутри. Само собой, Любов участвовал в заговоре, и его зелененькие
дружки, конечно, показали, на какую благодарность они способны, -  пере-
резали ему глотку наравне с прочими. То есть Госсе и Бентон  утверждали,
будто утром после бойни видели его труп. Но только можно ли им  там  ве-
рить? Хочешь - не хочешь, а дело ясное: каждый человек,  который  уцелел
на Центральном после этой ночи, - уже предатель. Предатель своей расы.
   Вот они клянутся, будто женщины убиты все. Плохо,  конечно,  но  куда
хуже, что верить этому нельзя. Пискунам ничего не стоило увести  пленных
в леса, а поймать перепуганную девчонку на окраине горящего города легче
легкого. И уж зеленая нечисть, само собой, не упустила бы случая  захва-
тить женщин, чтобы поизмываться над ними всласть, верно? Одному Богу из-
вестно, сколько еще женщин томятся в пискуньих  норах,  в  этих  вонючих
подземных ямах, связанные, беспомощные, а поганые волосатые мартышки щу-
пают их, лапают, подвергают всяким надругательствам! Даже  подумать  не-
возможно! Но, черт побери, иногда приходится думать и о том, о  чем  ду-
мать невозможно!
   Вертолет с Кинга сбросил пленникам в Центре радиопередатчик на следу-
ющий же день после бойни, и Мухамед записывал  все  свои  переговоры  со
штабом. Самым немыслимым был разговор с полковником  Донгом.  Проигрывая
запись первый раз, он не выдержал, сорвал ее с катушки и сжег. Зря,  ко-
нечно. Надо было сохранить ее как  доказательство  полнейшей  негодности
командования и на Центральном, и на Новой Яве. Но кто бы  выдержал  -  с
такой горячей кровью, как у него! Он просто не мог сидеть и слушать, как
полковник и майор обсуждают полную капитуляцию, сдаются на милость  пис-
кунов, соглашаются не принимать ответных мер, не защищаться, соглашаются
уничтожить все боевое оружие и как-нибудь устроиться  на  клочке  земли,
отведенном для них пискунами, - в резервации,  дарованной  великодушными
победителями, пакостными зелеными тварями! Поверить невозможно!  В  бук-
вальном смысле слова невозможно.
   Не исключено, что старички Динг-Донг и My не имели предательских  на-
мерений, а просто спятили, пали духом. Все эта проклятая  планета!  Надо
быть по-настоящему сильной личностью, чтобы не поддаться  ей.  Что-то  в
здешнем воздухе - может, пыльца этих чертовых деревьев - действует вроде
наркотика, так что обычные люди перестают отдавать себе отчет в окружаю-
щем и балдеют, точно пискуны. Ну а  при  таком  численном  превосходстве
пискунам ничего не стоит с ними справиться.
   Жаль, конечно, что Мухамеда пришлось убрать, но он ни за что не  при-
нял бы его планов, тут сомнений быть не может. Всякий согласился бы, кто
прослушал бы эту невероятную запись. А  потому  лучше  было  пристрелить
его. Во всяком случае, теперь он чист и его имя  не  покроется  позором,
как имена Донга и всех офицеров,  которые  остались  в  живых  на  Цент-
ральном.
   Последнее время Донг к передатчику что-то не подходит, все больше  Юю
Серенг из инженерного отдела. Прежде они с Юю частенько  проводили  сво-
бодное время вместе, и он его даже другом считал, но теперь больше нико-
му доверять нельзя. А кроме того,  Юю  тоже  из  азиев.  Как  подумаешь,
странно получается, что их столько уцелело после Центрвиллской бойни. Из
тех, с кем он разговаривал, не азий только Госсе. Здесь на Яве пятьдесят
пять верных ребят, оставшихся после реорганизации, почти  все  евроафры,
вроде него самого, ну еще афры и афроазии, но чистых азиев - ни  одного!
Что ни говори, а кровь - она сказывается. Если у тебя в жилах нет насто-
ящей крови, как ни крути, человек ты неполноценный. Конечно, он все рав-
но спасет желтомордых подонков на Центральном, но это объясняет,  почему
они поджали хвосты в трудную минуту.
   -Да пойми же наконец, Дон, в какое положение ты всех нас  ставишь!  -
сказал Юю своим глухим голосом. - Мы заключили с пискунами перемирие  по
всем правилам. Кроме того, у нас есть прямой  приказ  Земли  не  трогать
врасу и не наносить ответного удара. И как, черт побери, мы  бы  нанесли
его? Даже теперь, когда остров Кинга и лагерь на юге  Центрального  пол-
ностью эвакуированы, нас тут все-таки меньше двух тысяч, а у тебя на Яве
всего человек шестьдесят пять, верно? Неужели ты  всерьез  веришь,  Дон,
что две тысячи человек способны справиться с тремя  миллионами  разумных
врагов?
   - Юю, да на это и пятидесяти человек хватит! Были бы желание,  уменье
и оружие.
   - Бред! Но в любом случае, Дон, мы заключили перемирие.  И  если  оно
будет нарушено, нам конец. Только благодаря ему  мы  и  держимся.  Может
быть, когда они вернутся с Престно и увидят, что  произошло,  они  решат
покончить с пискунами. Этого мы не знаем. А пока похоже, что пискуны на-
мерены соблюдать перемирие - в конце-то концов, это они его  предложили!
- а нам ничего другого не остается. Их столько, что они нас голыми рука-
ми могут уничтожить, как произошло в Центрвилле. Они туда тысячами  наг-
рянули. Неужели ты этого не можешь понять, Дон?
   - Послушай, Юю, я, конечно, понимаю. Если вы боитесь использовать ва-
ши три вертолета, так отправьте их сюда с ребятами, которые  думают  так
же, как мы здесь, на Новой Яве. Раз уж мне придется в одиночку вас осво-
бождать, то лишние вертолеты не помешают.
   - Ты нас не освободишь, ты нас погубишь, идиот  чертов!  Отошли  свой
вертолет на Центральный немедленно! Это приказ  полковника  лично  тебе,
как исполняющему обязанности начальника лагеря. Используй его для переб-
роски своих людей. Понадобится не больше двенадцати полетов, и  вы  сво-
бодно уложитесь в четыре здешних дневных периода. А теперь выполняй при-
каз!
   Щелк - и выключил приемник. Побоялся с ним спорить!
   Но ведь с них станется послать свои три вертолета на Новую Яву, чтобы
разбомбить или сжечь лагерь, поскольку формально он не подчиняется  при-
казу, а старик Донг не терпит самостоятельности!  Достаточно  вспомнить,
как он уже с ним разделался за пустяковые карательные меры на Смите.  Не
простил ему инициативы! Старик Динг-Донг, как большинство офицеров,  лю-
бит безоговорочное послушание. Беда только в том, что такие в конце кон-
цов сами становятся послушными?
   И тут Дэвидсон испытал подлинное душевное потрясение,  вдруг  сообра-
зив, что вертолетов ему опасаться нечего. Донг, Серенг, Госсе, даже Бен-
тон струсят послать их! Пискуны приказали, чтобы люди не  смели  пользо-
ваться вертолетами за пределами своей резиденции, и они подчинились!
   Черт! Его чуть наизнанку не вывернуло. Пора действовать!  Они  и  так
уже почти две недели прождали неведомо чего! Оборону лагеря он  наладил:
частокол укрепили и довели до такой высоты, что ни одна зеленая мартышка
через него не перелезет, а Эйби - молодец мальчишка! - изготовил полсот-
ни отличных мин и заложил их в стометровом поясе вокруг  лагеря.  Теперь
настало время показать пискунам, что на Новой Яве они имеют дело с  нас-
тоящими людьми, с настоящими мужчинами, а не  со  стадом  овец,  как  на
Центральном. Он поднял вертолет и провел отряд пехоты к пискуньим  норам
на юг от лагеря. Он научился распознавать такие места с воздуха по  пло-
довым садам и по скоплениям деревьев определенных видов, хотя и не выса-
женных аккуратными рядами, как у людей. Просто жуть брала,  сколько  тут
обнаружилось таких мест, едва он нашел способ определять их  с  воздуха.
Лес кишмя кишел этой пакостью. Карательный отряд выжег к черту эти норы,
а когда он с парой ребят летел обратно, то обнаружил еще норы  -  меньше
чем в четырех километрах от лагеря! И на них, чтобы четко и ясно  поста-
вить свою подпись - пусть читает, кто захочет, -  он  сбросил  бомбочку.
Простенькую зажигалочку, но и от нее зеленый мех клочьями полетел. В ле-
су она оставила здоровую прореху, и края прорехи были охвачены огнем.
   Собственно говоря, это и есть его оружие для массированного ответного
удара. Лесные пожары. Хватит одного рейда на одном вертолете  с  зажига-
лочками и огненным студнем, чтобы выжечь целый остров. Придется, правда,
подождать месяц-другой, до конца сезона дождей. А какой сжечь  -  Кинга,
Смита или Центральный? Начать, пожалуй, стоит с Кинга -  так,  маленькое
предупреждение, поскольку людей там больше нет. А потом Центральный, ес-
ли они и дальше будут брыкаться.
   - Что вы затеяли? - донесся голос из приемника, и Дэвидсон ухмыльнул-
ся: ну словно старуха верещит, которую малость пощекотали. - Вы  отдаете
себе отчет в том, что делаете, Дэвидсон?!
   -Ага!
   - Вы что, рассчитываете запугать пискунов? На этот раз не Юю.  Должно
быть, умник Госсе, а может, и не он, но какая разница? Все они только  и
умеют блеять, овцы поганые.
   - Вот именно, - ответил он с мягкой такой иронией.
   - По-вашему, если вы будете жечь их поселки, они сдадутся на вашу ми-
лость - все три миллиона? Так?
   - Может, и так.
   - Послушайте, Дэвидсон, - сказал передатчик, и в нем что-то  захрипе-
ло, зашелестело. Ну да, понятно, пользуются аварийной аппаратурой, пото-
му что большой передатчик сгорел вместе с их хваленым ансиблем, туда ему
и дорога! - Послушайте, Дэвидсон, не могли бы мы поговорить с кем-нибудь
еще?
   - Нет, тут все по горло заняты. Да, кстати, живется нам тут  неплохо,
но не мешало бы разжиться сладеньким - фруктовыми коктейлями, персиками,
ну и прочей ерундой. Кое-кому из ребят очень этого не хватает. Кроме то-
го, мы не получили в срок марихуану, потому что вы там прошляпили город.
Так если я пошлю вертолет, не сможете ли уделить нам ящик-другой сластей
и травки?
   Молчание, а потом:
   - Хорошо. Высылайте вертолет.
   - Чудненько. Уложите ящики в сетку, и ребята ее  подцепят,  чтобы  не
приземляться, - сказал он и ухмыльнулся.
   Из Центра что-то залопотали, и вдруг прорезался голос старика  Донга.
В первый раз полковник сам к нему обратился. Пыхтит, старая перечница, и
еле пищит, сквозь помехи и не разобрать толком, что он там бормочет.
   - Слушайте, капитан, я хочу знать, отдаете ли вы себе отчет, на какие
меры вы толкаете меня своими действиями на Новой Яве, если вы  и  впредь
не будете выполнять мои приказы? Я пытаюсь говорить с вами как с  разум-
ным и лояльным офицером. Для обеспечения безопасности  моих  подчиненных
здесь, на Центральном острове, я буду вынужден  поставить  аборигенов  в
известность, что мы  слагаем  с  себя  всякую  ответственность  за  ваши
действия.
   - Совершенно справедливо, господин полковник.
   - Я пытаюсь объяснить вам, что мы вынуждены будем сообщить им о своем
бессилии воспрепятствовать нарушениям перемирия на Новой Яве. У вас  там
шестьдесят шесть человек, и они нужны мне здесь, чтобы мы  могли  сохра-
нить колонию до возвращения  "Шеклтона".  Ваши  действия  -  это  самоу-
бийство, а за жизнь тех, кто находится там с вами, отвечаю я.
   - Нет, господин полковник, не  вы,  а  я.  Так  что  успокойтесь.  Но
только, когда джунгли вспыхнут, быстренько переберитесь на серединку Вы-
рубки. Мы вовсе не хотим поджарить вас заодно с пискунами.
   - Слушайте, Дэвидсон! Я приказываю вам немедленно передать командова-
ние лейтенанту Темба и явиться ко мне сюда, - сказал  далекий  писклявый
голос, и Дэвидсон неожиданно для себя выключил приемник. Его мутило.
   Совсем спятили: все еще играют в  солдатики  и  не  желают  взглянуть
правде в глаза! Но, с другой стороны, мало кто способен  бескомпромиссно
принять действительность, если дела идут скверно.
   И, конечно, после того как он  разорил  десяток-друтой  нор,  местные
пискуны только затаились. Он с самого начала знал, что разговор  с  ними
должен быть короткий: нагони на них страху, и  потом  не  давай  спуску.
Тогда они прекрасно разберутся, кто тут главный, и подожмут хвосты раз и
навсегда. Теперь в радиусе тридцати километров от лагеря все  норы  были
вроде бы покинуты, но он все равно каждые два-три дня посылал отряды вы-
жигать их.
   А у ребят начали сдавать нервишки. До сих пор он не давал  им  сидеть
сложа руки - из оставшихся в живых отборных пятидесяти пяти человек  со-
рок восемь были лесорубами, так и пусть занимаются привычным делом,  ва-
лят лес. Но они знали, что прибывающие с земли робогрузовозы уже не смо-
гут спуститься на планету и будут вертеться на орбите в ожидании  сигна-
ла, который нечем подать. А что за радость валить лес неизвестно для че-
го? Это ведь нелегкая работа. Лучше уж просто  его  сжигать.  Он  разбил
своих людей на взводы, и они отрабатывали способы поджога. Пока еще лили
дожди и толком у них ничего не получалось, но все-таки они не кисли зря.
Эх, были бы у него те три вертолета! Вот тогда бы дела пошли  по-настоя-
щему. Он взвешивал мысль о рейде на Центр, чтобы  освободить  вертолеты,
но пока не говорил про это даже Эйби и Темба, самым  надежным  из  всех.
Кое-кто из ребят побоится участвовать в вооруженном налете на  собствен-
ный штаб. Они все еще к месту и не к месту повторяют: "Вот когда мы вер-
немся к остальным?" И не знают, что эти "остальные" бросили их, предали,
продались пискунам, лишь бы спасти свою шкуру. Этого он им не  сказал  -
они могли бы и не выдержать.
   Просто в один прекрасный день он, Эйби, Темба и еще кто-нибудь из на-
дежных парней отправятся через пролив, а там трое спрыгнут с автоматами,
захватят по вертолету и отправятся домой - тру-ля-ля, тру-ля-ля, и  отп-
равятся домой. С четырьмя отличными взбивалками для яиц. Не взобьешь яиц
- омлета не сделаешь!
   Дэвидсон громко захохотал в темноте своего коттеджа.
   Может, он и не будет особенно торопиться с этим  планом:  слишком  уж
приятно его обдумывать.
   Прошло еще две недели, и они покончили со всеми крысиными  норами  на
расстоянии дня пути от лагеря: лес теперь стоял чистенький и аккуратный.
Никаких поганых тварей, никаких дымков над вершинами деревьев. Никто  не
прыгает перед тобой из кустов и не плюхается на спину с закрытыми глаза-
ми - еще дави их! Никаких тебе зеленых мартышек. Чащоба деревьев и деся-
ток пожарищ. Только вот ребята, того гляди, на стенку полезут. Пора отп-
равляться за вертолетами.
   И как-то вечером он сообщил свой план Эйби, Темба и Поусту.
   Они с минуту молчали, а потом Эйби спросил:
   - А как с горючим, капитан?
   - Горючего хватит.
   - На один вертолет. А четыре за неделю весь запас сожгут.
   - То есть как? Что же, у нас для нашего только месячный запас  остал-
ся? Эйби кивнул.
   - Ну, значит, нужно будет заодно захватить и горючее.
   - А каким образом?
   - Вот вы это и обмозгуйте.
   Сидят и глядят на тебя ошалело. Просто зло берет. Все за  них  делай!
Конечно, он прирожденный руководитель, но ему нравятся парни, которые  и
сами умеют соображать!
   - Ну-ка, Эйби, это по твоей части, - сказал он и вышел покурить.
   Никакого терпения не хватит, до того все хвосты поджимают.  Не  могут
посмотреть в глаза фактам, и все тут.
   С марихуаной у них стало туговато, и он уже два дня как ни одной  си-
гареты не выкурил. Ну, да ему это нипочем. Небо  было  затянуто  тучами,
сырая, теплая мгла пахла весной. Мимо  прошел  Джинини,  скользя,  точно
конькобежец или даже  гусеничный  робот,  потом  таким  же  неторопливым
скользящим движением повернулся к крыльцу коттеджа и уставился на Дэвид-
сона в смутном свете, падавшем из открытой двери. Джинини,  широкоплечий
великан, работал на роботопиле.
   - Источник моей энергии подключен к Великому Генератору, и  отключить
меня невозможно, - сказал он ровным голосом, не сводя глаз с Дэвидсона.
   - Марш в казарму, отсыпаться! - скомандовал Дэвидсон тем резким,  как
удар хлыста, голосом, которого еще никто никогда не ослушался, и секунду
спустя Джинини заскользил дальше, грузный, но тяжеловесно изящный.
   Последнее время ребята слишком уж налегают  на  галлюциногены.  Этого
добра хватает, но что хорошо для отдыхающего лесоруба, не  очень-то  го-
дится для солдат крохотного отряда, брошенного всеми на враждебной  пла-
нете. У них нет времени накачиваться и шалеть. Придется убрать эту дрянь
под замок. Правда, как бы кое-кто из ребят не дал трещины? Ну  и  пусть!
Яйцо не треснет - омлета не собьешь! Может, отправить их на  Центральный
в обмен на горючее? Вы мне - две-три цистерны с горючим, а я вам за  них
- двух-трех тепленьких лунатиков, дисциплинированных солдатиков,  отлич-
ных лесорубов и совсем под стать вам: тоже попрятались в  снах  и  знать
ничего не желают?
   Он ухмыльнулся и решил, что стоит обсудить этот план  с  Эйби  и  ос-
тальными, как вдруг часовой пронзительно завопил с дымовой  трубы  лесо-
пилки:
   - Идут! Они идут!
   С западного поста тоже донеслись крики. Раздался выстрел.
   И они таки пришли! Черт, рассказать кому-нибудь, так не поверят!  Ты-
сячами лезут, буквально тысячами! И ведь ни звука, ни  шороха,  пока  не
завопил часовой, а потом выстрел, а потом взрыв? Мина взорвалась! И еще,
и еще! А тут один за другим вспыхнули сотни факелов и  огненными  дугами
взлетели в темном сыром воздухе, точно ракеты, а  с  частокола  со  всех
сторон посыпались пискуны, волна за волной, захлестывая лагерь, все  пе-
ред собой сметая - тысячи их, тысячи! Словно полчища крыс, как  тогда  в
Кливленде, штат Огайо, во время последнего голода, когда он  был  совсем
малышом. Что-то выгнало крыс из их нор, и они среди бела дня полезли че-
рез забор - живое мохнатое одеяло, блестящие глазки, когтистые лапы?  Он
заорал и побежал к матери? А может, ему  это  тогда  просто  приснилось?
Спокойнее, спокойнее, не теряй головы! Скорее в бывший пискуний загон, к
вертолету. Там еще темно? А, черт! Замок на воротах. Пришлось его  пове-
сить на случай, если какой-нибудь слабак вздумает выбрать ночку потемнее
и смыться к папаше Динг-Донгу. Скорее найти ключ? никак его не вставишь?
не повернешь толком. Ничего, ничего, только не теряй  головы?  А  теперь
еще надо бежать к вертолету, отпирать его. Откуда-то взялись рядом Поуст
и Эйби. Ну вот, наконец затрещал мотор, завертелся винт,  взбивая  яйца,
заглушая все жуткие звуки, писк, визг, пронзительное пение. А они взмыли
в небо, и ад провалился вниз - горящий загон, полный крыс?
   - Чтобы быстро и правильно оценить обстановку, нужна голова  на  пле-
чах, - сказал Дэвидсон. - Вы, ребята, и  думали  быстро,  и  действовали
быстро. Молодцы! А где Темба?
   - Лежит с копьем в брюхе, - ответил Поуст. Эйби, вертолетчику, словно
бы не терпелось самому вести вертолет, и Дэвидсон уступил ему  место,  а
сам перебрался на заднее сиденье и расслабился. Под ним в  густой,  неп-
роглядной темноте черной полосой тянулся лес.
   - Ты куда это взял курс, Эйби?
   - На Центральный.
   - Нет! На Центральный мы не полетим!
   - А куда же мы полетим? - спросил Эйби, хихикнув, словно девка.  -  В
Нью-Йорк? В Карачи?
   - Пока поднимись повыше, Эйби, и иди в обход лагеря.  Только  широким
кругом, так, чтобы внизу слышно не было.
   - Капитан, лагеря больше нет; - сказал Поуст, старший лесоруб,  коре-
настый спокойный человек.
   - Когда пискуны кончат жечь лагерь, мы спустимся и  сожжем  пискунов.
Их там четыре тысячи - все в одном месте. А у нас на хвосте  установлено
шесть огнеметов. Дадим пискунам минут двадцать и угостим их  банками  со
студнем, а тех, кто побежит, прикончим огнеметами.
   - Черт! - выругался Эйби. - Там ведь наши ребята! Может,  пискуны  их
взяли в плен, мы же не знаем. Нет уж! Я не полечу назад жечь людей! -  И
он не повернул вертолета.
   Дэвидсон прижал пистолет к затылку Эйби и сказал:
   - Мы полетим назад, а потому возьми себя в руки, детка. Мне  с  тобой
возиться некогда.
   - Горючего в баке хватит, чтобы добраться до Центрального, капитан, -
сказал вертолетчик, подергивая головой, словно пистолет был мухой  и  он
пытался ее отогнать. - И все. Больше нам горючего взять негде.
   -- Ну так полетим на этом. Поворачивай, Эйби.
   - Я думаю, нам лучше лететь на Центральный, капитан, -  сказал  Поуст
этим своим спокойным голосом.
   Стакнулись, значит! Дэвидсон в ярости перехватил пистолет за ствол  и
стремительно, как жалящая змея, ударил Поуста рукояткой над ухом.  Лесо-
руб перегнулся пополам и остался сидеть на переднем сиденье, опустив го-
лову между колен, а руками почти упираясь в пол.
   - Поворачивай, Эйби! - сказал Дэвидсон голосом, точно удар хлыста,  и
вертолет по пологой кривой лег на обратный курс.
   - Черт, а где лагерь? Я никогда не летал  ночью  без  ориентиров,  --
пробормотал Эйби таким сиплым и хлюпающим голосом, точно  у  него  вдруг
начался насморк.
   - Держи на восток и смотри, где горит, - сказал  Дэвидсон  холодно  и
невозмутимо.
   Все они на поверку оказались слизняками. Даже Темба. Ни один не встал
рядом с ним, когда пришел трудный час. Рано или поздно все они  сговари-
вались против него просто потому, что не могли выдержать того,  что  вы-
держивал он. Слабаки всегда сговариваются за спиной сильного, и  сильный
человек должен стоять в одиночку и полагаться только  на  себя.  Так  уж
устроен мир.
   Куда, к черту, провалился лагерь? В этой тьме даже сквозь дождь заре-
во пожара должно быть видно на десятки километров.  А  нигде  -  ничего.
Черно-серое небо вверху, чернота внизу. Значит, пожар погас? Его погаси-
ли? Неужели люди в лагере отбились от пискунов? После того как он спасся
на вертолете? Эта мысль обожгла его мозг, как  струя  ледяной  воды.  Да
нет? конечно же, нет! Пятьдесят против тысяч? Ну нет? Но,  черт  побери,
зато сколько пискунов подорвалось на минных полях! Все дело в  том,  что
они валом валили. И ничем их нельзя  было  остановить.  Этого  он  никак
предвидеть не мог. И откуда они, собственно, взялись? В лесу вокруг  ла-
геря пискунов уже давным-давно не осталось. А потом вдруг валом повалили
со всех сторон, пробрались по лесам и вдруг полезли из всех  своих  нор,
как крысы. Тысячи и тысячи. Так, конечно, их ничем не остановишь!  Куда,
к черту, девался лагерь? Эйби только делает вид, будто его ищет,  а  сам
свое гнет.
   - Найди лагерь, Эйби, - сказал он ласково.
   - Так я же его ищу! - огрызнулся мальчишка. А Поуст ничего не  сказал
- так и сидел, перегнувшись, рядом с Эйби.
   - Не мог же он сквозь землю провалиться, верно,  Эйби?  У  тебя  есть
ровно семь минут, чтобы его отыскать.
   - Сами ищите! - злобно взвизгнул Эйби.
   - Подожду, пока вы с Поустом не образумитесь, детка. Спустись пониже!
   Примерно через минуту Эйби сказал:
   - Вроде бы река.
   Действительно, река. И большая расчистка. Но лагерь-то где?
   Они пролетели над расчисткой, но так ничего и не увидели.
   - Он должен быть здесь, ведь другой большой расчистки на всем острове
нет, - сказал Эйби, поворачивая обратно.
   Их посадочные прожекторы били вниз, но вне этих  двух  столбов  света
ничего нельзя было разобрать. Надо их выключить!
   Дэвидсон перегнулся через плечо вертолетчика и  выключил  прожекторы.
Непроницаемая сырая мгла хлестнула их по глазам, точно черное полотенце.
   - Что вы делаете? - взвизгнул Эйби, включил  прожекторы  и  попытался
круто поднять вертолет, но опоздал. Из мрака выдвинулись чудовищные  де-
ревья и поймали их.
   Застонали лопасти винта, в  туннеле  прожекторных  лучей  закружились
вихри листьев и веток, но стволы были толстыми и крепкими. Маленькая ле-
тающая машина накренилась, дернулась, словно подпрыгнула,  высвободилась
и боком рухнула в лес. Прожекторы погасли. Сразу наступила тишина.
   - Что-то мне скверно, - сказал Дэвидсон.
   И снова повторил эти слова. Потом перестал их повторять,  потому  что
говорить их было некому. Тут он сообразил, что вообще не говорил.  Мысли
мутились. Наверное, стукнулся затылком. Эйби рядом нет. Где же он? А это
вертолет. Совсем перекошенный, но он сидит,  как  сидел.  А  темнота-то,
темнота - хоть глаз выколи.
   Дэвидсон начал шарить руками вокруг и нащупал неподвижное, по-прежне-
му скорченное тело Поуста, зажатое между передним сиденьем  и  приборной
доской. При каждом движении вертолет покачивался, и он  наконец  сообра-
зил, что машина застряла между деревьями,  запуталась  в  ветках,  точно
воздушный змей. В голове у него немного прояснилось, но им овладело неп-
реодолимое желание как можно скорее выбраться  из  темной  накренившейся
кабины. Он переполз на переднее сиденье, спустил ноги наружу и повис  на
руках. Ноги болтались, но не задевали земли - ничего, кроме веток. Нако-
нец он разжал руки. Плевать, сколько ему падать, но в кабине он не оста-
нется! До земли оказалось не больше полутора метров. От толчка  заболела
голова, но он встал, выпрямился, и ему стало легче. Если бы только  вок-
руг не было так темно, так черно! Но у него на поясе есть фонарик -  вы-
ходя вечером из коттеджа, он всегда брал с собой фонарик. Так где же фо-
нарик? Странно. Отцепился, должно быть. Пожалуй, следует залезть в  вер-
толет и поискать. А может, его взял Эйби? Эйби нарочно разбил  вертолет,
забрал его фонарик и сбежал. Слизняк, такой же, как все они. В этой чер-
товой мокрой тьме не видно даже, что у тебя под  ногами.  Корни  всякие,
кусты. А кругом - шорохи, чавканье, непонятно какие звуки: дождь  шуршит
по листьям, твари какие-то шастают, шелестят? Нет, надо слазить в верто-
лет за фонариком. Только вот как? Хоть на цыпочки встань, не дотянешься.
   Вдалеке за деревьями мелькнул огонек и исчез. Значит, Эйби  взял  его
фонарик и пошел на разведку, чтобы ориентироваться. Молодец мальчик!
   - Эйби! - позвал он пронзительным шепотом, сделал шаг вперед,  стара-
ясь снова увидеть огонек, и наступил на что-то непонятное. Ткнул  башма-
ком, а потом осторожно опустил руку, чтобы пощупать, - очень  осторожно,
потому что ощупывать то, что не видишь, всегда  опасно.  Что-то  мокрое,
скользкое, будто дохлая крыса. Он быстро отдернул руку. Потом снова наг-
нулся и пощупал в другом месте. Башмак! Шнурки? Значит, у него под нога-
ми валяется Эйби. Выпал из вертолета. Так ему и надо, сукину сыну, -  на
Центральный хотел лететь, иуда!
   Дэвидсону стало неприятно от влажного прикосновения невидимой  одежды
и волос. Он выпрямился. Снова показался свет - неясное сияние за  часто-
колом из ближних и дальних стволов. Оно двигалось. Дэвидсон сунул руку в
кобуру. Пистолета там не было. Он вспомнил, что держал его  в  руке,  на
случай, если Эйби или Поуст попробуют что-нибудь  выкинуть.  Но  в  руке
пистолета тоже не было. Значит, валяется в вертолете вместе с фонариком.
   Дэвидсон нагнулся и замер, а потом побежал. Он ничего не видел. Ство-
лы толкали его из стороны в сторону, корни цеплялись за  ноги?  Внезапно
он растянулся во весь рост на земле среди затрещавших кустов. Он припод-
нялся и на четвереньках пополз в  кусты,  стараясь  забраться  поглубже.
Мокрые ветви царапали ему лицо, хватали за одежду.  Но  он  упрямо  полз
вперед. Его мозг не воспринимал ничего, кроме сложных запахов гниения  и
роста, прелых листьев, влажных листьев, трухи, молодых побегов, цветов -
запахов ночи, весны и дождя. Ему на лицо упал свет. Он увидел  пискунов.
И вспомнил, что они делают, если загнать их в угол, вспомнил, что  гово-
рил об этом Любов. Он перевернулся на спину,  откинул  голову,  зажмурил
глаза и замер. Сердце стучало в груди как сумасшедшее.
   Ничего не произошло.
   Открыть глаза было очень трудно, но в конце концов он все-таки  сумел
это сделать. Они стояли вокруг. Их было много - может, десять, а  может,
и двадцать. Держат эти свои охотничьи копья - просто зубочистки, но  на-
конечники из железа, и такие острые, что вспорют тебе брюхо,  оглянуться
не успеешь. Он зажмурился и продолжал лежать неподвижно.
   И ничего не произошло.
   Сердце угомонилось, стало легче думать. Что-то защекотало его внутри,
что-то похожее на смех. Черт подери! Он им не по зубам. Свои его  преда-
ли, человеческий ум бессилен что-нибудь придумать, а он прибегнул  к  их
собственной хитрости - притворился мертвым и сыграл на их инстинкте, ко-
торый не позволяет убивать тех, кто лежит на спине, закрыв глаза.  Стоят
вокруг, лопочут между собой, а сделать ничего не могут,  пальцем  дотро-
нуться до него боятся. Будто он - бог.
   - Дэвидсон!
   Пришлось снова открыть глаза. Сосновый факел в руках одного из писку-
нов все еще горел, но пламя побледнело, а лес был уже не угольно-черным,
а белым. Как же так? Ведь прошло от силы десять минут.  Правда,  еще  не
совсем рассвело, но ночь кончилась. Он видит листья, ветки, деревья. Ви-
дит склоненное над ним лицо. В сером сумраке оно казалось серым.  Все  в
рубцах, но вроде бы человеческое, а глаза - как две черные дыры.
   - Дайте мне встать, -- внезапно сказал Дэвидсон громким хриплым голо-
сом.
   Его бил озноб: сколько можно валяться на сырой земле! И чтобы  Селвер
смотрел на него сверху вниз? Ну уж нет!
   У Селвера никакого оружия не было, но мартышки вокруг держали нагото-
ве не только копья, но и пистолеты. Растащили его запасы в лагере!
   Он с трудом поднялся. Одежда леденила плечи и ноги. Ему никак не уда-
валось унять озноб.
   - Ну кончайте, - сказал он. - Быстро-быстро!
   Селвер продолжал молча смотреть на него. Но все-таки снизу  вверх,  а
не сверху вниз!
   - Вы хотите, чтобы я вас убил? - спросил он.
   Подхватил у Любова его манеру разговаривать: даже  голос  совсем  лю-
бовский. Черт знает что!
   - Это мое право, ведь так!
   - Ну, вы всю ночь пролежали в позе, которая означает, что вы  хотели,
чтобы мы оставили вас в живых. А теперь вы хотите умереть?
   Боль в животе и голове, ненависть к этому  поганому  уродцу,  который
разговаривает, точно Любов, и решает, жить ему или умереть, - эта боль и
эта ненависть душили его, поднимались  в  глотке  тошнотным  комком.  Он
трясся от холода и отвращения. Надо взять себя в руки. Внезапно он  шаг-
нул вперед и плюнул Селверу в лицо.
   А секунду спустя Селвер сделал легкое танцующее движение и тоже  плю-
нул. И засмеялся. И даже не попытался убить его. Дэвидсон  вытер  с  губ
холодную слюну.
   - Послушайте, капитан Дэвидсон, - сказал пискун все тем же  спокойным
голоском, от которого Дэвидсона начинало мутить, - мы же с вами оба  бо-
ги. Вы сумасшедший, и я, возможно, тоже, но мы боги. Никогда  больше  не
будет в лесу встречи, как эта наша встреча. Мы приносим друг другу дары,
какие приносят только боги. От вас я получил дар убийства себе подобных.
А теперь, насколько это в моих силах, я вручаю вам дар моих  соплеменни-
ков - дар не убивать. Я думаю, для каждого из нас полученный  дар  равно
тяжел. Однако вам придется нести его одному. Ваши соплеменники в  Эшсене
сказали мне, что вынесут решение о вас, и, если я приведу вас  туда,  вы
будете убиты. Такой у них закон. И если я хочу подарить вам жизнь, я  не
могу отвести вас с другими пленными в Эшсен. А оставить вас  в  лесу  на
свободе я тоже не могу - вы делаете слишком много  плохого.  Поэтому  мы
поступим с вами так, как поступаем с теми из нас, кто сходит с ума.  Вас
увезут на Рендлеп, где теперь больше никто не живет, и оставят там.
   Дэвидсон смотрел на пискуна и не мог отвести глаз. Словно его  подчи-
нили какой-то гипнотической власти. Этого он терпеть не станет. Ни у ко-
го нет власти над ним! Никто не может ему ничего сделать!
   - Жаль, что я не свернул тебе шею в тот день, когда ты на меня набро-
сился, - сказал он все тем же хриплым голосом.
   - Может быть, это было бы самое лучшее, - ответил Селвер. -- Но Любов
помешал вам. Так же, как теперь он мешает мне убить вас.  Больше  никого
убивать не будут. И рубить деревья - тоже. На Рендлепе не  осталось  де-
ревьев. Это остров, который вы называете Свалкой. Ваши  соплеменники  не
оставили там ни одного дерева, так что вы не сможете построить  лодку  и
уплыть оттуда. Там почти ничего не растет, и мы должны  будем  привозить
вам пищу и дрова. Убивать на Рендлепе некого.  Ни  деревьев,  ни  людей.
Прежде там были и деревья, и люди, но теперь от них остались только сны.
Мне кажется, раз вы будете жить, то для вас это самое подходящее  место.
Может быть, вы станете там сновидцем, но скорее всего вы просто  пойдете
за своим безумием до конца.
   - Убейте меня теперь, и хватит издеваться!
   - Убить вас? - спросил Селвер, и в рассветном лесу его глаза, глядев-
шие на Дэвидсона снизу вверх, вдруг засияли светло и страшно. - Я не мо-
гу убить вас, Дэвидсон. Вы - бог. Вы должны сами это сделать.
   Он повернулся, быстрый, легкий, и через несколько  шагов  скрылся  за
серыми деревьями.
   По щекам Дэвидсона скользнула петля и легла  ему  на  шею.  Маленькие
копья надвинулись на него сзади и с боков. Они трусят прикоснуться к не-
му. Он мог бы вырваться, убежать - они не посмеют  его  убить.  Железные
наконечники, узкие, как листья ивы, были отшлифованы и наточены до  ост-
роты бритвы. Петля на шее слегка затянулась. И он пошел туда,  куда  они
вели его.

   Глава 8
   Селвер уже давно не видел Любова. Этот сон был с ним на Ризуэле.  Был
с ним, когда он в последний раз говорил с Дэвидсоном. А потом  исчез  и,
может быть, спал теперь в могиле мертвого Любова в Эшсене, потому что ни
разу не пришел к Селверу в Бротер, где он теперь жил.
   Но когда вернулась большая лодка и Селвер отправился в Эшсен, его там
встретил Любов. Он был безмолвным, туманным и очень грустным, и в Селве-
ре проснулось прежнее тревожное горе.
   Любов оставался с ним тенью в его сознании, даже когда он  пришел  на
встречу с ловеками, которые прилетели на большой лодке. Это были сильные
люди, совсем не похожие на ловеков, которых он знал, если не считать его
друга, но Любов никогда не был таким сильным.
   Он почти забыл язык ловеков и сначала больше слушал. А когда  убедил-
ся, что они именно такие, отдал им тяжелый ящик, который принес с  собой
из Бротера.
   - Внутри работа Любова, - сказал он, с трудом подбирая нужные  слова.
- Он знал о нас гораздо больше, чем знают остальные. Он изучил мой  язык
и знал Мужскую речь, и мы все это записали. Он во многом понял,  как  мы
живем и уходим в сны. Остальные совсем не понимают. Я отдам вам его  ра-
боту, если вы отвезете ее туда, куда он хотел ее отослать.
   Высокий, с белой кожей, которого звали Лепеннон,  очень  обрадовался,
поблагодарил Селвера и сказал, что бумаги обязательно отвезут туда, куда
хотел Любов, и будут их очень беречь. Селверу было приятно это услышать.
Но ему было больно называть имя друга вслух,  потому  что  лицо  Любова,
когда он обращался к нему  в  мыслях,  оставалось  таким  же  бесконечно
грустным. Он отошел в сторону от ловеков и только наблюдал за ними. Кро-
ме пятерых с корабля сюда пришли Донг, Госсе и еще другие из Эшсена. Но-
вые были чисты и блестящи, как недавно отшлифованное железо.  А  прежние
отрастили шерсть на лицах и стали чуть-чуть похожи на очень больших  ат-
шиян, только с черным мехом. Они все еще носили  одежду,  но  старую,  и
больше не содержали ее в чистоте. Никто из  них  не  исхудал,  кроме  их
Старшего, который так и не выздоровел после Ночи Эшсена, но все они были
немного похожи на людей, которые заблудились или сошли с ума.
   Встреча произошла на опушке, где по молчаливому  соглашению  все  эти
три года ни лесные люди, ни ловеки не строили жилищ и куда даже не захо-
дили. Селвер и его спутники сели в тени большого  ясеня,  который  стоял
чуть в стороне от остальных деревьев. Его ягоды пока  еще  казались  ма-
ленькими зелеными узелками на тонких веточках, но листья были  длинными,
легкими, упругими и по-летнему зелеными. Свет под огромным  деревом  был
неяркий, смягченный путаницей теней.
   Ловеки советовались между собой, приходили, уходили, а потом один  из
них наконец пришел под ясень. Жесткий ловек с корабля, коммодор. Он при-
сел на корточки напротив Селвера, не попросив разрешения, но и не  желая
оскорбить. Он сказал:
   - Не могли бы мы поговорить немножко?
   - Конечно.
   - Вы знаете, что мы увезем всех землян. Для  этого  мы  прилетели  на
двух кораблях. Вашу планету больше не будут использовать  для  колониза-
ции.
   - Эту весть я услышал в Бротере три дня назад, когда вы прилетели.
   - Я хотел убедиться, поняли ли вы, что это - навсегда. Мы не  вернем-
ся. На вашу планету Лига наложила запрет. Если сказать по-другому, более
понятными для вас словами, я обещаю, что, пока существует Лига, никто не
прилетит сюда рубить ваши деревья или забирать вашу землю.
   - Никто из вас никогда не вернется, - сказал Селвер, не то спрашивая,
не то утверждая.
   - На протяжении жизни пяти поколений - да.  Никто.  Потом,  возможно,
несколько человек все-таки прилетят. Их будет десять-пятнадцать. Во вся-
ком случае, не больше двадцати. Они прилетят, чтобы разговаривать с вами
и изучать вашу планету, как делали некоторые люди в колонии.
   - Ученые, специалы, - сказал Селвер и задумался. - Вы  решаете  сразу
все вместе, вы, люди, - вновь не то спросил, не то подтвердил он.
   - Как так? - Коммодор насторожился.
   - Ну, вы говорите, что никто из вас не будет рубить деревья  Атши,  и
вы все перестаете рубить. Но ведь вы живете во многих местах. Если, нап-
ример, Старшая Хозяйка в Карачи отдаст распоряжение, в соседнем  селении
его выполнять не будут, а уж о том, чтобы все люди во  всем  мире  сразу
его выполнили, и думать нечего?
   - Да, потому что у вас нет единого правительства. А у нас  оно  есть?
теперь, и его распоряжения выполняются - всеми и сразу. Но, судя по тому
что нам рассказали здешние колонисты, ваше распоряжение, Селвер,  выпол-
нили все и на всех островах сразу. Как вы этого добились?
   - Я тогда был богом, - сказал Селвер без всякого выражения.
   После того как коммодор ушел, к ясеню неторопливо подошел высокий бе-
лый ловек и спросил, можно ли ему сесть в тени дерева. Этот был вежлив и
очень умен. Селвер чувствовал себя с ним неловко. Как и Любов, он  будет
ласков, он все поймет, а сам останется непонятен. Потому что самые  доб-
рые из них были так же неприкосновенны, так же далеки, как самые  жесто-
кие. Вот почему присутствие Любова в его сознании причиняло ему  страда-
ния, а сны, в которых он видел Теле, свою умершую жену, и  прикасался  к
ней, приносили радость и умиротворение.
   - Когда я был тут раньше, - сказал Лепеннон, - я познакомился с  этим
человеком, с Раджем Любовом. Мне почти не пришлось с ним  разговаривать,
но я помню его слова, а с тех пор я прочел то, что он писал про вас, про
атшиян. Его работу, как сказали вы. И теперь Атши закрыта для  колониза-
ции во многом благодаря этой его работе. А освобождение Атши,  по-моему,
было для Любова целью жизни. И вы, его друг, убедитесь,  что  смерть  не
помешала ему достигнуть этой цели, не помешала  завершить  избранный  им
путь.
   Селвер сидел неподвижно. Неловкость перешла в  страх.  Сидящий  перед
ним говорил, как Великий Сновидец. И он ничего не ответил.
   - Я хотел бы спросить вас об одной вещи, Селвер. Если этот вопрос вас
не оскорбит. Он будет последним? Людей убивали: в  Лагере  Смита,  потом
здесь, в Эшсене, и, наконец, в лагере на Новой Яве, где Дэвидсон устроил
мятеж. И все. С тех пор  ничего  подобного  не  случалось?  Это  правда?
Убийств больше не было?
   - Я не убивал Дэвидсона.
   - Это не имеет значения, - сказал Лепеннон, не поняв ответа.
   Селвер имел в виду, что Дэвидсон жив, но  Лепеннон  решил,  будто  он
сказал, что Дэвидсона убил не он, а кто-то другой. Значит, и ловеки спо-
собны ошибаться. Селвер почувствовал облегчение и не  стал  его  поправ-
лять.
   - Значит, убийств больше не было?
   - Нет. Спросите у них, - ответил Селвер, кивнув в сторону  полковника
и Госсе.
   - Я имел в виду - у вас. Атшияне не убивали атшиян? Селвер ничего  не
ответил. Он поглядел на Лепеннона, на странное лицо,  белое,  как  маска
Духа Ясеня, и под его взглядом оно изменилось.
   - Иногда появляется бог, - сказал Селвер. - Он приносит новый  способ
делать что-то или что-то новое, что можно сделать.  Новый  способ  пения
или новый способ смерти. Он проносит это по мосту между явью снов и явью
мира, и когда он это сделает, это сделано. Нельзя взять то, что  сущест-
вует в мире, и отнести его назад в сновидение, запереть в  сновидении  с
помощью стен и притворства. Что есть, то есть уже навеки. И  теперь  нет
смысла притворяться, что мы не знаем, как убивать друг друга.
   Лепеннон положил длинные пальцы на руку Селвера так быстро и ласково,
что Селвер принял это, словно  к  нему  прикоснулся  не  чужой.  По  ним
скользили и скользили золотистые тени листьев ясеня.
   - Но вы не должны притворяться, будто у вас есть причины убивать друг
друга. Для убийства не может быть причин, - сказал Лепеннон,  и  лицо  у
него было таким же тревожным и грустным, как у Любова. - Мы улетим.  Че-
рез два дня. Мы улетим все. Навсегда. И леса Атши станут такими,  какими
были прежде.
   Любов вышел из теней в сознании Селвера и сказал: "Я буду здесь".
   -- Любов будет здесь, - сказал Селвер. - И Дэвидсон будет здесь.  Они
оба. Может быть, когда я умру, люди снова станут такими, какими были  до
того, как я родился, и до того, как прилетели вы. Но вряд ли.

   * Местный; здесь - состоящий из аборигенов. (Примеч. ред.)
   * Буквально "машина из машины" - перефразировка латинского  выражения
"dcus ex machina" - "бог  из  машины",  означающего  внезапное  и  чудо-
действенное разрешение всех трудностей. (Примеч. пер.)

   ЗА ДЕНЬ ДО РЕВОЛЮЦИИ

   Посвящается Полу Гудмену, 1911-1972.

   Мои роман "Обделенные" - о небольшой планете, где живут те, что назы-
вают себя одонийцами по имени основательницы своего общества Одо, жившей
за два века до описанной в романе эпохи. Она, таким образом, не является
действующим лицом данного произведения - хотя все в нем  так  или  иначе
связано с нею.
   Одонизм - это анархизм. Но не тот, что связан с террористами и бомба-
ми за пазухой, какими бы иными именами он ни пытался прикрыться. Одониз-
му не свойственны социально-дарвинистский подход к экономике и  доктрина
свободы воли, столь характерные для ультраправых. Это анархизм  в  "чис-
том" виде, анархизм древних даосов и работ Шелли, Кропоткина, Голдмена и
Гудмена. Основной целью критики одонистов  является  авторитарное  госу-
дарство (все равно - капиталистическое или социалистическое); основу  их
морали и практической теории  составляет  сотрудничество  (солидарность,
взаимопомощь). С моей точки зрения, анархизм - вообще  самая  идеалисти-
ческая и самая интересная из всех политических теорий.
   Однако воплотить подобную идею в романе оказалось чрезвычайно трудно;
это отняло у меня огромное количество времени, поглотив всю  меня  цели-
ком. Когда же задача была наконец выполнена, я почувствовала себя  поте-
рянной, выброшенной из окружающего мира. Я была там не к месту. А потому
испытала глубокую благодарность, когда Одо вышла вдруг из мрака небытия,
пересекла пропасть Возможного и захотела, чтобы был написан рассказ - но
не о том обществе, которое она создала, а о ней самой.
   Голос в громкоговорителе гремел, как грузовик, груженный пустыми пив-
ными бутылками по булыжной мостовой, да и сами участники митинга, сбитые
в тесную толпу, над которой звучал этот громоподобный голос, были похожи
на булыжники. Тавири находился где-то далеко, на той  стороне  зала.  Ей
необходимо было добраться до него, и она, извиваясь и толкаясь,  полезла
в густую толпу. Слов она не различала, на лица не смотрела. Слышала лишь
какой-то рев над головой да пыталась раздвинуть тела  в  темной  одежде,
спрессованные буквально в монолит. Увидеть Тавири она тоже  не  могла  -
рост не позволял. Перед ней вдруг  выросли  чьи-то  необъятные  живот  и
грудь. Человек в черной куртке не давал ей пройти. Нет  уж,  она  должна
пробиться к Тавири! Вся покрывшись испариной, она замолотила  по  черной
громаде кулаками. Все равно что по камню стучать - он даже не пошевелил-
ся, однако его могучие легкие исторгли прямо у нее над головой  чудовищ-
ный рев. Она струсила. Но вскоре поняла, что не она причина этого  рева.
Рев разносился по всему залу. Выступавший что-то такое сказал - о  нало-
гах или о "теневом кабинете". Охваченная общим порывом, она тоже  закри-
чала - "Да! Верно!" - и, снова ввинтившись в толпу, довольно легко  выб-
ралась наконец на свободу, оказавшись на полковом плацу в Парео. Над го-
ловой простиралось вечернее небо, бездонное и бесцветное, вокруг  кивали
белыми головками соцветий какие-то травы. Она никогда не знала, как  на-
зываются эти цветы. Высокие, они покачивались у нее над головой на  вет-
ру, что всегда дует над полями по вечерам. Она побежала, и стебли цветов
гибко склонялись и снова выпрямлялись в полной тишине.  И  Тавири  стоял
средь густых трав в лучшем своем костюме, темно-сером; в нем  он  всегда
выглядел ужасно  элегантным,  точно  знаменитый  профессор  или  артист.
Счастливым он ей, правда, не показался, но засмеялся  и  что-то  сказал.
При звуке его голоса глаза ее наполнились слезами, она потянулась, хоте-
ла взять его за руку, но почему-то не  остановилась.  Не  могла  остано-
виться. "Ах, Тавири! - сказала она ему, - это дальше, вон там!" Странный
сладковатый запах белых цветов  показался  ей  удушающим,  и  она  пошла
дальше, но под ногами были колючие спутанные  травы,  какие-то  выбоины,
ямы? Она боялась упасть? и остановилась.
   Солнце, ясный утренний свет безжалостно ударил ей прямо в глаза. Вче-
ра вечером она забыла опустить шторы. Она повернулась к  солнцу  спиной,
но на правом боку лежать было неудобно. Да ладно. Все  равно  уже  день.
Она раза два вздохнула и села, спустив ноги  с  кровати,  сгорбившись  и
разглядывая собственные ступни.
   Пальцы ног, всю их долгую жизнь закованные в дешевую неудобную обувь,
расплющились на концах и бугрились мозолями; ногти  были  бесцветными  и
бесформенными. Узловатая лодыжка обтянута сухой и тонкой морщинистой ко-
жей. Высокий подъем, правда, по-прежнему красив, но  кожа  серая,  а  на
внутренней стороне стопы узлы  вен.  Отвратительно.  Грустно.  Печально.
Противно. Достойно жалости. Она пробовала самые различные слова,  и  все
они подходили - будто примеряешь ужасные маленькие шляпки. Ужасно. Да, и
это слово тоже подходит. Господи, как противно вот так рассматривать се-
бя! А раньше, когда она еще не была такой ужасно старой, разве она  ког-
да-нибудь сидела вот так, любуясь собой? Крайне редко! Она тогда не счи-
тала собственное красивое тело объектом для восхищения, удобным  инстру-
ментом или какой-то драгоценностью, которой следует  особенно  дорожить;
это просто была она сама. Лишь когда твое  тело  перестает  быть  тобой,
когда начинаешь воспринимать его как свою собственность, начинаешь о нем
беспокоиться: в хорошей ли оно форме? Послужит ли еще? И сколько  послу-
жит?
   - Да какая разница! - сердито сказала Лайя и встала.
   От резкого движения закружилась голова. Пришлось схватиться  за  край
столика, чтобы не упасть - упасть она всегда ужасно боялась. Об этом она
думала даже во сне, когда тянулась к Тавири.
   Но что же все-таки он тогда сказал? Никак не вспомнить. Она  не  была
уверена даже, смогла ли  коснуться  его  руки,  и  нахмурилась,  пытаясь
вспомнить. Тавири так давно уже ей не снился! А теперь наконец  приснил-
ся, и она не помнит даже, что он ей сказал!
   Все прошло, все. Она стояла, сгорбившись, в длинной ночной рубашке, и
держалась одной рукой за край столика. Когда она в последний раз  думала
о нем - ладно уж, Бог с ними, со снами! - нет, просто думала о нем,  как
о "Тавири"? Когда в последний раз произносила его первое имя?
   Асьео - да, второе его имя, родовое, она произносила часто. Когда  мы
с Асьео сидели в тюрьме на севере? Еще до  того,  как  я  встретилась  с
Асьео? Асьео и его Теория Обратимости? О да, она говорила об Асьео, даже
слишком много говорила! Поминала его кстати и некстати.  Но  только  как
"Асьео", только как общественного деятеля. А частная его жизнь,  сам  он
как человек куда-то исчезли. И осталось совсем мало людей, которые  хотя
бы просто были с ним знакомы. Все их поколение немалую часть своей жизни
провело в тюрьмах. У них даже шутка была такая: мол, у меня  все  друзья
"сидят" спокойно, найти легко. А теперь их  нигде  не  найдешь,  даже  в
тюрьмах. В лучшем случае - на тюремных кладбищах. Или в общей могиле.
   - Ах, дорогой мой! - вырвалось у Лайи вдруг, и она снова  рухнула  на
постель: просто ноги не держали - нелегко было вспоминать первые  недели
долгих девяти лет, проведенных в застенках крепости Дрио, когда ей сооб-
щили, что Асьео убит на площади Капитолия и вместе с  полутора  тысячами
других убитых сброшен в карьер за Оринг-гейт. А она все это время была в
темнице? Руки ее сами привычно легли на колени - правая  крепко  сжимает
левую, поглаживая большим пальцем ее запястье. Часами, сутками  напролет
она сидела тогда вот так, думая обо всех этих людях вместе и о каждом  в
отдельности - о том, как они лежат там, как негашеная известь  действует
на человеческую плоть, как соприкасаются их кости в  обжигающей  темноте
карьера. Чьи кости рядом с Асьео? Как легли теперь  его  длинные  тонкие
пальцы? Часы, годы?
   - Я никогда тебя не забывала, Тавири! - прошептала она,  и  глупость,
бессмысленность этих слов вернула ее к утреннему свету и смятой постели.
Разумеется, она его не забыла. Разве могут забыть друг друга муж и жена?
Ну вот и снова ее безобразные старые ноги ступили на пол. Они так никуда
и не привели ее; она все время ходила по кругу. Лайя встала,  недовольно
ворча по поводу собственной слабости, и подошла к шкафу, чтобы одеться.
   Молодые обитатели Дома часто ходили по утрам чуть ли  не  голыми,  но
она была для этого слишком стара. Не хотелось портить какому-нибудь юнцу
аппетит, явившись к завтраку неодетой. И  потом  молодняк  рос  в  соот-
ветствии с принципами полной свободы как в одежде и сексе, так и во всем
остальном, а она - нет. Она только изобрела их, эти принципы. Что далеко
не одно и то же.
   Они, например, всегда переглядываются и подмигивают, когда она  назы-
вает Асьео "мой муж". Разумеется, как примерная одонийка она должна была
бы употреблять слово "партнер". Но, черт возьми,  с  какой  стати  ей-то
быть примерной одонийкой?
   Лайя прошаркала через холл к ванной комнате и застала там Майро,  ко-
торая мыла свои длинные волосы прямо в раковине, под краном. Лайя с вос-
хищением смотрела на влажные, блестящие пряди. Теперь она так редко  по-
кидала Дом, что даже не помнила, когда в последний  раз  видела  должным
образом выбритую голову, и все же густые длинные волосы обитателей  Дома
по-прежнему доставляли ей удовольствие. Ах, как ее дразнили - "Длинново-
лосая!", "Волосатая!"; как таскали ее  за  волосы  полицейские  или  эти
оголтелые юнцы из "высшего света"; как в каждой новой  тюрьме  какой-ни-
будь ухмыляющийся солдат брил ее наголо!.. А потом волосы отрастали сно-
ва - сперва пушок, потом короткая щетинка, потом кудряшки; потом  грива?
Теперь все это в прошлом. Господи, неужели она сегодня ни о чем  другом,
кроме прошлого, думать не в состоянии?
   Она оделась, застелила постель и спустилась в столовую.  Завтрак  был
вкусный, однако у нее совершенно пропал аппетит  после  того  проклятого
инсульта. Она выпила две чашки чая из трав, но  даже  персик  доесть  не
смогла. Как же она любила персики в детстве! Украсть готова  была!  А  в
крепости? О Господи, это наконец прекратится или  нет!  Лайя  улыбалась,
отвечала на приветствия и заботливые вопросы друзей, ласково смотрела на
громадного Аэви, который сегодня дежурил в столовой. Именно он соблазнил
ее персиком: "Посмотри-ка, что я для тебя приберег!" - и разве она могла
отказаться? Это правда, фрукты она всегда любила, и ей всегда их не хва-
тало. Однажды, когда ей было лет шесть, она стащила персик с тележки зе-
ленщика на Речной улице. А сейчас ей просто кусок в горло не  шел,  и  к
тому же все вокруг говорили без умолку. Новости из  Тху!  Там  настоящая
революция! Лайя хотела было несколько охладить пыл своих  более  молодых
собеседников - она устала от этих вспышек чрезмерного энтузиазма, -  од-
нако, прочитав материал в газете и уловив нечто особенное  между  строк,
подумала со странным чувством глубокой, но холодной уверенности: "А  по-
чему бы, собственно, и нет? Что ж, вот и произошел  взрыв.  И  именно  в
Тху. И Революция достигнет цели сперва там, а не  здесь".  Словно  имеет
значение, где она победит в первую очередь! Все равно  скоро  все  госу-
дарства исчезнут. Однако значение, видимо, это все-таки имело - она  вся
похолодела и опечалилась, завидуя жителям Тху. Господи, вот еще  глупос-
ти! Лайя довольно мало участвовала в  общих  возбужденных  разговорах  и
вскоре встала из-за стола. Оказавшись у себя в комнате, она  пожалела  о
проявленном равнодушии, однако разделить с ними  их  восторг  не  могла.
Честно говоря, она была уже как бы вне всего этого. Не так-то легко, оп-
равдывалась она перед собой, с трудом карабкаясь по лестнице,  признать,
что ты выпал из революционного процесса,  если  находился  в  самом  его
центре в течение полувека! Так, теперь она еще и хнычет!
   Проблему лестницы и жалость к себе она оставила за дверями  собствен-
ной комнаты. Комната у нее была хорошая, и хорошо было побыть одной.  Ей
сразу стало значительно легче. Несмотря на то, что не совсем .справедли-
во ей одной жить в большой комнате. Ребятишки на чердаке живут  в  таких
комнатах впятером. Желающих жить в  Доме  Одонийцев  всегда  значительно
больше, чем там  можно  как  следует  поселить.  Она  пользуется  такими
удобствами только потому, что стара и перенесла инсульт. Ну и еще,  воз-
можно, потому, что она - Одо. Если бы она была простой  старухой,  пусть
даже перенесшей инсульт, вряд ли она бы получила такую  комнату,  верно?
Скорее всего так. А впрочем, кому, черт возьми, приятно  жить  вместе  с
выжившей из ума старухой? Трудно сказать, что тут главная причина. Фаво-
ритизм, элитарность, поклонение вождям - все это потихоньку  возвращает-
ся, выползает из каждой щели. Впрочем, она и  не  надеялась  увидеть  на
своем веку, как это будет вырвано с корнем; даже через поколение -  вряд
ли. Лишь Время способно принести столь великие перемены. А пока  что?  у
нее хорошая, большая, солнечная комната, и ей, выжившей из ума  старухе,
которая начала Всемирную Революцию, здесь хорошо и удобно.
   Через час должен прийти ее секретарь; он поможет справиться с  сегод-
няшними делами. Лайя прошаркала через всю комнату к  письменному  столу;
красивый, большой стол был подарком ей от  синдиката  столяров-красноде-
ревщиков Нио. Кто-то из них однажды услышал ее замечание о том, что  она
всю жизнь мечтала только об одном предмете мебели -  хорошем  письменном
столе со множеством ящиков и  просторной  столешницей?  Вот  безобразие!
Весь стол буквально завален бумагами! И к каждой прикреплена  записочка,
написанная мелким четким почерком Нои: "Срочно";  "Северные  провинции";
"Проконсультироваться по радиотелеграфу".
   У нее-то почерк совершенно переменился после гибели  Асьео.  Странно,
если подумать. В конце концов, уже через пять лет после этого она закон-
чила "Аналогию". И написала невероятное количество  писем,  которые  два
года тайком переправлял для нее тот высокий охранник с серыми водянисты-
ми глазами - как его звали? а впрочем, неважно! "Письма из тюрьмы" - так
они теперь называются; эта книга переиздавалась более десяти раз.  Чушь!
Ее и до сих пор уверяют, что письма эти "исполнены духовной силы" - что,
на самом деле, свидетельствует о том, что она без зазрения совести лгала
себе самой, когда их писала, лишь бы не пасть духом! Однако и письма,  и
"Аналогия", безусловно самая солидная и умная из ее книг, - все это  на-
писано в крепости Дрио, в одиночной камере, уже после смерти  Асьео.  Ей
же нужно было что-то делать, а в крепости  позволялось  иметь  бумагу  и
ручку? И все это написано торопливым дрожащим почерком,  который  всегда
казался ей чужим - ведь когда-то почерк у нее был округлый,  аккуратный,
таким в сорок пять лет ею была  написана  работа  "Общество  без  прави-
тельства". В тот карьер Асьео унес с собой не только жажду и томление ее
тела и духа, но и ее ясный, четкий, красивый почерк.
   Зато он оставил ей Революцию.
   Как это мужественно с вашей стороны - продолжать жить, продолжать ра-
ботать в тюрьме, когда Движение потерпело такую неудачу  и  ваш  партнер
погиб!.. Так ей обычно говорили с сочувствием. Кретины  чертовы!  А  что
еще оставалось ей делать?! Мужество, смелость? А что такое смелость? Она
никогда не могла определить это достаточно четко. "Не бояться" - так ут-
верждают одни. "Бояться, но все же продолжать действовать" - так говорят
другие. Но разве можно совсем перестать действовать? Разве есть какой-то
выбор?
   Умереть - это всего лишь пойти в другом направлении.
   А если хочешь вернуться домой, нужно продолжать идти вперед - вот что
она имела в виду, когда писала: "Настоящее путешествие всегда включает в
себя возвращение". Тогда это всегда было не более чем интуитивное откро-
вение, да и теперь она, пожалуй, весьма далека от того, чтобы дать свое-
му высказыванию рационалистическое объяснение. Она  быстро  нагнулась  -
охнув, так болезненно хрустнули суставы, - и стала рыться в нижнем ящике
стола, пока не нащупала папку, ставшую от старости мягкой. Пальцы узнали
ее еще до того, как глаза подтвердили: да, это та самая рукопись, "Орга-
низация синдикатов в переходный период Революции". Он тогда еще  написал
на папке печатными буквами название работы, а под ним - свое имя: Тавири
Одо Асьео, IX 741. Вот это почерк! Элегантный, каждая буковка  совершен-
на, четко прописана и плавно вливается в слово! Впрочем,  Тавири  всегда
предпочитал пользоваться диктофоном. И эта  рукопись  тоже  представляла
собой перепечатку с диктофона,  попутно  отредактированную:  все  сомни-
тельные места выправлены, все  погрешности  и  особенности  устной  речи
конкретного человека сглажены. И совершенно невозможно представить,  как
Тавири произносил звук "о" - глубокий, закрытый; так говорят на Северном
Побережье. Здесь ничего не осталось от него самого, только его  ум,  его
мысли. А для нее - лишь имя его, написанное на папке  от  руки.  Она  не
хранила его писем - слишком это было бы сентиментально. И  вряд  ли  она
хоть чем-то, хотя бы одной какой-нибудь вещью владела  более  нескольких
лет, разве что этим ветхим, состарившимся телом? Ну да от него ей не от-
вязаться?
   Вот и еще один пример дуализма. "Она" и "оно". Возраст и болезнь зап-
росто превращают человека в дуалиста или эскейписта, хотя разум  настаи-
вает: "Это не я, не я!" Увы, это  ты.  Возможно,  мистики  действительно
умели отделять разум от тела; она всегда завидовала этой их сомнительной
способности, но никогда не пыталась им подражать. И  никогда  не  любила
играть в эскейпизм. Она всегда стремилась к свободе - к  свободе  немед-
ленно, к свободе для тела и для души.
   Сперва пожалеешь себя, потом похвалишь? Ну вот что  она  сидит,  черт
возьми, с папкой в руках, на которой написано имя Асьео? Неужели она  не
вспомнит его имени, не поглядев на слово, написанное его почерком? Что с
ней такое? Она поднесла папку к губам и поцеловала четкие  буквы,  потом
решительно сунула папку в нижний ящик стола и выпрямилась в кресле. Пра-
вая рука ее дрожала, будто затекла. Лайя почесала руку,  потом  потрясла
ею в воздухе. Безрезультатно. После  того  инсульта  она  теперь  всегда
чувствовала эту дрожь в правой руке. И в правой ноге тоже.  И  в  правом
глазу. И правый уголок рта у нее подергивался. Тело ослабело,  перестало
ее слушаться. Из-за этой дрожи она порой чувствовала себя роботом, у ко-
торого из-за короткого замыкания что-то перегорело внутри.
   А время-то идет! Вот-вот явится Нои, а она столько времени занимается
черт знает чем!
   Она вскочила так поспешно, что споткнулась  и  вынуждена  была  ухва-
титься за спинку кресла, чтобы не упасть. Потом прошла в ванную  и  пос-
мотрелась в большое зеркало. Седой узел волос  еле  держался:  она  явно
плохо причесалась с утра. Некоторое время  она  боролась  с  волосами  -
трудно было долгое время держать руки поднятыми. Амаи, забежавшая в туа-
лет, остановилась, предложила: "Давайте, я сделаю!", и мгновенно уложила
волосы как надо у  нее  на  затылке,  ловко  действуя  своими  красивыми
сильными пальцами и молча улыбаясь. Амаи было двадцать лет, почти в  че-
тыре раза меньше, чем ей, Лайе. Родители девушки были участниками Движе-
ния; один погиб во время стычки с полицией в  60-м,  вторая  по-прежнему
активно занималась пропагандой в южных провинциях.  Амаи  выросла  среди
одонийцев, в их Домах, и была поистине  дочерью  их  Революции,  дочерью
анархии. Эта девочка казалась Лайе такой спокойной, свободной  и  краси-
вой, что слезы гордости выступали на глазах при мысли: вот ради чего  мы
трудились, вот что мы имели в виду, вот оно, живое воплощение прекрасно-
го будущего!
   Из правого глаза Лайи Асьео Одо действительно упало несколько  слези-
нок, словно сейчас, среди унитазов и раковин, ее причесывала собственная
дочь, которой она так никогда и не родила. Но ее левый  глаз,  здоровый,
не плакал; и не знал того, что делает правый глаз.
   Она поблагодарила Амаи и поспешила к себе. В зеркало она успела заме-
тить у себя на воротничке пятно. Наверное, сок персика. Слюнтяйка черто-
ва! Неприятно, если Нои заметит, что у нее изо рта капает на воротник.
   Продевая голову в воротник чистой блузки, она подумала: "А что такого
особенного в этом Нои?"
   И продолжала думать об этом, медленно застегивая ворот блузки.
   Нои было лет тридцать. Мускулистый молодой мужчина с мягким голосом и
живыми темными глазами. Вот и все, собственно. Но именно это ей всегда и
нравилось в мужчинах. Светловолосые или толстые мужчины для нее попросту
не существовали; как и великаны с огромными бицепсами. Нет, никогда! Да-
же в четырнадцать лет, когда она влюблялась в  каждого  встречного  без-
дельника. Темноволосый, худощавый, с пламенным взором --  только  такой!
Тавири, разумеется. Этот мальчик - ничто по сравнению с умницей  Тавири;
даже внешне он Тавири в подметки не годится, а все ж таки не желает она,
чтобы Нои видел пятнышко у нее на воротничке или растрепанные волосы.
   Ее редкие, седые волосы.
   Нои вошел, чуть помедлив в дверях.  Господи,  оказывается,  она  даже
дверь не закрыла, когда переодевалась! Она посмотрела на него и  увидела
себя. Старуху.
   Можешь без конца менять блузки и причесываться, или носить одну и  ту
же блузку по две недели и по два дня не переплетать косу, или вырядиться
в золоченую парчу и напудрить выбритый череп  алмазным  порошком  -  все
едино. Старуха старухой и останется! Со всеми своими нелепостями.
   Ну что ж, постараемся быть опрятной хотя бы из соображений  приличий,
из уважения к окружающим.
   А потом, наверно, и это желание пропадет, и можно будет без стеснения
капать слюной на воротник.
   - Доброе утро, - ласково поздоровался молодой человек.
   - Здравствуй, Нои.
   Нет, Господи, нет, не только из соображений приличий! К черту  прили-
чия! Это из-за того, кого она любила, для кого ее  возраст  не  имел  бы
значения! Неужели она, только потому, что Тавири мертв,  должна  притво-
ряться бесполым существом? Зачем ей скрывать правду - она ведь не из тех
проклятых пуритан, что находятся у власти? Еще  полгода  назад,  до  ин-
сульта, она заставляла мужчин глядеть на нее, немолодую женщину, с  удо-
вольствием! Ну а теперь, когда доставить кому-то удовольствие своим  ви-
дом она уже не способна, можно же, черт возьми,  доставить  удовольствие
хотя бы самой себе?
   Когда Лайе было лет шесть, один из друзей отца, Гадео, часто  заходил
к нему, и они после обеда разговаривали о политике, а она непременно на-
ряжалась в золотистое ожерелье, которое мама подобрала где-то  и  отдала
ей. Цепочка была такой короткой, что ожерелья почти не  было  видно  под
воротничком. Но Лайе это даже нравилось. Она-то знала, что  ожерелье  на
ней! Присев на ступеньку, она слушала, о чем говорят мужчины, и  понима-
ла, что постаралась хорошо выглядеть ради Гадео.  Он  был  темноволосый,
белоснежные зубы так и сверкали, когда он улыбался. Иногда он называл ее
"красотка Лайя". "А вот и моя красотка  Лайя!"  И  было  это  шестьдесят
шесть лет назад.
   - Что ты сказал? Башка сегодня совсем тупая! Ужасно спала. - Это была
правда. Сегодня она спала даже меньше, чем обычно.
   - Я спросил, видели ли вы сегодняшние газеты?
   Она кивнула.
   - Как вам понравились события в Сойнехе?
   Сойнехе была той самой провинцией Тху, которая вчера объявила о своем
отделении от государства.
   Нои был явно доволен. Его белые зубы сверкали на смуглом живом  лице.
"Красотка Лайя?"
   - Это хорошо. Но и тревожно, - промолвила она.
   - Да, конечно. Но на этот раз все-таки что-то  настоящее!  Зашаталось
государство Тху! Их правительство даже не предприняло попытки ввести ту-
да войска. Видимо, они справедливо опасались, что армия восстанет.
   Она была с ним полностью согласна. Но радости его разделить не могла.
Целую жизнь прожив одной лишь надеждой и не перестав надеяться,  человек
утрачивает вкус к победе. Настоящему ощущению победы должно  предшество-
вать полное отчаяние. А отчаиваться она давным-давно разучилась. И побед
больше не одерживала. Просто продолжала жить.
   - Может быть, мы сегодня займемся письмами?
   - Хорошо. Какими именно?
   - Ну, на север, - нетерпеливо пояснил Нои.
   - На север?
   - В Парео, в Оайдун.
   Она сама родилась в Парео, грязном городе на берегу грязной  реки.  А
сюда, в столицу приехала лишь в двадцать два года,  горя  революционными
идеями. Хотя тогда все эти идеи были еще весьма зелены и осуществлять их
было бы просто опасно. Забастовки с требованиями повысить зарплату,  ут-
вердить право женщин на участие в выборах? Выборы,  зарплата?  Власть  и
деньги! Господи! Ну ничего, в конце концов, за пятьдесят лет она все-та-
ки кое-чему научилась.
   А теперь нужно обо всем этом позабыть.
   - Начнем с Оайдуна, - сказала Лайя, поудобнее  усаживаясь  в  кресло.
Нои уже сидел за столом, готовый к работе. Он прочитал ей отрывки из пи-
сем, на которые предстояло ответить, и она  постаралась  слушать  внима-
тельно, и даже продиктовала одно письмо целиком и начала диктовать  вто-
рое. - "Помните: на данном этапе ваше революционное братство весьма уяз-
вимо перед лицом? нет, перед угрозой? перед лицом опасности?" - Фраза не
получалась, и она бормотала что-то себе под нос, пока Нои не предложил:
   - Перед лицом такой опасности, как вождизм?
   - Да, хорошо. Пойдем дальше. "И что легче всего жажда власти совраща-
ет именно альтруистов?" Нет. "И что ничто не может  совратить  альтруис-
тов?" Нет, нет! О, черт возьми, ты же понимаешь, Нои, что  я  хочу  ска-
зать, ну так и пиши сам! Они тоже прекрасно понимают, что все это  пере-
певы старого, вот пусть и почитают лучше мои книги!
   - Они жаждут общения, - мягко, с улыбкой заметил Нои, напоминая ей об
одной из главных заповедей одонийцев.
   - Общение - это прекрасно. Но я что-то устала от общения. Если ты на-
пишешь это письмо сам, я его с удовольствием подпишу, но сегодня я, пра-
во, ни на что не способна, все это меня раздражает. - Нои смотрел на нее
то ли вопросительно, то ли озабоченно. И она совсем  рассердилась:  -  В
конце концов, у меня есть и другие дела!
   Когда Нои ушел, она уселась за письменный стол и стала  перекладывать
с места на место бумаги, делая вид, что чем-то занята; она была  пораже-
на, даже немного испугана тем, что сказала. Никаких других  дел  у  нее,
разумеется, не было. Никогда не было. Это ее работа; дело всей ее жизни.
Поездки, выступления, собрания, уличные митинги - все это сейчас не  для
нее, но писать-то она еще может! И даже если б "другие дела" у нее были,
Нои, конечно же, знал бы об этом; ведь это он составляет для нее  распи-
сание на каждый день и тактично напоминает ей о таких мелочах, как, ска-
жем, сегодняшний визит студентов-иностранцев, о котором она совсем забы-
ла. Ах, проклятье! Ведь она так любит молодежь, к тому же у  иностранцев
всегда есть чему поучиться, но она безумно устала от новых  лиц,  устала
быть на виду! Сейчас скорее она у них учится, а не они - у нее; они дав-
ным-давно усвоили все, чему она могла и должна была их научить -  по  ее
же книгам, по истории Движения. Они приходят просто  посмотреть,  словно
она Великая Башня Родарреда или знаменитый каньон Тулаивеи. Этакий фено-
мен, памятник. Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, а она  рычит
на них: "Думайте своей головой!.. Это же не анархизм, а обскурантизм ка-
кой-то!.. Надеюсь, вы не считаете, что свобода и дисциплина -  вещи  не-
совместные?". Они соглашались и примолкали, точно дети перед Великой Ма-
терью всех народов, перед дурацким идолом, перед вечным  символом  Мате-
ринского Чрева. Это она-то  символ!  Террористка,  заминировавшая  верфи
Сейссеро, хулиганка, выкрикивавшая брань в лицо премьеру  Инойлту  перед
семитысячной толпой, кричавшая, что ему бы следовало отрезать  собствен-
ные яйца, покрыть их бронзовой краской и продать в  качестве  сувениров,
если ему кажется, что и из этого можно извлечь какую-то выгоду? Она, ко-
торая так пронзительно кричала и ругалась, била полицейских ногами,  оп-
левывала священников, прилюдно мочилась на вделанную в мостовую на  пло-
щади Капитолия бронзовую доску с надписью: "Здесь было основано суверен-
ное государство А-Йо?". Ах, да ей тогда на все было  плевать!  А  теперь
она стала Всеобщей Бабушкой, милой дорогой старушкой, прелестным старин-
ным памятником - приходите, поклонитесь выносившему вас чреву! Огонь по-
тух, мальчики, подходите ближе, не бойтесь!
   - Нет, ни за что! - воскликнула Лайя, не замечая, что говорит сама  с
собой. - Ни за что! - Она и раньше часто бормотала что-то себе под  нос,
"обращаясь к невидимой аудитории", как это называл Тавири, когда она хо-
дила взад-вперед по комнате, не замечая его. - Жаль,  что  вы  приехали,
ведь меня-то не будет! - сказала она "невидимой аудитории" и решила, что
ей непременно следует уйти. Выйти на улицу.
   Но быстро опомнилась. Решение было принято опрометчиво. Зачем же  так
разочаровывать студентов, да еще иностранцев.  Нет,  это  несправедливо,
прямо-таки попахивает маразмом. И уж совсем не по-одонийски. Ну  и  пле-
вать на одонизм и его принципы! Зачем, собственно, она жизнь положила во
имя свободы? Чтобы под конец совсем ее не иметь? Она непременно пойдет и
прогуляется!
   "Что такое анархист? Тот, кто, выбирая, берет на себя ответственность
за собственный выбор".
   Уже спускаясь по лестнице, она остановилась, нахмурилась и решила ос-
таться и все же принять этих студентов. А на прогулку пойти потом.
   Они оказались очень юными и чересчур серьезными: кроткие оленьи  гла-
за, лохматые головы - очаровательные ребятишки из  Западного  полушария,
из Бенбили и Королевства Мэнд. Девочки в белых брючках, мальчики в длин-
ных юбках, воинственные и страшно архаичные. Исполненные великих надежд.
   - Мы в Мэнде так далеки от Революции, что, возможно, она  совсем  ря-
дом, - сказала одна из девочек, улыбаясь. - Это же "Круг Жизни"! - И она
показала, как сходятся в кольце  противоположные  концы,  подняв  тонкую
темнокожую руку с длинными пальцами. Амаи и Аэви угостили студентов  бе-
лым вином и ржаным хлебом - такова была традиция Дома. Однако эти  чрез-
вычайно скромные гости уже через полчаса все разом поднялись  и  решили,
что им пора.
   - Нет, нет, нет, - уговаривала их Лайя, - не уходите,  посидите  еще,
поговорите с Аэви и Амаи. А мне теперь трудно подолгу сидеть в одной по-
зе, вы уж меня простите. Очень приятно было  с  вами  познакомиться!  Вы
ведь придете еще, мои младшие братья и сестры? - Да, сердце  ее  стреми-
лось к ним, а их сердца - она это чувствовала - к ее сердцу; и она, сме-
ясь, расцеловала их по очереди; ей было приятно прикосновение этих смуг-
лых юных лиц к ее лицу, взгляд влюбленных глаз, аромат надушенных волос.
А потом она шаркающей походкой потащилась прочь. Она действительно  нем-
ного устала, однако подняться к себе и немного вздремнуть сочла бы пора-
жением. Она же хотела пойти прогуляться! Вот и пойдет. Она  не  была  на
улице одна - с каких же это пор?.. Интересно? С зимы! В последний раз  -
еще до инсульта. Ничего удивительного, что у нее такое мрачное  настрое-
ние. Это же самое настоящее тюремное заключение! Не дома, а на улицах  -
вот где она всегда жила по-настоящему!
   Лайя тихонько выбралась из Дома через боковую  дверь  и  прошла  мимо
грядок с овощами на улицу. На узенькой полоске грязной  городской  земли
был отлично возделанный обитателями Дома огород, и они получали неплохой
урожай фасоли и сои, однако Лайя не слишком интересовалась  земледелием.
Хотя, разумеется, понимала, что анархическим коммунам - даже в  переход-
ный период - следует стремиться к максимальному  самообеспечению.  А  уж
как добиться этого в реальной действительности, в смысле возни с  землей
и растениями - не ее дело. Для этого есть фермеры и агрономы. Ее  работа
- на улицах, на шумных вонючих, одетых камнем улицах, где  она  выросла,
где прожила всю свою жизнь, за исключением тех пятнадцати лет, что прош-
ли в тюрьмах.
   Она с любовью посмотрела на фасад Дома. То, что это здание было пост-
роено под банк, вызывало у его теперешних  обитателей  странное  чувство
удовлетворения. Они хранили продовольствие в бронированных сейфах, кото-
рым не страшны даже бомбы, и выдерживали яблочное вино в подвалах, пред-
назначенных для хранения драгоценностей и ценных  бумаг.  На  причудливо
украшенном колоннами фронтоне все еще можно было  прочесть:  "Банковская
ассоциация государственных инвесторов". Одонийцы никогда не умели давать
новые названия. И флага никакого у них не было. Лозунги тоже возникали и
исчезали - в зависимости от потребностей. Всегда присутствовал,  правда,
символ Круга Жизни - его рисовали на стенах, на тротуарах, где  предста-
вители властей непременно увидели бы его Однако  давать  новые  названия
старому им было не интересно, они равнодушно принимали или отвергали лю-
бое, что ни предложи - боялись привязаться, попасть в клетку. А вот  не-
лепыми быть не боялись. И этот, самый известный и один из  самых  старых
кооперативных Домов одонийцев тоже нового имени  не  имел,  а  назывался
по-старому: "Банк".
   Он выходил на широкую и тихую улицу, однако буквально в  квартале  от
него начиналась Темеда - открытый рынок, некогда  знаменитый  как  центр
подпольной торговли наркотиками. Теперь здесь торговали овощами да поно-
шенной одеждой; в жалких балаганах шли  представления.  Жизненная  сила,
свойственная пороку, покинула рынок, оставив лишь полупарализованных ал-
коголиков, наркоманов, калек, мелочных торговцев да шлюх  пятого  сорта;
остались, правда, ломбарды, притоны с картежниками, заведения предсказа-
телей судьбы, массажистов и боди-скульпторов да дешевые гостиницы.  Лайя
решительно повернула в сторону Темеды, точно ручеек, стремящийся  к  ос-
новному руслу реки.
   Лайя никогда не боялась большого города, никогда не испытывала к нему
отвращения. Это была ее стихия. Разумеется, если Революция победит,  та-
ких трущоб в городах не будет. Но ведь страдания-то  человеческие  оста-
нутся. Страдания, утраты, жестокость - это  будет  существовать  всегда.
Она никогда не претендовала на то, чтобы изменить человеческую  природу,
стать "мамочкой", пытающейся уберечь своих деток от трагедий,  чтобы  им
не было больно. Нет уж, только не  это!  Пока  люди  свободны  выбирать,
пусть сами решают, пить ли им флибан, жить ли в канализационных  трубах;
это их личное дело. Пока их личными  делами  не  заинтересуется  Большой
Бизнес, источник богатства и власти совсем для других людей. Это она по-
няла задолго до того, как написала свой первый памфлет, задолго до того,
как уехала из Парео, задолго до того, как узнала, что такое "капитал", и
оказалась куда дальше от дома, чем отсюда до Речной улицы, где она  ког-
да-то играла, ползая на исцарапанных коленках по тротуару вместе с  дру-
гими шестилетками. Уже тогда она понимала, что и сама она, и другие  де-
ти, и их родители, и все пьяницы и шлюхи с Речной улицы - все,  все  они
находятся на самом дне чего-то большого, у самого его основания, и,  од-
новременно, сами являются этим основанием, фундаментом  реального  мира,
источником жизни в нем. "Как? Неужели вы потащите  цивилизацию  туда,  в
грязь?" - крикливо вопрошали шокированные  ее  высказываниями  приличные
господа, и она долгие годы все пыталась объяснить им, что если у вас ни-
чего нет, кроме грязи, то вы, будучи Богом, постарались  бы  сделать  из
нее людей, а став людьми, превратили бы ее в дома,  где  люди  могли  бы
жить? Но никто из тех, что считали себя лучше этой "грязи", понять ее не
желал. Что ж, ручей всегда стремится к основному руслу, грязь  к  грязи,
вот и Лайя шаркала ногами по тротуару вонючей шумной улицы  и,  несмотря
на всю свою безобразную старость и слабость, чувствовала себя как  дома.
Сонные шлюхи с покрытыми лаком бритыми  головами,  одноглазая  торговка,
визгливо предлагавшая овощи, полусумасшедшая нищенка, надеявшаяся  пере-
бить всех мух на улице - все они ее соотечественницы, все они так на нее
похожи, все одинаково печальны, одинаково отвратительны, а порой и злоб-
ны? Жалкие, ужасные, все они ее сестры, ее народ!
   Чувствовала она себя неважно и давно уже не ходила так далеко --  она
прошла уже четыре или пять кварталов совершенно одна  по  шумной  улице,
где ее постоянно толкали, где царил летний зной. Вообще-то  ей  хотелось
попасть в парк Коли, на тот треугольник, покрытый  пыльной  травой,  что
расположен в конце Темеды, и посидеть там немного с другими стариками  и
старухами, поглядеть, на что это похоже: сидеть целыми днями в  парке  и
чувствовать себя старой. Но до парка было слишком далеко. Если  она  не-
медленно  не  повернет  назад,  головокружение  может  стать   настолько
сильным, что она упадет - а упасть она очень боялась - и будет бессильно
лежать посреди улицы и смотреть на тех, кто подошел посмотреть на  упав-
шую старуху. Только второго удара ей и не хватало! Она повернула  домой,
хмурясь от усталости и отвращения к самой себе. Лицо пылало,  уши  то  и
дело закладывало, точно она ныряла на большую глубину. Потом шум в  ушах
настолько усилился, что она действительно испугалась и, увидев  какой-то
порожек в тени, осторожно присела на него и с облегчением вздохнула.
   Рядом, у запыленной кривой тележки, молча  сидел  торговец  фруктами.
Люди шли мимо, никто у него не покупал. И на Лайю тоже никто не смотрел.
Одо? А кто такая Одо? Ну как же, известная революционерка, автор "Комму-
ны", "Аналогии" и так далее? А действительно, кто она такая?  Старуха  с
седыми волосами и красным лицом, сидящая на грязном крыльце какой-то ла-
чуги и что-то бормочущая себе под нос.
   Неужели это она? Конечно. Именно такой ее видят прохожие.  Ну  а  са-
ма-то она? Узнает ли она себя? Видит ли в себе ту знаменитую  революцио-
нерку? Нет. Не видит. Но кто же она тогда?
   Та, которая любила Тавири.
   Да. Это, пожалуй, правда. Но не вся. Былое  ушло;  Тавири  так  давно
умер.
   "Кто же я?" - пробормотала Лайя, обращаясь к "невидимой аудитории", и
аудитория, зная ответ, ответила ей единодушно: она - та маленькая девоч-
ка с исцарапанными коленками, что сидела когда-то жарким летним днем  на
крылечке и глядела на грязно-золотистую дымку, окутавшую  Речную  улицу;
она сидела так и в шесть лет, и в шестнадцать, неистовая,  упрямая,  вся
во власти своих мечтаний, недоступная недотрога. Она  старалась  хранить
верность себе и действительно всегда умела без устали работать и  думать
- но какой-то жалкий тромб, оторвавшись, унес ту  женщину  прочь.  Умела
она и любить, была пылкой любовницей, радовалась жизни - но Тавири,  по-
гибнув, взял с собой и ту женщину. И от нее ничего не  осталось,  совсем
ничего, один фундамент, основа. Вот она и вернулась домой;  оказывается,
она никогда дома и не покидала. "Настоящее путешествие всегда включает в
себя возвращение"? Пыль, грязь, жалкое крыльцо  лачуги.  А  дальше,  где
кончается улица, - поле, и в нем высокая  сухая  трава,  клонящаяся  под
ветром, когда спускается ночь.
   - Лайя! Что ты здесь делаешь? Тебе нездоровится?
   А, это, разумеется, кто-то из Дома. Милая женщина,  только,  пожалуй,
чересчур фанатичная и разговорчивая. Лайя никак не могла вспомнить,  как
ее зовут, хотя они были давно знакомы. Она позволила женщине увести себя
домой, и та всю дорогу не закрывала рта. В просторной прохладной  гости-
ной (когда-то здесь размещались кассиры банка  под  охраной  вооруженных
полицейских) Лайя рухнула в кресло, не в  силах  даже  представить,  как
сможет подняться по лестнице, хотя больше всего ей хотелось  сейчас  ос-
таться в одиночестве. Та женщина все говорила и говорила, гостиная  пос-
тепенно заполнялась людьми. Оказалось, обитатели Дома планируют провести
демонстрацию. События в Тху развивались так быстро, что и здесь мятежные
настроения вспыхнули, точно от искры. Необходимо  было  что-то  предпри-
нять. Послезавтра, нет, завтра, решено было устроить пеший марш от  Ста-
рого Города до площади Капитолия - все по тому же старому маршруту.
   - Еще одно Восстание Девятого Месяца! - воскликнул молодой человек  с
огненным взглядом и, смеясь, посмотрел на Лайю. Его еще и  на  свете  не
было во время Восстания Девятого Месяца - все это глубокое  прошлое  для
таких, как он. И теперь ему самому хочется делать Историю. Хотя бы  нем-
ного поучаствовать. Людей вокруг стало еще больше. Завтра, в восемь утра
здесь состоится общее собрание.
   - Ты обязательно должна выступить, Лайя!
   - Завтра? О, завтра меня здесь уже не будет, - ответила она. Спросив-
ший - кто бы это мог быть? - улыбнулся, а кто-то рядом с ним даже засме-
ялся. Хотя у Амаи вид был растерянный. Вокруг продолжали говорить,  кри-
чать? Революция, революция! Почему, черт возьми,  она  сказала,  что  ее
завтра не будет? Что за ерунду она несет в  преддверии  Революции?  Даже
если ее слова - правда?
   Она выждала сколько нужно и постаралась незаметно  ускользнуть,  нес-
мотря на всю свою теперешнюю неуклюжесть. Все были слишком возбуждены  и
заняты обсуждением грядущих дел, чтобы помешать ей. Она вышла в холл,  к
лестнице и стала медленно подниматься, отдыхая на каждой ступеньке. "Об-
щий удар?" - услышала она чей-то голос, потом в гостиной заговорили сра-
зу двое, трое, десять человек. "Ну да, общий удар", - пробормотала Лайя,
отдыхая на площадке. Еще один пролет - и что ждет ее? Скорее всего част-
ный удар. Даже смешно немного. Она посмотрела  вверх,  смерила  взглядом
ступеньки. Она двигалась с трудом, точно едва научившийся  ходить  ребе-
нок. Голова ужасно кружилась, но упасть она больше не боялась. Там, впе-
реди, вдали, в вечернем широком поле качаются и что-то шепчут сухие  го-
ловки белых цветов. Семьдесят два года прожила, но так и не хватило вре-
мени узнать, как они называются.

   ИСТОРИЯ "ШОБИКОВ"

   Они встретились в порту Be более чем за месяц до их первого  совмест-
ного полета и там, назвав себя в честь своего  корабля,  как  то  делает
большинство экипажей, стали "шобиками"  Их  первым  совместным  решением
стало провести свой айсайай в прибрежной деревне Лиден,  что  на  Хайне,
где отрицательные ионы смогут делать свое дело.
   Лиден - рыбацкий порт, чья история насчитывает восемьдесят тысяч лет,
а живут в нем четыре сотни обитателей. Рыбаки кормятся добычей из  бога-
того живностью мелководного залива, отправляют уловы в города на матери-
ке, а остальные ведут хозяйство курорта Лиден, куда приезжают  отпускни-
ки, туристы и новые космические экипажи на время айсайай  (это  хайнское
слово, означающее "совместное начало", или "начало совместного  пребыва-
ния", или, в техническом смысле, "период во времени и область  в  прост-
ранстве, в пределах которых образуется группа, если ей  суждено  образо-
ваться". Медовый месяц есть айсайай для двоих) Рыбаки и  рыбачки  Лидена
выдублены погодой не хуже прибиваемого волнами плавника и столь же  раз-
говорчивы. Шестилетняя Астен, немного не поняв сказанное, как-то спроси-
ла одну из рыбачек, правда ли, что им всем по восемьдесят тысяч лет
   - Нет, - ответила она
   Подобно  большинству  экипажей,  "шобики"  общались  между  собой  на
хайнском Из-за этого имя одной из женщин экипажа, хайнки Сладкое  Сегод-
ня, имело и словесный смысл, поэтому поначалу всем казалось, что  как-то
глупо называть так крупную, высокую женщину лет под шестьдесят, с  гордо
посаженной головой и почти столь же разговорчивую, как деревенские жите-
ли Но, как выяснилось, под ее  внешностью  скрывается  глубокий  кладезь
доброжелательности и такта, из которого можно при необходимости черпать,
и вскоре звучание ее имени стало для всех совершенно естественным. У нее
была семья - у всех хайнцев есть  семьи:  всевозможнейшие  родственники,
внуки, кузены и сородичи, рассеянные по всей Экумене, но в экипаже у нее
родственников не имелось. Она попросила разрешения  стать  бабушкой  для
Рига, Астен и Беттона и получила согласие.
   Единственным "шобиком" старше ее была терранка Лиди  семидесяти  двух
экуменических лет, и роль бабушки ее не интересовала. Вот уже  пятьдесят
лет она летала навигатором, и знала о СКОКС-кораблях буквально все, хотя
иногда забывала, что их корабль называется "Шоби", и называла его "Coco"
или "Альтерра". И имелось еще нечто такое, чего ни она, ни  кто-либо  из
них о "Шоби" не знали.
   И они, как это свойственно людям, говорили о том, чего не знают.
   Чартен-теория была главной темой  их  бесед,  происходивших  вечерами
после обеда на пляже возле костра из выброшенного морем плавника. Взрос-
лые, разумеется, прочли о ней все, что имелось, прежде  чем  добровольно
вызвались в этот испытательный полет. Гветер же владел более свежей  ин-
формацией и предположительно лучше разбирался в  теории,  но  информацию
эту из него приходилось буквально вытягивать.  Молодой,  всего  двадцати
пяти лет, единственный китянин в экипаже, гораздо более  волосатый,  чем
остальные, и не наделенный способностью к языкам, он большую часть  вре-
мени пребывал в обороне. Утвердившись во мнении, будто он, будучи  анар-
рести, более искусен во взаимопомощи и более  сведущ  в  сотрудничестве,
чем остальные, он читал им лекции об их собственнических обычаях, но  за
свои знания держался крепко, потому что нуждался в преимуществе, которые
они ему давали перед остальными. Некоторое время он отбивался  сплошными
"не": не называйте чартен "двигателем", ибо это не двигатель;  не  назы-
вайте его "чартен-эффектом", потому что это не эффект. Тогда что же это?
Началась длинная лекция, начинающаяся с  возрождения  китянской  физики,
последовавшего после ревизии шевековского темпорализма  интер-валистами,
и заканчивающаяся общим концептуальным описанием чартена. Все очень вни-
мательно слушали, и наконец Сладкое Сегодня осторожно спросила:
   - Значит, корабль станет перемещать идея?
   - Нет, нет и нет, - ответил Гветер. Но следующее слово он выбирал так
долго, что Карт задал вопрос:
   - Но ведь ты, в сущности, вообще не говорил о каких-либо  физических,
материальных событиях или эффектах.
   Вопрос был типично косвенным. Карт и  Орет,  гетенианцы,  которые  со
своими двумя детьми были эмоциональным фокусом экипажа, его, по их выра-
жению, "домашним очагом", происходили из теоретически  не  очень  мысли-
тельно одаренной субкультуры, и знали об этом. Гветер мог запросто затк-
нуть их за пояс своими китянскими  физико-философско-техноразмышлизмами.
Однажды он так и поступил. Акцент Гветера отнюдь не делал объяснения по-
нятнее. Он снова заговорил о когерентности и метаинтервалах, а под конец
воздев руки в жесте отчаяния, спросил:
   - Ну кхак это можно сказать на кхайнском? Нет! Это не физическое, это
не не-физическое, это кхатегории, которые наше сознание должно полностью
отвергать, и в этом вся суть!
   - Бат-бат-бат-бат-бат, - негромко бормотала  Астен,  огибая  полукруг
сидящих у костра на широком сумеречном пляже  взрослых.  Следом  за  ней
двигался Риг, тоже бормоча "бат-бат-бат-бат", но уже  громче.  Они  были
звездолетами, судя по их маневрам среди дюн и общению - "Вышел на  орби-
ту, навигатор!" - но имитировали они шум моторов рыбацких лодок, выходя-
щих в море.
   - Я разбился! - завопил Риг, плюхаясь на песок. - Помогите! Помогите!
Я разбился!
   - Держитесь, корабль-два! - крикнула Астен. - Я иду на помощь! Не ды-
шите!  Ах,  у  нас  проблема  с   чартен-двигателем!   Бат-бат-ак!   Ак!
Брррмммм-ак-ак-ак-рррррммммм, бат-бат-бат-бат?
   Малышам было шесть и  четыре  экуменических  года.  Одиннадцатилетний
Беттон, сын Тай, сидел у костра со взрослыми, хотя в тот  момент,  когда
он наблюдал за Астен и Ригом, вид у него был такой, точно  он  не  прочь
тоже вылететь на помощь "кораблю-два". Маленькие гетенианцы  прожили  на
кораблях дольше, чем на родной планете, и Астен  любила  хвалиться  тем,
что ей "на самом деле пятьдесят восемь лет", но это  был  первый  экипаж
Беттона, а свой единственный СКОКС-полет он совершил с Терры  до  Хайна.
Он и его биологическая мать Тай жили в коммуне по  восстановлению  почвы
на Терре. Когда мать вытянула жребий на экуменическую службу и  потребо-
вала обучить ее обязанностям члена экипажа, он попросил ее взять  его  с
собой в качестве члена семьи. Она согласилась, но после обучения,  когда
добровольно вызвалась участвовать в испытательном полете, попыталась ос-
тавить Беттона в тренировочном центре или отправить домой. Он отказался.
Шан, обучавшийся вместе с ними, рассказал эту историю остальным,  потому
что понять причины напряженности между матерью и сыном было просто необ-
ходимо для эффективного создания группы. Беттон  пожелал  отправиться  в
полет с матерью, и Тай  уступила,  но  явно  против  своего  желания.  К
мальчику она относилась прохладно и манерно. Шан предложил  ему  отцовс-
ко-братское тепло, но Беттон принимал его неохотно и не искал формальных
отношений члена экипажа ни с ним, ни с кем-либо из остальных.
   Когда "корабль-два" был спасен, всеобщее внимание вернулось к дискус-
сии.
   - Хорошо, - сказала Лиди. - Мы знаем,  что  все,  движущееся  быстрее
света, любой предмет, движущийся быстрее света, самим фактом такого дви-
жения  переступает  границы  категории  материального/нематериального  -
именно так действует ансибль, отделяя передаваемое сообщение от окружаю-
щей среды Но если нам, экипажу, предстоит перемещаться подобно сообщени-
ям, то я хочу понять - как?
   Гветер рванул себя за волосы. Их у него  хватало,  они  росли  густой
гривой на голове, шерсткой покрывали конечности  и  тело  и  серебристым
нимбом окружали лицо. Мех на его ногах был сейчас полон песка.
   - Кхак! - воскликнул он. - Я и пытаюсь объяснить вам,  кхак!  Сообще-
ние, информация - нет, нет, нет, все это старо, это технология  ансибля.
А это трансилиентность! Потому что поле следует представлять как  вирту-
альное поле, в котором нереальный интервал становится виртуально  эффек-
тивным посредством медиарной когерентности, - неужели вы не понимаете?
   - Нет, - ответила Лиди. - Что ты подразумеваешь под "медиарным"?
   После еще нескольких посиделок на пляже они пришли к общему мнению  о
том, что чартен-теория доступна лишь тем, кто очень  глубоко  знает  ки-
тянскую темпоральную физику Менее охотно вслух высказывался и вывод, что
инженеры, установившие на "Шоби" чартен-аппараты, не до конца  понимают,
как те работают. Или, если точнее, что они  делают,  когда  работают.  В
том, что они работают, сомнений не возникало. "Шоби" стал четвертым  ко-
раблем, на котором они были испытаны в беспилотном режиме; уже  шестьде-
сят два мгновенных перелета - трансилиентностей - были  совершены  между
пунктами, которых разделяло расстояние от четырехсот километров до двад-
цати семи световых лет - с промежуточными остановками по пути. Гветер  и
Лиди непоколебимо придерживались того взгляда, что это доказывает, будто
инженеры прекрасно знали, что делали, и что для всех остальных кажущаяся
трудность теории сводится к трудности, с какой человеческий разум  восп-
ринимает совершенно новую концепцию.
   - Это как идея кровообращения, - сказала Тай. - Люди очень давно зна-
ли, что их сердца бьются, но не понимали зачем.
   Собственная аналогия ее не удовлетворила,  и  когда  Шан  сказал:  "У
сердца есть свои причины, о которых мы ничего не знаем", - она обиделась
и сказала: "Мистицизм", - тоном человека,  предупреждающего  спутника  о
кучке собачьего дерьма на тропинке.
   - Уверен, что в этом процессе нет ничего  непостижимого,  -  заметила
Орет - И ничего такого, чего нельзя понять и воспроизвести.
   - И определить количественно, - упрямо добавил Гветер.
   - Но даже если люди поймут суть процесса, никто не знает, как воспри-
мет его человеческий организм, правильно? Это мы и должны выяснить.
   - А с какой стати ему отличаться от обычного СКОКС-полета, только еще
более быстрого? - спросил Беттон.
   - Потому что он будет совершенно иным, - ответил Гветер.
   - И что может с нами случиться?
   Некоторые из взрослых обсуждали возможные последствия, и все они  над
ними размышляли; Карт и Орет как можно более простыми словами рассказали
про будущий полет своим детям, но Беттон очевидно, в таких дискуссиях не
участвовал.
   - Мы не знаем, - резко отозвалась Тай - Я тебе  с  самого  начала  об
этом твердила, Беттон.
   - Скорее всего это будет похоже на СКОКС-полет, - предположил Шан,  -
но ведь те, кто летел на СКОКС-корабле в первый раз, тоже не  знали,  на
что это будет похоже, и им пришлось осваиваться с физическими и психоло-
гическими эффектами.
   - Самое плохое, что с нами может произойти, - неторопливо  произнесла
Сладкое Сегодня, - это то, что мы умрем. В испытательных полетах уже по-
бывали живые существа. Сверчки. И разумные ритуальные животные во  время
двух последних полетов "Шоби". И ничего с ними не случилось. -  Для  нее
это была очень длинная речь, и потому ее слова приобрели соответствующую
весомость.
   - Мы почти уверены, - сказал Гветер,  -  что  чартен,  в  отличие  от
СКОКС, не включает в себя темпоральную перегруппировку.  И  масса  здесь
используется лишь в качестве потребности в  определенном  центре  массы,
как и во время передачи по ансиблю, но не сама по себе. Поэтому не  иск-
лючено, что трансилиенту можно подвергать даже беременных.
   - Им нельзя летать на кораблях, - сказала Астен. - Иначе  нерожденные
дети умрут.
   Астен полулежала на коленях Орет, Риг, сунув в рот палец, спал на ко-
ленях Карта.
   - Когда мы были онеблинами, - продолжила Астен,  садясь,  -  с  нашим
экипажем были ритуальные животные. Рыбы, несколько  терранских  кошек  и
много хайнских хол. Мы с ними играли. И помогали благодарить холу за то,
что на нем проводили проверку на литовирусы. Но он не  умер.  Он  укусил
Шапи. Кошки спали с нами. Но одна из них перешла в кеммер и  заберемене-
ла, а потом "Онеблину" нужно было возвращаться на Хайн,  и  ей  пришлось
сделать аборт, иначе нерожденные котята умерли бы внутри и  погубили  бы
ее. Никто не знал нужный ритуал, чтобы все объяснить кошке. Но я  покор-
мила ее лишний раз, а Риг плакал.
   - Некоторые люди тоже плакали, - добавил Карт, поглаживая волосы  ре-
бенка.
   - Ты рассказываешь хорошие истории, Астен, - заметила Сладкое  Сегод-
ня.
   - Получается, что мы нечто вроде ритуальных людей, - сказал Беттон.
   - Добровольцы, - сказала Тай.
   - Экспериментаторы, - сказала Лиди.
   - Искатели приключений, - сказал Шан.
   - Исследователи, - сказала Орет.
   - Азартные игроки, - сказал Карт.
   Мальчик по очереди взглянул на их лица.
   - Знаете, - сказал Шан, - во времена Лиги, в самом начале СКОКС-поле-
тов, пытались исследовать все подряд и посылали корабли к очень  далеким
системам - их экипажам предстояло вернуться лишь через столетия. Возмож-
но, некоторые до сих пор не вернулись. Но некоторые вернулись через  че-
тыреста, пятьсот, шестьсот лет, и все они стали сумасшедшими. Безумцами!
- Он выдержал драматическую паузу. - Но они уже  были  безумцами,  когда
стартовали. Нестабильными людьми. Ведь никто, кроме безумца,  не  согла-
сится добровольно испытать такой разрыв во времени.  Какой  оригинальный
принцип отбора экипажа, а? - Он рассмеялся.
   - А мы стабильны? - поинтересовалась Орет. - Я люблю  нестабильность.
Мне нравится эта работа. Я люблю риск и люблю рисковать вместе с  други-
ми. Высокие ставки! Вот что наполняет меня восторгом.
   Карт взглянул на их детей и улыбнулся.
   - Да. Вместе, - сказал Гветер. - Ты не безумна. Ты хорошая.  Я  люблю
тебя. Мы аммари.
   - Аммар, - поправили его, подтверждая неожиданное заявление.  Молодой
мужчина нахмурился от удовольствия, вскочил и стянул с себя рубашку.
   - Хочу купаться. Пойдем, Беттон. Пошли купаться! -  воскликнул  он  и
побежал к темной воде, медленно шевелящейся  за  границей  отблесков  их
костра.
   Мальчик помедлил, потом тоже сбросил рубашку  и  сандалии  и  побежал
следом. Шан поднял Тай, и они убежали купаться; наконец  и  обе  старшие
женщины направились в ночь навстречу волнам, закатывая штанины и посмеи-
ваясь над собой.
   Для гетенианца даже теплой летней ночью на теплой летней планете море
- не друг. Костер - совсем другое дело. Орет и Астен придвинулись  ближе
к Карту и смотрели на пламя, прислушиваясь к негромким голосам,  донося-
щимся со стороны поблескивающих пеной волн, и иногда тихо  переговарива-
ясь на своем языке - маленький сестробрат спал.
   После тридцати ленивых дней в Лидене "шобики" приехали  на  поезде  с
рыбой в город, где на вокзале пересели на флотский  лэндер,  доставивший
их в порт Be, следующей после Хайна планеты системы. Они отдохнули,  за-
горели, сдружились и были готовы лететь.
   Одна из дальних родственниц Сладкого Сегодня служила  оператором  ан-
сибля в порту Be. Она настоятельно советовала "шобикам" задавать изобре-
тателям чартен-теории на Уррасе и  Анарресе  любые  вопросы,  касающиеся
принципов ее работы.
   - Цель экспериментального полета - понимание, - горячилась она,  -  и
ваше полное интеллектуальное участие очень важно. Их очень  волнует  это
обстоятельство.
   Лиди фыркнула.
   - А теперь начнем ритуал, - сказал Шан, когда они вошли  в  помещение
ансибля. - Они объяснят животным, что намерены сделать и зачем, и попро-
сят их помощи.
   - Животные этого не понимают, - проговорил Беттон своим холодным  ан-
гельским фальцетом. - Ритуал нужен, чтобы лучше себя почувствовали люди,
а не животные.
   - А люди понимают? - спросила Сладкое Сегодня.
   - Мы все используем друг друга, - ответила Орет. -  Ритуал  означает:
мы не имеем права так поступать, следовательно, принимаем  на  себя  от-
ветственность за причиняемые страдания.
   Беттон слушал и хмурился.
   Гветер первым сел за ансибль и говорил по нему полчаса, в основном на
языке правик, перемешанном с математикой. Наконец, извинившись,  пригла-
сил остальных воспользоваться аппаратом. После паузы Лиди  представилась
и сказала:
   - Мы согласны в том, что никто из нас,  за  исключением  Гветера,  не
имеет теоретической базы для понимания принципов чартена.
   Находящийся за двадцать два световых года от них  ученый  ответил  на
хайнском. В его звучащем через автопереводчик бесстрастном голосе тем не
менее угадывалась несомненная надежда:
   - Чартен, попросту говоря, можно рассматривать как перемещение вирту-
ального поля с целью реализации относительной когерентности с точки зре-
ния трансилиентной эмпиричности.
   - Однако? - буркнула Лиди.
   - Как вы знаете, материальные эффекты оказались нулевыми, и  негатив-
ный эффект в случае с существами с низким уровнем разумности - также ну-
левым; но следует считаться с возможностью того, что участие в  процессе
существ с высокой разумностью может так или иначе повлиять на  перемеще-
ние. И что такое перемещение, в свою очередь, повлияет на перемещаемого.
   - Да какое отношение уровень нашей разумности имеет к функциям чарте-
на? - спросила Тай.
   Пауза. Их собеседник пытался подобрать слова,  принять  на  себя  от-
ветственность.
   - Мы используем термин "разумность" в качестве сокращения для обозна-
чения психической сложности и  культурной  зависимости  наших  видов,  -
прозвучало наконец из переводчика. - Присутствие трансилиента в качестве
бодрствующего сознания не во-время трансилиептности остается непроверен-
ным фактором.
   - Но если процесс мгновенен, то как мы сможем его осознать? - спроси-
ла Орет.
   - Совершенно верно, - ответил ансибль и после еще одной паузы продол-
жил: - Поскольку экспериментатор есть элемент эксперимента, то мы  пред-
полагаем, что трансилиент может стать элементом или агентом трансилиент-
ности. Вот почему мы попросили,  чтобы  процесс  испытал  экипаж,  а  не
один-два добровольца. Психическая интерсбалансированность связанной  со-
циальной группы придает ей дополнительную  силу  против  разрушительного
или непонятного опыта, если им доводится с таким сталкиваться. К тому же
отдельные наблюдения членов группы будут взаимно интерверифицироваться.
   - Кто программировал этот переводчик? - негромко фыркнул Шан.  -  Ин-
терверифицироваться! Вот ведь чушь!
   Лиди обвела взглядом остальных, предлагая задавать вопросы.
   - Сколько продлится само перемещение? - спросил Беттон.
   - Недолго, - ответил переводчик и тут же поправился: - Нисколько.
   Снова пауза.
   - Спасибо, - сказала Сладкое Сегодня, и ученый на планете в  двадцати
двух световых годах от порта Be ответил:
   - Мы благодарны за ваше великодушное мужество, и наши надежды с вами.
   Из аппаратной с ансиблем они отправились прямиком на "Шоби".
   Чартен-оборудование, занимающее не очень много места и чьи органы уп-
равления представляли собой по сути единственный переключатель  "включе-
но-выключено", было установлено рядом с мотиваторами и органами управле-
ния оборудования СКОКС - скорости околосветовой - обычного  межзвездного
корабля флота Экумены. "Шоби" был построен на Хайне около четырехсот лет
назад, и ему исполнилось тридцать два года. Почти все его прежние  рейсы
были исследовательскими, летал  на  нем  смешанный  хайнско-чиффеварский
экипаж. Поскольку в таких экспедициях корабль мог проводить годы на  ор-
бите вокруг какой-нибудь планеты, хайнцы и чиффеварцы,  решив,  что  эти
периоды лучше прожить нормально, чем терпеть неудобства, превратили  ко-
рабль в очень большое и комфортабельные жилище. Три его жилых модуля бы-
ли демонтированы и оставлены в ангаре на Be, и  все  равно  для  экипажа
всего из десяти человек места осталось более чем достаточно. Тай, Беттон
и Шан, новички с Терры, и Гветер с Анарреса, привыкшие к баракам и  ком-
мунальным удобствам своих перенаселенных миров,  неодобрительно  бродили
по "Шоби".
   - Экскрементально, - рычал Гветер.
   - Роскошь! - возмущалась Тай.
   Сладкое Сегодня, Лиди и гетенианцы, более привычные к прелестям кора-
бельной жизни, сразу разошлись по каютам и  принялись  устраиваться  как
дома. И Гветеру, и молодому терранину было  трудно  сохранять  этический
дискомфорт в просторных, с высокими потолками и хорошо меблированных жи-
лых комнатах и спальнях, кабинетах, гимнастических  залах  с  высокой  и
низкой гравитацией, столовой, библиотеке, на  кухне  и  мостике  "Шоби".
Мостик был устлан настоящим ковром с Хеникаулила, сотканным из темно-си-
них и пурпурных нитей, чье переплетение  воспроизводило  узор  хайнского
звездного неба. В зале для медитации имелась большая плантация  терранс-
кого бамбука, бывшая частью самозамкнутой корабельной  растительно-дыха-
тельной системы. Для тех, кто тосковал по дому, окна в любой каюте могли
быть запрограммированы на показ видов Аббеная, Нового Каира или пляжа  в
Лидене или же становиться полностью прозрачными, позволяя любоваться да-
лекими и близкими звездами и межзвездной темнотой.
   Риг и Астен обнаружили, что кроме лифтов из зала в библиотеку ведет и
широкая лестница с изогнутыми перилами. Они с дикими визгами катались по
перилам, пока Шан не пригрозил изменить локальное  гравитационное  поле,
что заставит их не спускаться, а подниматься по  перилам.  Дети  взмоли-
лись, чтобы он так и сделал. Беттон с видом  превосходства  взглянул  на
малышей и выбрал лифт, но на следующий день тоже  скатился  по  перилам,
проделав это куда быстрее, чем Риг и Астен, потому что мог  сильнее  от-
талкиваться и больше весил, и чуть не сломал себе копчик. Именно  Беттон
организовал гонки на подносах, но их обычно выигрывал  Риг,  потому  что
был достаточно мал, чтобы удержаться на подносе до самого подножия лест-
ницы. Пока они жили в Лидене, с детьми  не  проводили  никаких  занятий,
разве что учили плавать и быть "шобиками"; сейчас же, во время неожидан-
ной пятидневной задержки в порту Be, Гветер ежедневно давал в библиотеке
уроки физики Беттону и математики - всем троим. Историей они  занимались
с Шаном и Орет, а танцевали с Тай в гимнастическом зале с низкой  грави-
тацией.
   Танцуя, Тай становилась легкой и свободной и часто  смеялась.  Риг  и
Астен любили ее такой, а ее сын, по-жеребячьи неуклюжий  и  смущающийся,
танцевал с матерью. К ним часто присоединялся  темнокожий  Шан;  он  был
элегантным танцором, и она соглашалась с ним танцевать,  но  даже  тогда
смущалась и не позволяла к себе прикасаться. После рождения Беттона  она
соблюдала целибат. Она не хотела замечать терпеливого и настойчивого же-
лания Шана, не желала идти ему навстречу и  оставляла  его,  переходя  к
Беттону. Сын и мать танцевали, полностью поглощенные движением и воздуш-
ным узором, который они создавали вместе. Наблюдая за ними днем накануне
полета, Сладкое Сегодня стала утирать слезы, улыбаясь, но  не  произнося
ни слова.
   - Жизнь хороша, - очень серьезно сказал Гветер Лиди.
   - Ничего, - согласилась она.
   Орет, только что вышедшая из женского кеммера и тем самым запустившая
мужской кеммер Карта - все это, случившись неожиданно рано, и  задержало
испытательный полет на пять дней, которыми насладились все, -  наблюдала
за Ригом, которого она зачала, танцевала с Астен,  которую  она  родила,
посмотрела, как Карт наблюдает за ними, и сказала на кархайдском:
   - Завтра?
   Последний день оказался очень приятным.
   Антропологи неохотно сошлись  на  том,  что  не  следует  приписывать
"культурные константы" человеческой популяции любой планеты; но  некото-
рые культурные традиции или ожидания, похоже, укоренились глубоко. Перед
обедом в тот последний вечер Шан и Тай облачились в  черную  с  серебром
форму терранской Экумены, которая обошлась им - Терра все еще  сохраняла
денежную экономику - в половину их годового дохода.
   Астен и Риг немедленно потребовали столь же впечатляющую одежду. Карт
и Орет посоветовали им переодеться в праздничные костюмы. Сладкое Сегод-
ня достала шарфы из серебряных кружев, но Астен нахмурилась. Риг  после-
довал ее примеру. Идея формы, пояснила Астен, состоит в том,  чтобы  все
было одинаковым.
   - Почему? - спросила Орет.
   - Чтобы никто не нес ответственность, - резко ответила старая Лиди.
   Потом она вышла и переоделась в черный бархатный вечерний костюм, ко-
торый, хотя и не был формой, уже не позволял Тай и Шану резко выделяться
на фоне остальных. Лиди покинула Терру, когда ей  исполнилось  восемнад-
цать, и с тех пор не возвращалась и не испытывала такого желания, но Тай
и Шан были товарищами по экипажу.
   Карт и Орет ухватили идею и надели свои лучшие отороченные мехом  хи-
бы, дети же переоделись в праздничные наряды и  нацепили  все  массивные
золотые украшения  Карта.  Сладкое  Сегодня  надела  ослепительно  белое
платье, которое, как она заявила, на самом деле ультрафиолетовое. Гветер
заплел в косички свою гриву. У Беттона формы не было, но он в ней  и  не
нуждался, сидя за столом рядом с матерью и сияя от гордости.
   Кухни порта присылали им очень хорошую еду, но ужин в тот вечер  ока-
зался превосходным: нежнейшая хайнская айанви с семью соусами и пудинг с
настоящим терранским шоколадом. Оживленный вечер тихо  завершился  возле
большого камина в библиотеке. Поленья в нем были, разумеется, имитацией,
но хорошей: какой смысл иметь на корабле камин и жечь в нем пластик? По-
ленья из неоцеллюлозы пахли древесиной,  неохотно  загорались,  испуская
дым и разбрызгивая искры, а потом ярко  горели.  Орет  уложила  поленья,
Карт разжег огонь. Все собрались перед камином.
   - Расскажи сказку, - попросил Риг
   Орет рассказала о ледяных пещерах в стране Керм, как парусник  заплыл
в огромную голубую морскую пещеру, исчез и его так и не смогли  отыскать
поисковые лодки; но семьдесят лет спустя корабль нашли дрейфующим -  без
единой живой души на борту и без признаков того, что с ними случилось, -
возле побережья Осемайета, а ведь это в тысяче миль от Керма?
   Еще одну сказку?
   Лиди рассказала о маленьком пустынном волке, который потерял свою же-
ну, отправился за ней в землю мертвых, увидел ее  там,  танцующую  среди
мертвых, и едва не увел обратно на землю живых, но все испортил, коснув-
шись ее прежде, чем они завершили обратный путь к живым, и она  исчезла,
а он так и не смог снова найти дорогу туда, где танцуют мертвые - как ни
старался, ни выл и ни плакал?
   Еще сказку!
   Шан рассказал сказку про мальчика, у которого вырастало  перо  всякий
раз, когда он врал, и кончилось тем, что его стали  использовать  вместо
веника.
   Еще!
   Гветер рассказал о крылатых людях - гланах,  которые  были  настолько
глупы, что вымерли, потому что сталкивались головами, когда летали.
   - Но они не были настоящими, - честно добавил он. - Я их выдумал.
   Еще? Нет. Теперь спать.
   Риг и Астен привычно обошли всех, получив поцелуй на ночь, и на  этот
раз Беттон последовал их примеру. Подойдя к Тай, он не остановился,  по-
тому что она не любила, когда к ней прикасались, но она сама привлекла к
себе мальчика и поцеловала его в щеку. Тот радостно убежал.
   - Сказки, - сказала Сладкое Сегодня. - Наша начнется завтра, верно?
   Цепочку команд описать легко, структуру отклика на  них  -  нет.  Для
тех, кто живет в системе взаимного подчинения, "плотные" описания, слож-
ные и незавершенные, нормальны и понятны,  но  тем,  кому  знакома  лишь
единственная модель иерархического контроля, подобные  описания  кажутся
путаницей и мешаниной, равно как и то,  что  они  описывают.  Кто  здесь
главный? Не пересказывайте мне лишние подробности. Сколько  поваров  ис-
портили суп? Излагайте только суть. Отведите меня к вашему начальнику!
   Старая навигаторша сидела, разумеется, за консолью СКОКСа, а Гветер -
за невзрачной консолью чартена; Орет подключилась к ИИ -  искусственному
интеллекту. Тай, Шан и Карт были, соответственно, поддержкой для каждого
из них, а функцию Сладкого Сегодня можно было бы описать как общий  над-
зор, если бы этот термин не намекал на иерархическую функцию.  Возможно,
внутреннее наблюдение. Или субнаблюдение. Риг и Астен всегда  "скоксали"
(если использовать изобретенное Ригом словечко) в корабельной  библиоте-
ке, где во время скучного существования субсветового полета Астен  могла
разглядывать картинки в книгах или слушать музыку, а Риг -  укутаться  в
меховое одеяло и заснуть. Функцией Беттона как члена экипажа  была  роль
старшего сиба; он остался с малышами, не забыв прихватить  бумажный  па-
кет, потому что принадлежал к числу тех, кого мутило во время  СКОКС-по-
лета. Свой интервид он настраивал на Лиди и Гветера, чтобы наблюдать  за
их действиями.
   Все знали свои обязанности в том, что относилось к СКОКС-полету.  Что
же касается чартен-процесса, то они знали, что тот должен обеспечить  их
трансилиентность к Солнечной системе в семнадцати световых годах от пор-
та Be, причем мгновенную; но никто и нигде не знал, чем им следует зани-
маться.
   Поэтому Лиди обвела всех взглядом, точно скрипач, поднимающий смычок,
чтобы настроить камерную группу на первый аккорд, и послала "Шоби"  впе-
ред в режиме СКОКС, а Гветер, точно виолончелист, в ту же секунду киваю-
щий и поддерживающий тот аккорд, перевел  корабль  в  чартен-режим.  Они
вошли в не-длительность. Они совершили чартен. Быстро, как утверждал ан-
сибль.
   - Что случилось? - прошептал Шан
   - Проклятье! - воскликнул Гветер.
   - Что? - спросила Лиди, моргая и тряся головой.
   - Вот она, - сказала Тай, быстро вглядевшись в приборы.
   - Это не А-60-как-там-ее, - возразила Лиди, все еще моргая.
   Сладкое Сегодня объединила всех десятерых сразу - семерых на  мостике
и троих в библиотеке - через интервид. Беттон сделал окно прозрачным,  и
дети посмотрели на мутную бурую круговерть,  заполняющую  половину  поля
зрения. Риг держал грязное меховое одеяло. Карт снимал электроды с  вис-
ков Орет, отключая ее от искусственного интеллекта.
   - Не было никакого интервала, - сказала Орет.
   - Мы неизвестно где, - сказала Лиди.
   - Не было интервала, - повторил Гветер, нахмурившись разглядывая кон-
соль. - Это точно.
   - Ничего не произошло, - подтвердил Карт, просматривая полетный отчет
ИИ.
   Орет встала, подошла к окну и застыла, глядя сквозь него.
   - Это она. М-60-340-ноло, - сказала Тай.
   Все их слова звучали мертво, с оттенком фальши.
   - Что ж, мы это сделали, "шобики"! - воскликнул Шан.
   Никто ему не ответил.
   - Свяжитесь по ансиблю с портом Be, - сказал Шан с преувеличенной ве-
селостью. - Передайте, что мы на месте в целости и сохранности.
   - На чем? - спросила Орет
   - Да, конечно, - отозвалась Сладкое Сегодня, но ничего не сделала.
   - Правильно, - согласилась Тай, подходя к ансиблю. Она открыла  поле,
нацелила его на Be и послала сигнал. Корабельные ансибли работают только
в визуальном режиме; она ждала, глядя на экран. Повторила вызов.  Теперь
все смотрели на экран.
   - Ничто не пробивается, - сказала она.
   Никто не посоветовал ей проверить координаты фокусировки;  в  сложив-
шемся экипаже никто столь легко не сваливает на других свое  нетерпение.
Она проверила координаты. Послала  сигнал;  снова  проверила,  повторила
настройку, снова послала сигнал; открыла поле, нацелилась на Аббенай  на
Анарресе и послала сигнал Экран ансибля оставался пуст.
   - Проверь? - начал было Шан, но оборвал себя на полуслове.
   - Ансибль не функционирует, - объявила Тай экипажу.
   - Ты обнаружила неисправность? - спросила Сладкое Сегодня.
   - Нет. Не функционирует.
   - Мы возвращаемся, - заявила Лиди, все еще сидящая за консолью  СКОК-
Са.
   Ее слова и тон потрясли всех, разметали.
   - Нет, не возвращаемся! - крикнул по интервиду Беттон одновременно  с
вопросом Орет. "Куда возвращаться-то?"
   Тай, поддержка Лиди, шагнула было к ней, точно  намереваясь  помешать
ей включить СКОКС-двигатель, но тут же торопливо шагнула назад к  ансиб-
лю, чтобы к нему не получил доступ Гветер. Тот потрясенно остановился  и
спросил:
   - Быть может, чартен повлиял на функции ансибля?
   - Я это уже проверяю, - ответила Тай. - Но с какой стати  ему  влиять
на него? Во время автоматических испытательных полетов  ансибль  работал
нормально.
   - Где отчеты ИИ? - спросил Шан.
   - Я же сказал, их нет, - резко отозвался Карт.
   - Орет была подключена.
   Орет, все еще у окна, ответила, не оборачиваясь:
   - Ничего не произошло.
   Сладкое Сегодня подошла к гетенианке. Орет посмотрела на нее  и  мед-
ленно произнесла:
   - Да, Сладкое Сегодня Мы не можем? это сделать. Я думаю.  Я  не  могу
думать.
   Шан просветлил второе окно и выглянул наружу.
   - Пакость, - сказал он.
   - Что там? - спросила Лиди.
   Гетер ответил ей, словно зачитывая статью из атласа Экумены:
   - Густая стабильная атмосфера, температура у нижнего предела интерва-
ла, в котором возможна жизнь.  Микроорганизмы.  Бактериальные  облака  и
бактериальные рифы.
   - Микробный бульон, - сказал Шан. - В чудесное местечко нас послали.
   - Это на тот случай, если мы прибудем в  виде  нейтронной  бомбы  или
черной дыры. Тогда прихватим с собой только бактерии, - пояснила Тай.  -
Но мы этого не сделали.
   - Не сделали чего? - спросила Лиди.
   - Не прибыли? - спросил Карт.
   - Эй, - окликнул их Беттон, - все так и будут торчать на мостике?
   - Я хочу туда, - пропищал Риг, а Астен чуть дрожащим голосом, но чет-
ко сказала:
   - Маба, я хочу вернуться в Лиден.
   - Не глупи, - ответил Карт и пошел к детям. Орет  не  отвернулась  от
окна, даже когда подошедшая Астен взяла ее за руку.
   - На что ты смотришь, маба?
   - На планету, Астен.
   - Какую планету?
   Орет взглянула на ребенка.
   - Там ничего нет, - сказала Астен.
   - Вон тот бурый цвет - это поверхность, атмосфера планеты.
   - Нет там никакого бурого цвета. Там ничего нет. Я хочу  вернуться  в
Лиден. Ты же сказала, что мы вернемся, когда закончим испытание.
   Орет наконец обвела взглядом остальных.
   - Вариации в ощущениях, - произнес Гветер.
   - Я думаю, - сказала Тай, - нам надо убедиться, что мы? прибыли сюда?
а затем отправиться сюда.
   - В смысле, обратно, - сказал Беттон.
   - Показания приборов совершенно ясны, - заявила Лиди, крепко  держась
за подлокотники кресла и говоря очень четко. - Все координаты совпадают.
Под нами М-60-и-так-далее. Что еще тебе нужно? Образцы бактерий?
   - Да, - ответила Тай. - На функции приборов оказано воздействие, поэ-
тому мы не можем полагаться на их показания.
   - Какая чушь! - рявкнула Лиди. - Что за фарс! Ладно. Надевай  костюм,
отправляйся вниз, зачерпни там слизи, а потом мы возвращаемся. Домой. На
СКОКСе.
   - На СКОКСе? - отозвались Шан и Тай, а Гветер добавил:
   - Но на это уйдет семнадцать лет по времени Be, а мы не послали сооб-
щение по ансиблю и не объяснили почему.
   - Почему, Лиди? - спросила Сладкое Сегодня.
   Лиди уставилась на нее.
   - Ты хочешь снова запустить чартен? - яростно выкрикнула она  и  пос-
мотрела на всех по очереди. - Вы что, каменные? И вам наплевать, что  вы
видите сквозь стены?
   Все молчали, пока Шан не спросил осторожно:
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - А то, что я вижу звезды сквозь  стены!  -  Она  снова  обвела  всех
взглядом и ткнула пальцем в ковер. - А вы - разве нет? - Когда никто  ей
не ответил, ее челюсть дрогнула, и она сказала: - Хорошо. Хорошо. Я сдаю
вахту. Буду у себя. - Она встала. - Наверное вам следует меня запереть.
   - Чушь, - отозвалась Сладкое Сегодня.
   - Если я провалюсь сквозь пол? - начала Лиди. Она направилась к  две-
ри, напряженно и осторожно, словно сквозь густой туман,  и  пробормотала
что-то неразборчивое, вроде бы "марля".
   Сладкое Сегодня вышла следом за ней.
   - А я тоже вижу звезды! - объявил Риг.
   - Тише, - сказал Карт, обнимая его за плечи.
   - Вижу! Я вижу вокруг звезды. И еще я вижу порт Be.. И  могу  увидеть
все, что захочу!
   - Да, конечно, но теперь помолчи, - пробормотала мать.
   Ребенок вырвался, топнул ногой и завизжал:
   - Могу! Я тоже могу! Я могу видеть все! А Астен не может! И тут  есть
планета, есть! Нет, не хватай меня! Не надо! Отпусти!
   Угрюмый Карт унес вопящего ребенка. Астен повернулась и крикнула Ригу
вслед:
   - Тут нет никакой планеты! Ты все выдумал!
   - Астен, уйди, пожалуйста, в нашу комнату, - попросила мрачная Орет.
   Астен залилась слезами, но подчинилась.  Орет,  извинившись  взглядом
перед остальными, вышла следом за ней в коридор.
   Четверо оставшихся на мостике стояли молча.
   - Канарейки, - бросил Шан.
   - Кхаллюцинации? - предложил поникший  Гветер.  -  Чартен-влияние  на
чрезмерно чувствительные организмы? может быть?
   Тай кивнула.
   - В таком случае, действительно ли ансибль не функционирует, или  его
неисправность - наша общая галлюцинация? - спросил после паузы Шан.
   Гветер подошел к ансиблю; на сей раз Тай шагнула в  сторону,  уступая
ему дорогу.
   - Я хочу отправиться вниз, - сказала она.
   - Не вижу причин для запрета, - без особого восторга сказал Шан.
   - Кхаких причин? - спросил через плечо Гветер.
   - Ведь мы для этого здесь, разве нет? Мы же для этого вызвались  доб-
ровольцами, так ведь? Чтобы проверить мгновенную? трансилиентность - до-
казать, что она работает, вот для чего! А при отказавшем ансибле Be  по-
лучит наш радиосигнал лишь через семнадцать лет!
   - Мы можем просто-напросто вернуться через чартен  на  Be  и  все  им
рассказать, - заметил Шан. - Если мы сделаем это  сейчас,  то  пробудем?
здесь? около восьми минут.
   - Рассказать? что рассказать? Какие у нас доказательства?
   - Анекдотичные, - сказала Сладкое Сегодня, незаметно  вернувшаяся  на
мостик; она перемещалась как большой парусный корабль, поразительно бес-
шумно.
   - Лиди оказалась права? - спросил Шан.
   - Нет, - ответила Сладкое Сегодня и села на место  Лиди,  за  консоль
СКОКСа.
   - Прошу общего разрешения отправиться на планету, - сказала Тай.
   - Я спрошу остальных, - ответил Гветер и вышел Через некоторое  время
он вернулся с Картом.
   - Отправляйся, если хочешь, - сказал гетенианец - Орет пока побудет с
детьми. Они .. Мы все чрезвычайно дезориентированы.
   - Я отправлюсь вниз, - сказал Гветер.
   - А можно мне тоже? - почти шепотом спросил Беттон, не поднимая  глаз
на лица взрослых.
   - Нет, - ответила Тай одновременно с Гветером, сказавшим: "Да".
   Беттон быстро взглянул на мать.
   - Почему нет? - спросил ее Гветер
   - Нам неизвестен риск.
   - Планета была обследована.
   - Кораблями-роботами?
   - Мы же будем в скафандрах. - Гветер был искренне озадачен.
   - Я не хочу нести ответственность, - процедила Тай.
   - Но разве ее понесешь ты? - спросил еще более озадаченный Гветер.  -
Ее разделим мы все. Беттон - член экипажа. Не понимаю.
   - Я знала, что ты не поймешь, - бросила Тай, повернулась к ним спиной
и вышла. Мужчина и мальчик остались; Гветер смотрел вслед Тай, а  Беттон
- на ковер.
   - Мне очень жаль, - пробормотал Беттон.
   - И напрасно, - отозвался Гветер
   - Что? что вообще происходит? - спросил Шан подчеркнуто  невозмутимым
голосом. - Почему мы .. Мы все время ссоримся? приходим и уходим.
   - Это воздействие пережитого чартена, - сказал Гветер.
   Сидящая за консолью Сладкое Сегодня повернулась к ним:
   - Я послала сигнал бедствия. Я потеряла управление системой СКОКС.  А
радио. - Она кашлянула. - Радио, похоже, работает неустойчиво.
   Наступило молчание.
   - Ничего этого не происходит, - сказал Шан .. или Орет, но Орет нахо-
дилась с детьми в другой части корабля, поэтому не могла сказать: "Ниче-
го этого не происходит", - и это, должно быть, сказал Шан.
   Цепочку причин  и  следствий  описать  легко,  прекращение  причин  и
следствий - трудно Для тех, кто живет во времени, последовательность со-
бытий является нормой, единственной моделью, и одновременно кажется  ка-
шей, мешаниной, безнадежной путаницей, и описание этой  путаницы  безна-
дежно сбивает с толку. По мере того как члены экипажа-организма переста-
вали воспринимать этот организм стабильно и теряли возможность  общаться
и обмениваться своими восприятиями, индивидуальное  восприятие  станови-
лось единственной путеводной нитью в лабиринте  их  дислокации.  Гветеру
казалось, что он находится на мостике вместе с Шаном,  Сладким  Сегодня,
Беттоном, Картом и Тай. Ему казалось, что он методично проверяет системы
корабля. СКОКС отказал, радио то работало, то нет, а внутренние электри-
ческие и механические системы корабля оказались в порядке. Он послал  на
планету беспилотный лэндер и вернул его на борт; похоже, тот  функциони-
ровал нормально. Ему казалось, что он спорит с Тай по поводу ее  решения
отправиться на планету. Поскольку он признал ее нежелание доверять пока-
заниям корабельных приборов, ему пришлось согласиться и с ее  доводом  о
том, что лишь вещественное доказательство подтвердит то, что они прибыли
к месту назначения, М-60-340-ноло. И если им придется провести следующие
семнадцать лет, возвращаясь на Be в реальном времени, то  неплохо  будет
прихватить и доказательство, пусть даже в виде комка слизи.
   Эту дискуссию он воспринимал как совершенно рациональную.
   Ее, однако, прервали не характерные для экипажа вспышки эгоизма.
   - Если решила лететь, так лети! - крикнул Шан.
   - А ты мной не командуй, - огрызнулась Тай.
   - Кому-то надо держать здесь все под контролем, - сказал Шан.
   - Только не мужчинам, - заявила Тай.
   - Только не терранам, - сказал Карт. - У вас что, нет самоуважения?
   - Стресс, - сказал Гветер. - Все, хватит. Хватит,  Тай,  Беттон.  До-
вольно. Пошли.
   В лэндере Гветеру все было ясно. События развивались одно за  другим,
как и положено. Управлять лэндером очень просто, и он  попросил  Беттона
посадить его. Мальчик охотно согласился. Тай, как всегда  напряженная  и
сжатая, сидела, стиснув на коленях кулаки.  Беттон  с  показной  небреж-
ностью справился с управлением корабликом и  откинулся  в  кресле,  тоже
напряженный, но гордый.
   - Мы сели, - сказал он
   - Нет, не сели, - возразила Тай.
   - Приборы показывают - контакт есть, - сказал Беттон,  теряя  уверен-
ность.
   - Превосходная посадка, - заметил Гветер - Даже не ощутил  касания  -
Он провел полагающиеся тесты. Все оказалось в порядке. За окнами лэндера
клубился бурый полумрак Когда Беттон включил наружные прожектора, атмос-
фера, точно темный туман, рассеяла свет,  превратив  его  в  бесполезное
свечение.
   - Тесты подтверждают отчеты предварительной разведки, - сообщил  Гве-
тер. - Ты будешь выходить сама. Тай, или используешь сервомеханизмы?
   - Выйду, - ответила она.
   - Выйду, - эхом повторил Беттон.
   Гветер, приняв на себя формальную корабельную роль поддержки, которую
принял бы один из двух других, если бы наружу выходил он, помог  им  на-
деть шлемы и стерилизовать костюмы; открыл для них внутренний и наружный
шлюзы и, когда они вышли из наружного, начал наблюдение на экране и  че-
рез окна. Беттон вышел первым. Его худая фигурка,  удлиненная  беловатым
костюмом, светилась в рассеянном сиянии прожекторов. Он отошел от кораб-
ля на два шага, повернулся и стал ждать. Тай  спустилась  по  лесенке  и
коснулась грунта. Ее фигура словно укоротилась - она что, встала на  ко-
лени? Гветер переводил взгляд с экрана на окно и обратно. Она съеживает-
ся? Или тонет? Должно быть, она медленно погружается, и поверхность пла-
неты в таком случае не твердая, а болотистая,  или  суспензия  наподобие
зыбучего песка. Но ведь Беттон по ней ходит, вот он приближается к мате-
ри на два шага, вот на три, шагая по невидимому для  Гветера  грунту,  и
тот в таком случае должен быть твердым, а Беттона удерживает, потому что
тот легче? но нет. Тай, наверное, шагнула в какую-то яму или канаву, по-
тому что теперь он ее видит только выше пояса, а ноги ее скрывает темный
туман, но она движется, и движется быстро, удаляясь от лэндера и от Бет-
тона.
   - Верни их, - велел Шан, и Гветер произнес в интерком:
   - Беттон и Тай, пожалуйста, вернитесь в лэндер.
   Беттон сразу начал взбираться по лесенке, потом остановился и  взгля-
нул на мать. В бурой мгле, почти на границе рассеянного сияния прожекто-
ров, шевелилось тусклое пятнышко - фонарь ее шлема.
   - Беттон, возвращайся, пожалуйста. Тай, пожалуйста, вернись.
   Беловатый костюм двинулся вверх по лесенке, голос Беттона  умолял  по
интеркому:
   - Тай? Тай, вернись? Гветер, мне пойти за ней?
   - Нет. Тай, пожалуйста, немедленно вернись.
   Командное единство мальчика выдержало проверку; он поднялся в  лэндер
и остался в наружном шлюзе,  высматривая  оттуда  мать.  Гветер  пытался
разглядеть ее через окно - на экране ее уже не было видно. Светлое  пят-
нышко утонуло в бесформенной мути.
   Если верить приборам, то после посадки лэндер уже погрузился  на  3,2
метра и продолжал погружаться с возрастающей скоростью.
   - Какая тут почва, Беттон?
   - Похожа на раскисшую грязь? Где она?
   - Тай, пожалуйста, немедленно вернись!
   - Лэндер-один, пожалуйста, возвращайтесь на "Шоби" со всем  экипажем,
- произнес интерком. - Это Тай. Пожалуйста, немедленно возвращайтесь  на
корабль, лэндер и весь экипаж.
   - Беттон, не снимай костюма и оставайся в камере дезинфекции, - велел
Гветер. - Я закрываю наружный люк.
   - Но? Хорошо, - ответил голос мальчика.
   Гветер поднял лэндер, включив одновременно  дезинфекцию  кораблика  и
костюма Беттона. Как ему виделось, Беттон и Шан вошли  вместе  с  ним  в
"Шоби" и прошли по коридорам на мостик, и там их ждали Карт, Сладкое Се-
годня, Шан и Тай.
   Беттон подбежал к матери и остановился; он не стал ее  обнимать.  Его
лицо застыло, точно восковое или деревянное.
   - Ты испугался? - спросила она. - Что случилось там, внизу? -  И  она
взглянула на Гветера, ожидая объяснений.
   Гветер не воспринял ничего. Не-во-время не-периода никакой  длины  он
воспринял, что ничего из случившегося не происходило такого, что не про-
изошло. Потерявшись, он стал искать, потерявшись, он отыскал слово, сло-
во, которое спасло?
   - Ты? - произнес он, с трудом ворочая распухшим и онемевшим языком. -
Ты вызвала нас.
   Похоже, она стала это отрицать, но это не имело значения. А что имеет
значение? Шан говорил. Шан мог сказать.
   - Никто не вызывал, Гветер, - сказал он. - Вы с Беттоном вышли, я был
поддержкой; когда я понял, что не смогу сохранить стабильность  лэндера,
что почва на месте посадки какая-то странная, я велел  вам  вернуться  в
лэндер, и мы взлетели.
   Гветер смог лишь пробормотать:
   - Иллюзорные?
   - Но Тай вышла? - начал было Беттон и смолк. Гветеру показалось,  что
мальчик отстранился от матери. Что имеет значение?
   - Никто не спускался вниз, - сказала Сладкое  Сегодня.  И,  помолчав,
добавила: - Никакого низа нет, и спускаться некуда.
   Гветер попытался отыскать другое слово, но не нашел. Он уставился че-
рез окно на мутные бурые завихрения, сквозь  которые,  если  внимательно
приглядеться, просвечивали звездочки.
   Тогда он отыскал слово, неправильное слово.
   - Потерялись, - сказал он и, произнеся его, почувствовал, как огни на
корабле медленно окутываются бурой мглою, тускнеют, темнеют и гаснут,  а
негромкое деловое гудение корабельных систем умирает, сменяясь  реальной
тишиной, которая была здесь всегда. Но здесь ничего не  было.  Ничто  не
произошло. "Мы в порту Be!" - попытался он крикнуть, собрав всю свою во-
лю, но не издал ни звука.
   Солнца пылают сквозь мою плоть, сказала Лиди.
   Я и есть эти солнца, сказала Сладкое Сегодня. И не  только  я,  но  и
все.
   Не дышите! крикнула Орет.
   Это смерть, сказал Шан. То, чего я боялся: ничто.
   Ничто, сказали они.
   Не дыша, призраки скользили и перемещались внутри призрачной раковины
холодного и темного корпуса, плавающего вблизи мира бурого тумана, нере-
альной планеты. Они разговаривали, но никто не слышал голосов. В вакууме
нет звуков, в не-времени тоже.
   В одиночестве своей каюты Лиди ощутила, как сила тяжести  уменьшилась
наполовину; она видела их, близкие и  далекие  солнца,  пылающие  сквозь
марлю корпуса и переборок, сквозь постель и ее тело. Самое яркое, солнце
этой системы, находилось прямо под ее пупком. Она не знала, как оно  на-
зывается.
   Я мрак между звездами, сказал кто-то.
   Я ничто, сказал кто-то.
   Я есть ты, сказал кто-то.
   Ты? Ты?
   И вдохнул, и простер вперед руки, и воскликнул: - Слушайте!
   Крикнул другому, крикнул другим: - Слушайте!
   - Мы всегда это знали. Это место - то, где мы всегда  были  и  всегда
будем, в колыбели, в центре. Тут нечего бояться, в конце концов.
   - Я не могу дышать.
   - Я не дышу.
   - Тут нечем дышать.
   - Вы? дышите. Дышите, пожалуйста!
   - Мы здесь, в колыбели.
   Орет разложила костер, Карт развел огонь. Когда  он  разгорелся,  они
негромко сказали по-кархайдски:
   - Восславим также огонь и незавершенное творение.
   Огонь искрил, потрескивал, внезапно вспыхивал. Но не гас.  Он  горел.
Все собрались вокруг.
   Они были нигде, но они были нигде вместе. Корабль был мертв,  но  они
находились в нем. Мертвый корабль остывал довольно быстро, но  не  мгно-
венно. Закройте двери, подходите к огню; прогоним перед сном ночной  хо-
лод.
   Карт вместе с Ригом отправился к Лиди - чтобы уговорить  ее  покинуть
звездный склеп. Женщина не пожелала вставать.
   - Во всем виновата я, - сказала она.
   - Не будь эгоисткой, - мягко произнес Карт. - Как такое может быть?
   - Не знаю. Я хочу остаться здесь, - пробормотала Лиди.
   - О, Лиди, только не в одиночестве! - взмолился Карт.
   - А как же иначе? - холодно осведомилась женщина.
   Но тут ей стало стыдно за себя, стыдно за неудавшийся по ее вине  по-
лет.
   - Ладно, - буркнула она, тяжело поднялась, закуталась в одеяло и выш-
ла следом за Картом и Ригом. Малыш нес маленький  биолюм;  тот  светился
некоторое время в темных коридорах, пока растения в его аэробных  емкос-
тях жили, размножались и выделяли воздух для  дыхания.  Огонек  двигался
перед ней сквозь тьму, точно звездочка среди звезд,  пока  не  привел  в
полную книг комнату, где в каменном очаге пылал огонь.
   - Здравствуйте, дети, - сказала Лиди. - Что вы тут делаете?
   - Рассказываем всякие истории, - ответила Сладкое Сегодня.
   Шан держал маленький блокнот со встроенным голосовым рекордером.
   - Он что, работает? - удивилась Лиди.
   - Похоже на то. Мы подумали, что надо рассказать? обо всем случившем-
ся, - пояснил Шан, глядя на огонь и щуря узкие  черные  глаза  на  узком
черном лице. - Каждому. Что мы? как это для нас выглядело. Чтобы?
   - А, как отчет? Да. На случай, если? Как, однако, странно,  что  твой
блокнот работает. А все остальное - нет.
   - Он включается от голоса, - рассеянно пояснил Шан. -  Итак,  продол-
жай, Гветер.
   Гветер завершил свою версию рассказа об экспедиции на планету:
   - Мы даже не привезли образцы. Я о них не подумал.
   - С тобой полетел Шан, а не я, - сказала Тай.
   - Ты полетела, и я полетел, - возразил мальчик с уверенностью,  кото-
рая ее остановила. - И мы выходили наружу. А Шан с  Гветером  были  под-
держкой и оставались в лэндере. И я взял образцы. Они в стасис-шкафу.
   - А я не знаю, был Шан в лэндере или нет, - сказал  Гветер,  до  боли
растирая себе лоб.
   - Куда вообще летал лэндер? - спросил Шан. - Там ничего нет? мы  ниг-
де? за пределами времени - это все, что приходит мне на ум? Когда кто-то
из вас рассказывает, что видел, то кажется, что все так и было, а  потом
другой рассказывает совсем другое, и я?
   Орет вздрогнула и пересела ближе к огню.
   - Я никогда не верила, что эта проклятая штуковина сработает, -  зая-
вила Лиди, похожая на медведя в темной пещере своего одеяла.
   - Непонимание его - вот в чем была проблема, - сказал Карт.  -  Никто
из нас не понимал, как чартен будет работать, даже Гветер. Так ведь?
   - Да, - кивнул Гветер.
   - Так что если наше психическое взаимодействие с ним повлияло на про-
цесс?
   - Или стало процессом, - предположила Сладкое Сегодня, - в той степе-
ни, в какой он затрагивал нас.
   - Так ты хочешь сказать, - с глубоким отвращением осведомилась  Лиди,
- что нам нужно было поверить в него, чтобы он сработал?
   - Но ведь и человеку надо верить в себя, чтобы действовать,  -  разве
не так? - спросила Тай.
   - Нет, - ответила Лиди. - Абсолютно нет. Я и в  себя-то  не  верю.  Я
лишь знаю кое-что. Достаточно, чтобы жить дальше.
   - Аналогия, - предложил Гветер. - Эффективные действия экипажа  зави-
сят от того, в какой степени члены экипажа ощущают себя таковым - можете
назвать это верой в экипаж? Правильно? Поэтому,  возможно,  для  чартена
мы? разумные существа? возможно, это  зависит  от  нашего  сознательного
восприятия себя как? трансилиента? как нахождения в другом месте?  месте
назначения?
   - Мы, несомненно, утратили наше чувство принадлежности к экипажу,  на
некоторое.. Можно ли теперь говорить о времени? - сказал Карт. - Мы рас-
сыпались.
   - Мы потеряли нить, - сказал Шан.
   - Потеряли, - медитативно произнесла Орет, подкладывая в костер  оче-
редное массивное, но утратившее половину веса полено.  Искры  медленными
звездами взлетели в дымоход.
   - Мы потеряли? что? - спросила Сладкое Сегодня.
   Некоторое время все молчали.
   - Когда я вижу солнце сквозь ковер? - сказала Лиди.
   - И я тоже, - очень тихо вставил Беттон.
   - А я могу видеть порт Be, - сказал Риг. - И что угодно. Могу сказать
что. Если пригляжусь, то могу увидеть Лиден. И свою каюту на "Онеблине".
И?
   - Но сперва, Риг, - попросила Сладкое Сегодня, -  расскажи  нам,  что
произошло.
   - Хорошо, - охотно согласился Риг. - Держи меня крепче, маба, я начи-
наю взлетать. Так вот, мы пошли в библиотеку, я, Астен и Беттон, и  Бет-
тон был старшим сибом, и взрослые были на мостике, и я  собирался  пойти
спать, как я всегда делаю в обычном полете, но не успел я даже лечь, как
вдруг появились бурая планета, и порт Be, и оба солнца, и все остальное,
и я мог видеть сквозь что угодно, а Астен не могла. Но я могу.
   - И никуда мы не улетали, - заявила Астен. - Риг  вечно  рассказывает
всякие сказки.
   - Мы все постоянно что-то рассказываем, Астен, - заметил Карт.
   - Но не такие глупости, как Риг!
   - Даже глупее, - сказала Орет. - И нам надо? Нам надо?
   - Нам надо понять, - сказал Шан, - что такое трансилиентность,  и  мы
этого не знаем, потому что никогда не делали этого прежде,  и  никто  не
делал этого прежде.
   - Не во плоти, - уточнила Лиди.
   - Нам надо понять, что - реально - произошло, и произошло ли  вообще?
- Тай указала на окружающую их пещеру света от костра и мрак за ее  пре-
делами. - Где мы? Здесь ли мы? Где находится это "здесь"? И каков  расс-
каз?
   - Мы должны рассказать его, - сказала Сладкое Сегодня. - Снова и сно-
ва. Сравнить его? Как Риг. Астен, как начинается сказка?
   - Тысячу зим назад и в тысяче миль отсюда? - начала  девочка,  а  Шан
пробормотал:
   - Давным-давно ..
   - Был корабль, который назывался "Шоби", - подхватила Сладкое  Сегод-
ня, - и отправился он в полет испытывать чартен-эффект,  и  был  на  нем
экипаж из десяти человек
   - А звали их Риг, Астен, Беттон, Карт, Орет, Лиди, Тай, Шан, Гветер и
Сладкое Сегодня. И рассказали они свою историю, каждый  отдельно  и  все
вместе?
   Наступила тишина, которая всегда была здесь, нарушаемая лишь шипением
и потрескиванием огня, негромким дыханием и шорохом одежды, пока один из
них наконец не заговорил, рассказывая историю.
   - Мальчик и его мать, - произнес легкий и чистый голос, - стали  пер-
выми людьми, ступившими на эту планету.
   Снова тишина, снова голос:
   - Хотя ей хотелось? она поняла, что очень надеялась на то, что чартен
не сработает, потому что он сделает все ее мастерство и всю ее жизнь не-
нужными? и одновременно ей очень хотелось научиться им управлять  и  уз-
нать, что, если она сможет, если еще достаточно молода для обучения?
   Долгая, мягко пульсирующая пауза, и другой голос:
   - Они летали от мира к миру и всякий раз теряли мир, покидая его, те-
ряли из-за разрыва во времени, потому что их друзья старели  и  умирали,
пока они совершали СКОКС-полет. И если имелся способ жить в  собственном
времени и одновременно перемещаться от звезды к звезде, им хотелось  ис-
пытать его?
   - Поставив на него все, - подхватил следующий  голос,  -  потому  что
ничто не срабатывает, кроме того, за что готовы отдать душу, и ничто не-
безопасно, кроме того, чем рискуют.
   Короткая пауза, и голос:
   - Это походило на игру. Словно мы все еще в порту Be на борту  "Шоби"
и ждем, когда настанет время отправиться в СКОКС-полет. Но и  словно  мы
уже одновременно на бурой планете. И одно из этих  двух  -  притворство,
только я не знаю, что именно. Поэтому все оказалось так, точно притворя-
ешься во время игры. Но я не хочу играть. Потому что не знаю правил.
   Другой голос:
   - Если чартен-принцип окажется применимым для  реальной  трансилиент-
ности живых и разумных существ, это станет великим событием  в  сознании
его соплеменников - и всех людей. Новое понимание Новое партнерство. Но-
вый способ существования во вселенной. Более широкая свобода? Ему  очень
сильно этого хотелось. Он желал войти в экипаж, впервые создающий  такое
партнерство, первым человеком, способным промыслить эту мысль, и? произ-
нести ее. Но одновременно он боялся  ее.  Может,  то  не  было  истинное
родство, может, фальшивое, может, всего лишь мечта. Он не знал.
   Они сидели вокруг костра, но за их спинами уже не было столь  холодно
и темно И не волны ли это в Лидене шуршат о песок?
   Другой голос
   - Она тоже много думала о своем народе. О вине, искуплении и  пожерт-
вовании. Ей очень хотелось совершить этот полет, который мог дать  людям
больше свободы Но он оказался не таким, каким она его представляла Прои-
зошло? То, что произошло, значения не имело А важным оказалось  то,  что
она оказалась среди людей, давших свободу ей. Без вины, Она  хотела  ос-
таться с ними, стать одной из экипажа. Вместе с сыном. Который стал пер-
вым человеком, ступившим в незнакомый мир.
   Долгая тишина, но уже не столь глубокая, наполненная мягким  постуки-
ванием корабельных систем, ровным и неосознаваемым, как циркуляция  кро-
ви.
   Новый голос'
   - Они были мыслями в глубине сознания - чем же еще? Поэтому они могли
быть и в Be, и возле бурой планеты, и наполненной  желаниями  плотью,  и
чистым духом, иллюзией и реальностью - и все это одновременно, поскольку
они всегда ими были. Когда он вспомнил это, его смущение и страх  исчез-
ли, потому что он понял, что они не могут потеряться.
   - Они потерялись. Но они отыскали путь, - произнес новый  голос,  уже
негромкий на фоне гудения и шороха  корабельных  систем,  среди  теплого
свежего воздуха и света, заполняющих твердые стены корпуса.
   Прозвучали девять голосов, и все взглянули на  десятого,  но  десятый
заснул, сунув в рот палец.
   - Эта история рассказана, но ее еще предстоит рассказать,  -  сказала
мать. - Продолжайте. Я посижу во время чартена здесь, с Ригом.
   Они оставили двоих у костра, прошли на  мостик,  а  потом  к  шлюзам,
приглашая на борт толпу встревоженных  ученых,  инженеров  и  чиновников
порта Be и Экумены, чьи приборы уверяли, что "Шоби" сорок четыре  минуты
назад исчез в не-существовании, в тишине.
   - Что случилось? - спрашивали они - Что случилось?
   И "шобики" переглянулись и сказали.
   - О, это такая история?

   Город иллюзий

   Глава 1
   Представьте себе тьму.
   Во тьме, что противостояла солнцу, пробудился безмолвный дух.  Погру-
женный всецело в хаос, он не ведал, что такое порядок. Он не владел  да-
ром речи и не знал, что тьма зовется ночью.
   По мере того как забрезжил позабытый им свет,  дух  шевельнулся,  по-
полз, побежал, то падая на четвереньки, то выпрямляясь, направляясь  не-
ведомо куда. В том мире, в котором он пребывал, не было путей, поскольку
всякий путь подразумевал наличие начала и конца.
   Все в этом существе было перемешано и запутано, все  вокруг  противи-
лось ему. Смятение его бытия усугублялось силами, для которых у существа
не было названий, - страхом, голодом, жаждой, болью. Сквозь дремучую ча-
шу действительности существо брело на ощупь в тишине, пока его не  оста-
новила ночь - самая могучая из неведомых ему сил. Но когда вновь забрез-
жил рассвет, оно опять двинулось неизвестно куда.
   Внезапно очутившись на залитой ярким солнцем Поляне, существо  выпря-
милось и на какое-то мгновение застыло. Затем прикрыло  глаза  руками  и
закричало.
   Парт, сидевшая за прялкой в залитом солнцем саду, первой увидала  его
на краю леса. Она оповестила остальных учащенной пульсацией своего  моз-
га. Но страх ей был неведом, и, к тому времени когда остальные вышли  из
дома, она уже пересекла Поляну и оказалась рядом  со  странной  фигурой,
раболепно припавшей к земле среди высоких, сочных  трав.  Приблизившись,
они увидели, что Парт положила руку ему на плечо и,  низко  склонившись,
что-то тихо шептала существу.
   Она повернулась к ним и с удивлением в голосе спросила:
   - Вы видите, какие у него глаза?..
   Глаза у незнакомца действительно были странными  -  огромные  зрачки,
радужная оболочка цвета потускневшего янтаря, которая формой  напоминала
вытянутый овал, так что белков не было видно вовсе.
   - Как у кошки, - сказал Гарра.
   - Словно яйцо без белка, - вставил Кай, выказывая  тем  самым  легкую
неприязнь, вызванную этим небольшим, но довольно существенным отличием.
   Во всем остальном незнакомец ничем не отличался от обычного  мужчины,
на лице и на обнаженном теле которого бесцельное продирание  сквозь  лес
оставило грязные потеки и царапины. Разве что кожа  была  чуть  светлее,
чем у окружавших его загорелых людей, которые тихо  обсуждали  внешность
чужака, прижавшегося к прогретой солнцем земле, дрожащего  от  страха  и
истощения.
   Как ни всматривалась Парт в необычные глаза незнакомца, она не улови-
ла в них ни искры мысли. Мужчина был глух к словам и не понимал жестов.
   - Какой-то недоумок или сумасшедший, - выразил общее мнение Зоув. - К
тому же истощенный до предела. Но это поправимо.
   С этими словами Кай и юный Фурро наполовину затащили, наполовину  за-
вели едва волочившего ноги парня в дом. Там им вместе с Парт и  Лупогла-
зой удалось накормить и помыть его, а затем уложить на тюфяк, вколов ему
в вену дозу снотворного, чтобы не мог убежать.
   - Может, он Синг? - спросила Парт у отца.
   - А, может, ты? Или я? Не будь наивной, моя дорогая, - ответил  Зоув.
- Если бы я был в состоянии ответить на твой вопрос, я смог бы тогда ос-
вободить Землю. Тем не менее я надеюсь все-таки определить,  ущербен  ли
его разум или нет, и откуда к нам пришел этот незнакомец. А также как он
заполучил желтые глаза? Разве людей скрещивали с котами или  соколами  в
былые дни упадка человеческой цивилизации? Попроси Кретьян выйти на  ве-
ранду, дочка.
   Парт помогла своей слепой  двоюродной  сестре  Кретьян  подняться  по
лестнице на тенистый прохладный балкон, где спал незнакомец. Зоув и  его
сестра Карелл по прозвищу Лупоглазая ждали их там.  Оба  сидели,  поджав
ноги под себя и выпрямив спины. Лупоглазая забавлялась с любимой  рамкой
с узорами. Зоув и не старался чем-то занять себя: брат и сестра  притер-
лись друг к другу за долгие годы. Их широкоскулые смуглые лица были нас-
торожены и в то же время совершенно невозмутимы.
   Девочки сидели неподалеку, не смея нарушить тишину. На Парт, с  крас-
новато-коричневой кожей и копной блестящих длинных черных волос, не было
ничего, кроме свободных серебристых штанов. Смуглая  и  хрупкая  Кретьян
была чуть постарше. Красная повязка  прикрывала  ее  пустые  глазницы  и
удерживала на затылке пышные волосы. На ней была такая же туника из  ис-
кусно сотканной, украшенной узорами материи, как и на ее матери.
   Жаркий летний полдень буйствовал в саду под балконом и на  кочковатых
полях Поляны. Со всех сторон стоял лес. К этому крылу дома деревья  под-
ходили настолько близко, что на стены падала тень от густой  листвы;  во
всех других направлениях они темнели голубоватой дымкой на горизонте.
   Некоторое время все четверо сидели молча, находясь одновременно вмес-
те и порознь, связанные друг с другом чем-то большим, чем слова.
   - Янтарные бусы раз за разом собираются в узор Бездны, - сказала  Лу-
поглазая.
   Она улыбнулась и отложила в сторону рамку с  унизанными  драгоценными
камнями пересекающимися струнами.
   - Твои бусы рано или поздно всегда складываются в узор Бездны, - ска-
зал ее брат. - А все подавляемая тобой тяга к мистицизму. Ты кончишь так
же, как наша мать - будешь видеть, если уже не видишь,  узоры  в  пустой
рамке.
   - Чепуха, - скривилась Лупоглазая. - Я никогда в жизни ничего в  себе
не подавляла.
   - Кретьян, - обратился Зоув к племяннице, - у него шевельнулись веки.
Наверное, он сейчас в фазе сновидений.
   Слепая девушка приблизилась к ложу. Она вытянула руку, и  Зоув  осто-
рожно положил ее на лоб незнакомца. Все снова погрузились в  молчание  и
стали прислушиваться. Но слышать что-то могла только Кретьян.
   Наконец она подняла склоненную голову.
   - Ничего, - промолвила девушка слегка настороженно.
   - Совсем ничего?
   - Какая-то мешанина - провал. У него нет разума.
   - Кретьян, дай-ка я расскажу тебе, как он выглядит. Ноги  его  прошли
немало, руки - натружены. Сон  и  лекарство  смягчили  лицо  чужака,  но
только работающий мозг мог избороздить его такими морщинами.
   -- Как он выглядел до того, как уснул?
   - Напуганным, - сказала Парт. - Напуганным и смущенным.
   - Возможно, он не землянин, - сказал Зоув. -  Хотя  как  такое  могло
случиться? Скорее он просто мыслит иначе, чем все  мы.  Попробуй-ка  еще
разок, дочка.
   - Я попробую, дядя. Пока я не ощущаю абсолютно никаких признаков  ра-
зума, никаких чувств или обрывков мыслей. Разум ребенка может  пребывать
в смятении, но здесь? Здесь дела обстоят намного хуже - лишь тьма и  ка-
кая-то мешанина.
   - Что ж, пожалуй, довольно, - спокойно заметил Зоув. - Негоже  твоему
разуму находиться там, где нет другого разума.
   - Его тьма похуже моей, - сказала девушка. - Смотрите, у него на руке
кольцо?
   Она на мгновение прикрыла своей рукой руку незнакомца  -  из  чувства
жалости или как бы бессознательно прося прощения за то, что  копалась  в
его мыслях.
   -Да, простое золотое кольцо без каких-либо  отметин  или  узора.  Это
единственное, что было при нем. И разум несчастного раздет догола  точно
так же, как и его тело. Итак, бедное создание явилось к нам из леса?  но
кто же прислал его к нам?
   Все обитатели Дома Зоува, кроме маленьких детей, собрались в этот ве-
чер в просторной комнате внизу, куда сквозь открытые высокие окна прони-
кал влажный ночной воздух. Свет звезд, окрестные деревья, журчание ручья
- все это растекалось по  тускло  освещенной  комнате,  поскольку  между
людьми и произносимыми ими словами оставалось достаточно места  для  те-
ней, ночного ветерка и тишины.
   - Истина, как всегда, сторонится незнакомцев, - проникновенно  произ-
нес Глава Дома. - Этот чужак поставил нас перед выбором из нескольких не
слишком правдоподобных вариантов. Возможно, он - слабоумный от  рождения
и забрел к нам просто по чистой случайности. Но тогда кто не уследил  за
ним? Быть может, это человек, чей разум пострадал вследствие несчастного
случая или был поврежден умышленно. Не исключено, что мы  столкнулись  с
Сингом, скрывающим свой разум под маской мнимого слабоумия. А может,  он
и не человек, и не Синг? Но кто тогда? Мы не в состоянии ни доказать, ни
отвергнуть ни одно из этих предположений. Что же нам с ним делать?
   - Посмотрим, можно ли его чему-нибудь научить, - сказала Росса,  жена
Зоува.
   Старший сын Главы Дома Меток заметил:
   - Если незнакомца можно научить, то тогда доверять ему  нельзя.  Воз-
можно, его подослали сюда специально, чтобы мы научили всему, что умеем,
раскрыли перед ними наши секреты и способности. Он станет кошкой,  взра-
щенной добросердечными мышами.
   - Я отнюдь не добросердечная мышь, сынок, - усмехнулся Зоув.  -  Зна-
чит, ты думаешь, что он - Синг?
   - Или их орудие.
   - Мы все - орудия Сингов. Но как бы ты с ним поступил?
   - Убил бы до того, как он проснется. Пронеслось легкое дуновение  ве-
терка, где-то в духоте залитой светом звезд Поляны жалобно отозвался ко-
зодой.
   - Я вот думаю, - пробормотала Старейшая, - может, он - жертва, а вов-
се не орудие. Возможно, Синги разрушили его мозг  в  наказание  за  кра-
мольные мысли или проступки. Следует ли нам заканчивать начатое ими?
   - Это было бы лишь проявлением милосердия, - сказал Меток.
   - Смерть - ложное милосердие, - с горечью заметила Старейшая.
   Они еще некоторое время беседовали,  спокойно,  однако  с  осознанием
всей серьезности положения, где проблемы морального свойства переплелись
с острыми страхами, никогда не обсуждаемыми напрямую, но сразу  вставав-
шими во весь рост, стоило кому-нибудь произнести слово "Синг".  Парт  не
принимала участия в обсуждении, поскольку ей было всего пятнадцать  лет,
хотя старалась не пропустить ни единого слова. Она испытывала симпатию к
незнакомцу и хотела, чтобы он остался в живых.
   Вскоре к дискуссии присоединились Раина и Кретьян.  Раина  провела  с
чужаком все психологические тесты, какие смогла, в то время как  Кретьян
пыталась уловить какие-нибудь ментальные реакции. Пока им особенно нечем
было похвастать. Никаких повреждений нервной системы и  областей  мозга,
связанных с органами чувств и координацией движений, у незнакомца  обна-
ружить не удалось, хотя по физическим рефлексам и  координации  движений
он скорее напоминал годовалого ребенка, а область мозга,  отвечавшая  за
функции речи, вообще не реагировала на раздражители.
   - Сила мужчины, координация ребенка, разума  никакого,  -  подытожила
Раина.
   - Если мы не убьем его, как зверя, - сказала  Лупоглазая,  -  то  нам
придется как зверя его приручать?
   - Наверное,  стоит  попробовать,  -  вступил  в  разговор  Кай,  брат
Кретьян. - Пусть те из нас, кто помоложе, возьмут на себя заботу о  нем.
Посмотрим, что удастся сделать. В конце концов, никто не заставляет  нас
учить незнакомца Канонам для Просвещенных! Прежде всего его следует нау-
чить не мочиться в постель? Я хочу знать, человек ли он. А как вы думае-
те, Глава?
   Зоув развел своими большими руками:
   - Кто знает? Возможно, что-то нам расскажут  анализы  крови,  которые
сделает Раина. Мне не приходилось слышать, чтобы у слуг Сингов были жел-
тые глаза или какие-либо другие отличия от людей Земли. Но  если  он  не
Синг и не человек, то кто же он тогда? Пришельцы из  Внешних  Миров  вот
уже двенадцать столетий не ступали на нашу планету. Как и ты, Кай, я го-
тов пойти на риск и оставить его среди нас из чистого любопытства?
   Итак, они сохранили своему гостю жизнь. Сперва он доставлял мало бес-
покойства приглядывавшим за ним молодым людям. Потихоньку восстанавливал
силы, много спал и безмолвно сидел или лежал практически все время, ког-
да бодрствовал. Парт дала ему имя Фальк, что на диалекте Восточного Леса
означало "желтый", из-за его светлой кожи и опаловых глаз.
   Однажды утром, через несколько дней после появления незнакомца, дойдя
до неукрашенного узором участка ткани, которую она пряла, Парт  оставила
работавший от солнечных батарей ткацкий станок  тихо  урчать  в  саду  и
взобралась на огороженный балкон, где держали "Фалька".
   Чужак не заметил появления девочки. Он сидел на своем матрасе и прис-
тально смотрел на затянутое маревом летнее небо. От яркого  света  глаза
мужчины заслезились, и он протер их рукой, а затем,  увидев  собственную
руку, недоуменно уставился на нее.  Нахмурившись,  незнакомец  некоторое
время сжимал и разжимал пальцы. Затем снова обратил свой взор на ослепи-
тельно сиявшее солнце и медленно, осторожно загородил его  открытой  ла-
донью.
   - Это солнце, Фальк, - сказала Парт. - Солнце?
   - Солнце, - повторил он, не отводя взгляда; вся пустота его  существа
наполнилась светом солнца и звуком имени. Так началось обучение.
   Парт поднялась из подвала и, проходя мимо старой кухни, увидела,  как
Фальк, одиноко сгорбившись в одном из оконных проемов, смотрит на падаю-
щий за мутным стеклом снег. Девять вечеров назад он ударил Россу, и  его
пришлось запереть до тех пор, пока он не успокоился. С тех  пор  мужчина
замкнулся и упорно молчал. Было как-то странно видеть на его лице - лице
взрослого человека - недовольную мину упрямого, обиженного ребенка.
   - Иди-ка к огню, Фальк, - сказала Парт, но не остановилась, чтобы по-
дождать его.
   В большой зале возле очага она забыла о чужаке и стала думать о  том,
как бы поднять свое собственное дурное  настроение.  Делать  было  реши-
тельно нечего. Снег все шел и шел, окружавшие лица были знакомы до боли,
все книги повествовали о вещах, происходивших в столь давние  и  далекие
времена, что не могли уже претендовать на правдивость. Вокруг притихшего
дома и окружавших его полей высился молчаливый лес - бесконечный,  одно-
образный и равнодушный. Зима следовала за зимой, и ей  не  суждено  было
покинуть Дом, потому что некуда было уходить и нечего было там делать?
   На одном из пустых столов Раина забыла свой "теанб" - плоский инстру-
мент с клавишами, как утверждали, хайнского происхождения. Парт подобра-
ла мелодию в Регистре Восточного Леса, затем переключила  инструмент  на
родное звучание и начала все заново. Она не слишком хорошо умела  играть
на теанбе и медленно находила нужные клавиши, намеренно растягивая  сло-
ва, чтобы выиграть время для поиска следующей ноты.
   За ветрами в лесах,
   За штормами в морях,
   На залитых солнцем камнях
   Дочь прекрасная Айрека стоит?
   Девочка сбилась, затем все же нашла нужную ноту:
   ?стоит,
   Молчаливо с пустыми руками.
   Слова и мелодия невообразимо древней легенды ужасно  далекой  планеты
были частью наследия людей в течение долгих веков. Парт пела очень тихо,
сидя одна в огромной комнате, освещенной пламенем очага, а  за  окном  в
сгущавшихся сумерках все валил снег.
   Она услышала позади  себя  какой-то  звук  и,  повернувшись,  увидела
Фалька. В его странных глазах стояли слезы.
   - Парт? прекрати, - прошептал он.
   - Что-то не так, Фальк? - забеспокоилась девушка.
   - Мне? больно, - сказал мужчина, отворачивая в сторону лицо - зеркало
бессвязного и беззащитного разума.
   - Хорошая похвала моему пению, - подколола она его.
   И в то же время Парт была тронута его словами и больше не пела. Позже
этим же вечером она видела, как Фальк стоял у стола,  на  котором  лежал
теанб, не осмеливаясь прикоснуться к  нему,  словно  опасаясь  выпустить
заключенного внутри инструмента сладкозвучного безжалостного демона, ко-
торый плакал под пальцами Парт, превращая ее голос в музыку.
   - Мое дитя учится быстрее, чем твое, - заметила как-то Парт в  разго-
воре с двоюродной сестрой Гаррой, - но твое растет быстрее. К счастью.
   - Твое и без того достаточно велико, - согласилась Гарра.
   Она глядела через садик при кухне на берег ручья, где стоял, держа на
плечах годовалого ребенка Гарры, Фальк. Полдень раннего лета звенел тре-
лями сверчков и цикад. Черные локоны то и дело касались щек Парт,  когда
руки ее раз за разом проворно укладывали и  перезаряжали  нить  ткацкого
станка. Над челноком виднелись головы и шеи танцующих цапель,  вытканных
серебром на черном фоне. В свои семнадцать лет Парт уже считалась лучшей
ткачихой среди женского населения Дома. Зимой ее руки всегда были выпач-
каны химическими препаратами, из которых изготовлялись нити и краски,  а
летом она воплощала в жизнь на ткацком станке, который приводился в дви-
жение энергией солнечных батарей, все пришедшие ей в  голову  изящные  и
разнообразные узоры.
   - Паучок, - сказала ей мать, трудившаяся неподалеку, - шутки шутками,
но мужчины остаются мужчинами.
   - И поэтому ты хочешь, чтобы я вместе с Метоком отправилась в Дом Ка-
тола и выменяла себе мужа за свой гобелен с цаплями?
   - Я никогда такого не говорила, - возразила мать  и  вновь  принялась
выпалывать сорняки между грядками салата.
   Фальк поднялся по тропинке. Малышка на его  плече  весело  улыбалась,
щурясь от яркого солнца. Он поставил девочку на траву и обратился к  ней
так, будто она была взрослой:
   - Здесь не так жарко, как внизу,  правда?  -  Затем,  повернувшись  к
Парт, спросил со свойственной ему прямотой: - У Леса есть конец?
   - Говорят, что есть. Все карты отличаются друг от друга.  Но  в  этом
направлении в конце концов будет море, а вот в этом - прерии.
   - Прерии?
   - Такие открытые пространства, поросшие травой. Как наша  Поляна,  но
простирающиеся на тысячи миль аж до самых гор.
   - Гор? - повторил он с невинной прямотой ребенка.
   - Высокие холмы, на вершинах которых круглый год лежит снег. Вот  та-
кие.
   Прервавшись, чтобы перезарядить челнок, Парт сложила свои длинные ок-
руглые смуглые пальцы в виде горной вершины.
   Внезапно желтые глаза Фалька вспыхнули, и лицо его напряглось.
   - Под белым - голубое, а еще ниже? очертания далеких холмов.
   Парт взглянула на мужчину, но промолчала. Почти все, что он знал, ис-
ходило непосредственно от нее, потому что только она обучала его. Посто-
янное общение оказывало влияние на ее  собственное  взросление.  Их  умы
тесно переплелись друг с другом.
   -Я вижу их? когда-то видел их. Я помню их, - произнес Фальк,  запина-
ясь.
   - Изображение?
   - Нет. Не в книге. В своем разуме. Я на самом деле помню  их.  Иногда
перед тем как заснуть, я вижу их. Я не знаю, как они называются,  навер-
ное, просто Горы.
   - Можешь нарисовать?
   Встав рядом с девушкой на колени, Фальк быстро набросал на земле кон-
тур неправильного конуса, а под ним - две линии холмов предгорья.
   Гарра вытянула шею, чтобы взглянуть на рисунок, и спросила:
   - Белые от снега?
   - Да. Как будто я вижу их сквозь что-то? быть может,  сквозь  большое
окно, большое и высокое? Разве это видение не из твоего разума, Парт?  -
спросил Фальк слегка встревожено.
   - Нет, - ответила девушка. - Никто из живущих в Доме никогда не видел
высоких гор. Я думаю, что вообще никто с этого берега Внутренней реки не
мог любоваться подобной картиной. Эти горы, должно быть, очень далеко от
сюда.
   Сквозь сон прорвался отдаленный скрежет пилы, вгрызавшейся в  дерево.
Фальк вскочил и сел рядом с Парт. Оба они заспанными глазами  напряженно
смотрели на север, откуда доносился, то нарастая,  то  стихая,  странный
звук. Первые лучи восходящего солнца как раз начали пробиваться над чер-
ной массой деревьев.
   - Воздухолет, - прошептала Парт. - Такой звук я уже однажды  слышала,
правда, давным-давно.
   Девушка поежилась. Фальк обнял ее за плечи, охваченный тем же  беспо-
койством, ощущением присутствия  далекого,  непостижимого  зла,  которое
двигалось где-то на севере по кромке дневного света.
   Звук стих вдали. В необъятной тишине леса несколько пташек  защебета-
ли, приветствуя первые лучи осеннего солнца. Свет на востоке разгорался.
Фальк и Парт ощущали тепло и безграничную поддержку рук друг друга.  По-
лусонный Фальк снова задремал. Когда Парт поцеловала его и  выскользнула
из кровати, чтобы приняться за свою обычную повседневную работу, он про-
шептал:
   - Не уходи, мой ястребок, моя малышка?
   Однако девушка засмеялась и упорхнула прочь. Он же продолжал дремать,
не в силах подняться из сладких расслабляющих глубин удовольствия и  по-
коя?
   Солнце ярко светило прямо ему в глаза. Он перевернулся на бок, затем,
зевая, сел и уставился на покрытые красными листьями могучие ветви дуба,
который, как башня, возвышался рядом с балконом, где спал Фальк. До него
дошло, что Парт, уходя, включила аппарат для обучения во сне, что  стоял
у его подушки. Тот тихонько нашептывал сетианскую теорию чисел. Все  это
рассмешило Фалька, а прохлада солнечного ноябрьского  утра  окончательно
согнала с него сон. Он натянул на себя рубашку и брюки из тяжелой темной
мягкой ткани, сотканной Парт, которые скроила и подогнала под  него  Лу-
поглазая, и встал у деревянных перил,  глядя  на  бескрайнее  буро-крас-
но-золотистое море листвы, окружавшее Поляну.
   Свежее, тихое, приятное утро было таким же, как и в  ту  пору,  когда
первые люди на этой земле просыпались в своих хрупких, заостренных квер-
ху жилищах и выходили наружу посмотреть на восход солнца над темным  ле-
сом. Каждое утро похоже на любое другое, и осень всегда остается осенью,
но годы, которым ведут счет люди, идут  нескончаемой  чередой.  На  этой
земле некогда жила одна раса? затем другая - завоеватели. Обе  расы  ис-
чезли, победители и проигравшие. Миллионы жизней канули в Лету. Обе расы
ушли за туманные дали горизонта прошедших времен. Были завоеваны и вновь
потеряны звезды, а годы все шли, и минуло так много лет, что  лес  древ-
нейших эпох, полностью уничтоженный в течение той эры, когда люди твори-
ли свою историю, вырос снова. Даже в незапамятные времена далекого прош-
лого на то, чтобы вырос лес, уходило немало лет, и далеко не каждая пла-
нета была способна на такое. Процесс превращения безжизненного солнечно-
го света в тень и грациозное переплетение бесчисленных волнуемых  ветром
ветвей не происходил сплошь и рядом.
   Фальк стоял, радуясь утру. Его радость была столь велика еще и  пото-
му, что до этого ему довелось пережить совсем немного других рассветов в
той короткой веренице сохранившихся в памяти дней, что отделяли  его  от
тьмы. Он на мгновение прислушался к стрекоту цикад на дубе, затем  потя-
нулся, энергично пригладил волосы и спустился вниз, чтобы влиться в  об-
щее русло работ по дому.
   Дом Зоува являл собой высокое строение из дерева и камня, смесь замка
и фермерской усадьбы. Некоторые его части были построены около  столетия
назад, а некоторые - еще раньше. Этому дому был присущ  налет  примитив-
ности: темные лестницы, каменные очаги и подвалы,  голые  плиточные  или
деревянные полы. Надежно защищенный от пожаров и причуд погоды,  он  был
лишен незавершенности. При этом некоторые элементы его конструкции явля-
лись в высшей степени сложными устройствами или механизмами: дающие при-
ятный свет лампы накаливания,  хранилища  музыкальных  записей,  книг  и
фильмов, различные автоматические приспособления  для  уборки,  стряпни,
стирки и работы в поле, а также более тонкая и специализированная  аппа-
ратура, размещенная в лабораториях Восточного Крыла.  Все  эти  предметы
являлись неотъемлемой частью Дома. Они были сделаны и  встроены  в  него
руками его мастеров или умельцев других  лесных  домов.  Механизмы  были
массивными и простыми, легко поддающимися ремонту, сложными и деликатны-
ми являлись лишь принципы работы питавшего их источника энергии.
   Явно недоставало только одного типа  технологических  приспособлений.
Библиотека была скудна на руководства по электронике, которая  восприни-
малась практически на уровне инстинкта. Мальчишкам нравилось делать  ми-
ниатюрные устройства для передачи сигналов из комнаты в комнату.  Однако
здесь не было телевидения, телефона и радио, а также телеграфной связи с
окружавшим Поляну миром. Способов передачи сигналов на дальние  расстоя-
ния не существовало. В гараже Восточного Крыла, правда, стояли несколько
машин на воздушной подушке собственного изготовления, но  ими  пользова-
лись только мальчишки для игр. На узких лесных тропах таким машинам было
особо не развернуться. Когда люди отправлялись с целью  торговли  или  с
дружеским визитом в другие Дома, они шли пешком, а если путь  был  очень
долог, то ехали верхом на лошадях.
   Работа по дому и на ферме, для всех без исключения, была легкой и не-
обременительной. Что касалось удобств, то люди жили в тепле  и  чистоте,
но не более, а пища была здоровой, хотя и однообразной. Жизнь в Доме от-
личалась монотонной неизменностью  совместного  проживания  и  спокойной
умеренностью. Безмятежность и однообразие жизни  сорока  четырех  членов
Дома были обусловлены его изолированностью - ближайший к нему Дом Катола
находился почти в тридцати милях к югу.
   Поляну со всех сторон  окружал  дремучий,  неисхоженный,  равнодушный
Лес. Непроходимая чаща, а над нею - небо. Ничего  враждебного  человеку,
ничто не загоняло людей в строго очерченные рамки, как в  городах  былых
времен. Вообще, сохранить нетронутыми хоть  какие-то  атрибуты  развитой
цивилизации здесь, где люди столь малочисленны, само по себе было крайне
рискованным предприятием и выдающимся достижением, хотя для  большинства
из них это казалось вполне естественным: таким уж сложился  общепринятый
стиль жизни. Ничего другого они и представить себе не могли.
   Фальк все воспринимал несколько иначе, чем остальные дети Дома,  пос-
кольку ни на минуту не должен был забывать о том, что пришел он из  этой
необъятной, чуждой человеку чащи, такой же зловещий и  одинокий,  как  и
бродившие в ней дикие звери, и что то, чему он научился  в  Доме  Зоува,
было подобно тоненькой свечке, горевшей посреди океана тьмы.
   За завтраком - хлеб, сыр из козьего молока  и  темное  пиво  -  Меток
предложил сходить вместе поохотиться на оленей. Фальк обрадовался  приг-
лашению. Старший Брат был очень искусным охотником, таким же  постепенно
становился и он сам; во всяком случае, это их сближало.
   Но тут вмешался Глава Дома:
   - Возьми сегодня Кая, сынок. Я хотел бы переговорить с Фальком.
   Каждый из обитателей Дома имел свою личную комнату  для  занятий  или
работы, а также для сна, когда становилось прохладно. Комната Зоува была
маленькой и светлой, с высокими потолками. Окна ее  выходили  на  запад,
север и восток. Глядя на скошенные поля поздней осени и черневший  вдали
лес, Глава Дома произнес:
   - Вот там, на прогалине, Парт впервые увидела тебя пять  с  половиной
лет назад. Немало воды утекло с тех пор! Не настало ли время нам погово-
рить?
   - Наверное, Глава, - робко ответил Фальк.
   - Трудно судить наверняка, но мне кажется, что тебе было около  двад-
цати пяти лет, когда ты объявился здесь. Что  осталось  у  тебя  от  тех
двадцати пяти лет?
   - Кольцо, - сказал Фальк и на мгновение вытянул левую руку.
   - И воспоминания о высокой горе?
   - Воспоминания о воспоминании, - Фальк пожал плечами. - Как я вам уже
говорил, я часто натыкаюсь в своей памяти на  звуки  голоса,  мимолетные
движения, жесты, расстояния? Все это каким-то образом не стыкуется с мо-
ими воспоминаниями о жизни с вами. Но они не образуют цельной картины, в
них нет никакого смысла.
   Зоув присел на скамью у окна и кивком предложил Фальку сесть рядом.
   - Ты впитывал знания с поразительной быстротой. Я гадал: а что,  если
Синги, с учетом широкомасштабной колонизации иных миров  и  контроля  за
человеческой наследственностью в былые времена, выбрали нас за наше пос-
лушание и тупость, а ты - отпрыск некоей мутировавшей человеческой расы,
каким-то образом сумевшей избежать генетического контроля?.. Но  кем  бы
ты ни был, ты в высшей степени умный человек? И мне интересно, что же ты
сам думаешь о своем загадочном прошлом?
   Около минуты Фальк хранил молчание. Невысокий, худой, хорошо  сложен-
ный мужчина. Его очень живое и выразительное  лицо  сейчас  было  весьма
мрачным и полным тревоги. Чувства отражались на нем столь же  явственно,
как и на лице ребенка. Наконец, видимо придя к какому-то решению,  Фальк
сказал:
   - Когда я учился прошлым летом у Раины, она показала мне, чем я отли-
чаюсь от нормального человека с точки зрения  генетики.  Отличие  совсем
невелико - всего один или два витка  спирали.  Ну,  как  различие  между
"вей" и "о".
   Зоув с улыбкой поднял глаза на Фалька, когда тот  сослался  на  столь
захвативший его воображение Канон, но молодой человек  оставался  совер-
шенно серьезным.
   - Тем не менее можно безошибочно утверждать, что я - не человек. Быть
может, я какой-нибудь урод или мутант, появившийся на свет в  результате
случайного или преднамеренного воздействия, или инопланетянин. Лично мне
наиболее вероятным кажется предположение, что я - плод некоего провалив-
шегося генетического эксперимента, вышвырнутый экспериментаторами за не-
надобностью? Трудно сказать наверняка. Я предпочел бы думать,  что  я  -
инопланетянин и прибыл к вам с какой-то другой планеты. Во  всяком  слу-
чае, это означало бы, что я не одинок во Вселенной.
   - Что вселяет в тебя уверенность, что существуют другие обитаемые ми-
ры?
   Фальк удивленно поднял брови, задав вопрос, в  котором  вера  ребенка
соседствовала с логикой зрелого мужчины:
   - А разве есть причины полагать, что другие планеты Лиги уничтожены?
   - А разве есть причины думать, что они вообще существовали?
   - Этому меня учили вы сами, а также книги, легенды?
   - И ты веришь им? Ты веришь всему, что мы тебе рассказали?
   - Чему же еще мне верить? - Он покраснел. -  Какой  резон  вам  лгать
мне?
   - Мы могли бы лгать тебе во всем, день и ночь, по любой из двух  вес-
ких причин. Потому, что мы - Синги. Или потому, что мы думали, будто  ты
служишь им.
   Возникла пауза.
   - Но я мог бы служить им, сам того не зная, - сказал  Фальк,  опустив
глаза.
   - Не исключено, - кивнул Глава. - Ты должен учитывать  такую  возмож-
ность, Фальк. Между нами говоря, Меток всегда был убежден, что твой мозг
запрограммирован. И все же он никогда не лгал тебе. Никто из нас не  пы-
тался преднамеренно ввести тебя в заблуждение. Один поэт  сказал  как-то
тысячу лет назад: "В истине заключается человечность?" -  Зоув  произнес
эти слова торжественным тоном, а затем рассмеялся. - Двуличен, как и все
поэты. Да, мы поведали тебе обо всем, что сами знали,  Фальк,  не  кривя
душой, но, возможно, не все наши предположения и легенды  согласуются  с
истиной?
   - Вы в состоянии научить меня отличать правду от лжи?
   - Нет, не в состоянии. Ты впервые увидел свет где-то в другом  месте?
возможно, даже на другой планете. Мы помогли тебе снова стать  взрослым,
но мы не в силах вернуть тебе настоящее детство. Оно бывает  у  человека
только раз?
   - Среди вас я чувствую себя ребенком, - с горечью пробормотал Фальк.
   - Но ты не ребенок! Ты - неопытный взрослый. Ты -  в  некотором  роде
калека, именно потому, что в тебе нет частицы ребенка, Фальк. У тебя об-
рублены корни, ты оторван от своих истоков. Разве ты можешь сказать, что
здесь твой родной дом?
   - Нет, - ответил Фальк, вздрогнув, и тут же добавил:  -  Но  я  очень
счастлив здесь!
   Глава Дома немного помолчал, затем продолжил свои расспросы:
   - Как ты считаешь, хороша ли наша жизнь, ведем ли мы образ жизни, по-
добающий людям?
   -Да.
   -- Тогда скажи мне вот что. Кто наш враг?
   - Синги.
   - Почему?
   - Они откололись от Лиги Миров, лишили людей свободы выбора, разруши-
ли плоды их труда и хранилища информации. Они остановили эволюцию  расы.
Они - тираны и лжецы.
   - Но они не мешают нам жить здесь так, как мы хотим.
   - Мы затаились? мы живем порознь, чтобы они оставили нас в покое. Ес-
ли бы мы попытались построить какую-нибудь большую машину,  если  бы  мы
стали объединяться в группы, города или народы для  того,  чтобы  сообща
вершить что-нибудь грандиозное, тогда Синги пришли бы к  нам,  разрушили
содеянное и разбросали бы нас по миру. Я лишь повторяю то, что вы  неод-
нократно говорили мне, Глава, и во что я верю!
   - Я знаю. Интересно, не чувствовал ли ты за фактами  некую?  легенду,
догадку, надежду?
   Фальк промолчал.
   - Мы прячемся от Сингов. А также мы прячемся от самих себя,  от  тех,
какими мы были прежде. Ты понимаешь это, Фальк? Нам  неплохо  живется  в
наших домах? совсем неплохо, но нами руководит исключительно страх.  Не-
когда мы путешествовали среди звезд, а теперь мы не осмеливаемся  отойти
от дома даже на сотню миль.  Мы  храним  остатки  знаний,  но  никак  не
пользуемся ими. Хотя в прошлом мы использовали эти знания для того, что-
бы ткать образ нашей жизни, словно гобелен, простертый над ночью и  хао-
сом. Мы преумножали возможности, что давала нам жизнь. Мы занимались ра-
ботой, достойной людей.
   Зоув снова задумался, а затем продолжил, глядя на светлое  ноябрьское
небо:
   - Представь себе множество планет, различных людей и зверей,  живущих
на них, созвездия их небес, выстроенные ими города, их песни  и  обычаи.
Все это утрачено, утрачено нами столь же  окончательно  и  бесповоротно,
как твое детство потеряно для тебя. Что мы, по существу, знаем о времени
собственного величия? Несколько названий планет и имен  героев,  обрывки
фактов, из которых мы пытаемся скроить  полотно  истории.  Закон  Сингов
запрещает убийство, но они убили знания, они сожгли книги и,  что,  быть
может, хуже всего, фальсифицировали оставшееся. Они, как  водится,  пог-
рязли во Лжи. Мы не уверены ни в чем, что касается Эпохи  Лиги;  сколько
документов было подделано? Ты должен помнить: что бы ни случилось, Синги
- наши враги! Можно прожить целую жизнь, так воочию и не увидев ни одно-
го из них. В лучшем случае услышишь, как  где-то  вдалеке  пролетает  их
воздухолет. Здесь, в Лесу они оставили нас в покое, и, вероятно,  то  же
самое происходит повсюду на Земле, хотя наверняка  ничего  не  известно.
Они не трогают нас, пока мы остаемся здесь, в темнице нашего  невежества
и дикости, пока мы кланяемся, когда они пролетают над  нашими  головами.
Но они не доверяют нам. Как они могут доверять нам  даже  по  прошествии
двенадцати столетий! Им неведомо такое чувство, как доверие, поскольку у
них лживое нутро. Они не соблюдают договоров, могут нарушить любое  обе-
щание, любую клятву, предают и лгут не переставая,  а  некоторые  записи
времен Падения Лиги намекают на то, что они способны лгать даже  в  мыс-
лях. Именно Ложь победила все расы Лиги и поставила  нас  в  подчиненное
положение. Помни об этом, Фальк. Никогда не верь Врагу, что бы он ни го-
ворил.
   - Я буду помнить об этом, Глава, если мне суждено  когда-либо  встре-
титься с Врагом.
   - Ты не встретишься с ним, если только сам того не захочешь.
   Отражавшееся на лице Фалька понимание сменилось застывшим,  напряжен-
ным выражением. То, чего он ожидал, наконец свершилось.
   - Вы хотите сказать, Глава, что я должен покинуть Дом?
   - Ты сам уже подумывал об этом, - так же спокойно ответил Зоув.
   - Да. Но мне незачем уходить. Я хочу жить здесь. Парт и я?
   Он запнулся, и Зоув, воспользовавшись этим, мягко отрезал:
   - Я уважаю любовь, расцветшую между тобой и Парт, ваше счастье и пре-
данность друг другу. Но ты пришел сюда по дороге куда-то еще,  Фальк.  К
тебе здесь все хорошо относятся и всегда хорошо относились. Твой брак  с
моей дочерью почти наверняка был бы бездетным, но даже в этом  случае  я
радовался бы ему. Однако я убежден, что  тайна  твоего  происхождения  и
твоего появления здесь настолько велика, что ее нельзя  небрежно  отбро-
сить в сторону. Ты мог бы указать новые пути, у тебя впереди много рабо-
ты?
   - Какой работы? Кто может поведать мне об этом?
   - То, что хранится в тайне от нас, и то, что украли у тебя, находится
у Сингов. В этом ты можешь быть совершенно уверен.
   В голосе Зоува звучала такая мучительная, болезненная  горечь,  какой
Фальку никогда прежде не доводилось слышать.
   - Разве те, кто погряз во лжи, скажут мне всю правду, если  я  их  об
этом попрошу? И как мне узнать  предмет  моих  поисков,  даже  если  мне
удастся отыскать его?
   Зоув немного помолчал, затем с обычной убежденностью произнес:
   - Я все больше склоняюсь к мысли, сынок, что  в  тебе  заключена  ка-
кая-то надежда для людей Земли. Мне не хочется отказываться от этой мыс-
ли. Но только ты сам сможешь отыскать свою собственную правду. Если тебе
кажется, что твой путь заканчивается здесь, то,  возможно,  это  и  есть
правда.
   - Если я уйду, - неожиданно спросил Фальк, - вы позволите Парт  пойти
вместе со мной?
   - Нет, сынок.
   Внизу в саду пел ребенок - четырехлетний сынишка Гарры. Он  выписывал
замысловатые кренделя на дорожке и звонко напевал какую-то милую несура-
зицу. Высоко в небе, выстроившись в клин, летели стая за стаей на юг ди-
кие гуси.
   - Я должен был идти с Метоком и Фурро за невестой для Фурро, - сказал
Фальк. - Мы намеревались отправиться как можно скорее, пока  не  измени-
лась погода. Если я решу уйти, то отправлюсь в путь от Дома Рансифеля.
   - Зимой?
   - Несомненно, к западу от Рансифеля есть и другие Дома, где меня при-
ютят в случае необходимости.
   Фальк не сказал, а Зоув не спросил, почему он собирается идти  именно
на запад.
   - Может, оно и так. Я не знаю, дают ли там  пристанище  путникам.  Но
если ты уйдешь, то ты останешься один, и тебе  следует  и  впредь  оста-
ваться одному. За пределами этого Дома другого безопасного места для те-
бя нет на всей Земле.
   Зоув, как всегда, говорил от чистого сердца и платил за правду  внут-
ренней болью и сдержанностью. Фальк быстро заверил его:
   - Я все понимаю, Глава. Я буду сожалеть не о безопасности?
   - Я скажу тебе то, что я думаю в отношении тебя. Я  полагаю,  что  ты
родом с одного из затерянных миров. Я думаю, что ты родился не на Земле.
Я полагаю, что ты - первый инопланетянин, ступивший на Землю за  послед-
ние тысячу или, быть может, даже более лет и принесший с собой  какое-то
послание или знак. Синги заткнули тебе рот и отпустили тебя в лесу, что-
бы никто не мог обвинить их в твоем убийстве. И ты пришел к нам. Если ты
уйдешь, я буду горевать, зная, насколько тебе одиноко, но я  буду  наде-
яться на тебя и на нас самих! Если у тебя есть известие для людей, то ты
в конце концов его вспомнишь. Должна же быть хоть какая-то  надежда  для
нас, хоть какой-то знак, ведь нельзя жить так вечно!
   - Возможно, моя раса никогда не была в дружественных отношениях с че-
ловечеством? - сказал Фальк, глядя на Зоува своими  желтыми  глазами.  -
Кто знает, ради чего я явился сюда?
   - Именно. Ты разыщешь тех, кто знает. И тогда сделаешь то,  что  тебе
предначертано сделать. Я не испытываю страха. Если ты служишь Врагу,  то
и мы все ему служим: все уже потеряно и терять нам больше  нечего.  Если
же это не так, то тогда ты обладаешь тем, что некогда потеряли  люди,  -
предназначением! И следуя ему, возможно, ты вселишь надежду во всех нас?

   Глава 2
   Зоув прожил шестьдесят лет. Парт - двадцать, но в этот холодный день,
заставший девушку в Длинном Поле, она чувствовала себя  старухой,  поте-
рявшей счет годам. Ее вовсе не утешала мысль о грядущем триумфе  прорыва
к звездам или о торжестве истины. Пророческий дар ее отца  преломился  в
ней в отсутствие иллюзий. Она знала, что Фальк собирается уйти из Дома.
   - Ты больше сюда не вернешься, - только и выдавила из себя она.
   - Я вернусь, Парт.
   Девушка обняла его, пропуская мимо ушей обещания.
   Фальк попытался мысленно дотянуться до нее, но в телепатическом обще-
нии он был не слишком искусен. Единственным Слухачом в Доме была  слепая
Кретьян. Никто из прочих обитателей Дома не проявлял способностей к  об-
щению без слов - мыслеречи. Техника обучения мыслеречи не была утрачена,
однако на практике применялась нечасто. Великое достоинство этого наибо-
лее сжатого и совершенного способа общения превратилось в угрозу для лю-
дей.
   Мысленный диалог между двумя разумами мог быть  непоследовательным  и
сумбурным, не обходилось без ошибок и  взаимного  недоверия,  однако  им
нельзя было пренебрегать. Между мыслью и сказанным словом существует за-
зор, куда может внедриться намерение; что-то останется за рамками, и  на
свет появится ложь. Между мыслью и  мысленным  посланием  такого  зазора
нет; они рождаются одновременно, и места для лжи не остается.
   В последние годы существования Лиги, судя по рассказам  и  обрывочным
записям, с которыми ознакомился Фальк,  мыслеречь  использовалась  очень
широко, и телепатические способности  достигли  весьма  высокой  степени
развития. Данные навыки на Земле появились довольно поздно; техника мыс-
леречи была позаимствована у какой-то иной расы. Одна из  книг  называла
ее "Последним Искусством". В книгах имелись также  намеки  на  трения  и
частые перестановки в правительстве Лиги Миров,  возникавшие,  вероятно,
вследствие преобладания формы общения, которая отрицала ложь.
   Но все эти слухи были такими же туманными и  полумифическими,  как  и
вся история человечества. Не вызывало сомнений только одно: после прихо-
да Сингов и падения Лиги разрозненные общины  больше  не  доверяли  друг
другу и использовали обычную речь. Свободный человек мог  говорить  сво-
бодно, но рабам и беглецам приходилось скрывать свои мысли.  Именно  это
твердили Фальку в Доме Зоува, так что у него практически не было опыта в
установлении связи между разумами.
   Фальк старался убедить Парт в том, что он не лжет:
   - Верь мне, Парт, я еще вернусь к тебе!
   Но она не хотела его слушать.
   - Нет, я не буду говорить с тобой мысленно, - произнесла она вслух.
   - Значит, ты оберегаешь свои мысли от меня?
   - Да, оберегаю. Зачем мне передавать тебе свою печаль? Какой  толк  в
правде? Если бы ты солгал мне вчера, я до сих пор пребывала бы в уверен-
ности, что ты просто собираешься к Рансифелю и через  десять  дней  вер-
нешься назад. Значит, у меня были бы в запасе десять дней и  десять  но-
чей. Теперь же у меня ничего не осталось, ни единого дня или часа. У ме-
ня забрали все подчистую. Так что же хорошего в правде?
   - Парт, ты будешь ждать меня?
   -Нет.
   - Всего один год?
   - Через год и один день ты вернешься верхом на  серебристом  скакуне,
чтобы увезти меня в свое королевство  и  сделать  законной  королевой?..
Нет, я не намерена ждать тебя, Фальк. Почему я обязана  ждать  человека,
чей труп будет гнить в лесу или которого застрелят в прериях  Скитальцы?
А может, тебя лишат разума в Городе Сингов или отправят в вековое  путе-
шествие к другой звезде? Чего именно ты предлагаешь мне ждать? Не думай,
что я найду себе другого мужчину. Нет, я останусь здесь, в  отчем  доме,
выкрашу нитки в черный цвет и сотку себе черную одежду, чтобы носить  ее
и умереть в ней. Но я не стану никого и ничего ждать! Никогда.
   - Я не имел права спрашивать? - промолвил он с болью в голосе.
   Она заплакала.
   - О, Фальк, я ни в чем не виню тебя!
   Они сидели на пологом склоне, возвышавшемся над Длинным Полем.  Между
ними и лесом паслись на огороженном пастбище овцы и козы. Годовалые  яг-
нята сновали между длинношерстными матками. Дул унылый ноябрьский ветер.
   Парт прикоснулась к золотому кольцу на его левой руке.
   - Кольцо, - сказала она, - это вещь,  которую  дарят.  Временами  мне
приходит в голову? а тебе не приходит?.. что у тебя, возможно, была  же-
на. Представь, вдруг она ждет тебя?
   Девушка задрожала.
   - Ну и что? - спросил Фальк. - Какое мне дело до того, кем я был, что
было со мной? К чему мне уходить отсюда? Все, кем я  являюсь  теперь,  -
это твое. Парт, исходило от тебя, это твой дар?
   - И он был сделан по доброй воле, - сквозь слезы сказала  девушка.  -
Возьми его и иди? Уходи?
   Они обнимали друг друга, и ни один из них не пытался освободиться  из
этих объятий.
   Дом остался далеко позади за покрытыми инеем черными стволами  и  пе-
реплетенными голыми ветвями деревьев, которые смыкались за спинами  пут-
ников.
   День был серым и холодным, тишину леса нарушало только  посвистывание
ветра в ветвях - бессмысленное перешептывание,  которое,  казалось,  шло
отовсюду и никогда не смолкало. Впереди размашистой легкой походкой  ша-
гал Меток, за ним следовал Фальк, замыкал группу молодой Фурро. Все трое
были одеты в легкие теплые куртки с капюшонами и штаны из нетканого  ма-
териала, который называли зимним, что не давал замерзнуть даже  в  самый
сильный снегопад. Каждый нес небольшой заплечный мешок с подарками,  то-
варами для торговли, спальником и запасом сухих концентратов,  достаточ-
ным, чтобы переждать месячную пургу. Лупоглазая, которая с самого рожде-
ния ни разу не покидала Дом, ужасно боялась леса и соответственно снаря-
дила их в дорогу. У каждого был лазерный пистолет, а Фальк дополнительно
нес еще медикаменты, компас, второй пистолет, смену одежды, бухту верев-
ки и небольшую книгу, что дал ему Зоув два года назад, - это  составляло
все его пожитки и весило около пятнадцати фунтов. Меток, Фальк  и  Фурро
легко и бесшумно шагали по устланной листьями узкой  тропке,  окруженной
безмолвными деревьями.
   Они должны были добраться до Рансифеля на третий день  пути.  Вечером
второго дня они ступили в местность, отличавшуюся от той,  что  окружала
Дом Зоува. Лес поредел, все чаще попадались кочки. Вдоль склонов  холмов
виднелись серые прогалины, по которым текли укрытые кустарником ручьи.
   Друзья разбили лагерь на одной из таких  прогалин,  на  южном  склоне
холма, поскольку усилился несущий дыхание  зимы  северный  ветер.  Фурро
принес несколько охапок сухого хвороста, а двое других путников очистили
место для костра от травы и сложили незамысловатый каменный очаг.
   - Мы пересекли водораздел сегодня днем, - заметил Меток, пока они ра-
ботали. - Ручей течет здесь на запад и в конце концов впадает  во  Внут-
реннюю реку.
   Фальк выпрямился и посмотрел на запад, но невысокие холмы и затянутое
тучами небо ограничивали обзор.
   - Меток, - сказал он, - я думаю, что мне нет смысла идти к Рансифелю.
Мне лучше пойти своим путем. Кажется, вдоль большого ручья,  который  мы
пересекли сегодня днем, идет тропа, ведущая на запад. Я вернусь  туда  и
пойду по ней.
   Меток поднял глаза. Он не владел мысленной речью, но взгляд  его  был
достаточно красноречив: не намереваешься ли ты сбежать домой?
   Фальк же воспользовался мысленной речью для ответа: "Нет, черт  побе-
ри!"
   - Извини, - вслух произнес Старший Брат своим обычным мрачным тоном.
   Он и не пытался скрыть того, что только рад уходу Фалька. Для  Метока
не было ничего важнее безопасности Дома. Каждый чужак таил в себе  угро-
зу, даже тот, с кем он прожил бок о бок целых пять лет, который был  его
соратником по охоте и возлюбленным его сестры.
   - Тебя хорошо примут у Рансифеля, Фальк, - продолжил он. - Почему  бы
тебе не начать свое путешествие оттуда?
   - А почему не отсюда?
   - Дело твое.
   Меток установил последний камень, и Фальк принялся разводить огонь.
   - Если мы и пересекли тропу, то я не знаю, откуда она ведет  и  куда.
Завтра утром мы пересечем настоящую тропу - старую Дорогу Хайренда.  Дом
Хайренда расположен далеко на западе. Идти туда пешком не меньше недели.
За последние шестьдесят-семьдесят лет туда никто не ходил - не знаю,  по
какой причине. Но когда  я  бывал  там  в  последний  раз,  дорога  была
по-прежнему отчетливо видна. Та же, о которой ты  говоришь,  может  ока-
заться звериной тропой и завести тебя в болото или в лесную чащу.
   - Хорошо, - согласился Фальк. - Я попробую пойти по Дороге Хайренда.
   Возникла пауза, а затем Меток спросил:
   - Почему ты собираешься идти на запад?
   - Потому что Эс Тох находится на западе.
   Это редко произносимое вслух имя прозвучало как-то странно под покро-
вом небес. Фурро, подошедший с охапкой хвороста,  с  тревогой  огляделся
вокруг. Больше Меток вопросов не задавал.
   Так, на склоне холма у костра, провел Фальк последнюю  ночь  с  теми,
кто были для него братьями и соплеменниками.  На  следующее  утро,  едва
рассвело, они вновь отправились в путь и задолго до  полудня  подошли  к
широкой заросшей тропе, ответвлявшейся влево от тропинки, ведущей к Ран-
сифелю. Ее начало было помечено, словно вратами, двумя огромными  сосна-
ми. Под сенью ветвей, где остановились путники, царили сумрак и тишина.
   - Возвращайся к нам, наш гость и брат, - сказал молодой Фурро.
   Его настроение, приподнятое предстоящим сватовством, несколько  упало
при виде этого мрачного, едва видного пути, по которому предстояло  идти
Фальку. Меток же только произнес:
   - Дай мне свою фляжку.
   Взамен он протянул свою собственную, выполненную из серебра  со  ста-
ринной гравировкой.
   Затем они разошлись. Двое пошли на север, один - на запад.
   Пройдя немного, Фальк остановился и посмотрел назад. Его спутники уже
исчезли из виду. Тропа Рансифеля еле виднелась за молодой  порослью  де-
ревьев и кустарников, покрывавшей Дорогу Хайренда. Похоже было, что этой
дорогой все-таки пользовались, хотя и нечасто. Но ее  не  расчищали  уже
много лет.
   Фальк стоял в одиночестве посреди лесной чащи, в тени бесконечных де-
ревьев. Земля была мягкой от листьев, опадавших  на  нее  добрую  тысячу
лет. Огромные сосны и кедры приглушали свет и звуки. В воздухе кружилось
несколько снежинок.
   Фальк немного ослабил ремень, на котором  держалась  его  поклажа,  и
двинулся дальше.
   К наступлению вечера ему уже чудилось, что он в пути целую вечность и
ушел бесконечно далеко от Дома и что он всегда был таким одиноким.
   Дни в точности походили один на другой. Серый зимний свет, легкий ве-
терок, поросшие лесом холмы и долины, затяжные подъемы и спуски, скрытые
в кустах ручьи, болотистые низины? И хотя Дорога Хайренда сильно  зарос-
ла, идти по ней было совсем несложно,  поскольку  она  вся  состояла  из
длинных прямых участков с плавными поворотами и избегала болот и  возвы-
шенностей. Очутившись среди холмов, Фальк понял, что эта дорога  следует
какому-то древнему тракту, который был прорублен прямо  через  холмы,  и
даже две тысячи лет не смогли стереть его с лица земли. Но  деревья  уже
росли на нем и вдоль него на всем протяжении - сосны и кедры, густые за-
росли шиповника на обочинах, бесконечные ряды  дубов,  буков,  орешника,
ясеней, ольхи, вязов, и над всеми ними возвышались величавые кроны  каш-
танов, которые теперь теряли свои последние темно-желтые  листья,  роняя
их на дорогу.
   По вечерам Фальк готовил себе ужин из белки или кролика, а иногда да-
же из дикой курицы, которых ему удавалось  подстрелить  среди  моря  де-
ревьев, где сновала уйма всякой мелкой живности. Он собирал орехи и  жа-
рил на углях каштаны. Но по ночам ему было плохо. Два кошмара неотступно
преследовали его и заставляли просыпаться к полуночи. Во-первых, ему ка-
залось, что кто-то, кого он никогда раньше не встречал, тайком преследу-
ет его в темноте. Второй кошмар был еще хуже: чудилось, будто  он  забыл
взять с собой что-то очень важное, существенное, без чего ему грозит не-
минуемая гибель. Фальк просыпался, осознавая, что это сущая  правда:  он
потерялся, позабыв не что иное, как самого себя.
   Он разводил костер, когда не было дождя, и жался к огню, слишком сон-
ный и сбитый с толку кошмарами, чтобы взять в руки книгу "Старый  Канон"
и поискать утешения в словах, которые гласили, что, когда все пути поте-
ряны, Истинный Путь виден отчетливо. Одиночество всегда являлось  страш-
ным испытанием для человека. А он ведь не был человеком; в лучшем случае
он был недочеловеком, пытавшимся обрести свою цельность и бесцельно бре-
дущим через страну под равнодушными звездами? Даже однообразные, хмурые,
безрадостные дни служили облегчением после длинных осенних ночей.
   Фальк по-прежнему продолжал вести счет времени и на тринадцатый  день
путешествия, одиннадцатый после перекрестка, подошел к концу Дороги Хай-
ренда. Некогда здесь была Поляна. Он пробрался через густые заросли еже-
вики и поросль молодых березок к четырем обвалившимся почерневшим башням
- дымоходам рухнувшего Дома, которые до сих пор возвышались над заросля-
ми чертополоха и лозами дикого винограда. От Дома Хайренда теперь  оста-
лось только название. Дорога обрывалась в развалинах.
   Фальк задержался среди руин на несколько часов ради мимолетных следов
былого присутствия людей.  Он  переворачивал  немногие  уцелевшие  части
проржавевших механизмов, разбитые черепки, лоскуты сгнившей материи, ко-
торые распадались в прах при одном его прикосновении?  Наконец  он  взял
себя в руки и стал искать тропу, ведущую на запад  от  поляны.  По  пути
встретилось какое-то странное место - квадратное поле со стороною в пол-
мили, покрытое совершенно ровной и гладкой, без малейших  трещин,  субс-
танцией, напоминавшей темно-фиолетовое стекло. По краям на него наполза-
ла земля, по нему были разбросаны ветки и листья, но оно оставалось  не-
поврежденным. Этот ровный клочок земли словно некогда залили расплавлен-
ным аметистом. Что это было - пусковая площадка какого-то невообразимого
летательного аппарата, зеркало, с помощью которого можно передавать сиг-
налы на другие планеты, основание некоего силового поля?..  Чем  бы  эта
площадка ни была, она навлекла беду на Дом Хайренда. Синги не могли поз-
волить людям предпринять слишком великое начинание.
   Миновав странное место, Фальк ступил в лес, теперь уже не следуя  ка-
кой-либо тропе.
   Лес здесь был редким, состоявшим  из  величественных  лиственных  де-
ревьев. Остаток дня Фальк шел быстрым шагом, и поддерживал тот  же  темп
все следующее утро. Местность снова становилась холмистой,  вытянувшиеся
с севера на юг цепи холмов пересекали его путь, и около полудня он  очу-
тился в болотистой долине, полной ручьев, которая показалась ему с высо-
ты близлежащей цепи холмов наиболее удобным местом для преодоления  сле-
дующей гряды.
   Фальк стал искать брод, барахтаясь на заболоченных заливных лугах под
сильным холодным дождем. Когда он наконец выбрался из этой угрюмой доли-
ны, погода начала разгуливаться, из-за туч  вышло  солнце  и  позолотило
своими лучами землю, стволы и голые ветви деревьев.
   Это подбодрило путника. Фальк решительно зашагал дальше,  рассчитывая
идти до самой темноты и только тогда разбить лагерь. Мир заполняли  свет
и абсолютная тишина, если не считать звона срывавшихся с  концов  ветвей
капель и отдаленного пересвистывания синичек. Затем он  услышал,  совсем
как в своем сне, слева от себя звуки шагов, которые следовали за ним.
   Упавший дуб, некогда бывший досадной помехой, в мгновение ока превра-
тился в укрытие; Фальк спрятался за  ним  и,  держа  наготове  пистолет,
громко крикнул:
   - Выходи!
   Долгое время все было тихо.
   - Выходи! -- приказал мысленно Фальк, но тут  же  закрылся  от  чужих
мыслей, поскольку боялся получить ответ. Он ощущал  присутствие  чего-то
чуждого; в воздухе витал слабый, неприятный запах.
   Из-за деревьев вышел дикий кабан. Зверь пересек человеческие следы  и
остановился, обнюхивая землю. Нелепая, огромная свинья с могучими плеча-
ми, заостренной спиной и проворными, запачканными грязью ножками. С пок-
рытого складками щетинистого рыла на Фалька взглянули крохотные сверкаю-
щие глазки.
   - Ах, человече, - гнусаво протянуло создание.
   Напряженные мышцы Фалька .резко сократились, и он еще крепче сжал ру-
коятку лазерного пистолета, но стрельбу решил пока не открывать. Раненый
кабан может быть невероятно быстр и опасен. Фальк скорчился за  стволом,
стараясь не шевелиться.
   - Человек, человек, - снова проговорил дикий кабан низким и  монотон-
ным голосом, - думай для меня. Думай для меня. Слова мне трудны.
   Рука Фалька, державшая пистолет, задрожала. Неожиданно для самого се-
бя он громко сказал:
   - Ну и не говори тогда. Я не намерен общаться с тобой мысленно. Давай
иди своей кабаньей дорогой.
   - Ах, человече, поговори со мной мысленно!
   - Уходи, не то я выстрелю!
   Фальк выпрямился и направил пистолет на животное. Маленькие  сверкаю-
щие глазки уставились на оружие.
   - Нехорошо забирать чужую жизнь, - произнес кабан.
   Фальк уже пришел в себя и на сей раз промолчал,  будучи  уверен,  что
зверь не поймет его слов. Он слегка повел  дулом  пистолета,  прицелился
получше и сказал:
   - Уходи!
   Кабан в нерешительности опустил голову, потом с  невероятной  быстро-
той, словно освободясь от связывавших его пут,  повернулся  и  опрометью
рванул в том направлении, откуда пришел.
   Фальк некоторое время стоял неподвижно, затем повернулся и вновь про-
должил свой путь, держа пистолет наготове. Рука его слегка дрожала.
   Существовали старинные предания о говорящих зверях, но обитатели Дома
Зоува считали их чистыми сказками. Фальк ощутил кратковременный  приступ
тошноты и столь же мимолетное желание громко рассмеяться.
   - Парт, - прошептал он, поскольку ему нужно было хоть с кем-то  пого-
ворить. - Я только что получил урок этики от дикого кабана? О Парт, вый-
ду ли я когда-нибудь из леса? Есть ли у него конец?
   Он поднялся на крутую, заросшую кустарником  гряду.  На  вершине  лес
слегка поредел и между деревьев показались свет солнца  и  чистое  небо.
Еще через несколько шагов Фальк вышел из-под ветвей  на  зеленый  склон,
что спускался к садам и распаханным полям, окружавшим широкую чистую ре-
ку.
   На противоположном берегу реки на огороженном лугу  паслось  стадо  в
полсотни голов, а еще дальше, перед западной грядой  холмов,  располага-
лись луга и сады. Чуть южнее от того места, где стоял Фальк, река огиба-
ла невысокий холм, на склоне которого возвышались  красные  трубы  Дома,
озаренные заходящим вечерним солнцем.
   Дом казался реликтом золотой поры человечества,  прикипевшим  к  этой
долине. Века его пощадили. Прибежище, уют и,  прежде  всего,  порядок  -
произведение рук человеческих. Какая-то слабость охватила Фалька при ви-
де дыма, поднимавшегося из красных кирпичных труб.
   Он сбежал вниз по длинному склону, через огороды  на  тропу,  которая
вилась вдоль реки среди низкорослой ольхи и золотистых ив. Не было видно
ни единой живой души, кроме красно-бурых коров, пасшихся за рекой. Тиши-
на и покой наполняли залитую зимним солнцем долину.
   Замедлив шаг, Фальк направился через огороды к ближайшей двери  дома.
По мере того как он огибал холм, перед ним  вставали  высокие  стены  из
красного кирпича и камня, отражавшиеся в стремнине изгиба реки. В  неко-
тором замешательстве молодой человек остановился, решив, что лучше гром-
ким окликом дать знать о своем присутствии, прежде чем следовать дальше.
   Краем глаза он уловил какое-то движение в открытом окне как  раз  над
глубокой дверной нишей. Фальк в нерешительности стоял и  смотрел  вверх,
когда вдруг неожиданно почувствовал глубокую острую боль в  груди  между
ребер. Он зашатался и осел, сжавшись, как прихлопнутый паук.
   Боль жила в нем лишь краткое мгновение. Он не  потерял  сознания,  но
был не в силах пошевелиться или промолвить хоть слово.
   Его окружили люди. Он видел их, хотя и  смутно,  сквозь  накатывавшие
волны небытия, но почему-то не слышал голосов. Он будто  совершенно  ог-
лох, а тело его полностью оцепенело. Он  силился  собраться  с  мыслями,
несмотря на отказ органов чувств. Его схватили и куда-то понесли, но  он
не ощущал рук, которые подняли его. Сперва навалилось ужасное головокру-
жение, а когда оно прошло, Фальк потерял всякий контроль над своими мыс-
лями - те куда-то рвались, путались, мешали одна другой? В голове начали
возникать какие-то голоса, кричащие и  шепчущие,  хотя  весь  мир  плыл,
тусклый и беззвучный, перед его глазами.
   "Кто ты? ты откуда пришел Фальк куда ты идешь не знаю человек  ли  ты
на запад я не знаю не человек?"
   Слова накатывали, как волны, отзывались эхом, парили, будто ласточки,
что-то требовали, напирали, наталкивались друг на друга, кричали, умира-
ли в серой тишине?
   Черная пелена застилала глаза. Через нее пробился лучик света.
   Стол; край стола, освещенный лампой в темной комнате.
   Фальк обрел способность видеть, чувствовать. Он сидел на стуле в тем-
ной комнате за длинным столом, на котором стояла лампа. К стулу его при-
вязали: он чувствовал, как веревка врезается в мышцы груди и рук при ма-
лейшей попытке пошевелиться.
   Движение: слева возник один человек, справа - другой. Подобно Фальку,
незнакомцы сидели вплотную к столу: наклонились вперед  и  переговарива-
лись друг с другом. Голоса их доносились словно издалека, из-за  высоких
стен, и Фальк не мог разобрать ни слова.
   Он поежился от холода. Это чувство крепче связало его с  реальностью,
и он начал обретать контроль над своими ощущениями. Улучшился слух, вер-
нулась способность шевелить языком.
   Удалось пробормотать невнятно:
   - Что вы со мной сделали?..
   Ответа не последовало, но вскоре человек, который сидел слева,  приб-
лизил свое лицо вплотную к лицу Фалька и громко спросил:
   - Почему ты пришел сюда?
   Фальк услышал слова; через мгновение  он  понял,  что  они  означали.
Спустя еще мгновение он ответил:
   - Ради убежища. На ночь.
   - Убежища? От чего ты искал убежища?
   - От леса. От одиночества.
   Холод все глубже пронизывал его. Удалось слегка высвободить свои  тя-
желые, онемевшие руки, и Фальк попытался застегнуть рубашку. Пониже  ве-
ревок, которыми он был привязан к стулу, как раз между ребер, он нащупал
небольшое болезненное пятнышко.
   - Держи руки по швам! - велел человек, сидевший в тени справа. - Нет,
здесь больше чем программирование, Аргерд. Никакая гипнотическая  блоки-
ровка не смогла бы противостоять пентанолу.
   Тот, кто сидел слева, крупный мужчина с  плоским  лицом  и  бегающими
глазками, ответил тихим, шипящим голосом:
   - Откуда у тебя такая уверенность? Что нам, собственно,  известно  об
их трюках? В любом случае, откуда нам  знать,  какова  его  сопротивляе-
мость, кто он? Эй, Фальк, ответь, где находится то место,  откуда  ты  к
нам пришел, - Дом Зоува, не так ли?
   - На востоке. Я вышел? - Число никак не приходило ему в голову. - Ду-
маю, четырнадцать дней назад.
   Как им удалось узнать название его Дома, а также его собственное имя?
   Способность мыслить быстро возвращалась к  Фальку,  и  его  удивление
длилось недолго. Ему случалось охотиться на оленей  с  Метоком,  стреляя
при этом специальными дротиками; животное погибало от малейшей царапины.
Игла, которая вонзилась в него,  или  последующая  инъекция,  сделанная,
когда он был беспомощен, содержала  некий  наркотик,  который  наверняка
снимал как сознательный самоконтроль, так и примитивные  подсознательные
блокировки телепатических центров мозга, оставляя его открытым для  доп-
роса.
   Они рылись в его мозгу. От этой мысли ощущение холода и слабости нах-
лынуло еще сильнее, подкрепленное  бессильной  яростью.  Какова  причина
столь бесцеремонного вторжения? Почему они решили, что он намерен  лгать
им, еще до того, как перемолвились с ним хоть словом?
   - Вы думаете, что я - Синг?
   Лицо человека справа, худого, длинноволосого и  бородатого,  внезапно
появилось в круге света лампы. Поджав губы, незнакомец открытой  ладонью
ударил Фалька по губам. Голова Фалька откинулась назад, и от удара он на
мгновение ослеп. В ушах зазвенело, во рту возник  привкус  крови.  Затем
последовал второй удар, третий.
   Человек свистящим шепотом повторял раз за разом:
   - Не упоминай этого имени, не упоминай, не упоминай?
   Фальк беспомощно ерзал на стуле, пытаясь хоть как-то  защититься  или
вырваться. Человек слева что-то отрывисто рявкнул, и на некоторое  время
в комнате воцарилась тишина.
   - Я пришел сюда с добрыми намерениями, - сказал наконец Фальк, стара-
ясь говорить как можно спокойнее, несмотря на гнев, боль и страх.
   - Хорошо, - кивнул сидевший слева Аргерд. - Давай выкладывай свою ис-
торию. Итак, ради чего ты пришел сюда?
   - Переночевать и спросить, есть ли поблизости какая-нибудь тропа, ве-
дущая на запад.
   - Почему ты идешь на запад?
   - Зачем вы спрашиваете? Я же сказал вам об этом мысленно,  когда  нет
места лжи. Вы знаете, что у меня на уме.
   - У тебя какой-то странный разум, - слабым голосом произнес Аргерд, -
и необычные глаза. Никто не приходит сюда, чтобы переночевать или узнать
дорогу, или еще за чем-нибудь. А если все же слуги тех, других, приходят
сюда, мы убиваем их. Мы убиваем прислужников и говорящих зверей,  Стран-
ников, свиней и всякий сброд. Мы не подчиняемся закону, который  гласит,
что нельзя отбирать чужую жизнь. Не так ли, Дреннем?
   Бородач ухмыльнулся, показав при этом коричневые зубы.
   - Мы - люди! - сказал Аргерд. - Свободные люди! Мы - убийцы. А кто ты
такой, с наполовину развитым мозгом и совиными глазами, и  что  помешает
нам убить тебя? Разве ты человек?
   На своем коротком веку Фальку не доводилось сталкиваться лицом к лицу
с жестокостью и ненавистью. Тем немногим людям, которых  он  знал,  было
ведомо чувство страха, но страх не правил ими. Они  были  великодушны  и
дружелюбны. Перед этими двумя мужчинами Фальк был беззащитен, как  ребе-
нок, и это приводило его в замешательство и ярость.
   Он тщетно искал какой-нибудь способ защиты или  отговорку?  Напрасно!
Единственное, что ему оставалось, - говорить правду.
   - Я не знаю, кто я и откуда пришел в этот мир. И я собираюсь выяснить
это.
   - Где?
   Фальк посмотрел сначала на Аргерда, затем на Дреннема. Он  знал,  что
ответ им известен и что Дреннем снова ударит его, едва его губы произне-
сут это слово.
   - Отвечай! - прорычал бородатый. Он приподнялся и наклонился вперед.
   - В Эс Тохе, - сказал Фальк, и Дреннем снова ударил его  по  лицу,  и
снова Фальк принял этот удар молча и униженно, как ребенок, которого на-
казывают неизвестные ему люди.
   - Какой в этом смысл? Он не собирается поведать  нам  что-либо  сверх
того, что мы вытянули из него под  пентанолом.  Позволь  ему  встать,  -
вступился за Фалька Аргерд.
   - И что потом? - спросил Дреннем.
   - Он пришел сюда просить пристанища на ночь, и он его получит. Подни-
майся!
   Веревку, которой он был привязан к стулу, ослабили.  Фальк,  шатаясь,
поднялся. Когда он увидел низкую дверь и черный колодец лестницы, к  ко-
торому его подвели, он попытался сопротивляться и вырываться,  но  мышцы
еще не были готовы слушаться. Дреннем заставил Фалька пригнуться и с си-
лой пихнул его через порог. Дверь с треском захлопнулась, пока он повер-
нулся и, шатаясь, пытался удержаться на лестнице.
   Здесь царила кромешная тьма. Дверь, не имевшая ручки с  его  стороны,
была подогнана так плотно, что сквозь нее не проникало ни единого  звука
или лучика света. Фальк сел на верхней ступеньке и уткнулся лицом в  ла-
дони.
   Мало-помалу слабость тела и смятение мыслей начали отступать. Он под-
нял голову и попытался хоть что-то разглядеть.
   Фальк обладал исключительно острым ночным зрением; на эту способность
его глаз с огромными зрачками и радужкой ему давным-давно указала Раина.
Но сейчас в глазах плясали только какие-то точки и туманные  образы.  Он
был не в состоянии что-либо разглядеть. Поэтому встал и осторожно  начал
спускаться вниз по узким невидимым ступенькам.
   Двадцать одна ступенька, двадцать две, двадцать три - и  ровный  пол.
Грязь. Фальк медленно двинулся вперед, вытянув руку и прислушиваясь.
   Хотя темнота чуть ли не физически давила на него, сковывала движения,
пыталась обмануть, заставляя думать, что стоит ему  хорошенько  присмот-
реться, и он прозреет - ее самой Фальк не боялся.  Методично,  шагами  и
прикосновениями, он обследовал ту часть обширного подвала, в которой на-
ходился. Это была только первая комната из  длинной  вереницы,  которая,
судя по эху, казалось, уходила в бесконечность. Он вернулся к лестнице -
та, будучи отправной точкой исследований, стала его базой, -  присел  на
самую нижнюю ступеньку и некоторое время сидел  неподвижно.  Его  мучили
голод и сильная жажда. Всю поклажу забрали, ничего ему не оставив.
   "Это твоя вина", - горько укорил самого себя Фальк,  и  в  его  мозгу
прозвучало нечто вроде диалога.
   "Что я такого сделал? Почему они напали на меня?"
   "Зоув говорил тебе: никому не доверяй. Они никому не доверяют и,  по-
жалуй, правы".
   "Даже тем, кто приходит с мольбой о помощи?"
   "А твое лицо и твои глаза? Разве не ясно с первого же взгляда, что ты
не являешься нормальным человеком?"
   "Но ведь все равно они могли бы дать мне глоток воды",  -  настаивала
детская и потому не ведавшая страха часть его мозга.
   "Чертовски повезло, что тебя не убили, едва завидев", -  отвечал  ин-
теллект, и это крыть было нечем.
   Все обитатели Дома Зоува, конечно, давно привыкли к его внешности,  а
гости были очень редки и осторожны, и поэтому ему никогда  не  указывали
прямо на наличие у него физических отличий от  нормальных  людей.  Каза-
лось, эти отличия играли гораздо меньшую роль в долгой  изоляции  Фалька
по сравнению с его невежеством и потерей памяти. Теперь  же  он  впервые
понял, что любой незнакомец, взглянув на его лицо, не признает в нем че-
ловека.
   Тот, кого звали Дреннем, особенно боялся незваного гостя. Он потому и
бил его, что отчаянно боялся всего чужого и питал к  Фальку  отвращение,
считая его странным чудовищем.
   Именно это и пытался растолковать ему Зоув, когда давал свое  серьез-
ное и почти нежное напутствие: "Ты должен идти  один,  ты  сможешь  идти
только один!"
   Теперь ему не оставалось ничего, кроме как заснуть. Фальк  как  можно
удобнее устроился на нижней ступеньке лестницы, поскольку пол был  сырым
и грязным, и закрыл глаза.
   В какой-то неопределенный миг безвременья он  проснулся  от  мышиного
писка. Твари сновали рядом с ним в темноте, едва слышно скребясь и шепча
тоненькими голосками у самой земли:
   - Нехорошо отбирать чужую жизнь, прии-вет не убивай  нас,  не  убивай
нас?
   - Я буду! - рявкнул Фальк, и мыши тут же притихли.
   Снова погрузиться в сон оказалось нелегко, или, скорее, трудно было с
уверенностью сказать, спит он или бодрствует. Фальк лежал и  гадал,  что
сейчас снаружи - день или ночь? Как долго его будут держать здесь, и со-
бираются ли они убить его или накачивать тем  самым  наркотиком  до  тех
пор, пока его разум не будет уничтожен, а не просто введен  в  смятение?
Сколько времени должно пройти, чтобы жажда из неудобства превратилась  в
муку? Как можно ловить в темноте  мышей  без  мышеловки  и  приманки,  и
сколько человек способен продержаться на диете из сырых мышей?
   Несколько раз, чтобы отвлечься от этих мыслей, Фальк прогуливался  по
подвалу. Он нашел какую-то большую кадку, и сердце его учащенно забилось
в надежде, но та оказалась пустой. Острые зазубрины изранили его пальцы,
когда он шарил по ее дну. Обследуя на ощупь нескончаемые невидимые  сте-
ны, он так и не нашел другой лестницы или двери.
   В конце концов Фальк заблудился и не мог вновь отыскать лестницу. Сел
на землю в кромешной темноте и представил себе, что он серым зимним днем
продолжает свое одинокое путешествие по лесу  под  дождем.  Он  мысленно
повторил все, что только смог вспомнить из Старого Канона:
   "Путь, который может быть пройден,
   Не является вечным Путем?"
   Во рту настолько пересохло, что Фальк  даже  пытался  лизать  влажную
грязь пола, однако к языку прилипала лишь сухая пыль. Мыши временами су-
етились совсем близко от него и что-то шептали.
   Откуда-то из дальних закоулков тьмы  донесся  лязг  засовов,  и  про-
мелькнул яркий отблеск света. Свет?
   Обрисовались неясные призрачные очертания сводов, арок, бочек,  пере-
городок и проемов. Фальк с трудом поднялся и нетвердой походкой рванулся
к свету.
   Свет исходил из низкого дверного проема, через который, подойдя  бли-
же, удалось разглядеть земляную насыпь, верхушки деревьев и клочок  баг-
рового то ли утреннего, то ли вечернего неба. Фалька ослепило так, будто
на дворе стоял летний полдень. Он остановился у двери, не в силах  сдви-
нуться с места из-за ослепительного света, а также из-за неподвижной фи-
гуры, преградившей ему путь.
   - Выходи! - раздался тихий, хриплый голос Аргерда.
   - Подожди. Я еще ничего не вижу.
   - Выходи и иди не останавливаясь! Не оборачивайся, а не  то  я  срежу
тебе башку!
   Фальк шагнул в дверной проем и вновь остановился  в  нерешительности.
Мысли, посетившие его в темноте подвала,  теперь  сослужили  ему  добрую
службу. Он решил, что если его отпускают, значит, они боятся его убить.
   - Живее!
   Фальк решил попытать счастья.
   - Я не уйду без своей поклажи, - прохрипел он,  с  трудом  выдавливая
слова из пересохшего горла.
   - У меня в руке лазер.
   - Ну так давай, пускай его в ход. Мне не пересечь континент без свое-
го пистолета.
   Теперь уже Аргерд погрузился в раздумья. Наконец он крикнул  кому-то,
почти срываясь на визг:
   - Греттен! Греттен! Принеси сюда хлам чужака!
   Прошло несколько минут. Фальк стоял в темноте у самого порога. Аргерд
застыл снаружи. По просматриваемому от двери травянистому склону  сбежал
мальчик, швырнул на землю мешок Фалька и исчез.
   - Забирай! - приказал Аргерд. Фальк вышел на свет и нагнулся. - А те-
перь убирайся!
   - Подожди, - пробормотал Фальк. Стоя на коленях, он торопливо переби-
рал содержимое переворошенного, незавязанного мешка. - Где моя книга?
   - Книга?
   - Старый Канон! Книга для чтения, а не справочник по электронике?
   - Думаешь, мы отпустили бы тебя с ней?
   Фальк недоуменно взглянул на него:
   - Разве вы не чтите Каноны, по которым следует жить людям?  Зачем  вы
отняли у меня книгу?
   - Ты не знаешь и никогда не будешь знать того, что известно нам. Если
сейчас же не уберешься, мне придется подпалить тебе руки. Давай  вставай
и топай отсюда!
   В голосе Аргерда вновь прорезались истерические нотки, и Фальк понял,
что зашел слишком далеко. Ненависть и  страх,  которые  исказили  грубые
черты не лишенного печати разума лица Аргерда, заставили Фалька поспешно
завязать мешок и взвалить его на плечи. Он быстро прошел мимо  здоровяка
и начал подниматься по травянистому склону, что подступал  к  подвальной
двери.
   На дворе стоял вечер, солнце только что скрылось за горизонтом. Фальк
двинулся вслед за солнцем. Ему казалось, что его затылок и дуло пистоле-
та Аргерда связаны невидимой нитью, натягивавшейся по мере того, как  он
удалялся от дома.
   Фальк пересек заросшую сорняками лужайку, по шатким  планкам  мостика
перебрался через реку, прошел по тропинке мимо пастбища, миновал  огоро-
ды. Потом взобрался на вершину гряды и только здесь рискнул обернуться.
   Потаенная долина предстала перед его взором такой же, как и в  первый
раз - залитой золотистым светом вечера, милой и мирной; кирпичные  дымо-
ходы высились над рекой, в которой отражалось небо.
   Фальк торопливо углубился в окутанный печалью лес, где ночь уже всту-
пила в свои права.
   Мучимый голодом и жаждой, измотанный и упавший духом, Фальк теперь  с
унынием размышлял о предстоящем бесцельном путешествии через  простирав-
шийся перед ним Восточный Лес. Он утратил даже малейшую надежду  на  то,
что хоть где-то на пути ему встретится гостеприимный  дом,  разнообразив
суровую монотонность окружающей действительности. Надо не искать дороги,
а всячески избегать их, сторонясь людей и строений, подобно дикому  зве-
рю. Лишь одна мысль слегка утешала Фалька, если не считать  ручейка,  из
которого он напился, и пищевого рациона из мешка, - мысль о том, что его
не сломили испытания, которые он сам навлек на себя. Он вступил в схват-
ку с кабаном-моралистом и жестокими людьми на их собственной  территории
и сумел оставить противника ни с чем. Воспоминание об  этом  грело  душу
Фалька. Он настолько плохо знал самого себя, что все его поступки  явля-
лись одновременно актами самопознания, как у маленького мальчика. Созна-
вая, сколь многого ему недостает, Фальк был  рад  обнаружить,  что  сме-
лостью, во всяком случае, он не обделен.
   Он напился, поел и двинулся в путь под призрачным светом луны,  кото-
рого вполне хватало для его глаз, и вскоре между ним и Домом Страха, как
про себя Фальк прозвал ту  долину,  пролегла  добрая  миля  пересеченной
местности. Наконец, совершенно измотанный, он прилег на  краю  небольшой
прогалины, чтобы немного поспать.
   Фальк не стал разводить огонь и сооружать  навес.  Он  просто  лежал,
глядя в омытое лунным светом зимнее небо. Ничто не нарушало тишины, кро-
ме редкого тихого уханья охотившейся совы. Эти безмятежность и заброшен-
ность казались ему успокоительными и благословенными после полной  шоро-
хов и призрачных голосов кромешной тьмы подвала-темницы Дома Страха.
   Продвигаясь дальше на запад сквозь деревья и дни, он не вел  счет  ни
одним, ни другим. Он шел, и время шло вместе с ним.
   В Доме Страха он потерял не только книгу. У него забрали также сереб-
ряную фляжку Метока и небольшую коробочку, тоже из серебра, с дезинфици-
рующей мазью. Они оставили у себя книгу, поскольку  крайне  нуждались  в
ней, или же потому, что приняли ее за какой-то шифр  или  код.  Какое-то
время потеря книги необъяснимо угнетала Фалька, так  как  ему  казалось,
что она  была  единственным  звеном,  по-настоящему  связывавшим  его  с
людьми, которых он любил и которым верил. Однажды он даже пообещал себе,
сидя у костра, что на следующий день повернет назад, снова  разыщет  Дом
Страха и заберет свою книгу. Но на  следующий  день  он  продолжил  свой
путь. Ориентируясь по компасу и солнцу, Фальк мог идти точно  на  запад,
но он никогда не сумел бы вновь отыскать какое-либо  определенное  место
среди бескрайних просторов леса с его бесчисленными холмами и  долинами.
Ни потаенную долину Аргерда, ни Поляну, где Парт, наверное, что-то ткала
при свете зимнего солнца. Все это осталось позади и было навеки  утраче-
но.
   Может, и к лучшему, что книга  пропала.  Чем  смогла  бы  помочь  ему
здесь, посреди леса, эта книга, с ее тонким и последовательным мистициз-
мом очень древней цивилизации, этот тихий голос, доносившийся из  времен
давно забытых войн и бедствий? Человечество пережило катастрофу, а Фальк
опередил человечество. Он зашел слишком далеко и был очень одинок.
   Теперь он жил всецело за счет охоты, вследствие чего  преодолевал  за
день меньшее расстояние. Даже если дичи было много  и  она  не  пугалась
выстрелов, охота была из тех занятий, что не терпели  суеты.  Потом  еще
требовалось освежевать добычу, приготовить ее, обсосать косточки, сидя у
огня, и, набив желудок до отказа, подремать на морозце. Кроме того, нуж-
но было соорудить из веток шалаш для защиты от дождя и снега и спать  до
следующего утра. Книге не было здесь места,  даже  Старому  Канону  Без-
действия. Фальк не смог бы читать ее. По сути, он  практически  перестал
думать. Он молча охотился, ел, шел, спал в тишине леса, похожий на серую
тень, скользившую на запад через промерзшую чащу.
   Становилось все холоднее и холоднее. Поджарые дикие  кошки,  красивые
маленькие твари с пятнистым или полосатым мехом и зелеными глазами, час-
тенько выжидали неподалеку от костра в  надежде  полакомиться  остатками
человеческой трапезы и набрасывались с осторожной и  хищной  свирепостью
на кости, которые швырял им со скуки Фальк. Грызуны, их обычная  добыча,
из-за морозов впали в зимнюю спячку и  стали  попадаться  крайне  редко.
После Дома Страха перестали встречаться звери,  способные  разговаривать
мысленно или вслух. Животные в этих прелестных заснеженных равнинных ле-
сах, которые нынче пересекал Фальк, вероятно, никогда не видели человека
и не знали его запаха, на них никто никогда не охотился.
   По мере того как Фальк удалялся от притаившегося в мирной долине Дома
Страха, он все отчетливее осознавал его чуждость. Подвалы там кишмя  ки-
шели мышами, которые попискивали по-человечьи, а обитатели Дома обладали
великим знанием - сывороткой правды, и вместе с  тем  были  по-варварски
невежественны. Там побывал Враг.
   Но Враг вряд ли когда-либо заглядывал сюда, в этот лес. Здесь  вообще
никто не бывал. И едва ли кто-нибудь когда-нибудь побывает. Среди  серых
ветвей кричали сойки, прихваченный морозцем бурый  ковер  сотен  осенних
листопадов хрустел под ногами. Величественный олень уставился на  путни-
ка, замерев на противоположном краю маленькой лужайки, как бы прося  его
предъявить разрешение на пребывание здесь.
   - Я не буду стрелять в тебя. Сегодня утром я разжился двумя курицами!
- крикнул Фальк.
   Олень молча посмотрел на него с величественным самообладанием и пошел
прочь. Здесь никто не боялся  человека,  никто  не  заговаривал  с  ним.
Фальку пришла в голову мысль, что в конце концов он может забыть челове-
ческую речь и вновь стать таким, каким уже был когда-то - немым,  диким,
утратившим все человеческое. Он слишком далеко ушел от  людей  и  забрел
туда, где правили бессловесные твари.
   На краю луга Фальк споткнулся о камень и, стоя на четвереньках,  про-
чел вырезанные на полупогребенной глыбе выветрившиеся буквы: "С  К?  О".
Сюда когда-то пришли люди, они жили здесь. Под его ногами, под обледене-
лой упругой подушкой из полусгнивших стволов и листьев, под корнями  де-
ревьев лежал город. Только Фальк пришел в этот город на одно-два тысяче-
летия позднее, чем следовало.

   Глава 3
   Дни, счет которым Фальк давно потерял, стали потихоньку удлиняться, и
он понял, что Конец Года, день зимнего солнцестояния, скорее  всего  уже
миновал. Хотя зима, вследствие глобального потепления климата,  была  не
столь суровой, как в те годы, когда город стоял на поверхности, она  тем
не менее оставалась промозглой и унылой. Часто шел снег;  Фальк  сообра-
зил: если бы у него не было одежды из особой зимней  ткани  и  спального
мешка, захваченных из Дома Зоува, холод причинял бы ему куда большие не-
удобства. Северный ветер дул настолько свирепо,  что  Фалька  все  время
сбивало немного к югу, и, чтобы не идти против ветра, он при  первой  же
возможности брал курс на юго-запад.
   Одним пасмурным днем он шагал по берегу текущего на юг ручья - с тру-
дом продирался сквозь густой подлесок, покрывавший каменистую, раскисшую
под дождем и снегом почву. Внезапно кустарник сошел на нет, и Фальк рез-
ко остановился. Перед ним простиралась широкая река, испещренная оспина-
ми дождя, поверхность которой тускло  блестела.  Низкий  противоположный
берег был наполовину скрыт густым туманом.
   Фалька ужаснула ширина этой реки. Он был потрясен  мощью  безмолвного
черного потока, величественно несущего свои воды под затянутым  облаками
небом на запад. Сперва он решил, что это, должно быть, Внутренняя  река,
один из немногих верных ориентиров, известных по слухам жителям  Восточ-
ного Леса. Однако утверждалось, что Внутренняя река течет на юг, являясь
западной границей царства деревьев. По всей видимости,  Фальк  вышел  на
один из ее притоков. Теперь не будет нужды карабкаться по  высоким  хол-
мам, к тому же не возникнет проблем ни с питьевой водой, ни с дичью. Бо-
лее того, приятно чувствовать под ногами песчаный берег, а над головой -
чистое небо вместо угнетающего полумрака голых ветвей.
   Однажды утром ему удалось подстрелить у реки дикую курицу. Их  кудах-
чущие, низко летающие  стаи  встречались  здесь  повсеместно,  регулярно
снабжая путника мясом. Фальк лишь перебил птице крыло, и, когда он  под-
бирал ее, она была еще жива. Курица забила крыльями и закричала  пронзи-
тельным птичьим голосом:
   - Брать жизнь? брать жизнь?
   Он скрутил ей шею.
   Слова звенели в голове Фалька, не желая стихать. Последний раз живот-
ное заговорило с ним, когда  он  приближался  к  Дому  Страха.  Выходит,
где-то среди этих унылых холмов жили люди: некая группа добровольных из-
гоев, вроде той, к которой принадлежал Аргерд, или  жестокие  Странники,
которые непременно убьют Фалька, как только увидят его необычные  глаза,
или батраки, которые доставят его к своим повелителям в  качестве  раба?
Хотя, в конце концов, Фальку, возможно,  и  предстояло  предстать  перед
этими самыми Повелителями, он все же предпочел бы добраться до  них  са-
мостоятельно и в свое время. "Никому не верь, избегай людей!" Фальк  хо-
рошо выучил данный урок. В тот день он продвигался вперед с большой  ос-
торожностью и настолько тихо, что зачастую водоплавающие птицы,  снующие
по берегам реки, испуганно взлетали практически у него из-под ног.
   Однако не было видно ни троп, ни каких-либо  других  признаков  того,
что у реки живут люди. Только на закате одного из коротких  зимних  дней
взмыла в воздух стая бронзово-зеленых диких уток и полетела  над  водой,
перекликаясь бессвязными и искаженными словами человеческой речи.
   Вскоре после этого Фальк остановился. Ему показалось, что он чувству-
ет запах горящей древесины.
   Ветер дул с северо-запада, навстречу ему, и Фальк двинулся  вперед  с
удвоенной осторожностью. Когда начали  сгущаться  сумерки,  погружая  во
тьму лес и речные просторы, далеко впереди на заросшем кустарником и ив-
няком берегу мигнул и исчез огонек, затем вспыхнул снова.
   Остановил Фалька и заставил уставиться на далекий огонек не  страх  и
даже не осторожность, а то, что это был первый  огонь,  встретившийся  в
чаще с тех пор, как он покинул Поляну, если не считать его  собственного
одинокого костерка. Вид огонька, сиявшего вдали, как-то  странно  тронул
его душу.
   Осторожный как всякое лесное животное, Фальк подождал, пока ночь пол-
ностью не вступила в свои права, а затем медленно и бесшумно двинулся по
берегу реки, стараясь ни на шаг не отходить от ив, пока не подошел  нас-
только близко, что различил острый, запорошенный снегом  конек  крыши  и
желтый квадрат окна под ним.
   Высоко над темным лесом и рекой сияло созвездие Ориона.  Зимняя  ночь
была тихой и очень холодной. Время от времени с ветвей деревьев  сыпался
сухой снег, распадаясь на отдельные снежинки, которые слетали  к  черной
воде, вспыхивая, словно искорки, когда они пересекали луч света,  падав-
ший из окна.
   Фальк стоял, не сводя глаз с огня очага в хижине. Затем подошел  поб-
лиже и надолго замер в неподвижности.
   Внезапно дверь хижины со скрипом отворилась, взметнув в воздух  снеж-
ную пыль, и на темной земле раскрылся золотой веер.
   - Иди сюда, на свет, - пригласил человек, стоявший в золотистом  све-
чении дверного проема.
   Хоронясь во тьме, Фальк положил руку на лазер и вновь замер.
   - Я улавливаю твои мысли, незнакомец. Я - Слухач. Иди  смелее.  Здесь
нечего бояться. Ты говоришь на этом языке?
   Фальк молчал.
   - Что ж, надеюсь, ты  меня  понимаешь,  потому  что  я  не  собираюсь
пользоваться мыслеречью. Здесь нет никого, кроме нас с тобой.  Я  слушаю
чужие мысли, не прилагая никаких усилий, подобно  тому  как  ты  слышишь
своими ушами, и я знаю, что ты по-прежнему там,  в  темноте.  Подойди  и
постучись, если хочешь какое-то время побыть под крышей.
   Дверь закрылась.
   Фальк немного помедлил, затем пересек темный участок, отделявший  его
от двери домика, и постучал.
   - Заходи!
   Он открыл дверь и очутился среди тепла и света. Старик, длинные седые
волосы которого ниспадали на спину, стоял на коленях  перед  очагом.  Он
даже не повернулся, чтобы взглянуть на незнакомца, а продолжал методично
подкладывать дрова. Затем начал декламировать нараспев:
   Я один, в смятении
   Заброшенный всеми
   Будто по морю плыву
   Где нет гавани
   Куда бросить мне якорь?
   Наконец седая голова повернулась. Старик улыбался,  искоса  глядя  на
Фалька своими узкими, светлыми глазами.
   Сбивчиво и хрипло, поскольку он давно уже  не  говорил  вслух,  Фальк
продолжил цитату из Старого Канона:
   От всех есть какая-то польза
   Только я один ни на что не годен
   Я - чужестранец
   Отличный ото всех других
   Но я ищу молоко Матери моего Пути?
   - Ха, ха, ха! - рассмеялся старик. - Так ли это, Желтоглазый?  Садись
сюда, поближе к огню. Да, ты и впрямь чужестранец. Как далеко твоя стра-
на?.. Кто знает? И сколько дней ты уже не мылся горячей водой? Кто  зна-
ет? Где этот чертов чайник? Свежо сегодня снаружи, не правда ли?  Воздух
холодный, как поцелуй предателя. А вот и чайник!.. Наполни-ка его из то-
го ведра у двери, и я поставлю на огонь. Вот так. Я живу скромно, да  ты
и сам это понял, так что особых удобств у меня не жди. Но горячая  ванна
остается горячей ванной, вскипел ли чайник от расщепления  водорода  или
от сосновых поленьев, не так ли? Да, ты и впрямь чужестранец, парень,  и
твоя одежда так же нуждается в стирке, хоть она и водоустойчива. Что это
у тебя там?.. Кролики? Хорошо. Мы их потушим завтра с овощами.  Ведь  на
овощи не поохотишься с лазерным пистолетом. А вилки  капусты  не  будешь
таскать в заплечном мешке. Я живу здесь один-одинешенек,  потому  что  я
великий, самый великий Слухач. Я живу один и слишком много  болтаю.  Ро-
дился я не здесь, я же не сморчок; но, живя среди людей, я был не в  си-
лах закрыться от их мыслей, от всей этой суеты,  печали,  бессмысленного
бормотания и тревог - в общем, от всего того, что свойственно именно лю-
дям. Я устал продираться сквозь густой лес их  мыслей.  Потому  и  решил
жить в настоящем лесу, окруженный только зверьем, чьи мысли неглубоки  и
спокойны. В них нет места смерти и лжи. Садись сюда, парень,  твой  путь
сюда был долог, и ноги твои устали. Фальк присел на деревянную скамью  у
очага.
   - Спасибо вам за гостеприимство, - промолвил он.
   Он хотел было назвать свое имя, но старик опередил его.
   - Не трудись, парень. Я могу дать тебе  уйму  хороших  имен,  которые
вполне сойдут для этой части света. Желтоглазый, Чужеземец, Гость -  лю-
бое подойдет. Помни о том, что я - Слухач. Мне не нужны слова или имена.
Я ощутил, что где-то там, во тьме, есть одинокая душа,  и  почувствовал,
как мое освещенное окно притягивало твои глаза. Разве этого  недостаточ-
но? Мне не нужны имена. А мое имя - Самый Одинокий. Верно? Теперь  прид-
вигайся поближе к огню и грейся.
   - Я уже почти согрелся, - сказал Фальк.
   Седые космы старика мотались по его плечам,  когда  он,  проворный  и
хрупкий, сновал туда-сюда. Плавно текла его тихая речь;  он  никогда  не
задавал прямых вопросов и не делал пауз, чтобы выслушать  ответ.  Он  не
боялся никого и сам никому не внушал страха.
   Теперь все дни и ночи, проведенные в лесу, слились воедино и остались
в прошлом. Фальк не разбивал лагеря - он был дома. Не нужно было  думать
о погоде, о темноте, о звездах, зверях и деревьях; он мог сидеть, удобно
вытянув ноги к яркому огню, мог есть не в одиночестве,  мог  вымыться  у
огня в деревянной лохани с горячей водой. Он не знал, что доставляло ему
большее удовольствие - тепло воды, смывавшей грязь и усталость,  или  то
тепло, что омывало здесь его душу, быстрая бессмысленная болтовня стари-
ка, чудесная сложность людского разговора после долгого молчания в чаще.
   Фальк принимал на веру все, что говорил  старик,  поскольку  тот  был
Слухачом, эмпатом, способным ощущать эмоции. Эмпатия по сравнению с  те-
лепатией - то же, что осязание по сравнению со зрением:  более  неясное,
более примитивное и более пытливое чувство. Ей не надо было упорно  обу-
чаться, как телепатическому общению.  Напротив,  непроизвольная  эмпатия
нередко встречалась и среди нетренированных людей. Слепая Кретьян, обла-
дая определенными способностями с рождения, путем постоянных  упражнений
научилась воспринимать мысли. Но то был совсем иной дар. Фальк достаточ-
но быстро понял, что старик, по сути, до определенной степени  переживал
все, что испытывал или ощущал его гость. Почему-то это нисколько не бес-
покоило Фалька, хотя осознание того, что  наркотик  Аргерда  открыл  его
мозг для телепатического проникновения, некогда привело его в бешенство.
Разница была в намерениях; и еще кое в чем.
   - Сегодня утром я убил курицу, - сказал он, когда старик на мгновение
умолк, согревая над очагом полотенце. - Она говорила на нашем языке. Ци-
тировала? Закон. Выходит, здесь поблизости живут? живет кто-то, кто обу-
чает зверей и птиц человеческому языку?
   Даже вымывшись в лохани, Фальк не расслабился настолько, чтобы произ-
нести имя Врага? особенно после урока, преподанного ему в Доме Страха.
   Вместо ответа старик впервые задал ему вопрос:
   - Ты съел эту курицу?
   - Нет, - ответил Фальк, растирая себя полотенцем так,  что  кожа  его
покраснела. - Не стал после того, как она  заговорила.  Вместо  этого  я
подстрелил кроликов.
   - Убил ее и не съел? Стыдно, стыдно, парень. Старик заверещал, словно
дикий петух.
   - Испытываешь ли ты благоговение перед жизнью? Ты должен понимать За-
кон. Он гласит, что нельзя убивать, если ты не вынужден  убивать.  Помни
об этом в Эс Тохе. Уже вытерся? Прикрой свою наготу, Адам из Канона  Ях-
ве. Нет, завернись? Конечно, это не ровня твоей  одежде,  а  всего  лишь
оленья шкура, выдубленная в моче, но, по крайней мере, она чистая.
   - Откуда вы знаете, что я направляюсь в Эс Тох? - спросил Фальк.
   Он закутался в мягкий кожаный балахон как в тогу.
   - Потому что ты не человек, - ответил старик. - И не забывай  о  том,
что я - Слухач. Хочу я этого или нет, мне известна направленность  твоих
мыслей, чужестранец. Север и юг - скрыты в тумане; далеко на  востоке  -
утраченный свет; на западе лежит тьма, гнетущая тьма.  Мне  знакома  эта
тьма. Слушай меня, потому что я не хочу  слушать  тебя,  дорогой  гость,
бредущий на ощупь. Если бы я хотел выслушивать людскую болтовню, я бы не
жил здесь среди диких свиней,  словно  кабан.  Я  должен  поведать  тебе
кое-что, прежде чем пойду спать. Итак, слушай?
   Сингов совсем немного. Это одновременно великая новость,  мудрость  и
совет. Помни об этом, когда ступишь в ужасающую темноту ярких  огней  Эс
Тоха. Случайные обрывки знаний всегда могут пригодиться. А теперь забудь
о востоке и западе и ложись-ка спать. Можешь занять кровать.  Хотя  я  и
противник показной роскоши, я не чужд таким простым радостям жизни,  как
кровать для сна. Во всяком случае, время от времени. И я даже рад компа-
нии разок-другой в году. Хотя и не могу сказать, что мне так не  хватает
людского общества, как тебе. Я хоть и один, но не одинок?
   И сооружая себе спальное место на полу, он процитировал Новый Канон:
   "Я одинок не более, чем флюгер или ручей  у  мельницы,  или  полярная
звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или  январская  оттепель,
или первый паучок в новом доме? Я одинок не более, чем утка в пруду, что
смеется так громко, или чем сам Уолденский пруд?"
   Здесь старик сказал "спокойной ночи" и умолк.
   В эту ночь Фальк спал так крепко и долго, как еще  никогда  с  начала
своего путешествия.
   В хижине у реки он пробыл еще два дня и две ночи, поскольку ее хозяин
принимал его очень радушно; ему оказалось нелегко покинуть эту крохотную
обитель тепла и дружеского общения. Старик редко прислушивался к  словам
Фалька и никогда не отвечал на вопросы, но среди его непрерывной болтов-
ни проскальзывали определенные факты и намеки. Фальк  узнал,  что  может
ему повстречаться на пути отсюда на запад, хотя где именно находится  то
или иное место, он так и не смог разобрать. Судя по всему,  до  Эс  Тоха
путь был свободен; а дальше? И что находилось за Эс Тохом?
   Сам Фальк не имел об этом ни малейшего представления. Он  знал  лишь,
что в конце концов можно выйти к Западному морю, за которым лежал  Вели-
кий Континент, а затем можно опять попасть в Восточное море и в Лес. Лю-
дям было известно, что мир имеет форму шара, но у  них  не  осталось  ни
единой карты. Фальку казалось, что старик, возможно, в состоянии нарисо-
вать карту. С чего он так решил, он и сам не понимал, поскольку его  хо-
зяин никогда впрямую не рассказывал о том, что видел за  пределами  этой
крохотной прогалины на берегу реки.
   - Приглядывайся к курам, - как бы между прочим произнес за  завтраком
старик ранним утром того дня, когда Фальк собирался в дорогу. -  Некото-
рые из них умеют говорить, а другие умеют слушать. Совсем как мы,  а?  Я
говорю, а ты слушаешь, поэтому я - Слухач, а ты - Вестник. Чертова логи-
ка. Помни о курах и не доверяй тем, что  поют.  Петухам  можно  доверять
больше - они слишком заняты своим кукареканьем. Иди один. Вреда тебе  от
этого не будет. Передавай от меня привет всем Предводителям  Странников,
которых ты встретишь, особенно Хенстрелле. Кстати, прошлой ночью, в про-
межутке между твоими и моими снами, мне пришла в голову  мысль,  что  ты
достаточно поупражнялся в ходьбе и мог бы взять мой слайдер. Я и забыл о
том, что он у меня есть. Мне он не нужен - я не собираюсь  покидать  эти
места, кроме как после смерти. Надеюсь, кто-нибудь забредет сюда и похо-
ронит меня или хотя бы вытащит мое тело наружу на поживу  крысам  и  му-
равьям, раз уж я умер. Меня не прельщает  перспектива  сгнить  здесь,  в
этом доме, который я столько  лет  содержал  в  такой  чистоте.  В  лесу
пользоваться слайдером ты, конечно, не сможешь, так как там уже не оста-
лось ничего, достойного именоваться дорогами, но,  если  захочешь  спус-
титься по реке, он вполне может сгодиться. А переправиться  через  Внут-
реннюю реку в оттепель без него сможет разве что  рыба.  Если  надумаешь
взять слайдер, то он - в сарайчике.
   Сходной философии придерживались обитатели Дома Катола, ближайшего  к
Дому Зоува поселения. Фальк знал, что одним из их принципов  было  жить,
стараясь по возможности - не переходя грань разумного и не опускаясь  до
фанатизма - не пользоваться механическими приспособлениями. То, что этот
живший куда аскетичнее, чем они, старик, который разводил птицу и  выра-
щивал овощи, поскольку у него не было даже ружья для охоты, обладал  та-
ким продуктом сложной технологии, как слайдер, показалось  Фальку  очень
странным и заставило его впервые взглянуть на хозяина дома  с  некоторым
сомнением.
   Слухач цыкнул зубом и захихикал.
   - У тебя никогда не было оснований доверять  мне,  парнишка-чужестра-
нец. А у меня - тебе. Ведь, в конце концов, многое можно утаить даже  от
самого чуткого Слухача. Человек способен не признаваться в  чем-то  даже
самому себе, не так ли? Возьми  слайдер.  Я  свое  уже  отпутешествовал.
Слайдер рассчитан только на одного, да тебе никто больше и не нужен. Ду-
маю, впереди у тебя еще долгий путь, который пешком не одолеть. А может,
даже и на слайдере.
   Фальк промолчал, но старик ответил и на незаданный вопрос:
   - Возможно, тебе придется вернуться домой, - сказал он.
   Расставаясь с ним промозглым, туманным утром под припорошенными инеем
елями, Фальк с сожалением и благодарностью пожал старику руку, как Главе
Дома - так его учили поступать в подобных случаях. Затем он едва  слышно
прошептал:
   - Тиокиой.
   - Как ты назвал меня, Вестник?
   - Это означает? Я думаю, что это означает "отец"?
   Слово это вырвалось из уст Фалька нечаянно, непроизвольно. Он не имел
ни малейшего представления о том, к какому языку оно принадлежало.
   - Прощай, бедный, доверчивый дурачок! Говори всегда  правду  и  знай,
что в правде твое спасение. А может, и нет, все дело случая.  Иди  один,
дорогой мой дурачок! Так, наверное, лучше для тебя. Мне  будет  недоста-
вать твоих мыслей. Прощай. Рыба и гости начинают пованивать на четвертый
день. Прощай!
   Фальк склонился над слайдером, изящным маленьким летательным  аппара-
том. Внутренняя поверхность кабины была  украшена  причудливым  объемным
орнаментом из платиновой проволоки. Фальк забавлялся с аппаратом  подоб-
ного типа в Доме Зоува; после беглого изучения приборов он прикоснулся к
левой шкале, переместил свой палец вдоль нее, и слайдер бесшумно поднял-
ся примерно фута на два. Прикосновение к правой шкале заставило его зас-
кользить над двором к берегу реки, пока маленький аппарат не  завис  над
ледяной крошкой заводи, у которой стояла хижина.
   Фальк оглянулся, чтобы попрощаться, но старик уже скрылся  в  хижине,
прикрыв за собой дверь. Когда Фальк вышел на своем  бесшумном  челне  на
простор темной магистрали реки, над ним вновь сомкнулась  величественная
тишина.
   Густой ледяной туман арками повисал впереди и позади, а также клубил-
ся среди серых деревьев по обоим берегам реки. Земля, деревья и  небо  -
все было серым ото льда и тумана. Только воды, неторопливое течение  ко-
торых слегка опережал летательный аппарат, были темными. Когда на следу-
ющий день пошел снег, снежинки, казавшиеся черными на фоне неба и стано-
вившиеся белыми над водой за миг до исчезновения, падали не  переставая,
чтобы раствориться в бесконечном потоке.
   Данный способ передвижения был вдвое быстрее, а  также  безопаснее  и
легче, чем ходьба. Его излишняя легкость и однообразие  гипнотизировали.
Фальк с удовольствием сходил на берег, когда наставала пора  поохотиться
или разбить лагерь. Водоплавающие птицы чуть ли не сами летели ему в ру-
ки, а животные, спускавшиеся на водопой, смотрели на человека так, слов-
но он, скользивший мимо них на слайдере, был чем-то  вроде  журавля  или
цапли, и подставляли свои беззащитные бока и грудь под дуло его пистоле-
та. Потом ему оставалось только освежевать добычу, разделать ее на  кус-
ки, приготовить, съесть и соорудить себе небольшой шалаш из веток и коры
на случай снега или дождя, используя перевернутый слайдер вместо  крыши.
Фальк спал, на заре доедал оставшееся с вечера мясо, пил воду из реки  и
отправлялся дальше. И дальше. И дальше.
   Он забавлялся со слайдером, чтобы скоротать бесконечные часы:  подни-
мал его футов на пятнадцать вверх, где ветер и завихрения делали воздуш-
ную подушку ненадежной и норовили опрокинуть машину, пока Фальк не  ком-
пенсировал крен собственным весом; или глубоко зарывал аппарат  в  воду,
поднимая фонтаны пены и брызг, так что слайдер несся вперед, то  и  дело
чиркая по поверхности реки и становясь на дыбы, как норовистый жеребец.
   Парочка падений не отбили у Фалька охоту к подобным забавам.  Потеряв
управление, слайдер зависал на высоте одного фута; оставалось лишь вска-
рабкаться назад, добраться до берега и развести костер, а если сильно не
продрог, то и сразу продолжить свой путь как ни в чем не бывало.  Одежда
Фалька была водонепроницаемой и от купания в реке промокала  не  больше,
чем от дождя. Зимняя одежда не давала ему замерзнуть, хотя до конца сог-
реться он тоже никогда не мог - походные костерки годились разве что для
приготовления пищи. После бесконечной череды дней с  дождем,  туманом  и
мокрым снегом во всем Восточном Лесу, вероятно, не нашлось бы сухих дров
для настоящего костра.
   Фальк занимал себя тем, что заставлял слайдер двигаться вниз по  реке
длинными, лихими рыбьими прыжками, сопровождаемыми громкими всплесками и
фонтанами брызг. Производимый при этом шум давал ему желанную  передышку
от монотонности гладкого бесшумного скольжения над водой между  деревьев
и холмов.
   Вот и следующий поворот. Фальк с плеском свернул, повторив изгиб реки
осторожными прикосновениями к шкалам управления, - и вдруг резко  затор-
мозил, беззвучно зависнув в воздухе. Из  серебристых  речных  далей  ему
навстречу плыла лодка.
   Оба судна были друг у друга как на ладони - не проскользнешь  незаме-
ченным в тень прибрежных деревьев. Сжимая пистолет в руке,  Фальк  расп-
ростерся на дне слайдера и направил машину к правому берегу,  подняв  ее
до десяти футов, чтобы иметь преимущество по высоте перед людьми в  лод-
ке.
   Они неторопливо приближались, влекомые  одним  небольшим  треугольным
парусом. Когда расстояние между лодками сократилось, до Фалька донеслись
отголоски пения.
   Продолжая петь, люди подплыли еще ближе, не обращая на незнакомца  ни
малейшего внимания.
   Насколько простирались его недалекие воспоминания, музыка всегда  од-
новременно привлекала и пугала Фалька, вызывая у него чувство  какого-то
мучительного восторга, доставляя наслаждение, близкое к пытке. При  зву-
ках пения он с особой силой ощущал, что он - не человек,  что  эта  игра
ритма, тона и такта абсолютно чужда ему, он  не  просто  позабыл  ее,  а
действительно слышал впервые. Но именно необычность музыки всегда  прив-
лекала его, и теперь Фальк бессознательно снизил скорость слайдера, что-
бы послушать.
   Пели четыре или пять голосов, сливаясь, разделяясь и  переплетаясь  в
столь совершенной гармонии, какой ему никогда еще не доводилось слышать.
Слов он не понимал. Казалось, весь лес, а также  бессчетные  мили  серой
воды и тусклого неба слушают вместе с ним, погрузившись  в  почтительное
молчание.
   Песня стихла, ее сменили тихий смех и веселая болтовня. Теперь  лодка
и слайдер были почти на одной линии, разделенные лишь сотней ярдов воды.
   Высокий, очень стройный мужчина, стоявший у руля, окликнул  Фалька  -
его чистый голос далеко разнесся над водою. Фальк опять не понял ни еди-
ного слова. В серо-стальном свете зимнего  дня  волосы  рулевого  и  его
спутников отливали червонным  золотом,  словно  все  они  были  близкими
родственниками или соплеменниками. Фальк никак не мог толком  разглядеть
их лица - только наклоненные вперед стройные тела и золотисто-рыжие  во-
лосы. Он даже не мог сказать, сколько людей  смеялось  и  перешучивалось
там, в лодке. На какой-то миг черты одного из лиц, лица женщины,  наблю-
давшей за ним через пропасть движущейся воды, обрели четкость. Фальк за-
медлил ход слайдера и наконец завис над поверхностью реки. Лодка,  каза-
лось, тоже замерла в воде.
   - Следуй за нами, - снова позвал мужчина, и на этот раз Фальк,  узнав
язык, понял его. Это был старый язык Лиги - галакт. Как и все  обитатели
Леса, Фальк выучил его с помощью магнитных лент и  книг,  поскольку  все
документы, сохранившиеся со времен Великой Эры, были написаны на  галак-
те. На нем общались друг с другом люди, говорившие на разных языках.  От
него произошли все диалекты обитателей Леса, хотя за тысячи лет они  по-
рядком ушли друг от друга. Как-то раз Дом Зоува посетили выходцы с бере-
гов Восточного моря, говорившие на столь странном диалекте, что  с  ними
проще было объясняться на галакте. Тогда Фальк впервые услышал,  как  на
нем говорят вживую. Обычно это был голос звуковых книг или шепот  гипно-
тической ленты у его уха темным зимним утром. Призрачно и архаично  зву-
чал этот язык в звонком голосе рулевого:
   - Следуй за нами, мы направляемся в город.
   - В какой город?
   - В наш собственный, - ответил рулевой и рассмеялся.
   - В город, который радушно встречает путешественников, - добавил пас-
сажир лодки.
   Его поддержал тот самый высокий голос, что пел так сладко в общем хо-
ре:
   - Тем, кто не замышляет против нас зла, нечего бояться!
   Женщина крикнула, словно едва сдерживая смех:
   - Выбирайся из чащи, путешественник, и слушай  наши  песни  всю  ночь
напролет.
   Имя, которым они назвали его, означало путешественник или вестник.
   - Кто вы? - спросил Фальк.
   Дул ветер, широкая река катила свои воды. Лодка и слайдер застыли  на
месте, наперекор ветру и течению, такие близкие и такие  далекие,  будто
зачарованные кем-то.
   - Мы - люди!
   С этим ответом исчезло все очарование, как уносит мелодию или сладкое
благоухание легкий порыв ветерка с востока. У Фалька будто  вновь  заби-
лась в руках подраненная птица, выкрикивая  человеческие  слова  пронзи-
тельным нечеловеческим голосом. Его пронзил холод; без лишних  колебаний
он прикоснулся к серебристой шкале и послал слайдер на  полной  скорости
вперед.
   Ни единого звука не донеслось оттуда, где находилась лодка,  и  через
несколько мгновений, когда его решимость растаяла, Фальк замедлил ход  и
оглянулся. Лодки нигде не было видно. Широкая  темная  гладь  реки  была
пуста вплоть до далекого теперь поворота.
   После этого Фальк больше не предавался шумным играм, а  летел  вперед
как можно быстрее и тише. Всю ночь он не разводил костра, и сон его  был
тревожным. Но все-таки то очарование не испарилось  без  следа.  Сладкие
голоса рассказывали о городе, "Элонее" на древнем языке, и, скользя вниз
по реке один среди пустынных берегов над темной водой, Фальк вслух  шеп-
тал это слово: "Элонее", Людская Обитель.
   Там жили вместе мириады людей, не в одном доме, а в тысячах домов,  с
просторными жилыми помещениями, башнями, стенами и окнами. Там были ули-
цы и большие открытые места, где встречались улицы; в домах для  торгов-
ли, о которых говорилось в книгах, продавались все мыслимые творения рук
человеческих. Там возвышались правительственные дворцы, где сильные мира
сего обсуждали свои великие деяния. Там существовали огромные поля,  от-
куда могучие корабли стартовали  к  иным  мирам?  Разве  есть  на  Земле
что-либо более замечательное, чем эти Людские Обители?
   Теперь они все исчезли. Остался только Эс Тох, Обитель Лжи.  Во  всем
Восточном Лесу не было ни единого города с набитыми живыми душами башня-
ми из бетона, стали и стекла, что вздымались бы над болотами и зарослями
ольхи, над кроличьими норами и оленьими тропами, над заброшенными  доро-
гами и погребенными в земле развалинами.
   И все же видение города неотступно преследовало Фалька, словно  смут-
ное воспоминание о чем-то таком, что он некогда видел. Об этом можно бы-
ло судить по силе того наваждения, той иллюзии, которой он  чудом  сумел
не поддаться. Фальк гадал, не встретятся ли ему еще подобные трюки и ис-
кушения по мере продвижения на запад - к их источнику.
   Шли дни, река продолжала катить свои воды, и в один из серых дней пе-
ред ним медленно раскрылся во всю внушавшую благоговение ширь новый  мир
- необозримая гладь вод под необозримым небом: место слияния Лесной реки
с Внутренней рекой. Не удивительно, что в Домах Восточного Леса  слыхали
о Внутренней реке, несмотря на глубокое невежество, порожденное огромным
расстоянием. Река была столь величественной, что даже  Синги  не  смогли
утаить ее. Гигантский сверкающий поток желтовато-серых  вод  катился  от
последних островков затопленного леса на запад, к далекой гряде холмов.
   Фальк высадился на западном берегу и впервые на своей памяти очутился
вне Леса.
   К северу, западу и югу простиралась холмистая равнина, поросшая  мно-
гочисленными деревьями и густым кустарником в низинах; тем не менее  это
было открытое пространство и  весьма  обширное.  Напрягая  глаза,  Фальк
вглядывался на запад, пытаясь уверить себя, что  сможет  разглядеть  там
горы. Считалось, что эта открытая местность, прерии, простирается на ты-
сячи миль, но точно в Доме Зоува никто ничего о ней не знал.
   Гор видно не было. Зато вечером Фальк увидел край мира, где тот  соп-
рикасался со звездным небом. Фальк никогда раньше не видел  горизонта  -
на его памяти все было окружено переплетением ветвей и листьев. Но здесь
ничто не скрывало звезды, которые огненным узором горели на скроенном из
тьмы куполе, накрывавшем Землю. А под ногами круг замыкался; час шел  за
часом, и из-за горизонта на востоке всходили все новые великолепные соз-
вездия. Фальк провел без сна половину долгой зимней ночи и  вновь  прос-
нулся на заре, когда восточный край мира озарили первые лучи  солнца,  и
из открытого космоса на поля и веси полился свет.
   Теперь Фальк взял направление по компасу строго на запад. Не  сдержи-
ваемый более изгибами реки, он двигался быстро  и  напрямик.  Управление
слайдером перестало быть скучной забавой;  над  пересеченной  местностью
аппарат часто бросало из стороны в сторону, что не позволяло ни  на  се-
кунду отвлекаться от панели управления. Фальку нравились необъятная ширь
неба и прерий, а пребывание в одиночестве  в  столь  обширных  владениях
доставляло ему удовольствие. Погода держалась  вполне  сносная,  похоже,
что зима уже была на исходе.
   Мысленно возвращаясь в Лес, Фальк ощущал  себя  как  бы  вышедшим  из
удушливой потаенной тьмы на свет и воздух, и прерия казалась  ему  одной
огромной Поляной. Дикий бурый скот стадами в десятки тысяч голов,  похо-
жими на тени от облаков, покрывал просторы прерий. На темной почве  мес-
тами пробивались первые зеленые побеги самых стойких трав. И  повсюду  -
на земле и под землею - сновали и рылись всевозможные зверьки:  кролики,
барсуки, зайцы, мыши, дикие коты, кроты, антилопы, койоты - бывшие пара-
зиты и любимцы исчезнувшей цивилизации. В необъятных просторах неба хло-
пали тысячи крыльев. Вдоль различных водоемов  располагались  на  ночлег
стаи белых журавлей, и в воде среди ряски  и  водорослей  отражались  их
длинные ноги и вытянутые распахнутые крылья.
   Почему люди больше не путешествуют ради того, чтобы взглянуть на мир,
в котором живут?.. Фальк раздумывал над этим, сидя у костра,  мерцавшего
крохотным опалом среди голубого океана сумерек прерии. Почему такие  лю-
ди, как Зоув и Меток, хоронятся в лесах, почему их не тянет увидеть  ча-
рующие просторы Земли?.. Теперь Фальку было известно  кое-что  из  того,
чего те, кто научил его всему, не знали - человек мог  видеть,  как  его
планета вращается среди звезд.
   На следующий день он продолжил свой путь сквозь холодный северный ве-
тер, управляя слайдером с мастерством, вошедшим уже  в  привычку.  Стадо
диких коров покрывало добрую половину прерий к югу  от  курса,  которого
придерживался Фальк, и каждое из тысяч и тысяч животных стояло по ветру,
низко опустив белую морду. Путника отделяла от первых особей стада  при-
мерно миля гнувшейся на ветру серой длинной травы. И тут он увидел,  что
какая-то серая птица внезапно устремилась ему  наперерез,  изменив  курс
без единого биения крыльев. Она летела очень быстро.
   Фалька охватила тревога, он принялся махать  рукой,  чтобы  отпугнуть
животное, а затем упал на дно слайдера и попытался  заложить  вираж,  но
было уже слишком поздно. За миг до столкновения Фальк разглядел  слепую,
лишенную всяких черт голову.
   Последовал удар, скрежет раздираемого металла и выворачивающее  наиз-
нанку падение, которому не было конца.

   Глава 4
   - Старуха Кесснокати говорит, что должен пойти снег, - раздался тихий
голос его приятельницы. - Мы должны быть готовы, вдруг нам  представится
шанс сбежать.
   Фальк продолжал молча сидеть, напряженно вслушиваясь в гомон стойбища
- доносившиеся издалека голоса, переговаривавшиеся на чужом языке; сухой
скрежет скребка о шкуру; тоненький крик ребенка;  потрескивание  огня  в
шатре.
   - Хоррессинс!
   Кто-то снаружи позвал его, и  он  поспешно  встал.  Женщина  поспешно
схватила Фалька за руку и повела туда, откуда его  позвали.  У  большого
общего костра в центре круга, образованного шатрами, праздновали удачную
охоту - поджаривали быка. Фальку сунули в руку кусок мяса. Сок и  раста-
явший жир бежали по его подбородку, но он не обращал внимания на  подоб-
ные мелочи, дабы не уронить достоинства охотника общины  Мзурра  племени
Баснасска.
   Люди, среди которых он оказался, шли очень узким, извилистым  и  тер-
нистым Путем по необъятным равнинам прерий, и Фальк должен был в точнос-
ти следовать всем изгибам этого пути. Племя Баснасска питалось  исключи-
тельно свежим полупрожаренным мясом, сырым луком и кровью. Дикие  погон-
щики дикого скота, они, подобно волкам, избавляли  многочисленные  стада
от слабых, ленивых или увечных животных. Вся их жизнь, не знавшая покоя,
была зациклена на мясе. Они охотились с  ручными  лазерами  и  обороняли
свою территорию от чужаков с помощью устройств в виде птиц, одно из  ко-
торых и уничтожило слайдер Фалька. Эти устройства представляли собой не-
большие ракеты, автоматически наводившиеся на все объекты, что использо-
вали энергию ядерного распада.
   Люди племени Баснасска сами не делали и не ремонтировали свое оружие.
Они и пользовались-то им только после обрядов очищения и  многочисленных
заклинаний. Где они его брали, Фальк выяснить не сумел, хотя  краем  уха
слышал об ежегодных паломничествах, которые могли быть связаны с добыва-
нием оружия. Люди племени не знали земледелия и не держали домашних  жи-
вотных. Неграмотные и знакомые с историей человечества лишь по  мифам  и
легендам о героях, они уверяли Фалька, что он не мог выйти из Леса,  так
как в Лесу живут только огромные белые змеи. В племени царила  монотеис-
тическая религия, обряды которой включали в себя нанесение увечий, каст-
рацию и человеческие жертвоприношения.
   Именно одно из суеверий этой сложной религии заставило дикарей  оста-
вить Фалька в живых - при нем был лазер, следовательно, его  статус  был
выше статуса раба. Обычно таким пленникам вырезали желудок и печень  для
обряда гадания, а тело отдавали на растерзание женщинам. Однако за  пару
недель до рокового столкновения летательного устройства со  слайдером  в
общине Мзурра умер один из стариков. Поскольку в племени не нашлось  еще
не получившего имени младенца, которому можно было бы передать имя усоп-
шего, им нарекли пленника. Хотя тот и был слеп, изуродован и только вре-
менами приходил в сознание, это все же было лучше, чем ничего. Пока ста-
рый Хоррессинс сохранял свое имя, его призрак, злобный, как все  призра-
ки, мог вернуться и причинить беспокойство  живым.  Поэтому  у  призрака
отобрали имя и передали его Фальку.
   Заодно был произведен и обряд посвящения новичка в Охотники.  Церемо-
ния эта включала в себя бичевание, вызывание рвоты, танцы,  пересказыва-
ние снов, выкалывание татуировок, обильное поглощение пищи, совокупление
всех мужчин по очереди с одной и той же женщиной и,  наконец,  всенощные
призывы к Богу, чтобы тот хранил нового Хоррессинса  от  всяческих  бед.
Затем Фалька оставили без всякого присмотра, мятущегося в бреду, на  ло-
шадиной шкуре в шатре из коровьих шкур. Он должен был умереть или выздо-
роветь, а призрак прежнего Хоррессинса, лишенный имени  и  силы,  в  это
время уходил по ветру в прерии.
   Девушка, которая меняла повязку на глазах раненого и обрабатывала его
раны, старалась приходить к нему почаще.  Фальк  мог  видеть  ее  только
мельком, приподняв в зыбком уединении шатра повязку -  девушка  поспешно
наложила ее на глаза пленника, как только его приволокли. Если  бы  Бас-
насски увидали глаза Фалька, они тут же отрезали бы ему язык,  чтобы  он
не мог назвать своего имени, а затем сожгли бы его живьем.
   Сердобольная девушка поведала ему об этом и о многом другом, что  по-
лагалось знать, живя в общине Баснасска, но практически ничего не  расс-
казала о себе. По-видимому, она была в племени ненамного дольше, чем сам
Фальк. Насколько он понял, бедняга потерялась в  прерии  и  решила,  что
лучше присоединиться к племени, чем умереть с голоду. Баснасски  с  удо-
вольствием принимали рабынь для ублажения мужчин, к тому  же  она  знала
толк во врачевании, поэтому ее оставили в живых. У  нее  были  рыжеватые
волосы и очень тихий голос. Звали ее Эстрел. Вот и все, что Фальк знал о
ней, а сама она никогда не расспрашивала его, кто он и откуда.
   Хорошенько поразмыслив, он понял, что легко отделался. Топливо,  про-
дукт древней сетианской технологии, не взрывалось и не горело,  так  что
слайдер не разлетелся на клочки. Мелкие осколки взорвавшейся ракеты наш-
пиговали левый бок и щеку Фалька, но мастерство Эстрел и кое-какие имев-
шиеся у нее медикаменты сыграли свою роль. Заражения удалось избежать, и
он быстро выздоравливал. Уже через несколько дней после своего кровавого
крещения в Хоррессинса Фальк начал планировать побег.
   Однако дни сменялись днями, а благоприятной возможности все не предс-
тавлялось. Жизнь общины, состоявшей  из  осторожных,  ревностных  людей,
жестко регламентировалась различными обрядами, обычаями и табу.  Хотя  у
каждого Охотника имелся свой шатер, женщин держали всех  вместе,  и  все
дела мужчины вершили также совместно. Это была скорее не община, а некий
клуб или стадо -- его члены составляли единое целое.  В  таких  условиях
любая попытка добиться независимости или уединения, разумеется, сразу же
вызывала подозрение. Фальку и Эстрел приходилось  ловить  любую  возмож-
ность перемолвиться хоть парой слов. Девушка не знала диалекта Леса,  но
они могли общаться на галакте, на котором Баснасски  говорили  с  жутким
акцентом.
   - Лучше всего, - сказала она однажды, - попытаться бежать, когда нач-
нется метель. Тогда снег скроет нас и наши следы. Но как далеко мы  смо-
жем уйти пешком в пургу? Правда, у тебя есть компас, но стужа?
   Зимнюю одежду у Фалька отобрали вместе с  остальными  его  пожитками,
включая золотое кольцо, которое он раньше никогда не снимал. Ему остави-
ли только пистолет - обязательную часть экипировки охотника, не подлежа-
щую конфискации. Одежда, которую Фальк носил так долго, теперь прикрыва-
ла торчащие мослы Старого Охотника Кесснокати, а компас у новенького  не
отобрали только потому, что Эстрел выкрала и  припрятала  устройство  до
того, как перерыли его мешок. Они оба были одеты в  куртки  и  штаны  из
оленьих шкур, а также парки и сапоги из  красноватой  бычьей  кожи,  но,
чтобы спастись в метель в прериях, когда пронизывающий  ветер  сбивал  с
ног, нужны были стены, крыша над головой и очаг.
   - Если мы доберемся до владений Самситов, всего лишь в нескольких ми-
лях к западу отсюда, то спрячемся в одном известном мне Старом  Месте  и
будем сидеть там, пока не прекратят поиски. Я  подумывала  об  этом  еще
давно, до твоего появления. Но у меня не было  компаса,  и  я  наверняка
заблудилась бы в пургу. Имея компас и пистолет, можно рискнуть? Хотя  не
исключена и неудача.
   - Если это наш единственный шанс, - сказал Фальк,  -  то  мы  обязаны
воспользоваться им.
   Он не был уже тем наивным, полным надежд и легко подверженным  чужому
влиянию человеком, каким был до пленения, стал более стойким и непоколе-
бимым. Хотя Фальк сильно страдал, находясь в заточении, он не  испытывал
особой неприязни к Басснаскам. Они заклеймили пленника раз  и  навсегда,
покрыв его руки синим узором татуировки - отличительным знаком  варвара,
но все же человека! В этом не было ничего дурного. Просто у них свои де-
ла, а у него - свои. Суровый характер, воспитанный жизнью в Лесном Доме,
требовал, чтобы Фальк бежал и продолжил путешествие, которое Зоув  назы-
вал "мужской работой". Эти же люди никуда не стремились и  пришли  неиз-
вестно откуда, поскольку они обрубили все корни, связывавшие их с  прош-
лым человечества. Фальку не терпелось выбраться из общины  не  только  в
связи с тем чрезвычайным риском, которому он подвергал себя, живя  среди
Баснассков. Помимо всего прочего, Фальк ощущал себя беспомощным, пойман-
ным в ловушку, страдающим от удушья. Смириться с этим было куда труднее,
чем с повязкой, что скрывала от него окружающий мир.
   В этот вечер Эстрел остановилась у его шатра, чтобы сообщить, что на-
чинается снегопад. Они шепотом строили планы побега, когда у полога шат-
ра внезапно раздался чей-то голос.
   Эстрел тихо перевела сказанное:
   - Он спрашивает: "Слепой Охотник,  хочешь  ли  ты  Рыжую  сегодня  на
ночь?"
   Она не стала ничего разъяснять. Фальк уже знал правила и этикет деле-
жа женщин, принятые в племени, но как назло в этот момент он не мог  ду-
мать ни о чем, кроме предмета их разговора, и поэтому машинально  произ-
нес в ответ самое полезное слово из своего куцего запаса  слов  Баснасс-
ков: "Миег!" - "Нет".
   Мужской голос возле шатра добавил что-то более нетерпеливым тоном.
   - Если снегопад не прекратится, - прошептала Эстрел на галакте, - то,
возможно, завтра ночью мы сможем осуществить задуманное.
   Все еще размышляя о будущем побеге, Фальк ничего не ответил. Затем он
вдруг понял, что девушка поднялась и ушла. Только тогда до  него  дошло,
что Рыжею была именно она и что тот мужчина хотел провести с нею ночь.
   Фальк мог бы просто сказать "да" вместо "нет". И когда он вспомнил ее
тактичность и нежность по отношению к нему, мягкость ее прикосновения  и
голоса, ту молчаливость, за которой она скрывала уязвленную гордость или
стыд, то вдруг почувствовал себя униженным, как товарищ и  как  мужчина,
поскольку не удосужился защитить ее.
   - Мы уйдем сегодня, - сказал он на следующий день, стоя на ветру  пе-
ред Женским Шатром. - Приходи ко мне. Переждем часть ночи, а потом  дви-
немся в путь.
   - Коктеки велел мне сегодня прийти к нему в шатер.
   - Ты сможешь улизнуть?
   - Наверное.
   - Где его шатер?
   - Позади Шатра Общины Мзурра и чуть левее. С заплатой на пологе.
   - Если ты не появишься, я приду туда сам, чтобы увести тебя.
   - Может, в другой вечер будет не так опасно?
   - И не так много  снега?  Зима  кончается.  Возможно,  это  последняя
вьюга. Мы должны бежать завтра.
   - Я приду в твой шатер, - покорно сказала Эстрел.
   Утром Фальк сделал небольшую щелку в своей повязке, чтобы хоть как-то
наблюдать за происходящим вокруг, и сейчас он попытался  разглядеть  де-
вушку; но при тусклом свете раннего утра она была лишь серым  пятном  на
сером фоне.
   Она пришла поздно вечером, бесшумно, как хлопья снега, бросаемые вет-
ром на шатер. Каждый приготовил то, что следовало взять с  собой.  Никто
не проронил ни слова. Фальк надел куртку из бычьей кожи, натянул на  го-
лову капюшон и плотно завязал его. Он наклонился, чтобы  откинуть  полог
шатра, но тут же отскочил в сторону, поскольку  в  шатер  снаружи  начал
протискиваться, согнувшись вдвое из-за узости лаза, Коктеки,  широкопле-
чий бритоголовый Охотник, который ревниво относился к своему статусу и к
своим мужским способностям.
   - Хоррессинс! Эта Рыжая? - начал он и тут заметил ее в тени при  сла-
бом свете угольков. В то же мгновение Охотник увидел, как одеты  женщина
и Фальк, и разгадал их намерения.
   Он отпрянул назад, ко входу в шатер, и открыл было рот, чтобы  закри-
чать. Без лишних раздумий Фальк быстро и решительно нажал на спуск свое-
го пистолета, и смертоносная вспышка света не дала крику сорваться с уст
Коктеки. В мгновение ока бесшумный лазерный луч выжег ему  рот,  мозг  и
саму жизнь.
   Фальк потянулся через догоравшие угли, схватил девушку за руку и  по-
мог ей переступить через тело только что убитого им мужчины.
   Снаружи вовсю валил снег. Слабый ветерок кружил снежинки.  Холод  пе-
рехватывал дыхание. Эстрел тихо всхлипывала. Стиснув в  левой  руке  за-
пястье женщины, а в правой - лазер, Фальк двинулся на  запад,  осторожно
пробираясь среди разбитых где попало шатров, которые  казались  тусклыми
желтыми тенями. Через пару минут исчезли и они, и Фалька с Эстрел  окру-
жали только ночь и снег.
   Ручные лазеры Восточного Леса могли выполнять несколько функций:  ру-
коятка служила зажигалкой, а ствол мог быть превращен в не слишком яркий
фонарик. Фальк настроил свой пистолет так, чтобы луч высвечивал  стрелку
компаса и окружающее пространство не более чем на несколько шагов, и они
двинулись в путь.
   С пологого склона, где разбило зимнее стойбище племя Баснасска, ветер
сдул практически весь снег. Но, продвигаясь по компасу  на  запад  через
метель, смешавшую воздух и землю в одну вихрившуюся массу, путники  пос-
тепенно добрели до низины. Стали попадаться четырех-пятифутовые сугробы,
через которые Эстрел пробивалась, хватая ртом воздух, словно  выдохшийся
пловец на исходе марафонского заплыва. Фальк вытащил из своего  капюшона
ремень из сыромятной кожи и, намотав один конец себе  на  руку,  дал  ей
другой, чтобы она держала его в руке. Затем двинулся вперед, прокладывая
путь.
   Однажды Эстрел упала, и рывок натянувшегося ремня едва не сбил его  с
ног. Обернувшись, Фальк вынужден был некоторое время шарить по  сторонам
фонариком, прежде чем увидел, что она лежит почти что у самых  его  ног.
Он встал на колени и в тусклом, испещренном снежинками круге света впер-
вые отчетливо увидел ее лицо. Она прошептала:
   - Такого я не ожидала?
   - Попробуй немного отдышаться. В этой впадине мы защищены от ветра.
   Они прижались друг к другу в крохотном островке  света,  и  на  сотни
миль вокруг них во тьме, окутавшей равнину, завывала вьюга.
   Эстрел что-то прошептала, и он не сразу разобрал слова.
   - Зачем ты убил этого человека?
   Фальк расслабился, его чувства притупились, он набирался сил для сле-
дующей стадии их мучительно медленного побега и поэтому ответил не  сра-
зу. В конце концов, выдавив из себя некое подобие улыбки,  он  пробормо-
тал:
   -А что еще мне?..
   - Не знаю. Тебя вынудили.
   Лицо ее было бледным и искаженным от болезненного  напряжения.  Фальк
не обратил внимания на последние слова девушки.  Она  слишком  замерзла,
чтобы долго отдыхать здесь, и поэтому он поднялся, потянув  спутницу  за
собой.
   - Идем. До реки уже рукой подать.
   Но до нее оказалось гораздо дальше, чем он думал. Эстрел пришла в ша-
тер к Фальку, насколько он понял, через несколько часов после  наступле-
ния темноты. В языке Леса имелось слово "час", но измерение времени было
неточным и скорее оценочным, поскольку людям, не занимавшимся бизнесом и
не общавшимся друг с другом через пространство и время, точное  времяис-
числение было ни к чему. И все же Фальк чувствовал, что до рассвета  еще
далеко. Они продолжали брести вперед, и ночь шла вместе с ними.
   Когда первые серые блики начали  пробиваться  сквозь  черноту  вьюги,
путники с трудом спускались по склону, покрытому мерзлой спутанной  тра-
вой и низким кустарником. Прямо перед Фальком обрисовалась огромная  мы-
чащая туша и снова легла в снег. Где-то неподалеку замычала еще одна ко-
рова или бык, и через минуту они были окружены огромными мычавшими  соз-
даниями с белыми мордами и испуганными влажными глазами, ходячими сугро-
бами с мохнатыми боками и плечами. Пробравшись сквозь стадо,  мужчина  и
женщина вышли на берег небольшой речки, которая отделяла территорию Бас-
нассков от земель Самситов.
   Быстрая, неглубокая речка не замерзала даже в сильные  морозы.  Приш-
лось преодолевать ее вброд. Течение и  скользкие  камни  пытались  сбить
путников с ног, ледяная вода постепенно дошла им  до  пояса,  обжигающий
холод пронизывал все тело. В конце пути ноги отказались служить  Эстрел,
и Фальк буквально выволок ее из воды на промерзший камыш. А затем  вновь
в полном изнеможении прижался к ней среди укрытых снегом кустов обрывис-
того берега.
   Фальк выключил фонарик лазера.  Постепенно  набирал  силу  ненастный,
снежный день.
   - Надо идти дальше. Нужно развести костер.
   Эстрел не ответила.
   Фальк прижал ее к себе. Их сапоги, штаны и куртки от плеч и ниже  за-
мерзли и превратились в камень. Лицо девушки, безвольно склонившей голо-
ву ему на плечо, было смертельно бледным.
   Он назвал ее по имени, пытаясь расшевелить ее.
   - Эстрел! Эстрел, приди в себя. Мы не можем здесь больше  оставаться.
Осталось пройти совсем немного. Все трудности уже позади. Ну же,  просы-
пайся, малышка, просыпайся?
   От усталости он повторял те же слова, что когда-то, давным-давно  го-
ворил на рассвете Парт.
   Наконец она вняла его мольбам, с его помощью с трудом поднялась, поп-
равила замерзшие перчатки и поплелась за Фальком по  обрывистому  берегу
через снежную круговерть.
   Они шли на юг вдоль русла реки, как и было запланировано при обсужде-
нии деталей побега. Фальк особенно и не надеялся, что им удастся что-ли-
бо разглядеть в этой белой пелене, которая была ничуть не лучше  ночного
бурана. Вскоре путники вышли к ручью, притоку реки,  через  которую  они
перебрались утром, и поплелись вверх по течению, что было нелегко  из-за
ставшей пересеченной местности.
   Силы иссякли. Фальку казалось, что наилучшим выходом было бы упасть и
забыться. Его останавливало лишь то, что  кто-то  рассчитывал  на  него,
кто-то далекий, тот, кто давным-давно отправил его в это путешествие. Он
не мог просто лечь и сдаться, поскольку был в ответе перед кем-то?
   Тут послышался хриплый шепот Эстрел. Впереди сквозь буран проступали,
подобно зловещим призракам, несколько высоких тополей, и девушка потяну-
ла Фалька за руку. Они, спотыкаясь, начали  прочесывать  северный  берег
застывшего ручья сразу за тополями в поисках чего-то.
   - Камень, - не переставая шептала Эстрел. - Камень?
   И хотя Фальк не знал, зачем ей  понадобился  камень,  он  внимательно
ощупывал снег. Они долго ползали на четвереньках, пока  наконец  девушка
не наткнулась на отметку, которую искала, - запорошенную снегом каменную
глыбу высотой около полуметра.
   Своими смерзшимися перчатками Эстрел стала отгребать снег с восточной
стороны глыбы. Отупевший от усталости Фальк помогал ей.  Они  расчистили
металлический прямоугольник, сидевший заподлицо с удивительно ровной по-
верхностью земли. Эстрел попыталась нажать на него  -  щелкнул  потайной
запор, но края прямоугольника намертво вмерзли в  землю.  Фальк  наконец
обрел способность трезво мыслить и с помощью теплового луча, исходившего
из рукоятки лазера, отогрел замерзший металл люка. Подняв его, они  уви-
дели уходившую вниз узкую крутую лестницу.
   - Все в порядке. - Эстрел сошла по  ступенькам  задом  наперед,  пос-
кольку ноги уже не держали ее,  распахнула  дверь  и  подняла  глаза  на
Фалька. - Заходи!
   Он спустился, прикрыв за собой крышку люка.  Сразу  стало  совершенно
темно, и, прижавшись к ступенькам, Фальк поспешно  включил  луч  лазера.
Внизу тускло светилось бледное лицо Эстрел. Он спустился ниже и  просле-
довал за девушкой в дверь, которая вела в очень темное, просторное поме-
щение, просторное настолько, что фонарик высвечивал лишь потолок и  бли-
жайшие стены. Стояла мертвая тишина, воздух был затхлым, но не  застояв-
шимся - чувствовалась легкая постоянная тяга.
   - Здесь должны быть дрова, - донесся откуда-то слева  тихий,  хриплый
от усталости голос девушки. - Вот. Нам необходимо разжечь костер. Помоги
мне?
   Сухие дрова были сложены в высокие штабеля в углу поблизости от  вхо-
да. Пока Фальк разжигал костер внутри круга почерневших  камней  практи-
чески в центре пещеры, Эстрел сходила куда-то в дальний угол и приволок-
ла пару теплых одеял. Путники разделись и вытерлись насухо, а затем  за-
вернулись в одеяла и свои спальники и подсели поближе к огню. Огонь раз-
горался хорошо, словно в камине, благодаря сильной тяге,  которая  также
уносила дым. Конечно, обогреть всю эту огромную пещеру было  невозможно,
но свет и тепло костра ободряли и снимали напряжение. Эстрел  вынула  из
своей сумки сушеное мясо, и они принялись его жевать, хотя и слишком ус-
тали, чтобы испытывать голод. Постепенно тепло костра  стало  отогревать
их кости.
   - Кто еще пользуется этим убежищем?
   - Я думаю, любой, кто о нем знает.
   - Здесь некогда стоял могущественный Дом, если это  помещение  -  его
подвал, - задумчиво заметил Фальк, глядя на игру теней, что на некотором
удалении от костра постепенно сливались в непроницаемую тьму, и  вспоми-
ная обширные подвалы под Домом Страха.
   - Говорят, здесь когда-то стоял целый город, который занимал  большую
площадь. Так ли это, я не знаю.
   -А как ты проведала об этом месте? Разве ты из племени Самситов?
   -Нет.
   Фальк прекратил расспросы, вспомнив обычай. Однако вскоре девушка са-
ма начала рассказывать обычным покорным тоном:
   - Я из Странников. Нам известно о многих  подобных  тайных  убежищах.
Полагаю, ты слышал о Странниках?
   - Кое-что, - кивнул Фальк и, выпрямившись, взглянул на свою спутницу,
сидевшую по другую сторону костра. Завитки рыжих волос падали Эстрел  на
лицо, когда она сидела сгорбившись  в  бесформенном  спальном  мешке,  и
светлый нефритовый амулет у нее на шее отбрасывал блики при свете  кост-
ра?
   - В Лесу о нас знают совсем немного.
   - Ни один Странник не забирался так далеко на восток. То, что расска-
зывают о них у нас в Доме, больше подходит, пожалуй, к Баснасскам -  ди-
кари, кочевники, охотники?
   Он говорил, превозмогая сон, положив голову на руки.
   - Некоторых Странников можно назвать дикарями, некоторых -  нет.  Все
Охотники - дикари, не высовывающие носа за пределы собственной  террито-
рии. Таковы Баснасски, Самситы или Аркса. Мы же, Странники,  заходим  на
восток до самого Леса, на юг - до устья Внутренней реки, на запад  -  за
Великие Горы, а затем - за Западные Горы и вплоть до самого моря. Я сама
воочию наблюдала, как солнце садится в пучину вод за цепью аквамариновых
островов, что лежат вдалеке от берега,  за  пределами  затонувших  после
землетрясения долин Калифорнии?
   Тихий голос девушки постепенно сбился на  ритмичный  напев  какого-то
древнего псалма.
   -- Продолжай, - попросил Фальк, но Эстрел молчала, и вскоре он уснул.
   Некоторое время она изучала лицо спящего, затем сгребла угли  вместе,
прошептала, словно молясь, несколько слов в висевший у нее на шее амулет
и свернулась клубочком по другую сторону от костра.
   Когда Фальк проснулся, она уже сооружала из камней подставку для  ко-
телка, наполненного снегом.
   - Похоже, что снаружи день клонится к вечеру, - сказала Эстрел. -  Но
с тем же успехом сейчас может быть раннее утро или полдень. Метель  раз-
гулялась как никогда. Это не даст им выследить нас. А даже если они  нас
обнаружат, то все равно не смогут проникнуть внутрь? Этот котелок я наш-
ла в тайнике вместе с одеялами. Там был и мешочек с сушеным горохом.  Мы
здесь неплохо устроимся.
   Она повернула к нему свое обветренное  тонкое  лицо  и  едва  заметно
улыбнулась:
   - Одна беда - темновато. Я не люблю толстые стены и темноту.
   - Это все же лучше, чем завязанные глаза. Хотя твоей повязке я обязан
жизнью. Слепой Хоррессинс все же лучше, чем мертвый Фальк.
   Он помолчал, а затем спросил:
   - Почему ты меня спасла?
   Эстрел пожала плечами. На ее устах застыла все та  же  едва  заметная
улыбка.
   - Ты был пленником, как и я? Бытует мнение, что Странники  искусны  в
хитрости и притворстве. Разве ты не слышал, что они звали меня Лисою?  А
сейчас давай-ка я взгляну на твои раны. Я прихватила с собой сумку с ле-
карствами.
   - Так Странники еще и искусные врачеватели?
   - Мы кое-что смыслим в этом деле.
   - И тебе известен Древний Язык. Вы не забыли, как жили люди в прежние
времена, в отличие от Баснассков.
   - Да, мы все умеем изъясняться на галакте. Посмотри-ка, ты  обморозил
вчера край уха, поскольку вынул завязку из своего капюшона, чтобы помочь
мне в пургу.
   - Но как я могу взглянуть на собственное ухо? - рассмеялся Фальк, от-
даваясь заботливым рукам девушки. - Обычно мне это ни к чему.
   Заклеив пластырем еще не заживший порез на его левом виске, она  пару
раз искоса взглянула на лицо Фалька, пока наконец  не  осмелилась  спро-
сить:
   - Наверное, у многих обитателей Леса такие странные глаза?
   - Нет, больше ни у кого.
   Повинуясь обычаю, Эстрел больше ни о чем не спрашивала, а  он,  решив
не открываться никому, сам не стал ни о  чем  рассказывать.  Однако  его
собственное любопытство все же пересилило и заставило задать вопрос:
   - Но ты же не боишься этих кошачьих глаз?
   - Нет, - тихо ответила девушка. - Ты  напугал  меня  только  однажды.
Когда выстрелил? не раздумывая?
   - Он поднял бы на ноги все стойбище.
   - Я знаю, знаю. Но мы не носим оружия. Ты выстрелил так быстро, что я
страшно испугалась. Мне вспомнилась ужасная сцена из детства: один  муж-
чина в мгновение ока убил другого из пистолета, совсем  как  ты.  Убийца
был из Выскобленных.
   - Выскобленных?
   - О, их иногда можно встретить в наших горах.
   - Я почти ничего не знаю о Горах.
   Девушка без особой охоты объяснила:
   - Тебе ведь известен Закон Повелителей. Они никого не убивают.  Когда
в их городе объявляется убийца, его не уничтожают, а превращают  в  Выс-
кобленного, что-то делая с мозгом. Преступник начинает новую  жизнь  не-
винным, как младенец. Тот мужчина, о котором я упомянула, был старше те-
бя, но обладал разумом маленького ребенка. В его руках  оказался  писто-
лет, и его пальцы помнили, как с ним надо обращаться. Он застрелил чело-
века в упор, точно так же, как и ты?
   Задумавшись, Фальк молча смотрел сквозь огонь на пистолет -  чудесное
миниатюрное устройство, которое помогало разжигать огонь, добывать  мясо
и освещать путь в темноте на протяжении всего долгого  путешествия.  Его
руки не помнили, как надо обращаться с оружием? разве не так? Его научил
стрелять Меток. Фальк не сомневался в этом. Он никак не мог быть очеред-
ным безумцем или преступником, которому предоставили еще один шанс  над-
менно милостивые Повелители Эс Тоха?
   Тем не менее, по сравнению со смутными догадками и предположениями  о
собственном происхождении?
   - Как они могут проделывать такое с человеческим разумом?
   - Не знаю.
   - Возможно, Повелители поступают так не только с преступниками, но  и
с бунтовщиками.
   - Кто такие бунтовщики?
   Эстрел говорила на галакте куда более бегло, чем Фальк, но ей никогда
не приходилось слышать такого слова.
   Она закончила перевязку раны и аккуратно спрятала свои немногочислен-
ные медикаменты в сумку. Вдруг Фальк повернулся к ней так резко, что де-
вушка от испуга даже слегка подалась назад.
   - Ты видела когда-нибудь такие глаза, как у меня, Эстрел?
   - Нет.
   - Ты знаешь? о Городе?
   - Об Эс Тохе? Да, я была там.
   - Значит, ты видела Сингов?
   - Ты не Синг.
   - Нет, но я хочу встретиться с ними, - с жаром в голосе сказал Фальк.
- Только боюсь?
   Он замолчал.
   Эстрел закрыла сумку с медикаментами и убрала ее к себе в мешок.
   - Эс Тох кажется странным местом людям из одиноких  домов  и  дальних
мест, - наконец произнесла она. - Однако я гуляла по его улицам, и ниче-
го плохого со мной не случилось. Там живет множество людей, которые вов-
се не боятся Повелителей. И тебе не нужно страшиться их. Повелители иск-
лючительно могущественны, хотя большая часть того, что болтают об Эс То-
хе, не соответствует истине?
   Их взгляды встретились. Внезапно Фальк решился и, призвав  на  помощь
все свое искусство телепатии, впервые мысленно обратился к  ней:  "Тогда
поведай мне всю правду об Эс Тохе!"
   Она покачала головой и вслух произнесла:
   - Я спасла тебе жизнь, а ты спас мою. Мы -  товарищи  и  на  какое-то
время - попутчики. Но я не буду мысленно переговариваться ни с тобой, ни
с другим случайным знакомым, ни сейчас, ни когда-либо после.
   - Значит, ты все-таки думаешь, что я - Синг? - спросил он  иронически
и немного униженно, поскольку понимал, что Эстрел права.
   - Кто может с уверенностью судить? - парировала девушка, а затем  до-
бавила с легкой улыбкой: - Хотя мне было бы трудно в это поверить?  Снег
в котелке уже растаял. Я поднимусь наверх и наберу еще. Надо  так  много
снега, чтобы получить самую малость воды, а нам обоим хочется пить. Тебя
ведь зовут Фальк?
   Он кивнул, не отрывая от нее глаз.
   - Не подозревай меня, Фальк. Дай мне показать, что я из  себя  предс-
тавляю. Мыслеречь сама по себе ничего не доказывает. Доверие - это такая
штука, которая растет, отталкиваясь от поступков, день ото дня.
   - Тогда поливай его, - сказал Фальк, - и я надеюсь, что оно вырастет.
   Позже, во время долгой безмолвной ночи в пещере,  он  пробудился  ото
сна и увидел, что Эстрел сидит на корточках перед тлеющими углями,  утк-
нувшись в колени. Он тихо позвал ее по имени.
   - Мне холодно, - откликнулась она. - Я ужасно озябла.
   - Ложись ко мне, - улыбнувшись, сонно предложил Фальк. Девушка  молча
поднялась и, переступив догоравший костер, подошла  к  нему,  совершенно
обнаженная, только светлый нефрит висел меж ее  грудей.  Худенькое  тело
дрожало от холода. И хотя в определенных аспектах ум его ничем не  отли-
чался от ума незрелого юнца, Фальк решил не трогать ту, что столько  на-
терпелась от дикарей Баснасска. Но она шепнула ему:
   - Согрей меня, дай мне утешение.
   Он вспыхнул, как костер на ветру. Вся его решимость была сметена бли-
зостью и абсолютной покорностью ее тела.
   Фальк и Эстрел провели в пещере еще три дня и три ночи, пока  снаружи
бушевала пурга, отсыпаясь и занимаясь любовью. Эстрел была неизменно по-
датливой и покорной, а Фальк, сохранив в памяти только приятную и полную
радости любовь, которую он разделял с Парт, был ошеломлен  той  ненасыт-
ностью и неистовством, которые возбуждала в нем Эстрел. Думы о Парт час-
то сопровождал образ чистого и быстрого родника, что бил среди валунов в
тенистом уголке леса неподалеку от Поляны. Но  никакие  воспоминания  не
могли утолить его жажду, и он вновь и вновь искал удовлетворения в безг-
раничной уступчивости Эстрел и находил, во всяком  случае,  изнеможение.
Однажды это даже вызвало у него неожиданную вспышку гнева.
   - Ты отдаешься мне лишь потому, - обвинил  он  ее,  -  что,  на  твой
взгляд, если бы ты отказалась, я бы тебя изнасиловал.
   - А ты так не поступил бы?
   - Нет! - отрезал Фальк, не кривя душой. - Я не хочу, чтобы ты  обслу-
живала меня, подчинялась мне? Разве мы оба не нуждаемся в тепле, в чело-
веческом тепле?
   - Да, - прошептала девушка.
   Некоторое время Фальк держался особняком, решив, что больше  не  при-
коснется к ней, и в  одиночку  отправился  обследовать  с  фонариком  то
странное место, куда они попали. После нескольких сотен шагов пещера су-
жалась, превращаясь в широкий туннель с ровным полом и высоким потолком.
Безмолвный и темный, туннель долгое время шел абсолютно прямо, затем, не
сужаясь и не разветвляясь, резко повернул и вновь потянулся в  бесконеч-
ность.
   Шаги Фалька гулко отдавались в тишине. Ничто  не  отбрасывало  бликов
или теней от его фонарика. Он шагал до тех пор, пока не устал и не  про-
голодался, и только тогда повернул назад. Этот безликий  туннель  скорее
всего тянулся в никуда. Фальк вернулся к Эстрел, к ее обманчиво  многоо-
бещающим объятиям.
   Пурга стихла. Прошедший ночью дождь оголил черную землю, и  последние
рыхлые сугробы стремительно таяли, сверкая на  солнце.  Фальк  стоял  на
верхней ступеньке лестницы, солнце играло в его волосах, лицо  и  легкие
овевал свежий ветерок. Он чувствовал себя кротом после зимней спячки или
крысой, вылезшей из своей норы.
   - Пойдем, - крикнул Фальк и опять спустился в  пещеру,  чтобы  помочь
девушке быстро уложить вещи и прибрать помещение.
   Он спросил у Эстрел, знает ли она, где сейчас ее соплеменники, и  она
ответила:
   - Теперь, вероятно, они далеко на западе.
   - Знали ли они, что ты в одиночку пересекала территорию Баснасска?
   - В одиночку? Это только в сказках времен Эры Городов женщины  ходили
куда хотели в одиночку. Со мной был мужчина. Баснасски убили его.
   На ее нежном лице застыла ничего не выражающая  маска.  Фальк  решил,
что именно этим объяснялись удивительная  пассивность  Эстрел,  скудость
ответных порывов, что казалось ему едва ли не предательством его сильных
чувств. Она столько перенесла, что была больше не способна сопереживать.
Кем был тот ее спутник, которого убили Баснасски? Это  Фалька  не  каса-
лось, пока она сама не захочет об этом рассказать. Но весь его гнев  ис-
чез без следа, и с этого момента он обращался с Эстрел с участием и тер-
пением.
   - Могу ли я помочь тебе в поисках твоих соплеменников?
   Девушка тихо ответила:
   - Ты добрый человек, Фальк, но они порядком опередили нас, и мы не  в
силах прочесать в их поисках все Западные прерии?
   Последняя, стоическая нота в ее голосе тронула его.
   - Тогда иди со мной на запад, пока не  услышишь  какие-либо  вести  о
соплеменниках. Ты ведь знаешь, куда я направляюсь.
   Фальку до сих пор было трудно произнести название "Эс Тох" - в  языке
Леса ему придавался непристойный, вызывавший отвращение оттенок. Он  еще
не привык к той легкости, с какой Эстрел говорила о городе  Сингов,  как
об обычном месте обитания людей.
   Девушка некоторое время колебалась, однако когда Фальк  стал  настаи-
вать, согласилась идти вместе с ним.  Это  доставило  ему  удовольствие,
поскольку он одновременно желал и жалел ее, а  еще  потому,  что  познал
одиночество и не хотел столкнуться с ним еще раз.
   Они вместе вышли навстречу негреющему  солнцу  и  ветру.  На  душе  у
Фалька было легко и спокойно. В тот день цель его путешествия не довлела
над ним. День выдался ясный, вверху проплывали кустистые белые облака, и
цель пути заключалась в самом продвижении вперед. Фальк шел на запад,  а
рядом с ним шагала нежная, послушная, не знавшая усталости женщина.

   Глава 5
   Путники пересекли Великие прерии пешком,  о  чем  легко  сказать,  но
трудно сделать. Дни стали длиннее, чем ночи, и весенний ветер  все  теп-
лел. Наконец они впервые хотя бы издали увидели цель своего  путешествия
- барьер, от обилия снега и от расстояния казавшийся белым, стену, пере-
секавшую материк с севера на юг. Фальк долго стоял неподвижно, глядя  на
эти горы.
   - Эс Тох стоит высоко в горах, - сказала Эстрел. -  Там,  я  надеюсь,
каждый из нас найдет то, что ищет.
   - Зачастую я скорее боюсь этого, чем на это надеюсь. И все же я  рад,
что увидел горы.
   - Нам пора идти дальше.
   - Я спрошу Герцога, не возражает ли он, если  мы  отправимся  в  путь
завтра.
   Прежде чем уединиться, Фальк обернулся и посмотрел на восток, на рас-
кинувшуюся за садами Герцога пустыню, словно окидывая взором весь  прой-
денный ими совместно путь.
   Теперь он лучше представлял себе, каким большим  и  таинственным  был
мир времен заката человеческой истории. Фальк и его спутница могли  дол-
гие дни не встречать никаких следов присутствия людей.
   В начале своего путешествия они передвигались с  повышенной  осторож-
ностью, пересекая территории Самситов и других охотничьих племен,  кото-
рые, по сведениям Эстрел, были такими же дикарями, как и Баснасски.  За-
тем, в более засушливой  местности,  им  приходилось  держаться  хоженых
троп, чтобы находить воду. Однако, наткнувшись на следы недавно  прошед-
ших людей или признаки того, что где-то поблизости есть селение,  Эстрел
удваивала бдительность и порою меняла направление их движения, чтобы из-
бежать риска быть замеченными. Девушка имела общее,  а  временами  и  на
редкость точное представление о тех обширных пространствах, которые  они
пересекали. В тех же случаях, когда  местность  становилась  практически
непроходимой и у них возникали сомнения, какое направление избрать, Эст-
рел говорила: "Подождем до зари" - и отходила на минуту в сторону, чтобы
помолиться своему амулету. Затем возвращалась, заворачивалась в спальный
мешок и безмятежно засыпала. Путь же, который она избирала на заре,  не-
изменно оказывался правильным.
   - Инстинкт Странника, - говорила она, когда Фальк восхищался ее инту-
ицией. - В любом случае, пока мы держимся поближе к воде и  подальше  от
людей, мы в безопасности.
   Но однажды, во многих днях пути на запад от пещеры,  огибая  глубокую
промоину, они неожиданно вышли к селению, и кольцо  вооруженных  стражей
сомкнулось вокруг путников прежде,  чем  они  сумели  скрыться.  Сильный
дождь помешал им увидеть или услышать что-либо до  того,  как  они  бук-
вально наткнулись на поселок. Однако местные жители не проявили враждеб-
ности и даже предложили путешественникам  остановиться  у  них  на  пару
дней. Фальк только обрадовался, поскольку идти или разбивать лагерь  под
таким дождем было делом крайне неблагодарным.
   Этот народ называл себя Пчеловодами. Странные люди, грамотные и  воо-
руженные лазерами, все они, и мужчины, и женщины, были одеты в совершен-
но одинаковые длинные желтые балахоны из теплой ткани с вышитым коричне-
вым крестом на груди. Они оказались гостеприимны, но не общительны. Уст-
роили путешественников на ночлег в своих домах-бараках -  длинных,  низ-
ких, непрочных зданиях из дерева и глины - и обильно кормили их за общим
столом, но разговаривали крайне мало как с незнакомцами, так  и  друг  с
другом, будто община немых.
   - Они дали обет молчания. У них много всевозможных  клятв,  обетов  и
ритуалов, и никто не знает, для чего все это, -  сказала  Эстрел  с  тем
спокойным безразличным презрением, с которым она, казалось, относилась к
большинству людей.
   "Странники, должно быть, гордый народ", - подумал Фальк.
   Пчеловодов нисколько не трогало очевидное презрение девушки, они  во-
обще не перемолвились с ней ни словом. Лишь спросили у Фалька:
   - Твоей женщине нужна пара новых башмаков?
   Как будто она была его лошадью и ее следовало подковать. Их собствен-
ные женщины носили мужские имена, и с ними обращались, как с  мужчинами.
Степенные молчаливые девы с ясными глазами жили и  работали  наравне  со
столь же уравновешенными и спокойными мужчинами. Немногим из  Пчеловодов
перевалило за сорок, и не было никого моложе двенадцати. Странная  общи-
на: словно здесь, среди полного запустения, разбила лагерь на зиму армия
во время перемирия в какой-то непонятной войне. Необычные,  печальные  и
восхитительные люди. Упорядоченность  и  аскетизм  их  жизни  напоминали
Фальку его лесной дом, а ощущение их тайной, но безраздельной преданнос-
ти друг другу действовало на него удивительно успокаивающе. Эти прекрас-
ные бесполые воители неистово верили, но они ни за что не сказали бы чу-
жаку, во что именно.
   - Они пополняют свои ряды за счет того, что разводят  женщин-дикарок,
как свиноматок, и воспитывают приплод единой группой. Поклоняются  како-
му-то Мертвому богу и задабривают его жертвоприношениями, притом челове-
ческими. Они - не что иное, как пережиток древнего суеверия,  -  сказала
Эстрел, когда Фальк однажды с похвалой отозвался о Пчеловодах.
   Несмотря на всю свою уступчивость, девушка, по-видимому,  терпеть  не
могла, когда с ней обращались, будто с существом низшего порядка.  Высо-
комерие, крывшееся в столь пассивной натуре, одновременно трогало и  ве-
селило Фалька, и он позволил себе слегка подколоть ее:
   - Я вот видел, что ты по ночам что-то шепчешь своему  амулету.  Рели-
гии, конечно, отличаются?
   - Они действительно отличаются, - оборвала его Эстрел, но без особого
пыла.
   - Интересно, для чего им оружие?
   - Чтобы обратить против Врага, несомненно. Словно им  по  силам  сра-
жаться с Сингами. Словно Синги удосужились бы сражаться с ними!..
   -- Ты хочешь идти дальше, не так ли?
   - Да. Я не доверяю этим людям. Они очень многое прячут  от  посторон-
них.
   В тот вечер Фальк пошел за пропуском к главе общины, сероглазому муж-
чине по имени Хиардан, который был, возможно, даже моложе  его.  Хиардан
спокойно выслушал изъявления благодарности, а затем  сказал  без  всяких
обиняков, как это было принято у Пчеловодов:
   - Я думаю, что ты говорил нам одну только правду. За это я благодарен
тебе. Мы бы приняли тебя теплее и поведали бы тебе о многом из того, что
нам известно, если бы ты пришел один.
   Фальк помедлил, прежде чем ответить.
   - Я сожалею об этом. Но я никогда не добрался бы сюда, если бы не моя
подруга и проводник. И? вы живете здесь все вместе, Владыка Хиардан.  Вы
бываете когда-нибудь наедине с собою?
   - Редко, - ответил тот. - Одиночество - смерть  для  души,  поскольку
человек - существо социальное. Так гласит наша поговорка.  Но  мы  также
говорим: "Не доверяй никому, кроме своих братьев и сородичей, которых ты
знаешь с детства". Вот наше правило, залог нашей безопасности.
   - Но у меня нет сородичей и нет безопасности. Владыка,- сказал  Фальк
и, по-солдатски, на манер Пчеловодов, склонив голову, взял из рук  вождя
свой пропуск. На следующее утро они с Эстрел вновь двинулись на запад.
   Время от времени по дороге попадались и другие селения или  стойбища,
все небольшие и разбросанные по обширной  территории  -  их  было  всего
пять-шесть на триста-четыреста пройденных миль. Возле некоторых  из  них
Фальк отваживался останавливаться. Он был вооружен, а поселения выгляде-
ли безобидными: пара шатров кочевников у полузамерзшего  ручья  или  ма-
ленький одинокий пастушонок на огромном холме, присматривавший за  полу-
дикими бурыми волами, или же просто голубоватый дымок на фоне бездонного
серого неба. Фальк покинул Лес ради того, чтобы отыскать какую-либо  ин-
формацию о себе, какие-нибудь намеки на то, кем он был на протяжении тех
лет, которых не помнил. Как он узнает об этом, если бояться  спрашивать?
Но Эстрел не хотела задерживаться даже возле самых  крохотных  и  бедных
поселений в прерии.
   - Они недолюбливают Странников и вообще всех чужаков. Те,  кто  живет
так долго в одиночестве, полны страха. Из страха дикари приняли бы нас и
дали бы нам пищу и кров, но затем под покровом темноты пришли бы, связа-
ли нас и убили. К ним нельзя прийти и сказать: "Я ваш друг"? Они  знают,
что мы здесь. Они наблюдают за нами. Если они увидят,  что  мы  тронемся
завтра дальше, то нас не потревожат. Но если мы не сдвинемся с места или
же попытаемся приблизиться к ним, они начнут нас бояться.  Именно  страх
вынуждает убивать.
   Обветренный и измотанный дорогой, Фальк сидел, откинув назад  капюшон
и скрестив руки на коленях, у костра с подветренной  стороны  небольшого
холма. Порывы ветра с залитого багрянцем запада шевелили его волосы.
   - Пожалуй, ты права, - задумчиво произнес он, глядя на далекий дымок.
   - Вероятно, по этой самой причине Синги никого не убивают.
   Эстрел чувствовала, в каком настроении товарищ,  и  пыталась  утешить
его, изменить ход мыслей.
   - По какой такой причине? - спросил Фальк, понимая намерения девушки,
но не откликаясь на ее попытки.
   - Потому что они не боятся.
   - Возможно?
   Она заставила его задуматься. Вскоре Фальк сказал:
   - Что ж, судя по всему, мне следует пойти прямо к ним и  задать  свои
вопросы. Если они убьют меня, я получу удовлетворение хотя бы  от  того,
что испугаю их?
   Эстрел покачала головой:
   - Они не испугаются. И они не убивают.
   - Даже тараканов? - спросил Фальк, вымещая на ней свое плохое настро-
ение, вызванное усталостью. - Как они там поступают с тараканами в своем
Городе? обезвреживают их, а затем снова выпускают на свободу,  как  Выс-
кобленных, о которых ты мне говорила?
   - Не знаю, - ответила Эстрел.
   Она всегда серьезно воспринимала его вопросы.
   - Я знаю только, что их Закон требует почитать жизнь,  и  они  строго
его придерживаются.
   - Но почему Синги должны почитать человеческую жизнь, ведь они не лю-
ди?
   - Именно поэтому их правила требуют почитать все формы  жизни,  разве
не так? И меня учили, что, с тех пор как пришли Синги,  больше  не  было
войн ни на Земле, ни между планетами. Именно люди убивают друг друга!
   - Нет таких людей, которые смогли бы сотворить со мной то, что сдела-
ли Синги. Я чту жизнь, поскольку она куда сложнее и неопределеннее,  чем
смерть. Самым сложным и самым неопределенным свойством ее  является  ра-
зум. Следуя своему закону, Синги сохранили мне жизнь, но они  убили  мой
разум. Разве это не убийство? Они убили того мужчину, которым я  некогда
был. Они убили того ребенка, которым я некогда был. Какое тут благогове-
ние перед жизнью, когда так забавляются с человеческим разумом? Их Закон
лжив, а их благоговение притворно.
   Ошеломленная этой вспышкой гнева, Эстрел встала на колени перед кост-
ром и стала разделывать кролика, которого подстрелил Фальк. Пропитавшие-
ся пылью рыжеватые волосы завитками спадали со склоненной  головы.  Лицо
девушки было терпеливым и отрешенным. Как всегда, Фалька  влекли  к  ней
сострадание и желание, но хоть они и были близки, он все никак не мог ее
понять. Неужели все женщины таковы? Эстрел походила на заброшенную  ком-
нату в огромном доме, на шкатулку, от которой потерян ключ.  Она  ничего
не таила, и все же покров окутывавшей ее тайны оставался нетронутым.
   Величественный вечер опустился на исхлестанные дождем просторы  земли
и травы. Язычки пламени походного костерка червонным  золотом  горели  в
прозрачных голубых сумерках.
   - Готово, - раздался ее тихий голос.
   Фальк поднялся и встал рядом с девушкой у костра.
   - Друг мой, любовь моя, - сказал он, на мгновение взяв ее за руку.
   Они сели рядом и разделили друг с другом сперва трапезу,  а  затем  и
сон.
   Чем дальше продвигались они на запад, тем суше  становилась  земля  и
прозрачнее воздух. Несколько дней Эстрел вела его на юг, чтобы  обогнуть
территорию, которая принадлежала племени крайне диких кочевников  -  На-
ездников. Фальк доверял суждениям подруги, не имея ни малейшего  желания
повторить печальный опыт встречи с Баснассками.
   На шестой день их путешествия к югу они пересекли холмистую местность
и вышли на сухое возвышенное плато, ровное и голое, а  оттого  постоянно
продуваемое ветрами. Во время дождя  овраги  наполнялись  стремительными
потоками, но на следующий день снова высыхали. В летнюю пору это  место,
должно быть, превращалось в полупустыню, но  даже  весной  оно  навевало
уныние.
   Путники дважды проходили мимо древних развалин, неприметных  курганов
и возвышенностей, объединенных, однако, пространственной геометрией улиц
и площадей. Вокруг в рыхлом грунте было полно черепков посуды,  осколков
цветного стекла и пластика. С тех пор как здесь жили люди, прошло, веро-
ятно, два-три тысячелетия. Эта обширная степь, годная только на пастбище
для скота, больше никогда не осваивалась после переселения людей к звез-
дам, точная дата которого не поддавалась точному вычислению из-за  отры-
вочности и ненадежности сохранившихся записей.
   - Трудно представить себе, - заметил Фальк, - что здесь когда-то  иг-
рали дети? и женщины развешивали выстиранное белье.  Все  это  было  так
давно, в другую эпоху? гораздо дальше от нас, чем  планеты,  вращающиеся
вокруг далеких звезд.
   - Эпоха Городов, - подхватила Эстрел. - Эпоха Войн? Мне не доводилось
слышать об этих местах ни от кого из моих  соплеменников.  Наверное,  мы
зашли слишком далеко на юг и направляемся к Южным Пустыням.
   Поэтому они сменили курс и пошли теперь на северо-запад и на  следую-
щее утро вышли к большой, бурной оранжевой от ила реке. Она была  неглу-
бокой, но переходить ее было опасно. Целый день ушел на поиски брода.
   Местность на западном берегу была еще более засушливой.  Путники  на-
полнили фляги водой из реки, и поскольку воды всегда было скорее слишком
много, чем слишком мало, то Фальк почти не обратил на это внимания. Небо
теперь было ясным, и солнце сияло весь день. Впервые за сотни пройденных
миль не приходилось бороться с холодным ветром, и можно было спать в су-
хости и тепле. Весна быстро и явственно наступала на эту безводную  зем-
лю. Перед зарей ярко блестела утренняя звезда и  прямо  у  ног  путников
распускались дикие цветы. Но минуло уже три дня, как они пересекли реку,
а им не повстречался еще ни один родник или ручей.
   Борясь с бурным потоком реки, Эстрел подхватила простуду. Девушка  ни
на что не жаловалась, но уже была не в  состоянии  поддерживать  прежний
высокий темп, и лицо ее как-то осунулось. Затем у нее началась  дизенте-
рия.
   В этот день они рано разбили лагерь. Лежа вечером  у  костра,  Эстрел
вдруг заплакала. Она выдавила из себя едва ли пару еле слышных  всхлипы-
ваний, но и этого было более чем достаточно для той, что никогда не  по-
казывала свои чувства.
   Фальк неловко пытался утешить подругу, взяв ее за руки.  Девушка  вся
горела от лихорадки.
   - Не прикасайся ко мне, - прошептала она. - Не надо, не надо. Я поте-
ряла его, потеряла? Что же мне теперь делать?
   Только теперь он заметил, что на ее шее нет цепочки с амулетом из бе-
лого нефрита.
   - Я, должно быть, потеряла его, когда мы переходили реку,  -  немного
успокоившись, произнесла Эстрел.
   - Почему ты не сказала об этом раньше?
   - А что толку?
   На это ответить ему было нечего.
   Эстрел вновь взяла себя в руки, но он все равно чувствовал ее  подав-
ленное лихорадочное беспокойство. Ночью ей стало хуже, а к утру она сов-
сем разболелась. Девушка не могла есть, и, несмотря на  муки  жажды,  ее
желудок не принимал крови кролика. Однако больше пить было нечего. Фальк
уложил ее по возможности удобнее, а затем взял пустые фляги и направился
на поиски воды.
   Вокруг на много миль вплоть до самого подернутого  маревом  горизонта
простиралась холмистая равнина, заросшая жесткой травой, полевыми цвета-
ми и чахлым кустарником. Солнце жарило вовсю; в небесной вышине  залива-
лись степные жаворонки. Фальк шел быстрым ровным шагом, сначала  уверен-
ным, затем вымученным. Он прочесал местность к северу и к востоку от  их
стоянки. Влага от прошедших на той неделе дождей ушла глубоко в почву, и
нигде не было видно ни ручейка. Следовало продолжить поиски к западу  от
лагеря?
   Возвращаясь назад, Фальк с беспокойством искал глазами стоянку и нео-
жиданно с пологого невысокого холма заметил в нескольких милях к  западу
неясное темное пятно, которое могло оказаться рощей деревьев. Мгновением
позже он увидел дым от костра и, несмотря на усталость, бегом бросился к
нему. Заходившее солнце слепило глаза, во рту совершенно пересохло.
   Эстрел не давала костру погаснуть, чтобы дать  Фальку  ориентир.  Она
лежала у огня в своем изношенном спальном мешке  и  не  подняла  головы,
когда он подошел к ней.
   - На западе, неподалеку отсюда, видны деревья; возможно, там есть во-
да. Сегодня утром я выбрал неправильное направление, - сказал Фальк, со-
бирая вещи и укладывая их в свой мешок.
   Ему пришлось помочь Эстрел встать на ноги; он взял ее за руку, и  они
двинулись в путь. Пошатываясь, девушка прошла с помертвевшим лицом милю,
затем другую. Взойдя на один из пологих холмов, Фальк вытянул вперед ру-
ку и воскликнул:
   - Вон там! Видишь? Это деревья? там должна быть вода. Но Эстрел опус-
тилась на колени, затем тихо легла на бок, скорчившись от боли на  траве
и закрыв глаза. Идти дальше она не могла.
   - Думаю, осталось самое большое две-три мили. Я  разожгу  здесь  сиг-
нальный костер, а пока ты будешь отдыхать,  схожу  и  наполню  фляги.  Я
просто уверен, что там есть вода, и это не займет много времени.
   Эстрел тихо лежала, пока Фальк собирал хворост и  разжигал  небольшой
костер. Затем он навалил рядом с девушкой зеленых веток, чтобы она могла
их подбрасывать в огонь.
   - Я скоро вернусь, - сказал он и собрался было уходить. Тут она  при-
поднялась, вся бледная и дрожащая, и крикнула:
   - Нет! Не покидай меня. Ты не имеешь права оставлять  меня  одну?  Не
уходи?
   В ее словах не было логики. Она была больна и  напугана  до  предела.
Фальк не мог оставить девушку здесь перед приходом ночи;  ему  следовало
так поступить, однако у него не хватило духу. Он поднял Эстрел,  закинул
ее руки себе на шею и так, полуволоча-полунеся ее, двинулся вперед.
   Со следующего холма деревья тоже были видны,  но  до  них,  казалось,
ближе не стало. Солнце уже садилось, заливая  золотом  безбрежный  океан
земли. Фальку пришлось нести Эстрел, и каждые несколько минут он  вынуж-
ден был останавливаться и класть свою ношу на землю. Потом он падал  ря-
дом с ней, чтобы перевести дух и набраться сил. Ему казалось, что будь у
него хоть немного воды, всего несколько капель, чтобы  смочить  рот,  не
было бы так тяжело.
   - Там есть дом, - шепнул Фальк хриплым  голосом.  -  Там,  среди  де-
ревьев. И совсем недалеко отсюда?
   На сей раз девушка услышала товарища и, бессильно изогнувшись,  стала
бороться с ним.
   - Не ходи туда, милый, - стонала она. - Нет, только не в дома! Рамар-
рен не должен заходить в дома?
   Эстрел стала что-то тихо шептать на языке, которого он не знал, слов-
но моля о помощи. Фальк зашагал дальше, согнувшись под ее весом.
   Поздние сумерки неожиданно  рассек  золотистый  свет  окон,  лившийся
из-за громад темных деревьев.
   С той стороны, откуда падал свет, донесся пронзительный вой,  который
все нарастал, постепенно приближаясь. Фальк было рванулся, потом  замер,
увидев метнувшиеся к нему из темноты лаявшие и завывавшие тени.  Высотой
ему примерно по пояс, они окружили его, рыча и щелкая зубами. Он  стоял,
поддерживая обмякшее тело Эстрел, не в силах вытащить пистолет и не  ос-
меливаясь даже шевельнуться. И лишь в нескольких сотнях  ярдов  от  него
безмятежно светились высокие окна дома.
   Он закричал:
   - Помогите!
   Но с его губ сорвался лишь хриплый стон.
   Внезапно раздались голоса, что-то грозно кричавшие  издалека.  Черные
звериные тени отпрянули назад и замерли в ожидании. К  тому  месту,  где
Фальк упал на колени, продолжая прижимать к себе Эстрел, подбежали люди.
   - Заберите женщину, - произнес громкий мужской голос.
   Другой голос отчетливо произнес:
   - Что это у нас здесь? Неужели пара новых работников?
   Фальку приказали встать, но он смог только прошептать:
   - Не трогайте ее, она больна.
   - Сейчас же встань!
   Сильные руки быстро заставили его подчиниться. Он позволил  им  взять
Эстрел. От усталости так кружилась голова, что Фальк еще долго не  пони-
мал, где он и что с ним происходит. Ему дали вдоволь  напиться  холодной
воды, и это было единственное, что он помнил и что имело для него значе-
ние.
   Его посадили. Кто-то, чью речь Фальк не понимал, попытался  заставить
его выпить какой-то жидкости - жгучего пойла, сильно отдававшего  можже-
вельником. Первое, что он различил вполне отчетливо, был  стакан  -  не-
большой сосуд из мутноватого зеленого стекла. Он не пил  из  стаканов  с
тех пор, как покинул Дом  Зоува.  Фальк  тряхнул  головой,  ощущая,  как
спиртное прочистило ему глотку и мозги, и поднял глаза.
   В необъятном полу из полированного камня отражалась дальняя стена,  в
которой светился мягким желтоватым сиянием огромный  диск.  Лицо  Фалька
ощущало тепло, исходившее от этого диска. На полпути между ним и солнце-
подобным кругом света прямо на голом полу стояло высокое массивное крес-
ло; рядом с ним на полу обрисовывался неподвижный силуэт какого-то  тем-
ного зверя.
   - Кто ты?
   Фальк видел контур носа и челюсти, черную руку на подлокотнике  крес-
ла. Вопрос, заданный низким и твердым, как камень, голосом, прозвучал не
на галакте, а на языке Леса, хотя и на несколько непривычном диалекте.
   Фальк помедлил и сказал правду:
   - Я не знаю, кто я. Мою личность отобрали у меня шесть лет  назад.  В
одном из Лесных Домов я научился обычаям людей. Я направляюсь в Эс  Тох,
чтобы попытаться узнать свое имя и происхождение.
   - Ты идешь в Обитель Лжи, чтобы отыскать истину? Дураки и оружие  ме-
чутся по нашей уставшей Земле, но твое недомыслие не сравнится ни с чем.
Что привело тебя в мое Королевство?
   - Моя спутница?
   - Ты хочешь сказать, что это она привела тебя сюда?
   - Она заболела, и я старался найти воду. Как?
   - Попридержи-ка язык. Я рад, что это не она привела тебя  сюда.  Тебе
известно, что это за место?
   - Нет.
   - Это Владение Канзас, и я его Властелин. Я Повелитель, Герцог и Бог.
Я несу ответственность за все, что здесь происходит. Мы тут играем в од-
ну из самых великих игр. Она называется "Сюзерен". Ее правила стары  как
мир, и свободу моих действий ограничивают только законы. Все остальное -
в моей власти.
   Теплое прирученное светило метнулось с пола на потолок, а затем с од-
ной стены на другую, когда незнакомец поднялся в кресле.  Мягкое  сияние
обрисовывало контур ястребиного носа, высокого, немного скошенного  лба,
поджарого сильного тела с величественной осанкой и резкими движениями.
   Стоило Фальку слегка пошевелиться, как мифическая тварь у трона оска-
лилась и зарычала.
   - Значит, тебе неизвестно твое имя?
   - Те, кто принял меня к себе, назвали меня Фальком.
   - Отправиться на поиски своего истинного имени - нет благороднее цели
для мужчины! Ничего удивительного, что это привело тебя к моим вратам. Я
принимаю тебя в игру в качестве игрока, - объявил Герцог Канзаса.  -  Не
каждый день человек с глазами, похожими на опалы, стучится в мою  дверь,
моля о помощи. Отказать ему означало бы проявить подозрительность и  не-
любезность, а что стоит королевское величие без риска и милосердия? Тебя
назвали Фальком? но я не буду звать тебя так. В этой игре ты - Опал.  Ты
свободен в своих передвижениях. Гриффон, лежать!
   - Герцог, моя спутница?
   - Твоя спутница - или Синг, или их орудие, или просто женщина. Кем ты
ее предпочитаешь считать? Берегись, человек, не спеши отвечать королю. Я
знаю, в качестве кого ты ее держишь. Но у нее нет имени, и она не участ-
вует в игре. Женщины моих ковбоев присмотрят за ней, и довольно,  покон-
чим с этим.
   Продолжая говорить. Герцог приблизился к Фальку,  медленно  вышагивая
по голому полу.
   - Имя моего спутника - Гриффон. Читал ли ты когда-нибудь в старых Ка-
нонах или легендах о таком животном, как собака? Гриффон - имя моей  со-
баки. Как видишь, у нее мало общего с теми желтыми  тявкающими  тварями,
которые носятся по прериям, хотя они и родня ему. Род  Гриффона,  как  и
мой, королевский, угасает. Опал, чего бы ты хотел больше всего?
   Герцог задал этот вопрос с неожиданной сердечностью,  глядя  прямо  в
глаза Фальку. Уставший и сбитый  с  толку  Фальк  был  склонен  говорить
только правду и ответил:
   - Попасть домой!
   - Попасть домой? - задумчиво повторил Герцог Канзаса. Он был таким же
черным, как и его силуэт или тень. Старый, черный, как сажа, мужчина се-
ми футов роста с узким острым лицом?
   - Попасть домой?.
   Герцог отступил в сторону, чтобы взглянуть на длинный стол,  стоявший
возле стула Фалька. Вся крышка стола - Фальк только теперь заметил это -
была утоплена на несколько дюймов и окантована рамкой. В ней  помещалась
сетка из золотых и серебряных проволочек, на которых были нанизаны  кос-
тяшки с отверстиями такой формы, что они могли переходить с одной прово-
локи на другую, а в некоторых точках - и с одного уровня на другой.  Тут
были сотни костяшек, размером от детского кулачка до семечка  яблока,  -
из глины, камня, дерева, металла,  кости,  пластика,  стекла,  аметиста,
агата, топаза, бирюзы, опала, янтаря, берилла, хрусталя, граната,  изум-
руда и алмаза.
   Это была моделирующая система; сходные системы имели Зоув, Лупоглазая
и другие обитатели родного Дома Фалька. Систему породила великая культу-
ра планеты Давенант, хотя ей издавна пользовались на Земле.  Это  был  и
оракул, и компьютер, и орудие мистических ритуалов, и игрушка. Во второй
своей короткой жизни у Фалька не хватило времени,  чтобы  толком  разоб-
раться в принципах работы моделирующих систем. Лупоглазая как-то  обмол-
вилась, что ей понадобилось лет сорок-пятьдесят только для  того,  чтобы
научиться обращаться с ней, а ее моделирующая  система,  являвшаяся  фа-
мильной реликвией, представляла собой квадрат со стороной всего  лишь  в
четверть метра с двадцатью-тридцатью костяшками.
   Хрустальная призма ударила в железную сферу с чистым высоким  звоном.
Бирюза устремилась налево, а связанные между собой полированные костяшки
с вкраплениями граната скользнули вправо и вниз, в то время как огненный
опал вспыхнул на миг в самом  центре  системы.  Черные,  худые,  сильные
пальцы мелькали над проволочками, играя с самоцветами жизни и смерти.
   - Значит, - сказал Повелитель, - ты хочешь домой. Но  взгляни-ка!  Ты
умеешь читать узоры? Слоновая кость, алмаз и хрусталь, а также  огненные
самоцветы? и среди них мечется Опал - за  Королевский  Дом,  за  пределы
Темницы с Прозрачными Стенами, за холмы и ущелья Коперника, и вот камень
уже летит среди звезд. Ты  выйдешь  за  пределы  узора,  узора  времени.
Взгляни же!
   От мелькания разноцветных костяшек у Фалька  зарябило  в  глазах.  Он
вцепился в край огромной системы и прошептал:
   - Я не умею читать узоры?
   - Ты - участник этой игры, Опал, разбираешься ты в ней или нет. Хоро-
шо, просто отлично. Сегодня вечером мои псы лаяли на нищего  бродягу,  а
он оказался повелителем звезд. Опал, когда я однажды приду к тебе,  моля
дать мне воды из твоих колодцев и приютить, ты ведь впустишь меня?  Ночь
тогда будет куда холоднее, чем сегодняшняя? И до той поры  утечет  много
воды! Ты пришел в наш мир из далекого прошлого. Я стар,  но  ты  намного
старше меня. Ты должен был умереть еще лет сто назад.  Вспомнишь  ли  ты
столетие спустя, что когда-то встретил в пустыне некоего короля? Ступай,
как я уже говорил, ты свободен в своих передвижениях. Если тебе  что-ни-
будь понадобится, мои люди будут рады услужить тебе.
   Фальк пересек залу и вышел через занавешенный портал. Снаружи в  вес-
тибюле его ждал мальчик. Тот позвал своих товарищей; они,  не  выказывая
ни удивления, ни подобострастия, вежливо выжидали, пока гость не загово-
рит первым. Потом отвели его в ванну, дали смену одежды, накормили  ужи-
ном и уложили в чистую постель в тихой комнате.
   Фальк прожил во Дворце Владыки Канзаса в общей  сложности  тринадцать
дней, пока последний снег и редкие весенние дожди не омыли пустыню,  ле-
жавшую за пределами садов Герцога. Выздоравливавшую Эстрел держали в од-
ном из многочисленных домиков, которые теснились за Дворцом.  Фальк  был
свободен навещать ее, когда хотел? он мог делать все, что ему было угод-
но.
   Герцог единолично правил своими владениями, но власть  его  зиждилась
вовсе не на принуждении. Служить ему скорее почиталось  за  честь,  ибо,
признав врожденное величие одного человека, его подданные  самоутвержда-
лись как люди. Их было не более двух сотен - ковбоев, садоводов и ремес-
ленников, с женами и детьми. Очень маленькое королевство. Тем  не  менее
Фальк уже через несколько дней нисколько не сомневался в том, что Герцог
Канзаса не утратил бы своего величия, даже если бы он жил один. Дело бы-
ло в присущих ему качествах.
   Удивительная неповторимость владений Герцога  настолько  очаровала  и
поглотила Фалька, что все эти дни он практически не  вспоминал  о  мире,
что лежал за их пределами, о том разобщенном, полном насилия и  неустро-
енности мире, по которому он так долго путешествовал.  Однако,  затронув
на тринадцатый день в беседе с Эстрел вопрос об их уходе, он вдруг заду-
мался о характере взаимоотношений Владения Канзас с  остальным  миром  и
спросил у нее:
   - Мне показалось, что Синги не допускают зарождения феодального строя
среди людей. Почему же тогда они позволили Герцогу или Королю, как бы он
себя ни называл, сохранить свои владения?
   - А почему бы и не позволить ему пошалить? Владение  Канзас  довольно
обширное, но пустынное и малолюдное. К чему Повелителям Эс  Тоха  вмеши-
ваться в его дела? Я думаю, что для них он просто глупый хвастливый  ре-
бенок.
   -- Тебе он тоже кажется таким?
   - Ну? Ты видел, как вчера здесь пролетал корабль?
   - Да, видел.
   Летательный аппарат - первый, который видел Фальк, хотя ему было  хо-
рошо знакомо его жужжание - пролетел прямо над домом на большой  высоте.
Все подданные Герцога высыпали в сад, колотя в сковородки, дети кричали,
собаки завывали, а сам Владыка, стоя на верхнем балконе, с торжествующим
видом запускал оглушительно рвущиеся петарды до тех пор, пока корабль не
исчез в туманной дымке на западе.
   - Они такие же глупые, как Баснасски, а старик -  просто  безумец,  -
усмехнулась Эстрел.
   Хотя Владыка Канзаса не желал видеть женщину, его  люди  были  к  ней
очень добры. Горькая нотка в смехе подруги удивила Фалька.
   - Баснасски забыли, как некогда жили люди. А подданные Герцога,  воз-
можно, помнят это слишком хорошо. - Он рассмеялся. - В любом случае  ко-
рабль улетел, не причинив никому вреда.
   - Только не потому, что враг испугался петард, Фальк, - заметила Эст-
рел без тени улыбки, словно пытаясь о чем-то предупредить его.
   Он мельком взглянул на девушку. Она, очевидно, не  разглядела  сумас-
шедшего, поэтического сумасбродства этого фейерверка,  которое  уравняло
аппарат Сингов с солнечным затмением. Но почему бы в дни сумерек челове-
чества не устроить фейерверк? С того времени как Эстрел заболела и поте-
ряла свой нефритовый талисман, ее не покидали печаль и тревога, а пребы-
вание в этом месте, доставлявшее столько удовольствия Фальку, для девуш-
ки являлось сущим мучением. Пора было уходить отсюда.
   - Пойду поговорю с Герцогом о нашем уходе, - нежно сказал ей Фальк и,
оставив подругу в тени ив, усыпанных желто-зелеными почками,  направился
через сад к дворцу.
   Рядом с ним трусили пять длинноногих могучих черных псов  -  почетный
караул, которого ему скоро будет так недоставать.
   Герцог Канзаса что-то читал в тронном зале. Диск, что висел  на  вос-
точной стене помещения, днем светился холодным серебристым светом, слов-
но маленькая домашняя луна, и только ночью излучал мягкое солнечное теп-
ло. Трон, сделанный из полированного мореного дерева,  росшего  в  южных
пустынях, стоял перед диском. Фальк единственный раз  видел  Герцога  на
троне в самый первый вечер своего пребывания здесь. В эту минуту  Герцог
сидел на одном из стульев возле моделирующей системы, и высокие окна  за
его спиной, выходившие на запад, не были зашторены.  За  ними  виднелись
далекие темные горы, увенчанные ледяными шапками.
   Герцог поднял лицо и выслушал Фалька. Вместо ответа он  положил  руку
на книгу, которую читал. Это был не один из роскошно  украшенных  микро-
фильмов из его необыкновенно богатой библиотеки, а небольшая  рукописная
книга на обычной бумаге.
   - Тебе известен этот Канон?
   Фальк посмотрел туда, куда указывал Герцог, и прочел несколько  певу-
чих фраз:
   Нужно бояться
   Страха людского.
   О горе!
   Ты все еще
   Не достигло
   Своего предела!
   - Мне известны эти строки, Герцог. Перед тем как я отправился в путе-
шествие, мне подарили экземпляр этой книги. Но я не знаю языка,  которым
написана страница, что слева в вашем экземпляре.
   - Это символы языка, на котором книга  была  написана  первоначально,
пять или шесть тысяч лет назад, - язык Желтого Императора, моего предка.
Так ты потерял свою книгу по дороге? Тогда возьми мою. Но я уверен,  что
ты потеряешь и ее; следуя Пути, теряешь свой путь.  О  горе!  Почему  ты
всегда говоришь только правду, Опал?
   - Не знаю.
   По сути, хотя Фальк постепенно и пришел к твердому решению,  что  ни-
когда не будет лгать, независимо от того, с кем  говорит  или  насколько
невероятной может выглядеть правда, он не знал, почему именно  пришел  к
такому решению.
   - Пользоваться оружием врага означает играть по его правилам, -  ска-
зал он.
   - О, враг давным-давно уже выиграл свою игру. Значит, ты уходишь?  Ну
что ж, иди. Сейчас самое время отправиться в путь. Но я задержу на неко-
торое время твою спутницу.
   - Я обещал ей помочь найти соплеменников. Герцог.
   - Ее соплеменников? - Суровое, испещренное морщинами лицо повернулось
к гостю. - А за кого ты ее принимаешь?
   - Она из Странников.
   - Ну, тогда я - зеленый орех, ты - рыба, а эти горы сделаны из  суше-
ного овечьего помета! Придерживайся и дальше своих правил, говори правду
- и услышишь в ответ тоже правду. Набери фруктов из моих цветущих садов,
перед тем как двинуться на запад. Опал, напейся влаги из моих бесчислен-
ных колодцев в тени гигантских папоротников. Разве  я  не  правлю  коро-
левством чудес? Миражи и пыль ждут тебя на западе вплоть до самой грани-
цы тьмы. Скажи, что удерживает тебя возле этой женщины - вожделение  или
верность?
   - Мы многое пережили вместе.
   - Не верь ей!
   - Она помогла мне и вселила надежду. Мы - товарищи по  несчастью.  Мы
доверяли друг другу? Как я могу разрушить это доверие?
   - Вот глупец, о горе мне! - воскликнул Герцог Канзаса. - Я  дам  тебе
десять женщин, которые будут сопровождать тебя до самой Обители Лжи -  с
флейтами, лютнями, тамбуринами и противозачаточными пилюлями. Я дам тебе
пять дюжих молодцов, вооруженных ракетницами.  Я  дам  тебе  собаку?  по
правде говоря, я считаю, что только такое живое ископаемое, как  собака,
может стать твоим подлинным другом. Кстати, знаешь, почему вымерли соба-
ки? Потому что они чересчур доверяли людям. Иди в одиночку, человек!
   - Я не могу.
   - Что ж, поступай как знаешь. Здесь игра уже закончена. Герцог встал,
подошел к трону у серебристого круга и уселся в него. Он даже не  повер-
нул головы, когда Фальк попытался произнести слова прощания.

   Глава 6
   Поскольку в его памяти слово "гора" ассоциировалась с образом  одино-
кой вершины, Фальк думал, что стоит им добраться до гор, как  они  добе-
рутся и до Эс Тоха; он не понимал, что им предстоит еще вскарабкаться на
крышу континента.
   Горы вырастали кряж за кряжем; день за днем двое путников  взбирались
все выше и выше в заоблачные высоты, а их цель, расположенная к юго-вос-
току, будто лишь отдалялась.  Среди  лесов,  стремительных  потоков,  на
вздымавшихся выше туч снежных или гранитных склонах им то  тут,  то  там
попадались маленькие деревеньки или  стойбища.  Зачастую  они  не  могли
обойти их, поскольку другой тропы не было, тогда спокойно проезжали мимо
на своих мулах - щедром даре Герцога, и никто не чинил  им  препятствий.
Эстрел сказала, что горцы, жившие на пороге владений Сингов, были людьми
осторожными, предпочитавшими не досаждать незнакомцам, но и не  приважи-
вать их, по возможности уклоняясь от встреч.
   Апрельские ночи в горах очень холодны, и поэтому для путешественников
стало большим облегчением, когда однажды они остановились  на  ночлег  в
деревне. Деревушка была крохотная, всего четыре деревянных домика у шум-
ного ручья, несущего свои воды по дну каньона в тени огромных иссеченных
ветрами пиков, но с названием - Бесдио; Эстрел как-то останавливалась  в
ней много лет назад, когда была еще девочкой. Обитатели Бесдио, двое  из
которых были такими же рыжеволосыми и светлокожими, как и  сама  Эстрел,
обменялись с ней несколькими короткими фразами. Они говорили на  том  же
языке, что и Странники. Фальк так и не научился этому  языку,  поскольку
всегда говорил со своей спутницей на галакте. Эстрел  что-то  объясняла,
указывая на восток и на запад; горцы сдержанно кивали, не отрывая от нее
глаз, и лишь изредка искоса поглядывали на Фалька. Задав пару  вопросов,
они накормили путников и без лишних слов  пустили  их  переночевать,  но
сделали это столь холодно и безразлично, что Фальку стало немного не  по
себе.
   Хлев, в котором им предстояло провести  ночь,  был,  однако,  теплым,
согретым живым теплом скота, коз и птицы, что теснились здесь, в мирном,
полном запахов и шорохов сотовариществе Эстрел осталась поболтать с  жи-
телями деревни в одном из домов, а Фальк тем временем отправился на  се-
новал, соорудил там роскошное двойное ложе из сена и расстелил  спальные
принадлежности. Когда пришла его спутница, он уже почти спал, но все-та-
ки пробормотал сквозь полузабытье:
   - Хорошо, что ты пришла. У меня какое-то смутное беспокойство.
   - Здесь не только мой запах!
   Эстрел впервые с момента их встречи отпустила нечто похожее на шутку,
и Фальк взглянул на девушку с некоторым недоумением:
   - Похоже, ты счастлива, что мы уже совсем неподалеку  от  Города,  не
так ли? Хотел бы я разделять твои чувства.
   - А почему бы мне не радоваться? Там я надеюсь отыскать  свое  племя.
Повелители мне обязательно помогут. Да и ты найдешь там то, что ищешь, и
будешь восстановлен в своих правах.
   - Восстановлен в правах? Мне казалось, что ты считаешь меня одним  из
Выскобленных.
   - Тебя? Никогда! Неужели ты и впрямь веришь в то,  что  именно  Синги
влезли в твои мозги? Ты упомянул об этом как-то раз, еще в прериях, но я
тогда не поняла тебя. Разве ты  можешь  считать  себя  Выскобленным  или
просто обычным человеком? Ты ведь родился не на Земле!
   Нечасто она говорила столь убедительно. Ее слова утешали Фалька, сов-
падая с его собственными надеждами, и в то же  время  он  был  несколько
озадачен, поскольку прежде Эстрел долгое время была подавлена и молчали-
ва. Затем он заметил у нее на шее кожаный  ремешок,  с  которого  что-то
свисало.
   - Они дали мне амулет, - промолвила девушка.
   Похоже, в нем и заключался источник ее оптимизма.
   - Да, - подтвердила она, с удовольствием глядя на кулон. - Мы с  ними
одной веры. Теперь у нас все будет хорошо.
   Фальк слегка улыбнулся, но был рад, что это утешило ее. Погружаясь  в
сон, он чувствовал, что Эстрел лежит, глядя в темноту, полную запахов  и
спокойного дыхания животных. Когда перед зарей  прокукарекал  петух,  он
наполовину проснулся и услыхал, как девушка  шепчет  молитвы  над  своим
амулетом на неизвестном ему языке.
   Они вышли, избрав тропу, что вилась к югу от грозных вершин.  Остава-
лось пересечь лишь один горный кряж, и четыре дня путники взбирались все
выше и выше. Воздух становился разреженней и холодней,  небеса  отливали
темной синевой, а кудрявые облака,  нависавшие  над  оставшимися  далеко
внизу высокогорными лугами, ярко  сверкали  в  ослепительных  лучах  ап-
рельского солнца. Когда Фальк и Эстрел наконец достигли  перевала,  небо
потемнело, и на голые скалы и рыжевато-серые обнаженные  склоны  повалил
снег.
   На перевале стояла пустая хижина, и путники вместе со  своими  мулами
жались в ней, пока не утих снегопад и они не смогли возобновить путь.
   - Теперь идти будет легче, - заметила Эстрел, повернувшись к Фальку.
   Он улыбнулся, однако страх в нем только нарастал по  мере  того,  как
приближался Эс Тох.
   Тропа начала постепенно расширяться и вскоре превратилась  в  дорогу.
На глаза стали попадаться хижины, фермы, дома. Люди  встречались  редко,
поскольку было холодно и дождливо, и они предпочитали  отсиживаться  под
крышами. Двое путников одиноко трусили под дождем по  пустынной  дороге.
На третье утро после того, как они миновали перевал, небо прояснилось, и
через пару часов езды Фальк остановил своего мула,  вопросительно  глядя
на Эстрел.
   - Что случилось, Фальк? - поинтересовалась она.
   - Мы у цели? Это же Эс Тох, не так ли?
   Вокруг простиралась ровная местность, хотя со  всех  сторон  горизонт
застилали далекие горные вершины, а пастбища и пахотные земли, мимо  ко-
торых они проезжали раньше, сменились домами, множеством домов!  Повсюду
были разбросаны хижины, бараки, лачуги, постоялые дворы и лавки, где из-
готавливали и обменивали различные изделия. Везде сновали дети  и  кишмя
кишели взрослые - на дороге, на обочинах, пешие, верхом на  лошадях  или
мулах и проносившиеся в слайдерах. Все это производило впечатление край-
ней скученности, скудости, неряшливости и суетности под бездонными небе-
сами занимавшегося в горах утра.
   - До Эс Тоха еще целая миля, если не больше.
   - Тогда что же это за город?
   - Это лишь окрестности города.
   Фальк начал взволнованно и испуганно озираться. Дорога, по которой он
шел от самого Дома в Восточном Лесу, теперь превратилась в улицу и вско-
ре должна была закончиться.
   Люди удивленно пялились на странников и на  их  вышагивавших  посреди
улицы мулов, но никто не останавливался и не заговаривал с незнакомцами.
Женщины отворачивали лица. Лишь некоторые из оборванных детишек указыва-
ли на путников пальцами, смеялись, а потом убегали, скрываясь в загажен-
ных проулках или позади какого-нибудь барака. Вовсе не это  ожидал  уви-
деть здесь Фальк; впрочем, что он вообще ожидал увидеть?
   - Я и не знал, что в мире столько людей, - наконец  выдавил  из  себя
он. - Они роятся вокруг Сингов, как мухи над навозом.
   - Личинки мух питаются навозом! - сухо сказала Эстрел. Затем,  взгля-
нув на Фалька, девушка протянула руку и похлопала его по плечу. -  Здесь
живут прихлебатели и отверженные, сброд, который не пускают в  городские
ворота. Давай пройдем еще немного и войдем в Город, в истинный Город! Мы
проделали долгий путь, чтобы увидеть его?
   Они поехали дальше и вскоре увидели возвышавшиеся над крышами  убогих
лачуг ярко сверкавшие на солнце стены зеленых башен без окон.
   Сердце Фалька учащенно забилось; тут он заметил,  что  Эстрел  что-то
шепчет в амулет, который ей дали в Бесдио.
   - Мы не можем въехать в город верхом на мулах, - заявила  девушка.  -
Нам следует оставить их здесь.
   Они остановились у  ветхой  общественной  конюшни,  и  Эстрел  начала
что-то втолковывать на западном диалекте подбежавшему к  ней  служителю.
Когда Фальк спросил Эстрел, о чем она его просит, та ответила:
   - Взять у нас этих животных в качестве залога.
   - Залога?
   - Если мы потом не оплатим их содержание, он заберет их себе. Ведь  у
нас нет денег, не так ли?
   - Нет, - робко подтвердил Фальк. У него не только не было  денег,  он
никогда их даже не видел. И хотя в галакте имелось такое слово,  в  диа-
лекте Леса аналога ему не было.
   Конюшня была последним зданием на краю пустыря, усеянного булыжниками
и мусором, который отделял район трущоб от высокой длинной стены из гра-
нитных глыб. Пешие путники могли попасть в Эс Тох  только  одним  путем.
Огромные конические колонны образовывали ворота.
   На левой колонне была вырезана надпись на галакте: "ПОЧИТАНИЕ ЖИЗНИ".
На правой виднелась длинная фраза, написанная буквами, которых Фальк ни-
когда прежде не видел. Не наблюдалось никакого движения через  ворота  и
возле них не было стражи.
   -- Колонна Лжи и Колонна Тайны, - проходя между ними,  громко  сказал
он, не позволяя благоговейному страху овладеть его душой. Однако,  войдя
в Эс Тох и увидев город, он молча замер на месте.
   Город Повелителей Земли был выстроен на двух склонах каньона -  гран-
диозного пролома в горах, узкого и фантастического. Черные стены с  ред-
кими полосками зелени обрывались вниз на добрых полмили в  его  тенистые
глубины к серебристой полоске реки. На самых  краях  обращенных  друг  к
другу отвесных утесов возвышались башни города, соединенные перекинутыми
через пропасть изящными арками мостов. Затем башни, мосты и дорожки  за-
канчивались, и перед самым головокружительным изгибом каньона вновь воз-
вышалась стена. Геликоптеры с прозрачными лопастями парили над  бездной,
а по едва различимым улицам и узким  мостикам  носились  слайдеры.  Хотя
солнце еще толком и не поднялось над могучими пиками на  востоке,  каза-
лось, что ничто не отбрасывает здесь теней; огромные зеленые башни сияли
так, словно они впитывали солнечные лучи.
   - Идем! - сказала Эстрел, устремившись вперед; ее глаза  сверкали.  -
Здесь нам нечего бояться, Фальк.
   Он последовал за подругой. Улица, что спускалась между более  низкими
зданиями к башням на краю  обрыва,  была  совершенно  пустынна.  Однажды
Фальк оглянулся на ворота и уже не смог разглядеть прохода между  колон-
нами.
   - Куда ты меня ведешь?
   - Я тут знаю одно место, дом, где  бывают  мои  соплеменники.  Эстрел
взяла его за руку, впервые за все их долгое  совместное  путешествие,  и
пока они шли по длинной извилистой улице, она постоянно льнула  к  нему,
не поднимая глаз от мостовой. По мере того как  путники  приближались  к
сердцу города, дома справа от них становились все выше, а слева, не  ог-
ражденное какой-либо стенкой  или  парапетом,  зияла  головокружительная
пропасть, дно которой скрывалось в густой тени " черный провал между си-
яющими вздымавшимися в небеса башнями.
   - Но если нам понадобятся деньги?
   - О нас позаботятся.
   Мимо проехали на слайдерах причудливо и ярко одетые люди. На посадоч-
ных площадках зданий с отвесными стенками трепетали  лопасти  геликопте-
ров. Высоко над ущельем прожужжал набиравший высоту аэрокар.
   - И все эти люди - Синги?
   - Некоторые из них.
   Фальк инстинктивно держал свободную руку на лазере. Эстрел, не  глядя
на товарища, сказала с усмешкой:
   - Не вздумай воспользоваться здесь оружием, Фальк.  Ты  пришел  сюда,
чтобы обрести свою память, а не потерять ее.
   - Куда ты меня ведешь, Эстрел?
   - Вон туда.
   - Туда? В этот дворец?
   Светившаяся глухая зеленоватая стена безлико вздымалась в небо. В ней
отворилась квадратная дверь.
   - Здесь меня знают, - сказала Эстрел. - Не бойся. Идем со мной.
   Она еще крепче сжала его руку.
   Фалька обуревали сомнения. Оглянувшись, он увидел на улице  несколько
человек - наконец-то пешком. Они не спеша шли в сторону чужаков, с любо-
пытством поглядывая на них. Это испугало Фалька, и  он  вошел  вместе  с
Эстрел внутрь здания, миновав внутренние двери, створки которых  автома-
тически раздвинулись. Уже внутри, снедаемый предчувствием того,  что  он
совершает непоправимую ошибку, Фальк остановился.
   - Что это за место? Эстрел?
   Они находились в зале с высоким потолком, наполненным сочным  зелено-
ватым светом, где царил полумрак, как в подводной  пещере.  В  зал  вели
множество  дверей  и  коридоров,  из  которых  показались  спешившие  им
навстречу люди.
   Эстрел отбежала в сторону. В панике Фальк повернулся к дверям за спи-
ной, однако те уже закрылись, а ручек у них не было. Неясные фигуры  лю-
дей ворвались в зал и устремились к вошедшему,  что-то  крича  на  бегу.
Фальк прижался спиной к закрытым дверям и потянулся к лазеру, но тот ис-
чез. Оружие было в руках Эстрел. Девушка стояла за спинами людей,  кото-
рые окружили Фалька, а когда он попытался пробиться к ней, его  схватили
и сбили с ног.
   Тут краем уха Фальк услышал то, что никогда не слышал прежде, - пере-
ливы ее смеха.
   В ушах звенело, во рту ощущался неприятный металлический привкус. Пе-
ред глазами все плыло, голова кружилась и что-то, казалось, ограничивало
движения. Вскоре Фальк понял, что некоторое время был без сознания; оче-
видно, сейчас он не в силах пошевелиться из-за того, что избит или одур-
манен.
   Затем Фальк осознал, что его запястья и лодыжки закованы  в  кандалы.
Когда он наклонил голову, чтобы получше рассмотреть  их,  головокружение
усилилось. В ушах возник чей-то зычный голос, раз за  разом  повторявший
одно и то же слово: рамаррен-рамаррен-рамаррен?
   Фальк напрягся и закричал что было силы, пытаясь избавиться  от  вну-
шавшего ужас голоса. Перед глазами заплясали искорки, и сквозь пульсиро-
вавший в голове оглушительный рев он  услышал,  как  кто-то  кричит  его
собственным голосом:
   -Я не?
   Когда Фальк вновь пришел в себя, вокруг царила абсолютная тишина. Го-
лова раскалывалась, и зрение восстановилось еще не полностью, но кандалы
на руках и ногах исчезли, будто их никогда и не было, и  он  чувствовал,
что за ним присмотрят, его защитят и приютят. Они знали, кто он,  и  ра-
душно встретили его. За ним пришли близкие ему люди, и теперь он в безо-
пасности: о нем заботятся, его любят, и единственное, в  чем  он  теперь
нуждается, - это во сне и отдыхе.
   Однако тихий, проникновенный голос продолжал шептать у него в голове:
маррен-маррен-маррен?
   Фальк окончательно проснулся, хотя это стоило ему  определенных  уси-
лий, и умудрился сесть. Ноющую голову пришлось стиснуть ладонями,  чтобы
одолеть вызванный резким движением приступ тошноты. Сперва он понял, что
сидит на полу некоей комнаты, и пол этот показался ему на удивление теп-
лым и податливым, почти мягким, словно бок какого-то огромного  животно-
го. Затем Фальк поднял голову и осмотрелся.
   Он сидел один-одинешенек посреди столь необычной комнаты, что у  него
снова зашумело в голове. Мебели здесь не было. Стены, пол и потолок были
сделаны из одного и того же полупрозрачного материала,  который  казался
мягким и волнистым, словно сложенным из множества плотных светло-зеленых
вуалей, но на ощупь был жестким и гладким. Странный вычурный узор покры-
вал все пространство пола, не прощупываясь при этом рукой -  либо  обман
зрения, либо орнамент находился под гладкой поверхностью прозрачного по-
ла.
   С помощью перекрещивавшихся псевдопараллельных линий,  использованных
в качестве декоративной отделки, создавалась иллюзия кривизны углов ком-
наты. Чтобы убедить себя в том, что стены  в  действительности  образуют
прямой угол, требовалось усилие воли, хотя, возможно, и это являлось са-
мообманом, поскольку углы могли и на самом деле не быть прямыми.
   Но ничто из данного назойливого украшательства не приводило Фалька  в
такое смятение, как сам факт  полупрозрачности  целой  комнаты.  Смутно,
словно через толщу зеленоватых вод пруда, сквозь пол просматривалось еще
одно помещение. Над головой маячило светлое пятнышко -  возможно,  луна,
затуманенная одним или несколькими зеленоватыми потолками.  Сквозь  одну
из стен комнаты пробивались вполне отчетливые полосы и пятна яркого све-
та, и Фальк мог различить движение  огней  геликоптеров  или  аэрокаров.
Сквозь остальные три стены уличные огни пробивались заметно менее  ярко,
поскольку были ослаблены другими стенами, коридорами  и  комнатами.  Там
двигались какие-то тени. Он видел их, но не мог разобрать детали;  черты
лиц, одежда и ее цвет - все было подернуто туманной дымкой.
   Откуда-то из зеленых глубин неожиданно  выплыла  чья-то  тень,  затем
стала сжиматься, становясь все более зеленой и расплывчатой, пока совсем
не исчезла в туманном лабиринте. Любопытная складывалась картина:  вроде
бы есть видимость - но без отчетливых деталей; одиночество - но без  уе-
динения. Эта завуалированная игра света и теней сквозь  зеленоватые  ту-
манные поверхности была невероятно прекрасной и в то же время чрезвычай-
но раздражала.
   Внезапно Фальку почудилось, что яркое пятно на ближайшей стене слегка
дрогнуло. Он быстро повернулся и с ужасом наконец увидел нечто  живое  и
вполне различимое - чье-то изможденное лицо, уставившееся на него желты-
ми, нечеловеческими глазами.
   - Синг, - прошептал он, охваченный слепым ужасом.
   Словно передразнивая его, уродливые губы беззвучно произнесли  то  же
слово - "синг", и Фальк понял, что видит отражение собственного лица.
   Фальк с трудом выпрямился и, подойдя к зеркалу, коснулся  его  рукой,
чтобы убедиться в правильности своей догадки. Это и впрямь было зеркало,
наполовину утопленное в литую раму.
   Внезапно послышался чей-то голос, и он обернулся. В другом конце ком-
наты стояла слабо различимая в тусклом свете  скрытых  светильников,  но
все же достаточно реальная фигура. Двери нигде не было видно, однако че-
ловек как-то вошел в комнату и теперь стоял, глядя на  Фалька.  Это  был
очень высокий мужчина, с широких плеч которого ниспадала  белая  накидка
или плащ. У него были светлые волосы и ясные темные проницательные  гла-
за.
   Человек произнес низким и очень мягким голосом:
   - Добро пожаловать, Фальк. Мы давно направляем и защищаем тебя,  ожи-
дая твоего прихода.
   Комнату залил более яркий, мерцающий свет. В низком голосе  появилась
восторженная нотка:
   - Отбрось страх и прими наше гостеприимство, о Вестник. За твоей спи-
ною нелегкий путь, и ноги твои ступили на дорогу, что приведет тебя  до-
мой!
   Сияние все разгоралось, пока не начало слепить Фалька. Пришлось  неп-
рерывно мигать, и когда он наконец, прищурившись, поднял глаза,  мужчина
уже исчез без следа.
   Непроизвольно ему на ум пришли слова, произнесенные несколько месяцев
назад старым Слухачом в лесу: "Ужасная тьма ярких огней Эс Тоха".
   Больше он не позволит, чтобы его дурачили  и  дурманили  наркотиками.
Как глуп он был, что явился сюда; живым ему отсюда не  выбраться,  но  и
дурачить себя больше не позволит. Фальк уже отправился  было  на  поиски
потайной двери, чтобы последовать за тем человеком, когда голос  за  его
спиной внезапно произнес:
   - Подожди еще немного, Фальк. Иллюзии не всегда лгут. Ты  ведь  ищешь
истину?
   Небольшая складка в стене раскрылась и превратилась в дверь. В комна-
ту вошли две фигуры. Одна, маленькая и хрупкая, ступала вполне уверенно.
На ней были штаны с нарочито выступавшим вперед гульфиком, короткая  ко-
жаная куртка и туго натянутая на голову шапочка. Вторая, повыше, в тяже-
лой мантии, перемещалась небольшими семенящими шагами, как обычно двига-
ются танцоры. К талии человека - наверное, мужчины, если судить по  низ-
кому, хотя и очень тихому голосу - спадали длинные иссиня-черные волнис-
тые волосы.
   - Нас сейчас снимают, Стрелла.
   - Я знаю, - ответил невысокий человек голосом Эстрел. Ни один из  них
не обратил ни малейшего внимания на Фалька. Они вели себя так, словно  в
комнате больше никого не было. - Ну же, спрашивай, что хотел, Краджи.
   - Я хотел спросить тебя: почему это отняло так много времени?
   - Много? Ты несправедлив, мой Повелитель. Как я могла проследить  его
путь в Лесу к востоку от Хорга? Там ведь сплошная глушь. А от глупых жи-
вотных помощи не добьешься - только и способны, что лепетать слова Зако-
на. Когда вы, в конце концов, сбросили мне детектор, настроенный на  лю-
дей, я находилась в двухстах милях к северу от него.  Он  направлялся  к
территории Баснасска. Тебе известно, что Совет снабдил их  птицебомбами,
чтобы перехватывать Странников и других бродяг.  Так  что  мне  пришлось
присоединиться к этому вшивому племени. Разве ты не получал моих сообще-
ний? Я постоянно передавала их, пока не обронила передатчик при перепра-
ве через реку к югу от Владения Канзас. И моя мать в Бесдио дала мне но-
вый. Они же наверняка записывали мои отчеты на пленку.
   - Я никогда не прослушиваю отчеты. Но в любом случае  все  это  время
потрачено напрасно - тебе так и не удалось за долгие недели научить  его
не бояться нас.
   - Эстрел! - крикнул Фальк. - Эстрел!
   Нелепая и хрупкая в своем трансвеститском костюме Эстрел  не  оберну-
лась, не услышала его. Она продолжала разговаривать с мужчиной в мантии.
Давясь от стыда и гнева, Фальк выкрикивал ее имя, затем бросился  вперед
и схватил ее за плечо? Но там не было ничего, кроме перелива  разноцвет-
ных пятен в воздухе.
   Складка двери в стене открывала Фальку соседнюю  комнату.  Человек  в
мантии и Эстрел стояли там спиной к нему. Он шепотом  произнес  ее  имя.
Она обернулась и взглянула на него. Она смотрела ему в  глаза,  и  в  ее
взоре не было ни торжества, ни стыда. Ее взгляд оставался таким же  спо-
койным, бесстрастным, отчужденным, как и все то  время,  пока  они  были
вместе.
   - Почему? почему ты лгала мне? - хрипло спросил  Фальк.  -  Зачем  ты
привела меня сюда?
   Он сам мог себе ответить. Он знал, кем он был и кем всегда  оставался
в глазах Эстрел. И этот вопрос задал не его разум, а его самоуважение  и
верность, которые не могли ни вынести, ни принять всю тяжесть  истины  в
это первое мгновение.
   - Меня послали, чтобы я привела тебя сюда. Они хотели, чтобы ты  при-
шел.
   Фальк попытался взять себя в руки. Застыв в  неподвижности,  даже  не
пытаясь шагнуть ей навстречу, он спросил:
   - Ты - из Сингов?
   - Я - Синг, - сказал мужчина в мантии, приветливо улыбаясь. -  А  все
Синги - лжецы. И если я - Синг, который тебе лжет, в таком случае я, ко-
нечно же, не Синг, хотя и лгу, не являясь при этом Сингом. А может,  все
это ложь, будто все Синги - лгуны? Но я на самом деле Синг; и я воистину
лгу. Животные, как известно, тоже лгут. Ящерицы меняют свой  цвет,  жуки
имитируют кору, рыба камбала лжет тем, что, застыв в неподвижности,  ок-
рашивается в цвет песка или  гальки  в  зависимости  от  характера  дна?
Стрелла, этот фрукт глупее всякого ребенка.
   -- Нет, милорд Краджи,  он  очень  умен,  -  возразила  Эстрел  тихим
бесстрастным голосом. Девушка говорила о Фальке так, как люди говорят  о
животных.
   Она шла рядом с Фальком, ела с ним, спала с ним. Она засыпала  в  его
объятиях? Фальк молча стоял и смотрел на нее. Эстрел и  высокий  мужчина
тоже стояли молча, не двигаясь, словно ожидали от Фалька какого-то  сиг-
нала для продолжения своего выступления.
   Он не испытывал к ней неприязни. Она не будила в нем никаких  чувств.
Она стала воздухом, призрачным мерцанием света. Все чувства  его  теперь
были обращены вовнутрь, на себя. Его поташнивало от унижения.
   "Иди один, Опал", - говорил ему Владыка Канзаса. "Иди один", -  гово-
рил ему Хиардан-Пчеловод. "Иди один", - говорил ему старый Слухач в  Ле-
су. "Иди один, сынок", - говорил ему Зоув. Сколько людей смогли бы  нап-
равить его, помочь ему в поисках, вооружить знанием, если бы он  пересек
прерии в одиночку? Сколь многому он мог бы научиться, если бы  не  дове-
рился Эстрел?
   Теперь же ему известно лишь то, что он неизмеримо глуп и что она лга-
ла ему. Она не переставая лгала ему с самого начала, с того  самого  мо-
мента, когда сказала, что она - Странница? нет, еще раньше. С  того  мо-
мента, когда впервые увидела его и притворились, будто не знает,  кем  и
чем он является. Она давно уже знала о нем и была послана для того, что-
бы противодействовать влиянию тех, кто ненавидит Сингов - виновников то-
го, что было сделано с его мозгом, и чтобы помочь ему  обязательно  доб-
раться до Эс Тоха.
   "Но тогда почему, - мучительно размышлял Фальк, стоя в одной  комнате
и глядя на Эстрел, стоявшую в другой,  -  почему  она  теперь  перестала
лгать?"
   - Что я теперь говорю тебе, не имеет  никакого  значения,  -  сказала
она, словно прочтя его мысли.
   Возможно, так оно и было. Они никогда не пользовались мыслеречью,  но
если Эстрел из Сингов и имеет их ментальные способности, величину  кото-
рых люди оценивали лишь по слухам и догадкам, Эстрел, возможно,  подслу-
шивала его мысли в течение всего их совместного путешествия. Как он  мог
судить об этом? Спрашивать же у нее не было никакого смысла?
   За спиной послышался какой-то звук. Фальк обернулся и увидел двух лю-
дей, стоявших на другом конце комнаты возле зеркала.  В  длинных  черных
одеяниях с белыми капюшонами, они были вдвое выше обычных людей.
   - Тебя так легко провести, - сказал один гигант.
   - Ты должен понимать, что тебя дурачили, - добавил другой.
   - Ты всего лишь получеловек!
   - И как получеловек ты не можешь знать всей правды.
   - Ты, кто ненавидит, одурачен и высмеян.
   - Ты, кто убивает, выскоблен и превращен в орудие.
   - Откуда ты явился, Фальк?
   - Кто ты, Фальк?
   - Где ты, Фальк?
   - Что ты из себя представляешь, Фальк?
   Оба гиганта откинули свои капюшоны, показывая, что  под  ними  ничего
нет, кроме тени, и попятились к стене. Затем прошли сквозь нее и  исчез-
ли.
   Из другой комнаты в объятия Фалька бросилась Эстрел. Она прижалась  к
нему всем телом и стала жадно и отчаянно целовать его.
   - Я люблю тебя, я влюбилась в тебя с первого же  взгляда.  Верь  мне,
Фальк, верь мне!
   Затем она, по-прежнему всхлипывавшая "Верь мне!",  была  оторвана  от
него и уведена прочь, словно влекомая некоей  могущественной,  невидимой
силой, как бы выброшенная свирепым  порывом  ветра  сквозь  некую  узкую
дверь, которая бесшумно закрылась за ней, как захлопнувшийся рот.
   - Ты понимаешь, - спросил высокий мужчина из другой  комнаты,  -  что
находишься под воздействием галлюциногенов?
   В его шепчущем, хорошо поставленном голосе сквозили нотки сарказма  и
внутренней опустошенности.
   - Меньше всего доверяй самому себе!
   Мужчина задрал свою мантию и обильно помочился. После этого он  ушел,
поправляя на ходу одежду и приглаживая длинные волосы.
   Фальк стоял и наблюдал за тем, как зеленоватый  пол  дальней  комнаты
постепенно поглощает мочу.
   Края дверного проема стали медленно смыкаться. Это  был  единственный
выход из этой комнаты-западни. Фальк сбросил с себя оцепенение и проско-
чил сквозь проем до того, как он закрылся. Комната,  в  которой  некогда
стояли Эстрел и ее спутник, ничем  не  отличалась  от  той,  которую  он
только что покинул, разве что была поменьше и похуже освещена. В дальнем
конце ее виднелся узкий проем, который медленно закрывался.
   Фальк поспешно пересек комнату и, пройдя  сквозь  проем,  очутился  в
третьей комнате, которая ничем не отличалась от первых двух,  разве  что
была еще меньше и хуже освещена. Щель в ее дальнем конце  тоже  медленно
смыкалась, и он промчался сквозь нее в следующую комнату, еще  меньше  и
темнее предыдущей, откуда он протиснулся в еще  одну  маленькую,  совсем
темную комнату, а затем вполз  на  маленькое  тусклое  зеркало  и  взмыл
вверх, крича от леденящего душу ужаса, по направлению к холодно  взирав-
шей на него белой испещренной кратерами луне.
   Проснулся Фальк, чувствуя себя отдохнувшим,  набравшимся  сил,  но  в
состоянии некоторой прострации в удобной кровати в ярко освещенной  ком-
нате без единого окна. Он приподнялся и сел. И тут, словно  по  сигналу,
из-за перегородки к нему поспешили двое мужчин с туповатыми лицами и не-
мигающими глазами.
   - Приветствуем тебя, лорд Агад! Приветствуем тебя, лорд Агад! -  пов-
торяли они друг за другом. - Идемте с нами, пожалуйста, идемте  с  нами,
пожалуйста.
   Фальк встал с постели, совершенно  обнаженный,  готовый  сражаться  -
единственным четким воспоминанием была его схватка и поражение  в  холле
дворца, - но здесь никто не собирался прибегать к насилию.
   - Идемте, пожалуйста, - беспрестанно твердили мужчины, пока он не ус-
тупил им.
   Так и не дав Фальку одеться, его вывели из комнаты, провели по плавно
изгибавшемуся пустому коридору, через зал с зеркальными  стенами,  вверх
по лестнице, которая на самом деле оказалась наклонным скатом с  нарисо-
ванными ступеньками, и наконец  пригласили  в  просторную  меблированную
комнату с зеленовато-голубыми стенами. Один из мужчин  остался  снаружи,
другой вошел вместе с Фальком.
   - Вот -- одежда, вот - пища, вот - вода. Поешьте и попейте. Если  вам
что-то нужно - попросите. Хорошо?
   Мужчина смотрел на Фалька, не отводя взгляда, но без особого  интере-
са.
   На столе стоял кувшин с водой, и первое, что сделал Фальк, -  напился
до отвала, поскольку его мучила страшная жажда. Затем он окинул взглядом
странную, довольно приятную комнату с мебелью из прочного, напоминающего
стекло пластика и полупрозрачными стенами без окон. Потом он стал с  лю-
бопытством изучать своего то ли стража, то ли слугу - крупного мужчину с
тупым невыразительным лицом и пристегнутым к поясу пистолетом.
   - Что гласит Закон? - спросил Фальк, повинуясь некоему импульсу.
   - Не отбирать жизнь, - охотно и без всякого удивления  ответил  тара-
щившийся на него детина.
   - Тогда зачем тебе пистолет?
   - О, этот пистолет обездвиживает человека, а не  убивает,  -  ответил
стражник и рассмеялся. Интонации его голоса совершенно не  сочетались  с
произносимыми словами, а между словами и смехом вклинилась небольшая па-
уза.
   - Теперь ешьте, пейте, мойтесь. Вот хорошая одежда. Смотрите,  одежда
здесь.
   - Ты - Выскобленный?
   - Нет. Я начальник стражи Подлинных  Повелителей,  и  я  подключен  к
компьютеру номер восемь. Теперь ешьте, пейте, мойтесь.
   - Я все это сделаю, когда ты покинешь комнату. Последовала  небольшая
пауза.
   - О да, конечно, лорд Агад, - ответил  здоровяк  и  снова  захихикал,
словно от щекотки. Возможно, ему было щекотно, когда  компьютер  говорил
через его мозг. Наконец мужчина вышел.
   Сквозь внутреннюю стену комнаты Фальку были видны  неуклюжие  силуэты
двух охранников. Они расположились в  коридоре  по  обе  стороны  двери.
Фальк нашел ванную и помылся. Чистая одежда лежала  на  огромной  мягкой
постели, что занимала один из углов комнаты. Одежда имела свободный пок-
рой и была расшита кричащими красными и фиолетовыми узорами. Фальк  нео-
добрительно осмотрел ее, но все же надел на себя. Его видавший виды  ме-
шок с вещами лежал на столе из золотистого, похожего на стекло пластика.
На первый взгляд все было на месте, кроме старой одежды и оружия.
   Тут же на столе была разложена еда, и Фальк почувствовал зверский го-
лод. Он понятия не имел, сколько времени прошло с  тех  пор,  как  двери
этого дворца сомкнулись за ним, но, судя по голоду, немало. Пища  оказа-
лась весьма необычной, очень острой, с большим количеством приправ и ма-
лоприятной на вкус, однако он съел все, что ему дали, и не отказался  бы
от добавки. Поскольку еды больше не было и он сделал все, о чем его про-
сили, Фальк более внимательно осмотрел комнату. Неясные силуэты стражни-
ков за полупрозрачной зеленовато-голубоватой стеной куда-то  пропали,  и
он собрался было выяснить, в чем, собственно, дело, но тут заметил,  что
едва различимая вертикальная прорезь двери начала расширяться, а за  ней
маячила чья-то тень. Постепенно в стене возник высокий  овальный  проем,
через который в комнату вошел какой-то человек.
   Фальк сперва подумал, что это девушка, но затем понял, что перед  ним
паренек лет шестнадцати, одетый в такие же свободные одежды,  как  и  он
сам. Не приближаясь к Фальку, паренек остановился, вытянул вперед руки и
стал скороговоркой нести какую-то тарабарщину.
   - Кто ты?
   - Орри, - ответил юноша и выдал новую порцию тарабарщины. Он выглядел
хрупким и возбужденным, его голос дрожал от переполнявших чувств.  Затем
юноша упал на колени и низко склонил голову.
   Такой позы Фальку раньше видеть не приходилось, хотя ее значение было
вполне понятно. Аналоги данной позы совершеннейшего почтения  и  предан-
ности встречались ему среди Пчеловодов и подданных Повелителя Канзаса.
   - Говори на галакте, - приказал слегка шокированный и чувствующий се-
бя неловко Фальк. - Кто ты?
   - Я - Хар Орри, преч Рамаррен, - прошептал паренек.
   - Встань. Поднимись с колен. Я не? Ты знаешь меня?
   - Преч Рамаррен, разве вы не помните меня? Я ведь Орри, сын Хара  Уэ-
дена?
   - Как меня зовут?
   Мальчик поднял голову, и Фальк ошеломленно  уставился  на  него?  они
смотрели друг другу прямо в глаза. Глаза юноши  были  серовато-янтарного
цвета, с большими темными зрачками. Белков не  было,  радужная  оболочка
заполняла всю глазницу, как у кошек. Такие глаза Фальк видел разве что в
зеркале прошлым вечером.
   - Ваше имя Агад Рамаррен, - покорно ответил испуганный паренек.
   - Откуда ты знаешь мое имя?
   - Я? я всегда знал его, преч Рамаррен.
   - Значит, ты моей расы? Значит, мы представители одного народа?
   - Я сын Хара Уэдена, преч Рамаррен! Клянусь вам?
   В серо-золотистых глазах мальчишки на мгновение блеснули слезы. Фальк
и сам имел обыкновение реагировать на стрессовые ситуации  кратковремен-
ным слезовыделением. Лупоглазая как-то  упрекнула  Фалька:  мол,  нельзя
стыдиться скорее всего чисто физиологической реакции, присущей его расе.
   Смятение и беспокойство, которые Фальк испытал в Эс Тохе, лишили  его
способности трезво анализировать происходящее.  Часть  разума  твердила:
"Именно этого они и добиваются. Тебя хотят сбить с толку и  сделать  из-
лишне доверчивым". В настоящий момент он уже не мог разобрать,  была  ли
Эстрел, которую он так хорошо знал и преданно любил, ему другом, или  же
она из Сингов, или просто орудие в руках Сингов;  говорила  ли  она  ему
правду или же постоянно лгала, угодила ли она в западню вместе с ним или
же сама привела его в ловушку? Он помнил ее смех; но помнил он и ее  от-
чаянное объятие, ее шепот? Как следует поступить  с  этим  мальчиком,  с
болью и ужасом глядящим на него такими же неземными глазами, как  и  его
собственные? Будет ли юноша правдиво отвечать на вопросы  или  же  будет
лгать?
   Среди всех этих иллюзий, ошибок и обманов, как показалось Фальку, су-
ществовал лишь один верный путь - тот, которому он следовал с  тех  пор,
как покинул Дом Зоува.
   Он еще раз посмотрел на паренька и сказал:
   - Я не знаю тебя. Я не помню тебя, хотя, возможно, и должен  помнить,
потому что в моей памяти сохранились только последние  четыре  или  пять
лет моей жизни.
   Фальк кашлянул, вновь отвернулся и сел в одно из  высоких  вертящихся
кресел, пригласив мальчика последовать его примеру.
   - Вы? помните Верель, преч Рамаррен?
   - Что такое Верель?
   - Наш дом. Наша планета.
   У Фалька защемило где-то в груди, но он промолчал.
   - Вы помните? путешествие сюда, преч Рамаррен?  -  заикаясь,  спросил
мальчик. Казалось, слова Фалька не дошли до него. В  голосе  пробивались
гнетущие, тоскливые нотки, подкрепленные уважением и страхом.
   Фальк покачал головой.
   Орри повторил свой вопрос, слегка видоизменив его:
   - Вы помните наше путешествие на Землю, преч Рамаррен?
   - Нет. А когда оно было?
   - Шесть земных лет тому назад. Простите меня, пожалуйста, преч Рамар-
рен. Я не знал? Я был над Калифорнийским морем, и за мной послали  аэро-
кар, автоматический аэрокар. Мне не сообщили, для  чего  я  понадобился.
Затем лорд Краджи объяснил мне, что нашелся один из членов нашей  экспе-
диции, и я подумал? Но он ничего не сказал о том, что случилось с  вашей
памятью? Значит? вы помните только Землю?
   Казалось, паренек умолял Фалька, чтобы тот ответил отрицательно.
   - Я помню только Землю.
   Фальк кивнул, твердо решив не поддаваться чувствам мальчика, его  на-
ивности, детской искренности лица и  голоса.  Нельзя  исключать  возмож-
ность, что этот Орри на самом деле вовсе  не  такой,  каким  желает  ка-
заться.
   Ну а если он не кривит душой?
   "Я не позволю, чтобы меня  вновь  одурачили",  -  с  горечью  подумал
Фальк.
   "Позволишь, позволишь, - немедленно отозвалась другая часть его  моз-
га. - Тебя одурачат, если только захотят, и ты не сможешь это предотвра-
тить. Если ты не станешь задавать вопросы этому мальчику, дабы не выслу-
шивать лживых ответов, то ложь возьмет верх во всем, и результатом твое-
го путешествия в Эс Тох будет лишь молчание, лицедейство  и  отвращение.
Ты пришел сюда, чтобы узнать свое имя. Он  дал  тебе  некое  имя.  Прими
его".
   - Ты мне расскажешь, кто? мы такие?
   Мальчик снова перешел на тарабарщину, но тут же умолк, встретив непо-
нимающий взгляд Фалька.
   - Вы не помните, как говорить на келшаке, преч Рамаррен? - спросил он
почти жалобным тоном.
   Фальк покачал головой:
   - Келшак - это твой родной язык?
   - Да, - ответил мальчик и добавил с ноткой упрямства: - И  ваш  тоже,
преч Рамаррен.
   - Как на келшаке звучит слово "отец"?
   - Хьовеч, или вава - для детей.
   Неискренняя улыбка промелькнула по лицу Орри.
   - А как вы называете пожилого человека, которого уважаете?
   -Для этого есть много слов?  Превва,  киоинеп?  Дайте  мне  подумать,
пречна. Я так давно не говорил на келшаке? Пречновег? человека более вы-
сокого положения, если это не родственник,  можно  назвать  тиокиой  или
превиотио?
   - Тиокиой. Я как-то раз произнес это слово, не зная, откуда оно приш-
ло мне на ум?
   Это не было подлинной проверкой. Фальк никогда толком не  рассказывал
Эстрел о нескольких днях, проведенных у старого Слухача в Лесу, но за ту
ночь или несколько суток, пока он находился одурманенный в их руках, они
могли изучить вдоль и поперек все его воспоминания,  все,  что  он  ког-
да-либо говорил или думал. Он даже не догадывался, что с ним сделали,  и
не имел ни малейшего понятия о том, что они  вообще  могут  предпринять.
Меньше всего он знал о том, чего они добиваются. Единственное,  что  ему
оставалось делать, - продолжать в том же духе, пытаясь получить  необхо-
димые сведения.
   - Ты здесь свободен в своих передвижениях?
   - О да, преч Рамаррен. Повелители очень добры. Они уже давно ищут ко-
го-нибудь? из оставшихся в живых членов экспедиции. Тебе известно, преч-
на, о ком-либо?
   -Нет.
   - Когда я несся сюда несколько минут назад, Краджи успел мне лишь со-
общить, что ты жил в лесу где-то в восточной части этого материка, в ка-
ком-то диком племени.
   - Я расскажу тебе об этом, если захочешь. Но сначала ты расскажи  мне
кое о чем. Я не знаю, кто я, кто ты, что это была за  экспедиция  и  что
такое Верель.
   - Мы - Келши, - скованно начал мальчик, очевидно, смущенный тем,  что
ему приходится объяснять столь элементарные вещи тому,  кого  он  считал
выше себя, причем не только в силу разницы в возрасте. -  Мы  из  народа
Келшак и живем на Вереле? сюда мы прибыли на корабле "Альтерра".
   - Зачем мы прилетели сюда? - спросил, подавшись вперед, Фальк.
   Медленно, часто сбиваясь, несколько раз повторяя одно и то же, преры-
ваемый тысячами вопросов, Орри вел свое повествование, пока не устал го-
ворить, а Фальк - слушать. К тому времени полупрозрачные  стены  комнаты
уже озарил свет заходящего солнца.
   Бессловесные слуги принесли им еду и питье.  Пока  они  ели  и  пили,
Фальк не переставал мысленно разглядывать бриллиант,  который  мог  ока-
заться как фальшивым, так и бесценным: историю, строй, образ - подлинный
или ложный - того мира, который он некогда потерял.

   Глава 7
   Вокруг желто-оранжевого, словно око дракона или огненный опал, солнца
не спеша кружились по вытянутым орбитам семь планет. Год на третьей  зе-
леной планете длился шестьдесят земных лет. "Счастлив тот, кто  встретит
свою вторую весну", - так перевел одну из пословиц того мира Орри. Когда
планета находилась на самом дальнем от солнца участке своей орбиты, зимы
в северном полушарии, благодаря сильному наклону планетарной оси к плос-
кости эклиптики, становились студеными, мрачными и наводящими  ужас.  Во
время долгого, в половину человеческой жизни, лета в этом мире  наблюда-
лось не знавшее границ пиршество жизни. Гигантская  луна,  цикл  которой
составлял четыреста дней, поднимала грандиозные приливные волны в глубо-
ких морях планеты. А еще в список чудес  входили  частые  землетрясения,
действующие вулканы, бродячие растения, поющие животные? И люди, имевшие
собственный язык и строившие города.
   В этот удивительный, хотя и не столь уж необычный  мир  двадцать  лет
назад прибыл космический корабль (Орри имел в виду  двадцать  гигантских
лет этой планеты - то есть более тысячи двухсот лет по  земному  летоис-
числению). Прибывшие на корабле колонисты, подданные  Лиги  Всех  Миров,
посвятили свой труд и свою жизнь незадолго  до  того  открытой  планете,
удаленной от древних центральных миров Лиги, в надежде  в  конце  концов
привести разумных обитателей планеты в Лигу в качестве новых союзников в
Грядущей Войне. Такова была политика Лиги в течение многих  поколений  -
со времен прихода предупреждения из-за Скопления Гиад о гигантской волне
завоевателей, которая столетие за столетием перемещалась  от  планеты  к
планете, неумолимо приближаясь к  обширному  скоплению  из  восьмидесяти
планет, гордо называвшему себя Лигой Всех Миров. Земля, находившаяся  на
самом краю ядра Лиги, ближе всех к недавно открытой планете Верель, сна-
рядила первый корабль с колонистами. Ожидались корабли и с других планет
Лиги, однако ни один из них так и не совершил посадку на  Верель.  Война
опередила их.
   Единственной нитью, связывавшей колонистов с Землей, с главной плане-
той Лиги - Давенантом и со всеми остальными мирами  Лиги,  был  ансибль,
средство мгновенной связи, установленный на борту их корабля. По  словам
Орри, ни один корабль не мог перемещаться быстрее скорости света?
   Тут Фальк поправил юношу. В действительности существовали военные ко-
рабли, построенные на принципе ансибля, но они были  лишь  смертоносными
машинами, невероятно дорогими и неспособными перевозить  живых  существ.
Скорость света, с ее эффектом замедления времени  для  путешественников,
ограничивала быстроту перемещения людей как тогда, так и теперь. Поэтому
колонисты Вереля оказались абсолютно оторванными от родного мира  и  все
новости получали через ансибль. Не прошло и пяти лет, как  им  сообщили,
что нагрянул Враг, и сразу же после этого  сообщения  стали  сбивчивыми,
противоречивыми, прерывистыми  и  вскоре  вовсе  прекратились.  Примерно
треть из числа колонистов решила преодолеть на корабле гигантскую  веко-
вую пропасть, отделявшую их от Земли, чтобы влиться в борьбу своего  на-
рода против захватчиков. Остальные же остались на Вереле,  обрекая  себя
на добровольное изгнание. До конца своих дней им так и не  суждено  было
узнать, что случилось с их родной планетой и с Лигой, которой они служи-
ли, что представлял из себя Враг и удалось ли ему одолеть Лигу,  или  же
он был разбит наголову. Колонисты остались без корабля и средств  связи,
в изоляции - маленькое поселение, окруженное любопытными  и  враждебными
аборигенами, которые находились на более низкой стадии развития, но  ни-
чем не уступали людям в интеллекте.
   Колонисты, а затем и их потомки ждали? но звезды,  мерцавшие  над  их
головами, хранили молчание. Больше не было ни  кораблей,  ни  каких-либо
известий. Их собственный корабль, очевидно, был уничтожен, а  записи  об
открытии новой планеты утеряны. Все забыли о  маленьком  желто-оранжевом
опале, затерянном среди мириадов звезд.
   Колония процветала, разрастаясь все дальше в глубь материка, на живо-
писном побережье которого был основан первый город, названный Альтеррой.
Затем, через несколько лет (тут Орри запнулся и поправил себя: "То  есть
через шестьсот лет по земному летоисчислению. Кажется, это  был  десятый
год с основания Колонии. Я ведь только начал изучать историю,  преч  Ра-
маррен, но мой отец и вы любили рассказывать мне о подобных вещах  перед
путешествием?") колония стала переживать тяжелые времена, резко уменьши-
лось число рождений, и еще меньше детей выживало.
   Здесь Орри снова запнулся, потом наконец сказал:
   - Помню, как вы говорили мне тогда, что альтерране не понимали, что с
ними происходит. Они полагали, что причиной тому близкородственные  бра-
ки, но на самом деле это было нечто вроде отбора. Повелители же  утверж-
дают, что такого быть не могло, поскольку независимо  от  того,  сколько
времени на планете существует колония чужаков, она продолжает оставаться
чужеродной. С помощью манипуляций с генами можно получить  потомство  от
браков с коренными жителями, однако оно будет стерильным. Так что  я  не
знаю, что же в точности случилось с альтерранами - я был  совсем  ребен-
ком, когда вы и отец пытались поведать мне об этом. Помню, как вы  гово-
рили об отборе с целью появления? жизнеспособного вида.
   В общем, колонисты были на грани вымирания, когда им удалось вступить
в союз с одной из туземных народностей - теварцами. Они вместе  пережили
зиму и, когда пришла весенняя пора размножения,  вдруг  обнаружили,  что
теварцы и альтерране могут иметь потомство. Во всяком случае,  в  доста-
точном количестве, чтобы основать гибридную расу. Повелители утверждают,
что такое невозможно, но я помню: именно так вы рассказывали мне.
   - И мы - потомки этой расы?
   - Вы являетесь потомком Альтерра Агата, преч Рамаррен, главы  колонии
землян в течение всей Зимы десятого года! Мы еще в школе узнали об  Ага-
те. Ваше имя, преч Рамаррен - Агад из Шарена. У меня нет столь известных
предков, но моя прабабушка родом из семьи Эсми из Кьоу. Это все  альтер-
ранские имена. Конечно, для  демократического  общества  Земли  подобные
различия ничего не значат, правда?
   Тут на лице Орри опять выступила печать беспокойства, как будто юношу
раздирал какой-то неясный внутренний конфликт. Фальк вновь вернул его  к
полному домыслов и догадок рассказу об истории Вереля, такой,  какой  ее
запомнил Орри.
   Новое племя теварцов-альтерран расцвело за годы, последовавшие  после
зловещей  Десятой  Зимы.  Маленькие  городки  стали   разрастаться.   На
единственном континенте северного полушария установилась культура торго-
вого обмена. В течение нескольких поколений она охватила  и  примитивные
народы южных континентов, где проблема выживания в суровую Зиму утратила
былую остроту. Население выросло. Наука и техника развивались  все  воз-
раставшими темпами, ведомые Книгами Альтерры - корабельной  библиотекой,
тайны которой становились все более объяснимыми по мере того, как  отда-
ленные потомки колонистов восстанавливали утраченные  знания.  Поколение
за поколением хранило и копировало эти книги, изучая  язык,  на  котором
они написаны, - им был, конечно же, галакт. В конце  концов  исследовали
даже луну и планеты системы.
   Рост городов и распри между народами контролировала и сглаживала  мо-
гущественная империя Келшак, раскинувшаяся на древнем северном континен-
те. На гребне эры мира и могущества Империя построила и отправила в кос-
мос корабль,  способный  двигаться  со  скоростью  света.  Этот  корабль
"Альтерра" покинул Верель через восемнадцать с половиной лет после того,
как с Земли прибыл корабль с колонистами, то есть  через  тысячу  двести
лет по земному летоисчислению.
   Экипаж судна не знал, с чем ему суждено столкнуться на Земле. На  Ве-
реле еще не разобрались в принципе работы ансибля, а радиосигналы  посы-
лать в космос не осмеливались, чтобы не выдать свое местоположение како-
му-нибудь враждебному миру, где правил Враг, которого так боялась  Лига.
Чтобы получить необходимые сведения, туда должны были отправиться  живые
люди, преодолев непроглядную тьму, отделявшую альтерран от их прародины.
   - Сколько времени длилось путешествие?
   - Более двух лет по летоисчислению Вереля, возможно, сто тридцать-сто
сорок световых лет. Я тогда был совсем еще мальчишкой, преч Рамаррен,  и
многого не понимал, а о многом мне и не рассказывали?
   Фальк не мог взять в толк, почему подобное неведение  должно  смущать
паренька. Лично его в гораздо большей степени ошеломил тот факт, что Ор-
ри, которому на вид было лет пятнадцать-шестнадцать,  прожил  уже  около
ста пятидесяти лет. А он сам?
   - "Альтерра", - продолжал Орри, - отправилась на Землю с  космодрома,
расположенного вблизи древнего теварского прибрежного города.  На  борту
корабля было девятнадцать мужчин, женщин и детей, большей частью поддан-
ных империи Келшак, ведущих свой род от первых колонистов. Взрослых  от-
бирал Совет Империи - с учетом степени  подготовленности,  способностей,
смелости и наличия "арлеш".
   - Я не могу подобрать нужного слова на галакте. Арлеш - это арлеш,  -
бесхитростно улыбнулся юноша. - Рэйл означает? делать  правильные  вещи,
вроде учебы в школе, как река следует своему руслу. Арлеш, как  мне  ка-
жется, проистекает из рэйл.
   - Тао? -- спросил Фальк, но Орри никогда не слышал о  Древнем  Каноне
Человечества. - Что случилось с кораблем?  Что  произошло  с  остальными
семнадцатью членами экипажа "Альтерры"?
   - У Барьера нас атаковали бунтовщики на межпланетных кораблях.  Синги
подоспели уже после того, как "Альтерра" была уничтожена,  а  нападавшие
скрылись. И спасли меня, захватив один из кораблей бунтовщиков. Они  так
и не узнали, были ли остальные члены экипажа убиты или же взяты в  плен.
Синги вели поиски по всей планете, и около года назад до них дошли слухи
о человеке, живущем в Восточном Лесу? Похоже, что это мог быть  один  из
нас.
   - Что ты помнишь из всего этого - нападение и так далее?
   - Ничего. Вы же знаете, как полет со скоростью света воздействует  на
психику?
   - Я знаю, что для тех, кто находится внутри корабля, время как бы ос-
танавливается. Но какие при этом возникают ощущения, в книгах не  описы-
вается.
   - На самом деле я практически ничего не помню.  Я  был  тогда  совсем
мальчишкой? девяти земных лет. И я не уверен, что кто-либо смог бы  сох-
ранить отчетливые воспоминания. Невозможно понять, как? события  соотно-
сятся друг с другом. Как будто и слышишь, и видишь, только все не стыку-
ется. Происходящее теряет всякое значение. Не могу объяснить? Это  ужас-
но, но все происходит словно во сне. А когда происходит переход в  обыч-
ное пространство - этот переход Повелители и называют Барьером, - пасса-
жиры теряют сознание, если только специально не готовятся  к  нему.  Наш
корабль готов не был. Никто не пришел в себя, когда на нас напали - поэ-
тому-то я помню о нападении ничуть не больше, чем вы, преч Рамаррен. Оч-
нулся я уже на борту корабля Сингов.
   - Почему тебя, мальчика, взяли в такую опасную экспедицию?
   - Мой отец был ее руководителем, мать тоже находилась на корабле.  Вы
же знаете, преч Рамаррен: когда возвращаешься из такого путешествия,  то
все родные и близкие уже давно покоятся в могилах. Теперь-то это уже  не
имеет никакого значения - мои родители погибли или, быть может,  с  ними
поступили точно так же, как с вами. И они даже не узнали бы  меня,  если
бы мы встретились?
   - Какова была моя роль в этой экспедиции?
   - Вы были нашим навигатором.
   Ирония этих слов заставила Фалька поморщиться, но Орри продолжал  по-
вествование в своей уважительной, наивной манере:
   - Естественно, вы прокладывали курс корабля, определяли его координа-
ты в космосе. Из всех Келшей вы были самым великим "простени" -  матема-
тиком-астрономом. Вы были "пречнова" для всех членов экипажа, кроме мое-
го отца Хара Уэдена. У вас была Восьмая Ступень, преч Рамаррен! Вы? пом-
ните что-нибудь об этом?
   Фальк покачал головой.
   Мальчик вдруг сник, а затем наконец произнес:
   - Не могу до конца поверить в то, что вы  ничего  не  помните.  Разве
что, когда вы делаете нечто подобное?
   - Качаю головой?
   - На Вереле в знак отрицания мы пожимаем плечами. Вот так.  Простоду-
шие мальчика было неотразимым. Фальк попытался пожать плечами, и ему по-
казалось, что в этом есть какая-то  правильность,  привычность,  которые
способны были убедить его в том, что жест этот  ему  давно  и  прекрасно
знаком. Он улыбнулся, и Орри тут же повеселел.
   - Вы так похожи на себя прежнего, преч Рамаррен, и вместе с тем  сов-
сем другой! Простите меня. Но что же с вами такое сделали, чтобы  заста-
вить вас столько забыть?
   - Они уничтожили меня. Конечно же, я похож на себя. Я таков, какой  я
есть. Я - Фальк?
   Он спрятал лицо в ладонях.
   Ошеломленный Орри молчал. Неподвижный, прохладный воздух комнаты све-
тился подобно иссиня-зеленому драгоценному камню  вокруг  них;  западная
стена играла в лучах заходящего солнца.
   - Насколько пристально здесь за тобой следят?
   - Повелители считают, что мне лучше иметь при себе коммуникатор, осо-
бенно когда я улетаю куда-нибудь на авиетке. - Орри притронулся к  брас-
лету на левом запястье, напоминавшему обыкновенную  золотую  цепочку.  -
Это опасно - оказаться среди туземцев.
   - Но ты волен ходить, куда тебе заблагорассудится?
   - Да, конечно. Моя комната, преч Рамаррен, точно такая же,  как  эта,
ваша, только расположена по другую сторону каньона. Орри снова смутился.
- Здесь у нас нет врагов, поймите, преч Рамаррен.
   - Нет? Тогда где же они?
   - Ну? снаружи, там, откуда вы пришли?
   Они уставились друг на друга, чувствуя обоюдное непонимание.
   - Ты думаешь, что люди, земляне - наши враги? Ты думаешь, что это они
уничтожили мой разум?
   - А кто же еще? - прошептал, тяжело дыша, перепуганный Орри.
   - Пришельцы? Синги!
   - Но никакого Врага не было, - мягко возразил мальчик,  словно  пони-
мая, насколько его бывший учитель и повелитель невежественен  и  дик.  -
Как, впрочем, и Войны.
   В комнате раздался приглушенный дребезжащий  звук,  похожий  на  удар
гонга, и через мгновение бестелесный голос произнес:
   - Собирается Совет.
   Скользнула в сторону дверь, и в  комнату  ступила  высокая  фигура  в
длинной белой мантии и вычурном черном парике. Брови на  лице  вошедшего
были сбриты и нарисованы высоко на лбу.  Лицо,  превращенное  наложенным
гримом в безжизненную маску, было лицом уверенного в себе человека сред-
него возраста.
   Орри пулей выскочил из-за стола и поклонился, прошептав:
   -- Добро пожаловать, лорд Абандибот!
   - Хар Орри, - отозвался мужчина приглушенным до уровня скрипучего ше-
пота голосом, - приветствую тебя, малыш! Затем он повернулся к Фальку:
   - И вас тоже, Агад Рамаррен. Добро пожаловать к нам. Совет Земли  со-
бирается, чтобы ответить на ваши вопросы и удовлетворить  ваши  просьбы.
Смотрите?
   Он лишь мельком взглянул на Фалька и ни на шаг не  приблизился  ни  к
одному из верелиан. Этого человека окружала какая-то странная  атмосфера
власти, а также полной  самодостаточности,  поглощенности  самим  собой.
Абандибот держался особняком, недостижимый ни  для  кого.  Все  трое  на
мгновение замерли.
   Фальк, проследив за взглядами остальных, увидел, что внутренняя стена
комнаты потускнела и преобразилась, превратившись в  нечто  напоминавшее
прозрачный сероватый студень, в котором двигались и  трепетали  линии  и
формы. Затем изображение прояснилось, и Фальк затаил  дыхание.  Возникло
лицо Эстрел, только увеличенное раз  в  десять.  Ее  глаза  смотрели  на
Фалька с отрешенным спокойствием портрета.
   - Я - Стрелла Зиобельбель.
   Губы изображения шевелились, но откуда исходил голос, определить было
невозможно - холодный отстраненный шепот трепетал в воздухе комнаты.
   - Меня послали доставить в Город в целости  и  сохранности  участника
экспедиции с планеты Верель, проживавшего, по слухам, на востоке  Конти-
нента Номер Один. Я думаю, это именно тот человек, который нам нужен.
   Ее лицо растворилось. Его сменило изображение лица Фалька.
   Бестелесный шипящий голос спросил:
   - Узнает ли Хар Орри этого человека?
   Как только юноша заговорил, на экране появилось его лицо.
   - Это Агад Рамаррен, Повелители, навигатор "Альтерры". Лицо  мальчика
поблекло, и мерцавший экран опустел. Шепот множества голосов  зашелестел
в воздухе, будто совещались между собой духи, разговаривавшие  на  неиз-
вестном языке. Значит, Синги во время заседания Совета сидели  каждый  в
своей комнате, в окружении одних лишь шепчущих голосов.
   Пока шла вся эта абракадабра вопросов и ответов, Фальк шепнул Орри:
   - Ты знаешь этот язык?
   - Нет, преч Рамаррен. Со мной они всегда говорят только на галакте.
   - Почему они общаются таким способом, а не лицом к лицу?
   - Их слишком много. Лорд Абандибот говорил мне, что на  Совете  Земли
присутствуют тысячи и тысячи Сингов. Они рассеяны по всей планете,  хотя
Эс Тох является единственным городом.
   Жужжание бесплотных голосов стихло, и на экране появилось новое  лицо
- лицо мужчины с мертвенно бледной кожей, черными  волосами  и  блеклыми
глазами.
   - Кен Кениек, - шепнул Орри.
   Мужчина заговорил:
   - Агад Рамаррен, мы собрались на этот Совет для того, чтобы вы  могли
завершить свою миссию на Земле и, если  пожелаете,  вернуться  затем  на
свою родную планету. Сейчас лорд Пелле Абандибот передаст вам  мысленное
послание.
   Стена тут же погасла, вновь обретя полупрозрачный  зеленоватый  отте-
нок. Высокий человек в дальнем конце  комнаты  пристально  посмотрел  на
Фалька. Губы его не шевелились, но Фальк слышал его речь, не  приглушен-
ную, а четкую и необычайно отчетливую. С трудом верилось, что это мысле-
речь, и в то же время это не могло быть ничем иным. Лишенная характерных
особенностей и тембра, освобожденная от всего наносного, она была  абсо-
лютно понятной и простой. Один разум напрямую обращался к другому.
   - Мы пользуемся мыслеречью, чтобы донести  до  вас  правду  и  только
правду, поскольку ни мы, называющие себя Сингами, ни  какие-либо  другие
люди не в силах исказить или утаить истину при мыслеречи. Ложь,  которую
люди приписывают нам, сама по себе является ложью. Но если вы  предпочи-
таете говорить вслух, то так и поступайте, тогда и мы  последуем  вашему
примеру.
   - Я не владею искусством мыслеречи, - громко произнес Фальк после не-
которой паузы.
   Его живой голос резанул по ушам  после  этого  яркого,  бессловесного
контакта разумов.
   - Хотя слышу вас достаточно хорошо. И не прошу у вас  правды.  Кто  я
такой, чтобы требовать истину? Но мне хотелось бы узнать то, что вы счи-
таете необходимым сообщить.
   Юный Орри выглядел потрясенным. На лице Абандибота не отразилось  аб-
солютно никаких эмоций. Очевидно, он был настроен одновременно  на  мозг
как Фалька, так и мальчика, что само по себе являлось редчайшим достиже-
нием, насколько мог судить Фальк, поскольку Орри вслушивался в телепати-
ческую речь с явным напряжением.
   - Люди стерли содержимое вашего мозга и научили вас тому, что они по-
желали? тому, во что сами хотят верить. Поэтому вы и не  доверяете  нам.
Именно этого мы и боялись. Спрашивайте нас о чем хотите, Агад Рамаррен с
Вереля. Мы будем говорить только правду.
   - Как долго я нахожусь здесь, в Эс Тохе?
   - Шесть дней.
   - Почему меня сперва накачали наркотиками и пытались одурачить?
   - Мы пытались восстановить вашу память, однако нам не  удалось  этого
сделать.
   "Не верь ему, не верь ему!" - убеждал  себя  Фальк  с  такой  неисто-
востью, что Синг, обладай он хоть зачатками  дара  эмпатии,  без  всяких
сомнений вполне отчетливо воспринял бы эту мысль. Но это не имело  ника-
кого значения. Игру надлежало сыграть так, как  того  хотят  Повелители,
несмотря на то что они устанавливали ее правила и были весьма сведущи  в
подобных играх. Неведенье Фалька не играло никакой роли. Его главным ко-
зырем была честность. Он все поставил на одну старую истину - нельзя на-
дуть честного человека. Правда, если довести  игру  до  конца,  приведет
только к правде.
   - Объясните мне, почему я должен вам доверять?  Зазвучала  мыслеречь,
ясная и отчетливая, словно сыгранная на электронном синтезаторе мелодия,
в то время как ее передатчики, Абандибот, а также Фальк  и  Орри  стояли
неподвижно, будто фигуры на шахматной доске.
   - Мы - те, кого вы зовете Сингами, - являемся людьми. Мы  -  земляне.
Мы родились на Земле от обычных людей, так же как и  ваш  предок  Джекоб
Агат, житель Первой Колонии на Вереле. Люди научили вас тому, что, по их
мнению, являлось историей Земли тех двенадцати веков, которые прошли  со
времен основания Колонии на Вереле. Теперь мы - тоже люди -  научим  вас
тому, что известно нам.
   Не было никакого Врага, что обрушился с далеких звезд  на  Лигу  Всех
Миров. Лигу уничтожили революция, гражданская война, собственная корруп-
ция, милитаризм, деспотизм. По всем планетам Лиги прокатились волны  пе-
реворотов. С Главного Мира были посланы карательные экспедиции,  превра-
щавшие поверхность восставших планет в  расплавленный  песок.  Навстречу
неизвестности в космос больше не отправлялись  межзвездные  корабли;  он
кишел кораблями-снарядами, разрушителями  миров.  Земля  не  подверглась
полному уничтожению, хотя погибла половина ее населения вместе со  всеми
городами, кораблями и ансиблями, архивами и культурой. Все это произошло
за два ужасных года гражданской войны между Повстанцами  и  Сторонниками
Лиги, причем обе стороны были  вооружены  невообразимо  мощным  оружием,
разработанным Лигой для борьбы с враждебными пришельцами.
   Некоторые отчаявшиеся земляне, на  какой-то  миг  одержавшие  верх  в
борьбе, но знавшие, что скорый контрпереворот и разруха неизбежны,  при-
менили новое оружие. Они стали лгать. Они сами придумали себе имя, выду-
мали новый язык и невнятные предания о далекой планете-прародине, с  ко-
торой якобы явились сюда. Затем они распространили по всей Земле слух  -
как среди собственных приверженцев, так и среди Сторонников Лиги, - буд-
то с далеких звезд пришел Враг. Именно он  развязал  гражданскую  войну,
проник во все эшелоны власти, развалил Лигу и захватил власть на  Земле.
Теперь Враг собирался покончить с войной. А добился он всего этого с по-
мощью невиданной, жуткой, присущей только ему одному способности - лгать
в мыслеречи.
   Люди поверили в эти сказки. Они были созвучны их панике, их отчаянию,
их усталости. Мир вокруг лежал в руинах, и они покорились  Врагу,  кото-
рый, как им хотелось верить, имел над ними сверхъестественную  власть  и
потому был несокрушим. Они проглотили эту наживку ради установления  ми-
ра.
   С тех пор они и живут в мире. Мы,  обитатели  Эс  Тоха,  рассказываем
миф: мол, в начале всех начал Создатель произнес Великую Ложь. Тогда  не
существовало абсолютно ничего, но Создатель сказал: "Она существует!", и
вот, для того чтобы эта божественная ложь могла стать божественной исти-
ной, тут же начала свое существование наша Вселенная.
   Если мир среди людей зависит от лжи, найдутся те, кто пожелает  подк-
репить эту ложь. Поскольку люди упорно верили в то, что  явился  Враг  и
овладел Землей, мы сами назвали себя Врагом и стали  править.  Никто  не
пришел, чтобы оспорить нашу ложь или нарушить установившийся мир; плане-
ты Лиги разобщены, век межзвездных перелетов миновал.  Возможно,  раз  в
столетие какой-нибудь корабль с далекой планеты, вроде вашего, и  забре-
дает сюда. Но противники нашего правления, вроде тех, что напали на  ваш
корабль у Барьера, по-прежнему существуют. Мы пытаемся взять их под свой
контроль, поскольку, правы мы или нет, но вот уже больше тысячелетия  мы
несли и продолжаем нести бремя мира между людьми. За то, что мы  сказали
Великую Ложь, мы обречены теперь поддерживать Великий Закон. Вам  извес-
тен этот Закон, который мы - люди среди людей - навязываем каждому инди-
видууму: единственный Закон, которому мы научились в самую  ужасную  для
человечества годину.
   Ослепительно яркая мыслеречь прекратилась;  впечатление  было  такое,
словно в комнате неожиданно погас свет. В наступившей подобно тьме тиши-
не юный Орри прошептал вслух:
   - Почтение перед Жизнью!
   Вновь наступила тишина. Фальк стоял неподвижно, стараясь ни выражени-
ем лица, ни даже мыслями, которые могли быть подслушаны, не выдать охва-
тившие его смятение и нерешительность. Неужели все, что он знал  раньше,
не соответствует истине? Неужели у человечества  действительно  не  было
Врага?
   - Но если эта история правдива, - наконец вымолвил он, - почему вы не
поведаете об этом и не докажете свою правоту людям?
   - Мы - люди, - пришел телепатический ответ. - Многие тысячи знают эту
горькую правду. Мы - те, кто обладает властью и  знаниями  и  пользуется
ими во имя мира. Наступили темные века, и сейчас  длится  один  из  них,
один из многих, когда люди считали, что миром правят демоны.  Мы  играем
роль демонов в их мифологии. Когда вместо мифов они начнут  пользоваться
логикой и разумом, мы придем им на помощь. Тогда-то они и узнают правду.
   - А зачем вы рассказали обо всем этом мне?
   - Ради истины как таковой и ради вас самих.
   - Кто я такой, чтобы заслужить такую честь? - холодно повторил Фальк,
всматриваясь через пространство комнаты в похожее на маску лицо  Абанди-
бота.
   - Вы - посланец затерянной в космосе планеты, колонии, все  записи  о
которой были утеряны в эпоху Смуты. Вы прибыли на Землю, и мы, Повелите-
ли Земли, не смогли оградить вас от опасности. В этом наш позор  и  наше
горе. Именно люди Земли напали на вас, перебив или подвергнув  лоботомии
весь ваш экипаж, - люди Земли, планеты, на которую вы  вернулись  спустя
много столетий. Ими оказались повстанцы с Континента  Номер  Три,  более
развитого и густо населенного по сравнению с  данным  Континентом  Номер
Один. Повстанцы используют украденные межпланетные корабли; они считают,
что корабли, приходящие с околосветовой  скоростью,  могут  принадлежать
только "Сингам", и нападают на них без  предупреждения.  Будь  мы  более
бдительны, это можно было бы предотвратить.  Мы  готовы  возместить  вам
ущерб любым доступным нам образом.
   - Они искали вас и остальных все эти годы, - вмешался в разговор  Ор-
ри. В голосе юноши читались искренность и нотка  мольбы;  очевидно,  ему
очень хотелось, чтобы Фальк поверил данной истории, принял ее и?  сделал
что?
   - Вы пытались восстановить мою память? - спросил Фальк. - Зачем?
   - А разве не за этим вы пришли сюда, разве не за своей утерянной лич-
ностью?
   - Да, это так, но я?
   Фальк даже не знал, какие вопросы ему следует задать; он никак не мог
решить: верить или не верить в то, о чем только что  поведали  Синги.  У
него не было критериев, опираясь на которые он мог бы вынести свое  суж-
дение. Едва ли Зоув и все остальные лгали ему в глаза,  но  нельзя  было
исключать возможность, что их самих обманули, или они просто пребывали в
неведении.
   И все же инстинктивно Фальк с недоверием относился ко  сему  тому,  в
чем его только что уверял Абандибот.
   С другой стороны, тот объяснялся посредством вполне отчетливой и нед-
вусмысленной мыслеречи, где ложь невозможна? Или все же  возможна?  Если
лжец утверждает, будто он не лжет?
   Оторвавшись от всех этих мыслей, Фальк еще раз взглянул на Абандибота
и сказал:
   - Пожалуйста, больше не пользуйтесь мыслеречью. Я? я хотел бы слышать
ваш голос. Итак, вы обнаружили, что не в силах восстановить мою память?
   После плавности мыслеречи  шепот  Абандибота  показался  сбивчивым  и
скрипучим:
   - По крайней мере теми средствами, которыми мы пользовались.
   - А другими средствами?
   - Не исключено. Мы считали, что в вашем мозгу установлена  парагипно-
тическая блокировка, но выяснилось, что  содержимое  вашего  мозга  было
просто стерто. Нам неведомо, как повстанцы смогли узнать  технику  этого
процесса, которую мы держим в строжайшей тайне. Но  еще  большей  тайной
является то, что даже стертый мозг можно восстановить.
   На суровом, похожем на маску лице Синга на миг появилась улыбка и тут
же исчезла без следа.
   - Да, с помощью психокомпьютерной техники  мы  способны  восстановить
ваш прежний разум. Однако это связано с безвозвратной полной блокировкой
замещающей личности. Поскольку таковая имеется, мы  не  сочли  возможным
продолжать работу без вашего согласия.
   Замещающая личность? Что, собственно, значили эти обтекаемые слова?
   Фальк почувствовал, как по его телу пробежали мурашки.  Он  осторожно
спросил:
   - То есть для того, чтобы вспомнить, кем я был  когда-то,  я  должен?
забыть, кем я являюсь сейчас?
   - К несчастью, именно так обстоят дела. Конечно, потеря новой личнос-
ти, которой лишь несколько лет от роду, заслуживает  всяческого  сожале-
ния, но, вероятно, это не слишком высокая плата за восстановление  преж-
него, вне всяких сомнений, недюжинного разума, а также за реальную  воз-
можность завершить великую космическую миссию и возвратиться  на  родную
планету обогащенным знаниями, ради которых вы и отправились в путь.
   Несмотря на свой хриплый, странно звучащий шепот, Абандибот и в обыч-
ной речи был столь же красноречив, как и в мысленной.  Его  слова  текли
нескончаемым потоком, и Фальк уловил, если уловил,  их  смысл  только  с
третьей-четвертой попытки?
   - Возможность? завершить?.. - повторил он, чувствуя себя полным идио-
том и глядя на Орри, словно в поисках поддержки с его стороны. - Вы име-
ете в виду, что могли бы послать меня - нас - назад на?  ту  планету,  с
которой, как вы полагаете, я прибыл сюда?
   - Мы почли бы за честь предоставить вам в качестве частичного  возме-
щения нанесенного ущерба околосветовой корабль для обратного путешествия
на Верель.
   - Мой дом - Земля! - с неожиданной яростью воскликнул Фальк.
   Абандибот промолчал. Через минуту заговорил Орри.
   - А мой - Верель, преч Рамаррен, - жалобно произнес мальчик.  -  И  я
никогда не смогу вернуться туда без вас.
   - Почему?
   - Я не знаю, где он расположен. Я был ребенком, когда уничтожили  наш
корабль со всеми его навигационными компьютерами. Я не в состоянии расс-
читать курс!
   -  Но  у  этих  людей  есть  околосветовые  корабли  и  навигационные
компьютеры! Тебе нужно лишь знать, вокруг какой звезды вращается Верель,
и дело с концом!
   - Как раз этого я и не знаю, преч Рамаррен.
   - Что за чепуха? - заговорил было Фальк.  Его  недоверчивость  начала
перерастать в гнев. Абандибот поднял руку.
   - Пусть мальчик все объяснит, Агад Рамаррен, - прошептал он.
   - Объяснит, почему он не знает названия солнца своей родной планеты?
   - Это правда, преч Рамаррен, - дрожащим голосом  произнес  Орри.  Его
лицо залила краска. - Если? если бы вы были самим собою, вы не задали бы
такого вопроса. На девятом лунокруге дальше Первой  Ступени  не  продви-
нешься. Ступени? Да, наша цивилизация, полагаю, очень сильно  отличается
от земной. Теперь я вижу - в свете того, что Повелители  пытаются  здесь
делать, и в свете демократических идеалов Земли, - что данная система во
многом является крайне отсталой. Но тем не менее у нас существуют Ступе-
ни, которые не зависят от ранга и происхождения и являются базисом  Фун-
даментальной Гармонии? Я находился на Первой Ступени, а у вас, преч  Ра-
маррен, была Восьмая. И для каждой Ступени имеются? вещи, которым вас не
будут учить, о которых вам не должны и не будут рассказывать, которые вы
не в силах понять, пока полностью не взойдете на эту  Ступень.  И,  нас-
колько мне известно. Истинное Имя Планеты или ее Светила можно узнать не
раньше, чем на Седьмой Ступени? до того они просто мир - Верель, и солн-
це - прахан. Истинные Имена - древние названия - приведены в восьмом то-
ме Книг Альтерры, книг Колонии. Эти названия написаны на галакте и пото-
му могут значить что-то для живущих на Земле Повелителей. Но я не в сос-
тоянии перечислить их, так как они мне неизвестны; я называю  их  просто
"солнце" и "планета". Мне не попасть домой до тех пор, пока вы не вспом-
ните то что некогда знали! Какое солнце? Какая  планета?  О,  вы  должны
разрешить им, преч Рамаррен, вернуть вам память! Неужели вы не видите?
   - Смутно, - ответил Фальк, - как сквозь тусклое стекло.
   И когда прозвучали эти слова из Канона Яхве,  Фальк  вдруг  отчетливо
представил себе сиявшее над Поляной солнце. Он  словно  вновь  стоял  на
продуваемом ветрами, утонувшем в ветвях деревьев балконе Лесного Дома. И
понял, что не за своим именем пришел он в Эс Тох, но за  именем  солнца,
за подлинным названием светила родной планеты.

   Глава 8
   Странное заседание невидимого Совета Повелителей  Земли  завершилось.
Уходя, Абандибот сказал:
   - Выбор за вами, Агад Рамаррен. Вы  можете  остаться  Фальком,  нашим
гостем на Земле, или вступить во владение памятью и выполнить свое пред-
начертание в качестве Агада Рамаррена с Вереля. Мы хотим, чтобы вы  сде-
лали свой выбор сознательно и тогда, когда сами сочтете нужным. Мы  ожи-
даем вашего разрешения и будем терпеливы.
   Затем, обернувшись к Орри, он добавил:
   - Сделай так, чтобы твой соплеменник чувствовал себя в городе как до-
ма, Хар Орри, и давай нам знать о всех своих и его пожеланиях.
   Дверь отъехала в сторону перед Абандиботом, и тот вышел  из  комнаты.
Высокая величественная фигура исчезла из виду так  стремительно,  словно
ее сдуло ветром. Находился ли Абандибот здесь на самом деле,  во  плоти,
или это была своего рода проекция? Фальк не мог бы ответить  однозначно.
Да и видел ли он хоть раз живого Синга или сталкивался лишь с  тенями  и
движущимися образами?
   - Мы можем где-нибудь прогуляться? на воздухе? - резко спросил  Фальк
у мальчика, устав от бесплотных и вычурных способов общения и стен этого
дома, одновременно интересуясь, насколько далеко простирается их  свобо-
да.
   - Где угодно, преч Рамаррен. Мы можем пройтись по улице? или  возьмем
слайдер? Или пойдем в дворцовый сад.
   - В сад.
   Орри повел его вниз по огромному радужному коридору через тамбур-шлюз
в какую-то небольшую комнатку.
   - Сад, - громко произнес мальчик, и двери плавно закрылись.
   Движения не чувствовалось, но, когда двери открылись, люди вышли пря-
мо в сад. Вряд ли он находился снаружи дворца: через полупрозрачные сте-
ны далеко внизу мерцали огни города. Полная луна призрачно сияла  сквозь
стеклянный потолок. Сад был полон бликов приглушенного  света  и  теней,
повсюду росли тропические кустарники и лианы, вившиеся вокруг  шпалер  и
свисавшие с беседок, гирлянды кремовых и багряных цветов наполняли  пол-
ный испарений воздух сладкими ароматами, густые листья не позволяли  ви-
деть дальше чем на несколько футов.
   Фальк резко обернулся, чтобы удостовериться, не перекрыта  ли  позади
него дорога к выходу. Знойная, удушливая, полная запахов тишина казалась
сверхъестественной. Ему на миг почудилось, что обманчивые тени этого са-
да хранят воспоминания о какой-то невообразимо далекой, ныне  утраченной
планете, чуждой всему земному, мире запахов и иллюзий, болот и неожидан-
ных превращений?
   На тропинке меж застилавших обзор цветов Орри  остановился,  взял  из
висевшей на столбе корзины маленькую белую трубочку и, сунув  ее  кончик
себе в рот, принялся жадно сосать. Фальку доставало других  впечатлений,
и он не обратил бы на действия Орри особого внимания, но юноша,  как  бы
слегка смутившись, сам начал объяснять:
   - Это парифа, транквилизатор? Все Повелители  прибегают  к  нему.  Он
стимулирует работу мозга. Может, хотите?
   - Нет, спасибо. Мне вот что интересно?
   Фальк ненадолго задумался. Просящиеся на язык вопросы не стоило зада-
вать напрямую. Все время, пока шел "Совет" и Абандибот давал объяснения,
Фалька не покидало странное, сбивавшее с толку ощущение, что все это бы-
ло представлением? "пьесой", подобной той, которую он видел  на  древних
магнитных лентах в библиотеке Владыки Канзаса:  старый  безумный  король
Лир рыщет в бурю по вересковым зарослям. Но самое забавное, что у Фалька
к тому же возникло смутное ощущение,  что  эта  пьеса  разыгрывалась  не
столько для него, сколько для Орри. Он не слишком понимал подоплеку  де-
ла, но у него вновь и вновь возникало ощущение, что все слова,  обращен-
ные к нему, были на самом деле призваны доказать что-то мальчику.
   И мальчик верил в реальность происходящего.  Для  него  это  не  было
пьесой. Или же он сам был актером и участвовал в постановке.
   - Меня смущает вот что, - осторожно начал Фальк. - По  твоим  словам,
Верель находится на расстоянии ста тридцати-ста сорока световых  лет  от
Земли. Именно на таком расстоянии вряд ли так уж много звезд.
   - Повелители говорят, что на расстоянии ста пятнадцати - ста  пятиде-
сяти световых лет есть всего четыре звезды с  планетами,  среди  которых
может оказаться и наша. Но они расположены в четырех различных направле-
ниях, и если Синги пошлют корабль на поиски нашей родины,  то  на  облет
всех четырех звезд уйдет около тысячи трехсот лет реального времени.
   - Хотя ты был всего лишь, ребенком, все же, пожалуй, странно, что  ты
не помнишь, сколько времени требовалось на путешествие и сколько лет те-
бе должно было исполниться по возвращении домой.
   - Речь шла о "двух годах", преч Рамаррен, то есть,  грубо  говоря,  о
ста двадцати земных годах? но мне казалось ясным, что это примерная циф-
ра и что мне не следует уточнять.
   На какой-то момент, возвратившись мыслями опять  на  Верель,  мальчик
вдруг заговорил с трезвой рассудительностью, какой он раньше не  выказы-
вал.
   - Полагаю, - сказал он, - не зная, кого или что они обнаружат на Зем-
ле, взрослые члены экспедиции хотели быть уверенными в том, что мы,  де-
ти, незнакомые с техникой блокирования мозга, не в состоянии выдать мес-
тонахождения Вереля противнику. Для нас самих было безопаснее оставаться
в полном неведении.
   - А ты помнишь, как выглядит звездное небо Вереля, какие там  созвез-
дия?
   Орри пожал плечами в знак отрицания и улыбнулся:
   - Повелители тоже спрашивали меня об этом. Я был зимнерожденным, преч
Рамаррен. Весна только началась, когда мы покинули Верель.  Мне  нечасто
приходилось видеть безоблачное небо.
   Судя по всему, и впрямь только он - точнее, его подавленная личность,
Рамаррен - мог бы сказать, откуда прилетела экспедиция. Объясняло ли это
главную загадку - тот интерес, который Синги проявляли к нему,  причину,
по которой он был доставлен сюда под присмотром Эстрел,  их  предложение
восстановить его память?
   Итак, существовала планета, которая не находилась под  их  контролем;
на ней вновь открыли околосветовой полет. Синги хотят узнать ее местона-
хождение. Если они восстановят его память,  он  сможет  поведать  им  об
этом. Если только память восстановить удастся. И если хоть что-то из то-
го, что они наговорили, являлось правдой.
   Фальк вздохнул. Он устал от этой круговерти подозрений,  от  изобилия
иллюзорных чудес. Иногда даже мелькала мысль, а не находится  ли  он  до
сих пор под воздействием какого-нибудь наркотика. Фальк чувствовал,  что
не в состоянии судить о том, как следует поступить. Он и, вероятно, этот
мальчик были игрушками в руках страшных, ни во что не веривших игроков.
   - Человек по имени Абандибот? он тогда находился в комнате,  или  это
была какая-то проекция, иллюзия?
   - Я не знаю, преч Рамаррен, - ответил Орри.
   Вещество, которым мальчик надышался из трубки, казалось, подбодрило и
успокоило его. Всегда отличавшийся некоторой инфантильностью, сейчас  он
говорил с веселой непринужденностью.
   - Думаю, что Абандибот все же был там. Но они никогда не приближаются
ко мне. Честно говоря, за все то время, которое я провел здесь,  за  все
шесть лет я ни к кому их этих людей еще ни разу не прикоснулся. Они ста-
раются держаться особняком, всегда поодиночке. Нет,  я  вовсе  не  желаю
сказать, что они плохо ко мне относятся, - поспешно добавил Орри,  чтобы
у Фалька не сложилось превратное впечатление о Повелителях. -  Они  доб-
рые. Я очень люблю и лорда Абандибота, и Кен Кениека, и  Парлу.  Но  они
так далеки? всегда далеки от меня. Они несут слишком тяжелое бремя: сох-
раняют знания и поддерживают мир. Они выполняют множество других обязан-
ностей и делают это в течение вот уже тысячи лет,  тогда  как  остальные
люди Земли не несут никакой ответственности и ведут жизнь  диких  зверей
на воле. Их соплеменники - люди ненавидят Повелителей и не  хотят  знать
правду, которую им предлагают. Вот Повелителям и приходится всегда  дер-
жаться порознь, оставаться одинокими - ради сохранения мира.  Ведь  если
бы их не было, умения и знания были бы утрачены в течение нескольких лет
воинственными племенами: всякими там Домами, Странниками и  рыщущими  по
планете людоедами.
   - Далеко не все они людоеды, - сухо заметил Фальк.
   Казалось, что Орри уже выложил весь заученный урок.
   - Да, - согласился юноша. - Возможно, и не все.
   - По мнению "дикарей", они пали так низко именно потому, что Синги не
дают им поднять головы. Что, если они попытаются  искать  новые  знания,
Синги воспрепятствуют им, а если они попытаются построить свой собствен-
ный город, то Синги уничтожат его вместе со всем населением.
   Наступила пауза. Орри закончил обсасывать трубочку с парифой и  акку-
ратно зарыл ее среди корней  кустарника  с  вытянутыми  висячими  крова-
во-красными цветами. Фальк терпеливо ждал ответа мальчика и только спус-
тя некоторое время понял, что ответа не будет. Его слова просто не дошли
до сознания Орри, поскольку не несли для него никакого смысла.
   Они продолжали молча идти в глубь сада.
   - Ты знаешь ту, чье изображение появилось вначале? - спросил Фальк.
   - Стреллу Зиобельбель? - с готовностью отозвался Орри. - Да, я  видел
ее и раньше на заседаниях Совета.
   - Она из Сингов?
   - Нет. Она не принадлежит к Повелителям. Я думаю, что она из  горцев,
просто была воспитана в Эс Тохе. Многие люди приводят или присылают сюда
своих детей, чтобы их воспитывали для службы у Повелителей.  А  детей  с
недоразвитым умом приводят сюда и подключают к психокомпьютерам для  то-
го, чтобы даже они могли внести свой посильный  вклад  в  великое  дело.
Именно их невежественные люди называют "людьми-орудиями". Ты пришел сюда
со Стреллой Зиобельбель, преч Рамаррен?
   - Да, и кроме того, я странствовал с ней, делился с ней пищей и  спал
с ней. Она называла себя Эстрел, Странницей.
   - Тогда вы сами должны были догадаться, что она не Синг! -  вырвалось
у мальчика. Он тут же покраснел, замолчал и, вытащив еще одну белую тру-
бочку, принялся ее сосать.
   - Будь Эстрел Сингом, она не стала бы спать со мной? - настойчиво по-
интересовался Фальк.
   Мальчик, все еще красный от смущения, пожал плечами, выразив  отрица-
ние на верелианский манер. Затем наркотик все же придал ему смелости,  и
Орри произнес:
   - Они не вступают в физический контакт с обычными людьми, преч Рамар-
рен. Они словно боги - холодные, добрые и умные? всегда держатся особня-
ком?
   Речь мальчика была сбивчивой, многословной, по-детски наивной.  Осоз-
навал ли Орри свое одиночество в этом чуждом ему  мире,  где  он  прожил
детство и вступил в годы отрочества среди людей, которые  всегда  держа-
лись отстранение, которые никогда не прикасались к нему, которые пичкали
его словами, но настолько оторвали от реальности, что уже  в  пятнадцать
лет он стал искать удовлетворения в наркотиках?
   Орри определенно не осознавал своей изоляции как  таковой.  Казалось,
он не имел сколь либо четких представлений о многих вещах. Однако  порой
в его глазах читалась такая тоска? У мальчика был взгляд человека, поги-
бавшего от жажды в солончаках, перед которым вдруг возник мираж.
   Фальку хотелось еще о многом расспросить его, но от подобных расспро-
сов толку было мало. Преисполненный жалости, Фальк положил руку  на  ху-
денькое плечо Орри. Мальчик вздрогнул от прикосновения, застенчиво улыб-
нулся и вновь принялся сосать наркотик.
   Позже, вернувшись в свою комнату, обставленную со всей возможной рос-
кошью для его удобства - или с целью произвести впечатление на  Орри?  -
Фальк долго шагал взад-вперед, как волк в клетке, пока наконец не улегся
спать. Ему снился дом, похожий на Лесной Дом, только населенный людьми с
глазами цвета янтаря и агата. Фальк старался убедить местных обитателей,
что он - их соплеменник, но они не понимали его языка и  как-то  странно
смотрели на него, пока он, запинаясь, искал нужные слова, слова  истины,
слова правды? истинное имя.
   Когда он проснулся, ожидавшие люди-орудия были готовы исполнить любое
его желание. Фальк отпустил их и сам вышел в коридор. По дороге ему ник-
то не встретился. Длинные, подернутые дымкой коридоры казались совершен-
но пустынными, как и комнаты с полупрозрачными  стенами  без  каких-либо
признаков дверей. Однако его ни на секунду не покидало чувство,  что  за
ним наблюдают, отслеживают каждое движение.
   Когда Фальк вернулся к себе в комнату, там уже поджидал Орри, который
горел желанием показать ему город. Весь день напролет  они  колесили  по
городу, пешком или на слайдере, по улицам и висячим  садам,  по  мостам,
дворцам и общественным зданиям Эс Тоха. Орри был щедро снабжен полосками
иридия, служившими здесь деньгами, и когда Фальк  заметил,  что  ему  не
нравится вычурная одежда, в которую его облачили хозяева дворца, то Орри
настоял, чтобы они зашли в лавку торговца одеждой и там купили все необ-
ходимое.
   Фальк стоял среди стеллажей и прилавков с пышными одеяниями, тканными
и пластифицированными, сиявшими яркими цветными узорами. Он  вспомнил  о
Парт, которая ткала на своей маленькой прялке белых  журавлей  на  сером
фоне.
   - Я сотку черную одежду, - сказала девушка в момент прощания, - и бу-
ду ходить в ней.
   Вспомнив об этом, Фальк предпочел всей радуге материй и накидок прос-
тые черные штаны, темную рубашку и короткую черную куртку из теплой тка-
ни.
   - Эта одежда немного напоминает мне ту, что носят у нас дома, на  Ве-
реле, - сказал Орри, с легким недоумением взирая на свое собственное ог-
ненно-красное одеяние. - Только у нас там не было зимней одежды из такой
ткани. О, сколько мы могли бы взять с собой на Верель, о скольком  расс-
казать и сколькому научить, если бы сумели отправиться туда!
   Они зашли в столовую, выстроенную  на  прозрачном  уступе  прямо  над
ущельем. По мере того как холодный ясный вечер высокогорья наполнял тем-
нотой бездну под ними, дома, выраставшие из склонов ущелья, начали пере-
ливаться всеми цветами радуги, а улицы и висячие мосты засверкали  огня-
ми. Пока Фальк с Орри ели остро приправленную пищу, они как бы плавали в
волнах окутывавшей их тихой музыки и наблюдали за многочисленными обита-
телями города.
   Некоторые из людей, передвигавшихся по улицам  Эс  Тоха,  были  одеты
бедно, некоторые - роскошно. Многие носили  безвкусно  эпатажную  одежду
лиц противоположного пола, и это смутно напомнило Фальку одежду  Эстрел.
Среди жителей Эс Тоха были люди различных рас, причем некоторые  из  них
Фальку никогда раньше не встречались.  Один  из  типов  людей  отличался
очень белой кожей, голубыми глазами и волосами цвета соломы. Орри объяс-
нил, что это представители племени, живущего на  Континенте  Номер  Два,
чья культура поощрялась Сингами - те даже привозили сюда их вождей и мо-
лодых людей на авиетках, дабы показать Эс Тох и научить его законам.
   - Как видите, преч Рамаррен, неправда,  что  Повелители  отказываются
учить туземцев. Как раз напротив, это туземцы отказываются учиться.  Вот
с этими белыми людьми Повелители щедро делятся своими знаниями.
   - От чего же им пришлось отказаться, что им пришлось забыть ради  та-
кой награды? - спросил Фальк, но Орри не уловил подоплеки вопроса.
   Мальчик практически ничего не мог рассказать о так называемых  тузем-
цах, о том, как они живут и какими знаниями обладают. К владельцам лавок
и официанткам он был снисходителен, но вел себя приветливо, как человек,
общающийся с домашними животными. Это высокомерие Орри скорее всего при-
вез с Вереля; судя по его описаниям, общество Империи Келшак  имело  ие-
рархическое устройство, где каждый четко знал свое место, но  кто  уста-
навливал ступени или уровни, какие именно достоинства  лежали  в  основе
данного деления, Фальк так и не смог понять. Похоже, ранг человека зави-
сел не только от его происхождения, однако детских воспоминаний Орри  не
хватало для составления четкой и цельной картины. Кроме того, Фальку  не
слишком нравилось, каким тоном Орри произносил слово "туземцы", и он, не
выдержав, спросил с оттенком иронии:
   - Откуда тебе известно, кому следует кланяться и кто должен кланяться
тебе? Я не в состоянии отличить Повелителей от туземцев. Да Повелители и
есть туземцы? разве не так?
   - О да. Туземцы называют себя так сами, потому что они  упорствуют  в
своих представлениях о Повелителях, как о завоевателях-пришельцах. Я сам
не всегда способен их различать.
   Мальчик улыбнулся искренней, обезоруживающей улыбкой.
   - Большинство людей на улицах - Синги?
   - Думаю, да. Хотя, разумеется, я знаю в лицо лишь некоторых.
   - Не понимаю, что удерживает Повелителей, Сингов, от контактов с  ту-
земцами, если и те и другие - земляне?
   - Ну, знания, власть? Ведь Повелители уже правят Землей  дольше,  чем
ачиновао - Келши.
   - Но почему они держатся обособленной кастой? Ты как-то  сказал,  что
Повелители верят в идеалы демократии.
   Это было некое древнее слово, которое он услышал из уст  Орри.  Фальк
не был уверен, что до конца понимает его значение, хотя  знал,  что  оно
имеет какое-то отношение к участию  общественности  в  управлении  госу-
дарством.
   - Да, конечно, преч Рамаррен. Совет правит демократически, для всеоб-
щего блага, здесь нет ни королей, ни диктаторов. Может  быть,  сходим  в
парифа-холл? Если вам не по душе парифа, там есть  другие  стимулирующие
средства, а также танцовщицы и мастера игры на теамбе?
   - Тебе нравится музыка?
   - Нет, - чистосердечно признался мальчик слегка извиняющимся тоном. -
Она вызывает у меня желание плакать или кричать. Конечно, на Вереле тоже
поют, но только маленькие дети и животные. То, что здесь  поют  взрослые
люди, кажется мне? неправильным. Однако Повелители поощряют туземное ис-
кусство. А танцы? иногда они очень красивы.
   - Нет, в парифа-холл не пойдем. - Фальк становился все  более  неуго-
монным. Ему не терпелось во всем поскорее разобраться.  -  У  меня  есть
вопрос к тому, кого зовут Абандибот, если  он  пожелает  с  нами  встре-
титься.
   - Пожалуйста. Абандибот был моим учителем в течение долгого  времени.
Я могу связаться с ним с помощью вот этого.
   Орри приблизил к губам золотой браслет,  охватывавший  его  запястье.
Пока мальчик что-то бормотал в него, Фальк тихо  сидел,  вспоминая,  как
Эстрел шептала слова молитвы в свой амулет, и удивлялся собственной ред-
костной тупости. Любой дурак мог бы догадаться, что это передатчик;  лю-
бой дурак, кроме него самого?
   - Лорд Абандибот говорит, что готов принять нас в любое время.  Он  в
Восточном Дворце, - объявил Орри,  и  они  покинули  столовую.  По  пути
мальчик швырнул полоску денег кланявшемуся  официанту,  увидевшему,  что
гости уходят.
   Весенние грозовые тучи скрыли звезды и луну,  но  улицы  были  залиты
светом. Фальк шел с тяжелым сердцем. Несмотря на  все  свои  страхи,  он
страстно желал увидеть город, "элонае". Людскую  Обитель;  но  тот  лишь
тревожил и выматывал его. И не толпы людей беспокоили его, хотя  он  ни-
когда на своей памяти не видел больше десятка домов и сотни людей зараз;
не реалии города выбивали его из колеи, а нереальность. Это место отнюдь
не было Людской Обителью. В Эс Тохе не ощущалось дыхания  истории,  пре-
емственности поколений, хотя отсюда уже в  течение  тысячелетия  правили
миром. Здесь не было ни библиотек, ни школ, ни  музеев,  искать  глазами
которые заставляли его телевизионные ленты, хранившиеся  в  доме  Зоува;
здесь не было памятников и каких-либо иных напоминаний о Великой Эре Че-
ловечества, не наблюдалось круговорота знаний и товаров. Ходящие в обра-
щении деньги были просто подачкой Сингов, поскольку не существовало эко-
номики, способной вдохнуть в них жизненную силу. Хотя утверждалось,  что
на Земле живет множество Повелителей, они основали почему-то только один
город, оторванный от остального мира - подобно самой Земле, которая дер-
жалась в стороне от других планет, что некогда образовывали Лигу.
   Эс Тох был замкнутым на себя, самодостаточным  городом  без  истории.
Все его великолепие, мелькание огней, машин и лиц, мельтешение  чужаков,
роскошь улиц и зданий - все располагалось над глубокой трещиной в земле,
над пустотой. Это была Обитель Лжи. И тем не менее город  был  великоле-
пен. Он напоминал гигантский бриллиант, упавший с неба на дикие просторы
Земли: гордый, чуждый и вечный.
   Слайдер перенес их через изящную арку моста без перил к ярко освещен-
ной башне. Далеко внизу во тьме бежала невидимая река. Горы скрылись  за
грозовыми облаками и в сиянии города. Слуги, встречавшие у входа в  баш-
ню, провели Фалька и Орри к лифту, а затем и в комнату,  стены  которой,
как всегда полупрозрачные и глухие, были словно сделаны из  голубоватого
искрящегося тумана. Гостей попросили присесть и поднесли высокие  сереб-
ряные кубки. Фальк осторожно отхлебнул и с удивлением  узнал  тот  самый
пахнущий можжевельником напиток, что ему некогда предложили во  Владении
Канзас. Он знал, насколько тот крепок, и не выпил больше ни капли.  Орри
же с наслаждением осушил свой кубок.
   Вошел Абандибот - высокий, в белой мантии. С похожим на маску  лицом,
он едва заметным жестом отпустил слуг и встал на некотором отдалении  от
Фалька и Орри. Слуги оставили третий кубок на маленьком столике. Абанди-
бот поднял его, как бы салютуя, выпил до дна и  затем  произнес  хриплым
шипящим шепотом:
   - Вы не осушили свой кубок, лорд Рамаррен. Есть одна старая-престарая
земная поговорка: "Истина в вине".
   Он улыбнулся и тут же снова стал серьезным.
   - Но, вероятно, вас мучает жажда, которая утоляется не вином, а исти-
ной.
   - Я хочу задать вам один вопрос.
   - Всего один?
   Насмешливая нотка, сквозившая в этих словах, показалась  Фальку  нас-
только отчетливой что он даже взглянул на Орри, надеясь, что и тот  тоже
уловил ее, но мальчик, опустив серовато-золотистые глаза, посасывал оче-
редную трубочку парифы и явно ничего не заметил.
   - Я бы предпочел переговорить с вами  наедине,  -  решительно  сказал
Фальк.
   Услышав эти слова, Орри удивленно поднял глаза.
   - Разумеется, я готов, - кивнул Синг. - Однако мой ответ не  изменит-
ся, если Хар Орри уйдет отсюда. Нет ничего, что мы предпочли бы поведать
вам, утаив при этом от него; равно как нет ничего, что мы  предпочли  бы
поведать ему, утаив от вас. Но если вам угодно, чтобы  он  вышел,  пусть
будет по-вашему.
   - Подожди меня в холле, Орри, - сказал Фальк.
   Мальчик кивнул и покорно вышел из комнаты.
   Когда вертикальные створки двери закрылись за  ним,  Фальк  произнес,
вернее, прошептал, потому что все здесь  не  столько  говорили,  сколько
шептали:
   - Я хотел бы повторить свой прежний вопрос. Я  не  уверен,  что  пра-
вильно вас понял. Вы в состоянии восстановить мою прежнюю память  только
за счет моей нынешней личности, не так ли?
   - Почему вы спрашиваете меня, правда ли это? Поверите ли вы моему от-
вету?
   - А почему я не должен верить ему? - поинтересовался Фальк, но у него
вдруг засосало под ложечкой - он почувствовал, что Синг играет с ним как
кошка с мышкой.
   - Разве мы не Лжецы? Вы не обязаны верить всему, что мы говорим. Раз-
ве не этому учили вас в Доме Зоува? Мы же знаем, что вы о нас думаете.
   - Ответьте на мой вопрос, - попросил Фальк,  сознавая  всю  тщетность
своего упорства.
   - Я скажу вам лишь то, что уже говорил раньше, только немного подроб-
нее, хотя Кен Кениек лучше меня разбирается во всем этом. Никто  из  нас
не знает человеческий мозг лучше, чем он. Хотите, я позову его? Не  сом-
неваюсь, что он не будет возражать  против  присутствия  своей  проекции
здесь, среди нас. Нет? В общем, это неважно. Грубо говоря, ответ на воп-
рос таков: содержимое вашего мозга стерто. Выскабливание мозга - это не-
кая операция, разумеется не  хирургическая,  а  параментальная,  которая
производится с помощью психоэлектрического оборудования. Ее  последствия
куда серьезнее, чем обычное гипнотическое  блокирование.  Восстановление
стертой памяти возможно,  но  это  более  сложный  процесс,  чем,  соот-
ветственно, снятие гипнотической блокировки. То, что вас волнует в  дан-
ный момент, - это вторичная, добавочная,  неполная  память  -  структура
личности, которую вы сейчас считаете собственным "Я".  Но  это,  конечно
же, не так. Если взглянуть на дело беспристрастно, то ваше вторичное "Я"
- просто рудимент, эмоционально чахлый и  интеллектуально  неполноценный
по сравнению с истинной личностью, которая упрятана в потаенных глубинах
вашей психики.
   Поскольку было бы наивно ожидать от вас беспристрастного  взгляда  на
данную проблему, мог возникнуть соблазн обмануть вас: уверить в том, что
восстановление личности Рамаррена не помешает продолжению  существования
личности Фалька; соблазн солгать, чтобы рассеять все ваши страхи и  сом-
нения и тем самым сделать ваш выбор не столь мучительным. Но  лучше  вам
знать правду, иначе ни вы, ни мы не придем к истине. А истина  заключена
в следующем: когда мы восстановим синаптические способности вашего мозга
в их первоначальном состоянии, если вы  позволите  мне  столь  упрощенно
описать немыслимо сложную и опасную операцию, которую готов  провести  с
помощью своих психокомпьютеров Кен Кениек, то такое восстановление  пов-
лечет за собой тотальную блокировку вторичной  синаптической  плоскости.
Эта вторичная сущность будет безвозвратно подавлена,  то  есть,  в  свою
очередь, стерта.
   - Итак, чтобы оживить Рамаррена, вы должны убить Фалька?
   - Мы никого не убиваем, - раздался в ответ хриплый шепот Синга. Затем
он повторил те же слова мысленно с ослепляющей интенсивностью: - Мы  ни-
кого не убиваем!
   Последовала недолгая пауза, после чего Абандибот прошептал:
   - Чтобы добиться великого, следует отказаться  от  малого.  Так  было
всегда.
   - Чтобы жить, нужно смириться со смертью, - сказал  Фальк  и  увидел,
как лицо-маска поморщилось. - Хорошо. Я  согласен:  убивайте.  Хотя  мое
согласие не играет особой роли, не так ли? И все же вы  хотите  получить
его.
   - Мы не убьем вас. - Шепот стал громче. - Мы никого не убиваем. Мы не
забираем ничьей жизни. Мы собираемся восстановить вашу истинную память и
сущность. Только вам придется кое о чем забыть - такова цена.  Здесь  не
может быть ни выбора, ни сомнений. Чтобы  стать  Рамарреном,  необходимо
забыть Фалька.
   - Дайте мне еще один день, - произнес Фальк и встал, тем самым  давая
понять, что разговор закончен.
   Он проиграл; он был беспомощен. И все же он заставил эту маску помор-
щиться, в какой-то миг он задел ложь за самое больное  место.  И  в  это
мгновение он чувствовал, что истина совсем близко, но у него не  хватило
сил или умения, чтобы дотянуться до нее.
   Фальк покинул башню вместе с Орри и, когда они  оказались  на  улице,
предложил:
   - Давай немного пройдемся. Я хотел бы поговорить с тобой за пределами
этих стен.
   Они пересекли ярко освещенную улицу и вышли на край обрыва. Овеваемые
холодным ночным ветром, мужчина и мальчик стояли там плечом к плечу. Ог-
ни моста отбрасывали на них свет, который рассеивался в  черной  бездне,
обрывавшейся вниз прямо с обочины улицы.
   - Когда я был Рамарреном, - медленно произнес Фальк, - имел ли я пра-
во попросить тебя оказать мне услугу?
   - Какую угодно, - ответил Орри с рассудительной готовностью,  базиро-
вавшейся, судя по всему, на том, что ему внушили в детстве на Вереле.
   Фальк посмотрел мальчику прямо в глаза, указал на золотой браслет  на
руке Орри и жестом показал, что его необходимо снять и бросить в ущелье.
   Орри попытался было что-то сказать, однако Фальк приложил палец к гу-
бам.
   Глаза мальчика вспыхнули, он немного поколебался, затем все  же  снял
браслет и швырнул его в  темноту  пропасти.  Потом  вновь  повернулся  к
Фальку со страхом и смятением на лице, но было ясно видно, что  он  всей
душой хочет заслужить одобрение Фалька.
   Впервые за все время общения с Орри Фальк мысленно обратился к нему:
   - Есть у тебя другое такое устройство?
   Сначала мальчик ничего не понял. Мыслеречь  Фалька  была  неумелой  и
слабой по сравнению с тем, как умели "говорить" Синги. Когда же до Орри,
наконец, дошел смысл слов, он также мысленно ответил:
   - Нет. У меня был только этот коммуникатор. Зачем  вы  приказали  мне
его выбросить, преч Рамаррен?
   - Я хочу побеседовать с тобой так, чтобы нас никто не подслушал.
   Мальчик выглядел испуганным.
   - Повелители могут услышать нас, - пробормотал он вслух. - Они  могут
подслушать мыслеречь где угодно, преч Рамаррен? а я только  начинаю  уп-
ражняться в защите своего мозга?
   - Тогда мы будем говорить вслух, - сказал Фальк, хотя он и сомневался
в том, что Синги могут прослушивать мыслеречь "где  угодно"  без  помощи
каких-либо технических средств. - Судя по всему, Повелители Эс Тоха при-
вели меня сюда, чтобы восстановить мою память, память Рамаррена. Но  они
могут или решили восстановить мою прежнюю личность только ценой моей ны-
нешней памяти, ценою всего того, что я узнал на  Земле.  Они  настаивают
именно на этом. Я же не хочу, чтобы так случилось. Я не хочу забыть все,
что знаю и о чем догадываюсь. Я не хочу стать невежественным  орудием  в
руках этих людей. Я не хочу вновь  умирать  прежде  своей  окончательной
смерти! Я не рассчитываю на то, что мне удастся воспротивиться им, но  я
хочу попытаться, и услуга, о которой я хотел бы тебя попросить, заключа-
ется в том?
   Фальк замолчал, колеблясь в выборе  возможностей,  поскольку  четкого
плана он пока что не выработал.
   Лицо Орри, раскрасневшееся поначалу от возбуждения, теперь снова  по-
тускнело от охватившего его смятения, и в конце концов мальчик спросил:
   - Но почему?
   - Ну? - резко сказал Фальк, видя, что власть, которую он на  короткое
время обрел над мальчиком, начала улетучиваться. Однако этим  своим  не-
терпеливым "ну" Фальку все же удалось немного растормошить Орри, и  если
ему суждено было достучаться до разума мальчика,  это  должно  произойти
именно сейчас.
   - Почему вы не доверяете Повелителям, преч Рамаррен? Зачем  им  нужно
подавлять ваши воспоминания о Земле?
   - Потому что Рамаррен не знает того, что знаю я. И ты тоже  этого  не
знаешь. А наше неведение может поставить под удар родную планету.
   - Но вы? вы ведь даже не помните нашу планету?
   - Ты прав. Однако я не намерен служить Лжецам, которые  распоряжаются
здесь. Слушай меня внимательно. Насколько я могу судить, в их  намерения
входит следующее. Они восстановят мой прежний разум для того, чтобы  уз-
нать подлинное название и местонахождение нашей родной планеты. Если они
узнают об этом, пока будут возиться с моим мозгом, то тут же убьют меня,
а тебе скажут, что операция потерпела неудачу. Если же нет, они  оставят
мне жизнь, по крайней мере, до тех пор, пока я не скажу им того, что они
хотят узнать. А я, как Рамаррен, не буду знать достаточно, чтобы  утаить
от них правду.
   Затем нас отправят назад, на Верель, как единственных выживших  после
великого путешествия. Вернувшись на родную планету  после  векового  от-
сутствия, мы поведаем соплеменникам о том, что на варварской  Земле  лю-
ди-Синги высоко держат факел цивилизации. Что Синги  вовсе  не  являются
Врагами, а совсем напротив, они - жертвующие собой владыки, мудрые Пове-
лители, не какие-то там чужаки-завоеватели из глубин Вселенной, а  самые
что ни на есть обыкновенные люди. Мы расскажем на Вереле о том, как дру-
желюбны Синги. И нам охотно поверят. Поверят той же лжи, в которую будем
верить мы сами. Так что дома не будут бояться нападения со стороны  Син-
гов и не придут на помощь людям Земли, истинным ее  обитателям,  которые
так ждут избавления от Лжи.
   - Но, преч Рамаррен, в этом нет никакой лжи, - сказал Орри.
   Фальк долго смотрел на мальчика в рассеянном колеблющемся  свете.  На
сердце у него было тяжело, но он в конце концов спросил:
   - Так ты сделаешь для меня то, о чем я тебя попрошу?
   - Да, - прошептал мальчик.
   - Все очень просто. Когда ты впервые встретишься со мной как с Рамар-
реном - если вообще встретишься, - то скажи мне следующие слова: "Прочи-
тайте первую страницу книги".
   - Прочитайте первую страницу книги, - покорно повторил мальчик.
   Наступило молчание. Фалька все больше  охватывала  безысходность.  Он
чувствовал себя мухой, попавшей в паутину.
   - И это все, о чем вы хотели меня попросить, преч Рамаррен?
   - Да, все.
   Мальчик склонил голову и пробормотал какую-то фразу на  своем  родном
языке, очевидно, некую формулу обещания. Затем спросил:
   - А что мне следует  сказать  о  браслете-коммуникаторе  Повелителям,
преч Рамаррен?
   - Скажи им правду? Это не имеет никакого значения, если ты  сохранишь
другую тайну, - произнес Фальк. Судя по всему, они хотя  бы  не  научили
мальчишку лгать. Но не научили его и отличать правду от лжи.
   Орри провел Фалька назад через мост к своему слайдеру, и  они  верну-
лись в сиявший дворец с полупрозрачными стенами. Оставшись в комнате на-
едине с собой, Фальк дал выход страху и ярости, понимая, что его  обвели
вокруг пальца и лишили свободы выбора. Даже когда ему  удалось  укротить
свой гнев, он все равно продолжал метаться по комнате, как волк по клет-
ке, борясь со страхом смерти.
   Если он откажет им, позволят ли ему жить, как Фальку, пусть и  беспо-
лезному для них, однако в то же время безвредному?
   Нет, не позволят. Это было ясно как день, и только трусость заставила
его рассматривать этот вариант. Тут надежды нет.
   Можно ли сбежать от них?
   Не исключено. Пустота этого здания могла быть обманчивой, иллюзорной,
как и многое здесь, - или предательской. Фальк чувствовал и догадывался,
что за ним неотступно следят, подслушивают и  подглядывают  из  потайных
помещений или с помощью  скрытых  автоматических  устройств.  Все  двери
здесь охранялись слугами или электронными мониторами. Но даже  если  ему
удастся сбежать из Эс Тоха, что тогда?
   Сумеет ли он совершить обратный переход через горы и  равнины,  через
реки и леса, чтобы вернуться в конце концов на Поляну,  где  Парт?  Нет!
Фальк гневно остановил ход своих мыслей. Он не может повернуть назад. Он
уже так далеко зашел, что теперь просто обязан идти до самого конца: че-
рез смерть, если ее не удастся миновать, ко второму рождению - к  рожде-
нию незнакомого ему человека с чужой душой.
   И никто не поведает незнакомцу и чужаку всей правды. Мало  того,  что
придется умереть, так смерть его еще и сыграет на руку Врагу. Именно это
и бесило Фалька, заставляло его мерить шагами тихий зеленоватый полумрак
комнаты. Ему не следовало плясать под дудку Лжецов, нельзя выдать им то,
что они хотели узнать. И вовсе не судьба Вереля беспокоила Фалька? исхо-
дя из того что он знал, из всех тех догадок, что только сбивали с толку,
сам Верель был одной большой ложью, а Орри - усовершенствованным вариан-
том Эстрел. Но Фальк любил Землю, хотя и был чужаком на ней.  Земля  для
него ассоциировалась с Домом в Лесу, с залитой солнцем Поляной, с девуш-
кой по имени Парт. Вот их-то он и не имел права предать.
   Снова и снова он пытался представить  себе,  каким  образом  он,  как
Фальк, мог бы оставить послание самому себе, но уже как Рамаррену. Проб-
лема эта сама по себе была столь нелепой, что притупляла  воображение  и
казалась неразрешимой. Синги контролируют каждый его  шаг;  послание  не
дойдет до адресата.
   Сначала Фальк думал воспользоваться Орри  как  посредником,  приказав
ему сказать Рамаррену: "Не отвечайте на вопросы Сингов"? но  он  не  был
уверен в преданности Орри, в том, что мальчик сохранит приказ в тайне от
захватчиков. После всех манипуляций Сингов над сознанием бедного ребенка
он теперь фактически был их орудием; даже то лишенное смысла  сообщение,
которое Фальк передал Орри, могло уже стать достоянием Повелителей.
   И нет никакого устройства или уловки, никакого средства или  способа,
чтобы предпринять обходной маневр и выйти с честью из создавшейся ситуа-
ции. Одна лишь совсем призрачная надежда на то, что он выстоит, что бы с
ним ни сделали, что он сможет остаться самим собой и  откажется  забыть,
откажется умереть. Единственное, что давало ему основание  надеяться  на
подобный исход, - уверения Сингов, будто это невозможно.
   Они хотели, чтобы он поверил в то, что это невозможно.
   Все те иллюзии и галлюцинации первых часов или дней Фалька в Эс Тохе,
по всей видимости, имели целью привести его в состояние смятения,  сбить
с толку, подорвать веру в самого себя, в свои убеждения, знания, в  свои
силы. Вот чего добивались Синги. Тогда все их разглагольствования о сти-
рании содержимого мозга являются в равной степени запугиванием и  шанта-
жом с целью убедить его, что он не в силах противостоять парагипнотичес-
ким операциям.
   Но Рамаррен и не выдержал?
   Однако у Рамаррена не было подозрений и предубеждений насчет  способ-
ностей Сингов и насчет того, что они пытаются сделать с ним, в то  время
как у Фалька были. В этом и состояла разница. Но даже с учетом всего вы-
шесказанного память Рамаррена не была уничтожена полностью, что,  по  их
уверениям, ожидало память Фалька. Если же удача от него отвернется?
   Надежда - вещь более хрупкая и ненадежная, чем сама вера, подумал он,
шагая по комнате под беззвучные отблески молний бушевавшей над его голо-
вой грозы. Хорошие времена наполнены верой в жизнь; в плохие времена ос-
тается только надеяться на лучшее. Но сама суть от  этого  не  меняется:
каждый разум образует неразрывные связи с другими разумами,  а  также  с
окружающим миром и со временем. Без веры человек живет, но  нечеловечес-
кой жизнью; без надежды он погибает. Когда нет места дружбе, когда  люди
не прикасаются друг к другу, чувства неизбежно атрофируются, разум  ста-
новится холодным и одержимым. Единственно возможными  отношениями  между
людьми становятся отношения хозяина и раба, убийцы и жертвы.
   Законы существуют для того, чтобы подавлять  те  побуждения,  которых
люди сами боятся в себе больше всего. "Не убий!" -  единственный  Закон,
превозносимый Сингами. Все остальное дозволено. По всей  видимости,  это
значит, что ничто другое их, в общем-то, и не интересует? Страшась свое-
го собственного тщательно скрываемого влечения к смерти, они проповедуют
почтение к жизни, в конечном счете дурача ложью и самих себя.
   У Фалька не было бы ни единого шанса одолеть противника, если  бы  не
качество, с которым не в силах справиться ни один лжец,  -  человеческая
честность. Возможно, им даже не приходило в голову, что человек способен
так сильно жаждать остаться самим собой, жить собственной жизнью, что он
находит в себе силы сопротивляться, даже не имея ни малейшего  шанса  на
успех.
   Все возможно?
   Успокоив наконец разбушевавшиеся мысли, Фальк взял книгу, что подарил
ему Владыка Канзаса, и какое-то время внимательно  читал,  пока  его  не
сморил сон.
   На следующее утро - возможно, последнее в этой его жизни - Орри пред-
ложил ему продолжить осмотр достопримечательностей  города  с  аэрокара.
Фальк согласился, заметив, что хотел бы  взглянуть  на  Западный  океан.
Двое Сингов, Абандибот и Кен Кениек, вежливо спросили, можно ли им  соп-
ровождать их почетного гостя и постараться ответить на  все  возникающие
вопросы о Земле или о ходе предстоящей операции.
   По правде говоря, Фальк в глубине души  надеялся  побольше  узнать  о
том, что они собираются сделать с его мозгом, и тем самым  подготовиться
к сопротивлению. Но ничего хорошего из этого не вышло. Кен Кениек  сыпал
бесконечным потоком терминов, разглагольствуя  о  нейронах  и  синапсах,
блокировании и разблокировании, о  наркотиках,  гипнозе,  парагипнозе  и
подключенных к мозгу компьютерах? Все это было для Фалька бессвязным на-
бором слов, причем слов устрашающих, и вскоре он прекратил всякие попыт-
ки вникнуть в смысл речей Синга.
   Аэрокар, пилотируемый бессловесным слугой, который казался всего лишь
придатком органов управления, поднялся над горами и устремился на  запад
над яркой в краткую пору весеннего цветения  пустыней.  Через  несколько
минут машина приблизилась к гранитной глыбе Западного Хребта. Несущие на
себе суровую печать катаклизмов двухтысячелетней давности,  горы  Сьерры
вздымали в небо свои зазубренные пики, выраставшие из  заснеженных  уще-
лий. За горными кряжами лежал залитый солнечным светом  океан,  под  его
волнами темными пятнами проступали затонувшие участки суши.
   Давным-давно там стояли забытые ныне города - подобно тому как в  го-
лове Фалька таились позабытые города, имена и лица. Когда  аэрокар  раз-
вернулся, чтобы лететь обратно на восток, Фальк сказал:
   - Завтра будет землетрясение - и Фальк скроется в пучине?
   - Мне очень жаль, но это неизбежно, лорд Рамаррен, - с удовлетворени-
ем в голосе произнес Абандибот.
   А может, Фальку только почудилось, будто в  его  голосе  промелькнула
нотка удовлетворения? Всякий раз, когда Абандибот выражал  свои  чувства
словами, это звучало настолько фальшиво,  что,  казалось,  подразумевало
прямо противоположные эмоции; но, возможно, Абандибот вообще не  испыты-
вал каких-либо чувств или душевных волнений. Кен Кениек,  с  водянистыми
глазами и бледным лицом, чьи правильные черты не были  отмечены  печатью
возраста, никогда и не пытался изобразить те или иные эмоции. Дело  было
не в его флегматичности или безмятежности, но в полной закрытости, само-
достаточности и отрешенности.
   Аэрокар стрелой мчался над пустынями, отделявшими Эс Тох от моря.  На
их обширные пространства явно давно не ступала нога человека. Машина со-
вершила посадку на крыше здания, где находилась  комната  Фалька.  После
нескольких тягостных часов, проведенных в обществе холодных,  бесстраст-
ных Сингов, он страстно мечтал даже об этом призрачном уединении. И  ему
не стали чинить препятствий. Остаток дня Фальк провел в своей комнате  с
полупрозрачными стенами, опасаясь, что Синги вновь одурманят его или на-
веют какие-нибудь иллюзии, пытаясь привести в смятение или ослабить волю
"почетного гостя". Однако, по всей видимости, они чувствовали,  что  нет
особой необходимости предпринимать дополнительные меры предосторожности.
Его оставили в покое - пусть себе шагает по полупрозрачному полу,  сидит
или читает свою книгу. Что, в конце-то концов, он может предпринять про-
тив их воли?
   Снова и снова в течение долгих часов  ожидания  Фальк  возвращался  к
книге. Он не осмеливался делать на ней  никаких  отметок,  даже  ногтем,
только читал страницу за страницей, хотя и без того практически знал со-
держание наизусть,  полностью  поглощенный  данным  занятием,  вникая  в
смысл, повторяя каждое слово про себя, что бы он ни делал  -  расхаживал
по комнате, сидел или лежал. Вновь и вновь мысли его возвращались к  са-
мому началу книги, к самым первым словам на самой первой странице:
   Путь, который может быть пройден,
   Это не вечный Путь.
   Имя, которое можно назвать,
   Это не вечное Имя.
   Поздно ночью, под гнетом усталости и голода, под напором мыслей,  ко-
торые Фальк непрерывно гнал от себя, и страха перед смертью, которому он
не позволял овладеть собой, разум его наконец пришел к  тому  состоянию,
которое он так долго искал. Стены пали, душа отделилась от бренного  те-
ла, и он превратился в слова. Он стал тем самым словом, что было  произ-
несено во тьме в самом начале времен, словом, которое  некому  услышать.
Он стал первой страницей времени.
   Постепенно чувство времени вернулось к нему, и  вещи  вновь  получили
имена, а стены заняли свои места. Фальк прочел первую страницу книги еще
раз, а затем лег и постарался уснуть.
   Восточная стена комнаты приобрела изумрудный оттенок в лучах восходя-
щего солнца, когда за ним пришли двое слуг.  Фалька  повели  вниз  через
призрачный коридор и этажи здания на улицу, усадили в слайдер и  повезли
по тенистым улицам и через ущелье в другую башню. Эти двое были не обыч-
ными слугами, что предугадывали все его желания, а тренированными,  без-
молвными стражниками. Помня методичную жестокость избиения, которому его
подвергли, когда он впервые очутился в Эс Тохе - первый урок  неверия  в
себя, что преподали Синги, - Фальк предположил, что они боятся - вдруг в
самую последнюю минуту он попытается скрыться? -  и  приставили  к  нему
стражников, дабы пресечь любой подобный порыв.
   Его провели через лабиринт комнат в ярко освещенные подземные  покои,
стены которых представляли собой экраны и блоки какого-то огромного  вы-
числительного комплекса. Навстречу вышел Кен  Кениек.  Он  был  один.  У
Фалька мелькнула мысль, что ему ни разу не доводилось видеть больше двух
Сингов одновременно. И вообще он видел очень немногих. Но сейчас было не
время размышлять над подобной проблемой, хотя где-то в  закоулках  мозга
промелькнуло некое смутное воспоминание, объяснение?
   - Вы не пытались прошлой ночью совершить самоубийство, -  сказал  Кен
Кениек своим безразличным шепотом.
   Такой выход из положения даже не приходил Фальку в голову.
   - Я решил позволить вам проделать это, - с вызовом ответил Фальк.
   Кен Кениек не обратил никакого внимания на выпад, хотя, судя по  все-
му, не пропустил ни единого слова.
   - Все готово, - сказал он. - Это в точности те же блоки памяти и сое-
динения между ними, что были использованы для блокировки вашей  первона-
чальной структуры сознания шесть лет тому назад.  Если  вы  согласны  на
данный опыт, то устранение блокировок не будет сопряжено  с  какими-либо
затруднениями или нанесением повреждений. Согласие очень существенно для
восстановления сознания, но не для его подавления. Вы готовы?
   Практически одновременно с произнесенными вслух словами он  обратился
к Фальку при помощи отчетливой мыслеречи: "Вы готовы?"
   Синг напряженно вслушивался, пока Фальк едва слышно не пробормотал:
   -Да.
   Словно удовлетворившись данным ответом или сопровождающими его эмоци-
ональными обертонами, Синг кивнул и произнес монотонным шепотом:
   - Я начну прямо сейчас, без применения  наркоза.  Наркотики  нарушают
чистоту парагипнотического процесса; без них мне легче  работать.  Сади-
тесь вот сюда.
   Фальк молча подчинился, стараясь изгнать из мозга все мысли.
   По какому-то неслышному сигналу в комнату вошел ассистент и наклонил-
ся над Фальком, в то время как сам Кен  Кениек  уселся  перед  одним  из
компьютерных терминалов, словно музыкант за свой инструмент. На  мгнове-
ние Фальк вспомнил огромную систему Узора в тронном зале Властителя Кан-
заса, быстрые черные пальцы, парившие над ней? Непроницаемая тьма черной
портьерой опустилась на глаза и разум. Он сознавал,  что  к  его  черепу
прилаживают нечто вроде капюшона или колпака; затем он перестал что-либо
ощущать, кроме черноты, бесконечной черноты,  кроме  кромешной  тьмы.  В
этой тьме чей-то голос произнес некое слово в его мозгу, слово,  которое
он почти что понял. Снова и снова голос повторял это слово, чье-то  имя?
Подобно языку пламени, встрепенулась его воля к жизни, и он вопреки все-
му провозгласил, собрав в кулак все свои силы, в мертвой тишине:
   - Я - Фальк!
   Затем опустилась тьма.

   Глава 9
   Место было темным и тихим, словно лесная чаща. Обессилевший, он  дол-
гое время пребывал в полудремоте. Ему часто снились или вспоминались ка-
кие-то фрагменты из ранее виденных снов. Затем он вновь крепко  уснул  и
опять проснулся посреди зеленоватого полумрака и тишины.
   Кто-то шевельнулся рядом с ним. Повернув голову, он увидел  какого-то
юношу, совершенно ему незнакомого.
   - Кто ты?
   - Я - Хар Орри.
   Имя это словно камень погрузилось в сонную трясину мозга  и  исчезло.
Только круги от него расходились все шире и шире, медленно и  неторопли-
во, пока внешнее кольцо не коснулось берега и не исчезло. Орри, сын Хара
Уэдена, один из членов экипажа, мальчик, ребенок, зимнерожденный.
   По тихой заводи сна пробежала легкая рябь. Он прикрыл глаза  и  попы-
тался нырнуть поглубже.
   - Мне снилось, - пробормотал  он  с  закрытыми  глазами,  --множество
снов?
   Он снова открыл глаза и взглянул  в  испуганное,  отмеченное  печатью
сомнений лицо юноши.
   О чем же он позабыл?
   - Что это за место?
   - Пожалуйста, лежите спокойно, преч Рамаррен. Вам еще нельзя разгова-
ривать. Пожалуйста, лежите спокойно.
   - Что со мной случилось?
   Головокружение заставило его послушаться мальчика и снова  откинуться
назад. Тело его, даже мускулы губ и языка, когда он произносил слова, не
повиновались ему должным образом. Это была не слабость, а странная поте-
ря контроля. Рука поднималась лишь усилием воли, словно он  поднимал  не
свою, а чью-то чужую руку.
   Чью-то чужую руку? Он недоуменно уставился на свою руку, которая была
покрыта на удивление темным, как выдубленная  кожа  ханна,  загаром.  От
локтя до запястья  следовала  череда  голубоватых  параллельных  шрамов,
слегка прерывистых, словно образованных  повторяющимися  стежками  иглы.
Кожа на ладони огрубела и обветрилась, как будто он долгое время  провел
на открытом воздухе, а не в лабораториях, вычислительном центре управле-
ния полетом, в Залах Совета и местах Молчания в Вегесте?
   Внезапно что-то заставило его оглядеться по сторонам. Комната, в  ко-
торой он находился, не имела окон, но сквозь зеленоватые стены пробивал-
ся солнечный свет.
   - Произошла авария, - наконец вымолвил он. - При запуске  или  когда?
Но мы же совершили полет? Или мне все это приснилось?
   - Нет, преч Рамаррен, мы действительно  совершили  полет.  В  комнате
вновь воцарилась тишина.
   - Я помню полет так, словно он длился одну только ночь,  одну  долгую
ночь, недавнюю ночь? Но она превратила тебя из ребенка почти что в  муж-
чину. Значит, мы в чем-то ошиблись.
   - Нет. Полет здесь ни при чем? Орри запнулся.
   - Где все остальные?
   - Пропали без вести.
   - Погибли? Говори прямо, веспреч Орри.
   - Скорее всего погибли, преч Рамаррен.
   - Где мы сейчас находимся?
   - Пожалуйста, успокойтесь?
   - Отвечай.
   - Эта комната находится в городе, который называется Эс Тох, на  пла-
нете Земля, - без запинки ответил мальчик и жалобно всхлипнул. - Вам ни-
чего об этом неизвестно? Вы ничего не помните?  Совсем  ничего?  Значит,
сейчас дела еще хуже, чем были прежде?
   - Откуда мне помнить Землю? - прошептал Рамаррен.
   - Я? я должен был сказать вам следующее:  "Прочтите  первую  страницу
книги".
   Рамаррен не обратил внимания на невнятное бормотание мальчика. Теперь
он знал, что все пошло вкривь и вкось, что существовал период времени, о
котором он ничего не помнил. Но пока ему не удастся побороть эту необыч-
ную слабость своего тела, он не в силах что-либо предпринять. И он лежал
неподвижно, пока не прошло головокружение. Затем, отгородив  свой  разум
от внешнего мира, Рамаррен начал повторять про себя Монологи Пятой  Сту-
пени. Когда они наконец успокоили его разум, он заставил себя уснуть.
   Ему снова снились сны, запутанные и пугающие, с редкими  вкраплениями
приятных  эпизодов,  которые  напоминали  лучики  солнца,  пробивавшиеся
сквозь тьму дремучего леса. Когда он погрузился в более крепкий сон, эти
фантастические видения исчезли, и во сне всплыло единственное простое  и
отчетливое воспоминание: он стоит рядом с каким-то  крылатым  аппаратом,
поджидая отца, чтобы вместе с ним отправиться в город. Вплоть до  самого
подножия горы Чарны леса уже сбросили свои листья, хотя воздух  по-преж-
нему был теплым, чистым и спокойным. Его отец,  Агад  Карсен,  худощавый
подвижный немолодой уже человек, облаченный в  церемониальные  одежды  и
головной убор, с олицетворявшим власть жезлом в руках, медленно идет  по
лужайке рядом со своей дочерью, и оба они смеются, когда он поддразнива-
ет девушку, обсуждая ее первого поклонника.
   - Гляди в оба за этим парнем, Парт, он будет докучать тебе вне всякой
меры, стоит только дать повод.
   Он вновь слышит эти слова, легкомысленно  брошенные  давным-давно,  в
яркий солнечный день длинной золотой осени его молодости,  а  им  вторит
девичий смех. Сестра, сестренка, любимая Арнан? Каким  это  именем  отец
назвал ее? Не настоящим именем, а как-то иначе?
   Рамаррен проснулся. Он сел на кровати, с определенным усилием  заста-
вив свое тело подчиниться? и хотя оно по-прежнему не отличалось послуша-
нием, это определенно было его тело. На какое-то мгновение при пробужде-
нии ему почудилось, будто он призрак, оказавшийся в чужой плоти.
   Теперь он был в полном порядке. Он - Агад Рамаррен, рожденный в  доме
из серебристого камня среди широких лугов, раскинувшихся у седой вершины
Чарны - Одинокой Горы. Он был наследником Агада, рожденным осенью и  по-
тому обреченным всю свою жизнь прожить осенью и зимой. Весны он  никогда
не видел и, вероятно, не увидит, так как корабль "Альтерра" начал  полет
к Земле в первый день весны. Но долгие осень и зима, пора  его  детства,
юности и зрелости, ярко и живо развернулись перед ним подобно  реке,  по
которой можно было подняться до самого истока.
   Орри в комнате не было.
   - Орри!
   Теперь он пришел в себя и был настроен наконец узнать, что же все-та-
ки случилось с ним, с его спутниками, с "Альтеррой" и ее миссией.
   На оклик никто не отозвался. В комнате, казалось, не было  не  только
окон, но и дверей. Рамаррен сдержал свой  порыв  мысленно  обратиться  к
мальчику; он не знал, настроен ли до сих пор на него мозг Орри.  К  тому
же его собственный мозг, очевидно, перенес какое-то повреждение или вме-
шательство, лучше действовать с осторожностью. Не стоит вступать в  кон-
такт с посторонним, пока не станет ясно, не угрожает ли ему утрата конт-
роля над собой или потеря чувства времени.
   Рамаррен встал, испытав приступ головокружения и болезненное  покалы-
вание в области затылка, и пару раз прошелся по комнате,  чтобы  немного
размяться. Заодно он рассмотрел диковинную одежду, что была  на  нем,  и
странную комнату, заставленную мебелью на длинных тонких ножках.  Полуп-
розрачные темно-зеленые стены были  покрыты  причудливыми  чередующимися
узорами, в одном из которых скрывалась дверь-диафрагма,  а  в  другом  -
зеркало в половину человеческого роста.
   Перед зеркалом Рамаррен остановился. Он  показался  себе  похудевшим,
обветренным и, вероятно, постаревшим; насколько, сейчас трудно было ска-
зать. Глядя на себя, он испытывал определенную неловкость.  Чем  вызвана
странная неуверенность в своих силах? Что с ним случилось, что было уте-
ряно?
   Рамаррен повернулся и заставил себя внимательно осмотреть комнату.  В
ней было много загадочных предметов, и  только  два  имели  относительно
привычный, хотя и несколько чужеродный облик - чашка для питья на  столе
и книга рядом с ней. Он подошел и взял в руки книгу. Что-то, о чем гово-
рил ему Орри, мелькнуло в голове и вновь исчезло.
   Рамаррен не смог прочитать название книги, хотя отдельные буквы напо-
минали буквы алфавита Языка Книг. Он открыл ее и принялся  перелистывать
страницы. Листы слева были заполнены - судя по всему, от руки - столбца-
ми причудливых, сложных узоров: религиозные символы, иероглифы,  стеног-
рафическая скоропись? Листы справа были также исписаны от руки, но буквы
там напоминали буквы Книг, буквы Галактического Алфавита.  Книга  кодов?
Однако не успел он толком поломать голову над первыми словами, как дверь
бесшумно скользнула в сторону и в комнату вошла женщина.
   Рамаррен смотрел на нее с нескрываемым любопытством, беспечно  и  без
страха; чувствуя себя слегка уязвимым, он сделал свой  взгляд  несколько
более твердым и властным, чтобы соответствовать происхождению, достигну-
той им Ступени и высокому положению.
   Нисколько не смущенная, женщина наградила его ответным взором.  Неко-
торое время они стояли, молча глядя друг на друга.
   Она была красивой и стройной, одетой в фантастические одежды. Ее  во-
лосы то ли выгорели, то ли были подкрашены. Глаза женщины  являли  собой
темные кружочки, обрамленные белым овалом. Такие глаза были у  фигур  на
фресках Зала Лиги в Старом Городе; фрески изображали темнокожих  высоких
людей, строивших город, воевавших с Кочевниками, наблюдавших за звездами
- Первых Колонистов, землян Альтерры?
   Теперь у Рамаррена не осталось ни малейших сомнений в том, что он  на
самом деле находится на Земле, что он совершил полет. Он отбросил горды-
ню и инстинкт самозащиты и встал перед женщиной на колени. Для него, как
и для всех людей, что послали его  в  это  путешествие  через  восемьсот
двадцать пять триллионов миль пустоты, эта женщина была представительни-
цей расы, которую время и память наделили божественными качествами. Жен-
щина, отдельный индивидуум? однако она  принадлежала  Человеческой  Расе
Людей и смотрела на него глазами этой расы, и Рамаррен отдал должное ис-
тории, легендам и долгому изгнанию своих предков, встав перед ней на ко-
лени и склонив голову.
   Затем он поднялся и простер к ней раскрытые ладони в келшакском знаке
приветствия.
   Она начала что-то говорить. Хотя ему никогда не доводилось видеть эту
женщину прежде, ее голос казался бесконечно знакомым; Рамаррен  не  знал
этого языка, однако все же понял сначала одно слово, затем - другое.  На
мгновение данный факт испугал его своей сверхъестественностью,  пробудил
опасения, что она пользуется какой-то формой мыслеречи,  способной  про-
никнуть даже через барьер несинхронизированного  мышления.  В  следующее
мгновение он осознал, что понимает женщину, потому что  она  говорит  на
Языке Книг, на галакте, и только ее акцент и беглость речи помешали  ему
сразу осознать это.
   Она уже произнесла несколько фраз, удивительно быстро, бесстрастно  и
как-то безжизненно:
   - ?не знают, что я здесь. Теперь скажи мне, кто из нас лжец,  ты,  не
верящий никому. Я прошла вместе с тобой весь бесконечный путь, я спала с
тобой добрую сотню ночей, а теперь ты даже не припоминаешь моего  имени.
Не так ли, Фальк? Тебе известно мое имя? Помнишь ли ты свое  собственное
имя?
   - Меня зовут Агад Рамаррен, - ответил он, и его собственное имя, про-
изнесенное его собственным голосом, прозвучало как-то странно.
   - Кто тебе это сказал? Ты - Фальк! Разве тебе не известен человек  по
имени Фальк?.. Он прежде был облечен в твою плоть. Кен Кениек  и  Краджи
запретили мне произносить при тебе это имя, но мне  надоело  переступать
через себя и играть по их правилам; я предпочитаю играть по собственным.
Неужели ты не помнишь свое имя,  Фальк?  Ах,  ты  так  и  не  поумнел  и
по-прежнему таращишься на меня, словно выброшенная на берег рыба.
   Он сразу же опустил глаза. Смотреть человеку прямо в глаза на  Вереле
считалось невежливым, и данный вопрос строго регламентировался различны-
ми табу и предписаниями.
   Такова была его единственная внешняя реакция на ее слова; а вот внут-
ренний отклик оказался куда более живым и разнообразным. С одной  сторо-
ны, женщина находилась под воздействием  малой  дозы  наркотика,  скорее
всего галлюциногена - его тренированная восприимчивость поведала ему  об
этом со всей определенностью. С другой стороны, хотя Рамаррен не до кон-
ца понимал все, что она говорила, и определенно не мог вникнуть в  смысл
ее речей, намерения гостьи по природе своей были агрессивными и  направ-
ленными на разрушение. И эта агрессивность была действенной. Несмотря на
неполноту понимания, странные нападки женщины и произносимое раз за  ра-
зом имя затронули в нем какую-то струну, потрясли и смутили его разум.
   Рамаррен слегка повернулся в сторону, давая  понять,  что  не  станет
встречаться с ней взглядом, если она сама того не захочет, и произнес на
архаичном языке, который его народ знал только по древним  книгам  Коло-
нии:
   - Вы из расы людей или из расы Врага?
   Женщина натужно рассмеялась:
   - Из обоих, Фальк. Здесь нет Врага, и я работаю  на  Сингов.  Слушай,
скажи Абандиботу, что тебя зовут Фальк. Скажи Кен  Кениеку!  Скажи  всем
Повелителям, что тебя зовут Фальк? это заставит  их  немного  побеспоко-
иться! Фальк?
   - Достаточно.
   Рамаррен ни на йоту не повысил голос, но теперь  вложил  в  него  всю
свою властность; женщина замолкла на  полуслове,  тяжело  дыша  открытым
ртом. Заговорив вновь, она смогла только повторить то имя,  которым  его
называла, дрожащим и почти умоляющим голосом.
   Вид у странной посетительницы был очень жалкий, однако он  так  и  не
ответил ей. Она находилась в состоянии временного или  даже  постоянного
душевного расстройства, а Рамаррен ощущал себя  порядком  потрясенным  и
отгородился от нее ментальным барьером, отслеживая присутствие  и  голос
женщины лишь частицей своего разума. Ему требовалось собраться с  мысля-
ми; с ним происходило что-то очень странное.
   Дело было не в наркотиках, по крайней мере, не в известных ему нарко-
тиках. Испытываемые им сейчас глубокое душевное потрясение и  дискомфорт
превышали любое из наведенных безумий ментальной дисциплины Седьмой Сту-
пени.
   Однако на раздумья времени не оставалось.
   Голос поднялся в пронзительный вой, затем перешел на злобный визг,  и
тут Рамаррен почувствовал, что в комнате  присутствует  кто-то  еще.  Он
стремительно обернулся: женщина начала было вытаскивать из своих  стран-
ных одежд незнакомый предмет, по всей видимости оружие, но тут же замер-
ла, уставившись не на него, а на высокого человека, стоявшего в дверях.
   Не было произнесено ни слова, но вновь прибывший обрушил  на  женщину
телепатический сигнал столь ошеломляющей силы, что  Рамаррен  вздрогнул.
Оружие упало на пол, а женщина, жалобно  вереща,  выбежала  из  комнаты,
стремясь скрыться от уничтожающей настойчивости мысленного  приказа.  Ее
призрачная тень мелькнула за стеной и исчезла.
   Высокий человек перевел взгляд и телепатически обратился к нему:
   - Кто вы?
   Рамаррен спокойно ответил:
   - Агад Рамаррен.
   Но он ничего больше не добавил и не поклонился.  Дела  обстояли  даже
хуже, чем он первоначально себе представлял. Что это за люди? В противо-
борстве, свидетелем которого он только что стал, читались безумие,  жес-
токость и ничего больше; определенно, здесь не было ничего, что могло бы
вызвать чувство почтительности или доверия.
   Высокий человек подошел немного ближе и с улыбкой на суровом,  напря-
женном лице вежливо произнес на Языке Книг:
   - Я Пелле Абандибот, и я сердечно приветствую вас на Земле, как наше-
го соплеменника, сына долгого изгнания, посланца Затерянной Колонии.
   Рамаррен, услышав эти слова, отвесил сдержанный поклон и только спус-
тя довольно продолжительное время промолвил:
   - Похоже, я уже провел на Земле некоторое время и обрел себе врага  в
лице этой женщины, а также заработал несколько шрамов. Не расскажете  ли
мне, как это произошло и что случилось с остальными членами  экспедиции?
Если хотите, обращайтесь ко мне мысленно; я не говорю на  галакте  столь
же свободно, как вы.
   - Преч Рамаррен, - начал высокий мужчина. Очевидно, он перенял данное
обращение от Орри, словно оно являлось лишь уважительным обращением,  не
имея представления о том, что в действительности кроется за ним. - Спер-
ва простите меня за то, что я не сразу заговорил  вслух.  Мы  пользуемся
мыслеречью только в самых неотложных случаях или общаясь  с  низшими  по
положению. Кроме того, извините нас за вторжение этого создания, служан-
ки, которую безумие побудило преступить Закон. Мы позаботимся о ее  рас-
судке. Больше она вам докучать не будет. Что же касается ваших вопросов,
то на все будет дан ответ. Если говорить коротко, вам предстоит услышать
грустную историю, которая, вопреки всему,  сейчас  близка  к  счастливой
развязке.
   Корабль "Альтерра" в околоземном пространстве подвергся нападению  со
стороны наших врагов, поставивших себя вне Закона. Они успели  перенести
по меньшей мере двух членов вашего экипажа в  свои  катера,  прежде  чем
прибыл наш патрульный корабль. Завидев его, враги уничтожили  "Альтерру"
вместе со всеми, кто находился на ее борту, и рассыпались в разные  сто-
роны на маленьких планетарных катерах.
   Мы перехватили один из них и обнаружили юношу, Хар Орри;  вас  увезли
на другом - не знаю, с какой целью. Они не убили вас, но стерли всю вашу
память, вплоть до младенческого периода, а затем бросили в глухом  лесу,
где вас ждала неминуемая смерть. Однако вы выжили и  обрели  кров  среди
лесных варваров. В конце концов наша поисковая  группа  обнаружила  вас,
привезла сюда, и с помощью парагипнотической техники нам удалось восста-
новить вашу память. Вот и все, что мы могли сделать.
   Рамаррен слушал незнакомца очень внимательно. Рассказ ошеломил его, и
он не делал попыток скрыть свои чувства; но он ощутил также определенную
тревогу и подозрения, и их-то не стал выставлять напоказ.
   Высокий мужчина сперва обратился к нему с телепатическим  обращением,
хотя и с очень кратким, и таким образом  дал  Рамаррену  настроиться  на
свой мозг. Затем Абандибот прекратил использовать мыслеречь и  установил
эмпатическую защиту. Однако она не была совершенной. Рамаррен, прекрасно
тренированный и обладавший высокой чувствительностью, уловил смутные эм-
патические образы, резко  противоречащие  тому,  что  говорил  Абандибот
вслух. Это свидетельствовало либо о его безумии, либо о лживости.
   Но не исключена была и возможность того, что он сам  настолько  выбит
из колеи - вероятно, вследствие перенесенного им парагипноза, -  что  на
его чувственное восприятие просто нельзя положиться.
   - Как давно?.. - спросил он наконец и на мгновение взглянул  прямо  в
странные, обведенные белым глаза.
   - Шесть лет по земному летоисчислению,  преч  Рамаррен.  Длительность
земного года была приблизительно равна длительности одного лунокруга.
   - Как долго, - прошептал он. Его друзья, его соратники по полету, вы-
ходит, давно-давно мертвы, а он в одиночку провел на Земле?
   - Шесть лет?
   - Вы ничего не помните об этих годах?
   - Ничего.
   - Нам пришлось стереть рудиментарную память, которая  образовалась  в
течение этого времени, чтобы восстановить вашу первоначальную  память  и
истинную личность. Мы очень сожалеем о потере шести лет вашей жизни,  но
воспоминания о них не были ни нормальными, ни приятными. Преступные зло-
деи превратили вас в создание еще более жестокое, чем они сами.  Я  рад,
что вы ничего не помните, преч Рамаррен.
   Абандибот был не просто рад, а полон ликования. Этот человек, видимо,
обладал очень ограниченными эмпатическими способностями либо не был дос-
таточно тренирован. В противном случае он возвел бы защиту получше.
   Собственная телепатическая блокировка Рамаррена была безупречна.  Все
больше и больше отвлекаясь на подслушивание обертонов разума Абандибота,
которые свидетельствовали о фальши или неискренности произносимых речей,
и продолжая страдать из-за путаницы в мыслях, Рамаррен вынужден был  мо-
билизовать все свои силы, чтобы обрести способность рассуждать трезво.
   Как могли шесть лет жизни пройти, не оставив ни единого воспоминания?
Вместе с тем сто сорок лет полета их околосветового корабля от Вереля до
Земли слились в памяти в одно бесконечное, леденящее душу мгновение? Как
обращалась к нему та сумасшедшая, какое имя она выкрикивала  в  припадке
безумного гнева?
   - Как меня звали все эти шесть лет?
   - Звали? Вы имеете в виду -- среди туземцев, преч Рамаррен? Я не пом-
ню, как именно вас звали, если они вообще дали вам какое-либо имя.
   Фальк, она звала меня Фальком, вспомнил Рамаррен.
   - Коллега, - неожиданно сказал он, переведя на галакт келшакскую фор-
му обращения. - Если не возражаете, я хотел бы продолжить  наш  разговор
немного позднее. То, о чем вы мне  рассказали,  встревожило  меня.  Поз-
вольте мне немного побыть одному.
   - Конечно, конечно, преч Рамаррен. Ваш юный друг Орри  с  нетерпением
ожидает встречи с вами? Прислать его сюда?
   Но Рамаррен, высказав свое пожелание и услышав, что оно будет  испол-
нено, перешел на другую ступень восприятия и отключился  от  Абандибота,
воспринимая любые его слова просто как шум.
   - Нам тоже не терпится узнать о вас побольше, когда  вы  почувствуете
себя вполне поправившимся.
   Тишина. Затем шум возобновился:
   - Слуги будут рады исполнить любое ваше желание. Если захотите поесть
или пообщаться с кем-нибудь, вам нужно только подойти к двери и  сказать
об этом.
   Снова наступила тишина, и наконец назойливое  присутствие  Абандибота
перестало мучить Рамаррена.
   Но он едва обратил на это внимание. Рамаррен был слишком поглощен са-
мим собой, чтобы беспокоиться о странных манерах своих хозяев.  Сумятица
внутри мозга нарастала с каждым мгновением, приближаясь к некоей  крити-
ческой точке, словно его волокли на встречу с кем-то или чем-то, кого он
боится и в то же самое время страстно желает увидеть. Самые  тяжкие  дни
тренинга Седьмой Ступени были лишь бледной тенью испытываемого им сейчас
разлада чувств и индивидуальности, напоминавшего  наведенный,  тщательно
контролируемый психоз. Или же? он сам вел себя к этому, подталкивая свой
разум к критической отметке? Но кто же этот "он", который принуждал  сам
и которого принуждали? Его убили и возвратили к жизни. Была  ли  смертью
та смерть, которую он не в состоянии вспомнить?
   Чтобы окончательно не впасть в панику, Рамаррен стал осматриваться  в
поисках предмета, глядя на который он смог бы сосредоточиться и, впав  в
транс, применить отработанную технику Выхода,  позволявшую  вернуть  яс-
ность мышления. Но все вокруг казалось чужим, незнакомым  и  обманчивым.
Даже пол под ногами был тусклой завесой тумана. Перед тем как  вошла  та
женщина, что называла его незнакомым именем, он просматривал некую  кни-
гу. Книга? Он держал ее в своих руках, и она была реальной.
   Рамаррен опять осторожно взял ее в руки и взглянул на раскрытую стра-
ницу. Столбцы красивых, бессмысленных значков, строчки едва разборчивого
письма, буквы - производные тех букв, которые он  изучал  когда-то  дав-
ным-давно по Первому Сборнику Текстов. Он смотрел на эти значки и не мог
прочитать. И вдруг из них сложилось значение слова, написанного на неиз-
вестном языке.
   Путь?
   Рамаррен перевел взгляд со страницы на  собственную  руку,  державшую
книгу. Чья это была рука, покрытая шрамами и загоревшая под лучами чужо-
го солнца? Чья?
   Путь, который может быть пройден,
   Это не вечный Путь.
   Имя?
   Он не мог вспомнить это имя; не мог прочесть его. Он прочел эти слова
во время сна, долгого сна, сна, овеянного смертью.
   Имя, которое можно назвать,
   Это не вечное Имя.
   В нем поднялась какая-то гигантская волна, захлестнула его и  тут  же
отхлынула.
   Он стал Фальком, но продолжал быть и Рамарреном. Он был и  глупцом  и
мудрецом одновременно: единый человек, рожденный дважды.
   В эти первые, полные страха часы он молился о том, чтобы его избавили
то от одного "я", то от другого. Однажды он в муке выкрикнул  что-то  на
своем родном языке и не понял произнесенных им же самим слов.  Это  было
настолько ужасно, что он даже заплакал, совершенно отчаявшись;  произне-
сенных слов не понял Фальк, а заплакал затем - Рамаррен.
   В тот самый миг полного отчаяния он впервые на мгновение нащупал  не-
кую точку равновесия, центр, на секунду  став  "самим  собой";  и  вновь
упустил его. Однако этого оказалось достаточно, чтобы  родилась  надежда
на возвращение краткого мига гармонии. Гармония:  становясь  Рамарреном,
он цеплялся за данное понятие, и, возможно, только  мастерское  владение
краеугольной келшакской доктриной удерживало его от падения в бездну бе-
зумия. Но те два разума, что делили его черепную коробку,  пока  что  не
пришли к воссоединению или равновесию; приходилось метаться между  ними,
попеременно вытесняя одну личность другой для ее же собственного  блага.
Он не отваживался спать, хотя и  был  на  грани  изнеможения,  поскольку
крайне боялся пробуждения.
   Стояла ночь, и он был предоставлен самому себе. "Самим себе", - заме-
тил Фальк. Поначалу он оказался сильнее, поскольку был некоторым образом
подготовлен к данному испытанию. Именно Фальк первым  вступил  диалог  с
Рамарреном.
   "Мне нужно хотя бы немного поспать, Рамаррен", - сказал он.
   Рамаррен воспринял его слова как чью-то мыслеречь и  без  какого-либо
предварительного раздумья искренне ответил: "Я боюсь уснуть".  Затем  он
некоторое время бодрствовал и воспринимал сны Фалька как тени и  отзвуки
в своем мозгу.
   Он пережил эти первые, самые тяжелые часы. К тому времени когда туск-
лые лучи солнца пробились сквозь зеленоватую завесу стен комнаты, страхи
прошли, и он начал обретать контроль над мыслями и действиями обоих зак-
люченных в нем личностей.
   Естественно, два комплекта воспоминаний фактически не  перекрывались.
Сознание Фалька зародилось в тех многочисленных нейронах, что оставались
незадействованными даже при высокоразвитом интеллекте - на  невспаханных
полях разума Рамаррена. Основные моторные и сенсорные каналы никогда  не
были заблокированы и в определенном смысле использовались обоими разума-
ми, хотя и возникали трудности, обусловленные двойным набором манер  пе-
редвигаться и режимов восприятия.
   Любой предмет сейчас представлялся по-разному, в зависимости от того,
осматривал ли его Фальк или Рамаррен. И хотя в долгосрочной  перспективе
данная раздвоенность могла привести к увеличению интеллектуальной мощи и
восприимчивости, в настоящее время голова шла кругом от подобной  нераз-
берихи. Кроме того, ощутимая разница в эмоциональном отклике  во  многих
случаях приводила к тому, что "он"  и  впрямь  испытывал  противоречивые
чувства. Поскольку воспоминания Фалька и Рамаррена относились  только  к
принадлежавшим им частям совместной жизни, то эти два набора  воспомина-
ний никак не хотели выстраиваться в надлежащей последовательности и име-
ли склонность проявляться одновременно.
   Личности Рамаррена было трудно смириться с тем, что он потерял где-то
существенный отрезок своей жизни. Где он был, скажем, десять дней назад?
Путешествовал на спине мула по заснеженным горам Земли. Фальку  об  этом
было известно. Но Рамаррен помнил, что как раз в это же время он прощал-
ся со своей женой в доме на покрытом травой высокогорном плато Вереля?
   К тому же догадки Рамаррена относительно Земли часто вступали в  про-
тиворечие с тем, что знал Фальк. Одновременно  невежество  последнего  в
отношении всего, что касалось  Вереля,  накладывало  странный  отпечаток
сказочности на собственное прошлое Рамаррена. Но даже  в  этой  путанице
все же присутствовали зачатки взаимосогласованности. Факт оставался фак-
том - "он" был, телесно и  хронологически,  одним  человеком.  Подлинной
проблемой являлось не воссоздание единства, но постижение его.
   Однако до согласованности было еще очень далеко. Если "он" желал мыс-
лить и действовать хоть сколько-нибудь разумно, то по мере необходимости
приходилось доминировать то одной, то другой структуре памяти. Чаще все-
го верх брал Рамаррен, поскольку навигатор "Альтерры" был решительным  и
сильным человеком. Фальк в сравнении с ним ощущал себя  сущим  ребенком.
Он мог предложить лишь знания, которыми располагал, и потому решил поло-
житься на силу и опыт Рамаррена, которые были так необходимы человеку  с
двумя разумами, попавшему в двусмысленную и весьма опасную ситуацию.
   Один вопрос беспокоил его больше всех прочих - можно ли доверять Син-
гам или нет? Если Фальку был просто-напросто внушен  беспочвенный  страх
перед Повелителями Земли, то все опасности не имели под  собой  реальной
почвы. Поначалу Рамаррен думал, что, возможно, так оно и есть; но  думал
он так совсем недолго.
   Его двойная память уже успела зафиксировать явную ложь  и  противоре-
чия. Абандибот отказался мысленно говорить  с  Рамарреном,  заявив,  что
Синги избегают телепатического общения. Фальк же знал, что это ложь. По-
чему Абандибот пошел на обман? Очевидно, потому, что он намеревался сол-
гать - изложить версию Сингов о том, что произошло с  "Альтеррой"  и  ее
экипажем - и не хотел или не осмелился сделать это телепатически.
   Но он поведал Фальку практически ту же историю посредством мыслеречи.
   Если данная версия была фальшивой, значит, Синги умели лгать в мысле-
речи и пользовались этим.
   Рамаррен обратился к памяти Фалька. Первые попытки завершились неуда-
чей, но когда он начал бороться, меряя  шагами  уединенную  комнату,  то
связи начали налаживаться, и постепенно возникла ясность; он смог  восп-
роизвести звенящую тишину слов Абандибота: "Мы, кого вы называете Синга-
ми, являемся людьми?" Даже  воспроизводя  их  по  памяти,  Рамаррен  по-
чувствовал, что это ложь - невероятная и несомненная. Синги умели  лгать
телепатически - догадки и страх униженного человечества оказались  обос-
нованными. Синги действительно были Врагами.
   Они не были людьми. Они были пришельцами, наделенными  чуждым  даром,
и, вне всяких сомнений, именно они, пользуясь своими способностями, рас-
кололи Лигу и добились господства  над  Землей.  Именно  они  напали  на
"Альтерру", когда та вошла в околоземное пространство. Все  разговоры  о
бунтовщиках были чистым вымыслом. Синги убили  или  лишили  разума  всех
членов экипажа, кроме маленького Орри. Рамаррен мог  догадаться  почему:
потому что они обнаружили, подвергнув испытанию его или кого-либо друго-
го тренированного телепата из состава команды,  что  верелиане  способны
распознать ложь в мыслеречи. Это устрашило Сингов, и они разделались  со
взрослыми, оставив в живых только безвредного ребенка в качестве  источ-
ника информации.
   Для Рамаррена его спутники по полету погибли только вчера, и,  стара-
ясь перенести этот удар, он пытался уверить себя, что, быть  может,  они
остались в живых и находятся сейчас где-нибудь на Земле. Но если  кто-то
все-таки выжил - а ведь ему несказанно повезло, - то где же они  сейчас?
Судя по всему, Синги с превеликим трудом отыскали даже одного члена эки-
пажа, когда обнаружили, что нуждаются в нем.
   Другой вопрос: для чего понадобился им Рамаррен? Почему они приложили
столько усилий, чтобы разыскать его, доставить сюда и  вернуть  ему  па-
мять, которую прежде сами же уничтожили?
   Имевшиеся в его распоряжении факты не давали иного объяснения,  кроме
того, к которому он пришел как Фальк: Сингам надо узнать, откуда он  ро-
дом.
   В мысли Фалька-Рамаррена впервые закралась позитивная нотка. Если  на
самом деле все так просто, то это даже смешно. Орри  оставили  в  живых,
потому что он был столь юн, нетренирован, не сформирован  как  личность,
уязвим и послушен - идеальное орудие и источник информации. Мальчик  был
самим совершенством, вот только одного не знал -  откуда  он  прибыл  на
Землю? К тому времени когда Синги обнаружили это, необходимая им  инфор-
мация уже начисто была стерта из сознания тех, кто располагал ею, а бес-
помощные члены экипажа были рассеяны по дикой, опустошенной Земле, обре-
ченные на смерть от несчастного случая, голода, нападения диких животных
или людей.
   Вероятно, Кен Кениек, манипулируя вчера мозгом  Рамаррена  с  помощью
психокомпьютера, пытался заставить его выдать, как звучит название солн-
ца планеты Верель на галакте. И логично предположить,  что  если  бы  он
разгласил эти сведения, то был бы уже мертв или лишен разума.  Собствен-
но, он, Рамаррен, им не нужен, нужны только его знания. Но, похоже, враг
их так и не получил.
   Данный факт сам по себе должен был изрядно встревожить Сингов. Атмос-
фера строгой секретности вокруг содержания книг  Потерянной  Колонии  на
Келшаке соответствовала технике защиты мозга от телепатического  вторже-
ния. Эта мистическая секретность - или, вернее, ограниченность доступа -
сформировалась за долгие годы на базе ревностного контроля за  распрост-
ранением научно-технических знаний, проводимого  Первыми  Колонистами  и
имевшего, в свою очередь, в своей основе Закон Лиги о культурном  эмбар-
го, который запрещал импорт достижений культуры и техники на колонизиру-
емые планеты.
   Концепция ограничения доступа к информации стала краеугольным  камнем
верелианской культуры, и деление верелианского общества на ранги базиро-
валось на убеждении, что знания и техника должны оставаться под разумным
контролем. Отдельные сведения, такие как Истинное Имя солнца, были  фор-
мальными и символическими, но данный формализм воспринимался  с  беспре-
дельной серьезностью, ибо в Келшаке знание являлось религией. Для охраны
таких неосязаемых священных мест в человеческом разуме  были  выработаны
неуловимые и неуязвимые средства защиты. Запрет мог быть нарушен, только
если Рамаррен находился в одном из Мест Тишины и к нему обращался в  оп-
ределенной форме человек, достигший такой же  Ступени.  В  иных  обстоя-
тельствах он был просто не способен открыть на словах, письменно или те-
лепатически Истинное Имя солнца родной планеты.
   Разумеется, Рамаррен располагал эквивалентными комплексами сведений -
набором навыков из области астрономии, которые  давали  ему  возможность
прокладывать курс "Альтерры" от Вереля к Земле; знанием точного расстоя-
ния между солнцами двух планет; отпечатавшейся в  его  памяти  астронома
четкой картиной звездного неба, каким оно видится с Вереля. Синги до сих
пор  не  получили  от  пленника  подобную  информацию  -  скорее   всего
вследствие того, что его мозг находился в слишком хаотичном состоянии  в
первые часы после того, как он был восстановлен посредством  манипуляций
Кен Кениека, а может, и потому, что продолжали функционировать усиленный
парагипнотический защитный блок и особые преграды. Зная,  что  на  Земле
все еще может находиться Враг, экипаж "Альтерры"  отбыл  подготовленным.
Синги могли бы заставить пленника раскрыть информацию только в том  слу-
чае, если бы они добились существенно больших успехов  в  деле  изучения
мозга, чем верелиане. Им оставалось лишь пытаться  сбить  его  с  толку,
убедить по-хорошему. Так что в настоящее время он мог не  опасаться,  по
крайней мере, физических мер воздействия.
   ?До тех пор, пока врагу не станет известно, что  он  сохранил  память
Фалька.
   Впервые осознав это, он невольно поежился. Раньше подобное как-то  не
приходило ему в голову. Как Фальк, он был для Сингов  бесполезен,  но  и
безвреден. Как Рамаррен, он был им полезен  и  тоже  безвреден.  Но  как
Фальк-Рамаррен, он представлял из себя угрозу, и они этого не  потерпят:
просто не смогут позволить себе мириться с подобной угрозой.
   Кроме того, необходимо было ответить еще на один вопрос - почему  они
так стремятся узнать, где находится Верель? Какое им дело до Вереля?
   И снова память Фалька воззвала к разуму Рамаррена, на сей раз спокой-
ным, жизнерадостным и ироничным голосом. Старый Слухач в дремучем  лесу,
человек, чувствовавший себя на Земле  еще  более  одиноким,  чем  Фальк,
как-то сказал: "Сингов совсем немного?"
   Он назвал это великой новостью, мудростью и советом; и то была чистая
правда. Согласно старинным преданиям, с которыми  Фальк  познакомился  в
Доме Зоува, Синги были пришельцами из очень отдаленного сектора Галакти-
ки, расположенного за скоплением Гиад. Если дело действительно  обстояло
так, столь невообразимую бездну пространства-времени вряд  ли  пересекло
великое множество Сингов. Их число оказалось  достаточным,  чтобы  внед-
риться в Лигу и уничтожить ее посредством телепатической  лжи,  а  также
других способностей или оружия, которыми враги,  возможно,  располагали.
Но было ли их достаточно много, чтобы править всеми теми планетами,  ко-
торые они разъединили и завоевали? Планеты невелики только по  сравнению
с разделяющей их бездной. Сингам, должно быть,  пришлось  рассеяться  по
покоренным планетам и всеми силами удерживать их от восстания.
   Орри сказал как-то Фальку, что Синги вряд ли много  путешествуют  или
торгуют, используя околосветовые корабли; за все время своего пребывания
на Земле он ни разу не видел такого корабля. Было ли это следствием  то-
го, что они боялись своих собственных соплеменников на других  планетах,
которые могли во многом превзойти их за прошедшие столетия? Или, возмож-
но, Земля - единственная планета, которой они все еще правили,  ограждая
ее от любых попыток исследования со стороны других планет? Точных сведе-
ний не было; но скорее всего на Земле Сингов действительно немного.
   Они отказывались верить рассказу Орри о том, что  земляне  на  Вереле
видоизменились, генетически сблизившись с местной формой жизни, и в кон-
це концов смогли получать плодовитое потомство от браков с туземными гу-
маноидами. Синги утверждали, что это невозможно; значит, с  ними  такого
не произошло, они оказались не способны образовывать полноценные семьи с
землянами. Они и по прошествии двенадцати столетий были чужими на Земле,
оставаясь в изоляции. Неужели Синги и в самом деле правили человечеством
из одного-единственного Города?
   Рамаррен вновь обратился за советом к Фальку и получил  отрицательный
ответ. Враг манипулировал людьми с помощью хитрости,  страха  и  оружия,
быстро предотвращая чрезмерное усиление какого-либо племени или накопле-
ние знаний, которые могли бы представлять из себя угрозу. Синги не дава-
ли человечеству возможности что-либо сделать, но и сами ничего не  дела-
ли. Они не правили, а только вредили.
   Теперь было ясно, почему Верель представлял для них смертельную опас-
ность. До сих пор им удавалось сохранять  невидимую,  но  разрушительную
власть над человеческой культурой, которую они  давным-давно  сломали  и
направили в иное русло. Однако сильная,  многочисленная,  технологически
развитая раса, воспитанная на легендах о своем кровном родстве с  земля-
нами, располагавшая познаниями о принципах работы мозга  и  оружием,  не
уступавшим их собственному, могла сокрушить Сингов одним ударом и  осво-
бодить людей от их власти.
   Если они узнают от него, где находится Верель,  вышлют  ли  они  туда
околосветовой корабль-бомбу, как огонек, бегущий по  сверхдлинному  бик-
фордову шнуру, что протянулся через световые годы для уничтожения плане-
ты?
   Да, такая возможность казалась более чем реальной. И все же два факта
говорили против нее: тщательная подготовка юного Орри как бы к роли пос-
ланника, а также - единственный Закон Сингов.
   Фальк-Рамаррен был не в состоянии решить, являлось ли правило  Уваже-
ния к Жизни единственной подлинной верой  врага,  единственным  мостиком
над пропастью самоуничтожения, которая таилась в поведении Сингов подоб-
но черному каньону, над которым выстроен их город, или же это было вели-
чайшей ложью из всего нагромождения лжи. Они действительно старались из-
бегать убийства разумных существ. Они оставили его и,  возможно,  других
членов экипажа в живых; их тщательно  приготовленная  пища  была  расти-
тельного происхождения; для того чтобы сдерживать рост населения,  Синги
натравливали племена друг на друга, развязывали  войны,  оставляя  людям
право убивать; согласно легендам, в первые  годы  своего  правления  они
прибегали к евгенике и переселению народов, а не к геноциду. Значит, они
следовали букве собственного Закона, только на особый лад.
   В таком случае их забота об юном Орри свидетельствовала  о  том,  что
ему и предстояло исполнить роль их посланника. Ему, единственному  спас-
шемуся участнику полета, предстояло вернуться через бездну  космического
пространства на Верель и рассказать соотечественникам то, что Синги  по-
ведали ему о Земле - чирик, чирик, подобно птицам, что чирикали  "нельзя
отнимать жизнь" высокоморальному борову, или попискивавшим мышам в  под-
валах Дома Страха? Недалекий, честный, одурманенный Орри принесет  Вели-
кую Ложь на Верель.
   Честь и память о Колонии были сильными движущими силами на Вереле,  и
зов о помощи с Земли мог бы получить на нем отклик; но  если  верелианам
расскажут, что нет и никогда не было Врага, что Земля  является  древним
райским садом, им вряд ли захочется совершать столь длительное путешест-
вие. Если же они все-таки решатся это сделать, то отправятся в путь  не-
вооруженными, подобно Рамаррену и его товарищам.
   Еще один голос всплыл в его памяти, услышанный еще раньше в  глубинах
Леса: "Мы не можем жить так вечно. Должна быть какая-то  надежда,  некое
знамение".
   Зоув полагал, что Фальк прибыл сюда с посланием к человечеству.  Увы,
надежда оказалась еще более непрочной, знамение - еще более неясным. На-
оборот, ему предстояло переправить послание человечества,  по  существу,
мольбу о помощи, об избавлении.
   "Я должен отправиться домой. Я должен рассказать им  всю  правду",  -
подумал Рамаррен, зная, что Синги любой ценой не допустят этого, что бу-
дет послан только Орри, а его задержат здесь или убьют.
   Совершенно измотанный  долгими  попытками  думать  последовательно  и
связно, он наконец расслабился, перестав жестко контролировать свой  из-
мученный сомнениями двойной разум, и  в  изнеможении  упал  на  кушетку,
спрятав лицо в ладонях. "Если б я только мог отправиться домой. Если б я
только смог еще раз пройтись вместе с Парт по поляне?"
   Так оплакивал свою незавидную долю мечтатель Фальк. Рамаррен  же  пы-
тался уйти от безысходной тоски, думая о своей жене Адрис - темноволосой
золотоглазой женщине в платье, расшитом тысячью крохотных серебряных це-
почек. Но его обручальное кольцо пропало, а Адрис была мертва. Она умер-
ла давным-давно. Девушка выходила замуж за Рамаррена, зная,  что  вместе
они будут немногим более одного лунокруга, так как он  уже  готовился  к
полету на Землю. Во время единственного, ужасного мгновения  полета  она
прожила всю свою жизнь, состарилась и умерла. Со дня  ее  смерти  скорее
всего прошло не менее сотни земных лет? Где теперь  тот  мечтатель,  где
его мечта?
   "Тебе следовало умереть столетием раньше", - сказал как-то Властитель
Канзаса ничего не понимавшему Фальку, видя, чувствуя или зная, что внут-
ри него кроется человек, рожденный давным-давно. Теперь, если  Рамаррену
суждено вернуться на Верель, он попадет в далекое  будущее.  Около  трех
столетий, почти пять верелианских долгих лет пройдет с тех пор,  как  он
покинул родную планету. Все изменится настолько, что на Вереле он  будет
таким же чужаком, каким был на Земле.
   Оставалось только одно место, куда он действительно мог вернуться как
к себе домой и быть с радостью встреченным теми, кто любил его: Дом Зоу-
ва. Но он никогда больше его не увидит. Если и вела его куда-то  судьба,
так только прочь от Земли. Он вынужден полагаться только на самого  себя
и должен пройти свой путь до конца.

   Глава 10
   День давно уже наступил. Осознав, что очень голоден, Рамаррен подошел
к скрытой двери и громко попросил на галакте принести ему еды. Ответа не
последовало, однако вскоре слуга принес еду и сервировал стол. Когда Ра-
маррен заканчивал трапезу, за дверью прозвучал слабый сигнал зуммера.
   - Войдите, - сказал Рамаррен на языке Келшак, и в комнату  вошли  Хар
Орри, высокий Синг Абандибот и двое других, которых Рамаррен  раньше  не
видел, и все же их имена всплыли у него в голове: Кен Кениек  и  Краджи.
Их представили ему с предельной вежливостью.
   Рамаррен обнаружил, что в состоянии вполне  прилично  владеть  собой.
Необходимость держать личность Фалька тщательно  скрытой  и  подавленной
фактически пошла ему только на пользу, позволив вести себя легко и  неп-
ринужденно. Он чувствовал, что психолог Кен Кениек пытается  настроиться
на его мозг, причем с недюжинным искусством и напором, но это ничуть  не
беспокоило Рамаррена. Если его барьеры выдержали даже под  парагипно-ти-
ческим колпаком, они, безусловно, не подведут и сейчас.
   Никто из Сингов не обращался к нему телепатически. Они стояли поодаль
в странных напряженных позах, как бы опасаясь чьего-либо  прикосновения,
и говорили исключительно шепотом. Рамаррен задал  несколько  вполне  ес-
тественных вопросов о Земле, человечестве и Сингах,  с  серьезным  видом
выслушивая каждый ответ. Раз он попытался настроиться на мозг юного  Ор-
ри? Не удалось. Мальчик не имел никакой видимой  защиты,  но,  вероятно,
подвергся некой ментальной обработке, которая свела на нет то  небольшое
искусство фазовой настройки, которому он научился еще  будучи  ребенком.
Кроме того, мальчик находился под воздействием наркотика, к употреблению
которого его приучили. Даже когда Рамаррен послал ему незаметный, тради-
ционный сигнал их родства по пречное, Орри продолжал сосать  трубочку  с
наркотиком. Погружение в яркий, притягивающий мир наркотического полусна
притупило восприятие мальчика, и он не реагировал ни на какие сигналы.
   - Вы пока что не видели на Земле ничего, кроме этой комнаты, -  хрип-
лым шепотом сказал одетый как женщина Синг по имени Карджи. Рамаррен ос-
терегался всех Сингов, но Карджи возбуждал в нем  особый,  инстинктивный
страх и антипатию. Было что-то омерзительное в этом тучном теле под нис-
падавшими одеждами, в длинных иссиня-черных волосах, в хриплом  выверен-
ном шепоте.
   - Разумеется, мне хотелось бы увидеть больше.
   - Мы обязательно покажем вам все, что  вы  пожелаете  увидеть.  Земля
открыта для своего почетного гостя.
   - Я не помню, видел ли я Землю с борта "Альтерры", - задумчиво произ-
нес Рамаррен на галакте с сильным верелианским акцентом. - Не помню я  и
нападения на корабль. Не могли бы вы объяснить мне, чем это вызвано?
   Возможно, рискованный вопрос, но уж очень  хотелось  получить  ответ,
заполнить единственный пробел в двойной памяти.
   - Вы находились в состоянии, которое мы называем ахронией,  -  сказал
Кен Кениек. - Выход из полета со скоростью  света  произошел  мгновенно,
непосредственно у Барьера, поскольку  ваш  корабль  не  оборудован  уст-
ройством для синхронизации состояний с различной скоростью течения  вре-
мени. На тот момент и в течение последующих нескольких минут  или  часов
вы были либо без сознания, либо безумны.
   - Мы не сталкивались с данной проблемой во время  коротких  перелетов
со скоростью света.
   - Чем дольше полет, тем сильнее Барьер.
   - Полет на сто двадцать пять световых лет на едва апробированном  ко-
рабле, - добавил Абандибот своим скрипучим шепотом и с присущей ему  на-
пыщенностью, - был очень храбрым поступком!
   Рамаррен принял комплимент, не поправив цифры.
   - Давайте, милорды, покажем нашему гостю Столицу Земли.  Одновременно
со словами Абандибота Рамаррен перехватил обрывок телепатического разго-
вора между Краджи и Кен Кениеком, хотя не  уловил  его  смысла.  Он  был
слишком поглощен поддержанием собственной защиты, чтобы  отвлекаться  на
подслушивание мыслеречи или даже на прощупывание чужих эмоций.
   - Корабль, на котором вы возвратитесь на Верель, -- сказал Кен  Кени-
ек, - будет, конечно же, оснащен ретемпорализатором, и вы  не  испытаете
расстройства психики при входе в околопланетное пространство родной пла-
неты.
   Рамаррен поднялся, причем весьма неуклюже - в отличие от  Фалька,  он
не привык к стульям и ощущал неудобство от сидения будто бы на насесте -
но, оказавшись на ногах, тут же переспросил:
   - Корабль, на котором мы вернемся?..
   В затуманенном взоре Орри  блеснула  искра.  Краджи  зевнул,  показав
крепкие желтые зубы.
   - Когда вы увидите все, что хотели бы посмотреть на Земле,  -  сказал
Абандибот, - и узнаете все, что вы хотели бы узнать, мы предоставим  вам
околосветовой корабль, на котором вы, лорд Агад и Хар Орри, сможете вер-
нуться домой. Сами мы путешествуем крайне мало. Войн больше нет;  нет  и
необходимости торговать с другими планетами, и мы не хотим вновь взвали-
вать на нашу бедную Землю бремя гигантских расходов на постройку околос-
ветовых кораблей только ради утоления собственного любопытства. Мы, люди
Земли, теперь относимся к старым расам; мы сидим дома, ухаживаем за сво-
им садом и не лезем в чужие дела. Но ваш полет должен быть завершен, ва-
ша миссия должна быть выполнена. "Новая Альтерра" ждет вас в космопорту,
и Верель ждет вашего возвращения. Очень жаль, что вашей  цивилизации  не
удалось заново открыть принципы связи с помощью ансибля, и мы поэтому не
в состоянии прямо сейчас наладить контакт. К настоящему времени на Вере-
ле, возможно, и появилось устройство мгновенной связи, однако мы не  мо-
жем послать сообщение, не располагая координатами Вереля.
   - Верно, - вежливо заметил Рамаррен.
   Возникла небольшая напряженная пауза.
   - Не думаю, что я понял? - первый начал Рамаррен.
   - Ансибль - это?
   - Я знаю, что такое ансибль, хотя и  не  понимаю,  как  он  работает.
Действительно, к тому времени как я покинул Верель, мы  еще  не  открыли
повторно принципа мгновенной связи. Но что помешало вам наладить контакт
с Верелем?
   Он встал на скользкую дорожку и сейчас, полностью владея собой, нахо-
дился в центре внимания, являясь равноправным игроком, а не пешкой в чу-
жой игре. Застывшие лица его собеседников излучали почти физически  ощу-
тимое напряжение.
   - Преч Рамаррен, - сказал Абандибот, -  мы  никогда  не  имели  чести
знать, где в точности находится Верель, поскольку Хар Орри  слишком  мо-
лод, чтобы помнить точное расстояние до планеты, хотя, конечно же, приб-
лизительная цифра нам известна. Так как его практически не учили  галак-
ту, мальчик не смог назвать на нем и имя солнца Вереля. Поэтому  мы  вы-
нуждены ждать помощи от вас, прежде чем предпринять  попытку  установить
ансибль-контакт с Верелем, а также ввести координаты вашей родной плане-
ты в компьютер приготовленного для вас корабля.
   - Итак, вы не знаете имени звезды, вокруг которой вращается Верель?
   -- К несчастью, в этом-то и заключается вся  проблема.  Если  вас  не
затруднит?
   - Я не могу сказать его вам.
   Это не удивило Сингов. Они были слишком  погружены  в  себя,  слишком
эгоцентричны.
   Абандибот и Кен Кениек никак не  отреагировали  на  слова  Рамаррена.
Карджи же промолвил странным, леденящим душу выверенным шепотом:
   - Вы хотите сказать, лорд Агад, что тоже его не знаете?
   - Я не могу назвать вам Истинное Имя Нашего  Солнца,  -  торжественно
произнес Рамаррен.
   На этот раз он уловил мысленный  посыл,  обращенный  Кен  Кениеком  к
Абандиботу: "Ну, что я тебе говорил!"
   - Преч Рамаррен, прошу извинить мое невежество. Я не знал, что  зада-
вать подобные вопросы запрещено. Вы же простите меня, не так ли? В  свое
оправдание могу лишь сказать, что мы не знакомы с вашими обычаями, и хо-
тя невежество является плохим извинением, это все, на что  я  могу  упо-
вать, - прохрипел Абандибот.
   Тут его неожиданно перебил словно очнувшийся от испуга Орри:
   - Преч Рамаррен, но вы? вы же сумеете задать кораблю  координаты?  Вы
же должны помнить то? что вам было известно как навигатору?
   Рамаррен повернулся к мальчику и тихо спросил:
   - Ты хочешь вернуться домой, веспреча?
   -Да!
   - Через двадцать или тридцать дней, если  это  подходит  лордам,  что
предложили нам столь щедрый дар, мы отправимся на их корабле к Верелю.
   Он снова повернулся к Сингам:
   - Прошу простить меня за то, что мои уста и мой разум закрыты в ответ
на ваш вопрос. Мое молчание плохо смотрится  на  фоне  вашей  невиданной
искренности.
   "Если бы мы пользовались мыслеречью, - подумал Рамаррен, - данный об-
мен репликами был бы куда менее вежливым". В отличие от  Сингов,  он  не
умел мысленно лгать и, следовательно, не смог бы произнести  ни  единого
слова из своих последних вежливых речей.
   - Ничего страшного, лорд Агад! Для нас важны не столько ответы на на-
ши вопросы, сколько ваше благополучное возвращение!  Главное,  чтобы  вы
были в состоянии  запрограммировать  корабль  -  а  все  наши  записи  и
компьютеры в вашем распоряжении, стоит только попросить.
   Да, если Синги захотят узнать, где расположен Верель, им  понадобится
всего лишь проверить, какой курс был введен в бортовой компьютер.  После
чего они повторно сотрут содержимое мозга Рамаррена, объяснив Орри,  что
восстановление памяти в конце концов привело к полному расстройству  его
психики; а затем отправят Орри с посланием на Верель. Если и существовал
какой-то выход из этой западни, то он его пока что не отыскал.
   Они все вместе прошли через призрачные коридоры, спустились по  лест-
ницам и лифтам и вышли из дворца на улицу. Та часть его мозга, что явля-
лась Фальком, была практически подавлена, и Рамаррен двигался,  думал  и
говорил совершенно свободно - так, как и следовало ожидать от Рамаррена.
Он ощущал постоянную настороженную готовность разумов Сингов, в  особен-
ности Кен Кениека, поймать верелианина  на  малейшей  ошибке  или  прос-
кользнуть в самую узкую щелочку в его защите. Напряжение  заставило  Ра-
маррена быть бдительным вдвойне.  Поэтому  именно  он,  чужак,  взглянул
вверх на предполуденное небо и увидел там желтое солнце Земли.
   Рамаррен остановился, охваченный внезапной  радостью,  поскольку  это
действительно было событие, независимо от того, что произошло  раньше  и
что ждало его в будущем. Событие - увидеть на протяжении одной жизни си-
яние двух светил: свет оранжево-золотого солнца Вереля и светло-золотого
- Земли. Теперь он мог сопоставить их, как человек,  державший  в  руках
два самоцвета и сравнивавший их красоту ради  того,  чтобы  воздать  еще
большую хвалу каждому в отдельности.
   Мальчик стоял рядом.  Рамаррен  начал  бормотать  первые  слова  при-
ветствия, которому учат детишек народа Келшак, чтобы те произносили  его
при виде восходящего солнца или после затяжных зимних бурь:
   - Добро пожаловать, животворная звезда, средоточение жизни?
   Орри подхватил слова гимна и стал нараспев вторить старшему.  Впервые
между ними возникло согласие, и Рамаррен был  рад,  поскольку  Орри  еще
предстояло сыграть свою роль.
   Вызвали слайдер, и они поехали по улицам города. Рамаррен задавал со-
ответствующие вопросы, Синги отвечали на них так,  как  считали  нужным.
Абандибот стал подробно описывать, как все башни, мосты, улицы и  дворцы
Эс Тоха были возведены тысячелетие назад за одну ночь на речном  острове
на другой стороне планеты и как из века в век, едва только у них  возни-
кало такое желание, Повелители Земли призывали  на  помощь  свои  удиви-
тельные машины и перемещали весь город на новое, удовлетворявшее их при-
хотям место.
   Орри был так оглушен наркотиками и сладкими речами, что  верил  всему
напропалую, а верил ли этим россказням Рамаррен. Сингов интересовало ма-
ло.  Абандибот,  очевидно,  порою  лгал  просто  для  собственного  удо-
вольствия; возможно, иных удовольствий у него и не было.
   Затем последовали подробные описания того, как многие Синги смешались
с простыми людьми, замаскировавшись под  "туземцев"  и  реализуя  единый
план, исходивший из Эс Тоха; какой беззаботной и полнокровной жизнью жи-
вет большая часть человечества, зная, что Синги поддерживают мир и несут
на своих плечах бремя власти; как чутко опекаются наука и искусство, как
гуманно относятся к бунтовщикам и преступным элементам. Планета  смирен-
ных людей, живущих в скромных  маленьких  домиках,  планета  миролюбивых
племен и стойбищ, планета, где нет войн, убийств и перенаселенности, где
позабыты прежние достижения и амбиции. Земля - обитель сущих  детей  под
неусыпным отеческим руководством Сингов?
   Утешающий и ободряющий рассказ все продолжался и продолжался, повест-
вуя об одном и том же с различными вариациями. Неудивительно, что бедный
малыш Орри верил всем этим россказням. Рамаррен тоже поверил бы  практи-
чески всему, не будь у него воспоминаний Фалька о  лесе  и  о  равнинах;
Фальк жил на Земле совсем не среди детей, но среди людей ожесточившихся,
страдавших и полных страстей.
   В тот день Рамаррена водили по всему Эс Тоху, и  ему,  жившему  среди
старинных улиц Вегеста и в гигантских Зимних Домах Каспула, Эс Тох пока-
зался призрачным городом, ненастоящим и скучным, поражающим лишь фантас-
тической красотой окружавшей природы. Затем Рамаррену и Орри начали  по-
казывать Землю с борта аэрокара и с межпланетных кораблей во  время  од-
нодневных поездок под присмотром Абандибота или Кен Кениека. Они  совер-
шили вылазки на каждый из материков Земли  и  даже  на  пустынную,  дав-
ным-давно покинутую Луну.
   Дни сменялись днями; Синги продолжали вести свою игру  в  расчете  на
Орри и готовы были обхаживать Рамаррена до тех пор, пока им  не  удастся
вытянуть из него желаемую информацию. Хотя за ним постоянно наблюдали  -
непосредственно или с помощью электронных устройств, визуально или теле-
патически, - его ни в чем не ограничивали. Очевидно, Синги  почувствова-
ли, что им нечего бояться гостя.
   Возможно, они даже собирались отпустить его домой вместе с Орри, счи-
тая Рамаррена достаточно безвредным в своем неведении. Но он  мог  полу-
чить обратный билет с Земли только в обмен на необходимую Сингам  инфор-
мацию, выдав месторасположение Вереля. Пока что он не сказал им об  этом
ни слова, они же ничего и не спрашивали.
   Ну а узнай Синги в конце концов, где находится  Верель?  Так  ли  это
важно?
   Очень важно. Даже если в их планы и не входит  немедленное  нападение
на потенциального противника, они в состоянии выслать  вслед  за  "Новой
Альтеррой" робота-шпиона с ансибль-передатчиком на борту, чтобы тот  пе-
редавал в режиме реального времени сообщения на Землю о любых  приготов-
лениях к новому межзвездному полету. Ансибль предупредит  об  экспедиции
на Землю еще до ее отбытия. Единственным тактическим  преимуществом  Ве-
ре-ля перед Сингами было то, что Синги не знали точных координат  плане-
ты, а на поиски требовалось несколько столетий. Рамаррен мог купить себе
шанс на освобождение, только подставив под удар родной дом.
   Стараясь разрешить вставшую перед ним дилемму,  он  откровенно  тянул
время, посещая вместе с Орри и тем или иным из приставленных к нему Син-
гов самые различные места. Земля простиралась под крыльями их  воздушных
кораблей подобно гигантскому прекрасному саду, пришедшему в запустение и
отданному на откуп сорнякам. Всем своим натренированным разумом Рамаррен
искал какой-нибудь трюк, который позволил бы кардинально изменить  расс-
тановку сил и превратить его из марионетки в кукловода: так,  во  всяком
случае, ситуация виделась его келшакскому складу ума. Если взглянуть  на
проблему под нужным углом, то можно найти единственно  правильный  выход
из любой ситуации, будь то хаос или западня,  поскольку  в  долгосрочной
перспективе в основе всего лежит не дисгармония, но отсутствие взаимопо-
нимания, не удача или неудача, но невежество. Вот об этом размышлял  Ра-
маррен, в то время как его второе "я", Фальк, не  только  не  высказывал
своих предложений, но даже не тратил времени на всестороннее обдумывание
ситуации.
   Фальку, который видел, как дымчатые и яркие камни скользят по  прово-
лочкам Узора, который жил среди людей в их разоренных поселениях  и  об-
щался с королями в изгнании, казалось, что ни одному  человеку  не  дано
управлять своей судьбой либо изменить ход игры.  Единственное,  что  ему
оставалось, - это ждать, когда сверкающий бриллиант удачи соскользнет на
подходящий виток времени. Гармония существует, однако не существует спо-
соба постичь ее; Путь не может быть пройден. Поэтому, пока Рамаррен  из-
нурял размышлениями свой разум, Фальк залег где-то в  глубинах  мозга  и
выжидал. Когда представится шанс, он его не упустит.
   Или может случиться, что шанс сам найдет его.
   Но пока ничего особенного не происходило. Они находились вместе с Кен
Кениеком на борту маленького аэрокара, оборудованного автопилотом -  од-
ной из умных машин, что позволяли Сингам столь эффективно контролировать
и усмирять целую планету. Они возвращались в Эс Тох из  продолжительного
путешествия к островам Западного океана, на одном из  которых  совершили
посадку. Местную деревушку на берегу  лазурного  теплого  моря  населяли
красивые, уверенные в себе люди, всецело поглощенные хождением под пару-
сом, плаванием и сексом - великолепный образчик человеческого счастья  и
возврата к природе, словно  нарочно  созданный  для  показа  верелианам.
Здесь не о чем было беспокоиться, нечего было бояться.
   Орри дремал, не выпуская из пальцев трубочку с  парифой.  Кен  Кениек
включил автопилот и вместе с Рамарреном - но сидя в  трех-четырех  футах
от него, поскольку Синги никогда ни к кому не  приближались  вплотную  -
смотрел через стеклянный колпак кабины аэрокара на спокойное голубое мо-
ре. Рамаррен устал и позволил себе немного расслабиться в  эти  приятные
мгновения праздности, вися в стеклянном шарике посреди синевато-золотис-
той сферы.
   - Очаровательная планета, - заметил Синг.
   -Да.
   - Прекраснейший из всех миров. Хотя, возможно, Верель красивее?
   - Нет, он куда суровее.
   - Да, таким его делает весьма продолжительный год. Сколько он длится?
Шестьдесят земных лет?
   -Да.
   - Вы родились осенью, не так ли? Значит, так ни разу и не видели пла-
нету летом?
   - Всего один раз, когда я летал в южное полушарие. Но лето там холод-
нее, а зима теплее, чем в Лекши. Мне так и не довелось  увидеть  Великое
Северное Лето.
   - Вам еще может представиться такая возможность.  Если  вы  вернетесь
через несколько месяцев, какое время года будет на Вереле?
   Рамаррен прикинул в уме и через пару секунд ответил:
   - Позднее лето. Что-то около двенадцатого лунокруга лета.
   - По моим подсчетам должна была бы быть осень? сколько времени длится
полет?
   - Сто сорок два земных года, - ответил Рамаррен, и когда он  произнес
эти слова, легкий порыв паники пронесся по его рассудку и тут  же  утих.
Он почувствовал присутствие сознания Синга в своем мозгу; отвлекая  вни-
мание Рамаррена разговорами, Синг ментально потянулся  к  его  рассудку,
обнаружил, что защита ослабла, и установил полномасштабный контроль. Это
свидетельствовало о невероятной  терпеливости  и  недюжинном  мастерстве
Синга в области телепатии. Раньше Рамаррен боялся возникновения подобной
ситуации, но сейчас, когда это все-таки случилось, тревоги не испытывал.
   Теперь Кен Кениек общался с ним мысленно, с помощью прекрасно воспри-
нимаемой, отчетливой мыслеречи, а не посредством присущего Сингам  хрип-
лого тихого шепота.
   - Все в порядке, все очень даже неплохо. Разве вам не приятно, что мы
наконец настроились друг на друга?
   - Очень приятно, - согласился Рамаррен.
   - Действительно. Теперь, когда мы находимся в созвучии друг с другом,
все наши волнения позади. Итак, сто сорок два  световых  года?  Выходит,
ваше солнце находится в созвездии Дракона. Как оно зовется  на  галакте?
Нет, все правильно, вы не можете произнести его ни вслух,  ни  мысленно.
Эльтанин - таково название вашего солнца, не так ли?
   Рамаррен не отреагировал на его слова.
   - Эльтанин - Око Дракона. Очень хорошо.  Другие  звезды,  которые  мы
рассматривали как вариант, находятся несколько ближе. Теперь мы  сэконо-
мим уйму времени. Мы уже почти?

   Глава 11
   Быстрая, отчетливая, убаюкивающая мыслеречь  внезапно  оборвалась,  и
Кен Кениек конвульсивно дернулся; то же самое произошло и с  Рамарреном.
Синг резко рванулся к органам управления аэрокаром, но мгновенно  отпря-
нул. Он как-то странно, излишне сильно наклонился вперед, словно небреж-
но управляемая марионетка. Затем осел на пол кабины и так и остался  там
лежать, белым застывшим лицом вверх.
   Орри, внезапно пробудился от своей наркотической дремоты и  уставился
на Рамаррена:
   - Что случилось? Что-то не так?
   Ответа он не услышал. Рамаррен стоял так  же  неподвижно,  как  лежал
Синг, глаза его впились в глаза Кен Кениека  двойным  невидящим  взором.
Когда он наконец зашевелился, с его губ сорвалось несколько слов на  не-
понятном для Орри языке. Через мгновение он с трудом произнес на  галак-
те:
   - Сделай так, чтобы корабль завис.
   Теперь он говорил без верелианского акцента, на  искаженном  диалекте
галакта, употребляемом обитателями Земли. Несмотря  на  корявость  речи,
настойчивые и властные интонации прозвучали предельно ясно. Орри  подчи-
нился приказу. Маленький стеклянный шарик завис над центром чаши  океана
к востоку от солнца.
   - Преч, что?
   - Молчи!
   Наступила тишина. Кен Кениек неподвижно лежал на полу кабины.  Жуткое
напряжение, охватившее Рамаррена, начало постепенно ослабевать.
   Схватка на ментальном уровне между ним и Кен Кениеком свелась к чере-
де засад и ответных ловушек. В физических терминах, Синг  внезапно  бро-
сился на Рамаррена, полагая, что захватил в плен одного человека, однако
на него самого неожиданно напал другой человек, точнее, разум,  притаив-
шийся в засаде, - Фальк. Он был в силах лишь на краткий  миг  взять  под
контроль сознание Синга, да и то лишь благодаря  внезапности  нападения,
но этого мгновения вполне хватило, чтобы освободить Рамаррена. Итак, Ра-
маррен на мгновение вышел на свободу, а разум Синга по-прежнему оставал-
ся синхронизированным с ним. Следовательно, он был уязвим,  и  Рамаррену
удалось взять под контроль сознание Кен Кениека. Потребовались  все  ис-
кусство и вся мощь разума, чтобы держать мозг Синга в узде, делая  врага
таким же беспомощным и покорным, каким секундой раньше был его собствен-
ный мозг. Но у него по-прежнему имелось большое преимущество: он являлся
человеком с двумя разумами, и пока Рамаррен удерживал Синга в  беспомощ-
ном состоянии, Фальк был свободен в своих мыслях и поступках.
   Именно сейчас выдался тот случай, тот шанс,  которого  он  так  ждал.
Второй такой возможности может и не представиться.
   Фальк вслух спросил:
   - Где находится приготовленный к полету околосветовой космический ко-
рабль?
   Было забавно слышать, как Синг отвечает на вопрос своим хриплым шепо-
том, и впервые не сомневаться в том, что он лжет.
   - В пустыне к северо-западу от Эс Тоха.
   - Охраняется?
   - Да.
   - Людьми?
   - Нет.
   - Вы отвезете нас туда.
   - Я отвезу вас туда.
   - Веди корабль туда, куда он тебе скажет, Орри.
   - Я ничего не понимаю, преч Рамаррен. Разве мы не?
   -- Мы собираемся покинуть Землю прямо сейчас. Займись управлением.
   - Займись управлением, - тихо повторил Кен Кениек.
   Орри повиновался, следуя указаниям Синга относительно  курса  полета.
На полной скорости аэрокар понесся в восточном направлении, и все же ка-
залось, что он продолжает висеть над безмятежным центром океана, к кром-
ке которого за их спинами медленно клонилось  солнце.  Западные  острова
будто плыли навстречу по испещренному морщинками волн изгибу  сверкающей
поверхности воды; потом  впереди  выросли  остроконечные  белые  вершины
прибрежных хребтов, которые мгновение спустя замелькали под брюхом аэро-
кара. И вот они уже над мрачной пустыней, взрезанной обезвоженными изви-
листыми цепями гор.
   Продолжая следовать едва слышным указаниям Кен Кениека,  Орри  снизил
скорость аэрокара, сделал круг над одним из горных кряжей, затем  перек-
лючил управление на посадочный маяк. Высокие безжизненные  горы  вздыма-
лись над ними, окружая их стеной, когда аэрокар  садился  на  выжженное,
тенистое плато.
   Не было видно ни космопорта, ни посадочного поля, ни дорог,  ни  зда-
ний, но какие-то неясные, гигантские тени, словно  миражи,  дрожали  над
песком и зарослями полыни на фоне темных склонов гор. Фальк  смотрел  на
них, безуспешно пытаясь сфокусировать зрение, и  Орри  первым  удивленно
выдохнул:
   - Корабли!
   Это был флот межзвездных кораблей Сингов, замаскированный  светоотра-
жающими сетками. Первыми Фальку на глаза попались небольшие корабли,  но
были и другие, которые он сперва принял за холмы?
   Аэрокар изящно приземлился рядом с маленьким полуразрушенным  бараком
без крыши, чьи доски побелели и потрескались на ветру пустыни.
   - Что это за барак?
   - Вход в подземные помещения находится у одной из его стен.
   - Там внизу стационарные компьютеры?
   -Да.
   - Готов ли какой-нибудь из малых кораблей к полету?
   - Они все готовы. В большинстве своем, это полностью автоматизирован-
ные корабли-защитники.
   - Есть ли среди  них  хотя  бы  один,  который  может  пилотироваться
людьми?
   - Да. Тот, который предназначался для Хара Орри.
   Рамаррен удерживал телепатическую хватку на разуме Синга, в то  время
как Фальк приказал тому  отвести  их  на  корабль  и  показать  бортовые
компьютеры. Кен Кениек тут же повиновался, хотя  Фальк-Рамаррен,  в  об-
щем-то, не ожидал столкнуться с подобной покорностью:  как  и  в  случае
обыкновенного гипнотического внушения, существовали  пределы  управления
разумом. Инстинкт самосохранения зачастую противился даже самому сильно-
му внушению и мог даже нарушить ментальную настройку.
   Однако измена, которую вынужден был сейчас совершить Синг, по-видимо-
му, не вызывала в нем инстинктивного сопротивления; он провел их к звез-
долету и послушно ответил на все вопросы Фалька-Рамаррена,  затем  отвел
назад к полуразрушенному бараку и отдал команду, открывшую потайной люк,
что скрывался в песке рядом с дверью в хижину. Они ступили в открывшийся
туннель. У каждой подземной двери или защитного  устройства  Кен  Кениек
произносил соответствующий сигнал или пароль, и в конце концов они попа-
ли в защищенные от нападения, катаклизмов и грабителей помещения глубоко
под землей,  где  находились  устройства  автоматического  управления  и
компьютеры для прокладки курса.
   Со времени инцидента в аэрокаре прошло уже больше часа.  Кен  Кениек,
покорный и подобострастный, напоминавший временами Фальку бедняжку  Эст-
рел, стоял рядом, не способный причинить вред? пока  Рамаррен  полностью
контролировал его мозг. Стоило его хватке ослабнуть,  как  Синг  тут  же
отправил бы мысленный призыв о помощи в Эс Тох, если найдет на это силы,
либо активизирует какую-либо систему сигнализации, и Синги с  их  воору-
женными слугами прибудут сюда буквально через пару минут.  Но  Рамаррену
все же придется ослабить этот контроль, ибо в дальнейшем для оценки  си-
туации требовался именно его мозг. Фальк не знал, как ввести в компьютер
данные для расчета курса на Верель, планету системы звезды Эльтанин. Это
мог сделать только Рамаррен.
   Однако у Фалька имелись свои способы решения данной проблемы.
   - Дайте мне ваш пистолет.
   Кен Кениек тут же вручил ему миниатюрное оружие, которое  прятал  под
ниспадающими одеждами. Орри с ужасом наблюдал за происходящим. Фальк  не
собирался смягчать шок мальчика; фактически он даже усугубил его.
   - Почтение к Жизни? - холодно осведомился он, осматривая оружие.
   И действительно, это был не пистолет и не лазер, а лишь  парализатор,
причем маломощный. Из него нельзя было убить  человека.  Фальк  направил
оружие на Кен Кениека, жалкого в его полной беззащитности, и  выстрелил.
Тут Орри вскрикнул и рванулся вперед, однако Фальк направил  парализатор
и на него. Затем, с трясущимися руками, он отвернулся от  двух  распрос-
тертых на полу парализованных тел и отдал бразды правления Рамаррену. На
данный момент он свое дело сделал.
   У Рамаррена не было времени волноваться или мучиться угрызениями  со-
вести. Он сразу же направился к компьютерам и принялся за работу. Из ос-
мотра бортовых устройств корабля стало ясно, что в  них  применялась  не
обычная сетианская математика, которую по-прежнему использовали  земляне
и из которой выросла верелианская математика - некоторые операции Сингов
были абсолютно чужды сетианской логике.  Ничто  другое  не  могло  столь
твердо убедить Рамаррена в том, что Синги действительно являлись  завое-
вателями с какой-то очень далекой планеты, чужаками для Земли и для всех
планет древней Лиги. Он никогда до конца не верил в то, что старые  зем-
ные легенды не искажают в данном вопросе истину, теперь же ему  пришлось
воочию в этом убедиться.
   И хорошо, что Рамаррен был  профессиональным  математиком,  иначе  он
быстро бы опустил руки, отчаявшись ввести координаты Вереля в работавшие
на неведомых принципах компьютеры Сингов. Ему потребовалось пять часов?
   Пока Рамаррен работал, Фальк не мог занимать глазные рецепторы, но он
прислушивался к малейшему шороху и ни на секунду не забывал  о  распрос-
тертых неподалеку двух бесчувственных телах. А еще он думал  об  Эстрел,
гадая, где она сейчас и что с ней стало. Держат ли ее под стражей, а мо-
жет, стерли ей память или убили? Нет, Синги не убивают. Они боятся  уби-
вать и боятся умирать, а потому назвали свой страх Почтением к Жизни.
   Синги, Враги, Лжецы? Лгали ли они на самом деле? Возможно, дело  обс-
тоит не совсем так; возможно, в основе их лжи лежит глубокое, не  попра-
вимое отсутствие взаимопонимания. Они оказались не способны  вступить  в
контакт с людьми и использовали ложь в корыстных целях, выковав  из  нее
великое оружие - лживую мыслеречь. Но, в конце концов, стоила ли овчинка
выделки? Двадцать столетий лжи минуло с тех пор, как враги впервые  поя-
вились на Земле? Изгнанники или пираты, а может быть, просто  авантюрис-
ты, мечтавшие о создании собственной империи. Выходцы с невообразимо да-
лекой планеты, чья плоть  навечно  осталась  стерильной.  Изолированные,
глухонемые, правившие такими же глухонемыми в мире иллюзий. Как они были
одиноки?
   Рамаррен завершил свой труд. После пяти часов изнурительной  подгото-
вительной работы и  восьми  секунд  вычислений  компьютера  в  его  руку
скользнула крохотная иридиевая полоска, необходимая для программирования
бортового компьютера.
   Он обернулся и уставился затуманенным взором на Орри и  Кен  Кениека.
Как с ними поступить? Очевидно, им придется отправиться в полет.
   "Сотри записи расчетов в компьютере", - пронесся  в  голове  знакомый
голос, его собственный голос - голос Фалька. У Рамаррена от усталости  в
глазах стояли пятна,  но  постепенно  до  него  дошел  смысл  требования
Фалька, и он молча повиновался. После чего он не в силах был сообразить,
что же нужно делать дальше. И тут в конце концов впервые сдался, не  де-
лая больше попыток доминировать, и позволил себе раствориться  в?  самом
себе.
   Фальк-Рамаррен тут же принялся за работу. Он  энергично  выволок  Кен
Кениека на поверхность и протащил Синга по залитому лунным светом  песку
в корабль, едва различимые очертания которого дрожали в  ночном  воздухе
пустыни; он устроил неподвижное тело в анатомическом  кресле,  всадил  в
него дополнительную дозу парализующего облучения и вернулся за Орри.
   По дороге к кораблю мальчик начал приходить в себя и  ухитрился  заб-
раться внутрь без посторонней помощи.
   - Преч Рамаррен, - хрипло спросил он, вцепившись в руку Фалька-Рамар-
рена, - куда мы направляемся?
   - На Верель.
   - Кен Кениек тоже летит с нами?
   - Да. Он сможет рассказать на Вереле  свою  версию  происходящего  на
Земле, ты - свою, а я - свою? Всегда существует более чем  один  путь  к
истине. Пристегнись-ка. Вот так.
   Фальк-Рамаррен вставил маленькую металлическую полоску в  считывающее
устройство корабельного компьютера и  задал  трехминутную  готовность  к
старту. Последний раз взглянув на пустыню и звезды, он задраил все  люки
и поспешил, дрожа от усталости и напряжения, пристегнуться рядом с  Орри
и Сингом.
   Взлет обеспечивали обычные ракетные двигатели;  околосветовой  привод
начинал действовать только в космосе. Корабль мягко оторвался от земли и
через несколько секунд вышел за пределы атмосферы. Автоматически включи-
лись видеоэкраны, и Фальк-Рамаррен увидел, как быстро уменьшается в раз-
мерах Земля - голубоватая, затянутая облаками сфера со светлым  ободком.
Затем корабль окунулся в бездонный океан солнечного света.
   Покидает ли он свой дом или же направляется домой?
   На обращенном вниз экране секундно  вспыхнул  золотистым  полумесяцем
Восточный океан, подобно драгоценному камню на гигантской решетке Узора.
Затем узор и решетка разлетелись вдребезги, Барьер  был  преодолен,  ма-
ленький корабль вырвался за пределы времени и помчался сквозь тьму  кос-
моса.

   Король планеты Зима

   Когда на поверхности Реки Времени возникают водовороты, затягивая ис-
торию, словно зацепившуюся за топляк, в воронку - а именно это и  проис-
ходило при весьма странных обстоятельствах смены правительства  в  госу-
дарстве Кархайд, - тогда весьма полезными для исследователя  оказываются
порой любительские фотографии, сделанные наудачу; их можно собрать, раз-
ложить, подобно пасьянсу, и сравнить родителя с ребенком, молодого коро-
ля со старым? Их можно также перетасовать, перемешать, разложить  по-но-
вому, пока Река Времени не войдет в прежнее русло,  ибо,  не  смотря  на
влияние, оказанное межпланетными экспедициями на историю Кархайда, и со-
вершенные самими кархайдцами немногочисленные путешествия в  иные  миры,
Время (по справедливому утверждению Полномочного посла на планете Гетен,
господина Акста) не может повернуть вспять; это невозможно,  как  невоз-
можно смеяться перед смертью.
   Поэтому -хотя наиболее известен тот фотопортрет короля Аргавена,  где
он в темном траурном костюме склоняется над телом упокоившегося  старого
короля, освещаемый лишь отблеском пожаров, которыми объят город,  -  да-
вайте на время отложим эту фотографию. И посмотрим прежде на снимок  мо-
лодого двадцатилетнего Аргавена - гордости Кархайда, личности  настолько
яркой и удачливой, какие вряд ли рождались когда-либо на  этой  планете.
Но отчего юный король бессильно прислонился к стене? Почему  он  весь  в
грязи, дрожит, а глаза его безумно блуждают, словно он навсегда  утратил
то - пусть минимальное - доверие к миру, которое принято считать здраво-
мыслием? В душе своей он повторял тогда вот уже много часов - или лет? -
подряд: "Я отрекусь. Отрекусь. Отрекусь". Без конца мучило его одно и то
же видение - дворцовый зал с красными стенами, башни и улицы  Эренранга,
потом падающие хлопья снега, прекрасные долины близ Западного  Перевала,
белые вершины Каргава? неужели от этого он хотел отречься, неужели хотел
отказаться от своего королевства? "Я отрекусь", - негромко произнес  он,
а потом что было силы выкрикнул те же слова, ибо снова перед ним  явился
человек в красно-белом одеянии, снова вкрадчиво зазвучал его голос: "Ва-
ше Величество, раскрыт заговор в Королевской Школе  Ремесел!  Готовиться
покушение на вас". И снова на него обрушивался непонятный то ли шум,  то
ли вой? Король прятал голову под подушки, зажимая  уши  руками,  шептал:
"Прекратите, пожалуйста, прекратите это!", но невнятный  вой  становился
все громче, все пронзительнее, он приближался, неумолимый,  и  проникал,
казалось, в саму плоть Аргавена. Не выдерживали и лопались нервы,  натя-
нутые как струны; кости непроизвольно дрожали и  приплясывали  под  этот
дикий аккомпанемент,  выворачиваясь  из  суставов.  И  король  застывал,
чувствуя, как кости его повисают, обнажившись, на тонких белых  нитях  -
нервах или сухожилиях? А потом плакал без слез и  кричал:  "Взять  их!..
Посадить в тюрьму!.. Казнить? непременно казнить! Прекратите это,  прек-
ратите!.."
   И тут же все прекращалось.
   Молодой король, весь дрожа, сполз на пол бесформенной грудой  тряпья.
Пол был какой-то странный? Почему-то не было знакомых керамических  пли-
ток, ни паркета, ни даже тюремного, запятнанного мочой  цемента.  Оказа-
лось, что он лежит на простом деревянном полу в своей комнате,  в  башне
дворца. Здесь он всегда чувствовал себя в безопасности, далеко от своего
отца-людоеда - холодного,  неласкового,  безумного  короля  Кархайда.  В
детстве он любил играть здесь в дочки-матери с Пири и сидеть у камина  с
Борхабом, который брал его на руки и баюкал, пока  он  не  погружался  в
благостный полусон. Но теперь нигде не было для него ни убежища, ни спа-
сения, ни сна. Страшный человек в черном добрался даже сюда;  он  обеими
руками приподнял голову короля, и без того едва державшуюся на тоненьких
белых нитях, поднял ему веки, которые король тщательно пытался сомкнуть,
и они тоже повисли на таких же нитях?
   - Кто я?
   Равнодушная черная маска склонилась к нему. Молодой  король  забился,
пытаясь высвободиться из рук черного человека, и зарыдал от собственного
бессилия: он знал, что сейчас начнется удушье и он не сможет дышать, по-
ка не произнесет вслух нужное им имя - Герер. Однако дышать он пока мог.
Это ему пока было позволено. Хорошо, что он вовремя распознал человека в
черном.
   - А кто я? - спросил его кто-то другой нежным тихим голосом,  и  юный
король всей душой устремился к этому человеку, всегда приносившему  уте-
шение и покой.
   - Ребад, - прошептал он, - скажи, что мне делать? Ребад!
   - Спать. Сейчас нужно спать.
   Король подчинился и уснул. Глубоко, без сновидений. Только перед  са-
мым пробуждением появились сны. Снова тот неестественный, кровавый  цвет
заката слепил его широко открытые глаза, снова он стоял на парадном бал-
коне дворца, глядя вниз на пятьдесят тысяч разверстых  колодцев,  извер-
гавших фонтаны истерических воплей. Пронзительные звуки пламенем вспыхи-
вали в его мозгу, складываясь в имя: Аргавен. Имя короля  в  реве  толпы
звучало словно насмешка, словно издевательство. Он ударил руками по  уз-
ким бронзовым перилам и крикнул: "Я  заставлю  вас  замолчать!",  но  не
расслышал собственного голоса - слышны были только их  голоса,  ядовитые
извержения множества разинутых пастей: ненавидящая короля  толпа  громко
выкрикивала его имя?
   - Уйдите отсюда, о мой король, - сказал тот же тихий голос,  и  Ребад
увел его с балкона.
   Потом они оказались в огромном парадном зале с красными стенами. Воп-
ли снаружи прекратились: Ребад захлопнул окно. Выражение лица  его,  как
всегда, было спокойным, сочувственным.
   - Что вы намерены делать, Ваше Величество? - тихо спросил он.
   - Я? я отрекусь от престола.
   - Нет, - спокойно возразил Ребад. - это было  бы  несправедливо.  Так
что же вы намерены делать?
   Молодой король стоял молча. Его била дрож. Ребад усадил его на кован-
ную скамью, потому что, как это и раньше часто случалось, в глазах у ко-
роля вдруг потемнело, стены сдвинулись и он снова очутился  в  крошечной
тюремной камере?
   - Позовите? Позовите стражу! Пусть стреляют прямо в толпу. Пусть уби-
вают! Надо проучить негодяев! - Молодой король говорил торопливо,  почти
захлебываясь, но отчетливо и громко. Он почти кричал.
   - Прекрасно, Ваше Величество, - поклонился Ребад, - вот мудрое  реше-
ние! Так и следует поступить. Так мы непременно выпутаемся из  беды.  Вы
все делаете правильно. Верьте мне.
   - Я тебе верю. Верю. Увези меня отсюда, - прошептал  молодой  король,
сжимая руку Ребада. Но тут вдруг напрягся: что-то снова было не так.  Он
уже не верил и Ребаду, и надежды на спасение не  оставалось.  Ребад  уже
собирался уходить, по-прежнему спокойный, хотя на лице его было написано
сожаление. Молодой король просил его остаться, просил  вернуться  назад?
Но снова, снова в ушах короля начинал звучать негромкий, невнятный  вой,
от которого череп готов был треснуть, и вот уже тот человек в красно-бе-
лом одеянии подходил все ближе, ближе, тихо ступая по бесконечному крас-
ному полу? "Ваше Величество, раскрыт заговор в Королевской  Школе  Реме-
сел?"
   На улице близ Старой Гавани, у самого берега моря. Фонари горели  яр-
ко, но свет их растворялся в тумане. Портовый стражник Пепенерер обходил
свой участок, ничего особенного увидеть не ожидая, но вдруг заметил, как
по направлению к нему движется, спотыкаясь,  какая-то  странная  фигура.
Пепенерер не очень то верил во всяких там морских порнгопов, однако  те-
перь перед ним было явно что-то похожее. Загадочное  существо,  покрытое
слизью и пахнущее морем, еле ползущее на тонких паучьих ножках, со  сто-
ном хватающее ртом воздух? В старинных морских легендах не мало  расска-
зывалось о порнгропах, но вся волшебная чушь быстро выветрилась у  Пепе-
нерера из головы: перед ним явно был человек. То ли пьяница, то ли безу-
мец, а может - жертва загадочного преступления. Человек еле  брел  между
унылыми серыми стенами пакгаузов.
   - Эй, ты! А на-ка стой! - проревел Пепенерер.
   Несчастный полуголый пьянчуга глянул на него безумными  глазами,  ис-
пустил вопль ужаса, попытался было удрать, но поскользнулся на  покрытых
ледком камнях мостовой, упал и пополз. Пепенерер взял ружье на изготовку
и выпустил в пьяницу слабый звуковой заряд - просто чтобы тот  успокоил-
ся; потом присел рядом с ним на корточки, достал рацию и связался с  За-
падным отделением охраны, попросив прислать машину.
   Обе руки распростертого на камнях мостовой человека, безвольные и об-
мякшие, были покрыты пятнышками и точками - следами бесчисленных  инъек-
ций. Значит, он не был пьян, просто напичкан наркотиками. Пепенерер  по-
тянул носом, но знакомого смолистого запаха оргреви не уловил. Наверное,
какие-то другие наркотики. Интересно, это его воры так отделали? Или это
родовая месть? Воры вряд ли оставили золотое кольцо у  него  на  руке  -
массивное, широкое, с резьбой. Пепенерер наклонился, чтобы получше расс-
мотреть кольцо, но тут взгляд его упал на  покрытое  ссадинами  мертвен-
но-бледное лицо человека, слабо освещенное уличным  фонарем.  Лицо  было
повернуто к нему профилем. Пепенерер порылся  в  кармане  и  достал  но-
венькую монетку, где на одной из сторон четко выделялся обращенный влево
профиль короля. Потом снова посмотрел на человека, лежащего на мостовой.
Его обращенный влево профиль, не смотря на игру света и  теней,  показа-
лось уме знакомым. Однако , заслышав мурлыканье электромобиля,  сворачи-
вающего от Старой Гавани. Охранник сунул монетку в карман,  пришоваривая
под нос: "Ах я дурак чертов!"
   Дело в том, что короля Аргавена вот уже две недели не было в Эренран-
ге: он охотился в горах. Об этом сообщалось в каждой сводке  радионовос-
тей.
   - Видите ли, - сказал Хоуг, врач, - мы можем, конечно, допустить, что
королю пытались дать соответствующую ментальную "настройку". Однако  это
почти не к каким дальнейшим выводам не приводит: слишком многие  занима-
ются подобными экспериментами и в Кархайде, и, разумеется, в  Оргорейне.
И это отнюдь не преступники, на которых можно было бы начать  охоту,  но
вполне уважаемые люди - психиатры, физиологи. Те, кому вполне законно по
роду деятельности разрешено пользоваться наркотиками. Если же им и  уда-
лось добиться поставленной цели, то все  остальное  они  по  возможности
заблокировали, чтобы работе "настроенного" мозга не  мешало  ничто.  Так
что все "ключи и отмычки" спрятаны, и ни  одна  побуждающая  команда  не
сработает - мы просто никогда не сможем догадаться, какой вопрос являет-
ся ключевым. По-моему, добиться нужной информации без  губительных  пос-
ледствий для мозга короля в данном  случае  невозможно;  даже  под  воз-
действием гипноза или сильных наркотических средств  нельзя  теперь  уз-
нать, какие именно идеи были королю имплантированы, а какие являются его
собственными, так сказать, автономными. Возможно, смогли бы помочь иноп-
ланетяне, хотя я лично не слишком то верю в возможности их психиатричес-
кой науки: по-моему, они просто хвастаются своими  достижениями  в  этой
области; впрочем, так или иначе, но необходимых специалистов у них здесь
нет. Остается лишь одна надежда.
   - Какая? - жестко спросил лорд Герер.
   - У короля живой ум и решительный характер. Прежде  чем  они  сломили
его, еще в самом начале, он мог успеть догадаться, что с ним  делают,  и
установить некий психологический барьер или, может быть, даже заблокиро-
вать память, оставив себе , таким образом путь к спасению?
   Хоуг постепенно утрачивал свойственную ему самоуверенности; слова его
как бы повисали в тишине высокого полутемного зала с  красными  стенами.
Он так и не дождался ответа от старого Герера.
   В красном зале королевского дворца даже рядом с камином вряд ли  было
больше 12(С. А уж в центре зала, далеко от обоих каминов,  расположенных
в торцовых стенах. - около 5(С. За окнами порхали легкие снежинки,  день
был не слишком морозный, чуть ниже нуля. Весна пришла на планете  Гетен.
В каминах ревел огонь, лизал своими красно-золотистыми языками  толстен-
ные поленья. В этом была своеобразная, чуть грубоватая кархайдская  рос-
кошь, дающая мгновенное наслаждение огнем о теплом. Жители Кархайда  во-
обще очень любили огонь: камины, фейерверки, молнии, метеоры, вулканы  -
все это доставляло им несказанную радость. Они избегали,  однако,  цент-
рального отопления, особенно в жилых помещениях, хотя за долгие  годы  и
века промышленной революции на планете Гетен  различные  обогревательные
приборы и системы были доведены до  совершенства.  Батареи  центрального
отопления использовались лишь а арктических широтах для  обогрева  жилых
помещений. Вообще гетенианцы редко испытывали комфорт, как бы не  позво-
ляя себе такой роскоши и никогда не ожидая ее, но всегда  радостно  при-
ветствую - словно неожиданный подарок или удачу.
   Верный слуга короля, застывший у его постели, словно изваяние,  обер-
нулся, когда вошли врач и лорд Герер, королевский Советник, но не проро-
нил ни слова. Вошедшие приблизились к огромному ложу на высоких  золоче-
ных ножках, покрытому тяжелыми, изысканно расшитыми  красными  одеялами.
Распростертое на ложе тело короля оказалось почти на уровне их глаз. Ги-
гантская  кровать  напоминала  неподвижно  застывший  корабль,   готовый
вот-вот сорваться с якоря и унести юного Аргавена по безжалостным темным
волнам тьмы в царство теней и минувших  ужасных  лет.  Содрогнувшись  от
внезапно охватившего его страха, старый Советник заметил, что глаза  Ар-
гавена широко распахнуты и обращены в сторону  чуть  приоткрытого  окна.
Король смотрел в узкую щель между шторами - на звезды.
   Герер перепугался еще больше: ну конечно, это безумие; его король ут-
ратил разум? Старик и сам не понимал, от чего ему так страшно. Хоуг ведь
предупреждал его: "Наш король не совсем нормально ведет себя,  лорд  Ге-
рер. Последние полмесяца он жестоко  страдал;  видимо,  его  запугивали,
старались сделать из  него  послушную  марионетку.  Возможно,  мозг  его
серьезно поврежден; безусловно, еще проявятся и побочные повреждения,  и
прямые последствия отравления организма наркотиками".  Но,  несмотря  на
предупреждение, Герер испытал сейчас чудовищное потрясение.
   Вдруг ясные глаза Аргавена уставились прямо на него; не сразу, посте-
пенно король узнавал Герера. И тот неожиданно - он ведь не мог,  разуме-
ется, видеть того страшного человека в черной маске - заметил  в  глазах
своего юного, бесконечно любимого  короля  ненависть  и  почти  животный
ужас, увидел, как он, задыхаясь, борется со своим верным слугой, с  вра-
чом и обессиленный, падает на постель, не в состоянии убежать -  убежать
от него, от Герера!
   Отойдя подальше, на середину холодного зала, туда, где похожая на нос
корабля часть величественного ложа скрывала его от  глаз  короля,  Герер
услышал, как они успокаивают Аргавена и снова укладывают в постель.  Го-
лос короля звучал пронзительно и по-детски жалобно. Точно также во время
своего последнего предсмертного приступа помешательства говорил и старый
король Эмран - таким же детским голоском. Слышно было лишь, как  в  двух
каминах ревет пламя.
   Коргри, личный страж короля, зевнул и протер глаза. Хоуг что-то нака-
пал в склянку, потом наполнил шприц. Герер прибывал в  полном  отчаянии.
Дитя мое, король мой, что они с тобой сделали?! Сколько  было  надежд  -
праведных, светлых! - и вот все пошло прахом? Душа старого  Герера  бес-
сильно плакала, хотя с виду этот человек походил на черную каменную глы-
бу, тяжелую, грубо обтесанную. Он всегда отличался  спокойствием,  осто-
рожностью и расчетливостью, а порой даже  жестокостью.  Но  сейчас  этот
старый придворный искренно оплакивал своего короля,  он  был  совершенно
убит горем; для него не было в жизни иной цели, кроме  верного  служения
любимому Аргавену.
   Вдруг король громко спросил:
   - Мое дитя?..
   Герер вздрогнул: ему показалось: что слова эти произнес вслух он сам.
Но тут Хоуг, никогда не испытывавший особой любви к королю, участливо  и
спокойно ответил больному:
   - Принц Эмран здоров, Ваше величество. Он сейчас с верными  людьми  в
замке Уорривер в полной безопасности. Мы поддерживаем с ними  постоянную
связь. У них все хорошо.
   Герер слушал тяжелое дыхание короля; он даже подошел чуть ближе к из-
головью, стараясь. Впрочем, держаться в тени, за высокой спинкой  крова-
ти.
   - Я был болен?
   - Да, вы еще не совсем выздоровели, Ваше величество, - спокойно отве-
тил врач.
   - Где же я?..
   - В вашей собственной комнате, во дворце, в Эренранге.
   Но тут Герер подошел еще на шаг и, по-прежнему невидимый для  короля,
вдруг сказал:
   - Мы так и не знаем. Где вы были, Ваше Величество.
   Гладкое лицо Хоуга исказила недовольная гримаса, но хоть он и был ко-
ролевским врачом - так что в известной степени все они во дворце были  в
его руках, - не осмелился открыто выразить свое  неодобрение  Советнику.
Однако голос Герера ничуть не встревожил короля; он задал еще  несколько
коротких вопросов, вполне разумных и ясных, а потом снова затих.  Вскоре
Коргри, который не отходил от своего хозяина с тех пор, как того принес-
ли во дворец (ночью, тайком, через незаметную боковую  дверцу  -  словно
правителя, совершившего позорное самоубийство; это случалось прежде, хо-
тя в данном случае самоубийством и не пахло), совершил  "государственную
измену"; склонившись вперед на своем высоком сиденье, стоявшем  в  изго-
ловье, он уронил голову на край постели и уснул. Стражник у дверей  сдал
пост сменщику, немного пошептавшись с ним; была передана  свежая  сводка
новостей, посвященная состоянию здоровья короля. Все говорили только ше-
потом. В сводке, которая будет передана по радио, сообщалось:  у  короля
во время отдыха в Верхнем Каргаве внезапно проявились  симптомы  тяжелой
лихорадки, и он был спешно переправлен в  Эренранг;  лечение  под  руко-
водством королевского вр ачаХоуга рем ир Хоугремма  уже  дало  свои  ре-
зультаты, так что? Ну и так далее. "Да повернется колесо Судьбы под  ру-
кой нашего короля и принесет ему счастье!"  -  молились  жители  древних
Очагов, зажигая  огонь  в  каминах,  а  старики,  усаживаясь  подлиже  к
огоньку, ворчали: !А все из-за того, что он ночами напролет все по горо-
ду бродил да в горы один забирался! Все его  глупые  детские  выдумки!",
однако и старики держали радио постоянно включенным и внимательно слуша-
ли каждую сводку новостей. Множество людей толпилось  на  площади  перед
королевским дворцом; одни бесцельно слонялись, судачили,  смотрели,  кто
входит и выходит из парадных дверей, и все время поглядывали на  пустую-
щий балкон. И сейчас на площади еще оставалось несколько сотен  человек,
терпеливо стоявших в снегу. Подданные любили Аргавена XVII. После  тупой
жестокости короля Эмрана, правление которого завершилось под тенью безу-
мия, приведя страну к почти полному экономическому краху, на трон взошел
юный король - стремительный храбрый непредсказуемый, однако весьма здра-
вомыслящий и упорный в своих намерениях. А еще король Аргавен был  поис-
тине великодушен. Народ ощущал в нем огонь и свет великой  души  и  при-
ветствовал своего молодого правителя. В нем как бы воплотилась мощь гря-
дущей эпохи. В кои-то веки король Кархайда был достоин  своего  великого
королевства!
   - Герер!
   То был голос короля, и Герер поспешил к нему -  огромный,  неуклюжий,
торопливо пересекая зал, разделенный а теплые и холодные, светлые и тем-
ные полосы.
   Теперь Аргавен сидел в постели, хотя руки его дрожали от  слабости  и
дышал он с трудом. Однако горящие глаза короля жадно следили за спешащим
к нему через темный зал Герером. Левая рука Аргавена, на которой  красо-
валось Королевское Кольцо династии Харге, покоилась рядом  с  лицом  его
спящего слуги, отстраненным и совершенно безмятежным.
   - Герер, - с трудом, но очень ясно проговорил король, - собери Совет.
Скажи им: я отрекаюсь от престола.
   Вот и все. Неужели так сразу? А как же все эти лекарства, шоковая те-
рапия, гипноз, парагипноз, нейростимуляция, акупунктура  -  все  замеча-
тельные способы лечения, которые расписывал Хоуг на бесконечных консили-
умах? Неужели все напрасно? И результат все тот же? Но? не  будем  торо-
питься с выводами. Пусть выводы, так сказать отстоятся.
   - Государь, когда ваши силы восстановятся?
   - Нет, Герер. Сейчас. Созови Совет!
   И он снова сломался - так лопается туго натянутая  тетива  лука  -  и
снова судорожно забился в пожирающем его страхе, не находя больше ни сил
ни слов, чтобы выразить свои чувства; а верный слуга  по-прежнему  спал,
уронив голову на край королевского ложа, и ничего не слышал.
   Следующая фотография повеселее. Вот перед нами король Аргавен XVII  в
добром здравии, в красивых одеждах. Он сидит за  столом  и  с  аппетитом
завтракает. Одновременно он беседует по крайней мере  с  дюжиной  людей,
что либо разделяют с ним трапезу, либо прислуживают  за  столом.  Король
может позволить себе любые странности, а вот уединение -  крайне  редко.
Остальные за столом тоже как бы обласканы его безграничной милостью. Ко-
роль выглядит после болезни - это общее мнение! - так же, как прежде.  И
все же не совсем: что-то сломалось у него в душе, он словно утратил  бы-
лую юношескую невинность и доверчивость; их сменило часто  встречающееся
в роду Харге, но менее приятное качество - этакая небрежность по отноше-
нию к себе и другим людям. Король проявляет порой и былое  остроумие,  и
сердечность, но что-то темное всегда одерживает в  нем  вверх,  застилая
глаза странной пеленой и делая столь небрежным в обращении. Что это? Что
владеет его душой: страх боль, твердо принятое решение?
   Господин Акст, Мобиль и полномочный Посол Экумены  на  планете  Зима,
последние шесть дней провел за рулем, пытаясь заставить свой электоромо-
биль двигаться хоть немного быстрее, чем предельные для Кархайда пятьде-
сят километров в час. Вчера поздно ночью он примчался в Эренранг из сто-
лицы Оргорейна Мишнори, проделав невероятно долгий путь - сперва да гра-
ницы, а потом через весь Кархайд. Завтрак он, естественно, проспал,  од-
нако явился во дворец точно в назначенное время, хотя и  страшно  голод-
ным. Старый председатель Королевского Совета и  двоюродный  брат  короля
лорд Герер рем ир Верген встретил Акста у входа в зал громогласными кар-
хайдскими приветствиями, подобающими случаю. Посол отвечал тем же, дога-
дываясь, однако, что за пышной куртуазностью Герера  скрывается  горячее
желание поделиться чем-то сокровенным.
   - Мне сообщили, что король Кархайда теперь совершенно здоров, -  ска-
зал Посол Акст, - и я от всей души надеюсь, что это действительно так.
   - Нет, к сожалению, это не так, - вздохнул старый Советник,  и  голос
его как бы погас, внезапно утратив все  богатство  интонаций  и  звучную
кархайдскую выразительность. - Господин Акст, я обращаюсь к вам в высшей
степени конфиденциально: в Кархайде нет и десяти человек,  помимо  меня,
которые знают о короле правду. Король Аргавен не выздоровел.  И  не  был
болен.
   Акст кивнул. Действительно, такие слухи тоже ходили.
   - Он любит совершенно один уходить порой в город - ночью,  в  простой
одежде? Бродить по улицам,  разговаривать  с  незнакомцами?  Королевская
власть - слишком тяжелое бремя? Он так еще молод?  -?  Герер  запутался,
словно подавляя охватившее его волнение. - Однажды, недель шесть  назад,
он вот так же ушел и не вернулся. На заре мне  было  передано  послание:
если мы объявим об исчезновении короля, его немедленно убьют; если же мы
сохраним тайну и полмесяца подождем, он вернется к нам невредимым. И  мы
молчали. Лгали Совету, распространяли по  радио  ложную  информацию.  На
тринадцатую ночь король был обнаружен: на улице, в  полном  одиночестве,
напичканный наркотиками и явно подвергнутый ментальной "настройке".  Кто
это сделал, какие враги короля, мы так до сих пор и  не  узнали.  Прихо-
диться действовать совершенно секретно: нельзя допустить, чтобы вера лю-
дей в своего правителя была подорвана. Как и его собственная  вера  -  в
самого себя. Нам очень трудно, ведь Аргавен ничего не помнит. Одно  лишь
совершенно ясно: воля его сломлена, ему внушили, что он непременно  дол-
жен отречься от престола. Он уверен, что обязан сделать  это  для  блага
всех.
   Тихий голос Герера не дрогнул, но глаза выдавали тяжкую душевную  му-
ку. И, неожиданно обернувшись, Акст заметил, что и молодой король  смот-
рит на него с той же долью.
   - Что же вы задерживаете моего гостя, кузен?
   Аргавен улыбался, но так, словно прятал за пазухой нож. Старый Совет-
ник с достоинством поклонился, извинился и пошел прочь, исполненный бес-
конечного терпения; его  массивная,  неуклюжая  фигура  становилась  все
меньше и меньше и наконец совсем растворилась в сумраке.
   Аргавен протянул послу обе руки - так в Кархайде приветствуют близко-
го друга и равного. Слова же, вырвавшиеся у короля, Акста просто порази-
ли: то была отнюдь не череда пышных и вежливых приветствий,  как  ожидал
Посол, но яростный вопль измученной души:
   - Ну наконец-то!
   - Я выехал немедленно, едва получив ваше письмо, государь.  Дороги  в
Восточном Оргорейне и на Западном Перевале все еще  покрыты  льдом,  так
что добраться сюда оказалось довольно-таки не просто. Но я рад, что при-
ехал к вам. Приятно хотя бы на время покинуть Оргорейн. - И  Акст  улыб-
нулся: они с королем Аргавеном понимали друг друга с полуслова и  любили
откровенность. Теперь Посол надеялся получить  разъяснения  относительно
столь странного приветствия, вырвавшегося у короля, с некоторым нетерпе-
нием наблюдая за сменой выражений на его подвижном красивом лице.
   - Фанатики плодятся в Оргорейне, как черви - на трупе. Так  говаривал
один из моих предков. Мне приятно, что вы находите воздух Кархайда более
чистым и здоровым для вас. Пройдемте сюда,  господин  Посол.  Герер  уже
рассказал вам, что меня похитили и так далее?.. Да . Все  верно.  Причем
действовали по правилам, вполне благопристойно. Если бы похитители  при-
надлежали к одной из тех группировок, которые опасаются порабощения  Ге-
тен вашей Экуменой, они вполне могли  бы  древние  правила  и  нарушить;
по-моему, это был кто-то из старинных кланов Кархайда: они все еще наде-
ются с моей помощью вернуть былое могущество и власть. Однако  это  лишь
догадки. Странно, я ведь наверняка видел их много раз совсем  рядом,  но
вспомнить никого не могу; кто знает, может быть, те же самые люди каждый
день встречаются со мной здесь? Впрочем, довольно. Все  эти  рассуждения
так или иначе бессмысленны. Свои следы они замели прекрасно. Но в  одном
я абсолютно уверен: не они внушили мне, что я должен отречься от престо-
ла.
   Король и Посол неторопливо шли по огромному залу, постепенно  прибли-
жаясь к возвышению, где стоял тон и несколько массивных кресел. Из узких
окон, больше похожих на бойницы, как и везде на этой  холодной  планете,
падали на пол, выложенный красной плиткой, желто-красные полосы  солнеч-
ного света; от этих бесконечных ярких полос, наискосок пересекающих тем-
ный зал, у Акста зарябило в глазах. Он посмотрел на лицо  юного  короля,
по которому тоже пробегали полосы света, и спросил:
   - Кто же тогда внушил вам это?
   - Я. Сам.
   - Но когда, Ваше Величество, и зачем?
   - Когда они схватили меня, когда пытались  превратить  в  орудие  для
осуществления собственных планов, заставить меня служить им. Послушайте,
господин Акст, если им было нужно, чтобы я умер, они, безусловно,  убили
бы меня. Нет, они хотели, чтобы я остался жив, чтобы  продолжал  править
страной, чтобы оставался королем! И, будучи королем, следовал бы их при-
казам, навсегда запечатленным в моем мозгу. Чтобы именно я  выиграл  для
них сражение за власть. Я стал бы их главным оружием, послушным  автома-
том, который только и ждет, чтобы его включили. Единственный способ  бо-
роться с этим - вывести механизм из строя!
   Акст понял его сразу: он уже имел достаточный опыт общения с кархайд-
цами, ведь он начинал в качестве Мобиля, так что ему хорошо была извест-
на хитроумная манера изъясняться, принятая в  этой  стране:  бесконечный
подтекст и паутина словесных экивоков. Хотя планета Зима несколько отли-
чалась от остальных планет Вселенной как по скорости социальных перемен,
так и в плане физиологических особенностей своих обитателей, все же  ос-
новная, доминирующая ее нация - а ею, безусловно, оказывались  кархайдцы
- не раз доказывала свою верность союзу с Экуменой. Отчеты Акста  обсуж-
дались на заседаниях Совета Экумены - за восемьдесят световых лет  отсю-
да, - и вывод всегда был один: равновесие целого зависит от  сбалансиро-
ванности всех его частей.
   Когда они уселись у камина на огромные, с прямыми массивными спинками
кресла, Акст сказал:
   - Но ведь им даже не потребуется нажимать, на  выключатель,  если  вы
сами отречетесь от трона?
   - И оставлю своего сына в качестве наследника? По  своему  усмотрению
выбрав регента?
   - Может быть и так, - осторожно промолвил Акст, - а может они выберут
регента сами.
   Король онемел.
   - Надеюсь, что этого не произойдет, - напряженно проговорил он.
   - А кого вы сами хотели бы видеть в этой роли?
   Наступило длительное молчание. Акст видел,  как  судорожно  дергается
горло Аргавена, словно он пытается вытолкнуть наружу некое имя или  сло-
во, преодолеть искусственно созданный барьер, тяжкое удушье; потом сдав-
ленным шепотом, с трудом он все-таки выговорил:
   - Герера.
   Акст, несколько удивленный, кивнул. Герер уже был регентов в  течение
года после смерти Эмрана - до того, как Аргавен сам взошел  на  престол;
он знал, насколько старый Советник честен и сколь искренне предан  моло-
дому королю.
   - Да, Ваше Величество, Герер не состоит не в одной партии  и  никому,
кроме вас, не служит! - сказал он.
   Аргавен наклонил голову. Вид у  него  был  измученный.  Помолчав,  он
спросил:
   - Может ли ваша наука избавить меня от последствий того, что со  мной
сделали, господин Акст?
   - Возможно. Этим, по-моему, занимаются  в  специальном  институте  на
планете Оллюль. Но даже если я сегодня же вечером пошлю за нужным специ-
алистом, он прибудет сюда лишь через двадцать четыре года.  Вы  уверены,
что ваше намерение отречься не было? Но тут из боковой двери  у  них  за
спиной появился слуга и поставил возле кресла Посла маленький  столик  с
фруктами, ломтиками хлебного яблока и огромной серебряной кружкой  горя-
чего пива. Аргавен, видно, догадался, что гость не завтракал. Хотя  пища
была вегетарианская, что не очень соответствовало вкусам Акста,  он  тем
не менее с благодарностью и аппетитом принялся за еду;  а  поскольку  за
едой о серьезных вещах говорить не принято, Аргавен  задал  самый  общий
вопрос:
   - Как-то вы обмолвились, господин Акст, что, не смотря на все  разли-
чия наших народов, они все же некоторым  образом  родственники.  Что  вы
имели в виду? Психологию или анатомию?
   Акст Рассмеялся - сама постановка вопроса была типично кархайдской.
   - И то и другое, Ваше Величество. Все гуманоиды Вселенной,  известные
нам, - даже в самом удаленном ее уголке - так  или  иначе  люди.  Однако
родство наше корнями уходит в немыслимую даль времен. Ему более миллиона
лет. Еще в доисторический для многих народов  период  древнейшие  жители
планеты Хайн расселились по крайней мере на сотне планет?
   - Мы называет "доисторическими" те времена, когда династия Харге  еще
не правила Кархайдом. А ее представители взошли на престол  семьсот  лет
назад!
   - Ну так и для нас тоже Эра космических  войн,  например,  -  далекое
прошлое, хотя она закончилась менее шести веков назад.  Время,  как  из-
вестно, способно растягиваться и сжиматься, претерпевать  любые  измене-
ния. С ним может происходить все что угодно, кроме одного: оно не повто-
ряется, не идет вспять.
   - Значит, основная цель Экумены - восстановить древнее родство людей,
их общность? Как бы собрать всех сыновей Вселенной у одного Очага?
   Акст кавнул, жуя кусочек хлебного яблока.
   - Или по крайней мере сплести между обитателями различных миров проч-
ные сети гармоничных отношений, - сказал он. - Жизнь интересна  во  всех
своих проявлениях, включая маргинальные ее формы, но самое прекрасное  -
именно в различиях отдельных ее представителей. Различные миры и различ-
ные формы жизни, различные способы мышления и различные формы тел -  все
вместе это составляет дивное и гармоничное единство.
   - Однако гармония в отношениях никогда не бывает вечной, -  задумчиво
промолвил молодой король.
   - но она никогда и не была полной, - откликнулся Посол Экумены. - Са-
мое главное - стремиться к  достижению  гармонии,  стремиться  к  совер-
шенству? - Он осушил серебряную кружку и промокнул губы  тончайшей  сал-
феткой из натурального волокна.
   - Это составляло и мою цель, когда я еще был королем, - сказал  Арга-
вен. - Но теперь все кончено?
   - однако, может быть?
   - Нет. Все кончено. И постарайтесь поверить мне.  Я  не  отпущу  вас,
господин Акст, пока вы мне не поверите до конца. Мне  очень  нужна  ваша
помощь. Вы - тот самый козырь, о котором игроки совсем  позабыли!  И  вы
должны помочь мне. Я не могу отречься от престола  против  воли  Совета.
Они не допустят моего отречения, заставят меня править страной - и,  ос-
тавшись королем, я буду служить собственным врагам. Если мне не поможете
вы, то остается только самоубийство. - Король говорил на удивление  спо-
койно и разумно, но Акст прекрасно знал, что даже мысль о самоубийстве в
Кархайде считается позорной. - Выбора у меня нет: то или другое, -  пов-
торил молодой король.
   Посол плотнее закутался в плащ: ему снова стало холодно. Ему было хо-
лодно здесь всегда - вот уже в течение семи лет.
   - Ваше величество, - сказал он, - я здесь чужой, у  меня  всего  лишь
горстка помощников и ансибль, маленькое коммуникационное устройство  для
связи с иными мирами. Я, разумеется, уполномочен представлять  организа-
цию в высшей степени могущественную, однако сам я в данном случае  прак-
тически бессилен. Чем же мне помочь вам, Ваше Величество?
   - У вас есть корабль. На острове Хорден.
   - Ах, именно этого я и боялся! - вздохнул Посол. -  Ваше  Величество,
это всего лишь автоматическая ракета. А до планеты Оллюль  отсюда  двад-
цать четыре световых года! Вы понимаете. Что это значит?
   - Это значит, что я смогу спастись, только покинув свое время -  свой
век, сделавший меня орудием зла.
   - Но это не спасение! - неожиданно твердо сказал Акст.  -  Нет,  Ваше
Величество, простите меня, но это невозможно. Я не могу позволить?
   Ледяной дождь со снегом стучал по черепице, выл ветер, завиваясь меж-
ду шпилями дворца и горбатыми крышами. В верхней комнате башни было тем-
но и тихо. Лишь у  двери  горел  крохотный  огонек.  Спала,  похрапывая,
нянька; в колыбели, лежа на животе, мирно посапывал младенец. У колыбели
стоял Аргавен. Он жадно оглядывал знакомую комнату, хотя  и  так  помнил
здесь каждую мелочь.  Когда-то  это  была  и  его  детская.  Его  первое
собственное королевство. Сюда он принес и своего первенца и сидел с  ним
у камина, пока ребенок жадно сосал. Здесь он пел малышу песенки, которые
Бохраб напевал когда-то ему самому. Здесь было сосредоточение его жизни,
всего самого для него дорогого.
   Нежно, осторожно Аргавен подсунул ладонь под теплую, чуть влажную пу-
шистую головенку и надел ребенку на  шею  цепочку  с  массивным  широким
кольцом, на котором выгравирована была печать королевского  рода  Харге.
Цепочка оказалась слишком длинной, и Аргавен завязал ее узлом, опасаясь,
как бы она не удушила младенца, обвившись вокруг шейки.  Устранив  повод
для пустячной тревоги, король как бы попытался отстранить страшные  опа-
сения, снедавшие его душу, и чувство чудовищной пустоты.  Аргавен  низко
склонился к малышу, прильнув на мгновение щекой к его  нежной  щечке,  и
едва слышно прошептал:
   - О, Эмран, Эмран! Я вынужден покинуть тебя, я не могу взять  тебя  с
собой. Но ты должен править вместо меня. Будь  же  добрым,  Эмран;  живи
долго.
   Потом Аргавен выпрямился. Резко повернулся и выбежал из детской, нав-
сегда покинув свое волшебное счастливое королевство.
   Он знал несколько потайных выходов из дворца и выбрал самый надежный.
Оказавшись на улице, он в полном одиночестве побрел по ярко  освещенным,
залитым скользким ледяным месивом улицам Эренранга к Новому Порту.
   Фотографии, соответствующей следующему периоду жизни короля Кархайда,
не существует, ибо увидеть его в это время было невозможно:  нет  такого
глаза, что способен наблюдать процесс, совершающийся практически со ско-
ростью света. Это был даже и не король Аргавен и вообще не человек.  Это
было материальное тело в состоянии  переброски  на  большое  расстояние.
Вряд ли можно назвать человеком набор биологических элементов, жизнедея-
тельность которых протекает в семьдесят тысяч раз медленнее,  чем  наша.
Во время полета король был более чем одинок: он перевоплотился  в  некую
безответную мысль, направленную в никуда - во всяком случае, значительно
дальше, чем способны улететь наши мысли. И все же  это  настоящее  путе-
шествие, только со скоростью почти равной скорости света. Аргавен как бы
сам стал движением, быстрым, как мысль. Он будет в два раза старше, при-
быв к месту назначения, а на вид не изменится вовсе, ибо в корабле прой-
дет всего лишь один день Сгустком космической  энергии  прибудет  он  на
клубок космической пыли, что носит название  планеты  Оллюль,  четвертой
планеты желтого солнца. И весь полет совершится в полнейшей тишине, пока
с ревом и огненными сполохами, подобно падающему  метеориту,  -  замеча-
тельное было бы зрелище для кархайдцев! - "умный"  корабль  не  совершит
посадку, весь объятый пламенем, точно в указанном месте,  в  том  самом,
откуда пятьдесят пять лет назад улетел в далекий космос.  Вскоре,  снова
ставший видимым, тонкий и стройный молодой король  Кархайда  неуверенной
походкой выйдет из корабля и на мгновение застынет у двери, прикрыв гла-
за рукой от слепящего света странного жаркого солнца?
   Разумеется, Акст с помощью ансибля предупредил  о  прибытии  Аргавена
еще двадцать четыре года - или семнадцать часов -  назад,  это  уже  как
считать. Так что встречающие уже прибыли и готовы  приветствовать  юного
короля. Даже самые простые люди не остаются в подобных случаях без  вни-
мания, ну а этот гетенианец все-таки настоящий король. Один из встречаю-
щих целый год тщательнейшим образом учил кархайдский язык, чтобы Аргаве-
ну было к кому обратиться. И тот сразу же спросил:
   - Каковы вести из моей страны?
   - Господин Акст, как и его приемник, присылал свои отчеты весьма  ре-
гулярно; там сообщалось обо всех происшедших событиях. Мы получили также
множество личных посланий, адресованных вам; все материалы вы найдете  у
себя в резиденции, господин Харге. Если очень кратко, то регентство лор-
да Герера было вполне благополучным, хотя в первые два года  вашего  от-
сутствия и наблюдалась некоторая экономическая депрессия, за время кото-
рой, к сожалению, ваши арктические зоны обитания были практически остав-
лены людьми; однако в данный момент экономика Кархайда вполне стабилизи-
ровалась. Ваш наследник был коронован в возрасте восемнадцати лет и  вот
уже семь лет правит своей страной.
   - О да? понятно, - сказал Аргавен, который только прошлой ночью  пос-
ледний раз поцеловал своего годовалого наследника.
   - Когда вы сочтете возможным, господин Харге, специалисты нашего инс-
титута в Белксите?
   - Я полностью в вашем распоряжении, - сказал господин Харге.
   Они приникали в его мозг нежно, осторожно. Как  бы  едва  приоткрывая
перед собой двери. Для слишком крепких "замков" они использовали  специ-
альные деликатные инструменты и , отперев "дверь",  как  бы  отходили  в
сторонку, позволяя Аргавену самому первым войти туда. За одной из  "две-
рей" они обнаружили страшного человека в черном, который оказался  вовсе
не Герером; за другой - якобы сочувствующего королю Ребада, который вов-
се ему не сочувствовал; вместе с королем они стояли на  балконе  дворца,
вместе с ним карабкались по бесконечной лестнице  его  ночных  кошмаров,
попадая наконец в детскую комнату на последнем этаже  башни;  и  наконец
увидели, как тот. Кто метил в правители королевства, тот в  красно-белом
одеянии, придлизился к королю и сообщил: "Ваше величество, раскрыт заго-
вор? готовится покушение на вашу жизнь?" тут господин Харге пронзительно
закричал от мертвящего ужаса - и очнулся.
   - Ну вот и хорошо! Здесь-то и была спрятана "кнопка". Та самая  кноп-
ка, нажав на которую можно вводить любую информацию и влиять на развитие
вашей фобии. Искусственно созданная паранойя. Блестящая,  надо  сказать,
работа! Вот выпейте-ка, господин Харге. Нет, это просто  вода!  Ведь  вы
могли бы стать на редкость неприятным и поразительно злобным правителем,
у которого постоянно усиливалась боязнь  всяких  заговоров,  диверсий  и
вместе с этим ненависть к собственному народу. Но это произошло, разуме-
ется, не сразу и не через полмесяца - вот ведь. Что самое главное! Чтобы
стать настоящим тираном вам потребовалось бы как минимум несколько  лет.
Конечно, были запланированы и "помощники" на долгом пути: например,  Ре-
бад, который, точно червь в яблоко, проник в вашу душу, вкрался  в  ваше
доверие? Что ж, ладно! Теперь мне ясно, почему о Кархайде так много раз-
говоров в Межгалактическом Управлении. Надеюсь,  вы  извините  некоторую
субъективность  моей  оценки,  но  подобное  сочетание  изощренности   и
упорства - явление крайне редкое? - И старый психотерапевт с густой  бе-
лоснежной шевелюрой продолжал болтать, ожидая, пока его пациент  оконча-
тельно не придет в себя.
   - Значит я все сделал правильно, - проговорил наконец господин Харге.
   - Безусловно. Отречение, самоубийство или бегство - вот  и  все,  что
могли вы себе позволить в данной ситуации, действуя по собственной воле.
Что касается самоубийства, то они рассчитывали на гетенианское моральное
вето; а что касается отречения от престола - на решение или, точнее,  на
запрет вашего Совета. Но, оказавшись во власти собственных амбиций,  они
позабыли о возможности самоотречения и бегства - оставив  эту  последнюю
дверь не запертой. Этой дверью, правда, решился  бы  воспользоваться  не
всякий, а - простите мне чрезмерную выспренность слова - человек с  воз-
вышенной душей и сильной волей.  Мне,  безусловно,  необходимо  поглубже
познакомиться с гетенианской методологией психоанализа - как вы ее назы-
ваете, Ясновидение? Предвидение? Предчувствие? Всегда полагал,  что  все
это - выдумки оккультистов, однако совершенно очевидно, что?  Так,  так,
ну а теперь, по-моему, вам следует нанести визит в Межгалактическое  Уп-
равление, чтобы определиться с вашим будущим, поскольку с вашим  прошлым
мы уже разобрались, поместив его туда, где ему и полагается быть. А, как
вы считаете?
   - Я весь в вашем распоряжении, - ответил господин Харге.
   В межгалактическом Управлении  он  разговаривал  со  многими  людьми,
прежде всего из Отдела Западных Миров, и,  когда  ему  предложили  пойти
учиться, он с радостью согласился. Ибо среди этих мягкосердечных  людей,
поразительным образом сочетающих спокойную, холодноватую и глубокую  пе-
чаль с буйными и искренними взрывами  веселья,  бывший  король  Кархайда
чувствовал себя чуть ли не варваром, во всяком случае -  необразованным,
неотесанным и глуповатым.
   Он поступил в экуменическую Высшую Школу. Жил в общежитии возле  Меж-
галактического Управления вместе с двумя сотнями других инопланетян.  Ни
один из которых не был андрогином, как, впрочем,  и  бывшим  королем.  С
детства привыкнув обходиться минимумом личных  вещей  и  практически  не
имея возможности уединиться в своем огромном дворце, Аргавен легко прис-
пособился к жизни в общежитии; и это оказалось не так уж  плохо  -  жить
среди однополых людей. Во всяком случае,  не  настолько  затруднительно,
как ему казалось раньше, хотя порой их постоянное пребывание  в  кеммере
порядком утомляло его. Впрочем, даже это раздражало  не  слишком;  он  с
большой охотой, даже с восторгом предавался ежедневным многочасовым  за-
нятиям, относясь к делу в высшей степени добросовестно, хотя порой и ка-
зался немного рассеянным, что случается с теми людьми, кто душей и серд-
цем прибывает совсем не там, где находится физически. Единственным почти
непереносимым неудобством была жара, ужасный жаркий климат  планеты  Ол-
люль, где температура порой поднималась до 35(С и за бесконечно  долгие,
кошмарные двести дней не выпадало ни единой снежинки. даже когда  насту-
пала наконец зима, он все время потел: на улице редко бывало ниже -10(С,
а в общежитии топили так, что можно было свариться. Во всяком случае, от
жары он страдал ужасно, хотя другие инопланетяне вечно мерзли  и  носили
толстенные свитера. Аргавен спал поверх одеяла абсолютно голым, тревожно
метался во сне, и снились ему снега Каргава, льды Старого  Порта,  мере-
щился легкий звон, с которым за завтраком разбивают покрывшую пиво ледя-
ную корку, если во дворце достаточно  прохладно.  Холода,  милые  сердцу
трескучие морозы родной планеты снились ему.
   Он многому научился. Узнал, что его Гетен здесь называется Зима,  уз-
нал местное название планеты Оллюль; благодаря подробной информации Все-
ленная выворачивалась на изнанку, словно чулок. Он убедился, что  изоби-
лие мясных продуктов с непривычки вызывает расстройство желудка.  Понял,
что однополые люди, которых он лишь ценой  невероятных  усилий  перестал
воспринимать как извращенцев, тоже с большим трудом отказались от  мысли
о том, что он гермафродит. Он привык, что слово "Оллюль", звучащее в его
произношении как "Оррюрь", непременно вызывает чей-то смех. А еще он по-
пытался забыть, что является королем  огромной  страны.  Заботами  своих
наставников Аргавен, бывший король Кархайда, многое познал  и  от  много
сумел отвыкнуть или отказаться. Сделать ему это помогли не  только  бес-
численные "умные" машины и неохватный опыт Экумены, но и сами их слова и
поступки. Именно это прежде всего и позволило ему хотя бы отчасти понять
природу и историю такого "королевства", которому более миллиона лет и  в
котором - от границы до границы - миллиарды и миллиарды километров. Ког-
да он начал  наконец  осознавать,  догадываться,  сколь  бесконечно  это
Царство Людей, сколь длина и порой мучительна его поразительная история,
ему стала понятнее и та роль, которую экумена играет во времени и прост-
ранстве. Он словно увидел, как среди голых скал, под чужими солнцами,  в
беспредельной, сияющей звездами пустыни  космоса  зарождаются  источники
жизни, радости, искренних чувств - неиссякаемые живительные родники.
   Он постиг многие науки - математику, мифологию, социологию - и понял:
за пределами знаний лежат бескрайние просторы Неведомого, удивительный и
бесконечный мир. Прежде всего именно это обретенное  на  планете  Оллюль
знание и принесло Аргавену глубочайшее удовлетворение. Но в целом он се-
бя удовлетворенным не чувствовал. Ему,  например,  не  позволяли  углуб-
ляться в некоторые интересующие его науки - в  экуменическую  математику
или физику. "Вы слишком поздно начали, господин Харге. - говорили ему. -
Вам придется все начинить с азов. К тому же вам бы лучше  заняться  теми
дисциплинами, которые были бы полезны у вас на родине".
   - Кому я могу быть там полезен? - спросил он как-то у господина  Гис-
та, Мобиля и этнографа, с которым они сидели вместе в библиотеке.
   Гист, как и все остальные, посмотрел на него чуть насмешливо.
   - Вы что же, полагаете, что больше не сможете приносить пользу,  гос-
подин Харге?
   Господин Харге, обычно отличавшийся поразительной сдержанностью,  от-
ветил неожиданно странно:
   - Да, я так считаю!
   - Что ж, король без королевства, добровольно отправившийся  в  изгна-
ние, человек, которого на родной земле давным-давно похоронили,  -  Гист
говорил каким-то бесцветным голосом, - да, вы, вероятно, должны  ощущать
некую неприкаянность, ненужность? Но скажите на  милость,  зачем  же  мы
тогда столько с вами возились?
   - Вы просто добры?
   - Ах, добры!.. Как бы мы не были добры, мы не можем дать вам  настоя-
щего счастья! Разве что? Впрочем, довольно. Глупо допускать новые  бесс-
мысленные траты. Вы были, бесспорно, наилучшим королем для планеты Зима,
для государства Кархайд, для тех целей, которые  преследует  Экумена.  У
вас врожденное чувство равновесия. Вы, вполне возможно, даже  смогли  бы
объединить государства планеты. И, безусловно,  не  стали  бы  насаждать
террор, как, насколько мне известно, поступает ваш нынешний король.  Ах,
какая это потеря для Гетен! Хотя бы из-за крушения тех  надежд,  которые
питала вся Экумена, господин  Харге.  Не  говоря  уж  о  том,  что  ваши
собственные задатки так и не были до конца реализованы?  немудрено,  что
вы впали в отчаяние? Впрочем, вам еще предстоит лет сорок или  пятьдесят
весьма полезной жизни?
   И, наконец, последний кадр: под залитыми чужим жарким солнцем небеса-
ми, в хайнского покроя сером плаще, красивый стройный человек  неопреде-
ленного пола стоит, утирая пот, посреди зеленой лужайки рядом с  главным
Стабилем Западных Моров, господином Хоалансом с планеты Альба,  в  руках
которого, по сути делу, судьба сорока миров.
   - Я не могу приказать вам лететь туда, Аргавен, - говорит Стабиль Хо-
аланс. -Ваша собственная совесть?
   - У меня хватило совести предать свою страну, так  что  двадцать  лет
назад совесть моя уже свое получила. Хватит, - отвечает  Аргавен  Харге.
Потом неожиданно смеется. Да так весело, что  и  Стабиль  тоже  начинает
смеяться; они прощаются так тепло и ощущая такую  душевную  близость,  о
какой прежде правители Экумены могли только мечтать.
   Остров Хорден, что близ южного  побережья  Кархайда,  был  передан  в
собственность Экумене еще во времена правления Аргавена XV. Остров  нео-
битаем. Но каждый год там на голых скалах устраивают колонии морские яй-
цекладущие - высиживают яйца, воспитывают молодняк и уходят длинными ве-
реницами обратно в море. Но раз в десять-двадцать лет по скалам  острова
вдруг проходит пожар, море вскипает близ его берегов,  и  все  животные,
которых в этот миг угораздило оказаться там, гибнут.
   В один из таких дней, когда море перестало кипеть, к  приземлившемуся
космическому кораблю подплыл катер. С ракеты тут же был спущен  трап,  и
два человека двинулись по нему навстречу  друг  другу;  они  встретились
где-то на середине - как бы между морем и сушей, -  что  придавало  этой
встрече некий тайный смысл.
   - Посол Хоррсед? Я - Харге, - представился тот, кто только что  поки-
нул звездолет.
   Встречавший его человек почтительно преклонил колени и громко  сказал
по-кархайдски:
   - Добро пожаловать, Аргавен, подлинный король Кархайда!
   Поднимаясь с колен, Хоррсед поспешно прошептал:
   - Ваше величество, вы действительно  прибыли  как  подлинный  король?
Объясню все позже, при первой же возможности?
   За спиной посла, на палубе катера, виднелись люди; все они очень вни-
мательно разглядывали Аргавена. То были, безусловно, кархайдцы, и  неко-
торые из них были очень стары.
   Аргавен Харге несколько минут стоял прямо  и  совершенно  неподвижно,
серый его плащ развевался на холодном морском ветру. Потом он глянул  на
бледное закатное солнце, на мрачный скалистый берег, на терпелива молча-
щих людей внизу и вдруг бросился к ним так поспешно, что  Посол  Хоррсед
отшатнулся и прижался к перилам. Король подошел к одному из стариков  на
палубе катера.
   - Ты Кер рем ир Керхедер?
   - Да.
   - Я узнал тебя по высохшей руке, Кер! -Король говорил громко  и  спо-
койно; лицо его оставалось невозмутимым. - Однако по лицу  я  бы  сейчас
тебя не узнал - прошло все-таки шестьдесят лет? А есть ли  здесь  кто-то
еще, кого я , Аргавен, знал раньше?
   Люди молчали. Они по-прежнему не сводили с короля глаз.
   Вдруг один старичок, весь скрюченный и почерневший  от  времени,  как
головешка, вышел вперед.
   - Мой государь, я Баннитх, дворцовый стражник. Я прислуживал  вам  за
столом, когда вы были ребенком, совсем малышом. - И седая голова старика
горестно склонилась - похоже, он пытался скрыть слезы. Потом вперед  вы-
шел еще один, и еще? Головы, что склонялись перед королем, были  убелены
сединами либо совсем лишены волос; старческие  голоса,  приветствовавшие
его, дрожали. Один из них, Кер с отсохшей рукой, которого Аргавен знавал
еще совсем юным застенчивым пажом, вдруг яростно обернулся  к  тем,  кто
стоял позади.
   - Это наш король! - выкрикнул он. - Глаза мои помнят его точно  таким
же, как сейчас. Это наш король!
   Аргавен посмотрел на молчавших людей, переводя взгляд с  одного  лица
на другое, со склоненной головы на гордо поднятую.
   - Да, я Аргавен, - сказал он. - Я был королем Кархайда. А кто  правит
страной теперь?
   - Эмран, - ответил кто-то.
   - Мой сын Эмран?
   - Да, Ваше Величество, - подтвердил старый Беннитх.
   Лица большей части  присутствующих  остались  бесстрастными,  но  Кер
яростно, дрожащим голосом сказал:
   - Аргавен! Только Аргавен! - настоящий правитель Кархайда! Я все-таки
дожил до светлых дней его возвращения! Да здравствует наш король!
   Один из молодых кархайдцев, посмотрев на остальных, решительно произ-
нес
   - Да будет так. Да здравствует король Аргавен! - и все головы склони-
лись перед прибывшим.
   Аргавен со спокойным достоинством ответил на их приветствия,  но  при
первой же возможности обратился к Послу Хоррседу с расспросами:
   - Что все это значит? Что произошло? И почему меня ввели в  заблужде-
ние? Мне сказали, что здесь я буду вашим помощником от Экумены?
   - Вам сказали это двадцать четыре года назад, - ответил Посол извиня-
ющимся тоном. - А я здесь только пять лет, Ваше величество. Дела в  Кар-
хайде идут отвратительно. В прошлом году король Эмран разорвал отношения
с Экуменой. И мне действительно не совсем  ясно,  с  какой,  собственно,
целью Стабиль послал вас сюда, каковы тогда были его намерения. В насто-
ящее же время, мы планету Зима явно теряем. Так что хайнцы  посоветовали
мне выдвинуть нового претендента на королевский трон - вас.
   - Но ведь я же мертв, - с ужасом сказал Аргавен.  -  Для  Кархайда  я
умер шестьдесят лет назад!
   - Король умер, - сказал Хоррсед. - Да здравствует король!
   Тут их снова окружили кархайдцы, Аргавен отвернулся от Посла  и  про-
шелся по палубе. Серые волны вскипали за бортом. Сейчас берег континента
- серые скалы, покрытые пятнами снега, - находились по левому борту. Бы-
ло холодно: начиналась настоящая гетенианская зима. Мотор  катера  мягко
урчал. Уже давно не слышал Аргавен знакомого урчания электрического дви-
гателя - единственного из двигателей, который предпочла  медлительная  и
спокойная Техническая Революция в Кархайде. Звук этот был ему необычайно
приятен.
   Вдруг, не оборачиваясь, как это свойственно тем, кто с детства привык
получать ответ на свои вопросы, Аргавен спросил:
   - Почему мы плывем на восток?
   - Мы направляемся в Керм, Ваше Величество.
   - Почему в Керм?
   То был один из самых молодых кархайдцев; он сделал шаг вперед и отве-
чал ему с почтительным поклоном:
   - потому что земля керм восстала? восстала против ва?  против  короля
Эмрана. Я сам родом из Керма; мое имя Перретх нер Соде.
   - А Эмран сейчас в Эренранге?
   - Эренранг захвачен Оргорейном шесть лет назад. Король Эмран сейчас в
новой столице, восточнее Каргава? точнее, в старой столице: в Рире.
   - Так Эмран потерял Западный Перевал? - спросил Аргавен, глядя в лицо
молодому кархайдцу. - Потерял западный Перевал? Отдал Эренранг?
   Перретх даже чуть отступил назад, однако отвечал решительно и спокой-
но:
   - Да. Мы вот уже шесть лет скрывается за горами.
   - Значит, теперь в Эренранге правит Оргота?
   - Король Эмран пять лет назад подписал с Оргорейном договор,  уступая
ему Западные Земли.
   Позорный договор, Ваше Величество! - вмешался в разговор старый  Кер,
голос его дрожал от ярости. - Договор, подписанный глупцом! Эмран пляшет
под музыку барабанов Орготы. Все мы здесь - восставшие, изгнанники. Гос-
подин посол - тоже. Он тоже скрывается!
   - Западный перевал! - повторил Аргавен. - Аргавен I  присоединил  За-
падный Перевал к Кархайду семьсот лет назад?  -  Взгляд  короля  странно
блуждал. - Эмран? - начал было он, но запнулся. - Сколь велики силы тех,
кто содрался в Керме? Являются ли жители побережья вашими союзниками?
   - Да, большая часть Очагов юга и востока страны солидарна с нами.
   Аргавен немного помолчал.
   - Был ли у Эмрана наследник?
   - Нет, сам он никогда не производил на свет дитя,  однако  был  отцом
шестерых, государь мой, - ответил Баннитх.
   - Своим наследником он назначил Гирври Харге рем ир Орека.  -  сказал
Перретх.
   - Гирви? Что это за имя такое? Короли Кархайда носят только два  име-
ни: Эмран и Аргавен, - сказал Аргавен.
   И вот наконец довольно темный кадр; изображение на нем как бы  выхва-
чено из тьмы светом камина. Электростанции Рира разрушены, провода обре-
заны, пол города охвачено пожарами. Тяжелые снежные хлопья медленно кру-
жатся в воздухе и падают на горящие руины зданий, лишь мгновение  отсве-
чивая красным - пока не растают с легким шипением, так и не  долетев  до
земли.
   Снега, льды и армия повстанцев остановили Орготу у залива, близ  вос-
точных отрогов массива Каргав. Никакой помощи король Эмран так и не  по-
лучил, когда его собственное королевство восстало  против  него.  Стража
его бежала, столица объята пламенем, ему пришлось лицом  к  лицу  столк-
нуться с противником, и на пороге смерти в короле проснулось нечто вроде
беспечной гордости, свойственной его роду. Так что  он  не  обращает  на
повстанцев не малейшего внимания. Невидящими глазами смотрит он на  них,
лежа в тронном зале, освещаемом лишь всполохами далеких пожаров, отража-
ющихся в зеркалах. Витовка, из которой король выстрелил  в  себя,  лежит
рядом с его холодной безвольной рукой.
   Перешагнув через распростертое тело, Аргавен берет эту руку в свои  и
начинает снимать с пальца резное золотое кольцо; распухшие  от  старости
суставы Эмрана мешают ему сделать это, и он оставляет кольцо  на  пальце
мертвеца.
   - Сохрани его, - шепчет он, - сохрани.
   На мгновение склоняется он совсем низко и то ли шепчет что-то в мерт-
вое ухо, то ли прижимается щекой к холодному морщинистому лицу  покойно-
го. Потом выпрямляется, еще некоторое время стоит над телом  и  поспешно
удаляется по темным коридорам. Пора привести свой дом в порядок,  решает
Аргавен, король планеты Зима.

   ОБШИРНЕЙ И МЕДЛИТЕЛЬНЕЙ ИМПЕРИЙ?

   В самые первые десятилетия деятельности Лиги Земля еще посылала  свои
космические корабли в бесконечно долгие экспедиции за границы мира,  уже
заселенного экспедициями Хайна и исследованного до мелочей.  Они  искали
истинно неизведанные, новые земли. Все известные миры объединялись  вок-
руг Хайна, а землян (самих, кстати, открытых и спасенных  хайнцами)  это
не устраивало: им хотелось вырваться из семьи и жить особняком. Им хоте-
лось открыть нечто совершенно новое. Хайнцы, как терпеливые, чадолюбивые
родители, поощряли эти поиски и даже  субсидировали  корабли  и  экипажи
(как, впрочем, и для некоторых других миров, входящих в Лигу).
   Всех добровольцев, из которых  формировались  экипажи  "Запредельного
Поиска", объединяло одно: нормальными их назвать было никак нельзя.
   Ну как можно назвать нормальным человека, отправляющегося  за  триде-
вять земель добывать информацию, которая попадет на Землю лишь  пять-де-
сять веков спустя? Ведь в те времена еще не пользовались ансиблем, и по-
тому из-за космической интерференции мгновенная связь была возможна лишь
в пределах ста двадцати световых лет; так что исследователи запредельно-
го были полностью изолированы. К тому же они понятия не имели, что могут
застать на Земле, когда вернутся (если, конечно, вернутся). Да  ни  один
человек, проживший хоть какое-то время в Лиге, будь он в здравом уме, ни
за какие блага мира не согласился бы  добровольно  отправиться  на  нес-
колько веков в кругосветное путешествие по Вселенной. Вот поэтому в  по-
исковики шли люди, стремящиеся уйти от  действительности,  неудачники  и
отщепенцы. И все поголовно они имели психические отклонения.
   И вот десять таких ненормальных однажды поднялись  на  борт  челнока,
отправляющегося из космопорта в Смеминге. Все три дня лету к своему  бу-
дущему кораблю, "Гаму", они потратили на довольно неловкие попытки завя-
зать знакомство и сблизиться. ("Гам" - слово из таукитянского -  пренеб-
режительное обращение к детям или животным; что-то вроде "щенок".) В ко-
манде было два китянина, два хайнца, одна белденианка и  пятеро  землян.
Корабль был построен на Тау Кита, но арендован земным правительством.
   На четвертые сутки челнок пришвартовался к "Гаму", и члены его разно-
шерстного экипажа, стремясь попасть на борт, начали один за другим,  из-
виваясь, протискиваться в узкий переходник - насмерть перепуганные спер-
матозоиды, возмечтавшие оплодотворить Вселенную. Челнок отчалил, и нави-
гатор вывел "Гама" на курс. Несколько часов его еще можно  было  разгля-
деть из Смеминга, а потом корабль, отойдя на расстояние нескольких сотен
миллионов миль, прощально померцал и? внезапно исчез.
   Когда десять часов двадцать девять минут,  или  же  двести  пятьдесят
шесть лет, спустя "Гам" вновь появился в  космическом  пространстве,  он
теоретически должен был оказаться в районе звезды КГ-Е-96651. Там  он  и
оказался, что подтверждала  ярко  сверкавшая  по  курсу  золотая  точка.
Где-то внутри сферы радиусом в четыреста миллионов километров должна бы-
ла находиться и зеленоватая планетка, определенная в китянской лоции как
"Мир-4470". Теперь оставалось ее только найти. Это было так  же  просто,
как переворошить четырестамиллионокилометровый стог сена в поисках зеле-
новатой иголки. Задача осложнялась тем, что двигаться в пределах  звезд-
ной системы на скорости даже приближенной к световой было чревато  взры-
вом как КГ-Е-96651, так и Мира-4470, не говоря уже о самом "Гаме".  Поэ-
тому корабль был вынужден ползти на ракетном приводе,  делая  не  больше
ста тысяч миль в час. Но математик-навигатор Аснанифоил был твердо  уве-
рен в том, что знает, где должна быть искомая "иголка",  и  обещал  доб-
раться до нее в течение десяти земных суток. Тем временем члены  команды
все еще притирались друг к другу.
   - Видеть его больше не могу! - взорвался, брызгая  слюной,  Порлок  -
специалист по точным наукам (химия плюс физика, астрономия,  геология  и
т. д.). - Этот тип просто чокнутый. Не представляю себе другой  причины,
по которой он оказался в Поиске, кроме той, что наши большие  начальники
решили провести над нами эксперимент по выживанию. Как на морских  свин-
ках.
   - В хайнских лабораториях мы обычно предпочитали хомяков, - мягко за-
метил хайнец Маннон (гуманитарные  науки:  психология  плюс  психиатрия,
антропология, экология и т. д.). - Я имею в виду - вместо  морских  сви-
нок. Но, конечно, мистер Осден - явление исключительное. Это первый слу-
чай полнейшего излечения от синдрома Рендера - одного из подтипов инфан-
тильного аутизма. До сих пор считалось, что этот психоз неизлечим. Вели-
кий земной аналитик Хаммергельд предположил, что в данном случае  причи-
ной аутизма является сверхразвитая способность к эмпатии. На основе этой
теории он разработал специальный курс процедур, и первым пациентом, про-
шедшим этот курс, был мистер Осден. Он жил у доктора Хаммергельда до во-
семнадцати лет, и терапия, как видите, оказалась успешной.
   -- Успешной?!
   - Естественно. Он полностью избавился от аутизма.
   - Но он же абсолютно невыносим!
   - Видишь ли, - бросив кроткий взгляд на пузырьки слюны в усах  Порло-
ка, продолжал Маннон, - когда встречаются два незнакомца - ну, к  приме-
ру, ты и мистер Осден, - тут же неосознанно вступает в действие твоя за-
щитная реакция; она воздействует на твое поведение,  манеры,  делает  их
подспудно агрессивными, а ты настолько привыкаешь к подобной системе от-
ношений, что начинаешь считать ее совершенно естественной. Мистер Осден,
будучи острым эмпатом, прекрасно все это ощущает. Его собственные эмоции
мешаются с твоими, причем до такой степени, что он сам уже не может раз-
личить, что лично его, а что - только твое. Подчеркиваю, что твоя  реак-
ция на незнакомого человека абсолютно нормальна, и  вполне  естественно,
что тебе может в нем что-то не понравиться - ну там,  манера  одеваться,
форма носа или мало ли еще что? Но дело в  том,  что  Осден-то  все  это
чувствует, и, поскольку его аутизм  в  процессе  терапии  был  полностью
снят, ему ничего не остается, как прибегнуть к  крайней  форме  защитной
реакции - агрессии, которую, между прочим, спроецировал на него (пусть и
непреднамеренно) именно ты.
   Маннон, похоже, завелся надолго, и Порлок его перебил:
   - Что бы ты там ни говорил, ничто не дает человеку  права  быть  сво-
лочью.
   - Так он что, может подслушивать наши чувства? -  всполошился  второй
хайнец в команде - биолог Харфекс.
   - Это действительно сходно со слухом, - вступила в разговор, не отры-
вая глаз от кисточки, при помощи которой она тщательно  покрывала  ногти
флюоресцентным лаком, Оллероо - ассистент специалиста по точным  наукам.
- На ушах-то у нас нет век, и мы не можем слушать или нет по собственно-
му желанию. Вот так же и с эмпатией - ее не отключишь одним волевым  им-
пульсом. Он вынужден воспринимать наши эмоции, хочет сам того или нет.
   - А что, он и наши мысли читать  может?  -  испуганно  оглядывая  ос-
тальных, прерывающимся голосом спросил инженер Эсквана.
   - Нет, - фыркнул Порлок. - Эмпатия и телепатия - не одно и то же! Те-
лепатия - миф. Никто на это не способен.
   - Верно, - с вкрадчивой улыбкой поддакнул Маннон. - Вот только  неза-
долго до отлета с Хайна мне на глаза попался очень интересный  рапорт  с
одного из недавно вновь открытых миров: этнолог Роканнон сообщал в  нем,
что явился свидетелем применения  представителями  местной  мутировавшей
гуманоидной расы определенной техники телепатии. Что  самое  интересное,
так это то, что подобной технике можно научиться. Я,  правда,  читал  не
весь рапорт, а его краткий обзор в одном из журналов, однако?
   И Маннон снова завелся как минимум на полчаса. Но остальные уже успе-
ли заметить, что, пока он токует, на его фоне прекрасно можно говорить о
своих делах: он словно и не замечал ничего.
   - Так почему же он все-таки нас так ненавидит? - спросил Эсквана.
   - Да разве может хоть кто-нибудь тебя ненавидеть, душка Андер? -  хи-
хикнула Оллероо, мазнув ноготь его  большого  пальца  светящимся  ядови-
то-розовым лаком.
   Инженер вспыхнул и расплылся в смущенной улыбке.
   - Но он именно так себя и ведет, словно всех нас ненавидит, -  верну-
лась к теме координатор Хайто - хрупкая женщина с ярко  выраженным  ази-
атским типом лица и совершенно  не  соответствующим  подобной  внешности
резким, низким и сиплым голосом молодой лягушки-быка. - Ну  хорошо,  до-
пустим, он страдает от нашей неосознанной враждебности, но  тогда  зачем
ему усугублять ее своими постоянными нападками на нас?  Прости,  Маннон,
но я невысокого мнения о терапии доктора  Хаммергельда;  аутизм  все  же
много приемлемее в общении, чем?
   Но тут она прикусила язык: в дверях кают-компании стоял Осден.
   Он казался не человеком, а наглядным пособием по анатомии.  Его  кожа
была неестественно белой и настолько тонкой, что все кровеносные  сосуды
просвечивали сквозь нее: словно карта на ватмане, исчерченная голубыми и
красными дорогами. Его адамово яблоко, мускулатура вокруг рта,  кости  и
связки выступали буграми настолько, что каждая деталь  воспринималась  в
отдельности, будто специально подготовленный муляж для изучения строения
человеческого тела. Волосы у него  были  буро-рыжими,  цвета  запекшейся
крови, а брови и ресницы можно было разглядеть только  при  самом  ярком
освещении. Он не был настоящим альбиносом, и поэтому его глубоко  запав-
шие глаза не были красными, но ни серыми, ни голубыми  назвать  их  тоже
было нельзя. Они вообще не имели цвета - их взгляд был прозрачен и чист,
словно ледяная вода в проруби. Да и все лицо было лишено какого бы то ни
было выражения - как анатомический рисунок или лик манекена.
   - Согласен, - фальцетом заявил он. - Любой возврат к аутизму  был  бы
для меня приемлемее, нежели постоянная пытка задыхаться в вони ваших де-
шевых и вторичных чувствишек. Почему от тебя так  несет  ненавистью,  а,
Порлок? Что, не можешь выносить самого моего вида? Так поди займись она-
низмом, как прошлой ночью, - это хоть как-то улучшит исходящие  от  тебя
вибрации? Кто, черт побери, переложил мои записи? Не смейте трогать моих
вещей! Никто из вас! Я этого не потерплю!
   - Осден, - спокойно прогудел своим густым низким басом Аснанифоил,  -
ну почему ты такая сволочь?
   Андер Эсквана в ужасе закрыл лицо руками, словно заслоняясь  от  этой
кошмарной сцены. Оллероо, напротив,  уставилась  на  Осдена  равнодушным
взглядом - мол, она здесь так, сторонний наблюдатель.
   - Что вам не по вкусу? - проговорил Осден. Он даже не смотрел в  сто-
рону Аснанифоила и вообще старался, насколько ему это  позволяло  тесное
помещение, держаться на максимальном расстоянии от остальных. - На  себя
посмотрите: с чего мне вдруг ради вас менять свой характер?
   Харфекс, человек сдержанный и осторожный, ответил:
   - Не вдруг. Нам предстоит несколько лет провести  в  обществе  только
друг друга. У нас было бы намного меньше проблем, если бы?
   - До вас что, до сих пор не дошло, что вы мне все до лампочки? - бро-
сил Осден, сгреб свои пленки с записями и вышел.
   Эсквана вдруг резко обмяк в кресле и мгновенно заснул. Аснанифоил на-
чал чертить в воздухе волнистые  линии,  беззвучно  бормоча  "ритуальную
арифметику".
   - Его присутствие на борту нельзя объяснить иначе как диверсией наше-
го большого начальства. Теперь я в этом убедился окончательно, -  горячо
зашептал на ухо координатору Харфекс, беспокойно оглядывая через ее пле-
чо остальных. - Они заранее запланировали провал нашей миссии.
   Порлок уставился мокрыми от слез глазами на пуговицу от ширинки,  ко-
торую он бессмысленно вертел в руках.
   - Я же говорила вам, что все они тронутые, а вы посчитали это преуве-
личением.
   Но в то же самое время их никак нельзя было назвать полностью  сумас-
шедшими и невменяемыми. "Запредельный Поиск" старался все-таки подбирать
в свои команды людей достаточно образованных, культурных и умеющих вести
себя в обществе. Им ведь все же предстояло провести очень много  времени
в тесноте корабля, и потому требовались люди, способные терпимо, с пони-
манием, отнестись к депрессиям, маниям, фобиям и капризам других,  чтобы
в коллективе поддерживались близкие к нормальным отношения.  По  меньшей
мере, большую часть пути. Осдена, однако, трудно было  назвать  интелли-
гентным человеком, он не имел специального образования - так, нахватался
без всякой системы знаний в различных областях наук,  -  а  уживаться  с
другими не только не умел, но, похоже, и не желал учиться.  Он  попал  в
экспедицию только потому, что обладал уникальным даром - способностью  к
сверхэмпатии, или, говоря проще, он был природным биоэмпатическим  реци-
пиентом широкого профиля. Его талант не был избирательным: Осден воспри-
нимал  волны  эмоциональных  вибраций  от  всего,  что  вообще  способно
чувствовать. Он мог разделить и вожделение белой крысы, и боль раздавли-
ваемого таракана, и фототропию мотылька. Вот большое начальство и  реши-
ло, что в чуждых мирах будет очень удобно иметь под рукой человека, спо-
собного воспринять, кто и что здесь чувствует вообще и  по  отношению  к
экспедиции в частности. Осдена даже удостоили особого звания - сенсор.
   - Что такое эмоция, Осден? - как-то спросила его  Томико  Хайто,  все
еще пытаясь завязать с ним дружеские отношения. - Ну, что ты там  можешь
воспринять своей сверхэмпатией?
   - Омерзение, - ответил он в своей обычной раздражающей манере слишком
тонким для нормального мужчины голосом. - Психические испражнения предс-
тавителей животного царства. Я уже по уши провалился в ваше дерьмо.
   - Я только попыталась, - как можно спокойнее заметила она,  -  что-то
узнать о тебе. Ну, какие-нибудь факты?
   - Какие факты? Ты пыталась залезть в меня.  Чуток  побаиваясь,  чуток
любопытствуя, а в остальном - с преогромным отвращением.  Навроде  того,
как распотрошить дохлого пса, чтоб  понаблюдать,  как  в  нем  копошатся
глисты. Так вот, заруби себе на носу, что мне это  непотребно.  Я  желаю
быть один! - Его кожа пошла красно-фиолетовыми пятнами, а голос  взлетел
до визга. - Катайся в своем дерьме одна, ты, желтая ведьма!
   - Да успокойся же, - сказала она, еле сдерживаясь, и почти сбежала  в
свою каюту.
   Да, он, конечно же, был прав, описав мотивы ее поведения с такой точ-
ностью; да, ее вопросы были только преамбулой к  дальнейшему  разговору,
слабой попыткой заставить его заинтересоваться. Ну и что в этом плохого?
Разве подобная попытка является актом неуважения к кому бы то  ни  было?
Правда, в тот момент когда она задавала их, в ней действительно было ма-
ловато искреннего интереса; она скорее жалела его: бедный,  озлобленный,
высокомерный ублюдок, мистер Освежеванный, как прозвала его Оллероо? Ин-
тересно, какого же отношения он к себе ждет, продолжая вести себя подоб-
ным образом? Любви, что ли?
   - Я думаю, он просто не в состоянии перенести, когда кто-то его жале-
ет, - предположила Оллероо, не отрывая глаз от полировки ногтей.
   - Но он же тогда не способен ни с кем установить  нормальные  челове-
ческие отношения. Все, чего добился доктор Хаммергельд, - так  это  раз-
вернул его аутизм внутрь его?
   - Бедный мудак, - вздохнула Оллероо. - Томико, а ты не будешь против,
если Харфекс забежит сегодня вечером на пару минут?
   - А ты что, не можешь пойти к нему в каюту? Мне уже обрыдло торчать в
кают-компании, любуясь этой ошкуренной горькой редькой.
   - Вот. Ты же ненавидишь его. То есть я хочу  напомнить,  что  он  это
прекрасно чувствует. И еще хочу напомнить, что  прошлую  ночь  я  именно
провела в каюте Харфекса. Но если это станет системой, то Аснанифоил,  с
которым он живет, тоже разохотится. Так что мне было  бы  много  удобнее
здесь.
   - Ну так обслужи обоих,  -  отрезала  Томико  с  грубостью,  присущей
только оскорбленной добродетели. Она происходила  из  восточноазиатского
региона Земли, где царили строгие пуританские отношения. И  до  сих  пор
еще была девственницей.
   - Но мне больше одного за ночь не надо, - с незамутненным спокойстви-
ем объяснила Оллероо. На Белдене, Планете Садов, откуда она была  родом,
ни целомудренности, ни колеса так и не изобрели.
   - Ну тогда попробуй, каков в постели  Осден,  -  огрызнулась  Томико.
Причины ее резких перепадов настроения для нее самой нередко  оставались
загадкой, но в данный момент причина была  очевидна:  взрыв  раздражения
был спровоцирован ее комплексом неполноценности и чувством вины.
   Маленькая белденианка вскинула на нее распахнутые глаза и  застыла  с
кисточкой для лака в руке:
   - Томико, как ты можешь говорить такие непристойности?
   - А что такого?
   - Это было бы так гадко! Осден же мне ни капельки не нравится!
   - Вот уж не думала, что для тебя это  имеет  значение,  -  равнодушно
бросила Томико, забрала свои записи и, выходя из каюты, добавила: -  На-
деюсь, вы с Харфексом, или с кем там еще, успеете закончить до последне-
го звонка. Я слишком устала сегодня.
   Оллероо забилась в рыданиях, роняя слезы  на  тщательно  вызолоченные
соски. Плакала она по любому поводу. А Томико плакала в  последний  раз,
когда ей было десять лет от роду.
   Маловато радости было на борту этого корабля, однако, когда Аснанифо-
ил с помощью компьютеров вышел к  Миру-4470,  ее  немножко  прибавилось.
Планета лежала прямо по курсу, сверкая, словно темно-зеленый драгоценный
камень на дне гравитационного колодца. И по  мере  того  как  нефритовый
диск рос на экранах, в команде росли взаимопонимание и терпимость.  Даже
эгоизм и грубость Осдена теперь  работали  на  то,  чтобы  сплотить  ос-
тальных.
   - А может, он был введен в экипаж в качестве мальчика для битья. Или,
как говорят на Земле, козла отпущения, - высказал предположение  Маннон.
- Может, и в самом деле его противостояние нам всем приводит, в общем  и
целом, к положительным результатам?
   И ни один из них не посмел его перебить - настолько сильным в тот мо-
мент было желание поддерживать добрые отношения.
   Корабль вышел на орбиту вокруг планеты. На ее ночной стороне не  све-
тилось ни одного огонька, а на дневной не было видно ни одной дороги, ни
единой постройки.
   - Людей здесь нет, - прошептал Харфекс.
   - Конечно, нет, - пробурчал Осден из-под напяленного на голову  плас-
тикового пакета, который, по его словам, предохранял его от вибраций на-
ходившихся рядом с ним остальных членов команды. Для наблюдений ему  был
выделен персональный экран. - Мы находимся в двухстах световых годах  от
границ Хайнской экспансии, и снаружи вы не найдете ни  одного  человека.
Причем нигде. Неужели вы считаете природу такой дурой, чтобы она  дважды
повторяла свои ошибки?
   Никто даже не обернулся в его сторону; все взгляды были  прикованы  к
экранам, на которых плыл нефритовый диск. Там была жизнь. Но там не было
человека. А все они среди людей всегда чувствовали себя белыми воронами,
и потому эта картина не рождала в их сердцах чувства одиночества и  заб-
рошенности, а наоборот - вселяла покой. Даже Осден лишился своей обычной
непроницаемой маски: он слегка нахмурился.
   Приводнение на океанскую гладь, взятие проб воздуха, высадка. Корабль
со всех сторон окружали травянистые растения: сочные зеленые стебли  ки-
вали на ветру пышными метелками макушек и, слегка задевая  экраны  наце-
ленных на них видеокамер, запудривали линзы обильной пыльцой.
   - Создается впечатление, что на планете одна фитосфера, - сказал Хар-
фекс. - Осден, ты нащупал там хоть что-нибудь разумное?
   Все головы обернулись к сенсору, но тот молча встал  из-за  экрана  и
налил себе чашку чая. Он не собирался отвечать. Он  вообще  очень  редко
снисходил до ответа на прямо поставленный вопрос.
   Туго затянутые ремни военной дисциплины были абсолютно неприменимы  к
сумасшедшим ученым - ни у одного из них нет  своего  капрала  в  голове,
заставляющего мозг выполнять приказы начальства. Их иерархические  отно-
шения строились на чем-то сходном с парламентской процедурой и регулиро-
вались системой мягких полуприказов. Однако (пусть  даже  по  совершенно
непостижимым для нее соображениям) большое начальство назначило  доктора
Томико Хайто координатором экспедиции, и она в первый раз за весь  полет
решила воспользоваться данной ей властью.
   - Мистер сенсор Осден, - выдавила она из себя, - будьте  добры  отве-
тить мистеру Харфексу.
   - Интересно, как это я могу "нащупать" хоть что-то снаружи, если вок-
руг меня постоянно копошатся, как червяки в банке, девять психически не-
уравновешенных гуманоидов? Когда у меня будет что сказать, не бойтесь  -
скажу. Я прекрасно знаю свои обязанности сенсора. Но если вы,  координа-
тор Хайто, еще хоть раз позволите себе мною  командовать,  я  подумаю  о
том, чтобы их с себя сложить.
   - Отлично, мистер сенсор, я полагаю, что в дальнейшем мне не  понадо-
бится вам приказывать. - Голос Томико был абсолютно спокоен,  но  Осден,
стоявший все это время к ней спиной, вздрогнул, словно получил  физичес-
кий удар.
   Предположение биолога полностью оправдалось:  произведя  ряд  проб  и
анализов, они не обнаружили на планете ни малейшего намека  на  животные
формы жизни - даже никаких микроорганизмов. Никто в этом мире не ел дру-
гого. Единственным способом существования был фотосинтез.  Планета  была
безграничным царством растений, и ни одно из них не походило на те,  что
встречались до сих пор представителям царства человека. Бесконечное раз-
нообразие форм и расцветок: зеленые, красные, пурпурные,  коричневые?  И
полная тишина. Единственным, что здесь двигалось, был теплый  ветерок  -
он лениво задевал листья и стебли и гонял облачка светло-зеленой  пыльцы
над бескрайними лесами, прериями, степями, лугами? на которых  не  росло
ни единого цветка; ничья нога еще не ступала по этой девственной  земле,
ничьи глаза никогда не любовались этой пышной зеленью. Теплый  печальный
мир. Безмятежно-печальный.
   Поисковики спокойно, словно на пикнике, бродили  по  лугу,  заросшему
сиреневыми травами, и тихонько переговаривались друг с  другом.  Они  не
смели говорить громко, опасаясь нарушить великое, царившее здесь миллио-
ны лет безмолвие ветра и листьев, листьев и ветра - то  нарастающее,  то
стихающее, но неизбывное. Они говорили почти шепотом, но, будучи людьми,
не могли не говорить.
   - Бедняга Осден! - прыснула  биотехник  Дженни  Чонг,  пилотируя  ма-
ленький разведывательный вертолет к Северному полюсу планеты. - Иметь  в
голове такую сверхточную аппаратуру - и быть не в  состоянии  ее  приме-
нить. Какой облом!
   - Он сказал мне, что ненавидит растения, - со смешком отозвалась  Ол-
лероо.
   - Хочешь сказать, что он сам похож на растение? По  крайней  мере  до
тех пор, пока мы его не задеваем?
   - Я бы тоже не сказал, что мне вся эта растительность по душе, -  за-
метил Порлок, глядя на расстилавшиеся внизу багровые приполярные леса. -
Все одно и то же. Ни малейшей мысли. Ни малейших изменений. Человек, ос-
танься он здесь один, рехнется в пять минут.
   - Но они все живые, - сказала Дженни Чонг. -  И  Осден  ненавидит  их
именно за это.
   - Ну, он все-таки не настолько ублюдок, - великодушно вступилась  Ол-
лероо.
   Порлок бросил на нее косой взгляд:
   - Ты что, и с ним спала? Белденианка вспыхнула и разрыдалась:
   - У вас, землян, на уме одно непотребство!
   - Да нет, он ничего такого не хотел сказать,  -  поспешила  вмешаться
Дженни Чонг. - Ведь правда, Порлок?
   Химик внезапно расхохотался, и его  усы  украсились  гирляндой  брызг
слюны.
   - Да Осден не переносит даже, когда к нему прикасаются, - сквозь сле-
зы всхлипнула Оллероо. - Я его как-то случайно задела плечом в коридоре,
так он оттолкнул меня с такой гадливостью, словно я  грязная?  вещь.  Мы
все для него только вещи.
   - Он - дьявол! - внезапно взвился Порлок с  такой  яростью,  что  обе
женщины испуганно вздрогнули. - Он уничтожит всю нашу команду, не  одним
способом, так другим. Попомните мои слова! Да  его  нельзя  на  пушечный
выстрел подпускать к нормальным людям!
   Они приземлились на Северном полюсе. Полуночное солнце еле тлело  над
невысокими холмами. Сухие ломкие зелено-бордовые палки растений  торчали
во всех направлениях. Хотя здесь везде существовало только одно  направ-
ление - на юг. Подавленные великим безмолвием, поисковики молча  достали
свои инструменты и принялись за работу - три копошащихся вируса на  теле
неподвижного космического великана.
   Осдена никто не приглашал в исследовательские  экспедиции;  никто  не
просил его сопровождать очередной вылет ни в качестве фотографа, ни  пи-
лота, ни связиста. Сам он тоже не изъявлял ни малейшего  желания  в  них
участвовать и потому редко покидал центральную базу. Там он часами  про-
сиживал за компьютером, делая сводку результатов изысканий Харфекса. Еще
он помогал Эскване, в обязанности которого входила профилактика оборудо-
вания, но на радиоинженера общение с ним действовало таким специфическим
образом, что он просыпал двадцать пять часов из тридцати  двух,  состав-
лявших местные сутки. И даже несмотря на это, мог заснуть  в  любой  мо-
мент, прямо над паяльником.
   Однажды координатор решила не отправляться на вылет, а провести  весь
день на базе, чтобы  спокойно  составить  отчет.  Кроме  нее  оставалась
только Посвет Ту, с которой Маннон провозился все утро, чтобы вывести из
состояния превентивной кататонии. Теперь она отлеживалась в своей комна-
те. Томико, одним глазом наблюдая за Осденом с Эскваной, заносила инфор-
мацию в банк данных. Так прошло два часа.
   - Ты, очевидно, собираешься для  соединения  этой  цепи  использовать
микроманипуляторы-860, - раздался тихий нерешительный голос Эскваны.
   - Естественно! - Прости, но я вижу, что у вас только 840-е?
   - Так будут 860-е! Я, к твоему сведению, еще не успел поменять. У ме-
ня не тысяча рук! Вот когда я не буду знать, что делать дальше, тогда  и
начну спрашивать твоих советов, инженер!
   Томико выждала с минуту и оглянулась. Эсквана спал, уронив голову  на
стол и засунув в рот большой палец.
   - Осден!..
   Тот промолчал и даже не обернулся. Лишь легкое нетерпеливое  движение
плечами показало, что он слушает.
   - Ты не можешь не знать, в чем слабость Эскваны.
   - Я не в ответе за его ненормальные физические реакции.
   - Зато ты в ответе за себя. На этой планете без Эскваны нам не  обой-
тись, а вот без тебя - вполне. Поэтому если ты не  способен  контролиро-
вать свою враждебность, то тебе, пожалуй, следует отказаться от  общения
с ним.
   Осден отложил инструменты и встал.
   - Да с удовольствием! - взвизгнул он. - Ты же не способна даже  вооб-
разить, что значит постоянно подвергаться вместе с ним приступам его не-
осознанного страха, разделять его патологическую трусость,  быть  вынуж-
денным вместе с ним трястись как овечий хвост от малейшего шороха!
   - Ты что это, пытаешься оправдаться передо мной за  свое  свинское  к
нему отношение? Я-то думала, в тебе больше самоуважения? -  Томико  вне-
запно обнаружила, что ее трясет от ярости. - Если твои эмпатические спо-
собности действительно позволяют тебе разделять с Андером  его  фобии  и
осознать всю глубину его несчастья, то почему же это не вызывает в  тебе
ни капли сочувствия?
   - Сочувствие? - пробормотал Осден. - Сострадание. Да  что  ты  можешь
знать о сочувствии?
   Томико удивленно воззрилась на него, но он  продолжал  стоять  к  ней
спиной.
   - Не позволишь ли мне вслух назвать своими именами те эмоции, что  ты
сейчас, в данную минуту соизволила почувствовать по отношению ко мне?  -
через минуту вновь заговорил он. - Я могу определить их даже точнее, чем
ты сама. Я уже наловчился мгновенно анализировать  любые  вибрации,  как
только они меня достигают. И я принял все твои эмоции по полной програм-
ме.
   - А что ты, интересно, от меня ожидал еще? Думаешь,  я  буду  вежливо
сносить все твои выходки?
   - Да какое значение имеют мои выходки, ты, тупая  кретинка?  Ты  что,
думаешь, что любой нормальный человек - это источник любви? Мне  судьбой
предоставлен выбор - быть либо ненавидимым, либо презираемым. Не  будучи
ни женщиной, ни трусом, я предпочитаю вызывать к себе ненависть.
   - Чушь. Самозащита. У каждого человека?
   - Но я не человек, - перебил ее Осден. - Это вы все - люди. А  я  сам
по себе. Я один.
   Потрясенная столь бездонным солипсизмом, Томико  несколько  минут  не
могла выдавить из себя ни слова; наконец она бросила без всякой жалости,
как, впрочем, и без злобы:
   - Ну так пойди и удавись!
   - Тебе этот путь больше подходит, Хайто, - глумливо усмехнулся он.  -
Я не подвержен депрессиям, и потому для меня сеппуку*  не  является  ле-
карством от всех болезней. Есть еще предложения?
   - Тогда уходи. Полностью отдели себя от нас. Забирай вертолет и  отп-
равляйся на сбор образцов. Лучше в лес. Харфекс лесами еще не занимался.
Возьми под контроль любой гектар леса в пределах  радиосвязи.  На  связь
будешь выходить в восемь и двадцать четыре часа ежесуточно.
   Осден вышел и с этой минуты в течение пяти дней напоминал о себе лишь
лаконичными сообщениями по два раза в сутки. Атмосфера на базе резко из-
менилась к лучшему. Эсквана теперь бодрствовал  по  восемнадцать  часов.
Посвет Ту достала свою любимую лютню и теперь с утра до вечера распевала
гимны (раньше Осден, которого от музыки корежило, запрещал ей это). Ман-
нон, Харфекс, Дженни Чонг и Томико прекратили принимать транквилизаторы.
Порлок что-то там продистиллировал в лаборатории и в одиночку  продегус-
тировал. Потом долго маялся похмельем. Аснанифоил вместе с Посвет Ту за-
катили всенощную нумерологическую эпифанию - мистическую оргию на  языке
высшей математики - верх блаженства для любой  таукитянской  религиозной
души. Оллероо переспала со всеми мужчинами.  Работа  пошла  семимильными
шагами.
   Но на шестой день райской жизни пришел конец.  Специалист  по  точным
наукам с выпученными глазами опрометью вылетел на поляну, на которой на-
ходилась центральная база, и, не тратя времени на обход по  протоптанной
тропинке, помчался напролом  сквозь  обступавшие  лагерь  стволы  сочных
трав.
   - Там в лесу? Что-то есть? - запыхавшись, выпалил он. Руки и усы  его
тряслись мелкой дрожью. - Что-то большее. Оно двигалось. Я оставил в том
месте отметку и поспешил убраться. А оно  шло  за  мной.  Оно  будто  бы
скользило по ветвям. И не отставало. Оно меня преследовало. - Он с  ужа-
сом оглядел сбежавшуюся команду.
   - Сядь, Порлок. Успокойся. Приди в себя и  попробуй  проанализировать
свои впечатления. Ты что-то видел?
   - Не то чтобы видел. Это было какое-то движение. Направленное.  Я?  я
н-не знаю, что это было? Но оно двигалось само? По деревьям? Ну, по этим
древовидностям? Да плевать, как они называются, главное - оно бродило по
ним. И на самой опушке.
   - Некому на тебя здесь нападать, Порлок, - угрюмо проговорил Харфекс.
- Здесь даже микробов нет. А больших животных нет и быть не может.
   - А что, если это просто какая-то лоза упала с дерева у тебя за  спи-
ной или рухнул подгнивший ствол?
   - Нет, - стоял на своем Порлок. - Оно направленно двигалось ко мне. И
очень быстро. А когда я обернулся, отпрянуло в гущу веток и  спряталось.
И еще я слышал какой-то треск. Если это не животное? то один Бог  знает,
что это может быть! Оно было большим. Примерно с человека. Вроде рыжева-
тое. Но толком я не видел и не могу с уверенностью это утверждать.
   - Это был Осден. Не наигрался в Тарзана в детстве, - нервно хихикнула
Дженни Чонг.
   Томико не выдержала и прыснула, но  Харфекс  остался  серьезным,  как
гробовщик.
   - Бродить одному среди этих древовидных  трав  небезопасно  для  здо-
ровья, - наконец тихо, напирая на каждое слово, заговорил он. - Я  давно
это заметил и потому отложил исследование леса на потом. Колыхание густо
растущих ветвей этих пастельных оттенков (и особенно в сочетании с люми-
нофорами) создает гипнотический эффект. А коробочки спор  взрываются  со
столь равными интервалами, что  это  создает  впечатление  какой-то  ис-
кусственности. Но я думал, что это действует так только на  меня,  и  не
хотел пока делиться своими  субъективными  впечатлениями.  Однако,  если
кто-то подвержен гипнозу больше, чем я, это вполне могло вызвать у  него
галлюцинации?
   Порлок яростно затряс головой и, облизнув сухие губы,  упрямо  возра-
зил:
   - Оно там было. Оно двигалось вполне  целеустремленно.  Оно  пыталось
напасть на меня со спины.
   Когда в двадцать четыре часа Осден вышел на связь, Харфекс  рассказал
ему о случае с Порлоком.
   - Не обнаружили ли вы, мистер Осден, хоть чего-нибудь, что  могло  бы
подтвердить наличие в лесу движущейся, сознательной жизнеформы?
   - С-с-с? - сардонически прошипело радио, а затем раздался резкий  бе-
запелляционный фальцет сенсора: - Нет. Чушь собачья.
   - Вы пробыли в лесу дольше, чем мы все, вместе взятые, - с  безупреч-
ной вежливостью продолжал Харфекс. - Не пришли ли вы к тем  же  выводам,
что и я, а именно: что данные растительные формы способны своим монотон-
ным колыханием вызвать гипнотический эффект и в конечном итоге  привести
к галлюцинациям наблюдателя?
   - С-с-с? Я согласен, что Порлок имеет  большие  проблемы  с  головой.
Заприте его лучше в лаборатории, где он меньше наломает  дров.  От  меня
еще что-то надо?
   - Пока больше ничего, - буркнул Харфекс, и Осден тут же отключился.
   Никто не мог подтвердить рассказ Порлока, однако никто не мог и опро-
вергнуть его. Сам же он был абсолютно уверен, что некто большой  пытался
напасть на него со спины. Поставить его слова под сомнение  было  легко,
но в то же время ни один из членов экспедиции ни на минуту  не  забывал,
что находится в чужом мире. И ни один из них не  мог  не  признать,  что
каждого, кто вступал под сень инопланетных деревьев, брала оторопь и  по
спине легким холодком пробегал невольный страх. Харфекс предложил  назы-
вать все-таки эти древовидные растения деревьями.
   - Ведь это то же самое, только совсем другое, - объяснил он.
   Все рано или поздно побывали в лесу и сошлись на том,  что  чувствуют
там себя чрезвычайно неуютно и не могут отделаться от  впечатления,  что
спиной ощущают чью-то слежку.
   - Нет, с этим необходимо разобраться, - сказал наконец Порлок и  пот-
ребовал, чтобы его, как и Осдена, направили в лес во  временный  лагерь,
чтобы он смог бы заняться наблюдениями всерьез.
   С ним вызвались идти Оллероо и Дженни Чонг, но  только  при  условии,
что они будут вместе. Харфекс направил группу в лес неподалеку от  цент-
ральной базы, находившейся на широкой равнине, занимавшей  четыре  пятых
континента D. Он запретил им брать с собой оружие и потребовал  не  ухо-
дить слишком далеко и все время оставаться в пределах связи. Как  и  Ос-
ден, они дважды в сутки были обязаны отчитываться.
   Прошло три дня. Потом Порлок сообщил, что на берегу реки заметил меж-
ду деревьями движение чего-то большого, неопределенной формы. На следую-
щую ночь Оллероо доложила, что слышала, как кто-то ходит вокруг палатки.
Она клялась, что ей это не приснилось.
   - На этой планете не может быть животных, - упорно продолжал твердить
Харфекс.
   И вдруг Осден пропустил свой утренний рапорт. Томико просидела у при-
емника целый час, а затем вместе с Харфексом вылетела в тот район, отку-
да пришло последнее сообщение от сенсора. Но когда вертолет пошел круга-
ми над предполагаемым районом поисков,  раскинувшееся  внизу  шелестящее
море пурпурно-зеленых листьев, веток и метелок привело ее в отчаяние.
   - Как мы сможем найти его в этой каше?
   - Он сообщал, что остановился на ночлег на берегу реки.  Надо  искать
аэрокар: от него он далеко уйти не мог. Собирать образцы  -  работа  до-
вольно кропотливая? А вот и река.
   - А вот и его аэрокар! - воскликнула Томико, уловив  в  листве  столь
необычный для пастельных тонов этого мира резкий металлический  блик.  -
Двигай туда.
   Они зависли над берегом, и Томико сбросила веревочную  лестницу.  Оба
начали спускаться, и вскоре пышная растительность сомкнулась над их  го-
ловами.
   Как только ее ноги коснулись земли, координатор  тут  же  расстегнула
кобуру, однако, бросив взгляд на невооруженного  Харфекса,  решила  пока
пистолета не вынимать. Но руки с кобуры тоже не сняла.  Несмотря  на  то
что они находились всего в нескольких метрах от реки, здесь царила  пол-
ная тишина. Под кронами деревьев царил сырой полумрак. Вокруг  колоннами
уходили ввысь совершенно одинаковые стволы. Но при ближайшем  рассмотре-
нии все-таки между ними были некоторые различия: на одних мягкое  покры-
тие было гладким, на других - бугристым;  одни  были  буровато-зелеными,
другие - коричневыми; все они были оплетены толстыми лианами  и  увешаны
фестонами эпифитов; голые мощные ветви, лишь на макушке увенчанные  пуч-
ком жестких темных блюдцеподобных листьев, тянулись вверх, создавая при-
родную крышу, достигавшую двадцати-тридцати метров в толщину. Почва  под
ногами пружинила, как старый матрац с выпирающими пружинами корней и от-
водков.
   - Вот его палатка, - сказала Томико и вздрогнула от звука собственно-
го голоса, так грубо нарушившего первозданную тишину.
   В палатке они обнаружили спальный мешок Осдена, несколько книг и  ко-
робку с продуктами.
   "Надо покричать, позвать его", - подумала координатор, но вслух пред-
ложить это почему-то не решилась. Харфекс  тоже  не  высказал  подобного
предложения, и они стали обследовать окрестности палатки, двигаясь  кру-
гами и стараясь все время держаться в поле зрения друг друга, что в сгу-
щавшихся сумерках становилось все трудней.
   Томико споткнулась о тело Осдена примерно в трехстах метрах от палат-
ки и, если бы не ярко белевшие в сумраке страницы выпавшей  из  его  рук
записной книжки, вообще могла бы пройти мимо. Он лежал ничком между дву-
мя огромными деревьями. Его затылок и плечи были залиты кровью,  которая
уже начала подсыхать.
   Рядом тут же возникло лицо Харфекса - здесь, под  сводом  лесов,  его
обычно и так слишком белая хайнская кожа казалась зеленоватой.
   - Он мертв?
   - Нет. Он без сознания. Его кто-то ударил. Сзади.  -  Говоря,  Томико
быстро ощупала его голову. - Удар был нанесен оружием? или инструментом?
Никак не могу найти рану.
   Они перевернули тело Осдена, и тот открыл глаза. Придерживая его  го-
лову, Томико склонилась к самому лицу раненого: его бледные губы дрогну-
ли? И тут внезапно ее захлестнул панический страх. Она завизжала и  бро-
силась бежать, не разбирая дороги, спотыкаясь о корни и больно  ушибаясь
о стволы. Харфекс помчался вслед за ней и, поймав ее,  крепко  прижал  к
себе. Ощутив тепло его рук, Томико тут же пришла в себя.
   - Что с тобой? Что такое? - мягко спросил он.
   - Сама не знаю, - всхлипнула Томико. Ее сердце все еще колотилось как
сумасшедшее, а перед глазами все плыло. -  Страх?  Ужас?  Я  испугалась,
когда? когда посмотрела ему в глаза.
   - Да, мне тоже стало как-то не по себе. Странно?
   - Все. Со мной все уже в порядке. Пойдем, надо ему помочь.
   Поспешно и не особо церемонясь с бесчувственным телом Осдена, они от-
волокли его к берегу и, чтобы поднять в вертолет, продели ему под  мышки
веревочную петлю. Обвиснув,  как  тюк,  Осден  стал  плавно  подниматься
вверх, качаясь поплавком в толще лиственного моря. Тело втащили в  каби-
ну, и уже через минуту вертолет поднялся высоко в небо, подальше от  ко-
леблющейся багрово-зеленой поверхности леса. Томико установила автопилот
на обратный маршрут и перевела дыхание. Их с  Харфексом  глаза  встрети-
лись.
   - Я страшно перепугалась. До полусмерти. Никогда со  мной  такого  не
было.
   -- Я тоже? чувствовал какой-то необъяснимый страх, -  признался  Хар-
фекс. Он выглядел так, словно разом постарел лет на десять. - У меня это
было не так сильно, как у тебя? Но совершенно беспричинный, какой-то жи-
вотный ужас?
   - Это началось, когда я посмотрела ему в лицо. Мне в тот момент пока-
залось, что он пришел в сознание.
   - Эмпатия?.. Надеюсь, он хоть расскажет, что же такое на него напало.
   Осден, словно сломанный, заляпанный грязью и кровью манекен, в нелов-
кой позе лежал на заднем сиденье, куда они его в спешке закинули,  думая
не столько об удобстве раненого, сколько о своем жгучем стремлении  пос-
корее убраться из леса.
   Их появление на базе вызвало всеобщую  панику.  Бессмысленная  жесто-
кость, с которой было осуществлено нападение, породила у всех самые зло-
вещие опасения. Никто не знал, что и думать. И поскольку Харфекс  упрямо
продолжал отрицать возможность появления на планете животных, посыпались
версии - одна фантастичнее другой: о разумных растениях, о древоподобных
монстрах и даже о травяном сверхразуме, управляющем психополем на  физи-
ческом уровне. Скрытая фобия Дженни Чонг расцвела во всей красе, и та ни
о чем больше не могла говорить кроме как о темных "эго",  крадущихся  по
пятам людей. Они с Оллероо и Порлоком в тот же день вернулись на базу, и
теперь никакие силы не заставили бы ни одного члена экспедиции  высунуть
за пределы лагеря даже кончик носа.
   Осден, пролежавший три или четыре часа без помощи, потерял много кро-
ви, а так как при этом получил еще и сотрясение мозга, то  первое  время
он находился на грани жизни и смерти.
   - Доктор? - слабым голосом звал он в бреду. - Доктор Хаммергельд?
   Двое бесконечных суток лихорадка сменялась полукомой и вновь  присту-
пами горячечного бреда, но наконец больной все  же  пришел  в  сознание.
Убедившись, что за его жизнь можно больше не опасаться, Томико пригласи-
ла в его комнату Харфекса.
   - Осден, можешь ты нам рассказать, кто на тебя напал?
   Блеклые глаза вопросительно уставились на Харфекса.
   - На тебя напали, - мягко, но настойчиво продолжала Томико. -  Может,
ты пока не в состоянии это вспомнить. Кто-то на тебя напал.  Ты  шел  по
лесу?
   - А! - вскрикнул он, и глаза его лихорадочно блеснули, а  лицо  мучи-
тельно напряглось. - Лес? Там, в лесу?
   - Что было в лесу?
   Осден судорожно вздохнул, затем черты лица расслабились: судя по  вы-
ражению глаз, он совладал с собой. Помолчав немного, он ответил:
   - Не знаю.
   - Так ты видел того, кто на тебя напал? - спросил Харфекс.
   - Не знаю.
   - Ты же сейчас вспомнил.
   - Не знаю.
   - От твоего ответа могут зависеть жизни всех нас! Ты  обязан  расска-
зать, что видел!
   - Не знаю, - раздраженно всхлипнул Осден. Он был настолько слаб,  что
даже не мог скрыть, что что-то знает, но не желает рассказывать.
   Порлок, подслушивающий под дверью, от волнения изжевал свои усы. Хар-
фекс навис над Осденом и рявкнул:
   - Ты расскажешь все или?
   Томико пришлось прибегнуть к физическому вмешательству.
   Необычайным усилием воли Харфекс взял себя в руки и молча ушел к  се-
бе, где тут же принял двойную дозу транквилизаторов. Остальные  с  поте-
рянным видом слонялись по лагерю, не в силах говорить друг с другом. Ос-
ден даже в такой ситуации ухитрился противопоставить себя всем.  Но  те-
перь они от него зависели. Томико продолжала ухаживать за ним, еле сдер-
живая неприязнь, желчным комком застрявшую в горле. Этот кошмарный  эго-
изм, питавшийся чужими эмоциями, эта чудовищная самоуверенность вызывали
гораздо большее отвращение, чем любое физическое уродство. Такие ублюдки
не имеют права на существование. Такие не должны жить. Их надо убивать в
младенчестве. Так почему бы не размозжить ему голову прямо сейчас?..
   Осден дернулся и попытался приподнять безвольные руки,  чтобы  засло-
ниться, а по его мраморно-белым щекам заструились слезы.
   - Не надо, - просипел он. - Не надо?
   Томико словно проснулась. Она села прямо и, помедлив,  взяла  его  за
руку. Он слабо воспротивился и попытался вырваться, но даже на это у не-
го не хватило сил.
   Они долго молчали, наконец Томико тихо заговорила:
   - Осден, прости меня. Мне очень жаль. Я желаю тебе только  добра.  Ну
позволь мне почувствовать к тебе хоть что-то доброе. Я не хотела  причи-
нить тебе вреда на самом деле. Слушай, я все поняла.  Это  был  один  из
нас. Что - нет? Нет, не отвечай, только покажи как-нибудь, права  я  или
нет. Хотя, боюсь, я все же не ошиблась? Да, на этой планете есть  живот-
ные. Их десять. Мне даже не так уж важно, кто именно это сделал. В конце
концов, дело сейчас не в этом. Но я знаю, что в любом случае это была не
я. Да, я начинаю понимать. Но осознать по-настоящему, Осден? Понять  те-
бя? Если б ты знал, как нам это трудно. Но послушай: а что, если  вместо
ненависти и страха ты можешь вызвать любовь? Неужели тебя никто  не  лю-
бил?
   - Никто.
   - Но почему? Неужели никто и никогда? Все люди вокруг тебя  оказались
такими равнодушными и ленивыми? Ужасно. Нет-нет, лежи спокойно, все  хо-
рошо. Ну прислушайся, ведь сейчас-то ты  не  чувствуешь  ненависти?  Ну?
Сейчас-то, по крайней мере, идет симпатия, сочувствие, добрые пожелания.
Ты чувствуешь это, Осден?
   - Вместе? с чем-то другим, - почти беззвучно прошептал он.
   - Наверное, это фон, созданный моим подсознанием. Или эмоции кого-ни-
будь находящегося поблизости. Слушай, когда мы нашли тебя там, в лесу, я
попыталась тебя перевернуть, и ты на минуту пришел в сознание.  От  тебя
прямо-таки разило паническим страхом - я вся пропиталась им в  одну  се-
кунду. Это что, ты меня так боялся?
   -Нет.
   Она все еще держала его за руку и тут почувствовала,  что  его  кисть
расслабляется. Похоже, он начинает задремывать, как человек,  измученный
болью и внезапно получивший временное облегчение.
   - Лес? - сонно пробормотал он. - Страх?
   Томико решила оставить его в покое и просто смотрела, как он  засыпа-
ет, так и не выпуская его руки. Она прекрасно осознавала, что за  эмоция
в данный момент рождается в ее душе, как осознавала и то, что  Осден  ее
сразу почувствует. Существовала только одна эмоция, или состояние  души,
способная изменить все  разом,  полярно  перестроить  все  отношения.  В
хайнском языке и любовь, и ненависть обозначаются одним  словом  "онта".
Нет, Томико не была влюблена в Осдена, но то, что она чувствовала к  не-
му, было именно "онта", причем пока еще ближе к ненависти.  Она  держала
его за  руку  и  ощущала  рожденные  прикосновением  токи,  связывающие,
объединяющие их. А он всегда так нетерпимо относился к любому физическо-
му контакту? Жесткое кольцо мускулов вокруг рта, придававшее лицу  вечно
брезгливое выражение, смягчилось, и вдруг Томико увидела то, чего не ви-
дел еще ни один из членов их команды, - очень слабую, но улыбку? Но  она
тут же растаяла, как тень, и Осден глубоко заснул.
   Все-таки он был крепко сколочен: уже на следующий день попытался  са-
диться и ощутил голод. Харфекс снова хотел его допросить, но Томико зап-
ротестовала. На двери комнаты она повесила кусок полиэтилена, как  делал
Осден в своей каюте на корабле.
   - Это что, действительно ограждает тебя от чужих эмоций? -  поинтере-
совалась она.
   - Нет, - сухо ответил Осден. Однако в последнее  время  он  стал  об-
щаться с ней без обычной грубости.
   - А-а, тогда это что-то вроде предостережения другим.
   - Отчасти. Но с другой стороны - и самоубеждение. Доктор  Хаммергельд
считал, что это может мне помочь? Может, и помогает, отчасти.
   И все же Осден знал, что такое любовь. Дитя-уродец,  задыхавшееся  от
безлюбовья, равнодушия и чудовищных эмоций взрослых, было  избавлено  от
всего этого одним единственным человеком. Человеком, научившим  его  ды-
шать и жить. Давшим ему все, что необходимо, -  свою  защиту  и  любовь.
Отец-Мать-Бог в едином лице - никак не меньше.
   - Он все еще жив? - спросила Томико,  потрясенная  вселенским  одино-
чеством Осдена и профессиональной жестокостью великих ученых.
   Ответом ей послужил визгливый смешок, неприятно резанувший по нервам:
   - Он мертв уже два с половиной столетия! Ты что, забыла, где мы нахо-
димся? Все мы бросили свои семьи?
   А там, за пластиковым  занавесом,  остальные  восемь  обитателей  Ми-
ра-4470 продолжали свое странное, томительно  бессмысленное  существова-
ние. Они лишь изредка переговаривались приглушенными  голосами.  Эсквана
спал; Посвет Ту снова отлеживалась после эпилептического припадка; Джен-
ни Чонг пыталась расставить лампы в своей комнате таким  образом,  чтобы
вообще не отбрасывать тени.
   - Все они перепуганы до смерти, - говорила Томико, сама ощущая  зата-
ившийся в глубине души липкий противный страх. - Все они  запугали  себя
своими фантастическими предположениями по поводу того, кто на  тебя  на-
пал: вид плотоядной картошки, клыкастый шпинат или  еще  какая  гадость?
Даже Харфекса это не миновало. Возможно, ты и прав в том, что  не  торо-
пишься встать и начать снова общаться с ними. Так лучше для нас всех. Но
почему мы все настолько слабы, что не хотим посмотреть в  лицо  действи-
тельности и признать очевидное? Мы что, действительно все сходим с ума?
   - А скоро будет еще хуже.
   - Почему?
   - Здесь-таки кто-то есть, - вырвалось у Осдена, но он  спохватился  и
так крепко сжал губы, что кольцо мышц вокруг них легло как бастион.
   - Разумный?
   - Скорее? ощущающий.
   - В лесу?
   Он кивнул.
   - И кто же?
   - Страх. - Осден весь подобрался, и руки его нервно зашарили по одея-
лу. - Когда я упал там, в лесу, то не потерял сознания. Или, по  крайней
мере, даже если и отключался, то несколько раз приходил в себя. Не  могу
сказать точно. Наверное, так себя ощущает полностью парализованный чело-
век.
   - В какой-то мере ты и был им.
   - Я лежал на земле. И даже головы не мог поднять.  Не  мог  отвернуть
лица от всей этой грязи, лиственного мусора, что покрывает в местных ле-
сах землю. Все это лезло мне в глаза и ноздри, а я не мог?  не  мог  ше-
вельнуться. Глаз открыть не мог. Словно был похоронен заживо. Словно уже
потонул в этом слое перегноя, стал его частью. Я знал,  что  лежу  между
двумя стволами, хотя и не видел их. Не мог видеть. Наверное (это  я  те-
перь понял), я решил так, потому что чувствовал  их  корни.  Они  вились
прямо подо мной и уходили глубоко-глубоко в землю. Мои руки были в крови
(это я тоже чувствовал). А кровь все текла и текла, пока листья и  земля
не облепили мое лицо удушливой маской. Вот тут я  ощутил  страх.  Страх,
все усиливающийся. Словно они наконец-то узнали, что я  лежу  здесь,  на
них, под ними, среди них; что именно я - то, чего они так боятся,  но  в
то же время там был и просто страх, сам по себе. А я  не  мог  перестать
распространять волны страха, не мог встать и уйти. Потом, похоже, я отк-
лючился, но когда снова пришел в себя, страх продолжал пронизывать  меня
с еще большей силой. А я все еще не мог подняться. Даже шевельнуться. Но
ведь и они не могли.
   У Томико по затылку пробежал холодок, и внутри стал поднимать  голову
загнанный вглубь тошнотворный ужас.
   - Они? Кто "они", Осден?
   - "Они"? или "оно", или "это" - не знаю. Страх. Страхи.
   - Чего это он крутит? - подозрительно сощурился Харфекс  после  того,
как Томико пересказала ему последний разговор с Осденом. Она до сих  пор
не подпускала его к своему пациенту, понимая, что того нужно пока  огра-
дить от вспыльчивого хайнца. Но, к сожалению, у самого Харфекса эти пре-
досторожности вызвали приступ паранойи, и он решил,  что  координатор  и
сенсор объединились в тайный союз и скрывают от него какую-то очень важ-
ную информацию об опасности, нависшей над большей частью команды.
   - Это то же самое, как если бы слепой попытался описать слона.  Осден
не способен слышать или видеть? ощущение, как и любой из нас.
   - Но он его все-таки ощутил, дорогуша, - прошипел Харфекс с еле сдер-
живаемой яростью. - Причем не только и не столько  эмпатически,  сколько
своим собственным черепом. Оно подошло и шарахнуло его по башке каким-то
тупым предметом. Так неужто он даже краем глаза не уловил ни единой  де-
тали?
   - И кого же он должен был увидеть, Харфекс? - вкрадчиво спросила  То-
мико, но хайнец не услышал в ее интонации скрытого намека.
   Скорей всего он даже мысли не допускал о подобном. Боятся всегда  чу-
жаков. Убийцей может оказаться любой иностранец, иноземец, просто  чужой
- но никак не один из нас. Во мне - любимом и прекрасном - зла нет!
   - Первый удар сбил его с ног и лишил сознания, - терпеливо  объяснила
Томико. - Осден ничего не видел. Но когда пришел в себя  один-одинешенек
в лесу, то ощутил жуткий страх. И то был не его собственный  страх  -  а
воспринятый им эмпатически от кого-то еще. В этом он полностью уверен. И
абсолютно уверен, что тот страх не исходил ни от одного  из  нас.  Таким
образом, это служит прямым доказательством, что далеко не  все  растения
здесь бесчувственны.
   - Хочешь запугать меня, Хайто, - мрачно пробурчал Харфекс. - Я только
не понимаю, зачем тебе это надо.
   Он встал, давая понять, что разговор закончен, и, ссутулившись, слов-
но ему было не сорок лет, а, по меньшей мере, восемьдесят, побрел к сво-
ему лабораторному столу.
   Томико оглядела остальных и ощутила, как растет их отчаяние. Ее  едва
возникшее, еще такое хрупкое, но уже такое  глубокое  взаимопонимание  с
Осденом помогало ей удерживаться на краю безумия и придавало сил. Но как
же другие? Если уж Харфекс начал терять голову, чего ждать от остальных?
Порлок и Эсквана заперлись в своих  комнатах,  остальные  пока  работали
или, по крайней мере, старались себя чем-нибудь занять. И все  же  в  их
поведении было что-то неестественное. Сначала координатор  не  понимала,
что же ее насторожило, но потом заметила, что  все  выбрали  себе  места
так, чтобы иметь возможность наблюдать за лесом. Оллероо, игравшая с Ас-
нанифоилом в шахматы, сидела к окну спиной, но и она,  постоянно  понем-
ножку передвигая свой стул, вскоре оказалась сидящей бок о бок со  своим
партнером.
   Томико тихонько подошла к Маннону, исследовавшему  какой-то  паукооб-
разный бурый корень, и предложила ему решить эту маленькую психологичес-
кую шараду. Он мгновенно уловил суть вопроса и ответил с непривычным для
него лаконизмом:
   - Держать врага в поле зрения.
   - Какого такого врага? А ты-то сам что чувствуешь, Маннон? - Она уце-
пилась за соломинку надежды, что там, где биолог потерпел поражение, мо-
жет разобраться психолог.
   - Я лично чувствую тревогу, причем отовсюду. Но я не эмпат. Мою  тре-
вогу можно в равной мере объяснить как стрессовым состоянием, являющимся
естественной реакцией на нападение на члена нашей команды, так и  стрес-
сом более широкого профиля, вызванным нахождением в чужом  мире  и  бли-
зостью того, что мы называем "лесом", - хотя на самом деле это не  более
чем весьма приблизительная метафора.
   Несколько часов спустя Томико была разбужена среди ночи воплями Осде-
на, которого мучили кошмары. Маннон дал ему успокоительное, и она  снова
почти мгновенно погрузилась в собственные дебри снов и блуждала  по  ним
без дорог до самого утра. А утром Эсквана не проснулся. Его не разбудила
даже лошадиная доза стимулятора. Он спрятался в свой сон, как  улитка  в
раковину, будучи не в силах больше переносить напряжение  бодрствования,
и теперь лежал в позе эмбриона, засунув большой палец в рот -  безучаст-
ный ко всему окружающему миру.
   - Прошло два дня, и двое выбыло. Десять негритят, девять негритят?  -
бормотал, не обращаясь ни к кому, Порлок.
   - А следующим негритенком будешь ты! - взорвалась Дженни Чонг. - Сде-
лай-ка себе анализ мочи, Порлок.
   - Он скоро доведет нас всех до полного сумасшествия, -  вскочил  тот,
размахивая руками. - Неужели вы этого не видите? Вы что, все  оглохли  и
ослепли? Неужели вы не чувствуете эманации,  которыми  он  на  нас  воз-
действует? Вы только прислушайтесь, ощутите, что изливается  на  нас  из
его комнаты, из его гнилых мозгов! Он нас всех сведет с ума! Мы рехнемся
от страха!
   - Ты это о ком? - пробасил, возвышаясь огромной волосатой  горой  над
щуплым землянином, Аснанифоил.
   - А что, тебе еще имя нужно называть? Да  пожалуйста:  Осден!  Осден!
Осден! А почему, ты думаешь, я пытался его убить? Это была самозащита! Я
должен был спасти нас всех! Потому что вы ни черта не видите и не  пони-
маете, что он нам готовит! Сначала он саботировал  экспедицию  тем,  что
повсюду заводил свары, чтобы нас перессорить, но  этого  ему  показалось
мало, и он стал отравлять нас страхом. Он генерирует его так мощно,  что
мы уже не можем ни спать, ни думать? Как огромное радио, которое, не из-
давая ни звука, все работает и работает? И никому не дает ни заснуть, ни
услышать свои мысли. Хайто и Харфекса он уже полностью подчинил себе, но
остальных-то можно еще спасти! Я должен был попытаться! Кто, как не я?!
   - Не очень-то это у тебя получилось, -  сухо  заметил  появившийся  в
дверях своей каюты полуголый, похожий на скелет, Осден. - Я и то смог бы
ударить сильнее. Да черт возьми, поверьте мне наконец, это  не  я  пугаю
вас до полусмерти, Порлок! Это идет оттуда, из лесу!
   Тот бросился на Осдена с явным намерением  придушить,  но  Аснанифоил
поймал Порлока за шиворот и придерживал все то время, которое  понадоби-
лось Маннону, чтобы сделать успокоительный укол. Но  пока  его  уводили,
Порлок продолжал кричать что-то бессвязное о  гигантских  радиостанциях.
Через несколько минут лекарство оказало свое действие, и Порлока уложили
рядышком с Эскваной.
   - С ним порядок, - облегченно вздохнул Харфекс. -  А  теперь,  Осден,
может, ты все же расскажешь нам, что знаешь? Причем желательно все.
   - Но я ничего не знаю, - ответил Осден. Он еле держался на  ногах,  и
Томико поспешила усадить его в шезлонг.
   -- На третий день работы в лесу мне показалось, что я ощутил? нечто.
   - Почему же ты не сообщил об этом сразу?
   - Потому что я, как и любой из вас, принимаю транквилизаторы.
   - И все равно ты должен был доложить об этом.
   - Тогда вы отозвали бы меня назад  на  базу.  А  этого  мне  хотелось
меньше всего. Вы все уже поняли, что включение меня в состав  экспедиции
было большой ошибкой. Я просто не в состоянии общаться с девятью  невро-
тиками, запертыми со мной на таком крошечном пространстве. Мне это не по
силам. Подав заявление в "Запредельный Поиск", я свалял большого дурака,
а наше начальство сваляло дурака не меньшего, приняв меня.
   Все молчали, но по тому, как у Осдена дернулись плечи и поджались гу-
бы, Томико поняла, как болезненно он ощутил всеобщее согласие с его сло-
вами.
   - В любом случае я не хотел возвращаться на базу. К тому же меня взя-
ло любопытство: как это я ухитряюсь воспринимать эмоции там, где нет  ни
единого существа, их генерирующего? Тогда еще они не продуцировали ниче-
го плохого. Да и вообще вибрации были слабенькие, почти неуловимые - как
сквозняк в запертой комнате; как движение, пойманное краем глаза. Ничего
конкретного.
   Всеобщее внимание несколько его подбодрило: он говорил именно потому,
что видел, как его слушают. Знали бы они, насколько  он  зависит  от  их
прихотей: когда они чувствовали к нему неприязнь, он  вынужден  был  так
себя вести, чтобы ее оправдать; когда они высмеивали его, он  эпатировал
их еще больше; теперь они слушали, и он должен был говорить. Он был бес-
помощен перед ними, он был рабом их эмоций, настроений и капризов. И  их
было здесь семеро - слишком много, чтобы найти взаимопонимание сразу  со
всеми. Вот и приходилось скакать, как блоха, от одного настроения к дру-
гому. Даже сейчас, когда Осден своим рассказом, казалось  бы,  полностью
завладел всеобщим вниманием, они не переставали думать о чем-то еще: Ол-
лероо вдруг внезапно открыла для себя,  что  Осден  не  лишен  привлека-
тельности; Харфекс параноически все искал в его словах скрытый подтекст;
сознание Аснанифоила,  вообще  не  способное  подолгу  задерживаться  на
чем-то одном, уже устремилось в дебри абстрактной математики,  а  Томико
разрывалась между чувством долга и своими комплексами. Отвлекшись, Осден
заговорил тише, начал запинаться и обнаружил, что потерял нить рассказа.
   - Я? Я думаю, что дело тут в деревьях, - сказал  он  и,  окончательно
сбившись, замолчал.
   - Нет, не в деревьях, - покачал головой Харфекс. - У этих?  не  более
развитая нервная система, чем у любого другого  растения  на  Хайне  или
Земле. Нет у них нервной системы. Ни у одного.
   - Ты так и не увидел за деревьями леса, как говорят у вас на Земле, -
невесело усмехнулся Маннон. - А что ты скажешь о тех корневых узлах, над
которыми мы с тобой бьемся уже вторую неделю, а?
   - А что в них такого?
   - Ничего. Они связывают деревья между собой. Только и всего. А теперь
представь на минутку, что ты понятия не имеешь, как устроен мозг  живот-
ного, а тебе выдали для его исследования одну-единственную взятую наобум
клетку? Как ты думаешь, сумеешь ты выяснить, частью чего это является  и
какие функции выполняет все образование? Сможешь ты по  отдельно  взятой
клетке определить способность мозга к ощущениям, сознанию?
   - Нет. Потому что одна клетка ничего не чувствует. Она способна  лишь
реагировать на механические раздражители - не более. Ты что, хочешь ска-
зать, что каждое из здешних растений - что-то вроде  клетки  и  что  они
объединяются в общий "мозг"?
   - Ну, не совсем так. Я просто обращаю твое внимание на  то,  что  все
они связаны между собой этими корневыми узлами под землей и эпифитами  в
кронах. Наличие этой связи отрицать никак нельзя. Ведь даже в степях са-
мые жиденькие травки и те имеют подобные узлы. С чего бы это? Я прекрас-
но знаю, что сознание и  способность  ощущать  не  являются  физическими
объектами - их невозможно вытащить на  кончике  скальпеля  при  резекции
мозга. Это функции соединенных между собой клеток. Но если  наличествует
связь, то не исключено, что и ей присущи подобные функции?
   Хотя, конечно, это маловероятно. Я даже не собираюсь убеждать  вас  в
том, что сам верю в эту гипотезу. Более того, я думаю, что если  бы  это
действительно было так, то Осден все-таки смог бы это ощутить  и  объяс-
нить нам?
   И Осден вдруг заговорил, словно в трансе:
   - Способность ощущать, не имея чувств. Слепо, глухо, бездвижно.  Лишь
слабая возбудимость или раздражение в ответ на прикосновение. Реакция на
солнечный свет, на свет вообще, на воду, на минеральные вещества, всасы-
ваемые корнями из земли. Это даже сравнить нельзя с сознанием животного.
Близко нету.  Присутствие,  бытие  без  осознания.  Полное  неведение  о
собственном существовании. Нирвана.
   - Но откуда же тогда взялся страх? - тихо спросила Томико.
   - Не знаю. Я же не способен определять степень разумности объекта,  я
могу лишь воспринять, есть эмоция или нет? Несколько дней я просто  ощу-
щал смутный дискомфорт. Но вот тогда, когда я лежал там между двумя  де-
ревьями, когда моя кровь попала на их корни? - лоб Осдена покрылся  кап-
лями пота, - вот тогда-то и появился страх. Страх в чистом виде, - доба-
вил он дрожащим голосом.
   - Ну, допустим, такое образование существует, - задумчиво  проговорил
Харфекс. - Но если это и так, я уверен, что оно не в состоянии  отреаги-
ровать на присутствие самопередвигающегося существа. Для подобного орга-
низма воспринять наше присутствие не легче, чем  нам,  скажем,  осознать
бесконечность.
   - Когда я думаю о бесконечности, меня ужасает ее полное безмолвие,  -
прошептала Томико. - Но Паскаль был способен  осознавать  бесконечность.
Может, именно через страх.
   - Лесу мы могли показаться чем-то вроде лесного пожара,  -  продолжал
развивать свою гипотезу Маннон. - Или  урагана.  Чего-то  опасного.  Для
растения все, что передвигается, - опасно. Все, что не имеет  корней,  -
чуждо, неприемлемо. И если у него все же  есть  сознание,  то  стоит  ли
удивляться, что он смог осознать присутствие Осдена - человека, чей мозг
открыт для всех, человека, чувствующего обостренно. И вот  этот  человек
лежит, излучая страх и боль, прямо внутри этого лесоорганизма. Вот он  и
испугался?
   - Только не говори "он"! - перебил его Харфекс. - Это не существо, не
личность! Это не более чем функция?
   - Там только страх, - сказал Осден.
   На минуту в комнате повисла тишина. Все молча прислушивались  к  без-
молвию снаружи.
   - Это что-то вроде того, что я все время ощущаю у себя за  спиной?  -
робко спросила Дженни Чонг.
   Осден кивнул:
   - Вы все это ощущаете. Даже своими притупленными чувствами. А Эсквана
просто не смог это перенести, потому что  его  эмпатические  способности
развиты лучше, чем у вас. Он даже мог бы сам научиться проецировать эмо-
ции, но был всегда для этого слишком слабоволен и предпочитал роль меди-
ума.
   - Осден, - встрепенулась Томико, - но ты-то умеешь проецировать.  Так
попробуй передать этому лесу наши добрые намерения. Пусть он поймет, что
мы не причиним ему вреда, и перестанет нас бояться.  Ведь  если  у  него
есть некий механизм, позволяющий ему проецировать то, что мы воспринима-
ем как эмоцию, почему бы не попробовать найти с ним  общий  язык?  Пошли
ему сообщение: "Мы дружелюбны и неопасны".
   - Ты должна знать, что ни один эмпат не  способен  лгать  в  проекции
эмоций, Хайто. Я не могу послать им то, чего нет.
   - Но мы действительно не желаем ему ничего плохого.
   - Правда? Там, в лесу, где вы меня  подобрали,  ты  тоже  была  столь
прекраснодушно настроена?
   - Нет. Я была в ужасе. Но ведь это же не относилось ни к лесу,  ни  к
растениям.
   -- Да какая разница? Ты же все равно это излучала. Неужели вы до  сих
пор не поняли, - наконец прорвало Осдена, -- почему с самого первого дня
мы с вами - со всеми вами - так невзлюбили друг друга? Неужели вы не по-
чувствовали, что я, получив от вас удар агрессии или антипатии, мгновен-
но возвращаю его обратно? Как и любое проявление симпатии,  кстати.  Это
моя самозащита. Тут я ничем не лучше Порлока. Я был вынужден разработать
эту технику зеркального отражения, потому что не имел естественной защи-
ты от разрушительного воздействия эмоций других.  И  в  результате  ваша
первоначальная антипатия ко мне как к уроду  стала  расти,  как  снежный
ком, пока не превратилась в прочную ненависть. Какой-то порочный замкну-
тый круг! Теперь-то вы можете меня понять? Лес  сейчас  продуцирует  од-
ну-единственную эмоцию - страх. Так чем еще я могу  ему  ответить,  если
привык отражать?
   - Ну и что нам теперь делать? - спросила Томико,
   - Переносить лагерь, - тут же предложил Маннон. -  На  другой  конти-
нент. Если там тоже есть эти лесоорганизмы, то, возможно, они нас  заме-
тят нескоро - если заметят вообще.
   - Это будет для всех большим облегчением, - кивнул Осден.
   Теперь команда смотрела на него совсем другими глазами.  Он  открылся
им, и они увидели глубоко несчастного  человека,  загнанного  в  ловушку
своих сверхразвитых чувств. До них постепенно стало доходить то, что уже
давно поняла Томико: его эгоизм, его грубое, неприязненное  отношение  к
ним было их собственным творением. Это они построили клетку, заперли его
в ней и морщили носы, наблюдая за возмутительными манерами превращенного
ими в обезьяну человека.
   Никому не пришло в голову отнестись к нему с искренним доверием, если
уж любви с первого взгляда он не способен  был  вызвать.  А  теперь  уже
слишком поздно. Будь у Томико побольше времени  и  возможности  общаться
наедине, она, наверное, смогла бы наладить с ним нормальные,  основанные
на доверии гармоничные отношения. Но времени не было: все поглощала  ра-
бота, которую необходимо было сделать и которая не оставляла  ни  минуты
на культивацию столь сложных отношений. Однако на то,  чтобы  понемногу,
исподволь накапливать взаимную симпатию и ползти к любви черепашьим  ша-
гом, времени все же хватало. Она чувствовала, что  в  силах  осуществить
это, но, взглянув на Осдена, поняла, что ему этого  будет  недостаточно.
Его пылавшее от сдерживаемого возмущения лицо свидетельствовало  о  том,
что ему крайне неприятно всеобщее жалостливое  любопытство.  И  даже  ее
сострадание не способно исправить положение.
   - Тебе лучше прилечь, - торопливо сказала она, - а то рана снова  на-
чала кровоточить.
   Осден послушно ушел к себе.
   На следующий день исследователи запаковали оборудование,  размонтиро-
вали ангар и жилые помещения, погрузились на борт "Гама"  и  отправились
на другую сторону Мира-4470. Они долго летели над бескрайними зелеными и
красными равнинами, лениво плещущимися теплыми морями, пока  не  опусти-
лись посреди заранее выбранной прерии на континенте  G:  двадцать  тысяч
квадратных километров, поросших опыляемыми ветром травами. На сотни  ки-
лометров вокруг не было не только леса, но даже одиночных деревьев. Виды
трав здесь никогда не перемешивались, предпочитая расти как бы  колония-
ми. Исключение составляли лишь вездесущие сапрофиты.
   Весь день команда монтировала новый лагерь и тридцать два часа спустя
уже праздновала новоселье. Эсквана все еще спал,  а  Порлока  продолжали
накачивать наркотиками, зато все остальные воспрянули духом.
   - Здесь можно дышать спокойно! - периодически облегченно вздыхал каж-
дый.
   Осден встал с постели и на дрожащих от слабости  ногах  доковылял  до
двери. Там он остановился и долго-долго смотрел на волнующееся в  вечер-
них сумерках море трав, которые на самом деле травами не являлись. Вете-
рок пах пыльцой и шуршал в траве. А больше - ни звука. Эмпат не  двигал-
ся. Настала ночь, и в небе загорелись звезды, заглядывая в  окна  самого
обособленного в мире человеческого дома. Ветер улегся, и наступила  пол-
ная тишина. Сенсор слушал.
   Томико Хайто тоже напряженно вслушивалась в ночь. Она  лежала,  вытя-
нувшись, на постели и слушала, как кровь бьется в ее артериях; она  слу-
шала дыхание спящих, легкие порывы ветра, бег черных мыслей, мягкие шаги
приближающихся снов,  плавное  движение  Вселенной  к  большому  взрыву,
вкрадчивую поступь смерти. Но долго этого выносить она  оказалась  не  в
силах и, вскочив с постели, почти сбежала из  тесного  крошечного  мирка
своей комнатки,
   Нынешней ночью из всей команды спал лишь Эсквана. Порлок,  спеленутый
смирительной рубашкой, ворочался, пытаясь выпутаться, и ругался  на  чем
свет стоит на своем родном языке. Оллероо с Дженни Чонг с унылыми лицами
играли в карты, Посвет Ту заперлась в блоке физиотерапии Аснанифоил  ри-
совал мандалу. Маннон с Харфексом сидели в комнате Осдена.
   Томико сменила ему повязку на голове и только сейчас обратила  внима-
ние на то, что его рыжеватые волосы выглядят несколько необычно - в  них
появились седые пряди. Ее руки задрожали. Все молчали,
   - Откуда и здесь появиться страху? - вспорол тишину ее резкий голос.
   - Не только деревья; травы тоже?
   - Но мы же в двадцати тысячах километров от места, где  были  сегодня
утром. Мы на другой стороне планеты.
   - А, это все равно, - угрюмо произнес Осден. - Это один большой зеле-
ный организм. Много ли потребуется времени, чтобы отфутболить  мысль  из
одного конца мозга в другой?
   - Оно не может думать. Оно на это не способно, - по привычке возразил
Харфекс. - Это всего лишь сеть, по которой идут некие процессы. Все  эти
переплетающиеся ветви, вездесущие эпифиты, корневые узлы - все это  спо-
собно лишь передавать электрохимические импульсы. Если  выразиться  точ-
нее, то тут нет отдельных растений как таковых. Это  единая  система,  а
пыльца, разносимая ветром, служит своеобразным способом связи между кон-
тинентами. Нет, в это невозможно поверить. Не может вся биосфера планеты
быть единой коммуникативной сетью. Причем ощущающей,  но  не  обладающей
сознанием, бессмертной и изолированной?
   - Изолированной? - повторил Осден. - Вот оно! Вот откуда страх.  Дело
не в том, что мы способны передвигаться или можем нести разрушение. Дело
в том, что мы просто есть. Мы - нечто иное. Чужое. Здесь никогда не было
ничего чужого, отдельного от этого мира.
   - Ты абсолютно прав, - почему-то шепотом поддержал его Маннон. -  Оно
никогда не имело равных себе. Не имело врагов. Оно ни с кем не общалось,
кроме себя самого. Оно всегда было одно и вообразить себе не могло,  что
существует кто-то еще.
   - Тогда, интересно, как отражается его самость на борьбе видов за вы-
живание?
   - Может, и никак, - ответил Осден. - С чего это ты полез  в  телеоло-
гию, Харфекс? Ты что, хайнец, что  ли?  Чем  заковыристей  задачка,  тем
больше кайфа с ней возиться?
   Но Харфекс никак не прореагировал на укол. Было похоже, что  он  сло-
мался.
   - Мы должны убираться отсюда, - грустно сказал он.
   - О, вот теперь-то ты понял наконец, почему я  всегда  так  стремился
убраться от вас всех подальше, оградить себя от вашего присутствия, -  с
болезненной настойчивостью вернулся Осден к своей проблеме. -  Ведь  что
приятного в том, что все боятся кого-то?.. И если бы это касалось только
животных. С ними я как раз могу справиться. Да я уживусь скорее с тигром
или коброй - более развитый интеллект даст мне определенные  преимущест-
ва. Мне лучше работать в зоопарке, чем в человеческом  коллективе?  Если
бы я только мог справиться с этим чертовым тупым овощем! Если  б  только
он был не таким огромным и подавляющим!.. Сейчас я воспринимаю  от  него
только все тот же панический страх. Но раньше, до всего,  я  ведь  ловил
его безмятежность и спокойствие! Тогда я еще не понимал его и потому  не
мог настроиться на прием. Я не знал, как он огромен. Это  то  же  самое,
как попытаться воспринять весь солнечный свет сразу или  осознать  ночь.
Все ветра и штили одновременно. Зимние звезды и  летние  звезды  в  один
единый момент бытия. Привыкнуть иметь корни, но зато - ни единого врага.
Быть целостным. Понимаешь? Некому на тебя посягать. Нет ни одного врага.
Быть полностью?
   "Он никогда так откровенно не говорил раньше", -  подумала  Томико  а
вслух сказала:
   - Ты беззащитен перед ним, Осден. Он влияет на  тебя,  на  твою  лич-
ность. И ты уже меняешься. Если мы немедленно отсюда не улетим, то  пер-
вым, кто сойдет здесь с ума, будешь ты.
   Он не ответил. Медленно-медленно повернул он голову в  ее  сторону  и
впервые за все время их знакомства встретился с Томико взглядом.  И,  не
отводя от нее своих прозрачных, как вода, глаз, вдруг злобно усмехнулся:
   - А много мне помог здравый смысл? Но твоя-то работа здесь не додела-
на, Хайто.
   - Надо, надо убираться отсюда, - пробормотал Харфекс.
   - А если я сдамся, - сказал Осден, словно размышляя вслух,  -  может,
тогда мне удастся с ним связаться?
   - Под "сдамся" ты подразумеваешь, - заметно волнуясь, осторожно заго-
ворил Маннон, - насколько я тебя понял, отказ отсылать полученную эмоцию
к ее источнику. То есть в данном случае, вместо  того  чтобы  возвращать
растительному существу его страх, попытаться абсорбировать  его  эмоцию.
Но это либо убьет тебя на месте, либо отбросит обратно к твоему крайнему
аутизму.
   - Но почему? - удивился Осден. - Оно излучает неприятие.  Но  оно  не
обладает интеллектом, а я обладаю.
   - У вас разные весовые категории. Разве способен мозг одного человека
достичь взаимопонимания со столь огромным и чуждым разумом?
   - Мозг одного человека способен постичь принцип строения Вселенной, -
отпарировала Томико, - и выразить его одним словом - "любовь".
   Маннон с удивлением смотрел на обоих, не зная, что ответить. Молчал и
Харфекс.
   - В лесу мне будет легче, - сказал Осден. - Кто-нибудь из вас полетит
со мной?
   - Когда?
   - Теперь же. Пока никто не успел свихнуться и впасть в буйство.
   - Я полечу, - сказала Томико, и одновременно с ней Харфекс заявил:
   - Никто не полетит.
   - Я не могу, - замялся Маннон. - Я? я боюсь. Я могу разбить вертолет.
   - Надо взять с собой Эсквану. Если мне удастся выйти на связь, он мо-
жет послужить нам медиумом.
   - Координатор, вы одобряете план сенсора? - официальным тоном спросил
Харфекс.
   - Да.
   - А я нет. Но полечу с вами.
   - Думаю, мы это переживем, Харфекс. - Томико не отрывала глаз от лица
Осдена. Эта белая уродливая маска преобразилась на глазах и сейчас  при-
тягивала ее взгляд выражением  страстного  нетерпения  юного  любовника,
стремящегося на первое свидание.
   Оллероо и Дженни Чонг, все еще пытающиеся отвлечься от своих  страхов
игрой в карты, вдруг разом затрещали, как перепуганные дети:
   - Но эта тварь в лесу навалится на вас и?
   - Что, боитесь темноты? - осклабился Осден.
   - Но посмотрите на Эсквану, Порлока? Даже Аснанифоил?
   - Вам оно не причинит никакого вреда. Это не более чем импульс,  про-
бегающий между синапсами. Ветер, колышущий ветки. Страшный сон.
   Спящего Эсквану погрузили на заднее сиденье, а Томико села  за  пульт
управления. Харфекс и Осден молча смотрели на постепенно растущую на го-
ризонте тонкую полоску леса, все еще отделенную от них милями  и  милями
серой равнины.
   Наконец они долетели до границы смены цвета, пересекли ее,  и  теперь
под ними расстилалось темное, почти черное море листьев.
   Томико стала выискивать место для приземления. Она спускалась все ни-
же и ниже, несмотря на то что все в ней противилось этому,  несмотря  на
страстное желание улететь отсюда подальше. Здесь, в лесу, мощь излучения
была намного сильнее. Людей то и дело пронизывали темные волны  отторже-
ния и неприятия. Впереди показалось светлое пятно: макушка холма, слегка
возвышающаяся даже над самыми высокими  из  окружавших  ее  темных  крон
не-деревьев, корневых систем, частей  одного  целого.  Томико  направила
вертолет туда. Но посадка прошла  довольно  плохо  -  пальцы  скользили,
словно были намазаны сухим мылом.
   Лес сомкнулся вокруг - черный в ночной темноте.
   Томико окончательно струсила и закрыла  глаза.  Эсквана  застонал  во
сне. Харфекс дышал как паровоз, но даже не пошевелился, когда Осден, пе-
регнувшись через него, распахнул дверь.
   Эмпат встал; его спина и повязка на голове были едва различимы в све-
те приборных лампочек панели управления. Он перешагнул через Харфекса  и
замер на секунду в дверном проеме.
   Томико затрясло. Она скорчилась в кресле, не в силах даже поднять го-
ловы.
   - Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, - шептала она. - Нет. Нет. Нет.
   Осден скользнул вниз и  растворился  в  обступившем  вертолет  мраке.
Ушел.
   "Я иду!" - прогремел беззвучный голос.
   Томико закричала. Харфекс поперхнулся;  он  попытался  привстать,  но
снова упал в кресло и больше не двигался.
   Томико в ужасе нырнула внутрь себя  и  сконцентрировалась  на  центре
своего существа - слепом глазе живота. Снаружи был только страх,  страх,
страх.
   И вдруг он исчез.
   Она подняла голову. Медленно расцепила  судорожно  сведенные  пальцы.
Потом села прямо. Ночь была очень темной, и над лесом горели  звезды.  И
больше не было ничего.
   - Осден, - позвала она, но из ее горла не вырвалось ни звука.
   Она повторила попытку, и над холмом разнесся  жалобный  зов  одинокой
лягушки-быка. Ответа не было.
   Только сейчас до нее стало доходить, что с Харфексом что-то не в  по-
рядке. Она зашарила в темноте, пытаясь найти его  голову,  -  оказалось,
что он сполз с сиденья. И вдруг в мертвой тишине кабины раздался голос:
   - Хорошо.
   Это был голос Эскваны. Томико включила внутренний свет и увидела  ра-
диоинженера, спящего в обычной скрюченной позе.
   Его рот открылся и произнес:
   - Все хорошо.
   - Осден?
   - Все хорошо, - повторили губы Эскваны.
   - Где ты?
   Молчание.
   - Вернись.
   Начал подниматься ветер.
   - Я остаюсь здесь.
   - Ты не можешь остаться?
   Молчание.
   - Ты будешь здесь одинок, Осден!
   - Слушай. - Голос был слабым, слова -  еле  разборчивыми,  словно  их
заглушало ветром. - Слушай. Я желаю тебе всего самого хорошего.
   Томико снова стала его звать, но больше ответа не  получила.  Эсквана
лежал неподвижно. А Харфекс был еще неподвижнее.
   - Осден! - закричала она в ночную темноту, разрывая  неустойчивое  на
ветру безмолвие лесосущества. - Я вернусь. Мне  нужно  срочно  доставить
Харфекса на базу. Я вернусь, Осден!
   Тишина и шелест листьев на ветру.
   Все необходимые исследования Мира-4470 восьмерка  исследователей  за-
вершила через сорок одни сутки. Сначала Аснанифоил и женщины по  очереди
ежедневно летали на поиски Осдена в район той лысой горы, где он остался
памятной всем ночью. Хотя Томико в глубине сердца так до конца и не была
уверена, что правильно определила и указала место  посадки,  совершенной
наобум, когда голова кружилась от страха. В этом безграничном лесу  были
и другие холмы. Исследователи оставили Осдену кучу тюков со всем необхо-
димым: продуктов на пятьдесят лет, одежду, инструменты,  палатку.  Потом
поиски прекратили - очень трудно в дебрях бесконечных древесных лабирин-
тов, в чьих темных коридорах полы пронизаны корнями, а стены сплетены из
лиан, найти человека, который сам не хочет, чтоб его  нашли.  Они  могли
пройти мимо на расстоянии вытянутой руки и не заметить его в вечном сум-
раке, царящем в этих лесах.
   Но он был жив - потому что страх исчез, словно его не было никогда.
   Томико пыталась найти рациональное объяснение тому, что сумел сделать
Осден, но никак не могла это сформулировать - слова разбегались, как та-
раканы. Он вобрал страх в себя и, приняв его, сумел преодолеть. Он отка-
зался от себя самого, от своей сущности; он полностью растворился в чуж-
дом ему мире, где нет места никакому злу. Он постиг искусство быть люби-
мым и отдал себя всего, без остатка. Но рациональным это объяснение наз-
вать никак нельзя.
   Люди из "Запредельного Поиска" в последний раз шли под густой кроной,
сквозь живую колоннаду, окруженные  дремлющей  тишиной  и  спокойствием,
жизнью, едва ли осознающей их присутствие и полностью к ним равнодушной.
Здесь не было времени. И расстояния не имели никакого значения.  О,  нам
бы мира и времени вдосталь? Планета кружилась, сменяя солнечный свет ве-
ликой тьмой ночи; ветра - что лета, что зимы - были прекрасны, и светлая
пыльца летела легкими облачками над океанами.
   После многих лет исследований и световых лет пути "Гам"  вернулся  на
то место, где два столетия назад находился космопорт  Смеминга.  Но  там
все-таки нашлись люди, которые приняли отчеты команды (хоть и с  большим
скептицизмом) и списали потери: "Биолог Харфекс - умер от страха; сенсор
Осден - остался в качестве колониста".

   Сеппуку - то же, что харакири. (Примеч. пер.)

   Планета изгнания

   Глава 1
   ПРИГОРШНЯ МРАКА
   В последние дни последнего лунокруга Осени по умирающим лесам Аскате-
вара гулял ветер с северных хребтов - холодный ветер, несущий запах дыма
и снега. Тоненькая, совсем невидимая в своих светлых мехах, точно  дикий
зверек, девушка Ролери все дальше углублялась в лес сквозь вихри опавших
листьев. Позади остались стены, камень за камнем поднимавшиеся все  выше
на склоне Тевара, и поля последнего урожая, где завершалась  хлопотливая
уборка. Она ушла одна, и никто ее не окликнул. Чуть заметная тропа,  ко-
торая вела на запад, была исполосована бесчисленными бороздами - их  ос-
тавили бродячие корни в своем движении на юг. Ролери то и дело перебира-
лась через рухнувшие деревья и огромные кучи сухих листьев.
   Там, где у подножия Пограничной  гряды  тропа  разветвлялась,  Ролери
пошла прямо, но не сделала и десяти шагов, как услышала позади ритмичный
нарастающий шорох. Она быстро обернулась.
   На северной тропе появился вестник. Его босые подошвы разметывали ки-
пящий прибой сухих листьев, длинный концы  шнура,  стягивающего  волосы,
бились по ветру за плечами. Он бежал с севера - ровно, упорно, на преде-
ле сил и, даже не взглянув на девушку у развилки,  исчез  за  поворотом.
Топот его ног затих в отдалении. Ветер подгонял его всю дорогу до  Тева-
ра, куда он нес известия, что надвигается буря, беда, Зима, война? Роле-
ри равнодушно повернулась и пошла дальше по  тропе,  которая  прихотливо
петляла вверх, по склону, между огромными сухими стволами, стонавшими  и
скрипевшими от ударов ветра. Потом за гребнем распахнулось небо,  а  под
небом лежало море.
   Западный склон гряды был очищен от высохшего леса, и  Ролери,  укрыв-
шись от ветра за толстым пнем, могла  без  помех  рассматривать  сияющий
простор запада, бесконечное протяжение серых приморских песков и справа,
совсем близко внизу, красные крыши обнесенного стенами города дальнерож-
денных на береговых утесах.
   Высокие, ярко выкрашенные каменные дома уступами окон и крыш  уходили
к обрыву. За городской стеной, там, где утесы понижались к югу, на акку-
ратных террасах коврами раскинулись луга и поля, расчерченные правильны-
ми линиями дамб. А от городской стены на краю обрыва через дамбы и дюны,
через пляж, над влажно поблескивающей прибрежной отмелью гигантские  ка-
менные арки вели к странному черному острову  среди  сверкающего  песка.
Черная глыба, вся в черной игре теней, круто вставала в полумиле о горо-
да над ровной плоскостью и искрящейся гофрировкой пляжа - мрачная несок-
рушимая скала, увенчанная куполами и башнями, вытесанными с  искусством,
недоступным ни ветру, ни морю. Что это могло быть такое - жилище, извая-
ние, крепость, могильник? Какие черные чары выдолбили камень и воздвигли
этот немыслимый мост в том былом времени, когда дальнерожденные были еще
могучи и вели войны? Ролери пропускала мимо ушей путанные истории о кол-
довстве, без которых не обходилось ни одно упоминание о дальнерожденных,
но теперь, глядя на черный риф среди песков, она  испытывала  незнакомое
ощущение отчужденности - впервые в жизни  она  соприкоснулась  с  чем-то
совсем ей чуждым, что было сотворено в одном из неведомых ей былых  вре-
мен руками из иной плоти и крови, по замыслу, рожденному  иным  разумом.
Эта черная громада казалась зловещей и неодолимо влекла ее к  себе.  Как
завороженная она следила за крохотной фигуркой, которая шла по  высокому
мосту, - такая ничтожная в сравнении с его  длинной  и  высотой,  черная
точка, черная черточка, ползущая к черным башням среди сверкающего  пес-
ка.
   Ветер здесь был менее холодным,  солнечные  лучи  пробивались  сквозь
клубившиеся на западе тучи и золотили улицы и крыши внизу.  Город  манил
ее своей чуждостью, и Ролери не стала больше медлить, собираться  духом,
а с дерзкой решимостью легко сбежала по склону и вошла в высокие ворота.
   И там она продолжала идти все той же легкой, беззаботной походкой, но
только из гордости: сердце ее отчаянно заколотилось, едва она ступила на
серые безупречно ровные плиты странной улицы странного города. Ее взгляд
торопливо скользил слева направо и справа  налево  по  высоким  жилищам,
воздвигнутым целиком над землей, по их крутым крышам и окнам из прозрач-
ного камня (значит, это была не сказка!) и  по  узким  полоскам  влажной
земли, где пустили цепкие корни коллем и хадун - их плети с яркими  баг-
ряными и оранжевыми листьями вились по голубым и зеленым стенам, оживляя
серо-свинцовые тона поздней Осени. Многие жилища у восточных ворот стоя-
ли пустые, краска на их стенах облупилась, окна зияли черными провалами.
Она шла дальше, спускалась по лестницам, и жилища вокруг утратили забро-
шенный вид, а навстречу ей начали попадаться дальнерожденные.
   Они глядели на нее.  Ей  доводилось  слышать,  будто  дальнерожденные
смотрят человеку прямо в глаза, но проверять этого она на стала. Во вся-
ком случае ее никто не остановил. Ее одежда походила на их одежду, да  и
кожа у некоторых из них, как она убедилась, искоса посматривая по сторо-
нам, было ненамного темнее, чем у людей. Но и не взглянув ни разу  им  в
лицо, она ощущала неземную темень их глазах.
   Неожиданно улица вывела ее на  широкое,  открытое  пространство  пра-
вильной формы, очень ровное и все испещренное золотыми отблесками  солн-
ца, клонящегося к западу. По сторонам этого квадрата стояли четыре  дома
высотой с небольшую гору. У каждого по низу тянулись арки,  а  над  ними
правильно чередовались серые и прозрачные камни. Сюда вели только четыре
улицы, и каждую можно было перегородить опускными воротами, подвешенными
между стен четырех огромных домов. Значит, эта площадь - крепость внутри
крепости или город внутри города. А над ней высоко в небо уходила  вызо-
лоченная солнцем башня, венчавшая один из домов.
   Это было надежное место, но совсем пустое.
   В углу на усыпанной песком площадке величиной с  доброе  поле  играли
сыновья дальнерожденных. Двое боролись  -  очень  искусно  и  упорно,  а
мальчишки помоложе, в стеганных куртках и кепках, вооружившись  деревян-
ными мечами, рьяно разучивали удары. Глядеть на борцов было очень  инте-
ресно: они неторопливо пританцовывали друг  против  друга  и  неожиданно
спохватывались с удивительной быстротой и  грацией.  Ролери,  засмотрев-
шись, остановилась возле двух высоких дальнерожденных в меховой  одежде,
которые молча наблюдали за происходящим. Когда  старший  борец  внезапно
перекувырнулся в воздухе и упал на мускулистую спину, она  охнула  почти
одновременно с ним, а потом засмеялась от удивления и удовольствия.
   - Отличный бросок, Джокенеди! - воскликнул  дальнерожденный  рядом  с
ней, а женщина по  ту  сторону  площадки  захлопала  в  ладоши.  Младшие
мальчики, поглощенные своим занятием,  продолжали  наносить  и  отражать
удары.
   Она даже не знала, что чародеи растят воинов, да и вообще ценят  силу
и ловкость. Хотя она слышала про их умение бороться, они всегда  рисова-
лись ей горбунами, которые в темных логовах гнуться над гончарными  кру-
гами и длинными паучьими руками выделывают на  них  красивые  сосуды  из
глины и белого камня, попадающие потом в  шатры  людей.  Ей  вспомнились
всякие истории, слухи, обрывки сказок? Про охотника  говорили,  что"  он
удачлив, как дальнерожденный", а одну глину называли "чародейсской  зем-
лей", потому что чародеи ее очень ценили и давали за нее всякие вещи. Но
толком она ничего не знала. Задолго до ее рождения Люди  Аскатевара  уже
кочевали по северу и востоку своего Предела, и ей ни  разу  не  пришлось
помогать тем, кто отвозил зерно в житницы под Теварским холмом, а потому
она не бывала на склонах западной гряды до этого  лунокруга,  когда  все
люди Аскатевара собрались здесь со своими стадами и семьями, чтобы пост-
роить Зимний Город над подземными житницами. Об этом инорожденном племе-
ни она ничего, в сущности, не знает?
   Тут она заметила, что победивший борец, стройный юноша, которого наз-
вали Джокенеди, уставился ей прямо в лицо, и  ,  поспешно  отвернувшись,
попятилась со страхом и омерзением.
   Он подошел к ней. Его обнаженные плечи и грудь блестели от пота, точ-
но черный камень.
   - Ты пришла из Тевара, верно? - спросил он на языке людей, но выгова-
ривая почти все слова как-то неправильно. Он улыбнулся ей, радуясь своей
победе, и стряхивая песок с гибких рук.
   - Да.
   - Чем мы можем тебе помочь? Ты чего-нибудь хочешь?
   Он стоял совсем рядом, и она, конечно, не могла посмотреть  на  него,
но его голос звучал дружески, хотя и чуть насмешливо.  Мальчишеский  го-
лос. Она подумала, что он, наверное, моложе ее. Нет,  она  не  позволит,
чтобы над ней смеялись
   - Да, - сказала она небрежно. - Я хочу  посмотреть  черную  скалу  на
песках.
   - Так иди. Виадук открыт.
   Она почувствовала, что он пытается заглянуть в ее опущенное  лицо.  И
совсем отвернулась.
   - если кто-нибудь тебя остановит, скажи, что тебе показал дорогу Джо-
кенеди Ли, - добавил он. - А может быть проводить тебя?
   Она даже не стала отвечать. Выпрямившись и опустив глаза, она  напра-
вилась по улице, которая вела с площади на мост. Пусть ни один  из  этих
скалящих зубы черных лжелюдей не смеет думать, будто она боится?
   За ней никто не шел. Никто из встречных не обращал на нее  внимания..
Короткая улица кончилась. Между гигантскими полонами виадука она огляну-
лась, потом посмотрела вперед и остановилась.
   Мост был огромен - дорога для великанов. С гребня он казался  хрупким
- его арки словно летели над полями, над дюнами и песками. Но здесь  она
увидела, что он очень широк - двадцать мужчин могли бы  пройти  по  нему
плечом к плечу - и ведет прямо к высоким черным воротам  в  башне-скале.
По краям он ничем не был отгорожен от воздушной пропасти. Идти по  нему?
Нет! Об этом и подумать нельзя. Такая дорога не для человеческих ног.
   По боковой улице она вышла к западным воротам в городской стене,  то-
ропливо миновала длинные пустые загоны и стойла и выскользнула через ка-
литку, чтобы вернуться назад, обогнув стены снаружи.
   Здесь, где утесы понижались и в них там и сям  были  прорублены  сту-
пеньки, аккуратные полоски полей, залитые  желтым  предвечерним  светом,
дышали тихим покоем, а дальше за дюнами простирался  широкий  пляж,  где
можно поискать длинные зеленые морские цветы, которые женщины Аскатевара
хранят в своих ларцах и по праздникам вплетают в  волосы.  Она  вдохнула
таинственный запах моря. Ей еще ни разу не доводилось  гулять  поморским
пескам. А солнце еще только-только начинает клониться к закату. Она сбе-
жала по ступеням, вырубленным в обрыве, прошла через поля, через дамбы и
дюны и наконец оказалась на ровных сверкающих песках, которые  простира-
лись, докуда хватало глаз на север, на запад и на юг
   Дул ветер. Солнце светило негреющим светом. Откуда-то спереди, с  за-
пада, доносился неумолчный звук, словно вдали  ласково  рокотал  могучий
голос. Ее ноги ступали по твердому ровному песку, которому не было  кон-
ца. Она побежала, наслаждаясь быстрым движением,  остановилась,  засмея-
лась от беспричинной радости и посмотрела на арки моста, мощно  шагающие
вдоль крохотной вьющейся цепочки ее следов, потом снова побежала и снова
остановилась, чтобы набрать серебристых ракушек, торчавших из песка. По-
зади нее на краю обрыва лепился город дальнерожденных, точно кучка пест-
рых камешков на ладони. Она еще не успела устать от соленого  ветра,  от
простора и одиночества, а уже почти поравнялась с башней-скалой, которая
черной стеной загородила от нее солнце.
   В этой широкой и длинной тени прятался холод. Она вздрогнула и  снова
пустилась бежать, чтобы поскорее выбраться на свет, стараясь не  прибли-
жаться к черной громадине. Она торопилась проверить, низко ли опустилось
солнце и далеко ли ей еще бежать, чтобы увидеть вблизи морские волны.
   Ветер донес до ее слуха еле слышный голос, который кричал  непонятно,
но так настойчиво, что она остановилась и испуганно поглядела через пле-
чо на гигантский черный остров, встающий из песка. Не зовет  ли  ее  это
чародейское место?
   В вышине на неогороженном мосту, над уходящей в скалу опорой,  стояла
черная фигура, такая далекая, и звала ее.
   Она повернулась и побежала, потом остановилась, повернула  назад.  Ее
захлестнул ужас. Она хотела бежать и не могла. Ужас  давил  ее,  она  не
могла шевельнуть ни ногой ни рукой, и стояла, вся дрожа, а в ушах нарас-
тал рокочущий рев. Чародей на черной башне оплетал  ее  паутиной  своего
колдовства. Вскинув руки, он снова пронзительно выкрикнул слова, которых
она не поняла: ветер донес их отзвук, точно зов морской птицы,  -  ри-и,
ри-и! Рев в ушах стал еще громче, она скорчилась на песке.
   Вдруг ясный и тихий голос внутри ее головы произнес: "Беги! Вставай и
беги. К острову. Не медли. Беги!" И сама не зная как, она вскочила и по-
няла, что бежит. Тихий голос раздался снова - он направлял ее шаги.  Ни-
чего не видя, задыхаясь, она добралась до черных ступенек в скале и  на-
чала карабкаться по ним. За поворотом ей навстречу метнулась черная  фи-
гура. Она протянула руку и почувствовала,  что  ее  втаскивают  выше  по
лестнице. Потом пальцы, сжимавшие ее запястье разжались, и она  привали-
лась к стене, потому что у нее подгибались колени. Черная фигура подхва-
тила ее , поддержала, и голос, прежде звучавший внутри ее головы, произ-
нес громко:
   - Смотри! Вот оно!
   Внизу о скалу с грохотом ударился водяной вал. Кипящая  вода,  разде-
ленная остовом, снова сомкнулась, и вал, весь в белой пене, с ревом  по-
катился дальше, разбился на пологом склоне у дюн, лизнул их, и между ни-
ми и островом заплясали сверкающие волны.
   Ролери, вся дрожа, цеплялась за стену. Ей никак  не  удавалось  унять
дрожь.
   - Прилив накатывается сюда чуть быстрее, чем способен бежать человек,
- произнес позади нее спокойный голос. - А глубина воды  вокруг  Рифа  в
прилив - почти четыре человеческих роста? Нам надо подняться  еще  выше?
Потому-то мы и жили здесь в старину. Ведь половину времени  риф  окружен
водой. Заманивали вражеское войско на пески перед началом  прилива.  Ко-
нечно, если они ничего про приливы не знали? Тебе уже легче?
   Ролери слегка пожала плечами. Он как будто не понял, и тогда она ска-
зала:
   - Да.
   Его речь была понятной, хотя он употреблял много слов, которых она не
знала, а остальные почти все произносил неправильно.
   - Ты пришла из Тевара?
   Она снова пожала плечами. Ее мучила дурнота, к глазам подступали сле-
зы, но она сумела их подавить. Поднимаясь по черным ступенькам еще одной
лестницы, она поправила волосы и из-за их завесы искоса взглянула на ли-
цо дальнерожденного - сильное, суровое, темное,  с  мрачными  блестящими
глазами, темными глазами лжечеловека.
   - А что ты делала на песках? Разве никто не предупредил тебя о прили-
вах?
   - Я ничего не знала, - прошептала она.
   - Но ваши старейшины знают о них. Во  всяком  случае,  знали  прошлой
Весной,  когда  ваше  племя  жило  тут  на  побережье.  Память  у  людей
дьявольски короткая! - Говорил он недобрые вещи, но голос у  него  оста-
вался спокойным и недобрым не был. - Вот сюда. И не бойся - здесь никого
нет. Давно уже никто из ваших людей не бывал на Рифе?
   Они вошли в темный проем туннеля и оказались в комнате, которую Роле-
ри сочла огромной - пока не увидела следующей. Они проходили через воро-
та и открытые дворики, по галереям, висящим над  морем,  по  комнатам  и
сводчатым залам - безмолвным, пустым, где обитал только  морской  ветер.
Теперь резное серебро моря покачивалось  далеко  внизу.  Она  испытывала
ощущение удивительной легкости.
   - Здесь никто не живет? - спросила она робко.
   - Сейчас нет.
   - это ваш Зимний Город?
   - Нет. Мы зимуем в городе на утесах. Тут была крепость. В былые  годы
на нас часто нападали враги? А почему ты бродила по пескам?
   - Я хотела увидеть?
   - Увидеть что?
   - Пески. Море. Сначала я прошла по вашему городу, я хотела увидеть?
   Они поднялись на другую галерею, и у нее закружилась голова от  высо-
ты. Между стрельчатыми арками, крича, кружились морские птицы. Последний
коридор вывел их к поднятым воротам, под ногами загремело железо, из ко-
торого делают мечи, а потом начался мост. От башни к городу между  небом
и морем они шли молча, а ветер толкал их вправо - все время вправо.  Ро-
лери окоченела и совсем обессилила от высоты, от необычности всего.  Что
ее окружало, от того, что рядом с ней идет этот темный лжечеловек.
   Когда они вошли в городские ворота, он внезапно сказал:
   - Я больше не буду говорить в твоих мыслях. Тогда у меня не было  вы-
бора.
   - Когда ты велел мне бежать? - начала она  и  запнулась,  потому  что
толком не понимала. Что он имеет в виду  и  что,  собственно,  произошло
там, на песках.
   Я думал, это кто-то из наших. - сказал он словно с досадой, но тут же
справился с собой. - Не мог же я стоять  и  смотреть,  как  ты  утонешь.
Пусть и по собственной вине. Но не бойся. Больше я этого делать не  буду
и никакой власти я над тобой не приобрел, что бы ни говорили  тебе  ваши
Старейшины. А потому иди: ты вольна как ветор и сохранила свое невежест-
во в полной неприкосновенности.
   В его голосе и впрямь было что-то недоброе, и Ролери испугалась. Рас-
сердившись на себя за этот страх, она спросила дрожащим, но дерзким  го-
лосом:
   - А прийти еще раз я тоже вольна?
   - Да. Когда захочешь. Могу ли я узнать твое имя, дочь Аскатевара?
   - Ролери из Рода Вольда.
   - Вольд - твой дед? Твой отец? Он еще жив?
   - Вольд замыкает круг в Перестуке Камней,  -  сказала  она  надменно.
Стараясь не уронить своего достоинства.
   Почему он говорит с ней так властно?  Откуда  у  дальнерожденного,  у
лжечеловека без роду и племени, стоящего вне закона. Такое суровое вели-
чие?
   - Передай ему привет от Джекоба  Агата  альтеррана.  Скажи  ему,  что
завтра я приду в Тевар поговорить с ним. Прощай, Ролери.
   Он протянул руку в приветствии равных, и, растерявшись,  она  прижала
ладонь к его ладони. Потом повернулась и побежала вверх по крутой улице,
вверх по ступенькам, натянув меховой капюшон на лоб  о  отворачиваясь  о
дольнерожденных, которые попадались ей навстречу. Ну почему  они  глядят
тебе прямо в лицо, точно мертвецы или рыбы? Животные с теплой  кровью  и
люди никогда не таращатся друг на друга. Она вышла из ворот,  обращенных
к холмам, вздохнула с облегчением, быстро поднялась на гребень в  гасну-
щих красных лучах заходящего солнца, спустилась со склона между  умираю-
щими деревьями и торопливо пошла по тропе, ведущей в Тевар.  За  жнивьем
сквозь сгустившиеся сумерки мерцали звездочки очагов в шатрах,  окружаю-
щих еще не достроенный Зимний Город. Она ускорила шаг - скорее  туда,  к
теплу, к еде, к людям. Но даже в большом женском шатре ее рода, стоя  на
коленях у очага и ужиная  похлебкой  вместе  с  остальными  женщинами  и
детьми, она ощущала в своих мыслях что-то странное и  чужое.  Она  сжала
правую руку, и ей почудилось, что она хранит в ладони  пригоршню  мрака?
прикосновение его руки.

   Глава 2
   В АЛОМ ШАТРЕ
   - Каша совсем остыла! - проворчал он о оттолкнул плетенку,  а  потом,
когда старая Керли покорно взяла ее,  чтобы  подогреть  бхану,  мысленно
обозвал себя сварливым старым дурнем. Но ведь ни одна из его жен - прав-
да, теперь всего одна и осталась, - ни одна из его дочерей, ни  одна  из
женщин его Рода не умеет варить бхановую кашу, как ее варивала Шакатани.
Как она стряпала! И какой молодой  была?  последняя  его  молодая  жена.
Умерла в восточных угодьях, умерла молодой, а он все живет и живет  -  и
вот уже скоро опять наступит лютая Зима.
   Вошла девушка в кожаной куртке с выдавленным на плече трилистником  -
знаком его Рода. Внучка, наверное. Немного похожа на Шакатани. Он  заго-
ворил с ней, хотя и не припомнил ее имени:
   - Это ты вчера вернулась поздней ночью, девушка?
   Тут он узнал ее по улыбке и по тому, как она держала голову.  Та  ма-
ленькая девочка, с которой он любил шутить, - такая задумчивая, дерзкая,
ласковая и одинокая. Дитя, рожденное не в срок. Да как  же  ее  все-таки
зовут?
   - Я пришла к тебе с вестью, Старейший.
   - От кого?
   - Он назвался большим именем - Джекат-аббат-больтеран. А может  быть,
и по-другому. Я не запомнила.
   - Альтерран? Так дальнерожденные называют  своих  Старейшин.  Где  ты
встретила этого человека?
   - Это был не человек, Старейший, а дальнерожденный. Он шлет тебе при-
вет и весть, что придет сегодня в Тевар поговорить со Старейшим.
   -Вот как? -сказал Вольд и слегка потряс головой, восхищаясь  ее  дер-
зостью. - И ты, значит, его вестница?
   - Он случайно заговорил со мной?
   - Да-да. А знаешь ли ты, девушка, что у  людей  Пернмекского  Предела
незамужнюю женщину, которая заговорит с дальнерожденным? наказывают?
   - А как наказывают?
   - Не будем об этом.
   Пернмеки едят клоуб и бреют головы. Да и что они знают  о  дальнерож-
денных? Они же никогда не приходят на побережье? А в одном из  шатров  я
слышала, будто у Старейшего в моем Роде была дальнерожденная жена. В бы-
лые дни.
   - Это верно. В былые дни? Девушка молча ждала, а Вольд вспомнил дале-
кое прошлое, другое время, былое время - Весну. Краски, давно развеявши-
еся сладкие запахи, цветы, отцветшие сорок лунокругов назад, почти забы-
тый голос? - Она была молодой. И умерла молодой. Еще до наступления  Ле-
та. - Помолчав, он добавил: - Но это совсем не то же самое, что незамуж-
ней женщине разговаривать с дальнерожденным. Тут есть разница, девушка.
   - А почему?
   Несмотря на свою дерзость, она заслуживала ответа.
   - Причин несколько, и не очень важных, и важных.  Главная  же  такая:
дальнерожденный берет всего одну жену, а истинная женщина, вступив с ним
в брак, не будет рожать сыновей.
   - Почему, Старейший?
   - Неужто женщины больше не болтают в своем шатре? И ты в  самом  деле
так уж ничего не знаешь? Да потому, что у людей и дальнерожденных  детей
не может быть. Разве ты об этом не слышала? Либо брак остается  бесплод-
ным, либо женщина разрешается мертвым уродом. Моя жена  Арилия,  дальне-
рожденная, умерла в таких родах. У ее племени нет никаких  брачных  пра-
вил. Дальнерожденные женщины, точно мужчины, вступают в брак с  кем  хо-
тят. Но обычай людей нерушим: женщины делят ложе с истинными  мужчинами,
становятся женами истинных мужчин и дают жизнь истинным детям!
   Она грустно нахмурилась, посмотрела туда, где на стенах Зимнего Горо-
да усердно трудились строители, а потом сказала:
   - Прекрасный закон для женщин, которым есть с кем делить ложе?
   На вид ей можно было дать лунокругов двадцать, - значит она  родилась
не в положенное время Года, а в Летнее Бесплодие. Сыновья Весны вдвое  и
втрое ее старше, давно женаты, и не один раз, и их браки  не  бесплодны.
Осеннерожденные -  еще  дети.  Но  кто-нибудь  из  весеннерожденных  еще
возьмет ее третьей или четвертой женой, так что ей нечего сетовать.  По-
жалуй, надо бы устроить ее брак. Но с кем и в каком она родстве?
   - Кто твоя мать, девушка?
   Она поглядела в упор на застежку у его горла и сказала:
   - Моей матерью было Шакатани. Ты забыл ее?
   - Нет, Ролери, - ответил он после некоторого молчания. - Я ее не  за-
был. Но послушай, дочь, где ты говорила с этим  альтерраном?  Его  зовут
Агат?
   - В его имени есть такая часть.
   - Значит, я знал его отца и отца его отца. Он в родстве с женщиной? с
дальнерожденной, о которой мы говорили. Кажется, он сын  ее  сестры  или
сын ее брата.
   - Значит, твой племянник. И мой двоюродный  брат,  -  сказала  она  и
вдруг рассмеялась.
   Вольд тоже усмехнулся такому неожиданному выведению родства.
   - Я встретила его, когда ходила посмотреть море, - объяснила  она.  -
Там, на песках. А перед этим я видела вестника, который бежал с  севера.
Женщины ничего не знают. Случилось что-нибудь? Начинается  Откочевка  на
юг?
   - Может быть, может быть, - пробормотал Вольд. Он уже опять не помнил
ее имени. - Иди, девочка, помоги своим сестрам на полях, - сказал он  и,
забыв про нее, и про бхану, которой так и не дождался,  тяжело  поднялся
на ноги.
   Обойдя свой большой, выкрашенный алой краской шатер, он посмотрел ту-
да, где толпы людей возводили стены Зимнего Город  и  готовили  земляные
дома, и дальше - на север. Северное небо над оголенными холмами  было  в
это утро ярко-синим, чистым и холодным.
   Ему ясно припомнилась жизнь в тесных ямах под крутыми крышами - среди
сотни спящих вповалку людей просыпаются старухи, разводят огонь  в  оча-
гах, тепло и дым забираются во все поры его тела, пахнет кипящей в  кот-
лах зимней травой? Шум, вонь, жаркая духота этих нор под замерзшей  зем-
лей. И холодное чистое безмолвие мира на ее поверхности, то  выметенного
ветром, то занесенного снегом, а он и другие молодые охотники уходят да-
леко от Тевара на поиски снежных птиц, корио и жирных веспри, что  спус-
каются подо льдом замерзших рек с дальнего севера. Вон там, по ту сторо-
ну долины, из сугроба поднялась мотающаяся белая голова снежного  дьяво-
ла? А еще раньше, прежде снега, льда и белых зверей Зимы, была такая  же
ясная погода, как сегодня, - солнечный день, золотой ветер и синее небо,
стынущее над холмами. И он? нет, не мужчина, а совсем  малыш,  вместе  с
другими малышами и женщинами смотрит на плоские белые лица,  на  красные
перья, на плащи из незнакомого сероватого перистого меха. Летающие голо-
са, он не понимает ни слова, но мужчины его рода и Старейшины Аскатевара
сурово приказывают плосколицым идти дальше. А еще раньше с севера прибе-
жал человек с обожженным лицом, весь окровавленный, и закричал:  "Гааль!
Гааль! Они прошли через наше стойбище в Пекне!.."
   Куда яснее любых нынешних голосов он и  теперь  слышал  этот  хриплый
крик, донесшийся через всю его жизнь, через шестьдесят  лунокругов,  что
пролегли между ним и тем малышом, который смотрел во все глаза и слушал?
между этим холодным солнечным днем и тем холодным  солнечным  днем.  Где
была Пекна? Затерялась под дождем и снегом, а оттепели Весны унесли кос-
ти убитых врасплох, истлевшие шатры, и память о стойбище, и  его  назва-
ние.
   Но на этот раз, когда гааль пройдет на юг через  Пределы  Аскатевара,
убитых врасплох не будет! Он позаботился об этом. Есть польза и  в  том,
чтобы прожить больше своего срока, храня воспоминания о былых бедах.  Ни
один клан, ни одна  семья  Людей  Аскатевара  не  замешкалась  в  летних
угодьях, и их уже не застанут врасплох ни гааль, ни  первый  буран.  Они
все здесь. Все двадцать сотен: осеннерожденные малыши мельтешат  вокруг,
как опавшие листья, женщины перекликаются и мелькают в полях, точно стаи
перелетных птиц, а мужчины дружно строят дома и стены Зимнего Города  из
старых камей на старом основании, охотятся на  последних  откочевывающих
зверей, рубят и запасают дрова, режут торф  на  Сухом  Болоте,  загоняют
стада ханн в большие хлева, где их надо будет кормить, пока не прорастет
зимняя трава. Все они, трудясь тут уже половину  лунокруга,  подчиняются
ему, Вольду, а он подчиняется древним обычаям Людей. Когда придет гааль,
они запрут городские ворота, когда придут  бураны,  они  затворят  двери
земляных домов - и доживут до Весны. Доживут!
   Он с трудом опустился на землю позади своего шатра и  вытянул  худые,
исполосованные шрамами ноги, подставляя их солнечным лучам. Солнце каза-
лось маленьким и белесым, хотя небо было прозрачно-ясным. Оно теперь бы-
ло вдвое меньше, чем могучее солнце Лета, - даже меньше луны. "Солнце  с
луной сравнялось, ждать холодов недолго осталось?" Земля хранила сырость
дождей, которые лили, не переставая, почти весь этот лунокруг. Там и сям
на ней виднелись бороздки, которые оставили бродячие корни, двигаясь  на
юг. О чем бишь спрашивала эта девочка? О дальнерожденных? Нет, о вестни-
ке. Он прибежал вчера (вчера ли?) и, задыхаясь, рассказал, что гааль на-
пал на Зимний Город Тлокну на севре у Зеленых Гор. В его словах  крылась
ложь и трусость. Гааль никогда не нападает на  каменные  стены.  Грязные
плосконосые дикари в перьях, бегущие от  Зимы  на  юг,  точно  бездомное
зверье? Они не могут разорить город. Пекна?  это  было  всего  лишь  ма-
ленькое стойбище, а не город, обнесенный стеной. Вестник солгал. Все бу-
дет хорошо. Они выживут. Почему глупая старуха не несет ему  завтрак?  А
как тепло здесь, на солнышке?
   Восьмая жена Вольда неслышно подошла с плетенкой бханы,  над  которой
курился пар, увидела, что он уснул, досадливо вздохнула и неслышно  вер-
нулась к очагу.
   Днем, когда угрюмые воины привели к его шатру дальнерожденног, за ко-
торым бежали малыши, с хохотом выкрикивая обидные насмешки, Вольд вспом-
нил, как девушка сказала со  смехом:  "Твой  племянник,  мой  двоюродный
брат". А потому он тяжело поднялся с сиденья и приветствовал  дальнерож-
денного стоя, как равного - отвратив лицо и протянув руку ладонью вверх.
   И дальнерожденный без колебаний ответил на его приветствие  как  рав-
ный. Они всегда держались с такой вот надменностью, будто  считали  себя
ничуть не хуже людей, даже если сами этому и не верили. Это  был  высок,
хорошо сложен, еще молод и походка у него, точно у главы Рода.  Если  бы
не темная кожа и не темные неземные глаза, его можно было бы принять  за
человека.
   - Старейший, я Джекоб Агат.
   - Будь гостем в моем шатре и шатрах моего Рода, альтерран.
   - Я слушаю сердцем, - ответил дальнерожденный, и Вольд сдержал усмеш-
ку: это был вежливый ответ в дни его отца, но кто  говорит  так  теперь?
Странно, как дальнерожденные всегда помнят старинные обычаи и раскапыва-
ют то, что осталось во временах минувших. Откуда такому  молодому  знать
выражение, которое из всех людей в Теваре помнит только он,  Вольд,  да,
может быть, двое-трое самых древних стариков? Еще одна их  странность  -
часть того, что люди называют чародейством, из-за чего они бояться  тем-
нокожих. Но Вольд их никогда не боялся.
   - Благородная женщина из твоего Рода жила в моих шатрах,  и  я  много
раз ходил по улицам вашего города, когда была Весна. Я не забыл этого. И
потому говорю, что ни один воин Тевара не нарушит мира между нами,  пока
я жив.
   - Ни один воин Комопорта не нарушит его, пока я жив.
   Произнося свою речь, старый вождь так растрогался, что у него на гла-
зах выступили слезы, и он, смигивая их и откашливаясь, опустился на свой
ларец, покрытый ярко раскрашенной шкурой. Агат стоял перед ним выпрямив-
шись - черный плащ, темные глаза на темном лице. Молодые воины,  которые
привели его, переминались с ноги на ногу, ребятишки, столпившиеся у  от-
кинутой полости шатра, подталкивали друг друга  локтями  и  перешептыва-
лись. Вольд поднял руку, и всех как ветром  сдуло.  Полость  опустилась,
старая Керли развела огонь в очаге и выскользнула наружу. Вольд  остался
наедине с дальнерожденным.
   - Садись, - сказал он.
   Но Агат не сел.
   - Я слушаю, сказал он, продолжая стоять.
   Раз Вольд не предложил ему сесть в присутствии других  людей,  он  не
сядет, когда некому видеть, как вождь приглашает его садиться.  Все  это
Вольду сказало чутье, необычайно обострившееся за долгую жизнь,  большую
часть которой ему приходилось руководить  людьми  и  их  поступками.  Он
вздохнул и позвал надтреснутым басом:
   - Жена!
   Старая Керли вернулась и с удивлением посмотрела на него.
   - Садись! - сказал Вольд, и Агат сел у очага, скрестив ноги.  -  Сту-
пай! - буркнул Вольд жене. Она тотчас исчезла.
   Молчание. Неторопливо и тщательно Вольд развязал кожаный мешочек, ви-
севший на поясе его туники, вынул маленький кусок затвердевшего  гезино-
вого сока, отломил крошку, завязал мешочек и положил крошку на раскален-
ный угль с краю очага. Поднялась струйка едкого зеленоватого дыма. Вольд
и дальнерожденный глубоко вдохнули дымок и закрыли  глаза.  Потом  Вольд
откинулся на обмазанный смолой плетеный горшок, заменяющий отхожее  мес-
то, и произнес:
   - Я слушаю.
   - Старейший, мы получили вести с севера.
   - Мы тоже. Вчера прибежал вестник.
   (Но вчера ли это было?)
   - Он говорил про Зимний Город в Тлокне?
   Старик некоторое время смотрел на огонь, глубоко дыша,  словно  гезин
еще курился, и пожевывая нижнюю губу изнутри. Его лицо (и он это отлично
знал) было тупым, как деревянная чурка, неподвижным, дряхлым.
   - Я сожалею, что принес дурные вести, - сказал дальнерожденный  своим
негромким спокойным голосом.
   - Не ты. Мы их уже слышали. Очень трудно, альтерран, распознать прав-
ду в известиях, которые доходят к нам издалека, от других племен в  дру-
гих Пределах. От Тлокны до Тевара даже вестник бежит восемь дней, а что-
бы пройти этот путь с шатрами и стадами, нужен срок  вдвое  больше.  Кто
знает? Когда Откочевка достигнет этих мест, ворота Тевара будут готовы и
замкнуты. А вы свой город никогда не покидаете, и, уж конечно, его воро-
та чинить не нужно?
   - Старейший, на этот раз потребуются небывало крепкие ворота. У Тлок-
ны были стены, и ворота, и воины. Теперь там нет ничего. И это не слухи.
Люди Космопорта были там десять дне назад. Они ждали на отдаленных рубе-
жах прихода первых гаалей, но гаали идут все вместе.
   - Альтерран, я слушал, теперь слушай ты. Люди иногда пугаются и  убе-
гаются и убегают еще до того, как появится враг. Мы слышим то  одну  но-
вость, то другую. Но я стар. Я дважды видел Осень, я видел приход  Зимы,
я видел, как идет на юг гааль. И скажу тебе привду.
   - Я слушаю, - сказал дальнерожденный.
   Гааль обитает на севере, вдали от самых дальних Пределов,  где  живут
люди, говорящие одним с нами языком.  Придание  гласит,  сто  их  летние
угодья так обширны, покрыты травой и простираются у подножия гор с река-
ми льда на вершинах. Едва минует первая половина Осени, в их земли с са-
мого дальнего севера, где всегда Зима, приходит холод и  снежные  звери,
и, подобно нашим зверям, гаали откочевывают на юг. Они несут свои  шатры
с собой, но не строят городов и не запасают зерна. Они  проходят  Предел
Тевара в те дни, когда звезды Дерева восходят на закате,  до  того,  как
впервые взойдет Снежная звезда и возвестит, что Осень кончилась и  нача-
лась Зима. Если гаали натыкаются на семьи, кочующие без защиты, на охот-
ничьи пастбища, на оставленные без присмотра стада и поля, они убивают и
грабят. Если они видят крепкий Зимний Город с  воинами  на  стенах,  они
проходят мимо, а мы пускаем два-три дротика в спины последних? Они  идут
все дальше и дальше на юг. Пока не остановятся где-то далеко отсюда. Лю-
ди говорят, что там Зима теплее, чем тут. Кто  знает?  Так  откочевывают
гаали. Я знаю. Я видел Откочевку, альтерран, я видел, как гаали  возвра-
щаются на север в дни таяния, когда растут молодые леса. Они не нападают
на каменные города. Они подобны воде - текучей воде. Шумящей между  кам-
нями. Но камни разделяют воду и остаются недвижимы. Тевар  -  такой  ка-
мень.
   Молодой дальнерожденный сидел, склонив голову, и размышлял - так дол-
го, что Вольд позволил себе посмотреть прямо на его лицо.
   - Все, что ты сказал, Старейший, правда, полная правда, и было  неиз-
менной правдой в былые Годы. Но теперь? теперь новое время? Я - один  из
первых моих людей, как ты - первый среди своих. Я прихожу как один вождь
к другому, ища помощи. Поверь мне, выслушай меня: наши люди  должны  по-
мочь друг другу. Среди гаалей появился большой человек, глава всех  пле-
мен. Они называют его не то Куббан, не то Коббан. Он объединил все  пле-
мена и создал из них войско. Теперь гаали по пути на юг не крадут отбив-
шихся ханн, они осаждают и захватывают Зимние Города  во  всех  Пределах
побережья, убивают весеннерожденных мужчин, а женщин обращают в  рабство
и оставляют в каждом городе своих воинов, чтобы держать его в  повинове-
нии всю Зиму. А когда придет Весна и гаали  вернуться  с  юга,  ониоста-
нуться здесь. Эти земли будут их землями - эти леса, и  поля,  и  летние
угодья, и города, и все люди тут? те, кого они оставят в живых?
   Старик некоторое время смотрел в сторону, а  потом  произнес  сурово,
еле сдерживая гнев:
   - Ты говоришь, я не слушаю. Ты  говоришь,  что  моих  людей  победят,
убьют, обратят в рабство. Мои люди - истинные мужчины, а ты - дальнерож-
денный. Побереги свои черные слова для собственной черной судьбы!
   - Если вам грозит опасность, то наше положение еще  хуже.  Знаешь  ли
ты, сколько нас живет сейчас в Космопорте? Меньше двух тысяч. Старейший.
   - Так мало? А в других городах? Когда я был молод, ваше племя жило на
побережье и дальше к северу.
   - Их больше нет. Те, кто остался жив, пришли к нам.
   - Война? Моровая язва? Но ведь вы никогда не болеете, вы,  дальнерож-
денные.
   - Трудно выжить в мире, для которого ты не создан. -  угрюмо  ответил
Агат. - Но как бы то ни было, нас мало, мы слабы числом и просим принять
нас в союзники Тевара, когда придут гаали. А они придут не позже чем че-
рез тридцать дней.
   - Раньше, если гааль уже в Тлокне. Они итак задержались, ведь в любой
день может выпасть снег. Они поспешат!
   - Они не будут спешить, Старейший. Они движутся медленно, потому  что
идут все вместе - все пятьдесят, шестьдесят, семьдесят тысяч!
   Внезапно Вольд увидел то, о чем говорил дальнерожденный, увидел неис-
числимую орду, катящуюся плотными рядами через перевалы за своим высоким
плосколицым вождем, увидел воинов Тлокны - а может быть, Тевара? - мерт-
вых, под обломками стен их города, и кристаллы льда, застывающие в лужах
крови? Он тряхнул головой, отгоняя страшное видение.  Что  это  на  него
нашло? Он некоторое время сидел и молчал, пожевывая нижнюю губу изнутри.
   - Я слышал тебя, альтерран.
   - Но не все, Старейший!
   Какая дикая грубость! Но что взять с дальнерожденного ?! Да и  потом,
среди своих он - один из вождей? Вольд позволил ему продолжать.
   - У на сесть время, чтобы приготовиться. Если люди  аскатевара,  люди
Аллакската и Пернмека заключат союз и примут нашу помощь,  у  нас  будет
свое войско. Оно встретит Откочевку на северном рубеже ваших трех Преде-
лов, и гааль вряд ли решаться вступить в битву с такой силой.  А  вместо
этого свернут, чтобы продолжить путь на юг без задержки. Я думаю, что  у
Куббана есть только одна тактика: нападать врасплох, полагаясь  на  чис-
ленное превосходство. Мы заставим их свернуть.
   - Люди Пернмека аАллакската, как и мы, уже ушли в свои Зимние Города.
Неужели вы еще не узнали Обычая Людей? С наступлением Зимы никто не вою-
ет и не сражается!
   - Растолкуй этот Обычай гаалям, Старейший! Решай сам, на поверь  моим
словам!
   Дальнерожденный вскочил, словно стремясь придать  особую  силу  своим
уговорам и предостережениям. Вольд подалел его, как часто  теперь  жалел
молодых людей, которые не видят всей тщеты стараний и замыслов, не заме-
чают, как их жизнь и поступки проходят бесследно между желанием и  стра-
хом.
   - Я слышал тебя, - сказал он почти ласково. - Старейшины моего племе-
ни услышат твои слова.
   - Так можно мне прийти завтра и узнать?..
   - Завтра или день спустя?
   - Тридцать дней, Старейший! Самое большое - тридцать дней!
   - Альтерран, гааль придет и уйдет. Зима придет и уйдет. Что  толку  в
победе, если воины после нее вернуться в недостроенные дома, когда землю
уже скует лед7 Вот мы будем готовы к Зиме и тгда подумаем  о  гаале?  Но
сядь же? - Он снова развязал мешочек о отломил  еще  крошку  гезина  для
прощального вдоха. - А твой отец тоже был Агат? Я встречал его, когда он
был молод. И одна из моих недостойных дочерей сказала мне, что встретила
тебя, когда гуляла на песках.
   Дальнерожденный быстро вскинул голову, а потом сказал:
   - Да, мы встретились с ней там. На песках между двумя приливами.

   Глава 3
   ИСТИННОЕ НАЗВАНИЕ СОЛНЦА
   Что вызывало приливы у этих берегов: почему дважды в день к ним стре-
мительно подступала вода, катясь гигантским валом высотой от  пятнадцати
до пятидесяти футов, а потом опять откатывалась куда-то вдаль?  Ни  один
из Старейшин города Тевара не сумел бы ответить на  этот  вопрос.  Любой
ребенок в Космопорте сразу сказал бы: приливы вызывает луна,  притяжение
луны?
   Луна и земля обращаются вокруг друг друга, и цикл этот занимает четы-
реста дней - один лунокруг. Вместе же, образуя двойную планету, они  об-
ращаются вокруг солнца торжественным величавым вальсом в  пустоте,  для-
щимся до полного повторения шестьдесят лунокругов, двадцать четыре тыся-
чи дней, целую человеческую жизнь - один год. А солнце в центре их орби-
ты, это солнце называется Эльтанин, Гамма Дракона.
   Перед тем как войти под серые ветви леса,  Джекоб  Агат  взглянул  на
солнце, опускающееся в туман над западным хребтом, и  мысленно  произнес
его истинное название, означавшее, что это не просто солнце, но одна  из
звезд среди мириада звезд.
   Сзади до него донесся ребячий голос -дети играли на склоне Теварского
холма, и вспомнил злорадные, только чуть повернутые прочь лица,  насмеш-
ливый шепот, за которым прятался страх, вопли за спиной:  "Дальнерожден-
ный идет! Бегите сюда посмотреть на него!" И здесь, в одиночестве  леса,
Агат невольно ускорил шаг, стараясь забыть недавнее унижение. Среди шат-
ров Тевара он чувствовал себя униженным и мучился, ощущая себя  чужаком.
Он всегда жил в маленькой сплоченной общине, где ему было знакомо каждое
имя. Каждое лицо, каждое сердце, и лишь с трудом мог заставить себя раз-
говаривать с чужими. А особенно - когда они принадлежат к другому биоло-
гическому виду и полны враждебности, когда их много и они у  себя  дома.
Теперь он с такой силой ощутил запоздалый страх и муки оскорбленной гор-
дости, что даже остановился. "Будь я проклят, если вернусь туда! - поду-
мал он. - Пусть старый дурень верит чему хочет и пускай коптиться в сво-
ем вонючем шатре, пока не явится гааль.  Невежественные,  самодовольные,
нетерпеливые, мучномордые, желтоглазые дикари, тупоголовые врасу! Да го-
ри они все!"
   - Альтерран?
   Его догнала девушка. Она остановилась на тропе в нескольких шагах  от
него, упершись ладонью в иссеченный бороздами белый ствол батука. Желтые
глаза на матово-белом лице горели возбужденно и насмешливо.  Агат  молча
ждал.
   - Альтерран? - повторила она своим ясным мелодичным голосом, глядя  в
сторону.
   - Что тебе нужно?
   Девушка отступила на шаг.
   - Я Ролери, - сказала она. - На песках?
   - Я знаю, кто ты. А ты знаешь, кто я ? Я лжечеловек, дальнерожденный.
Если твои соплеменники застанут тебя за разговором  со  мной,  они  либо
изуродуют меня, либо подвергнут тебя ритуальному опозориванию,  -  я  не
знаю, какого именно обычая придерживаются у вас. Уходи домой!
   - Мои соплеменники так не делают. А ты и я, мы в родстве,  -  сказала
она упрямо, но ее голос утратил уверенность.
   Она повернулась, чтобы уйти.
   - Сестра твоей матери умерла в наших шатрах?
   - К нашему вечному стыду, - сказал он и пошел  дальше.  Она  осталась
стоять на тропе.
   У развилки, перед тем как свернуть налево, к гребню, он остановился и
поглядел назад. В умирающем лесу все было неподвижно, и только в опавших
листьях шуршал  запоздалый  бродячий  корень,  который  с  бессмысленным
упорством растения полз на юг, оставляя за собой рыхлую бороздку.
   Гордость истинного человека не позволяла ему устыдиться того, как  он
обошелся с этой врасу: наоборот, ему стало легче, и он снова обрел  уве-
ренность в себе. Нужно будет свыкнуться с насмешками врасу и не обращать
внимания на их самодовольную нетерпимость. Они не виноваты. В  сущности,
это то же тупое упрямство, как вон у того бродячего корня, -  такова  уж
их природа. Старый вождь искренне убежден, что встретил его со всемерной
учтивостью и был очень терпелив. А потому он, Джекоб Агат,  должен  быть
столь же терпеливым и столь же упорным. Ибо судьба жителей Космопорта  -
судьба человечества на этой планете - Зависит от того, что предпримут  и
чего не предпримут племена местных врасу в ближайшие тридцать дней.  Еще
до того, как снова взойдет молодой месяц, история  шестисот  лунокругов,
история десяти Лет, двадцати поколений, долгой  борьбы,  долгих  усилий,
возможно, оборвется навсегда. Если только ему не улыбнется  удача,  если
только он не сумеет быть терпеливым.
   Огромные деревья, высохшие, с обнаженными трухлявыми  корнями,  тяну-
лись унылыми колоннадами или беспорядочно теснились на склонах  гряды  у
тропы и на много миль вокруг. Их корни истлевали в земле, и  они  готовы
были рухнуть под ударами северного ветра, чтобы тысячи дней и ночей про-
лежать под снегом и льдом, а потом в долгие оттепели Весны гнить, обога-
щая всей своей гекатомбой почву, где в глубоком сне покоятся их  глубоко
погребенные семена. Терпение, терпение.
   Подхлестываемый ветром, он спустился по светлым каменным улицам Комо-
порта на Площадь и, обогнув арену, где занимались физическими упражнени-
ями школьники, вошел под арку увенчанного башней здания, которое все еще
носило название - Дом Лиги.
   Подобно остальным зданиям вокруг площади, Дот Лиги был построен  пять
лет назад, когда Космопорт был еще столицей сильной и процветающей коло-
нии - во времена могущества. Весь первый этаж занимал обширный Зал  Соб-
раний. Его серые стены были инкрустированы изящными золотыми  мозаиками.
На восточной стене стилизованное солнце окружало девять планет, а напро-
тив, на западной стене, семь планет обращались по очень вытянутым эллип-
тическим орбитам вокруг своего солнца. Третья планета в  обоих  системах
была двойной и сверкала хрусталем. Круглые циферблаты с тонкими  изукра-
шенными стрелками над дверью и в дальнем конце зала показывали, что идет
триста девяносто первый день сорок пятого  лунокруга  Десятого  местного
Года пребывания колонии на Третьей планете Гаммы  Дракона.  Кроме  того,
они сообщали, что это был сто второй день тысяча четыреста  пятого  года
по летоисчислению Лиги Всех Миров - двенадцатое августа на родной плане-
те.
   Очень многие полагали, что никакой Лиги Миров давно нет, скептики лю-
били же задавать вопрос, а была ли когда-нибудь "родная планета". Но ча-
сы, которые здесь, в Зале Собраний, и  внизу,  в  Архиве,  шли  вот  уже
шестьсот лиголет, самим своим существованием и  точностью  словно  подт-
верждали, что Лига, во всяком случае, была и что где-то есть родная пла-
нета, родина человечества. Они терпеливо отсчитывали время планеты,  за-
терявшейся в бездне космического мрака и столетий. Терпение, терпение?
   Наверху, в библиотеке, другие альтерраны уже ждали его  возле  очага,
где горел плавник, собранный на пляже. Когда подошли остальные, Сейко  и
Элла Пасфаль зажгли газовые горелки и привернули  пламя.  Хотя  Агат  не
сказал еще ни слова, его друг Гуру Пилотсон, встав рядом с ним  у  огня,
сочувственно произнес:
   - Не расстраивайся из-за них, Джекоб. Стадо глупых  упрямых  кочевни-
ков! Они никогда ничему не научаться.
   - Я передавал?
   - Да нет же! - Гуру засмеялся. Он был щуплый, быстрый, застенчивый  и
относился к Агату с восторженным обожанием. Это было известно не  только
им обоим, но и всем окружающим, всем обитателям Космопорта. В Космопорте
все знали все обо всех, и откровенная прямота, хотя и сопряженная с уто-
мительными психологическими нагрузками, была единственным возможным  ре-
шение проблемы парасловестного общения.
   -Видишь ли, ты явно рассчитывал на слишком многое и теперь не  можешь
подавить разочарования. Но не расстраивайся из-за них,  Джекоб.  В  кон-
це-то концов они всего только врасу!
   Заметив, что их слушают, Агат ответил громко:
   - Я сказал старику все, что собирался. Он обещал сообщить  мои  слова
их Совету. Много ли он понял и чему поверил, я не знаю.
   - Если он хотя бы выслушал тебя, уже хорошо. Я и на это не надеялась,
- Заметила Элла Пасфаль. Иссохшая, хрупкая, с иссиня-черной кожей.  Мор-
щинистым лицом и совершенно белыми волосами. - Вольд даже не мой  ровес-
ник, он старше. Так разве можно  ожидать,  чтобы  он  легко  смирился  с
мыслью о войне и всяких переменах?
   - Но ему же это должно быть легче, чем другим, ведь он был  женат  на
женщине нашей крови, - сказал Дэрмат.
   - Да, на моей двоюродной сестре Арилии, тетке Джекоба, - экзотический
экземпляр в брачной коллекции Вольда. Я прекрасно помню  этот  роман.  -
ответила Элла Пасфаль с таким жгучим сарказмом, что Дэрмат стушевался.
   - Он не согласился нам помочь? Ты рассказал ему про свой план  встре-
тить гаалей на дальнем рубеже? - пробормотал Джокенеди, расстроенный но-
востями.
   Он был молод и мечтал о героической войне с атаками под звуки фанфар.
Впрочем, и остальные предпочли бы встретиться с  врагом  лицом  к  лицу:
все-таки лучше погибнуть в бою, чем умереть от голода и сгореть заживо.
   - Дай им время. Они согласятся, - без улыбки сказал Агат юноше.
   - Как Вольд тебя принял? - спросила Сейко Эсмит, последняя представи-
тельница знаменитой семьи. Имя Эсмит носили только потомки первого главы
колонии. И оно умрет с ней. Она была ровесницей Агата - красивая, граци-
озная женщина, нервная, язвительная, замкнутая. Когда  Совет  собирался,
она смотрела только на Агата. Кто бы ни говорил, ее глаза были устремле-
ны на Агата.
   - Как равного.
   Элла Пасфаль одобрительно кивнула.
   - Он всегда был разумнее остальных их вожаков, - сказала она.
   Однако Сейко продолжала:
   - Ну а другие? Тебе дали спокойно пройти мимо их шатров?
   Сейко всегда умела распознать пережитое им унижение, как бы хорошо он
его не замаскировывал или даже заставлял себя забыть. Его  родственница,
хотя и дальняя, участница его детских игр, когда-то возлюбленная и неиз-
менный верный друг, она умела мгновенно уловить и понять любую его  сла-
бость, любую боль, и ее сочувствие, ее сострадание смыкались вокруг  не-
го, точно капкан. Они были слишком близки. Слишком  близки-  и  Гуру,  и
старая Элла, и Сейко, и все они. Ощущение полной отрезанности,  испугав-
шее его в этот день, на мгновение распахнуло перед ним даль, приобщило к
тишине одиночества и пробудило в нем неясную жажду. Сейко не спускала  с
него глаз, кротких, нежных, томных, ловя каждое его  настроение,  каждое
слово. А девушка врасу, Ролери, ни разу не посмотрела на него прямо,  не
встретилась с ним глазами. Ее взгляд все время был устремлен в  сторону,
вдаль, мимо - золотой, непонятный, чуждый.
   - Они меня не остановили, - коротко ответил он Сейко. -  Завтра  они,
может быть, придут к какому-нибудь решению. Или послезавтра.  А  сколько
запасов доставлено сегодня на Риф?
   Разговор стал общим, хотя то и дело возвращался к Джекобу  Агату  или
сосредотачивался вокруг него. Некоторые члены Совета  были  старше  его,
но, хотя эти десятеро, избиравшиеся на десять лиголет, были равны  между
собой, все же постепенно он стал их неофициальной главой и они, как пра-
вило, полагались на его мнение. Решить, что отличало его  от  остальных,
было непросто, - может быть, энергия, сквозившая в каждом его движении и
слове. Но как проявляется способность руководить - в самом  ли  человеке
или в поведении тех, кто его окружает? Тем не менее одно  отличие  заме-
тить было можно: постоянную напряженность и мрачную  озабоченность,  по-
рождаемые тяжким бременем ответственности, которое он нес  уже  давно  и
которое с каждым днем становилось все тяжелее.
   - Я допустил один промах, - сказал он Пилотсону, когда Сейко и другие
женщины, входившие в Совет, начали чашечки с горячим настоем листьев ба-
тука, церемониальным напитком ча. - Я  так  старался  доказать  старику,
насколько опасны гаали, что, кажется, начал передавать. Правда,  не  па-
расловами, но все равно у него был такой вид, будто он  увидел  приведе-
ние.
   - Эмоции ты всегда проецируешь мощно, а вот контроль, когда ты волну-
ешься, никуда не годиться. Вполне возможно, что он и правда увидел  при-
видение.
   - Мы так долго  не  соприкасались  с  врасу,  так  долго  варились  в
собственном соку, общаясь только между собой, что я не  могу  полагаться
на свой контроль. То я передаю девушке на пляже, то проецирую образы  на
Вольда? Если так пойдет и дальше, они снова вообразят, что мы колдуны, и
возненавидят нас, как в первые годы? А нам нужно добиться их доверия.  И
времени почти не остается? Если бы мы узнали про гаалей раньше!
   Ну, поскольку других человеческих поселений на побережье больше  нет,
- сказал Пилотсон с обычной обстоятельностью, - мы  хоть  что-то  узнали
только благодаря твоему предусмотрительному совету  послать  разведчиков
на север. Твое здоровье, Сейко! - добавил он, беря у нее  крохотную  ча-
шечку, над которой поднимался пар.
   Агат взял последнюю чашечку с подноса и выпил ее одним глотком.  Све-
жезаваренный ча слегка стимулировал восприятие,  и  он  с  пронзительной
остротой ощутил его вяжущий  вкус  и  живительную  теплоту,  пристальный
взгляд Сейко, простор почти пустой комнаты в отблесках пламени,  сгущаю-
щиеся сумерки за окном. Голубая фарфоровая чашечка в его руке была  ста-
ринной - изделие Пятого Года. Старинными  были  и  напечатанные  вручную
книги в шкафчиках под окнами. Даже стекла в оконных рамах были старинны-
ми. Весь их комфорт, все, благодаря чему они оставались цивилизованными,
оставались альтерранами, было очень старым. Задолго до  его  рождения  у
обитателей колонии уже не хватало ни энергии, ни досуга  для  новых  ут-
верждений человеческого дерзания и умения. Хорошо хоть, что они еще спо-
собны сохранять и беречь старое.
   Постепенно, Год за Годом, на протяжении жизни по крайней мере  десяти
поколений, их численность неуклонно  сокращалась:  детей  рождалось  все
меньше, - казалось бы, совсем немного, но всегда меньше.  Они  перестали
расширять свои поселения, начали их покидать. Прежние  мечты  о  большой
процветающей стране были полностью забыты. Они возвращались (если только
из-за своей слабости не становились жертвами Зимы или враждебного племе-
ни местных врасу) в древний центр колонии, в первый ее  город  -  Космо-
порт. Они передавали своим детям старые знания и старые  обычаи,  но  не
учили их ничему новому. Их жизнь становилась все более скромной, и прос-
тота теперь ценилась больше сложности, покой - больше борьбы, стоицизм -
больше успеха. Они отошли на последний рубеж.
   Агат разглядывал чашечку в своих пальцах, увидел в ее нежной прозрач-
ности, в совершенстве ее формы и хрупкости материала  как  бы  символ  и
воплощение духа их всех. Сумерки за высокими окнами были такими же проз-
рачно-голубыми. Но холодными. Голубые сумерки - неизмеримые и  холодные.
И Агат вдруг испытал прилив безотчетного ужаса, словно в детстве: плане-
та, на которой он родился, на которой родился его отец и все его  предки
до двадцать третьего колена, не была его родной. Они здесь  -  чужие.  И
всегда ощущали это. Ощущали, что они - дальнерожденные. И мало-помалу, с
величественной медлительностью, с неосмысленным упорством  эволюционного
процесса эта планета убивала их, отторгая чужеродный привой.
   Быть может, они слишком покорно подчинились этому процессу,  слишком,
слишком легко смирились с неизбежностью  вымирания.  С  другой  стороны,
именно готовность подчиняться - непоколебимо подчиняться Законам Лиги  -
с самого начала стала для них источником силы, и  они  все  еще  сильны,
каждый из них. Но у них не достает ни знаний, ни умения, чтобы  бороться
с бесплодием и  с  патологическим  течением  беременности,  которые  все
больше сокращают численность каждого нового поколения. Ибо не  вся  муд-
рость записана в Книгах Лиги, и день ото дня, из Года в Год крупицы зна-
ния теряются безвозвратно, заменяясь полезными  сведениями,  помогающими
существовать здесь и сейчас. И в конце  концов  они  перестали  понимать
многое из того, чему учат их книги. Что по-настоящему сохранилось от  их
наследия. Если и правда когда-нибудь, согласно былым надеждам  и  старым
сказкам, корабль спуститься со звезд на крыльях  огня,  признают  ли  их
людьми те люди, которые выйдут из него?
   Но корабль так и не прилетел? и никогда не прилетит. Они  вымрут.  Их
жизнь здесь, их долгое изгнание и борьба за то, чтобы уцелеть в этом ми-
ре, окончатся, не оставят следа, рассыпавшись прахом, точно комочек гли-
ны.
   Он бережно поставил чашку на поднос и вытер пот со лба. Сейко  внима-
тельно смотрела на него. Он резко отвернулся от нее и заставил себя слу-
шать то, что говорили Джокенеди, Дэрмат и Пилотсон. Но сквозь туман нах-
лынувших на него зловещих предчувствий на миг и без всякой связи с ними,
и все же словно объяснение и затмение, перед его мысленным  взором  воз-
никла светлая и легкая фигура девушки Ролери, испуганно протягивающей  к
нему руку с темных камышей, к которым уже подступило море.

   Глава 4
   СИЛЬНЫЕ МОЛОДЫЕ ЛЮДИ
   Над крышами и недостроенными стенами  Зимнего  Города  разнесся  стук
камня о камень -глухой и отрывистый, он был слышен во всех высоких  алых
шатрах вокруг города. Ак-ак-ак-ак? Этот звук раздавался очень  долго,  а
потом в него вдруг вплелся новый стук - кадак-ак-ак-кадак. И еще один  -
более звонкий, прихотливо прерывистый, и еще, и еще, пока отдельные рит-
мы не затерялись в лавине сухих дробных ударов камня о камень, уже неот-
личимых друг от друга в беспорядочном грохоте.
   Лавина стука все катилась, оглушая и не смолкая ни на миг. И  наконец
Старейший из людей Аскатевара вышел из своего шатра и медленно направил-
ся к Городу между рядами шатров и пылающих очагов, над которыми поднима-
лись струи дыма, колеблясь в косых лучах предвечернего предзимнего солн-
ца. Грузно ступая, старик в одиночестве прошествовал через стоянку свое-
го племени, через ворота Зимнего Города и по узкой тропе, вившейся среди
крутых деревянных крыш, единственной надземной части зимних жилищ, вышел
на открытое пространство, за которым опять начинались крутые крыши.  Там
сто с лишним мужчин сидели, упершись подбородками в колени, и, как заво-
роженные, стучали камнем по камню. Вольд сел на землю, замкнув круг.  Он
взял меньший из двух лежащих перед ним  тяжелых,  гладко  отполированных
водой камней и, с удовольствием ощущая в руке его вес, ударил по большо-
му камню - клак! Клак! Клак! Справа и слева о него  продолжался  оглуши-
тельный стук, тупой монотонный грохот, сквозь который, однако  временами
прорывался четкий ритм. Он исчезал,  возникал  снова,  на  миг  придавая
стройность хаотической какофонии. Вольд уловил этот  ритм,  встроился  в
него и уже не сбивался. Шум словно исчез и остался только  ритм.  И  вот
уже сосед слева тоже начал обивать этот ритм - их  камни  поднимались  и
опускались в одном дружном движении. И сосед справа, и сидевшие напротив
- теперь они тоже четко били в лад. Ритм вырвался из хаоса, подчинил его
себе, соединил все борющиеся голоса в полное согласие, слил их в могучее
биение сердца Людей Аскатевара, и оно стучало, стучало, стучало?
   Этим исчерпывалась вся их музыка, все их пляски.
   Наконец какой-то мужчина вскочил и вышел на середину круга. Грудь его
была обнажена, руки и ноги разрисованы черными полосами, волосы окружали
лицо черным облаком. Ритмичный стук замедлился, затих, замер вовсе.
   - Вестник с севера рассказал, что гааль движется Береговым Путем.  Их
очень много. Они пришли в Тлокну. Все слышали про это?
   Утвердительный ропот.
   - Тогда выслушайте человека, по чьему слову вы сошлись на этот Перес-
тук Камней, - выкрикнул шаман-глашатай, и Вольд с трудом поднялся на но-
ги.
   Он остался стоять на месте, глядя прямо перед собой, грузный, весь  в
шрамах, неподвижный, как каменная глыба.
   - Дальнерожденный пришел в мой шатер, - сказал он надтреснутым, стар-
ческим басом. - Он вождь в Космопорте. И он сказал, что  дальнорожденных
осталось мало и они просят помощи у людей.
   Главы кланов и семей, неподвижно сидевшие в круге,  подняв  колени  к
подбородку, разразились громкими возгласами. Над нами,  над  деревянными
крышами, высоко в холодном золотистом свете парила  белая  птица,  пред-
вестница Зимы.
   - Этот дальнерожденный сказал, что Откочевка движется  не  кланами  и
племенами, а единой ордой во много тысяч и ведет ее сильный вождь.
   - Откуда он знает? - крикнул кто-то во весь голос.
   В Теваре на Перестуке Камней ритуал соблюдался не особенно  строго  -
не так, как в племенах, которые возглавляли шаманы. В Теваре они никогда
не имели такого влияния.
   - Он посылал лазутчиков на север,  -  столь  же  громогласно  ответил
Вольд. - Он сказал, что гааль осаждает Зимние Города и захватывает их. А
вестник сообщил, что так случилось с Тлокной.  Дальнорожденный  говорит,
что воинам Тевара нужно в союзе с дальнерожденными,  а  также  с  людьми
Пернмека и Аллакската отправиться на северный рубеж нашего Предела - все
вместе мы заставим Откочевку свернуть на Горный Путь. Он сказал это, и я
услышал. Каждый ли из вас услышал?
   Возгласы согласия прозвучали недружно и смешались с бурными  возраже-
ниями. На ноги вскочил глава одного из кланов.
   - Старейший! Из твоих уст мы всегда слышали только правду.  Но  когда
говорили правду дальнерожденные? И когда это люди слушали  дальнерожден-
ных? Дальнерожденный говорил, но я ничего  не  услышал.  Если  Откочевка
сожжет его Город, что нам до этого? Люди там не живут! Пусть они погиба-
ют, и тогда мы, люди, возьмем себе их Предел.
   Говорил Вальмек, дюжий,  темноволосый,  набитый  словами.  Вольд  его
всегда недолюбливал и теперь ответил неприязненно:
   - Я слышал слова Вельмека. И не в первый раз. Люди ли дальнерожденные
или нет - кто знает? Может быть, они и правда упали с неба, как  повест-
вует сказание. Может быть, нет. В этом Году никто с неба не  падал?  Они
выглядят как люди, они сражаются как люди. Их женщины во всем походят на
наших женщин - это говорю вам я! У них есть своя мудрость. И лучше  выс-
лушать их?
   Когда он упомянул дальнерожденных женщин, угрюмые лица вокруг расплы-
лись в усмешках, но он уже жалел о своих словах. Ни к чему было  напоми-
нать им об узах, некогда связывавших его с дальнерожденными. И вообще не
следовало говорить о ней? как-никак она была его женой?
   Вольд удрученно опустился на землю, показывая, что больше он говорить
не будет.
   Однако многих встревожил рассказ вестника и предупреждение  Агата,  и
они вступили в спор с теми, кто был склонен отмахнуться от новостей  или
объявить их ложью. Умаксуман, один из весеннерожденных  сыновей  Вольда,
любивший военные набеги и стычки, открыто поддержал план Агата и  выска-
зался за поход к северному рубежу.
   - Это хитрость! Наши воины уйдут на север,  там  их  задержит  первый
снег, а дальнерожденные тем временем угонят наши стада, уведут наших жен
и опустошат наши житницы! Они не люди, и в них  нет  ничего,  кроме  ко-
варства и обмана! - надрывался Вельмек, которому  редко  выпадал  случай
дать волю красноречию по столь благодарному поводу.
   - Они всегда подбирались к нашим женщинам, ничего другого им не  нуж-
но! Как же им не чахнуть и не вымирать, если у них родятся  одни  уроды!
Они подбираются к нашим женщинам, чтобы растить человеческих детей, точ-
но собственных детенышей! - возбужденно кричал  довольно  молодой  глава
семьи.
   - А что, если дальнерожденный сказал правду? - спросил  Умаксуман.  -
Что, если гаали пройдут через наш Предел всем скопом, тысячами и тысяча-
ми? Мы готовы дать им отпор?
   - Но стены не кончены, ворота не поставлены, последний урожай еще  не
убран, - возразил кто-то из пожилых, и это довод был куда более  веским,
чем тайное коварство дальнерожденных.
   Если сильные молодые мужчины отправятся на север. Сумеют ли  женщины,
дети и старики закончить все необходимые работы в Зимнем Городе до  нас-
тупления Зимы? Может быть, успеют, может быть, нет.  Слишком  уж  многим
должны они рискнуть, положившись всего лишь на слова дальнерожденного.
   Сам Вольд ни к какому решению не пришел и ждал, что скажут  Старейши-
ны. Ему понравился дальнерожденный, назвавшийся Агатом, - он не  казался
ни лжецом, ни легковерным простаком. Но как знать наверное? Все люди по-
рой становятся чужими друг другу, а не только  чужаки.  Как  тут  разоб-
раться? Возможно гаали и идут единым войском. Но Зима-то  придет  обяза-
тельно. Так от какого врага защищаться сначала?
   Старейшины склонялись к тому, чтобы ничего не  предпринимать,  однако
Умаксуман и его сторонники все-таки настояли на том, чтобы послать вест-
ников в соседние Пределы Аллакскат и Пернмек и узнать, что они скажут  о
плане совместной обороны. Этим все и ограничилось. Шаман отпустил  тощую
ханну, которую привел на случай, если будет решено начать войну -  такое
решение обретало силу, лишь подкрепленное ритуальным побиением  камнями,
- и Старейшины разошлись.
   Вольд сидел у себя в шатре с мужчинами своего Рода над горшком  горя-
чей бханы, когда снаружи послышался шум. Умаксуман  вышел,  крикнул  ко-
му-то, чтобы они убирались подальше, и вернулся в большой шатер  с  Ага-
том, дальнерожденным.
   - Добро пожаловать, альтерран! - сказал старик и,  злокозненно  поко-
сившись на двух своих внуков, добавил: Не хочешь ли сесть и разделить  с
нами нашу еду?

   Он любил ошарашивать людей. Всю жизнь любил. Потому-то в былые дни он
так часто и наведывался к дальнерожденным. А кроме того это  приглашение
рассеяло мучивший его стыд: все-таки не следовало упоминать перед други-
ми мужчинами о дальнерожденной девушке, которая когда-то стала  его  же-
ной.
   Агат, такой же невозмутимый и серьезный, как и в прошлый раз,  принял
приглашение и съел столько каши, сколько требовали  приличия.  Пока  они
ужинали, он молчал, и, только когда жена Уквета выскользнула из шатра  с
остатками трапезы, наконец сказал:
   - Старейший, я слушаю.
   - Слушать тебе придется немного, - ответил Вольд и рыгнул. - Вестники
побегут в Пернмек и Аллакскат. Но мало кто согласился на войну. С каждым
днем холод все сильней, и спасение - только  изнутри  стен,  только  под
крышами. Мы не странствуем в былых временах, как вы, но мы знаем,  каким
всегда был Обычай Людей, и следуем ему.
   - Ваш Обычай хорош, - сказал дальнерожденный. - Настолько хорош,  что
гаали переняли его у вас. В былые зимы вы были сильнее, чем гаали, пото-
му что ваши кланы встречали их вместе, а они шли разрозненно. Но  теперь
и гаали поняли, что сила - в числе.
   - Только если эта весть - не ложь! - крикнул Уквет, который приходил-
ся Вольду внуком, хотя был старше его сына Умаксумана.
   Агат молча посмотрел на него, и Уквет тотчас отвернулся, избегая пря-
мого взгляда темных глаз.
   - Если это ложь, то почему гаали так задержались на своем пути к югу?
- спросил Умаксуман. - Почему они медлят? Когда-нибудь прежде они  дожи-
дались, пока не будет убрано последнее поле?
   - Кто знает? - сказал Вольд. - В прошлом Году они миновали Тевар  за-
долго до того, как взошла Снежная Звезда, это я  помню.  Но  кто  помнит
Год, бывший до прошлого?
   - Может быть, они идут Горным Путем, - вмешался еще один  внук,  -  и
вовсе не покажутся в Аскатеваре.
   - Вестник сказал, что они захватила Тлокну, - резко возразил  Умаксу-
ман. - А Тлокна лежит к северу от Тевара на Береговом Пути. Почему мы не
хотим поверить этой вести? Почему мы мешкаем и ничего не делаем?
   - Потому что те, кто ведет войну Зимой, не доживают до Весны. -  про-
ворчал Вольд.
   - Но если они придут?
   - Если они придут, мы будем сражаться.
   Наступило молчание, Агат больше ни на кого  не  смотрел,  а  устремил
темный взгляд в пол, точно истинный человек.
   - Люди говорят, - начал Уквет  насмешливо,  предвкушая  торжество,  -
будто дальнерожденные наделены колдовским могуществом. Я об этом  ничего
не знаю, я родился на летних угодьях и до нынешнего лунокруга  не  видел
дальнерожденных и уж тем более не сидел рядом с ними за  едой.  Но  если
они чародеи и обладают таким могуществом, почему им нужна помощь  против
гаалей?
   - Я тебя не слышу! - загремел Вольд. Его щеки  побагровели,  из  глаз
покатились слезы.
   Уквет закрыл лицо руками. Разъяренный дерзким  обхождением  с  гостем
его шатра, а также собственной растерянностью, заставившей его спорить и
с теми и с другими, старик тяжело дышал и смотрел прямо на  Уквета,  все
еще прятавшего лицо.
   - Я говорю! - наконец объявил Вольд голосом громким и звучным, как  в
молодости. - Я говорю! Выв слушаете! Вестники побегут по Береговому  Пу-
ти, пока не встретят Откочевку. А за ними на два перехода  позади  -  но
только до рубежа нашего Предела - будут следовать  воины,  все  мужчины,
рожденные между серединой Весны и Летним Бесплодием. Если гааль идет ор-
дой, наши воины отгонят его к горам, если же нет, они вернуться в Тевар.
   Умаксуман радостно захохотал и крикнул:
   - Старейший, ведешь нас ты, и никто другой!
   Вольд что-то проворчал, рыгнул и сел.
   - Но воинов поведешь ты, - мрачно сказал он Умаксуману.
   Агат прервал свое молчание и произнес обычным, спокойным голосом:
   - Мои люди могут послать триста пятьдесят воинов.  Мы  пойдем  старым
путем по берегу и соединимся с вашими воинами на рубеже Аскатевара.
   Он встал и протянул руку. Вольд, сердясь, что его  заставили  принять
решение, и все еще не оправившись после своей вспышки, словно не заметил
ее, но Умаксуман стремительно вскочил и прижал ладонь к  ладони  дальне-
рожденного. На миг они замерли в отблесках очага,  точно  ночь  и  день:
Агат - темный, сумрачный, угрюмый и Умаксуман - светлокожий, ясноглазый.
Радостный.
   Решение было принято, и Вольд знал, что сумеет навязать его всем Ста-
рейшинам. Но он также знал, что больше ему уже не придется принимать ре-
шений. Послать их на войну он мог, но Умаксуман вернется вождем  воинов,
а потому - самым влиятельным человеком среди  Людей  Аскатевара.  Приказ
Вольда был его отречением от власти. Умаксуман станет молодым вождем. Он
будет замыкать круг в Перестуке Камней, он поведет Зимой  охотников,  он
возглавит набеги Весной и великое кочевье в долгие  дни  Лета.  Его  Год
только начинается?
   - Идите все! - проворчал Вольд. - Пусть люди завтра соберутся на  Пе-
рестук Камней, Умаксуман. И скажи шаману, чтобы  он  пригнал  ханну,  но
только жирную, с хорошей кровью!
   Агату он не сказал ни слова. И они ушли - сильные молодые люди. А  он
сидел у очага, скорчившись, поджав под себя плохо гнущиеся ноги, и  гля-
дел в желтое пламя, словно хотел обрести в нем утраченный блеск  солнца,
невозвратимое тепло Лета.

   Глава 5
   СУМЕРКИ В ЛЕСУ
   Дальнерожденный вышел из шатра Умаксумана  и  остановился,  продолжая
разговаривать с молодым вождем. Оба смотрели на север и щурились, потому
что седой ветер обжигал глаза холодом. Агат протянул руку вперед, словно
говорил о горах, и порыв ветра донес до Ролери, которая стояла, глядя на
дорогу, ведущую к городским воротам. От его голоса она вздрогнула, и  по
ее жилам побежала волна страха и тьмы, пробудив воспоминание о том,  как
этот голос говорил в ее мыслях, внутри ее, и звал, чтобы  она  пришла  к
нему.
   И тут же, точно искаженное эхо, в ее памяти  прозвучали  злые  слова,
резкие, как пощечин. Когда на лесной тропе он крикнул, чтобы она  уходи-
ла, когда он прогнал ее от себя.
   Она опустила на землю корзины, которые оттягивали  ей  руки.  В  этот
день они перебирались из  алых  шатров,  в  которых  прошло  ее  кочевое
детство, под крутые деревянные крыши, в тесноту подземных комнат,  пере-
ходов и кладовых Зимнего Города, и все ее родные  и  двоюродные  сестры,
тетки, племянницы возбужденно перекликались,  хлопотливо  сновали  между
шатрами и воротами, нагруженные  связками  мехов,  ларцами,  мешками  из
шкур, корзинами, горшками. Она оставила свои корзины у дороги и пошла  к
лесу.
   - Ролери! Ро-о-лери! - доносились сзади пронзительные голоса, которые
вечно звали, наставляли, бранили ее, ни на мгновение не стихая у нее  за
спиной. Она ни разу не оглянулась и продолжала идти вперед, а очутившись
под защитой леса, побежала - и замедлила шаг, только когда все звуки за-
тихли вдали, пропали в полной вздохов и шорохов тишине  среди  деревьев,
стонущих под ветром. О стоянке людей напоминал лишь  легкий  горьковатый
запах древесного дыма, который доносился и сюда.
   Теперь тропа во многих местах была перегорожена рухнувшими деревьями,
и ей приходилась перебираться через них или проползать под ними, а сухие
сучья рвали ее одежду, цеплялись за капюшон. Ходить по  лесу  при  таком
ветре было небезопасно - вот и сейчас где0то  выше  по  склону  раздался
приглушенный расстоянием треск. Еще один ствол не выдержал напора ветра.
Но ей было все равно. Сейчас она могла бы вновь спуститься на эти  серые
пески, чтобы спокойно, совсем спокойно ждать, когда обрушится на нее пе-
нящаяся стена воды в четыре человеческих роста? Она остановилась  с  той
же внезапностью, с какой побежала, и замерла на окутанной сумраком  тро-
пе.
   Ветер дул, стихал, начинал дуть с новой силой. Мутные, мглистые  тучи
неслись низко, что почти задевали густое сплетение сухих обнаженных вет-
вей над головой у девушки. Тут уже наступил вечер. Ее гнев угас, сменил-
ся растерянностью, и она стояла в безмолвном  оцепенении,  ссутулясь  от
ветра. Что-то белое мелькнуло перед ней, и она  вскрикнула,  но  не  ше-
вельнулась. Вновь мелькнула белая молния и вдруг застыла над ней на кри-
вом суку - не то огромная птица, не то зверь с крыльями, совершенно  бе-
лый и сверху и снизу, с короткими заостренными крючковатыми губами,  ко-
торые то смыкались, то размыкались, с неподвижными серебряными  глазами.
Вцепившись в сук четырьмя широкими когтями, неведомая  тварь  неподвижно
глядела на нее вниз, а она неподвижно глядела  вверх.  Серебряные  глаза
смотрели не мигая. Внезапно развернулись огромные крылья в рост человека
и захлопали, ломая ветки вокруг. Тварь била белыми  крыльями  и  пронзи-
тельно кричала, а потом взмыла вверх навстречу ветру и  тяжело  полетела
среди сухих древесных вершин под клубящимися тучами.
   - Снеговей, - сказал Агат, остановившись на тропе позади  нее.  -  По
поверью, они приносят снежные бури.
   Огромное серебряное чудище так напугало ее, что все мысли  смешались.
На миг она ослепла от слез, всегда сопровождающих сильное душевное  вол-
нение у людей этой планеты.  Она  надеялась  встретить  дальнерожденного
здесь, в лесу, и осыпать его насмешками, уничтожить презрением: ведь она
заметила, что под маской небрежного высокомерия он глубоко уязвлен, ког-
да люди в Теваре смеялись над ними ставили его на место так, как он того
заслуживал - лжечеловек, низшее существо. Но белый жуткий снеговей  наг-
нал на нее такой страх, что она закричала, глядя на  дальнерожденного  в
упор, как мгновение назад смотрела на крылатое чудовище:
   - Я тебя ненавижу! Ты не человек, я тебя ненавижу!
   Тут слезы высохли, она отвела взгляд, и оба они довольно долго молча-
ли.
   - Ролери! - прозвучал негромкий голос. - посмотри на меня.
   Но она не повернула головы. Он подошел ближе, и она отпрянула с  воп-
лем, пронзительным, как крик снеговея:
   - Не прикасайся ко мне! - ее лицо исказилось.
   Успокойся, - сказал он. - Возьми меня за руку. Возьми же!
   Она снова отпрянула, но он схватил ее за запястье  и  удержал.  Вновь
они застыли без движения.
   - Пусти! - сказала она наконец обычным голосом,  и  он  сразу  разжал
пальцы. Она глубоко вздохнула. - Ты говорил? Я слышала, как  ты  говорил
внутри меня. Там, на песках. Ты и опять так можешь?
   Не сводя с нее внимательного спокойного взгляда, он кивнул:
   - Да. Но ведь я тогда же сказал тебе, что больше не буду. Никогда.
   - Я все еще слышу его. Я чувствую твой голос! - она прижала ладони  к
ушам.
   - Я знаю? И прошу у тебя прощения. Когда я позвал тебя, я не  сообра-
зил, что ты врасу? что ты из Тевара. Закон это запрещает. Да  это  и  не
должно было с тобой получиться.
   -Что такое врасу?
   - так мы называем вас.
   - А как вы называете себя?
   - Люди.
   Она посмотрела вокруг, на стонущий сумеречный лес, на колоннады серых
стволов, на клубящиеся тучи почти над самой головой. Этот  серый  движу-
щийся мир пугал своей непривычностью, но она дольше не боялась.  Прикос-
новение его пальцев, подлинное, осязаемое, вдруг смягчило  мучительность
его присутствия, принесло успокоение, а их разговор окончательно  привел
ее в себя. Она вдруг поняла, что прошлый день и всю ночь была во  власти
безумия.
   - А все у вас умеют? разговаривать вот так?
   - Некоторые умеют. Этому надо учиться. И довольно долго.  Пойдем  вон
туда и сядем. Тебе надо отдохнуть.
   Он всегда говорил сурово, но теперь в его  голосе  появился  оттенок,
что-то совсем другое, словно та настойчивость, с какой  он  звал  ее  на
песках. преобразилась в бесконечно подавляемую бессознательную мольбу, в
ожидании отклика. Они сели на упавший ствол батука  чуть  в  стороне  от
тропы. Она подумала, что он и ходит, и сидит совсем не так, как  мужчины
ее Рода. - его осанка, все его движения  были  лишь  чуть-чуть  иными  и
все-таки совершенно чужими. Особенно его зажатые между  коленями  темные
руки с переплетенными пальцами. А он продолжал:
   - Вы тоже могли бы научиться мысленной речи, но ваши люди не  захоте-
ли. Сказали, кажется, что это чародейство? В наших книгах написано,  что
мы сами давным-давно переняли это умение у людей еще одной планеты,  ко-
торая называлась Роканнон. Тут нужны не только способности, но и  долгие
упражнения.
   - Значит, ты можешь слышать мои мысли, если захочешь?
   - Это запрещено. - сказал он так бесповоротно, что ее опасения исчез-
ли без следа.
   - Научи меня этому умению. - вдруг совсем по-детски попросила она.
   - На это потребовалась бы вся Зима.
   - Ты что же, учился этому всю Осень?
   - И часть Лета. - Он чуть-чуть улыбнулся.
   - Что такое "врасу"?
   - Это слово из нашего древнего языка.  Оно  означает  "высокоразумные
существа".
   - А где та, другая планета?
   - Ну? Их очень много. Там. За луной и солнцем.
   -Значит, вы правда упали с неба? А зачем? А как  вы  добрались  из-за
солнца сюда, на берег моря?
   - я расскажу, если ты захочешь услышать, Ролери, только это не  сказ-
ка. Многого мы сами не понимаем, но то, что мы знаем о своей истории,  -
все правда.
   - Я слушаю. - прошептала она ритуальную фразу. Однако, хотя его слова
произвели на нее впечатление, полностью она их не приняла.
   - так вот. Там, среди звезд, есть очень много миров, и обитает на них
очень много различных людей. они создали  корабли,  способные  переплыть
тьму между мирами, и отправились путешествовать, ведя торговлю и  иссле-
дуя неведомое. Они объединились в Лигу, как ваши  кланы  объединяются  в
Предел. Но у Лиги всех миров был какой-то враг, появившийся откуда0то из
неизмеримой дали. Откуда точно, я не знаю. Книги писались для людей, ко-
торые знали больше, чем знаем мы?
   Он все время употреблял слова, похожие на настоящие. Только в них  не
было смысла. Ролери тщетно пыталась понять, что такое "корабль", что та-
кое "книга". Но он говорил с такой задумчивостью, с  такой  тоской,  что
она слушала как завороженная.
   - Лига копила силы, ожидая нападения этого врага. Более  могуществен-
ные миры помогали более слабым вооружаться и готовиться к встрече с ним.
Ну почти так, как мы тут готовимся к приходу гаалей.  Я  знаю,  что  для
этого обучали чтению мыслей, но в книгах говориться и про оружие  -  про
огонь, способный сжечь целые планеты и взорвать звезды? И  в  это  время
мои соплеменники прилетели сюда из своего родного мира. Их было немного.
Им предстояло завязать дружбу с людьми этого мира и узнать,  не  захотят
ли они вступить в Лигу и заключить союз против общего врага. Но враг на-
пал как раз в те дни. Корабль, привезший моих соплеменников, вернулся на
родину, чтобы присоединиться к военному флоту. Многие улетели на нем,  а
кроме того, он увез? ну дальноговоритель, с помощью которого люди в  од-
ном мире могли говорить с людьми в другом. Но некоторые остались. То  ли
они должны были оказать помощь этому миру. Если бы враг  добрался  сюда,
то ли просто не могли вернуться - мы не  знаем.  В  их  записях  сказано
только, что корабль улетел. Копье из белого металла, длиннее целого  го-
рода, стоящее на огненном пере. Осталось его изображение. Я  думаю,  они
верили, что корабль скоро вернется? Это было десять Лет назад.
   - А как же война с врагом?
   - Мы не знаем. Мы ничего не знаем о том, что происходило в других ми-
рах с тех пор, как корабль улетел. Некоторые из нас  думают.  Что  война
была проиграна, а другие считают, что нет, но что победа досталась доро-
гой ценой и за долгие Годы сражений про горстку оставшихся  здесь  людей
успели забыть. Кто знает? Если мы выживем, то когда-нибудь узнаем?  если
никто не прилетит сюда, мы сами построим корабль и отправимся на поиски?
   Он говорил тоскливо и насмешливо. У Ролери голова шла кругом от неиз-
меримости распахнувшегося перед ней времени, пространства и собственного
непонимания.
   - С этим трудно жить, - сказала она немного погодя.
   Агат засмеялся, словно удивившись:
   - Нет! В этом мы черпаем гордость. Трудно другое : выжить в мире, ко-
торому ты чужой. Пять Лет назад мы были многочисленны и могущественны, а
теперь - погляди на нас!
   - Говорят дальнерожденные никогда не болеют. Это правда?
   - Да. Вашими болезнями мы не заражаемся, а своих сюда не привезли. Но
если нас ранить, то потечет кровь? И мы стареем, совсем как люди?
   Но ведь по-другому и быть не может, - сердито сказала она.
   Он оставил насмешливый тон:
   Наша беда в том, что у нас почти нет детей. Так много родиться  мерт-
выми и так мало - живыми и крепкими!
   - Я об этом слышала. И много думала. У вас такие странные обычаи! Ва-
ши дети родятся и в срок, и не в срок - даже в Зимнее Бесплодие. Почему?
   - Так уж у нас ведется! - Он снова засмеялся и посмотрел на  нее,  но
она помрачнела.
   - Я родилась не в срок, в Летнее бесплодие, - сказала она.  -  У  нас
это тоже случается, но очень редко. И вот, понимаешь, когда Зима кончит-
ся, я уже буду стара и не смогу родить весеннего ребенка. У меня никогда
не будет сына. Какой-нибудь старик возьмет меня пятой женой.  Но  Зимнее
Бесплодие уже началось, а к приходу Весны я буду старой? Значит, я  умру
бездетной. Женщине лучше совсем не родиться, чем родиться не в срок, как
родилась я? И еще одно: правду говорят, что дальнерожденный берет  всего
одну жену?
   Он кивнул, и она догадалась, что они кивают, когда соглашаются, вмес-
то того чтобы пожать плечами.
   - Ну так неудивительно, что вас становиться все меньше.
   Он усмехнулся, но она не отступила:
   - Много жен - много сыновей! Будь ты из Тевара, ты был бы  уже  отцом
пяти или десяти детей. А сколько их у тебя?
   - Ни одного. Я не женат.
   - И не разу не делил ложе с женщиной?
   - Этого я не говорил! -ответил он и добавил:  -  Но  когда  мы  хотим
иметь детей, мы женимся.
   - Будь ты одним из нас?
   - Но я не один из вас! - отрезал он, и наступило молчание.  Потом  он
сказал мягче: - дело не в обычаях и нравах. Мы не знаем, в чем  причина,
но она скрыта в нашем теле. Некоторые доктора считают, что здешнее солн-
це не такое, как то, под которым рождались и жили  наши  предки,  и  оно
воздействует на нас, мало-помалу меняет что-то в нашем теле. И эти изме-
нения губительны для продолжения рода.
   Они вновь надолго замолчали.
   - А каким он был - ваш родной мир?
   - У нас есть песни, которые рассказывают о нем, - ответил он, но ког-
да она робко спросила, что такое "песня", он промолчал и продолжал после
паузы: - Наш родной мир ближе к солнцу, и Год  там  продолжается  меньше
одного лунокруга. Так говорят книги.  Ты  только  представь  себе:  Зима
длиться всего девяносто дней!
   Они засмеялись.
   - Огонь развести не успеешь! - сказала Ролери.
   Легкий сумрак сгущался в ночную тьму. Уже трудно было различить тропу
перед ними, черный проход между стволами, ведущий  налево  в  ее  город.
Направо - в его. А здесь. На полпути -  только  ветер,  мрак,  безлюдье.
Стремительно приближалась ночь. Ночь, и зима, и война - время умирания и
гибели.
   - Я боюсь Зимы, - сказала она еле слышно.
   - Мы все ее боимся. - ответил он. - какая она? Мы ведь  знаем  только
солнечный свет и тепло.
   Она всегда хранила бесстрашное и беззаботное одиночество духа. У  нее
не было сверстников и подруг, она предпочитала держаться  в  стороне  от
остальных, поступала по-своему и ни к кому не питала особой привязаннос-
ти. Но теперь, когда мир стал серым и е обещал ничего, кроме смерти, те-
перь, когда она впервые испытала страх, ей встретился он - темная фигура
на черной скале над морем - и она услышала его голос, который  звучал  у
нее в крови.
   - Почему ты никогда не смотришь на меня? - спросил он.
   - если ты хочешь, я буду смотреть на тебя, - ответила она, но не под-
няла глаз, хотя и знала, что его странный  темный  взгляд  устремлен  на
нее. В конце концов она протянила руку, и он сжал ее пальцы.
   - У тебя золотые глаза, - сказал он. - Я хотел бы, хотел бы? Но  если
бы они узнали. Что мы были вместе, то даже теперь?
   - Твои родичи?
   - Твои. Моим до этого нет дела.
   - А мои ничего не узнают.
   Они говорили тихо, почти шепотом, торопливо, без пауз.
   - Ролери, через две ночи я ухожу на север.
   - Я знаю.
   - Когда я вернусь?
   - А когда ты не вернешься! - крикнула девушка, не выдержав ужаса, ко-
торый нарастал в ней все последние дни Осени. -  страха  перед  холодом,
страха смерти.
   Он обнял ее и тихо повторял, что он вернется, а она чувствовала,  как
бьется его сердце? совсем рядом с ее сердцем.
   - Я хочу остаться с тобой, - сказала она, а он уже говорил:
   - Я хочу остаться с тобой.
   Вокруг них смыкался мрак. Они встали и медленно пошли к темному  про-
ходу между стволами. Она пошла с ним в сторону его города.
   - Куда нам идти? - сказал он с горьким смешком. - Это ведь не  любовь
в дни лета? Тут ниже по склону есть охотничий шалаш? Тебя хватятся в Те-
варе.
   - Нет, - шепнула она. - меня никто не хватится.

   Глава 6
   СНЕГ
   Вестники отправились в путь, и на  следующий  день  воины  Аскатевара
должны были двинуться на север по широкой, но совсем заросшей тропе, пе-
ресекающей Предел, а небольшой отряд из Космопорта  собирался  выступить
тогда же по старой береговой дороге. Умаксуман, как и Агат, считал,  что
им лучше будет объединить силы не раньше, чем перед самой битвой с  вра-
гом. Их союз держался только на влиянии Вольда. Многие воины Умаксумана,
хотя они не раз принимали участие в набегах  и  стычках  до  наступления
Зимнего Перемирия, с большой неохотой шли на эту нарушавшую  все  обычаи
войну, и даже среди его собственного рода набралось немало  таких,  кого
союз с дальнерожденными возмущал. Уквет и его сторонники открыто  заяви-
ли, что покончив с гаалями, они разделаются с чародеями. Агат  пропустил
их угрозу мимо ушей, предвидя, что победа смягчит или вовсе рассеет  его
ненависть, а в случае поражения все это уже не будет иметь значения. Од-
нако Умаксуман не заглядывал так далеко вперед и был обеспокоен.
   - Наши разведчики ни на минуту не выпустят вас из  виду.  В  конце-то
концов гаали не станут дожидаться нас у рубежа.
   - Длинная Долина под Крутым пиком - вот лучшее  место  для  битвы,  -
сказал Умаксуман, сверкнув улыбкой. - Удачи тебе, альтерран!
   - Удачи тебе, Умаксуман!
   Они простились, как друзья, под скрепленным  глиной  сводом  каменных
ворот Зимнего Города. Когда Агат повернулся, чтобы уйти, за аркой что-то
мелькнуло и закружилось в сером свете тусклого дня. Он удивленно посмот-
рел на небо, потом обернулся к Умаксуману:
   - Погляди!
   Теварец вышел за ворота и остановился рядом с ним. Вот, значит, какое
оно - то, о чем рассказывали старики! Агат протянул руку ладонью  вверх.
На нее опустилась мерцающая белая пушинка и исчезла. Сжатые поля  и  ис-
топтанные пастбища вокруг, речка, темный клин леса, холмы на  юге  и  на
западе - все как будто чуть дрожало и отодвигалось под  низкими  тучами.
Из которых сыпались редкие хлопья, падая на землю косо, хотя ветер стих.
   Позади них среди крутых деревянных крыш раздались возбужденные  крики
детей.
   - А снег меньше, чем я думал. - наконец мечтательно произнес  Умаксу-
ман.
   - Я думал, он холоднее. Воздух сейчас словно бы даже  немного  потеп-
лел? - Агат с трудом отвлекся от зловещего  и  завораживающего  кружения
снега. - До встречи на севере. - сказал он и, притянув меховой  воротник
к самой шее, чтобы защитить ее от непривычного  щекотного  прикосновения
снежинок, зашагал по тропе к Космопорту.
   Углубившись в лес на полмили, он увидел еле заметную тропинку,  кото-
рая вела к охотничьему шалашу, и по его  жилам  словно  разлился  жидкий
огонь. "Иди же, иди!" - приказал он  себе,  сердясь,  что  снова  теряет
власть над собой. Днем у него почти не осталось времени для размышлений,
но это он успел обдумать и распутать. Вчерашняя ночь? она была и  кончи-
лась вчера. И ничего больше. Не говоря уж о том, что он все-таки  врасу,
а он - человек и общего будущего у них быть не может,  это  глупо  и  по
другим причинам. С той минуты, когда он увидел ее лицо  на  черных  сту-
пеньках над пенистыми волнами, он думал о ней и томился  желанием  снова
ее увидеть, точно мальчишка, влюбившийся в первый раз. Но  больше  всего
на свете он ненавидел бессмысленность, тупую бессмысленность  необуздан-
ной страсти. Такая страсть толкает мужчин на безумства, заставляет прес-
тупно рисковать тем, что по-настоящему важно, ради нескольких минут сле-
пой похоти, и они теряют контроль над своими поступками. И он остался  с
ней вчера ночью, только чтобы не утратить этого контроля, - благоразумие
требовало избавиться от наваждения. Он снова повторил себе все это,  ус-
корив шаг и гордо откинув голову, а вокруг танцевали редкие снежинки.  И
по той же причине он еще раз встретился с ней сегодня  ночью.  При  этой
мысли его тело и рассудок словно озарились  жарким  светом,  мучительной
радостью. Но он продолжал твердить себе, что завтра отправится с отрядом
на север, а если вернется, тогда хватит времени объяснить ей, что  таких
ночей больше не должно быть, что они никогда больше не будут лежать, об-
нявшись, на его меховом плаще в темноте шалаша в самом сердце леса,  где
вокруг нет никого - только звездное небо, холод и безмерная тишина?  Ни-
когда. Никогда? Ощущение абсолютного счастья, которое она ему  подарила,
вдруг вновь нахлынуло на него, парализуя мысли. Он перестал  убеждать  и
уговаривать себя, а просто шел вперед размашистым шагом сквозь сгущающи-
еся лесные сумерки и, сам того не замечая,  тихонько  напевал  старинную
любовную песню, которую его предки не забыли в изгнании.
   Снег почти не проникал сквозь ветки. !Как рано теперь темнеет!" - по-
думал он, подходя к развилке, и это была его последняя связная мысль пе-
ред тем, как что-то ударило его по щиколотке и он,  потеряв  равновесие,
упал ничком, успев, однако, опереться на руки. Он попытался  встать,  но
тень слева вдруг превратилась в серебристо-белую тень человеческую фигу-
ру, и на него обрушился удар. В ушах у него зазвенело,  он  высвободился
из-под какой-то тяжести и снова попробовал приподняться. Он утратил спо-
собность думать и не понимал, что происходит. - ему казалось, будто  все
это уже было раньше, а может, этого никогда и не было, а только ему  чу-
диться. Серебристых людей с полосками на ногах и руках было несколько, и
они крепко держали его, а один подошел и чем-то  ударил  его  по  губам.
Сомкнулась тьма, пронизанная яростью и болью. Отчаянно  рванувшись  всем
телом, он высвободился и ударил кого-то из серебристых в челюсть  -  тот
отлетел в темноту, но их оставалось много, и второй раз он высвободиться
не сумел. Они били его, а когда он уткнулся лицом в грязь, начали пинать
в бока. Он вжимался в спасительную грязь, ища у нее защиты? потом послы-
шалось чье-то дыхание. Сквозь гул в ушах он расслышал голос  Умаксумана.
И он тоже, значит? Но ему было все равно, лишь бы они ушли, лишь бы  ос-
тавили его в покое. Как рано теперь темнеет.
   Кругом был мрак, густой и непроглядный. Он пытался ползти. Надо  доб-
раться домой, к своим, к тем, кто ему поможет. Было так темно, что он не
видел своих рук. Бесшумный невидимый снег падал в абсолютной темноте  на
него, на грязь, на прелые листья. Надо добраться домой. Ему  было  очень
холодно. Он попытался встать, но не было ни востока, ни запада, и,  ско-
ванный болью, он уронил голову на локоть. "Придите ко мне!" -  попытался
он позвать на мысленной речи, но было  невыносимо  трудно  обращаться  в
непроглядной тьме куда-то вдаль. Гораздо легче лежать  так  и  не  шеве-
литься. Это легко, очень легко.
   В Космопорт, в высоком каменном доме. У пылающего  в  очаге  плавника
Элла Пасфаль вдруг подняла глаза  от  книги.  Она  совершенно  ясно  по-
чувствовала, что Джекоб Агат передает ей? Но ни образы. Ни слова не воз-
никали в ее мозгу. Странно! Впрочем. У мысленной речи  столько  странных
побочных эффектов, непонятных. Необъяснимых следствий! В Космопорте мно-
гие вообще ей не научились, а те. Кто способны передавать. Редко пользу-
ются своим умением. На севере, в Атлантике, они с большей свободой обща-
лись мысленно. Сама она была беженкой из  Атлантика  и  помнила.  Как  в
страшную Зиму ее детства она разговаривала с остальными  мысленно  чаще.
Чем вслух. А когда ее отец и мать умерли во время голода, она потом  це-
лый лунокруг вновь и вновь чувствовала, будто они передают  ей.  Ощущала
их присутствие в глубинах своего сознания - но не было  ни  образов,  ни
слов? ничего.
   "Джекоб!" - передала она и повторяла  долго,  упорно,  но  ответа  не
пришло.
   В то же мгновение Гуру Пилотсон, еще раз проверявший в Арсенале  сна-
ряжение, которое утром возьмет с собой отряд, внезапно поддался  смутной
тревоге, не оставлявшей его весь день, и воскликнул:
   - Куда запропастился Агат, черт бы его побрал!
   - Да, он что-то запаздывает, - согласился один из хранителей  Арсена-
ла. - Опять ушел в Тевар?
   - Укреплять дружбу с мучномордыми. - невесело усмехнулся  Полотсон  и
снова нахмурился. - Ну ладно, займемся теперь меховыми куртками.
   В то же мгновение в комнате, обшитой кремовыми панелями из  атласного
дерева, Сейко Эсмит беззвучно разрыдалась, ломая руки,  мучительно  зас-
тавляя себя не передавать ему, не звать его на параязыке и даже не  про-
износить его имени вслух - Джекоб!
   В то же самое мгновение мысли Ролери вдруг затемнились, и она скорчи-
лась без движения.
   Она скорчилась без движения в охотничьем шалаше.  Утром  она  решила,
что в суматохе переселения из шатров в подземный лабиринт Родовых  Домов
ее отсутствие накануне вечером и позднее возвращение остались незамечен-
ными. Но теперь порядок уже восстановился, жизнь вошла в обычное  русло,
и, конечно, кто-нибудь да увидит, если она попробует ускользнуть  в  су-
мерках. А потому она ушла днем, надеясь, что никто  не  обратит  на  это
внимания - ведь она часто уходила так прежде, - кружным путем  добралась
до шалаша, заползла внутрь, плотнее закуталась в свои меха и  приготови-
лась ждать наступления ночи и шороха его шагов на тропинке.  Начали  па-
дать снежинки, их кружение навевало на нее сон. Она  глядела  на  них  и
сквозь дремоту пыталась представить себе, что будет завтра. Ведь  завтра
он уйдет. А ее клан будет знать, что она отсутствовала всю ночь.  Но  до
завтра еще далеко. Тогда и видно будет. А сейчас еще сегодня? Она  усну-
ла. И вдруг проснулась, словно ее ударили. Она вся скорчилась,  и  в  ее
мыслях была пустая тьма.
   Но тут же она вскочила на ноги,  схватила  кремень  и  трут,  высекла
огонь и зажгла плетеный фонарь, который захватила с  собой.  Его  слабый
свет неровным пятном ложился на землю. Она спустилась по склону на  тро-
пу, постояла в нерешительности и пошла на запад. Потом  снова  останови-
лась и шепотом позвала:
   - Альтерран!
   Деревья вокруг окутывала ночная тишина. Ролери пошла вперед и  больше
не останавливалась, пока не увидела его. Он лежал на тропе.
   Снег повалил гуще, и хлопья неслись  поперек  смутной  полосы  света,
отбрасываемой фонарем. Теперь они ложились на землю и уже не таяли,  бе-
лой пылью рассыпались по его разорванному плащу, прилипали к  его  воло-
сам. Рука, к которой она прикоснулась, была совсем холодной, и она поня-
ла, что он умер. Она села возле него на мокрую окаймленную снегом  землю
и положила его голову себе на колени.
   Он пошевелился и слабо застонал.  Ролери  сразу  очнулась,  перестала
бессмысленно стряхивать снег с его волос и  воротника  и  сосредоточенно
задумалась. Потом осторожно опустила его голову на землю, встала,  маши-
нально попробовала стереть с руки липкую кровь и,  светя  себе  фонарем,
посмотрела по сторонам. Она нашла то, что искала, и принялась за работу.
   В комнату косо падал неяркий солнечный луч. Было так тепло, что он не
мог разомкнуть веки и снова и снова соскальзывал в пучину сна, в  глубо-
кое неподвижное озеро. Но свет заставлял его подниматься на поверхность,
и в конце концов он проснулся и увидел серые стены и солнечный луч,  па-
дающий из окна.
   Он лежал неподвижно, а бледно-золотой луч погас, снова вспыхнул,  пе-
решел спола на дальнюю стену и начал подниматься по ней,  становясь  все
краснее. Вошла Элла Пасфаль и, увидев, что он не спит,  сделала  кому-то
позади знак не входить. Она закрыла дверь и опустилась рядом  с  ним  на
колени. Обстановка в домах альтерранов была скудной: спали они на  тюфя-
ках, а вместо стульев обходились плоскими  подушками.  Разбросанными  по
ковру, застилавшему пол, но и ими  пользовались  редко.  А  потому  Элла
просто опустилась на колени и поглядела на агата. Красный отблеск лег на
ее морщинистое лицо. В этом лице не было ни мягкости, ни жалости.  Слиш-
ком много ей пришлось перенести в детстве, и сострадание, сочувствие за-
хирели в ее душе, а к старости она и вовсе  разучилась  жалеть.  Теперь,
покачивая головой, она негромко спросила:
   - Джекоб? Что ты сделал?
   Он попытался ответить. Но у него невыносимо заломало виски, а сказать
ему, в сущности, было нечего, и он промолчал.
   - Что ты сделал?
   - Как я добрался домой? - пробормотал он наконец, но разбитые губы не
слушались. И Элла жестом остановила его.
   - Как ты добрался сюда? Ты это спросил? Тебя притащила она. Эта моло-
денькая врасу. Соорудила волокушу из сучьев и своей одежды, уложила тебя
на нее и тащила через гребень до Лесных Ворот. Ночью. По снегу. Сама она
осталась только в шароварах - тунику разорвала, чтобы  перевязать  тебя.
Эти врасу крепче дубленой кожи, из которой шьют себе одежду. Она  сказа-
ла, что тянуть волокушу по снегу легче, чем по земле? А сег ведь уже со-
шел. Ведь это было два дня назад. Вообще-то, ты отдыхал довольно долго.
   Она налила в чашку воды из кувшина на подносе возле его тюфяка и  по-
могла ему напиться. Ее склонившееся над  ним  лицо  казалось  бесконечно
старым и хрупким. Она с недоумением сказала на мысленной речи:  "Как  ты
мог, Джекоб? Ты всегда был таким гордым!"
   Он ответил тоже без слов. Облеченный в слова, его ответ прозвучал бы:
"Я не могу жить без нее".
   Он передал свое чувство с такой силой, что старая Элла отшатнулась и,
словно обороняясь, произнесла вслух:
   - Ты выбрал странное время для увлечения, для любовных идилий!  Когда
все полагались на тебя?
   Он повторил то, что уже сказал ей, потому что это была правда и ниче-
го другого он сказать ей не мог. Она сурово передала: "Но ты на  ней  не
женишься, а потому тебе лучше поскорее научиться жить без нее"
   Он ответил: "Нет!"
   Она села на пятки и застыла без движения. Когда ее мысли вновь откры-
лись для него, они были исполнены глубокой горечи: "Ну что же,  поступай
по-своему! Какая разница? Что бы мы сейчас не делали, вместе или по  от-
дельности. Все непременно будет плохо. Мы не способны найти выход, одер-
жать победу. Нам остается только и дальше  совершать  самоубийство?  ма-
ло-помалу. Одна за другим - пока мы все не погибнем.  Пока  не  погибнет
Альтерра, пока все изгнанники не будут мертвы?"
   - Элла! - перебил он вслух, потрясенный ее отчаянием. - А? а они выс-
тупили?..
   - Кто? Наше войско? - она произнесла это слово насмешливо. - Выступи-
ли без тебя?
   - Но Пилотсон?
   - Если бы Пилотсон их повел, то только на Тевар, чтобы  отомстить  за
тебя. Он вчера чуть не помешался от ярости.
   - А они?
   - Врасу? Ну конечно, они не выступили. Когда стало известно, что доч-
ка Вольда бегает в лес на свидания с дальнерожденным, Вольд и  его  сто-
ронники оказались в довольно смешном и постыдном положении, как  ты  мо-
жешь себе представить. Разумеется, представить себе это после  случивше-
гося много проще, но тем не менее мне кажется?
   -Элла! Ради Бога?
   - Ну хорошо. На север никто не выступил. Мы сидим тут и  ждем.  Чтобы
гаали явились, когда им это будет удобно.
   Джекоб Агат неподвижно. Стараясь не провалиться вниз головой  в  раз-
верзшуюся под  ним  бездну.  Это  была  пустая  бездонная  пропасть  его
собственной гордости, слепого высокомерия. Которое диктовало его все его
прошлое поведение. Самообман и ложь. Если он погибнет -  пусть.  Но  те,
кого он предал?
   Несколько минут спустя Элла передала: "Джекоб, даже при самых благоп-
риятных обстоятельствах из этого вряд ли что-нибудь могло выйти. Человек
и нечеловек не способны сотрудничать. Шестьсот лиголет неудач  могли  бы
научить тебя этому. Твое безрассудство  послужило  для  них  всего  лишь
предлогом. Если бы не это, они нашли бы что-нибудь другое, и очень  ско-
ро. Они - наши враги, такие же как гаали. Или Зима. Или все остальное на
этой планете, на которой мы лишние. У нас нет союзников, кроме  нас  са-
мих. Мы здесь одно. Не протягивая руки ни одному существу, для  которого
этот мир родной?"
   Он прервал контакт с ее мыслями, не в силах больше выносить  беспрос-
ветность этого отчаяния. Он попытался замкнуться в себе, отгородиться от
внешнего мира, но что-то тревожило его, не давало ему покоя, и он  вдруг
осознал что. С трудом приподнявшись, он нашел в себе силы выговорить:
   - Где она? Вы же не отослали ее назад?
   Одетая в белое альтерранское платье, Ролери сидела, поджав  под  себя
ноги, чуть дальше от него, чем недавно Элла. Эллы не было, а Ролери  си-
дела там и что-то старательно чинила? что-то  вроде  сандалии.  Она  как
будто не услышала, что он заговорил. А может быть,  ему  только  присни-
лось, что он произнес эти слова:
   - Старуха тебя встревожила. А зачем? Что ты  можешь  сделать  сейчас?
По-моему, никто из них без тебя и двух шагов ступить не сумеет.
   На стене позади нее лежали последние багряные  отблески  солнца.  Она
сидела и чинила сандалию. Ее лицо было спокойно, глаза, как всегда, опу-
щены.
   Оттого что она была рядом, боль и сознание вины, терзавшие его, вдруг
отступили, заняли свое место в истинном соотношении со  всем  остальным.
Возле нее он становился самим собой. Он произнес ее имя вслух.
   -Спи! Тебе нехорошо разговаривать, - сказала она, и в ее голосе прос-
кользнула преждняя робкая насмешливость.
   - А ты останешься? Спросил он.
   - Да.
   - Как моя жена! - сказал он твердо.
   Боль заставляла его торопиться. Но не только боль. Его родичи, навер-
ное, убьют ее, если она вернется к ним. Ну а его родичи? Что они  с  ней
сделают? Он - ее единственная защита, и надо чтобы эта защита  была  на-
дежной.
   Она наклонила голову, словно соглашаясь. Но он еще плохо знал ее жес-
ты и не был уверен. Почему она сидит сейчас так тихо и спокойно? До  сих
пор она была такой быстрой и в движениях, и в чувствах. Но ведь он знает
ее всего несколько дней?
   Она продолжала спокойно работать. Ее тихая безмятежность укрыла  его,
и он почувствовал, что к нему начинают возвращаться силы.

   Глава 7
   ОТКОЧЕВКА
   Над крутыми крышами ярко пылала звезда, чей восход возвестил  наступ-
ление Зимы, - ярко, но безрадостно, точно такая, какой Вольд запомнил ее
с дней своего детства шестьдесят лунокругов назад.  Даже  огромный  серп
молодого месяца, висевший в небе напротив нее, казался  бледнее  Снежной
Звезды.
   Начался новый лунокруг и новое Время Года, но начались они при дурных
предзнаменованиях.
   Неужто луна и правда, как рассказывали  когда-то  дальнерожденные,  -
это мир вроде Аскатевара и других Пределов, но только там никто  не  жи-
вет, а звезды - тоже миры, где обитают люди и звери и Лето сменяется Зи-
мой?.. но какими должны быть эти люди, обитающие на Снежной Звезде? Жут-
кие чудовища, белые как снег, с узкими щелями безгубых ртов и  огненными
глазами мнились в воображении Вольда. Он тряхнул  головой  и  попробовал
вслушаться в то, что говорили другие Старейшины.  Вестники,  вернувшиеся
всего через пять дней, принесли с севера всякие слухи, а потому  Старей-
шины развели огонь в большом дворе Тевара и назначили  Перестук  Камней.
Вольд пришел последним и замкнул круг, потому что никто другой не  осме-
лился занять его место, но это не имело никакого значения: он только по-
чувствовал себя еще более униженным. Ибо он объявил войну, а ее не стали
вести, он послал воинов, а они выступили, и союз, который  он  заключил,
был нарушен. Рядом с ним сидел Умаксуман и тоже молчал. Остальные крича-
ли и спорили, но все попусту. А чего еще можно было ждать? На  Перестуке
Камней не родилось единого ритма - был только грохот и разнобой. Так как
же они могли надеяться, что придут к  согласию?  Глупцы,  глупцы,  думал
Вольд, хмурясь на огонь, тепло которого не достигало его. Другие моложе,
их греет молодость, они вопят друг на друга и горячатся. А он -  старик,
и никакие меха не могут согреть его  здесь,  в  ледяном  блеске  Снежной
звезды, на ветру Зимы. Его окоченевшие ноги ныли, в груди кололо, и  ему
было все равно, из-за чего они кричат и ссорятся.
   Внезапно Умаксуман вскочил.
   - Слушайте! - загремел он, и мощный звук его голоса ("От меня унасле-
довал!" - подумал Вольд) принудил их притихнуть, однако кое-где еще раз-
давались насмешливые и злобные возгласы. До сих пор, хотя все достаточно
хорошо знали, что произошло, непосредственный повод или предлог для ссо-
ры с Космопортом не обсуждался вне стен Родового Дома Вольда. Просто бы-
ло объявлено, что Умаксуман не поведет воинов, что похода не будет,  что
надо опасаться нападения дальнерожденных. Обитатели других  домов,  даже
те, кто не слышал про Ролери и Агата, прекрасно понимали, что  подлинная
суть происходящего - борьба за власть в  самом  влиятельном  клане.  Эта
борьба была подоплекой всех речей, произносившихся сейчас  на  Перестуке
Камней, хотя как будто решался совсем другой  вопрос:  обходиться  ли  с
дальнерожденными как с врагами при встрече вне стен Города или  считать,
что между ними по-прежнему мир? И вот теперь заговорил Умаксуман:
   - Слушайте, Старейшины Тевара! Вы говорите то, вы  говорите  это,  но
вам нечего сказать. Гаали идут, и через три дня они придут  сюда  .  Так
замолчите, возвращайтесь к себе, острите копья, проверьте ворота и  сте-
ны, потому что идут враги, идут на нас. Глядите! -  Он  взмахнул  рукой,
указывая на север, и многие повернулись туда, словно  ожидая,  что  орды
Откочевки сию минуту проломя стену. - такая сила была в словах Умаксума-
на.
   - А почему ты не проверил ворота, через  которые  ушла  твоя  кровная
родственница, Умаксуман?
   Теперь это было сказано вслух, и пути назад нет.
   - Она и твоя кровная родственница, Уквет. - с гневом ответил  Умаксу-
ман.
   Один был сыном Вольда, другой его внуком, и говорили они о его  доче-
ри. Впервые в жизни Вольд узнал стыд,  ничем  не  прикрытый,  бессильный
стыд: его опозорили в присутствии лучших людей племени. Он сидел  непод-
вижно, низко опустив голову.
   - Да, и моя! И только благодаря мне наш Род не покрылся позором! Я  и
мои братья вышибли зубы из грязного рта того, к кому она прибежала  тай-
ком, и я поступил бы с ним так, как  обычай  требует  поступать  с  лже-
людьми, которые не лучше подлой скотины, но ты остановил нас, Умаксуман.
Остановил нас своей глупой речью?
   - я остановил вас, чтобы вам не пришлось драться не только с  гаалем,
но еще и с дальнерожденными, глупец! Она достигла возраста, когда  может
выбрать себе мужчину, если захочет, и это не?
   - Он не мужчина, родич, а я не глупец!
   - Ты глупец, Уквет, потому что воспользовался случаем,  чтобы  поссо-
риться с дальнерожденными, и лишить нас последней надежды повернуть  От-
кочевку на другой путь!
   - Я тебя не слышу, лжец, предатель!
   С громким кличем они бросились на середину круга, отцепляя  от  пояса
боевые топоры. Вольд поднялся на ноги.  Сидящие  рядом  подняли  головы,
ожидая, что он, как Старейший и Глава Рода, запретит схватку. Но он это-
го не сделал. Он молча отвернулся от нарушенного круга и, тяжело  шаркая
ногами, побрел по проходу между высокими остроконечными крышами под выс-
тупающими стрехами в дом своего Рода.
   Он с трудом спустился по ступеням из утрамбованной глины в жаркую ду-
хоту огромной землянки. Мальчики и женщины принялись  наперебой  спраши-
вать его, что решил Перестук Камней и почему он вернулся один.
   - Умаксуман и Уквет вступил в бой. - сказал он, чтобы  отделаться  от
них, и сел у огня, почти спустив ноги в очажную яму.
   Ничем хорошим это не кончиться. Да и вообще ничто уже не  может  кон-
читься хорошо. Когда женщины, причитая, внесли в дом труп его внука  Ук-
вета и по полу протянулась широкая полоса крови, хлещущей из  разрублен-
ного черепа, он только поглядел ан них, но ничего не сказал и  не  попы-
тался встать.
   - Умаксуман убил его, убил своего родича, своего брата! - вопили жены
Уквета, окружив Вольда, но он не поднял головы. Наконец он обвел их  тя-
желым взглядом, точно старый зверь, загнанный охотником, и сказал  хрип-
ло:
   - Замолчите? Да замолчите же?
   На следующий день опять пошел снег. Они похоронили  Уквета,  первенца
Зимней Смерти, и белые хлопья легли покрывалом на мертвое  лицо,  прежде
чем его засыпали землей. Вольд подумал об Умаксумане - изгнаннике,  бро-
дящем в одиночестве среди холмов: кому из них лучше? И потом  еще  много
раз возвращался к этой мысли.
   Язык у него стал очень толстым, и ему не хотелось говорить. Он  сидел
у огня и не всегда мог понять, день с наружи или ночь. Спал он тревожно,
и ему казалось, что он все время просыпается. И один раз, просыпаясь, он
услышал шум снаружи, на поверхности.
   Из боковых каморок с визгом выбежали женщины, хватая на руки  осанне-
рожденных малышей.
   - Гааль! Гааль! - вопили они.
   Но другие вели себя тихо, как подобает женщинам могущественного дома.
Они прибрали большую комнату, сели и начали ждать.
   Ни один мужчина не пришел за Вольдом.
   Старик знал, что он уже не вождь. Но разве он уже  и  не  мужчина?  И
должен сидеть под землей у огня с младенцами и женщинами?
   Он стерпел публичный позор, но потери  самоуважения  он  стерпеть  не
мог. Поднявшись, он побрел на негнущихся ногах к своему старому пестрому
ларцу, чтобы достать толстую кожаную куртку и тяжелое копье длиной в че-
ловеческий рост, которым он убил в единоборстве снежного дьявола  -  так
давно, так давно? Теперь он отяжелел, тело плохо ему повинуется,  с  той
поры миновали все светлые и теплые Времена Года, но он - тот  же,  каким
был тогда, тот, кто убил этим копьем в снегах былой Зимы.  Разве  он  не
тот же, не мужчина? Они не должны были оставлять его здесь, у огня, ког-
да пришел враг.
   Глупые женщины кудахтали вокруг него, и он  рассердился,  потому  что
они мешали ему собраться с мыслями. Но старая Керли отогнала их, вложила
ему в руку копье, которое какая-то девчонка было  выхватила  у  него,  и
застегнула на шее плащ из серого меха корио. Этот плащ она шила для него
весь конец Осени. Все-таки осталась одна, которая знает, что такое  муж-
чина. Она молча смотрела на него, и он ощутил ее печаль и  горькую  гор-
дость. А потому он заставил себя расправить плечи и пошел, держась  сов-
сем прямо. Пусть она - сварливая старуха, а он - глупый старик,  но  они
хранят свою гордость. Он медленно поднялся по ступенькам, вышел на яркий
свет холодного полудня и услышал за стенами крики чужих голосов.
   Мужчины толпились на квадратной платформе над дымоходом Дома Пустоты.
Он вскарабкался по приставной лестнице, и  они  потеснились,  давая  ему
место. Его била дрожь, в груди хрипело, и сперва он словно ослеп. Но по-
том он увидел? и на время забыл обо всем, пораженный небывалым зрелищем.
   Долина, огибавшая подножие Теваркого холма с севера на юг, была, точ-
но река в половодье, от края до края заполнена бурлящим людским потоком.
Он медленно катился на юг. Темный, беспорядочный, то сжимаясь, то  опять
расплескиваясь, останавливаясь, вновь приходя в движение под крики, воп-
ли, оклики, скрип, щелканье кнутов, хриплое ржание ханн, плач младенцев,
размерное уханье тех, кто тащил волокуши. Алая полоса свернутого войлоч-
ного шатра, ярко раскрашенные браслеты на руках и  ногах  женщин,  пучок
алых перьев, гладкий наконечник копья, вонь, оглушительный шум,  нескон-
чаемое движение - непрерывное движение, упорное движение на юг, откочев-
ка. Но ни одно былое время не видело такой Откочевки -  единым  множест-
вом. Насколько  хватало  глаз,  расширяющаяся  к  северу  долина  кишела
людьми, а поток все сползал и сползал с седловины, не  иссякая.  И  ведь
это были только женщины с малышами, скот и волокуши с припасами? Рядом с
этой могучей людской рекой Зимний Город Тевара был ничто. Камешек на бе-
регу в половодье.
   Сначала у Вольда все похолодело внутри. Но потом  он  приободрился  и
сказал:
   - Дивное дело?
   И оно действительно было дивным - это переселение всех племен севера.
Он был рад, что ему довелось увидеть такое. Стоящий рядом с ним  Старей-
шина, Анвильд из рода Сьокмана, пожал плечами и ответил негромко:
   - И конец для нас.
   - Если они остановятся.
   - Эти не остановятся, но сзади идут воины.
   Они были так сильны, так неуязвимы в своем множестве,  что  их  воины
шли сзади?
   - Чтобы накормить столько ртов, им сегодня же понадобятся наши запасы
и наши стада, - продолжал Анвильд. - И как только эти пройдут, воины на-
падут на Город.
   - Значит надо отослать женщин и детей в западные  холмы.  Когда  враг
так силен, Город - только западня.
   - Я слушаю, - сказал Анвильд, утвердительно пожав плечами.
   - Теперь же , без промедления, прежде чем гааль нас окружит.
   - Это уже было сказано и услышано. Но другие говорят, что нельзя  от-
сылать женщин туда, где их ждут всякие опасности, а самим оставаться под
защитой стен.
   - Ну так пойдем с ними! - отрезал Вольд. - Неужели Люди Тевара не мо-
гут ничего решить?
   - У них нет главы, - ответил Анвильд. - Они слушают того, этого и ни-
кого. - Продолжать - значило обвинить во всех бедах Вольда и  его  роди-
чей, а потому он добавил только: - И мы будем ждать здесь, пока нас всех
не перебьют.
   - Своих женщин я отошлю, - сказал Вольд, рассерженный спокойной  без-
надежностью Анвильда, отвернулся от грозного зрелища Откочевки,  кое-как
спустился по приставной лестнице и пошел распорядиться, чтобы его родичи
спасались, пока еще не поздно. Он тоже пойдет  с  ними.  Ведь  сражаться
против бесчисленных врагов бесполезно, а хоть горстка Людей Тевара долж-
на уцелеть, должна выжить.
   Однако молодые мужчины его клана не согласились с ним и  не  захотели
подчиниться ему. Они не убегут. Они будут сражаться.
   - Но вы умрете, - сказал Вольд. - А ваши женщины и дети еще могут уй-
ти. Они будут свободными? если не останутся тут с вами.
   Его язык снова стал толстым. А они ждали, чтобы  он  замолчал,  и  не
скрывали нетерпения.
   - Мы отгоним гааля, - сказал молодой внук. - Мы ведь воины!
   - Тевар - крепкий город, Старейший, - сказал другой вкрадчиво, льсти-
вым голосом. - Ты объяснил нам, как построить его хорошо, и мы все  сде-
лали по твоему совету.
   - Он выдержит натиск Зимы, - сказал Вольд. - Но не натиск десяти  ты-
сяч воинов. Уж лучше, чтобы женщины моего Рода погибли от  холода  среди
снежных холмов, чем жили наложницами и рабынями гаалей?
   Но они не слышали, а только ждали, чтобы он наконец замолчал.
   Он вышел наружу, но у него уже не было сил карабкаться по  приставным
лестницам, и, чтобы никому не мешать в узком проходе, он отыскал  укром-
ное место неподалеку от южных ворот, в углу между  стеной  и  подпоркой.
Поднявшись по наклонной подпорке, сложенной из ровных кусков сухой  гли-
ны, можно было увидеть, что делается за стеной,  и  он  некоторое  время
следил за Откочевкой. Потом, когда ветер забрался под его меховой  плащ,
он присел на корточки и прижал подбородок к коленям, укрывшись за высту-
пом. Солнце светило прямо туда. Некоторое время он грелся в его лучах  и
ни о чем не думал. Иногда он поглядывал на солнце - Зимнее солнце,  сла-
бое, старое.
   Из истоптанной земли под стеной уже поднималась зимняя трава - недол-
говечные растеньица, которые будут стремительно набирать сил, расцветать
и отцветать между буранами до самого наступления  Глубокой  Зимы,  когда
снег уже не тает и только лишенные корней сугробники  выдерживают  лютый
холод. Всегда что-нибудь да живет на протяжении великого  Года,  выжидая
своего дня, расцветая и погибая, чтобы снова ждать. Тянулись долгие  ча-
сы.
   Оттуда, где находились северная и западная стены,  донеслись  громкие
крики. Воины бежали по узким проходам маленького города, где под нависа-
ющими стрехами мог пройти только один человек. Затем оглушительные вопли
раздались позади Вольда, за воротами слева от него. Деревянные подъемные
створки, которые можно было открыть только изнутри,  с  помощью  сложной
системы воротов, затряслись и затрещали. В них  били  бревном.  Вольд  с
трудом выпрямился. Все тело его затекло, и он не чувствовал  своих  ног.
Минуту он простоял, опираясь на копье, а потом привалился спиной к  гли-
няным кирпичам и поднял копье, но не положил его на металку, а  пригото-
вился ударить с близкого расстояния.
   Наверное, у гаалей были лестницы: они уже перебрались через  северную
стену и дрались внутри города - это он определил по шуму. Между  крышами
пролетело копье. Кто-то не рассчитал и слишком резко взмахнул  металкой.
Ворота снова затряслись. В прежние дни у них не было ни лестниц, ни  та-
ранов, и они приходили не десятками тысяч, а  крались  мимо  оборванными
семьями и кланами, трусливые дикари, убегающие на юг от  холода,  вместо
того чтобы остаться жить и умереть в своем Пределе, как поступают истин-
ные люди? И тут в проходе появился один из них - с широким белым лицом и
пучком алых перьев в закрученных рогом вымазанных смолой волосах. Он бе-
жал к воротам, чтобы открыть их изнутри. Вольд шагнул вперед и сказал:
   - Стой!
   Гааль оглянулся, и старик вонзил копье в бок врага под ребра так глу-
боко, что железный наконечник почти вышел наружу. Он все еще пытался вы-
тащить копье из дергающегося в судорогах тела, когда позади него  в  го-
родских воротах появилась первая пробоина. Это было жутко - дерево  лоп-
нуло, как гнилая кожа, и в дыру просунулась тупая морда толстого бревна.
Вольд оставил копье в брюхе гааля и, спотыкаясь, тяжело побежал по  про-
ходу к своему Родовому Дому. Крутые деревянные крыши в том конце  города
пылали дымным пламенем.

   Глава 8
   В ГОРОДЕ ЧУЖАКОВ
   Самым странным среди всего странного и непонятного в этом жилище были
изображения на стене большой комнаты внизу. Когда Агат ушел и все комна-
ты погрузились в мертвую тишину, она так долго смотрела на  изображения,
что они стали миром, а она - стеной. Мир этот был сплетениями,  сложными
и прихотливыми, точно смыкающиеся ветви деревьев, точно струи  потока  -
серебристые, серые, черные, пронизанные зеленью,  алостью  и  желтизной,
подобно золоту солнца. И вглядываясь в эти причудливые сплетения,  модно
было различить в них, между ними, слитые с ними и образующие их узоры  и
фигуры - зверей, деревья, траву, мужчин и женщин  и  разных  других  су-
ществ, - одни похожи на дальнерожденных, другие не похожи. И еще  всякие
странности: ларцы на круглых ногах,  птицы,  топоры,  серебряные  копья,
оперенные огнем, лица, которые не были лицами, камни с крыльями и  дере-
во, все в звездах вместо листьев.
   - Что это такое? - спросила она у  дальнерожденной  женщины  ир  Рода
Агата, которой он поручил заботиться о ней, и та, как  всегда,  стараясь
быть доброй, ответила:
   - Картина, рисунок? Ведь твои соплеменники рисуют  красками,  не  так
ли?
   - Да, немножко. А о чем рассказывает эта картина?
   - О других мирах и о нашей родине. Видишь, вот люди? Ее написал очень
давно, еще в первый Год нашего изгнания, один из сыновей Эсмита.
   - А это что? - с почтительного расстояния указала Ролери.
   - Здание? Дворец Лиги на планете Давенант.
   - А это?
   - Эробиль.
   - Я снова слушаю, - вежливо сказала Ролери  (теперь  она  старательно
соблюдала все законы вежливости), но, заметив, что Сейко не поняла  фра-
зы, спросила просто: - А что это такое эробиль?
   - Ну? приспособление, чтобы ездить, вроде? Но ведь вы даже не  знаете
колеса, так как же объяснить тебе? Ты видела наши повозки - наши волоку-
ши на колесах? Ну так это была повозка, чтобы на ней ездить, только  она
летала по воздуху.
   - А вы и сейчас можете строить такие повозки? - в изумлении  спросила
Ролери. Но Сейко неверно истолковала ее вопрос и  ответила  сухо,  почти
раздраженно:
   - Нет. Как мы могли сохранить здесь подобное умение, если Закон  зап-
рещает нам подниматься выше вашего технического уровня? А вы за шестьсот
лет даже не научились пользоваться колесами!
   Чувствуя себя беспомощной в этом чужом и непонятном  мире,  изгнанная
своим племенем, а теперь разлученная с Агатом, Ролери боялась Сейко  Эс-
мит, и всех, кого она встречала здесь, и всех вещей вокруг.  Но  покорно
снести пренебрежение ревнивой женщины, женщины старше ее, она не смогла.
   - Я спрашиваю, чтобы узнать новое, - сказала она. - Но по-моему, ваше
племя пробыло здесь меньше, чем шестьсот Лет.
   - Шестьсот лиголет равны десяти здешним Годам? - помолчав, Сейко  Эс-
мит продолжала: - Видишь ли, про эробили и про всякие другие вещи, кото-
рые придумали люди у нас на родине, мы знаем далеко не все,  потому  что
наши предки, перед тем как отправиться сюда, поклялись блюсти Закон  Ли-
ги, запрещавший им пользоваться многими вещами, не похожими на те, кото-
рые были у туземцев. Закон этот называется "культурное эмбарго". Со вре-
менем мы бы научили вас изготовлять всякие вещи? вроде крылатых повозок.
Но Корабль улетел. Нас здесь осталось мало. И мы не получали никаких из-
вестий от Лиги, а многие ваши племена в те дни относились к нам враждеб-
но. Нам было трудно хранить и Закон, и знания, которыми мы тогда облада-
ли. Возможно, мы многое утратили. Мы не знаем.
   - Какой странный Закон! - сказала Ролери.
   - Он был создан ради вас, а не нас. - сказала Сейко своим быстрым го-
лосом, произнося слова жестко, как Агат, как все  дальнерожденные.  -  В
Заветах Лиги, которые мы изучаем в детстве, написано: "На планетах,  где
селятся колонисты, запрещено знакомить местные высокоразумные существа с
какими бы то ни было религиозными или философскими  доктринами,  обучать
их каким бы то не было техническим нововведениям или научным положениям,
прививать им иные культурные понятия и представления, а также вступать с
ними в парасловестное общение, если они сами не это умение  не  развили.
Запреты эти не могут быть нарушены до тех пор, пока Совет региона с сог-
ласия Пленуми не постанови, что данная планета по степени своего  разви-
тия готова к прямому контакту или ко вступление в Лигу?" Короче  говоря,
это значит, что мы обязаны жить, как живете вы. И в той мере, в какой мы
отступили от вашего образа жизни, мы нарушили наш собственный Закон.
   - Нам это вреда не принесло, сказала Ролери. - А вам - особой пользы.
   - Не тебе судить, - сказала Сейко с холодной сухостью, но опять спра-
вилась с собой. - Время браться за работу. Ты пойдешь?
   Ролери послушно направилась за Сейко к дверям, но, выходя, оглянулась
на картину. Она никогда еще не видела ничего столь целостного. Это мрач-
ная серебристая пугающая сложность действовала на  нее  почти  как  при-
сутствие Агата. А когда он был с ней, она боялась его -  но  только  его
одного. Никого и ничего другого.
   Воины Космопорта ушли. Они должны были изматывать идущих на юг гаалей
нападениями из засад и партизанскими налетами в надежде,  что  Откочевка
свернет на более безопасную дорогу. Однако никто серьезно не верил в ус-
пех, и женщины заканчивали приготовление к осаде. Сейко и Ролери  пришли
в Дом Лиги на большой площади, и им вместе с двадцатью другими  поручили
пригнать стада ханн с дальних лугов к югу от города. Каждая женщина  по-
лучила сверток с хлебом и творогом из ханньего молока, потому  что  вер-
нуться они должны были не раньше вечера. Корм оскудел,  и  ханны  теперь
бродили на южных пастбищах между  пляжем  и  береговой  грядой.  Женщины
прошли около восьми миль, а потом рассыпались по лугу и повернули обрат-
но, собирая и гоня перед собой  все  увеличивающееся  стадо  низкорослых
косматых ханн, которые тихо и покорно брели к городу.
   Теперь Ролери увидела дальнерожденных  женщин  по-новому.  Прежде  их
легкие, светлые одежды, по-детски быстрые голоса и быстрые мысли  созда-
вали ощущение беспомощности и слабости. Но вот они идут между среди хол-
мов по оледенелой, пожухлой траве, одетые в меховые куртки и штаны,  как
женщины людей, и гонят медлительное косматое стадо  навстречу  северному
ветру, работая дружно, умело и упорно. А как слушаются их ханны!  Словно
они не гонят их, а ведут, словно у них есть какая-то особая власть.  Они
вышли на дорогу, сворачивающую к Лесным Воротам. Когда солнце уже  село,
- горстка женщин в море неторопливо трусящих животных с крутыми косматы-
ми крупами.. Когда впереди показались стены Космопорта, одна  из  женщин
запела. Ролери никогда прежде не слышала этой игры с  высотой  и  ритмом
звуков. Ее глаза замигали, горло сжалось, а ноги начали ступать по  тем-
ной дороге в лад с этим голосом. Другие женщины подхватили песню, и  те-
перь она разносилась далеко вокруг. Они пели об утраченной родине, кото-
рую никогда не знали, о том, как ткать одежду и расшивать ее драгоценны-
ми камнями, о воинах, павших на войне. А одна песня рассказывала про де-
вушку, которая лишилась рассудка от любви и бросилась в море: "Ах, волны
уходят далеко, пока не начнется прилив?" Звонкими голосами  творя  песню
из печали, они гнали вперед стадо - двадцать женщин в пронизанной ветром
мгле. Было время прилива, и слева от них у дюн колыхалась  и  плескалась
чернота. Впереди на высоких стенах пылали факелы, преображая Град Изгна-
ния в остров света.
   Съестные припасы в Космопорте расходовались теперь очень бережно. Лю-
ди ели все вместе в одном из больших зданий на Площади или, если хотели,
уносили свою долю к себе домой.  Женщины,  собиравшие  стадо,  вернулись
поздно. Торопливо поев в странном здании, которое носило  название  Тэа-
тор, Ролери пошла с Сейко Эсмит в дом женщины Эллы Пасфаль. Она предпоч-
ла бы вернуться в пустой дом Агата и остаться одной, но она делала  все,
что ей говорили. Она больше уже не была незамужней и свободной, она была
женой альтеррана и пленницей, хотя они ей этого и не показывали. Впервые
в жизни она подчинялась.
   Очаг не топился, и все же в высокой комнате было тепло.  На  стене  в
стеклянных клетках горели светильники без фитилей. В этом доие,  который
был больше любого Родового Дома в Теваре, старая женщина жила совсем од-
на. Как они выносят одиночество? И как они хранят свет и  тепло  Лета  в
стенах своих домов? Весь Год они остаются в этих домах - всю свою жизнь,
и никогда не кочуют, никогда не живут в шатрах среди холмов, на  просто-
рах летних угодий? Ролери рывком подняла голову, которая  почти  склони-
лась на грудь, и искоса посмотрела на Эллу Пасфаль - заметила ли  стару-
ха, что она задремала? Конечно, заметила. Эта старуха  замечает  все,  а
Ролери ее ненавидит.
   Как и все они, эти альтерраны, Старейшины дальнерожденных. Они  нена-
видят ее, потому что любят Джекоба Агата ревнивой любовью, потому что он
взял ее в жены, потому что она - человек, а они - нет.
   Один из них что-то говорил про Тевар,  что-то  очень  странное,  чему
нельзя было поверить. Она опустила глаза, но, наверное,  испуг  все-таки
промелькнул не ее лице, потому что  мужчина,  которого  звали  Дэрмат  -
альтерран, перестал слушать и сказал:
   - Ролери, ты не знала, что Тевар захвачен?
   - Я слушаю, - прошептала она.
   - Наши воины весь день тревожили гаалей с запада. - объяснил  дальне-
рожденный. - Когда гаальские воины ворвались в Тевар, мы  атаковали  но-
сильщиков и стоянки, которые их женщины разбивали  на  восточной  опушке
леса. Это отвлекло часть их сил, и некоторые теварцы сумели выбраться из
города, но они и наши люди рассеялись по лесу. Некоторые  уже  добрались
сюда, но про остальных мы пока ничего не знаем? Они где-то в  холмах,  а
ночь холодная?
   Ролери молчала. Она так устала, что ничего не  могла  понять.  Зимний
Город захвачен, разрушен. Как это может быть правдой? Она ушла от  своих
родичей, а теперь они все мертвы или скитаются без крова среди холмов  в
Зимнюю ночь. Она осталась совсем одна. Вокруг звучали и звучали  жесткие
чужие голоса. Ролери почудилось - и она знала, что  это  ей  чудится,  -
будто ее ладони и запястья вымазаны кровью. У нее кружилась  голова,  но
она больше не хотела спать. Порой она ощущала, что мгновение переступает
рубеж, первый рубеж Пустоты. Блестящие  холодные  глаза  чародейки  Эллы
Пасфаль глядели на нее в упор. У нее не было сил пошевелиться..  И  куда
идти? Все мертвы.
   И вдруг что-то изменилось. Словно дальний огонек вспыхнул  во  мраке.
Она сказала вслух. Но так тихо, что ее услышали  только  те,  кто  сидел
совсем рядом:
   - Агат идет сюда.
   - Он передает тебе? - резко спросила Элла Пасфаль.
   Ролери несколько мгновений смотрела куда-то мимо старухи, которую бо-
ялась, и не видела ее.
   - Он идет сюда, - повторила она.
   - Вероятно он ей не передает, Элла. - сказал тот,  которого  называли
Пилотсоном. - Между ними в какой-то мере существует постоянный контакт.
   - Чепуха, Гуру.
   - Но почему? Он рассказывал, что на пляже передавал ей с большим нап-
ряжением и пробился. По-видимому, у нее врожденный дар. И  в  результате
возник постоянный контакт. Так ведь уже не раз бывало.
   - Но почему? Он рассказывал, что на пляже передавал ей с большим нап-
ряжением и пробился. По-видимому, у нее врожденный дар. И  в  результате
возник постоянный контакт. Так ведь уже не раз бывало. Да, между людьми,
- Но почему? Он рассказывал, что на пляже передавал ей с большим  напря-
жением и пробился. По-видимому, у нее врожденный  дар.  И  в  результате
возник постоянный контакт. Так ведь уже не раз бывало. Сказала  старуха.
- Но почему? Он рассказывал, что на пляже передавал ей с большим  напря-
жением и пробился. По-видимому, у нее врожденный  дар.  И  в  результате
возник постоянный контакт. Так ведь уже не раз бывало. Необученный ребе-
нок не способен ни принимать, ни передавать параречь, Гуру. Ну  а  врож-
денный дар - Но почему? Он рассказывал, что  на  пляже  передавал  ей  с
большим напряжением и пробился. По-видимому, у нее врожденный дар.  И  в
результате возник постоянный контакт. Так ведь уже не раз  бывало.  Ред-
чайшая вещь в мире. И ведь она даже не человек, а врасу.
   Ролери тем временем вскочила, выскользнула из круга, пошла к двери  и
открыла ее. Снаружи был пустой мрак и холод. Она  посмотрела  в  дальний
конец улицы и различила фигуру мужчины, который бежал тяжело  и  устало.
Он вступил в волосу желтого света, падающего из двери, и протягивая руку
к ее протянутой руке, тяжело дыша произнес ее имя.  Его  улыбку  открыла
зияющую пустоту на месте трех передних зубов, грязная  повязка  выбилась
из-под меховой шапки, лицо было серым от усталости и  боли.  Он  ушел  в
холмы сразу же, как только гаали вступили в Предел Аскатевара - Но поче-
му? Он рассказывал, что на пляже передавал ей с  большим  напряжением  и
пробился. По-видимому, у нее врожденный дар. И в результате возник  пос-
тоянный контакт. Так ведь уже не раз бывало. Три дня и две ночи тому на-
зад.
   - Принеси мне воды, - тихо сказал он Ролери, а потом  переступил  по-
рог, и все остальные столпились вокруг него.
   Ролери нашла комнату с очагом для стряпни, а в  ней  -  металлическую
тростинку с цветком наверху. В доме Агата тоже был  такой  цветок:  если
его повернуть, из тростинки потечет вода. Она нигде не видела ни  плете-
нок, ни чаш, а потому налила воду в глубокую складку своей кожаной туни-
ки и так понесла ее своему мужу в большую комнату. Он глубокими глотками
выпил воду из ее туники. Остальные смотрели с удивлением, а Элла Пасфаль
сказала резко:
   - В буфете есть чашки.
   Но она уже не была чародейкой, ее злоба ранила не больше, чем  стрела
на излете. Ролери опустилась на колени рядом с Агатом и слушала его  го-
лос.

   Глава 9
   ЗАСАДЫ И СТЫЧКИ
   После первого снега снова потеплело. Днем светило солнце, иногда нак-
рапывал дождь, ветер дул с северо-запада, ночью слегка подмораживало , -
словом, погода была такой же, как весь последний  лунокруг  Осени.  Зима
мало чем отличилась от того, что ей предшествовало, и не  верилось,  что
действительно бывают снегопады, наваливающие сугробы в несколько  десят-
ков футов, как рассказывалось в записях о предыдущих Годах, и что в  те-
чение целых лунокругов лед даже не подтаивает.  Может  быть,  так  будет
позже. А сейчас опасность была одна - гаали...
   Словно не замечая Агата, хотя  те  нанесли  несколько  чувствительных
ударов на флангах их войска, северяне стремительно ворвались  в  Аскате-
варский Предел, разбили лагерь на восточной опушке  леса  и  теперь,  на
третий день, начали штурмовать Зимний Город. Однако у них,  по-видимому,
не было намерения сравнять его с землей - они явно старались уберечь  от
огня житницы и стада, а возможно, и женщин. Но мужчин  они  убивали  без
пощады всех подряд. Может быть, они собирались оставить свой гарнизон  -
ведь по сведениям, полученным с севера, они проделывали это уже не  раз.
С наступлением Весны гаали без помех вернуться с юга в покоренные  бога-
тые земли.
   "Совсем не в духе врасу", - размышлял Агат, лежа под прикрытием толс-
того упавшего ствола, пока воины его маленького отряда  займут  позиции,
чтобы в свою очередь напасть на Тевар. Он уже двое суток провел под отк-
рытым небом - сражался и прятался, сражался и прятался... Ребро, которое
ему повредили в лесу, сильно ныло, хотя повязку наложили хорошо,  болела
полученная накануне неглубокая рана на голове - ему еще повезло, что ка-
мень, выпущенный из гаальской пращи, только слегка задел висок. Но  бла-
годаря иммунитету раны заживали быстро, и Агат не думал о них  -  другое
дело, если бы ему было рассечена артерия. Правда, он на  минуту  потерял
сознание и упал, но потом все обошлось. А сейчас ему хотелось пить, тело
затекло от неподвижности, но мысли были удивительно ясными: этот  корот-
кий вынужденный отдых пошел ему на пользу. Совсем не в духе врасу  стро-
ить планы так далеко вперед. В отличие от его собственного биологическо-
го вида, они не воспринимали ни времени, ни пространства в их  непрерыв-
ной протяженности. Время для них было фонарем, освещающим  путь  на  шаг
вперед и на шаг назад, а все остальное сливалось в единую  непроницаемую
тьму. Время - это Сегодня: вот этот, только этот день необъятного  Года.
У них не существовало лексики для исторических понятий, а только "сегод-
ня" и "былое время". Вперед они не заглядывали, - во всяком  случае,  не
дальше следующего Времени Года. Они не видели времени со стороны, а пре-
бывали внутри него, как фонарь в ночном мраке, как сердце в теле. И  так
же обстояло дело с пространством. Пространство для них было  не  поверх-
ностью, по которой проводятся границы, а Пределом, сердцем всех  извест-
ных земель, где пребывает он сам, его клан, его  племя.  Вокруг  Предела
лежали области, обретавшие четкость по мере приближения к ним и  сливаю-
щиеся в неясный туман по мере удаления - чем дальше, тем все более смут-
но. Но линий, границ не было. И такое планирование далеко вперед, стрем-
ление сохранить завоеванное место  через  протяженность  пространства  и
времени противоречило всем устоявшимся представлениям. Оно было...  чем?
Закономерным сдвигом в культуре врасу или инфекцией, занесенной с терри-
тории былых северных колоний Человека?
   "В таком случае они впервые заимствовали у нас хоть какую-то идею!  -
с сардонической улыбкой подумал Агат. - Того и гляди, мы начнем  подцеп-
лять их простуды. И это убьет нас. Как, вполне возможно, наши  представ-
ления и идею убьют их..."
   В нем нарастала ожесточенная, но почти неосознанная злоба против  те-
варцев, которые оглушили его, повредили ребро, разорвали их союз; а  те-
перь он вынужден смотреть, как их истребляют в их же собственном  жалком
глиняном городишке прямо у него на глазах. В схватке с ними он  оказался
беспомощным, а теперь, когда надо спасать их, он тоже почти  беспомощен.
И он испытывал к ним настоящую ненависть за то, что из-за них так  остро
ощущал свою беспомощность.
   В эту минуту - как раз тогда, когда Ролери пошла назад  к  Космопорту
вместе с женщинами, гнавшими стадо, - в овражке у него за  спиной  среди
палой листвы раздался шорох. Шорох еще не успел стихнуть, а он уже навел
на овражек свой заряженный дротикомет. Закон культурного эмбарго,  кото-
рый стал ля изгнанников основой их этики, запрещал применение взрывчатых
веществ, но в первые Годы, когда шла война с местными  врасу,  некоторые
племена отравляли наконечники стрел и копий.  Поэтому  врачи  Космопорта
сочли себя вправе составить  несколько  своих  ядов,  которыми  все  еще
пользовались охотники и воины. Действовали эти яды по-разному  -  только
оглушали или обездвиживали, убивали мгновенно или  медленно.  Яд  в  его
дротике был смертелен и за пять секунд парализовал нервные центры  круп-
ного животного - даже более крупного,  чем  гаальский  воин.  Простой  и
изящный механизм посылал дротик точно в цель за семьдесят шагов.
   - Выходи! - крикнул Агат в мертвую тишину  овражка,  и  его  все  еще
опухшие губы раздвинулись в злой усмешке. Сейчас он даже с удовольствием
прикончил бы еще одного врасу.
   - Альтерран?
   Из серых сухих кустов на дне овражка поднялся врасу  и  встал  прямо,
опустив руки. Это был Умаксуман.
   - А, черт! - сказал Агат, опуская дротикомет, хотя и  продолжая  дер-
жать палец на спуске. Подавленная ярость разрешилась судорожной дрожью.
   - Альтерран, - повторил теранец хрипло, - в шатре моего отца мы  были
друзьями.
   - А потом? В лесу?
   Туземец молчал. Широкоплечий, плотно сложенный. В светлых волосах за-
пеклась глина, изнуренное лицо было землистым.
   - Я слышал там и твой голос. Если уж вы решили отомстить  за  сестру,
так могли бы не нападать всем скопом, а устроить честный поединок.
   Агат все еще не снимал палец со спуска, но, когда  Умаксуман  загово-
рил, выражение его лица изменилось: он не надеялся услышать ответ.
   - Меня с ними не было. Я догнал их и остановил.  Пять  дней  назад  я
убил Уквета, моего племянника-брата, который их вел. С тех пор я прячусь
в холмах.
   Агат поставил дротикомет на предохранитель и отвел взгляд.
   - Иди сюда. - сказал он после некоторого молчания, и только  тут  оба
сообразили, что стоят во весь рост и громко разговаривают, а кругом  ки-
шат гаальские разведчики.
   Когда Умаксуман, упав на землю, заполз под защиту ствола, Агат  безз-
вучно засмеялся.
   - Друг, враг, что тут, к черту, разобрать! На, бери,  -  добавил  он,
протягивая врасу ломоть хлеба, который вынул из сумки. -  Ролери  -  моя
жена, вот уже три дня.
   Умаксуман молча взял хлеб и начал есть  с  жадностью  изголодавшегося
человека.
   Когда вон там слева свистнут, мы все вместе ворвемся  в  город  через
пролом в стене у северного угла и попробуем увести еще уцелевших  тевар-
цев. Гаали ищут нас у болот, где мы были утром, а  здесь  нас  не  ждут.
Этот наш первый налет на город будет и последним. Хочешь  присоединиться
к нам?
   Умаксуман пожал плечами в знак согласия.
   - Оружие у тебя есть?
   Молодой теварец поднял и опустил топор. Бок о бок,  припав  к  земле,
они молча смотрели на пылающие крыши, на суматошные вспышки  движения  в
узких проходах маленького города на холме перед ними. Серая пелена затя-
гивала небо, ветер приносил едкий запах дыма.
   Слева раздался пронзительный свист. Склоны холмов к западу и к северу
от Тевара вдруг ожили - маленькие фигурки, пригнувшись, врассыпную пере-
бегали седловину, поднимались по противоположному склону, скапливались у
пролома и исчезали в хаосе горящего города.
   У пролома воины Космопорта объединялись в группы от пяти до  двадцати
человек, которые затем вступали в бой с рыскавшими по проходам  гаалями,
пуская в ход дротикометы, бола и ножи, или спешно разыскивали  теварских
женщин и детей и бежали с ними к воротам. Они действовали так  быстро  и
слаженно, что казалось, будто все было  заранее  отрепетировано.  Гаали,
занятые истреблением последних защитников города, были застигнуты врасп-
лох.
   Агат и Умаксуман кинулись в пролом вместе, и пока они бежали к пощади
Перестука Камней, к ним один за другим присоединялись космопортские вои-
ны. Оттуда по узкому проходу-траншее они  уже  вдесятером  пробрались  к
другой площади, поменьше, и ворвались в один из больших  Родовых  Домов.
Когда они скатились по глиняным ступенькам в подземный сумрак, навстречу
им, вопя и размахивая боевыми топорами, бросились белолицые люди с  пуч-
ками алых перьев в закрученных рогами волосах, готовые защищать свою до-
бычу. Агат нажал на спуск, и дротик влетел прямо в открытый  рот  одного
гааля. И тут же Умаксуман отрубил руку другого,  как  дровосек  отрубает
толстый сук. Затем наступила тишина. Женщины молча жались в темном углу.
Надрывно заплакал младенец.
   - Идите за нами! - крикнул Агат, и несколько женщин пошли к нему, на,
разглядев, кто он, остановились как вкопанные. Возле него в полосе туск-
лого света, падавшего из открытой двери, возник Умаксуман,  сгорбившийся
под тяжестью ноши.
   - Берите детей, выходите наружу! - загремел он, и,  услышав  знакомый
голос, они послушно двинулись к лестнице.
   Агат быстро построил их, поставил своих людей впереди, и  подал  знак
выходить. Они высыпали из Родового дома и побежали к  воротам:  странная
процессия женщин, детей и воинов во главе с Агатом,  который  размахивал
гаальским топором, прикрывал Умаксумана, несущего на своих плечах  тяже-
лую ношу - старого вождя, своего отца Вольда. Ни один  гааль  не  посмел
встать у них на пути.
   Они выбрались за ворота, проскочили мимо гаалей на склоне, где прежде
стояли шатры, и скрылись в лесу, куда устремились и другие космопортские
воины вместе со спасенными женщинами и детьми, которые бежали впереди  и
позади них. Весь налет на Тевар длился не более пяти минут
   В лесу им повсюду грозила опасность: гаальские  разведчики  и  отряды
двигались по тропе к Космопорту. Спасенные  и  спасители,  рассыпавшись,
поодиночке и по двое углубились в лес южнее тропы. Агат остался с  Умак-
суманом - молодой воин нес старика и не мо защищаться. Они с трудом про-
дирались сквозь сухой кустарник и бурелом. Но ни один враг не встретился
им в серой чащобе древесных скилетов. Где-то далеко позади  пронзительно
кричала женщина.
   Они долго пробирались на юг, а потом на запад, взбираясь и  спускаясь
по лесистым склонам, и в конце концов по широкой дуге вышли на  север  к
Космипорту. Когда Умаксуман совсем обессилел, Вольд попробовал идти  сам
- медленно. С трудом передвигая ноги. Наконец они выбрались  из  леса  и
далеко впереди увидели факелы Града Изгнания, пылающие во мраке над  мо-
рем, где бушевал ветер. Поддерживая старика под локти, почти волоча его,
они поднялись по склону к Лесным Воротам.
   - Врасу идут! - возвестили часовые, разглядев сперва  только  светлые
волосы Умаксумана. Потом увидели Агата, и раздались возгласы: -  Альтер-
ра! Альтерра!
   Навстречу им бросились люди и проводили в  город  -  друзья,  которые
сражались с ним бок о бок, подчинялись его приказам и не раз спасали его
жизнь все эти три дня засад и стычек в лесах и на холмах.
   Они сделали все, что могли. Четыреста человек против орды, движущейся
с неумолимым упорством огромной стаи откочевывающих  зверей.  Не  меньше
пятнадцати тысяч воинов, а всего от шестидесяти до семидесяти тысяч гаа-
лей с шатрами, грубыми горшками, волокушами, ханнами, постелями из шкур,
топорами, наплечными браслетами, досками, к которым привязывают  младен-
цев, кремниями, огнивами - со всем их скудным имуществом и страхом перед
Зимой и голодом. Он видел, как гаальские женщины на стоянках сдирали су-
хой лишайник с упавших стволов и тут же его съедали.  Ему  не  верилось,
что маленький Град Изгнания еще цел, еще не сметен этим половодьем  сви-
репости и голода, что над воротами из железа и резного дерева еще пылают
факелы и навстречу ему радостно бегут друзья.
   Он пытался рассказать им историю этих трех дней. Он говорил:
   - Вчера днем мы зашли им в тыл... -  слова  падали  невесомые,  нере-
альные. И нереальной была эта теплая комната, нереальными были лица муж-
чин и женщин вокруг, которых он знал всю жизнь. - Земля там... Вся Отко-
чевка двигалась по двум-трем узким долинам, и склоны там обнажены, слов-
но после оползня. Одна глина. И больше ничего. Земля истоптана  в  пыль.
Ничего, кроме глины...
   - Но как они могут двигаться такой массой? Что они едят? -  пробормо-
тал Гуру.
   - Зимние запасы городов, которые захватывают. Все  растения  в  наших
краях уже погибли, урожай убран, дичь ушла на  юг.  Им  остается  только
грабить селения на своем пути и питаться мясом угнанных ханн,  чтобы  не
умереть с голода, прежде чем они успеют выбраться за границу Зимних сне-
гов.
   - Значит, они придут и сюда, - сказал кто-то негромко.
   - Наверное. Завтра или послезавтра.
   Это было правдой и все равно тоже казалось нереальным. Он провел  ру-
кой по лицу и почувствовал под ладонью засохшую грязь, ссадины,  распух-
шие, незажившие губы. Раньше его поддерживала мысль, что он  обязательно
должен прийти в город и рассказать обо всем Совету, но  теперь  на  него
навалилась невероятная усталость, он не мог говорить и не слышал их воп-
росов. Рядом с ним молча стояла на коленях Ролери. Он посмотрел на  нее,
и она, не поднимая золотисты глаз, сказала очень тихо:
   - Тебе надо уйти домой, альтерран.
   Он не думал о ней все эти бесконечные часы, пока сражался. Метал дро-
тики, бежал, прятался в лесу. Он впервые увидел  ее  две  недели  назад,
разговаривал с ней по-настоящему не более трех раз,  делил  с  ней  ложе
один раз, вступил с ней в брак в Зале Законов рано утром три дня  назад,
а через час ушел с отрядом в холмы. Он почти ничего о ней не знал, и она
даже не принадлежала к его биологическому виду. А через день-другой  они
почти наверное будут убиты. Он беззвучно рассмеялся  и  ласково  положил
ладонь на ее руку.
   - Да, отведи меня домой, - сказал он.
   Легкая, изящная, не похожая на них, она молча встала и ждала в сторо-
не, пока он прощался с остальными.
   Он уже сказал ей, что Вольд, Умаксуман и еще двести человек ее племе-
ни спались из поверженного Зимнего Города сами или с помощью его  отряда
и нашли приют в Космопорте. Она тогда не сказала, что хочет пойти к ним.
А теперь, когда они поднимались по крутой улице, которая  вела  от  дома
Эллы к его дому, она вдруг спросила:
   - Для чего вы вошли в Тевар и спасли людей?
   - Для чего? - вопрос удивил его. - Но ведь они не могли спастись  са-
ми.
   - Это не причина, альтерран.
   Она выглядела робкой женой-туземкой, во всем покорной своему господи-
ну. Но он начинал понимать, что на самом деле она упряма,  своевольна  и
очень горда. Голос ее был кроток, но говорила она то,  что  хотела  ска-
зать.
   - Нет, это причина, Ролери. Нельзя же сидеть сложа руки  и  смотреть,
как эти дикари режут людей. И я хочу сражаться, ответить на  войну  вой-
ной...
   - Ну а ваш город? Как вы прокормите тех, кого привели сюда? Если  его
окружат гаали? Или потом, Зимой?
   - Запасов у нас достаточно. Это нас не беспокоит. Нам не хватает вои-
нов.
   Он спотыкался от усталости. Но чистый и холодный воздух прояснил  его
мысли, и в нем затеплился крохотный огонек радости, который он не  испы-
тывал уже давно. Всем своим существом он чувствовал. Что  эту  маленькую
передышку среди мрака, эту легкость духа он обрел потому,  что  рядом  с
ним идет она. Его так давно давило бремя ответственности за все. А  она,
посторонняя, чужая, с иной кровью, с иным сознанием. Не  была  причастна
его силе. Его совести, его знаниям, его изгнанию. Между ними не было ни-
чего общего, но она встретила его и слилась с ним полностью  и  всецело.
Как будто их не разделяла непреодолимая стена различий. Казалось, именно
эта чуждость, пропасть, лежавшая между ними, и толкнула их друг к другу,
а соединив, дала им свободу.
   Они вошли в незапертую дверь. В высоком узком доме из грубо тесанного
камня нигде не горел свет. Этот дом стоял здесь три Года, сто  восемьде-
сят лунокругов. В нем родился его прадед, его дед, его отец и он сам. Он
знал его как собственное тело. И входя в этот дом с ней. С  женщиной  из
кочевого племени, которой иначе предстояло бы жить то в одном шатре,  то
в другом. То на одном склоне холма, то на другом или же в тесной землян-
ке под снегом, он испытал странное удовольствие. Его охватила нежность к
ней, которую он не умел выразить, и нечаянно он произнес ее имя,  но  не
вслух, а на параязыке. И сразу же в темноте она обернулась к  нему  и  в
темноте посмотрела ему в лицо. Дом и город вокруг них были окутаны  без-
молвием. И у него в сознании вдруг прозвучало его имя - точно тихий  ше-
пот в ночи, точно прикосновение через бездну.
   - Ты передала мне! - сказал он вслух, растерянно, изумленно. Она  ни-
чего не ответила, но в своем сознании всеми своими нервами,  всей  своей
кровью он вновь услышал ее сознание, которое  тянулось  к  нему:  "Агат,
Агат..."

   Глава 10
   СТАРЫЙ ВОЖДЬ
   Старый вождь был крепок. Апоплексический удар, сотрясение мозга,  пе-
реутомление, долгие часы на холоде, гибель Города - все это он  перенес,
сохранив в целости не только волю, но и ясность рассудка.
   Что-то он не понимал, что-то лишь изредка вторгалось в его мысли.  Он
был даже рад, что больше не сидит у огня в душном сумраке Родового Дома,
как женщина. Это, во всяком случае, он знал твердо. Ему нравился, всегда
нравился возведенный на скалах, полный солнца и ветра  город  дальнерож-
денных, который был построен до того, как родился самый старый  из  ныне
живущих людей, и стоит, совсем не изменившись, на  своем  старом  месте.
Построен он куда надежнее Тевара. А что случилось с Теваром?  Иногда  он
помнил оглушительные вопли, горящие  крыши,  изрубленные,  изуродованные
тела своих сыновей и внуков, а иногда не помнил. Стремление выжить в нем
было очень сильно.
   До селения дальнерожденных поодиночке, по двое и по трое добирались и
другие беженцы - кое-кто даже из захваченных Зимних Городов на севере, -
и теперь здесь было уже около трехсот истинных людей. Ощущая  свою  сла-
бость, свою малочисленность, жить подачками презираемых чужаков было так
тягостно и странно, что некоторые теварцы, особенно пожилые мужчины,  не
могли этого вынести. Они сидели, поджав под себя ноги, прибывая в Пусто-
те, и зрачки их глаз сжались в крохотные точки, словно они натерлись со-
ком гезина. И женщины тоже - те, кто видел, как их мужей рубили в  куски
на улицах и у очагов Тевара, те, кто потеряв детей, - тяжело  заболевали
от горя или уходили в Пустоту. Но для Вольда конец Тевара и  всего  при-
вычного его мира сливался с концом его жизни. Он знал, что уже очень да-
леко ушел по пути смерти. И с тихим одобрением смотрел на  каждый  новый
день и на всех молодых мужчин, будь то истинные люди  или  дальнерожден-
ные, ибо сражаться и дальше далжны были теперь они.
   Солнце лило свет на каменные улицы, на ярко раскрашенные  дома,  хотя
над северными дюнами, висела мутно-грязная полоса.  На  большой  Площади
перед домом, который назывался Тэатор и в котором поселили всех истинных
людей, Вольда окликнул какой-то дальнерожденный. Он не сразу узнал  Дже-
коба Агата, а узнав, сказал с хриплым смешком:
   - Альтерран! Ты ведь был красивым молодцом! А сейчас у  тебя  во  рту
дыра, точно у пернмекских шаманов, которые выламывают себе передние  зу-
бы. А где? (он забыл ее имя) где женщина из моего Рода?
   - В моем доме, Старейший.
   - Ты покрыл себя стыдом, - сказал Вольд.
   Он знал, что оскорбляет Агата, но ему было все равно.  Конечно,  Агат
теперь глава над ним, но тот, кто держит в своем доме или шатре наложни-
цу, покрывает себя вечным стыдом. Пусть Агат дальнерожденный, но престу-
пать обычаи не смеет никто.
   - Она моя жена. Где же тут стыд?
   - Я слышу неверно, мои уши стары, - осторожно сказал Вольд.
   - Она моя жена.
   Вольд посмотрел прямо на Агата,  в  первый  раз  встретившись  с  ним
взглядом. Глаза Вольда были тускло-желтыми, как солнце  Зимы,  и  из-под
тяжелых век не проглядывало даже полоски белка. Глаза Агата были темными
- темный зрачок, темная радужная оболочка в белой обводке на темном  ли-
це: нелегко выдержать взгляд этих странных глаз, неземных глаз.
   Вольд отвернул лицо. Вокруг  него  смыкались  большие  каменные  дома
дальнерожденных, чистые, яркие, озаренные солнцем, старые.
   - Я взял от вас жену, дальнерожденный, - сказал он наконец, - но я не
думал, что кто-то из вас возьмет жену из моего Рода? Дочь Вольда замужем
за лжечеловеком и никогда не даст жизнь сыну?
   - У тебя нет причины горевать, - сказал молодой  дальнерожденный.  Он
стоял непоколебимо, как скала. - Я равен тебе,  Вольд.  Во  всем,  кроме
возраста. Когда-то у тебя  была  дальнерожденная  жена.  Теперь  у  тебя
дальнерожденный зять. Тогда ты выбирал сам, а теперь прими  выбор  своей
дочери.
   - Это нелегко, - сказал старик с угрюмой простотой и продолжал  после
некоторого молчания: - Мы не равны, Джекоб Агат. Люди моего племени уби-
ты, а я никто. Но я человек, а ты нет. Так разве есть сходство между на-
ми?
   - Но между нами хотя бы нет обиды и ненависти,  -  ответил  Агат  все
также непреклонно.
   Вольд поглядел по сторонам и наконец медленно пожал  плечами  в  знак
согласия.
   - Это хорошо. Значит, мы сможем достойно  умереть  вместе,  -  сказал
дальнерожденный и засмеялся - вдруг, без  видимой  причины,  как  всегда
смеются дальнерожденные. - Я думаю, гаали нападут через несколько часов,
Старейший.
   - Через несколько?
   -Очень скоро. Возможно, когда солнце будет высоко. - Они стояли возле
пустой спортивной площадки, у их ног валялся деревянный диск. Агат  под-
нял его и ни с того ни с сего по-мальчишески  метнул  высоко  в  воздух.
Следя за его полетом, он добавил: - На каждого из нас их двадцать. И ес-
ли они переберутся через стены или разобьют ворота? Всех дальнерожденных
детей я отсылаю с их матерями на Риф.  Когда  подъемные  мосты  подняты,
взять Риф невозможно, а воды и припасов там  достаточно,  чтобы  пятьсот
человек прожили лунокруг. Но оставлять женщин одних  не  следует.  Может
быть, ты выберешь нескольких своих мужчин и уведешь их туда вместе с те-
ми вашими женщинами, у кого есть дети? Им нужен глаз. Ты одобряешь  этот
план?
   - Да. Но я останусь здесь, - сказал старик.
   - Как хочешь, Старейший, - ответил Агат невозмутимо,  и  его  суровое
молодое лицо, все в рубцах, осталось непроницаемым. - Но выбери  мужчин,
которые пойдут вместе с вашими женщинами и детьми. Уходить  надо  скоро.
Наших женщин поведет Кемпер.
   - Я пойду с ними, - сказал Вольд тем же тоном, и Агат словно бы  нем-
ного растерялся. Значит, и его можно поставить в тупик! Но он тут же не-
возмутимо согласился. Его почтительность, конечно, лишь  вежливое  прит-
ворство - какое почтение может внушать умирающий, которого  не  признают
вождем даже остатки его собственного племени?  Но  он  оставался  почти-
тельным, как бы глупо не отвечал Вольд. Да, он поистине скала. Таких лю-
дей мало.
   - Мой вождь, мой сын, мое подобие, - сказал старик с усмешкой,  поло-
жив ладонь на плечо Агата. - Пошли меня туда, куда нужно тебе.  От  меня
больше нет пользы, и мне остается только умереть. Ваша  черная  скала  -
плохое место для смерти, но я пойду туда, если ты скажешь?
   - Во всяком случае пошли с женщинами двух-трех мужчин, - сказал Агат.
- Надежых, рассудительных людей, которые сумеют успокоить женщин. А  мне
надо побывать у Лесных Ворот, Старейший. Может быть, и ты пойдешь туда?
   Агат стремительно исчез. Опираясь на космопортское копье из  светлого
металла, Вольд медленно побрел за ним вверх по ступенькам и крутым  ули-
цам. На полпути он остановился, и только тут сообразил, что ему  следует
вернуться и отослать молодых матерей с их малышами на остров, как просил
Агат. Он повернулся и побрел по улице вниз. Глядя, как шаркают по камням
его ноги, он понял, что ему следует послушаться Агата и уйти с женщинами
на черный остров - здесь он будет только помехой.
   Светлые улицы были безлюдны, и только  изредка  мелькал  какой-нибудь
дальнерожденный, шагая торопливо и сосредоточено. Они все знают, что  им
надо делать, и каждый выполняет свои обязанности, каждый готов. Если  бы
кланы Аскатевара были готовы, если бы воины выступили  на  север,  чтобы
встретить гааля у рубежа, если бы они заглядывали в приближающееся  вре-
мя, как умеет заглядывать Агат? Неудивительно, что люди назвали  дальне-
рожденных чародеями. Но ведь на север они не выступили по вине Агата. Он
допустил, чтобы женщина встала между союзниками. Знай он, Вольд, что эта
девчонка посмела снова заговорить с Агатом, он приказал бы убить  ее  за
шатрами, а тело бросить в море, и Тевар, возможно, стоял бы и сейчас?
   Она вышла из двери высокого дома и, увидев Вольда, застыла на месте
   Хотя она и завязала волосы сзади, как замужняя, он заметил, что одета
она по-прежнему в кожаную тунику и штаны с  выдавленным  трехлепестковым
цветком, знаком его Рода.
   Они не посмотрели в глаза друг другу.
   Она молчала, и в конце концов заговорил Вольд: прошлое - это прошлое,
а он назвал Агата сыном?
   - Ты пойдешь на черный остров или останешься здесь, женщина из  моего
Рода?
   - Я останусь здесь, Старейший.
   - Агат отсылает меня на черный остров. - сказал он неуверенно, тяжело
переступая с ноги на ногу, и сильнее оперся на  копье.  Холодное  солнце
освещало его забрызганные кровью меха.
   - По-моему, Агат боится, что женщины не пойдут, если ты  не  поведешь
их. Ты или Умаксуман. Но Умаксуман во главе наших воинов охраняет север-
ную стену.
   Куда девалась ее шаловливость, ее беззаботная,  милая  дерзость?  Она
была серьезной и кроткой. И вдруг он ясно  вспомнил  маленькую  девочку,
единственного ребенка в летних угодьях, дочь Шакатани, летнерожденную.
   - Так, значит, ты жена альтеррана? - сказал он, и эта мысль, заслоняя
образ непослушной смеющейся девочки, снова сбила его, и  он  не  услышал
ответа.
   - Почему мы все не уйдем из города на остров, раз его нельзя взять?
   - Не хватит воды, Старейший. Гаали войдут сюда, и  мы  все  умрем  на
скале.
   За крышами Дома Лиги виднелась полоса виадука. Был  прилив,  и  волны
поблескивали за черной крепостью на острове.
   - Дом, построенный над морской водой, - не жилище для людей. - сказал
он угрюмо. - Он слишком близко к стране за морем? Теперь слушай! Я хотел
сказать Арилии? Агату. Погоди. Я забыл о чем. Я не слышу своих мыслей? -
он напряг память, но она оставалась пустой. - Ну, пусть так. Мысли  ста-
риков подобны пыли. Прощай, дочь.
   Он пошел, тяжело ступая, волоча ноги, через площадь к Тэатору, а  там
велел молодым матерям собрать детей и идти с ним. Потом  он  повел  свой
последний отряд ? кучку перепуганных женщин с малышами и трех мужчин по-
моложе, которых выбрал сопровождать их, ? по высокому  воздушному  пути,
где кружилась голова, к черному страшному жилищу.
   Там было холодно и тихо. Под сводами  высоких  комнат  перекатывались
отголоски плеска и шипения волн на камнях  внизу.  Его  люди  сгрудились
вместе в одной огромной комнате. Он пожалел, что с ним нет старой  Керли
- она бы была надежной помощницей. Но она лежит мертвая в Теваре  или  в
лесу. Наконец две женщины похрабрее заставили остальных взяться за дело.
Они нашли зерно, чтобы смолоть его для бхановой каши, и воду, чтобы  ва-
рить кашу, и дрова, чтобы вскипятить воду. Когда под охраной десяти муж-
чин пришли женщины дальнерожденных, теварцы могли  угостить  их  горячей
едой. В крепости теперь собралось не меньше шестисот человек, и она  уже
не было пустой: под сводами перекликались голоса и всюду копошились  ма-
лыши, словно на женской половине Родового Дома в Зимнем  Городе.  Но  за
узкими окнами, за прозрачным камнем, который не допускал  внутрь  ветер,
далеко-далеко внизу среди камней вскипали волны, дымясь на ветру.
   Ветер менялся, грязная полоса в небе на севере разошлась  туманом,  и
вокруг маленького бледного солнца повис большой  белый  круг  -  снежный
круг. Вот оно? Вот что он хотел сказать Агату. Выпадет снег. Не  щепотка
соли, как в прошлый раз, а снег. Метель? Слово, которое он так долго  не
слышал и не произносил, вызвало у него странное чувство.  Значит,  чтобы
умереть, он должен  вернуться  в  унылые  однообразные  просторы  своего
детства, он должен вновь вернуться в белый мир снежных бурь.
   Он все еще стоял у окна, но уже не  видел  волн,  шумящих  внизу.  Он
вспомнил Зиму. Много толка будет гаалям от того, что они захватили Тевар
и, может быть захватят Космопорт! Сегодня или  завтра  они  будут  обжи-
раться мясом ханн и зерном. Но далеко ли они уйдут, когда повалит  снег?
Истинный снег, метель с ледяным ветром, которая жнет леса  и  сравнивает
долины с холмами? Как они побегут, когда на всех  дорогах  их  настигает
этот враг! Слишком долго они задержались на севере! Вольд  вдруг  хрипло
засмеялся и отошел от темнеющего окна. Он пережил свое время, своих  сы-
новей, он больше не вождь, от него нет никакой пользы, и он должен  уме-
реть здесь, на скале среди моря. Но у него есть великие союзники, и  ве-
ликие воины служат ему - они сильнее Агата, сильнее всех людей. Метель и
Зима вступают в битву на его стороне, и он переживет своих врагов.
   Грузно ступая, он подошел к очагу, развязал мешочек с гезином, бросил
крошку и трижды глубоко вдохнул. А потом взревел:
   - Эй, женщины? Готова каша?
   Они послушно подали ему плетенку, и он ел и был доволен.

   Глава 11
   ОСАДА ГОРОДА
   В первый же день осады Ролери послали к тем, кто носил воинам на сте-
нах и крышах запасы копий - длинные, почти неотделанные  стебли  хольна,
тяжелые, с грубо заостренным концом. Метко брошенное, такое копье убива-
ло, но из неопытных рук град таких копий отгонял гаалей,  которые  пыта-
лись приставить лестницу к стене у Лесных Ворот. Она  втаскивала  беско-
нечные связки этих копий по бесконечным ступенькам, на других ступеньках
брала их у женщины, стоявшей ниже, и передавала наверх, бежала с ними по
улицам, где гулял ветер, и ее ладони и теперь еще горели от тонких,  как
волоски, колючих заноз. Но сегодня она с рассвета таскала камни для  ка-
тапульт - похожих на огромные пращи комнеметев, которые были установлены
у Лесных Ворот. Стоило гаалям подтащить свои тараны, как на них  обруши-
вались тяжелые камни, и они разбегались. Но чтобы прокормить катапульты,
нужно было очень много камней. Мальчишки на ближайших улицах выворачива-
ли тесанные каменные бруски, а она и еще семь женщин  укладывали  их  по
десять штук в небольшой круглоногий ларец и тащили воинам - восемь  жен-
щин, впряженные в веревочную сбрую. Тяжелый ларец с каменным  грузом  не
хотел сдвигаться с места, но они налегали на веревки все вместе, и вдруг
его круглые ноги поворачивались. Грохоча и дергаясь,  он  полз  за  ними
вверх по склону. Они ни на миг не ослабляли усилий, пока  не  добирались
до ворот и не вываливали камни. Тогда они  переводили  дух,  отбрасывали
прилипшие к глазам волосы и тащили пустой подпрыгивающий ларец за  новым
грузом. Снова и снова, и так все утро. Камни и веревки до крови ободрали
жесткие ладони Ролери. Она оторвала два широких лоскута от своей  тонкой
кожаной юбки и примотала их ремешками от сандалий к рукам. Работать ста-
ло легче, и другие женщины сделали то же.
   - А жалко, что вы не помните, как делать эробили! - крикнула она Сей-
ко Эсмит, когда они бежали вниз по улице, а за ними громыхала  неуклюжая
повозка.
   Сейко не ответила, - может быть, она и не услышала. Среди  дальнерож-
денных не было слабых духом, и Сейко не щадила себя, но напряжение и ус-
талость сказывались на ней все больше: она  двигалась,  словно  во  сне.
Один раз, когда они возвращались к воротам, гаали  начали  кидать  через
стену горящие копья - повсюду на камнях улицы и на черепичных крышах за-
дымились их тлеющие древки. Сейко забилась в постромках, точно  попавший
в ловушку зверек, пригибаясь и шарахаясь от летящих над головой огненных
палок.
   - Они погаснут, этот город не загорится, - мягко сказала  Ролери,  но
Сейко, повернув к ней невидящее лицо, пробормотала:
   - Я боюсь огня, я боюсь огня...
   Однуко, когда молодому арбалетчику на стене попал в  лицо  камень  из
гаальской пращи и он, не удержавшись на узком выступе, сорвался  и  уда-
рился о землю прями перед ними, сбив с ног двух женщин в  их  упряжке  и
забрызгав их юбки кровью и мозгом, это Сейко бросилась к нему,  это  она
положила разбитую голову себе на колени и прошептала слова прощания.
   - Он твой родич? - спросила Ролери, когда Сейко снова впряглась в по-
возку и они потащили камни дальше. Дальнерожденная женщина ответила:
   - Мы в Городе все родичи. Это был Джокенеди Ли - самый молодой в  Со-
вете.
   Молодой борец на арене в углу большой площади, сияющий от пота  о  от
торжества, сказавший ей, что в городе она может ходить где хочет. Первый
дальнерожденный, который заговорил с ней.
   Джекоба Агата она не видела с позапрошлой ночи, потому  что  у  всех,
кто остался в Космопорте, у каждого дальнерожденного и у каждого челове-
ка были свои обязанности и свое место, а место Агата - руководителя пят-
надцати сотен защитников города, осажденного пятнадцатью  тысячами  вра-
гов, - было повсюду. Мало-помалу усталость и голод высасывали ее силы, и
ей начало чудиться, будто он тоже лежит распростертый на залитых  кровью
камнях, там, где гаали нападали особенно упорно - у  Морских  Ворот  над
обрывом.
   Женщины остановились: веселый малыш привез им на круглоногой  повозке
хлеб и сушеные плоды, а маленькая очень серьезная девочка,  тащившая  на
плечах кожаный мешок с водой, дала им напиться. Ролери  ободрилась.  Она
была уверена, что они все умрут. - разве не смотрела она с крыши на хол-
мы, почерневшие от воинов врага? Их столько, что и не сосчитать, а осада
едва началась... Но Агата не могут убить, в этом она  была  уверена  еще
больше. А раз он будет жить, то будет жить и  она.  Как  смерти  осилить
его? Ведь он жизнь - ее жизнь. Она сидела на  камне  и  с  удовольствием
грызла черствый хлеб. Вокруг нее на расстоянии броска копья со всех сто-
рон смыкался ужас, пытки, надругательства, но она сидела и  спокойно  но
жевала хлеб. Пока они дают отпор, вкладывая в него все  силы,  все  свое
сердце, страх, по крайней мере, над ними не властен.
   Но скоро все стало очень плохо. Они тянули за собой груз к воротам, и
внезапно грохот повозки и все звуки вокруг утонули в оглушительном  реве
по ту сторону ворот - в гуле, точно при землетрясении, таком глубоком  и
могучем, что его слушали все кости, а не только  уши.  И  створки  ворот
подпрыгнули на железных петлях, затряслись... Тут  она  на  миг  увидела
Агата: он бежал во главе отряда лучников и  метателей  дротиков  с  того
конца города и на бегу выкрикивал распоряжения тем, кто стоял на стенах.
   Женщинам было велено укрыться на улицах ближе к Площади. И они рассы-
пались в разные стороны. "Гу-у-у, гу-у-у, гу-у-у!" - ревел голос бесчис-
ленных множеств у Лесных Ворот. Этот гул был таким грозным,  что,  каза-
лось, кричат сами холмы и вот-вот они выпрямятся и сбросят город с  уте-
сов в море. Ветер был ледяным. Те, с кем она возила камни, ушли, все за-
путалось, смешалось... И у нее больше не было работы. Начало темнеть.  А
день ведь еще не состарился, еще не наступило время ночи.  И  вдруг  она
поняла, что действительно скоро умрет, поверила в свою смерть. Застыв на
месте, она беззвучно закричала - между высокими пустыми домами, на  пус-
той улице.
   В боковом проходе мальчики выворачивали камни и тащили их  туда,  где
улица выводила на главную Площадь. Там строили баррикаду перед  внутрен-
ними воротами. Такие же баррикады росли и на остальных трех улицах.  Она
начала помогать мальчикам - чтобы согреться, чтобы  что-то  делать.  Они
трудились молча - пять-шесть мальчиков,  выполнявших  почти  непосильную
для них работу.
   - Снег, - сказал один, остановившись рядом с ней.
   Она отвела взгляд от камня, который шаг за шагом толкала перед собой,
и увидела, что в воздухе кружат белые хлопья, с каждым мгновением стано-
вясь все гуще. Остальные мальчики тоже  остановились.  Ветер  больше  не
дул. Умолк и чудовищный голос у ворот. Снег и темнота  пришли  вместе  и
принесли тишину.
   - Только поглядите! - ахнул кто-то из мальчиков.
   Дальний конец улицы вдруг исчез. Слабое желтоватое сияние было светом
в окнах Дома Лиги в сотне шагов от них.
   - У нас будет вся Зима, чтобы глядеть на него, - отозвался другой.  -
Если мы только доживем. Пошли! В Доме уже, наверное , подают ужин.
   - Ты идешь? - спросил младший у Ролери.
   - Мои люди едят не там, а в... в Тэаторе.
   - Нет, мы все едим в Доме Лиги, чтобы меньше было возни. Пошли!
   Мальчики держались застенчиво, грубовато, по-товарищески. И она пошла
с ними.
   Ночь наступила рано, день наступил поздно. Она проснулась в доме Ага-
та и увидела серый свет на серых стенах, полоски мути, сочащиеся  сквозь
щели ставней, которые закрывали стеклянные окна. Кругом  стояла  тишина,
полная тишина. И в доме, и снаружи не раздавалось ни единого звука.  От-
куда такая тишина в осажденном городе? Но осада и гаали словно отодвину-
лись куда-то далеко, оттесненные этом  непонятным  утренним  безмолвием.
Тут было тепло и рядом лежал Агат, погруженный в сон. Она боялась  поше-
вельнуться.
   Стук внизу, частые удары в дверь, голоса. Очарование развеялось, луч-
шие мгновения кончились. Они зовут Агата. Она разбудила его - это оказа-
лось совсем не легко. Наконец, все еще ослепленный сном, он встал и отк-
рыл ставень, впустив в комнату дневной свет.
   Третий день осады, первый день метели.  Улицы  были  укрыты  глубоким
снегом. А он все падал. Иногда густые хлопья опускались спокойно и плав-
но, но чаще их кружил, бросал и гнал резкий  северный  ветер.  Все  было
приглушено и преображено снегом. Холмы, лес, поля и луга - все  исчезло.
Даже небо. Соседние крыши растворились в белизне. Виден был только снег,
лежащий и падающий, а больше не было видно ничего.
   На западе вода отступала, откатывалась в бесшумную метель. Виадук из-
гибался и уходил в ничто. Риф исчез. Ни неба, ни моря..  Снег  летел  на
огромные утесы, засыпал пляж.
   Агат закрыл ставни, опустил крючок и повернулся к ней. Его  лицо  все
еще не утратило сонного спокойствия, голос был хриплым.
   - Они не могли уйти, - пробормотал он.
   Потому что с улицы кричали:
   - Гаали ушли! Они сняли лагерь, они бегут на юг...
   Как знать?  Со  стен  Космопорта  были  видны  только  вихри  снежных
хлопьев. Но не стоят ли чуть дальше за завесой тысячи шатров,  разбитых,
чтобы переждать метель? А может быть, там ничего нет... Со стен  на  ве-
ревках спустились разведчики. Трое вернулись и сказали, что поднялись по
склону до леса и не нашли гаалей, однако дальше идти не решились, потому
что в двухстах шагах даже города не было видно. Один не вернулся. Захва-
чен или заблудился?
   Совет собрался в библиотеке Дома Лиги. И  туда,  как  обычно,  пришли
все, кто хотел, - для того, чтобы слушать и принять участие  в  обсужде-
нии. В Совете теперь осталось восемь человек вместо десяти. Смерть  нас-
тигла Джокенеди Ли и Гариса, самого молодого и самого старого. На  засе-
дание пришло семеро: Пилотсон ес стражу на стенах. Однако комнату запол-
нили безмолвные слушатели.
   - Они не ушли... Но они не рядом с городом... Кроме... кроме  некото-
рых/
   Элла Пасфаль говорила хрипло, на горле у нее билась жила, лицо  стало
глинисто-серым. Ей лучше всех дальнерожденных удавалось "слушать мысли",
как они это называли. Она была способна улавливать человеческие мысли на
очень далеком расстоянии, непосильном для других, и могла слушать их не-
заметно для того, кто думал.
   "Это запрещено!" - сказал Агат так давно... неделю назад? И  на  этот
раз он был против того, чтобы таким способом узнать, ушли  ли  гаали  от
Космопорта или нет.
   - Мы ин разу не нарушили этот закон, - сказал он. - Ни  разу  во  все
время Изгнания! - и еще он сказал: - Мы узнаем, где  гаали,  как  только
кончится метель. А пока удвоим стражу на стенах.
   Но остальные с ним не согласились и поставили на своем.  Увидев,  что
он уступил, смирился с их решением, Ролери растерялась  и  расстроилась.
Он сказал, что он не Глава Города и не Глава Совета, что десяти  альтер-
ранов выбирают на время и они управляют все вместе, как равные. Но Роле-
ри не могла этого понять. Либо он главный среди них, либо  нет.  А  если
нет, то их всех ждет гибель.
   Старуха задергалась в судорогах, глядя перед собой невидящими  глаза-
ми, и попыталась объяснить словами смутные, необъяснимые проблески чужо-
го сознания, мыслящего на неизвестном языке,  выразить  крепкое  неясное
ощущение чего-то, чего касались чужие руки.
   - ...Я держу... я держу... к-канат... в-веревку,  -  произнесла  она,
запинаясь.
   Ролери вздрогнула от страха и отвращения. Агат  отвернулся  от  Эллы,
замкнувшись в себе.
   Наконец Элла замерла и долго сидела, опустив голову.
   Сейко Эсмит налила церемониальную чашку ча для семи членов  Совета  и
для Ролери. Каждый, едва коснувшись напитка губами, передавал его  сосе-
ду, а тот - своему соседу, пока она не опустела. Взяв чашку у Агата, Ро-
лери несколько мгновений изумленно рассматривала ее, прежде чем  сделать
глоток. Нежно-синяя, тонкая,  как  цветочный  лепесток,  она  пропускала
свет, точно драгоценный камень.
   - Гаали ушли, - сказала вслух Элла Пасфаль, поднимая измученное лицо.
- Они движется сейчас по какой-то долине между грядами холмов. Это восп-
ринялось очень четко.
   -Гилнская долина, - пробормотал кто-то. - В милях десяти за Болотами.
   - Они бегут от Зимы. Стены города в безопасности.
   - Но Закон нарушен, - сказал Агат,  и  его  охрипший  голос  заглушил
оживленный радостные возгласы. - Стены всегда  можно  восстановить.  Ну,
увидим...
   Ролери спустилась с ним по лестнице в обширный Зал Собраний,  застав-
ленный длинными столами и скамейками, потому что общая столовая  помеща-
лась теперь здесь, под золотыми часами и хрустальными  шариками  планет,
обращающихся вокруг своих солнц.
   - Пойдем домой, - сказал он, и, надев длинные меховые куртки с  капю-
шонами, которые всем выдавали со склада в подвале  Общинного  Дома,  они
вышли на Площадь, навстречу слепящему ветру.
   Но не прошли они и десяти шагов, как из метели выскочила нелепая  бе-
лая фигура, вся в красных разводах, и закричала:
   - Морские ворота! Они ворвались в Морские Ворота!
   Агат взглянул на Ролери и скрылся за снежной завесой. И почти сразу с
башни вверху донеслись глухие удары металла о металл, только чуть  приг-
лушенные снегом. Эти могучие звуки они называли "колоколом", и еще перед
осадой все выучили его сигналы. Четыре удара, пять ударов и тишина,  по-
том опять пять ударов, и снова, и снова: все воины к Морским Воротам,  к
Морским Воротам.
   Ролери едва успела оттащить вестника с дороги под аркадами Дома Лиги,
как из дверей начали выбегать мужчины, без курток, натягивая куртки  на-
бегу, с оружием и без оружия. Они ныряли в крутящийся снег и исчезали из
виду, не успев пересечь Площадь.
   Больше из дверей никто не появлялся . Со стороны Морских Ворот сквозь
вой ветра доносился шум, но в этом снежном мире он казался  очень  дале-
ким. Она стояла под аркой, поддерживая вестника. Из глубокой раны у него
на шее текла и текла кровь. Он упал бы, если она бы его  отпустила.  Его
лицо было ей знакомо - альтерран, которого зовут Пилотсон, и она  повела
его к двери, называя по имени, чтобы он пришел в себя. А он  пошатывался
от слабости и бормотал, словно еще не сообщил своей вести:
   Они ворвались в Морские Ворота, они в стенах города...

   Глава 12
   ОСАДА ПЛОЩАДИ
   Высокие узкие створки Морских Ворот гулко распахнулись, лязгнули  за-
совы. Битва в снежных вихрях кончилась. Но защитники города  оглянулись,
и сквозь сыплющиеся хлопья увидели на улице, за сугробами в красных пят-
нах, убегающие тени.
   Подняв своиз раненых и убитых, они поспешно вернулись на  Площадь.  В
такой буран было бессмысленно высматривать осадные  лестницы.  На  стене
уже в десяти шагах все сливалось в непроницаемую тьму. Гаальский воин, а
может быть и не один, проскользнул в город под самым носом у  часовых  и
открыл Морские Ворота. Нападение удалось отбить, но в любую минуту в лю-
бом месте гаали могли начать новый штурм, бросившись на стены всем  ско-
пом.
   - Я думаю, сказал Умаксуман, шагая рядом с Агатом к  баррикаде  между
Тэатором и Колледжем, - я думаю, что гаали почти все ушли сегодня на юг.
   Агат кивнул.
   - Да, конечно. Если они задержаться, то перемрут от  голода.  Остался
только отряд чтобы занять город, прикончить нас и жить на наших  запасах
да Весны. Сколько их, как ты полагаешь?
   - Там, у ворот было не больше тысячи, - с сомнением в голосе произнес
теварец. - Но могло остаться больше. И если они перебрались  через  сте-
ны... Смотри! - Умаксуман указал на неясную фигуру, которая быстро  мет-
нулась в сторону, когда снежная завеса  дальше  по  улице  на  мгновение
раздвинулась. - Ты туда! - буркнул он и бросился налево.
   Агат обошел квартал справа и встретился с  Умаксуманом  у  следующего
угла.
   - Неудача, - сказал он.
   - Удача! - коротко ответил теварец и  взмахнул  гаальским  топором  с
костяной инкрустацией, которого минуту назад у него не было.
   В снежном хаосе у них над головой плыл низкий мелодичный звон колоко-
ла на башне Дома Лиги - бом, бом-бом, бом, бом-бом,  бом...  Уходите  на
Площадь, на Площадь... Все, кто дрался у Морских Ворот, кто нес дозор на
стенах и у Лесных Ворот, кто спал у себя дома  или  пытался  следить  за
врагом с крыш, пришли или еще шли в сердце города, на Площадь, огорожен-
ную четырьмя высокими зданиями. Одного за другим их пропускали за барри-
кады. Умаксуман и Агат тоже наконец направились туда. Было  бы  безумием
медлить на опустевших улицах, где прятались неясные тени.
   - Идем же, альтерран! - настойчиво сказал теварец,  и  Агат  неохотно
внял голосу здравого смысла. Так мучительно было  оставлять  свой  город
врагу!
   Ветер тем временем стих. И порой в странном безмолвии, полном сложно-
го сплетения звуков, люди на Площади улавливали звон  бьющегося  стекла,
удары топора по двери где-то на улицах, уводивших за завесу метели. Мно-
гие дома были оставлены незапертыми, и грабители могли проникнуть в  них
без всякого труда, но их не ждало там ничего, кроме защиты  от  снега  и
ветра. Все съестные припасы до последней крошки были сданы в общий  фонд
в Доме Лиги еще неделю назад. В прошлую ночь вода и природный  газ  были
отключены во всех домах, кроме четырех зданий на Площади, Фонтаны Космо-
порта больше не били, и на кольца сосулек легли высокие  снежные  шапки.
Склады и зернохранилища помещались глубоко под землей, в подвалах и пог-
ребах, много лет назад сооруженных под Общинным Домом и Домом Лиги.  Ос-
тальные дома в городе стояли пустыми, холодные, темные, покинутые, ниче-
го не суля врагам.
   - Нашего стада им хватит на целый лунокруг. И  корм  не  понадобится:
они зарежут всех ханн, а мясо провялят... - Дэрмат, член  Совета,  прямо
на дороге в Дом Лиги обрушил на Агата панические упреки.
   - Пусть прежде их поймают! - буркнул Агат.
   - О чем ты?
   - О том, что несколько минут назад, перед тем как уйти от Морских Во-
рот, мы открыли хлева и выпустили ханн. Со мной был Паул  Пастух,  о  он
проецировал панический страх. Они бросились врассыпную как ошпаренные, и
буран замел их следы.
   - Ты выпустил ханн? Все стадо? А как же мы проживем Зиму? Если  гаали
уйдут?
   - Неужто сигнал паники, который Паул спроецировал на ханн, подейство-
вал и на тебя, Дэрмат? - вспыхнул Агат. - По-твоему, мы не  сумеем  воб-
рать собственный скот? Ну а наши запасы зерна? Охота? Сугробники,  нако-
нец? Да что с тобой, черт побери?
   - Джекоб! - тихо сказала Сейко Эсмит, становясь между нами.
   Он осознал, что кричит на Дэрмата, и с усилием взял себя в руки. Но у
кого хватит сил, вернувшись после кровавого  боя,  уговаривать  пожилого
мужчину, вдруг закатившего истерику? У него отчаянно болела голова. Рана
над виском, которую он получил во время одного из налетов на стоянки га-
алей, все еще ныла, хотя ей давно было пора  затянуться.  Из  схватки  у
Морских Ворот он вышел невредимым, но на нем запеклась кровь других  лю-
дей.
   В высокие окна библиотеки, ставни которых были  открыты,  мягко  били
снежные хлопья. Наступил полдень, но казалось, что уже смеркается. Внизу
была Площадь, бдительные часовые на баррикадах, а дальше - покинутые до-
ма, оставленные воинами стены, город снега и теней.
   Этот день, день отступления во внутренний Город и четвертый день оса-
ды, они провели за баррикадами, однако ночью, когда метель на время поу-
тихла, по крышам Колледжа наружу выбрались разведчики. К рассвету метель
снова разыгралась - а может быть, почти сразу за первым  налетел  второй
буран, - и под прикрытием снегопада и стужи  не  только  мужчины,  но  и
мальчики Космопорта начали партизанскую войну на улицах родного  города.
Они уходили по двое и по трое, крались по улицам, крышам, комнатам - те-
ни среди теней. Они пускали в ход ножи, отравленные дротики,  бола.  Они
врывались в собственные дома и убивали укрывшихся там гаалей - или гаали
убивали их.
   Агат, который не знал страха высоты, особенно ловко играл в эту  игру
на крышах. Занесенная снегом черепица стала коварно скользкой, но оттуда
легче всего было поражать гаалей дротиками, и он  не  мог  противостоять
соблазну, тем более что другие такие же забавы -  прятки  и  салочки  на
улицах, жмурки в домах - обещали столько же шансов  уцелеть  или  погиб-
нуть.
   Шестой день осады, четвертый день бурана: в этот день  хлопья  смени-
лись снежной крупой - мелкой, редкой, летевшей по  ветру  горизонтально.
Термометры в подвале Общинного Дома, где помещался архив, а  теперь  был
устроен госпиталь, показывал, что температура снаружи равна минус  четы-
рем градусам, а анемометр регистрировал порывы  ветра  со  скоростью  до
шестидесяти миль в час. На улицах творилось что-то ужасное: ветер швырял
ледяную крупу в лицо, точно горсти песка, бросал  ее  в  разбитые  окна,
ставни которых пошли на костры, волнами гнали по расщепленным полам. Ес-
ли не считать четырех зданий вокруг Площади, в городе не было ни  тепла,
ни пищи. Гаали пережидали буран, забившись в пустые комнаты, и прямо  на
полу жгли ковры, разломанные двери, ставни, шкафы. Есть им было нечего -
все запасы забрала Откочевка. Они ждали, чтобы  погода  переменилась,  -
тогда можно будет охотиться, а покончив  с  защитниками  города,  благо-
денствовать на его зимних запасах. Но пока буран не  стихал,  осаждающие
голодали.
   Они заняли виадук, хотя пользы им от него не было  никакой.  Дозорные
на башне Лиги наблюдали их единственную нерешительную попытку  захватить
Риф - град копий и поднятый подъемный мост сразу же положили  ей  конец.
На песок под обрывом они спускаться не  решились:  по-видимому,  зрелище
мчащейся к берегу приливной волны внушило им ужас, а  о  том,  когда  ее
следует ожидать, они не имели никакого представления, так как пришли сю-
да из внутренних областей материка. Значит, за Риф можно  было  не  опа-
саться, и тем, кто особенно хорошо владел параречью, удавалось  вступать
со своими близкими на острове в достаточно тесный контакт для того, что-
бы узнать, что все там идет хорошо и любящие отцы могут не  волноваться:
все дети здоровы. Да, Рифу ничего не грозило. Но в город враги ворвались
и заняли его. Более ста его защитников были убиты, а остальные заперты в
четырех домах, как в ловушке. Город снега, теней и крови.
   Джекоб Агат, скорчившись, сидел в комнате с серыми стенами. Она  была
пуста, только на полу валялись  присыпанные  снегом  обрывки  войлочного
ковра и битое стекло. Дом был погружен в мертвую тишину.  Вон  там,  под
окном, раньше лежал тюфяк... Ролери разбудила  его  на  рассвете  в  тот
единственный раз, когда они вместе ночевали в его доме,  где  он  сейчас
прячется, точно чужой. С горькой нежностью он  прошептал  ее  имя.  Ког-
да-то... так давно, так давно - дней двенадцать назад - он  сказал,  что
не может жить без нее, а сейчас у него ни днем ни ночью не выпадало  ми-
нуты, чтобы даже вспомнить о ней. "Ну, так я буду думать о  ней  сейчас,
дай мне хотя бы думать о ней!" - яростно бросил он глухой тишине, но по-
думал только, что они родились не в ту пору, в неположенный срок. Нельзя
начинать любить, когда приходит время смерти.
   Ветер заунывно свистел в разбитых окнах. Агата пробирала дрожь.  Весь
день ему было то жарко, то холодно. Термометр продолжал опускаться, и  у
тех, кто отправлялся на вылазки по крышам, кожа теряла чувствительность,
покрывалась болячками - старики называли это  "обморожением".  Двигаясь,
он чувствовал себя лучше. А думать не надо - что толку. По  привычке  он
направился к двери, на тут же спохватился и на цыпочках подошел к  окну,
через которое влез в комнату. На первом этаже соседнего  дома  обоснова-
лись гаали. Сверху Агату была видна спина  одного  из  них,  мускулистая
согнутая шея, очень белая под грязью. И волосы у них были светлые, точно
вымазанные какой-то темной смолой. Странно, что в сущности, он не знает,
как выглядят его враги. Мечешь издалека дротик, наносишь удар и убегаешь
или, как в схватке у Морских Ворот, дерешься  врукопашную,  еле  успевая
наносить и отражать удары - тут уж некогда разглядывать. А какие  у  них
глаза? Тоже коричневые или золотистые, как у теварцев?  Нет,  как  будто
серые... Но толь сейчас не время выяснять это. Он вспрыгнул на  подокон-
ник, подтянулся на карниз и ушел из своего дома по крыше.
   На обычном пути к Площади его ждала засада - гаали тоже начали  выби-
раться на крыши. Он быстро ускользнул от всех преследователей, кроме од-
ного. Но этот, сжимая в руке духовую трубку, следом  за  ним  перемахнул
через широкий провал между домами, который  остановил  остальных.  Агату
пришлось спрыгнуть в боковой проход. Он упал, вскочил и кинулся по улице
Эсмит к баррикаде. Дозорный высматривал таких беглецов  и  сразу  бросил
веревочную лестницу. Агат взлетел по ней наверх, но уже на баррикаде ему
в правую руку впился дротик. Он спрыгнул за  баррикаду,  выдрал  дротик,
высосал ранку и сплюнул. Гаали не отравляли своих дротиков и  стрел,  но
они подбирали и снова использовали дротики космопортовцев, в том числе и
отравленные. Наглядная демонстрация одной из причин установления  Закона
о культурном эмбарго. Агат пережил очень скверные  две  минуты,  ожидая,
что вот-вот начнутся судороги, потом решил, что ему повезло,  и  тут  же
глубокая ранка над запястьем заболела очень сильно. Сможет ли он  теперь
стрелять как следует?
   В Зале Собраний под золотыми часами раздавали обед. Он ничего не ел с
рассвета и изнывал от голода, пока не сел за  стол  с  тарелкой  горячей
бханы и солонины. Тут он почувствовал, что не может проглотить ни куска.
Разговаривать ему тоже не хотелось, но  это  было  все-таки  лучше,  чем
есть, и он отвечал на вопросы тех,  кто  собрался  вокруг  него,  и  сам
расспрашивал их. Затем на башне над их головой раздался набат - еще один
штурм.
   Как обычно, гаали бросались то на одну баррикаду, то  на  другую,  и,
как обычно, без особого толка. Вести настоящий штурм в такую погоду было
невозможно. И эти короткие налеты в сумерках они устраивали только в на-
дежде, что хотя бы одному-двум воинам удастся проникнуть  за  баррикаду,
воспользовавшись тем, что внимание ее защитников  отвлечено,  перебежать
через площадь и открыть выходящие на улицу массивные чугунные двери  Об-
щинного Дома. С наступление темноты нападавшие отступили, и вскоре  луч-
ники, стрелявшие из окон верхнего этажа Колледжа и Общинного Дома  крик-
нули, что на улицах вокруг никого нет. Как обычно, двое-трое  защитников
баррикады были ранены или убиты - пущенная снизу стрела достала арбалет-
чика в верхнем окне; мальчик, который взобрался на самый верх баррикады,
чтобы точнее попадать в цель, был тяжело ранен в живот копьем с железным
наконечником, остальные отделались царапинами и  синяками.  Каждый  день
число раненых и убитых увеличивалось, и все меньше оставалось  тех,  кто
охранял баррикады и сражался. Слишком их было мало даже  для  малых  по-
терь...
   Когда Агат вернулся с баррикады, у него опять начался  жар  и  озноб.
Почти все, кого набат оторвал от обеда, вернулись за свои столы, но Ага-
ту запах еды вдруг стал противен. И, заметив, что ранка на запястье сно-
ва начала кровоточить, он воспользовался этим предлогом,  чтобы  уйти  и
спуститься в подвал Общинного Дома - пусть костоправ  забинтует  ее  как
следует.
   В этом огромном зале с низким потолком всегда поддерживалась  одна  и
та же температура, и круглые сутки он освещался мягким,  ровным  светом.
Отличное помещение, чтобы хранить старинные инструменты, карты и папки с
документами - и отличное помещение для раненых. Они лежали  на  тюфяках,
разостланных поверх войлочного ковра, крохотные островки сна и боли сре-
ди глубокой тишины длинного зала. И он увидел, что надежда его не  обма-
нула и между ними навстречу ему идет его жена. Он смотрел на нее  -  жи-
вую, реальную - и не испытывал той горькой нежности, которую вызывали  в
нем мысли о ней, а просто радовался.
   - Здравствуй, Ролери, - буркнул он и, сразу  отвернувшись  от  нее  к
Сейко и костоправу Воттоку, спросил, как себя чувствует  Гуру  Пилотсон.
Он не знал, что делать с переполнявшим его восторгом, и не мог ни заглу-
шить его, ни справиться с ним.
   - Его рана пухнет, - шепотом сказал Вотток, и Агат удивленно  посмот-
рел на него, не сразу сообразив , что он говорит о Пилотсоне.
   - Пухнет? - повторил он с недоумением и, подойдя к тюфяку  Пилотсона,
опустился рядом с ним на колени.
   Глаза Пилотсона были устремлены прямо на него.
   - Ну как дела, Гуру?
   - Ты совершил опасную ошибку, - сказал раненый.
   Они знали друг друга с рождения и были друзьями всю жизнь. Агат сразу
понял, о чем думает Пилотсон, - о его женитьбе. Но он не нашелся что от-
ветить.
   - Это ничего не изменило... - начал он наконец и тут же  умолк.  Нет,
он не станет оправдываться.
   - Мало, слишком мало, - сказал Пилотсон.
   И тут только Агат понял, что сознание его друга помрачено.
   - Все хорошо, Гуру! - сказал он с такой властной твердостью, что  Пи-
лотсон глубоко вздохнул и закрыл глаза, словно эти слова его  успокоили.
Агат встал и вернулся к Воттоку. - Перевяжи мне, пожалуйста, руку, чтобы
остановить кровь. А что с Пилотсоном?
   Ролери принесла полоску ткани и пластырь. Вотток быстро и  ловко  за-
бинтовал руку Агата и ответил на его вопрос:
   - Я не знаю, альтерран. По-видимому, гаали пользуются ядами,  которых
наши противоядия не нейтрализуют. Я перепробовал их все. И не  один  Пи-
лотсон альтерран стал их жертвой. Вот погляди на этого мальчика.  С  ним
то же самое.
   Мальчик, которому не минуло и пятнадцати лунокругов, стонал и  метал-
ся, точно в кошмаре. В одной из уличных  вылазок  его  ранили  в  бедро.
Кровь давно остановили, однако под кожей от раны тянулись багровые поло-
сы, а сама она выглядела странно и была очень горячей на ощупь
   - Ты перепробовал все противоядия? - повторил Агат, отводя  глаза  от
искаженного мальчишеского лица.
   - Все до единого. А помнишь, альтерран, как в начале Осени ты  загнал
на дерево клойса и он тебя исцарапал? Эти царапины были  похожи  на  его
рану. Может быть, гаали изготовляют яд из крови или желез клойсов. И его
рана заживет, как твои царапины. Да, вот шрам... - Вотток  повернулся  к
Сейко и Ролери и объяснил: - Когда он был не старше этого  мальчика,  он
залез на дерево за клойсом, а тот зацепил его когтями. Ранки были пустя-
ковыми, но они распухли, рука стала  горячей,  и  он  очень  плохо  себя
чувствовал. Однако через несколько дней все зажило.
   - Это рана не заживет, - тихо сказала Ролери Агату.
   - Почему ты так думаешь?
   - Раньше я... иногда ходила во знахаркой нашего клана. И кое-чему на-
училась... Полоски у него на ноге... такие  полоски  называются  тропами
смерти.
   - Значит ты знаешь этот яд, Ролери?
   - Это не яд. Так может случится с каждой глубокой раной. И даже с са-
мой маленькой, если кровь не течет, а в нее попала грязь. Огонь, зажжен-
ный оружием!
   - Суеверные выдумки! - гневно перебил старый врач.
   - Оружие не зажигает в нас огня, Ролери. -  объяснил  Агат,  бережным
движением отводя ее от рассерженного старика. - Мы не...
   - Но ведь он горит и в мальчике, и в Пилотсоне! И погляди сюда...
   Она повернула его к тюфяку, на котором сидел раненый теварец,  добро-
душный пожилой человек. Он охотно позволил Агату осмотреть под  волосами
место, где было его ухо, которое отрубил гаальский топор. Рана  поджива-
ла, но она распухла, была горячей и из нее что-то сочилось.
   Агат машинально прижал ладонь к виску, к собственной ноющей ране, ко-
торую не удосужился даже перевязать.
   К ним подошел Вотток. Свирепо поглядев на ни в чем не  повинного  те-
варца, он сказал:
   - Местные врасу называют "огнем  от  оружия"  инфекции,  возникающие,
когда в кровь попадают микроорганизмы. Ты изучал это  в  школе,  Джекоб.
Поскольку люди иммунны к местным бактериям и вирусам, нам опасны  только
повреждения жизненно важных органов, большая потеря крови или химические
яды, но от них у нас есть противоядия...
   - Но ведь мальчик умирает, Старейшина, -  перебила  Ролери  с  мягким
упормтвом. - Рану зашили, не промыв...
   Старый врач задохнулся от бешенства:
   - Иди к своим родичам и не учи меня, как надо лечить людей...
   - Довольно! - сказал Агат.
   Наступило молчание.
   - Ролери! - сказал Агат. - Если ты сейчас здесь не очень  нужна,  то,
может, мы могли бы пойти... - он чуть было не сказал  "пойти  домой",  -
поесть чего-нибудь, - закончил он растерянно.
   Она еще не обедала, и, сидя рядом с ней в Зале Собраний, он тоже съел
несколько ложек. Потом они надели куртки и через  неосвещенную  площадь,
где завывал ветер, пошли к зданию Колледжа. Там они ночевали в  классной
комнате вместе с двумя другими парами. Большие спальни в  Общинном  Доме
были удобнее, но почти все супружеские пары, если только жена не ушла на
Риф, устроились в Колледже, предпочитая хотя бы такое подобие уединения.
Одна женщина, укрывшись курткой, уже крепко спала за задвинутыми  парта-
ми. К разбитым окнам для защиты от дротиков, стрел и ветра были  придви-
нуты поставленные на ребро столы. Агат и его жена  постелили  куртки  на
голый пол. Но Ролери не позволила ему сразу уснуть: она зачерпнула с по-
доконника чистый снег и промыла им раны у него на голове и руке. Ему бы-
ло больно, и он, обессиленный усталостью, раздраженно потребовал,  чтобы
она перестала, но она ответила:
   - Ты - альтерран, ты не болеешь, но от этого не будет вреда. Никакого
вреда не будет.

   Глава 13
   ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
   В холодном мраке пыльной комнаты Агат в бредовом сне  иногда  начинал
говорить вслух, а потом, когда она заснула,  он  позвал  ее  из  глубины
собственного сна, через черную бездну, повторяя ее имя  и  словно  уходя
все дальше и дальше. Его голос ворвался в ее дремоту. И она  проснулась.
Было еще темно.
   Утро наступило рано: по краям заслонявших окна столов  загорелся  се-
ребряный ореол, на потолок легли светлые полосы. Женщина, которая спала,
когда они накануне пришли сюда, продолжала спать мертвым сном безмерного
утомления, но муж и жена, устроившиеся на одном из столов,  чтобы  избе-
жать сквозняка, уже проснулись. Агат приподнялся, сел, поглядел по  сто-
ронам и хрипло, растерянно сказал:
   - Метель кончилась...
   Чуть-чуть отодвинув стол, загораживающий ближайшее окно, они выгляну-
ли наружу и вновь увидели мир: истоптанный  снег  на  Площади,  сугробы,
венчающие баррикады, фасады трех величественных зданий справа,  слева  и
напротив, слепо глядящих закрытыми ставнями,  заснеженные  крыши  позади
них и кусочек моря. Бело-голубой мир. Купающийся в прозрачном свете, го-
лубые тени в сверкающей белизне повсюду, куда уже достигли лучи  раннего
солнца.
   Этот мир был прекрасен, но они были беззащитны в  нем,  словно  ночью
рухнули укрывавшие их стены.
   Агат подумал то же, что думала она, так как он сказал:
   - Идемте в Дом Лиги, пока еще они не сообразили. Что  могут  спокойно
расположиться на крышах и тренироваться на нас в стрельбе по мишеням.
   - Можно пользоваться туннелями. Соединяющими  все  здания,  -  сказал
мужчина, спрыгивая со своего стола.
   Агат кивнул:
   - Мы и будем ими пользоваться, но на баррикады по туннелю не добереш-
ся...
   Ролери медлила, пока остальные не ушли, а тогда настояла, чтобы  Агат
еще раз позволил ей еще раз осмотреть рану над  виском.  Рана  выглядела
получше... или, во всяком случае, не хуже. На его  лице  еще  не  зажили
следы ударов ее родичей, а ее руки были все в ссадинах от камней и вере-
вок, в болячках. Воспалившихся от холода. Она прижала  свои  истерзанные
руки к его истерзанной голове и засмеялась.
   - Мы точно два старых воина, - сказала она. Джекоб Агат. Когда мы уй-
дем в страну под морем, твои передние зубы вырастут снова?
   Он непонимающе посмотрел на нее и попробовал улыбнуться,  но  у  него
ничего не получилось.
   - Может быть, когда умирает дальнерожденный, он возвращается на звез-
ды... в другие миры, - сказала она и перестала улыбаться.
   - Нет, - ответил он и встал. - Нет, мы остаемся здесь. Ну  так  идем,
жена моя.
   Хотя и солнце. И небо, и снег  сияли  ослепительным  блеском,  воздух
снаружи стал таким холодным, что было больно дышать. Они торопливо шли к
аркаде Дома Лиги. Как вдруг позади них раздался шум. Агат  схватился  за
дротикомет, и они обернулись, готовые броситься в сторону. Странная  во-
пящая фигура словно взлетела над баррикадой и рухнула вперед  головой  в
снег почти рядом с ними. Гааль! С двумя копьями  в  груди.  Дозорные  на
баррикадах махали руками и кричали. Арбалетчики  торопливо  6н6атяхивали
тетиву своего оружия и. Задрав головы, смотрели на восточную здания  над
собой - из-за ставней окна на верхнем этаже выглядывал какой-то  человек
и что-то кричал им. Мертвый гааль лежал ничком на  истоптанном  окровав-
ленном снегу в голубой тени баррикады.
   Один из дозорных подбежал к Агату:
   - Альтерран! Они, наверное, сейчас все кинуться на приступ...
   Но его перебил человек, выскочивший из дверей Колледжа:
   - Нет! Я видел этого! Этот гнался за ним. Оттого он и вопил так...
   - Кого ты видел? Он что. Бросился на приступ в одиночку?
   - Он убегал от этого, спасал свою жизнь. А вы там с  баррикады  разве
не видели? Неудивительно, что он так вопил! Весь белый, бежит. Как чело-
век, а шня, альтерран... шея вот такая! Выскочил из-за  угла  следом  за
ним. А потом повернул обратно.
   - Снежный дьявол, - сказал Агат и посмотрел на Ролери, ища  подтверж-
дения. Она кивнула - ведь она не раз слышала рассказ Вольда.
   - Белый, и высокий. И голова мотается из стороны в сторону...  -  она
повторила жутковатую пантомиму Вольда, и человек, который видел зверя из
окна, воскликнул:
   - Да-да!
   Агат взобрался на баррикаду взглянуть, не покажется ли снежный дьявол
еще раз. Ролери осталась внизу. Она смотрела на мертвеца. В каком же  он
был ужасе, что, ища спасения. Кинулся на вражеские  копья!  Она  впервые
видела гааля так близко - пленных не брали, а она почти все время прово-
дила в подземной комнате. Ухаживая за ранеными. Гааль был коротконогий и
очень худой. Кожа еще белее, чем у нее. И натерта жиром так, что лоснит-
ся. В намазанные смолой волосы вплетены алые перья. Не  одежда,  а  одни
лохмотья, кусок войлока вместо куртки. Мертвец лежал,  раскинув  руки  и
ноги, как застигла его внезапная смерть, уткнувшись лицом в снег. Словно
все еще стараясь спрятаться от белого зверя. Который  гнался  за  ним...
Ролери неподвижно стояла возле него в холодной светлой тени баррикады.
   - Вон он! - закричал над ней Агат со ступенчатой  внутренней  стороны
баррикады. Сложенной из тесанных брусков уличной мостовой и камней с бе-
реговых утесов.
   Он спустился к ней, его глаза блестели. Торопливо шагая рядом с ней к
Дому Лиги, он говорил:
   - На одну секунду он все-таки показался. Перебежал улицу  Отейка.  На
бегу он мотнул головой в нашу сторону. Они охотятся стаями?
   Ролери не знала. Она знала только излюбленный рассказ Вольда  о  том,
как он один на один убил снежного дьявола среди мифических снегов  прош-
лой Зимы. Они вошли в переполненную столовую. И Агат, сообщив о  случив-
шемся. Задал тот же вопрос. Умаксуман сказал твердо, что снежные дьяволы
часто бегают стаями, но дальнерожденные. Конечно. Не могли положиться на
слова врасу и пошли справиться со своими  книгами.  Книга,  которую  они
принесли в столовую, сказала, что после первого бурана Девятой Зимы были
замечены снежные дьяволы, бежавшие стаей из  двенадцати-пятнадцати  осо-
бей.
   - А как говорят книги? У них же нет голоса. Это вроде мысленной речи,
вот как ты говоришь со мной?
   Агат посмотрел на нее. Они сидели за одним из длинных столов  в  Зале
Собраний и, обжигаясь, пили  жидкий  травяной  суп,  который  так  любят
дальнерожденные. Ча - называют они его.
   - Нет... А впрочем, да, отчасти. Слушай, Ролери.  Я  сейчас  уйду  на
баррикаду, а ты возвращайся в госпиталь. Не обращай внимания на воркотню
Воттока. Он стар и переутомлен. Но он очень много знает. Если тебе пона-
добится сходить в другое здание. Иди не через  Площадь,  а  по  туннелю.
Вдобавок к гаальским лучникам еще эти твари... - он как будто засмеялся.
- Что дальше. Хотел бы я знать!
   - Джекоб Агат, можно я спрошу...
   За то короткое время, которое она его знала. Ей так и не удалось рас-
путать, сколько кусков в его имени и какие она должна употреблять.
   - Я слушаю, - сказал он очень серьезно.
   - А почему ты не говоришь на мысленной речи с гаалями? Вели им,  что-
бы... чтобы они ушли. Как ты велел мне на песках, чтобы я убежала к  Ри-
фу. Как ваш пастух велел ханнам...
   - Люди ведь не ханны, - ответил он, и ей вдруг пришло в  голову,  что
из них только он один и ее соплеменников, и своих соплеменников, и  гаа-
лей равно называет людьми.
   - Старуха... Элла Пасфаль... она же слушала гаалей, когда их  большое
войско двинулось на юг.
   - Да. Люди, обладающие этим даром и умеющие им пользоваться, способны
даже на расстоянии слышать чужие мысли так, что тот, кто их думает,  ни-
чего не замечает. Ну, как в толпе ощущаешь общий  страх  или  общую  ра-
дость. Конечно, это много проще, чем слышать мысли, но все-таки  есть  и
общее - отсутствие слов. А мысленная речь и восптиятие мысленной речи  -
это совсем другое. Нетренированный человек,  если  ему  передать.  Сразу
замкнет свое сознание, так и не поняв, что он слышит. Особенно если  пе-
редается не то, чего он сам хочет или во что верит. Обычно  те,  кто  не
учился параобщению, обладают полнейшей защитой от него. Собственно гово-
ря. Обучение параобщению сводится главным образом к  отработке  способов
разрушать собственную защиту.
   - А животные? Ведь они слышат?
   - В какой-то степени. Но опять-таки слова здесь отсутствуют. У  неко-
торых людей есть способности проецировать на  животных.  Очень  полезное
свойство для охотников и пастухов, ничего не скажешь. Разве ты не слыша-
ла, что дальнерожденные - очень удачливые охотники?
   - Да. Потому их и называют чародеями. Но, значит, я -  как  ханна?  Я
слышала тебя.
   - Да. И ты передала мне... Один раз в моем доме... Так иногда  бывает
между двумя людьми - исчезают все барьеры, вся защита. - Он  допил  свой
ча и задумчиво уставился на узор солнца и сверкающих планет  на  длинной
стене напротив. - В таких случаях необходимо, чтобы они любили друг дру-
га. Необходимо... Я не могу проецировать гаалям  мой  страх.  Мою  нена-
висть. Они не услышат. Но если бы я начал проецировать их  на  тебя,  то
мог бы тебя убить. А ты меня, Ролери...
   Тут пришли и сказали, что его ждут на Площади, и он должен  был  уйти
он нее. Она спустилась в госпиталь, чтобы ухаживать за лежащими там  те-
варцами, как ей было поручено, и чтобы помочь раненому  дальнерожденному
мальчику умереть. Это была тяжелая смерть. И длилась она весь день. Вот-
ток позволил ей сидеть с мальчиком. Убедившись, что все его знания  бес-
полезны, старый врач то угрюмо и горько смирялся с неизбежным, то впадал
в ярость.
   - Мы, люди не умираем вашей мерзкой смертью! - крикнул он один раз  в
бессильной злобе. - Просто у него какой-то врожденный порок крови!
   Ей было все равно, что бы он не говорил. Все равно было  и  мальчику,
который умер в мучениях, сжимая ее руку.
   В большой тихий зал приносили новых раненых -  по  одному,  по  двое.
Только поэтому она знала, что наверху, на снегу, под яркими лучами солн-
ца идет ожесточенный бой. Принесли Умаксумана. Ему в голову попал камень
из гаальской пращи, и он лежал  без  движения.  Могучий.  Красивый.  Она
смотрела на него с тоскливой гордостью - бесстрашный воин, ее  брат.  Ей
казалось, что его смерть близка, но через некоторое время он сел на  тю-
фяк, встряхнул головой и встал.
   - Где это я? - спросил он громким голосом, и, отвечая ему,  она  чуть
не засмеялась. Детей Вольда убить нелегко!
   Он рассказал ей, что гаали без передышки  осаждают  четыре  баррикады
разом, совсем как у Лесных Ворот, когда они всей толпой ринулись к  сте-
нам и лезли на них по плечам друг друга.
   - Воины они глупые, - сказал он, потирая большую шишку  над  ухом.  -
Если бы им хватило ума неделю сидеть на крышах  вокруг  этой  Площади  и
пускать в нас стрелы, у нас не осталось бы людей, чтобы защищать  барри-
кады. Но они только и умеют, что наваливаться всей ордой и вопить...
   Он опять потер шишку, сказал:
   - Куда дели мое копье? - и ушел сражаться.
   Убитых сюда не приносили, их складывали под навесом на Площади, чтобы
потом предать сожжению. Может быть, Агата убили, а она об этом  не  зна-
ет... Каждый раз, когда по ступенькам спускались носильщики с новым  ра-
неным, в ней вспыхивала надежда: если это раненный Агат, то он  жив!  Но
каждый раз она видела на носилках другого человека.  А  когда  он  будет
убит, коснется его мысль ее мысли в последнем зове? И может  быть,  этот
зов ее убьет?
   На исходе нескончаемого дня принесли старую Эллу Пасфаль. Она  и  еще
несколько дальнерожденных ее возраста  потребовали,  чтобы  им  поручили
опасную обязанность подносить оружие защитникам баррикад.  А  для  этого
надо было перебегать Площадь, обстреливаемую  врагом.  Гаальская  стрела
насквозь пронзила ее шею от плеча до плеча. Вотток ничем не мог  ей  по-
мочь. Маленькая черная, очень старая женщина лежала, умирая, среди моло-
дых мужчин. Пойманная ее взглядом, Ролери подошла к ней, так и держа та-
зик с кровавой рвотой. Суровые, темные, непроницаемые, как камень,  ста-
рые глаза пристально смотрели на нее, и Ролери ответила таким  же  прис-
тальным взглядом, хотя среди ее сородичей это было не в обычае.
   Забинтованное горло хрипело, губы дергались.
   "Разрушить собственную защиту..."
   - Я слушаю, - дрожащим голосом  произнесла  Ролери  вслух  ритуальную
фразу своего племени.
   "Они уйдут, - сказал в ее мыслях слабый, усталый голос Эллы  Пасфаль.
- Попытаются догнать тех, кто ушел на юг раньше. Они боятся нас,  боятся
снежных дьяволов, домов, улиц. Они полны страха и уйдут после этого пос-
леднего усилия. Скажи Джекобу. Я слышу их. Скажи Джекобу... они уйдут...
завтра..."
   - Я скажу ему, - пробормотала Ролери и заплакала.
   Умирающая женщина, которая не могла ни двигаться, ни говорить,  смот-
рела на нее. Ее глаза были как два темных камня.
   Ролери вернулась к своим раненым, потому что за ними надо было ухажи-
вать, а других помощников у Воттока не было. Да и зачем идти разыскивать
Агата там, на кровавом снегу, среди шума и суматохи,  чтобы  перед  тем,
как его убьют, сказать ему, что безумная старуха, умирая, говорила,  что
они уцелеют?
   Она занималась своим делом, а слезы все катились и катились по ее ще-
кам. Ее остановил один дальнерожденный, который был ранен очень  тяжело,
но получил облегчение после того, как Вотток дал ему свое чудесное  сна-
добье - маленький шарик, ослабляющий  или  вовсе  прогоняющий  боль.  Он
спросил:
   - Почему ты плачешь:
   Он спросил это с дремотным любопытством, как  спрашивают  друг  друга
малыши.
   - Не знаю, - ответила она. - Попробуй уснуть.
   Однако она, хотя и смутно, знала причину своих слез: все эти дни  она
жила, смирившись с неизбежным, и внезапная надежда жгла ее сердце  мучи-
тельной болью, а так как она была всего лишь женщиной,  боль  заставляла
ее плакать.
   Тут, внизу, время стояло на месте, но день все-таки, наверное близил-
ся к концу, потому что Сейко Эсмит принесла на подносе горячую  еду  для
нее с Воттоком и для тех раненых, кто был в  силах  есть.  Она  осталась
ждать, чтобы унести пустые плошки, и Ролери сказала ей:
   - Старая Элла Пасфаль умерла.
   Сейко только кивнула. Лицо у нее было какое-то сжавшееся и  странное.
Пронзительным голосом она произнесла:
   - Они теперь мечут зажженные копья и бросают с крыш горящие поленья и
тряпье. Взять баррикады они не могут и потому решили сжечь здания вместе
со складами, а тогда мы все вместе умрем голодной смертью на снегу. Если
в Доме начнется пожар, вы здесь окажетесь в ловушке и сгорите заживо.
   Ролери ела и молчала. Горячая бхана была сдобрена мясным соком и мел-
ко нарубленными душистыми травами. Дальнерожденные в  осажденном  городе
стряпали вкуснее, чем ее родичи в пору Осеннего Изобилия. Она  выскребла
свою плошку, доела кашу, оставленную одним  раненым,  подобрала  остатки
еще с двух плошек, а затем отнесла поднос Сейко, жалея, что  не  нашлось
еще.
   Потом очень долго к ним никто не спускался. Раненые спали  и  стонали
во сне. Было очень тепло: жар газового пламени уютно струился через  ре-
шетки, словно от очажной ямы в шатре. Сквозь тяжелое дыхание  спящих  до
Ролери иногда доносилось прерывистое "тик-тик-тик" круглолицых  штук  на
стенах. И они, и стеклянные ларцы по сторонам комнаты,  и  высокие  ряды
книг играли золотыми и коричневыми отблесками в мягком, ровном свете га-
зовых факелов.
   - Ты дала ему анальгетик? - шепнул Вотток, и она утвердительно пожала
плечами, встала и отошла от раненого, возле которого сидела.
   Старый костоправ за эти дни словно стал на половину Года старше,  по-
думала Ролери, когда он сел рядом с ней у стола, чтобы нарезать еще бин-
тов. А знахарь он великий! И видя его усталость и уныние,  она  сказала,
чтобы сделать ему приятное:
   - Старейшина, если рану заставляет гнить не огонь от оружия, то что?
   - Ну... особые существа. Зверюшки, настолько  маленькие,  что  их  не
видно. Показать их тебе я мог бы только в специальное стекло, вроде  то-
го, которое стоит вон в том шкафу. Они живут почти повсюду. Она  оружии,
и в воздухе, и ан коде. Если они попадают в кровь, тело вступает с  ними
в бой - от этого раны распухают и происходит все остальное. Так  говорят
книги. Но как врачу мне с этим сталкиваться не приходилось.
   - А почему эти зверюшки не кусают дальнерожденных?
   - Потому что не любят чужих! - Вотток невесело усмехнулся своей  шут-
ке. - Мы ведь здесь чужие, ты знаешь.  Мы  даже  не  способны  усваивать
здешнюю пищу, и нам для этого приходится время от времени принимать осо-
бые ферментирующие вещества. Наша  химическая  структура  самую  чуточку
отклоняется от здешней нормы, и это сказывается на  цитоплазме...  Впро-
чем, ты не знаешь, что это такое. Ну, короче говоря, мы сделаны не  сов-
сем из такого материала, как вы, врасу.
   - И потому у вас темная кожа, а у нас светлая?
   - Нет, это значения не имеет. Чисто поверхностные различия - цвет ко-
жи, волос, радужной оболочки глаз и прочее. А настоящее отличие спрятано
глубоко, и оно крайне мало - одна единственная молекула во всей цепочке,
- сказал Вотток со вкусом, увлекаясь собственными объяснениями. - Тем не
менее вас, врасу, можно отнести к Обыкновенному Гуманоидному  Типу.  Так
записали первые колонисты, а уж они-то это знали. Однако такое  различие
означает, что браки между нами и здешними  жителями  будут  бесплодными,
что мы не способны усваивать местную органическую пищу без помощи допол-
нительных ферментов, а также не реагируем на ваши микроорганизмы и виру-
сы... Хотя, честно говоря, роль ферментирующих  веществ  преувеличивают.
Стремление во всем следовать примеру Первого Поколения порой переходит в
чистейшей воды суеверия. Я видел  людей,  возвращающихся  из  длительных
охотничьих экспедиций, не говоря уж о беженцах из Атлантика прошлой Вес-
ной. Ферментные таблетки и ампулы кончились у них еще за два-три  лунок-
руга до того, как они перебрались к нам, а пищу, между прочим, их  орга-
низмы усваивали без малейших затруднений. В конце-то концов жизнь  имеет
тенденцию адаптироваться...
   Вотток вдруг умолк и уставился на  нее  странным  взглядом.  Она  по-
чувствовала себя виноватой, потому что ничего не поняла из его  объясне-
ний - всех главных слов в ее языке не было.
   - Жизнь... что? - робко спросила она.
   - Адаптируется. Приспосабливается,  Меняется!  При  достаточном  воз-
действии и достаточном числе поколений благоприятные изменения, как пра-
вило, закрепляются... Быть может, солнечное излучение мало-помалу  вызы-
вает приближение к местной биохимической норме... В таком случае все эти
преждевременные роды и мертворожденные младенцы представляют  собой  из-
держки адаптации или же результат биологической несовместимости матери и
меняющегося эмбриона... - Вотток перестал размахивать ножницами и  скло-
нился над бинтами, но тут же опять поднял на нее  невидящий,  сосредото-
ченный взгляд и пробормотал: -Странно, странно, странно!  Это  означает,
знаешь ли, что перекрестные браки перестанут быть стерильными.
   - Я снова слушаю, - прошептала Ролери.
   - ...что от браков людей и врасу будут рождаться дети!
   Эти слова она поняла, но ей осталось непонятно, сказал ли он, что так
будет, или что он этого хочет, или что этого боится.
   - Старейшина, я глупа и не слышу тебя, - сказала она.
   - Ты прекрасно его поняла! - раздался рядом  слабый  голос.  Пилотсон
альтерран лежал с открытыми глазами. - Ты так думаешь,  что,  что  мы  в
конце концов стали каплей в ведре, Вотток?  -  Пилотсон  приподнялся  на
локте. Темные глаза на исхудалом воспаленном лице лихорадочно блестели.
   - Раз у тебя и у некоторых других раны загноились,  это  надо  как-то
объяснить.
   - Ну так будь проклята адаптация!  Будь  прокляты  твои  перекрестные
браки и те, кто родятся от них! - крикнул раненый, глядя на Ролери. - До
тех пор пока мы не смешивали своей крови с чужой, мы представляли  Чело-
вечество. Мы были изгнанниками, альтерранами, людьми! Верными знаниям  и
законам Человека! А теперь, если браки с врасу будут  давать  потомство,
не пройдет и Года, как наша капля человеческой крови исчезнет без следа.
Разжижется, растворится, превратится в ничто.  Никто  не  будет  пользо-
ваться этими инструментами и читать эти книги. Внуки Джекоба Агата будут
до скончания века сидеть, стуча камень о камень, и вопить...  Будьте  вы
прокляты, глупые дикари! Почему вы не можете оставить нас в покое, в по-
кое!
   Он трясся от озноба и ярости. Старый Вотток, который тем временем на-
ливал что-то в один из своих меленьких пустых внутри дротиков,  нагнулся
и ловко всадил дротик в руку бедного Пилотсона, чуть пониже плеча.
   - Ляг, Гуру, - сказал он, и раненый послушался. На его лице была рас-
терянность.
   - Мне все равно, если я умру от ваших паршивых вирусов, -  сказал  он
сипнущим голосом. - Но своих проклятых ублюдков держите отсюда подальше,
подальше от... от Города...
   - Это на время его успокоит, - сказал Вотток со вздохом и замолчал.
   А Ролери снова взялась за бинты. Такую работу она выполняла  ловко  и
быстро. Старый доктор следил за ней, и лицо его было хмурым  и  задумчи-
вым.
   Когда она выпрямилась, чтобы дать отдохнуть спине,  то  увидела,  что
старик тоже заснул - темная кучка костей и кожи в углу позади стола. Она
продолжала работать, размышляя, верно ли она поняла его и правду  ли  он
говорил - что она может родить Агату сына.
   Она совсем забыла, что Агат, возможно, уже лежит убитый.  Она  сидела
среди погруженных в сон раненых, под гибнущим городом, полном смерти,  и
думала о том, что сулит им жизнь.

   Глава 14
   ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
   Вечер принес с собой стужу. Снег, подтаявший под  солнечными  лучами,
смерзся в скользкую ледяную корку. Прячась на соседних крышах  и  черда-
ках, гаали спускали в ход свои вымазанные смолой стрелы, и они  проноси-
лись в холодном сумрачном воздухе,  точно  ало-золотые  огненные  птицы.
Крыши четырех осажденных зданий были медными, стены - каменными, и пламя
бессильно угасало. Баррикады уже никто не пытался брать приступом. Прек-
ратился и дождь стрел - и с железными, и с  огненными  наконечниками.  С
верха баррикады Джекоб Агат смотрел на пустые темнеющие улицы между тем-
ными домами.
   Осажденные приготовились к ночному штурму - положение гаалей,  несом-
ненно было отчаянным. Но холод все усиливался. Наконец Агат назначил до-
зорных, а остальных отправил с баррикад заняться своими ранами, поесть и
отдохнуть. Если им трудно, то гаалям должно быть еще труднее - они  хотя
бы одеты тепло, а гаали совсем не защищены от такого холода. Даже отчая-
ние не выгонит северян, кое-как укутанных в обрывки шкур и войлока,  под
этот страшный прозрачный свет льдистых звезд. И защитники уснули  -  кто
прямо на своих постах, кто вповалку в вестибюлях, кто под окнами  вокруг
костров, разведенных на каменном полу  высоких  каменных  комнат,  а  их
мертвые лежали, окостенев, на обледенелом снегу у баррикад.
   Агат не мог спать. Он не мог уйти в теплую комнату  и  оставить  Пло-
щадь. Весь день они сражались здесь не на жизнь, а на смерть, но  теперь
Площадь лежала в глубоком безмолвии, и над ней горели созвездия  Зимы  -
Дерево, и Стрела, и пятизвездный След, а над восточными  крышами  пылала
сама Снежная Звезда. Звезды Зимы. Они сверкали кристаллами льда в глубо-
кой холодной черноте ночи.
   Он знал, что эта ночь - последняя. Может быть,  его  последняя  ночь,
может быть, его города, а может быть, осады. Три исхода. Но как  выпадет
жребий, он не знал. Шли часы. Снежная Звезда поднималась все выше.  Пло-
щадь и улицы вокруг тонули в безмерной тишине, а в  нем  росло  и  росло
странное упоение, непонятное торжество. Они спали, враги, замкнутые сте-
нами Города, и казалось, бодрствует лишь он один, а Город, со всеми спя-
щими, со всеми мертвецами, принадлежит ему, - ему одному. Это  была  его
ночь.
   Альтерран! - крикнул кто-то вслед ему хриплым шепотом, но  он  только
повернулся, жестом показал, чтобы они держали  веревку  наготове  к  его
возвращению, и пошел вперед по самой середине улицы. Он чувствовал  себя
неуязвимым, и не подчиниться этому ощущению - значит накликать  неудачу.
И он шагал по темной улице среди врагов так, словно вышел погулять после
обеда.
   Он прошел мимо своего дома, но не свернул к нему. Звезды исчезали  за
черными островерхими крышами и снова появлялись, зажигая искры  во  льду
под ногами. Потом улица сузилась, чуть повернула между  домами,  которые
стояли пустые, еще когда Агат не родился, и вдруг завершилась  небольшой
площадью перед Лесными Воротами. Катапульты еще стояли на  своем  месте,
но гаали начали их ломать и разбирать на топливо. Возле  каждой  чернела
куча камней. Створки высоких ворот, распахнувшиеся в  тот  день,  теперь
были снова заперты и крепко примерзли к земле. Агат поднялся по лестнице
надвратной башни и вышел на дозорную площадку. Он  вспомнил,  как  перед
самым началом снегопада стоял здесь и видел внизу идущее на приступ  га-
альское войско - ревущую толпу, которая накатывалась, точно волна прили-
ва на пески, грозя смести перед собой все. Будь у  них  больше  лестниц,
осада кончилась бы тогда же... А теперь нигде  ни  движения,  ни  звука.
Снег, безмолвие, звездный свет над гребнем и над  мертвыми  обледенелыми
деревьями, которые его венчают.
   Он повернулся и посмотрел на Град Изгнания - на маленькую кучку крыш,
уходящих вниз от его башни к стене над обрывом. Над этой горсткой  камня
звезды медленно склонялись к западу. Агат сидел неподвижно, ощущая холод
даже под одеждой из крепкой кожи и пушистого меха. И тихо-тихо насвисты-
вал плясовой мотив.
   Наконец запоздалое утомление бесконечного дня нахлынуло на него. И он
спустился со своей вышки. Ступеньки  оледенели.  На  последней  он  пос-
кользнулся. Уцепился за каменный выступ, чтобы удержаться. И краем глаза
уловил какое-то движение по ту сторону маленькой площади.
   Из черного подвала улицы между двумя домами приближалось  что-то  бе-
лое. Чуть поднимаясь и опускаясь, словно волна в ночной тьме. Агат смот-
рел и не понимал. Но тут оно выскочило на площадь - что-то высокое.  То-
щее. Белое быстро бежало к нему в мутном свете звезд, точно человек. Го-
лова на длинной изогнутой шее покачивалась из стороны в сторону. Прибли-
жаясь, оно издавало хриплое чириканье.
   Дротикомет он взвел, еще когда спрыгнул с баррикады,  но  рука  плохо
слушалась из-за раны в запястье, а пальцы в перчатке плохо  гнулись.  Он
успел выстрелить, и дротик попал в цель, но зверь уже кинулся:  короткие
когтистые передние лапы вытянулись вперед, голова странным волнообразным
движением надвинулась на него, разинулась  круглая  зубастая  пасть.  Он
упал под ноги зверю, пытаясь повалить его и увернуться от щелкающей пас-
ти, но зверь оказался быстрее. Он почувствовал, что когти передних,  та-
ких слабых на вид, лап одним ударом разорвали  кожу  его  куртки  и  всю
одежду под ней, почувствовал, что парализован чудовищной тяжестью.  Неу-
молимая сила запрокинула его голову, открывая его горло... И он  увидел,
как звезды в неизмеримой тишине над ним бешено закружились и погасли.
   В следующий миг он стоял на четвереньках, упираясь ладонями в ледяные
камни рядом с вонючей грудой белого меха, которая вздрагивала и подерги-
валась. Яд в дротике подействовал ровно через пять секунд и чуть было не
опоздал на секунду. Круглая пасть все еще открывалась и закрывалась, но-
ги с плоскими и широкими ступнями сгибались и разгибались, точно снежный
дьявол продолжал бежать. "Снежные  дьяволы  охотятся  стаями",  -  вдруг
всплыло в памяти Агата, пока он старался отдышаться и успокоиться. Снеж-
ные дьяволы охотятся стаями... Он  неуклюже,  но  тщательно  перезарядил
дротикомет и, держа его наготове, пошел назад по улице Эсмит. Не перехо-
дя на бег, чтобы не поскользнуться на льду, но уже и не прогулочным  ша-
гом. Улица по-прежнему была пустой и тихой - и бесконечно  длинной.  Но,
подходя к баррикаде, он снова насвистывал.
   Агат крепко спал на полу комнаты в Колледже, когда их лучший арбалет-
чик, молодой Шевик, потряс его за плечо и настойчиво зашептал:
   - Проснись, альтерран! Ну приснись же! Скорее идем...
   Ролери так и не пришла. Две другие пары, с которыми они делили комна-
ту. Крепко спали.
   - Что такое? Что случилось? - вскочив, бормотал Агат еще сквозь сон и
натягивая разорванную куртку.
   - Идем на башню!
   Больше Шевик ничего не сказал.
   Агат покорно пошел за ним, но тут сон развеялся, и он все понял.  Они
перебежали Площадь, серую в первых слабых лучах рассвета. Торопливо под-
нялись по винтовой лестнице на Башню Лиги, и перед ними открылся  город.
Лесные ворота были распахнуты.
   Между створками теснились гаали и толпами выходили наружу.
   В рассветной мгле трудно было разглядеть, сколько их - не меньше  ты-
сячи или даже двух, говорили дозорные на башне,  но  они  могли  и  оши-
биться: внизу у стен и на снегу мелькали лишь неясные тени. Они группами
и поодиночке появлялись за воротами, исчезали под стенами, а  потом  не-
ровной растянутой линией вновь появлялись выше  на  склоне,  размеренной
трусцой удаляясь на юг, и вскоре скрывались из виду - то ли их  поглощал
серым сумрак, то ли складки холма. Агат все еще смотрел им вслед,  когда
горизонт на востоке побелел и по небу до зенита разлилось холодное  сия-
ние.
   Озаренные утренним светом дома и крутые улицы города  были  исполнены
покоя.
   Кто-то ударил в колокол на башне, и прямо у них над головой  ровно  и
часто загремела бронза о бронзу, оглушая, ошеломляя. Зажав уши, они бро-
сились вниз, а навстречу им уже поднимались другие люди.  Они  смеялись,
они окликали Агата, старались его остановить, но он бежал и бежал по гу-
дящим ступенькам под торжествующий звон, а потом очутился в Зале  Собра-
ний. И в этой огромной, шумной, набитой людьми комнате,  где  на  стенах
плыли золотые солнца, а золотые циферблаты отсчитывали Годы и  Годы,  он
искал чужую, непонятную женщину - свою жену. А когда нашел и взял ее  за
руки, то сказал:
   - Они ушли, они ушли, они ушли...
   А потом повернулся и во всю силу свих легких закричал всем и каждому:
   - Они ушли!
   Все тоже что-то кричали ему, кричали друг другу, смеялись и  плакали.
А он опять взял Ролери за руку и сказал:
   - Пойдем со мной. Пойдем на Риф.
   Волнение, торжествующая радость оглушили его, ему не терпелось пройти
по улицам, убедиться, что город снова принадлежит им. С Площади еще ник-
то не уходил, и когда они спустились с западной баррикады,  Агат  достал
дротикомет.
   - У меня вчера вечером было неожиданное приключение, - сказал он  Ро-
лери, а она посмотрела на зияющую прореху в его куртке и ответила:
   - Я знаю.
   - Я его убил!
   - Снежного дьявола?
   - Вот именно.
   - Ты был один?
   - Да. И он, к счастью, тоже.
   Она быстро шла рядом с ним, но он заметил, каким  восторженным  стало
ее лицо, и громко засмеялся от радости.
   Они вышли на виадук, повисший под ледяным ветром между сияющим  небом
и темной водой в белых разводах пены.
   Колокол и параречь уже доставили на Риф великую новость, и  подъемный
мост опустился, как только они подошли к нему. Навстречу выбежали мужчи-
ны. Женщины, сонные, закутанные в меха ребятишки, и вновь начались  кри-
ки, расспросы объятия.
   За женщинами Космопорта робко и хмуро  жались  женщины  Тевара.  Агат
увидел, как Ролери подошла к одной из них - довольно молодой, с  растре-
панными волосами и перепачканным лицом. Почти все они обрубили волосы  и
казались грязными и оборванными - даже трое-четверо из мужчин, оставших-
ся с ними на Рифе. Их вид был точно темный мазок на сияющем утре победы.
Агат заговорил с Умаксуманом, который пришел следом за ним собрать своих
соплеменников. Они стояли на подъемном мосту под отвесной стеной  черной
крепости. Врасу столпились вокруг Умаксумана, и Агат сказал громко, так,
чтобы все они слышали:
   - Люди Тевара защищали наши стены бок о бок с Людьми Космопорта.  Они
могут остаться с нами или уйти, жить с нами или покинуть нас, как им за-
хочется. Ворота моего Города будут открыты для вас всю Зиму. Вы свободны
выйти из них и свободны вернуться желанными гостями!
   - Я слышу. - сказал теварец, склонив светловолосую голову.
   - А где Старейший? Где Вольд? Я хочу сказать ему...
   И тут Агат по-новому увидел перепачканные золой лица и  грубо  обруб-
ленные волосы. Как знак траура. Поняв это, он вспомнил своих  мертвых  -
друзей, родственников. - и безрассудное упоение победой  угасло  в  нем.
Умаксуман сказал:
   - Старейший в моем Роде ушел в страну под морем вслед за  своими  сы-
новьями, которые пали в Теваре. Он ушел вчера. Они складывали рассветный
костер, когда услышали колокол и увидели, что гааль уходит на юг.
   - Я хочу стоять у этого костра, - сказал Агат, глядя  на  Умаксумана.
Теварец заколебался, но пожилой мужчина рядом сказал твердо:
   - Дочь Вольда - его жена, и у него есть право клана.
   И они позволили ему пойти с Ролери и с теми, кто уцелел из их  племе-
ни, на верхнюю террасу, повисшую над морем. Там, на груде поленьев,  ле-
жало тело старого вождя, изуродованное старостью, но  все  еще  могучее,
завернутое в багряную ткань цвета смерти. Маленький мальчик поднес факел
к дровам, и по ним заплясали красно-желтые языки пламени. Воздух над ни-
ми колебался, а они становились все бледнее и бледнее в  холодных  лучах
восходящего солнца. Начался отлив, вода гремела и шипела на  камнях  под
отвесными черными стенами. На востоке, над холмами Аскатевара, и на  за-
паде, над морем, небо было чистым, но на севере висел синеватый  сумрак.
Дыхание Зимы.
   Пять тысяч ночей Зимы, пять тысяч ее дней - вся их молодость, а может
быть, и вся их жизнь.
   Какую победу можно было противопоставить этой дальней синеватой  тьме
на севере? Гаали... что гаали? Жалкая орда, жадная  и  ничтожная,  опро-
метью бегущая от истинного врага, от истинного владыки, от белого влады-
ки Снежных Бурь. Агат стоял рядом с Ролери, глядя  на  угасающий  погре-
бальный костер высоко над морем, неустанно осаждающем черную крепость, и
ему казалось, что смерть старика и победа молодого - одно и то же.  И  в
горе, и в гордости было меньше правды, чем в радости, - в радости, кото-
рая трепетала на холодном ветру между небом и морем, пылающая и недолго-
вечная, как пламя. Это его крепость, его Город, его мир.  И  это  -  его
соплеменники. Он не изгнанник здесь.
   - Идем, - сказал он Ролери, когда последние багровые искры угасли под
пеплом. - Идем домой.

   ЕЩЕ ОДНА ИСТОРИЯ, ИЛИ РЫБАК ИЗ ВНУТРИМОРЬЯ

   Стабилям Экумены на Хайне, а также досточтимой Гвонеш, директору  Ис-
пытательной лаборатории чартен-поля в космопорту Be, от Тьекунан 'на Хи-
део из Второго седорету поместья Удан, Дердан 'над, Окет, планета О
   Не судите меня строго за рапорт, составленный в виде повести - с  не-
которых пор так оно мне привычнее. Вас, однако, может  удивить  также  и
то, с чего бы это простому фермеру с далекой О взбрело в голову посылать
вам доклад, точно он полномочный Мобиль Экумены.  Мой  рассказ  прояснит
это. Повествование - вот единственная наша ладья в потоке времен, но  на
его стремнине, порогах и водоворотах даже самое  крепкое  судно  рискует
порой стать утлым челном.
   Итак - однажды, давным-давно, когда мне исполнился всего  лишь  двад-
цать один год, я покинул отчий дом и СКОКС1-звездолетом "Ступени Дарран-
ды" отбыл на Хайн учиться в тамошней Экуменической школе.
   Расстояние от моей родной планеты до Хайна -  всего  четыре  световых
года, и сообщение между нашими мирами существует уже двадцать веков. Да-
же до изобретения СКОКС-двигателей, когда корабли проводили  в  перелете
сотни лет планетарного времени (вместо нынешних четырех), находились не-
поседы, готовые пожертвовать привычным образом жизни ради познания неве-
домых новых миров. Иногда они возвращались, но лишь очень немногие. Слы-
хивал я весьма печальные истории о появлении подобных странников в  нап-
рочь позабывших о них мирах. А одну очень древнюю  повесть,  предание  о
Рыбаке из Внутриморья, я слышал от собственной матери - она привезла  ее
с собой с Терры, откуда родом. Жизнь ребенка на О вообще полна легенд  и
преданий, но из всех, что поведали мне в детстве мать, соматерь, оба мо-
их отца, дедушки с бабушками, многочисленные тетки да учителя, эта  была
излюбленной. Возможно потому, что мать всегда рассказывала ее с глубоким
и искренним чувством, хотя просто и всегда слово в слово (а я был начеку
и протестовал, если ей случалось хоть что-то сказать иначе).
   Предание повествует о бедном рыбаке Юрасиме, который изо дня  в  день
выходил в одиночку на своем утлом баркасе в безмолвное синее море,  рас-
кинувшееся между его родным островком и Большой Землей. Рыбак был  молод
и красив, по его плечам струились длинные черные косы, и  дочь  морского
царя, увидев его однажды в солнечном ореоле, когда он склонился над бор-
том, не сумела отвести глаз.
   Всплыв на гребень волны, морская царевна предложила  юноше  следовать
за нею в ее подводные чертоги. Он сперва отказывался,  ссылаясь  на  то,
что дома его ждут голодные ребятишки. Но как  мог  бедный  рыбак  проти-
виться воле дочери морского владыки, как мог устоять  он  перед  ослепи-
тельной ее красотой? "На одну ночь", - сдался юноша. И царевна  повлекла
его в свой удивительный чертог, где провела с ним ночь любви в окружении
прислужников - невиданных морских тварей. Юрасима так крепко полюбил ца-
ревну, что, возможно, провел на дне не одну только ночь,  как  собирался
вначале. Но в конце концов он все же собрался с духом и вымолвил: "Доро-
гая, я должен вернуться домой. Меня заждались мои дети" - "Если  уйдешь,
ты уйдешь навсегда", - загрустила царевна. "Я непременно вернусь  к  те-
бе", - обещал юноша. Царевна потупила очи. Горе  ее  было  безмерно,  но
противиться она не стала. "Возьми с собою вот это, - молвила она,  пода-
вая возлюбленному прелестную крохотную шкатулку, запечатанную  сургучной
печатью. - И не открывай ее, возлюбленный мой Юрасима".
   Тогда он выбрался на берег и поспешил к родной  деревушке,  к  отчему
дому. Но сад вокруг знакомых построек одичал и порос лопухом, а в  самом
доме, зиявшем пустыми глазницами окон,  провалилась  крыша.  По  деревне
бродили какие-то люди, но Юрасима не встречал знакомых лиц. "Где мои де-
ти?" - в ужасе возопил он. Проходящая мимо женщина замедлила шаг и обра-
тилась к нему: "В чем твое горе, юный странник?" - "Я - Юрасима, я  живу
в этой деревне, но я не вижу ни одного знакомого лица".  -  "Юрасима!  -
воскликнула женщина (тут моя мать устремляла взор куда-то в себя, а тон,
которым она произносила имя героя, всегда вызывал во мне дрожь  и  слезы
на глазах) - Юрасима! Мой дед рассказывал мне о рыбаке Юрасиме,  сгинув-
шем в морской пучине в незапамятные времена, еще при жизни его собствен-
ного прапрапрадеда. Уже добрых сто лет никто из родичей погибшего не жи-
вет здесь".
   В слезах, горьких и безутешных, вернулся Юрасима к берегу  моря.  Там
он распечатал шкатулку, подарок дочери морского царя. Белый  дымок  выр-
вался изнутри и развеялся по ветру. В тот же миг волосы  Юрасимы  сдела-
лись белыми, а сам он начал дряхлеть и  обратился  в  старца,  глубокого
ветхого старца. В бессилии он пал на песок и тут же умер.
   Помнится, однажды некий странствующий учитель расспрашивал  мою  мать
об истоках этой "небылицы", как сам он назвал предание о  Юрасиме.  Мать
отвечала ему с вежливой улыбкой: "В императорских хрониках, бережно сох-
раняемых на Терре моим народом, существует запись о том, что некий юноша
по имени Юрасима, исчезнувший в 477 году, вернулся в  родную  деревню  в
825-м и вскоре исчез снова. Слыхала я также, что шкатулка Юрасимы сбере-
галась в храмовой раке в течение многих столетий". Затем их беседа свер-
нула на другую, менее интересную тему.
   Моя мать Исако не желала рассказывать мне легенду о Юрасиме так  час-
то, как я того требовал. "История эта такая печальная", - возражала  она
порой и рассказывала мне вместо нее предание о Праматери, или об укатив-
шемся от старушки рисовом колобке, или о нарисованном коте, который ожил
и разделался с демоническими крысами, или же об уплывшем  вниз  по  реке
очаровательном младенце в люльке. Моя сестра,  кузены  и  свойственники,
мои ровесники, а также родичи постарше - все слушали ее рассказы  затаив
дыхание, как я. На О эти истории были внове, а всякая  новая  легенда  -
подлинное сокровище. История с нарисованным котом имела  главный  успех,
особенно когда мать извлекала из сундука кисточку  и  пузырек  с  удиви-
тельными угольными чернилами, давным-давно привезенными ею с родной Тер-
ры, и иллюстрировала свой рассказ набросками животных -  кота,  крыс,  -
которых никто из нас никогда не видел; кот на ее рисунках  непередаваемо
дыбил спину и отважно пучил глаза, крысы же подбирались к нему украдкой,
злобно ощерив страшные ядовитые клыки - "обоюдоострые", как называла  их
моя сестра. И все равно после всех этих  захватывающих  повествований  я
упрямо ждал, когда мать поймает мой умоляющий взгляд, печально улыбнется
в сторонку и, вздохнув, начнет: "Давным-давно, в  незапамятные  времена,
жил-был один бедный юноша. Жил он себе, поживал, в рыбацкой деревушке на
берегу Внутриморья"
   Разве я осознавал тогда, что означает эта легенда для нее самой?  Что
это история из ее собственной жизни? Что если она соберется однажды вер-
нуться в прежний мир, к родным пенатам, то люди, которые были дороги ей,
окажутся перешедшими в мир иной многие столетия тому назад?
   Я, конечно, знал, что сама мать "явилась из  другого  мира",  но  что
значило это для пяти, семи или даже десятилетнею несмышленыша - предста-
вить теперь непросто, а припомнить так и вовсе нет никакой  возможности.
Я знал, что мать терранка, из проживавших на Хайне - для  меня  то  было
предметом особой гордости. Я хвастал, что прибыла мать на О  как  полно-
мочный Мобиль Экумены (моя безрассудочная гордыня раздувалась  буквально
до вселенских масштабов), а "на театральном фестивале в Судиране  позна-
комилась с отцом, полюбив его с первого взгляда". Знал я также и то, что
устройство женитьбы на О - занятие весьма мудреное и хлопотное. Получить
удовлетворительный ответ Экумены на прошение об отставке было делом  на-
ипростейшим - там никогда не возражали против натурализации своих  Моби-
лей. Но как чужестранка Исако не относилась к кастам ки'Отов, и это было
только первое из затруднений. Я узнал все эти интригующие подробности  -
неиссякаемый источник внутрисемейных шуточек и сплетен - от своей  сома-
тери Тубду. "Понимаешь, - рассказывала она мне, одиннадцати или  двенад-
цатилетнему мальчугану, с сияющим лицом  и  едва  сдерживаемым  утробным
смехом, сотрясавшим все ее массивное туловище, - она ведь не знала даже,
что женщины женятся! Там, откуда она прилетела, женщинам, по ее же  сло-
вам, дозволяется разве что замуж выйти!"
   Я пытался возражать ей: "Так только в одной части Терры. Мама расска-
зывала, что есть множество других мест, где женщины преспокойно себе же-
нятся". Я всегда стихийно вставал на защиту матери, хотя в словах  Тубду
не было ни намека на ее уничижение - она боготворила Исако, она  "влюби-
лась в нее с первого же взгляда - о, эти алые губки, эти черные волосы!"
- и просто находила чертовски забавным, что женщина подобных  достоинств
собиралась ограничиться браком с единственным мужчиной.
   "Понимаю-понимаю, - спешила утихомирить мою  горячность  Тубду.  -  Я
знаю: на Терре все по-иному, у них там проблемы с рождаемостью, им  при-
ходится заключать браки исключительно ради продолжения рода. Они,  бедо-
лаги, живут там куцыми парами. Ой, бедняжка  Исако!  Каким  же  странным
должно было показаться ей все здешнее! Припоминаю взгляд, которым встре-
тила она меня впервые?" - И в отвислом животе Тубду снова начинало  кло-
котать то, за что мы, дети, прозвали ее Большой Щекоткой -  ее  нутряной
тектонический смех.
   Для тех, кто незнаком с нашими обычаями, следует пояснить, что на О -
в мире с невысоким и стабильным уровнем населения и издревле  неизменной
технологией - необходимость определенных общественных мероприятий  носит
характер почти что повсеместный. Основой  социального  устройства  здесь
служат не столь города и страны, сколько рассеянные деревни или ассоциа-
ции фермерских хозяйств. Все население состоит из двух половин или каст.
Всякий новорожденный относится к материнской касте, а в целом все ки'Оты
(за исключением горцев из Энника) делятся на Утренних, чье время от  по-
луночи до полудня, и на Вечерних, чье время соответственно от полудня до
полуночи. Священное происхождение и предназначение наших каст служит те-
мой ежегодных Дискуссий и театральных фестивалей, а также составляет со-
держание проповедей в храме при каждом поместье.  Изначальная  их  соци-
альная функция заключалась предположительно  в  соблюдении  экзогамии  и
предотвращении инбридинга на удаленных, изолированных от  внешнего  мира
фермах - в силу того, что вступать в  связь  или  брак  на  О  допустимо
только с представителем противоположной касты. Правила эти,  подкреплен-
ные весьма суровыми карами, соблюдаются почти что неукоснительно Отступ-
ников, которые изредка, но все же появляются, ожидает всеобщее презрение
и категорический остракизм. Для индивидуума принадлежность  к  одной  из
двух каст не менее значима, чем собственно половые  признаки,  и  играет
решающую роль в его сексуальном выборе.
   Брачный контракт ки'Отов, именуемый седорету, включает две пары - од-
ну Утреннюю и одну Вечернюю; гетеросексуальные пары именуются  Утренними
или Вечерними в зависимости от кастовой принадлежности женщины, а  гомо-
сексуальные - женские Дневными, мужские Ночными.
   Столь негибкая структура семейного устройства, в  которой  каждый  из
четверки должен быть сексуально совместим со всеми остальными (а двое из
них могут оказаться абсолютно ему  незнакомыми),  требует,  естественно,
некоторой предварительной подготовки. Составление новых седорету  -  из-
любленное занятие моих соотечественников.  Поощряется  экспериментирова-
ние, новые четверки складываются и распадаются, парочки то и дело  "про-
буют" одна другую. Профессиональные маклеры, традиционно пожилые вдовцы,
путешествуют по разбросанным поместьям,  организуя  свидания,  устраивая
деревенские танцы - универсальный предлог для знакомства каждого с  каж-
дым. Множество браков начинается с любви одной парочки, не  суть  важно,
гетеросексуальная она или гомосексуальная, к которой позднее "подшивает-
ся" еще одна или два отдельных кандидата. Множество иных седорету  цели-
ком, от начала и до конца, устраиваются деревенскими старейшинами.  Пос-
лушать стариков, обсуждающих  под  большим  деревом  детали  предстоящей
свадьбы, - все равно что наблюдать мастерскую игру в шахматы или  тидхе.
"Если свести этого Утреннего мальчишку из Эрдапа с юным Тобо, к примеру,
на мукомольне в Гад'де?" - "А разве Ходин'н из Утренних Ото -  не  прог-
раммист? Программисту в Эрдапе ужо нашлась бы работенка?" Приданым пред-
полагаемого жениха или невесты может быть как фермерское владение, так и
определенное мастерство, единственно с учетом каковых в состав  седорету
попадают порой не самые желанные персоны. С другой же стороны,  фермерс-
кое хозяйство требует от новичков в первую очередь мозолистых рук. В об-
щем, составлению браков на О нет начала и не будет конца. Я  бы  отметил
еще, что от удачно сложившегося седорету маклеры и их  добровольные  по-
мощники получают, похоже, куда большее удовлетворение, чем сами  молодо-
жены, виновники торжества.
   Разумеется, есть множество людей, никогда не вступающих в брак.  Уче-
ные, странствующие проповедники, бродячие актеры и  специалисты  Центров
крайне редко обрекают себя на гнетущую неизменность сельского  седорету.
Многие присоединяются к бракам своих братьев и сестер в качестве дядюшек
и тетушек с весьма ограниченной и четко очерченной мерой  ответственнос-
ти; они вправе вступать в связь с любым из супругов, подходящим по касте
- таким образом седорету разрастается порой  с  четырех  до  семи-восьми
участников. Дети от подобных связей называются кузенами. Дети одной  ма-
тери считаются братьями и сестрами; дети Утренних находятся в свойстве с
детьми Вечерних. Братья, сестры и первые, то есть двоюродные  кузены  не
вправе вступать в браки между собой, свойственники же - вполне. В  неко-
торых менее консервативных регионах О на браки свойственников тоже смот-
рят косо, но в моих краях они вполне уместны.
   Мой отец был Утренний мужчина из поместья Удан в Дердан'наде  -  хол-
мистой местности к северо-западу от реки  Садуун  на  Окете,  самом  ма-
леньком  из  шести  континентов  О.  Дердан'надская  деревенская  община
объединяет семьдесят семь фермерских хозяйств, разбросанных по  террасам
крутых лесистых склонов долины Оро,  притока  полноводной  Садуун.  Дер-
дан'над - плодородная и живописная местность с великолепным видом на Бе-
реговую гряду на западе и на широкое устье полноводной  Садуун  на  юге.
Говорливая Оро, рассекающая здесь холмы, богата рыбой и вечно резвящими-
ся в воде детишками. Я и сам провел свое детство в основном  на  берегах
реки и привык к ее ни на минуту не смолкающему гаму. Дом наш  стоит  так
близко к воде, что и спать приходится под неумолчный гул порогов и како-
фонию попавших в стремнину обломков скал.  Оро  неглубока,  но  коварна.
Каждого из нас сызмала учили плавать в специально обустроенном тихом за-
тоне, а позднее - управляться с долбленкой на бешеных перекатах.  Рыбная
ловля входила в число наших детских обязанностей. Больше всего обожал  я
охоту с острогой на жирных пучеглазых голубых очидов - я часами мог  ге-
роически выстаивать в засаде на скользком валуне посреди потока со смер-
тоносным орудием в напряженной руке. Это была моя стихия. Зато,  пока  я
красовался там, моя свояченница Исидри голыми руками успевала выудить из
глубины шесть или семь скользких рыбин. Она умела ловить руками даже уг-
рей и стремительных юрков. Мне это никогда не удавалось. "Ты просто  от-
даешься течению и как бы сливаешься с рекой", -  объясняла  Исидри.  Она
умела находиться под водой дольше любого из нас - так долго, что мы  уже
начинали тревожиться. "Исидри - слишком скверная и непослушная девчонка,
чтобы утонуть, - сетовала ее матушка Тубду. - Такую разве утопишь?  Ведь
какашки не тонут".
   У Тубду, Утренней жены нашего седорету,  было  двое  детей  от  Капа:
Исидри, годом старше меня, и Сууди, на три года моложе. Дочки  Утренних,
они доводились мне свояченицами, как и их кузен Хад'д, сын Тубду от  дя-
дюшки Тобо, брата Капа. С Вечерней стороны нас детей было двое - я и моя
младшая сестренка по имени Конеко Это древнее Окетское имя имело  значе-
ние также и на терранском языке матери - "котенок", то есть детеныш того
самого расчудесного животного со спиной полукругом и округленными глаза-
ми. На четыре года моложе меня, Конеко действительно вся была такой  ок-
руглой и пушистенькой, точно малютка-звереныш, но глаза были как у мате-
ри - удивительно раскосые, с удлиненными к вискам веками, вроде  нежных,
готовых вот-вот раскрыться цветочных бутонов. Конеко  повсюду  таскалась
за мной следом с жалобным воплем "Део! Део! Постой!", я же тем  временем
вовсю гонялся за бесстрашной и неуловимой Исидри с криком: "Сиди!  Сиди!
Постой же!"
   Когда мы немного подросли, Исидри и я стали закадычными  дружками,  а
Сууди, Конеко и кузен Хад'д составили троицу, неизменно сопливую,  пере-
мазанную, покрытую струпьями и  постоянно  чинившую  взрослым  различные
неприятности - то ворота оставят нараспашку, пустив скотину на поле,  то
стог разворошат, то зеленых фруктов наворуют, то поцапаются с  детьми  с
фермы Дрехе. "Вот же неслухи паршивые! - качала головой Тубду. -  Никому
из вас не суждено утонуть!" И она содрогалась в пароксизмах своего безз-
вучного смеха.
   Мой отец Дохедри был человек работящий, вполне симпатичный, но  тихий
и малообщительный. Мне думается, что упрямство, с которым он некогда до-
бивался приема чужестранки в замкнутый деревенский мирок,  полный  своих
внутренних конфликтов, порой не вполне благовидных, добавило его  и  без
того серьезному характеру толику напряженности. Случались  браки  с  чу-
жестранцами и у других ки'Отов, но почти всегда "на  чужеземный  манер",
парами - такие молодожены обычно селились в одном из Центров, среди оби-
тателей которых в порядке вещей были самые неожиданные традиции,  вплоть
до (если верить деревенским сплетням, оглашаемым под  Деревом  собраний)
кровосмесительных связей между двумя Утренними! Или двумя Вечерними! По-
мимо Центров выбор у подобных пар был невелик: перебраться жить на  Хайн
или вообще оборвать все нити с родным домом, сделавшись Мобилями  Экуме-
ны, обреченными провести всю свою жизнь на борту СКОКС-кораблей в беско-
нечных скитаниях по неведомым мирам, - жизнь под девизом  "вперед!",  но
без воспоминаний о прошлом.
   Ничто из перечисленного не  подходило  отцу,  пустившему  неразрывные
корни в родной Уданский чернозем Он привез возлюбленную домой и уговорил
Вечерних принять ее в свою касту - событие столь редкостное, что Церемо-
ниймейстера для него пришлось выписывать  из  далекого  Норатана.  Затем
отец убедил Тубду вступить в седорету. Что до ее Дневного брака, тут все
обошлось без проблем - стоило лишь ей увидеть мою мать; затруднения воз-
никли с Утренним альянсом. Кап уже долгие годы был любовником отца и ка-
зался самым естественным кандидатом на место в седорету, но пришелся  не
по душе Тубду. Прочные узы, связывавшие Капа с отцом, подвигли обоих  на
длительные обхаживания и умасливания, и Тубду в конце концов  сдалась  -
при ее добродушии трудно было противостоять желаниям сразу троих да плюс
ее собственному влечению к Исако. Полагаю, она всегда находила Капа  за-
нудой, зато его младший брат, дядюшка Тобо, оказался неожиданным  подар-
ком. Не говоря уже о чувствах Тубду к моей  матери,  которые  отличались
бесконечной нежностью и деликатностью, граничившими с мистическим благо-
говением. Однажды моя мать сама заговорила об этом.
   - Тубду знала, как все это было странно для меня,  -  призналась  она
мне. - По-моему, она чувствовала, что все это странно и само по себе.
   - Что именно? Наш мир? Наш образ жизни? - поинтересовался я.
   Мать мягко покачала головой
   - Не то чтобы весь образ жизни, - ответила она как  всегда  с  легким
акцентом. - Но вот эти браки, где мужчина с мужчиной, женщина  с  женщи-
ной? вместе, любовь? До сих пор все это представляется мне не вполне ес-
тественным. Никакое знание не может подготовить к этому. Нет  в  природе
ничего подобного.
   Пословица же "Браки заключаются Днем" гласит как раз о  связях  между
женщинами. А вот как раз любовь между отцом и матерью, отличавшаяся под-
линной страстностью, всегда была нелегкой и балансировала на краю душев-
ной муки. Ничуть  не  сомневаюсь,  что  счастливым  и  лучезарным  своим
детством мы обязаны именно той непоколебимой  радости  и  силе,  которую
Исако и Тубду черпали одна в другой.
   Ну и, наконец: двенадцатилетняя Исидри рейсовой фотоэлектричкой отбы-
вает на учебу в Херхот, наш окружной Центр образования, а я, рыдая взах-
леб, стою под утренним солнцем на пыльном перроне  Дердан'надской  стан-
ции. Моя подруга, мой закадычный напарник, сама моя жизнь -  все  уходит
прочь, все рушится. Я остаюсь брошенный и одинокий. Увидев плачущим сво-
его могучего одиннадцатилетнего брата, разрыдалась и Конеко, слезы  мел-
кими шариками скатывались по ее пухлым щечкам  и  капали  на  платформу,
мгновенно укутываясь станционной пылью. Крепко обхватив меня  ручонками,
она причитала: "Хидео! Она вернется! Она обязательно вернется!"
   Никогда мне этого не забыть. Я и теперь явственно  слышу  ее  детские
всхлипывания, ощущаю на плечах ее влажные ладошки,  электричка,  перрон,
солнцепек - все как вчера.
   В полдень мы всегда купались в Оро, все четверо  оставшихся:  Конеко,
Сууди, Хад'д и я Как самый старший я командовал шумной  оравой  и  сразу
после купания бросал свое маленькое войско на помощь  троюродной  кузине
Топи, работавшей на станции ирригационного контроля. В конце концов доб-
ровольные помощники доставали ее до печенок, и она прогоняла нас:  "Сту-
пайте, помогите кому-нибудь еще, дайте  хоть  немного  спокойно  порабо-
тать!" И мы снова отправлялись на берег строить наши песчаные замки.
   Вот вам еще картинка: год спустя двенадцатилетний Хидео вместе с три-
надцатилетней Исидри отправляется на фотоэлектричке в школу, оставляя на
пыльном станционном перроне Конеко, пусть не в  слезах,  но  в  глубоком
молчании - так всегда горевала Исако, наша с нею мать.
   Школа мне полюбилась. Помнится, сперва я страшно тосковал по дому, но
эти грустные воспоминания глубоко похоронены  под  бесчисленными  яркими
впечатлениями веселых школярских лет, проведенных сперва  в  Херхоте,  а
затем в Центре Второй Ступени в Ран'не, где я выбрал  себе  курс  темпо-
ральной физики и механики.
   Исидри, посвятив всего год по завершении Первой Ступени изучению  ли-
тературы, гидрологии и эйнологии, вернулась к  родным  пенатам  -  ферма
Удан, деревня Дердан'над, северо-западная область бассейна реки Садуун.
   Также и трое младших, закончив школу и проведя кто  год,  кто  два  в
Центре Второй Ступени, увезли накопленную премудрость в родной Удан. Ко-
неко, когда ей исполнилось не то пятнадцать, не то шестнадцать, пыталась
советоваться со мной, как со  старшим  братом,  о  продолжении  учебы  в
Ран'не, но все остальные наперебой уговаривали  ее  остаться  дома.  Она
блистала как раз в дисциплинах, которые мы в целом именуем "густым  гре-
бешком" - в обычном переводе это  "сельский  менеджмент",  но  последнее
плохо отражает всю сложность предмета, включающего перспективное  плани-
рование с учетом экологических, экономических, эстетических и иных самых
неожиданных факторов с целью поддержания  природного  гомеостазиса.  Наш
Котенок имела в этом подлинное чутье, и планировщики Дердан'нада приняли
ее в свой Совет еще до того, как ей стукнуло двадцать. Впрочем, я к тому
времени уже уехал.
   Каждый год в течение учебы в школах обеих ступеней я возвращался  до-
мой на зимние каникулы. Когда оказывался в родных стенах, тут же сбрасы-
вал с себя всю школьную премудрость, точно опостылевший ранец с  учебни-
ками, и мгновенно превращался в прежнего отчаянного деревенского шалопая
- купальня, рыбалка, гулянки, участие в пьесах и фарсах, разыгрываемых в
Большом амбаре, танцплощадка, вечеринки и любовь, любовь едва ли  не  со
всеми Утренними сверстниками в Дердан'наде и окрестных деревушках.
   Но в последние два года учебы в Ран'не характер  моего  каникулярного
времяпрепровождения резко переменился. Вместо того чтобы шататься день и
ночь напролет по окрестностям, вместо танцулек в любом гостеприимном до-
ме я стал часто проводить время в родных стенах. Стремясь  уберечься  от
прочных привязанностей, я со всей возможной деликатностью  отдалился  от
дорогого сердцу Соты из поместья Дрехе. Часами я мог просиживать на  бе-
регу Оро с рыболовной снастью в руке, запечатлевая в памяти хитросплете-
ния струй прямо над нашей купальной затокой. Вода  там,  обегая  парочку
массивных притопленных  валунов,  закручивалась  затейливыми  спиралями,
большей частью угасавшими и лишь в единственном глубоком месте  сплетав-
шимися в настоящий морской узел, маленький  водоворот,  быстро  сносимый
вниз по течению, где, достигнув очередного валуна, он растворялся, снова
сливаясь с зыбким телом реки, а на его месте уже возникал следующий, за-
тем еще один, и так без конца? Река в ту зиму, напоенная щедрым  дождем,
порой захлестывала валуны и разливалась в водную гладь, но всегда  нена-
долго - вскоре все опять возвращалось на круги своя.
   Долгие зимние вечера я проводил у камина, беседуя с моей сестренкой и
кузеном Сууди о вещах вполне серьезных и одновременно любуясь порхающими
движениями рук матери, занятой вышивкой бисером на новых занавесках  для
гостиной, которые мой отец сострочил на древней - четырехсот лет от роду
- уданской швейной машинке. Я также помог ему разобраться с переналадкой
систем удобрения и севооборота восточных полей в соответствии  с  новыми
указаниями Совета деревенской общины. Работая вместе в поле, мы,  случа-
лось, беседовали, но никогда подолгу.  Порой  устраивали  дома  и  музы-
кальные вечера; кузен Хад'д, признанный затейник и ударник  деревенского
ансамбля, мог сколотить оркестр из кого угодно. А  не  то  я  усаживался
сразиться с Тубду в "Укради-слово" - игру, которую она обожала и в кото-
рую почти никогда не выигрывала, так как, сосредоточившись  на  попытках
стянуть слова у противника, постоянно  забывала  о  защите  собственных.
"Попался, который кусался!" - азартно вскрикивала она, размахивая отвое-
ванными у меня фишками, крепко зажатыми в толстых огрубелых  пальцах,  и
заливаясь беззвучным хохотом, своей Великой Щекоткой; следующим же ходом
я возвращал себе их все с солидной  прибавкой  из  ее  кровных  запасов.
"Нет, как вам это нравится!" - изумлялась она,  озадаченно  уставясь  на
доску. Иногда участие в игре принимал и мой соотец Кап  -  тот  сражался
куда методичнее, но как-то механически равнодушно, совершенно  одинаково
улыбаясь как победе, так и проигрышу.
   Порой я затворялся у себя в комнате - мансарде с темными  деревянными
стенами и бордовыми шторами, с запахом дождя в распахнутом окошке и  его
же барабанной дробью по крыше. Я мог часами лежать так в полумраке,  ле-
лея свою печаль, свою щемящую и сладостную боль, беду предстоящей разлу-
ки с отчим домом, который я готовился покинуть вскоре и навсегда,  чтобы
отправиться в неведомый путь по темной реке времени. Ибо к  восемнадцати
годам уже твердо знал, что расставание с родным Уданом, с родной  О  для
меня неизбежно, что путь мой лежит в иные миры. Таковы  были  тогда  мои
устремления. Такова оказалась моя судьба.
   Описывая свои зимние каникулы, я забыл упомянуть об  Исидри.  А  ведь
она тоже была там. Участвовала в пьесах, трудилась на ферме,  ходила  на
танцы, пела в хоре, шаталась по окрестностям, купалась в реке под теплым
дождем - все как у всех. В первый мой приезд из  Ран'на,  как  только  я
выскочил из поезда на дердан'надскую платформу, она со  слезами  радости
на глазах первая встретила меня крепким объятием, затем, смущенно хихик-
нув, отстранилась и после стояла в сторонке несколько скованно и  отчуж-
денно - высокая, изящная, смуглая девушка с выражением ожидания  чего-то
на прелестном личике. В тот вечер Исидри в  моем  присутствии  буквально
цепенела. Мне казалось, это оттого, что, привыкнув видеть во  мне  млад-
шею, ребенка, она столкнулась теперь с настоящим мужчиной - как же,  во-
семнадцать лет, студент Второй Ступени! Это льстило моему  самолюбию,  я
стал искать ее общества, старался опекать. Но и в последующие дни Исидри
оставалась какой-то зажатой, постоянно хихикала без повода,  никогда  не
открываясь начистоту в наших долгих беседах и даже порою как будто чура-
ясь меня. Всю последнюю декаду тех моих каникул Исидри провела в  гостях
у дальних родственников своего отца из деревни  Сабтодью.  Меня  задело,
что она не сочла возможным отложить свою поездку всего  лишь  па  десять
дней.
   На следующий год Исидри больше не цепенела  в  моем  присутствии,  но
ближе оттого не стала. Она увлеклась религией, ежедневно посещала  храм,
штудировала тексты Дискуссий под руководством старейшин. Она была любез-
на, дружелюбна, но вечно чем-нибудь занята. Я  не  припомню,  чтобы  мне
хоть раз довелось прикоснуться к ней в ту зиму -  не  считая  разве  что
прощального поцелуя на перроне. Мой народ не целуется в губы, мы  сопри-
касаемся щеками на миг - или дольше. Тот поцелуй Исидри  оказался  легче
прикосновения палого листка - мимолетный и едва ощутимый.
   В мою третью и последнюю зиму дома я признался, наконец,  что  уезжаю
на Хайн, а оттуда собираюсь отправиться дальше - и навсегда.
   Как бессердечны мы порой с собственными родными! Ведь все, что требо-
валось тогда сказать, - всего лишь про отъезд на Хайн.  После  полувздо-
ха-полувскрика: "Так я и знала!" - Исако спросила в обычной своей  мане-
ре, мягким, едва ли не извинительным тоном: "Но ведь после Хайна ты смо-
жешь вернуться домой, хотя бы ненадолго?". Мне следовало ответить матери
"да". Ведь это было все, чего она просила. Лучик надежды. Да,  разумеет-
ся, после Хайна я мог бы вернуться на время. Но с  бесшабашным  максима-
лизмом и самовлюбленностью, присущими жестоковыйной юности, я  отказался
дать матери то, чего она так хотела. Я стремился оборвать все  нити  ра-
зом, вырвать из ее души надежду увидеть сына после десятилетней разлуки,
я хотел сразу расставить все точки над "i". "Если примут, я  ведь  стану
Мобилем", - сообщил я матери. Я старательно  подзуживал  себя,  стараясь
говорить без обиняков. Я даже гордился, если не наслаждался  собственной
прямотой, своей правдивостью! Но действительность, как  выяснилось  лишь
спустя мною лет, оказалось совершенно иной. Правде вообще редко случает-
ся быть простой и ясной, но лишь немногим истинам по плечу спор  с  моей
судьбой в сложности и витиеватости.
   Мать приняла мою жестокость без слез, без сетований. Она ведь и  сама
когда-то поступила так же, покинув Терру. И все же  обронила  позднее  в
тот вечер: "Мы ведь сможем изредка беседовать по ансиблю, пока ты будешь
на Хайне". Она как бы ободряла этим меня, не себя. Полагаю, ей припомни-
лось, как сама она, сказав родным последнее "прощай",  ступила  на  борт
СКОКС-корабля, чтобы сойти на Хайне спустя всего лишь несколько  реляти-
вистских часов - полвека после смерти на Терре ее матери. Она тоже могла
бы поговорить по ансиблю, но с кем? Я не изведал подобной муки, а вот ей
довелось. И она находила слабое утешение в том, что мне это пока что  не
грозит.
   Все для меня тогда стало временным, каждую фразу хотелось  предварить
словами "пока что?" О, этот горький мед последних деньков! Как же я  лю-
бовался собой тогда, я как бы снова  балансировал  на  осклизлом  валуне
посреди ревущего потока с острогой в железной руке - всем героям  герой!
До чего же бездумно комкал я в руке  листок  тягучею  уданского  периода
своей краткой жизни, стремясь отшвырнуть ею прочь и открыть новый, маня-
щий девственной белизной!
   Был миг, когда мне приоткрылся истинный смысл того, что  собирался  я
тогда совершить, - но всего один и столь краткий, что я  отверг  прозре-
ние.
   Случилось это в теплый дождливый полдень в самом конце каникул.  Сидя
в мастерской при эллинге, я с увлечением мастерил новую  банку  для  ма-
ленькой красной плоскодонки, на которой мы обычно ходили в  дальнюю  ры-
балку. Постоянные глухие раскаты с раздувшейся реки служили мне прекрас-
ным фоном для мыслей о разном - я воображал себя на какой-нибудь далекой
планете в сотне световых лет вспоминающим этот день и час, запах реки  и
стружки, несмолкаемый говор воды, как бы загодя  пытаясь  исцелиться  от
ностальгии, которую предстояло пережить только в далеком будущем. Вдруг,
после робкого стука в дверь, в  мастерскую  заглянула  Исидри  -  тонкое
смуглое личико, длинная коса волос чуть светлее моих, искательный взгляд
ясных светлых глаз.
   - Хидео, - начала она, - ты можешь уделить  мне  минутку-другую?  Нам
нужно поговорить.
   - Заходи-заходи! - ответил я с напускной бодростью и  радушием,  хотя
вряд ли сознавал тогда отчетливо, что мне просто недостало бы духу само-
му завести этот разговор с ней, что я как бы опасался  чего-то  -  чего,
спрашивается?
   Присев на краешек верстака, Исидри какое-то время  молча  следила  за
моими трудами. Кода пауза затянулась и я завел треп о погоде, она  пере-
била:
   - Знаешь ли ты, почему я сторонилась тебя?
   - Сторонилась? Меня? - деланно изумился я.
   На это Исидри вздохнула. Видимо, она надеялась на утвердительный  от-
вет, могущий облегчить все остальное. Но я не мог помочь ей. Ведь лгал я
лишь в том, что якобы не замечал такой ее отчужденности. Я действительно
никогда, никогда, пока она сама мне не призналась, не мог сообразить,  в
чем причина.
   - Еще позапрошлой зимой я поняла, что люблю тебя, - сказала Исидри. -
Я не собиралась рассказывать тебе о своих чувствах, потому что? да это и
так понятно. Если бы ты чувствовал ко мне хоть что-то, то сам  бы  давно
все заметил. Но моя любовь не оказалась взаимной. Стало быть, не судьба.
Но когда ты сказал, что уезжаешь, покидаешь нас навсегда? Сперва мне ка-
залось, что тем более не следует ничего говорить. Но после  я  поняла  -
так будет нечестно. Во всяком случае, с моей стороны. Любовь имеет право
быть высказанной. И у тебя есть право знать, что кто-то любит тебя.  Что
кто-то любил тебя, мог бы любить тебя. Мы все нуждаемся в подобном  зна-
нии. Возможно, это самое важное, в чем мы нуждаемся. Поэтому я и  решила
сказать тебе. А еще я опасалась, что ты можешь  неправильно  истолковать
мое поведение, подумать, что я не люблю тебя. Порой это могло  выглядеть
именно так. Но эго было не так.
   Спрьп нув с верстака, девушка двинулась к двери.
   - Сидри! - воскликнул я вслед, имя вырвалось из моей груди  странным,
хриплым выдохом, одно лишь имя, ни слова более - не было слов.  Не  было
больше ни чувств, ни сострадания, ни давешней ностальгии, ни  моих  сла-
достных мучений. Я стоял там как громом пораженный. Наши глаза  встрети-
лись. Мы замерли, заглянув друг другу в самую душу. Затем Исидри  отвела
взгляд, губы ее искривила болезненная гримаска, и она тихонько скользну-
ла за дверь.
   Я не пошел за нею. Мне нечего было сказать ей.  Абсолютно  нечего.  Я
чувствовал, что поиски нужных слов займут недели, месяцы, годы.  Считан-
ные минуты назад я был безмерно богат и счастлив, упоен  собой  и  своим
предназначением - а теперь стоял опустошенный и  нищий,  уныло  глядя  в
мир, который собирался покинуть.
   Этот миг моего прозрения длился на самом деле добрый  час  -  на  всю
жизнь запечатлевшийся в памяти как "час в эллинге". Ссутулившись, я  си-
дел на высоком верстаке, где недавно сидела Исидри. Лил дождь,  бесилась
река, смеркалось. Очнувшись в конце концов, я включил свет, как бы пыта-
ясь затмить им ужасающую правду действительности, отстоять перед нею мою
цель, мои планы на будущее. Я начал возводить в душе своего рода эмоцио-
нальную стену, чтобы спрятаться за нею от того, что так  ярко  высветила
Исидри во мне самом, чтобы уйти от взгляда ее  безжалостных  и  ласковых
глаз.
   К моменту когда я поднялся в дом к обеду, ко мне уже вернулось  само-
обладание. Укладываясь в тот вечер спать, я снова был хозяином co6cтвен-
ной судьбы, уверенным в своем выборе. Более того, я готов был  отпустить
самому себе грехи грядущей тоски по Исидри, своего сострадания к  ней  -
хотя, возможно, и не вполне. Я не видел в том ничего для  нее  зазорного
или оскорбительною. Скорее уж для себя. Я-то стыдился этою своего  "часа
в эллинге", стеснялся пережитого там  самобичевания.  И  несколько  дней
спустя, прощаясь с родными на замызганном  мокром  перроне  деревенского
полустанка - заплакал. Не по разлуке с ними. По  самому  себе.  То  были
честные, искренние слезы. Ноша, которую я  взвалил  на  себя,  оказалась
чрезмерной. А мой опыт страданий был столь невелик! И я сказал тогда ма-
тери:
   - Я вернусь, обязательно вернусь! Вот закончу курс - лет через шесть,
семь - и вернусь. И поживу с вами.
   - Да приведет тебя твой путь к родному дому,  -  шепнула  Исако.  Она
крепко обняла меня - и отпустила.
   Итак - мы вернулись к моменту, с которого началась моя  повесть:  мне
двадцать один год и на звездолете "Ступени Дарранды" я лечу  в  Экумени-
ческую школу на Хайне.
   Из самого путешествия я ни черта не запомнил. Помню, как  оказался  в
СКОКСе, как искал каюту - и все как отрезало. В памяти остались лишь ка-
кое-то физическое ошеломление, тошнота, головокружение. Еще смутно  при-
поминаю, как, шатаясь на ватных ногах, едва не скатился по трапу  и  как
мне любезно помогли сделать первые шаги по зыбкой поверхности Хайна.
   Огорченный подобным провалом в сознании, я сразу по прибытии  прокон-
сультировался в Экуменической школе. Мне объяснили, что субсветовые ско-
рости оказывают  весьма  хитрое  воздействие  на  человеческую  психику.
Большинству путешественников представляется, что они  провели  на  борту
всего лишь несколько биочасов, как это и есть в  действительности;  иные
сохраняют в памяти самые неожиданные выверты  пространственно-временного
континуума, порой даже небезопасные для их душевного здоровья; некоторым
кажется, что они всю долгую дорогу спали и "пробудились" только по  при-
лете. Мне же не довелось пережить ничего подобного. Я вообще не сохранил
никаких воспоминаний. Казалось, меня одурачили.  Я-то  мечтал  смаковать
впоследствии подробности первого своего космического перелета,  надеялся
вкусить прелесть проведенного на борту времени, ан нет - как  ни  напря-
гайся, в черепушке хоть шаром покати. Вот я, бодренький, в космопорту на
О, а вот я уже, с трудом осознавая окружающее, ковыляю по трапу в  порту
Be - никакого тебе интервала во времени.
   Моя учеба и труды в первые хайнские годы не представляют теперь  осо-
бою интереса. Упомяну единственный эпизод, который мог оставить  след  в
архиве ансибля Четвертой Дом-башни, предположительно за входящим номером
ЭЛ-21-11-93/1645. (Когда я в последний раз справлялся в архиве ансибля в
Ран'не, мне называли следующий исходящий: ЭВ-30-11-93/1645.  Не  сочтите
меня снобом, но Юрасима тоже ведь оставил следы в Императорских  архивах
на Терре). 1645-й год- год моею прибытия на Хайн. В самом начале семест-
ра меня пригласили в ансибль-центр, чтобы помочь его сотрудникам  разоб-
раться с искаженной помехами ансиблограммой с О -  они  надеялись,  что,
зная язык, я смогу расшифровав хоть что-то. Под  датой  отправления  (на
девять дней позже, чем дата приема на Хайне!) значилось:
   лесс оку н хиде проблем трену в ямерв это чарт ди это не  может  быть
спасе лыбир
   Сплошные перепутанные обрывки слов -  отчасти  хаинских  стандартных,
отчасти ки'Отских, отчасти не имеющих видимого смысла фрагментов. Оку  и
тренув и впрямь могли бы означать "север" и "симметричный" на сио,  моем
родном языке. Хотя Ансибль-центр на О и не подтверждал передачу подобно-
го сообщения, приемщики на Хайне отказываться от свой гипотезы происхож-
дения ансибло-граммы не торопились - из-за двух выше упомянутых слов,  а
также из-за хайнской фразы "это не может быть спасением",  содержавшейся
также и в практически одновременно полученном послании одного из  Стаби-
лей Экумены на О, встревоженного аварией мощной опреснительной  установ-
ки. "Мы называем подобные ансиблограммы посланием-всмятку, - пояснил мне
приемщик центра, когда я, расписавшись в полном своем бессилии,  а  свою
очередь заинтересовался деталями. - К счастью,  такое  случается  крайне
редко. Мы не в силах установить, откуда и когда они отправлены, а может,
только будут еще отправлены. Вся беда, похоже, в складках сдвоенного по-
ля, где происходят какие-то сложные  интерференционные  наложения.  Один
мой коллега остроумно окрестил подобные казусы призракограммами".
   Меня всегда восхищала возможность мгновенной  передачи  сообщений  и,
хотя я тогда едва приступил к изучению  ансибль-теории,  я  не  преминул
воспользоваться подвернувшейся оказией, чтобы завязать приятельские  от-
ношения с работниками станции. А также записался на все возможные  курсы
по ансиблю.
   На последнем году моей учебы в колледже темпоральной физики, когда  я
прикидывал, не продолжить ли мне образование в системе Кита -  разумеет-
ся, после обещанного визита на родину, которая на  Хайне  представлялась
мне полузабытым сладким сновидением, но  порой  пробуждала  и  отчаянную
ностальгию, - пришли первые ансиблограммы с Анарреса о новой  сенсацион-
ной теории трансляции. И не одной только информации, но материи, грузов,
людей - все могло транслироваться с места на место абсолютно без  затрат
времени. Новой реальностью Экумены становилась "чартен-технология" - ре-
альностью удивительной, невероятной.
   Загоревшись принять в этом участие, я готов был заложить дьяволу тело
и душу за возможность поработать над новой теорией. И тут ко мне пришли,
и предложили сами - не счел ли бы я для себя  возможным  отсрочить  свою
квалификацию в Мобили на год-другой, чтобы поучаствовать в чартен-иссле-
дованиях? Я принял предложение со всеми положенными в таких случаях  ре-
верансами. И в тот же вечер закатил пир на весь мир. Припоминаю,  как  я
пытался научить однокашников отплясывать фен'ну, смутно  помню  еще  ка-
кие-то жуткие фейерверки на главной площади кампуса, а рассвет,  сдается
мне, встретил серенадами под окнами директора школы. Зато хорошо  запом-
нил свое самочувствие на другой день; однако даже жуткое похмелье не по-
мешало мне дотащиться из любопытства до здания, в котором обустраивалась
новая Лаборатория исследования чартен-поля, где  предстояло  работать  и
мне.
   Передачи по ансиблю, естественно, удовольствие не из  дешевых,  и  за
годы учебы на Хайне я всего лишь дважды связывался с родными. Но тут мне
на выручку пришли друзья из ансибль-центра, у которых изредка  случались
так называемые "оказии" с попутными ансиблограммами - с помощью одной из
таких мне удалось бесплатно переправить сообщение для  Первого  седорету
поместья Удан из Дердан'нада, Северо-западная область  бассейна  Садуун,
Окет, О. В нем я извещал родителей, что, "хотя новые исследования и отс-
рочат малость мой долгожданный визит домой, они  дадут  мне  возможность
сэкономить четыре года на космическом перелете".  Игривый  тон  послания
маскировал мое чувство вины - но ведь мы тогда действительно верили, что
получим практические результаты буквально в считанные месяцы.
   Вскоре все Чартен-лаборатории перебрались на Be, а с ними и  я.  Сов-
местная работа таукитян и хайнцев над проблемами  чартен-поля  в  первые
три года вылилась в бесконечную череду триумфов, отсрочек, надежд, пора-
жений, прорывов, отступлений - все менялось столь быстро, что стоило ко-
му-либо взять неделю отпуска, как он совершенно выпадал  из  курса  дел.
"За видимой ясностью таится очередная закавыка", - любила повторять Гво-
неш, директор проекта. И действительно: стоило нам разрешить одну  проб-
лему, как возникала другая, еще круче. Эта фантастически прекрасная тео-
рия буквально сводила нас с ума. Результаты экспериментов вызывали  буй-
ный восторг и не поддавались никакому  объяснению.  Техника  срабатывала
лучше всего, когда никто не надеялся. Четыре года в  чартен-лабораториях
промелькнули, как говорится, в миг единый.
   После десяти лет, проведенных на Хайне и Be, мне исполнился  тридцать
один год. Однако на О, пока я  переживал  несколько  неприятных  реляти-
вистских минут перелета на Хайн, прошло еще четыре.  Плюс  четыре  года,
пока буду лететь обратно - итого, когда вернусь, для моих родных я  про-
вел в отъезде полных восемнадцать. Все четверо моих родителей были  пока
еще живы, и тянуть дольше с обещанным визитом домой никуда не годилось.
   Но, хотя исследования как раз тогда уперлись в глухую стену  (именуе-
мую "Парадоксом прошлогоднею снега", который китяне считали  вообще  не-
разрешимым), сама мысль провести восемь лет вдали от  лабораторий  каза-
лась мне совершенно непереносимой. А что, если парадокс все же  разрешат
- и без меня? Жутко было вообразить долгие четыре года, напрочь  вырван-
ные из жизни субсветовым перелетом. Без особой надежды я ткнулся  к  ди-
ректору Гвонеш с просьбой позволить мне захватить с собой на О кое-какие
приспособления, позволяющие дооборудовать ансибль-связь в Ран'не вспомо-
гательным двойным констант-полем для поддержания связи с Be. Таким обра-
зом я хотя бы сохранял обмен с коллегами Be, а через Be -  с  Уррасом  и
Анарресом; к тому же это оборудование могло послужить основой для обуст-
ройства на О в будущем и чартен-связи. Помнится, я еще сказал ей:  "Если
вам удастся решить парадокс, не забудьте отправить мне несколько мышей".
   К моему большому удивлению, идея пришлась ко двору  -  наши  механики
нуждались в дополнительных приемниках. Директор  Гвонеш,  непроницаемая,
как сама теория чартен-поля, неожиданно похвалила  меня  за  инициативу.
"Мыши, тараканы, упыри - как знать, что ты там получишь от нас?" - улыб-
нулась она напоследок.
   Итак - мне тридцать один год, я покидаю Be и СКОКС-лайнером "Владычи-
ца Сорры" возвращаюсь на О. На сей раз я  пережил  субсветовой  перелет,
как все нормальные люди - цепенящий  промежуток  времени,  когда  трудно
сосредоточиться, непросто разглядеть циферблат, никак не уследить за бе-
седой. Речь и физические движения затруднены, а то и  вовсе  невозможны.
Соседи по рейсу становятся как бы призрачными - то ли есть  они,  то  ли
нет. Это отнюдь не галлюцинации, просто все как-то  смазано,  помрачено.
Похоже на ощущения при горячке: мысли вразброд, тоска смертная без конца
и края, тело чужое и непослушное, не тело - невесомая оболочка, на кото-
рую смотришь как бы извне.  Теперь-то  я  уже  понимаю,  что  зря  никто
всерьез и своевременно не заинтересовался сродством ощущений при  СКОКСе
и чартнинге. Промашка вышла.
   С космодрома я отправился прямиком в  Ран'н,  где  сразу  же  получил
квартирку в Новом Квартале, куда удобнее и просторнее прежней студенчес-
кой, что в Храмовом, а также чудные лабораторные помещения в  Тауэр-Хол-
ле, куда безотлагательно перетащил все свое оборудование. Сразу по  при-
бытии я связался и поговорил с родителями - мать чем-то переболела,  но,
по ее словам, чувствовала себя уже гораздо лучше. Я  пообещал  приехать,
как только наладятся дела в Paн'не. Каждую декаду я звонил снова, и сно-
ва божился приехать, как только вырвусь. Но я  действительно  был  очень
занят, торопясь наверстать упущенное за четыре года полета,  а  главное,
разобраться с "отысканным" самой Гвонеш "Прошлогодним  снегом".  Это,  к
моему облегчению, оказалось единственным серьезным  прорывом  в  теории.
Изрядно продвинулась за эти годы лишь технология. Мне пришлось  переучи-
ваться самому, а также практически с нуля готовить себе новых  ассистен-
тов. А еще у меня имелись кое-какие собственные идеи, связанные с теори-
ей двойною поля, которые пришли в голову перед самым отъездом. Пролетело
добрых пять месяцев, прежде чем я позвонил родителям и сообщил, наконец:
"Ждите завтра". И, уже опустив трубку, понял, что все это время  чего-то
боялся.
   Трудно сказать чего - то ли изменений, случившихся с ними  за  восем-
надцать лет нашей разлуки, то ли вообще какой-то неопределенности, то ли
самого себя.
   Время почти не наложило отпечатка на холмы в окрестностях полноводной
Садуун, на разбросанные поместья, на пыльный перрон  полустанка  в  Дер-
дан'наде, на старые, очень старые дома тихой пристанционной улочки.  Ис-
чезло большое Дерево собраний, но посаженное ему  на  смену  уже  успело
подрасти и давало приличную тень. В родном поместье Удан изрядно разрос-
ся птичник. Его обитатели ямсуси надменно косились на меня  сквозь  пле-
тень. Калитка, которую я поправлял в последний свой приезд домой, изряд-
но обветшала и нуждалась в замене петель и опорных столбиков. Зато  сор-
няки, буйно разросшиеся по обочинам, были все те  же  -  пыльная  летняя
травка со щемяще-сладостным ароматом. По-прежнему мягко клацали  бесчис-
ленные затворы ирригационных канавок. Все в целом было по-старому. Каза-
лось, Удан выпал из времени и  дремлет  себе  над  рекой,  которой  тоже
только снится ее собственный бег.
   Изменились только лица, родные лица тех, кто встречал меня на  жарком
и пыльном перроне. Моя мать, которой исполнилось теперь шестьдесят пять,
стала очаровательной хрупкой старушкой. Тубду потеряла весь свой  вес  и
покрылась морщинами, как печально сдувшийся шарик. В  отце,  хотя  он  и
сохранил определенный мужской шарм, чувствовалась старческая скованность
- он старательно держался прямо и почти что не принимал участия в разго-
ворах. Мой соотец Кап, семидесяти лет от роду, превратился в  аккуратно-
го, но несколько суетливого крохотного старичка. Они все еще  оставались
Первым седорету Удана, но юридическая ответственность  за  поместье  уже
перешла ко Второму и Третьему седорету.
   Я, разумеется, предвидел подобные перемены, знал кое-что  из  сообще-
ний, но читать ансиблограммы это одно, а видеть своими глазами -  совер-
шенно иное. Наш старый дом оказался куда населеннее, чем в моем детстве.
Южное крыло перестроили, а по двору, который некогда был тихим, тенистым
и таинственным, сломя голову носилась шумная ватага  незнакомых  ребяти-
шек.
   Младшая сестренка Конеко, теперь на четыре года  старше  меня,  очень
напоминала нашу мать в молодости, какой она сохранилась  в  первых  моих
сознательных воспоминаниях. Когда поезд только подкатывал  к  платформе,
я, стоя в дверях, признал ее первой - она  поднимала  на  руках  малыша,
громко восклицая "Смотри, смотри, вот твой дядя Хидео!"
   Второй седорету существовал уже полных одиннадцать  лет  -  Конеко  и
Исидри, сестры-свояченицы, составляли его Дневной марьяж.  Мужем  Конеко
был мой старинный приятель Сота, возмужавший ныне  Утренний  паренек  из
поместья Дрехе. Как же мы с ним обожали друг друга в юности, как я горе-
вал о нем, покидая О. Когда я впервые, еще на Хайне,  услышал  о  выборе
Конеко, то - такой эгоист! - чуток расстроился, но упрекать себя в  рев-
ности все же не стану: в конечном счете этот брак глубоко  меня  тронул.
Мужем Исидри оказался странствующий проповедник и  Мастер  Дискуссий  по
имени Хедран, возрастом лет на двадцать старше ее  самой.  Удан  однажды
предоставил ему кров и ночлег, визит несколько затянулся и привел в кон-
це концов к свадьбе. Детей у них, впрочем, не было Зато были  у  Соты  с
Конеко, двое Вечерних: мальчуган десяти лет по имени Мурми и четырехлет-
няя малышка Мисако - Исако-младшая
   Третий седорету составил и привел в Удан мой братец-свойственник Суу-
ди, женившийся на красотке из деревни Астер. Оттуда же явилась и их  Ут-
ренняя пара. Детей в этом седорету было аж шестеро. К  тому  же  кузина,
седорету которой в Экке распался, вернулась в Удан с двумя малышами, так
что, мягко выражаясь, никто в нашем доме не жаловался на недостаток  бе-
готни, толкотни, одеваний-переодеваний,  умываний,  кормлений,  хлопаний
дверьми, визга, плача, смеха и прочих прелестей жизни. Тубду любила  по-
сиживать на солнышке возле кухни с какой-нибудь работенкой  и  наблюдать
за всей этой свистопляской. "Вот же поганцы! - покрикивала она то и  де-
ло. - Никогда вам не потонуть, ни одному из вас!" И она вновь заливалась
своим беззвучным смехом, переходящим  теперь  в  приступ  астматического
кашля.
   Моя мать, которая все же всегда была и осталась Мобилем Экумены,  со-
вершившей перелеты с Терры на Хайн, а оттуда на О, с  нетерпением  ждала
новостей о моих исследованиях.
   - Что же это такое, этот пресловутый твой чартен?  -  любопытствовала
она. - Как он действует, на что способен? Вроде ансибля, но для материи?
   - В общих чертах, да, - подтвердил я. - Трансляция, мгновенный  пере-
нос физических тел из одной ПВК2-координаты в любую другую.
   - Без временного промежутка?
   - Без.
   Исако поежилась.
   - Чую, чую в этом какой-то подвох, - протянула она задумчиво. - Расс-
кажи-ка подробней.
   Я уже успел позабыть, какой въедливой умеет быть моя ласковая  матуш-
ка, напрочь позабыл, что она тоже ученая и не лыком шита.  Мне  пришлось
как следует потрудиться, пытаясь объяснить ей необъяснимое.
   - Итак, - сухо резюмировала она мое сообщение, - ты и сам  не  имеешь
представления, как это действует.
   - Верно, - признал я. - Мы пока не понимаем, что происходит при пере-
носе. Знаем только, что если помещаешь мышь в камеру номер один и созда-
ешь поле, то - как правило - она тут же окажется в камере номер два, жи-
вая и невредимая. Вместе с клеткой, если только перед опытом мы не забы-
ли посадить ее в клетку. Обычно забываем. Мыши у нас там шастают  повсю-
ду.
   -А что такое "мышь"? - вмешался вдруг Утренний мальчуган из  Третьего
седорету, до сих пор тихо и внимательно слушавший то, что  казалось  ему
похожим на удивительную новую сказку.
   - А! - улыбнулся я, чуток смущенный. Я уже успел забыть, что на Удане
не знают мышей, а крысы здесь - зубастые демоны, закадычные враги  нари-
сованного кота. - Крохотный, милый, пушистый зверек, - пояснил я. -  Ро-
дом с планеты, где родилась твоя бабушка Исако.  Мыши  -  лучшие  друзья
ученых. Они путешествуют по всем известным мирам.
   - На маленьких-маленьких корабликах? - с надеждой спросил малыш.
   - Чаще все же на больших, - ответил я. И малыш,  удовлетворенно  кив-
нув, умчался прочь.
   - Хидео, - начала моя мать, мгновенно перескакивая с  одной  темы  на
другую - ужасающая черта женщин, думающих обо всем  разом,  своего  рода
мысленный чартнинг, - а у тебя есть кто-нибудь?
   Криво улыбнувшись, я помотал головой.
   - Вообще никого?
   - Ну, жил я как-то год-другой вместе с одним парнем  из  Альтерры,  -
выдавил я смущенно. - Мы крепко с ним сдружились; но сейчас  он  Мобиль.
Ну и? разное прочее? то там, то сям. Совсем недавно, к примеру, пока жил
в Ран'не, встречался с одной милашкой из Восточного Окета.
   - Надеюсь, если ты все же изберешь судьбу космического скитальца, те-
бе встретится хорошая девушка-Мобиль, - сказала мать. - Вы могли бы жить
с ней вместе. В парном браке. Так оно легче.
   "Легче чем что?" - всплыл у меня вопрос, но задавать его вслух  я  не
рискнул.
   - Знаешь, мать, я уже сильно сомневаюсь, что когда-нибудь вообще  вы-
берусь дальше Хайна. Слишком погряз в этих делах с чартеном и бросать их
пока не намерен. Если же нам удастся отладить аппаратуру, путешествия  и
вовсе станут пустяком. Отпадет нужда в жертвах вроде той,  что  принесла
ты когда-то. Мир переменится, просто невообразимо переменится! Ты  могла
бы смотаться на Терру и обратно, допустим, на часок, и  на  все  на  это
затратить ровно час, ни минутой больше.
   Исако задумалась.
   - Если такое удастся осуществить, - заговорила  она  задумчиво,  даже
морщась от напряженных усилии мысли, -то вы тогда? Вы скомкаете Галакти-
ку? Сведете Вселенную к? - Она сложила пальцы левой руки щепотью.
   Я кивнул:
   - Миля или световой год - не будет никакой разницы. Расстояния исчез-
нут вообще.
   - Такого просто не может быть, - заметила мать после паузы.  -  Собы-
тийный ряд требует интервалов? Где имение, где вода? Не уверена, что вам
удастся совладать с этим, Хидео. - Она улыбнулась. - Но ты все же  попы-
тайся!
   После этого мы с ней обсудили еще намеченную на  завтра  вечеринку  в
поместье Дрехе.
   Я не счел нужным рассказывать матери, что приглашал Таси, мою подруж-
ку из Восточного Окета, поехать в Удан вместе со мной и что она  отказа-
лась, деликатно известив меня, что нам самое время пожить раздельно. Ох,
Таси, Таси? Типичная ки'Отка - высокая и темноволосая, не жгучая брюнет-
ка, как я сам, а помягче, как тени в ранних сумерках, - она искусно, без
обид погасила все мои протесты. "Знаешь, порой мне кажется, что ты влюб-
лен в кого-то еще, - заметила Таси к концу нашего  объяснения.  -  Может
быть, в кого-то на Хайне? Может, в того  парня  с  Альтерры,  о  котором
рассказывал?" "Нет", - ответил я ей тогда. Нет, - думал теперь и сам.  Я
никогда никого не любил. Я просто не способен любить, теперь это уже со-
вершенно ясно. Я слишком долго мечтал о судьбе галактического  скитальца
без прочных связей, затем слишком долго трудился  в  чартен-лаборатории,
повенчанный единственно со своей проклятой теорией невозможного. Где тут
место для любви, где время?
   Но почему все же я так хотел захватить Таси с собой в Удан?
   В дверях дома меня тихо приветила женщина лет сорока, вовсе  не  дев-
чушка, которую я  знал  когда-то,  высокая,  уже  далеко  не  худая,  но
по-прежнему нетипичная, ни с кем не сравнимая - Исидри. Какие-то  безот-
лагательные дела по хозяйству помешали ей прийти на станцию вместе с ос-
тальными. Одетая в видавший виды комбинезон, как будто только что с  по-
левых работ, с волосами, уже тронутыми сединой, заплетенными  в  тяжелую
косу, Исидри стояла в широком деревянном проеме, как некий символ  Удана
в отполированной временем рамочке - душа  и  тело  тридцативекового  по-
местья, его преемственность,  сама  жизнь.  В  ее  руках  было  все  мое
детство, и она снова дружелюбно протягивала их мне.
   - Добро пожаловать домой, Хидео, - сказала Исидри с улыбкой,  затмив-
шей солнечный полдень. Проведя меня за руку в дом, она мягко добавила: -
Я выселила детей из твоей старой мансарды. Мне казалось,  что  там  тебе
будет уютнее, не возражаешь?
   И снова она расцвела в улыбке, излучавшей физически  ощутимое  тепло,
щедрость женщины в самом соку, замужней, удовлетворенной,  живущей  пол-
нокровной жизнью. Я не нуждался более в Таси, как в щите от Исидри.  Мне
вовсе не следовало ее опасаться. Исидри не держала на меня никакого зла,
не испытывала передо мной ни тени смущения. Она  любила  меня  прежнего,
теперь же перед нею стоял совсем иной человек. Неуместным было бы  также
и мне испытывать смущение или какой-то стыд. Я и не ощущал ничего, кроме
старой доброй приязни тех давних лет, когда мы вместе с нею бродили, иг-
рали, работали, мечтали - двое неразлучных питомцев Удана.
   Итак - я обосновался в своей старой комнатушке под самой кровлей.  На
первый взгляд новыми в ней были только оконные шторы цвета ржавчины. Об-
наружив под стулом в чулане забытую игрушку, я словно бы снова  окунулся
в далекое детство, когда сам разбрасывал вещи повсюду - чтобы обнаружить
их только сейчас, спустя многие годы. В четырнадцать, сразу после обряда
конфирмации, я тщательно вырезал свое имя на глубоком подоконнике слухо-
вого окошка среди множества угловатых иероглифов моих бесчисленных пред-
шественников. Теперь я отыскал свой автограф. Его окружали кое-какие до-
бавления. Под четким, аккуратным "Хидео", обрамленным моим  личным  гер-
бом, цветком одуванчика, было криво  накарябано  "Дохедри",  а  рядом  -
изящный трехфронтонный символ нашего дома. На меня  накатило  неодолимое
чувство, будто я жалкий пузырек на поверхности Оро, мимолетная искорка в
бесконечной череде веков Удана, в  неизменном  его  бытии  в  этом  ста-
бильнейшем из миров - чувство,  полностью  опровергающее  мою  индивиду-
альность и в то же время ее утверждающее. Все ночи моего пребывания дома
в тот визит я засыпал как убитый, как не спал уже годы, мгновенно прова-
ливаясь в пучину сновидений - чтобы проснуться ярким летним утром обнов-
ленным и голодным, точно новорожденный.
   Никому из детей не исполнилось еще и двенадцати, и они обучались пока
в домашней школе. Исидри, преподававшая литературу и  религию,  а  также
исполнявшая обязанности директора, пригласила меня рассказать им о  Хай-
не, о СКОКС-путешествиях, о темпоральной физике - о чем мне только будет
угодно. Гостящего в ки'Отском поместье всегда приспособят  к  какому-ни-
будь полезному делу. Но Вечерний дядюшка Хидео, постоянно готовый к про-
казам, сумел стать любимцем всей детворы. То тележку для ямсусей смасте-
рит, то захватит детей поудить с большой лодки, управлять которой им еще
не по силам, а не то поведает сказку об  удивительной  волшебной  мышке,
которая умела находиться в двух разных местах одновременно. Я  поинтере-
совался как-то, рассказывала ли им бабушка Исако историю о  нарисованном
коте, который, ожив ночью, расправился с демоническими крысами.  "И  вся
его молда наутло была ЗАМУЛЗАНА!" - с восторгом подхватила малютка Миса-
ко. Но легенду о Юрасиме они не слыхали.
   - Почему ты не рассказала детям о "Рыбаке из Внутриморья"? -  спросил
я как-то у матери.
   - О, то была твоя история. Ты обожал ее, - ответила она мне со  свет-
лой улыбкой.
   В следующий миг я встретил взгляд Исидри, спокойный и ясный, и  в  то
же время чем-то озабоченный.
   Зная, что мать годом ранее перенесла серьезную операцию на сердце,  я
в тот же вечер, когда мы вместе  с  Исидри  проверяли  домашние  задания
старшего "класса", спросил у нее:
   - Как ты думаешь, Исако вполне оправилась от своих болячек?
   - С тех пор как ты приехал домой, ее не узнать.  Но?  даже  не  знаю.
Ведь Исако серьезно пострадала еще в детстве - от ядов в биосфере Терры.
Врачи говорят, что угнетена ее иммунная система. Но она ведь такая  тер-
пеливая. И скрытная. Чересчур скрытная.
   - А Тубду - ей разве не надо заменить легкие?
   - Пожалуй. Время не щадит никою из четверых, но с годами растет и  их
упрямство? Ты все же присматривай за Исако. Потом расскажешь.
   И я стал приглядывать за матерью. Через несколько дней  доложил,  что
выглядит она бодрой и решительной, порой даже несколько  деспотичной,  и
что никаких признаков скрытой боли, беспокоившей Исидри, я  не  заметил.
Исидри просияла.
   - Исако говорила мне как-то, - поделилась она, - что любая мать  свя-
зана с ребенком тончайшей нитью, незримой пуповиной, которая  может  без
всякого труда растянуться на любое расстояние, даже на световые годы.  Я
заметила  тогда,  что  это,  должно  быть,  больно,  но  она  возразила:
"Нет-нет, что ты, совсем не больно, она все тянется и тянется -  никогда
не оборвется". Мне все же кажется, что это должно быть болезненно. Но  -
не знаю. Детей у меня нет, а сама я никогда не уезжала от матери дальше,
чем на два дня пути - Исидри снова  улыбнулась  и  добавила  от  чистого
сердца: - Я чувствую, что люблю Исако больше  всех,  больше  собственной
матери, сильнее даже, чем Конеко?
   Затем Исидри вдруг заторопилась показывать сыну Сууди, как налаживают
таймер ирригационного контроля. Она служила  деревенским  гидрологом,  а
для поместья Удан - еще и эйнологом. Вся жизнь ее была заполнена  делами
и родственными узами - светлая и неизменная череда  дней,  времен  года,
лет. Она плыла по жизни, как плавала в детстве в реке - воистину что ры-
ба в воде. Своих детей не имела, но все дети кругом были ее детьми.  Лю-
бовь Исидри и Конеко была едва ли не прочнее той, что некогда связала их
матерей. Чувство, которое Исидри  питала  к  собственному  высокоученому
супругу, казалось безмятежным и исполненным почтения. Я предположил  бы-
ло, что сексуальный акцент в жизни последнего надает на Ночной марьяж  с
моим старым дружком Сотой, но Исидри действительно искренне почитала му-
жа и во всем полагалась на его духовное наставничество. Я же находил его
проповеди малость занудными и весьма, весьма спорными - но что понимал я
в религии? Не посетив за долгие годы ни единой службы, я чувствовал себя
не в своей тарелке даже в домашней часовне. Даже в собственном доме ощу-
щал я себя чужаком. Просто избегал признаваться в том самому себе.
   Месяц, проведенный дома, запомнился мне как время блаженной празднос-
ти, под конец, впрочем, изрядно поднадоевшей. Чувства  мои  притупились.
Отчаянная ностальгия, романтические ощущения судьбоносности каждою  мига
канули в прошлое, остались с тем, двадцатилетним Хидео. Хотя  я  и  стал
нынче моложе всех моих прежних сверстников, я все  же  оставался  зрелым
мужчиной, избравшим свой путь, удовлетворенным работой, в ладу  с  самим
собой. Между прочим, я как-то даже сложил небольшую поэму для  домашнего
альбома, суть которой именно в необходимости следовать избранному  пути.
Когда я снова собрался в дорогу, то обнял и расцеловал всех и каждого  -
бесчисленные прикосновения щек, мягкие и пожестче. На  прощанье  заверил
родных, что если останусь по работе на О - а это  казалось  пока  вполне
вероятным, - то обязательно навещу их зимой. По пути, в поезде, пробива-
ющемся сквозь лесистые холмы к Ран'ну, я  легкомысленно  воображал  себе
эту грядущую зиму, свой приезд и домочадцев, за полгода ничуть не  пере-
менившихся; давая волю фантазии, воображал также и свой возможный приезд
через очередные восемнадцать лет, а  то  и  позднее  -  к  тому  времени
кое-кому из родных суждено кануть в небытие, и появятся новые,  незнако-
мые лица, но Удан, рассекающий волны Леты, как мрачный трехмачтовый  па-
русник, навсегда останется моим отчим домом. Всякий раз когда я лгал са-
мому себе, на меня нисходило особое вдохновение.
   Прибыв в Ран'н, я первым делом отправился в Тауэр-Холл проверять, что
там наворотили мои архаровцы. Собрав коллег после своей неожиданной,  но
благодушной ревизии за банкетным столом - а я захватил с собою в лабора-
торию здоровенную бутыль уданского кедуна пятнадцатилетней выдержки, це-
лым ящиком которого снабдила  меня  предусмотрительная  Исидри,  великая
мастерица по части изготовления вин, - я затеял в непринужденной  обста-
новке коллективную мозговую атаку по поводу последних известий, как  раз
накануне полученных из Анарреса: тамошние ученые предлагали весьма  нео-
жиданный принцип "неразрывности поля". Затем с головой, с  отвычки  рас-
пухшей от физики, я побрел по ночному Ран'ну к  себе  в  Новый  Квартал,
немного почитал и лег в постель. Выключив свет, ощутил, как темнота, за-
полонившая комнату, просачивается и в меня. Где я? Кто я? Одиночка,  чу-
жой среди чужих, каким был десять лет и каким  обречен  остаться  теперь
уже навсегда. На той планете или на иной -  какая,  к  лешему,  разница?
Никто, ничто и ничей. Разве Удан - мой дом? Нет у меня дома, нет  семьи,
нет, да и не было никогда. Не было будущего, не было судьбы - не  более,
чем у пузырька на орбите речною омута. Вот он есть, а  вот  его  нет.  И
следа не осталось.
   Снова, не в силах выносить темноту, я включил свет, но  стало  только
хуже. В растрепанных чувствах, я свесил с кровати ноги и горько зарыдал.
И не мог остановиться. Просто жутко,  до  чего  порой  может  докатиться
взрослый мужик - уже совершенно обессиленный, я все трясся и  трясся,  и
захлебывался рыданиями. Лишь через час-другой сумел я взять себя в руки,
утешив себя простой детской фантазией, как случалось в уданском прошлом.
Вообразил, как утром звоню Исидри и прошу ее о духовном  руководстве,  о
храмовой исповеди, которой я давно жаждал, но все никак  не  решался,  и
что я с незапамятных времен не участвовал в Дискуссиях, но теперь  жутко
нуждаюсь в том и прошу о помощи. Цепляясь за эту  мысль  как  за  спаси-
тельную соломинку, я сумел унять свою ужасную истерику  и  лежал  так  в
полном изнеможении до первых проблесков рассвета.
   Конечно же, я не стал никому звонить. При свете дня мысль, что  ночью
уберегла меня от отчаяния, показалась совершенно нелепой. К  тому  же  я
был уверен: стоит позвонить, Исидри тут же помчится советоваться со сво-
им преподобным муженьком. Но, понимая, что без помощи мне уже  не  обой-
тись, я все же отправился на исповедь в храм при Старой  Школе.  Получив
там экземпляр Первых Дискуссий и внимательно перечитав его, я  присоеди-
нился к текущей Дискуссионной группе, где малость отвел себе душу.  Наша
религия не персонифицирует Творца,  главный  предмет  наших  религиозных
Дискуссий - мистическая логика. Само наименование нашего мира  -  первое
слово самого Первого Аргумента, а наш священный ковчег - голос  человека
и человеческое сознание. Листая полузабытые с детства страницы, я  вдруг
постиг, что все это ничуть не менее странно, чем теория моего  безумного
чартен-перехода, и в чем-то даже сродни ему, как бы дополняет.  Я  давно
слыхал - правда, никогда не придавая тому особого значения, - что  наука
и религия у китян суть аспекты единого знания. А теперь вдруг задумался,
уж не универсальный ли это закон?
   Я стал скверно спать по ночам, а часто и вовсе не мог заснуть.  После
уданских разносолов еда в колледже казалась мне абсолютно пресной,  и  я
потерял аппетит. Но наша работа, моя работа, продвигалась успешно,  чер-
товски успешно, даже слишком.
   - Хватит с нас мышей, - заявила как-то раз Гвонеш голосом  ансибля  с
Хайна. - Пора переходить к людям.
   - Начнем с меня? - вскинулся я.
   - С меня! - отрезала Гвонеш.
   И директор важнейшего проекта собственной  персоной  начала  скакать,
точно блоха, - сперва из одного угла лаборатории в другой, затем из кор-
пуса-1 в корнус-2, и все это без затрат времени, исчезая в одной лабора-
тории и мгновенно появляясь в другой - рот до ушей.
   - Ну и каковы же ощущения? На что похоже? - приставали к  Гвонеш  все
как один.
   - Да ни на что! - пожимала плечами та.
   Последовали бесконечные серии экспериментов; мыши простые и мыши  ле-
тучие транслировались на орбиту Be и обратно; команда роботов  совершала
мгновенные перемещения сперва с Анарреса в Уррас, затем с Хайна на Be и,
наконец, назад на Анаррес - всего двадцать два световых года. Но когда в
конечном итоге, судно "Шоби" с экипажем из десяти человек,  переправлен-
ное на орбиту какой-то захудалой планеты в семнадцати световых годах  от
Be, вернулось (слова, означающие передвижения в пространстве,  мы  упот-
ребляем здесь, естественно, в переносном смысле) лишь благодаря  заранее
продуманной процедуре погрузки, а жизнь астронавтов от своего рода  пси-
хической  энтропии,  необъяснимого  сдвига  реальности,  "хаос-эффекта",
спасло чистейшее чудо, мы все испытали шок. Эксперименты с высокооргани-
зованными формами материи снова завели нас в тупик.
   - Какой-то сбой ритма, - предположила Гвонеш по ансибль-связи  (аппа-
рат на моем конце выдал нечто  вроде  "с  собой  пол-литра").  В  памяти
всплыли слова матери: "Событийный ряд не бывает без промежутков". А  что
она там добавила после? Что-то про имение возле воды. Но мне  решительно
следовало избегать воспоминаний об Удане. И я стремился выдавить  их  из
своей памяти. Стоило мне расслабиться, как где-то в самой  глубине  моею
тела, в мозге костей, если не глубже, вновь выкристаллизовывался  давеш-
ний леденящий ежик, и меня опять начинало колотить, как насмерть перепу-
ганное животное.
   Религия помогала укрепиться в сознании, что я все  же  часть  некоего
Пути, а наука позволяла растворить позывы отчаяния в  работе  до  упаду.
Осторожно возобновленные эксперименты шли  пока  с  переменным  успехом.
Весь исследовательский персонал на Be, как поветрием, охвачен был  новой
психофизической теорией некоего Далзула с Терры, в нашем  деле  новичка.
Весьма жаль, что я не успел познакомиться с ним лично. Как он и предска-
зывал, использование эффекта неразрывности поля позволяло ему в одиночку
перемещаться без всяких нежданных сюрпризов, сперва локально, затем с Be
на Хайн. За сим последовал знаменитый скачок на Тадклу и обратно. Но уже
из второго путешествия туда трое спутников Далзула вернулись без лидера.
Он опочил в этом самом дальнем из известных миров.  Нам  в  лабораториях
отнюдь не казалось, что смерть Далзула каким-то образом  связана  с  той
самой психоэнтропией, которую мы официально назвали "хаос-эффектом",  но
трое живых свидетелей подобной уверенности не разделяли.
   - Возможно, Далзул был прав. Один человек зараз, - передала Гвонеш  и
снова стала проводить опыты на самой себе,  как  на  "жертвенном  агнце"
(выражение, завезенное с Терры). Используя технологию неразрывности, она
в четыре "скока" совершила вокруг Be  угловатый  виток,  занявший  ровно
тридцать две секунды, необходимые исключительно на  установку  следующих
координат. "Скоком" мы  уже  успели  окрестить  перемещение  в  реальном
пространстве без сдвига по времени. Довольно лежомысленно, по-моему.  Но
ученые порой любят утрировать.
   У нас на О по-прежнему были кое-какие нелады со стабильностью двойно-
го поля, коими я и занялся вплотную сразу по прибытии в Ран'н.  Назревал
момент дать нашей аппаратуре опытную  проверку  -  терпение  людское  не
беспредельно, да и жизнь сама чересчур коротка, чтобы вечно  перетасовы-
вать схемы. И в очередной беседе с Гвонеш но ансиблю я запустил  пробный
шар:
   - Пора бы уже и мне заскочить к вам на чашку чая. А затем  сразу  об-
ратно. Я клятвенно заверил родителей, что непременно навещу их зимой.
   Ученые порой любят маленько утрировать.
   - А ты устранил уже ту морщинку в своем поле? - спросила Гвонеш -  Ну
ту вроде двойной брючной складки?
   - Все отутюжено аммар! - расшаркался я.
   - Что ж отлично, - сказала Гвонеш, не страдавшая  привычкой  задавать
один и тот же вопрос дважды. - Тогда заходи.
   Итак - мы спешно синхронизировали  наши  усовершенствованные  ансибль
поля для устойчивой чартен связи вот я стою в меловом круге нацарапанном
на пластиковом полу Лаборатории чартен-поля в Ран'не, за окнами  тусклый
осенний полдень - а вот уже стою внутри  мелового  круга  в  лаборатории
Чартен центра на Be, за окнами полыхает летний закат, дистанция - четыре
и две десятых светового года, время на переход - нуль.
   - Как самочувствие? - поинтересовалась Гвонеш, встретив меня  сердеч-
ным рукопожатием. - Молодец, отважный ты парень, Хидео, добро пожаловать
на Be!' Рады снова видеть тебя, дорогой. Отутюжено, говоришь, а?
   Потрясено икнув, я машинально вручил ей  заказанную  пол-литру  кеду-
на-49, которую всего лишь миг назад прихватил с собой в "дорогу" с лабо-
раторного стола на Be.
   Я предполагал, если только вообще  доберусь,  немедленно  чартен-нуть
обратно, но Гвонеш и остальные задержали меня для теоретических  дискус-
сии и всесторонней проверки чартен связи. Теперь то я уже ничуть не сом-
неваюсь, что сверхъестественное чутье, которым всегда отличалась  Гвонеш
шептало ей что то на ухо, ее все еще  продолжали  тревожить  морщинки  и
складки на брюках Тьекунана Хидео.
   - Как-то это? неэстетично - заметила она.
   - Однако же работает, - возразил я.
   - Сработало, - уточнила Гвонеш.
   За исключением желания доказать дееспособность своего поля, я не имел
особой охоты немедленно возвращаться на О. Спалось мне лучше на Be, куда
как лучше, однако казенная пища оставалась безвкусной и здесь, а когда я
не был занят делом, меня но прежнему угнетали страхи - неотвязное воспо-
минание о той кошмарной ночи, за время которой я пролил так  много  слез
без причины. Но работа продвигалась на всех парах.
   - Как у тебя с сексом, Хидео! - спросила Гвонеш однажды, когда мы ос-
тались в лаборатории одни: я - развлекаясь с очередными колонками  цифр,
она - дожевывая очередной бутерброд из буфетной упаковки.
   Вопрос застал меня абсолютно врасплох. Я прекрасно понимал, что  зву-
чит он нахально только в силу свойственной Гвонеш привычки всегда резать
правду матку. Но ведь она никогда еще не спрашивала у меня ни о чем  по-
добном. Ее собственная личная жизнь, как и она сама,  всегда  оставались
для нас тайной за семью печатями. Даже слово "секс" никто и  никогда  от
нее не слыхал, не говоря уже о том, чтобы осмелиться предложить ей разв-
лечение подобною рода.
   Заметив мою отвисшую челюсть, Гвонеш прожевав кусок, добила меня:
   - В смысле, как часто?
   Я икнул. Понимая уже, что вопрос Гвонеш отнюдь не  предложение  зава-
литься с ней в койку, скорее просто некий особый интерес к  моему  житью
бытью, я все равно не находился с ответом.
   - По моему, в твоей жизни образовалась какая то морщинка. Вроде  лиш-
ней складки на брюках, - заметила Гвонеш. - Извини. Сую нос  не  в  свое
дело.
   Желая уверить ее, что ничуть не обиделся. я выдавил из себя  принятый
на О церемонный оборот:
   - Чту ваши благие намерения, аммар.
   Гвонеш уставилась на меня в упор, что случалось крайне редко, - прис-
тальный взгляд серых глаз на вытянутом костистом лице, чуть смягчавшемся
к подбородку.
   - Может, тебе пора вернуться на О? - спросила она.
   - Не знаю. Здесь тоже вроде бы ничего?
   Гвонеш кивнула. Она никогда никою ни о чем не переспрашивала.
   - Ты уже прочел доклад Харравена? - Темы она меняла с той же  быстро-
той и безаппеляционностью, как и моя мать.
   Ладно, думал я, вызов брошен. Гвонеш созрела для  очередной  проверки
моего поля. Почему бы и нет? В конце концов, я ведь буквально за  минуту
могу смотаться в Ран'н и вернуться обратно, если, конечно, захочу  возв-
ращаться, а лаборатория потянет расходы. Хотя чартнинг, подобно  ансибль
связи, и работает в основном за счет инертной  массы,  однако  установка
ПВК координат, очистка камер и поддержание поля в  стабильном  состоянии
требовали колоссальных затрат местной энергии. Но ведь  это  предложение
самой Гвонеш, стало быть, денежки у нас пока не перевелись. И я решился:
   - Как насчет скачка туда и обратно?
   - Заметано, - сказала Гвонеш. - Завтра.
   Итак - на другой день, свежим осенним утречком я стою в меловом круге
в лаборатории чартена на Be, одна нога здесь а другая?
   ?мерцание, радужные круги в глазах, толчок - сердечный спазм  -  сбой
вселенскою такта?
   ?в темноте. Темнота. Темное помещение. Лаборатория? Да, лаборатория -
нащупав световую панель, я машинально щелкнул выключателем.  В  потемках
был уверен, что по-прежнему нахожусь на Be. При свете  понял  -  это  не
так. Я не знал, что это. Не знал, где я. Все вокруг вроде бы знакомо,  и
все же? все же? Может, биолаборатория?  Образцы  в  банках,  обшарпанный
электронный микроскоп, на краю помятого медного кожуха товарный  знак  в
форме лиры? Стало быть, я все-таки на О. В какой-то  лаборатории  одного
из зданий Научного центра в Ран'не?  Пахло,  как  обычно  пахнет  зимней
ночью во всех старых зданиях Ран'на, - дождем и сыростью. Но как  мог  я
промахнуться мимо приемного контура, тщательно прорисованного  мелом  на
полу лаборатории в Тауэр-Холле? Должно быть, сдвинулось само поле. Пуга-
ющая, невозможная мысль.
   Я был обеспокоен, ощущал сильное головокружение, как если бы мое тело
действительно перенесло некий мощный толчок, - но не испуган. Сам  вроде
бы в порядке, все части на месте, руки-ноги целы и голова тоже  пока  на
плечах. Небольшой пространственный сдвиг? - подсказывал мозг.
   Я вышел в коридор. Может быть, я сам, утратив ориентацию, выбрался из
Чартен-лаборатории, а очухался уже в  каком-то  другом  месте?  Но  куда
смотрел мой доблестный экипаж? Ведь они все были на вахте. К тому  же  с
тех пор прошло, должно быть, немало времени - предполагалось, что я при-
буду на О сразу после полудня. Небольшой темпоральный сдвиг? - продолжал
выдавать свои гипотезы мозг. Я двинулся но коридору в поисках Чартен-ла-
боратории, и это было точно как в тех мучительных снах, когда ты лихора-
дочно ищешь совершенно необходимую тебе дверь, но  никак  не  можешь  ее
отыскать. В точности как во сне. Здание оказалось давно знакомым -  Тау-
эр-Холл, второй этаж, - но никаких следов  нужной  мне  лаборатории.  На
дверях таблички биологов да биофизиков и повсюду заперто. Похоже на глу-
бокую ночь. Вокруг ни души. Наконец, заметив под дверью свет, я постучал
и открыл: внутри усердно таращилась на библиотечный терминал  юная  сту-
дентка.
   - Простите за беспокойство, - обратился я к ней, - не подскажете, ку-
да девалась лаборатория чартен-поля?
   - Какая, какая лаборатория?
   Девушка никогда о такой не слыхала и растерянно пожала плечами.
   - Увы, я не физик, учусь пока только на биофаке, - молвила  она  сму-
щенно.
   Я снова извинился. Меня начинало поколачивать, как в лихорадке,  уси-
лилось и головокружение. Уж не затронул ли и меня пресловутый  "хаос-эф-
фект", пережитый экипажами "Шоби" и, предположительно, "Гальбы"? Неужели
и мне предстоит теперь видеть звезды сквозь стены или, к примеру, бросив
взгляд через плечо, обнаруживать Гвонеш на О.
   Я справился у студентки, который час.
   - Предполагалось, что я окажусь здесь в полдень, -  зачем-то  пояснил
я.
   - Без пяти час, - ответила девушка, бросая взгляд на терминал.  Маши-
нально я повернулся туда же. Табло высвечивало время,  декаду,  месяц  и
год.
   - Ваши часы врут, - сказал я.
   Девушка встревожилась.
   - Год установлен неправильно, - пояснил я. - Дата.  Она  должна  быть
совсем другой.
   Но ровное холодное свечение цифр на электронном табло,  округлившиеся
глаза собеседницы, биение моего собственного сердца, запах влажной лист-
вы - все, все подсказывало мне: часы не врут, теперь именно час  пополу-
ночи дня, месяца и года, минувших восемнадцать лет тому назад, и я нахо-
жусь здесь и теперь, на другой день после того дня, упомянув о котором в
начале повести я употребил слова "однажды, давным-давно?"
   А темпоральный сдвиг-то посерьезнее, чем казалось, - возобновил  свою
активность мозг.
   - Мне срочно нужно назад, - сказал я, поворачиваясь, чтобы бежать ту-
да, где грезилось спасение, - в шестую биолабораторию, ту самую, в кото-
рой спустя восемнадцать лет биологии предстояло уступить место  чартену.
Словно бы надеясь еще застать там следы чартен-поля, возбуждаемого всего
лишь на четыре наносекунды.
   Сообразив, что с чудаковатым пришельцем явно не все в порядке, девуш-
ка удержала меня, заставила присесть и силком вручила чашку чая  из  до-
машнего термоса.
   - Вы из каких мест? - спросил я любезную хозяйку.
   - Из поместья Хердуд, деревня Деада, южные пределы бассейна Садуун, -
ответила она.
   - А я родом с низовьев, - сообщил я. - Удан  из  Дердан'нада,  может,
слыхали? - У меня вдруг потекло из глаз. Не без труда совладав с  собой,
я опять извинился, допил свой чай и перевернул чашку вверх дном. Девушку
не слишком обеспокоила моя  слезливость.  Студенты  сами  народ  эмоцио-
нальный - то радость, то слезы, то спад, то подъем. Зато она - сама  уч-
тивость - вежливо поинтересовалась, найдется ли у меня где переночевать.
Кивнув, я поблагодарил ее и откланялся.
   Я не стал возвращаться в лабораторию номер шесть. Выбравшись на  воз-
дух, я двинулся "огородами" к своим апартаментам в  Новом  Квартале.  На
ходу снова заработал мозг - вскоре в голову стукнуло, что в этой кварти-
ре теперь/тогда может/мог кто-нибудь проживать.
   Малость промешкав, я сменил курс на Храмовый Квартал, где провел луч-
шие годы своей студенческой жизни до отлета на Хайн.  Если  все  правда,
если часы не врут и сегодня второй день после моего отъезда, то  комната
должна стоять пустой и незапертой. Так оно и вышло, все осталось, как  я
бросил перед самым отъездом - голые стены, продавленный  матрас,  битком
набитый мусоросборник.
   Именно в тот миг я и испытал самое неприятное чувство. Я долго  тара-
щился на мусорник, прежде чем извлечь из него смятую, но довольно свежую
на вид распечатку. Еще дольше разглаживал ее  на  столе.  Это  оказались
темпоральные уравнения - мои собственные каракули, набросанные  на  ста-
реньком карманном мониторе во время лекции Седхарада по Теории Интервала
в последний день моего заключительного семестра в Ран'не, то есть -  по-
завчера, восемнадцать лет тому назад.
   Вот когда я действительно пережил потрясение. Ты угодил в энтропийное
хаос-поле, подсказывал мозг, и я верил ему.  Страх,  отчаяние  буквально
захлестнули меня, и ничего ведь не поделаешь до наступления далекою  ут-
ра. Я плюхнулся на голый матрас, настроенный  на  встречу  со  звездами,
прожигающими стены и мои веки, стоит лишь их сомкнуть.  Вчерне  прикиды-
вая, что делать мне завтра, если оно, это завтра,  все  же  наступит,  я
вдруг провалился в сон, мгновенно, спал как убитый едва ли не до  полуд-
ня, а когда пробудился на голой койке в знакомой комнате, был голоден  и
зол, зато ни на миг не усомнился, где я и что со мной.
   Спускаясь в кампус позавтракать, я озирался из опаски  столкнуться  с
кем-либо из коллег - то есть, о Боже, сокурсников! - который мог бы оша-
рашено воскликнуть: "Хидео! Какого черта ты здесь? Мы ведь только  вчера
проводили тебя до "Ступеней Дарранды"!"
   Оставалась слабая надежда, что меня все же не узнают - я стал старше,
сильно исхудал, малость подрастерял былой шарм, - но меня с головой  вы-
давали мои полутерранские черты, материнское наследство. Не хотелось  ни
с кем встречаться, что-то лепетать в свое оправдание. Я мечтал  убраться
из Ран'на как можно скорее. Я хотел уехать домой.
   Наш мир, планета О, - идеальное место для путешествий во времени. Ни-
каких тебе перемен. Наши поезда на солнечной энергии веками курсируют по
одному и тому же графику. В магазинах мы подписываем квитанции,  которые
включаются в товарный обмен или в ежемесячные  банковские  расчеты,  так
что мне вовсе не пришлось предъявлять  станционному  кассиру  загадочные
монеты из будущего. Черканув на корешке имя и адрес, я получил свой  би-
лет и вскоре уже катил по направлению к дельте Садуун.
   За окнами бесшумной фотоэлектрички замелькали поля и холмы сперва Юж-
ного бассейна, затем Северо-Западного, оба петляли вдоль плавных излучин
великой Садуун. Увы, поезд мой тормозил едва ли не у каждого  столба,  и
на перрон полустанка Дердан'над я выбрался только под вечер. Хотя в воз-
духе уже запахло весной, перрон покрывала липкая зимняя грязь, не пыль.
   Я вышел на дорожку к Удану. Распахнув  придорожную  калитку,  которую
сам же перевешивал несколько дней/восемнадцать лет тому назад, и удосто-
верившись, что петли все еще новые и крутятся без скрипа, я испытал при-
ятое чувство. Ямсусыни все как одна сидели на яйцах. Судя по их  линялым
бокам, вялым покачиваниям долгих шеи и настороженным взглядам в мой  ад-
рес, новые выводки ожидались со дня на день. Над холмами нависли тяжелые
тучи. По горбатому мостику я пересек говорливую Оро.  Несколько  крупных
голубых рыбин сбились в стайку под одной из опор; я невольно  приостано-
вился - вот бы острогу сейчас? Начинало моросить, и я  поспешил  дальше.
Крупные капли студили мне лицо. За поворотом дороги открылся сам  дом  -
темные широкие кровли у подножья увенчанною лесом холма. Миновав коллек-
тор и ирригационный контроль, пройдя по-зимнему голой аллеей, я поднялся
в портик, и вот я уже у дверей, у широких дверей родного Удана.  Я  при-
шел.
   Через просторный холл бодро семенила Тубду - вовсе не та,  которую  я
запомнил шестидесятитрехлетней, сморщенной, убеленной сединами,  дряхлой
старушонкой, - но Тубду прежняя, Большая Щекотка, Тубду в  полном  соку,
пышная, смугло-румяная, проворная. Заметив меня, она сперва не признала,
не поверила своим глазам: "Хидео! Откуда?" - затем в  полном  и  оконча-
тельном замешательстве: "Хидео, ты? Здесь? Быть того не может!"
   - Омбу, - воскликнул я, без труда  припомнив  наше  детское  ласковое
прозвище для соматери, - Омбу, это я, твой Хидео, - не волнуйся!  Все  в
порядке, я вернулся! - Крепко обняв ее, я прижался щекой к щеке.
   - Но, но ведь? - Тубду отстранилась, всмотрелась в мое лицо. - Но что
стряслось с тобою, мой мальчик, дорогой мой? -  Обернувшись  назад,  она
заголосила во всю мочь своих здоровых легких: - Исако! Исако!
   Мать, увидев меня, естественно, решила, что я не сел на борт корабля,
что в последний момент мне отказали мужество и решительность - так подс-
казывало ее первое же порывистое объятие. Неужели сын действительно  от-
казался от судьбы, ради которой собирался пожертвовать всем и вся? -  о,
я хорошо знал, что творится сейчас у матери в голове и на  сердце.  При-
жавшись щекой к ее щеке, я шепнул:
   - Я уезжал, мама, но я вернулся. Мне уже тридцать один год. Я вернул-
ся, мама?
   Она отстранилась от меня, как Тубду перед тем, и вгляделась в лицо.
   - О, Хидео! - простонала она и прижалась ко мне с новой силой. -  До-
рогой, дорогой мой!
   Мы держали друг друга в объятиях и молчали, пока я не вымолвил:
   - Прости, ма, мне необходимо повидаться с Исидри.
   Мать вопросительно вскинула взгляд, но никаких вопросов  задавать  не
стала.
   - Ты найдешь ее в часовне, сынок.
   - Ждите, я скоро вернусь.
   Оставив обеих матерей бок о бок, я поспешил к центру дома, главной  и
старейшей его части, семь веков назад перестроенной на  трехтысячелетнем
фундаменте, стены из камня и глины, купол толстого резного стекла. Здесь
всегда царили тишина и прохлада. Сотни книжных полок, Дискуссии, дискус-
сии о Дискуссиях, поэзия, бесчисленные версии классических  Пьес;  здесь
же находились барабаны и шепталки для медитаций и иных ритуалов; в цент-
ре располагался небольшой округлый бассейн, наполняемый родниковой водой
из древних глиняных труб - собственно, он-то и являлся храмом. Здесь я и
отыскал Исидри. Стоя на коленках на  краю  отражавшей  прозрачный  купол
водной святыни, она поправляла свежие цветы в огромной вазе.
   Приблизившись, я тихо сказал:
   - Исидри, я вернулся. Послушай?
   Она обратила ко мне распахнутые, ошеломленные, беззащитные  глаза  на
своем топком, изящном личике, лице девушки двадцати двух лет, и - засты-
ла.
   - Послушай, Исидри, я уже съездил на Хайн, я там учился, затем  рабо-
тал, трудился в совершенно новой области темпоральной физики, над  повой
теорией трансляции - поверь мне, я провел там целых десять лет. Затем мы
перешли к экспериментам. Используя нашу новую технологию, я  перепрыгнул
с Ран'на на Хайн за одно мгновение, даже быстрее, можешь мне верить - за
нулевое время, в самом буквальном смысле. Это вроде ансибля - не со ско-
ростью света, не быстрее ее, а именно мгновенно. В  двух  разных  местах
одновременно, понимаешь? И все шло хорошо, все  прекрасно  работало,  но
при возвращении? при моем возвращении получилась складка, какой-то сгиб,
морщинка в приемном поле. Я оказался в нужном месте, но в другое  время.
Я вернулся в прошлое на восемнадцать ваших лет или десять своих. Вернул-
ся точно в день после отъезда, но только я никуда  вчера  не  уезжал,  я
просто вернулся, я вернулся к тебе, Исидри.
   Опустившись, как и она, на колени у края тихого зеркального Грааля, я
крепко взял ее за руки. Взгляд Исидри метался по моему  лицу,  она  без-
молвствовала. На левой ее щеке я разглядел крохотную свежую  ссадинку  -
должно быть, поцарапалась в кустах, составляя букет для часовни.
   - Позволь мне вернуться к тебе, - прошептал я.
   Исидри нежно провела ладонью по моему лицу.
   - Ты выглядишь таким усталым, - сказала она - Хидео? А ты хорошо себя
чувствуешь?
   - Да, - ответил я. - Разумеется. Я в полном порядке.
   Собственно, на этом моя история,  вернее,  та  ее  часть,  что  может
представлять интерес для Экумены и для специалистов по проблеме трансля-
ции, подходит к концу. Последние восемнадцать лет я живу как фермер, хо-
зяин поместья Удан из деревни Дердан'над в холмах Севсро-Западной  части
бассейна Садуун, материк Окет, планета О. Мне уже скоро пятьдесят. Я Ве-
черний муж Утренней нары Второго уданского седорету,  моей  женой  стала
Исидри; Ночной марьяж у меня с Соту из Дрехе, Вечерней женой которою яв-
ляется моя сестренка Конеко У меня двое Утренних детей от брака с Исидри
- Матубду и Тадри; Вечерних детей нашего седорету зовут Мурми и  Мисако.
Но все это вряд ли представляет какой-либо интерес для Стабилей Экумены.
   Мать моя, которая все еще кумекает кое-что в  темпоральной  механике,
выслушав мою историю, приняла ее без дальнейших  расспросов;  так  же  и
Исидри. Зато большинство остальных односельчан избрали для себя объясне-
ние попроще и куда как правдоподобнее, тоже прекрасно все объясняющее  -
даже внезапное мое похудание и взросление. Мол, в  самый  последний  мо-
мент, буквально перед вылетом, Хидео раздумал  учиться  в  Экуменической
школе. Он вернулся в Удан, потому что не мыслил себе жизни  без  Исидри,
так он ее обожал. От этого же и захворал - столь тяжким  оказался  выбор
между его мечтой и беспримерной любовью.
   Возможно, все это тоже правда. Но  Исидри  с  Исако  предпочли  более
странную версию.
   Позднее, когда мы уже сформировали наш седорету, Сота тоже  спрашивал
меня о моей истории. "Ты сильно  переменился,  Хидео,  хотя  по-прежнему
тот, кого я всегда любил", - заметил он. Я объяснил почему,  растолковал
ему все, как умел. Ошеломленный Сота  выразил  уверенность,  что  Конеко
легче, нежели он, переварит всю эту чертовщину, - и действительно:  выс-
лушав меня с гримаской озадаченности на своем миленьком личике, сестрен-
ка подбросила мне несколько вопросов, что называется, на засыпку.  Ответ
на один из них я ищу до сих пор.
   Я предпринимал как-то раз попытку отправить  сообщение  на  факультет
темпоральной физики в Экуменической школе на Хайне. Мне не удалось  про-
вести дома в спокойствии и нескольких дней, как мать, с  ее  обостренным
чувством ответственности и долга  перед  Экуменой,  строго  потребовала,
чтобы я сделал это
   - Мама, - взмолился я, - ну что, что я могу им сказать? Никто из  них
еще и не слыхивал о теории чартена!
   - Извинись за то, что не прибыл вовремя на учебу, как это было запла-
нировано. Адресуй свое объяснение директору, этой анаррести. Она женщина
мудрая, все поймет.
   - Даже сама Гвонеш еще не подозревает о чартеп-теории. Ей сообщат это
по ансиблю с Урраса и Анарреса только через добрых три года. К тому же я
познакомился с Гвонеш лично далеко не сразу по приезде,  лишь  несколько
лет спустя. - Использование прошедшего времени  в  подобных  объяснениях
зачастую оказывалось делом неизбежным, но звучало дико; возможно,  здесь
все же уместнее употребить будущее - "познакомлюсь с нею лишь через нес-
колько лет".
   Или я все же находился теперь и там, на Хайне? Меня чрезвычайно  бес-
покоила парадоксальная идея о моем одновременном существовании  на  двух
разных концах Вселенной. Авторство идеи, разумеется, за малышкой  Конеко
- это и был один из ее каверзных вопросиков. Неважно, что все  известные
мне законы темпоральной физики отвергали подобный парадокс - я все равно
никак не мог отделаться от ощущения, что другой я живет сейчас на  Хайне
и спустя восемнадцать лет собирается вернуться в Удан, где встретит себя
же, то есть меня. В конце концов, мое настоящее существование тоже  ведь
невозможно.
   Вскоре я научился вытеснять эти изводившие меня мысли иной фантазией,
воображал себе водяные завитки в речной зыби  под  двумя  валунами,  что
чуть выше нашей купальной затоки на Оро. Я  научился  видеть  внутренним
взором формирование и тихую смерть этих маленьких водных вихрей, а не то
мог пойти на берег Оро, присесть там и всласть полюбоваться ими  воочию.
Они, казалось, содержали в себе ответ на мои мучительные вопросы и раст-
воряли его в воде, как нескончаемо растворялись в ней сами.
   Но чувство долга моей  матери  такими  пустяками,  как  невозможность
пространственного раздвоения личности, отнюдь не поколебать.
   - Ты просто обязан сообщить, - постановила она.
   Мать была права. Если уж мое двойное трансляционное  поле  привело  к
столь долговременным результатам, то это не только мое  личное  дело,  а
вопрос особой важности для всей темпоральной физики. И я попытался.  По-
заимствовав необходимую сумму наличностью из фондов поместья,  я  отпра-
вился в Ран'н, оплатил ансибло-грамму на пять тысяч слов и отправил сво-
ему ректору в Экуменической школе сообщение, в котором объяснял, почему,
будучи зачислен на курс, я не приехал - если, конечно, я и на самом деле
там не появился.
   Полагаю, это и стало тем самым "посланием-всмятку" или "весточкой  от
призрака", которое меня просили расшифровать в первый год по приезде  на
Хайн. Часть его была чистой тарабарщиной, некоторые слова, вероятно, по-
пали в текст из другого, почти одновременного с ним сообщения,  но  ведь
были в нем и обрывки моего имени, а также фрагменты и перевертыши других
слов из моей бесконечной объяснительной:  проблема,  чартен,  вернуться,
прибыл, время.
   Небезынтересно, полагаю, и то, что приемщики ансибль-центра на Хайне,
объясняя причины темпоральных искажений при передаче  информации,  упот-
ребляли словечко "складка". Любопытное совпадение со словами  Гвонеш  по
поводу "морщинок" в моем двойном чартен-поле, не правда ли? На  самом-то
деле ансибль-поле столкнулось не со складками, а с резонансным сопротив-
лением, вызванным десятилетней аномалией чартен-поля и превратившим  мое
длинное послание почти что в труху (приведенную несколько выше). С такой
точки зрения, особенно если учесть Двойное Поле Тьекунан'на, мое сущест-
вование на О, когда я посылал ансиблаграмму, определенно дублируется мо-
им же существованием на Хайне. Ведь, отправив сообщение, я же его однов-
ременно и получил. И все же, пока продолжает длиться моя аномальная  ин-
капсуляция в прошлое, суть подобной одновременности сводится буквально к
точке, мигу, скрещению - без дальнейшей причастности  к  этому  как  ан-
сибль, так и чартен-полей.
   Иллюстрацией для чартен-поля в этом случае могла бы послужить вообра-
жаемая река, петляющая по заливным лугам,  змеящаяся  столь  прихотливо,
что ее коленца постоянно сближаются, почти что смыкаются,  пока  наконец
вода не прорвет тонкую перемычку и не побежит  напрямую,  оставив  целый
речной виток (или плес) в  стороне,  отрезанным  от  потока,  как  некое
странное озеро в форме бублика, водоем без движения. Согласно такой ана-
логии, моя ансиблограмма могла служить единственной связующей нитью меж-
ду потоком и озером - если не считать моих воспоминаний.
   Лично мне все же более точной представляется аналогия с  водоворотами
в самом потоке, исчезающими и повторяющимися - те же самые они? Или дру-
гие?
   В первые годы после женитьбы, пока физика в моей голове  еще  оконча-
тельно не заглохла, я успел поработать над математическим аппаратом сво-
ей теории (см. "Заметки по теории резонансной интерференции двойных  ан-
сибль и чартен-полей", прилагаемые к настоящему докладу). Прекрасно  по-
нимаю, что все эти формулы, может статься, придутся не ко двору, так как
в нашем речном потоке не существует теории двойного  поля  имени  Тьеку-
нан'на Хидео. Тем не менее независимое исследование на неожиданном  нап-
равлении определенно может сослужить хоть какую-то службу. Я дорожу им -
ведь это последнее мое детище в области  темпоральной  физики,  заключи-
тельная лепта на алтарь науки. Мне бы следовало  продолжать  работу  над
теорией чартена с большей настойчивостью, но ведь жизнь на ферме крутит-
ся в основном вокруг виноградников, дренажных канав,  птичника,  требуют
воспитания и заботы детишки, немало времени отнимают Дискуссии, а  также
мои настойчивые попытки научиться ловить рыбу голыми руками.
   Трудясь над текстом упомянутого приложения, с помощью убедительнейших
математических выкладок я сумел доказать самому себе,  что  тот  вариант
моего существования, в котором я отбыл на Хайн, чтобы  стать  там  физи-
ком-теоретиком и специалистом по трансляции, фактически стерт (выглажен,
если позволите) чартен-эффектом. Но никакое количество формул  не  могло
полностью унять мою тревогу, мой страх, который резко усилился после же-
нитьбы и рождения наших детей, - страх, что впереди маячит точка скреще-
ния. Никакими аналогиями с речными водоворотами я не мог убедить себя  в
том, что моя инкапсуляция в прошлое не может стать обратимой в  тот  мо-
мент, когда наступит неуклонно надвигавшийся день чартен-перехода. Каза-
лось вполне возможным, что в этот роковой день, когда я совершу/совершил
свой скачок с Be на  О,  может  погибнуть,  исчезнуть,  изгладиться  моя
семья, мои дети, вся моя жизнь в Удане - все, как смятый листок, полетит
в корзинку. Я был в ужасе от собственных мыслей.
   И я поделился своей тревогой с Исидри, от  которой  не  имел  никаких
секретов - кроме разве что единственного, о котором чуть позже.
   - Нет, - решила она, как следует поразмыслив. - Не думаю,  что  такое
возможно. Ведь была причина, разве ж нет, для твоего возвращения.  Возв-
ращения сюда.
   - Ты, - кивнул я.
   Исидри непередаваемо улыбнулась.
   - Да, - согласилась она. И после паузы добавила: - А также Сота и Ко-
неко, и все поместье? А возвращаться туда у тебя особых причин  нет,  не
так ли?
   Исидри баюкала па руках нашу младшенькую, прижимаясь щекой к ее  кро-
хотной и пушистенькой макушке.
   - Ну, разве что, кроме работы, - неуверенно ответила она самой  себе.
И перевела взгляд на меня. Ее искренность требовала и моей равной  чест-
ности.
   - Иногда я действительно скучаю по ней, - сказал я. - И я  знаю  это.
Но ведь я не знал тогда, прежде, когда был там, что тоскую именно по те-
бе. Буквально помирал, но не знал. Мог бы так и помереть, Исидри, ни  на
йоту не разобравшись в самом себе. В любом случае там  все  было  непра-
вильно, вся эта научная галиматья.
   - Как это твоя работа могла быть неправильной, если привела  тебя  ко
мне? - возразила она, и я не нашел что ответить.
   Когда начали публиковать информацию о теории чартена, я подписался на
все, что только могла получать Центральная библиотека  на  О,  в  первую
очередь на бюллетени Экуменической школы и Чартен-центра на Be. Исследо-
вания, в точности как и в другом моем варианте, продвигались без задерж-
ки первые три года, затем начались проблемы.  Но  никаких  упоминаний  о
Тьекунан'не Хидео я не встречал. Никто не занялся стабилизацией  двойных
полей. Никем не открывалась лаборатория чартен-поля в Ран'не
   Наконец наступила зима моего визита домой, затем тот самый  день.  И,
вынужден признать, вопреки всем и всяким резонам денек выдался пресквер-
ный. Я чувствовал какие-то приливы не то вины, не то сиротства. Меня да-
же трясло при мысли об Удане из того посещения, когда Исидри была в бра-
ке с Хедраном, а я - случайным гостем в поместье.
   Хедран, почтенный странствующий проповедник и Мастер Дискуссий,  и  в
этом варианте несколько раз посещал нашу деревню. Исидри как-то  предло-
жила пригласить его погостить в Удане, но я категорически  воспротивился
этому, пояснив, что, хотя он и великолепный учитель, что-то  в  нем  мне
все же не нравится. Я уловил странный блеск в глазах  жены  -  "Он  что,
ревнует?" - она подавила улыбку. Когда я рассказывал ей и матери о своей
"другой жизни", единственное, о чем я тогда не упомянул,  что  утаил,  и
утаил навсегда, оставался как раз мой приезд в Удан. Я не хотел  расска-
зывать матери, что в той "другой жизни" она перенесла  тяжкое  заболева-
ние. Не хотел рассказывать и Сидри о ее бесплодном браке с Хедраном. Мо-
жет, я был и не прав. Но мне тогда определенно казалось, что не  имею  я
права открывать такое, негоже это и незачем.
   Так что Исидри не могла знать, что на  самом  деле  я  чувствовал  не
столько ревность, сколько вину перед ней. И схоронил ее в себе поглубже.
Зато мне все же удалось убрать Хедрана из нашей  жизни,  и  Исидри,  моя
возлюбленная, мое счастье, мое дыхание, сама моя жизнь -  осталась  без-
раздельно моей.
   Или же мне следовало уступить жену? Разделить ее с проповедником?  До
сих пор теряюсь в догадках.
   День тот прошел, как и любой другой, - правда, дочка Сууди,  грохнув-
шись с дерева, сильно расшибла себе локоть. "Наконец-то выяснилось,  что
тебе не суждено утонуть", - прокомментировала Тубду с болезненным приды-
ханием.
   Следующей наступила дата той грустной ночи в моей  квартире  в  Новом
Квартале, когда я рыдал и не понимал отчего. А затем и день моего  возв-
ращения, перехода на Be с бутылкой вина от Исидри в подарок  Гвонеш.  И,
наконец, вчера настал день, когда я, войдя в чартен-поле на Be, вышел из
него на О восемнадцать лет назад. Я провел ночь, как порой поступаю  те-
перь, в святилище. Часы проходили в полном покое: я писал, затем причас-
тился, занялся медитацией и уснул. И проснулся у кромки безмолвной воды.
   И совсем уже наконец: надеюсь, Стабили все же примут рапорт от  неве-
домого фермера, а техникам чартен-трансляции удастся  пробежать  глазами
мои расчеты. Мне нечем подтвердить подлинность здесь рассказанного, кро-
ме собственного честного слова да нетипичной для провинциала осведомлен-
ности в теории чартена. Досточтимой Гвонеш, которая не знает, кто я  та-
кой, шлю почтительный поклон, искреннюю благодарность и надежду, что она
сочтет мои намерения достойными.

   1 Скорости околосвстовой (Здесь и далее примеч пер)
   2 Пространственно-временной континуум

   ТАНЦУЯ ГАНАМ

   - Сила - это громкий барабанный бой, - сказал Акета. -  Громкий,  как
удар грома! Как шум водопада, который создает электричество. Сила напол-
няет тебя до тех пор, пока внутри не исчезает место для чего-нибудь дру-
гого.
   Пролив на землю несколько капель воды, Кет прошептала:
   - Пей, странник. - И, бросив горсть муки на камни, добавила:  -  Ешь,
странник.
   Она перевела взгляд на Йянанам - гору силы.
   - Может быть, он слышит только раскаты грома и  уже  не  воспринимает
ничего иного, - сказала она. - Неужели он знал, что делал?
   - Я думаю, он знал, - ответил Акета.
   После первого проблематичного, но успешного трансперехода, когда "Шо-
би", слетав на маленькую мерзкую планету М-60-340-но-ло, вернулся обрат-
но, порт Be отдал для  чартен-технологии  целое  крыло.  Создатели  чар-
тен-теории на Анарресе и инженеры трансперехода на Уррасе  находились  в
постоянном контакте по ансиблю с теоретиками и конструкторами на Be. Те,
в свою очередь, ставили эксперименты и проводили  исследования,  пытаясь
выяснить, что же на самом деле происходит с кораблем и командой при  пе-
ремещении из одной точки вселенной в другую - без каких-либо затрат вре-
мени.
   - Мы не можем говорить о "перемещении"  и  утверждать,  будто  что-то
"происходит", - ворчали китяне. - Событие  разворачивается  одновременно
здесь и там. На нашем языке этот не-интервал называется чартен.
   Китянским временнолитикам вторили хайнские психологи,  обсуждавшие  и
изучавшие те реальные ситуации, когда разумные  формы  жизни  переживали
чартен.
   - Мы не можем говорить о "реальности" происходящего  и  о  "пережива-
нии", - возмущались они. - Реальность точки "прибытия" формируется  сов-
местным восприятием чартен-команды и фиксируется  их  приспособлением  к
ней. Вот почему  предварительная  конструкция  событий  является  обяза-
тельным условием для эффективного трансперехода мыслящих существ.
   И так далее, и тому подобное - потому что  хайнцы  говорили  об  этом
миллионы лет и никогда не уставали от подобных  разговоров.  Но  еще  им
нравилось слушать. Они внимательно изучили все, что рассказала им коман-
да "Шоби". А когда в порт прилетел командир Далзул, они выслушали и его.
   - Вы должны отправить в полет одного человека, - сказал он им. - Кор-
нем проблемы является интерференции восприятия. На  "Шоби"  было  десять
человек. А вы пошлите одного. Например, меня.
   - Ты должна полететь вместе с Шаном, - сказал Беттон.
   Его мать покачала головой.
   - Глупо отказываться от такого предложения!
   - Если они не захотели взять тебя, я тоже не полечу, - ответила  она.
Вместо того чтобы обнять ее или сказать слова одобрения, мальчик  сделал
кое-что получше. Беттон редко обращался к этому средству. Он пошутил:
   - Тебя ждет забвение антивремени.
   - Ничего, я это как-нибудь переживу, - ответила Тай.
   Шан знал, что хайнцы не носят форменной одежды и не используют  такие
звания, как "командир". Тем не менее  он  надел  свою  черно-серебристую
терранскую форму и отправился на встречу с командиром Далзулом.
   Родившись в бараках Альберты, в те дни, когда Терра лишь  вступала  в
союз Экумены, Далзул закончил университет А-Ио на Уррасе, получил ученую
степень по временной физике, прошел стажировку со стабилями на  Хайне  и
вернулся на родную планету в ранге  экуменического  мобиля.  И  пока  он
шестьдесят семь лет летал по мирам на почти световой скорости, беспокой-
ное движение "единых" переросло в религиозную  войну  и  выплеснулось  в
ужасы юнистской революции. Прилетев на Терру, Далзул за несколько  меся-
цев взял ситуацию под контроль. Его проницательность и тактика не только
восхитили тех людей, за которых он боролся, но и  вызвали  поклонение  у
противников - отцов юнизма, решивших, что Далзул и есть их бог.  Широко-
масштабные убийства неверующих сменились мировым поветрием обожания  Но-
вого Воплощения. Затем начались расколы и ереси. Сектанты принялись уби-
вать друг друга, но Далзул подавил этот пик теократической жестокости  -
самый худший и длительный после Эпохи Осквернения. Он действовал с  изя-
ществом и мудростью, с терпением и надежностью, с гибкостью, хитростью и
юмором, то есть в стиле, который пользуется наивысшим почетом среди оби-
тателей Экумены.
   Став жертвой обожествления, он уже не мог работать  на  Терре  и  ка-
кое-то время выполнял конфиденциальные и  многозначительные  задания  на
безвестных, но важных планетах. Одной из них был  Оринт  -  единственный
мир, из которого ушли жители Экумены. Они поступили так по совету Далзу-
ла - незадолго до того, как оринтяне применили в войне  патогенное  ору-
жие, навсегда уничтожив разумную жизнь на своей планете. Далзул предска-
зал это событие с ужасной точностью. В последние часы перед  катастрофой
он организовал тайное спасение нескольких тысяч детей, чьи родители сог-
ласились на их эвакуацию. Дети Далзула - последние из тех, кого называли
оринтянами.
   Шан знал, что герои появлялись лишь в среде примитивных  культур.  Но
поскольку культура Терры была примитивной, он считал Далзула своим геро-
ем.
   Прочитав сообщение из порта Be, Тай недоуменно спросила:
   - Какая еще команда? Кто это просит нас бросить ребенка и лететь  не-
ведомо куда?
   Она посмотрела на Шана и увидела его лицо.
   - Нас зовет Далзул, - ответил он. - Зовет в свою команду.
   - Тогда лети, - сказала Тай.
   Конечно, он спорил, но его жена оставалась на стороне  героя.  И  Шан
согласился. Отправляясь на прием, устроенный в честь Далзула,  он  надел
черную форму с серебряными полосками на рукавах и с серебряным кругом на
груди в области сердца.
   Командир был одет в такую же форму. При виде его сердце Шана подпрыг-
нуло и застучало быстрее. Само собой разумеется, герой не походил на то-
го могучего трехметрового гиганта, каким его представлял себе Шан. Но  в
других отношениях Далзул выглядел на все сто - стройный и  гибкий  торс,
длинные светлые волосы, поседевшие от возраста  и  обрамлявшие  красивое
величественное лицо, глаза небесной чистоты, сверкавшие словно проточная
вода. Шан даже не предполагал, что кожа Далзула окажется такой белой, но
этот небольшой атавизм воспринимался как своеобразный штрих или, вернее,
красота, присущая только ему.
   Далзул общался с группой анаррести и что-то тихо  говорил  им  мягким
голосом. Увидев Шана, он извинился и направился к нему.
   - Наконец-то! Вы - Шан А я - Далзул. Нам с вами предстоит  совместный
полет. Я очень сожалею, что ваша партнерша не согласилась войти в коман-
ду. Но, думаю, я нашел ей хорошую замену. Это ваши старые приятельницы -
Риель и Форист
   Шан был счастлив их видеть. Два знакомых лица острое, цвета  обсидана
- у Форист и круглое, сияющее, как медное солнце, - у Риель.  Он  учился
вместе с ними на Оллуле. И эти женщины встретили его с равной радостью.
   - Как здорово! - воскликнул он, но тут же спросил- - Неужели в коман-
де будут только терране?
   При всей очевидности факта это был глупый  вопрос.  Однако  обитатели
Экумены любили составлять экипажи из представителей разных культур.
   - Давайте отойдем, - сказал Далзул, - и я вам все объясню.
   Он подозвал мезклета, и тот подбежал к ним, гордо толкая перед  собой
тележку с напитками и закусками. Все четверо наполнили подносы, поблаго-
дарили маленькое существо и уединились в глубокой нише у окна -  чуть  в
стороне от шумной толпы. Устроившись на ступенях, они наслаждались едой,
говорили и слушали. Далзул не скрывал, что убежден в своей  правоте.  Он
думал, что близок к решению "чартен-проблемы".
   - Я дважды летал один, - рассказывал герой.
   Он слегка понизил голос, и Шан,  неправильно  истолковав  его  манеру
разговора, простодушно спросил:
   - Без разрешения ИГЧ?
   Далзул усмехнулся:
   - О нет. Исследовательская группа чартена дала  мне  "добро"?  Но  не
благословение. Вот почему я до сих пор шепчусь и посматриваю через  пле-
чо. В ИГЧ есть люди, которым не нравятся мои поступки - как будто я  ук-
рал корабль, извратил теорию, нарушил судовой кодекс чести или помочился
в их туфли. Они косятся на меня даже после того, как я слетал туда и об-
ратно без чартен-проблем и вообще без каких-либо  перцептуальных  диссо-
нансов.
   - А куда вы летали? - спросила Форист, приблизив к  нему  заостренное
лицо.
   - Первый полет выполнялся внутри этой системы - от Be до Хайна и  на-
зад. Словно прогулка на автобусе по давно известным местам. Как и ожида-
лось, все прошло без приключений. Сначала я был  здесь,  потом  оказался
там. Мне оставалось лишь выйти из корабля и зарегистрироваться у  стаби-
лей. Потом я вернулся на судно и снова оказался здесь. Просто и  быстро!
Вы сами знаете? Это как магия. И в то же время полеты кажутся вполне ес-
тественным делом. Где одно, гам и другое,  верно?  Вы  чувствовали  это,
Шан?
   Его глаза поражали чистотой  и  живостью.  Шану  показалось,  что  он
взглянул на молнию. Ему хотелось возразить, но он начал  смущенно  запи-
наться:
   - Я? Мы? Вы же знаете. У нас возникли некоторые проблемы в  определе-
нии того места, куда мы попали.
   - Я думаю, что эта путаница не обязательна. Транспереход является ан-
типереживанием. Мне верится, что  в  конечном  счете  нормой  будет  от-
сутствие каких-либо событий. Это нормально, что со мной ничего не  прои-
зошло. Ваш эксперимент на "Шоби" был испорчен внешними воздействиями. Мы
же постараемся получить незамутненный антиопыт.
   Далзул посмотрел на Форист и Риель, обнял их и засмеялся:
   - Сейчас вы анти-поймете, что я не имею в виду. После той "автобусной
экскурсии" я слонялся вокруг ИГЧ, раздражая их  своими  просьбами,  пока
наконец Гвонеш не разрешил мне сольный исследовательский полет.
   Мезклет пробился к ним сквозь  толпу,  толкая  мохнатыми  лапами  ма-
ленькую тележку. Эти существа обожали вечеринки и хорошую еду. Они люби-
ли поить людей напитками и смотреть, как те  начинают  пьянеть  и  весе-
литься. Малыш остановился рядом с ними, надеясь заметить что-нибудь нео-
бычное в их поведении. Постояв немного, он побежал  назад  к  теоретикам
Анарреса, которые всегда были немного странными.
   - Исследовательский полет? С правом на первый контакт?
   Далзул кивнул. Его внутренняя сила и врожденное достоинство обескура-
живали собеседников, но восторг и простодушная радость в каждом действии
и слове были просто неотразимыми. Шан встречал многих выдающихся и  муд-
рых людей, но ни у одного из них энергия не была такой яркой и чистой. И
так по-детски беззащитной.
   - Мы выбрали очень удаленную планету  -  Джи-14-214-йомо.  На  картах
Экспансии она значилась как Тадкла, но люди, которых я там встретил, на-
зывали ее Ганам. Восемь лет назад на эту планету отправили группу предс-
тавителей Экумены Стартовав с Оллуля, они уже набрали СКОКС  -  скорость
околосветовую - и через тринадцать лет должны  достигнуть  цели.  Мы  не
могли связаться с ними и сообщить о том, что я намерен обогнать  их  ко-
рабль. Тем не менее ИГЧ одобрила эту идею. Им  понравилось,  что  кто-то
прилетит туда через тринадцать лет и в случае моего исчезновения  узнает
о причинах неудачи. Хотя теперь их миссия кажется мне почти  бессмыслен-
ной. Когда они прилетят туда, Ганам уже станет членом Экумены!
   Далзул посмотрел на собеседников, обжигая их страстным горящим взгля-
дом.
   - Чартен изменит все! Когда транспереходы придут на смену космическим
полетам? Когда между мирами не будет расстояний и мы начнем  контролиро-
вать время? Я даже не могу вообразить, что это нам даст!  Что  это  даст
Экумене! Мы сделаем семью человечества единым домом,  единым  местом.  А
потом отправимся дальше и глубже! Любое наше  действие  в  транспереходе
объединяет нас с первичным моментом, который является ритмом  вселенной.
Мы становимся едиными с ней. Мы устраняем время! На наших ладонях  раск-
рывается вечность! Вы были там, Шан! Скажите, вы чувствовали то, о чем я
говорю?
   - Не знаю. Возможно?
   - Хотите посмотреть видеозапись моего путешествия? - внезапно спросил
Далзул. В его глазах сияло озорство. - Я взял с собой портативный  виде-
опроектор.
   - Да! - воскликнули Форист и Риель.
   Они придвинулись к нему, как кучка заговорщиков. Мезклет  засуетился,
пытаясь увидеть то, на что они смотрели. Он забрался на тележку. Но  ему
все равно не хватало роста.
   Настраивая маленький визор, Далзул вкратце рассказал им о Ганаме. Это
был один из самых удаленных посевов хайнской  Экспансии.  Пятьсот  тысяч
лет планета оставалась потерянной для космического сообщества, и  о  ней
знали только то, что существа, населявшие ее, имели  человеческих  пред-
ков. Вначале предполагалось, что корабль Экумены, летевший к этому миру,
будет довольно долго наблюдать за ним с орбиты, скрытно или  явно  посы-
лать вниз своих разведчиков, входя в контакт с местными жителями лишь  в
случаях острой необходимости. В подобных миссиях на  сбор  информации  и
обучение языкам уходило несколько лет. Но в полете Далзула все  упрости-
лось непредсказуемостью новой технологии. Его небольшой корабль вышел из
чартена не в стратосфере, как это намечалось по плану, а в  атмосфере  -
почти в ста метрах от поверхности планеты.
   - У меня не было возможности сделать  свое  появление  незаметным,  -
рассказывал он.
   Видеозапись корабельных приборов подтверждала его слова. Глядя на ма-
ленький экран, они увидели, как серая равнина порта  Be  исчезла  внизу,
когда судно взлетело с космодрома.
   - Вот, сейчас! - воскликнул Далзул.
   И через миг они уже смотрели на звезды, сиявшие  в  черном  небе,  на
желтые стены и оранжевые крыши города, на отблески  солнечного  света  в
широком канале.
   - Вы видели? - прошептал Далзул. - Ничего не случилось. Абсолютно ни-
чего.
   Город накренился и приблизился. Залитые солнцем улицы и площади  были
заполнены людьми, и все они смотрели вверх, махая  руками  и  выкрикивая
слова, которые, наверное, означали: "Смотрите! Смотрите!"
   - Мне пришлось принять эту ситуацию как свершившийся факт,  -  сказал
Далзул.
   Деревья и трава дрогнули, а затем метнулись вперед, когда судно пошло
на посадку. К кораблю уже бежали горожане. В основном это были  мужчины:
массивного телосложения, с темно-красной кожей, бородатыми лицами и  го-
лыми руками. На их головах покачивались замысловатые  уборы,  сплетенные
из золотой проволоки и украшенные плюмажами из перьев. В ушах  болтались
большие золотые серьги.
   - Гамане, - сказал Далзул. - Люди Ганама. Правда красивые? И  они  не
теряли время зря. Через полчаса весь город был у корабля. А вот это Кет.
Потрясающая женщина, верно? Корабль встревожил горожан, и я решил  пока-
зать им, что полностью отдаю себя в их руки.
   Они видели то, о чем говорил Далзул. Видеокамеры корабля засняли  его
выход. Он медленно сошел но трапу на траву и приблизился  к  собравшейся
толпе. На нем не было ни оружия, ни одежды. Далзул неподвижно стоял  пе-
ред кричавшими людьми, и свирепое солнце играло на его белой коже и  се-
ребристых волосах. Он широко раскинул руки ладонями вверх в жесте мирно-
го предложения.
   Пауза затянулась. Внезапно шум и разговоры среди гаман затихли, и  из
толпы вышло несколько человек. Видеокамера вновь  показала  Далзула.  Он
неподвижно стоял перед высокой стройной женщиной, при виде которой у Ша-
на вырвался восхищенный вздох. Ее округлые плечи, черные глаза и высокие
скулы заставляли сердце трепетать от восторга. Дивные волосы были переп-
летены золотой тесьмой и уложены в форме прекрасной диадемы. Она загово-
рила с Далзулом Ее звонкий голос казался чистым потоком, а слова  лились
как поэма, как ритуальная речь. Далзул ответил тем, что  поднес  руки  к
сердцу, а затем протянул к ней открытые ладони.
   Какое-то время женщина смотрела на него. Затем, произнеся одно  звуч-
ное слово, она грациозно и медленно сняла темно-красный  жилет,  оголила
плечи и грудь, развязала пояс юбки и отбросила одежду  прочь  изящным  и
выверенным жестом. Их обнаженные тела на фоне притихшей толпы были  уди-
вительно прекрасными. Она протянула ему руку, и Далзул нежно сжал ее ла-
донь.
   Они зашагали к городу. Толпа сомкнулась за ними и двинулась следом  -
безмолвная, неторопливая и удовлетворенная, будто эта церемония проводи-
лась здесь множество раз. Несколько юношей задержались на поляне,  решив
рассмотреть корабль. Подбадривая друг друга, они подошли к нему - с  лю-
бопытством и осторожностью, но без страха.
   Далзул выключил видеопроектор.
   - Вы заметили разницу? - спросил он Шана, но тот благоговейно промол-
чал.
   Далзул с улыбкой осмотрел своих слушателей.
   - Экипаж "Шоби" обнаружил, что индивидуальные переживания  транспере-
хода могут стать когерентными только благодаря согласованным усилиям ко-
манды. Усилиям по синхронизации, или, точнее, настройке. Когда они поня-
ли это, им удалось устранить опасно возраставшее фрагментарное  восприя-
тие. Они не только описали то место, где приземлился их  корабль,  но  и
дали адекватную оценку своей ситуации. Верно, Шан?
   - Теперь это называют хаотичным переживанием, - ответил тот  Шан  был
ошеломлен огромной разницей между опытом Далзула и его собственными вос-
поминаниями о транспереходе.
   - После полета "Шоби" наши временнолитики и психологи изрядно попоте-
ли над чартен-теорией, увешав ее громоздкими дополнениями, - сказал Дал-
зул. - Мое же толкование покажется вам до смеха простым. Я  считаю,  что
диссонанс восприятия, несогласованности и путаница переживаний в  экспе-
рименте "Шоби" были следствием неподготовленности вашей команды. Понима-
ете, Шан, каким бы хорошим ни был ваш экипаж, он состоял из представите-
лей четырех миров. А это четыре разные культуры! Я уже не говорю о  воз-
растных различиях - две старые женщины и трое подростков!  Если  ответом
на согласованный транспереход является четкое функционирование в  гармо-
ничном ритме, мы должны сделать эту настройку легкой. То,  что  она  вам
удалась, - просто чудо. И конечно, простейшим способом обойти ее был  бы
одиночный полет.
   - Как же мы тогда получим перекрестную проверку переживаний? -  спро-
сила Форист.
   - А зачем она нужна? Вы только что видели видеозапись моей посадки.
   - Да, но наши приборы на "Шоби" тоже вышли из строя, - сказал Шан.  -
Многие из них оказались полностью разбалансированными. Их показания были
такими же несогласованными, как и наши восприятия.
   - Совершенно точно! Вы и приборы находились в едином поле  настройки.
Вы как бы запутывали друг друга. Но когда двое или трое из  вас  спусти-
лись на поверхность планеты, ситуация тут же изменилась к лучшему. Поса-
дочная платформа функционировала идеально, а ландшафтная  съемка  велась
почти без помех - хотя и показывала сплошное безобразие.
   Шан смущенно засмеялся:
   - Да, то было гадкое место. Планета-сортир. Но, командир? Даже  прос-
матривая видеозапись, мы не могли понять, кто же действительно спускался
на поверхность. Это одна из самых хаотичных частей всего эксперимента. Я
помню, что спускался с Гветером и Беттоном. Почва под платформой  начала
оседать. Мне пришлось позвать их назад, и мы вернулись на судно. Судя по
моему восприятию, посадка выглядела вполне когерентной.  Но,  по  мнению
Гветера, он спускался с Беттоном и Тай, а не со мной.  Он  услышал,  как
Тай позвала его по рации, и вернулся с нашим мальчиком на  корабль.  Что
касается Беттона, то он спускался с Тай и со мной. Заметив, что его мать
сошла с платформы, он не подчинился моему приказу и остался  на  поверх-
ности. Гветер тоже видел это. Они вернулись без нее и увидели Тай уже  в
рубке, на мостике. Сама Тай говорит, что вообще не спускалась  на  поса-
дочной платформе.  Каждая  из  четырех  историй  является  нашим  свиде-
тельством. Они в равной степени верны и в равной степени ложны. Видеоза-
пись ничего не прояснила - приборы так и не  показали  лиц  за  стеклами
скафандров. А в этой куче дерьма на поверхности планеты все фигуры  выг-
лядели одинаково грязными и однообразными.
   - Вот именно! - с улыбкой воскликнул Далзул. - Темнота, дерьмо и  ха-
ос, увиденные вами, были засняты и видеокамерами вашего корабля!  А  те-
перь сравните это с записью, которую мы только что  смотрели!  Солнечный
свет, красивые лица, яркие цвета - все  сияющее,  радостное,  чистое!  И
только потому, что в моем опыте отсутствовали наложения и помехи Вы  по-
нимаете, Шан? Китяне говорят, что чартен-поле является глубинным  ритмом
вселенной - вибрацией конечных  волн-частиц.  Транспереход  представляет
собой функцию ритма, создающего бытие. Согласно китянской духовной физи-
ке, мы получаем доступ к вибрациям, которые  позволяют  человеку  стано-
виться вечным и вездесущим. Моя экстраполяция  заключается  в  том,  что
группа людей при транспереходе должна сохранять почти идеальную синхрон-
ность, иначе точка прибытия не будет восприниматься ими гармонично -  то
есть одинаково и точно. Моя интуитивная догадка оказалась верной: в оди-
ночном полете чартен переживается нормально, в то время как десять чело-
век ощущают при этом хаос или нечто худшее.
   - А что почувствуют четыре человека? - спросила Форист.
   - В этом случае ситуация поддается  контролю,  -  ответил  Далзул.  -
Честно говоря, мне хотелось бы слетать еще раз одному или с  напарником.
Но, как вы знаете, наши друзья на Анарресе не доверяют тому, что они на-
зывают эгоизацией. По их мнению, этика не доступна одиночкам и  является
феноменом группы. Кроме того, они полагают, что  в  эксперименте  "Шоби"
присутствовал какой-то неучтенный элемент. Они убеждены, что группа  мо-
жет переносить чартен так, же хорошо, как и один человек. Но как нам это
доказать без новых данных? Короче, я пошел на компромисс. Я  сказал  им:
отправьте меня в полет с двумя или тремя хорошо совместимыми и правильно
мотивированными компаньонами. Пошлите нас обратно на  Ганам,  и  давайте
посмотрим, что получится!
   - Одной мотивировки недостаточно, - сказал Шан. - Я должен быть  пре-
дан этой команде. Я должен принадлежать ей целиком и полностью.
   Риель кивнула Форист, как всегда настороженная и внимательная,  спро-
сила:
   - Значит, мы будем настраиваться друг на друга, командир?
   - Да, так долго, как вам захочется, - ответил Далзул. - Но есть нечто
более важное, чем практика. Скажите, Форист, вы поете? Или, может  быть,
играете на каком-то инструменте?
   - Мне нравится петь, - сказала Форист.
   Риель и Шан кивнули, когда Далзул посмотрел на них.
   - Попробуем это? - спросил он. И  начал  тихо  напевать  старый  марш
"Улетая к Западному морю" - песню, которую знал каждый человек,  рожден-
ный в лагерях и бараках Терры.
   Риель подхватила мотив, потом к ним присоединился Шан, а за ним и Фо-
рист, которая удивила всех низким и звучным контральто. Несколько  чело-
век, стоявших рядом с ними, повернулись, чтобы послушать слаженную  пес-
ню, и она постепенно заглушила многоголосый шум толпы.  Мезклет  стрелой
метнулся к ним, забыв о своей тележке. Его глаза расширились от восторга
и стали яркими от слез. А четверо астронавтов закончили песню  долгим  и
мягким аккордом.
   - Вот и вся настройка, - произнес Далзул. - Только музыка поможет нам
добраться до Ганама. Прав был тот поэт, который  назвал  вселенную  без-
молвной мелодией наших сердец.
   Форист и Риель подняли бокалы.
   - За музыку! - воскликнул Шан и, наслаждаясь счастьем,  отпил  глоток
шипучего напитка.
   - За команду "Гэльбы", - добавил Далзул, поддержав его тост.
   Специалисты, наблюдавшие за формированием команды, согласились сокра-
тить срок подготовки до минимума. Большую часть этого времени Шан, Риель
и Форист обсуждали сложности чартен-проблемы - с командиром и без  него.
Они столько раз смотрели корабельные видеозаписи и заметки Далзула, сде-
ланные им на Ганаме, что запомнили их наизусть. И потом часто благодари-
ли себя за это.
   - Мы вынуждены принимать все его слова и впечатления как  объективные
факты, - пожаловалась Форист. - Но как мы можем проконтролировать их ис-
тинность?
   - Его отчет и бортовые видеозаписи полностью соответствуют друг  дру-
гу, - ответил Шан.
   - Если теория Далзула верна, это свидетельствует лишь о том, что он и
судовые приборы были настроены  друг  относительно  друга.  Значит,  ре-
альность корабля и аппаратуры может восприниматься нами только так,  как
она воспринималась человеком или  другим  разумным  существом  в  момент
трансперехода. Китяне говорят, что чартен-проблема возникает лишь тогда,
когда в процесс вовлекается разум. В полет отправляют зондавтомат, и ни-
каких осложнений. Эксперименты с амебами и сверчками проходят успешно  и
без проблем. Но стоит послать в транспереход разумных существ,  как  все
летит вверх тормашками. Теория перестает работать, и  люди  воспринимают
хаос. Ваш корабль стал запутанным клубком из десяти различных  реальнос-
тей. Его приборы покорно фиксировали диссонансы, пока не  сломались  или
не потеряли балансировку. Лишь когда вы объединились и начали  конструи-
ровать согласованную реальность, корабль откликнулся на нее и  восстано-
вил регистрацию событий. Верно?
   - Да, - ответил Шан. - Мы привыкли жить в стабильной структуре мироз-
дания, и, когда она превращается в хаос или десяток переплетенных  вари-
антов, это здорово бьет по нервам.
   - Все во вселенной иллюзорно, - безжалостно сказала Форист. - Наш ре-
альный мир - просто одна из лучших человеческих иллюзий.
   - Но музыка первична, - возразил ей Шан. - И танцуя, люди сами стано-
вятся музыкой. Я думаю, мы можем воплотить в реальность тот мир, который
увидел Далзул. Мы можем станцевать для Ганама.
   - Мне это нравится, - сказала Риель. -  Но  помните:  теория  иллюзии
требует, чтобы мы не верили заметкам Далзула и видеозаписям корабля. Они
иллюзорны. С другой стороны, Далзул бывалый наблюдатель  и  превосходный
аналитик. У нас нет причин для недоверия к его словам, если только мы не
приняли предположение, основанное на эксперименте "Шоби". А оно говорит,
что чартен-переживание обязательно искажает восприятие и его оценку.
   - В заметках Далзула есть элементы очень распространенной иллюзии,  -
добавила Форист. - Я имею в виду принцессу, которая якобы ожидала нашего
героя, чтобы отвести его, голого и смелого, в свой дворец, а затем, пос-
ле церемоний и любезностей, отдаться ему по-королевски. Вы  заметили?  У
него даже секс имеет небесное качество. Я не говорю, что не верю  этому,
- меня там не было. Слова Далзула могут оказаться чистой правдой.  Но  я
хотела бы узнать, как эти события воспринимала сама принцесса?
   До того как  "Гэльбу"  оснастили  чартен-аппаратурой,  она  считалась
обычным хайнским кораблем внутрисистемного класса  "зеркало".  Маленький
корпус, похожий на пузырь, имел такие же размеры, как  посадочная  плат-
форма "Шоби". Входя внутрь, Шан почувствовал неприятный холодок, который
пробежал по его спине. Ему вдруг  вспомнились  хаотичные  и  бессодержа-
тельные переживания чартена. Неужели им снова придется пройти через это?
И вернется ли он когда-нибудь назад? Мысль о Тай  наполнила  его  сердце
тревогой и болью. Ее уже не будет рядом с ним, как в прошлый раз.  Милая
Тай, которую он  полюбил  на  борту  "Шоби".  И  Беттон,  чистосердечный
мальчуган? Они могли бы быть сейчас вместе. О, как они ему нужны!
   Форист и Риель проскользнули в люк, за ними по трапу поднялся Далзул.
Вокруг него ощущалась мощная, почти видимая концентрация энергии - аура,
ореол или яркость бытия. Неудивительно, что юнисты  считали  его  богом,
подумал Шан. И эта мысль была такой же церемониальной, как благоговейное
приветствие, оказанное Далзулу гаманами. Его переполняла мана - сила, на
которую откликались другие люди. На которую  они  теперь  настраивались.
Тревога Шана улеглась. Он знал, что рядом с Далзулом не будет хаоса.
   - Они считают, что нам легче контролировать маленький "пузырь", а  не
мой предыдущий корабль. На этот раз я постараюсь не выходить из транспе-
рехода над крышами города. Немудрено, что после такого появления  гамане
приняли меня за божество, материализовавшееся в воздухе.
   Шан уже привык к тому, что Далзул, будто  эхо,  откликался  на  мысли
своих товарищей. Они находились в синхронизации,  и  такой  феномен  был
лучшим ее доказательством. В этом и заключалась их сила.
   Они заняли свои места: Далзул - за чартен-пультом, Риель - у  монито-
ров А-1, Шан - в кабине пилота, а Форист за ними как аналитик и  дублер.
Далзул осмотрел их лица и кивнул. Шан поднял корабль на пару сотен кило-
метров от порта Be. Кривая дуга планеты упала вниз, и звезды засияли под
их ногами, вокруг и выше.
   Далзул запел: не мелодию, а ноту - глубокую полновесную  "ля",  Риель
взяла ее на октаву выше, Форист подхватила промежуточную "фа", и Шан от-
ветил им ровным "до", словно он был  музыкальным  чартен-органом.  Риель
перешла на высокое "до". Далзул и Форист запели трезвучие. И  когда  ак-
корд изменился, Шан уже не знал, кто какую ноту пел. Он  вошел  в  сферу
звезд и сладкогласных частот, разбухавших и тускневших в долгом унисоне.
А потом Далзул прикоснулся к пульту, и желтое  солнце  осветило  высокое
синее небо, раскинувшееся над странным незнакомым городом.
   Шан взял управление на себя. Под кораблем замелькали пыльные площади,
дома, оранжевые и красные крыши.
   - Давайте остановимся там, - сказал Далзул, указывая на  зеленую  по-
лоску у канала.
   Шан повел "Гэльбу"  по  пологой  планирующей  дуге  и  мягко,  словно
мыльный пузырь, опустил ее на траву. Он осмотрел ландшафт за прозрачными
стенами
   - Голубое небо, зеленая трава, время около полудня, к нам приближают-
ся местные, - сказал Далзул. - Правильно?
   - Правильно, - ответила Риель.
   Шан засмеялся.
   Ни одного сбоя в ощущениях, никакого хаоса в восприятии. На этот  раз
они обошлись без ужасов неопределенности.
   - Мы выполнили чартен! - с восторгом выкрикнул он. - Мы сделали  это!
Мы станцевали!
   Люди, работавшие на полях у канала, сбились в кучу и смотрели на  ко-
рабль. Судя по всему, они не смели подойти к "упавшей звезде". Но вскоре
на пыльной дороге, ведущей из города, появилась большая процессия.
   - А вот и комитет по организации встречи, - пошутил Далзул. Они сошли
по трапу и стали ждать. Напряженность момента еще больше усиливала  нео-
бычную четкость эмоций и ощущений. Шан чувствовал, что знает эти  краси-
вые зубчатые контуры двух вулканов, которые, словно грозные часовые, ох-
раняли границы города. Он узнавал их как далекое незабываемое воспомина-
ние. Он узнавал запах воздуха, трепет  света  и  тени  под  листвой.  "Я
здесь, - сказал он себе с радостной уверенностью. - Я здесь и сейчас,  и
отныне во вселенной нет расстояний и разобщенности".
   То было напряжение без страха. Мужчины в высоких  головных  уборах  с
плюмажами, с бородами по грудь и крепкими руками, подошли и остановились
перед ними. Их бесстрастные лица  выражали  спокойное  величие.  Пожилой
мужчина кивнул Далзулу и сказал:
   - Сем Дазу.
   Командир прикоснулся ладонью к груди и развел руки в стороны:
   - Виака!
   Кто-то в толпе закричал:
   - Дазу! Сем Дазу!
   И многие повторили приветственный жест терран.
   - Виака, - сказал Далзул, - бейя. Друзья.
   Он представил своих спутников, называя их имена после слова "друг".
   - Фойес, - повторил старик. - Шан. Ией.
   Запутавшись с произношением "Риель", Виака слегка нахмурился:
   - Друзья. Приветствуем вас. Добро пожаловать в Ганам.
   Во время своего первого краткого визита Далзул записал  для  хайнских
лингвистов лишь несколько сотен слов. На основе этой скудной  информации
они и их мудрые  аналитики  создали  небольшой  грамматический  словарь,
пестревший знаками вопросов в круглых скобках. Шан добросовестно  изучил
его от корки до корки. Он вспомнил слова "бейя" и "киюги" - приветствуем
(?, будьте как дома (?). Лингвистка-хилфер Риель должна  была  дополнить
этот справочник.
   - Я предпочитаю изучать язык среди людей, которые говорят на  нем,  -
сказал как-то Далзул.
   Когда они зашагали к городу по пыльной  дороге,  яркость  впечатлений
начала перегружать сознание Шана. Пейзаж сливался с маревом зноя и  отб-
лесками света.  Сознание  переполняли  блеск  золота  и  взмахи  перьев,
мелькание красных и желтых глиняных стен, красных, как глина, голых тор-
сов и плеч. Перед глазами трепетали пурпурные и оранжевые накидки,  тем-
но-коричневые полосатые жилеты и килты. Гостей  затопили  запахи  масла,
ладана и пыли, зловоние дыма, пота и подгорелой пищи, шум множества  го-
лосов, стук сандалий и шлепанье босых ног по камню и земле,  звон  коло-
кольчиков и гонгов, оттенки, прикосновения и ритмы мира,  где  все  было
чужим и в то же время знакомым. Этот маленький город из камня  и  глины,
величественный, грубый и человечный, с резными  колоннами,  пылавшими  в
свете золотого солнца, выглядел самым диким и чуждым местом из всего то-
го, что Шан когда-либо видел. Но ему казалось, будто он  вернулся  домой
после долгих скитаний по дальним мирам. Глаза застлали слезы. "Теперь мы
едины, - подумал он. - Между нами больше нет расстояний и времени.  Один
шаг через вечность, и мы вместе". Он шел рядом с Далзулом и слышал,  как
люди степенно приветствовали его. Сем Дазу, говорили они. Сем Дазу, кию-
ги. Ты вернулся домой
   В первый день такая эмоциональная перегрузка была просто невыносимой.
Иногда Шан думал, что вообще теряет разум. Интенсивный поток  восприятии
влиял на процесс мышления и замедлял его.
   - Да плюньте вы на этот процесс, - со смехом  ответил  Далзул,  когда
Шан рассказал ему о своей проблеме. - Не так уж часто человек становится
ребенком.
   И он действительно ощущал себя ребенком -  без  ментального  контроля
над событиями, без всякой ответственности за них. Они  происходили  сами
по себе, ожидаемые или невероятные, а он был их  частью  и  одновременно
свидетелем.
   Гамане хотели сделать Далзула своим королем. Нелепое, но  вполне  ес-
тественное желание. Возможно, их правитель умер, не оставив  наследника,
и тут с небес спустился красивый мужчина с серебристыми волосами.  Прин-
цесса, охнув, сказала: "Вот это парень", - но мужчина  куда-то  исчез  и
позже вернулся с тремя странными спутниками,  которые  могли  показывать
чудеса. Да, такой герой годился только в короли. А что  еще  с  ним  де-
лать?
   Риель и Форист с большой неохотой приступили к сбору слухов и  поиску
исторических сведений. План Далзула лишал их выбора. Он считал, что  ко-
ролевский сан является почетным званием, а не правом на  власть.  И  его
спутникам пришлось согласиться, что ему, возможно, лучше исполнить жела-
ние гаман. Пытаясь оценить перспективу сложившейся ситуации, экипаж раз-
делился надвое. Женщины поселились в доме рядом  с  рынком,  где  каждый
день общались с простыми людьми и радовались свободе передвижения, кото-
рую потерял Далзул. Королевский сан, как он  однажды  пожаловался  Шану,
налагал на него две неприятных обязанности -  постоянное  пребывание  во
дворце и соблюдение многочисленных табу.
   Шан остался с Далзулом. Виака поселил его в одном из крыльев беспоря-
дочно построенного глиняного дворца. Здесь же жил один из  родственников
Виаки по имени Абуд. Этот юноша помогал ему вести домашнее хозяйство. От
Шана никто ничего не ожидал - ни Далзул, ни городские власти. Его  время
принадлежало только ему. Он лишь помнил, что ИГЧ просила их провести  на
Ганаме тридцать дней. И эти дни текли как весенняя вода. Он пытался сде-
лать что-нибудь полезное для Экумены, но все его начинания  упирались  в
огромное нежелание прерывать поток переживаний из-за каких-то разговоров
и аналитических суждений. Все равно ничего не происходит, улыбаясь,  го-
ворил себе Шан.
   Единственным событием, вышедшим за рамки повседневности,  стал  день,
который он провел с племянницей (?) Виаки и ее супругом  (?).  Шан  нес-
колько раз пытался определить систему родства у гаман, но вопросительные
знаки оставались на прежних местах. По каким-то причинам молодая пара не
пожелала назвать ему своих имен. Они просто пригласили его на прекрасную
прогулку к водопаду, который грохотал на склоне огромного вулкана  Йяна-
нама. Из их слов Шан понял, что они хотели показать ему свое  святилище.
И был сильно удивлен, обнаружив, что свято  чтимый  водопад  приводит  в
действие священную динамо-машину.
   Гамане, как объяснили его спутники, - или, вернее,  как  ему  удалось
интерпретировать их рассказ, - довольно неплохо разбирались в  принципах
гидроэлектричества. К сожалению, они почти ничего не знали об  аккумуля-
торах и поэтому практически не использовали силу, которую могли бы  соб-
рать. Молодая пара больше говорила о природе электрического тока, чем  о
его применении. Шан с трудом улавливал смысл их слов. Ему захотелось уз-
нать, зачем гамане установили динамо-машину. Но запаса слов хватило лишь
на фразу "Это куда-нибудь идет?" В подобные моменты, неприятные и  обид-
ные для него, он чувствовал себя полуразумным ребенком.
   - Да, - ответила молодая женщина, - сила уходит в инканем, когда  ба-
семмиак вада.
   Шан кивнул и записал свои впечатления на пленку. Его спутники с  вос-
торгом наблюдали, как на маленьком экране диктофона появлялись крохотные
буквы и символы. Как и все гамане, они считали это чудом или доброй  ма-
гией.
   Шан вышел на террасу перед небольшим строением, где находилась  дина-
мо-машина. Широкая площадка была выложена  гладкими  каменными  плитами,
которые создавали сложный запутанный узор. Его  спутники  начали  что-то
объяснять, указывая на стремительный поток. Среди быстрых сияющих  струй
воды он заметил какой-то блестящий предмет, но так и не понял,  что  это
такое. "Хеда, табу", - сказал ему юноша - слово, которое Шан уже знал от
Далзула. До сих пор ему не приходилось сталкиваться с хеда. Молодые люди
завели друг с другом разговор, и Шан пару раз уловил имя "Дазу",  произ-
несенное печальным тоном. Но он снова не понял, о чем шла речь. Они  по-
дошли к маленькой глиняной усыпальнице, и оба его  спутника  почтительно
положили на холмик по листу с ближайшего дерева. Чуть позже в косых  лу-
чах предзакатного солнца они спустились вниз по склону горы.
   Обогнув скалу на повороте крутой тропы, Шан увидел огромную долину  и
два других далеких города, едва заметных в  золотистой  дымке.  Не  веря
своим глазам, он остановился, а затем с тревогой осознал свое удивление.
Он вдруг понял, как сильно его всосал неторопливый быт Ганама. Шан успел
забыть, что этот маленький город был лишь крохотной  точкой  на  большой
планете. Указав рукой на далекие поселения, он спросил у спутников:
   - Это принадлежит гаманам?
   Обсудив между собой его вопрос, молодые люди ответили:
   - Нет. Гаманам принадлежит только Ганам. А те поселения - это  другие
города.
   Неужели Далзул ошибся, приняв Ганам за всю планету? Может  быть,  это
слово предназначалось только для города и его окрестностей?
   - Тегуд ао? Как это называется? - спросил  он,  похлопав  ладонью  по
земле, а затем описав руками круг, который охватывал долину, гору за  их
спинами и второй вулкан перед ними.
   - Нанам тегудьех, - ответила племянница (?) Виаки
   Ее муж (?) не согласился с таким определением. Они  спорили  об  этом
почти до самого города. Шан воздержался от дальнейших расспросов.  Поло-
жив диктофон в карман, он  наслаждался  прохладой  вечера,  прогулкой  и
прекрасным видом тропы, которая спускалась по склону к  золотым  воротам
Ганама.
   На следующий день - или, возможно, через день - его навестил  Далзул.
Шан в тот момент находился в дальней части дворца и  подрезал  фруктовые
деревья, посаженные в небольшом огороженном дворике. Секатор  имел  тон-
кие, слегка изогнутые лезвия - стальные и острые как бритва. Отшлифован-
ные деревянные рукоятки были украшены изящной резьбой.
   - Красивый инструмент, - сказал он Далзулу. - И  прекрасное  занятие.
Забота о деревьях издавна считалась на Терре искусством. Его  азам  меня
научила бабушка. Я не занимался им с тех пор, как стал обитателем Экуме-
ны. Гамане тоже хорошие садовники. Вчера двое из них показывали мне  во-
допад.
   Разве это было вчера? Хотя какая разница? Время больше не имело  про-
должительности - только интенсивность. Время стало узором, сотканным  из
интервалов и пауз. Шан взглянул на дерево,  осознавая  внутренние  ритмы
ствола и гармоничные интервалы ветвей. Года - цветы, миры - плоды?
   - Забота о деревьях сделала меня поэтом, - сказал он, поворачиваясь к
Далзулу. - Что-нибудь не так?
   Взгляд командира походил на подпрыгнувший пульс, фальшивую ноту, оши-
бочный шаг при танце.
   - Я не знаю, - ответил Далзул - Давайте посидим немного. Они  устрои-
лись в тени балкона на каменных ступенях.
   - Наверное, я слишком сильно полагался на свою интуицию, стараясь по-
нять этих людей, - сказал Далзул. - Я следовал чутью, а не сдержанности,
изучал язык из уст, проходя мимо книг? Не знаю. Что-то пошло не так.
   Слушая командира, Шан смотрел на его сильное и красивое лицо. Неисто-
вый солнечный свет покрыл загаром белую кожу, окрасив ее в более челове-
ческие тона. Далзул был одет в рубашку и штаны, но его седые волосы сво-
бодно спадали на плечи, как у всех местных мужчин. Он  носил  на  голове
узкий обруч, сплетенный из золота, и тот придавал ему  варварский  вели-
чественный вид.
   - Да, они варвары, - сказал Далзул, в который раз угадывая мысли  Ша-
на. - Возможно, еще более примитивные и жестокие, чем  я  думал  раньше.
Этот королевский сан, которым они решили меня наделить? Боюсь, он  озна-
чает не только почести и священнодействия. Я понял, что  здесь  замешана
политика. Согласившись стать их королем, я, похоже, нажил себе соперника
Врага!
   - И кто он?
   - Акета.
   - Я не знаю его. Он живет во дворце?
   - Нет. Этот человек не из окружения  Виаки.  По-видимому,  он  был  в
отъезде, когда я появился здесь в прошлый раз. Насколько я понял  Виаку,
этот Акета считает себя наследником престола и законным  супругом  прин-
цессы.
   - Принцессы Кет?
   Шан еще не встречался с  принцессой.  Надменная  и  красивая  женщина
всегда оставалась на своей половине дворца, и  даже  Далзул  навещал  ее
только по разрешению.
   - А что она сама говорит об Акете? Разве принцесса не на вашей сторо-
не? Ведь это она выбрала вас, а не вы ее.
   - Она говорит, что я буду королем, - что это твердое решение. Но  Кет
неверна мне. Она покинула дворец. И, насколько я знаю, ушла в дом Акеты!
О, мой Бог! Неужели во вселенной есть мир, где мужчины понимают женщин?
   - Да, это Гетен, - ответил Шан.
   Далзул засмеялся, но его лицо осталось мрачным и напряженным.
   - Вы и Тай - партнеры, - помолчав, сказал он Шану. - Возможно, в этом
ответ. В своих отношениях с любой из женщин я никогда не достигал момен-
та единения. Я не знал, что ей нужно в действительности и кто она на са-
мом деле. А что, если смириться? Может быть, тогда  и  придет  эта  бли-
зость?
   Шана тронуло, что Далзул, прославленный герой и повидавший жизнь муж-
чина, задавал ему такие вопросы.
   - Не знаю, - ответил он. - Мы с Тай? Я чувствую ее как свою  половин-
ку. Но любовь - это путаное дело. Что же касается принцессы? Риель и Фо-
рист изучают язык и беседуют со многими людьми. Спросите у них? Они сами
женщины и, возможно, уловили какие-то нюансы.
   - Они - трансвеститы. Именно поэтому я и выбрал их. С двумя настоящи-
ми женщинами психологическая динамика могла бы усложниться.
   Шан промолчал Он почувствовал какое-то  недопонимание,  будто  что-то
важное вновь оказалось пропущенным. "Интересно, - подумал он, - знает ли
командир о моих сексуальных пристрастиях до встречи с Тай?".
   - А что, если Кет ревнует меня к Форист или Риель? - задумчиво сказал
Далзул. - Или даже к обеим? Она может воспринимать их  как  моих  сексу-
альных партнерш. Ревность женщины -  это  змеиное  гнездо!  Но  как  мне
объяснить принцессе, что они ей не соперницы? Для успешного  полета  нам
требовался дружный экипаж. Конечно, я предпочел бы иметь дело с мужчина-
ми, но мне пришлось подстраиваться под старейшин Хайна - а это в  основ-
ном пожилые женщины. Я пригласил в команду вас и Тай, супружескую  пару.
И когда ваша партнерша отказалась, эти две подруги показались мне лучшим
решением. Они прекрасно справляются со своими обязанностями, но я сомне-
ваюсь, что им захочется делиться со мной своими потаенными мыслями,  ко-
торые блуждают в их умах. Тем более о  такой  сексуальной  женщине,  как
принцесса.
   Шан снова почувствовал тревожный пульс несоответствия. Пытаясь  изба-
виться от путаницы в голове, он потер ладонью шершавый камень ступени.
   - Если этот королевский сан связан с политикой, а не  с  религией,  -
сказал он, возвращаясь к первоначальной теме, - то может быть, вам прос-
то? снять свою кандидатуру?
   - Политика и религия всегда идут бок о бок. Теперь только бегство мо-
жет избавить меня от их предложения. А что? Сядем в корабль,  используем
чартен и вернемся в порт Be.
   - Мы можем перелететь на "Гэльбе" в любую часть планеты,  -  напомнил
Шан. - Заодно посмотрим, как люди живут в других городах.
   - Судя по тому что рассказал мне Виака, уход Кет - это не просто  из-
мена. Ее поступок вызван расколом религиозной общины. Если Акета  придет
к власти, он натравит своих последователей на Виаку и его людей. Они го-
ворили мне, что для истинной и священной персоны короля необходимо  кро-
вавое жертвоприношение. Религия и политика! Почему я был так слеп? Поче-
му позволил мечте заслонить реальность? Мне казалось, что мы нашли  при-
митивный идиллический мир, а он  оказался  жестоким  скопищем  варваров.
Здесь господствуют интриги и разврат! И у них остры не только  секаторы,
но и боевые мечи!
   Внезапно его лицо озарила улыбка, а светлые глаза засияли.
   - Но эти люди прекрасны! Они воплощают в себе  все,  что  мы  утеряли
среди книг, индустрии и науки. Они  так  непосредственны  и  чисты,  так
страстны и реальны в своих порывах. Я люблю их, и, если они решили  сде-
лать меня своим королем, мне просто придется занять трон, надев на голо-
ву корзину из перьев. А пока я должен разобраться с Акетой и его  коман-
дой. Единственный подход к нему возможен через нашу мрачную принцессу. Я
нуждаюсь в вашей помощи, Шан. Сообщайте мне все, что вам удастся узнать.
   - Если вам нужна моя помощь, сэр, вы ее получите, - растроганно отве-
тил Шан.
   Проводив командира, он решил сделать то, что Далзулу не позволяла его
странная гетеросексуальная предвзятость. Он отправился к Форист и Риель,
чтобы попросить у них совета.
   Шан вышел из дома и зашагал через  шумный  ароматный  рынок,  пытаясь
вспомнить, когда он был здесь в последний раз. С тех пор прошло уже нес-
колько дней. А чем он занимался? Работал в садах, поднимался на гору Йя-
нанам к водопаду, где стояла динамо-машина? И где он видел другие  горо-
да! А его секатор был стальным. Значит, эти люди  выплавляли  сталь!  Но
где тогда их литейный цех? Возможно, они получали ее в обмен на  продук-
ты. Ум, как медленный жернов, перемалывал вопросы в бессмысленную труху.
Шан вошел в уютный дворик и увидел Форист, которая сидела на  террасе  и
читала книгу.
   - О! - воскликнула она. - Гость с другой планеты!
   Как же давно он здесь не был. Дней восемь или десять?
   - Где ты пропадала? - спросил Шан, стараясь скрыть за словами  смуще-
ние.
   - Сидела здесь и ждала тебя Риель!
   Форист посмотрела на балкон. Над перилами приподнялись несколько  го-
лов, одна из которых, с курчавыми волосами, радостно закричала:
   - Шан! Я сейчас спущусь!
   Риель принесла с собой горшочек с  семенами  типу  -  вездесущим  ла-
комством в Ганаме. Они сели на террасе - лица в тени, остальное на солн-
цепеке - и начали щелкать семена. Типичные антропоиды, как  сказала  Ри-
ель. Она встретила Шана с дружеской теплотой. Но обе женщины  вели  себя
настороженно. Они наблюдали за ним и ни о чем не спрашивали, будто  ожи-
дали увидеть признаки? Признаки чего? Сколько же дней он не встречался с
ними?
   Его тело содрогнулось от внезапной тревоги. Ритм  мира  нарушился,  и
этот пропущенный такт был таким основательным, что Шан уперся  руками  в
теплый песчаник. Неужели землетрясение? А что? - успокаивал он себя. Го-
род построен между двумя вулканами. Пусть они  спят,  но  толчки  иногда
сотрясают землю. От стен отваливаются куски глины, с крыш летит  оранже-
вая черепица?
   Форист и Риель внимательно смотрели на него. Почва не тряслась, и ни-
чего не падало.
   - У Далзула возникла проблема, - сказал он.
   - Она должна была возникнуть, - невозмутимо ответила Форист.
   - В городе объявился претендент на трон - наследник или просто  аван-
тюрист, стремящийся к власти. Принцесса ушла к нему. Но она  по-прежнему
говорит Далзулу, что тот будет королем. Если  его  соперник  взойдет  на
престол, он уничтожит всех, кто стоит на стороне Виаки  и  Далзула.  Наш
командир надеется избежать кровопролития и пытается решить эту  неприят-
ную ситуацию.
   - О, он бесподобен в своих решениях, - сказала Форист.
   - Тем не менее Далзул чувствует, что попал в тупик. Ему непонятна  та
роль, которую играет принцесса. Я думаю, что это самая  большая  из  его
проблем. Поведение принцессы остается для меня загадкой. Но, может быть,
вы догадываетесь, почему она сначала бросилась в объятия Далзула, а  за-
тем ушла к его сопернику?
   - Подожди. Ты говоришь о Кет? - осторожно спросила Риель.
   - Да, он называет ее принцессой. А разве это не так?
   - Я не знаю, что Далзул подразумевает под этим словом. Оно имеет мно-
жество вторичных значений Если мы остановимся на определении  "королевс-
кая дочь", то оно не будет соответствовать истине. Здесь нет королей.
   - Да, в настоящее время.
   - Вообще, - сказала Форист.
   Шан подавил вспышку гнева.  Он  устал  быть  непонятливым  мальчиком.
Впрочем, Форист всегда отличалась безжалостной категоричностью.
   - Послушайте, - сказал он, обращаясь к обеим женщинам, - я, наверное,
чего-то не знаю. Просветите меня. Мне казалось, что прежний король скон-
чался, оставив после себя единственную дочь. Народ решил найти  ей  дос-
тойного супруга, и в это время с небес к ним спустился Далзул.  Его  чу-
десное появление было воспринято как божественное указание. Вот тот муж-
чина, кто будет держать скипетр, сказали они. Разве это не так?
   - Насчет божественного указания ты, возможно, прав, - сказала  Риель.
- Это определенно относилось к священным вопросам.
   Она нерешительно взглянула на Форист, и Шан понял,  что  обе  женщины
разделяли одно и то же мнение. Но в данный момент они не  хотели  прини-
мать его в свой круг. Они больше не были одной  командой.  Что  означала
эта странная отчужденность?
   - А кто соперник Далзула? - спросила  Форист.  -  Кто  претендент  на
престол?
   - Мужчина по имени Акета.
   - Акета?!
   - Вы знаете его?
   Они снова переглянулись друг с другом. Форист повернулась и посмотре-
ла ему прямо в глаза.
   - Мы вышли из синхронизации, Шан, - сказала она. - Я подозреваю,  что
у нас возникла чартен-проблема. Какая-то разновидность хаотического  пе-
реживания, которое ты имел на "Шоби".
   - Здесь? Сейчас? После того, как мы пробыли на планете дни и недели?
   - Где здесь? - бесстрастно спросила Форист.
   Шан похлопал ладонью по каменной плите:
   - Смотри! Мы находимся во дворе вашего дома. Туг нет и намека на хао-
тическое переживание. Мы разделяем эту реальность - разделяем  ее  коге-
рентно, созвучно! Мы сидим на террасе и едим семена типу!
   - Я тоже в этом убеждена, - ласково сказала Форист,  словно  Шан  был
больным капризным ребенком. -  Но,  возможно,  мы?  переживаем  эту  ре-
альность немного иначе.
   - Это происходит со всеми, где угодно, - возразил он ей Форист  прид-
винула к нему книгу, которую читала, когда  он  вошел.  Томик  стихов  в
изящном переплете? Но на "Гэльбе" не было книг! Плотная коричневая бума-
га? Такие древние рукописные книги  он  видел  в  терранской  библиотеке
Нью-Каира. Не том, а кирпич, подушка, корзина. Книга на незнакомом  язы-
ке, с резными деревянными обложками и золотыми шарнирными петлями.
   - Что это? - почти неслышно спросил Шан.
   - Священная история городов под Йянанамом, - ответила Форист.  -  Так
нам сказали.
   - Одна из их книг, - добавила Риель.
   - Они неграмотные варвары, - возразил Шан.
   - Лишь некоторые из них, - ответила Форист.
   - Вернее, многие, - сказала Риель. - Однако торговцы  и  жрецы  умеют
читать. Эту книгу дал нам Акета. Мы обучаемся у него языку и письменнос-
ти. Он превосходный учитель
   - Мы считаем, что он ученый и жрец, - пояснила Форист. - В этом горо-
де есть люди, которые выполняют особые  функции.  Эти  обязанности  нас-
только связаны с религией, что мы могли бы назвать их духовными,  но  на
самом деле они больше похожи на ремесла, профессии и занятия. Они  очень
важны для гаман и всей структуры их общества. Для каждой из них требует-
ся определенный человек. Если места остаются вакантными, ситуация  выхо-
дит из-под контроля. Это как если бы ты имел талант, не использовал  его
и в результате страдал расстройством психики. Многие функции  приурочены
к сезонным событиям - например, роли, которые люди выполняют на  ежегод-
ных праздниках. Но некоторые обязанности  действительно  очень  важны  и
престижны - причем предназначены только для мужчин.  По  нашему  мнению,
местные мужчины обретают свой статус лишь после того, как  принимают  на
себя какую-нибудь духовную обязанность.
   - Мужчины выполняют в городе основную работу, - возразил Шан. - Зачем
им какой-то статус, если от них и так все зависит?
   - Я не знаю, - ответила Форист.
   Нехарактерная для нее любезность подсказала Шану, что он еще не  взял
над собой контроль.
   - Мы считаем, что это общество лишено полового  доминирования.  Здесь
нет разделения труда по половым признакам, хотя из всех видов брака наи-
более общим является многомужие - по два-три мужа на семью. Многие  жен-
щины вообще не вступают в гетеросексу-альные связи, потому что склонны к
ихеа - групповым гомосексуальным отношениям с тремя, четырьмя или  более
подругами. Интересно, что среди мужчин ничего подобного не наблюдается?
   - Проще говоря, у принцессы Далзула есть  несколько  мужей,  и  Акета
входит в их число, - сказала Риель. - Между прочим, его имя  переводится
как "первый и родовой муж Кет". Родовая связь  говорит  о  том,  что  их
предки появились из одного и того же вулкана. Во время предыдущего визи-
та Далзула он по каким-то делам находился в долине Спонта.
   - Мы считаем, что Акета занимает очень высокий духовный пост. Возмож-
но, это объясняется тем, что он муж Кет, а она здесь очень важная персо-
на. Судя по всему, его статус является самым престижным среди мужчин.  И
нам кажется, что местные мужчины наделяются статусом для компенсации  их
ущербности - ведь они не могут рожать детей.
   Шан снова почувствовал порыв гнева. По какому праву эти женщины чита-
ли ему лекцию о половых различиях и маточной зависти? Ярость, как  морс-
кая волна, наполнила его соленой злобой, затем отхлынула и исчезла.  Ря-
дом с ним сидели его хрупкие сестры, и солнечные пятна играли на  камен-
ных плитах.
   Он посмотрел на странную тяжелую книгу, раскрытую на коленях  Форист,
и спросил:
   - О чем в ней говорится?
   - Я знаю лишь несколько слов. Акета дал нам ее как учебное пособие. В
основном я рассматриваю картинки. Как маленькая девочка.
   Перелистнув страницу, она показала ему небольшой  золотистый  рисунок
мужчины в изумительно красивых нарядах и головных уборах  танцевали  под
пурпурными склонами Йянанама.
   - Далзул считает, что они еще не придумали  письменность.  Он  должен
увидеть это.
   - Он уже видел их книги, - ответила Риель.
   - Но?
   Шан замолчал, не зная, что сказать Риель положила ладонь на его плечо
и задумчиво произнесла:
   - Давным-давно на Терре один из антропологов посетил удаленное и изо-
лированное арктическое племя. Он выбрал самого смышленого  из  мужчин  и
забрал его с собой в огромный город Нью-Йорк. Невероятно, но  наибольшее
впечатление на этого дикаря произвели два каменных шара, украшавших  па-
радную лестницу отеля. Он ликовал, осматривая их, и его не  интересовали
высотные здания, машины и улицы, заполненные людьми?
   - Мы полагаем, что чартен-проблема основывается не только на  впечат-
лениях, но и ожиданиях, - сказала Форист. - Какая-то часть нашего созна-
ния намеренно создает смысл мира. Мы смотрим  на  хаос,  выискиваем  от-
дельные фрагменты и строим из них свой мир. Так поступают  дети,  и  так
поступаем мы. Люди отфильтровывают большую часть того, о  чем  рапортуют
их чувства. Мы сознательны только к тому, что хотим осознавать. При чар-
тене вся вселенная обращается в хаос, и, когда мы выходим из  него,  нам
приходится реконструировать мир. Мы хватаемся за  все,  что  узнаем.  Но
стоит нам уцепиться за какой-то фрагмент мироздания, как остальное  само
пристраивается к нему.
   - Каждый из нас может сказать "я", и это  породит  бесконечное  число
сентенций, - добавила Риель. - Но уже следующее слово начинает  выстраи-
вать непреложный синтаксис. "Я хочу?" При последнем слове  в  нашем  ут-
верждении вообще не может быть хаоса. Хотя при этом приходится использо-
вать только те слова, которые мы знаем.
   - Благодаря этому мы и вышли из хаотических переживаний на "Шоби",  -
сказал Шан.
   У него внезапно заболела голова. Боль сплелась с пульсом и прерывисто
застучала в обоих висках.
   - Чтобы не сойти с ума, мы конструировали синтаксис происходящего. Мы
рассказывали друг другу нашу историю.
   - И старались рассказывать ее правдиво, - напомнила Форист.
   - Ты считаешь, что Далзул нам лгал? - спросил Шан, массируя виски.
   - Нет. Но что он рассказывал? Историю  Ганама  или  историю  Далзула?
Простые люди, похожие на детей, провозгласили  его  королем.  Прекрасная
принцесса предложила ему стать ее мужем?
   - Но она действительно предложила.
   - Это ее работа. Ее обязанность. Она здесь верховная жрица. Ее  титул
"анам". Далзул перевел как "принцесса", но мы считаем, что данное  слово
означает "земля". Понимаешь? Земля, почва, мир. Она - земля Ганама,  ко-
торая с честью приняла чужеземца. И это  действие  потребовало  какой-то
ответной функции, которую Далзул интерпретировал как "королевский  сан".
Но они не имеют королей. Ему предлагается какая-то священная роль - воз-
можно, супруга анам. Не мужа Кет, а духовного супруга! И только в те мо-
менты, когда она выступает в роли анам. Жаль, что мы не знаем всех дета-
лей. Боюсь, Далзул не понимает, какую ответственность берет на себя.
   - Между прочим, мы тоже можем испытывать чартен-проблему,  -  сказала
Риель. - Ничуть не меньше Далзула. Но как нам убедиться в этом?
   - Помогло бы сравнение записей, - ответила Форист. -  Наших  и  твоих
Шан, ты нам нужен.
   "Они все говорят одно и то же, - подумал он. - Далзулу нужна моя  по-
мощь. И этим тоже. А как я им могу помочь? Я не понимаю, куда мы попали.
Мне ничего не известно об этом мире. Я только могу сказать,  что  камень
под моей ладонью кажется теплым и шершавым.
   И еще я знаю, что эти две умные красивые женщины пытаются быть  чест-
ными со мной.
   И еще я знаю, что Далзул великий человек, а не глупец, эгоист и лжец.
   Я знаю, что камень шершавый, солнце горячее,  а  тень  прохладная.  Я
знаю сладковатый вкус зерен типу, их треск на зубах.
   Я знаю, что когда Далзулу исполнилось тридцать, ему  поклонялись  как
богу. Пусть даже он и отрицал это поклонение, но оно изменило его. И те-
перь, постарев, он помнил, что значит быть королем?"
   - У вас есть какие-нибудь сведения о том духовном сане,  который  ему
предстоит принять? - хрипло спросил Шан.
   - Ключевым словом является "тодок" - посох, жезл или  скипетр.  Титул
произносится как "тодогай" - тот, кто  держит  скипетр.  Таким  образом,
Далзул имеет право держать в руках какой-то жезл. Он перевел этот  титул
как "король". Но мы не думаем, что данное слово означает человека, имею-
щего власть.
   - Повседневные решения принимаются советниками, -  сказала  Риель.  -
Жрецы же обучают людей, проводят церемонии и? держат  город  в  духовном
равновесии.
   - Иногда их ритуалы требуют кровавых жертв, - добавила Форист.  -  Мы
не знаем, что именно придется сделать Далзулу. Но ему лучше выяснить это
заранее.
   Шан огорченно вздохнул.
   - Я чувствую себя глупцом, - сказал он.
   - Из-за того, что ты влюблен в Далзула? Черные глаза Форист  смотрели
прямо ему в лицо.
   - Я уважаю тебя за это, Шан. Но, думаю, он нуждается не в любви, а  в
помощи.
   Выходя из ворот, он чувствовал, как  Форист  и  Риель  провожают  его
взглядами. Он медленно шагал по каменной дороге, ощущая их нежную  забо-
ту, соучастие и общность.
   Шан направился к рыночной площади.
   "Мы должны собраться вместе и пересказать друг другу нашу историю", -
говорил он себе. Но слова казались поверхностными и пустыми.  "Я  должен
слушать, - повторял он мысленно. - Не беседовать, не  говорить,  а  слу-
шать. Стать безмолвным"
   И он слушал, шагая по улицам Ганама. Он пытался думать,  чувствовать,
видеть своими глазами, быть самим собой в этом мире - в  этом,  а  не  в
том, что придумали он, Далзул, Риель и Форист. Он  пытался  принять  эти
непокорные и неизменные горы, камни и глину,  сухой  прозрачный  воздух,
дышащие тела и мыслящие умы.
   Продавец в одной краткой музыкальной фразе  расхваливал  свой  товар.
Пять нот, чарующий ритм, "ТАтаБАНаБА", и после паузы та же фраза.  Снова
и снова, сладко и бесконечно. Мимо него прошла женщина.  Шан  рассмотрел
ее до мельчайших подробностей, буквально за одно мгновение  низкорослую,
с мускулистыми руками, с озабоченным выражением широкого лица, с тысячью
мелких морщинок, отпечатанных солнцем на глиняной  гладкости  кожи.  Она
прошла мимо, не замечая его, будучи сама собой, без конструирования  ре-
альности, без перекрестных проверок, недосягаемая, чужая и абсолютно не-
понятная.
   Значит, пока все правильно. Грубый камень, согревавший  ладонь,  такт
на пять ударов, и маленькая женщина, ушедшая по своим делам. Но это было
только началом
   "Я сплю, - подумал он. - С тех пор как мы оказались здесь. И  это  не
кошмар, как на "Шоби", а хороший, сладкий и тихий сон. Но кому  он  при-
надлежит - мне или Далзулу? Все время оставаясь рядом с  ним,  глядя  на
мир ею глазами, встречая Виаку и других, празднуя на пирах и слушая  му-
зыку? Изучая их танцы, изучая игру на барабанах и  ганамскую  кулинарию?
Подрезая деревья в садах? Сидя на террасе и щелкая семена типу? Это сол-
нечный сон, наполненный музыкой, деревьями, дружелюбием и мирным уедине-
нием. Мой добрый сон, удивительный  и  противоречивый.  Без  королевской
власти, без прекрасной принцессы, без претендентов на  трон.  Я  ленивый
человек, с ленивыми снами. Мне нужна  Тай.  Чтобы  она  разбудила  меня,
раздразнила, заставила жить. Я нуждаюсь в этой сердитой женщине - в моем
милом и строгом друге.
   Впрочем, ее могут заменить Риель и Форист. Они любят  меня,  несмотря
на мою леность. Они способны выбить лень из любого мужчины".
   В его уме возник странный вопрос.  "Знает  ли  Далзул,  что  мы  тоже
здесь? Вполне понятно, что Риель и Форист не  существуют  для  него  как
женщины. Но существую ли я для него как мужчина?"
   Он даже не стал искать ответ на этот вопрос. "Я должен встряхнуть его
как следует, - подумал он. - Ввести в гармонию какую-то толику диссонан-
са, синкопировать ритм. Я приглашу его к ужину и поговорю с ним начисто-
ту", - решил Шан.
   Несмотря на свой внушительный вид зрелого мужчины, с ястребиным носом
и свирепым лицом, Акета оказался очень мягким и терпеливым учителем.
   - Тодокью нкенес эбегебью, - с улыбкой повторил он пятый раз.
   - Скипетр? чем-то? наполняется? Господством свыше? Он что-то воплоща-
ет? - спрашивала Форист.
   - Связан с чем-то? символизирует? - шептала Риель.
   - Кенес! - сказал Шан. - Электричество. Вот слово, которое мои  спут-
ники использовали, описывая генератор тока. Сила!
   - Значит, скипетр символизирует силу? - спросила Форист.  -  Вот  так
откровение! Дерьмо!
   - Дерьмо! - повторил Акета.
   Ему понравились звуки этого слова.
   - Дерьмо! Дерь-мо!
   Используя искусство мима, Шан в танце изобразил вулкан и водопад. За-
тем начал имитировать движение колес, плеск струй и жужжание  динамо-ма-
шины. Шан ревел, пыхтел и издавал различные звуки, не  обращая  внимания
на недоуменные взгляды женщин. В интервалах между  новыми  взмахами  рук
он, как встревоженная наседка, выкрикивал одно и то же слово.
   - Кенес? Это кенес?
   Улыбка Акеты стала еще шире.
   - Соха, кенес, - согласился он и жестами показал скачок искры от кон-
чика пальца к другому. - Тодокью нкенес эбегебью.
   - Скипетр означает и символизирует электричество! - сказал Шан. - Те-
перь все ясно. Если человек принимает  скипетр,  он  становится  "жрецом
электричества". Мы знаем, что Акета - "жрец библиотеки", Агот -  "кален-
дарный жрец". А тут у них появится еще один коллега.
   - Это имеет смысл, - согласилась Форист.
   - Но почему они избрали своим главным электриком Далзула? -  спросила
Риель.
   - Потому что он спустился с неба, как молния! - ответил Шан.
   - А разве они выбирали его? - спросила  Форист.  Какое-то  время  все
молчали. Акета, внимательный и терпеливый, смотрел на них,  ожидая  про-
должения разговора.
   - Как будет "выбор"? - спросила Форист у Риель. - Сотот?
   Она повернулась к их учителю:
   - Акета. Дазу? нтодок? сотот?
   Тот печально вздохнул и, кивнув, ответил:
   - Соха. Тодок нДазу ойо сотот.
   - Да. Это скипетр избрал Далзула, - прошептала Риель.
   - Ахео? - спросил Шан. - Почему?
   Но из объяснений Акеты им удалось понять лишь несколько слов:  земля,
обязанность, священный ритуал.
   - Анам, - повторила за ним Риель. - Кет? Анам Кет? Черные, как уголь,
глаза Акеты встретились с ее взглядом. Полнота его молчания сковала тер-
ран нерушимыми узами безмолвия. И когда он наконец заговорил, их порази-
ла печаль его слов.
   - Ай Дазу! Ай Дазу кесеммас!
   Акета встал, и они, следуя ритуалу вежливости, тоже поднялись на  но-
ги, поблагодарили его за учение и вышли из дома. Как послушные дети, по-
думал Шан. Прилежные ученики. Но какое знание они изучали?
   Тем вечером он сидел на террасе и играл на маленьком гаманском бубне,
а Абуд, уловив знакомый ритм, напевал ему тихую песню.
   - Абуд, мету? - спросил Шан. - Объяснишь мне слово?
   - Соха, - ответил его собеседник, привыкший к этому вопросу  за  пос-
ледние несколько дней.
   Этот печальный юноша терпел все странности чужеземца. А  может  быть,
просто не замечал их, как думал сам Шан.
   - Кесеммас, - сказал он.
   - О-о! - произнес Абуд, затем медленно повторил  "кесеммас"  и  начал
говорить что-то совершенно непонятное.
   Шан скорее наблюдал за ним, чем пытался уловить слова. Он смотрел  на
жесты и лицо, прислушивался к тону. Земля, низ, тихо, копать? Гамане хо-
ронили своих мертвых. Значит, мертвый, смерть?
   Шан мимикой изобразил умиравшего человека, но Абуд нарочито отвернул-
ся. Он никогда не понимал его шарад. Пожав плечами, Шан снова поднял бу-
бен и воспроизвел тот танцевальный ритм, который  услышал  на  вчерашнем
празднике.
   - Соха, соха, - похвалил его Абуд.
   - Я еще никогда не беседовал с Кет, - сказал Шан командиру.
   Ужин удался на славу. Он сам приготовил его при содействии Абуда, ко-
торый помог ему не пережарить фирменное блюдо. Полусырая фезуни, смочен-
ная свирепым перцовыми  соусом,  оказалась  просто  восхитительной.  Как
всегда, в присутствии Далзула  застенчивый  Абуд  сохранял  почтительное
молчание. Отведав пищи, он церемонно раскланялся с ними и  ушел  в  свою
комнату. Шан и Далзул остались на террасе, в объятиях пурпурных сумерек.
Сидя на маленьких ковриках, они щелкали семена типу, пили ореховое  пиво
и любовались сияющими точками звезд, которые медленно проявлялись на не-
бе.
   - Все мужчины для нее являются табу, - ответил Далзул. - Кроме  коро-
ля, которого она избрала.
   - Но она замужем, - произнес Шан. - Разве вы не знали?
   - О нет! Принцесса должна оставаться девственной и ждать своего  изб-
ранника. А потом она будет принадлежать только ему. Это иерогамия - свя-
щенный брак
   - Гамане предпочитают многомужие, - как бы между прочим сказал Шан.
   - Ее союз с моим соперником стал фундаментальным нарушением королевс-
кого церемониала. Фактически ни она, ни я не имеем реального выбора  Вот
почему ее неверность вызывала столько проблем. Она пошла  против  правил
общества.
   Далзул поднял чашу с пивом и сделал большой глоток.
   - Что заставило их выбрать меня королем в первый раз?  Мое  эффектное
сошествие с небес. И наш вторичный прилет лишь испортил их отношение  ко
мне. Я нарушил правила, улетев от принцессы. Но что хуже всего - я  вер-
нулся не один. Когда необычная персона  спускается  с  небес,  это  нор-
мальное явление. Но когда их четверо, когда они делятся на мужчин и жен-
щин, лопочут на детском языке, задают глупые вопросы, едят, пьют и  исп-
ражняются, это уже беда. Мы не ведем себя как святые. И они отвечают нам
тем же - нарушением правил и  норм.  Примитивные  представления  о  мире
очень жесткие. Они ломаются при любом напряжении. Мы внесли  в  это  об-
щество совершенно недопустимый элемент распада. И во всем виноват только
я.
   Шан огорченно вздохнул.
   - Это не ваш мир, сэр, - сказал он командиру. - Это мир гаман. И  они
сами несут за него ответственность.
   Он смущенно покашлял
   - Лично мне они не кажутся примитивными. Эти люди пользуются письмен-
ностью и стальными предметами. Им знакомы принципы электричества,  а  их
социальная система выглядит настолько гибкой и стабильной, что Форист?
   - Я по-прежнему называю ее принцессой, хотя недавно понял,  что  этот
термин неточен, - сказал Далзул, опуская пустую чашу. - Мне следовало бы
назвать ее королевой. Кет - королева Ганама. Или королева гаман. Она го-
ворит, что "Ганам" переводится как "соль самой планеты".
   - Да, Риель сказала?
   - Так что в этом смысле она является Землей, а я - Космосом, то  есть
Небом. Мой прилет в этот мир создал божественную связь, мистический союз
огня и воздуха с солью и водой. Мифология древних  воплотилась  в  живой
плоти. Она не может отвернуться от меня. Ее отказ нарушит  весь  порядок
мироздания. Ибо если отец и мать находятся в единении, их дети послушны,
счастливы и здоровы. Ответственность родителей абсолютна и  безоговороч-
на. Не мы их выбираем, а они выбирают нас. И поэтому ей придется  выпол-
нить свой долг перед людьми.
   - Риель и Форист выяснили, что она уже несколько лет состоит в  браке
с Акетой. А от второго мужа у нее родилась дочь.
   Шан удивился своему охрипшему голосу. Его рот  был  сухим,  а  сердце
стучало, словно после сильного испуга. Но чего он боялся? Стать непокор-
ным?
   - Виака сказал, что может вернуть ее во дворец, -  сказал  Далзул.  -
Однако это чревато бунтом во фракции претендента.
   - Командир! - закричал Шан. - Кет - замужняя женщина! Как жрица Земли
она выполнила свой долг перед вами и вернулась в семью! Все кончено! Не-
ужели не ясно? Акета - ее муж, а не ваш соперник. Ему не нужны  ни  ски-
петр, ни корона, ни другие символы власти!
   Далзул молчал, и сгущавшиеся сумерки скрывали выражение его лица.
   Шан был в отчаянии:
   - Пока мы не узнали обычаи этого общество, вам  лучше  отступить.  Не
позволяйте Виаке похищать Кет из дома.
   - Я рад, что вы поняли это, - сказал Далзул. - И хотя мне уже не  из-
бавиться от своей вовлеченности в текущие события, мы не  должны  вмеши-
ваться в религию этих людей. Увы, власть налагает  ответственность!  Мне
пора уходить. Спасибо за приятный вечер, Шан. Мы по-прежнему можем  петь
в унисон, как члены экипажа, верно?
   Он встал и помахал рукой:
   - Спокойной ночи, Форист. До скорой встречи, Риель.
   Похлопав Шана по спине, Далзул прошептал:
   - Спасибо вам, Шан. Спокойной ночи!
   Он зашагал через двор - легкая прямая фигура, белый отблеск в темноте
под яркими звездами.
   - Я думаю, мы должны забрать его на корабль. Понимаешь,  Форист,  его
иллюзии усиливаются с каждым днем.
   Шан сжал кулаки до хруста в костяшках пальцев:
   - Он будто грезит. Как, возможно, и я. Но ведь мы втроем находимся  в
одинаковой реальности? Или это тоже вымысел?
   Форист мрачно кивнула.
   - Чартен-проблема становится все запутаннее и сложнее, - сказала она.
- Похоже, ты  прав,  и  "кесеммас"  действительно  означает  смерть  или
убийство. Риель считает, что это жестокая казнь. Недавно,  у  меня  было
ужасное видение, в котором бедняга Далзул совершал ужасное  жертвоприно-
шение. Перерезая горло невинному ребенку, он верил, что изливает на  ал-
тарь благовонное масло и разрезает ритуальную ленту. Мне бы очень  хоте-
лось вырвать его из этого мира. И вырваться самой. Но как?
   - А если мы трое пойдем к нему.
   - И поговорим об этом? - с сарказмом спросила Форист
   Чтобы увидеться с Далзулом, им пришлось простоять полдня перед домом,
который их командир называл дворцом. Старик Виака, встревоженный и нерв-
ный, пытался отослать незваных гостей, но они продолжали  настаивать  на
встрече. В конце концов Далзул вышел во двор и поприветствовал Шана.  Он
не воспринимал присутствия Риель и Форист, и если поступал так  притвор-
но, то это могло считаться великолепным исполнением роли. Он  совершенно
не обращал внимания на слова двух женщин и не осознавал  их  прикоснове-
ний.
   Шан начал сердиться:
   - Командир! Форист и Риель тоже здесь.  Взгляните!  Вот  они!  Далзул
посмотрел в том направлении, куда указывал Шан, и снова повернулся к не-
му. На его лице было такое ошеломляющее сострадание, что Шан  на  всякий
случай сам взглянул на женщин. На миг ему показалось, что это  он  нахо-
дился в плену галлюцинаций.
   - Настало время возвращаться, - мягко и ласково сказал Далзул.  -  Вы
согласны?
   - Да? Думаю, мы должны вернуться.
   Слезы жалости, облегчения и стыда обожгли ему глаза и сжали горло.
   - Надо улетать. Наша затея не удалась.
   - Скоро полетим, - сказал Далзул. - Теперь уже скоро. Не  волнуйтесь,
Шан. Ваша тревога объясняется возросшими аномалиями восприятия.  Отнеси-
тесь к этому спокойно, как в начале нашей экспедиции. И  помните,  вы  в
полном порядке. Как только пройдет коронация?
   - Нет! Мы должны улететь сейчас?
   - Шан, по воле случая я взял на себя несколько обязательств и  должен
их выполнить. Если я отрекусь от них, фракция Акеты обнажит мечи?
   - У Акеты нет меча, - пронзительным и громким голосом сказала Риель.
   Шан никогда еще не видел ее в такой истерике.
   - У этих людей нет мечей! Они их не делают!
   Однако Далзул продолжал говорить о своем:
   - Как только церемония закончится и королевская власть будет провозг-
лашена, мы улетим домой. Ритуал займет от силы час, а потом я вернусь  и
отвезу вас в порт Be. Или вообще в антивремя, как говорят шутники.  Про-
шу, перестаньте тревожиться о том, что никогда не было вашей  проблемой.
Это я втянул вас в нее. Все под контролем, дружище.
   - Неужели вы не понимаете - начал было Шан, но длинная черная  ладонь
Форист легла на его плечо.
   - Бесполезно, - сказала она. - Безумие сильнее благоразумия.  Пойдем.
Я больше не могу выносить это зрелище.
   Далзул спокойно отвернулся, словно они уже покинули его.
   - Выбор невелик, - подытожила Форист, когда они вышли  на  полуденный
зной под ослепительный солнечный свет. - Нам надо  либо  дождаться  этой
церемонии вместе с ним, либо треснуть его по голове  и  утащить  на  ко-
рабль.
   - Лично я за второе предложение, - сказала Риель.
   - Если мы затащим Далзула на корабль помимо его воли,  он  не  вернет
нас в Be, - возразил им Шан. - Скорее всего Далзул снова полетит сюда, и
ситуация станет намного хуже. Что, если, спасая Ганам, он разрушит  этот
мир?
   - Шан! Остановись! - сказала Риель. - Разве город Ганам  -  это  мир?
Разве Далзул - всемогущий бог?
   Он с недоумением посмотрел на нее, не зная, что ответить. Мимо прошли
две женщины, с любопытством поглядывая на пришельцев с  небес.  Одна  из
них приветливо кивнула:
   - Ха, Фойе! Ха, Иель!
   - Ха, Тасасап! - ответила ей Форист.
   Риель, сверкнув глазами, повернулась к Шану:
   - Ганам - это маленький городок на большой планете,  которую  местные
жители называют Анам. Люди в долине именуют  ее  по-другому.  Мы  видели
лишь крохотную часть этого огромного мира. И потребовались бы годы, что-
бы хорошо познакомиться с ним. Попав в тиски чартен-проблемы, Далзул по-
терял здравомыслие и заразил безумием нас. Не знаю, насколько  я  права,
но меня сейчас это мало волнует. Далзул вмешался в священные дела, и его
поступки могут вызвать большие беспорядки. Но пусть об  этом  тревожатся
гамане - те люди, которые здесь живут! Это их территория! И одному чело-
веку не под силу спасти или  уничтожить  целый  народ!  Они  имеют  свою
собственную историю и рассказывают ее векам! Я не понимаю их уклада жиз-
ни, потому что не знаю языка. Возможно, для них мы просто четверо  идио-
тов, упавших с небес!
   Форист обвила руками ее плечи и прижала к себе.
   - Когда она волнуется, это возбуждает, правда? Ну, не  хмурься,  Шан.
Акета не собирается убивать домочадцев Виаки. И я еще ни разу не видела,
чтобы эти люди разрешали нам вмешиваться в какие-то  серьезные  дела.  У
них тут все под контролем. Нам лишь остается дождаться церемонии и  спо-
койно отправиться домой. Возможно, этот ритуал не так уж  и  важен,  как
кажется Далзулу. Когда он выполнит его и успокоится, мы попросим  коман-
дира вернуть нас в Be. Он обязательно сделает это,  потому  что?  -  Она
вдруг часто заморгала и закончила фразу уже без всякого сарказма: -  По-
тому что он относится к нам как отец.
   Они не виделись с командиром до самою дня церемонии. Далзул не  выхо-
дил из дворца, и по приказу Виаки к нему не пускали никаких посетителей.
Что касается Акеты, то он, очевидно, не имел права вмешиваться в  другие
сферы священных полномочий - и не стремился к этому.
   - Тезиеме, - сказал он.
   И это означало примерно следующее: "Все пойдет своим  путем".  Он  не
радовался этому, но и не желал оказывать противодействие.
   Утром в день церемонии на рыночной площади начала  собираться  толпа.
Никто ничего не покупал и не продавал. Гамане надели свои лучшие килты и
самые яркие жилеты. Мужчины, обладавшие духовным  саном,  отличались  от
других массивными золотыми серьгами, высокими головными уборами и плюма-
жами из перьев. Макушки малышей и подростков были вымазаны  красной  ох-
рой. Этот праздник не походил на остальные торжества - например, на  це-
ремонию восходящей звезды, которая проводилась несколькими днями раньше.
Никто не танцевал, никто не готовил хлеб, и музыки тоже не было. Большая
толпа вела себя торжественно тихо и серьезно.
   Наконец двери дома, принадлежавшего Акете - а точнее  Кет,  -  широко
открылись, и оттуда под знобящий и тревожный бой барабанов вышла колонна
жрецов. Барабанщики, стоявшие на улице  перед  домом,  присоединились  к
концу колонны. Казалось, весь город вздрогнул и затрепетал от мерного  и
тяжелого ритма.
   Шан видел Кет только на видеозаписи, сделанной во время первого визи-
та Далзула. Тем не менее он тут же узнал ее. Это была  строгая  красивая
женщина. Ее головной убор выглядел менее пышным, чем у многих мужчин, но
его украшали длинные золотые ленты. Он гордо покачивался при ее  ходьбе,
и в такт ему кивали красные перья на плетеном уборе Акеты, который шагал
рядом. Слева от жрицы шел другой мужчина?
   - Кеткета, ее второй муж, - прошептала Риель. - А около него идет  их
дочь.
   Девочке было не больше пяти лет. Она величественно шествовала в  пер-
вом ряду вместе с родителями. Концы ее грубых черных волос казались  бу-
рыми от красной охры.
   - В этой колонне собрались все жрецы из вулканического  рода  Кет,  -
пояснила Риель. - Вот там - "вращатель земли". А  тот  старик  считается
"календарным жрецом". Многих я не знаю. О Господи! Как их много?
   В ее шепоте чувствовалась нервная дрожь.
   Процессия свернула налево и, покинув рыночную площадь, двинулась  под
тяжелый барабанный бой к дому Виаки. У желтых стен этого неуклюжего гли-
няного "дворца" Кет вышла вперед и приблизилась к воротам.  Толпа  разом
остановилась. Барабанщики продолжали выбивать надсадный ритм, постепенно
замолкая, пока не остался один мерный стук, изображавший  сердце.  Потом
это "сердце" остановилось, и наступила ужасающая тишина.
   Из колонны вышел мужчина в высоком головном уборе, с плюмажем из  пе-
реплетенных перьев. Он громко позвал:
   - Сем анатан! Сем Дазу!
   Ворота медленно открылись. В проеме стоял Далзул - освещенная солнцем
фигура на фоне серого полумрака. Он был одет в черную форму с серебряны-
ми полосами. И волосы его сияли, как серебристый нимб.
   Окруженная безмолвием толпы, Кет подошла к нему, опустилась на колени
и торжественно произнесла:
   - Дазу, сототию
   - Далзул, ты избран, - прошептала Риель.
   Он улыбнулся и протянул руки к Кет, намереваясь поднять ее. В  толпе,
как порыв холодного ветра, пронесся шепот. Послышались огорченные  воск-
лицания и удивленные вздохи. Кет резко приподняла  голову,  вскочила  на
ноги и, гордо уперев руки в бока, свирепо посмотрела на Далзула.
   - Сототию! - повторила она и, отвернувшись, зашагала обратно к  своим
мужьям.
   Барабаны откликнулись мягким боем, похожим на  звук  дождя.  Передние
ряды колонны образовали полукруг, и Далзул, величаво и  медленно,  занял
место, которое освободили для него. Барабанный бой усилился, превращаясь
в громовой рокот. Он то подкатывал  ближе,  то  удалялся,  становясь  то
громче, то тише. С удивительной синхронностью процессия  двинулась  впе-
ред. В ее единодушии было что-то от стаи рыб или птиц.
   Горожане последовали за колонной - и вместе с ними  Форист,  Риель  и
Шан.
   - Куда они направляются? - спросила Форист, когда процессия вышла  за
городские ворота и двинулась по узкой дороге среди садов.
   - Эта тропа ведет к Йянанаму, - ответил Шан.
   - К вулкану? Так вот, значит, где будет проходить ритуал.
   Барабаны стучали. Солнечный свет бил в лицо. Сердце Шана колотилось о
ребра, а ноги взбивали пыль. И все это сплеталось в тревожный пульсирую-
щий ритм, который настраивал их на что-то неотвратимое. Мысль и речь по-
терялись в вибрации мира, и остался лишь ритм, ритм, ритм, ритм.
   Процессия жрецов и следовавшие за  ними  горожане  остановились.  Три
терранина продолжали пробираться сквозь толпу, пока не оказались в  пер-
вых рядах неподалеку от колонны. Барабанщики перестроились и  сместились
в сторону. Они по-прежнему имитировали громовые раскаты. Кое-кто в толпе
- особенно люди с детьми - отступали назад к повороту крутой тропы. Ник-
то не говорил. Рев водопада и шум стремительного горного потока заглуша-
ли даже бой барабанов.
   Они находились примерно в ста шагах от небольшого каменного здания, в
котором располагалась динамо-машина. Кет, ее мужья, домочадцы  и  жрецы,
украшенные перьями, расступились и образовали проход, который вел к  по-
току. У подножия каменных ступеней, спускавшихся прямо в воду,  тянулась
широкая площадка. Она была вымощена светлыми каменными плитами, по кото-
рым струилась прозрачная вода. Среди стремительных блестящих струй стоял
сверкающий алтарь, или низкий пьедестал из чистого золота. Он был  укра-
шен замысловатыми фигурками людей в коронах и танцующих мужчин с  алмаз-
ными глазами. На пьедестале лежал скипетр - простой, без всяких  украше-
ний посох из темного дерева или какого-то тусклого металла.
   Далзул направился к пьедесталу.
   Внезапно Акета выбежал вперед и встал перед каменной лестницей,  зак-
рывая ему дорогу. Он произнес звонким голосом несколько слов. Риель  по-
качала головой, ничего не понимая. Пожав  плечами,  Далзул  остановился,
но, когда Акета замолчал, он снова пошел к ступеням.
   Акета забежал вперед и указал на ноги Далзула.
   - Тедиад! - закричал он - Тедиад!
   - Ботинки, - прошептала Риель.
   Все жрецы и горожане были босыми. Заметив это, Далзул с  достоинством
опустился на колени, снял ботинки и носки, отбросил их в сторону и  под-
нялся.
   - Отойди, - тихо сказал он, и Акета, будто поняв его, отступил назад.
   - Ай Дазу! - выкрикнул жрец, когда Далзул прошел мимо него.
   - Ал Дазу! - мягко повторила Кет.
   Под тихий шепот толпы и рев стремительного потока Далзул спустился по
ступеням на площадку, затопленную водой. Он шел по мелководью, и верткие
струи взрывались яркими брызгами вокруг его лодыжек. Далзул без  колеба-
ний обошел пьедестал и повернулся лицом к притихшей толпе. Вытянув руку,
он с улыбкой сжал скипетр
   - Нет, - отвечал Шан, - у нас не было с собой видеокамер. Да, он умер
мгновенно. Нет, я не знаю, сколько вольт подавалось на жезл. Мы считаем,
что от генератора к алтарю шел подземный кабель. Да, конечно, они подго-
товили это заранее. Гамане думали, что он намеренно избрал такую смерть.
Далзул сам попросил их об этом, когда вступил в половую связь с Кет - со
жрицей Земли, с Землей. Гамане полагали, что исполняют его желание.  От-
куда им было знать, что мы ничего не понимаем? Для них такой исход впол-
не закономерен. Тот, кто оплодотворяет Землю, должен умереть от  Молнии.
Мужчины, избравшие эту смерть, идут в Ганам. Это долгое  путешествие,  и
Далзул прошел самый длинный путь. Нет, никто из нас тогда не  подозревал
о подобном ритуале. Нет, я не знаю, связано ли это с чартен-эффектом,  с
хаосом или перцептуальным диссонансом. Да, мы действительно воспринимали
ситуацию по-разному. К сожалению, никто из нас не догадался  об  истине.
Но он знал, что снова должен стать богом.

   ПРЕДАТЕЛЬСТВА

   "На планете О не было войн в течение последних пяти тысяч лет,  а  на
Гезене войн не знали вообще никогда", - прочла  она  и  отложила  книгу,
чтобы дать отдых глазам. К тому же последнее время она приучала себя чи-
тать медленно, вдумчиво, а не глотать текст кусками, как Тикули,  всегда
моментально сжиравший все, что было в миске. "Войн не знали вообще": эти
слова вспыхнули яркой звездой в ее мозгу, но тут же погасли,  растворив-
шись в беспросветных глубинах скептицизма. Что же это за мир такой,  ко-
торый никогда не видел войн? Настоящий мир. Настоящая жизнь, когда можно
спокойно работать, учиться и растить детей, которые, в свою очередь, то-
же смогут спокойно, мирно учиться и работать. Война же,  не  позволяющая
работать, учиться и воспитывать детей, была  отрицанием,  отречением  от
жизни. "Но мой народ, - подумала Йосс, -  умеет  только  отрекаться.  Мы
рождаемся уже в мрачной тени, отбрасываемой войной, и всю жизнь только и
делаем, что гоняемся за миражами, изгнав мир из  дома  и  своих  сердец.
Все, что мы умеем, - это сражаться. Единственное, что способно примирить
нас с жизнью, - наш самообман: мы не желаем признаваться себе, что война
идет, и отрекаемся от нее тоже. Отрицание отрицания, тень тени.  Двойной
самообман".
   На страницы лежащей на коленях книги упала тень от тучи, ползущей  со
стороны болот. Йосс вздохнула и прикрыла веки. "Я лгунья", - сказала она
сама себе. Потом снова открыла глаза и стала читать дальше о таких дале-
ких, но таких настоящих мирах.
   Тикули, который дремал, обвернувшись хвостом, на солнышке,  вздохнул,
словно передразнивал хозяйку, и почесался,  сгоняя  приснившуюся  блоху.
Губу охотился; об этом свидетельствовали качающиеся то там то сям макуш-
ки тростника и вспорхнувшая, возмущенно кудахтающая тростниковая  куроч-
ка.
   Йосс настолько погрузилась в весьма своеобразные обычаи народов Итча,
что заметила Ваду лишь тогда, когда он сам открыл  калитку  и  вошел  во
двор.
   - О, ты уже пришел! - всполошилась она,  сразу  ощутив  себя  старой,
глупой и робкой (как всегда, стоило кому-то заговорить с ней; наедине  с
собой она ощущала себя старой, лишь когда была больна или очень  устава-
ла). Может быть, то, что она выбрала уединенный образ жизни, стало самым
разумным решением в ее жизни. - Пойдем в дом.
   Она встала, уронив книгу, подобрала ее и почувствовала, что узел  во-
лос вот-вот рассыплется.
   - Я только возьму сумку и сразу пойду.
   - Можете не торопиться, - успокоил ее юноша. - Эйд немного опоздает.
   "Очень мило с твоей стороны позволить мне  в  моем  собственном  доме
собраться не спеша", - мысленно вспыхнула Йосс, но промолчала,  сдавшись
пред чудовищным обаянием юношеского эгоизма. Она зашла в дом, взяла сум-
ку для покупок, распустила волосы, повязала голову шарфом и вышла на не-
большую открытую веранду, служившую одновременно крыльцом. Вада,  сидев-
ший в ее кресле, при виде Йосс вскочил. "Он хороший мальчик, -  подумала
она. - Пожалуй, воспитан даже лучше, чем его девушка".
   - Желаю приятно провести время, - сказала она вслух с улыбкой,  прек-
расно понимая, что этим смущает его. - Я вернусь через пару часов, но до
заката.
   Она вышла за калитку и побрела по деревянным мосткам, извивавшимся по
болоту, к деревне.
   Эйд она не встретила. Девушка придет по одной из тропок в  трясине  с
северной стороны. Они с Вадой всегда уходят из деревни в разное время  и
в разном направлении, чтобы никто не догадался, что раз в неделю они  на
пару часов встречаются. Их роман длился уже около трех лет, но  они  вы-
нуждены были встречаться тайно до тех пор, пока отец Вады и старший брат
Эйд не придут к согласию в старинной склоке о спорном отрезке земли, ос-
тавшемся не у дел от некогда тучных  пашен  корпорации.  Этот  крохотный
островок в болоте сделал семьи смертельными врагами, и несколько раз уже
почти чудом удавалось избегнуть кровопролития. Однако,  несмотря  ни  на
что, их младшие отпрыски по уши влюбились друг в друга. Земля была хоро-
шей. А семьи, хоть и были бедны, обе стремились верховодить  в  деревне.
Зависть не лечится. И ненависть тоже: все деревенские разделились на два
лагеря. Ваде с Эйд даже и сбежать-то оказалось некуда: в других деревнях
родственников они не имели, а для того чтобы выжить в городе, надо  хоть
что-то уметь. Их юная страсть попала в тиски вражды стариков.
   Йосс случайно узнала их секрет с год назад: однажды, гуляя по обыкно-
вению в тростниках, она наткнулась на маленький  островок  и  лежащую  в
объятиях друг друга прямо на земле парочку; как-то раз она точно так  же
набрела на болотных оленят, притаившихся в травяном гнездышке,  устроен-
ном матерью оленихой. Эти двое были так же смертельно перепуганы  и  так
же очаровательны и стали умолять Йосс "никому не говорить" так  смиренно
и униженно, что у нее не оставалось другого выхода. Трясясь  от  холода,
они цеплялись друг за друга, как дети; ноги Эйд были в болотной грязи.
   - Пойдемте ко мне, - сухо сказала Йосс. - Ради всего святого.
   И, развернувшись, пошла прочь. Парочка последовала за ней.
   - Я вернусь через час, - так же сухо сообщила она, приведя их в  свою
единственную комнату с альковом для кровати. - Только простыни  не  пач-
кайте!
   Этот час она кружила вокруг дома, проверяя, не ищет ли их кто-нибудь.
Теперь же, год спустя, в то время как "оленята" наслаждаются  любовью  в
ее крохотной спаленке, она уходит за покупками в деревню.
   А вот отблагодарить ее им как-то не приходило в  голову.  Вада  делал
торфяные брикеты и запросто мог обеспечить благодетельницу топливом,  не
вызвав ни у кого ни малейших подозрений? Но они ни разу ей даже цветочка
не подарили, хоть и оставляли всегда простыни чистыми и даже неизмятыми.
Может, они просто были неблагодарными детьми? Да и за что им ее благода-
рить? Она всего-навсего дала им то, что они и так должны были  иметь  по
праву молодости: постель, часок любви и немного покоя. Тут  нет  никакой
ее заслуги, как, впрочем, и никакой вины в том, что никто другой не пре-
доставил им этого.
   Сегодня она собиралась зайти в лавку, которую держал дядя Эйд - дере-
венский кондитер. Когда Йосс приехала сюда два года назад, ее благие на-
мерения придерживаться праведного воздержания в пище - горсточка зерна и
глоток чистой воды в день - пошли прахом: от диеты из сухих круп  у  нее
начался понос, а воду из торфяников было просто невозможно пить.  Теперь
она ела овощи, какие только удавалось купить или вырастить самой, и пила
вино, привозимые из города соки и воду, которую  продавали  в  бутылках.
Кроме того, она постоянно пополняла запас  сладостей:  сушеных  фруктов,
изюма, жженого сахара и даже пирожных, которые пекли мать и тетка Эйд, -
толстых галет, посыпанных толчеными орехами, сухих, ломких,  но  притор-
но-сладких.
   Йосс набила сумку продуктами и задержалась, чтобы поболтать с  теткой
Эйд - смуглой, востроглазой маленькой женщиной, которая  была  вчера  на
поминках по старому Йаду и горела желанием поделиться впечатлениями.
   - Эти люди, - имея в виду семью Вады, тетушка  презрительно  прищури-
лась и криво усмехнулась, - как всегда, вели себя по-свински:  напились,
задирали всех, безбожно хвастались, а потом заблевали всю комнату.  Чего
еще ждать от такой деревенщины!
   Когда Йосс подошла к полке с прессой, чтобы взять свежую газету  (вот
и еще один нарушенный обет: она клялась читать лишь "Аркамье" и  выучить
его наизусть), в лавку вошла мать Валы, и все услышали, как  "эти  люди"
(теперь уже семья Эйд) вчера вечером вели  себя  по-свински,  хвастались
напропалую, задирали всех и в конце концов заблевали весь дом.  Йосс  не
только слушала - она расспрашивала обо всем до мельчайших  подробностей,
она буквально купалась в сплетнях.
   "Как это глупо, - думала она, - сидеть на отшибе в болоте и  молчать,
как мышь под метлой! Что за идиоткой я была  тогда,  когда  давала  обет
пить только воду и не произносить праздных речей. Я никогда, никогда  не
давала себе воли ни в чем! Я никогда не была свободной, да я и не заслу-
живаю свободы! Даже в своем преклонном возрасте  я  не  могу  отважиться
поступать так, как действительно хочу. Даже потеряв Сафнан, я  не  реши-
лась жить не так, как принято, а как хочется".
   Стояли они меж пяти армии враждебных. И Энар, воздев клинок, говорил:
"Держу я в руках твою смерть,  о  всемогущий!"  Камье  же  ответствовал:
"Бедный мой брат, ты держишь в руках свою смерть".
   Хоть что-то из "Аркамье" она помнила наизусть, Но  эти  строки  знали
все. А потом Энар отбросил меч, поскольку был героем и благородным, поч-
ти святым человеком. И младшим братом Камье. "А я вот не могу  отбросить
свою смерть. Я вцепилась в нее, я лелею ее, ем ее, пью, слушаю ее, отдаю
ей свою постель, оплакиваю ее, делаю все возможное, чтобы она  приближа-
лась!"
   Закат сегодня был так красив, что Йосс отвлеклась от мрачных  мыслей,
невольно залюбовавшись: безоблачное серо-голубое небо отражалось в дале-
кой дуге канала, а садящееся в тростники  солнце  вызолотило  колеблемые
легким ветерком тонкие стволы. Чудесный день. Как прекрасен мир, как  он
прекрасен! "Меч в моей руке обернулся против меня. Зачем ты творишь кра-
соту, чтобы убивать нас ею, Владыка милостивый?"
   Сердце билось как сумасшедшее, Йосс еле передвигала ноги. Ну нет  уж,
хватит! Она туго стянула виски шарфом и несколько раз глубоко  вдохнула,
чтобы прийти в себя. Если она и дальше себе позволит  так  распускаться,
то вскоре начнет бродить по болотам, в полубреду вопя во все горло - как
Абберкам.
   Вот ведь дернуло вспомнить об этом сумасшедшем! О черте  речь,  а  он
навстречь: не видя ничего перед собой, погруженный в свои мысли,  Аббер-
кам шел ей навстречу, стукая своей массивной тростью  с  такой  яростью,
словно каждый раз убивал змею. Его лицо обрамляли длинные  седые  кудри.
Сейчас он не кричал - кричит он только по ночам, и то в последнее  время
нечасто - сейчас он говорил: она видела, как шевелятся его губы. Но  вот
он заметил Йосс и умолк, моментально превратившись в того, кем и был  на
самом деле - настороженного дикого зверя.  Они  медленно  сближались  на
узеньких мостках, и вокруг не было ни единой живой души; только тростни-
ки, болотная грязь, ветер и вода.
   - Добрый вечер, Вождь Абберкам, - мягко сказала Йосс, когда между ни-
ми осталось лишь несколько шагов. Каким огромным  он  был;  всякий  раз,
встречаясь с ним, она не могла привыкнуть к виду его  мощного,  тяжелого
широкоплечего тела. Его иссиня-черная кожа была гладкой, как у  молодого
мужчины, но плечи ссутулились, а волосы седым-седы  и  всклокочены;  нос
торчал крючком, а глаза всегда смотрели куда-то вдаль.
   Да что за день такой неудачный! Мало ей всех сегодняшних переживаний,
самобичеваний и тревожных мыслей, так еще и это! Йосс остановилась - те-
перь Абберкам мог либо остановиться тоже, либо слепо двигаться прямо  на
нее - и спросила, стараясь казаться спокойной:
   - Вы были вчера на поминках?
   Старик вперился в нее тяжелым взглядом, словно  недоумевая,  кто  она
такая и что ей от него надо.
   - Поминки? - переспросил он, словно вспоминал значение этого слова.
   - Вчера похоронили старого Йада. Все перепились, и  только  чудом  их
старая свара не обернулась дракой.
   - Свара? - скорее повторил он, чем спросил.  Может,  он  уже  оконча-
тельно перестал соображать, но попытаться пробиться к его  сознанию  все
же стоило, и Йосс заговорила, боясь остановиться:
   - Свара между Дэвисами и Камманерами. Они никак не могут поделить тот
островок с хорошей пахотной землей. А их бедные дети боятся даже  взгля-
нуть друг на друга, чтобы родители не прибили их на месте.  А  ведь  они
любят друг друга и хотели бы пожениться. Что за идиотизм!  Почему  бы  в
самом деле не поженить их и не отдать им этот паршивый остров? А то, бо-
юсь, того и гляди прольется кровь, и в самом ближайшем времени.
   - Прольется кровь? - снова эхом  повторил  Вождь,  а  затем  глубоким
звучным голосом, который не раз разносился над ночными болотами, медлен-
но проговорил: - Эти люди. Лавочники. У них души скряг. Они не хотят ни-
кого убивать. Но и делиться не умеют. Оторвать от себя  кусок  собствен-
ности. Никогда не научатся. Никогда.
   И вновь перед мысленным взглядом Йосс взметнулся занесенный для удара
меч.
   - Ну, - пролепетала она, пытаясь справиться  с  внезапной  дрожью,  -
тогда детям придется ждать, пока? пока старики не поумирают.
   - Слишком долго. Будет поздно. - Йосс глянула старику в глаза, и  его
взгляд, острый и дикий, пригвоздил ее к месту.
   Но Абберкам тут же нетерпеливо тряхнул седой гривой, прорычал  что-то
на прощание и так стремительно ринулся вперед, что она едва успела  отс-
кочить на самый краешек мостков. "Вот так ходят вожди, и плевать  им  на
нас, простых смертных", - подумала она с кривой улыбкой и  снова  двину-
лась к дому.
   Но тут сзади раздались какие-то резкие звуки. Йосс испуганно  оберну-
лась, по горькому опыту городской жизни приняв их за выстрелы.  Абберкам
склонился над мостками, и все его мощное тело сотрясалось  в  пароксизме
мучительного, раздиравшего легкие кашля; приступы были настолько сильны-
ми, что он едва стоял на ногах. Йосс хорошо знала,  что  означает  такой
кашель. Говорят, что пришлые умеют лечить эту болезнь. Но она уехала  из
города до того, как хоть один из них успел появиться там. Она подошла  к
Абберкаму, который теперь тяжело хватал воздух ртом,  пытаясь  прийти  в
себя после приступа. Лицо его было серым, как пепел.
   - У вас берлот. Вы только подхватили его или уже поправляетесь?
   Старик яростно замотал головой.
   Йосс молча ждала ответа.
   "А какое мне, собственно говоря, дело до его болезни? Он приехал сюда
умирать. Я еще прошлой зимой слышала, как он воет на болотах ночами. Во-
ет от мучительной боли, воет, агонизируя, снедаемый стыдом и  отчаянием,
как человек на последней стадии рака, изводится тем, что все еще жив".
   - Все в порядке, - злобно просипел Абберкам, явно  желая,  чтобы  его
оставили в покое.
   Йосс ничего не оставалось, как кивнуть и уйти. Пусть подыхает,  ей-то
что? Да и могло ли остаться у него хоть малейшее желание жить после  то-
го, как он потерял все, что имел: власть, почет, богатство, честь? И по-
терял за дело: за то, что лгал, предавал своих приверженцев,  присваивал
чужие деньги! Хотя все политики этим занимаются? Великий Вождь Абберкам,
герой Освобождения, уничтоживший Всемирную партию своей  бездумной  жад-
ностью.
   Йосс снова оглянулась. Старик медленно тащился по мосткам,  возможно,
даже покачиваясь - на таком расстоянии она не могла  разглядеть.  Мостки
кончились, и Йосс ступила на тропинку, ведущую к ее дому.
   Триста лет назад эта заболоченная гнилая топь была одним из самых бо-
гатых и обширных земледельческих районов; первым, что осушила и воздела-
ла Сельскохозяйственная корпорация, а точнее, рабы, привезенные с Уэрела
в колонию на Йеове. Уж колонизаторы постарались на чужих-то землях:  так
хорошо осушали землю, так тщательно обрабатывали, без всякой меры  засы-
пая удобрениями, что доигрались, пока почва окончательно не истощилась и
уже ничего не могла родить. И  тогда  хозяева  бросили  ее  на  произвол
судьбы и ушли разрабатывать новые участки.  Ирригационные  каналы  стали
потихоньку разрушаться, и река вновь  начала  отвоевывать  свои  прежние
владения: она периодически разливалась, и волны, гуляя по некогда тучным
нивам, смывали остатки плодородной почвы  и  уносили  к  океану.  Теперь
здесь росли лишь тростники; на многие мили вокруг - шелестящий лес,  по-
кой которого тревожили лишь ветер, бесшумные тени низко  скользящих  туч
да шорох крыльев голенастых болотных птиц. Где-то в глубинах  его  можно
было набрести на небольшие островки все еще годной под пашню  земли,  на
крохотные обработанные поля и деревушки  рабов,  брошенных  на  произвол
судьбы. Никчемные люди на никчемной земле. Свобода на пустошах!  Свобода
сдохнуть от отчаяния и голода. И везде и повсюду по болотам были  раски-
даны полуразвалившиеся брошенные дома.
   Религия Уэрела и Йеове позволяла и даже настоятельно советовала  ста-
рикам, достигшим определенного возраста, обратиться к тишине: когда  они
уже взрастили детей и исполнили свой гражданский и семейный долг,  когда
тело ослабело, а дух окреп, они были вольны бросить все и начать жизнь с
начала, с пустыми руками на пустом месте. Даже на плантациях боссы  ста-
рым рабам позволяли уходить в чащобы и жить там свободно. Здесь  же,  на
севере, освобожденные мужчины уходили на болота и вели там  отшельничес-
кий образ жизни в уединенных ветхих домах. А  после  Освобождения  стали
уходить и женщины.
   Брошенные дома занимать было опасно: хозяин мог однажды  вернуться  и
предъявить права на свое владение. Но большинство сооружений (как и кры-
тый тростником домишко Йосс) принадлежали местным  деревенским,  которые
содержали их в порядке и бесплатно отдавали отшельникам, надеясь  испол-
нить тем самым свой религиозный долг и обогатить если уж не карман,  так
хотя бы душу. Йосс утешалась мыслью о том, что для хозяина своей  разва-
люхи она является источником духовных благ; он был редким скупердяем,  и
его расчеты с провидением всегда склонялись в пользу дебета. Она осозна-
вала, что все еще кому-то нужна и приносит хоть сомнительную, но пользу.
И это еще один знак того, что она не способна отрешиться от мира, к чему
призывал Камье. "Ты больше ни на что не годишься", - твердил  он  с  тех
пор, как ей исполнилось шестьдесят, сотни раз. Но  Йосс  не  желала  его
слушать. Да, она оставила шумный мир и ушла в болота, но так и не смогла
избавиться от него - беспрерывно болтающего, сплетничающего,  поющего  и
плачущего. Этот неумолчный гул заглушал тихий голос ее Господина.
   Войдя в дом, она обнаружила, что Эйд с Вадой уже ушли.  На  аккуратно
заправленной постели дремал, свернувшись клубочком, ее  лисопес  Тикули.
Губу, пятнистый кот, бродил с недоуменным видом, вопрошая, почему до сих
пор не подали обеда. Йосс взяла его  на  руки  и  погладила  шелковистую
спинку. Кот довольно замурлыкал. Потом она его покормила. Тикули, как ни
странно, не обратил на это никакого внимания. В последнее время он вооб-
ще слишком много спал. Йосс присела на кровать и почесала у него за уша-
ми. Пес проснулся, зевнул, раскрыл янтарные глаза и, узнав хозяйку,  за-
вилял огненно-рыжим хвостом.
   - А ты что, есть не хочешь? - спросила она.
   "Так и быть, поем, но только чтобы доставить  тебе  удовольствие",  -
ответил Тикули и спрыгнул с кровати, как ей показалось, не очень ловко.
   - Ой, Тикули, да ты у меня стареешь, - сказала Йосс и ощутила в серд-
це холод вонзившегося меча. Когда же это было? Ее дочь  Сафнан  принесла
матери в подарок маленького неуклюжего рыжего щенка с кривыми лапками  и
пушистым хвостом. Сколько лет прошло с тех пор? Восемь. Да,  много.  Для
лисопса - вся жизнь.
   Но он все же пережил и Сафнан и ее детей, внуков Йосс,  -  Энкамму  и
Уйи.
   "Пока я жива, они мертвы, - подумала она в который уже раз. - А когда
они оживут, меня уже не будет. Они улетели на корабле,  летящем  быстро,
как луч света; они сами превратились в свет. Когда они вновь станут сами
собой и ступят на землю далекого мира под названием  Хайн,  пройдет  во-
семьдесят лет. И я уже буду мертва. Давно мертва. Я уже мертва. Они  ос-
тавили меня, и я умерла. Но только пусть они живут, о  всемилостивейший;
я согласна умереть, лишь бы жили они! Я и приехала сюда умирать. За них.
Вместо них. Я не могу, не могу позволить им умереть за меня".
   В ее ладонь ткнулся холодный нос Тикули. Йосс внимательно  посмотрела
на пса. Раньше она не обращала внимания, что его янтарные глаза подерну-
лись мутной пленкой и слегка выцвели. Она молча погладила его по  голове
и почесала за ухом.
   Съел всего несколько кусочков, да и то лишь ради нее, и  снова  полез
на кровать! Может, заболел? Йосс приготовила ужин: суп и пирожные, и ма-
шинально сжевала все, не замечая вкуса. Потом помыла три тарелки, подки-
нула в огонь хворосту и села с книгой в руках, надеясь,  что  чтение  ее
отвлечет. Тикули все дремал на кровати, а Губу пристроился у очага,  зо-
лотистыми глазами глядя на огонь, и тихо тянул свое  "мур-мур-мур".  Раз
он вскочил, услышав в тростниках какой-то подозрительный  шум,  и  издал
охотничий вопль, но потом снова улегся и, уставившись на пляшущие  языки
пламени, завел свою песню. Когда огонь погас и дом под беззвездным небом
погрузился во тьму, он присоединился к Йосс и Тикули, уже спящим в  теп-
лой постели, на которой сегодня утром два юных любовника  отдавали  друг
другу свою страсть.
   Она поймала себя на том, что последние несколько дней неотступно  ду-
мает об Абберкаме. Все это время она приводила свой огородик в  порядок,
готовя его к зиме, и потому голова была свободна.
   Когда Вождь впервые появился на болотах и поселился в доме, принадле-
жавшем старосте, вся деревня загудела, как встревоженный улей. Опозорен-
ный, низложенный, он все равно оставался  великим  человеком.  Избранный
всенародно вождем хеендов, одного из сильнейших племен Йеове, и создав и
возглавив движение "Расовая свобода", он во время войны за  Освобождение
достиг огромной популярности. Идеи его Всемирной партии пришлись по душе
особенно в сельских местностях, на плантациях:  "Никто  не  имеет  права
жить в Йеове, кроме его народов: ни уэрелиане, ни ненавистные  колониза-
торы, ни боссы, ни хозяева". Война покончила с рабством, и в последующие
несколько лет дипломаты из Экумены договорились о полном и бесповоротном
окончании экономической зависимости Йеове от Уэрела.  Планета  перестала
быть колонией. Все боссы и хозяева - некоторые семьи жили здесь по  нес-
колько веков - были выдворены на родину, в Старый Мир, вращавшийся  вок-
руг солнца по внешней орбите. Они были вынуждены уйти и увести свою  ар-
мию. "Они уже не вернутся! - обещала Всемирная партия. - Ни  как  гости,
ни как купцы. Никогда больше им не дозволено будет  осквернять  земли  и
души Йеове. И никаким другим пришельцам и захватчикам  этого  не  позво-
лят!" Чужаки из Экумены помогали Йеове скинуть цепи рабства, но им  тоже
пришлось улететь домой. "Это только наш мир. И он свободен. Здесь мы мо-
жем укреплять свой дух по заветам  Камье-Меченосца".  Абберкам  повторял
эти сентенции везде и всюду, и занесенный меч  стал  эмблемой  Всемирной
партии.
   А затем полилась кровь. С самого Освобождения в Надами  тридцать  лет
бесконечно шли войны, восстания, мятежи - половина жизни  Йосс.  И  даже
после того как с планеты убрались  все  уэрелиане,  война  продолжалась.
Снова и снова вырастали, мужали безусые юноши и, очертя  голову,  броса-
лись по наущению престарелых вождей убивать друг друга,  женщин,  детей,
стариков; здесь всегда шла воина во имя свободы, мира и  справедливости.
Получившие свободу племена дрались между собою за землю, в то время  как
их вожди грызлись за власть. Все, что нажила Йосс за долгие годы  работы
учительницей в столице, пошло прахом, причем даже не во время самой вой-
ны за Освобождение, а после нее, когда  в  городе  началась  гражданская
смута.
   Правда, надо отдать должное Абберкаму: несмотря на меч,  изображенный
на  эмблеме,  он  всеми  способами  пытался  воздерживаться  от  военных
действий, и отчасти это у него получалось. Он  предпочитал  бороться  за
власть с помощью убеждения, различными политическими и  дипломатическими
приемами, на которые был большой мастер, и почти добился успеха. Плакаты
с занесенным мечом были расклеены везде и всюду, а речи Вождя на  митин-
гах неизменно пользовались большим успехом. "АББЕРКАМ И  РАСОВАЯ  СВОБО-
ДА!" - призывали лозунги, протянутые над улицами. Ему оставалось  только
победить на первых в истории Йеове выборах и стать Вождем Мирового сове-
та. Но тут началось: сначала шепотки, слушки, потом уже открытые обвине-
ния в измене. Потом самоубийство его сына.  Затем  публичные  откровения
матери его сына о развратном и не в меру роскошном образе жизни Вождя. А
дальше посыпались обвинения в присвоении денег, выделенных  его  партией
на восстановление  кварталов  столицы,  разрушенных  во  время  войны  и
бегства уэрелиан. Разоблачение  тайного  плана  предательского  убийства
эмиссара Экумены с тем, чтобы впоследствии свалить вину на старого друга
Абберкама и его сторонника Демье? Именно последнее и положило конец  его
карьере: на сексуальную распущенность, роскошный образ жизни и  даже  на
злоупотребление властью Вождя еще могут  посмотреть  сквозь  пальцы,  но
предательство старого товарища по партии - такое не прощают.
   "Такова уж рабская мораль", - подумала Йосс. Большинство  из  прежних
сторонников ополчились против Абберкама и взяли штурмом его  резиденцию.
Союзные войска Экумены соединились с частями, оставшимися верными Вождю,
и вместе восстановили в столице порядок. За те несколько дней, пока дли-
лись беспорядки, в городе погибли сотни людей, а по всей планете  жертвы
вспыхнувших в поддержку Абберкама мятежей и бунтов исчислялись тысячами.
Но потом Экумена встала на сторону временного правительства, вынудив его
пойти на уступки в политике по отношению к Уэрелу. И  Вождя  повели  под
охраной ненавистных колонизаторов по залитым кровью улицам  с  полуобва-
лившимися от разрывов гранат домами. Народ,  доверявший  ему,  обожавший
его, ненавидевший его, молча смотрел, как его ведут через весь город под
конвоем иностранцы, чужаки, которых он обещал вышвырнуть с планеты.
   Йосс прочла обо всем в газете, так как это произошло, когда  она  уже
год как жила на болотах. "И поделом ему!" - подумала она тогда. Действи-
тельно ли Экумена стала союзником Йеове или  под  прикрытием  лояльности
просто готовит возрождение старых порядков, она не знала, но ей  приятно
было видеть, как столь высоко вознесшийся Вождь был свергнут с пьедеста-
ла. Уэрелианские боссы, свалив главу страны, наняли десятки писак, поли-
вавших его грязью. Но Йосс уже досыта наелась грязи за всю свою жизнь.
   Когда несколько месяцев спустя ей сообщили, что Абберкам  будет  жить
на болотах недалеко от нее и что он решил стать  отшельником,  она  была
потрясена и даже несколько пристыжена, поскольку считала все его пламен-
ные высказывания и призывы лишь обычной политической болтовней.  Неужели
он в самом деле религиозен? И это после всех грабежей,  оргий,  убийств?
Нет, конечно же, нет! Потеряв деньги и власть, он был вынужден  устроить
весь этот спектакль для отвергнувшего его общества и играть в  нем  роль
нищего и несправедливо униженного. Ни стыда, ни совести! Йосс сама  уди-
вилась, сколько язвительности и горячей неприязни всколыхнуло в ней  из-
вестие о его приезде. Когда она в первый раз увидела его, то  единствен-
ным, что запомнилось тогда, стали огромные ступни  с  грязными  большими
пальцами, обутые в сандалии, - посмотреть ему в лицо она из презрения не
пожелала.
   Однажды зимней ночью с болот донесся леденящий, как пронизывающий ве-
тер, жуткий вой. Губу и Тикули навострили уши, насторожились, но тут  же
успокоились. Йосс даже не сразу поняла, что эти надрывные звуки исторга-
ет человеческая глотка; выл мужчина - пьяный? сумасшедший? -  и  было  в
его голосе столько муки и отчаяния, что она, несмотря на страх, отправи-
лась посмотреть, нельзя ли ему помочь. Но он не искал помощи. "О великий
всемогущий Камье!" - различила Йосс, выйдя за дверь, и на фоне  бледного
ночного неба, затянутого мутными облаками, увидела огромную фигуру чело-
века, который шатаясь брел по мосткам, рвал на  себе  волосы  и  плакал,
словно животное, словно душа, заблудившаяся в боли.
   После этой ночи она больше не осмеливалась осуждать его. Они в равном
положении. И, встретившись с ним в следующий раз, посмотрела ему в глаза
и заговорила с ним.
   Видела она его не часто: он действительно жил как отшельник.  К  нему
никто не ходил. Ей жители деревни (ради спасения своей души) отдавали  и
кое-какие вещи, и  излишки  каждого  урожая,  а  по  праздникам  угощали
чем-нибудь горячим; но она ни разу не видела, чтобы кто-то нес  что-либо
Абберкаму. Может, поначалу ему и предлагали, а он оказался слишком  гор-
дым, чтобы принимать подаяние. А может, побоялись и предлагать.
   Йосс вскапывала землю маленькой лопаткой с поломанной ручкой, которую
ей отдала Эм Деви, и размышляла о ночных воплях Абберкама и его кашле. В
четырехлетнем возрасте Сафнан чуть не умерла от берлота. В  те  страшные
дни этот жуткий надрывный кашель преследовал Йосс днем и  ночью.  Может,
когда она видела Абберкама в последний раз, тот направлялся к  деревенс-
кому доктору? А может, пошел, да вернулся, так и не решившись  попросить
помощи?
   Йосс накинула на плечи шаль: ветер посвежел, напоминая о том, что уже
осень, и, выйдя к мосткам, свернула направо.
   Жилище Абберкама было гораздо больше ее лачуги и сложено  из  бревен,
отсыревших и замшелых: болотная вода просачивалась всюду. Такие дома пе-
рестали строить уже лет двести назад, после того, как срубили  последнее
дерево. Бывший фермерский дом, теперь он превратился в мрачную,  обвитую
дикими лозами развалину с прохудившейся крышей и выбитыми  окнами;  сту-
пеньки на крыльце совсем прогнили и прогибались даже под Йосс.
   Она позвала Абберкама, потом еще раз, погромче. Но в ответ лишь ветер
шелестел в тростниках. Она постучала, подождала немного и,  наконец  ре-
шившись, толкнула разбухшую входную дверь. Оказавшись в узкой  прихожей,
Йосс услышала доносящееся из соседней комнаты хриплое бормотание:
   - Никогда не входи, ни с какими намерениями, беги без  оглядки,  беги
без оглядки? - И говорящий вновь зашелся в приступе мучительного кашля.
   Йосс открыла дверь в комнату, остановилась на пороге и,  когда  глаза
привыкли к темноте, огляделась. Когда-то здесь находилась  гостиная,  но
сейчас все окна были забиты досками, а огонь  в  очаге  давным-давно  не
разжигали. Из мебели остались только старый буфет, стол,  лавка  и  кро-
вать, стоявшая рядом с очагом. Скомканное одеяло валялось на полу, а Аб-
беркам, совершенно голый, метался на кровати в горячечном бреду.
   - О Камье всемогущий! - вырвалось у Йосс.
   Огромное, черное, маслянисто-блестящее тело, широченная грудь  и  жи-
вот, поросшие седыми волосами, сильные руки  с  ладонями,  напоминающими
лопаты? Да она никогда в жизни не отважится подойти к нему!
   Но все же Йосс поборола робость. Ведь Абберкам так болен  и  слаб,  к
тому же не потерял сознания и в состоянии понять, что она хочет  помочь.
Йосс подняла с пола одеяло, укрыла  больного,  а  сверху  набросала  все
тряпки, которые только нашла в доме - даже коврик притащила из  соседней
комнаты; затем она развела огонь. Пару часов спустя  больной  начал  по-
теть; он буквально обливался потом: все белье промокло насквозь.
   "Что за человек, ни в чем не знает удержу!" - ворчала Йосс,  глубокой
ночью ворочая неподъемное тело, вытягивая из-под  него  простыни,  чтобы
высушить над очагом. Лихорадка не  отступала,  старика  снова  трясло  и
вновь скручивали приступы кашля, а Йосс тем временем  заваривала  прине-
сенные с собой травы и заставляла его пить. И сама пила с ним за  компа-
нию. Наконец Абберкам заснул мертвым, настолько глубоким сном, что  даже
кашель, все не оставлявший его в покое, не мог его разбудить. Почти сра-
зу и Йосс незаметно для себя задремала и очень удивилась,  когда,  прос-
нувшись, обнаружила, что лежит на полу у погасшего очага, а сквозь  щели
в окна пробивается молочный свет дня.
   Абберкам лежал на постели, укрытый ворохом тряпья;  ковер,  красовав-
шийся наверху, оказался чудовищно грязным. Грудь больного высоко вздыма-
лась и опадала, но дыхание было ровным и глубоким. Йосс с трудом  подня-
лась, буквально собирая себя по кусочкам, - каждое  движение  отдавалось
болью, - развела огонь, поставила греться чайник и заглянула в буфет.  К
ее удивлению, там оказалось полно еды;  очевидно,  старика  снабжали  из
ближайшего города. Она приготовила себе сытный завтрак и, когда Абберкам
проснулся, напоила его травяным настоем. Его больше не  лихорадило.  Те-
перь, по ее разумению, единственную опасность могла представлять скопив-
шаяся в легких мокрота - об этом ее когда-то предупреждали врачи, лечив-
шие Сафнан. А ведь Абберкаму уже за шестьдесят, значит,  если  он  вдруг
перестанет кашлять, это окажется дурным знаком. Йосс помогла ему припод-
няться и приказала:
   - А теперь кашляйте!
   - Больно, - простонал он в ответ.
   - Но это необходимо, - строго сказала Йосс, и старик  покорно  закаш-
лял, правда слабенько. - Сильнее!
   Он подчинился и кашлял до тех пор, пока все его тело не скрутила  су-
дорога.
   - Вот теперь хорошо, - похвалила Йосс. - А теперь спать! - И он  зас-
нул.
   Ой, Тикули и Губу, наверное, умирают с голоду! Йосс помчалась  домой,
покормила своих друзей, переоделась и часок отдохнула у очага,  поглажи-
вая Губу и слушая его бесконечное тихое "мур-мур-мур". А потом снова по-
бежала к Вождю.
   И снова она до сумерек сушила простыни и без конца  перестилала  пос-
тель. И опять сидела рядом с больным всю ночь. Но утром ему стало лучше,
и Йосс, пообещав вернуться к вечеру, ушла. Он не ответил,  так  как  был
еще очень слаб.
   Вечером кашель стал "мокрым", что было  очень  хорошим  признаком,  -
"хороший" кашель, одним словом. Йосс вспомнила, что Сафнан,  выздоравли-
вая, тоже "хорошо" кашляла.
   Абберкам много спал, а когда просыпался,  Йосс  вручала  ему  бутыль,
приспособленную вместо "утки", и  он  отворачивался,  чтобы  помочиться.
"Скромность - хорошее качество для Вождя", - думала она. Йосс  была  до-
вольна и им, и собой. Она еще годится на что-то и может  быть  полезной,
да еще как!
   - Сегодня ночью я здесь не останусь, так что сами следите, чтобы оде-
яла не сползли. Но утром я вернусь, - строго сказала она, в глубине души
очень довольная своей решительностью и непреклонностью.
   Вечер был ясным, но холодным, и Йосс ускорила шаги. Войдя в дом,  она
обнаружила Тикули, свернувшегося клубочком в углу комнаты, где он никог-
да раньше не спал. Она отнесла его к миске, но пес отказался есть и  по-
пытался вернуться в тот же уголок. Йосс стала уговаривать любимца и, ви-
дя всю тщетность попыток накормить его, отнесла животное на кровать,  но
он сполз и упрямо улегся все в том же углу. "Оставь меня в покое, - ска-
зал он, закрыв глаза и уткнувшись черным сухим носом в переднюю лапу.  -
Уйди, дай мне спокойно умереть".
   Йосс легла спать, потому что глаза слипались, а ноги просто не держа-
ли. Губу всю ночь бродил по болотам. Утром Тикули, как и  вчера,  лежал,
свернувшись клубочком, на том же самом  месте,  где  никогда  раньше  не
спал. Но он был жив.
   - Я должна идти, - извиняющимся тоном сказала Йосс. - Но  скоро  вер-
нусь, очень скоро. Дождись меня, Тикули.
   Он не ответил. Его янтарные, подернутые дымкой глаза смотрели куда-то
мимо хозяйки, в неведомую даль. Он ждал, но не Йосс.
   Она зло шагала по мосткам с сухими глазами, чувствуя себя до отвраще-
ния беспомощной. Абберкаму хуже не стало,  правда,  заметного  улучшения
тоже пока не наступило. Она покормила его рисовым отваром, помогла спра-
вить нужду и сказала:
   - Я не могу остаться. Мой любимец тяжело болен, мне нужно вернуться.
   - Любимец, - повторил Абберкам хрипло.
   - Лисопес. Мне подарила его дочка.
   Какого черта она извиняется и пускается в объяснения? Йосс решительно
развернулась и ушла. Дома Тикули лежал все в том же углу.  Она  пыталась
занять себя штопкой, стряпней, попробовала почитать об  Экумене,  о  том
мире, который никогда не знал войн, где всегда стояла зима  и  все  люди
были гермафродитами. Наконец она решила отнести Абберкаму поесть,  но  в
тот момент, когда Йосс встала с кресла, Тикули  тоже  поднялся  и  очень
медленно подошел к ней. Она снова села и наклонилась, чтобы взять его на
руки, но пес положил острую мордочку на хозяйкину ладонь, тяжело  вздох-
нул и вытянулся у ее ног, опустив голову на  лапы.  Потом  вздохнул  еще
раз. И все.
   Йосс плакала навзрыд, в голос, но недолго. Потом встала  и  пошла  за
садовой лопаткой. Вырыв могилку у стены, в солнечном месте, и взяв Тику-
ли на руки, она вдруг испугалась: "Что же я делаю? Ведь  он  живой!"  Но
пес был мертв. Просто еще не остыл - пышный рыжий  мех  все  еще  хранил
тепло. Йосс бережно завернула его в свой голубой шарф и уложила в  ямку,
ощущая сквозь ткань, как тело холодеет и застывает,  словно  деревянное.
Потом она засыпала могилу землей, а сверху положила камень, отвалившийся
от очага. Говорить она ничего не стала, лишь отчетливо представила себе,
как где-то в мире ином Тикули  бежит  по  цветущему  лугу,  устремляется
вверх по солнечному лучу и тает в золотистом свете.
   Йосс наполнила миску Губу, так и не показавшего носа домой,  и  снова
пошла к Вождю. Стало холодно. Стебли тростника поседели, на  лужах  поб-
лескивал тонкий ледок.
   Абберкам уже сидел и чувствовал себя, судя по всему,  лучше,  но  его
еще немного лихорадило. Он хотел есть, и это тоже  было  добрым  знаком.
Когда Йосс принесла поднос с едой, он спросил:
   - Как ваш любимец? Поправился?
   - Нет, - ответила она и отвернулась. Ей пришлось  собрать  все  силы,
чтобы выговорить это слово: - Умер.
   - Теперь он в руце Владыки, - хриплым звучным голосом  сказал  Аббер-
кам, и Йосс снова увидела Тикули, бегущего по цветочному лугу,  реально-
го, живого, как сам солнечный свет.
   - Да. - Она немного помолчала и добавила: - Спасибо.
   Губы у нее дрожали, горло перехватило. Перед глазами неотступно  мая-
чило видение - небольшой голубой сверток. Ее голубой шарф.  Ее?  Хватит,
надо чем-то себя занять, отвлечься. Йосс разожгла огонь в очаге  и  бес-
сильно опустилась на лавку, лишь теперь осознав, как безумно она устала.
   -До того как стать воином, Камье был простым пастухом, -  сказал  Аб-
беркам, - а посему получил прозвище "Повелитель скотов". И еще прозывал-
ся порой Оленьим пастырем, потому что, когда он приходил  в  дикий  лес,
все олени сбегались навстречу. И среди их доверчивых  стад  львы  резви-
лись, не трогая ланей. Ибо не было страха меж ними.
   Он произнес эти слова так обыкновенно, так буднично, что Йосс не сра-
зу узнала известные с детства строки из "Аркамье".
   Она подбросила в огонь еще кусок торфа и снопа застыла на краю лавки.
   - Расскажите, откуда вы родом. Вождь Абберкам, - попросила она.
   - С плантации Геббы.
   - Это где-то на востоке?
   Он кивнул.
   - И как там?
   Огонь в очаге стал гаснуть, и потянуло едким острым дымком. В комнату
прокрались сумерки. Как тихо вокруг. По ночам здесь всегда  стоит  такая
оглушающая тишина, что в первые месяцы после  переезда  из  города  Йосс
просыпалась каждую ночь, не в силах привыкнуть к безмолвию,  окружавшему
со всех сторон.
   - И как там? - повторила она почти шепотом.
   Как у большинства представителей их расы, его зрачки цвета индиго за-
полняли глаз почти целиком, и теперь,  когда  Абберкам  обернулся,  Йосс
уловила в полумраке комнаты их отблеск.
   - Шестьдесят лет назад, - начал он, - мы жили на плантации все  вмес-
те, в одном бараке. Женщины и маленькие дети рубили сахарный тростник  и
работали на мельнице, а мужчины и мальчики старше восьми лет - на рудни-
ке. Некоторых девочек тоже брали в шахту - они нужны были в узких  забо-
ях, куда взрослый человек не мог протиснуться. Я был слишком  крупным  с
самого детства, поэтому меня послали на рудник уже в восемь.
   - И как там?
   - Темно. - Абберкам снова сверкнул глазами. -  Оглядываясь  назад,  я
все время поражаюсь, как мы вообще выживали в таких условиях.  Воздух  в
шахте был черен от угольной пыли. Черный воздух,  да.  Свет  наших  сла-
беньких фонарей пробивался сквозь него не  дальше  чем  на  пять  футов.
Большинство забоев были затоплены, и приходилось работать  по  колено  в
воде. Однажды в одном из штреков загорелся пласт угля, и забой мгновенно
заполнился удушливым дымом. Но мы продолжали там  работать,  потому  что
рядом проходила богатая жила. Фильтры и маски, которые нам выдали, помо-
гали мало: мы дышали угарным дымом. Тогда-то я и испортил  себе  легкие.
Это не берлот, а застарелая хворь. Люди умирали от удушья.  Умерли  все,
кто там трудился. Сорока-сорокапятилетние здоровые мужчины. Боссы выпла-
тили племени деньги за их смерть. Страховку. Премию за труп. Для кого-то
из родственников это еще больше усугубило боль утраты.
   - И как же вы выкарабкались?
   - Моя мать. Она была дочерью деревенского старосты. Она  учила  меня.
Учила религии и свободе.
   Йосс вспомнила, что об этом он рассказывал и раньше в  своих  предвы-
борных речах. Это был его стандартный миф.
   - Как она вас учила?
   Абберкам помолчал, потом медленно, словно нехотя, ответил:
   - Она учила меня Святому Слову. Она говорила: "Ты и твой брат -  нас-
тоящие люди, слуги великого Камье, его воины, его львы. Только вы  двое.
Владыка Камье пришел к нам из Старого Мира, но принял наш мир  как  свой
и, живя среди нас, сроднился с нами душой". Потому она  и  назвала  меня
Абберкам, что значит "Язык Владыки", а брата Домеркам - "Рука  Владыки".
Чтобы говорить лишь правду и сражаться за свободу.
   И снова наступила тишина.
   - А что стало с вашим братом? - наконец спросила Йосс.
   - Его убили в Надами.
   И снова тишина.
   Надами был первым городом, в котором  поднялась  волна  Освобождения,
которая потом затопила весь Йеове. Рабы с окрестных плантаций и отпущен-
ники плечом к плечу сражались с хозяевами  и  рабовладельцами.  Если  бы
восстание не было стихийным и рабы успели договориться между собой, что-
бы сообща ударить по корпорации, свобода  пришла  бы  гораздо  раньше  и
обошлась бы меньшей кровью. Но не было единого ядра, единого управляюще-
го центра: мелкие вожди племен, главари дезертирских  банд  тешили  свое
самолюбие новообретенной властью, получив возможность грабить  и  делить
освобожденные земли, а кое-кто не стыдился вступать в сговор с  боссами,
надеясь набить себе карман. Понадобилось тридцать лет войны  и  разрухи,
чтобы несметные полчища уэрелиан убрались с планеты и  у  жителей  Йеове
появился шанс беспрепятственно убивать друг друга.
   - Вашему брату повезло, - вымолвила Йосс и искоса глянула  на  Вождя,
чтобы проверить, как тот воспримет ее слова.
   При свете догорающих углей его широкое смуглое  лицо  казалось  почти
умиротворенным. Густые седые непослушные  пряди  снова  выбились  из-под
шнурка, который она ему повязала, чтобы волосы не лезли в  глаза.  Глядя
на умирающее пламя, он тихо произнес:
   - Он был моложе меня. Он был Энаром на Поле Пяти Армий.
   "Ах вот как, а ты, выходит, ни много ни мало - сам великий Камье?"
   Йосс почувствовала, как снова тихо ожесточается и к ней  возвращается
привычный цинизм. Вот это эго! Но если заставить иронию  замолчать,  то.
честно говоря, он мог вкладывать в эти слова совсем другой  смысл.  Энар
поднял меч на брата своего старшего, намереваясь убить его и не дать ему
стать Господином этого мира. А Камье сказал, что меч, поднятый на брата,
сулит смерть лишь ему самому, ибо нет в жизни  иной  власти  и  свободы,
кроме свободы отречения от жизни, надежд и чаяний. И Энар опустил меч  и
ушел в пустыню, промолвив на прощание лишь: "Брат, я - это ты". А  Камье
поднял его меч и вступил в бой с армией Разрушителя, без всякой  надежды
на победу.
   Так кем же он был на самом деле этот человек, сидевший рядом с  Йосс?
Этот огромный мужчина. Этот больной старик  и  мальчик  из  забоя,  этот
хвастун, вор и лжец, возомнивший, что может поганить языком  святое  имя
Владыки.
   - Что-то мы заболтались, - заметила Йосс, хотя уже пять  минут  никто
не сказал ни слова.
   Она налила Абберкаму чашку отвара и снова поставила чайник на  огонь,
чтобы сделать воздух в комнате более влажным. Вождь следил за ней все  с
тем же кротким выражением лица, почти со смущением.
   - Я хотел только свободы, - произнес он. - Свободы для нас.
   Его угрызения совести ее не касаются.
   - Укрывайтесь теплее, - вот и все, что она ответила.
   - Вы уже уходите?
   - Если я останусь еще хоть ненадолго, окончательно стемнеет, и  я  не
увижу мостков.
   Но уже стемнело, и звезд на небе не оказалось. Было очень  непривычно
идти по мосткам на ощупь - взять фонарь Йосс не  додумалась.  По  дороге
она представила себе черный воздух, о котором рассказывал Абберкам, и ей
показалось, что и ее со всех сторон обступает давящая,  удушливая  стена
мрака, жадно пожирающая  любой  свет.  Она  думала  о  черном  огромном,
сильном теле Абберкама. О том, что за всю жизнь ей редко доводилось  гу-
лять по ночам. Когда она была ребенком, рабов на плантации Банни на ночь
запирали. Женщины жили отдельно - на женской половине и никогда не выхо-
дили в одиночку. Став отпущенницей и переехав в город, она  поступила  в
школу и вот там впервые ощутила вкус свободы. Но потом началась война, и
показываться женщине на улице одной стало небезопасно. Полиция в рабочих
кварталах отсутствовала. Там не было даже уличных фонарей. Банды  хозяй-
ничали, как у себя дома. Да они и были дома. Даже днем, ради безопаснос-
ти, приходилось держаться людных мест и все время быть начеку.
   Йосс уже начала сомневаться, в ту ли сторону пошла, но в этот  момент
ее глаза, уже привыкшие к ночной мгле, различили  на  фоне  тускло-серой
полоски зарослей тростника темное пятно ее дома. Она слышала, что чужаки
плохо видят в темноте. У них совсем маленькие глаза почти  без  радужки:
черная точка зрачка на белке, как у испуганной  кошки.  Только  у  кошек
глаза красивее. Йосс не нравились глаза  чужаков,  зато  цвет  кожи  был
очень красивым: от бронзового до медного, гораздо более теплых оттенков,
чем кожа рабов - скорее серая, чем коричневая, или такая, как у Абберка-
ма, - иссиня-черная, доставшаяся ему по наследству от  хозяина,  который
изнасиловал его мать.
   Губу встретил хозяйку на тропке, молча танцуя вокруг и  норовя  поте-
реться о ноги.
   - Ну ты, поосторожнее! - прикрикнула Йосс. - А то я на тебя наступлю!
   Но на самом деле она была очень рада и благодарна ему за встречу.
   Войдя в дом, она взяла кота на руки и прижала к себе. А вот Тикули ее
не встретил. И не встретит уже никогда. "Мур-мур-мур, - запел ей на  ухо
Губу. - Я-то здесь. Послушай меня, жизнь продолжается. А обед скоро?"
   Все же пневмонии избежать не удалось, и Йосс пришлось сходить  в  де-
ревню и вызвать врача из Вео - ближайшего города. Прислали  практиканта,
который наскоро осмотрел пациента и сказал, что вы все,  мол,  правильно
делаете, надо, чтобы больной сидел и побольше отхаркивал, дескать,  тра-
вяные настои тоже хорошо помогают, но присмотр все-таки нужен, а  в  об-
щем, все хорошо, и ушел - вот уж спасибо. Теперь Йосс целые дни проводи-
ла с Абберкамом. Ее собственный дом без Тикули казался  неуютным,  осень
была ненастной и холодной, так что ей еще оставалось  делать?  Она  даже
полюбила это мрачное старинное здание. Наводить там чистоту она не стала
бы ни для Вождя, ни для кого на свете, кому плевать на порядок, но с ин-
тересом бродила по комнатам, которые стояли пустыми уже много лет, любу-
ясь старинными вещами. Даже если Абберкам туда и заглядывал, то, похоже,
очень редко.
   Наверху Йосс обнаружила террасу с застекленной стеной, откуда  откры-
вался чудесный вид. Там она все же подмела и вымыла окна, тщательно про-
терев каждое зеленоватое стеклышко. Когда Абберкам засыпал, она  уходила
туда и сидела часами на вытертом мохнатом ковре, составлявшем всю обста-
новку. Камин не топили уже давно, и из дымохода выпало несколько  кирпи-
чей, но так как он был расположен прямо над очагом в комнате  Абберкама,
то какое-то тепло доходило, а осеннее солнце сквозь толстые стекла  наг-
ревало террасу, как оранжерею. В этой комнате, в ее особой атмосфере,  в
странном зеленоватом освещении, было что-то умиротворяющее. Покои покоя.
Здесь Йосс могла наконец расслабиться и посидеть, ни о чем не думая, че-
го ей никогда не удавалось у себя дома.
   Силы к Вождю возвращались очень медленно. Чаще всего он  бывал  не  в
духе, казался мрачным, издерганным и диковатым, каким и должен быть  че-
ловек, который (как Йосс раньше считала) измучен угрызениями совести. Но
случались дни, когда он охотно вступал в разговор, много говорил  сам  и
даже иногда слушал свою сиделку.
   - Я тут как-то прочла книгу о мирах Экумены, - сказала Йосс, глядя на
сковороду, где подрумянивались гренки. В последние дни она обедала вмес-
те с Абберкамом, потом мыла посуду и, лишь когда начинало темнеть,  ухо-
дила домой. - Очень интересно. Так вот, там совершенно неопровержимо до-
казывается, что мы произошли от народов Хайна. И мы,  и,  между  прочим,
чужаки с Экумены и Уэрела. Даже у наших животных там имеются родственни-
ки.
   - Это они так говорят, - проворчал Вождь.
   - Неважно, кто говорит, но у нас общая генная основа -  это  факт.  И
останется таковым, даже если вам это не по нутру.
   - И что же это за "факт", которому миллион лет? Что он может  сделать
с вами, со мной, с нами всеми? Это наш мир. Мы есть мы. И нам с ними  не
по пути. И общаться с ними нам незачем.
   - Но мы же все равно общаемся, - резко  бросила  Йосс,  переворачивая
гренки.
   - Этого бы не случилось, если бы мне не помешали!
   - А вы никак сердитесь? - рассмеялась она.
   - Нет, - буркнул Абберкам.
   Он обедал, все еще полулежа в постели, с подноса, Йосс сидела на лав-
ке у очага и ела из миски, поставленной на колени. После еды она продол-
жила разговор, испытывая одновременно страстное желание и щемящий  страх
раздразнить этого быка; несмотря на то что он был еще болен и  слаб,  от
его массивного тела веяло угрозой и опасностью.
   - Значит, Всемирная партия боролась только за то, чтобы очистить пла-
нету для нас, а чужакам дать под зад коленом?
   - Да, - глухо пророкотал Абберкам.
   - Но почему? Ведь у народов Экумены так много общего с нами.  Они  же
помогали ломать ярмо корпораций, душившее нас. Они же  стояли  на  нашей
стороне.
   - Нас привезли в этот мир как рабов. Но он наш, и только наш,  и  нам
самим решать, как жить.  И  с  нами  пришел  Камье,  Пастух,  Невольник,
Камье-Воин. Это наш мир. Наша планета. И никто не подарил нам ее. Но нам
не нужно знаний чужаков и их богов. Здесь мы живем,  на  этой  земле.  И
здесь умрем, чтобы присоединиться к воинству Камье всемогущего.
   Йосс ответила не сразу.
   - У меня были дочь,  внук  и  внучка,  -  наконец  заговорила  она  с
грустью. - Они оставили этот мир четыре года назад. Улетели на  Хайн  на
одном из тех кораблей. Все годы, что мне осталось прожить, пролетят  для
них как пара минут. Они прибудут туда через восемьдесят? нет, теперь уже
через семьдесят шесть лет. Они станут жить и умрут на другой  земле,  на
другой планете. Не здесь.
   - Как же вы позволили им улететь?
   - Выбор зависел от них.
   - А не от вас?
   - Я не могла решать за них: им жить.
   - Но вам больно.
   Оба замолчали, и наступила гнетущая тишина.
   - Все не так! - вдруг  взорвался  он.  -  У  нас  была  своя  судьба,
собственная! Свой путь к Владыке! А они отняли его у нас,  и  теперь  мы
снова рабы! Эти умники чужаки со всеми их мудреными знаниями и открытия-
ми, наши бывшие владельцы. Они говорили: "Сделай так!" -  и  мы  делали.
Теперь они говорят: "Делай эдак!" - и мы опять послушно  выполняем  при-
каз. "Садись вместе с семьей на наш чудесный  корабль  и  лети  к  новым
прекрасным мирам!" И дети улетели и уже не вернутся домой. И никогда  не
узнают, какой он, их дом, и кто они сами. Как не узнают и то, кто распо-
рядился их судьбой.
   Это была одна из тех речей, которые, как знала Йосс,  Абберкам  сотни
раз произносил на митингах. В глазах его стояли слезы. Йосс почувствова-
ла, что и сама вот-вот расплачется. Стоп! Она не  должна  позволять  ему
оттачивать на себе свое ораторское мастерство, играть ею, как  он  играл
толпами.
   - Даже если я с вами согласна, все же? Все же, -  отважилась  она,  -
почему тогда вы мошенничали, Абберкам? Вы же лгали  своему  собственному
народу! Вы воровали у него!
   - Никогда, - отрезал он. - Все, что я делал, - каждый мой вздох - бы-
ло отдано во благо Всемирной партии. Да, я тратил деньги не считая, все,
какие только мог достать, - но только на дело. Да,  я  угрожал  эмиссару
чужаков, поскольку хотел, чтобы все они убрались  отсюда,  да  поскорее.
Да, я лгал напропалую, потому что они хотели сохранить  над  нами  конт-
роль, а потом постепенно снова прибрать нас к рукам. Да я на все был го-
тов, только бы спасти мой народ от рабства! На все! - Он  заколотил  ог-
ромными кулаками по коленям и, задыхаясь, выкрикнул: - Но я так ничего и
не добился, о Камье! - и закрыл лицо ладонями.
   Йосс молчала, чувствуя, как внезапно заныло сердце.
   Вождь плакал как маленький ребенок, тихонько всхлипывая. Она  ему  не
мешала. Наконец, успокоившись, он откинул спутанные пряди назад и  вытер
глаза и нос. Потом взял со стола поднос, поставил его на колени, наколол
на вилку гренок, откусил кусочек, прожевал, проглотил. "Ну, если он  мо-
жет, то могу и я", - подумала Йосс и тоже стала есть. Когда с едой  было
покончено, она подошла к нему, чтобы забрать поднос, и тихо сказала:
   - Простите меня.
   - Все кончилось уже тогда, - очень спокойно и серьезно  произнес  он,
глядя ей прямо в глаза. Он редко смотрел на нее. И еще реже видел.
   Она замерла в ожидании неизвестно чего.
   - Все кончилось уже тогда. Задолго до того, как началось. То, во  что
я верил тогда в Надами. Я верил, что стоит только их прогнать и мы сразу
станем свободными. Но в круговороте войн мы заблудились,  утратили  свой
путь, свое предназначение. Да, я лгал и знал, что лгу. Так какая  разни-
ца, если я лгал чуть больше, чем нужно?
   Из этой странной речи Йосс поняла лишь, что Абберкам полностью  поте-
рял душевное равновесие и его сумасшествие опять возвращается, и пожале-
ла, что подзуживала его. Они оба были стариками, оба потерпели  в  жизни
крах и оба потеряли детей. Зачем же ей было его мучить? Прежде чем  заб-
рать поднос, она на секунду накрыла ладонь Абберкама своей.
   Потом ушла на кухню мыть посуду и вдруг услышала:
   - Идите сюда, пожалуйста!
   До сих пор Вождь никогда ее не звал, и Йосс поспешила в комнату.
   - Кем вы были? - спросил он в упор.
   Она ошарашено застыла в дверях, не понимая, о чем идет речь.
   - Ну, прежде чем приехали сюда, - нетерпеливо произнес Абберкам.
   - Я родилась на плантации. Потом училась в школе, жила в городе. Пре-
подавала физику. Затем воспитывала дочь.
   - И как вас зовут?
   - Йосс. Я из племени седеви из Банни.
   Абберкам кивнул. Йосс подождала еще немного и вернулась домывать  по-
суду. "Он даже не знал, как меня зовут", - подумала она.
   Теперь, когда он уже мог вставать, Йосс заставляла его ежедневно хоть
немного гулять и сидеть в кресле; он повиновался, но быстро уставал.  На
следующий день она отважилась устроить ему более длительную прогулку,  и
Вождь так выбился из сил, что, едва оказавшись в постели, тут же заснул.
Йосс на цыпочках поднялась по скрипучим ступенькам на свою  любимую  ве-
ранду и просидела там несколько часов, наслаждаясь тишиной и покоем.
   Вечером Абберкам почувствовал себя лучше и  сам  захотел  посидеть  в
кресле у очага, пока Йосс готовила обед. Она попыталась  с  ним  загово-
рить, но вид у Вождя был угрюмый, и, хотя он ни словом не  обмолвился  о
том, что произошло вчера, мысленно укорила себя за несдержанность. Разве
они оба приехали сюда не за тем, чтобы забыть, оставить позади все  свои
прошлые ошибки и разочарования, как, впрочем, и победы,  и  ушедшую  лю-
бовь. Пытаясь рассеять его мрачное настроение, Йосс  стала  рассказывать
(нарочно углубляясь в подробности и пространные рассуждения, чтобы гово-
рить подольше) историю Эйд и Вады - двух бедных  влюбленных,  которые  в
эту минуту снова резвились в ее кровати.
   - Раньше мне некуда было уйти, чтобы их оставить наедине, разве что в
деревню за покупками. А сейчас такая мерзкая погода, что  носа  из  дома
высовывать не хочется. Так что хорошо, что я могу прийти сюда. Мне  нра-
вится этот дом.
   Абберкам хмыкнул, но Йосс была уверена, что он слушал достаточно вни-
мательно и даже попытался  понять,  словно  человек,  разговаривающий  с
иностранцем, чьего языка он почти не знает.
   - А вы не очень-то следили здесь за порядком. Вам что, все  равно?  -
спросила она как можно дружелюбнее, разливая суп по тарелкам. -  Ну  что
ж, по крайней мере это честно по отношению к самому себе. Вот взять  ме-
ня, например: я до сих пор стараюсь притворяться святошей, которая забо-
тится о своей душе, и пытаюсь пренебрегать тем, что действительно люблю:
вещами, общением, комфортом. - Она устроилась у огня, поставив  миску  с
супом на колени. - Наверху у вас есть чудесная комната. Та, что в  углу,
окнами на восход. Она хранит память о чем-то очень хорошем.  Может,  там
был когда-то приют счастливых любовников. Даже болота из ее окон кажутся
красивыми.
   Когда Йосс собралась домой, Абберкам остановил ее вопросом:
   - Вы думаете, они уже ушли?
   - Кто? Оленята? Да, конечно. И давно. Вернулись в свои враждующие не-
навистью семьи. Боюсь, что если бы они смогли зажить вместе,  то  вскоре
тоже возненавидели бы друг друга. Они слишком невежественны. И помочь  я
тут уже ничем не могу. Это деревня бедняков, и соображают  они  довольно
тяжело, с натугой. Но эти двое цепляются друг за друга, за свою  любовь,
словно чувствуют, словно понимают?
   - Держись истины и благородства, - произнес Вождь.
   Эту цитату она тоже знала.
   - А хотите, я вам почитаю как-нибудь вечером? У меня есть  "Аркамье",
могу в следующий раз принести.
   Он замотал головой, неожиданно светло улыбнувшись:
   - Не трудитесь. Я знаю его наизусть.
   - Весь?
   Он кивнул.
   - Я тоже собиралась его выучить? Ну, по крайней мере, хотя бы  часть,
самые любимые отрывки, когда приехала сюда, - призналась Йосс. - Но  так
и не собралась. Мне все казалось, что еще не время. А вы выучили его уже
здесь?
   - Да нет. Давным-давно. Когда сидел в тюрьме  Геббы.  Там  было  море
свободного времени? Зато во время болезни я днями напролет сам себе  его
рассказывал. Это хоть как-то скрашивало часы вашего отсутствия.
   Йосс растерялась и не нашла, что ответить.
   - Мне хорошо, когда вы рядом, - добавил он.
   Она поспешно закуталась в шаль и убежала, едва не забыв попрощаться.
   Когда она возвращалась домой, широко шагая по мосткам, все в ней  ки-
пело от противоречивых, смешанных чувств. Ну что он за чудовище! Он  за-
игрывает с ней - в этом нет никакого сомнения! Валяется в постели, слов-
но матерый боров, покрытый седой щетиной. Хрипит,  кашляет,  как  старая
шарманка! Но какой звучный, красивый голос и какая  улыбка!..  Да,  этот
лицедей хорошо знает силу своей улыбки и понимает: для того чтобы произ-
водить должное впечатление, часто пользоваться ею нельзя. Ему  известно,
как окрутить женщину, он окручивал их сотнями (если верить историям, ко-
торые о нем рассказывали), знает, как завоевать ее  доверие,  как  потом
войти в нее, а затем выйти - вот, мол, тебе мое семя, дар Вождя, и  будь
счастлива, детка, прощай. О Камье!
   И как ей только в голову взбрело рассказывать ему, что вытворяют в ее
постели Эйд с Вадой! Идиотка! А ледяной ветер бьет в лицо. Старая идиот-
ка! Старая дура!
   Губу снова вышел встречать хозяйку и стал тереться о ее ноги,  игриво
хватая ее мягкими лапками и победно махая обрубком  хвоста.  Уходя,  она
обычно не закрывала дверь на щеколду, чтобы кот мог войти в  дом,  когда
вздумается. Дверь была приоткрыта. Комнату усеивали птичий пух и  перья,
там и сям краснели капли крови, а на коврике у очага валялась  недоеден-
ная тушка.
   - Чудовище! Пошел вон, убийца! - устало сказала Йосс.
   Губу станцевал боевой танец и издал воинственный клич: "Ауау! Ауау!"
   Всю ночь он проспал рядом с Йосс,  согревая  ей  спину  и  безропотно
отодвигаясь, когда она меняла позу.
   А ей не спалось. Она ворочалась с боку на бок, представляя себе в по-
лусне жар огромного, грузного мужского тела, тяжесть сильных рук на сво-
их грудях, а на сосках нежные,  властные  поцелуи  губ,  пьющих  из  нее
жизнь.
   Йосс решила поменьше ходить к Абберкаму. Он уже вставал и мог сам се-
бя обслуживать и даже готовить завтрак; ей же оставалось следить,  чтобы
ящик для торфа у очага всегда был полон, а в буфете не убавлялось припа-
сов. Обед она ему принесла, но есть с ним не стала. Абберкам снова  пре-
бывал в мрачном расположении духа, да и Йосс не очень хотелось  разгова-
ривать. Оба были напряжены как струны. Что ж, она лишилась  удовольствия
проводить время на верхней террасе, но ведь это был лишь еще один мираж,
сон, самообольщение, мечта о покое.
   Однажды днем к Йосс зашла Эйд.
   - Боюсь, я не смогу больше сюда приходить, - угрюмо сказала она, пря-
ча глаза.
   - Что-то случилось?
   Девушка неопределенно пожала плечами.
   - За тобой следят?
   - Нет. Не знаю. Я подумала, может, вы знаете. Я, похоже, залетела.
   Это старое словечко, означавшее беременность, осталось  из  лексикона
рабов.
   - А ты пользовалась контрацептивами? - Йосс  закупала  их  специально
для парочки в Вео и постоянно пополняла запас.
   Эйд судорожно кивнула и, сжав губы, чтобы не расплакаться,  прошепта-
ла:
   - Не надо было этого делать.
   - Чего? Заниматься любовью или предохраняться?
   - Не надо было этого делать! - почти выкрикнула девушка, и  глаза  ее
злобно сверкнули.
   - Ладно, - только и оставалось сказать Йосс. Эйд повернулась и,  даже
не попрощавшись, почти бегом направилась к тропинке.
   - До свидания, Эйд! - крикнула ей в спину Йосс и с горечью  повторила
про себя: "Держись истины и благородства".
   Она побрела к могиле Тикули, но не смогла пробыть  там  и  нескольких
минут: холодный зимний ветер пробирал до костей. Она вернулась в  дом  и
заперла двери. Ее жилище вдруг показалось ей таким маленьким, таким тем-
ным и неуютным. Горящий в очаге торф давал мало огня, зато  нещадно  ды-
мил. Пахло гарью, как на пепелище. Стояла полная тишина: ветер  внезапно
улегся, и даже тростник не шелестел.
   "Я хочу настоящих поленьев, о Владыка, как я хочу настоящего,  жарко-
го, яркого огня, что с треском лижет сухой хворост, танцует на поленьях,
рассказывает дивные истории. Огня, возле которого я так любила сидеть  в
бабушкином доме у нас на плантации".
   На следующий день она сходила в полуразвалившийся пустой дом,  стояв-
ший на расстоянии примерно мили от ее хижины, и отодрала  там  несколько
досок от крыльца. В тот вечер у нее снова был настоящий огонь  в  очаге.
Она стала наведываться в тот дом почти ежедневно, и вскоре рядом с  оча-
гом выросла небольшая поленница. К Абберкаму она больше не ходила:  ста-
рик полностью оправился, и, чтобы пойти туда снова, ей пришлось бы  при-
думывать предлог. Ни топора, ни пилы у нее не  было,  и  потому  крупные
куски досок она просто совала одним концом в огонь, постепенно, по  мере
сгорания, пропихивая их глубже, к тому же при таком способе одной  доски
хватало на целый вечер. Теперь Йосс большую часть  времени  проводила  в
кресле у яркого огня, пытаясь заставить себя  выучить  первую  главу  из
"Аркамье". Рядом на коврике укладывался Губу, который то дремал, то, щу-
рясь на огонь, выводил свое тихое "мур-мур-мур". Он совершенно  перестал
выходить из дому, считая, что делать в обледеневших тростниках совершен-
но нечего. Йосс пришлось даже поставить для него в уголке ящик с песком.
Он это оценил и при надобности делал все свои дела только туда.
   Морозы все не кончались. Еще ни разу, с тех пор как  Йосс  поселилась
на болотах, не было такой холодной зимы. Оказалось, что в дощатых стенах
лачуги полным-полно щелей, и Йосс замучилась, забивая их чем попало,  но
так и не добилась почти никакого эффекта - по дому все равно раз гулива-
ли сквознячки, и от стен тянуло холодом. Если очаг хоть на час  потухал,
в доме становилось не теплее, чем на улице, - даже вода в чашке подерги-
валась ледком. По ночам Йосс оставляла тлеть в очаге торф, но днем  обя-
зательно подкидывала хоть одно поленце, чтобы как-то осветить свою  без-
радостную жизнь. Она любила огонь, как доброго друга: когда в очаге пля-
сало пламя, она чувствовала себя не так одиноко.
   Продукты кончались, и пора было идти в деревню, однако Йосс  день  за
днем оттягивала поход, надеясь, что морозы прекратятся,  но  становилось
все холоднее. Торф промерз  настолько,  что  теперь  не  столько  горел,
сколько чадил, и в очаг приходилось все время подкладывать поленья, что-
бы в доме сохранилось хоть какое-то тепло. Но однажды, поняв, что откла-
дывать больше нельзя, Йосс напялила на себя  все  теплые  вещи,  которые
имела, закуталась двумя шалями и взяла  продуктовую  сумку.  Губу  сонно
посмотрел на нее.
   - Лентяй, деревенщина, - сказала Йосс, - мудрое животное.
   Мороз был жутким. Она с ужасом представила  себе,  как,  поскользнув-
шись, падает, ломает ногу и лежит беспомощная на обледеневших мостках. И
замерзает, потому что никто из деревни не придет ее спасать. Стоит всего
пару часов полежать так, и все будет кончено. "Ну и пусть -  я  в  руках
Камье великодушного, и смерть все равно уже близко. Так не все ли равно,
сейчас или через пару лет! Только позволь мне, милостивый Владыка,  доб-
раться до деревни и хоть чуть-чуть согреться".
   И она добралась и долго с наслаждением  отсиживалась  в  кондитерской
лавке, жадно слушая местные сплетни, а потом прочитала старую  газету  -
всю, до последнего словечка. В передовице говорилось о новом  восстании,
вспыхнувшем в одной из провинций на востоке. Опять война!  Тетки  Эйд  и
родители Вады расспрашивали Йосс о самочувствии Вождя. И все по  очереди
говорили, что ей нужно зайти к хозяину ее домика  Кеби,  потому  как  он
кое-что припас для своей постоялицы. Оказалось, пачку дешевого скверного
чая. Йосс все же поблагодарила Кеби, чтобы тот почувствовал себя  благо-
детелем и душа его стала богаче. Он тоже забросал ее вопросами об Аббер-
каме. "Вождь серьезно болел? А сейчас ему лучше?" "Как они мне все надо-
ели, - думала Йосс, скупо и без  всякой  охоты  удовлетворяя  его  любо-
пытство. - Век бы не слышала их противных голосов. Одной жить лучше".
   Она и продолжала-то беседовать с хозяином лишь потому, что  очень  не
хотела выходить из жарко натопленной комнаты на трескучий мороз. Но отп-
равляться лучше было сейчас, пока светло. Сумка оказалась  тяжелее,  чем
обычно (Йосс отоварилась с запасом), и приходилось очень осторожно выби-
рать дорогу на покрытой замерзшими лужицами тропке к мосткам. И  все  же
она припозднилась, заболтавшись, и не заметила, как прошло время.
   Солнце опустилось почти  к  самому  горизонту  и  спряталось  за  од-
ну-единственную тучку на тусклом пустынном небе, словно не желало  отда-
вать даже те крохи дневного тепла и света, на которые было так скупо ны-
нешней зимой. Чтобы поскорее добраться до дому и сесть у очага, Йосс ре-
шила сократить путь и зашагала напрямую по промерзшей трясине.
   Она глядела прямо под ноги, чтобы не поскользнуться, и поэтому снача-
ла услышала крик Абберкама и только потом увидела его  самого,  бегущего
прямо на нее с выпученными глазами. Ну, точно, снова с ума сошел!
   - Йосс! Йосс! Все в порядке!
   Вождь подбежал уже так близко, что  Йосс  разглядела  в  его  волосах
клочья сажи и льдинки, да и сам он был покрыт копотью и грязью с  головы
до ног. Огромный свихнувшийся дикарь!
   - Идите домой! Не подходите ко мне! Назад! Домой! - закричала она.
   - Все в порядке, - задыхаясь от бега, повторил он. - Все  в  порядке.
Вот только дом?
   - Какой дом?
   - Ваш дом. Он сгорел. Я пошел в деревню и увидел дым?
   Он что-то еще говорил, но Йосс  уже  не  слушала,  застыв,  словно  в
столбняке. Сегодня  она  заперла  дверь.  Машинально  опустила  щеколду.
Раньше она никогда так не делала, а вот сегодня заперла дверь на  щекол-
ду! Губу остался в доме и не мог выбраться. Он  был  заперт,  метался  с
ошалевшими глазами, истошно вопя?
   Она бросилась к дому, но Абберкам встал на пути.
   - Пустите меня! - закричала она. - Мне нужно туда!
   Бросив сумку, она обогнула гиганта и побежала, не глядя под ноги.
   Но Абберкам схватил ее за руку и дернул с такой силой, что ее  крута-
нуло, словно в водовороте. Его огромное тело было  сейчас  совсем-совсем
близко, а звучный голос над самым ухом сказал:
   - Я же сказал: все в порядке. Ваш любимец жив. И сейчас у меня  дома.
Да выслушайте же меня, Йосс. Ваш дом сгорел. Но зверек не пострадал.
   - Что? Что случилось? - яростно забилась она,  пытаясь  вырваться.  -
Пустите меня! Я ничего не понимаю! Что случилось?
   - Сначала успокойтесь, - сказал он, отпуская ее руку. - Мы пойдем ту-
да вместе. Вы сами все увидите. Хотя теперь там почти не  на  что  смот-
реть.
   Трясясь в ознобе, Йосс покорно двинулась за ним. Вождь стал рассказы-
вать все по порядку, но смысл слов еще не доходил до нее.
   - Но как это могло случиться? - вдруг спросила она. - Как же так?
   - Думаю, случайная искра. Вы ведь не погасили очаг перед  уходом?  Ну
да, конечно, ведь стоят такие морозы. А когда горит  дерево,  то  всегда
летят искры, и одна могла попасть на половицу или в тростник на крыше. А
в такую сушь, как сейчас, все загорается, как порох. О Владыка  милости-
вый! Я же думал, что вы там, внутри! Я шел в деревню и вдруг  почувство-
вал запах дыма, оглянулся - огонь, и сразу оказался у ваших  дверей,  не
знаю уж как - летать я не умею. Короче, я  вмиг  очутился  там;  толкнул
дверь, а она на щеколде, тогда я толкнул сильнее, и она распахнулась,  а
внутри уже все пылает - пол, потолок - все. И повсюду дым, так что я  не
видел, там вы или нет. Тогда я вошел и в углу, куда огонь еще не добрал-
ся, обнаружил перепуганного кота. Я вспомнил,  как  вы  страдали,  когда
умерла ваша собака, и попытался его поймать, но  он  пулей  выскочил  за
дверь, а я глянул, нет ли в доме еще кого, и поспешил следом. И тут рух-
нула крыша. - Абберкам гордо расхохотался. - Свалилась прямо мне на  го-
лову! Вот, смотрите! - Он остановился, но Йосс была слишком мала  ростом
и не увидела, что у него там, на макушке. - Я вылил пару ведер  воды  из
вашей бочки на наружную стену, чтобы хоть что-то спасти, но  понял,  что
это глупо: весь дом пылал, как коробка спичек. Тогда я пошел искать  вас
и встретил у мостков вашего любимца: его так и трясло.  Он  сразу  дался
мне в руки, и я бегом отнес его к себе, оставил у очага, а дверь  запер.
Так что сейчас с ним все в порядке. А потом пошел искать вас в  деревню,
потому что где же вам еще быть?
   Они подошли к развилке, и Йосс нерешительно ступила на свою  дорожку.
Над грудой обгоревших бревен вились серые  клочья  дыма.  Черные  доски.
Лед. Ноги у нее подкосились, и она, сглатывая холодную слюну, опустилась
прямо на обледеневшую землю. Небо и тростник  поплыли  перед  глазами  в
плавном хороводе и, как Йосс ни просила их остановиться,  вертелись  все
быстрее и быстрее.
   - Ну хватит, пойдемте, все нормально. Пойдемте со мной.
   Этот уверенный голос, эти сильные руки, помогающие подняться на ноги,
и тепло этого огромного тела вернули Йосс к жизни. Она  позволила  вести
себя, зажмурившись из страха перед головокружением. Но, постепенно, при-
ходя в себя, она решилась открыть глаза и посмотреть под ноги.
   - Ой, моя сумка? Я ее бросила где-то? А в ней теперь все, что у  меня
осталось. - У нее вырвался нервный истерический смешок.  Она  попыталась
повернуться, чтобы пойти и взять сумку, но голова снова  закружилась,  и
Йосс еле устояла на ногах.
   - Да я несу ее. Пойдемте, нам уже близко.
   Да, все это время сумка висела у Абберкама на локте. И как она не за-
метила! А вторая рука, оказывается, бережно поддерживала Йосс за  талию.
Они шли к мрачному полуразвалившемуся дому  Вождя,  за  которым  полыхал
оранжево-желтый закат с тонкими розовыми прожилками облачков.  "Когда-то
мы называли эти перистые облачка волосами  солнца.  Это  было  давно,  в
детстве". Но они не остановились, чтобы полюбоваться на заходящее  солн-
це, а вошли в темноту прихожей.
   - Губу! - позвала Йосс.
   Тот не отозвался, и пришлось его искать. Наконец Йосс обнаружила кота
под кроватью и попыталась вытащить его  оттуда,  но  животное  упиралось
всеми четырьмя лапами и злобно шипело. Тогда Йосс погладила его, и  Губу
неожиданно вылез сам. Она взяла его на руки - жалкий,  перемазанный  са-
жей, кот трясся всем телом. Йосс уселась на пол и принялась гладить пят-
нистую спинку, бока, грязно-белое брюшко; она  ласкала  его,  чесала  за
ушами, но кот не переставал дрожать и, едва хозяйка сменила  позу,  выр-
вался и вновь сбежал под кровать.
   - Прости меня, прости меня, прости меня. Губу, - как заклинание, про-
изнесла Йосс.
   Услышав ее голос, Вождь, чем-то занимавшийся на кухне, вошел в комна-
ту, держа на весу мокрые руки.
   - Как он? В порядке? - спросил Абберкам.
   - Ему надо прийти в себя. Пожар. Теперь вот  незнакомый  дом.  Кошки?
они собственники. Им хорошо только на своей территории. Не  любят  чужих
домов.
   Йосс все еще не оправилась от потрясения, и  слова,  чтобы  составить
фразу, приходилось подбирать по одному.
   - Так, значит, это кот?
   - Да, пятнистый кот.
   - Раньше такие домашние любимцы были только у боссов. Мы  их  никогда
не держали и даже не знали, как они выглядят, - тихо сказал Абберкам, но
для Йосс эти слова прозвучали почти как обвинение.
   - Да, боссы привезли их сюда с Уэрела. Как и нас. - Только сейчас  до
нее дошло, что Вождь, может, вовсе не собирался ни в чем ее обвинять,  а
наоборот - пытался объяснить свое невежество.
   Он стоял в дверях, по-прежнему держа руки навесу.
   - Извините, но, похоже, мне нужно наложить повязку.
   Йосс наконец пригляделась к его рукам.
   - Да они же у вас обгорели!
   -Да, чуть-чуть. Сам не знаю, как это случилось.
   - Давайте посмотрю. - Йосс поднялась, подошла к Абберкаму и разверну-
ла огромные лапищи Вождя ладонями кверху. На одной руке  между  пальцами
блестел лопнувший глянцевито-алый волдырь,  а  на  второй,  у  основания
большого пальца, красовалась довольно глубокая кровоточащая ссадина.
   - Я не заметил их, пока не начал мыть руки. Мне совсем не больно.
   - А теперь покажите голову! - приказала Йосс, вспомнив рассказ Вождя.
Тот опустился на колени, и на самой макушке она увидела ярко-красную ра-
ну в обрамлении седых, покрытых сажей волос. - О мой Господин!
   Внезапно огромное лицо со спутанной челкой оказалось совсем близко.
   - Так на меня же крыша упала.
   На Йосс вдруг напал приступ хохота.
   - А вы едва заметили, верно? - давясь от смеха, еле выговорила она. -
Нужно что-то посерьезнее, чтобы вы хоть внимание обратили! У  вас  есть?
какие-нибудь чистые тряпки? Ах да, я же сама? оставляла в  буфете  поло-
тенца? А что-нибудь дезинфицирующее?? - Справившись наконец  со  смехом,
Йосс принялась обрабатывать раны. - Я в ожогах не разбираюсь, знаю лишь,
что надо промыть их и оставить подсыхать. Придется снова звать врача  из
Вео. Завтра я могу сходить в деревню.
   - А я думал, что вы раньше были врачом или медсестрой.
   - Я была обычным школьным администратором. Сидела в управе.
   - Но вы помогли мне встать на ноги.
   - Просто мне хорошо знакома эта болезнь, и я знаю, как  ее  лечат.  А
вот об ожогах мне ничего не известно. Так что придется идти  в  деревню.
Но только не сегодня.
   - Да, сегодня не надо, - поспешно согласился  Абберкам  и,  пошевелив
пальцами, поморщился. - Ну вот, а я собирался приготовить поесть.  Поня-
тия не имел, что поранился. Сам не знаю, когда это случилось.
   - Когда вы спасали Губу, - слабо улыбнулась дрожащими губами  Йосс  и
заплакала. - Покажите, что у вас есть из продуктов, я сама займусь  обе-
дом.
   А слезы все текли.
   - Жалко, что вещи сгорели, - сказал Вождь.
   - А, там почти ничего и не было моего: вся одежда на мне, - всхлипну-
ла она. - Да, ничего там не было. Даже еды. Только "Аркамье". И еще кни-
га о других мирах. - Перед глазами встали корчащиеся в пламени, рассыпа-
ющиеся черным пеплом страницы. - Мне ее прислала подруга из города,  ко-
торая никогда не одобряла моего отшельничества и считала все эти  молча-
ние и питье одной воды сплошным ханжеством. Как же она была  права!  Мне
нужно вернуться. Мне вообще не  стоило  приезжать  сюда!  Какой  я  была
лгуньей и дурой! Я воровала доски! Воровала, чтобы любоваться настоящим,
красивым пламенем! Чтобы согреться и хоть чуть-чуть разогнать уныние!  И
вот получила - дом сгорел, и не мой дом, а Кеби? и бедный мой  котик,  и
бедные ваши руки! Я одна во всем виновата! Я забыла, что от поленьев мо-
гут полететь искры. Я забыла. Я про все на свете забыла, моя память пре-
дала меня, она лгала мне, потому что я сама давно изолгалась  вконец.  Я
врала даже Владыке, притворяясь, что обратилась к нему, а сама не  могу,
не могу, не могу уйти от мира, отринуть его. Вот я и сожгла все! Меч из-
ранил ваши руки. - Она взяла Абберкама за руки и спрятала лицо в его ла-
донях. - Слезы тоже дезинфицируют, - пролепетала  она.  -  О,  простите,
простите меня!
   Но Вождь не убрал рук. Своих больших, обгорелых ладоней. А наклонился
и, поцеловав Йосс в голову, прижался щекой к ее волосам.
   - Теперь я буду вам рассказывать "Аркамье". Ну, успокойтесь  же.  Вам
надо чего-нибудь съесть. И согреться - вы вся дрожите. У вас просто шок,
но это пройдет. Сядьте, посидите. Уж поставить на огонь котелок я смогу.
   Йосс послушно села в кресло. Да, он прав, нужно согреться. Она  прид-
винулась к огню и тихонько позвала:
   - Губу! Все хорошо, малыш. Ну иди сюда, ко мне. Иди, не бойся.
   Но под кроватью было по-прежнему тихо.
   Абберкам протянул ей стакан с красным вином.
   - Откуда у вас вино? - ошарашено спросила Йосс.
   - Чаще всего я пью воду и молчу, - ответил Вождь. - Но иногда пью ви-
но и тогда говорю без удержу. Выпейте.
   - Да все в порядке. Я уже пришла в себя, - слабо попыталась возразить
Йосс, но стакан взяла.
   - Ну да, конечно, разве городскую женщину может что-нибудь  напугать!
- криво усмехнулся он. - А теперь помогите мне открыть банку.
   - А как же вы открыли вино? - поинтересовалась Йосс, вскрывая банку с
рыбным филе.
   - Оно уже было открыто, - невозмутимо ответил Абберкам.
   Они рядышком уселись у огня и налили каждый  себе  из  котелка.  Нес-
колько ломтиков рыбы Йосс положила рядом с кроватью на пол и снова  поз-
вала Губу, но тот так и не вышел.
   - Ну, проголодаешься, выйдешь, - успокоила сама себя  Йосс.  Она  уже
устала от собственного нытья, от дрожи в голосе, от комка  в  горле.  От
чувства стыда. - Спасибо за обед. Теперь мне действительно лучше.
   Йосс встала и пошла мыть посуду, настрого приказав Абберкаму  не  мо-
чить рук. Да тот и не предлагал помощи, а молча сидел  у  огня,  застыв,
словно огромный каменный идол.
   - Я пойду спать наверх, - сказала она, когда все  закончила.  -  Если
мне удастся выманить Губу, я возьму его с собой. Только дайте  мне  пару
одеял.
   - Все уже там, - кивнул Вождь, - и огонь я разжег.
   Йосс не очень-то поняла, что он имеет в виду, но спрашивать не стала.
Нужно было лезть за котом, и она заранее представляла себе это  потешное
зрелище: старуха стоит на четвереньках, выставив  из-под  кровати  тощий
зад, и шепчет: "Губу! Губу!" Но под кровать ползти  не  пришлось  -  кот
сразу откликнулся и пошел к хозяйке. Йосс взяла его на руки, и  он  утк-
нулся сухим носом ей в ухо. Она села на пол и, сияя, промурлыкала:
   - Вот он, мой хороший.
   Йосс кряхтя поднялась на ноги и, пожелав Абберкаму доброй ночи, вышла
из комнаты.
   Держа кота обеими руками, она на ощупь поднялась по скрипучей лестни-
це, толкнула дверь да так и застыла с открытым  ртом.  Абберкам  починил
камин и сегодня весь день топил его. По террасе плясали теплые  золотис-
тые блики, а за окнами стояла черная ночь,  и  Йосс  почувствовала  себя
здесь необычайно уютно. Вождь перенес сюда и одну из кроватей, стоящих в
заброшенных комнатах, и почистил ее как смог. На ней лежали матрас, оде-
яло и чистое белое шерстяное покрывало. На полке стояли чашка и кувшин с
водой. А старый драный ковер, на котором Йосс сидела раньше, переместил-
ся к камину, был выбит, вычищен и тщательно заштопан.
   Губу стал вырываться. Йосс спустила кота на пол, и он тут же спрятал-
ся под кровать. Здесь ему будет хорошо. Йосс плеснула  в  чашку  воды  и
поставила ее на пол на тот случай, если Губу захочется пить. А на другой
случай имеется ящик с пеплом. "Ну вот, у нас есть все, что нужно", - по-
думала она, глядя на отблески пламени, пляшущие на  стенах  и  окнах.  И
вдруг почему-то ощутила легкую грусть.
   Она вышла, плотно прикрыла за собой дверь и спустилась вниз. Абберкам
по-прежнему сидел у огня. Когда Йосс вошла, он обернулся,  и  глаза  его
сверкнули. Она молча стояла в дверях, сама не зная, зачем пришла.
   - Вам понравилась комната, - полуутвердительно-полувопросительно про-
изнес он.
   Йосс кивнула.
   - Вы как-то сказали, что, возможно, когда-то она была приютом  счаст-
ливых любовников. Я подумал, а почему бы ей не стать таковым снова.
   Йосс проглотила комок, застрявший в горле, и прошептала:
   - Почему бы и нет?
   - Но не сегодня, - проговорил Вождь с каким-то странным  сухим  смеш-
ком. Ну вот, его улыбку она уже видела, теперь слышит его смех.
   - Нет, не сегодня, - тупо повторила она.
   - Мне нужны здоровые руки. Я должен быть совсем здоров для этого. Для
тебя.
   Она молча смотрела на него.
   - Йосс, присядь, пожалуйста
   Она послушно присела напротив.
   -Во время болезни я думал вот о чем, - заговорил Абберкам,  и  в  его
голосе вновь стали проскальзывать ораторские нотки. - Я предал свое  де-
ло, я лгал и воровал во имя его, но только  потому,  что  не  смел  себе
признаться, что утратил в него веру. Я боялся чужаков, потому что  стра-
шился их богов. Слишком много у них богов! Я  боялся,  что  они  умалят,
принизят моего Владыку! Как это допустить? - Он замолчал, опустив голову
и взволнованно дыша, и Йосс услышала, как в легких у него все еще клоко-
чет. - Я предавал мать моего сына несчетное количество  раз.  Я  изменял
ей, другим женщинам, самому себе. Я не держался  ни  истины,  ни  благо-
родства. - Он развернул руки ладонями вверх и посмотрел на  ожоги.  -  А
ты, кажется, сумела удержаться.
   Йосс помолчала, глядя в огонь, и, собравшись с духом, ответила:
   - С отцом Сафнан я прожила лишь пару лет. Потом у  меня  были  другие
мужчины. И что, теперь это хоть сколько-нибудь важно?
   - О, это-то не важно, я вообще не об этом. Я  хотел  сказать,  что  в
главном ты не изменяла ни своим мужчинам, ни ребенку, ни самой себе.  Да
ну его, прошлое. Ты спрашиваешь, важно ли это - да ничуть! Но можешь  ли
ты дать мне один-единственный шанс, прекрасный, дивный шанс,  удержаться
за тебя. Я буду держать тебя крепко-крепко.
   Йосс не ответила.
   - Я пришел сюда покрытый позором, а ты протянула мне руку помощи, как
равному.
   - А почему нет? Кто я такая, чтобы осуждать тебя?
   - "Брат, я - это ты".
   Она бросила на Абберкама короткий испуганный взгляд и  снова  устави-
лась в огонь. Торф горел ровно и жарко, испуская легкий дымок, а не чад.
Йосс вдруг подумала о жаре, таящемся в огромном черном теле Вождя.
   - А мы сумеем жить в мире? - спросила она наконец.
   - Тебе нужен мир?
   Она слабо улыбнулась.
   - Да я из кожи вылезу, - пообещал Абберкам. - Поживи здесь хоть  нем-
ного и увидишь.
   Она кивнула.

   ДЕНЬ ПРОЩЕНИЯ
   Солли была космическим ребенком - дочерью посланников-мобилей,  кото-
рые жили то на одном, то на другом корабле, мотаясь по  разным  мирам  и
планетам. К десяти годам она налетала пятьсот световых лет, а к двадцати
пяти прошла через альтерранскую революцию, научилась айджи  на  Терре  и
прозорливому мышлению у старого хилфера на Роканане, закончила универси-
тет Хайна, получила ранг наблюдателя и уцелела в командировке на смерто-
носной умирающей Кеаке, проскочив при этом на  предельной  скорости  еще
полтысячи световых. Несмотря на молодость, она повидала многое.
   Конечно, Солли скучала в посольстве на Вое Део,  где  весь  персонал,
словно сговорившись, учил ее помнить и не забывать, остерегаться  одного
и стремиться к другому. Но, будучи посланницей-мобилем, она уже привыкла
к подобному отношению. Уэрел действительно имел свои причуды. Хотя у ка-
кого мира их нет? Она прилежно зубрила свои уроки и теперь знала,  когда
надо делать реверансы и не рыгать за столом, а когда поступать  наоборот
или как захочется. Вот почему она так обрадовалась, получив наконец наз-
начение в этот маленький причудливый город на  небольшом  и  причудливом
континенте. Солли стала первой и единственной посланницей Экумены в  ве-
ликом и божественном королевстве Гатаи.
   Проведя несколько дней под крохотным ярким солнцем,  изливавшим  свет
на шумные городские улицы, она влюбилась в  эти  сказочно  высокие  пики
гор, которые возносились  над  крышами  домов,  в  бирюзовое  небо,  где
большие и близкие звезды сияли весь день, а по ночам ослепительно  свер-
кали вместе с шестью лениво плывущими кусками луны.  Она  полюбила  этих
чернокожих и черноглазых людей, красивых и стройных, с узкими  головами,
тонкими руками и ногами - людей, которые стали ее народом! Она любила их
даже тогда, когда встречалась с ними слишком часто.
   В последний раз Солли оставалась наедине с собой лишь в кабине аэрос-
киммера, который перевозил ее через океан, отделявший Гатаи от Вое  Део.
У посадочной полосы посланницу встречала делегация придворных, жрецов  и
советников короля. Величавые государственные мужи в коричневых,  алых  и
голубых одеждах проводили ее во дворец, где было много реверансов и  ни-
каких отрыжек, утомительные  знакомства,  представление  его  маленькому
сморщенному и старому величеству, занудливые речи и банкет - все по эти-
кету, никаких проблем и даже без гигантского жареного цветка на  ее  та-
релке во время торжественного обеда. Однако с самых первых шагов на  по-
садочной полосе и каждую секунду после этого за спиной Солли или  рядом,
или очень-очень близко находилось двое мужчин: ее гид и телохранитель.
   Гида, которого звали Сан Убаттат, приставили к ней сами гатайцы.  Он,
конечно же, обо всем докладывал правительству, но был таким услужливым и
милым шпионом, таким прекрасным лингвистом и приятным в общении советчи-
ком, всегда готовым дать бесценный намек на ожидаемые действия или  воз-
можную ошибку, что Солли относилась к его опеке довольно спокойно. А вот
с охранником все было иначе.
   Он принадлежал к военной касте Вое Део, чей народ, будучи преобладаю-
щей силой на Уэреле, являлся в этом мире основным союзником Экумены. Уз-
нав о его назначении, Солли подняла в посольстве настоящий скандал.  Она
кричала, что ей не нужен телохранитель: у нее не было в Гатаи врагов,  а
даже если таковые и имелись, она сама могла бы позаботиться о своей  бе-
зопасности. Однако в посольстве только разводили руками. Извини, говори-
ли они. Тебе придется смириться.  Несмотря  на  экономическую  независи-
мость, гатайцы используют для охраны своего государства вооруженные силы
Вое Део. Выполняя заказ такого выгодного клиента, Вое Део заинтересовано
в защите законного правительства Гатаи от многочисленных  террористичес-
ких группировок. Твоя охрана входит в перечень услуг их договора,  и  мы
не можем оспаривать этот вопрос.
   Солли знала, что возражать начальству бесполезно, но  она  не  желала
подчиняться какому-то майору. Его воинское звание, "рега", она  заменила
архаическим словом "майор", которое запомнилось ей по  смешной  пародии,
виденной когда-то на Терре. В этом фильме майор  изображался  напыщенным
кителем, увешанным медалями и орденами. Он надувал щеки, передвигался  с
важным видом и отдавал приказы, время от времени извергаясь кусками сво-
ей начинки. Ах, если бы ее "майор" делал то же самое. Но  он  не  только
ходил с умным видом и командовал. Ко всему прочему он был  леденяще-веж-
ливым, как улыбка каменной статуи,  молчаливым,  как  дуб,  и  равнодуш-
но-жестким, как трупное окоченение.
   Солли довольно быстро отказалась от попыток разговорить его.  Что  бы
она ни сказала, он отвечал "да" или "нет, мэм" с той ужасной  демонстра-
тивной тупостью человека, который не желает вас слушать. Этот офицер, по
должности не способный к человеческим чувствам, был с ней на всех встре-
чах и мероприятиях, при разговорах с бизнесменами, придворными  и  госу-
дарственными чиновниками, на улицах и в магазинах, в городе и во дворце,
при осмотре достопримечательностей и в воздушном шаре, который  поднимал
их над горами, - день и ночь, везде и всюду, не считая, конечно,  посте-
ли.
   Впрочем, пристальное наблюдение продолжалось и в постели. Гид  и  ох-
ранник уходили вечерами по своим домам, но в гостиной у дверей ее комна-
ты "спала" служанка - подарок короля и личная собственность Солли.
   Она вспомнила свое недоумение, когда несколько лет назад впервые про-
читала текст о узаконенном рабстве. "Члены правящей касты Уэрела являют-
ся собственниками, а люди, прислуживающие им, считаются "имуществом". На
этой планете только собственников можно называть мужчинами и  женщинами;
"имущество" же причисляется к домашним животным".
   Теперь она тоже стала собственницей. Солли не могла отказаться от по-
дарка короля. Рабыню звали Реве, и скорее всего она шпионила за  послан-
ницей Экумены. Хотя в это верилось с трудом. Величавая и красивая женщи-
на выглядела лишь на несколько лет старше Солли и имела почти  такую  же
смуглую кожу: только у Солли она была немного красноватой, а  у  Реве  -
синеватой. Ее ладони восхищали нежным голубоватым цветом.  Манеры  каза-
лись божественно изысканными, а такт,  проницательность  и  безошибочное
предугадывание всех желаний своей новой госпожи вызывали восторг и удив-
ление.
   Солли обращалась с ней как с равной, с самого начала заявив,  что  ни
один человек на свете не имеет права властвовать над другими людьми. Она
сказала, что не будет отдавать Реве никаких приказов, и выразила надежду
на их дальнейшую дружбу. Рабыня восприняла ее слова без  особого  вооду-
шевления, как очередную прихоть молодой хозяйки. Вышколенная и покладис-
тая, она улыбнулась и сказала "да". Но страстные речи Солли о  равенстве
и дружбе тонули в ее бездонном всепринятии и терялись там, оставляя Реве
неизменной: заботливой и услужливой рабыней, приятной в общении, но  со-
вершенно невозмутимой. Она улыбалась, говорила "да" и пребывала за  пре-
делами каких-либо чувств и эмоций.
   После ажиотажа первых дней, проведенных в Гатаи, Солли вдруг  поняла,
насколько ей необходимы разговоры с Реве. Служанка оказалась  единствен-
ной женщиной, с которой она могла поговорить. Все гатайские аристократки
жили в своих безах - женских половинах Домов.  Им  запрещалось  выходить
оттуда и уж тем более принимать в гостях посторонних  людей.  А  рабыни,
которых Солли встречала на улицах, являлись чьим-нибудь  "имуществом"  и
боялись общаться со странной чужеземкой. За исключением Реве ее окружали
только мужчины - причем многие из них оказались евнухами.
   Это была еще одна особенность, в которую Солли поверила с трудом. Она
не понимала, как могли такие красивые и видные мужчины добровольно отка-
заться от своей стати и потенции в обмен на должности  и  более  высокое
социальное положение. Тем не менее она постоянно встречала их при  дворе
короля Хотата. Некоторые из них, родившись "имуществом", становились от-
пущенниками и добивались значительных постов в структуре государственной
власти. К примеру, евнух Таяндан, дворцовый мажордом, подчинялся  только
королю и главенствовал над Советом. Совет состоял  из  хозяев  различных
рангов и сословий, но касту жрецов в нем  представляли  только  туалиты.
Камье поклонялись теперь лишь рабы, хотя первоначально он был главой бо-
жественного пантеона Гатаи. Век назад, когда к  власти  пришли  туалиты,
религию предков предали запрету и забвению.
   Если бы Солли спросили, что ей больше всего не нравится в этом  мире,
кроме рабства и махрового патриархата, она остановилась бы  на  религии.
Песни о Туал Милосердной были такими же прекрасными, как ее статуи и ог-
ромные храмы в Вое Део. И "Аркамье" казалось доброй и трогательной исто-
рией, хотя и немного раздутой.  Но  откуда  тогда  брались  эти  самодо-
вольные, нетерпимые и глупые жрецы? Откуда появлялись их  отвратительные
доктрины, которые оправдывали любую жестокость, совершенную во имя веры?
Иногда она даже спрашивала себя: а что может нравиться на Уэреле  свобо-
долюбивому человеку?
   И всегда отвечала: я люблю этот мир! Я люблю  это  странное  и  яркое
солнце, куски распадающейся луны, огромные горы, которые сияют как ледя-
ные стены, и людей - людей, с черными глазами без  белков,  похожими  на
глаза животных, глазами из темного стекла, из темной воды, таинственными
и притягательными? Я люблю этих людей. Я хочу узнать их  ближе.  Я  хочу
дотянуться до их сердец!
   Однако ей пришлось признать, что  руководители  посольства  оказались
правы в одном: жизнь женщины на Уэреле неимоверно трудна. Она  нигде  не
чувствовала себя на своем месте. Обладая независимостью  и  высоким  об-
щественным положением, Солли воплощала для гатайцев возмутительное  про-
тиворечие: ведь настоящие женщины сидели по домам и носа оттуда не пока-
зывали. Только рабыни  ходили  по  улицам,  встречались  с  посторонними
людьми и трудились на общественных работах. Она вела себя как служанка и
совершенно не походила на собственницу. Тем не менее к ней относились  с
величайшим уважением. Она была посланницей желанного  союза  Экумены,  к
которому хотела присоединиться гатайская знать. Вот  почему  ее  боялись
обидеть. Вот почему официальные лица, бизнесмены и придворные, с которы-
ми она обсуждала дела Экумены, обходились с ней как с  равной,  то  есть
как с мужчиной.
   Это притворство никогда не бывало полным и  часто  легко  нарушалось.
Старик король прилежно ощупывал Солли и каждый раз оправдывался тем, что
ошибочно принял ее за одну из своих постельных  грелок.  Однажды  в  не-
большой полемике она возразила лорду Гатуйо, и тот с минуту  смотрел  на
нее такими изумленными глазами, словно с  ним  заговорил  его  комнатный
башмак. Конечно, в тот миг он думал о ней как о женщине. Но  в  общем-то
бесполые отношения приносили неплохие плоды и позволяли  ей  работать  в
этом женоненавистническом обществе.
   Солли начала приспосабливаться к игре и с помощью своей служанки при-
думывала наряды, которые почти во всем напоминали одежду гатайских  бос-
сов. Она специально избегала женственных линий и  стремилась  воссоздать
мужской силуэт. Реве оказалась умелой и искусной портнихой. Яркие, тяже-
лые и тугие брюки были не только приличными, но и практичными, а вышитые
жакеты вместе с роскошным внешним видом дарили благодатное тепло.  Такая
одежда даже нравилась Солли. Однако в общении с мужчинами она  все  чаще
чувствовала себя бесполым существом и огорчалась, когда  люди  принимали
ее за некое подобие евнуха. Вот почему ей так хотелось пообщаться с  га-
тайскими женщинами.
   Она попыталась встретиться с аристократками через их  мужей,  но  на-
толкнулась на стену вежливости без дверей и  щелочек.  Какая  прекрасная
идея, говорили ей. Мы обязательно устроим такой визит, когда погода ста-
нет лучше! Как я польщен подобной честью! Ах, вы хотите принять  у  себя
леди Майойо и ее дочерей? Вот только жаль, что мои  провинциальные  глу-
пышки так непростительно застенчивы. Я прошу прощения  и  умоляю  понять
меня? О да! Конечно, конечно! Прогулка по внутреннему саду! Но лучше  не
сейчас. Лоза еще не зацвела! Давайте подождем до весны.
   Ей не с кем было поговорить до тех самых пор, пока она  не  встретила
макила Батикама.
   Гастролирующая труппа из Вое Део  стала  театральным  событием  года.
Лишь немногие артисты приезжали с концертами в маленькую горную  столицу
Гатаи. В основном это были храмовые танцоры -  исключительно  мужчины  -
или посредственные актеры со слащавыми постановками, которые анонсирова-
лись в афишах как лучшие драмы Уэрела. Солли упорно ходила на эти  сырые
пьесы, надеясь уловить в них намек на "домашнюю жизнь"  местных  женщин.
Но ей уже претили истеричные девы, падавшие в обморок от любви, пока  их
упрямые герои-придурки умирали в великих битвах. Они все как один  похо-
дили на "майора", и Туал Милосердная спускалась к ним с небес,  чтобы  с
улыбкой принять их смерть. Ее глаза слегка косили, и  выкрашенные  белки
выдавались за знак божественности.
   Солли заметила, что мужчины Уэрела никогда не смотрели этих  драм  по
телесети. Теперь она знала причину подобного пренебрежения. Однако прие-
мы во дворце и вечеринки, которые устраивали в ее честь хозяева и боссы,
оказались довольно скучными развлечениями: всегда и везде одни  мужчины!
Очевидно, им запретили приводить рабынь для забав на те мероприятия, где
присутствовала посланница. Солли не смела флиртовать со  стройными  кра-
савцами, поскольку это напомнило бы им о том, что она  простая  женщина,
которая ведет себя совершенно не так, как подобает леди.  Одним  словом,
ее восторг первых дней уже сошел на нет, когда в Гатаи  приехала  труппа
макилов.
   Солли спросила у Сана, своего надежного и учтивого гида,  не  нарушит
ли она каких-либо обычаев, посетив постановку макилов. Тот смущенно  по-
кашлял, немного помялся и наконец с елейной  деликатностью  дал  понять,
что все будет нормально, если она оденется как мужчина.
   - Как вы знаете, наши женщины не появляются на публике. Но иногда  им
тоже хочется посмотреть какое-нибудь представление. К примеру, леди Ама-
тай ходит с мужем в театр, одевшись в его военную  форму.  Это  известно
всем, однако никто ничего не говорит. А вам, такой значительной и важной
персоне, тем более нечего бояться. Никто и слова не  скажет.  Все  будет
чинно и прилично. К тому же мы с регой составим вам компанию. Просто как
друзья, понимаете? Три хороших приятеля забрели  посмотреть  представле-
ние. Ну как? Годится?
   - Годится, - покорно ответила она. - Мне даже будет веселее!
   Это неплохая цена, подумала Солли, за возможность увидеть макилов. Их
никогда не показывали по телесети. Как резонно  сообщил  Сан,  некоторые
представления макилов имели непристойное содержание и  правительство  не
хотело смущать юных Дев, смотревших развлекательные телепрограммы. Такие
выступления проводились только в театрах. Клоуны, танцоры и проститутки,
актеры, музыканты и макилы образовывали особый подкласс "имущества", ко-
торое никому особо не принадлежало.  Корпорация  развлечений  скупала  у
собственников талантливых мальчиков-рабов, обучала подростков и  опекала
их на протяжении всей жизни, получая при этом неплохую прибыль.
   Солли и двое мужчин отправились в театр, который находился  за  шесть
или семь улиц. Она забыла, что макилы были трансвеститами. Она не вспом-
нила об этом даже тогда, когда увидела их на сцене. Стройные юноши носи-
лись в страстном танце, кружились и взлетали вверх в  мятежных  прыжках,
напоминая силой и грацией больших свободных птиц. Она смотрела  на  них,
ни о чем не думая, увлеченная красотой и подлинным искусством. Но музыка
вдруг изменилась, и на сцену вышли клоуны: один, черный как  ночь,  оли-
цетворял собственника, а другой был одет  в  цветастую  юбку  с  длинным
шлейфом. Он томно сжимал фантастически большие, торчащие груди, украшен-
ные блестками, и напевал высоким тонким и дрожащим голосом:
   "Ах, не насилуйте меня, пожалуйста, добрый хозяин. О, нет-нет,  прошу
вас! Только не сейчас!" И тогда по ходу действия,  давясь  от  хохота  и
смущенно прикрывая ладонями лицо, Солли вспомнила, что это были за  муж-
чины. Но затем на сцене появился  Батикам  и  начал  читать  удивительно
прекрасный, щемящий душу монолог. К тому времени когда он закончил  свой
звездный выход, Солли стала его поклонницей.
   - Я хочу увидеться с ним, - сказала она Сану в антракте. - Я хочу по-
говорить с Батикамом.
   Гид вежливо улыбнулся и лукаво закусил губу, показывая,  что  за  не-
большую сумму он может устроить такую встречу. Но "майор",  как  всегда,
был начеку. Прямой и чопорный, словно большая дубина, он  медленно  раз-
вернулся на каблуках и посмотрел на Сана. Выражение лица гида тут же из-
менилось.
   Солли почувствовала гнев. Если бы ее предложение шло вразрез с  каки-
ми-то правилами, Сан намекнул бы ей об этом или ответил  вежливым  отка-
зом. Напыщенный "майор", приставленный к ней соглядатаем, опять  пытался
надеть на нее узду, как на одну из "своих" женщин, и  на  этот  раз  его
вмешательство граничило с оскорблением. Солли  посмотрела  ему  прямо  в
глаза и раздраженно сказала:
   - Рега Тейео, я понимаю, что вы выполняете данный вам приказ и стара-
етесь держать меня под каблуком. Но если вы хотите, чтобы я и Сан  пови-
новались вашим указаниям, потрудитесь высказывать их вслух, объясняя нам
суть своих претензий. Я не желаю подчиняться вашим кивкам, ухмылочкам  и
подмигиваниям!
   Наступившая пауза принесла ей искреннее удовлетворение. Холодная  ус-
мешка "майора" не изменилась. Во всяком случае тусклый свет театра скры-
вал выражение его черного лица. Тем не менее ледяная неподвижность в по-
зе охранника подсказала Солли, что она остановила этого тупого  солдафо-
на. Он прочистил горло и сказал:
   - Я уполномочен защищать вас, посланница.
   - А разве мне угрожают макилы? Неужели вы видите какую-то опасность в
том, что посланница Экумены поблагодарит одного из  величайших  артистов
Уэрела?
   И вновь наступило долгое молчание.
   - Нет, - наконец ответил он.
   - Тогда я прошу вас сопровождать меня после выступления за кулисы.  Я
хочу увидеться с макилом Батикамом.
   Один жесткий кивок. Один сердитый кивок поражения. Очередное  очко  в
ее пользу. Сев на свое место, Солли с удовольствием следила за мастерами
пантомимы, эротическими танцами и трогательной драмой, которая завершала
вечернее представление. Пьеса исполнялась на почти непонятном языке  ар-
хаической поэзии, но от красоты актеров и проникновенной трепетности  их
голосов на глаза Солли наворачивались слезы.
   - Жаль, что макилы всегда используют только "Аркамье", - с  ханжеским
осуждением произнес Убаттат.
   Он не принадлежал к гатайской знати. И фактически не располагал "иму-
ществом". Тем не менее Сан считался собственником, и ему нравилось выда-
вать себя за фанатичного туалита.
   - Для нашей образованной публики больше подошли бы сцены из "Инкарна-
ции Туал".
   - Я думаю, рега полностью согласен с вами, - отозвалась  Солли,  нас-
лаждаясь своей иронией.
   - Не со всем, - ответил страж, причем с такой невыразительной  вежли-
востью, что Солли поначалу даже не поняла, что он сказал.
   Однако позже, проталкиваясь к  сцене  и  договариваясь  о  разрешении
пройти за кулисы в костюмерную исполнителей, она забыла о том  небольшом
смущении, в которое ее вверг рега Тейео.
   Узнав, какая важная особа посетила их театр, управляющий хотел вывес-
ти из комнаты других актеров и оставить ее наедине с Батикамом  (и,  ко-
нечно же, с гидом и охранником), но Солли сказала:
   - Нет-нет, эти замечательные артисты нам  не  помешают.  Просто  поз-
вольте мне поблагодарить Батикама за его прекрасный монолог.
   Она стояла среди ошалевших костюмеров и полуголых людей,  перепачкан-
ных гримом, среди смеха и всеобщего расслабления, которое наступает пос-
ле выступления за любыми кулисами любого мира. Она говорила с умным впе-
чатляющим человеком, одетым в женский наряд из далекой изысканной эры. С
человеком, который понравился ей с первого взгляда.
   - Не могли бы вы прийти ко мне домой? - спросила она.
   - С удовольствием, - ответил Батикам, ни разу не взглянув на  Сана  и
"майора".
   Он был первым рабом, который не выпрашивал у ее гида и охранника поз-
воления говорить или совершать какие-то действия. Солли быстро  поверну-
лась, чтобы посмотреть, насколько они шокированы. Сан смущенно  хихикал,
как при тайном сговоре. Взгляд "майора" застыл на точке левее ее головы.
   - Мы встретимся немного позже, - сказал Батикам. - Я должен  изменить
свой вид.
   Они обменялись улыбками, и Солли ушла. За ее  спиной  затихли  голоса
восторженных актеров. Неимоверно близкие звезды сияли в небе  гроздьями,
словно огненный виноград. Куски луны кувыркались по небу через заснежен-
ные горные пики, а один из них раскачивался взад и вперед, как  кривобо-
кий фонарь, подвешенный над ажурными башнями  дворца.  Солли  шагала  по
темной улице, радуясь теплу и свободе своей мужской накидки.  Сан  почти
бежал, стараясь угнаться за ней. Длинноногий "майор" без видимых  усилий
шел рядом. Внезапно за ее спиной раздался высокий вибрирующий голос:
   - Посланница! Подождите!
   Солли с улыбкой повернулась и замерла на месте, увидев,  что  "майор"
набросился на какого-то человека, стоявшего в тени портика. Мужчина выр-
вался и отпрыгнул в сторону. Охранник без слов схватил Солли за руку  и,
сильно дернув, заставил ее перейти на бег.
   - Отпустите меня! - закричала она, отчаянно сопротивляясь.
   Ей не хотелось прибегать к айджи, а слова убеждений до "майора" прос-
то не доходили. Рега рывком увлек ее за собой на темную аллею, и,  чтобы
не упасть, она побежала рядом с ним, позволив ему держать себя за  руку.
Неожиданно они оказались на знакомой улице перед воротами дома посланни-
цы. Открыв дверь кодовым словом, "майор" втолкнул  Солли  в  прихожую  и
быстро вставил в паз широкий металлический засов.
   - Что все это значит? - строго спросила она, растирая  запястье,  где
жесткие пальцы могли оставить синяки.
   Заметив на лице "майора" последний след веселой  улыбки,  Солли  даже
затопала ногами от возмущения.
   - Вы не пострадали? - переведя дыхание, спросил он.
   - Пострадала? Ну разве что от ваших грубых рук! И что  же  вы  сейчас
сделали?
   - Отогнал от вас того парня.
   - Какого парня?
   Он обиженно промолчал.
   - Того, который позвал меня? А что, если он просто  хотел  поговорить
со мной?
   Подумав минуту, "майор" ответил:
   - Возможно, вы правы. Однако он стоял в тени. Мне показалось,  что  я
увидел у него в руках оружие. Извините, но я должен выйти и отыскать Са-
па Убаттата. До моего возвращения держите дверь закрытой на замок.
   Отдав этот дерзкий приказ, он вышел и захлопнул дверь. Солли даже  не
успела слова произнести. Ей оставалось  только  ждать  и  негодовать  от
ярости. Неужели этот болван считает, что она не может позаботиться о се-
бе? Почему он так рьяно вмешивается в ее дела и пинает рабов, якобы  за-
щищая жизнь своей подопечной? Может быть, стоило показать ему айджи?  Он
сильный и ловкий, но ничего не знает о лучшем стиле рукопашного боя. Да,
с этим дилетантством пора кончать. Она не потерпит амбиций тупого вояки.
Надо будет отправить в посольство еще один протест.
   Когда "майор" втащил в дом перепуганного и дрожащего Сана, Солли уст-
роила ему настоящий разнос:
   - Вы открыли мою дверь кодовым словом. Почему меня не информировали о
том, что у вас есть право доступа в мой дом не только днем, но и ночью?
   Он тут же опустил забрало невозмутимой вежливости.
   - Не имею понятия, мэм.
   - Вы больше никогда не будете действовать подобным образом! Я  запре-
щаю вам хватать меня за руки и препятствовать моему  общению  с  другими
людьми! Если же вы попытаетесь проделать это вновь, я покалечу вас,  ре-
га! Предупреждаю, что вы шутите с огнем!  Если  вас  что-то  встревожит,
скажите об этом мне, и я сама найду решение любой  проблемы.  Теперь  же
прошу вас удалиться.
   - С огромной радостью, мэм, - ответил он и вышел из комнаты,  печатая
шаг.
   - Ах, леди? Ах, посланница, - заскулил Убаттат. - Это  очень  опасный
тип. Они все опасные люди. Я прошу прощения за это слово: бесстыдные!
   И он что-то забормотал на своем языке. Солли  поинтересовалась,  кем,
по мнению Сана, был человек, встретившийся им на улице: религиозным рас-
кольником, патриотом или одним из староверов. Последние,  насколько  она
успела узнать, придерживались исконной гатайской  религии  и  испытывали
лютую ненависть ко всем чужакам и иноверцам.
   - Мне показалось, что это был какой-то раб, - добавила она, и ее сло-
ва шокировали гида-переводчика.
   - О, нет-нет! Это был настоящий мужчина! Пусть самый заблудший и  фа-
натичный из всех язычников, но мужчина!  Эти  люди  называют  себя  кин-
жальщиками. Но вам нечего бояться, леди? Извините, посланница. Он  опре-
деленно был мужчиной!
   Мысль о том, что какой-то раб мог коснуться посланницы Экумены,  тре-
вожила его сильнее, чем сама попытка покушения. Если только это действи-
тельно было покушение.
   Обдумав ситуацию, Солли пришла к заключению, что нападавший мог  ока-
заться помощником "майора". После того как она отчитала охранника в  те-
атре, рега решил поквитаться с ней и поставить ее на место, "защитив" от
так называемого кинжальщика. Ничего! Если он  попытается  проделать  это
снова, она протрет им все стены и пол!
   - Реве! - позвала она, и рабыня тут же появилась в дверном проеме.  -
Сейчас ко мне придет один из актеров. Ты не могла бы приготовить нам чай
и какую-нибудь закуску?
   Реве с улыбкой кивнула и побежала на кухню. Послышался стук в  дверь.
Открыв ее, Солли увидела на крыльце Батикама и "майора",  который,  оче-
видно, охранял дом снаружи. Оба вошли в прихожую.
   Она не ожидала, что макил по-прежнему будет  в  женской  одежде.  Его
платье - одно из тех, что носили в пьесах обморочные дамы, -  отличалось
от пышного и величавого наряда, в котором он встречал ее за кулисами те-
атра. Тем не менее оно еще больше подчеркивало элегантность  и  утончен-
ность Батикама. Переливаясь оттенками, играя светом и тьмой, это  платье
придавало особую пикантность собственному мужскому костюму Солли. Конеч-
но, "майор" был более красивым и притягательным мужчиной, пока не откры-
вал рот. Но макил обладал каким-то необъяснимым магнетизмом. На Батикама
хотелось смотреть и смотреть. Его кожа выглядела серовато-коричневой,  а
не иссиня-черной, чем так гордились аристократы Уэрела. (Впрочем,  Солли
видела многих черных слуг, и это ее нисколько не удивляло:  ведь  каждая
рабыня должна была безропотно выполнять сексуальные прихоти своего хозя-
ина.) Через грим макила и "звездную пудру" его лицо источало симпатию  и
живой интеллект.
   Взглянув на нее и Сана, а затем на "майора", Батикам  издал  приятный
благозвучный смех. Он смеялся как женщина - с теплой серебристой  вибра-
цией, а не грубым мужским "ха-ха-ха". Актер протянул  руки  к  Солли,  и
она, подойдя к нему, нежно сжала в своих ладонях кончики длинных ухожен-
ных пальцев.
   - Спасибо, что пришли, Батикам! - сказала она.
   - А вам спасибо за то, что пригласили меня к себе, -  ответил  он.  -
Чудесная посланница звезд!
   - Сан! - вдруг возмутилась Солли.  -  Где  же  ваша  былая  сообрази-
тельность?
   На лице гида промелькнула смущенная нерешительность. Какой-то миг  он
хотел сказать о чем-то, но затем улыбнулся и елейно произнес:
   - Да-да, прошу меня извинить. Доброй вам  ночи,  посланница  Экумены!
Надеюсь увидеть вас завтра в управлении рудников. В полуденный час,  как
мы и условились, верно?
   Отступая, он надвигался на "майора", который неподвижно стоял в двер-
ном проеме. Солли с вызовом взглянула на охранника, готовая  без  всяких
церемоний напомнить ему о том, с какой радостью  он  хотел  покинуть  ее
дом. И тут она увидела его лицо. Маска холодной вежливости  растворилась
в подлинном чувстве, и это чувство было презрением, скептическим и  тош-
нотворным, словно его заставили смотреть на человека, который  ел  чужое
дерьмо.
   - Уходите! - закричала она и отвернулась от них. - Прошу  вас  пройти
сюда, Батикам. - Она потянула макила в спальню. - Только здесь я еще на-
хожу какое-то уединение.
   Тейео родился там, где рождались его предки, в старом холодном доме у
подножия холмов чуть выше Ноехи. Мать не плакала, рожая его, потому  что
она была женой солдата. Ему дали имя великого сородича, убитого в  битве
под Сосой. Он рос в непреклонной дисциплине обедневшего,  но  чистого  и
древнего рода веотов. Отец, приезжая домой во время редких и краткосроч-
ных отпусков, обучал ею искусствам, которые обязан знать каждый  солдат.
А когда он отбывал в свою часть для несения воинской службы, за  мальчи-
ком присматривал старый раб Хаббакам, некогда  служивший  сержантом.  Он
учил Тейео летом и зимой, с пяти утра и до вечера, делая  лишь  короткие
перерывы на молитвы и поклонение богине. Фехтование коротким  и  длинным
мечом сменяла стрельба, после  которой  начинался  бег  по  пересеченной
местности. По вечерам же  мать  и  бабушка  учили  мальчика  другим  ис-
кусствам, которые обязан знать мужчина. Начиная с двух лет, ему препода-
вали уроки хороших манер, истории, поэзии и неподвижного созерцания.
   День Тейео был наполнен тренировками, уроками и поединками с  другими
учениками сержанта, но день у ребенка длинный. Иногда выдавались свобод-
ные часы, а то и целые вечера для игр в комнате, поместье или на холмах.
Он дружил с любимыми животными:  лисопсами,  пятнистыми  гончими,  кота-
ми-ищейками, рогатыми буйволами и большими лошадьми. Дружить с людьми  у
него как-то не получалось.
   Все рабы семьи, кроме Хаббакама и двух наложниц, считались  издольщи-
ками. Они возделывали каменистую землю предгорий и, как их хозяева,  лю-
били ее преданно и на века. Дети слуг отличались не только  светлой  ко-
жей, но и робостью. Они с колыбели привыкали к тяжелой пожизненной рабо-
те и знали лишь свои поля, холмы и неизменные обязанности. В летние  ме-
сяцы они купались с Тейео в заводях на реке. А иногда он играл с ними  в
войну или вел их в атаку на коровье стадо. Построив в шеренгу этих  нео-
тесанных неуклюжих парней, он кричал им: "В атаку!", и мальчишки мчались
на невидимых врагов. "За мной!" - пронзительно орал Тейео,  и  подростки
послушно топали позади него, стреляя наобум из сломанных веток  -  "пум,
пум, бу-бум". Но чаще он гулял один: пешком с  котом-ищейкой,  сопровож-
давшим его на охоте, или верхом на своей кобыле Тэси.
   Несколько раз в году в поместье приезжали гости: родственники или бо-
евые товарищи отца, привозившие своих детей  и  дворовую  челядь.  Тейео
молча и вежливо показывал детям окрестности, знакомил их с  животными  и
брал на охоту в холмы. Молча и вежливо он ненавидел своего кузена  Гема-
та, и тот отвечал ему тем же. В четырнадцать лет они сражались  по  часу
на поляне за домом и, следуя всем ритуалам борьбы, безжалостно  избивали
друг друга. Теряя терпение и выдержку, они познавали жажду крови, отчая-
ние и волю к победе, а затем по невысказанному согласию откладывали  бой
на следующий день и возвращались в молчании домой, где остальные собира-
лись к ужину. Все видели это и ничего не говорили.  Мальчишки  торопливо
умывались и садились к столу. Из носа Гемата текла кровь. Челюсть  Тейео
болела так сильно, что он едва двигал ею, просовывая в рот кусочки неза-
тейливой пищи. Но никто не делал им никаких замечаний.
   В пятнадцатилетнем возрасте молча и вежливо он и  дочь  реги  Тоебавы
полюбили друг друга. В последний день перед ее отъездом они  убежали  по
невысказанному сговору из дома и ускакали в холмы. Он отдал ей свою  Тэ-
си. Они мчались бок о бок несколько часов,  слишком  застенчивые,  чтобы
заговорить. Спешившись у воды и оставив лошадей в небольшой долине,  они
сидели друг перед другом на вежливом расстоянии и молча  наблюдали,  как
тихий ручей несет свои воды.
   - Я люблю тебя, - сказал Тейео.
   - Я тоже люблю тебя, - ответила Эмду, пригнув к коленям черное  сияю-
щее лицо.
   Они не смели прикоснуться друг к другу, не смели смотреть  в  любимые
глаза, но возвращались домой счастливые и молчаливые.
   Когда Тейео исполнилось шестнадцать, его отослали в офицерскую акаде-
мию главного города их провинции. Там он продолжил свою практику  в  ис-
кусствах войны и в науках мира. Их провинция была сельской окраиной  Вое
Део, где придерживались старых консервативных  устоев.  Вот  почему  его
обучение проходило в соответствии с древними обычаями страны. Тем не ме-
нее там преподавали и технологию современных войн.  Он  стал  виртуозным
пилотом боевой гондолы и экспертом телезондирования, хотя, в отличие  от
других офицерских школ, курсантов не учили логике компьютерного мышления
и другим новомодным наукам. Так, например, вместо истории и  экономичес-
кой политики Экумены они углубляли свои познания в поэзии и истории  Вое
Део.
   Присутствие пришельцев с других звезд оставалось для Тейео чисто тео-
ретическим - слишком уж мало их было на Уэреле. Его реальность  диктова-
лась старыми традициями веотов, чье сословие сторонилось людей, не  сос-
тоявших в солдатском братстве, - будь они  собственниками,  "имуществом"
или врагами. Что касается женщин, то Тейео считал свое превосходство над
ними абсолютным и именно поэтому относился к знатным дамам  с  рыцарским
благородством, а к рабыням - с покровительственной благосклонностью. Те-
йео разделял расхожее мнение о том, что все пришельцы  были  враждебными
язычниками и не заслуживали никакого доверия. В религии он почитал  Туал
Милосердную, но поклонялся Владыке Камье. Тейео не ждал  справедливости,
не искал наград и превыше всего ценил компетентность, отвагу и  уважение
к себе. В некоторых отношениях веот казался совершенно неприспособленным
к жизни в огромном мире. Но в остальном он неплохо освоился в нем - воз-
можно, потому, что семь лет провел на Йеове, принимая участие в войне, в
которой не было справедливости, наград и даже маленькой иллюзии на окон-
чательную победу.
   Звание среди веотов передавалось по наследству, и  Тейео  имел  самое
высокое из возможных трех - звание реги. Никакая глупость офицера и  ни-
какие заслуги не могли изменить его статус и жалованье. Впрочем, матери-
альные запросы не соответствовали кодексу веотов. Ценились только честь,
готовность выполнить долг и ответственность перед родиной.  Вот  к  чему
стремился Тейео. Ему нравилась воинская служба. Ему нравилась  жизнь.  И
он знал, что лучшее в ней достигалось разумным подчинением  и  эффектив-
ностью отданных команд. Закончив академию с наилучшими отзывами и  реко-
мендациями, он, как многообещающий офицер и привлекательный молодой  че-
ловек, получил назначение в столицу.
   К двадцати четырем годам он стал настоящим красавцем. Его тело  могло
дать все, чего бы он от него ни потребовал. Строгое воспитание не  поощ-
ряло потворства своим желаниям, но роскошь и развлечения большого города
открыли для  веота  немало  новых  удовольствий.  Он  был  сдержанным  в
чувствах и даже немного робким, но ему нравилось  веселье  и  общение  с
другими молодыми людьми. Благодаря красивой внешности Тейео за год узнал
все  прелести  жизни  привилегированной  молодежи.  Сладость  этих  удо-
вольствий усиливалась на темном фоне войны на Йеове - восстания рабов на
колониальной планете, которое длилось всю его жизнь. С каждым годом про-
тивостояние становилось сильнее. Возможно, этот фон  и  делал  столичную
жизнь такой счастливой. Но Тейео вряд ли понравились бы одни развлечения
или одни диверсии. Вот почему его радость была почти бесконечной,  когда
он получил приказ о назначении пилотом и командиром подразделения, кото-
рое улетало на Йеове.
   Перед уходом на фронт Тейео приехал домой в тридцатидневный отпуск. С
одобрения родителей он отправился верхом через холмы в поместье реги То-
ебавы и попросил руки его дочери. Рега с супругой не имели  ничего  про-
тив, но как добрые родители оставили окончательный ответ  за  своей  до-
черью. Та согласилась без всяких колебаний. Будучи  взрослой  незамужней
девой, она жила на женской половине дома, но ей и Тейео позволили встре-
титься и даже немного поговорить, хотя пожилая дама, сопровождавшая  Эм-
ду, все время прохаживалась неподалеку. Молодой веот поведал  невесте  о
своем трехлетнем контракте.
   - Мы можем пожениться сейчас или подождать еще три года, - сказал  он
ей. - Когда ты хочешь устроить нашу свадьбу?
   - Сейчас, - ответила она, прикрывая ладонями сияющее от счастья лицо.
   Тейео радостно засмеялся, и она подхватила его смех.  Они  поженились
через девять дней. Быстрее не получилось, так как требовалось  выполнить
некоторые формальности. Все понимали, что это была свадьба солдата, ухо-
дившего на войну, но церемонии на Уэреле имели первостепенное  значение.
Тейео и Эмду любили друг друга семнадцать дней. Они бродили по холмам  и
предавались любви, скакали вдоль реки и влюблялись еще  сильнее,  ссори-
лись, мирились и любили, засыпали, обнявшись, и, просыпаясь, любили, лю-
били, любили. А потом он улетел на другую планету, и она перебралась  на
женскую половину дома, где жили родители ее мужа.
   Срок службы тянулся год за годом, и его  репутация  как  отважного  и
опытного офицера укреплялась с каждой новой битвой. Война на  Йеове  пе-
решла от беспорядочных атак и оборонительных операций в отчаянное и пос-
пешное отступление. В такой обстановке было не до отпусков,  но  военный
штаб послал на Йеове милостивое разрешение отозвать Тейео на Уэрел, пос-
кольку его жена умирала от берлота. Однако в тот момент на Йеове начался
настоящий ад. Армия отступала с трех сторон к старой колониальной столи-
це. Подразделение Тейео сражалось в приморских топях, прикрывая тылы от-
ходящих частей. Связь с Уэрелом была прервана.
   Командование недоумевало: невежественные рабы, с  простым  стрелковым
оружием, громили армию обученных и дисциплинированных солдат, оснащенных
коммуникационной сетью, скиммерами, гондолами, современными приборами  и
средствами уничтожения, которые разрешались конвенцией  Экумены.  Мощная
оппозиция в Вое Део объясняла неудачи на Йеове бессилием нынешнего  пра-
вительства и покорным соблюдением  правил,  навязанных  пришельцами.  "К
чертям собачьим конвенцию Экумены! - кричали они. - Надо нанести  масси-
рованный бомбовый удар и превратить жалких смердов в дерьмо, из которого
они сделаны! Почему не применяются биобомбы? Давайте уберем наших воинов
с этой дурацкой планеты и стерилизуем ее до первозданной чистоты! Начнем
все заново. Если мы не выиграем войну на Йеове, следующая революция про-
изойдет прямо здесь, на Уэреле, в наших  собственных  городах,  в  наших
собственных домах!"
   Пугливое правительство с трудом противостояло этому  давлению.  Уэрел
проходил испытательный срок, и Вое Део желало влиться  в  союз  Экумены.
Поражения приуменьшались, о потерях ничего не  говорилось,  а  скиммеры,
гондолы, оружие и люди поставлялись на Йеове все в меньших и меньших ко-
личествах. К концу седьмого года некогда грозная и  мощная  колониальная
армия была, по сути, уничтожена своим правительством. В начале  восьмого
года, когда посланцы Экумены посетили Йеове, Вое Део  и  другие  страны,
принимавшие участие в войне, остатки разгромленной армии начали отзывать
домой.
   Вот так и получилось, что Тейео узнал о смерти жены лишь после  того,
как вернулся на Уэрел. Он отправился в родное  поместье,  и  седой  отец
встретил его молчаливым объятием. Мать плакала, целуя сына в шею и лицо.
Он встал перед ней на колени и попросил прощения за то,  что  принес  ей
столько горя.
   Той ночью он лежал в холодной комнате безмолвного дома и слушал,  как
стучало его сердце - медленно и ровно, словно боевой барабан.  Тейео  не
чувствовал особой печали. Слишком велика была  радость  вновь  оказаться
под отчим кровом и мирным небом. Однако где-то внутри,  за  броней  спо-
койствия, бурлили ярость и гнев. Он не привык к таким чувствам и даже не
мог бы сказать, что с ним происходит. Но какое-то мрачное зарево разрас-
талось в его груди, высвечивая лица погибших товарищей. И  Тейео  лежал,
вспоминая Йеове, где он семь лет воевал то в воздухе, то на земле. Перед
глазами возникали картины долгого  отступления,  трупы  людей,  безумные
атаки и моменты, когда смерть лишь чудом обходила его стороной.
   Почему их обрекли на поражение и верную смерть? Почему,  оставив  там
своих солдат, правительство не послало им подкрепление?  Но  нет,  такие
вопросы задавать не стоило, как не стоило теперь и искать на них  ответ.
Он мог сказать себе только следующее: "Мы делали то, что нам  приказыва-
ли. Мы выполняли свой долг, и поэтому нечего жаловаться". Новое  понима-
ние резало душу остро, как нож, и затмевало  собою  прежнее  знание.  "Я
сражался за каждый шаг, - думал он без всякой гордости. - Но мы потеряли
Йеове. И пока я был там, моя жена умерла.  Все  оказалось  напрасным  -и
здесь, и на Йеове". Тейео лежал в холодной и молчаливой темноте,  вдыхая
сладкие запахи холмов.
   - О великий Камье, - произнес он вслух, - помоги мне. Мой  ум  предал
меня. И я не знаю, что делать.
   Во время долгого отпуска мать часто рассказывала ему об Эмду. Понача-
лу он слушал только из вежливости и любви. Ведь так  легко  было  забыть
застенчивую милую девушку, которую он знал семь  лет  назад  всего  лишь
семнадцать дней. Но мать не позволила ему этого, и постепенно он  узнал,
какой преданной и доброй женщиной была его жена. Со  слезами  на  глазах
мать делилась с ним той радостью, которую она нашла в своей Эмду, в сво-
ей любимице и подруге. Даже отец, суровый и молчаливый  отставной  воен-
ный, однажды сказал:
   - Она была светом этого дома.
   Родители благодарили сына за нее. Они говорили,  что  его  любовь  не
прошла напрасно. Но что ожидало их впереди? Старость без внуков?  Пустой
молчаливый дом? Они не жаловались и смиренно довольствовались  тем,  что
давала суровая тяжелая жизнь. Но между их  прошлым  и  будущим  пролегла
бездонная пропасть.
   - Если хочешь, я женюсь еще раз, - сказал Тейео матери. - Может быть,
у тебя уже есть на примете какая-то девушка?
   Шел дождь. Серый свет дрожал на мокрых стеклах окна, и тяжелые  капли
стучали по кровле. Мать склонилась над своим шитьем, скрывая слезы,  ко-
торые покатились по ее щекам.
   - Нет, - ответила она. - Я не знаю ей замены. - И, взглянув на  сына,
перевела разговор на другую тему. - Как думаешь, куда тебя отправят слу-
жить?
   - Не имею понятия.
   - Ведь войны больше нигде нет, - добавила она мягким и  ровным  голо-
сом.
   - Да, нигде, - ответил Тейео.
   - А будет когда-нибудь? Как ты считаешь? Он встал, прошелся по комна-
те и снова сел напротив нее.  Их  спины  были  прямыми  и  неподвижными.
Пальцы матери продолжали штопать старую одежду, а руки Тейео лежали одна
на другой - так, как его учили с двухлетнего возраста.
   - Я не знаю, - произнес он в ответ. - Все  выглядит  очень  странным.
Словно не было войны на Йеове. Словно мы вообще не владели  этой  плане-
той. О восстании рабов даже не упоминают. Будто его и не случилось. Буд-
то мы не сражались с ними в полувековой войне.  Все  по-новому.  Все  не
так, как раньше. По телесети говорят, что наступила новая эра - эра мира
и братства с другими мирами. Зачем же нам теперь  тревожиться  о  Йеове?
Разве мы не побратались с Гатаи, Бамбуром и Сорока государствами?  Зачем
нам тревожиться о своих рабах? Но я их не понимаю. Я не знаю,  чего  они
хотят. Я даже не знаю, как мне жить дальше.
   Его голос тоже был тихим и ровным.
   - Ты не должен оставаться здесь, - сказала мать. - Во  всяком  случае
сейчас.
   - Я думал, что дети? - произнес Тейео.
   - Конечно. Когда придет время, - с улыбкой ответила она. - Ты никогда
не мог сидеть спокойно больше получаса. Подожди? Подожди, и ты все  пой-
мешь.
   Конечно, она была права, но то, что он видел по телесети и в  городе,
подтачивало его терпение и гордость. Казалось,  что  солдатское  ремесло
стало теперь позорным. В отчетах правительства, в новостях и сводках со-
бытий об армии говорилось с язвительным презрением. Касту веотов называ-
ли доисторическим ископаемым. Их считали дорогой и бесполезной роскошью,
которая мешала Вое Део вступить в союз Экумены. Тейео почувствовал  себя
абсолютно никому ненужным, когда в ответ на прошение о новом  назначении
ему предложили отставку с пенсией в пол-оклада. Да, так ему  и  сказали,
что он может идти на пенсию - это в его-то тридцать два года!
   Тейео хотел смириться, принять ситуацию и,  поселившись  в  поместье,
найти себе жену. Но мать посоветовала ему поговорить с отцом. Он  так  и
сделал.
   - Конечно, сын, - сказал отец. - Помощь нам не помешает. Однако  я  и
сам бы справился с хозяйством. Твоя мать считает, что ты  должен  отпра-
виться в столицу, в штаб армии. Они не посмеют отвергнуть тебя, когда ты
посмотришь им в глаза. Семь лет боевой выслуги? С твоими наградами?
   Тейео знал, чего они теперь стоили. Но  он  действительно  чувствовал
себя дома ненужным. Отца сердили его идеи  относительно  обновления  по-
местья, и старикам не хотелось менять уклад, к которому они  привыкли  в
течение жизни. Родители были правы: ему следовало поехать  в  столицу  и
узнать, на какую роль он мог претендовать в этом новом мире без  войн  и
воинской чести.
   Первые полгода принесли ему одни лишь огорчения. Он никого не знал  в
Главном штабе и столичном гарнизоне. Его фронтовые друзья погибли в  бо-
ях, стали инвалидами или сидели по домам на половинном  окладе.  Молодые
офицеры, которые слышали о Йеове только по телесети, казались ему холод-
ными и скупыми на слова, а уж если и говорили, то только о деньгах и по-
литике. Про себя он называл их мелкими бизнесменами. Тейео  догадывался,
что они боялись его заслуг и репутации. Сам того не желая, он  напоминал
им о проигранной войне, о гражданском противостоянии, где класс  шел  на
класс, где свои сражались против своих. Эти молодые парни хотели  забыть
его войну, которая не имела к ним никакого  отношения.  Они  считали  ее
бессмысленной ссорой с каким-то далеким-далеким миром.
   Тейео бродил по улицам столицы, наблюдал за толпами рабов,  спешивших
по делам своих хозяев, и удивлялся: чего они ждут?
   - Союз Экумены не вмешивается в социальные, культурные и  экономичес-
кие дела каких-либо народов, - повторяли в теленовостях послы  и  прави-
тельственные чиновники. - Любая нация и народ могут стать  полноправными
членами союза, если подпишут конвенцию, которая  предполагает  отказ  от
жестоких методов ведения войны и средств массового уничтожения.
   За этими словами обычно следовал список запрещенного оружия, состояв-
ший на девяносто процентов из незнакомых названий. Однако в нем  были  и
биобомбы, изобретенные в Вое Део. Пришельцы называли их невролазерами.
   Тейео соглашался с позицией Экумены по поводу таких устройств и  ува-
жал терпение чужаков, с которым те уговаривали Вое Део и остальной Уэрел
принять конвенцию  и  правила  союза.  Но  его  возмущала  их  снисходи-
тельность. Они говорили с людьми его мира так, словно  смотрели  на  них
свысока. Чем меньше чужаки упоминали о рабстве  и  делении  общества  на
классы, тем отчетливее проступало их неодобрение.
   "Рабство является очень редким явлением в мирах Экумены, - писалось в
их книгах, - и полностью исчезает при равноправном участии в экономичес-
кой политике союза".
   Не этого ли добивались послы Экумены, прилетавшие в Вое Део?
   - Клянусь Святой Туал! - сказал как-то раз  один  из  молодых  офице-
ров-туалитов. - Пришельцы скорее признают этих смердов с Йеове, чем нас!
   От возмущения и ярости он брызгал слюной, словно старый рега, отчиты-
вавший наглого раба-солдата.
   - Подумать только! Йеове - эта проклятая планета рабов,  язычников  и
варваров - будет принята в союз раньше нас!
   - Эти варвары показали себя хорошими воинами, - ответил Тейео,  прек-
расно понимая, что ему не следовало говорить подобных слов.
   Однако ему не нравилось, когда мужчин и женщин, с которыми он сражал-
ся, называли смердами. Рабами, мятежниками и врагами - да, но не смерда-
ми!
   Молодой человек взглянул на него с усмешкой и язвительно спросил:
   - Неужели они вам нравятся, рега? Неужели вам нравятся эти смерды?
   - Я убивал их столько, сколько мог, - вежливо ответил Тейео и тактич-
но перевел разговор на другую тему.
   Молодой человек, хотя и служил при штабе, имел ранг оги, самый нижний
у веотов, поэтому любое пренебрежение к нему со стороны старшего офицера
считалось бы признаком дурного тона.
   Чванливость  молодых  военных  раздражала.  Веселые  дни  солдатского
братства остались в далеком прошлом. Начальники штабных отделов,  зевая,
читали прошения Тейео о новом назначении и отсылали его в кабинеты  дру-
гих департаментов. Для него не нашлось даже койки в бараках, и ему приш-
лось  снимать  квартиру,  словно  какому-то  штатскому.  Огромный  город
по-прежнему предлагал обилие удовольствий, но половинного жалованья хва-
тало только на еду и кров.
   Дожидаясь встреч, которые ему назначали те или иные должностные лица,
Тейео проводил свободные дни в библиотеке офицерской академии. Он  пони-
мал, что недостаточно образован, и хотел наверстать упущенное. Его стра-
на готовилась к вступлению в союз Экумены. Чтобы  снова  стать  полезным
ей, он должен был узнать о пришельцах все, что только можно, включая  их
новые технологии и образ мыслей. Стараясь  выбрать  какую-то  конкретную
тему, Тейео блуждал в компьютерной сети, смущался  от  обилия  доступной
информации и все сильнее осознавал, что не так умен, не  так  обучен  и,
возможно, никогда не поймет изворотливого разума чужаков. Тем  не  менее
он упрямо вырывался из оков своего невежества.
   Один из служащих посольства предложил академии  ознакомительный  курс
лекций по истории Экумены. Тейео записался  в  группу  и  посетил  около
восьми занятий. Он не принимал участия в обсуждениях, безмолвно сидел на
скамье с прямой спиной и лишь порой делал какие-то пометки в своем конс-
пекте. Лектор, уроженец Хайна, чье длинное имя переводилось как  "Старая
Музыка", попытался вовлечь Тейео в дискуссию и, потерпев неудачу, попро-
сил его задержаться в зале после лекции.
   - Я очень рад познакомиться с вами, рега, - сказал он,  когда  другие
слушатели разошлись.
   Они немного посидели в кафе, потом встретились еще раз. Тейео не нра-
вились манеры чужака, поскольку казались ему несдержанными и слишком им-
пульсивными. Он не доверял искрометному уму инопланетянина и считал, что
Старая Музыка изучает его как веота, солдата и, возможно,  варвара.  Чу-
жак, уверенный в своем превосходстве, нарочито не замечал холодной  веж-
ливости Тейео. Он предлагал свою помощь в поиске необходимой  информации
и бесстыдно повторял вопросы, на которые его собеседник не  желал  отве-
чать. Например: "Почему вы сидите сложа руки, ничего не  делаете  и  до-
вольствуетесь половинным жалованьем?"
   - Это не мой выбор, мистер Старая Музыка, -  ответил  Тейео,  услышав
этот вопрос в третий раз.
   Он очень рассердился на наглого инопланетянина и поэтому говорил осо-
бенно любезно. Тейео отвел взгляд в сторону, стараясь не смотреть в гла-
за чужака - голубые, с желтоватыми белками, как у испуганной лошади.  Он
никак не мог привыкнуть к их странному виду.
   - Вам не хотят давать новое назначение?
   Тейео вежливо кивнул. Возможно, пришелец, незнакомый с обычаями Уэре-
ла, считал свои унизительные вопросы вполне уместными.
   - А вы не хотели бы служить в охране посольства?
   На какой-то миг Тейео лишился дара речи,  а  потом  совершил  ужасную
грубость, ответив вопросом на вопрос:
   - Почему вы спрашиваете меня об этом?
   - Мне хотелось бы иметь в нашей службе безопасности такого  человека,
как вы, - сказал Старая Музыка. И через несколько секунд добавил с  пот-
рясающей прямотой: - Многие из охранников - шпионы или болваны. Вот  по-
чему мы хотели бы найти человека, который не относится ни  к  тем  ни  к
другим. Как вы понимаете, это не просто караульная служба. Очевидно, ва-
ше правительство потребует, чтобы вы докладывали о  своей  работе  соот-
ветствующим службам. Мы вполне допускаем такую возможность. Тем  не  ме-
нее, учитывая ваш опыт и храбрость, я предлагаю  вам  должность  офицера
связи, которая предполагает работу не только здесь, но и в других  госу-
дарствах Уэрела. Обещаю, что мы не будем  требовать  от  вас  какой-либо
секретной информации. Я понятно выражаюсь, Тейео? Мне хотелось бы устра-
нить любое недопонимание по поводу того, кто я такой, и убедить вас, что
мы не собираемся выведывать секреты Вое Део с вашей помощью.
   - А вы можете? - начал осторожно Тейео.
   - Да, - со смехом ответил пришелец. - У меня есть ниточки, за которые
я могу дергать руководство вашего Главного штаба. Они мне кое-чем обяза-
ны. Так что вы скажете на все это?
   Тейео задумался на минуту. Он находился в столице почти год и все это
время в ответ на свои прошения о назначении получал лишь бюрократические
отговорки. А недавно ему даже намекнули, что его настойчивость восприни-
мается как непокорность.
   - Я принимаю ваше  предложение,  -  произнес  он  с  холодной  почти-
тельностью.
   Хайнец взглянул на веота, и его улыбка исчезла.
   - Благодарю вас, - сказал он. - Через несколько дней вы получите рас-
поряжение Главного штаба.
   Вот так Тейео и вернул себе форму. Он переехал в городские бараки,  а
затем семь лет прослужил на чужой земле. По дипломатическому  соглашению
посольство Экумены считалось территорией чужаков - куском планеты, кото-
рый больше не принадлежал  Уэрелу.  Охранники,  предоставленные  послам,
служили скорее декоративным, чем защитным элементом.  Об  этом  говорила
даже их золотисто-белая форма, которой они выделялись среди  сотрудников
посольства. Но поскольку в стране по-прежнему  случались  акты  насилия,
направленные против чужаков, каждый из охранников носил при себе оружие.
   Поначалу Тейео командовал небольшим отрядом внутренней охраны. Однако
вскоре его перевели на другую должность, и он начал сопровождать сотруд-
ников посольства в их поездках по стране и по планете. Став телохраните-
лем, он сменил форму на штатский костюм. Посланцы Экумены не хотели  ис-
пользовать для охраны своих людей и оружие. Тем самым они как бы  возла-
гали обеспечение их безопасности на правительство Вое Део.
   Тейео часто просили выступить в роли гида и переводчика, а  иногда  и
просто спутника. Ему не нравилось, когда гости с других планет, проявляя
чрезмерную общительность и самонадеянность, расспрашивали его  о  личной
жизни или приглашали выпить в их компании. Скрывая  неприязнь  идеальной
вежливостью, он раз за разом отказывался от таких предложений. Тейео де-
лал свою работу и держал пришельцев на почтительной дистанции. Именно за
это его и ценили в посольстве. Их уверенность в нем  приносила  ему  мо-
ральное удовлетворение.
   Офицеры столичной контрразведки даже не пытались  сделать  его  своим
информатором, хотя он, конечно, знал многое из того, что могло бы их за-
интересовать. По традиции Вое Део ни один веот не  согласился  бы  стать
тайным агентом спецслужб. Тейео было известно,  кто  из  охранников  по-
сольства шпионил для правительства, и некоторые из  них  предлагали  ему
немалые деньги за определенную информацию. Но он не собирался  выполнять
чужую работу.
   Однажды Старая Музыка, который  руководил  службой  безопасности  по-
сольства, отозвал его из зимнего отпуска. В разговоре с веотом  пришелец
старался сдерживать свои эмоции. Но не мог утаить симпатии,  приветствуя
Тейео.
   - Рад вас видеть, рега! Надеюсь, ваше семейство  пребывает  в  добром
здравии? Прекрасно. У меня есть для вас серьезное поручение.  Поездка  в
королевство Гатаи. Вы уже были там с Кемеханом два года  назад,  не  так
ли? Теперь они просят, чтобы мы отправили им своего посланника. Они  хо-
тят присоединиться к нашему союзу. Мы понимаем, что старый король  явля-
ется марионеткой вашего правительства, но работы там непочатый  край.  К
примеру, надо разобраться с мощным религиозным  движением  сепаратистов.
Да и фракция патриотов протестует против инопланетян и иноземцев из  Вое
Део. Тем не менее король и Совет готовы принять нашего эмиссара, а  жен-
щина, которую мы собираемся отправить к ним, прилетела  на  Уэрел  всего
лишь месяц назад. Она еще не вошла в курс дела и может создать  для  вас
несколько щекотливых проблем. Лично я считаю ее немного  упрямой.  Прек-
расный сотрудник, подающий большие надежды, но? молода. Очень молода.  Я
отозвал вас из отпуска, потому что могу доверить ее только такому  опыт-
ному человеку, как вы. Будьте терпеливы с ней, рега. Впрочем,  возможно,
вы найдете ее привлекательной и милой.
   Однако надежды мудрого пришельца не оправдались.
   За семь лет Тейео привык к глазам чужаков, к их запаху, цвету кожи  и
манерам. Защищаясь безупречной вежливостью и кодексом чести,  он  терпел
или игнорировал их странное, вызывающее и  порою  шокирующее  поведение.
Ему доверяли защиту пришельцев, и он выполнял свой солдатский  долг,  не
задевая чувств других людей и оставаясь незатронутым ими. Его подопечные
с благодарностью принимали помощь и довольно быстро прекращали фамильяр-
ничать с ним. Женщины лучше понимали и реагировали  на  его  запрещающие
знаки, чем мужчины, и у него даже были почти дружеские отношения со ста-
рой терранской наблюдательницей, которую  он  сопровождал  в  нескольких
длительных путешествиях по планете.
   - Вы мирный и добрый, как кот, - сказала она ему  однажды,  и  он  по
достоинству оценил этот скромный комплимент.
   Но посланница в Гатаи была из другого  теста.  Она  оказалась  весьма
привлекательной, с детской  красновато-коричневой  кожей,  с  блестящими
волнистыми волосами и легкой походкой - но слишком уж  непосредственной.
Она гордо и бесстыдно выставляла напоказ свое зрелое стройное тело, раз-
бивая тем самым сердца мужчин, которые не имели к  нему  права  доступа.
Эта женщина судила обо всем с вульгарной самоуверенностью. Она не  восп-
ринимала намеков и отказывалась подчиняться приказам. Несмотря на сексу-
альную привлекательность взрослой женщины, она была по сути  агрессивным
избалованным ребенком. И вот эту  вздорную  несдержанную  особу  послали
дипломатом в опасную и нестабильную страну.
   Едва взглянув на нее, Тейео понял, что взялся за непосильное задание.
Еще через пару дней он потерял доверие  к  себе.  Ее  сексуальное  бесс-
тыдство возбуждало его и в то же время вызывало отвращение. Он  видел  в
ней шлюху, к которой должен был относиться как к принцессе. Ему приходи-
лось терпеть ее выходки и сдерживать свое влечение. Теряя самоконтроль и
балансируя на грани срыва, он начал ненавидеть ее и себя.
   К тому времени Тейео уже познакомился с гневом,  однако  ненависть  к
женщине была для него новым чувством. Он никогда не отказывался от дове-
ренных ему поручений. Но после того как она повела в свою спальню  маки-
ла, Тейео послал в посольство церемонное прошение о замене его на  более
компетентное лицо. Используя дипломатический  канал  компьютерной  сети.
Старая Музыка ответил ему простым сообщением: "Любовь к  Богу  и  стране
подобна огню, прекрасному другу и грозному врагу. Только дети  играют  с
огнем. Мне не нравится эта ситуация, но я пока не могу заменить ни  вас,
ни ее. Не согласились бы вы потерпеть еще немного?"
   Тейео не знал, как отказать начальнику, ибо для  веота  отречение  от
долга равносильно несмываемому позору. Он стыдился собственной  слабости
и еще сильнее ненавидел женщину, которая пробудила в нем этот стыд.
   Первая фраза послания показалась ему загадочной и двусмысленной. Ста-
рая Музыка обычно не выражался  так  витиевато  и  уклончиво.  Сообщение
больше походило на закодированное предупреждение. Тейео не знал диплома-
тических шифров, которые использовались чужаками  и  контрразведкой  Вое
Део, и поэтому его начальнику пришлось прибегнуть к  намекам.  Очевидно,
"любовь к Богу и стране" означала староверов  и  патриотов  -  две  под-
польные гатайские группировки, фанатично ненавидящие инопланетян и  ино-
земцев. Тогда под ребенком, играющим с огнем, подразумевалась  посланни-
ца.
   Неужели она попала под прицел одной из этих группировок? Тейео не на-
ходил пока этому никаких подтверждений. А тот человек на улице, с  кожа-
ным поясом кинжальщика? Вряд ли он хотел пожелать им доброй  ночи.  Люди
Тейео присматривали за домом посланницы круглые сутки. Правительство Га-
таи выделило для этой цели дюжину солдат. Что можно сказать о  Батикаме?
Будучи рабом и макилом, он не стал бы участвовать в движении патриотов и
староверов. Но он мог оказаться членом Хейма -  подпольной  организации,
которая боролась за свободу рабов в Вое Део. Впрочем, как таковой он  не
представлял опасности для посланницы, поскольку союз Экумены был для ра-
бов единственным билетом к Йеове и желанной свободе.
   Веота смущала загадка из слов. Он  переставлял  их  и  так,  и  эдак,
чувствуя себя наивной и глупой мухой, попавшей  в  паутину  политических
интриг. Зевая и потирая глаза, Тейео подтвердил прием сообщения,  отклю-
чил компьютер и отправился в душ. Чуть позже он лег в кровать,  выключил
свет и тихо прошептал:
   - Великий Камье, придай мне мужества для благого дела.
   А потом он заснул как убитый.
   Макил приходил в дом посланницы каждый вечер. Тейео  пытался  убедить
себя, что ничего плохого не происходит. Он и сам развлекался с  макилами
в счастливые дни перед войной. Их искусство артистического секса привле-
кало многих мужчин и женщин. Он часто слышал истории о том, как  богатые
горожанки нанимали макилов, чтобы скрасить свою разлуку  с  мужьями.  Но
они делали это скрытно и осмотрительно, а не в такой вульгарной и  бесс-
тыдной манере. Посланница вела себя слишком беспечно и дерзко. Она нару-
шала правила приличия и попирала их моральный кодекс, словно  имела  ка-
кое-то право творить здесь все, что ей хотелось и когда хотелось.
   Конечно, у макила были свои причины поддерживать эту связь. Играя  на
ее страсти и безрассудном увлечении, он высмеивал порядки Узрела  и  Га-
таи. Он высмеивал Тейео и насмехался над ней самой, хотя она не знала об
этом. Но какой раб отказался бы от возможности выставить  дураками  всех
хозяев и правителей планеты?
   Наблюдая за Батикамом, Тейео пришел к заключению,  что  тот  действи-
тельно был членом Хейма. Его насмешки никогда не выходили за грань  доз-
воленного, и он не пытался обесчестить имя посланницы. Наоборот, он  вел
себя с куда большим благоразумием, чем она. Смешно сказать, но это макил
удерживал ее от позора. Он и Тейео относились друг к  другу  с  холодной
вежливостью, но раз или два их взгляды встречались, и между ними  возни-
кало бессловесное ироническое взаимопонимание.
   А в городе намечался большой религиозный праздник  туалитов,  который
назывался Днем Прощения. Король и Совет направили посланнице официальное
приглашение и предназначили для нее лучшую роль в  сценарии  праздничных
торжеств. Тейео поначалу думал только о том, как обеспечить ее  безопас-
ность в окружении толпы, возбужденной зрелищами. Но  потом  Сан  сообщил
ему, что праздник совпадал с величайшим днем  святых,  который  считался
главным в гатайской старой религии. Маленький гид казался очень встрево-
женным. Он сказал, что староверы оскорблены подменой их собственных  ри-
туалов чужеземными. По его словам, они могли устроить в городе  резню  и
беспорядки. На следующее утро Сана внезапно заменили стариком, который с
трудом говорил на языке Вое Део. Это еще больше обеспокоило Тейео, и  он
попытался выяснить, куда девался Убаттат.
   - Ему дали другое поручение, - ответил старый переводчик на  корявой,
едва понятной смеси двух языков. - У нас сейчас веселое и приятное  вре-
мя, не так ли, рега? Убаттат получил приятное поручение.
   За несколько дней до праздника напряженность в городе начала угрожаю-
ще возрастать. На стенах появились лозунги  и  символы  старой  религии.
Храм туалитов был осквернен.  На  центральные  улицы  вышла  королевская
гвардия. Тейео отправился во дворец и, встретившись с сотрудником службы
государственной безопасности, потребовал освободить  посланницу  Экумены
от участия в публичных церемониях. Он  аргументировал  это  возможностью
террористического акта. В тот же день его вызвали в Совет и с демонстра-
тивным высокомерием, кивками притворного согласия и унизительным  подми-
гиванием попросили не драматизировать события. Беседа  оставила  у  него
тревожное чувство. Усилив ночной дозор у дома посланницы, он вернулся  в
маленький барак, который гатайцы отдали под жилье охранникам с Вое  Део.
Войдя в свою комнату, он увидел открытое окно  и  записку,  лежавшую  на
столе. Она гласила: "День Прощения избран для убийства".
   На следующее утро Тейео явился в дом посланницы и велел служанке раз-
будить госпожу. Солли вышла из спальни, небрежно  набросив  простыню  на
голое тело. Следом за ней тащился сонный и полуодетый Батикам. Веот  по-
вел подбородком, приказывая ему уйти, и макил ответил на этот жест  спо-
койной снисходительной улыбкой.
   - Я пойду немного перекушу, - сказал он посланнице. - Эй, Реве! У те-
бя уже готово что-нибудь на завтрак?
   Когда оба раба покинули комнату, Тейео повернулся к посланнице и про-
тянул ей клочок бумаги, найденный на столе.
   - Я получил это послание прошлым вечером, мэм, - сказал он. -  И  те-
перь мне приходится просить вас об одном одолжении. Не ходите  на  завт-
рашний праздник.
   Осмотрев записку, она прочитала текст и зевнула:
   - Кто вам ее передал?
   - Я не знаю, мэм.
   - А что значит: "Избран для убийства"? Неужели  они  не  могли  выра-
зиться поточнее?
   Помолчав около минуты, Тейео сдержанно ответил:
   - У меня есть причины? причем очень  серьезные?  настаивать  на  том,
чтобы?
   - ?я не посещала праздник. Верно? Вы это мне уже говорили.
   Солли подошла к скамье у окна и села. Простыня распахнулась,  приотк-
рыв ноги: голые коричневые ступни с пухленькими розовыми пятками и  кра-
сивые стройные бедра. Тейео смущенно отвел взгляд. Повертев в руках кло-
чок бумаги, она усмехнулась и язвительно сказала:
   - Если вы  считаете,  что  праздничная  церемония  настолько  опасна,
возьмите с собой еще одного охранника. Или двух. Но я должна  быть  там.
Как вам известно, меня пригласил сам король.  Мне  предстоит  зажечь  на
площади большой костер примирения. Похоже, это все,  что  они  позволили
сделать женщине на публике? Одним словом, я не могу  отказать  королю  в
его просьбе.
   Она протянула Тейео смятый клочок бумаги, и  веоту  пришлось  прибли-
зиться к ней. Солли с наглой улыбкой смотрела ему в  глаза.  Она  всегда
улыбалась, когда отвергала его советы или отвечала отказом на просьбы.
   - И кто же, по вашему мнению, хочет меня убить? Патриоты?
   - Или староверы, мэм. Завтрашний день считается одним  из  их  святых
праздников.
   - А ваши туалиты, значит, отняли его у них? Но  при  чем  здесь  союз
Экумены?
   - Я думаю, что, возможно, правительство Гатаи заинтересовано в подоб-
ной провокации. В качестве ответной меры они могли  бы  раз  и  навсегда
разделаться с оппозицией и подпольем.
   Солли беспечно рассмеялась и вдруг поняла смысл того, что ей сказали.
Нахмурив брови, она желчно спросила:
   - Вы считаете, что Совет использует меня как детонатор бомбы, которая
уничтожит мятежников? Какие у вас доказательства, рега?
   - Почти никаких, мэм, - ответил он после минутной паузы. - Разве  что
исчезновение Сана Убаттата?
   - Сан заболел. Так сказал мне новый переводчик, которого прислали  на
замену. Старик почти бесполезен, но вряд ли представляет собой  какую-то
угрозу. Так, значит, это все ваши доказательства?
   Тейео промолчал, и она раздраженно закончила:
   - Сколько же вас просить: не вмешивайтесь в мои дела без должных  ос-
нований! Ваша паранойя, вызванная войной, не должна распространяться  на
людей, с которыми я контактирую. Контролируйте себя, пожалуйста!  Завтра
вы можете взять с собой одного-двух охранников, и этого вполне достаточ-
но.
   - Да, мэм, - ответил Тейео и ушел. В голове у него звенело от  гнева.
Сбежав с крыльца, он вдруг вспомнил, что новый  переводчик  называл  ему
другую причину, по которой заменили Убаттата. Старик говорил,  что  Сана
отозвали для выполнения каких-то религиозных обязанностей.  Однако  веот
не стал возвращаться. Он знал, что это бесполезно.
   Подойдя к охраннику, стоявшему у ворот,  Тейео  попросил  его  задер-
жаться еще на час, а затем торопливо зашагал по  улице,  словно  пытался
уйти от гладких коричневых бедер Солли, ее розовых пяток и наглого разв-
ратного голоса, которым она отдавала ему приказы. Морозное солнечное ут-
ро обещало покой и умиротворение. Над  улицами  развевались  праздничные
флаги, а выше, почти касаясь неба, сияли горные вершины. Шум рынка, суе-
та и толпы людей могли сбить с толку кого угодно. Но Тейео шел вперед, и
его черная тень, знавшая все о тщетности жизни, скользила по камням, как
клинок из тьмы.
   - Рега выглядел очень встревоженным, - сказал  Батикам  своим  теплым
шелковистым голосом.
   Солли засмеялась, пронзила  плод  ножом  и,  разрезав  его,  положила
дольку фрукта в рот макила.
   - Реве! Неси нам завтрак! - крикнула она, усаживаясь напротив Батика-
ма. - О, как я проголодалась! Наш солдафон впал в один из своих  фаллок-
ратических припадков. Он еще ни разу  меня  не  спас.  А  ведь  это  его
единственная функция. Бедняга выдумывает истории о террористах и пытает-
ся напугать ими других. Как бы мне хотелось выскрести его из  своих  во-
лос. Хорошо, что хоть Сан больше не вертится рядом. Он цеплялся за  меня
как  клещ,  подсунутый  Советом.  Теперь  бы  избавиться  от   реги,   и
здравствуй, полная свобода!
   - Рега Тейео - человек долга и чести, - сказал макил, и в его тоне не
было иронии.
   - Разве рабовладелец может быть человеком чести?
   Батикам посмотрел на Солли с укором, и его ресницы  затрепетали.  Она
не понимала взглядов уэрелиан. Их красивые глаза казались ей загадкой.
   - Мужчины во дворце просто помешаны на  разговорах  о  чистоте  своей
драгоценной крови, - сказала она. - И, конечно же, чести "их" женщин.
   - Честь - это великая привилегия, - ответил Батикам. - Мне  ее  очень
не хватает. Я даже завидую реге Тейео.
   - Нет, черт возьми! Их честь - это ложное чувство собственного досто-
инства. Она похожа на мочу, которой собаки метят свою  территорию.  Если
тебе и есть чему завидовать, Батикам, то только свободе.
   - Из всех людей, которых я знаю, ты единственная никому не  принадле-
жишь и не являешься собственницей. Вот настоящая свобода. Но  мне  инте-
ресно, понимаешь ли ты это?
   - Конечно, понимаю, - ответила она.
   Макил улыбнулся и стал доедать свой завтрак. Солли уловила в его  го-
лосе какие-то новые нотки. Смутная тревога породила догадку, и она  тихо
спросила:
   - Ты скоро оставишь меня?
   - О-о! Посланница звезд читает мои мысли. Да, госпожа.  Через  десять
дней наша труппа отправляется в турне по Сорока государствам.
   - Ах, Батикам, мне будет не хватать тебя!  Ты  стал  для  меня  здесь
единственной опорой? единственным человеком, с которым я  могла  погово-
рить или насладиться сексом?
   - А разве это было?
   - Было, не часто, - со смехом ответила она.
   Ее голос немного дрожал. Макил протянул к ней руки. Солли  подошла  и
села к нему на колени.
   Наброшенный халат упал с ее плеч.
   - О, прекрасные груди посланницы, - прошептал он, касаясь их губами и
лаская рукой. - Маленький мягкий живот, который так хочется целовать?
   Реве вошла с подносом, поставила его на стол и тихо удалилась.
   - А вот и твой завтрак, госпожа, - сказал Батикам, и Солли, вскочив с
его колен, вернулась в свое кресло.
   - Ты свободна и поэтому можешь быть честной, - произнес Батикам, очи-
щая плод пини. - Не сердись на тех из нас, кто лишен всех прав на подоб-
ную роскошь.
   Макил отрезал ломтик фрукта и передал его Солли.
   - Он имеет вкус свободы. Узнай его. Это лишь намек, оттенок,  но  для
нас?
   - Через несколько лет ты тоже станешь свободным. Мы не  потерпим  ваш
идиотский рабовладельческий строй. Пусть только Уэрел войдет в союз Эку-
мены, и тогда?
   - А если не войдет?
   - Как это не войдет? Батикам пожал плечами и со вздохом сказал:
   - Мой дом на Йеове, и лишь там меня ожидает свобода.
   - Ты прилетел с Йеове? - спросила Солли.
   - Нет, я никогда не был на этой планете и, возможно, никогда не буду,
- ответил он. - Какую пользу может принести там макил? Но  Йеове  -  мой
дом. Это планета моей свободы. И если бы ты знала?
   Батикам сжал кулак так, что хрустнули кости. Но тут  же  раскрыл  ла-
донь, словно выпуская что-то. Потом улыбнулся и отодвинул от себя тарел-
ку.
   - Мне пора возвращаться в театр, - сказал  он.  -  Мы  готовим  новую
программу ко Дню Прощения.
   Солли провела весь день во дворце. Она настойчиво  пыталась  добиться
разрешения на посещение правительственных рудников и огромных ферм по ту
сторону гор, которые считались источником всех  богатств  Гатаи.  Неделю
назад, столкнувшись с бесконечным потоком  согласительных  протоколов  и
бюрократией Совета, она решила, что ее пустили  по  кругу  бессмысленных
встреч лишь для того, чтобы чиновники могли показать свое  мужское  пре-
восходство над женщиной-дипломатом. Однако недавно один  из  бизнесменов
намекнул ей об ужасных условиях, царивших на рудниках и фермах. Судя  по
его словам, правительство скрывало там еще более грубый вид рабства, чем
тот, который она видела в столице.
   День прошел впустую. Она напрасно ожидала  обещанных  бесед,  которые
так и не состоялись. Старик, замещавший Сана, перепутал все даты и часы.
Намеренно или по глупости, он безбожно перевирал языки Вое Део и  Гатаи,
создавая тем самым невыносимые ситуации  с  недопониманием  и  взаимными
обидами. "Майор" отсутствовал все утро, и его замещал  какой-то  солдат.
Появившись во дворце, рега присоединился к Солли с мрачным и угрюмым ви-
дом. В конце концов она отказалась от дальнейших попыток и  ушла  домой,
решив принять ванну и подготовиться к встрече с макилом.
   Батикам пришел поздно вечером. В середине любовной игры  с  переменой
поз и ролей, которые возбуждали Солли все сильнее и  сильнее,  его  руки
вдруг стали двигаться медленнее, нежно скользя по телу, как перья. Дрожа
от неукротимого желания, она прижалась к нему и вдруг поняла, что  макил
заснул.
   - Проснись! - вскричала она и, все еще трепеща от страсти, встряхнула
его за плечи.
   Батикам открыл глаза, и она увидела в них страх и смущение.
   - Прости! Прости, - сказала она. - Спи, если хочешь, и не обращай  на
меня внимания. Ты устал, и уже довольно поздно.  Нет-нет,  я  как-нибудь
справлюсь с этим.
   Однако он удовлетворил ее желание, и в нежности  макила  она  впервые
уловила не искреннее чувство, а работу хорошего мастера. Утром за  завт-
раком она спросила его:
   - Почему ты не видишь во мне человека, равного тебе?
   Батикам выглядел более усталым, чем обычно. Улыбка исчезла с его  ли-
ца.
   - Что ты хочешь сказать? - ответил он вопросом на вопрос.
   - Считай меня равной.
   - Я так и делаю.
   - Ты не доверяешь мне, - сказала она со злостью.
   - Не забывай, что сегодня День Прощения, - со вздохом произнес макил.
- Туал Милосердная пришла к людям Асдока, которые натравили на ее после-
дователей свирепых котов-ищеек. Она проехала среди них на спине огромно-
го огнедышащего кота, и люди пали на землю от ужаса. Но она благословила
и простила их.
   Его руки совершали плавные движения, как будто  сплетали  историю  из
воздуха.
   - Вот и ты прости меня, - сказал он.
   - Тебе не нужно никакого прощения!
   - Оно необходимо каждому из нас. Именно поэтому  мы,  верные  Владыке
Камье, время от времени просим милости у Туал Милосердной. Мы просим  ее
о прощении. Почему бы тебе сегодня не стать настоящей богиней?
   - Они позволили мне только зажечь костер, - встревожено ответила она,
и макил с улыбкой погладил ее по щеке.
   Прощаясь с ним, Солли пообещала прийти в театр и посмотреть на празд-
ничное выступление.
   Ипподром, единственное ровное и достаточно обширное место возле горо-
да, заполнялся  народом.  Продавцы  зазывали  людей  к  своим  маленьким
ларькам, дети размахивали флажками,  а  королевские  мотокары  двигались
прямо через толпу, которая разбегалась в стороны и  смыкалась  за  ними,
как вода. Для знатных персон построили рахитичные трибуны, часть которых
была прикрыта занавесами для леди и их служанок.
   Солли увидела подъехавшую к трибуне машину. Из кабины  вышла  фигура,
закутанная в красную мантию. Женщина взбежала по  ступеням  и  торопливо
проскользнула за занавес. Скорее всего в ткани имелись  прорези,  сквозь
которые дамы могли смотреть на праздничную церемонию. Толпа горожан  на-
половину состояла из женщин, но то были наложницы и рабыни. Солли вспом-
нила, что ей тоже полагалось скрываться от глаз людей до  того  момента,
пока король не объявит выход Туал. В стороне от  трибун,  неподалеку  от
огороженного места, где пели жрецы, ее ожидала красная палатка. Она выш-
ла из машины и направилась туда в сопровождении подобострастных придвор-
ных.
   Рабыни в палатке предложили ей чай и сладости, обступили ее, держа  в
руках зеркала, косметические принадлежности и масло для волос.  Они  по-
могли ей надеть тяжелый наряд из красной и желтой ткани -  костюм  Солли
для краткой роли в обличье Туал. До сих пор никто не сказал ей, что надо
делать, и на все вопросы смущенные женщины отвечали:
   - Ах, леди! Вам все покажут жрецы. Вы пойдете за ними и зажжете  кос-
тер. Факел и хворост уже готовы.
   У Солли сложилось впечатление, что они знали о церемонии не больше ее
самой. К тому же они были придворными рабынями, молоденькими  девушками,
совершенно безразличными к религии. Участие в празднике  возбуждало  их,
как крепкое вино. Тем не менее они рассказали  Солли,  что  олицетворяет
костер, который ей предстояло зажечь. Люди бросали в него свои ошибки  и
проступки. Их прегрешения сгорали и таким образом прощались.  Прекрасная
наивная идея.
   Жрецы радостно закричали, и Солли выглянула наружу. В  ткани  палатки
действительно имелись дырки, через которые можно было наблюдать за  тем,
что творилось вокруг. Толпа за веревочными ограждениями становилась  все
более многочисленной. Почти никто из горожан, кроме сидевшей на трибунах
публики, не видел того, что происходило в священном квадрате. Но все ма-
хали красно-желтыми флажками, жевали проперченные мясные лепешки  и  ра-
достно выкрикивали лозунги туалитов. Жрецы продолжали петь свои песни.
   Правее отверстия мелькнула знакомая одежда. "Ну конечно же, "майор"",
- подумала Солли. Ему не хватило места в мотокаре, и он был вынужден ид-
ти сюда пешком. Несмотря на все препятствия и обиды,  рега  примчался  к
ней, чтобы выполнить свой долг.
   - Леди, леди! - закричали придворные служанки. - Жрецы  уже  идут  за
вами!
   Девушки закружились вокруг нее, проверяя, хорошо ли держится головной
убор, поправляя узкие юбки и каждую складочку на них. С минуту они щипа-
ли и поглаживали ее, а затем принялись  подталкивать  к  распахнувшемуся
пологу. Солли вышла из палатки и, щурясь  от  яркого  солнечного  света,
грациозно помахала рукой взревевшей от  восторга  толпе.  Она  старалась
держаться очень прямо и благородно, как и подобало богине. Ей  не  хоте-
лось испортить их милую церемонию.
   Ее уже ожидали двое мужчин с регалиями жрецов. Они шагнули навстречу,
подхватили Солли под локти, и один из них произнес:
   - Сюда, леди. Сюда.
   Очевидно, ей действительно не полагалось знать о дальнейших  действи-
ях. Возможно, женщин считали настолько глупыми существами, что не объяс-
няли им даже таких элементарных вещей. Впрочем, ей  было  не  до  этого.
Жрецы торопили и подталкивали ее. Она путалась в узких юбках  и  длинной
накидке. Оказавшись позади трибун, Солли с удивлением поняла, что ее  не
собираются вести к костру.
   Разметав в стороны столпившихся зрителей,  к  ним  подъехала  машина.
Кто-то закричал. Раздалось несколько выстрелов.  Жрецы  быстро  потащили
Солли под руки. Внезапно один из них выпустил ее и упал,  сбитый  с  ног
куском летящей тьмы, которая ударила его в висок. Стараясь вырваться  из
рук второго жреца, Солли оказалась в середине свалки. Ноги снова запута-
лись в юбке. Послышался странный шум, который проник в ее мозг и пригнул
к земле. Ослепленная и  оглушенная,  посланница  почувствовала,  как  ее
толкнули в какую-то темноту, и погрузилась в удушающее колючее  забытье.
В угасавшем разуме мелькнула мысль: если ей связывают руки, значит,  она
жива и не все еще потеряно?
   Солли очнулась от тряски. Машина мчалась неведомо куда. Люди в кабине
тихо переговаривались на гатайском языке. В голове у пленницы  мутилось,
и было трудно дышать, но она понимала, что любое сопротивление бесполез-
но. Ее связали по рукам и ногам, а на голову надели мешок.
   Через некоторое время ее вытащили из машины и, словно  труп,  понесли
куда-то вниз по каменной лестнице. Мужчины бросили Солли на низкий  топ-
чан - не грубо, но в заметной спешке. Она  замерла,  стараясь  не  шеве-
литься. Люди о чем-то говорили шепотом, но их речь  оставалась  для  нее
непонятной. В ушах звенели отголоски того ужасного шума. Был ли  он  ре-
альным? Или ее оглушили ударом по  голове?  Она  чувствовала  себя  так,
словно находилась в комнате с ватными стенами. При каждом  вдохе  тонкая
ткань мешка попадала ей в рот и в ноздри.
   Кто-то дернул Солли за ноги. Мужчина склонился над ней и,  перевернув
пленницу на живот, начал развязывать ей руки.
   - Не бойтесь, леди, - шепнул он ей на языке Вое Део. - Мы не причиним
вам вреда.
   Сняв мешок с ее головы, мужчина отступил на несколько шагов. В  туск-
лом свете Солли разглядела еще четыре фигуры.
   - Посидишь здесь немного, и все будет в порядке, - с ужасным акцентом
произнес другой человек. - Просто радуйся как ни в чем не бывало.
   Солли попыталась сесть, и от этого усилия у нее  закружилась  голова.
Когда цветные пятна, мелькавшие перед глазами, растворились в сумеречном
свете, она обнаружила, что мужчины ушли. Исчезли, словно по  волшебству.
"Просто радуйся как ни в чем не бывало".
   Она осмотрела небольшую комнату с высоким потолком и содрогнулась  от
вида темных кирпичных стен и спертого воздуха  с  запахом  сырой  земли.
Свет маленькой биолюминесцентной пластины бил в потолок и разливался  по
комнате слабым рассеянным сиянием. Неужели его хватало для глаз  уэрели-
ан? "Просто радуйся как ни в чем не бывало".
   "Черт, меня похитили, - подумала Солли. - Кому это понадобилось?"
   Она медленно перевела взгляд с матраса на одеяло, потом на  кувшин  и
кубок, стоявшие у двери, а затем на отхожее место в  углу.  Разве  здесь
нельзя было поставить обычный унитаз? Солли спустила ноги с  топчана,  и
ее подошвы уперлись во что-то мягкое. Она нагнулась, разглядывая  черную
массу - вернее, тело, лежавшее на полу. Мужчина. Еще не  рассмотрев  как
следует черт лица, она узнала его.
   О дьявол! Даже здесь?
   Да, даже здесь "майор" был рядом. Солли, шатаясь, встала и опробовала
туалет, который в действительности оказался дырой в цементном полу,  во-
нявшей экскрементами и каким-то химическим веществом. Постанывая от  го-
ловной боли, Солли снова села на топчан и начала массировать руки и  ло-
дыжки. Ее методичные и ритмичные движения восстанавливали не только кро-
вообращение, но и уверенность в себе.
   "Вот же дерьмо! Они меня похитили. Зачем? "Просто радуйся  как  ни  в
чем не бывало". У-у, гад! А что с Тейео?"
   При мысли о том, что он мог погибнуть, Солли вздрогнула и на миг под-
тянула к себе колени. Через некоторое время она  склонилась  над  Тейео,
пытаясь рассмотреть его лицо. Ей снова показалось, что она оглохла. Сол-
ли не слышала даже собственных вздохов. Слабая и дрожащая, она приложила
ладонь к его лицу. Щека была холодной и неподвижной, однако тепло  дыха-
ния касалось ее пальцев, снова и снова. Она легла на матрас и  осмотрела
его. Мужчина лежал абсолютно неподвижно, но, положив руку ему на  грудь,
Солли почувствовала медленные удары сердца.
   - Тейео, - шепнула она.
   Потом она снова положила ладонь на его грудь. Ей хотелось еще раз по-
чувствовать это медленное и ровное сердцебиение. Оно дарило какую-то на-
дежду на будущее. "Просто радуйся?"
   "Посиди здесь", - сказали они. Как будто у нее есть  выбор!  Впрочем,
это и будет ее программой действий. А может быть, немного  поспать?  Да,
надо просто заснуть, и когда она проснется, ее уже выкупят, и каждый по-
лучит свое.
   Солли проснулась с мыслью, что надо посмотреть на часы. После сонного
изучения крохотного серебристого табло она поняла, что проспала три  ча-
са. Праздничный день продолжался. И вряд ли за пленников успели уплатить
выкуп. Значит, она не успеет прийти в театр на вечернее выступление  ма-
килов.
   Ее глаза привыкли к тусклому свету. Осмотревшись, она увидела на полу
рядом с головой Тейео засохшую кровь. Ощупав его череп, Солли обнаружила
выше виска большую опухоль величиной с кулак. Ее пальцы стали липкими от
крови. По-видимому, его оглушили. Он переоделся жрецом,  чтобы  охранять
ее во время церемонии. Но что было дальше, она не знала. Ей вспоминались
лишь крики, кусок летящей тьмы и увесистый удар, за  которым  последовал
хриплый вздох. Все произошло слишком быстро, как в атаке айджи. А  потом
мир дрогнул и померк в ужасном вибрирующем шуме.
   Солли щелкнула языком и похлопала по стене, проверяя свой слух. Все в
порядке. Ватные стены исчезли. Может быть, ее тоже  ударили  по  голове?
Она ощупала себя, но не нашла ни шишек, ни ран. Тейео не приходил в соз-
нание уже больше трех часов. Это свидетельствовало о серьезном  сотрясе-
нии мозга. Но насколько тяжела его рана? И когда вернутся  люди,  захва-
тившие их в плен?
   Солли встала и едва не упала, запутавшись в узких юбках  богини.  Эх,
если бы на ней сейчас была ее одежда, а не этот причудливый наряд, кото-
рый напялили придворные служанки! Она оторвала узкий лоскут и  подвязала
юбки с таким расчетом, чтобы они доходили до колен. В подвале было прох-
ладно и сыро. Солли походила по комнате, махая руками, чтобы  согреться,
- четыре шага вперед и четыре шага назад.
   "Тейео бросили на пол, - вдруг подумала она. - Ему же холодно! А что,
если сотрясение вызвало шок? Человек, пребывающий в  шоке,  нуждается  в
тепле".
   Солли остановилась, смущенная своей нерешительностью. Она  не  знала,
что предпринять. Может быть, поднять Тейео на топчан? Или  пусть  лежит,
как лежит? Куда же, черт возьми, подевались похитители? А что,  если  он
сейчас умирает? Она подошла к нему и позвала:
   - Тейео! Откройте глаза!
   Он тихо вздохнул.
   - Очнитесь, рега!
   Солли вспомнила, что люди с сотрясением мозга часто впадают  в  кому.
Но она не знала, как воспрепятствовать этому. Тейео  снова  вздохнул,  и
его лицо расслабилось, освобождаясь от тисков неподвижности. Глаза  отк-
рылись и закрылись. Она приподняла пальцем его веко и увидела расфокуси-
рованный зрачок.
   - О Камье всемогущий, - прошептал он тихо и слабо.
   Она испытала невероятную радость, увидев, что Тейео  пришел  в  себя.
"Радуйся как ни в чем не бывало". Наверное, у него чудовищно болела  го-
лова, а в глазах двоилось. Солли помогла ему перебраться на топчан и ук-
рыла его одеялом. Рега не задавал никаких вопросов. Он молча лежал, сос-
кальзывая в сон. Убедившись, что с ним все в порядке, Солли  возобновила
упражнения и около часа растягивала затекшие мышцы. Потом  взглянула  на
часы. Праздничный день заканчивался. Но ночь еще не наступила. Когда  же
они придут?
   Они пришли рано утром после долгой, почти бесконечной ночи.  Металли-
ческая дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Один из  похи-
тителей вошел с подносом, а двое остались стоять в дверном проеме, наце-
лив оружие на пленницу. Мужчина не посмел поставить поднос на пол и  пе-
редал его Солли.
   - Прошу прощения, леди, - сказал он и, повернувшись, вышел из  комна-
ты.
   Дверь закрылась. Загремели засовы. А Солли по-прежнему стояла на мес-
те, держа поднос.
   - Эй, подождите! - закричала она.
   Тейео проснулся и, морщась от боли, осмотрелся. Чувствуя, что он  ря-
дом в этой маленькой комнате, она забыла кличку,  которую  дала  ему,  и
больше не думала о нем как о "майоре". Однако ей  не  хотелось  называть
его по имени.
   - Я полагаю, это завтрак, - сказала она и села на край топчана.
   На плетеный поднос была наброшена ткань. Под ней находилась горка бу-
лок с мясом и зеленью. Рядом лежали кусочки фруктов, а  в  центре  стоял
графин, наполненный водой. Его оплетала тонкая узорчатая сетка из  како-
го-то металлического сплава.
   - Наш завтрак, обед и, возможно, ужин, - со вздохом добавила Солли. -
Хм-м. Булки выглядят довольно аппетитно. Рега, вы можете есть? Вы можете
сесть?
   Тейео приподнялся на локтях и с трудом сел, оперевшись спиной о  сте-
ну. Заметив, что он щурится, Солли с сочувствием спросила:
   - Все еще двоится в глазах?
   Он с тихим стоном кивнул.
   - Хотите пить?
   Еще один едва заметный кивок.
   - Держите.
   Солли передала ему чашку. Держа ее обеими руками и морщась при каждом
глотке, Тейео медленно выпил воду. Она к тому времени съела  три  булки,
потом заставила себя остановиться и попробовала дольку кисловатого  пло-
да.
   - Хотите фрукт? Кисленький, - сказала она, почувствовав себя  немного
виноватой.
   Он ничего не ответил. Солли вспомнилось, как за завтраком, предыдущим
днем или сто лет назад, Батикам угощал ее долькой пини. Еда,  потревожив
пустой желудок, вызвала тошноту. Тейео снова заснул. Она взяла чашку  из
его расслабившихся рук, налила воды и выпила, медленно глотая.
   Почувствовав себя лучше, Солли подошла к двери и осмотрела петли, за-
мок и поверхность. Потом простучала кирпичные стены и  гладкий  бетонный
пол, надеясь найти какой-нибудь путь для бегства. Подвальный холод  зас-
тавил ее взяться за физические упражнения. Чуть позже вернулась тошнота,
а вместе с ней и апатия. Солли забралась с ногами на топчан и вскоре по-
няла, что плачет. А еще через несколько минут сообразила, что  засыпает.
Ей захотелось в туалет. Она посидела над дырой, смущаясь звуков, которые
сама же издавала. Туалетной бумаги не оказалось. Это  тоже  смутило  ее.
Она подошла к топчану, села и подтянула колени к груди. От тишины звене-
ло в ушах.
   Взглянув на Тейео, Солли заметила, как тот  быстро  отвернулся.  Рега
по-прежнему полулежал в неудобной, но расслабленной позе,  прислонившись
спиной к стене.
   - Хотите пить? - спросила она.
   - Спасибо, - ответил Тейео.
   Здесь, где не осталось ничего определенного  и  время  оторвалось  от
прошлого, его тихий голос радовал своей знакомой интонацией. Солли нали-
ла полную чашку и передала ему. Он взял ее уже более уверенно  и,  выпив
воду, повторил:
   - Спасибо.
   - Как ваша голова?
   Он потрогал распухший висок, поморщился и снова прислонился к стене.
   - У одного из них был металлический  посох,  -  сказала  она,  увидев
вдруг четкий образ во вспышке путаных воспоминаний. - Ну да! Жезл жреца.
Он ударил вас, когда вы набросились на другого.
   - Они забрали мое оружие, - шепотом ответил он. - В обмен на  участие
в праздничной церемонии. - Рега устало закрыл глаза.
   - А я запуталась в своих длинных юбках и не смогла вам помочь. Послу-
шайте! Там был какой-то шум. Возможно, даже взрыв.
   - Да. Я же говорил вам о диверсии.
   - А кто, по-вашему, эти люди?
   - Революционеры. Или?
   - Вы намекали, что правительство Гатаи как-то замешано в этом.
   - У меня нет никаких доказательств, - шепотом ответил Тейео.
   - Вы были правы. Извините, что я не послушала вашего совета, - сказа-
ла Солли, с достоинством признав свою ошибку.
   Он слегка шевельнул рукой в жесте мрачного безразличия.
   - У вас все еще двоится в глазах?
   Тейео не ответил. Он снова заснул.
   Солли встала и попыталась вспомнить дыхательные  упражнения  селишей.
Через несколько минут загромыхали засовы, и дверь со скрипом отворилась.
В комнату вошли все те же трое мужчин: двое с оружием и один с  подносом
- молодые чернокожие парни, очень нервные  и  чем-то  явно  недовольные.
Когда мужчина ставил поднос на пол, Солли решительно  наступила  на  его
ладонь и надавила всем весом.
   - Подождите! - сказала она, глядя в лица двух вооруженных людей. - Вы
должны выслушать меня! У моего спутника тяжелая травма черепа. Нам нужен
врач. Нам нужна вода. Я даже не могу промыть его рану!  Кроме  того,  мы
хотим получить туалетную бумагу. И потом? Кто вы такие, черт бы вас поб-
рал?
   - Уберите ногу, леди! - закричал мужчина, пытаясь выдернуть  руку.  -
Сейчас же уберите ногу!
   Двое других услышали крик. Солли отступила назад, и кричавший отбежал
к двери и спрятался за спины своих вооруженных товарищей.
   - Ладно, леди. Мы просим прощения за неудобства, сказал он со слезами
на глазах и принялся растирать ладонь. -  Нас  называют  патриотами.  Мы
послали королю изменников свой ультиматум с вестью о том, что вы находи-
тесь у нас. Так что давайте не будем обижать друг друга. Хорошо?
   Он повернулся, кивнул одному из охранников, и тот закрыл дверь. Запо-
ры скрипнули, а затем наступила тишина. Солли вздохнула и села  на  топ-
чан. Тейео поднял голову.
   - Это было опасно, - сказал он с печальной улыбкой.
   - Я знаю, - ответила она. - И глупо. Но я не могла сдержаться.  А  вы
видели, как они стушевались и бежали отсюда! Теперь у нас будет вода!  -
Она заплакала. Она всегда плакала после ссор и после того, как причиняла
коту-то боль. - Посмотрим, что они принесли на этот раз.
   Солли поставила поднос на матрас и приподняла  салфетку.  Обычно  так
подавали заказанную пищу в номер третьеразрядных отелей.
   - Прямо все удобства, - прошептала она.
   Под тканью лежало  множество  предметов:  горсть  печенья,  небольшое
пластиковое зеркальце, гребень, крохотный горшочек с каким-то веществом,
от которого пахло сгнившими цветами, и пачка женских гатайских тампонов.
   - Набор для леди, - проворчала Солли. - Черт бы их побрал, тупых при-
дурков! Зачем мне здесь зеркало?! - Она отшвырнула его к стене. - Неуже-
ли они думают, что я и дня не могу провести, не взглянув на свое отраже-
ние! Идиоты!
   Она сбросила на пол все предметы, оставив на подносе только  печенье.
Впрочем, Солли знала, что позже подберет тампоны и положит под матрас на
тот случай, если их задержат здесь больше чем на десять дней. А что, ес-
ли дольше?
   - О Боже, - прошептала она.
   Солли встала и подобрала зеркало, маленький горшочек, пустой кувшин и
фруктовую кожуру от предыдущего завтрака. Положив все это на пустой под-
нос, она поставила его рядом с дверью.
   - Наша мусорная корзина, - сказала она Тейео на языке Вое Део.
   К счастью, в гневе она всегда выражалась на альтерранском наречии. Ей
не хотелось показаться веоту излишне грубой и несдержанной.
   - Если бы вы только знали, как трудно быть в вашем обществе женщиной,
- сказала она снова усаживаясь на матрас. - Такое впечатление,  что  все
мужчины на Уэреле ярые женоненавистники!
   - Я думаю, они хотели сделать как лучше, - ответил Тейео.
   В его голосе не было ни насмешки, ни оправдания. Если он и  радовался
ее смущению, то неплохо скрывал это чувство.
   - Кроме того, они дилетанты, - добавил рега.
   - Возможно, это и плохо, - подумав ответила она.
   - Возможно.
   Он сел и осторожно ощупал повязку на  голове.  Его  волнистые  волосы
слиплись от крови.
   - Вас похитили, чтобы потребовать выкуп, - сказал Тейео. - Вот почему
они нас не убили. У них не было оружия. Возможно, эти парни даже не уме-
ют обращаться с ним. Жаль, что жрецы отобрали мой пистолет.
   - Вы хотите сказать, что это не они предупреждали вас?
   - Я не знаю, кто предупреждал меня.
   Головная боль заставила его замолчать на несколько минут.
   - Солли? У нас есть вода?
   Она принесла ему полную чашку.
   - К сожалению, ее не хватит, чтобы промыть вашу рану. Зачем мне  зер-
кало, когда у нас нет воды!
   Он поблагодарил ее, утолил жажду и сел у стены, оставив в чашке  воды
на последний глоток.
   - Они не планировали брать меня в плен, - сказал Тейео.
   Подумав об этом, Солли кивнула и спросила:
   - Боялись, что вы опознаете их?
   - Будь у них место для второго человека, они  не  поместили  бы  меня
вместе с леди. - Он говорил без всякой иронии. - Они приготовили это по-
мещение только для вас. Я думаю, оно находится где-то в городе.
   Солли кивнула:
   - Машина ехала около получаса. Однако я не видела дороги, потому  что
они надели мне на голову мешок.
   - Наши похитители отправили во дворец ультиматум, но не получили  от-
вета. Или, возможно, им ответили насмешливым отказом. Скоро они потребу-
ют, чтобы вы написали королю записку.
   - Ага! Им хочется убедить правительство, что я действительно нахожусь
у них? А почему им нужно в этом кого-то убеждать?
   Они оба помолчали, и Тейео ответил:
   - Извините меня. Я не в силах думать. Он лег на спину. Чувство  уста-
лости пересилило возбуждение Солли, и она улеглась  рядом,  сложив  юбку
богини и пристроив ее себе под голову  вместо  подушки.  Колючее  одеяло
прикрывало их ноги.
   - Надо попросить у них подушку, - сонно сказала она. - Кроме того,  я
хочу получить мыло, свое одеяло и? Что еще?
   - Может быть, ключ от двери? - тихо прошептал Тейео.
   Они лежали бок о бок в объятиях тишины и тусклого ровного света.
   На следующий день около восьми часов утра в комнату вошли четыре пат-
риота. Двое остались у двери, нацелив на пленников оружие. Другая  пара,
неуклюже подталкивая друг друга, подошла к Тейео и Солли, которые сидели
на низком топчане. Незнакомый мужчина заговорил на языке Вое Део. Он из-
винился за неудобства, причиненные леди, и пообещал сделать все  возмож-
ное, чтобы смягчить дискомфорт. Взамен он попросил немного  потерпеть  и
написать записку проклятому королю предателей: всего лишь несколько слов
о том, что ее выпустят на свободу только после того, как  Совет  отменит
свой договор с Вое Део.
   - Совет не отменит его, - ответила Солли. - И королю не позволят  со-
вершить такой поступок.
   - Прошу не спорить, - раздраженно сказал мужчина.  -  Вот  письменные
принадлежности. А вот текст, который вы должны переписать.
   Он бросил на матрас бумагу и ручку и отступил на шаг,  словно  боялся
приблизиться к ней.
   Солли осознала, что Тейео демонстративно устранился от разговора.  Он
был абсолютно неподвижен. Его голова опустилась, взгляд застыл на  живо-
те. И мужчины не обращали на него никакого внимания.
   - Я согласна переписать ваш текст, но взамен хочу воды - причем много
воды, - одеяло, мыло, туалетную бумагу, подушку и врача. Я  хочу,  чтобы
кто-то отзывался на мой стук в дверь. И еще мне нужна подходящая одежда.
Теплая мужская одежда.
   - Никакого врача! - ответил человек. - Пожалуйста, перепишите  текст!
Сейчас же!
   Он был так раздражен и нетерпелив, что Солли не посмела настаивать на
своем. Она прочитала их требования, переписала текст крупным детским по-
черком и отдала записку вожаку. Тот прочел написанное, кивнул и,  ничего
не сказав, покинул комнату. Следом за ним  ушли  и  остальные.  Раздался
скрип засовов и звон ключей.
   - Наверное, мне надо было отказать этим олухам.
   - Я так не думаю, - ответил рега.
   Он встал, потянулся, но, почувствовав головокружение, снова опустился
на матрас.
   - А вы неплохо торгуетесь, - похвалил Тейео.
   - Поживем - увидим. О мой Бог! Что же будет дальше?
   - Скорее всего правительство Гатаи не выполнит их требований, - отве-
тил рега. - Но если Вое Део и послы Экумены узнают о вашем пленении, они
окажут давление на короля.
   - Как бы мне хотелось, чтобы они поторопились. Советники сейчас  рас-
теряны и сбиты с толку. Спасая репутацию правительства, они могут  попы-
таться скрыть мое исчезновение. Это вполне вероятно. Но  как  долго  они
могут хранить его в тайне? И что будут делать ваши люди? Они начнут  вас
искать?
   - Вне всяких сомнений, - вежливо ответил Тейео.
   Любопытно, что его чопорные манеры, которые там, на воле, всегда  от-
талкивали Солли, теперь имели совсем другой эффект: сдержанность и  офи-
циальность Тейео пробуждали в ней воспоминание о том, что она по-прежне-
му являлась частью огромного мира - мира, из которого их забрали и  куда
они должны были вернуться, мира, где люди жили долго и счастливо.
   "А что означает долгая жизнь?" - спросила она себя и не нашла ответа.
Солли никогда не думала на такие темы. Но эти молодые патриоты обитали в
мире коротких жизней. Они подчинялись своим законам,  которые  определя-
лись требованиями, насилием, неотложностью и смертью. И что  их  толкало
на это? Фанатизм, ненависть и жажда власти.
   - Каждый раз когда наши похитители закрывают эту дверь, я начинаю бо-
яться, - тихо сказала она.
   Тейео прочистил горло и ответил:
   - Я тоже.
   Они упражнялись в айджи.
   - Хватай! Нет, хватай как следует! Я же не стеклянная. Вот так?
   - Понятно! - возбужденно воскликнул Тейео, когда Солли  показала  ему
новый прием.
   Он повторил движение и вырвался из захвата.
   - Хорошо! Теперь ты делаешь паузу? и наносишь удар! Вот так!  Ты  по-
нял?
   - У-у-у!
   - Прости. Прости меня, Тейео? Я забыла о  твоей  ране.  Как  ты  себя
чувствуешь? Я прошу прощения?
   - О великий Камье, - прошептал он, садясь у стены и сжимая руками го-
лову.
   Рега сделал несколько глубоких вдохов. Солли опустилась рядом  с  ним
на колени и озабоченно осмотрела опухоль на виске.
   - Но это нечестный бой, - сказал он, опуская руки.
   - Конечно, нечестный. Это айджи. Честным можно быть только в любви  и
на войне. Так говорят на Терре. Прости меня, Тейео. Это было очень глупо
с моей стороны!
   Он смущенно и отрывисто хохотнул и покачал головой:
   - Нет, Солли. Показывай дальше. Я еще такого не видел.
   Они упражнялись в созерцании.
   - И что мне делать с моим разумом?
   - Ничего.
   - Значит, ты позволяешь ему блуждать?
   - Нет. А разве я и мой разум - разные вещи?
   - Тогда? Разве ты не концентрируешься на чем-то? Неужели твое  созна-
ние блуждает как хочет?
   -Нет.
   - Значит, ты все-таки не позволяешь ему возбуждаться?
   - Кому? - спросил он и быстро взглянул вниз.
   Наступила неловкая пауза.
   - Ты подумал о?
   - Нет-нет! - ответил он. - Ты ошиблась! Попробуй еще раз.
   Они молчали почти четверть часа.
   - Тейео, я не могу. У меня чешется нос. У меня чешутся мысли. Сколько
времени ты потратил, чтобы научиться этому?
   Он помолчал и неохотно ответил:
   - Я занимался созерцанием с двух лет.
   Нарушив расслабленную и неподвижную позу, он нагнул  голову,  вытянул
шею и помассировал мышцы плеч. Солли с улыбкой наблюдала за ним.
   - Я снова думала о долгой жизни, - сказала она. - Но только не в тер-
минах времени, понимаешь? Например, я могла бы прожить  одиннадцать  ве-
ков. А что это значит? Ничего. Знаешь, что я имею в виду? Мысли о долгой
жизни создают некую разницу. Вот ты была одна, а потом у тебя  рождаются
дети. Даже сама мысль о будущих детях меняет что-то  внутри  -  нарушает
какое-то тонкое равновесие. Странно, что я думаю об этом  сейчас,  когда
мои шансы на долгую жизнь начинают стремительно падать?
   Тейео не ответил. Он не дал ей ни малейшего шанса  продолжить  разго-
вор. Рега был одним из самых молчаливых людей, которых Солли знала. Мно-
гие мужчины поражали ее своей многословностью. Она и сама любила погово-
рить. А вот этот был тихим. И ей хотелось узнать, что давала такая  уми-
ротворенность.
   - Все зависит от практики, верно? - спросила она. - Надо  просто  си-
деть и ни о чем не думать.
   Тейео кивнул.
   - Годы и годы практики. О Боже! Неужели мы просидим здесь так долго?
   - Конечно же, нет, - ответил он, уловив ее мысли.
   - Почему они ничего не делают? Чего они ждут? Прошло уже девять дней!
   С самого начала по молчаливому соглашению они поделили комнату  попо-
лам. Линия проходила посередине топчана, от стены до стены. Дверь  нахо-
дилась на территории Солли - слева, а туалет  принадлежал  Тейео.  Любое
вторжение в чужое пространство требовало какого-то очевидного  намека  и
обычно позволялось кивком головы. Если один из них пользовался туалетом,
другой отворачивался. А когда у них  набиралось  достаточное  количество
воды, они по очереди принимали "кошачью баню", и тогда кто-то снова  си-
дел лицом к стене. Впрочем, это случалось  довольно  редко.  Разграничи-
тельная линия на топчане была абсолютной. Ее пересекали  только  голоса,
храп и запахи тел. Иногда Солли чувствовала его тепло. Температура  тела
уэрелиан на несколько градусов превышала ее собственную, и, когда  Тейео
спал, Солли чувствовала в прохладном воздухе исходившее от  него  тепло.
Интересно, что даже в глубоком сне они и пальцем не смели пересечь неви-
димую границу.
   Солли часто задумывалась над их вежливым нейтралитетом и порою  нахо-
дила такие отношения забавными. Но иногда они казались ей глупыми и воз-
никшими исключительно по причине каприза. Неужели они оба не могли  вос-
пользоваться простыми человеческими удовольствиями? Солли прикасалась  к
Тейео лишь дважды: в тот день, когда помогала ему забраться на топчан, и
еще раз, когда, накопив воды, промывала рану на  его  голове.  Используя
гребень и куски от юбки богини, она постепенно удалила  из  волос  Тейео
смердящие комочки крови. Затем перевязала ему голову. Все юбки были пор-
ваны на бинты и тряпки для мытья. А когда рана немного зажила, они нача-
ли практиковаться в айджи. Однако захваты и объятия айджи имели безликую
ритуальную чистоту и находились за гранью живого общения. Время от  вре-
мени Солли даже обижалась на сексуальную незаинтересованность Тейео.
   И все же его твердое самообладание стало для  нее  единственной  под-
держкой в этих неописуемо трудных условиях. Так вот, оказывается,  какие
они: Тейео, Реве и многие уэрелиане. А Батикам? Да, он исполнял ее  при-
хоти и желания, но являлась ли  эта  уступчивость  настоящим  контактом?
Солли вспоминала страх в его глазах той ночью. Нет, им двигало не  само-
обладание, а принуждение.
   Вот она - парадигма рабовладельческого общества: рабы и хозяева,  по-
павшие в одну и ту же ловушку тотального недоверия и самозащиты.
   - Тейео, - произнесла она, - я не понимаю рабства. Позволь мне выска-
зать свои мысли.
   Хотя он не ответил ни согласием, ни отказом, на  лице  его  появилось
выражение дружеского внимания.
   - Я хочу понять, как возникает  социальное  обустройство  и  как  от-
дельный человек становится его неотъемлемой частью. Давай  оставим  пока
вопрос, почему ты не желаешь рассматривать рабство как  неэффективную  и
жестокую модель общества. Я не прошу тебя защищать его или отрекаться от
своих убеждений. Я просто пытаюсь понять, как человек может верить в то,
что две трети людей его мира принадлежат ему  по  праву  рождения.  Даже
пять шестых, если считать ваших жен и матерей.
   Тейео выдержал долгую паузу и сказал:
   - Моя семья владеет только двадцатью пятью рабами.
   - Не уклоняйся от вопроса.
   Он улыбнулся, принимая упрек:
   - Мне кажется, что вы оборвали все человеческие связи друг с  другом,
- продолжала Солли. - Вы игнорируете рабов, а им, в свою очередь, нет до
вас никакого дела. Между тем все люди должны взаимодействовать. Вы  раз-
делили общество на две половины и не покладая рук трудитесь над ежеднев-
ным воссозданием этой границы. Сколько сил теряется напрасно!  Ведь  это
не естественная граница! Она искусственно создана людьми. Лично я не мо-
гу назвать никаких отличий между собственниками и рабами. А ты можешь?
   - Конечно.
   - И все они будут иметь отношение к культуре и поведению, верно?
   Подумав немного, Тейео кивнул.
   - Вы принадлежите к одной и той же расе и даже народу.  Вы  одинаковы
во всем, не считая легких различий в оттенках кожи. Если  воспитать  ре-
бенка-раба как хозяина, он станет собственником во  всех  отношениях,  и
наоборот. Таким образом, вы всю жизнь поддерживаете разграничение, кото-
рого на самом деле не существует. И я не могу понять, почему вы не види-
те, насколько это напрасно и бесполезно, - причем не только в экономике,
но и?
   - На войне, - вдруг добавил рега.
   Наступило долгое молчание. Солли еще о многом хотелось сказать, одна-
ко она терпеливо ожидала развития разговора.
   - Я был на Йеове, - сказал Тейео в конце концов. -  На  самом  острие
гражданской войны.
   "Так вот откуда все твои шрамы", - подумала она.
   Как бы скрупулезно Солли ни отводила взгляд в сторону, она давно  уже
рассмотрела стройное черное тело Тейео, а на занятиях айджи  увидела  на
его левой руке длинный широкий шрам.
   - Как ты, наверное, знаешь, рабы колонии подняли мятеж  -  сначала  в
некоторых городах, а потом на всей планете. Наша армия  состояла  только
из рабовладельцев. Мы не посылали туда рабов-солдат, потому что они мог-
ли нарушить присягу. На фронт улетали лишь веоты-добровольцы. Мы считали
себя хозяевами, а их - слугами, но война шла на равных. Я понял это  до-
вольно быстро. А позже мне пришлось признать, что мы воевали с сильным и
умным противником. Они победили нас.
   - Но это? - начала было Солли и замолчала.
   Она не знала, что сказать.
   - Они побеждали нас с самого начала, -  рассказывал  он.  -  Частично
из-за того, что наше правительство не понимало, насколько неприятель си-
лен. А они сражались лучше и злее нас, разумно и с  исключительной  сме-
лостью.
   - Они боролись за свою свободу!
   - Возможно, - вежливо ответил Тейео.
   - И ты?
   - Я хочу сказать, что уважал своих противников.
   - А мне ничего не известно об этой войне, да и  вообще  о  войнах,  -
сказала Солли, и в голосе ее смешались горечь и раздражение. -  Какое-то
время я жила на Кеаке, но там не было войны. Там происходило расовое са-
моубийство. Бездумное уничтожение биосферы. Наверное, существует большая
разница? Именно тогда союз Экумены решил ввести запрет на некоторые виды
вооружения. Мы просто не могли смотреть, как Оринт и Кеака разрушали са-
мих себя. Терране тоже отвергали Конвенцию союза.  И  едва  не  погубили
свою планету. Между прочим, я наполовину терранка. Мои предки веками го-
нялись друг за другом по планете - сначала с дубинами, а позже с атомны-
ми бомбами. Они тоже делились на хозяев и слуг? целые тысячелетия. Я  не
знаю, насколько хороша Конвенция союза и верна ли  она.  Кто  мы  такие,
чтобы позволять другим планетам одно и запрещать другое? Но идея Экумены
предлагает способ сосуществования! Способ открытого общения. Мы не хотим
мешать кому-то двигаться вперед.
   Тейео слушал ее и ничего не говорил. И только позже тихо прошептал:
   - Мы учились смыкать ряды. Всегда. Я думаю, ты права. Это  была  нап-
расная трата времени, сил и духа. Вы более открыты. И мне нравится  ваша
свобода.
   "Эти слова многого стоили ему", - подумала Солли. Не то что ее излия-
ния, похожие на танцы света и тени. Он говорил от чистого сердца, и поэ-
тому Солли с благодарностью принимала его похвалу. К  тому  времени  она
начала понимать, что с каждым прошедшим днем все больше и больше  теряет
уверенность и надежду. Она теряла убежденность в том,  что  их  выкупят,
освободят, что они когда-нибудь выберутся из этой комнаты и вообще оста-
нутся в живых.
   - Эта война была жестокой?
   - Да,- ответил Тейео. - Я даже не могу объяснить?  Не  могу  сказать?
Там все происходило ослепительно быстро, как в мощных вспышках света.
   Он поднял руки к лицу, словно хотел закрыть глаза, а затем  с  укором
посмотрел на Солли. И тогда она поняла, что его стальное на вид  самооб-
ладание было уязвимо во многих местах.
   - То, что я видела на Кеаке, происходило так же, - сказала она.  -  Я
тоже ничего не могла объяснить. Как долго ты был на Йеове?
   - Чуть меньше семи лет.
   Она поморщилась:
   - Значит, ты везучий?
   Этот странный вопрос не имел прямого отношения к тому, о чем они  го-
ворили, но Тейео по достоинству оценил его.
   - Да, - ответил он. - Мне всегда везло. Большинство  из  моих  друзей
погибли в боях, и многие из них - в первые три года. Мы потеряли на Йео-
ве триста тысяч человек. Правительство замалчивает это. Подумать только:
две трети веотов Вое Део убиты! А я остался жив.  Наверное,  я  действи-
тельно очень везучий.
   Он опустил подбородок на сцепленные пальцы и замкнулся в мрачном мол-
чании.
   Через какое-то время Солли тихо прошептала:
   - Надеюсь, ты по-прежнему удачлив.
   Он ничего не ответил.
   - Как долго их уже нет? - спросил Тейео.
   Солли посмотрела на часы и прочистила пересохшее горло.
   - Шестьдесят часов.
   Вчера похитители не пришли в положенное время. Не пришли они и нынеш-
ним утром. У пленников кончилась еда, а затем и вода. Солли и Тейео ста-
новились все более мрачными и молчаливыми.  Иногда  они  перебрасывались
короткими фразами, но большую часть времени в комнате царила тишина.
   - Это ужасно, - сказала она. - Это просто ужасно. Я начинаю думать?
   - Они не бросят тебя, - проворчал Тейео. -  Они  взяли  на  себя  от-
ветственность за твою жизнь.
   - Потому что я женщина?
   - Частично.
   - Вот же дерьмо!
   Он улыбнулся, вспомнив, что там, на воле, ее  грубость  казалась  ему
невыносимой.
   - А вдруг их поймали и расстреляли? - воскликнула она.  -  Что,  если
они никому не успели рассказать, где нас держат?
   Тейео тоже не раз подумывал об этом. И теперь не знал, как ее успоко-
ить.
   - Мне не хотелось бы умереть в таком  противном  месте,  -  заплакала
Солли. - Здесь холодно и грязно. Я воняю, как падаль. Я воняю уже  двад-
цать дней! От страха смерти у меня болит живот, а я не могу выдавить  из
себя и капельку кала. Меня мучает жажда, но у нас нет ни капли воды!
   - Солли! - резко произнес Тейео. - Успокойся! Не теряй самообладания!
Оставайся твердой как кремень!
   Она с изумлением посмотрела ему в лицо:
   - А для чего мне оставаться твердой?
   Рега смущенно замолчал, и она спросила:
   - Я задела твою благородную честь?
   - Нет, но?
   - Тогда в чем дело? Что тебя волнует?
   Он подумал, что у нее начнется истерика, но Солли вскочила,  схватила
пустой поднос и стала колотить им по двери, пока  не  разломала  его  на
части.
   - Идите сюда, черт бы вас побрал! - кричала она. - Идите сюда, ублюд-
ки! Выпустите нас отсюда!
   Потом Солли села на матрас и с печальной улыбкой посмотрела на Тейео.
   - Вот так, - сказала она.
   - Подожди-ка! Слушай!
   Они на миг затаили дыхание. Где бы ни находился этот подвал,  городс-
кие звуки до него не доходили. Но теперь неподалеку  отсюда  происходило
что-то очень серьезное. Они услышали взрывы и приглушенную канонаду.
   Дверные засовы заскрипели.
   Пленники вскочили на ноги. Дверь открылась - на этот раз очень тихо и
медленно. На пороге стоял вооруженный мужчина. Держа винтовку наперевес,
он отступил на шаг, и в комнату вошли два патриота. Первого, что  был  с
пистолетом, заключенные никогда не видели. Второго,  с  перекошенным  от
страха лицом, Солли называла представителем.  Он  выглядел  так,  словно
долго бежал или с кем-то сражался - грязный, оборванный и  немного  оша-
левший. Прикрыв дверь, он протянул им  несколько  листков.  Все  четверо
настороженно смотрели друг на друга.
   - Дайте нам воды, ублюдки! - прохрипела Солли.
   - Леди! - торопливо произнес представитель. - Я прошу прощения.
   Казалось, он не слышал ее слов. Его взгляд впервые устремился на  ре-
гу.
   - В городе идет ужасное сражение, - сказал он.
   - А кто сражается? - спросил Тейео ровным властным голосом.
   - Вое Део и мы, - ответил молодой патриот. - Они послали в Гатаи свои
отряды. Сразу после похорон ваше правительство потребовало от нас  капи-
туляции. А вчера они ввели свои войска и затопили город  кровью.  Кто-то
передал солдатам Вое Део все адреса староверческих центров. И  некоторые
из наших.
   В его голосе чувствовалось смущение - злое обиженное смущение.
   - Вы сказали, похороны? - спросила Солли. - Чьи похороны?
   Представитель хмыкнул, и тогда Тейео повторил вопрос:
   - Чьи похороны?
   - Похороны леди. Ваши. Вот, смотрите? Я принес отпечатанные на  прин-
тере сообщения, взятые из информационной сети. Похороны по высшему  раз-
ряду. Они сказали, что вы погибли при взрыве бомбы.
   - При каком еще взрыве, черт бы вас побрал? - хрипло закричала Солли.
   Патриот повернулся к ней и сердито ответил:
   - При взрыве, который произошел на празднике. Его устроили староверы.
Они заложили в костер Туал огромное количество взрывчатки. Но мы  узнали
об их плане и решили немного изменить его. Мы спасли вас от верной смер-
ти, леди!
   - Спасли меня? Да хватит лгать! Вы хотели получить за меня выкуп, ос-
линые задницы!
   Пересохшие губы Тейео потрескались от смеха, который ему едва удалось
удержать.
   - Дайте мне ваши копии, - сказал он, и молодой  человек  передал  ему
пачку листков.
   - Немедленно принесите нам воды! - закричала Солли.
   - Нет-нет, господа. Я прошу вас задержаться, - поспешно  добавил  Те-
йео. - Нам надо обсудить сложившуюся ситуацию.
   Сев на матрас, он и Солли за несколько минут прочитали статьи о  тра-
гическом окончании праздника и прискорбной кончине всеми уважаемой и лю-
бимой посланницы Экумены. В правительственной речи сообщалось,  что  она
погибла в результате террористического акта, осуществленного  старовера-
ми, а ниже кратко упоминались имена ее телохранителя, жрецов и зрителей,
которые были убиты при взрыве.  Несколько  статей  посвящались  длинному
описанию траурных мероприятий, отчетам о беспорядках и репрессиях. Затем
шла благодарственная речь короля, которую тот произнес в ответ на  пред-
ложенную помощь Вое Део. Он просил уничтожить раковую опухоль  террориз-
ма?
   - Так, - задумчиво произнес Тейео. - Значит, Совет не ответил на  ваш
ультиматум. Почему же вы оставили нас в живых?
   Солли нахмурилась. Этот вопрос показался ей бестактным, но представи-
тель спокойно ответил:
   - Мы решили, что выкуп за вас даст Вое Део.
   - Я думаю, они нас выкупят, - согласился Тейео. - Но вам лучше не со-
общать своему правительству о том, что вы оставили нас в живых. Если Со-
вет?
   - Подожди, - сказала Солли, касаясь его руки. - Я  хочу  подумать  об
этом. Скорее всего нас выкупит посольство Экумены. Но  как  передать  им
послание?
   - Не забывай, что в город введены войска Вое Део. Мне лишь надо напи-
сать сообщение и отправить его охранникам из моей команды.
   Солли сжала его запястье, подавая какой-то предупреждающий знак.  По-
том взглянула на представителя  и  ткнула  в  его  сторону  указательным
пальцем:
   - Вы украли посла  Экумены,  ослиные  задницы!  Теперь  вам  придется
кое-что сделать, чтобы заслужить мое  расположение.  Я  готова  простить
вас, потому что нуждаюсь в вашей помощи. Если ваше чертово правительство
узнает, что я жива, оно попытается спасти свою репутацию и, конечно  же,
уничтожит меня. Где вы прячете нас? Есть ли у  нас  хоть  какой-то  шанс
выбраться из этого подвала?
   Мужчина раздраженно покачал головой.
   - Нет, мы все теперь отсиживаемся здесь, внизу, - ответил он. - И  вы
останетесь здесь. Мы не хотим подвергать вас опасности.
   - Да, тупоголовые придурки! Вам сейчас надо беречь нас изо всех  сил,
- сказала Солли. - Мы стали вашей единственной гарантией спасения!  При-
несите нам воды, черт бы вас побрал! И  дайте  нам  поговорить  немного!
Возвращайтесь через час!
   Молодой человек склонился над ней, и его лицо исказилось от гнева.
   - Леди! Вы ведете себя как пьяная развратная рабыня! Вы? Вы грязная и
вонючая инопланетная сучка!
   Тейео вскочил на ноги, но Солли дернула его за руку. Представитель  и
другой мужчина молча подошли к двери, отперли замок и вышли.
   - Ты только посмотри? - сказала она с ошеломленным видом.
   - Зря? Зря? - шептал Тейео. Он даже не знал, как выразить свою мысль.
- Они не поняли тебя. Лучше бы с ними говорил я.
   - Ну да, конечно! Женщинам не положено отдавать приказы. Женщины  во-
обще не должны говорить. Говнюки! Самовлюбленные ничтожества! Но  ты  же
говорил, что они чувствуют ответственность за мою жизнь!
   - Да, это так, - ответил он. - Но они очень молоды и фанатичны.  И  к
тому же ужасно напуганы.
   "Ты говорила с ними, как с рабами", - подумал он.  Однако  не  посмел
сказать этого вслух.
   - Я тоже ужасно напугана! - закричала Солли, и по ее  щекам  побежали
слезы.
   Она вытерла глаза и села среди бумаг.
   - О Боже! Мы мертвы уже двадцать дней. Похороны состоялись  полмесяца
назад. Интересно, кого они кремировали вместо нас?
   Тейео удивлялся ее силе. Его рука болела. Он мягко  помассировал  за-
пястье и с улыбкой взглянул на Солли.
   - Спасибо, что удержала меня, - сказал он. - Иначе я ударил бы его.
   - Знаю. Бесшабашное рыцарство. А тот парень с  оружием  сделал  бы  в
твоей голове дыру. Послушай, Тейео, ты уверен, что нас спасут, если твое
послание попадет в руки армейского офицера или охранника из Вое Део?
   - Конечно.
   - А что, если твоя страна играет в ту же игру, что и Гатаи?
   Тейео взглянул на Солли, и гнев, который то  пробуждался  в  нем,  то
угасал на протяжении этих бесконечных дней, захлестнул  его  неудержимым
потоком. Он не мог говорить, потому что на языке крутились те же оскорб-
ления, которые бросил в лицо Солли молодой патриот.  Тейео  прошелся  по
своей территории, сел на топчан и отвернулся к стене. Он сидел, скрестив
ноги и положив одну ладонь на другую. Солли что-то говорила,  но  он  не
слушал ее.
   Почувствовав недоброе, она замолчала, а затем напомнила:
   - Мы хотели поговорить, Тейео. У нас в запасе только  час.  Я  думаю,
наши похитители выполнят все, что мы потребуем. Но нам  надо  предложить
им какой-то стоящий план - то, что можно реально исполнить.
   Тейео не отвечал. Кусая губы, он хранил молчание.
   - Что я такого сказала? Неужели я чем-то  обидела  тебя?  О  Господи!
Тогда прости меня. Я ничего не понимаю?
   - Они? - Тейео замолчал и попытался овладеть собой и своими непослуш-
ными губами. - Они нас не предадут.
   - Кто? Патриоты?
   Он не ответил.
   - Ты хочешь сказать, Вое Део? Ты действительно уверен в этом?
   После этого недоверчивого вопроса он вдруг понял,  что  Солли  права.
Разве правительство уже не предавало своих сынов на Йеове? Разве не нап-
расной оказалась его верность стране и долгу? И что стоила для них жизнь
никому не нужного веота? Солли продолжала извиняться и твердить, что он,
возможно, прав. А Тейео сжимал пальцами виски, жалея, что не может  зап-
лакать, - глаза были сухи, как песок в пустыне.
   Солли нарушила границу и положила руку ему на плечо.
   - Тейео, прости, - сказала она. - Я не хотела оскорблять твое  досто-
инство! Я очень уважаю тебя. Только ты моя надежда и помощь.
   - Все это ерунда, - сказал он. - Вот если бы я?  Просто  мне  хочется
пить.
   Она вскочила и забарабанила в дверь кулаками.
   - Дайте нам воды! - закричала она. - Сволочи, сволочи!
   Тейео встал и зашагал по комнате: три шага вперед, поворот, три  шага
назад, поворот. Внезапно он остановился на своей половине.
   - Если ты права, нам и нашим  похитителям  угрожает  серьезная  опас-
ность. Сообщение о твоей смерти помогло гатайцам оправдать вторжение от-
рядов Вое Део. С их помощью король и Совет хотят уничтожить все антипра-
вительственные фракции и группировки. Вот почему  нашим  солдатам  стали
известны адреса подпольных центров. Как бы там  ни  было,  правительства
Гатаи и Вое Део не позволят тебе воскреснуть. Нам повезло, что мы  нахо-
димся в плену у патриотов.
   Солли смотрела на Тейео с какой-то странной нежностью, которую он на-
шел неуместной.
   - Теперь бы еще понять, какую позицию займет союз Экумены, -  продол-
жал Тейео. - Я хочу сказать? Ваши люди действительно поступают так,  как
говорят?
   - У политиков всегда две правды. Если посольство увидит, что Вое  Део
пытается подчинить Гатаи, они не станут вмешиваться, но и не одобрят на-
силия, о котором говорили патриоты.
   - Репрессии направлены против тех, кто мешает гатайцам вступить в со-
юз Экумены.
   - Все равно их не одобрят. А если в посольстве узнают,  что  я  жива,
Вое Део получит хорошую взбучку. Но как нам отправить  туда  весточку  о
себе? Я была здесь единственной посланницей Экумены. Кто  мог  бы  стать
надежным курьером?
   - Любой из моих людей, но?
   - Скорее всего их уже отозвали. Зачем держать охрану посла, если  тот
погиб во время террористического акта? Но эту возможность  надо  отрабо-
тать до конца. Вернее, попросить об этом наших похитителей. -  Ее  голос
стал тише и задумчивее. - Вряд ли они позволят нам уйти. А если переоде-
тыми? Пожалуй, это будет самый безопасный способ.
   - Но как мы переберемся через океан? - спросил Тейео.
   Солли несколько раз ударила себя ладонью по лбу.
   - Ну почему они не могут принести нам воды?
   Ее голос походил на шуршание бумаги. Тейео стало стыдно за свой  гнев
и обиду. Ему захотелось сказать, что она тоже была его помощью и  надеж-
дой, что он гордился ею и уважал, как друга. Но ни одна из этих фраз  не
сорвалась с его уст. Он чувствовал себя пустым и усталым. Он  чувствовал
себя высохшим стариком. Ах, если бы ему дали глоток воды?
   Наконец им принесли и воду и пищу. Еды было мало - в основном заплес-
невелый хлеб. По иронии судьбы тюремщики сами стали заключенными. И  те-
перь экономили припасы.  Представитель  назвал  пленникам  свое  военное
прозвище: Кергат, что по-гатайски означало "свобода". Он рассказал,  что
войска Вое Део провели на окрестных территориях так называемую зачистку,
предали огню немало домов и взяли под контроль почти весь город, включая
королевский дворец. Однако по телесети об этом ничего не говорилось.
   - Дурацкие интриги Совета закончились тем, что нашу страну  захватила
армия Вое Део, - воскликнул он, едва не рыдая от ярости.
   - Это ненадолго, - сказал Тейео.
   - А кто сможет их победить? - спросил молодой человек.
   - Йеове. Идея Йеове.
   Кергат и Солли с удивлением посмотрели на него.
   - Революция, - пояснил Тейео. - Вскоре Уэрел станет Новым Йеове.
   - Вы имеете в виду рабов? - спросил  Кергат.  -  Но  они  никогда  не
объединятся во фронт сопротивления.
   - Но когда они сделают это, будьте осторожны, - мягко добавил веот.
   - А разве в вашей группе нет рабов? - удивленно спросила Солли.
   Кергат даже не потрудился ответить. Тейео вдруг  понял,  что  молодой
патриот относился к ней как к рабыне. Впрочем, он и сам поступал так же,
там, в другой жизни, где такое разграничение имело смысл.
   - Скажи, а твоя служанка Реве настроена к тебе по-дружески? - спросил
он Солли.
   - Да, - ответила она. - Вернее, это я пыталась стать ее подругой. Она
не сделает того, что ты хочешь.
   - А макил?
   Она задумалась почти на минуту.
   - Возможно. Да.
   - Он все еще здесь?
   Солли неуверенно пожала плечами:
   - Их труппа собиралась в турне. Отъезд должен  был  состояться  через
несколько дней после праздника.
   - Он из Вое Део. Если труппа макилов все еще здесь, их  скорее  всего
отправят домой. Кергат, вам надо выяснить этот вопрос и связаться с  ак-
тером по имени Батикам.
   - Он макил? - спросил молодой патриот, и его лицо исказилось от  отв-
ращения. - Один из ваших кривляк-гомосексуалистов?
   Тейео быстро посмотрел на Солли. Терпение, терпение.
   - Бисексуалов, - поправила Солли, не обращая внимания на  предостере-
гающий взгляд. - И не кривляк, а. актеров.
   К счастью, Кергат пропустил ее слова мимо ушей.
   - Он очень хитрый человек, - сказал Тейео. - С большими связями.  Ба-
тикам поможет не только нам, но и вам. Поверьте, это стоит усилий.  Лишь
бы он оказался здесь. Вы должны поторопиться.
   - С какой стати макил будет помогать нам? Он же из Вое Део.
   - Не забывайте, что он раб, а не мужчина, - сказал Тейео.  -  Батикам
является членом Хейма, рабского подполья,  которое  противостоит  прави-
тельству Вое Део. Союз Экумены симпатизирует им. Представьте,  какую  вы
получите поддержку, если макил расскажет в посольстве о том, что  группа
патриотов спасла посланницу от неминуемой смерти и теперь,  рискуя  всем
своим благополучием, прячет ее в безопасном месте.  Пришельцы  со  звезд
будут действовать решительно и быстро. Я верно говорю, посол?
   Быстро входя в роль авторитетной и  важной  персоны,  Солли  ответила
кратким величественным кивком.
   - Быстро и решительно, но осторожно, - сказала она.  -  Мы  стараемся
избегать излишней жестокости и обычно используем политическое  принужде-
ние.
   Молодой человек прикусил губу  и  задумался  над  предложением  своих
пленников. Понимая его смущение и осторожность,  Тейео  спокойно  ожидал
ответа. Он заметил, что Солли тоже неподвижно сидит на топчане,  положив
одну ладонь на другую. Она была худой и грязной. Немытые засаленные  во-
лосы свисали сосульками на плечи. Но она вела себя храбро, как  отважный
солдат, - особенно в эти минуты, когда все зависело от нервов. Он  знал,
чего ей стоило успокоиться и смирить свое гордое сердце.
   Кергат начал задавать вопросы, и Тейео отвечал на них  убедительно  и
степенно. Когда в разговор вступала Солли,  Кергат  прислушивался,  хотя
после ссоры и взаимных оскорблений демонстративно  не  замечал  ее  при-
сутствия. В конце концов патриоты ушли, так и не сказав, что  собираются
предпринять. Но Кергат еще раз повторил имя Батикама и то сообщение, ко-
торое рега хотел передать в посольство: "Веоты на  половинном  жалованье
охотно учатся петь старые песни".
   Когда тяжелая дверь закрылась, Солли спросила у Тейео:
   - Это какой-то пароль?
   - Разве ты не знаешь человека по имени Старая Музыка?
   - Знаю. А он что, твой друг?
   - Почти.
   - Он работает на Уэреле с  самого  начала.  Наш  первый  наблюдатель.
Очень уважаемый и умный человек. Да, он сделает все, чтобы вытащить  нас
отсюда? Что-то я вообще уже не соображаю. Знаешь, чего мне сейчас хочет-
ся? Лежать на берегу небольшого ручья в красивой маленькой  долине.  Ле-
жать и пить проточную воду. Весь день. Просто вытягивать шею и  пить.  И
чтобы вода серебрилась в сиянии солнца. О Боже, Боже! Я тоскую  по  сол-
нечному свету. Тейео, мне так тяжело. Еще тяжелее, чем вчера или  позав-
чера. Сижу и верю, что у нас действительно появилась  надежда  выбраться
отсюда. Я пытаюсь отбросить ее, но у меня ничего не получается. О, как я
устала от этого плена!
   - Который теперь час?
   - Половина девятого. Уже стемнело. О, как я хочу  побыть  в  темноте!
Послушай? А мы чем-нибудь можем прикрыть эту чертову биопластину?  Давай
устроим себе ночь и день.
   - Ты можешь дотянуться до нее, если станешь мне на плечи. Но  как  мы
закрепим ткань? Они с минуту смотрели на пластину.
   - Не знаю, что и придумать, - сказала Солли. - А ты заметил, что  ма-
ленькое пятно на ней увеличилось? Похоже, эта биопластина умирает. Может
быть, нам не стоит тревожиться? Если мы задержимся здесь, темноты у  нас
окажется предостаточно.
   - Ладно, - сказал Тейео с какой-то странной застенчивостью. -  Я  ус-
тал.
   Он поднялся, потянулся и взглядом спросил разрешения войти на ее тер-
риторию. Попив воды, Тейео вернулся к топчану, снял китель и обувь,  по-
дождал, пока Солли не отвернется, затем снял брюки  и  укрылся  одеялом.
Его губы по привычке прошептали знакомые с детства слова: "О Камье  все-
могущий, позволь мне сохранить твердость ради благородной цели".  Но  он
не заснул. Он слышал ее легкие движения: она сходила  в  туалет,  попила
воды и, сняв сандалии, легла на топчан.
   Прошло какое-то время.
   - Тейео.
   -Да.
   - А тебе не хочется? Наверное, это неправильно с моей  стороны?  Осо-
бенно в таких условиях? Скажи, ты хочешь меня?
   Он долго не отвечал.
   - В таких условиях не очень, - чуть слышно произнес Тейео. - Но  там,
в другой жизни?
   Он смущенно замолчал.
   - Короткая жизнь против длинной, - прошептала она.
   -Да.
   Наступило долгое молчание.
   - Нет, все это только слова, - сказал он и повернулся к ней.
   Они сжали друг друга в объятиях. Их тела сплелись, жадно и  страстно,
в слепой спешке, в порыве истосковавшихся сердец. Вместе  с  рычанием  и
стонами с их уст на разных языках срывалось имя Бога, как  благодарность
за минуты счастья, как гимн всепобеждающей любви. А потом  они  прижима-
лись друг к другу - истощенные, липкие, потные и в то же время обновлен-
ные и возрожденные нежностью тел. О, это древнее и бесконечное открытие!
Неудержимый полет в новый мир!
   Тейео просыпался медленно и легко, наслаждаясь близостью ее тела.  Он
мог коснуться губами розового соска или руки, которая гладила его  воло-
сы, шею и плечо. Он упивался счастьем, осознавая  только  этот  ласковый
ленивый ритм и прохладу гладкой женской кожи под своей щекой.
   - Я вдруг поняла, что не знаю тебя, - сказала Солли. Ее голос исходил
наполовину из груди, наполовину из уст. - Мне хотелось бы услышать исто-
рию твоей жизни. - Она прижалась к его лицу губами и щекой.
   - А что ты хочешь узнать?
   - Все-все. Расскажи мне, кто такой Тейео?
   - Какой простой вопрос.  Это  тот  мужчина,  который  держит  тебя  в
объятиях.
   - О Господи! - рассмеялась она и на миг  спрятала  лицо  в  зловонном
одеяле.
   - О ком ты говоришь? - спросил он лениво и сонно.
   Они говорили на языке Вое Део,  но  Солли  часто  использовала  слова
альтерранского наречия. В данном случае она употребила слово  "Сеит",  и
поэтому Тейео спросил:
   - Кто такой Сеит?
   - Сеит для меня такое же божество, как Туал Милосердная  или  Владыка
Камье. Я часто произношу это имя без должного повода.  Дурная  привычка,
от которой мне никак не избавиться. А ты веришь в  своих  богов?  Прости
меня, Тейео! Рядом с тобой я чувствую себя глупой девчонкой.  Все  время
сую свой длинный нос в твою душу, верно? Мы, пришельцы, как орды захват-
чиков, несмотря на то что кажемся такими мирными и самодовольными?
   - Могу ли я выразить свою признательность уважаемой посланнице Экуме-
ны? - шутливо спросил Тейео, принимаясь гладить ее грудь.
   - О да, - дрожа от страстного желания, ответила она. - Да! Да-а!
   Как странно, что секс почти ничего не меняет в жизни,  размышлял  Те-
йео. Все осталось прежним, хотя  их  заключение  начало  казаться  менее
стеснительным и мрачным. У них появился постоянный источник наслаждений,
но и он зависел от количества воды и пищи, потому  что  требовал  сил  и
настроения. Тем не менее секс дал ему что-то новое, и ни одно из слов  -
удобство, нежность, любовь и доверие - не могло вместить в себя это  ем-
кое и интимное чувство. Оно брало начало в единстве их тел и было огром-
ным, как космос. И в то же время оно ничего не меняло в этом мире - даже
в таком крохотном и жалком, как тюремная камера. Они по-прежнему находи-
лись в заточении. Они по-прежнему голодали и изнывали от  жажды.  И  они
все больше и больше боялись своих истеричных и злых тюремщиков.
   - Я должна стать настоящей леди,- говорила Солли. - Хорошей девочкой.
Подскажи, как это сделать, Тейео.
   - Мне не хочется, чтобы ты отказывалась от самой себя. - Увидев слезы
в ее глазах, он обнял Солли и прошептал: - Оставайся  гордой.  Не  теряй
твердость духа!
   - Хорошо.
   Когда в камеру приходили Кергат или другие патриоты, Солли вела  себя
спокойно. Она отворачивалась к стене или закрывала глаза, тем самым  как
бы отстраняясь от разговора мужчин. Глядя на нее в такие  минуты,  Тейео
чувствовал унижение от такой покорности, но знал, что она права.
   Загремели засовы, и дверь со скрипом открылась, вырывая его из кошма-
ра, навеянного жаждой и голодом. К ним еще никогда не приходили так  ра-
но. В поисках уюта и тепла он и Солли заснули, прижавшись друг к  другу.
Увидев презрительную усмешку Кергата, Тейео испугался. До сих пор  плен-
никам удавалось скрывать свою сексуальную близость. Полусонная Солли все
еще цеплялась за его шею.
   В комнату вошел второй мужчина. Кергат  молчал.  Тейео  потребовалась
почти минута, чтобы узнать Батикама. Но и после этого рега  остался  не-
возмутимым. Он лишь прошептал имя макила и умолк.
   - Батикам? - прохрипела Солли. - О мой Бог!
   - Какой волнующий момент, - произнес Батикам бархатистым голосом.
   Заметив на нем одежду гатайца, Тейео понял, что актер не  был  транс-
веститом.
   - Я не хотел смущать вас, посланница. И тем более вас, уважаемый  ре-
га. Я пришел сюда, чтобы предложить вам свою помощь. Надеюсь, вы не про-
тив?
   Тейео протянул руку и достал свои грязные брюки. Солли спала в рваных
кальсонах, которые ей дали  тюремщики.  Подвальный  холод  заставлял  их
спать в одежде.
   - Вы были в посольстве, Батикам? - спросила она, надевая сандалии.  -
Ее голос дрожал от надежды и волнения.
   - О да. Сгонял туда и обратно. Извините, что  это  заняло  так  много
времени. Боюсь, я не вполне понимал серьезность вашего положения.
   - Кергат помогал нам, как только мог, - сдавленным голосом сказал Те-
йео.
   - Да-да, я вижу. Огромный риск. Но теперь вам не о  чем  волноваться.
Если только? - Актер посмотрел Тейео в глаза. - Рега, ваша гордость поз-
волит вам отдаться в руки Хейма? Возможно, у вас есть какие-то  возраже-
ния?
   - Батикам, - оборвала его Солли. - Доверяйте ему, как мне!
   Тейео завязал шнурки, поднялся с топчана и сказал:
   - Все мы в руках Камье всемогущего. Батикам ответил ему красивым виб-
рирующим смехом, который Тейео запомнил с первой встречи.
   - Хорошо, я поправлюсь: не в руки Хейма, а в руки Камье  всемогущего,
- сказал макил и повел их из комнаты.
   В "Аркамье" говорится: "Жить просто- это самое сложное в жизни".
   Солли потребовала оставить ее на Уэреле и после  длительного  отпуска
на одном из морских курортов была послана наблюдательницей в  Южное  Вое
Део. Тейео уехал домой, так как его отец  находился  при  смерти.  После
кончины отца он уволился из охраны посольства и прожил в  родном  имении
два года, пока не скончалась его мать. За это время он и Солли  виделись
всего лишь несколько раз.
   Похоронив мать, Тейео дал вольную всем рабам семьи, переписал на  них
поместье, продал на аукционе фамильные ценности и уехал  в  столицу.  На
встрече со Старой Музыкой он  узнал,  что  Солли  тоже  приехала  в  по-
сольство. Рега нашел ее в небольшом кабинете правительственного  особня-
ка. Она выглядела более зрелой и элегантной, хотя и немного усталой. Ви-
зит Тейео удивил ее, но она и шагу не сделала, чтобы  подойти  и  попри-
ветствовать его. Вместо этого Солли тихо сказала:
   - Меня отправляют на Йеове. Первым послом Экумены.
   Тейео стоял и молча смотрел на нее.
   - Я только что беседовала с главой нашей миссии на Хайне? - Она  зак-
рыла лицо руками. - О Боже! Что я говорю?
   - Прими мои поздравления, Солли, - сказал Тейео и повернулся к двери.
   Она подбежала к нему, обвила руками его шею и заплакала:
   - Ax, милый. Я только сейчас узнала, что твоя мать умерла. Прости ме-
ня. Я никогда? Никогда? Я думала, мы будем вместе?  Что  ты  собираешься
делать дальше? Хочешь остаться здесь?
   - Я продал всю свою собственность и теперь свободен как птица, -  от-
ветил Тейео. Ему хотелось прижать Солли к груди, но он сдержался. -  Ду-
маю вернуться на службу.
   - Ты продал свое имение? А я даже не видела его!
   - Я тоже не видел тех мест, где ты провела свою юность.
   Наступила неловкая пауза. Солли разжала руки и отошла от  Тейео.  Они
растерянно посмотрели друг на друга.
   - Ты придешь еще? - спросила она.
   - Приду, - ответил Тейео.
   Через несколько лет Йеове вошла  в  союз  Экумены.  Посланница-мобиль
Солли Агат Терва была направлена на Терру, а  позже  отозвана  на  Хайн,
где, получив ранг стайбаиля, служила в дипломатическом корпусе союза. Во
всех командировках и путешествиях  ее  сопровождал  супруг,  красивый  и
представительный мужчина, отставной офицер  уэрелианской  армии.  Людей,
знавших их достаточно близко, всегда поражали страстная  нежность,  гор-
дость и верность этой пары. Солли часто говорила, что она одна из  самых
счастливых женщин на свете. У нее была  прекрасная  работа,  награды  за
труд и любимый муж. Да и Тейео не выглядел печальным. Конечно, он скучал
по своей далекой планете, но хранил твердость духа ради благородной  це-
ли.

   ДЕНЬ ПРОЩЕНИЯ
   Солли была космическим ребенком - дочерью посланников-мобилей,  кото-
рые жили то на одном, то на другом корабле, мотаясь по  разным  мирам  и
планетам. К десяти годам она налетала пятьсот световых лет, а к двадцати
пяти прошла через альтерранскую революцию, научилась айджи  на  Терре  и
прозорливому мышлению у старого хилфера на Роканане, закончила универси-
тет Хайна, получила ранг наблюдателя и уцелела в командировке на смерто-
носной умирающей Кеаке, проскочив при этом на  предельной  скорости  еще
полтысячи световых. Несмотря на молодость, она повидала многое.
   Конечно, Солли скучала в посольстве на Вое Део,  где  весь  персонал,
словно сговорившись, учил ее помнить и не забывать, остерегаться  одного
и стремиться к другому. Но, будучи посланницей-мобилем, она уже привыкла
к подобному отношению. Уэрел действительно имел свои причуды. Хотя у ка-
кого мира их нет? Она прилежно зубрила свои уроки и теперь знала,  когда
надо делать реверансы и не рыгать за столом, а когда поступать  наоборот
или как захочется. Вот почему она так обрадовалась, получив наконец наз-
начение в этот маленький причудливый город на  небольшом  и  причудливом
континенте. Солли стала первой и единственной посланницей Экумены в  ве-
ликом и божественном королевстве Гатаи.
   Проведя несколько дней под крохотным ярким солнцем,  изливавшим  свет
на шумные городские улицы, она влюбилась в  эти  сказочно  высокие  пики
гор, которые возносились  над  крышами  домов,  в  бирюзовое  небо,  где
большие и близкие звезды сияли весь день, а по ночам ослепительно  свер-
кали вместе с шестью лениво плывущими кусками луны.  Она  полюбила  этих
чернокожих и черноглазых людей, красивых и стройных, с узкими  головами,
тонкими руками и ногами - людей, которые стали ее народом! Она любила их
даже тогда, когда встречалась с ними слишком часто.
   В последний раз Солли оставалась наедине с собой лишь в кабине аэрос-
киммера, который перевозил ее через океан, отделявший Гатаи от Вое  Део.
У посадочной полосы посланницу встречала делегация придворных, жрецов  и
советников короля. Величавые государственные мужи в коричневых,  алых  и
голубых одеждах проводили ее во дворец, где было много реверансов и  ни-
каких отрыжек, утомительные  знакомства,  представление  его  маленькому
сморщенному и старому величеству, занудливые речи и банкет - все по эти-
кету, никаких проблем и даже без гигантского жареного цветка на  ее  та-
релке во время торжественного обеда. Однако с самых первых шагов на  по-
садочной полосе и каждую секунду после этого за спиной Солли или  рядом,
или очень-очень близко находилось двое мужчин: ее гид и телохранитель.
   Гида, которого звали Сан Убаттат, приставили к ней сами гатайцы.  Он,
конечно же, обо всем докладывал правительству, но был таким услужливым и
милым шпионом, таким прекрасным лингвистом и приятным в общении советчи-
ком, всегда готовым дать бесценный намек на ожидаемые действия или  воз-
можную ошибку, что Солли относилась к его опеке довольно спокойно. А вот
с охранником все было иначе.
   Он принадлежал к военной касте Вое Део, чей народ, будучи преобладаю-
щей силой на Уэреле, являлся в этом мире основным союзником Экумены. Уз-
нав о его назначении, Солли подняла в посольстве настоящий скандал.  Она
кричала, что ей не нужен телохранитель: у нее не было в Гатаи врагов,  а
даже если таковые и имелись, она сама могла бы позаботиться о своей  бе-
зопасности. Однако в посольстве только разводили руками. Извини, говори-
ли они. Тебе придется смириться.  Несмотря  на  экономическую  независи-
мость, гатайцы используют для охраны своего государства вооруженные силы
Вое Део. Выполняя заказ такого выгодного клиента, Вое Део заинтересовано
в защите законного правительства Гатаи от многочисленных  террористичес-
ких группировок. Твоя охрана входит в перечень услуг их договора,  и  мы
не можем оспаривать этот вопрос.
   Солли знала, что возражать начальству бесполезно, но  она  не  желала
подчиняться какому-то майору. Его воинское звание, "рега", она  заменила
архаическим словом "майор", которое запомнилось ей по  смешной  пародии,
виденной когда-то на Терре. В этом фильме майор  изображался  напыщенным
кителем, увешанным медалями и орденами. Он надувал щеки, передвигался  с
важным видом и отдавал приказы, время от времени извергаясь кусками сво-
ей начинки. Ах, если бы ее "майор" делал то же самое. Но  он  не  только
ходил с умным видом и командовал. Ко всему прочему он был  леденяще-веж-
ливым, как улыбка каменной статуи,  молчаливым,  как  дуб,  и  равнодуш-
но-жестким, как трупное окоченение.
   Солли довольно быстро отказалась от попыток разговорить его.  Что  бы
она ни сказала, он отвечал "да" или "нет, мэм" с той ужасной  демонстра-
тивной тупостью человека, который не желает вас слушать. Этот офицер, по
должности не способный к человеческим чувствам, был с ней на всех встре-
чах и мероприятиях, при разговорах с бизнесменами, придворными  и  госу-
дарственными чиновниками, на улицах и в магазинах, в городе и во дворце,
при осмотре достопримечательностей и в воздушном шаре, который  поднимал
их над горами, - день и ночь, везде и всюду, не считая, конечно,  посте-
ли.
   Впрочем, пристальное наблюдение продолжалось и в постели. Гид  и  ох-
ранник уходили вечерами по своим домам, но в гостиной у дверей ее комна-
ты "спала" служанка - подарок короля и личная собственность Солли.
   Она вспомнила свое недоумение, когда несколько лет назад впервые про-
читала текст о узаконенном рабстве. "Члены правящей касты Уэрела являют-
ся собственниками, а люди, прислуживающие им, считаются "имуществом". На
этой планете только собственников можно называть мужчинами и  женщинами;
"имущество" же причисляется к домашним животным".
   Теперь она тоже стала собственницей. Солли не могла отказаться от по-
дарка короля. Рабыню звали Реве, и скорее всего она шпионила за  послан-
ницей Экумены. Хотя в это верилось с трудом. Величавая и красивая женщи-
на выглядела лишь на несколько лет старше Солли и имела почти  такую  же
смуглую кожу: только у Солли она была немного красноватой, а  у  Реве  -
синеватой. Ее ладони восхищали нежным голубоватым цветом.  Манеры  каза-
лись божественно изысканными, а такт,  проницательность  и  безошибочное
предугадывание всех желаний своей новой госпожи вызывали восторг и удив-
ление.
   Солли обращалась с ней как с равной, с самого начала заявив,  что  ни
один человек на свете не имеет права властвовать над другими людьми. Она
сказала, что не будет отдавать Реве никаких приказов, и выразила надежду
на их дальнейшую дружбу. Рабыня восприняла ее слова без  особого  вооду-
шевления, как очередную прихоть молодой хозяйки. Вышколенная и покладис-
тая, она улыбнулась и сказала "да". Но страстные речи Солли о  равенстве
и дружбе тонули в ее бездонном всепринятии и терялись там, оставляя Реве
неизменной: заботливой и услужливой рабыней, приятной в общении, но  со-
вершенно невозмутимой. Она улыбалась, говорила "да" и пребывала за  пре-
делами каких-либо чувств и эмоций.
   После ажиотажа первых дней, проведенных в Гатаи, Солли вдруг  поняла,
насколько ей необходимы разговоры с Реве. Служанка оказалась  единствен-
ной женщиной, с которой она могла поговорить. Все гатайские аристократки
жили в своих безах - женских половинах Домов.  Им  запрещалось  выходить
оттуда и уж тем более принимать в гостях посторонних  людей.  А  рабыни,
которых Солли встречала на улицах, являлись чьим-нибудь  "имуществом"  и
боялись общаться со странной чужеземкой. За исключением Реве ее окружали
только мужчины - причем многие из них оказались евнухами.
   Это была еще одна особенность, в которую Солли поверила с трудом. Она
не понимала, как могли такие красивые и видные мужчины добровольно отка-
заться от своей стати и потенции в обмен на должности  и  более  высокое
социальное положение. Тем не менее она постоянно встречала их при  дворе
короля Хотата. Некоторые из них, родившись "имуществом", становились от-
пущенниками и добивались значительных постов в структуре государственной
власти. К примеру, евнух Таяндан, дворцовый мажордом, подчинялся  только
королю и главенствовал над Советом. Совет состоял  из  хозяев  различных
рангов и сословий, но касту жрецов в нем  представляли  только  туалиты.
Камье поклонялись теперь лишь рабы, хотя первоначально он был главой бо-
жественного пантеона Гатаи. Век назад, когда к  власти  пришли  туалиты,
религию предков предали запрету и забвению.
   Если бы Солли спросили, что ей больше всего не нравится в этом  мире,
кроме рабства и махрового патриархата, она остановилась бы  на  религии.
Песни о Туал Милосердной были такими же прекрасными, как ее статуи и ог-
ромные храмы в Вое Део. И "Аркамье" казалось доброй и трогательной исто-
рией, хотя и немного раздутой.  Но  откуда  тогда  брались  эти  самодо-
вольные, нетерпимые и глупые жрецы? Откуда появлялись их  отвратительные
доктрины, которые оправдывали любую жестокость, совершенную во имя веры?
Иногда она даже спрашивала себя: а что может нравиться на Уэреле  свобо-
долюбивому человеку?
   И всегда отвечала: я люблю этот мир! Я люблю  это  странное  и  яркое
солнце, куски распадающейся луны, огромные горы, которые сияют как ледя-
ные стены, и людей - людей, с черными глазами без  белков,  похожими  на
глаза животных, глазами из темного стекла, из темной воды, таинственными
и притягательными? Я люблю этих людей. Я хочу узнать их  ближе.  Я  хочу
дотянуться до их сердец!
   Однако ей пришлось признать, что  руководители  посольства  оказались
правы в одном: жизнь женщины на Уэреле неимоверно трудна. Она  нигде  не
чувствовала себя на своем месте. Обладая независимостью  и  высоким  об-
щественным положением, Солли воплощала для гатайцев возмутительное  про-
тиворечие: ведь настоящие женщины сидели по домам и носа оттуда не пока-
зывали. Только рабыни  ходили  по  улицам,  встречались  с  посторонними
людьми и трудились на общественных работах. Она вела себя как служанка и
совершенно не походила на собственницу. Тем не менее к ней относились  с
величайшим уважением. Она была посланницей желанного  союза  Экумены,  к
которому хотела присоединиться гатайская знать. Вот  почему  ее  боялись
обидеть. Вот почему официальные лица, бизнесмены и придворные, с которы-
ми она обсуждала дела Экумены, обходились с ней как с  равной,  то  есть
как с мужчиной.
   Это притворство никогда не бывало полным и  часто  легко  нарушалось.
Старик король прилежно ощупывал Солли и каждый раз оправдывался тем, что
ошибочно принял ее за одну из своих постельных  грелок.  Однажды  в  не-
большой полемике она возразила лорду Гатуйо, и тот с минуту  смотрел  на
нее такими изумленными глазами, словно с  ним  заговорил  его  комнатный
башмак. Конечно, в тот миг он думал о ней как о женщине. Но  в  общем-то
бесполые отношения приносили неплохие плоды и позволяли  ей  работать  в
этом женоненавистническом обществе.
   Солли начала приспосабливаться к игре и с помощью своей служанки при-
думывала наряды, которые почти во всем напоминали одежду гатайских  бос-
сов. Она специально избегала женственных линий и  стремилась  воссоздать
мужской силуэт. Реве оказалась умелой и искусной портнихой. Яркие, тяже-
лые и тугие брюки были не только приличными, но и практичными, а вышитые
жакеты вместе с роскошным внешним видом дарили благодатное тепло.  Такая
одежда даже нравилась Солли. Однако в общении с мужчинами она  все  чаще
чувствовала себя бесполым существом и огорчалась, когда  люди  принимали
ее за некое подобие евнуха. Вот почему ей так хотелось пообщаться с  га-
тайскими женщинами.
   Она попыталась встретиться с аристократками через их  мужей,  но  на-
толкнулась на стену вежливости без дверей и  щелочек.  Какая  прекрасная
идея, говорили ей. Мы обязательно устроим такой визит, когда погода ста-
нет лучше! Как я польщен подобной честью! Ах, вы хотите принять  у  себя
леди Майойо и ее дочерей? Вот только жаль, что мои  провинциальные  глу-
пышки так непростительно застенчивы. Я прошу прощения  и  умоляю  понять
меня? О да! Конечно, конечно! Прогулка по внутреннему саду! Но лучше  не
сейчас. Лоза еще не зацвела! Давайте подождем до весны.
   Ей не с кем было поговорить до тех самых пор, пока она  не  встретила
макила Батикама.
   Гастролирующая труппа из Вое Део  стала  театральным  событием  года.
Лишь немногие артисты приезжали с концертами в маленькую горную  столицу
Гатаи. В основном это были храмовые танцоры -  исключительно  мужчины  -
или посредственные актеры со слащавыми постановками, которые анонсирова-
лись в афишах как лучшие драмы Уэрела. Солли упорно ходила на эти  сырые
пьесы, надеясь уловить в них намек на "домашнюю жизнь"  местных  женщин.
Но ей уже претили истеричные девы, падавшие в обморок от любви, пока  их
упрямые герои-придурки умирали в великих битвах. Они все как один  похо-
дили на "майора", и Туал Милосердная спускалась к ним с небес,  чтобы  с
улыбкой принять их смерть. Ее глаза слегка косили, и  выкрашенные  белки
выдавались за знак божественности.
   Солли заметила, что мужчины Уэрела никогда не смотрели этих  драм  по
телесети. Теперь она знала причину подобного пренебрежения. Однако прие-
мы во дворце и вечеринки, которые устраивали в ее честь хозяева и боссы,
оказались довольно скучными развлечениями: всегда и везде одни  мужчины!
Очевидно, им запретили приводить рабынь для забав на те мероприятия, где
присутствовала посланница. Солли не смела флиртовать со  стройными  кра-
савцами, поскольку это напомнило бы им о том, что она  простая  женщина,
которая ведет себя совершенно не так, как подобает леди.  Одним  словом,
ее восторг первых дней уже сошел на нет, когда в Гатаи  приехала  труппа
макилов.
   Солли спросила у Сана, своего надежного и учтивого гида,  не  нарушит
ли она каких-либо обычаев, посетив постановку макилов. Тот смущенно  по-
кашлял, немного помялся и наконец с елейной  деликатностью  дал  понять,
что все будет нормально, если она оденется как мужчина.
   - Как вы знаете, наши женщины не появляются на публике. Но иногда  им
тоже хочется посмотреть какое-нибудь представление. К примеру, леди Ама-
тай ходит с мужем в театр, одевшись в его военную  форму.  Это  известно
всем, однако никто ничего не говорит. А вам, такой значительной и важной
персоне, тем более нечего бояться. Никто и слова не  скажет.  Все  будет
чинно и прилично. К тому же мы с регой составим вам компанию. Просто как
друзья, понимаете? Три хороших приятеля забрели  посмотреть  представле-
ние. Ну как? Годится?
   - Годится, - покорно ответила она. - Мне даже будет веселее!
   Это неплохая цена, подумала Солли, за возможность увидеть макилов. Их
никогда не показывали по телесети. Как резонно  сообщил  Сан,  некоторые
представления макилов имели непристойное содержание и  правительство  не
хотело смущать юных Дев, смотревших развлекательные телепрограммы. Такие
выступления проводились только в театрах. Клоуны, танцоры и проститутки,
актеры, музыканты и макилы образовывали особый подкласс "имущества", ко-
торое никому особо не принадлежало.  Корпорация  развлечений  скупала  у
собственников талантливых мальчиков-рабов, обучала подростков и  опекала
их на протяжении всей жизни, получая при этом неплохую прибыль.
   Солли и двое мужчин отправились в театр, который находился  за  шесть
или семь улиц. Она забыла, что макилы были трансвеститами. Она не вспом-
нила об этом даже тогда, когда увидела их на сцене. Стройные юноши носи-
лись в страстном танце, кружились и взлетали вверх в  мятежных  прыжках,
напоминая силой и грацией больших свободных птиц. Она смотрела  на  них,
ни о чем не думая, увлеченная красотой и подлинным искусством. Но музыка
вдруг изменилась, и на сцену вышли клоуны: один, черный как  ночь,  оли-
цетворял собственника, а другой был одет  в  цветастую  юбку  с  длинным
шлейфом. Он томно сжимал фантастически большие, торчащие груди, украшен-
ные блестками, и напевал высоким тонким и дрожащим голосом:
   "Ах, не насилуйте меня, пожалуйста, добрый хозяин. О, нет-нет,  прошу
вас! Только не сейчас!" И тогда по ходу действия,  давясь  от  хохота  и
смущенно прикрывая ладонями лицо, Солли вспомнила, что это были за  муж-
чины. Но затем на сцене появился  Батикам  и  начал  читать  удивительно
прекрасный, щемящий душу монолог. К тому времени когда он закончил  свой
звездный выход, Солли стала его поклонницей.
   - Я хочу увидеться с ним, - сказала она Сану в антракте. - Я хочу по-
говорить с Батикамом.
   Гид вежливо улыбнулся и лукаво закусил губу, показывая,  что  за  не-
большую сумму он может устроить такую встречу. Но "майор",  как  всегда,
был начеку. Прямой и чопорный, словно большая дубина, он  медленно  раз-
вернулся на каблуках и посмотрел на Сана. Выражение лица гида тут же из-
менилось.
   Солли почувствовала гнев. Если бы ее предложение шло вразрез с  каки-
ми-то правилами, Сан намекнул бы ей об этом или ответил  вежливым  отка-
зом. Напыщенный "майор", приставленный к ней соглядатаем, опять  пытался
надеть на нее узду, как на одну из "своих" женщин, и  на  этот  раз  его
вмешательство граничило с оскорблением. Солли  посмотрела  ему  прямо  в
глаза и раздраженно сказала:
   - Рега Тейео, я понимаю, что вы выполняете данный вам приказ и стара-
етесь держать меня под каблуком. Но если вы хотите, чтобы я и Сан  пови-
новались вашим указаниям, потрудитесь высказывать их вслух, объясняя нам
суть своих претензий. Я не желаю подчиняться вашим кивкам, ухмылочкам  и
подмигиваниям!
   Наступившая пауза принесла ей искреннее удовлетворение. Холодная  ус-
мешка "майора" не изменилась. Во всяком случае тусклый свет театра скры-
вал выражение его черного лица. Тем не менее ледяная неподвижность в по-
зе охранника подсказала Солли, что она остановила этого тупого  солдафо-
на. Он прочистил горло и сказал:
   - Я уполномочен защищать вас, посланница.
   - А разве мне угрожают макилы? Неужели вы видите какую-то опасность в
том, что посланница Экумены поблагодарит одного из  величайших  артистов
Уэрела?
   И вновь наступило долгое молчание.
   - Нет, - наконец ответил он.
   - Тогда я прошу вас сопровождать меня после выступления за кулисы.  Я
хочу увидеться с макилом Батикамом.
   Один жесткий кивок. Один сердитый кивок поражения. Очередное  очко  в
ее пользу. Сев на свое место, Солли с удовольствием следила за мастерами
пантомимы, эротическими танцами и трогательной драмой, которая завершала
вечернее представление. Пьеса исполнялась на почти непонятном языке  ар-
хаической поэзии, но от красоты актеров и проникновенной трепетности  их
голосов на глаза Солли наворачивались слезы.
   - Жаль, что макилы всегда используют только "Аркамье", - с  ханжеским
осуждением произнес Убаттат.
   Он не принадлежал к гатайской знати. И фактически не располагал "иму-
ществом". Тем не менее Сан считался собственником, и ему нравилось выда-
вать себя за фанатичного туалита.
   - Для нашей образованной публики больше подошли бы сцены из "Инкарна-
ции Туал".
   - Я думаю, рега полностью согласен с вами, - отозвалась  Солли,  нас-
лаждаясь своей иронией.
   - Не со всем, - ответил страж, причем с такой невыразительной  вежли-
востью, что Солли поначалу даже не поняла, что он сказал.
   Однако позже, проталкиваясь к  сцене  и  договариваясь  о  разрешении
пройти за кулисы в костюмерную исполнителей, она забыла о том  небольшом
смущении, в которое ее вверг рега Тейео.
   Узнав, какая важная особа посетила их театр, управляющий хотел вывес-
ти из комнаты других актеров и оставить ее наедине с Батикамом  (и,  ко-
нечно же, с гидом и охранником), но Солли сказала:
   - Нет-нет, эти замечательные артисты нам  не  помешают.  Просто  поз-
вольте мне поблагодарить Батикама за его прекрасный монолог.
   Она стояла среди ошалевших костюмеров и полуголых людей,  перепачкан-
ных гримом, среди смеха и всеобщего расслабления, которое наступает пос-
ле выступления за любыми кулисами любого мира. Она говорила с умным впе-
чатляющим человеком, одетым в женский наряд из далекой изысканной эры. С
человеком, который понравился ей с первого взгляда.
   - Не могли бы вы прийти ко мне домой? - спросила она.
   - С удовольствием, - ответил Батикам, ни разу не взглянув на  Сана  и
"майора".
   Он был первым рабом, который не выпрашивал у ее гида и охранника поз-
воления говорить или совершать какие-то действия. Солли быстро  поверну-
лась, чтобы посмотреть, насколько они шокированы. Сан смущенно  хихикал,
как при тайном сговоре. Взгляд "майора" застыл на точке левее ее головы.
   - Мы встретимся немного позже, - сказал Батикам. - Я должен  изменить
свой вид.
   Они обменялись улыбками, и Солли ушла. За ее  спиной  затихли  голоса
восторженных актеров. Неимоверно близкие звезды сияли в небе  гроздьями,
словно огненный виноград. Куски луны кувыркались по небу через заснежен-
ные горные пики, а один из них раскачивался взад и вперед, как  кривобо-
кий фонарь, подвешенный над ажурными башнями  дворца.  Солли  шагала  по
темной улице, радуясь теплу и свободе своей мужской накидки.  Сан  почти
бежал, стараясь угнаться за ней. Длинноногий "майор" без видимых  усилий
шел рядом. Внезапно за ее спиной раздался высокий вибрирующий голос:
   - Посланница! Подождите!
   Солли с улыбкой повернулась и замерла на месте, увидев,  что  "майор"
набросился на какого-то человека, стоявшего в тени портика. Мужчина выр-
вался и отпрыгнул в сторону. Охранник без слов схватил Солли за руку  и,
сильно дернув, заставил ее перейти на бег.
   - Отпустите меня! - закричала она, отчаянно сопротивляясь.
   Ей не хотелось прибегать к айджи, а слова убеждений до "майора" прос-
то не доходили. Рега рывком увлек ее за собой на темную аллею, и,  чтобы
не упасть, она побежала рядом с ним, позволив ему держать себя за  руку.
Неожиданно они оказались на знакомой улице перед воротами дома посланни-
цы. Открыв дверь кодовым словом, "майор" втолкнул  Солли  в  прихожую  и
быстро вставил в паз широкий металлический засов.
   - Что все это значит? - строго спросила она, растирая  запястье,  где
жесткие пальцы могли оставить синяки.
   Заметив на лице "майора" последний след веселой  улыбки,  Солли  даже
затопала ногами от возмущения.
   - Вы не пострадали? - переведя дыхание, спросил он.
   - Пострадала? Ну разве что от ваших грубых рук! И что  же  вы  сейчас
сделали?
   - Отогнал от вас того парня.
   - Какого парня?
   Он обиженно промолчал.
   - Того, который позвал меня? А что, если он просто  хотел  поговорить
со мной?
   Подумав минуту, "майор" ответил:
   - Возможно, вы правы. Однако он стоял в тени. Мне показалось,  что  я
увидел у него в руках оружие. Извините, но я должен выйти и отыскать Са-
па Убаттата. До моего возвращения держите дверь закрытой на замок.
   Отдав этот дерзкий приказ, он вышел и захлопнул дверь. Солли даже  не
успела слова произнести. Ей оставалось  только  ждать  и  негодовать  от
ярости. Неужели этот болван считает, что она не может позаботиться о се-
бе? Почему он так рьяно вмешивается в ее дела и пинает рабов, якобы  за-
щищая жизнь своей подопечной? Может быть, стоило показать ему айджи?  Он
сильный и ловкий, но ничего не знает о лучшем стиле рукопашного боя. Да,
с этим дилетантством пора кончать. Она не потерпит амбиций тупого вояки.
Надо будет отправить в посольство еще один протест.
   Когда "майор" втащил в дом перепуганного и дрожащего Сана, Солли уст-
роила ему настоящий разнос:
   - Вы открыли мою дверь кодовым словом. Почему меня не информировали о
том, что у вас есть право доступа в мой дом не только днем, но и ночью?
   Он тут же опустил забрало невозмутимой вежливости.
   - Не имею понятия, мэм.
   - Вы больше никогда не будете действовать подобным образом! Я  запре-
щаю вам хватать меня за руки и препятствовать моему  общению  с  другими
людьми! Если же вы попытаетесь проделать это вновь, я покалечу вас,  ре-
га! Предупреждаю, что вы шутите с огнем!  Если  вас  что-то  встревожит,
скажите об этом мне, и я сама найду решение любой  проблемы.  Теперь  же
прошу вас удалиться.
   - С огромной радостью, мэм, - ответил он и вышел из комнаты,  печатая
шаг.
   - Ах, леди? Ах, посланница, - заскулил Убаттат. - Это  очень  опасный
тип. Они все опасные люди. Я прошу прощения за это слово: бесстыдные!
   И он что-то забормотал на своем языке. Солли  поинтересовалась,  кем,
по мнению Сана, был человек, встретившийся им на улице: религиозным рас-
кольником, патриотом или одним из староверов. Последние,  насколько  она
успела узнать, придерживались исконной гатайской  религии  и  испытывали
лютую ненависть ко всем чужакам и иноверцам.
   - Мне показалось, что это был какой-то раб, - добавила она, и ее сло-
ва шокировали гида-переводчика.
   - О, нет-нет! Это был настоящий мужчина! Пусть самый заблудший и  фа-
натичный из всех язычников, но мужчина!  Эти  люди  называют  себя  кин-
жальщиками. Но вам нечего бояться, леди? Извините, посланница. Он  опре-
деленно был мужчиной!
   Мысль о том, что какой-то раб мог коснуться посланницы Экумены,  тре-
вожила его сильнее, чем сама попытка покушения. Если только это действи-
тельно было покушение.
   Обдумав ситуацию, Солли пришла к заключению, что нападавший мог  ока-
заться помощником "майора". После того как она отчитала охранника в  те-
атре, рега решил поквитаться с ней и поставить ее на место, "защитив" от
так называемого кинжальщика. Ничего! Если он  попытается  проделать  это
снова, она протрет им все стены и пол!
   - Реве! - позвала она, и рабыня тут же появилась в дверном проеме.  -
Сейчас ко мне придет один из актеров. Ты не могла бы приготовить нам чай
и какую-нибудь закуску?
   Реве с улыбкой кивнула и побежала на кухню. Послышался стук в  дверь.
Открыв ее, Солли увидела на крыльце Батикама и "майора",  который,  оче-
видно, охранял дом снаружи. Оба вошли в прихожую.
   Она не ожидала, что макил по-прежнему будет  в  женской  одежде.  Его
платье - одно из тех, что носили в пьесах обморочные дамы, -  отличалось
от пышного и величавого наряда, в котором он встречал ее за кулисами те-
атра. Тем не менее оно еще больше подчеркивало элегантность  и  утончен-
ность Батикама. Переливаясь оттенками, играя светом и тьмой, это  платье
придавало особую пикантность собственному мужскому костюму Солли. Конеч-
но, "майор" был более красивым и притягательным мужчиной, пока не откры-
вал рот. Но макил обладал каким-то необъяснимым магнетизмом. На Батикама
хотелось смотреть и смотреть. Его кожа выглядела серовато-коричневой,  а
не иссиня-черной, чем так гордились аристократы Уэрела. (Впрочем,  Солли
видела многих черных слуг, и это ее нисколько не удивляло:  ведь  каждая
рабыня должна была безропотно выполнять сексуальные прихоти своего хозя-
ина.) Через грим макила и "звездную пудру" его лицо источало симпатию  и
живой интеллект.
   Взглянув на нее и Сана, а затем на "майора", Батикам  издал  приятный
благозвучный смех. Он смеялся как женщина - с теплой серебристой  вибра-
цией, а не грубым мужским "ха-ха-ха". Актер протянул  руки  к  Солли,  и
она, подойдя к нему, нежно сжала в своих ладонях кончики длинных ухожен-
ных пальцев.
   - Спасибо, что пришли, Батикам! - сказала она.
   - А вам спасибо за то, что пригласили меня к себе, -  ответил  он.  -
Чудесная посланница звезд!
   - Сан! - вдруг возмутилась Солли.  -  Где  же  ваша  былая  сообрази-
тельность?
   На лице гида промелькнула смущенная нерешительность. Какой-то миг  он
хотел сказать о чем-то, но затем улыбнулся и елейно произнес:
   - Да-да, прошу меня извинить. Доброй вам  ночи,  посланница  Экумены!
Надеюсь увидеть вас завтра в управлении рудников. В полуденный час,  как
мы и условились, верно?
   Отступая, он надвигался на "майора", который неподвижно стоял в двер-
ном проеме. Солли с вызовом взглянула на охранника, готовая  без  всяких
церемоний напомнить ему о том, с какой радостью  он  хотел  покинуть  ее
дом. И тут она увидела его лицо. Маска холодной вежливости  растворилась
в подлинном чувстве, и это чувство было презрением, скептическим и  тош-
нотворным, словно его заставили смотреть на человека, который  ел  чужое
дерьмо.
   - Уходите! - закричала она и отвернулась от них. - Прошу  вас  пройти
сюда, Батикам. - Она потянула макила в спальню. - Только здесь я еще на-
хожу какое-то уединение.
   Тейео родился там, где рождались его предки, в старом холодном доме у
подножия холмов чуть выше Ноехи. Мать не плакала, рожая его, потому  что
она была женой солдата. Ему дали имя великого сородича, убитого в  битве
под Сосой. Он рос в непреклонной дисциплине обедневшего,  но  чистого  и
древнего рода веотов. Отец, приезжая домой во время редких и краткосроч-
ных отпусков, обучал ею искусствам, которые обязан знать каждый  солдат.
А когда он отбывал в свою часть для несения воинской службы, за  мальчи-
ком присматривал старый раб Хаббакам, некогда  служивший  сержантом.  Он
учил Тейео летом и зимой, с пяти утра и до вечера, делая  лишь  короткие
перерывы на молитвы и поклонение богине. Фехтование коротким  и  длинным
мечом сменяла стрельба, после  которой  начинался  бег  по  пересеченной
местности. По вечерам же  мать  и  бабушка  учили  мальчика  другим  ис-
кусствам, которые обязан знать мужчина. Начиная с двух лет, ему препода-
вали уроки хороших манер, истории, поэзии и неподвижного созерцания.
   День Тейео был наполнен тренировками, уроками и поединками с  другими
учениками сержанта, но день у ребенка длинный. Иногда выдавались свобод-
ные часы, а то и целые вечера для игр в комнате, поместье или на холмах.
Он дружил с любимыми животными:  лисопсами,  пятнистыми  гончими,  кота-
ми-ищейками, рогатыми буйволами и большими лошадьми. Дружить с людьми  у
него как-то не получалось.
   Все рабы семьи, кроме Хаббакама и двух наложниц, считались  издольщи-
ками. Они возделывали каменистую землю предгорий и, как их хозяева,  лю-
били ее преданно и на века. Дети слуг отличались не только  светлой  ко-
жей, но и робостью. Они с колыбели привыкали к тяжелой пожизненной рабо-
те и знали лишь свои поля, холмы и неизменные обязанности. В летние  ме-
сяцы они купались с Тейео в заводях на реке. А иногда он играл с ними  в
войну или вел их в атаку на коровье стадо. Построив в шеренгу этих  нео-
тесанных неуклюжих парней, он кричал им: "В атаку!", и мальчишки мчались
на невидимых врагов. "За мной!" - пронзительно орал Тейео,  и  подростки
послушно топали позади него, стреляя наобум из сломанных веток  -  "пум,
пум, бу-бум". Но чаще он гулял один: пешком с  котом-ищейкой,  сопровож-
давшим его на охоте, или верхом на своей кобыле Тэси.
   Несколько раз в году в поместье приезжали гости: родственники или бо-
евые товарищи отца, привозившие своих детей  и  дворовую  челядь.  Тейео
молча и вежливо показывал детям окрестности, знакомил их с  животными  и
брал на охоту в холмы. Молча и вежливо он ненавидел своего кузена  Гема-
та, и тот отвечал ему тем же. В четырнадцать лет они сражались  по  часу
на поляне за домом и, следуя всем ритуалам борьбы, безжалостно  избивали
друг друга. Теряя терпение и выдержку, они познавали жажду крови, отчая-
ние и волю к победе, а затем по невысказанному согласию откладывали  бой
на следующий день и возвращались в молчании домой, где остальные собира-
лись к ужину. Все видели это и ничего не говорили.  Мальчишки  торопливо
умывались и садились к столу. Из носа Гемата текла кровь. Челюсть  Тейео
болела так сильно, что он едва двигал ею, просовывая в рот кусочки неза-
тейливой пищи. Но никто не делал им никаких замечаний.
   В пятнадцатилетнем возрасте молча и вежливо он и  дочь  реги  Тоебавы
полюбили друг друга. В последний день перед ее отъездом они  убежали  по
невысказанному сговору из дома и ускакали в холмы. Он отдал ей свою  Тэ-
си. Они мчались бок о бок несколько часов,  слишком  застенчивые,  чтобы
заговорить. Спешившись у воды и оставив лошадей в небольшой долине,  они
сидели друг перед другом на вежливом расстоянии и молча  наблюдали,  как
тихий ручей несет свои воды.
   - Я люблю тебя, - сказал Тейео.
   - Я тоже люблю тебя, - ответила Эмду, пригнув к коленям черное  сияю-
щее лицо.
   Они не смели прикоснуться друг к другу, не смели смотреть  в  любимые
глаза, но возвращались домой счастливые и молчаливые.
   Когда Тейео исполнилось шестнадцать, его отослали в офицерскую акаде-
мию главного города их провинции. Там он продолжил свою практику  в  ис-
кусствах войны и в науках мира. Их провинция была сельской окраиной  Вое
Део, где придерживались старых консервативных  устоев.  Вот  почему  его
обучение проходило в соответствии с древними обычаями страны. Тем не ме-
нее там преподавали и технологию современных войн.  Он  стал  виртуозным
пилотом боевой гондолы и экспертом телезондирования, хотя, в отличие  от
других офицерских школ, курсантов не учили логике компьютерного мышления
и другим новомодным наукам. Так, например, вместо истории и  экономичес-
кой политики Экумены они углубляли свои познания в поэзии и истории  Вое
Део.
   Присутствие пришельцев с других звезд оставалось для Тейео чисто тео-
ретическим - слишком уж мало их было на Уэреле. Его реальность  диктова-
лась старыми традициями веотов, чье сословие сторонилось людей, не  сос-
тоявших в солдатском братстве, - будь они  собственниками,  "имуществом"
или врагами. Что касается женщин, то Тейео считал свое превосходство над
ними абсолютным и именно поэтому относился к знатным дамам  с  рыцарским
благородством, а к рабыням - с покровительственной благосклонностью. Те-
йео разделял расхожее мнение о том, что все пришельцы  были  враждебными
язычниками и не заслуживали никакого доверия. В религии он почитал  Туал
Милосердную, но поклонялся Владыке Камье. Тейео не ждал  справедливости,
не искал наград и превыше всего ценил компетентность, отвагу и  уважение
к себе. В некоторых отношениях веот казался совершенно неприспособленным
к жизни в огромном мире. Но в остальном он неплохо освоился в нем - воз-
можно, потому, что семь лет провел на Йеове, принимая участие в войне, в
которой не было справедливости, наград и даже маленькой иллюзии на окон-
чательную победу.
   Звание среди веотов передавалось по наследству, и  Тейео  имел  самое
высокое из возможных трех - звание реги. Никакая глупость офицера и  ни-
какие заслуги не могли изменить его статус и жалованье. Впрочем, матери-
альные запросы не соответствовали кодексу веотов. Ценились только честь,
готовность выполнить долг и ответственность перед родиной.  Вот  к  чему
стремился Тейео. Ему нравилась воинская служба. Ему нравилась  жизнь.  И
он знал, что лучшее в ней достигалось разумным подчинением  и  эффектив-
ностью отданных команд. Закончив академию с наилучшими отзывами и  реко-
мендациями, он, как многообещающий офицер и привлекательный молодой  че-
ловек, получил назначение в столицу.
   К двадцати четырем годам он стал настоящим красавцем. Его тело  могло
дать все, чего бы он от него ни потребовал. Строгое воспитание не  поощ-
ряло потворства своим желаниям, но роскошь и развлечения большого города
открыли для  веота  немало  новых  удовольствий.  Он  был  сдержанным  в
чувствах и даже немного робким, но ему нравилось  веселье  и  общение  с
другими молодыми людьми. Благодаря красивой внешности Тейео за год узнал
все  прелести  жизни  привилегированной  молодежи.  Сладость  этих  удо-
вольствий усиливалась на темном фоне войны на Йеове - восстания рабов на
колониальной планете, которое длилось всю его жизнь. С каждым годом про-
тивостояние становилось сильнее. Возможно, этот фон  и  делал  столичную
жизнь такой счастливой. Но Тейео вряд ли понравились бы одни развлечения
или одни диверсии. Вот почему его радость была почти бесконечной,  когда
он получил приказ о назначении пилотом и командиром подразделения, кото-
рое улетало на Йеове.
   Перед уходом на фронт Тейео приехал домой в тридцатидневный отпуск. С
одобрения родителей он отправился верхом через холмы в поместье реги То-
ебавы и попросил руки его дочери. Рега с супругой не имели  ничего  про-
тив, но как добрые родители оставили окончательный ответ  за  своей  до-
черью. Та согласилась без всяких колебаний. Будучи  взрослой  незамужней
девой, она жила на женской половине дома, но ей и Тейео позволили встре-
титься и даже немного поговорить, хотя пожилая дама, сопровождавшая  Эм-
ду, все время прохаживалась неподалеку. Молодой веот поведал  невесте  о
своем трехлетнем контракте.
   - Мы можем пожениться сейчас или подождать еще три года, - сказал  он
ей. - Когда ты хочешь устроить нашу свадьбу?
   - Сейчас, - ответила она, прикрывая ладонями сияющее от счастья лицо.
   Тейео радостно засмеялся, и она подхватила его смех.  Они  поженились
через девять дней. Быстрее не получилось, так как требовалось  выполнить
некоторые формальности. Все понимали, что это была свадьба солдата, ухо-
дившего на войну, но церемонии на Уэреле имели первостепенное  значение.
Тейео и Эмду любили друг друга семнадцать дней. Они бродили по холмам  и
предавались любви, скакали вдоль реки и влюблялись еще  сильнее,  ссори-
лись, мирились и любили, засыпали, обнявшись, и, просыпаясь, любили, лю-
били, любили. А потом он улетел на другую планету, и она перебралась  на
женскую половину дома, где жили родители ее мужа.
   Срок службы тянулся год за годом, и его  репутация  как  отважного  и
опытного офицера укреплялась с каждой новой битвой. Война на  Йеове  пе-
решла от беспорядочных атак и оборонительных операций в отчаянное и пос-
пешное отступление. В такой обстановке было не до отпусков,  но  военный
штаб послал на Йеове милостивое разрешение отозвать Тейео на Уэрел, пос-
кольку его жена умирала от берлота. Однако в тот момент на Йеове начался
настоящий ад. Армия отступала с трех сторон к старой колониальной столи-
це. Подразделение Тейео сражалось в приморских топях, прикрывая тылы от-
ходящих частей. Связь с Уэрелом была прервана.
   Командование недоумевало: невежественные рабы, с  простым  стрелковым
оружием, громили армию обученных и дисциплинированных солдат, оснащенных
коммуникационной сетью, скиммерами, гондолами, современными приборами  и
средствами уничтожения, которые разрешались конвенцией  Экумены.  Мощная
оппозиция в Вое Део объясняла неудачи на Йеове бессилием нынешнего  пра-
вительства и покорным соблюдением  правил,  навязанных  пришельцами.  "К
чертям собачьим конвенцию Экумены! - кричали они. - Надо нанести  масси-
рованный бомбовый удар и превратить жалких смердов в дерьмо, из которого
они сделаны! Почему не применяются биобомбы? Давайте уберем наших воинов
с этой дурацкой планеты и стерилизуем ее до первозданной чистоты! Начнем
все заново. Если мы не выиграем войну на Йеове, следующая революция про-
изойдет прямо здесь, на Уэреле, в наших  собственных  городах,  в  наших
собственных домах!"
   Пугливое правительство с трудом противостояло этому  давлению.  Уэрел
проходил испытательный срок, и Вое Део желало влиться  в  союз  Экумены.
Поражения приуменьшались, о потерях ничего не  говорилось,  а  скиммеры,
гондолы, оружие и люди поставлялись на Йеове все в меньших и меньших ко-
личествах. К концу седьмого года некогда грозная и  мощная  колониальная
армия была, по сути, уничтожена своим правительством. В начале  восьмого
года, когда посланцы Экумены посетили Йеове, Вое Део  и  другие  страны,
принимавшие участие в войне, остатки разгромленной армии начали отзывать
домой.
   Вот так и получилось, что Тейео узнал о смерти жены лишь после  того,
как вернулся на Уэрел. Он отправился в родное  поместье,  и  седой  отец
встретил его молчаливым объятием. Мать плакала, целуя сына в шею и лицо.
Он встал перед ней на колени и попросил прощения за то,  что  принес  ей
столько горя.
   Той ночью он лежал в холодной комнате безмолвного дома и слушал,  как
стучало его сердце - медленно и ровно, словно боевой барабан.  Тейео  не
чувствовал особой печали. Слишком велика была  радость  вновь  оказаться
под отчим кровом и мирным небом. Однако где-то внутри,  за  броней  спо-
койствия, бурлили ярость и гнев. Он не привык к таким чувствам и даже не
мог бы сказать, что с ним происходит. Но какое-то мрачное зарево разрас-
талось в его груди, высвечивая лица погибших товарищей. И  Тейео  лежал,
вспоминая Йеове, где он семь лет воевал то в воздухе, то на земле. Перед
глазами возникали картины долгого  отступления,  трупы  людей,  безумные
атаки и моменты, когда смерть лишь чудом обходила его стороной.
   Почему их обрекли на поражение и верную смерть? Почему,  оставив  там
своих солдат, правительство не послало им подкрепление?  Но  нет,  такие
вопросы задавать не стоило, как не стоило теперь и искать на них  ответ.
Он мог сказать себе только следующее: "Мы делали то, что нам  приказыва-
ли. Мы выполняли свой долг, и поэтому нечего жаловаться". Новое  понима-
ние резало душу остро, как нож, и затмевало  собою  прежнее  знание.  "Я
сражался за каждый шаг, - думал он без всякой гордости. - Но мы потеряли
Йеове. И пока я был там, моя жена умерла.  Все  оказалось  напрасным  -и
здесь, и на Йеове". Тейео лежал в холодной и молчаливой темноте,  вдыхая
сладкие запахи холмов.
   - О великий Камье, - произнес он вслух, - помоги мне. Мой  ум  предал
меня. И я не знаю, что делать.
   Во время долгого отпуска мать часто рассказывала ему об Эмду. Понача-
лу он слушал только из вежливости и любви. Ведь так  легко  было  забыть
застенчивую милую девушку, которую он знал семь  лет  назад  всего  лишь
семнадцать дней. Но мать не позволила ему этого, и постепенно он  узнал,
какой преданной и доброй женщиной была его жена. Со  слезами  на  глазах
мать делилась с ним той радостью, которую она нашла в своей Эмду, в сво-
ей любимице и подруге. Даже отец, суровый и молчаливый  отставной  воен-
ный, однажды сказал:
   - Она была светом этого дома.
   Родители благодарили сына за нее. Они говорили,  что  его  любовь  не
прошла напрасно. Но что ожидало их впереди? Старость без внуков?  Пустой
молчаливый дом? Они не жаловались и смиренно довольствовались  тем,  что
давала суровая тяжелая жизнь. Но между их  прошлым  и  будущим  пролегла
бездонная пропасть.
   - Если хочешь, я женюсь еще раз, - сказал Тейео матери. - Может быть,
у тебя уже есть на примете какая-то девушка?
   Шел дождь. Серый свет дрожал на мокрых стеклах окна, и тяжелые  капли
стучали по кровле. Мать склонилась над своим шитьем, скрывая слезы,  ко-
торые покатились по ее щекам.
   - Нет, - ответила она. - Я не знаю ей замены. - И, взглянув на  сына,
перевела разговор на другую тему. - Как думаешь, куда тебя отправят слу-
жить?
   - Не имею понятия.
   - Ведь войны больше нигде нет, - добавила она мягким и  ровным  голо-
сом.
   - Да, нигде, - ответил Тейео.
   - А будет когда-нибудь? Как ты считаешь? Он встал, прошелся по комна-
те и снова сел напротив нее.  Их  спины  были  прямыми  и  неподвижными.
Пальцы матери продолжали штопать старую одежду, а руки Тейео лежали одна
на другой - так, как его учили с двухлетнего возраста.
   - Я не знаю, - произнес он в ответ. - Все  выглядит  очень  странным.
Словно не было войны на Йеове. Словно мы вообще не владели  этой  плане-
той. О восстании рабов даже не упоминают. Будто его и не случилось. Буд-
то мы не сражались с ними в полувековой войне.  Все  по-новому.  Все  не
так, как раньше. По телесети говорят, что наступила новая эра - эра мира
и братства с другими мирами. Зачем же нам теперь  тревожиться  о  Йеове?
Разве мы не побратались с Гатаи, Бамбуром и Сорока государствами?  Зачем
нам тревожиться о своих рабах? Но я их не понимаю. Я не знаю,  чего  они
хотят. Я даже не знаю, как мне жить дальше.
   Его голос тоже был тихим и ровным.
   - Ты не должен оставаться здесь, - сказала мать. - Во  всяком  случае
сейчас.
   - Я думал, что дети? - произнес Тейео.
   - Конечно. Когда придет время, - с улыбкой ответила она. - Ты никогда
не мог сидеть спокойно больше получаса. Подожди? Подожди, и ты все  пой-
мешь.
   Конечно, она была права, но то, что он видел по телесети и в  городе,
подтачивало его терпение и гордость. Казалось,  что  солдатское  ремесло
стало теперь позорным. В отчетах правительства, в новостях и сводках со-
бытий об армии говорилось с язвительным презрением. Касту веотов называ-
ли доисторическим ископаемым. Их считали дорогой и бесполезной роскошью,
которая мешала Вое Део вступить в союз Экумены. Тейео почувствовал  себя
абсолютно никому ненужным, когда в ответ на прошение о новом  назначении
ему предложили отставку с пенсией в пол-оклада. Да, так ему  и  сказали,
что он может идти на пенсию - это в его-то тридцать два года!
   Тейео хотел смириться, принять ситуацию и,  поселившись  в  поместье,
найти себе жену. Но мать посоветовала ему поговорить с отцом. Он  так  и
сделал.
   - Конечно, сын, - сказал отец. - Помощь нам не помешает. Однако  я  и
сам бы справился с хозяйством. Твоя мать считает, что ты  должен  отпра-
виться в столицу, в штаб армии. Они не посмеют отвергнуть тебя, когда ты
посмотришь им в глаза. Семь лет боевой выслуги? С твоими наградами?
   Тейео знал, чего они теперь стоили. Но  он  действительно  чувствовал
себя дома ненужным. Отца сердили его идеи  относительно  обновления  по-
местья, и старикам не хотелось менять уклад, к которому они  привыкли  в
течение жизни. Родители были правы: ему следовало поехать  в  столицу  и
узнать, на какую роль он мог претендовать в этом новом мире без  войн  и
воинской чести.
   Первые полгода принесли ему одни лишь огорчения. Он никого не знал  в
Главном штабе и столичном гарнизоне. Его фронтовые друзья погибли в  бо-
ях, стали инвалидами или сидели по домам на половинном  окладе.  Молодые
офицеры, которые слышали о Йеове только по телесети, казались ему холод-
ными и скупыми на слова, а уж если и говорили, то только о деньгах и по-
литике. Про себя он называл их мелкими бизнесменами. Тейео  догадывался,
что они боялись его заслуг и репутации. Сам того не желая, он  напоминал
им о проигранной войне, о гражданском противостоянии, где класс  шел  на
класс, где свои сражались против своих. Эти молодые парни хотели  забыть
его войну, которая не имела к ним никакого  отношения.  Они  считали  ее
бессмысленной ссорой с каким-то далеким-далеким миром.
   Тейео бродил по улицам столицы, наблюдал за толпами рабов,  спешивших
по делам своих хозяев, и удивлялся: чего они ждут?
   - Союз Экумены не вмешивается в социальные, культурные и  экономичес-
кие дела каких-либо народов, - повторяли в теленовостях послы  и  прави-
тельственные чиновники. - Любая нация и народ могут стать  полноправными
членами союза, если подпишут конвенцию, которая  предполагает  отказ  от
жестоких методов ведения войны и средств массового уничтожения.
   За этими словами обычно следовал список запрещенного оружия, состояв-
ший на девяносто процентов из незнакомых названий. Однако в нем  были  и
биобомбы, изобретенные в Вое Део. Пришельцы называли их невролазерами.
   Тейео соглашался с позицией Экумены по поводу таких устройств и  ува-
жал терпение чужаков, с которым те уговаривали Вое Део и остальной Уэрел
принять конвенцию  и  правила  союза.  Но  его  возмущала  их  снисходи-
тельность. Они говорили с людьми его мира так, словно  смотрели  на  них
свысока. Чем меньше чужаки упоминали о рабстве  и  делении  общества  на
классы, тем отчетливее проступало их неодобрение.
   "Рабство является очень редким явлением в мирах Экумены, - писалось в
их книгах, - и полностью исчезает при равноправном участии в экономичес-
кой политике союза".
   Не этого ли добивались послы Экумены, прилетавшие в Вое Део?
   - Клянусь Святой Туал! - сказал как-то раз  один  из  молодых  офице-
ров-туалитов. - Пришельцы скорее признают этих смердов с Йеове, чем нас!
   От возмущения и ярости он брызгал слюной, словно старый рега, отчиты-
вавший наглого раба-солдата.
   - Подумать только! Йеове - эта проклятая планета рабов,  язычников  и
варваров - будет принята в союз раньше нас!
   - Эти варвары показали себя хорошими воинами, - ответил Тейео,  прек-
расно понимая, что ему не следовало говорить подобных слов.
   Однако ему не нравилось, когда мужчин и женщин, с которыми он сражал-
ся, называли смердами. Рабами, мятежниками и врагами - да, но не смерда-
ми!
   Молодой человек взглянул на него с усмешкой и язвительно спросил:
   - Неужели они вам нравятся, рега? Неужели вам нравятся эти смерды?
   - Я убивал их столько, сколько мог, - вежливо ответил Тейео и тактич-
но перевел разговор на другую тему.
   Молодой человек, хотя и служил при штабе, имел ранг оги, самый нижний
у веотов, поэтому любое пренебрежение к нему со стороны старшего офицера
считалось бы признаком дурного тона.
   Чванливость  молодых  военных  раздражала.  Веселые  дни  солдатского
братства остались в далеком прошлом. Начальники штабных отделов,  зевая,
читали прошения Тейео о новом назначении и отсылали его в кабинеты  дру-
гих департаментов. Для него не нашлось даже койки в бараках, и ему приш-
лось  снимать  квартиру,  словно  какому-то  штатскому.  Огромный  город
по-прежнему предлагал обилие удовольствий, но половинного жалованья хва-
тало только на еду и кров.
   Дожидаясь встреч, которые ему назначали те или иные должностные лица,
Тейео проводил свободные дни в библиотеке офицерской академии. Он  пони-
мал, что недостаточно образован, и хотел наверстать упущенное. Его стра-
на готовилась к вступлению в союз Экумены. Чтобы  снова  стать  полезным
ей, он должен был узнать о пришельцах все, что только можно, включая  их
новые технологии и образ мыслей. Стараясь  выбрать  какую-то  конкретную
тему, Тейео блуждал в компьютерной сети, смущался  от  обилия  доступной
информации и все сильнее осознавал, что не так умен, не  так  обучен  и,
возможно, никогда не поймет изворотливого разума чужаков. Тем  не  менее
он упрямо вырывался из оков своего невежества.
   Один из служащих посольства предложил академии  ознакомительный  курс
лекций по истории Экумены. Тейео записался  в  группу  и  посетил  около
восьми занятий. Он не принимал участия в обсуждениях, безмолвно сидел на
скамье с прямой спиной и лишь порой делал какие-то пометки в своем конс-
пекте. Лектор, уроженец Хайна, чье длинное имя переводилось как  "Старая
Музыка", попытался вовлечь Тейео в дискуссию и, потерпев неудачу, попро-
сил его задержаться в зале после лекции.
   - Я очень рад познакомиться с вами, рега, - сказал он,  когда  другие
слушатели разошлись.
   Они немного посидели в кафе, потом встретились еще раз. Тейео не нра-
вились манеры чужака, поскольку казались ему несдержанными и слишком им-
пульсивными. Он не доверял искрометному уму инопланетянина и считал, что
Старая Музыка изучает его как веота, солдата и, возможно,  варвара.  Чу-
жак, уверенный в своем превосходстве, нарочито не замечал холодной  веж-
ливости Тейео. Он предлагал свою помощь в поиске необходимой  информации
и бесстыдно повторял вопросы, на которые его собеседник не  желал  отве-
чать. Например: "Почему вы сидите сложа руки, ничего не  делаете  и  до-
вольствуетесь половинным жалованьем?"
   - Это не мой выбор, мистер Старая Музыка, -  ответил  Тейео,  услышав
этот вопрос в третий раз.
   Он очень рассердился на наглого инопланетянина и поэтому говорил осо-
бенно любезно. Тейео отвел взгляд в сторону, стараясь не смотреть в гла-
за чужака - голубые, с желтоватыми белками, как у испуганной лошади.  Он
никак не мог привыкнуть к их странному виду.
   - Вам не хотят давать новое назначение?
   Тейео вежливо кивнул. Возможно, пришелец, незнакомый с обычаями Уэре-
ла, считал свои унизительные вопросы вполне уместными.
   - А вы не хотели бы служить в охране посольства?
   На какой-то миг Тейео лишился дара речи,  а  потом  совершил  ужасную
грубость, ответив вопросом на вопрос:
   - Почему вы спрашиваете меня об этом?
   - Мне хотелось бы иметь в нашей службе безопасности такого  человека,
как вы, - сказал Старая Музыка. И через несколько секунд добавил с  пот-
рясающей прямотой: - Многие из охранников - шпионы или болваны. Вот  по-
чему мы хотели бы найти человека, который не относится ни  к  тем  ни  к
другим. Как вы понимаете, это не просто караульная служба. Очевидно, ва-
ше правительство потребует, чтобы вы докладывали о  своей  работе  соот-
ветствующим службам. Мы вполне допускаем такую возможность. Тем  не  ме-
нее, учитывая ваш опыт и храбрость, я предлагаю  вам  должность  офицера
связи, которая предполагает работу не только здесь, но и в других  госу-
дарствах Уэрела. Обещаю, что мы не будем  требовать  от  вас  какой-либо
секретной информации. Я понятно выражаюсь, Тейео? Мне хотелось бы устра-
нить любое недопонимание по поводу того, кто я такой, и убедить вас, что
мы не собираемся выведывать секреты Вое Део с вашей помощью.
   - А вы можете? - начал осторожно Тейео.
   - Да, - со смехом ответил пришелец. - У меня есть ниточки, за которые
я могу дергать руководство вашего Главного штаба. Они мне кое-чем обяза-
ны. Так что вы скажете на все это?
   Тейео задумался на минуту. Он находился в столице почти год и все это
время в ответ на свои прошения о назначении получал лишь бюрократические
отговорки. А недавно ему даже намекнули, что его настойчивость восприни-
мается как непокорность.
   - Я принимаю ваше  предложение,  -  произнес  он  с  холодной  почти-
тельностью.
   Хайнец взглянул на веота, и его улыбка исчезла.
   - Благодарю вас, - сказал он. - Через несколько дней вы получите рас-
поряжение Главного штаба.
   Вот так Тейео и вернул себе форму. Он переехал в городские бараки,  а
затем семь лет прослужил на чужой земле. По дипломатическому  соглашению
посольство Экумены считалось территорией чужаков - куском планеты, кото-
рый больше не принадлежал  Уэрелу.  Охранники,  предоставленные  послам,
служили скорее декоративным, чем защитным элементом.  Об  этом  говорила
даже их золотисто-белая форма, которой они выделялись среди  сотрудников
посольства. Но поскольку в стране по-прежнему  случались  акты  насилия,
направленные против чужаков, каждый из охранников носил при себе оружие.
   Поначалу Тейео командовал небольшим отрядом внутренней охраны. Однако
вскоре его перевели на другую должность, и он начал сопровождать сотруд-
ников посольства в их поездках по стране и по планете. Став телохраните-
лем, он сменил форму на штатский костюм. Посланцы Экумены не хотели  ис-
пользовать для охраны своих людей и оружие. Тем самым они как бы  возла-
гали обеспечение их безопасности на правительство Вое Део.
   Тейео часто просили выступить в роли гида и переводчика, а  иногда  и
просто спутника. Ему не нравилось, когда гости с других планет, проявляя
чрезмерную общительность и самонадеянность, расспрашивали его  о  личной
жизни или приглашали выпить в их компании. Скрывая  неприязнь  идеальной
вежливостью, он раз за разом отказывался от таких предложений. Тейео де-
лал свою работу и держал пришельцев на почтительной дистанции. Именно за
это его и ценили в посольстве. Их уверенность в нем  приносила  ему  мо-
ральное удовлетворение.
   Офицеры столичной контрразведки даже не пытались  сделать  его  своим
информатором, хотя он, конечно, знал многое из того, что могло бы их за-
интересовать. По традиции Вое Део ни один веот не  согласился  бы  стать
тайным агентом спецслужб. Тейео было известно,  кто  из  охранников  по-
сольства шпионил для правительства, и некоторые из  них  предлагали  ему
немалые деньги за определенную информацию. Но он не собирался  выполнять
чужую работу.
   Однажды Старая Музыка, который  руководил  службой  безопасности  по-
сольства, отозвал его из зимнего отпуска. В разговоре с веотом  пришелец
старался сдерживать свои эмоции. Но не мог утаить симпатии,  приветствуя
Тейео.
   - Рад вас видеть, рега! Надеюсь, ваше семейство  пребывает  в  добром
здравии? Прекрасно. У меня есть для вас серьезное поручение.  Поездка  в
королевство Гатаи. Вы уже были там с Кемеханом два года  назад,  не  так
ли? Теперь они просят, чтобы мы отправили им своего посланника. Они  хо-
тят присоединиться к нашему союзу. Мы понимаем, что старый король  явля-
ется марионеткой вашего правительства, но работы там непочатый  край.  К
примеру, надо разобраться с мощным религиозным  движением  сепаратистов.
Да и фракция патриотов протестует против инопланетян и иноземцев из  Вое
Део. Тем не менее король и Совет готовы принять нашего эмиссара, а  жен-
щина, которую мы собираемся отправить к ним, прилетела  на  Уэрел  всего
лишь месяц назад. Она еще не вошла в курс дела и может создать  для  вас
несколько щекотливых проблем. Лично я считаю ее немного  упрямой.  Прек-
расный сотрудник, подающий большие надежды, но? молода. Очень молода.  Я
отозвал вас из отпуска, потому что могу доверить ее только такому  опыт-
ному человеку, как вы. Будьте терпеливы с ней, рега. Впрочем,  возможно,
вы найдете ее привлекательной и милой.
   Однако надежды мудрого пришельца не оправдались.
   За семь лет Тейео привык к глазам чужаков, к их запаху, цвету кожи  и
манерам. Защищаясь безупречной вежливостью и кодексом чести,  он  терпел
или игнорировал их странное, вызывающее и  порою  шокирующее  поведение.
Ему доверяли защиту пришельцев, и он выполнял свой солдатский  долг,  не
задевая чувств других людей и оставаясь незатронутым ими. Его подопечные
с благодарностью принимали помощь и довольно быстро прекращали фамильяр-
ничать с ним. Женщины лучше понимали и реагировали  на  его  запрещающие
знаки, чем мужчины, и у него даже были почти дружеские отношения со ста-
рой терранской наблюдательницей, которую  он  сопровождал  в  нескольких
длительных путешествиях по планете.
   - Вы мирный и добрый, как кот, - сказала она ему  однажды,  и  он  по
достоинству оценил этот скромный комплимент.
   Но посланница в Гатаи была из другого  теста.  Она  оказалась  весьма
привлекательной, с детской  красновато-коричневой  кожей,  с  блестящими
волнистыми волосами и легкой походкой - но слишком уж  непосредственной.
Она гордо и бесстыдно выставляла напоказ свое зрелое стройное тело, раз-
бивая тем самым сердца мужчин, которые не имели к  нему  права  доступа.
Эта женщина судила обо всем с вульгарной самоуверенностью. Она не  восп-
ринимала намеков и отказывалась подчиняться приказам. Несмотря на сексу-
альную привлекательность взрослой женщины, она была по сути  агрессивным
избалованным ребенком. И вот эту  вздорную  несдержанную  особу  послали
дипломатом в опасную и нестабильную страну.
   Едва взглянув на нее, Тейео понял, что взялся за непосильное задание.
Еще через пару дней он потерял доверие  к  себе.  Ее  сексуальное  бесс-
тыдство возбуждало его и в то же время вызывало отвращение. Он  видел  в
ней шлюху, к которой должен был относиться как к принцессе. Ему приходи-
лось терпеть ее выходки и сдерживать свое влечение. Теряя самоконтроль и
балансируя на грани срыва, он начал ненавидеть ее и себя.
   К тому времени Тейео уже познакомился с гневом,  однако  ненависть  к
женщине была для него новым чувством. Он никогда не отказывался от дове-
ренных ему поручений. Но после того как она повела в свою спальню  маки-
ла, Тейео послал в посольство церемонное прошение о замене его на  более
компетентное лицо. Используя дипломатический  канал  компьютерной  сети.
Старая Музыка ответил ему простым сообщением: "Любовь к  Богу  и  стране
подобна огню, прекрасному другу и грозному врагу. Только дети  играют  с
огнем. Мне не нравится эта ситуация, но я пока не могу заменить ни  вас,
ни ее. Не согласились бы вы потерпеть еще немного?"
   Тейео не знал, как отказать начальнику, ибо для  веота  отречение  от
долга равносильно несмываемому позору. Он стыдился собственной  слабости
и еще сильнее ненавидел женщину, которая пробудила в нем этот стыд.
   Первая фраза послания показалась ему загадочной и двусмысленной. Ста-
рая Музыка обычно не выражался  так  витиевато  и  уклончиво.  Сообщение
больше походило на закодированное предупреждение. Тейео не знал диплома-
тических шифров, которые использовались чужаками  и  контрразведкой  Вое
Део, и поэтому его начальнику пришлось прибегнуть к  намекам.  Очевидно,
"любовь к Богу и стране" означала староверов  и  патриотов  -  две  под-
польные гатайские группировки, фанатично ненавидящие инопланетян и  ино-
земцев. Тогда под ребенком, играющим с огнем, подразумевалась  посланни-
ца.
   Неужели она попала под прицел одной из этих группировок? Тейео не на-
ходил пока этому никаких подтверждений. А тот человек на улице, с  кожа-
ным поясом кинжальщика? Вряд ли он хотел пожелать им доброй  ночи.  Люди
Тейео присматривали за домом посланницы круглые сутки. Правительство Га-
таи выделило для этой цели дюжину солдат. Что можно сказать о  Батикаме?
Будучи рабом и макилом, он не стал бы участвовать в движении патриотов и
староверов. Но он мог оказаться членом Хейма -  подпольной  организации,
которая боролась за свободу рабов в Вое Део. Впрочем, как таковой он  не
представлял опасности для посланницы, поскольку союз Экумены был для ра-
бов единственным билетом к Йеове и желанной свободе.
   Веота смущала загадка из слов. Он  переставлял  их  и  так,  и  эдак,
чувствуя себя наивной и глупой мухой, попавшей  в  паутину  политических
интриг. Зевая и потирая глаза, Тейео подтвердил прием сообщения,  отклю-
чил компьютер и отправился в душ. Чуть позже он лег в кровать,  выключил
свет и тихо прошептал:
   - Великий Камье, придай мне мужества для благого дела.
   А потом он заснул как убитый.
   Макил приходил в дом посланницы каждый вечер. Тейео  пытался  убедить
себя, что ничего плохого не происходит. Он и сам развлекался с  макилами
в счастливые дни перед войной. Их искусство артистического секса привле-
кало многих мужчин и женщин. Он часто слышал истории о том, как  богатые
горожанки нанимали макилов, чтобы скрасить свою разлуку  с  мужьями.  Но
они делали это скрытно и осмотрительно, а не в такой вульгарной и  бесс-
тыдной манере. Посланница вела себя слишком беспечно и дерзко. Она нару-
шала правила приличия и попирала их моральный кодекс, словно  имела  ка-
кое-то право творить здесь все, что ей хотелось и когда хотелось.
   Конечно, у макила были свои причины поддерживать эту связь. Играя  на
ее страсти и безрассудном увлечении, он высмеивал порядки Узрела  и  Га-
таи. Он высмеивал Тейео и насмехался над ней самой, хотя она не знала об
этом. Но какой раб отказался бы от возможности выставить  дураками  всех
хозяев и правителей планеты?
   Наблюдая за Батикамом, Тейео пришел к заключению,  что  тот  действи-
тельно был членом Хейма. Его насмешки никогда не выходили за грань  доз-
воленного, и он не пытался обесчестить имя посланницы. Наоборот, он  вел
себя с куда большим благоразумием, чем она. Смешно сказать, но это макил
удерживал ее от позора. Он и Тейео относились друг к  другу  с  холодной
вежливостью, но раз или два их взгляды встречались, и между ними  возни-
кало бессловесное ироническое взаимопонимание.
   А в городе намечался большой религиозный праздник  туалитов,  который
назывался Днем Прощения. Король и Совет направили посланнице официальное
приглашение и предназначили для нее лучшую роль в  сценарии  праздничных
торжеств. Тейео поначалу думал только о том, как обеспечить ее  безопас-
ность в окружении толпы, возбужденной зрелищами. Но  потом  Сан  сообщил
ему, что праздник совпадал с величайшим днем  святых,  который  считался
главным в гатайской старой религии. Маленький гид казался очень встрево-
женным. Он сказал, что староверы оскорблены подменой их собственных  ри-
туалов чужеземными. По его словам, они могли устроить в городе  резню  и
беспорядки. На следующее утро Сана внезапно заменили стариком, который с
трудом говорил на языке Вое Део. Это еще больше обеспокоило Тейео, и  он
попытался выяснить, куда девался Убаттат.
   - Ему дали другое поручение, - ответил старый переводчик на  корявой,
едва понятной смеси двух языков. - У нас сейчас веселое и приятное  вре-
мя, не так ли, рега? Убаттат получил приятное поручение.
   За несколько дней до праздника напряженность в городе начала угрожаю-
ще возрастать. На стенах появились лозунги  и  символы  старой  религии.
Храм туалитов был осквернен.  На  центральные  улицы  вышла  королевская
гвардия. Тейео отправился во дворец и, встретившись с сотрудником службы
государственной безопасности, потребовал освободить  посланницу  Экумены
от участия в публичных церемониях. Он  аргументировал  это  возможностью
террористического акта. В тот же день его вызвали в Совет и с демонстра-
тивным высокомерием, кивками притворного согласия и унизительным  подми-
гиванием попросили не драматизировать события. Беседа  оставила  у  него
тревожное чувство. Усилив ночной дозор у дома посланницы, он вернулся  в
маленький барак, который гатайцы отдали под жилье охранникам с Вое  Део.
Войдя в свою комнату, он увидел открытое окно  и  записку,  лежавшую  на
столе. Она гласила: "День Прощения избран для убийства".
   На следующее утро Тейео явился в дом посланницы и велел служанке раз-
будить госпожу. Солли вышла из спальни, небрежно  набросив  простыню  на
голое тело. Следом за ней тащился сонный и полуодетый Батикам. Веот  по-
вел подбородком, приказывая ему уйти, и макил ответил на этот жест  спо-
койной снисходительной улыбкой.
   - Я пойду немного перекушу, - сказал он посланнице. - Эй, Реве! У те-
бя уже готово что-нибудь на завтрак?
   Когда оба раба покинули комнату, Тейео повернулся к посланнице и про-
тянул ей клочок бумаги, найденный на столе.
   - Я получил это послание прошлым вечером, мэм, - сказал он. -  И  те-
перь мне приходится просить вас об одном одолжении. Не ходите  на  завт-
рашний праздник.
   Осмотрев записку, она прочитала текст и зевнула:
   - Кто вам ее передал?
   - Я не знаю, мэм.
   - А что значит: "Избран для убийства"? Неужели  они  не  могли  выра-
зиться поточнее?
   Помолчав около минуты, Тейео сдержанно ответил:
   - У меня есть причины? причем очень  серьезные?  настаивать  на  том,
чтобы?
   - ?я не посещала праздник. Верно? Вы это мне уже говорили.
   Солли подошла к скамье у окна и села. Простыня распахнулась,  приотк-
рыв ноги: голые коричневые ступни с пухленькими розовыми пятками и  кра-
сивые стройные бедра. Тейео смущенно отвел взгляд. Повертев в руках кло-
чок бумаги, она усмехнулась и язвительно сказала:
   - Если вы  считаете,  что  праздничная  церемония  настолько  опасна,
возьмите с собой еще одного охранника. Или двух. Но я должна  быть  там.
Как вам известно, меня пригласил сам король.  Мне  предстоит  зажечь  на
площади большой костер примирения. Похоже, это все,  что  они  позволили
сделать женщине на публике? Одним словом, я не могу  отказать  королю  в
его просьбе.
   Она протянула Тейео смятый клочок бумаги, и  веоту  пришлось  прибли-
зиться к ней. Солли с наглой улыбкой смотрела ему в  глаза.  Она  всегда
улыбалась, когда отвергала его советы или отвечала отказом на просьбы.
   - И кто же, по вашему мнению, хочет меня убить? Патриоты?
   - Или староверы, мэм. Завтрашний день считается одним  из  их  святых
праздников.
   - А ваши туалиты, значит, отняли его у них? Но  при  чем  здесь  союз
Экумены?
   - Я думаю, что, возможно, правительство Гатаи заинтересовано в подоб-
ной провокации. В качестве ответной меры они могли  бы  раз  и  навсегда
разделаться с оппозицией и подпольем.
   Солли беспечно рассмеялась и вдруг поняла смысл того, что ей сказали.
Нахмурив брови, она желчно спросила:
   - Вы считаете, что Совет использует меня как детонатор бомбы, которая
уничтожит мятежников? Какие у вас доказательства, рега?
   - Почти никаких, мэм, - ответил он после минутной паузы. - Разве  что
исчезновение Сана Убаттата?
   - Сан заболел. Так сказал мне новый переводчик, которого прислали  на
замену. Старик почти бесполезен, но вряд ли представляет собой  какую-то
угрозу. Так, значит, это все ваши доказательства?
   Тейео промолчал, и она раздраженно закончила:
   - Сколько же вас просить: не вмешивайтесь в мои дела без должных  ос-
нований! Ваша паранойя, вызванная войной, не должна распространяться  на
людей, с которыми я контактирую. Контролируйте себя, пожалуйста!  Завтра
вы можете взять с собой одного-двух охранников, и этого вполне достаточ-
но.
   - Да, мэм, - ответил Тейео и ушел. В голове у него звенело от  гнева.
Сбежав с крыльца, он вдруг вспомнил, что новый  переводчик  называл  ему
другую причину, по которой заменили Убаттата. Старик говорил,  что  Сана
отозвали для выполнения каких-то религиозных обязанностей.  Однако  веот
не стал возвращаться. Он знал, что это бесполезно.
   Подойдя к охраннику, стоявшему у ворот,  Тейео  попросил  его  задер-
жаться еще на час, а затем торопливо зашагал по  улице,  словно  пытался
уйти от гладких коричневых бедер Солли, ее розовых пяток и наглого разв-
ратного голоса, которым она отдавала ему приказы. Морозное солнечное ут-
ро обещало покой и умиротворение. Над  улицами  развевались  праздничные
флаги, а выше, почти касаясь неба, сияли горные вершины. Шум рынка, суе-
та и толпы людей могли сбить с толку кого угодно. Но Тейео шел вперед, и
его черная тень, знавшая все о тщетности жизни, скользила по камням, как
клинок из тьмы.
   - Рега выглядел очень встревоженным, - сказал  Батикам  своим  теплым
шелковистым голосом.
   Солли засмеялась, пронзила  плод  ножом  и,  разрезав  его,  положила
дольку фрукта в рот макила.
   - Реве! Неси нам завтрак! - крикнула она, усаживаясь напротив Батика-
ма. - О, как я проголодалась! Наш солдафон впал в один из своих  фаллок-
ратических припадков. Он еще ни разу  меня  не  спас.  А  ведь  это  его
единственная функция. Бедняга выдумывает истории о террористах и пытает-
ся напугать ими других. Как бы мне хотелось выскрести его из  своих  во-
лос. Хорошо, что хоть Сан больше не вертится рядом. Он цеплялся за  меня
как  клещ,  подсунутый  Советом.  Теперь  бы  избавиться  от   реги,   и
здравствуй, полная свобода!
   - Рега Тейео - человек долга и чести, - сказал макил, и в его тоне не
было иронии.
   - Разве рабовладелец может быть человеком чести?
   Батикам посмотрел на Солли с укором, и его ресницы  затрепетали.  Она
не понимала взглядов уэрелиан. Их красивые глаза казались ей загадкой.
   - Мужчины во дворце просто помешаны на  разговорах  о  чистоте  своей
драгоценной крови, - сказала она. - И, конечно же, чести "их" женщин.
   - Честь - это великая привилегия, - ответил Батикам. - Мне  ее  очень
не хватает. Я даже завидую реге Тейео.
   - Нет, черт возьми! Их честь - это ложное чувство собственного досто-
инства. Она похожа на мочу, которой собаки метят свою  территорию.  Если
тебе и есть чему завидовать, Батикам, то только свободе.
   - Из всех людей, которых я знаю, ты единственная никому не  принадле-
жишь и не являешься собственницей. Вот настоящая свобода. Но  мне  инте-
ресно, понимаешь ли ты это?
   - Конечно, понимаю, - ответила она.
   Макил улыбнулся и стал доедать свой завтрак. Солли уловила в его  го-
лосе какие-то новые нотки. Смутная тревога породила догадку, и она  тихо
спросила:
   - Ты скоро оставишь меня?
   - О-о! Посланница звезд читает мои мысли. Да, госпожа.  Через  десять
дней наша труппа отправляется в турне по Сорока государствам.
   - Ах, Батикам, мне будет не хватать тебя!  Ты  стал  для  меня  здесь
единственной опорой? единственным человеком, с которым я  могла  погово-
рить или насладиться сексом?
   - А разве это было?
   - Было, не часто, - со смехом ответила она.
   Ее голос немного дрожал. Макил протянул к ней руки. Солли  подошла  и
села к нему на колени.
   Наброшенный халат упал с ее плеч.
   - О, прекрасные груди посланницы, - прошептал он, касаясь их губами и
лаская рукой. - Маленький мягкий живот, который так хочется целовать?
   Реве вошла с подносом, поставила его на стол и тихо удалилась.
   - А вот и твой завтрак, госпожа, - сказал Батикам, и Солли, вскочив с
его колен, вернулась в свое кресло.
   - Ты свободна и поэтому можешь быть честной, - произнес Батикам, очи-
щая плод пини. - Не сердись на тех из нас, кто лишен всех прав на подоб-
ную роскошь.
   Макил отрезал ломтик фрукта и передал его Солли.
   - Он имеет вкус свободы. Узнай его. Это лишь намек, оттенок,  но  для
нас?
   - Через несколько лет ты тоже станешь свободным. Мы не  потерпим  ваш
идиотский рабовладельческий строй. Пусть только Уэрел войдет в союз Эку-
мены, и тогда?
   - А если не войдет?
   - Как это не войдет? Батикам пожал плечами и со вздохом сказал:
   - Мой дом на Йеове, и лишь там меня ожидает свобода.
   - Ты прилетел с Йеове? - спросила Солли.
   - Нет, я никогда не был на этой планете и, возможно, никогда не буду,
- ответил он. - Какую пользу может принести там макил? Но  Йеове  -  мой
дом. Это планета моей свободы. И если бы ты знала?
   Батикам сжал кулак так, что хрустнули кости. Но тут  же  раскрыл  ла-
донь, словно выпуская что-то. Потом улыбнулся и отодвинул от себя тарел-
ку.
   - Мне пора возвращаться в театр, - сказал  он.  -  Мы  готовим  новую
программу ко Дню Прощения.
   Солли провела весь день во дворце. Она настойчиво  пыталась  добиться
разрешения на посещение правительственных рудников и огромных ферм по ту
сторону гор, которые считались источником всех  богатств  Гатаи.  Неделю
назад, столкнувшись с бесконечным потоком  согласительных  протоколов  и
бюрократией Совета, она решила, что ее пустили  по  кругу  бессмысленных
встреч лишь для того, чтобы чиновники могли показать свое  мужское  пре-
восходство над женщиной-дипломатом. Однако недавно один  из  бизнесменов
намекнул ей об ужасных условиях, царивших на рудниках и фермах. Судя  по
его словам, правительство скрывало там еще более грубый вид рабства, чем
тот, который она видела в столице.
   День прошел впустую. Она напрасно ожидала  обещанных  бесед,  которые
так и не состоялись. Старик, замещавший Сана, перепутал все даты и часы.
Намеренно или по глупости, он безбожно перевирал языки Вое Део и  Гатаи,
создавая тем самым невыносимые ситуации  с  недопониманием  и  взаимными
обидами. "Майор" отсутствовал все утро, и его замещал  какой-то  солдат.
Появившись во дворце, рега присоединился к Солли с мрачным и угрюмым ви-
дом. В конце концов она отказалась от дальнейших попыток и  ушла  домой,
решив принять ванну и подготовиться к встрече с макилом.
   Батикам пришел поздно вечером. В середине любовной игры  с  переменой
поз и ролей, которые возбуждали Солли все сильнее и  сильнее,  его  руки
вдруг стали двигаться медленнее, нежно скользя по телу, как перья. Дрожа
от неукротимого желания, она прижалась к нему и вдруг поняла, что  макил
заснул.
   - Проснись! - вскричала она и, все еще трепеща от страсти, встряхнула
его за плечи.
   Батикам открыл глаза, и она увидела в них страх и смущение.
   - Прости! Прости, - сказала она. - Спи, если хочешь, и не обращай  на
меня внимания. Ты устал, и уже довольно поздно.  Нет-нет,  я  как-нибудь
справлюсь с этим.
   Однако он удовлетворил ее желание, и в нежности  макила  она  впервые
уловила не искреннее чувство, а работу хорошего мастера. Утром за  завт-
раком она спросила его:
   - Почему ты не видишь во мне человека, равного тебе?
   Батикам выглядел более усталым, чем обычно. Улыбка исчезла с его  ли-
ца.
   - Что ты хочешь сказать? - ответил он вопросом на вопрос.
   - Считай меня равной.
   - Я так и делаю.
   - Ты не доверяешь мне, - сказала она со злостью.
   - Не забывай, что сегодня День Прощения, - со вздохом произнес макил.
- Туал Милосердная пришла к людям Асдока, которые натравили на ее после-
дователей свирепых котов-ищеек. Она проехала среди них на спине огромно-
го огнедышащего кота, и люди пали на землю от ужаса. Но она благословила
и простила их.
   Его руки совершали плавные движения, как будто  сплетали  историю  из
воздуха.
   - Вот и ты прости меня, - сказал он.
   - Тебе не нужно никакого прощения!
   - Оно необходимо каждому из нас. Именно поэтому  мы,  верные  Владыке
Камье, время от времени просим милости у Туал Милосердной. Мы просим  ее
о прощении. Почему бы тебе сегодня не стать настоящей богиней?
   - Они позволили мне только зажечь костер, - встревожено ответила она,
и макил с улыбкой погладил ее по щеке.
   Прощаясь с ним, Солли пообещала прийти в театр и посмотреть на празд-
ничное выступление.
   Ипподром, единственное ровное и достаточно обширное место возле горо-
да, заполнялся  народом.  Продавцы  зазывали  людей  к  своим  маленьким
ларькам, дети размахивали флажками,  а  королевские  мотокары  двигались
прямо через толпу, которая разбегалась в стороны и  смыкалась  за  ними,
как вода. Для знатных персон построили рахитичные трибуны, часть которых
была прикрыта занавесами для леди и их служанок.
   Солли увидела подъехавшую к трибуне машину. Из кабины  вышла  фигура,
закутанная в красную мантию. Женщина взбежала по  ступеням  и  торопливо
проскользнула за занавес. Скорее всего в ткани имелись  прорези,  сквозь
которые дамы могли смотреть на праздничную церемонию. Толпа горожан  на-
половину состояла из женщин, но то были наложницы и рабыни. Солли вспом-
нила, что ей тоже полагалось скрываться от глаз людей до  того  момента,
пока король не объявит выход Туал. В стороне от  трибун,  неподалеку  от
огороженного места, где пели жрецы, ее ожидала красная палатка. Она выш-
ла из машины и направилась туда в сопровождении подобострастных придвор-
ных.
   Рабыни в палатке предложили ей чай и сладости, обступили ее, держа  в
руках зеркала, косметические принадлежности и масло для волос.  Они  по-
могли ей надеть тяжелый наряд из красной и желтой ткани -  костюм  Солли
для краткой роли в обличье Туал. До сих пор никто не сказал ей, что надо
делать, и на все вопросы смущенные женщины отвечали:
   - Ах, леди! Вам все покажут жрецы. Вы пойдете за ними и зажжете  кос-
тер. Факел и хворост уже готовы.
   У Солли сложилось впечатление, что они знали о церемонии не больше ее
самой. К тому же они были придворными рабынями, молоденькими  девушками,
совершенно безразличными к религии. Участие в празднике  возбуждало  их,
как крепкое вино. Тем не менее они рассказали  Солли,  что  олицетворяет
костер, который ей предстояло зажечь. Люди бросали в него свои ошибки  и
проступки. Их прегрешения сгорали и таким образом прощались.  Прекрасная
наивная идея.
   Жрецы радостно закричали, и Солли выглянула наружу. В  ткани  палатки
действительно имелись дырки, через которые можно было наблюдать за  тем,
что творилось вокруг. Толпа за веревочными ограждениями становилась  все
более многочисленной. Почти никто из горожан, кроме сидевшей на трибунах
публики, не видел того, что происходило в священном квадрате. Но все ма-
хали красно-желтыми флажками, жевали проперченные мясные лепешки  и  ра-
достно выкрикивали лозунги туалитов. Жрецы продолжали петь свои песни.
   Правее отверстия мелькнула знакомая одежда. "Ну конечно же, "майор"",
- подумала Солли. Ему не хватило места в мотокаре, и он был вынужден ид-
ти сюда пешком. Несмотря на все препятствия и обиды,  рега  примчался  к
ней, чтобы выполнить свой долг.
   - Леди, леди! - закричали придворные служанки. - Жрецы  уже  идут  за
вами!
   Девушки закружились вокруг нее, проверяя, хорошо ли держится головной
убор, поправляя узкие юбки и каждую складочку на них. С минуту они щипа-
ли и поглаживали ее, а затем принялись  подталкивать  к  распахнувшемуся
пологу. Солли вышла из палатки и, щурясь  от  яркого  солнечного  света,
грациозно помахала рукой взревевшей от  восторга  толпе.  Она  старалась
держаться очень прямо и благородно, как и подобало богине. Ей  не  хоте-
лось испортить их милую церемонию.
   Ее уже ожидали двое мужчин с регалиями жрецов. Они шагнули навстречу,
подхватили Солли под локти, и один из них произнес:
   - Сюда, леди. Сюда.
   Очевидно, ей действительно не полагалось знать о дальнейших  действи-
ях. Возможно, женщин считали настолько глупыми существами, что не объяс-
няли им даже таких элементарных вещей. Впрочем, ей  было  не  до  этого.
Жрецы торопили и подталкивали ее. Она путалась в узких юбках  и  длинной
накидке. Оказавшись позади трибун, Солли с удивлением поняла, что ее  не
собираются вести к костру.
   Разметав в стороны столпившихся зрителей,  к  ним  подъехала  машина.
Кто-то закричал. Раздалось несколько выстрелов.  Жрецы  быстро  потащили
Солли под руки. Внезапно один из них выпустил ее и упал,  сбитый  с  ног
куском летящей тьмы, которая ударила его в висок. Стараясь вырваться  из
рук второго жреца, Солли оказалась в середине свалки. Ноги снова запута-
лись в юбке. Послышался странный шум, который проник в ее мозг и пригнул
к земле. Ослепленная и  оглушенная,  посланница  почувствовала,  как  ее
толкнули в какую-то темноту, и погрузилась в удушающее колючее  забытье.
В угасавшем разуме мелькнула мысль: если ей связывают руки, значит,  она
жива и не все еще потеряно?
   Солли очнулась от тряски. Машина мчалась неведомо куда. Люди в кабине
тихо переговаривались на гатайском языке. В голове у пленницы  мутилось,
и было трудно дышать, но она понимала, что любое сопротивление бесполез-
но. Ее связали по рукам и ногам, а на голову надели мешок.
   Через некоторое время ее вытащили из машины и, словно  труп,  понесли
куда-то вниз по каменной лестнице. Мужчины бросили Солли на низкий  топ-
чан - не грубо, но в заметной спешке. Она  замерла,  стараясь  не  шеве-
литься. Люди о чем-то говорили шепотом, но их речь  оставалась  для  нее
непонятной. В ушах звенели отголоски того ужасного шума. Был ли  он  ре-
альным? Или ее оглушили ударом по  голове?  Она  чувствовала  себя  так,
словно находилась в комнате с ватными стенами. При каждом  вдохе  тонкая
ткань мешка попадала ей в рот и в ноздри.
   Кто-то дернул Солли за ноги. Мужчина склонился над ней и,  перевернув
пленницу на живот, начал развязывать ей руки.
   - Не бойтесь, леди, - шепнул он ей на языке Вое Део. - Мы не причиним
вам вреда.
   Сняв мешок с ее головы, мужчина отступил на несколько шагов. В  туск-
лом свете Солли разглядела еще четыре фигуры.
   - Посидишь здесь немного, и все будет в порядке, - с ужасным акцентом
произнес другой человек. - Просто радуйся как ни в чем не бывало.
   Солли попыталась сесть, и от этого усилия у нее  закружилась  голова.
Когда цветные пятна, мелькавшие перед глазами, растворились в сумеречном
свете, она обнаружила, что мужчины ушли. Исчезли, словно по  волшебству.
"Просто радуйся как ни в чем не бывало".
   Она осмотрела небольшую комнату с высоким потолком и содрогнулась  от
вида темных кирпичных стен и спертого воздуха  с  запахом  сырой  земли.
Свет маленькой биолюминесцентной пластины бил в потолок и разливался  по
комнате слабым рассеянным сиянием. Неужели его хватало для глаз  уэрели-
ан? "Просто радуйся как ни в чем не бывало".
   "Черт, меня похитили, - подумала Солли. - Кому это понадобилось?"
   Она медленно перевела взгляд с матраса на одеяло, потом на  кувшин  и
кубок, стоявшие у двери, а затем на отхожее место в  углу.  Разве  здесь
нельзя было поставить обычный унитаз? Солли спустила ноги с  топчана,  и
ее подошвы уперлись во что-то мягкое. Она нагнулась, разглядывая  черную
массу - вернее, тело, лежавшее на полу. Мужчина. Еще не  рассмотрев  как
следует черт лица, она узнала его.
   О дьявол! Даже здесь?
   Да, даже здесь "майор" был рядом. Солли, шатаясь, встала и опробовала
туалет, который в действительности оказался дырой в цементном полу,  во-
нявшей экскрементами и каким-то химическим веществом. Постанывая от  го-
ловной боли, Солли снова села на топчан и начала массировать руки и  ло-
дыжки. Ее методичные и ритмичные движения восстанавливали не только кро-
вообращение, но и уверенность в себе.
   "Вот же дерьмо! Они меня похитили. Зачем? "Просто радуйся  как  ни  в
чем не бывало". У-у, гад! А что с Тейео?"
   При мысли о том, что он мог погибнуть, Солли вздрогнула и на миг под-
тянула к себе колени. Через некоторое время она  склонилась  над  Тейео,
пытаясь рассмотреть его лицо. Ей снова показалось, что она оглохла. Сол-
ли не слышала даже собственных вздохов. Слабая и дрожащая, она приложила
ладонь к его лицу. Щека была холодной и неподвижной, однако тепло  дыха-
ния касалось ее пальцев, снова и снова. Она легла на матрас и  осмотрела
его. Мужчина лежал абсолютно неподвижно, но, положив руку ему на  грудь,
Солли почувствовала медленные удары сердца.
   - Тейео, - шепнула она.
   Потом она снова положила ладонь на его грудь. Ей хотелось еще раз по-
чувствовать это медленное и ровное сердцебиение. Оно дарило какую-то на-
дежду на будущее. "Просто радуйся?"
   "Посиди здесь", - сказали они. Как будто у нее есть  выбор!  Впрочем,
это и будет ее программой действий. А может быть, немного  поспать?  Да,
надо просто заснуть, и когда она проснется, ее уже выкупят, и каждый по-
лучит свое.
   Солли проснулась с мыслью, что надо посмотреть на часы. После сонного
изучения крохотного серебристого табло она поняла, что проспала три  ча-
са. Праздничный день продолжался. И вряд ли за пленников успели уплатить
выкуп. Значит, она не успеет прийти в театр на вечернее выступление  ма-
килов.
   Ее глаза привыкли к тусклому свету. Осмотревшись, она увидела на полу
рядом с головой Тейео засохшую кровь. Ощупав его череп, Солли обнаружила
выше виска большую опухоль величиной с кулак. Ее пальцы стали липкими от
крови. По-видимому, его оглушили. Он переоделся жрецом,  чтобы  охранять
ее во время церемонии. Но что было дальше, она не знала. Ей вспоминались
лишь крики, кусок летящей тьмы и увесистый удар, за  которым  последовал
хриплый вздох. Все произошло слишком быстро, как в атаке айджи. А  потом
мир дрогнул и померк в ужасном вибрирующем шуме.
   Солли щелкнула языком и похлопала по стене, проверяя свой слух. Все в
порядке. Ватные стены исчезли. Может быть, ее тоже  ударили  по  голове?
Она ощупала себя, но не нашла ни шишек, ни ран. Тейео не приходил в соз-
нание уже больше трех часов. Это свидетельствовало о серьезном  сотрясе-
нии мозга. Но насколько тяжела его рана? И когда вернутся  люди,  захва-
тившие их в плен?
   Солли встала и едва не упала, запутавшись в узких юбках  богини.  Эх,
если бы на ней сейчас была ее одежда, а не этот причудливый наряд, кото-
рый напялили придворные служанки! Она оторвала узкий лоскут и  подвязала
юбки с таким расчетом, чтобы они доходили до колен. В подвале было прох-
ладно и сыро. Солли походила по комнате, махая руками, чтобы  согреться,
- четыре шага вперед и четыре шага назад.
   "Тейео бросили на пол, - вдруг подумала она. - Ему же холодно! А что,
если сотрясение вызвало шок? Человек, пребывающий в  шоке,  нуждается  в
тепле".
   Солли остановилась, смущенная своей нерешительностью. Она  не  знала,
что предпринять. Может быть, поднять Тейео на топчан? Или  пусть  лежит,
как лежит? Куда же, черт возьми, подевались похитители? А что,  если  он
сейчас умирает? Она подошла к нему и позвала:
   - Тейео! Откройте глаза!
   Он тихо вздохнул.
   - Очнитесь, рега!
   Солли вспомнила, что люди с сотрясением мозга часто впадают  в  кому.
Но она не знала, как воспрепятствовать этому. Тейео  снова  вздохнул,  и
его лицо расслабилось, освобождаясь от тисков неподвижности. Глаза  отк-
рылись и закрылись. Она приподняла пальцем его веко и увидела расфокуси-
рованный зрачок.
   - О Камье всемогущий, - прошептал он тихо и слабо.
   Она испытала невероятную радость, увидев, что Тейео  пришел  в  себя.
"Радуйся как ни в чем не бывало". Наверное, у него чудовищно болела  го-
лова, а в глазах двоилось. Солли помогла ему перебраться на топчан и ук-
рыла его одеялом. Рега не задавал никаких вопросов. Он молча лежал, сос-
кальзывая в сон. Убедившись, что с ним все в порядке, Солли  возобновила
упражнения и около часа растягивала затекшие мышцы. Потом  взглянула  на
часы. Праздничный день заканчивался. Но ночь еще не наступила. Когда  же
они придут?
   Они пришли рано утром после долгой, почти бесконечной ночи.  Металли-
ческая дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Один из  похи-
тителей вошел с подносом, а двое остались стоять в дверном проеме, наце-
лив оружие на пленницу. Мужчина не посмел поставить поднос на пол и  пе-
редал его Солли.
   - Прошу прощения, леди, - сказал он и, повернувшись, вышел из  комна-
ты.
   Дверь закрылась. Загремели засовы. А Солли по-прежнему стояла на мес-
те, держа поднос.
   - Эй, подождите! - закричала она.
   Тейео проснулся и, морщась от боли, осмотрелся. Чувствуя, что он  ря-
дом в этой маленькой комнате, она забыла кличку,  которую  дала  ему,  и
больше не думала о нем как о "майоре". Однако ей  не  хотелось  называть
его по имени.
   - Я полагаю, это завтрак, - сказала она и села на край топчана.
   На плетеный поднос была наброшена ткань. Под ней находилась горка бу-
лок с мясом и зеленью. Рядом лежали кусочки фруктов, а  в  центре  стоял
графин, наполненный водой. Его оплетала тонкая узорчатая сетка из  како-
го-то металлического сплава.
   - Наш завтрак, обед и, возможно, ужин, - со вздохом добавила Солли. -
Хм-м. Булки выглядят довольно аппетитно. Рега, вы можете есть? Вы можете
сесть?
   Тейео приподнялся на локтях и с трудом сел, оперевшись спиной о  сте-
ну. Заметив, что он щурится, Солли с сочувствием спросила:
   - Все еще двоится в глазах?
   Он с тихим стоном кивнул.
   - Хотите пить?
   Еще один едва заметный кивок.
   - Держите.
   Солли передала ему чашку. Держа ее обеими руками и морщась при каждом
глотке, Тейео медленно выпил воду. Она к тому времени съела  три  булки,
потом заставила себя остановиться и попробовала дольку кисловатого  пло-
да.
   - Хотите фрукт? Кисленький, - сказала она, почувствовав себя  немного
виноватой.
   Он ничего не ответил. Солли вспомнилось, как за завтраком, предыдущим
днем или сто лет назад, Батикам угощал ее долькой пини. Еда,  потревожив
пустой желудок, вызвала тошноту. Тейео снова заснул. Она взяла чашку  из
его расслабившихся рук, налила воды и выпила, медленно глотая.
   Почувствовав себя лучше, Солли подошла к двери и осмотрела петли, за-
мок и поверхность. Потом простучала кирпичные стены и  гладкий  бетонный
пол, надеясь найти какой-нибудь путь для бегства. Подвальный холод  зас-
тавил ее взяться за физические упражнения. Чуть позже вернулась тошнота,
а вместе с ней и апатия. Солли забралась с ногами на топчан и вскоре по-
няла, что плачет. А еще через несколько минут сообразила, что  засыпает.
Ей захотелось в туалет. Она посидела над дырой, смущаясь звуков, которые
сама же издавала. Туалетной бумаги не оказалось. Это  тоже  смутило  ее.
Она подошла к топчану, села и подтянула колени к груди. От тишины звене-
ло в ушах.
   Взглянув на Тейео, Солли заметила, как тот  быстро  отвернулся.  Рега
по-прежнему полулежал в неудобной, но расслабленной позе,  прислонившись
спиной к стене.
   - Хотите пить? - спросила она.
   - Спасибо, - ответил Тейео.
   Здесь, где не осталось ничего определенного  и  время  оторвалось  от
прошлого, его тихий голос радовал своей знакомой интонацией. Солли нали-
ла полную чашку и передала ему. Он взял ее уже более уверенно  и,  выпив
воду, повторил:
   - Спасибо.
   - Как ваша голова?
   Он потрогал распухший висок, поморщился и снова прислонился к стене.
   - У одного из них был металлический  посох,  -  сказала  она,  увидев
вдруг четкий образ во вспышке путаных воспоминаний. - Ну да! Жезл жреца.
Он ударил вас, когда вы набросились на другого.
   - Они забрали мое оружие, - шепотом ответил он. - В обмен на  участие
в праздничной церемонии. - Рега устало закрыл глаза.
   - А я запуталась в своих длинных юбках и не смогла вам помочь. Послу-
шайте! Там был какой-то шум. Возможно, даже взрыв.
   - Да. Я же говорил вам о диверсии.
   - А кто, по-вашему, эти люди?
   - Революционеры. Или?
   - Вы намекали, что правительство Гатаи как-то замешано в этом.
   - У меня нет никаких доказательств, - шепотом ответил Тейео.
   - Вы были правы. Извините, что я не послушала вашего совета, - сказа-
ла Солли, с достоинством признав свою ошибку.
   Он слегка шевельнул рукой в жесте мрачного безразличия.
   - У вас все еще двоится в глазах?
   Тейео не ответил. Он снова заснул.
   Солли встала и попыталась вспомнить дыхательные  упражнения  селишей.
Через несколько минут загромыхали засовы, и дверь со скрипом отворилась.
В комнату вошли все те же трое мужчин: двое с оружием и один с  подносом
- молодые чернокожие парни, очень нервные  и  чем-то  явно  недовольные.
Когда мужчина ставил поднос на пол, Солли решительно  наступила  на  его
ладонь и надавила всем весом.
   - Подождите! - сказала она, глядя в лица двух вооруженных людей. - Вы
должны выслушать меня! У моего спутника тяжелая травма черепа. Нам нужен
врач. Нам нужна вода. Я даже не могу промыть его рану!  Кроме  того,  мы
хотим получить туалетную бумагу. И потом? Кто вы такие, черт бы вас поб-
рал?
   - Уберите ногу, леди! - закричал мужчина, пытаясь выдернуть  руку.  -
Сейчас же уберите ногу!
   Двое других услышали крик. Солли отступила назад, и кричавший отбежал
к двери и спрятался за спины своих вооруженных товарищей.
   - Ладно, леди. Мы просим прощения за неудобства, сказал он со слезами
на глазах и принялся растирать ладонь. -  Нас  называют  патриотами.  Мы
послали королю изменников свой ультиматум с вестью о том, что вы находи-
тесь у нас. Так что давайте не будем обижать друг друга. Хорошо?
   Он повернулся, кивнул одному из охранников, и тот закрыл дверь. Запо-
ры скрипнули, а затем наступила тишина. Солли вздохнула и села  на  топ-
чан. Тейео поднял голову.
   - Это было опасно, - сказал он с печальной улыбкой.
   - Я знаю, - ответила она. - И глупо. Но я не могла сдержаться.  А  вы
видели, как они стушевались и бежали отсюда! Теперь у нас будет вода!  -
Она заплакала. Она всегда плакала после ссор и после того, как причиняла
коту-то боль. - Посмотрим, что они принесли на этот раз.
   Солли поставила поднос на матрас и приподняла  салфетку.  Обычно  так
подавали заказанную пищу в номер третьеразрядных отелей.
   - Прямо все удобства, - прошептала она.
   Под тканью лежало  множество  предметов:  горсть  печенья,  небольшое
пластиковое зеркальце, гребень, крохотный горшочек с каким-то веществом,
от которого пахло сгнившими цветами, и пачка женских гатайских тампонов.
   - Набор для леди, - проворчала Солли. - Черт бы их побрал, тупых при-
дурков! Зачем мне здесь зеркало?! - Она отшвырнула его к стене. - Неуже-
ли они думают, что я и дня не могу провести, не взглянув на свое отраже-
ние! Идиоты!
   Она сбросила на пол все предметы, оставив на подносе только  печенье.
Впрочем, Солли знала, что позже подберет тампоны и положит под матрас на
тот случай, если их задержат здесь больше чем на десять дней. А что, ес-
ли дольше?
   - О Боже, - прошептала она.
   Солли встала и подобрала зеркало, маленький горшочек, пустой кувшин и
фруктовую кожуру от предыдущего завтрака. Положив все это на пустой под-
нос, она поставила его рядом с дверью.
   - Наша мусорная корзина, - сказала она Тейео на языке Вое Део.
   К счастью, в гневе она всегда выражалась на альтерранском наречии. Ей
не хотелось показаться веоту излишне грубой и несдержанной.
   - Если бы вы только знали, как трудно быть в вашем обществе женщиной,
- сказала она снова усаживаясь на матрас. - Такое впечатление,  что  все
мужчины на Уэреле ярые женоненавистники!
   - Я думаю, они хотели сделать как лучше, - ответил Тейео.
   В его голосе не было ни насмешки, ни оправдания. Если он и  радовался
ее смущению, то неплохо скрывал это чувство.
   - Кроме того, они дилетанты, - добавил рега.
   - Возможно, это и плохо, - подумав ответила она.
   - Возможно.
   Он сел и осторожно ощупал повязку на  голове.  Его  волнистые  волосы
слиплись от крови.
   - Вас похитили, чтобы потребовать выкуп, - сказал Тейео. - Вот почему
они нас не убили. У них не было оружия. Возможно, эти парни даже не уме-
ют обращаться с ним. Жаль, что жрецы отобрали мой пистолет.
   - Вы хотите сказать, что это не они предупреждали вас?
   - Я не знаю, кто предупреждал меня.
   Головная боль заставила его замолчать на несколько минут.
   - Солли? У нас есть вода?
   Она принесла ему полную чашку.
   - К сожалению, ее не хватит, чтобы промыть вашу рану. Зачем мне  зер-
кало, когда у нас нет воды!
   Он поблагодарил ее, утолил жажду и сел у стены, оставив в чашке  воды
на последний глоток.
   - Они не планировали брать меня в плен, - сказал Тейео.
   Подумав об этом, Солли кивнула и спросила:
   - Боялись, что вы опознаете их?
   - Будь у них место для второго человека, они  не  поместили  бы  меня
вместе с леди. - Он говорил без всякой иронии. - Они приготовили это по-
мещение только для вас. Я думаю, оно находится где-то в городе.
   Солли кивнула:
   - Машина ехала около получаса. Однако я не видела дороги, потому  что
они надели мне на голову мешок.
   - Наши похитители отправили во дворец ультиматум, но не получили  от-
вета. Или, возможно, им ответили насмешливым отказом. Скоро они потребу-
ют, чтобы вы написали королю записку.
   - Ага! Им хочется убедить правительство, что я действительно нахожусь
у них? А почему им нужно в этом кого-то убеждать?
   Они оба помолчали, и Тейео ответил:
   - Извините меня. Я не в силах думать. Он лег на спину. Чувство  уста-
лости пересилило возбуждение Солли, и она улеглась  рядом,  сложив  юбку
богини и пристроив ее себе под голову  вместо  подушки.  Колючее  одеяло
прикрывало их ноги.
   - Надо попросить у них подушку, - сонно сказала она. - Кроме того,  я
хочу получить мыло, свое одеяло и? Что еще?
   - Может быть, ключ от двери? - тихо прошептал Тейео.
   Они лежали бок о бок в объятиях тишины и тусклого ровного света.
   На следующий день около восьми часов утра в комнату вошли четыре пат-
риота. Двое остались у двери, нацелив на пленников оружие. Другая  пара,
неуклюже подталкивая друг друга, подошла к Тейео и Солли, которые сидели
на низком топчане. Незнакомый мужчина заговорил на языке Вое Део. Он из-
винился за неудобства, причиненные леди, и пообещал сделать все  возмож-
ное, чтобы смягчить дискомфорт. Взамен он попросил немного  потерпеть  и
написать записку проклятому королю предателей: всего лишь несколько слов
о том, что ее выпустят на свободу только после того, как  Совет  отменит
свой договор с Вое Део.
   - Совет не отменит его, - ответила Солли. - И королю не позволят  со-
вершить такой поступок.
   - Прошу не спорить, - раздраженно сказал мужчина.  -  Вот  письменные
принадлежности. А вот текст, который вы должны переписать.
   Он бросил на матрас бумагу и ручку и отступил на шаг,  словно  боялся
приблизиться к ней.
   Солли осознала, что Тейео демонстративно устранился от разговора.  Он
был абсолютно неподвижен. Его голова опустилась, взгляд застыл на  живо-
те. И мужчины не обращали на него никакого внимания.
   - Я согласна переписать ваш текст, но взамен хочу воды - причем много
воды, - одеяло, мыло, туалетную бумагу, подушку и врача. Я  хочу,  чтобы
кто-то отзывался на мой стук в дверь. И еще мне нужна подходящая одежда.
Теплая мужская одежда.
   - Никакого врача! - ответил человек. - Пожалуйста, перепишите  текст!
Сейчас же!
   Он был так раздражен и нетерпелив, что Солли не посмела настаивать на
своем. Она прочитала их требования, переписала текст крупным детским по-
черком и отдала записку вожаку. Тот прочел написанное, кивнул и,  ничего
не сказав, покинул комнату. Следом за ним  ушли  и  остальные.  Раздался
скрип засовов и звон ключей.
   - Наверное, мне надо было отказать этим олухам.
   - Я так не думаю, - ответил рега.
   Он встал, потянулся, но, почувствовав головокружение, снова опустился
на матрас.
   - А вы неплохо торгуетесь, - похвалил Тейео.
   - Поживем - увидим. О мой Бог! Что же будет дальше?
   - Скорее всего правительство Гатаи не выполнит их требований, - отве-
тил рега. - Но если Вое Део и послы Экумены узнают о вашем пленении, они
окажут давление на короля.
   - Как бы мне хотелось, чтобы они поторопились. Советники сейчас  рас-
теряны и сбиты с толку. Спасая репутацию правительства, они могут  попы-
таться скрыть мое исчезновение. Это вполне вероятно. Но  как  долго  они
могут хранить его в тайне? И что будут делать ваши люди? Они начнут  вас
искать?
   - Вне всяких сомнений, - вежливо ответил Тейео.
   Любопытно, что его чопорные манеры, которые там, на воле, всегда  от-
талкивали Солли, теперь имели совсем другой эффект: сдержанность и  офи-
циальность Тейео пробуждали в ней воспоминание о том, что она по-прежне-
му являлась частью огромного мира - мира, из которого их забрали и  куда
они должны были вернуться, мира, где люди жили долго и счастливо.
   "А что означает долгая жизнь?" - спросила она себя и не нашла ответа.
Солли никогда не думала на такие темы. Но эти молодые патриоты обитали в
мире коротких жизней. Они подчинялись своим законам,  которые  определя-
лись требованиями, насилием, неотложностью и смертью. И что  их  толкало
на это? Фанатизм, ненависть и жажда власти.
   - Каждый раз когда наши похитители закрывают эту дверь, я начинаю бо-
яться, - тихо сказала она.
   Тейео прочистил горло и ответил:
   - Я тоже.
   Они упражнялись в айджи.
   - Хватай! Нет, хватай как следует! Я же не стеклянная. Вот так?
   - Понятно! - возбужденно воскликнул Тейео, когда Солли  показала  ему
новый прием.
   Он повторил движение и вырвался из захвата.
   - Хорошо! Теперь ты делаешь паузу? и наносишь удар! Вот так!  Ты  по-
нял?
   - У-у-у!
   - Прости. Прости меня, Тейео? Я забыла о  твоей  ране.  Как  ты  себя
чувствуешь? Я прошу прощения?
   - О великий Камье, - прошептал он, садясь у стены и сжимая руками го-
лову.
   Рега сделал несколько глубоких вдохов. Солли опустилась рядом  с  ним
на колени и озабоченно осмотрела опухоль на виске.
   - Но это нечестный бой, - сказал он, опуская руки.
   - Конечно, нечестный. Это айджи. Честным можно быть только в любви  и
на войне. Так говорят на Терре. Прости меня, Тейео. Это было очень глупо
с моей стороны!
   Он смущенно и отрывисто хохотнул и покачал головой:
   - Нет, Солли. Показывай дальше. Я еще такого не видел.
   Они упражнялись в созерцании.
   - И что мне делать с моим разумом?
   - Ничего.
   - Значит, ты позволяешь ему блуждать?
   - Нет. А разве я и мой разум - разные вещи?
   - Тогда? Разве ты не концентрируешься на чем-то? Неужели твое  созна-
ние блуждает как хочет?
   -Нет.
   - Значит, ты все-таки не позволяешь ему возбуждаться?
   - Кому? - спросил он и быстро взглянул вниз.
   Наступила неловкая пауза.
   - Ты подумал о?
   - Нет-нет! - ответил он. - Ты ошиблась! Попробуй еще раз.
   Они молчали почти четверть часа.
   - Тейео, я не могу. У меня чешется нос. У меня чешутся мысли. Сколько
времени ты потратил, чтобы научиться этому?
   Он помолчал и неохотно ответил:
   - Я занимался созерцанием с двух лет.
   Нарушив расслабленную и неподвижную позу, он нагнул  голову,  вытянул
шею и помассировал мышцы плеч. Солли с улыбкой наблюдала за ним.
   - Я снова думала о долгой жизни, - сказала она. - Но только не в тер-
минах времени, понимаешь? Например, я могла бы прожить  одиннадцать  ве-
ков. А что это значит? Ничего. Знаешь, что я имею в виду? Мысли о долгой
жизни создают некую разницу. Вот ты была одна, а потом у тебя  рождаются
дети. Даже сама мысль о будущих детях меняет что-то  внутри  -  нарушает
какое-то тонкое равновесие. Странно, что я думаю об этом  сейчас,  когда
мои шансы на долгую жизнь начинают стремительно падать?
   Тейео не ответил. Он не дал ей ни малейшего шанса  продолжить  разго-
вор. Рега был одним из самых молчаливых людей, которых Солли знала. Мно-
гие мужчины поражали ее своей многословностью. Она и сама любила погово-
рить. А вот этот был тихим. И ей хотелось узнать, что давала такая  уми-
ротворенность.
   - Все зависит от практики, верно? - спросила она. - Надо  просто  си-
деть и ни о чем не думать.
   Тейео кивнул.
   - Годы и годы практики. О Боже! Неужели мы просидим здесь так долго?
   - Конечно же, нет, - ответил он, уловив ее мысли.
   - Почему они ничего не делают? Чего они ждут? Прошло уже девять дней!
   С самого начала по молчаливому соглашению они поделили комнату  попо-
лам. Линия проходила посередине топчана, от стены до стены. Дверь  нахо-
дилась на территории Солли - слева, а туалет  принадлежал  Тейео.  Любое
вторжение в чужое пространство требовало какого-то очевидного  намека  и
обычно позволялось кивком головы. Если один из них пользовался туалетом,
другой отворачивался. А когда у них  набиралось  достаточное  количество
воды, они по очереди принимали "кошачью баню", и тогда кто-то снова  си-
дел лицом к стене. Впрочем, это случалось  довольно  редко.  Разграничи-
тельная линия на топчане была абсолютной. Ее пересекали  только  голоса,
храп и запахи тел. Иногда Солли чувствовала его тепло. Температура  тела
уэрелиан на несколько градусов превышала ее собственную, и, когда  Тейео
спал, Солли чувствовала в прохладном воздухе исходившее от  него  тепло.
Интересно, что даже в глубоком сне они и пальцем не смели пересечь неви-
димую границу.
   Солли часто задумывалась над их вежливым нейтралитетом и порою  нахо-
дила такие отношения забавными. Но иногда они казались ей глупыми и воз-
никшими исключительно по причине каприза. Неужели они оба не могли  вос-
пользоваться простыми человеческими удовольствиями? Солли прикасалась  к
Тейео лишь дважды: в тот день, когда помогала ему забраться на топчан, и
еще раз, когда, накопив воды, промывала рану на  его  голове.  Используя
гребень и куски от юбки богини, она постепенно удалила  из  волос  Тейео
смердящие комочки крови. Затем перевязала ему голову. Все юбки были пор-
ваны на бинты и тряпки для мытья. А когда рана немного зажила, они нача-
ли практиковаться в айджи. Однако захваты и объятия айджи имели безликую
ритуальную чистоту и находились за гранью живого общения. Время от  вре-
мени Солли даже обижалась на сексуальную незаинтересованность Тейео.
   И все же его твердое самообладание стало для  нее  единственной  под-
держкой в этих неописуемо трудных условиях. Так вот, оказывается,  какие
они: Тейео, Реве и многие уэрелиане. А Батикам? Да, он исполнял ее  при-
хоти и желания, но являлась ли  эта  уступчивость  настоящим  контактом?
Солли вспоминала страх в его глазах той ночью. Нет, им двигало не  само-
обладание, а принуждение.
   Вот она - парадигма рабовладельческого общества: рабы и хозяева,  по-
павшие в одну и ту же ловушку тотального недоверия и самозащиты.
   - Тейео, - произнесла она, - я не понимаю рабства. Позволь мне выска-
зать свои мысли.
   Хотя он не ответил ни согласием, ни отказом, на  лице  его  появилось
выражение дружеского внимания.
   - Я хочу понять, как возникает  социальное  обустройство  и  как  от-
дельный человек становится его неотъемлемой частью. Давай  оставим  пока
вопрос, почему ты не желаешь рассматривать рабство как  неэффективную  и
жестокую модель общества. Я не прошу тебя защищать его или отрекаться от
своих убеждений. Я просто пытаюсь понять, как человек может верить в то,
что две трети людей его мира принадлежат ему  по  праву  рождения.  Даже
пять шестых, если считать ваших жен и матерей.
   Тейео выдержал долгую паузу и сказал:
   - Моя семья владеет только двадцатью пятью рабами.
   - Не уклоняйся от вопроса.
   Он улыбнулся, принимая упрек:
   - Мне кажется, что вы оборвали все человеческие связи друг с  другом,
- продолжала Солли. - Вы игнорируете рабов, а им, в свою очередь, нет до
вас никакого дела. Между тем все люди должны взаимодействовать. Вы  раз-
делили общество на две половины и не покладая рук трудитесь над ежеднев-
ным воссозданием этой границы. Сколько сил теряется напрасно!  Ведь  это
не естественная граница! Она искусственно создана людьми. Лично я не мо-
гу назвать никаких отличий между собственниками и рабами. А ты можешь?
   - Конечно.
   - И все они будут иметь отношение к культуре и поведению, верно?
   Подумав немного, Тейео кивнул.
   - Вы принадлежите к одной и той же расе и даже народу.  Вы  одинаковы
во всем, не считая легких различий в оттенках кожи. Если  воспитать  ре-
бенка-раба как хозяина, он станет собственником во  всех  отношениях,  и
наоборот. Таким образом, вы всю жизнь поддерживаете разграничение, кото-
рого на самом деле не существует. И я не могу понять, почему вы не види-
те, насколько это напрасно и бесполезно, - причем не только в экономике,
но и?
   - На войне, - вдруг добавил рега.
   Наступило долгое молчание. Солли еще о многом хотелось сказать, одна-
ко она терпеливо ожидала развития разговора.
   - Я был на Йеове, - сказал Тейео в конце концов. -  На  самом  острие
гражданской войны.
   "Так вот откуда все твои шрамы", - подумала она.
   Как бы скрупулезно Солли ни отводила взгляд в сторону, она давно  уже
рассмотрела стройное черное тело Тейео, а на занятиях айджи  увидела  на
его левой руке длинный широкий шрам.
   - Как ты, наверное, знаешь, рабы колонии подняли мятеж  -  сначала  в
некоторых городах, а потом на всей планете. Наша армия  состояла  только
из рабовладельцев. Мы не посылали туда рабов-солдат, потому что они мог-
ли нарушить присягу. На фронт улетали лишь веоты-добровольцы. Мы считали
себя хозяевами, а их - слугами, но война шла на равных. Я понял это  до-
вольно быстро. А позже мне пришлось признать, что мы воевали с сильным и
умным противником. Они победили нас.
   - Но это? - начала было Солли и замолчала.
   Она не знала, что сказать.
   - Они побеждали нас с самого начала, -  рассказывал  он.  -  Частично
из-за того, что наше правительство не понимало, насколько неприятель си-
лен. А они сражались лучше и злее нас, разумно и с  исключительной  сме-
лостью.
   - Они боролись за свою свободу!
   - Возможно, - вежливо ответил Тейео.
   - И ты?
   - Я хочу сказать, что уважал своих противников.
   - А мне ничего не известно об этой войне, да и  вообще  о  войнах,  -
сказала Солли, и в голосе ее смешались горечь и раздражение. -  Какое-то
время я жила на Кеаке, но там не было войны. Там происходило расовое са-
моубийство. Бездумное уничтожение биосферы. Наверное, существует большая
разница? Именно тогда союз Экумены решил ввести запрет на некоторые виды
вооружения. Мы просто не могли смотреть, как Оринт и Кеака разрушали са-
мих себя. Терране тоже отвергали Конвенцию союза.  И  едва  не  погубили
свою планету. Между прочим, я наполовину терранка. Мои предки веками го-
нялись друг за другом по планете - сначала с дубинами, а позже с атомны-
ми бомбами. Они тоже делились на хозяев и слуг? целые тысячелетия. Я  не
знаю, насколько хороша Конвенция союза и верна ли  она.  Кто  мы  такие,
чтобы позволять другим планетам одно и запрещать другое? Но идея Экумены
предлагает способ сосуществования! Способ открытого общения. Мы не хотим
мешать кому-то двигаться вперед.
   Тейео слушал ее и ничего не говорил. И только позже тихо прошептал:
   - Мы учились смыкать ряды. Всегда. Я думаю, ты права. Это  была  нап-
расная трата времени, сил и духа. Вы более открыты. И мне нравится  ваша
свобода.
   "Эти слова многого стоили ему", - подумала Солли. Не то что ее излия-
ния, похожие на танцы света и тени. Он говорил от чистого сердца, и поэ-
тому Солли с благодарностью принимала его похвалу. К  тому  времени  она
начала понимать, что с каждым прошедшим днем все больше и больше  теряет
уверенность и надежду. Она теряла убежденность в том,  что  их  выкупят,
освободят, что они когда-нибудь выберутся из этой комнаты и вообще оста-
нутся в живых.
   - Эта война была жестокой?
   - Да,- ответил Тейео. - Я даже не могу объяснить?  Не  могу  сказать?
Там все происходило ослепительно быстро, как в мощных вспышках света.
   Он поднял руки к лицу, словно хотел закрыть глаза, а затем  с  укором
посмотрел на Солли. И тогда она поняла, что его стальное на вид  самооб-
ладание было уязвимо во многих местах.
   - То, что я видела на Кеаке, происходило так же, - сказала она.  -  Я
тоже ничего не могла объяснить. Как долго ты был на Йеове?
   - Чуть меньше семи лет.
   Она поморщилась:
   - Значит, ты везучий?
   Этот странный вопрос не имел прямого отношения к тому, о чем они  го-
ворили, но Тейео по достоинству оценил его.
   - Да, - ответил он. - Мне всегда везло. Большинство  из  моих  друзей
погибли в боях, и многие из них - в первые три года. Мы потеряли на Йео-
ве триста тысяч человек. Правительство замалчивает это. Подумать только:
две трети веотов Вое Део убиты! А я остался жив.  Наверное,  я  действи-
тельно очень везучий.
   Он опустил подбородок на сцепленные пальцы и замкнулся в мрачном мол-
чании.
   Через какое-то время Солли тихо прошептала:
   - Надеюсь, ты по-прежнему удачлив.
   Он ничего не ответил.
   - Как долго их уже нет? - спросил Тейео.
   Солли посмотрела на часы и прочистила пересохшее горло.
   - Шестьдесят часов.
   Вчера похитители не пришли в положенное время. Не пришли они и нынеш-
ним утром. У пленников кончилась еда, а затем и вода. Солли и Тейео ста-
новились все более мрачными и молчаливыми.  Иногда  они  перебрасывались
короткими фразами, но большую часть времени в комнате царила тишина.
   - Это ужасно, - сказала она. - Это просто ужасно. Я начинаю думать?
   - Они не бросят тебя, - проворчал Тейео. -  Они  взяли  на  себя  от-
ветственность за твою жизнь.
   - Потому что я женщина?
   - Частично.
   - Вот же дерьмо!
   Он улыбнулся, вспомнив, что там, на воле, ее  грубость  казалась  ему
невыносимой.
   - А вдруг их поймали и расстреляли? - воскликнула она.  -  Что,  если
они никому не успели рассказать, где нас держат?
   Тейео тоже не раз подумывал об этом. И теперь не знал, как ее успоко-
ить.
   - Мне не хотелось бы умереть в таком  противном  месте,  -  заплакала
Солли. - Здесь холодно и грязно. Я воняю, как падаль. Я воняю уже  двад-
цать дней! От страха смерти у меня болит живот, а я не могу выдавить  из
себя и капельку кала. Меня мучает жажда, но у нас нет ни капли воды!
   - Солли! - резко произнес Тейео. - Успокойся! Не теряй самообладания!
Оставайся твердой как кремень!
   Она с изумлением посмотрела ему в лицо:
   - А для чего мне оставаться твердой?
   Рега смущенно замолчал, и она спросила:
   - Я задела твою благородную честь?
   - Нет, но?
   - Тогда в чем дело? Что тебя волнует?
   Он подумал, что у нее начнется истерика, но Солли вскочила,  схватила
пустой поднос и стала колотить им по двери, пока  не  разломала  его  на
части.
   - Идите сюда, черт бы вас побрал! - кричала она. - Идите сюда, ублюд-
ки! Выпустите нас отсюда!
   Потом Солли села на матрас и с печальной улыбкой посмотрела на Тейео.
   - Вот так, - сказала она.
   - Подожди-ка! Слушай!
   Они на миг затаили дыхание. Где бы ни находился этот подвал,  городс-
кие звуки до него не доходили. Но теперь неподалеку  отсюда  происходило
что-то очень серьезное. Они услышали взрывы и приглушенную канонаду.
   Дверные засовы заскрипели.
   Пленники вскочили на ноги. Дверь открылась - на этот раз очень тихо и
медленно. На пороге стоял вооруженный мужчина. Держа винтовку наперевес,
он отступил на шаг, и в комнату вошли два патриота. Первого, что  был  с
пистолетом, заключенные никогда не видели. Второго,  с  перекошенным  от
страха лицом, Солли называла представителем.  Он  выглядел  так,  словно
долго бежал или с кем-то сражался - грязный, оборванный и  немного  оша-
левший. Прикрыв дверь, он протянул им  несколько  листков.  Все  четверо
настороженно смотрели друг на друга.
   - Дайте нам воды, ублюдки! - прохрипела Солли.
   - Леди! - торопливо произнес представитель. - Я прошу прощения.
   Казалось, он не слышал ее слов. Его взгляд впервые устремился на  ре-
гу.
   - В городе идет ужасное сражение, - сказал он.
   - А кто сражается? - спросил Тейео ровным властным голосом.
   - Вое Део и мы, - ответил молодой патриот. - Они послали в Гатаи свои
отряды. Сразу после похорон ваше правительство потребовало от нас  капи-
туляции. А вчера они ввели свои войска и затопили город  кровью.  Кто-то
передал солдатам Вое Део все адреса староверческих центров. И  некоторые
из наших.
   В его голосе чувствовалось смущение - злое обиженное смущение.
   - Вы сказали, похороны? - спросила Солли. - Чьи похороны?
   Представитель хмыкнул, и тогда Тейео повторил вопрос:
   - Чьи похороны?
   - Похороны леди. Ваши. Вот, смотрите? Я принес отпечатанные на  прин-
тере сообщения, взятые из информационной сети. Похороны по высшему  раз-
ряду. Они сказали, что вы погибли при взрыве бомбы.
   - При каком еще взрыве, черт бы вас побрал? - хрипло закричала Солли.
   Патриот повернулся к ней и сердито ответил:
   - При взрыве, который произошел на празднике. Его устроили староверы.
Они заложили в костер Туал огромное количество взрывчатки. Но мы  узнали
об их плане и решили немного изменить его. Мы спасли вас от верной смер-
ти, леди!
   - Спасли меня? Да хватит лгать! Вы хотели получить за меня выкуп, ос-
линые задницы!
   Пересохшие губы Тейео потрескались от смеха, который ему едва удалось
удержать.
   - Дайте мне ваши копии, - сказал он, и молодой  человек  передал  ему
пачку листков.
   - Немедленно принесите нам воды! - закричала Солли.
   - Нет-нет, господа. Я прошу вас задержаться, - поспешно  добавил  Те-
йео. - Нам надо обсудить сложившуюся ситуацию.
   Сев на матрас, он и Солли за несколько минут прочитали статьи о  тра-
гическом окончании праздника и прискорбной кончине всеми уважаемой и лю-
бимой посланницы Экумены. В правительственной речи сообщалось,  что  она
погибла в результате террористического акта, осуществленного  старовера-
ми, а ниже кратко упоминались имена ее телохранителя, жрецов и зрителей,
которые были убиты при взрыве.  Несколько  статей  посвящались  длинному
описанию траурных мероприятий, отчетам о беспорядках и репрессиях. Затем
шла благодарственная речь короля, которую тот произнес в ответ на  пред-
ложенную помощь Вое Део. Он просил уничтожить раковую опухоль  террориз-
ма?
   - Так, - задумчиво произнес Тейео. - Значит, Совет не ответил на  ваш
ультиматум. Почему же вы оставили нас в живых?
   Солли нахмурилась. Этот вопрос показался ей бестактным, но представи-
тель спокойно ответил:
   - Мы решили, что выкуп за вас даст Вое Део.
   - Я думаю, они нас выкупят, - согласился Тейео. - Но вам лучше не со-
общать своему правительству о том, что вы оставили нас в живых. Если Со-
вет?
   - Подожди, - сказала Солли, касаясь его руки. - Я  хочу  подумать  об
этом. Скорее всего нас выкупит посольство Экумены. Но  как  передать  им
послание?
   - Не забывай, что в город введены войска Вое Део. Мне лишь надо напи-
сать сообщение и отправить его охранникам из моей команды.
   Солли сжала его запястье, подавая какой-то предупреждающий знак.  По-
том взглянула на представителя  и  ткнула  в  его  сторону  указательным
пальцем:
   - Вы украли посла  Экумены,  ослиные  задницы!  Теперь  вам  придется
кое-что сделать, чтобы заслужить мое  расположение.  Я  готова  простить
вас, потому что нуждаюсь в вашей помощи. Если ваше чертово правительство
узнает, что я жива, оно попытается спасти свою репутацию и, конечно  же,
уничтожит меня. Где вы прячете нас? Есть ли у  нас  хоть  какой-то  шанс
выбраться из этого подвала?
   Мужчина раздраженно покачал головой.
   - Нет, мы все теперь отсиживаемся здесь, внизу, - ответил он. - И  вы
останетесь здесь. Мы не хотим подвергать вас опасности.
   - Да, тупоголовые придурки! Вам сейчас надо беречь нас изо всех  сил,
- сказала Солли. - Мы стали вашей единственной гарантией спасения!  При-
несите нам воды, черт бы вас побрал! И  дайте  нам  поговорить  немного!
Возвращайтесь через час!
   Молодой человек склонился над ней, и его лицо исказилось от гнева.
   - Леди! Вы ведете себя как пьяная развратная рабыня! Вы? Вы грязная и
вонючая инопланетная сучка!
   Тейео вскочил на ноги, но Солли дернула его за руку. Представитель  и
другой мужчина молча подошли к двери, отперли замок и вышли.
   - Ты только посмотри? - сказала она с ошеломленным видом.
   - Зря? Зря? - шептал Тейео. Он даже не знал, как выразить свою мысль.
- Они не поняли тебя. Лучше бы с ними говорил я.
   - Ну да, конечно! Женщинам не положено отдавать приказы. Женщины  во-
обще не должны говорить. Говнюки! Самовлюбленные ничтожества! Но  ты  же
говорил, что они чувствуют ответственность за мою жизнь!
   - Да, это так, - ответил он. - Но они очень молоды и фанатичны.  И  к
тому же ужасно напуганы.
   "Ты говорила с ними, как с рабами", - подумал он.  Однако  не  посмел
сказать этого вслух.
   - Я тоже ужасно напугана! - закричала Солли, и по ее  щекам  побежали
слезы.
   Она вытерла глаза и села среди бумаг.
   - О Боже! Мы мертвы уже двадцать дней. Похороны состоялись  полмесяца
назад. Интересно, кого они кремировали вместо нас?
   Тейео удивлялся ее силе. Его рука болела. Он мягко  помассировал  за-
пястье и с улыбкой взглянул на Солли.
   - Спасибо, что удержала меня, - сказал он. - Иначе я ударил бы его.
   - Знаю. Бесшабашное рыцарство. А тот парень с  оружием  сделал  бы  в
твоей голове дыру. Послушай, Тейео, ты уверен, что нас спасут, если твое
послание попадет в руки армейского офицера или охранника из Вое Део?
   - Конечно.
   - А что, если твоя страна играет в ту же игру, что и Гатаи?
   Тейео взглянул на Солли, и гнев, который то  пробуждался  в  нем,  то
угасал на протяжении этих бесконечных дней, захлестнул  его  неудержимым
потоком. Он не мог говорить, потому что на языке крутились те же оскорб-
ления, которые бросил в лицо Солли молодой патриот.  Тейео  прошелся  по
своей территории, сел на топчан и отвернулся к стене. Он сидел, скрестив
ноги и положив одну ладонь на другую. Солли что-то говорила,  но  он  не
слушал ее.
   Почувствовав недоброе, она замолчала, а затем напомнила:
   - Мы хотели поговорить, Тейео. У нас в запасе только  час.  Я  думаю,
наши похитители выполнят все, что мы потребуем. Но нам  надо  предложить
им какой-то стоящий план - то, что можно реально исполнить.
   Тейео не отвечал. Кусая губы, он хранил молчание.
   - Что я такого сказала? Неужели я чем-то  обидела  тебя?  О  Господи!
Тогда прости меня. Я ничего не понимаю?
   - Они? - Тейео замолчал и попытался овладеть собой и своими непослуш-
ными губами. - Они нас не предадут.
   - Кто? Патриоты?
   Он не ответил.
   - Ты хочешь сказать, Вое Део? Ты действительно уверен в этом?
   После этого недоверчивого вопроса он вдруг понял,  что  Солли  права.
Разве правительство уже не предавало своих сынов на Йеове? Разве не нап-
расной оказалась его верность стране и долгу? И что стоила для них жизнь
никому не нужного веота? Солли продолжала извиняться и твердить, что он,
возможно, прав. А Тейео сжимал пальцами виски, жалея, что не может  зап-
лакать, - глаза были сухи, как песок в пустыне.
   Солли нарушила границу и положила руку ему на плечо.
   - Тейео, прости, - сказала она. - Я не хотела оскорблять твое  досто-
инство! Я очень уважаю тебя. Только ты моя надежда и помощь.
   - Все это ерунда, - сказал он. - Вот если бы я?  Просто  мне  хочется
пить.
   Она вскочила и забарабанила в дверь кулаками.
   - Дайте нам воды! - закричала она. - Сволочи, сволочи!
   Тейео встал и зашагал по комнате: три шага вперед, поворот, три  шага
назад, поворот. Внезапно он остановился на своей половине.
   - Если ты права, нам и нашим  похитителям  угрожает  серьезная  опас-
ность. Сообщение о твоей смерти помогло гатайцам оправдать вторжение от-
рядов Вое Део. С их помощью король и Совет хотят уничтожить все антипра-
вительственные фракции и группировки. Вот почему  нашим  солдатам  стали
известны адреса подпольных центров. Как бы там  ни  было,  правительства
Гатаи и Вое Део не позволят тебе воскреснуть. Нам повезло, что мы  нахо-
димся в плену у патриотов.
   Солли смотрела на Тейео с какой-то странной нежностью, которую он на-
шел неуместной.
   - Теперь бы еще понять, какую позицию займет союз Экумены, -  продол-
жал Тейео. - Я хочу сказать? Ваши люди действительно поступают так,  как
говорят?
   - У политиков всегда две правды. Если посольство увидит, что Вое  Део
пытается подчинить Гатаи, они не станут вмешиваться, но и не одобрят на-
силия, о котором говорили патриоты.
   - Репрессии направлены против тех, кто мешает гатайцам вступить в со-
юз Экумены.
   - Все равно их не одобрят. А если в посольстве узнают,  что  я  жива,
Вое Део получит хорошую взбучку. Но как нам отправить  туда  весточку  о
себе? Я была здесь единственной посланницей Экумены. Кто  мог  бы  стать
надежным курьером?
   - Любой из моих людей, но?
   - Скорее всего их уже отозвали. Зачем держать охрану посла, если  тот
погиб во время террористического акта? Но эту возможность  надо  отрабо-
тать до конца. Вернее, попросить об этом наших похитителей. -  Ее  голос
стал тише и задумчивее. - Вряд ли они позволят нам уйти. А если переоде-
тыми? Пожалуй, это будет самый безопасный способ.
   - Но как мы переберемся через океан? - спросил Тейео.
   Солли несколько раз ударила себя ладонью по лбу.
   - Ну почему они не могут принести нам воды?
   Ее голос походил на шуршание бумаги. Тейео стало стыдно за свой  гнев
и обиду. Ему захотелось сказать, что она тоже была его помощью и  надеж-
дой, что он гордился ею и уважал, как друга. Но ни одна из этих фраз  не
сорвалась с его уст. Он чувствовал себя пустым и усталым. Он  чувствовал
себя высохшим стариком. Ах, если бы ему дали глоток воды?
   Наконец им принесли и воду и пищу. Еды было мало - в основном заплес-
невелый хлеб. По иронии судьбы тюремщики сами стали заключенными. И  те-
перь экономили припасы.  Представитель  назвал  пленникам  свое  военное
прозвище: Кергат, что по-гатайски означало "свобода". Он рассказал,  что
войска Вое Део провели на окрестных территориях так называемую зачистку,
предали огню немало домов и взяли под контроль почти весь город, включая
королевский дворец. Однако по телесети об этом ничего не говорилось.
   - Дурацкие интриги Совета закончились тем, что нашу страну  захватила
армия Вое Део, - воскликнул он, едва не рыдая от ярости.
   - Это ненадолго, - сказал Тейео.
   - А кто сможет их победить? - спросил молодой человек.
   - Йеове. Идея Йеове.
   Кергат и Солли с удивлением посмотрели на него.
   - Революция, - пояснил Тейео. - Вскоре Уэрел станет Новым Йеове.
   - Вы имеете в виду рабов? - спросил  Кергат.  -  Но  они  никогда  не
объединятся во фронт сопротивления.
   - Но когда они сделают это, будьте осторожны, - мягко добавил веот.
   - А разве в вашей группе нет рабов? - удивленно спросила Солли.
   Кергат даже не потрудился ответить. Тейео вдруг  понял,  что  молодой
патриот относился к ней как к рабыне. Впрочем, он и сам поступал так же,
там, в другой жизни, где такое разграничение имело смысл.
   - Скажи, а твоя служанка Реве настроена к тебе по-дружески? - спросил
он Солли.
   - Да, - ответила она. - Вернее, это я пыталась стать ее подругой. Она
не сделает того, что ты хочешь.
   - А макил?
   Она задумалась почти на минуту.
   - Возможно. Да.
   - Он все еще здесь?
   Солли неуверенно пожала плечами:
   - Их труппа собиралась в турне. Отъезд должен  был  состояться  через
несколько дней после праздника.
   - Он из Вое Део. Если труппа макилов все еще здесь, их  скорее  всего
отправят домой. Кергат, вам надо выяснить этот вопрос и связаться с  ак-
тером по имени Батикам.
   - Он макил? - спросил молодой патриот, и его лицо исказилось от  отв-
ращения. - Один из ваших кривляк-гомосексуалистов?
   Тейео быстро посмотрел на Солли. Терпение, терпение.
   - Бисексуалов, - поправила Солли, не обращая внимания на  предостере-
гающий взгляд. - И не кривляк, а. актеров.
   К счастью, Кергат пропустил ее слова мимо ушей.
   - Он очень хитрый человек, - сказал Тейео. - С большими связями.  Ба-
тикам поможет не только нам, но и вам. Поверьте, это стоит усилий.  Лишь
бы он оказался здесь. Вы должны поторопиться.
   - С какой стати макил будет помогать нам? Он же из Вое Део.
   - Не забывайте, что он раб, а не мужчина, - сказал Тейео.  -  Батикам
является членом Хейма, рабского подполья,  которое  противостоит  прави-
тельству Вое Део. Союз Экумены симпатизирует им. Представьте,  какую  вы
получите поддержку, если макил расскажет в посольстве о том, что  группа
патриотов спасла посланницу от неминуемой смерти и теперь,  рискуя  всем
своим благополучием, прячет ее в безопасном месте.  Пришельцы  со  звезд
будут действовать решительно и быстро. Я верно говорю, посол?
   Быстро входя в роль авторитетной и  важной  персоны,  Солли  ответила
кратким величественным кивком.
   - Быстро и решительно, но осторожно, - сказала она.  -  Мы  стараемся
избегать излишней жестокости и обычно используем политическое  принужде-
ние.
   Молодой человек прикусил губу  и  задумался  над  предложением  своих
пленников. Понимая его смущение и осторожность,  Тейео  спокойно  ожидал
ответа. Он заметил, что Солли тоже неподвижно сидит на топчане,  положив
одну ладонь на другую. Она была худой и грязной. Немытые засаленные  во-
лосы свисали сосульками на плечи. Но она вела себя храбро, как  отважный
солдат, - особенно в эти минуты, когда все зависело от нервов. Он  знал,
чего ей стоило успокоиться и смирить свое гордое сердце.
   Кергат начал задавать вопросы, и Тейео отвечал на них  убедительно  и
степенно. Когда в разговор вступала Солли,  Кергат  прислушивался,  хотя
после ссоры и взаимных оскорблений демонстративно  не  замечал  ее  при-
сутствия. В конце концов патриоты ушли, так и не сказав, что  собираются
предпринять. Но Кергат еще раз повторил имя Батикама и то сообщение, ко-
торое рега хотел передать в посольство: "Веоты на  половинном  жалованье
охотно учатся петь старые песни".
   Когда тяжелая дверь закрылась, Солли спросила у Тейео:
   - Это какой-то пароль?
   - Разве ты не знаешь человека по имени Старая Музыка?
   - Знаю. А он что, твой друг?
   - Почти.
   - Он работает на Уэреле с  самого  начала.  Наш  первый  наблюдатель.
Очень уважаемый и умный человек. Да, он сделает все, чтобы вытащить  нас
отсюда? Что-то я вообще уже не соображаю. Знаешь, чего мне сейчас хочет-
ся? Лежать на берегу небольшого ручья в красивой маленькой  долине.  Ле-
жать и пить проточную воду. Весь день. Просто вытягивать шею и  пить.  И
чтобы вода серебрилась в сиянии солнца. О Боже, Боже! Я тоскую  по  сол-
нечному свету. Тейео, мне так тяжело. Еще тяжелее, чем вчера или  позав-
чера. Сижу и верю, что у нас действительно появилась  надежда  выбраться
отсюда. Я пытаюсь отбросить ее, но у меня ничего не получается. О, как я
устала от этого плена!
   - Который теперь час?
   - Половина девятого. Уже стемнело. О, как я хочу  побыть  в  темноте!
Послушай? А мы чем-нибудь можем прикрыть эту чертову биопластину?  Давай
устроим себе ночь и день.
   - Ты можешь дотянуться до нее, если станешь мне на плечи. Но  как  мы
закрепим ткань? Они с минуту смотрели на пластину.
   - Не знаю, что и придумать, - сказала Солли. - А ты заметил, что  ма-
ленькое пятно на ней увеличилось? Похоже, эта биопластина умирает. Может
быть, нам не стоит тревожиться? Если мы задержимся здесь, темноты у  нас
окажется предостаточно.
   - Ладно, - сказал Тейео с какой-то странной застенчивостью. -  Я  ус-
тал.
   Он поднялся, потянулся и взглядом спросил разрешения войти на ее тер-
риторию. Попив воды, Тейео вернулся к топчану, снял китель и обувь,  по-
дождал, пока Солли не отвернется, затем снял брюки  и  укрылся  одеялом.
Его губы по привычке прошептали знакомые с детства слова: "О Камье  все-
могущий, позволь мне сохранить твердость ради благородной цели".  Но  он
не заснул. Он слышал ее легкие движения: она сходила  в  туалет,  попила
воды и, сняв сандалии, легла на топчан.
   Прошло какое-то время.
   - Тейео.
   -Да.
   - А тебе не хочется? Наверное, это неправильно с моей  стороны?  Осо-
бенно в таких условиях? Скажи, ты хочешь меня?
   Он долго не отвечал.
   - В таких условиях не очень, - чуть слышно произнес Тейео. - Но  там,
в другой жизни?
   Он смущенно замолчал.
   - Короткая жизнь против длинной, - прошептала она.
   -Да.
   Наступило долгое молчание.
   - Нет, все это только слова, - сказал он и повернулся к ней.
   Они сжали друг друга в объятиях. Их тела сплелись, жадно и  страстно,
в слепой спешке, в порыве истосковавшихся сердец. Вместе  с  рычанием  и
стонами с их уст на разных языках срывалось имя Бога, как  благодарность
за минуты счастья, как гимн всепобеждающей любви. А потом  они  прижима-
лись друг к другу - истощенные, липкие, потные и в то же время обновлен-
ные и возрожденные нежностью тел. О, это древнее и бесконечное открытие!
Неудержимый полет в новый мир!
   Тейео просыпался медленно и легко, наслаждаясь близостью ее тела.  Он
мог коснуться губами розового соска или руки, которая гладила его  воло-
сы, шею и плечо. Он упивался счастьем, осознавая  только  этот  ласковый
ленивый ритм и прохладу гладкой женской кожи под своей щекой.
   - Я вдруг поняла, что не знаю тебя, - сказала Солли. Ее голос исходил
наполовину из груди, наполовину из уст. - Мне хотелось бы услышать исто-
рию твоей жизни. - Она прижалась к его лицу губами и щекой.
   - А что ты хочешь узнать?
   - Все-все. Расскажи мне, кто такой Тейео?
   - Какой простой вопрос.  Это  тот  мужчина,  который  держит  тебя  в
объятиях.
   - О Господи! - рассмеялась она и на миг  спрятала  лицо  в  зловонном
одеяле.
   - О ком ты говоришь? - спросил он лениво и сонно.
   Они говорили на языке Вое Део,  но  Солли  часто  использовала  слова
альтерранского наречия. В данном случае она употребила слово  "Сеит",  и
поэтому Тейео спросил:
   - Кто такой Сеит?
   - Сеит для меня такое же божество, как Туал Милосердная  или  Владыка
Камье. Я часто произношу это имя без должного повода.  Дурная  привычка,
от которой мне никак не избавиться. А ты веришь в  своих  богов?  Прости
меня, Тейео! Рядом с тобой я чувствую себя глупой девчонкой.  Все  время
сую свой длинный нос в твою душу, верно? Мы, пришельцы, как орды захват-
чиков, несмотря на то что кажемся такими мирными и самодовольными?
   - Могу ли я выразить свою признательность уважаемой посланнице Экуме-
ны? - шутливо спросил Тейео, принимаясь гладить ее грудь.
   - О да, - дрожа от страстного желания, ответила она. - Да! Да-а!
   Как странно, что секс почти ничего не меняет в жизни,  размышлял  Те-
йео. Все осталось прежним, хотя  их  заключение  начало  казаться  менее
стеснительным и мрачным. У них появился постоянный источник наслаждений,
но и он зависел от количества воды и пищи, потому  что  требовал  сил  и
настроения. Тем не менее секс дал ему что-то новое, и ни одно из слов  -
удобство, нежность, любовь и доверие - не могло вместить в себя это  ем-
кое и интимное чувство. Оно брало начало в единстве их тел и было огром-
ным, как космос. И в то же время оно ничего не меняло в этом мире - даже
в таком крохотном и жалком, как тюремная камера. Они по-прежнему находи-
лись в заточении. Они по-прежнему голодали и изнывали от  жажды.  И  они
все больше и больше боялись своих истеричных и злых тюремщиков.
   - Я должна стать настоящей леди,- говорила Солли. - Хорошей девочкой.
Подскажи, как это сделать, Тейео.
   - Мне не хочется, чтобы ты отказывалась от самой себя. - Увидев слезы
в ее глазах, он обнял Солли и прошептал: - Оставайся  гордой.  Не  теряй
твердость духа!
   - Хорошо.
   Когда в камеру приходили Кергат или другие патриоты, Солли вела  себя
спокойно. Она отворачивалась к стене или закрывала глаза, тем самым  как
бы отстраняясь от разговора мужчин. Глядя на нее в такие  минуты,  Тейео
чувствовал унижение от такой покорности, но знал, что она права.
   Загремели засовы, и дверь со скрипом открылась, вырывая его из кошма-
ра, навеянного жаждой и голодом. К ним еще никогда не приходили так  ра-
но. В поисках уюта и тепла он и Солли заснули, прижавшись друг к  другу.
Увидев презрительную усмешку Кергата, Тейео испугался. До сих пор  плен-
никам удавалось скрывать свою сексуальную близость. Полусонная Солли все
еще цеплялась за его шею.
   В комнату вошел второй мужчина. Кергат  молчал.  Тейео  потребовалась
почти минута, чтобы узнать Батикама. Но и после этого рега  остался  не-
возмутимым. Он лишь прошептал имя макила и умолк.
   - Батикам? - прохрипела Солли. - О мой Бог!
   - Какой волнующий момент, - произнес Батикам бархатистым голосом.
   Заметив на нем одежду гатайца, Тейео понял, что актер не  был  транс-
веститом.
   - Я не хотел смущать вас, посланница. И тем более вас, уважаемый  ре-
га. Я пришел сюда, чтобы предложить вам свою помощь. Надеюсь, вы не про-
тив?
   Тейео протянул руку и достал свои грязные брюки. Солли спала в рваных
кальсонах, которые ей дали  тюремщики.  Подвальный  холод  заставлял  их
спать в одежде.
   - Вы были в посольстве, Батикам? - спросила она, надевая сандалии.  -
Ее голос дрожал от надежды и волнения.
   - О да. Сгонял туда и обратно. Извините, что  это  заняло  так  много
времени. Боюсь, я не вполне понимал серьезность вашего положения.
   - Кергат помогал нам, как только мог, - сдавленным голосом сказал Те-
йео.
   - Да-да, я вижу. Огромный риск. Но теперь вам не о  чем  волноваться.
Если только? - Актер посмотрел Тейео в глаза. - Рега, ваша гордость поз-
волит вам отдаться в руки Хейма? Возможно, у вас есть какие-то  возраже-
ния?
   - Батикам, - оборвала его Солли. - Доверяйте ему, как мне!
   Тейео завязал шнурки, поднялся с топчана и сказал:
   - Все мы в руках Камье всемогущего. Батикам ответил ему красивым виб-
рирующим смехом, который Тейео запомнил с первой встречи.
   - Хорошо, я поправлюсь: не в руки Хейма, а в руки Камье  всемогущего,
- сказал макил и повел их из комнаты.
   В "Аркамье" говорится: "Жить просто- это самое сложное в жизни".
   Солли потребовала оставить ее на Уэреле и после  длительного  отпуска
на одном из морских курортов была послана наблюдательницей в  Южное  Вое
Део. Тейео уехал домой, так как его отец  находился  при  смерти.  После
кончины отца он уволился из охраны посольства и прожил в  родном  имении
два года, пока не скончалась его мать. За это время он и Солли  виделись
всего лишь несколько раз.
   Похоронив мать, Тейео дал вольную всем рабам семьи, переписал на  них
поместье, продал на аукционе фамильные ценности и уехал  в  столицу.  На
встрече со Старой Музыкой он  узнал,  что  Солли  тоже  приехала  в  по-
сольство. Рега нашел ее в небольшом кабинете правительственного  особня-
ка. Она выглядела более зрелой и элегантной, хотя и немного усталой. Ви-
зит Тейео удивил ее, но она и шагу не сделала, чтобы  подойти  и  попри-
ветствовать его. Вместо этого Солли тихо сказала:
   - Меня отправляют на Йеове. Первым послом Экумены.
   Тейео стоял и молча смотрел на нее.
   - Я только что беседовала с главой нашей миссии на Хайне? - Она  зак-
рыла лицо руками. - О Боже! Что я говорю?
   - Прими мои поздравления, Солли, - сказал Тейео и повернулся к двери.
   Она подбежала к нему, обвила руками его шею и заплакала:
   - Ax, милый. Я только сейчас узнала, что твоя мать умерла. Прости ме-
ня. Я никогда? Никогда? Я думала, мы будем вместе?  Что  ты  собираешься
делать дальше? Хочешь остаться здесь?
   - Я продал всю свою собственность и теперь свободен как птица, -  от-
ветил Тейео. Ему хотелось прижать Солли к груди, но он сдержался. -  Ду-
маю вернуться на службу.
   - Ты продал свое имение? А я даже не видела его!
   - Я тоже не видел тех мест, где ты провела свою юность.
   Наступила неловкая пауза. Солли разжала руки и отошла от  Тейео.  Они
растерянно посмотрели друг на друга.
   - Ты придешь еще? - спросила она.
   - Приду, - ответил Тейео.
   Через несколько лет Йеове вошла  в  союз  Экумены.  Посланница-мобиль
Солли Агат Терва была направлена на Терру, а  позже  отозвана  на  Хайн,
где, получив ранг стайбаиля, служила в дипломатическом корпусе союза. Во
всех командировках и путешествиях  ее  сопровождал  супруг,  красивый  и
представительный мужчина, отставной офицер  уэрелианской  армии.  Людей,
знавших их достаточно близко, всегда поражали страстная  нежность,  гор-
дость и верность этой пары. Солли часто говорила, что она одна из  самых
счастливых женщин на свете. У нее была  прекрасная  работа,  награды  за
труд и любимый муж. Да и Тейео не выглядел печальным. Конечно, он скучал
по своей далекой планете, но хранил твердость духа ради благородной  це-
ли.

   МУЖ РОДА
   СТСЕ
   Вместе с отцом сидел он на берегу большой запруды. Словно разгорающи-
еся в ранних сумерках светлячки, перед глазами порхали невесомые искрис-
тые крылышки. Легкие круги на воде то и дело возникали, ширились и,  на-
бегая друг на друга, мелкой рябью угасали на безмятежной глади.
   - Почему вода ведет себя так чудно? - спросил он у отца  чуть  ли  не
благоговейным шепотом и получил столь же негромкий ответ:
   - Это арахи - когда пьют, крылом касаются поверхности.
   Вот тогда и постиг он, что центр, образующая каждого такого  круга  -
неутоленное желание, жажда. Затем настало время  возвращаться  домой,  и
мальчик, вообразив себя стремительно летящим арахой, помчался в сумерках
впереди отца навстречу ярко освещенным уступам близкого городка на скло-
не холма.
   Полное его имя звучало так: Маттин-Йехедархед-Дьюра-Га-Мурускетс Хав-
жива. "Хавжива" означало "обручальный агат" - небольшой камень с кварце-
вым пояском. Испокон веку в Стсе в чести названия камней.  Все  мальчики
рода Неба, Иного Неба, потомки Незыблемого Скрещения, по древней  тради-
ции получали имена в честь камней или определенных мужских достоинств  -
таких, как отвага, терпимость, милосердие. Семья Йехедархед стойко  при-
держивалась родовых обычаев. "Если не ведаешь, какого  ты  роду-племени,
то не знаешь, кто ты сам", - говаривал Гранит, отец Хавживы. Тихий и лю-
безный человек, с неуклонной серьезностью исполнявший отцовские  обязан-
ности, он любил изъясняться поговорками.
   Гранит, естественно, был братом матери, то есть дядей мальчика - так,
собственно, в их роду и считали отцовство. Мужчина, принимавший  участие
в зачатии Хавживы, жил на далекой ферме. Изредка бывая по делам в  горо-
де, он неизменно заглядывал в гости, но всегда ненадолго. Ибо мать  Хав-
живы, носившая титул Наследницы Солнца, свободным временем почти не рас-
полагала. Хавжива завидовал своей кузине Алоэ, у которой отец был старше
ее лишь на шесть лет и играл с нею, точно настоящий  старший  брат.  Еще
сильнее завидовал он другим детям - их матери не облечены столь  важными
обязанностями. Хавжива почти не видел собственной - мать постоянно торо-
пилась на очередной бал или в  какой-нибудь  безотлагательный  вояж.  Не
имея постоянного мужа, она крайне редко проводила ночь в родных  стенах.
Вместе с ней было чудесно, но и непросто. Приходилось изображать из себя
сынка важной госпожи, эдакого пай-мальчика, и Хавжива испытывал  опреде-
ленное облегчение, оставаясь дома один, с отцом, с ласковой и нетребова-
тельной бабушкой или с ее сестрой. Распорядительницей Зимнего Бала, при-
бывшей с визитом вместе с мужем, или с другими родичами по  Иному  Небу,
понаехавшими с ферм, или с прочими деревенскими гостями,  которые  в  их
доме не переводились.
   В Стсе было всего два странноприимных имения - дом Йехедархедов и дом
Дойефарадов, - и первые славились  своим  радушием,  поэтому  вся  родня
обычно у них и предпочитала останавливаться по приезде в город. Если  бы
гости не привозили с собой разную сельскую снедь, то, невзирая на  гром-
кий титул хозяйки дома, Йехедархедам приходилось бы несладко. Тово, мать
Хавживы, немало зарабатывала учительством, отправлением ритуалов и  про-
чей церемониальной помощью посторонним, но все, как в прорву, уходило на
бесчисленных сородичей, на те же ритуалы, на всяческого рода  торжества,
празднества да и поминки.
   - Богатство не может быть недвижным, - объяснял  Гранит  мальчику.  -
Деньги должны течь, как кровь в человеческих жилах. Попробуй только  ос-
танови в себе кроветок - тут же получишь инфаркт и помрешь.
   - Значит, старик Хеже скоро умрет? - полюбопытствовал  мальчик.  Этот
сквалыга и гроша ломаного не истратил ни на родственников, ни на  ритуа-
лы, а от зоркого глаза Хавживы не ускользало ничто.
   - Да, - согласился отец. - Его араха уже давно мертв.
   Араха - это достоинство и гордость,  особое  свойство,  присущее  как
мужчинам, так и женщинам. Но это одновременно и щедрость, и вкус к изыс-
канным кушаньям, тонким винам, к красивой жизни вообще.
   Точно так же зовется и щедро изукрашенный  природой  летучий  зверек,
полетами которого в сумерках - огненными росчерками над гладью  водохра-
нилища - и любовался по вечерам Хавжива.
   Стсе - можно сказать, остров, отделенный от великого Южного  материка
непроходимыми топями и мелеющими в отлив протоками,  где  устроили  себе
гнездовья миллионы пернатых. На берегу  сохранились  руины  колоссальных
размеров древнего моста, изрядный его фрагмент выступал из воды у  осно-
вания городского причала, возле волнолома. Следы строительной активности
былых веков встречались по всему Хайну, и обитатели этого мира давно уже
привыкли воспринимать их как естественную и неотъемлемую часть  ландшаф-
та. Разве только ребенок, маша ручонкой с пирса вслед отбывающей в морс-
кое путешествие родительнице, мог  подивиться,  зачем  это  понадобилось
древним возиться со столь грандиозной постройкой, когда  есть  куда  как
более удобные средства сообщения - корабли да флайеры.  "Может  статься,
тогда просто больше любили ходить пешком, - мог предположить он.  -  Мне
же лично по душе плавание. Или полет".
   Но высокоскоростные флайеры, так никогда  и  не  приземляясь,  только
сверкали серебром в невероятной высоте над Стсе - из одних  таинственных
мест, где обитали историки, они летели в другие,  не  менее  загадочные.
Зато в гавани постоянно  теснились  проходящие  суда,  вот  только  нога
представителя рода Хавживы крайне редко ступала на их борт. Испокон веку
все его сородичи жили в городке Стсе - таков был раз и навсегда заведен-
ный порядок вещей. Все познания, необходимые для подобной  жизни,  можно
было получить на месте, не пускаясь в долгие морские странствия.
   - Люди должны учиться быть людьми, - говорил отец. - Посмотри, к при-
меру, на дочурку Шеллы. Как упорно цепляется она ко всем:  "Поцему  так?
Поцему эдак?"
   "Почему" на языке Стсе звучало как "аова".
   - Эта кроха часто лепечет нечто вроде "нга-а-а!", - заметил Хавжива.
   - Конечно, - кивнул Гранит. - Ей еще только предстоит научиться выго-
варивать слова как следует.
   Хавжива крутился вокруг малышки всю прошлую зиму, играя с ней  и  уча
ее всему  понемножку.  Девочка  доводилась  ему  дальней  родственницей,
седьмая вода на киселе, и прибыла из Этсахина вместе с матерью, отцом  и
его женой. Вся загостившаяся семейка, глядя, как охотно мальчик  возится
с пухлой и безмятежной глазастой крохой, как терпеливо повторяет ей "ба-
ба" да "гу-гу", чуть ли слезы умиления не проливала. И хотя  собственной
сестры, а значит, и перспективы стать настоящим отцом, у Хавживы не  бы-
ло, при таком пристрастии к возне с детьми он мог запросто заслужить  со
временем право и честь стать приемным отцом ребенку, чья мать  не  имела
брата.
   Хавжива посещал занятия в школе и в храме, учился церемониальным тан-
цам, а также играл в местную разновидность футбола. В классах  он  отли-
чался завидным прилежанием. И в футбольной команде  считался  далеко  не
последним игроком, хотя и не столь ярким, как лучшая его подружка из ро-
да Потайного Кабеля по имени Йан-Йан - традиционном в ее роду для  дево-
чек, так называлась юркая морская птаха. До двенадцати  лет  мальчики  и
девочки в Стсе обучались совместно и одному и тому же. Йан-Йан считалась
лучшей нападающей в школьной команде, и на второй тайм ее, как  правило,
передавали соперникам, чтобы хоть как-то уравнять игру и уйти с поля без
слез и обид. Успехи Йан-Йан отчасти объяснялись тем, что  уродилась  она
девочкой весьма рослой, но и в дриблинге ей тоже не было равных.
   - Когда вырастешь, станешь, наверное, служителем при храме? - спроси-
ла она Хавживу, когда они вдвоем устроились на  коньке  крыши  ее  дома,
чтобы полюбоваться церемонией первого  дня  Мистерии  Високосных  Богов,
проводящейся раз в одиннадцать лет.
   Торжества еще не начались, смотреть пока было не на что, и даже музы-
ка из изношенных репродукторов, установленных на рыночной площади, доно-
силась слабо и с громкими потрескиваниями. Болтая ногами, друзья негром-
ко беседовали.
   - Нет, пожалуй. Лучше уж поучусь у отца ткацкому ремеслу, - задумчиво
протянул мальчик.
   - Хорошо тебе! Почему только глупым мальчишкам разрешается  подходить
к ткацким станкам?
   Вопрос был чисто риторическим, и отвечать на него  Хавжива  не  стал.
Женщины не ткут. Мужчины не обжигают кирпич. Люди Иного  Неба  не  водят
морские суда, зато занимаются ремонтом электронных устройств.  Люди  По-
тайного Кабеля не холостят скотину, но обслуживают генераторы. Таков из-
вечный порядок вещей - ты  делаешь  что-либо  для  других,  остальные  -
что-то для тебя. Одним ты вправе заняться, другим - нет.
   По достижении половой зрелости друзьям предстояло принять самое  пер-
вое в жизни самостоятельное решение - выбрать первую профессию.  Йан-Йан
уже определилась - собиралась пойти в подмастерья к каменщице.  А  кроме
того, ее давно уже зазывали во взрослую футбольную команду.
   Наконец внизу появился большой серебристый  шар  на  длинных  паучьих
лапках, скачущий большими прыжками. При каждом прикосновении лап к земле
вырывался яркий сноп искр. Шестеро в красном, в  высоких  белых  масках,
вопя что было сил, неслись следом и швыряли в шар цветную фасоль горстя-
ми. Хавжива и Йан-Йан, ахнув от восторга, свесились с крыши, чтобы лучше
видеть, когда шар свернет на площадь за углом. Оба знали, что под  личи-
ной этого Високосного Бога скрывается Чирт, парень  из  Небесного  рода,
вратарь взрослой футбольной команды, знали, что он одержим божеством  по
имени Царстса, или Скачущий Мяч. Бог на время вселялся в тело  человека,
дабы личным присутствием почтить церемонию, и несся теперь вдоль  улицы,
сопровождаемый благоговейными восклицаниями, воплями притворного  и  не-
поддельного ужаса и осыпаемый благодатными дарами земли.
   Захваченные спектаклем, друзья возбужденно смаковали малейшие детали:
качество маскарадного костюма бога, невероятную длину прыжков,  пиротех-
нические эффекты - и также прониклись благоговением,  настолько  велико-
лепным оказалось зрелище. Бог уже давно пронесся мимо, а они все  сидели
в мечтательной задумчивости на своей крыше под нежарким, затянутым  дым-
кой солнцем. Оба они были детьми, оба постоянно жили в согласии  с  пов-
седневными своими богами. Сейчас же им  довелось  лицезреть  необычного,
редкостного бога. И они попросту опасались расплескать  новые  впечатле-
ния. Когда им еще доведется увидеть такое? Ведь  для  бессмертных  богов
время - ничто.
   В пятнадцать лет Хавжива и Йан-Йан на пару сами стали богами.
   Уроженцы Стсе в возрасте от двенадцати до пятнадцати  лет  находились
под неусыпным надзором - великое бесчестье и неизгладимый позор тому ро-
ду, дому, семье, чей отпрыск утратит невинность преждевременно, без  ус-
тановленной церемонии. Девственность священна - горе тому, кто  бездумно
лишится ее. Сношения между полами священны - горе тему, кто  вступает  в
них безрассудно. Допускалось и даже негласно поощрялось, чтобы  мальчики
в определенном возрасте мастурбировали  и  пускались  в  гомосексуальные
эксперименты - но лишь до определенных пределов. На тех юношей,  которые
подпадали под подозрение в устоявшейся гомосексуальной связи или  попыт-
ках уединиться с какой-либо девочкой, обрушивалась  настоящая  педагоги-
ческая буря, им просто проходу не  было  от  нотаций,  смешков  и  косых
взглядов. Взрослый же за какие-либо поползновения в отношении  девствен-
ника или девственницы рисковал должностью, правами собственности  и  мог
даже стать изгоем.
   Вступление в зрелость отнимало немало времени.  Мальчиков  и  девочек
долго учили распознавать и контролировать свое половое влечение, которое
в хайнской физиологии рассматривалось как дело сугубо приватное.  В  ре-
зультате в Стсе практически не было случаев  незапланированной  беремен-
ности. Зачатие могло произойти лишь по обоюдному решению мужчины и  жен-
щины. В тринадцать мальчиков начинали учить технике осмотрительного  се-
мяизвержения. Наставления, предупреждения и даже угрозы, в которых  зак-
лючалась подобная премудрость, мало пугали подростков. Но через год-дру-
гой наступала пора проверки потенции, своеобразного порогового  ритуала.
Происходил он в столь таинственной атмосфере, окутывался такими строгос-
тями, что мальчики изрядно трусили. Пройти  такую  проверку  было  делом
чести каждого, неудача обрекала на страшный  позор.  И  как  большинство
подростков, Хавжива с тревогой  ожидал  финальных  процедур  посвящения,
скрывая страхи за маской мрачного безразличия.
   Девочки же учились совсем иному. Народ в  Стсе  считал,  что  женский
цикл плодородия делает их восприимчивее к премудростям продолжения рода,
поэтому учеба, посвященная этому, была для них куда как менее  обремени-
тельной. И пороговый ритуал носил характер своего рода празднества, ско-
рее славословия, нежели запугивания, и порождал в их душах не страхи,  а
сладостное предвкушение. Годами женщины-педагоги, прибегая к красноречи-
вым иллюстрациям, объясняли девочкам, чего будет добиваться от них  муж-
чина, как привести его в состояние полной готовности, как  дать  понять,
что нужно от него самой женщине. Многие девочки  интересовались,  нельзя
ли пока потренироваться друг с дружкой, но слышали в ответ лишь брань да
нотации. "Нет, нельзя, запрещено категорически! Вот когда пройдете  пос-
вящение и станете взрослыми, - отвечали наставницы, - делайте что  взду-
мается, но сперва каждой из вас следует пройти через положенную "двойную
дверь"".
   Обряды посвящения проводились, когда ответственным за  них  удавалось
собрать равное количество пятнадцатилетних мальчиков и девочек из город-
ка и окрестных селений. Чтобы составить подходящую пару, зачастую прихо-
дилось выписывать кого-либо и из более отдаленных мест. Пышно наряженные
и в непроницаемых масках притихшие участники ритуала весь день танцевали
на рыночной площади, чествуемые родней и зеваками, а к вечеру переходили
в дом, должным образом освященный для финальной церемонии.  Там  в  тор-
жественной тишине они вкушали ритуальную трапезу, затем молчаливые  слу-
жители в масках разбивали молодежь на пары и разводили по комнатам.  Под
масками большинство участников этой анонимной церемонии прятали благого-
вейный трепет.
   Поскольку выходцы из рода Иного Неба имели право вступать в  сношения
лишь с уроженцами Первоисточника, или Потайного Кабеля, Йан-Йан и Хавжи-
ва - а они оказались единственными представителями своих родов на  цере-
монии - предугадали свою судьбу заранее. Они узнали  друг  друга  и  под
масками уже в самом начале танцев. И как только остались одни в отведен-
ном для них помещении, тут же сбросили маски.  Встретились  взглядом.  И
смущенно потупились.
   На протяжении последних двух лет друзья встречались  крайне  редко  и
совершенно не виделись все долгие последние месяцы. Хавжива как  следует
раздался в плечах и почти догнал подругу ростом.  Перед  каждым  из  них
предстал как бы незнакомец. Они молча приблизились друг к другу и каждый
подумал: "Так вот с кем мне придется пройти через  это".  Они  коснулись
друг друга, и в них вошел бог - бог, ради которого они и пришли к своему
порогу. Они стали слово, и слово это было бог. Сперва бог неловкий и не-
уклюжий, но зато после - ослепительно прекрасный.
   Покинув на следующий день ритуальный дом, они пришли домой к Йан-Йан.
   - Отныне Хавжива будет жить здесь со мной,  -  объявила  Йан-Йан  как
взрослая женщина. И все члены ее семьи, приняв  ее  слова  как  должное,
почтительно приветствовали молодых.
   Когда Хавжива вернулся к себе домой за вещами, там тоже никто не  вы-
казал удивления, все только сердечно поздравляли, а пожилая родственница
из Этсахина отпустила весьма двусмысленную шуточку. Отец сказал Хавживе:
   - Вот теперь ты настоящий мужчина из дома  Йехедархед.  Всегда  будем
ждать тебя к обеду.
   С тех пор Хавжива ночевал только у Йан-Йан, завтракал с нею, а к обе-
ду возвращался домой. Повседневную свою одежду он перенес в новый дом, а
за одеждой для танцев и церемоний постоянно забегал к  родителям.  Учеба
его заключалась теперь в освоении ткацких премудростей на больших  стан-
ках и в изучении космогонии. Вместе с Йан-Йан он стал играть за взрослую
сборную по футболу.
   Хавжива чаще виделся теперь и с собственной матерью - когда ему стук-
нуло семнадцать, она предложила изучать  под  своим  руководством  культ
Солнца, связанные с ним обряды, ведение торгового баланса, хитрости  об-
менного рынка для фермеров Стсе и искусство торговли с купцами иных  ро-
дов и заезжими чужестранцами. Детали обрядов следовало затвердить  назу-
бок, торговый же протокол изучался на практике.
   Вместе с матерью Хавжива стал посещать торговые ряды, окрестные фермы
и даже совершал вояжи через залив в города на континенте. С легкостью  и
даже удовольствием отвлекся он от опостылевших ткацких узоров, от  кото-
рых пухла голова. Морские прогулки оказались весьма и весьма  приятными,
работа на континенте - чрезвычайно любопытной. Авторитет матери, ее ком-
петентность, острота ума и бесконечный такт оставляли неизгладимое  впе-
чатление. Присутствие среди служителей Солнца на переговорах  с  группой
почтенных торговцев, восхищение замечательным дипломатическим искусством
матери и ее помощников сами по себе были ему лучшей наукой. Мать никогда
ни на кого не давила, взяв на себя в переговорах только  направляющую  и
умиротворяющую роль. Изучение сложнейших  вопросов,  посвященных  культу
Солнца, требовало многолетнего опыта, и при матери были помощники,  пос-
тупившие в учение задолго до Хавживы. Но она находила  сына  чрезвычайно
способным. "У тебя, сынок, есть настоящий дар убеждения, -  сказала  она
как-то, когда лодка везла их домой из очередной поездки и в мглистом по-
луденном мареве над золотистой водой уже замаячили зыбкие крыши  родного
Стсе. - Ты мог бы наследовать Солнцу, если пожелаешь".
   "А пожелаю ли я?" - колебался Хавжива. Он спрашивал сам себя и вместо
внятного ответа от внутреннего своего бога получал лишь какие-то смутные
ощущения. Занятие само по себе вроде бы ничего. Никаких тебе раз и  нав-
сегда затверженных шаблонов, как в ремесле ткача. Путешествия, общение с
самыми разными людьми - это ему по душе, это давало возможность узнавать
от чужеземцев нечто неведомое, постоянно учиться новому.
   - Скоро в гости к нам пожалует подружка твоего отца, - сообщила мать.
   Хавжива погрузился в раздумья. Гранит никогда не был женат. Обе  жен-
щины, родившие от него детей, жили в Стсе и далеко никогда  не  уезжали.
Он промолчал, понимая, что деликатная пауза - среди взрослых лучший спо-
соб дать понять, что ты ждешь продолжения.
   - Они тогда были еще совсем молоды. Детей не нарожали, - пояснила То-
во. - Затем она уехала, сделалась историком.
   - А-а! - удивленно протянул Хавжива. Никогда прежде он  не  слыхал  о
ком-либо, кто стал бы историком. Это казалось невероятным - так же,  как
чужеземцу стать уроженцем Стсе. Ты тот, кем уродился. Где родился, там и
живешь.
   Пауза так затянулась, что Тово не могла не понять  ее  смысл.  Добрая
доля ее педагогического искусства как раз и заключалась в точном знании,
когда следует продолжать, а когда пора остановиться. Сейчас она предпоч-
ла промолчать.
   Когда лодка, замедлив ход, причаливала к пирсу, сооруженному  на  ос-
танках древнего моста, Хавжива все же не удержался и спросил:
   - А эта приезжая, историк, она из рода Кабеля или Первоисточника?
   - Из рода Потайного Кабеля, - ответила мать. - Ох, как же у меня  за-
текли ноги! Просто одеревенели! И неудивительно, когда плывешь на  дере-
вянном сундуке.
   Женщина, правившая лодкой, перевозчица из рода Травы, обиженно округ-
лила глаза, но смолчала и не стала защищать свое послушное и юркое дети-
ще.
   - К вам как будто приезжает родственница? - тем  же  вечером  спросил
Хавжива у Йан-Йан.
   - А, да, было такое сообщение. - Йан-Йан  имела  в  виду  телеграмму,
поступившую в информационный центр Стсе и переадресованную  на  домашний
рекордер. - Мать сказала, что она остановится в вашем доме.  Ты-то  сам,
что нового повидал сегодня в Этсахине?
   -  Просто  встречался  с  несколькими  служителями  Солнца.  А   ваша
родственница, она что, на самом деле историк?
   - Все они там слегка чокнутые, - равнодушно заметила Йан-Йан и, усев-
шись верхом на обнаженного Хавживу, стала массировать ему спину.
   Когда загадочная гостья - маленькая и худощавая женщина лет пятидеся-
ти по имени Межа - наконец прибыла, Хавжива сразу убедился, что безумием
здесь и не пахнет. Межа носила традиционную для Стсе одежду и  разделяла
свой завтрак с кем угодно. Светлые глаза  лучились  тихой  радостью,  но
лишних слов она не говорила. Ничто в ней не  выдавало,  что  перед  вами
женщина, отринувшая общественные устои, творящая то, что женщине  отнюдь
не к лицу, порвавшая отношения с собственным родом и избравшая иной  об-
раз жизни. Хавжива подозревал, что  женщина-историк  должна  состоять  в
непристойном браке с отцом собственных детей, а на  досуге  может  зани-
маться ткачеством и даже холостить скотину. Но никто от Межи не шарахал-
ся, а после завтрака старики ее  рода  устроили  настоящую  церемонию  в
честь прибытия редкой гостьи, тем самым  приняв  ее  как  самую  дорогую
родственницу.
   Интерес к ней у Хавживы не иссякал. Любопытствуя, что гостья  собира-
ется делать в Стсе, он приставал к Йан-Йан с расспросами, пока та не от-
резала:
   - Не имею ни малейшего понятия, что Межа думает здесь  делать!  Я  не
умею читать мысли чокнутых историков. Спроси ее сам!
   Когда Хавжива понял, что боится поступить так, как советует  Йан-Йан,
боится без всякой на то причины, он решил, что его  посетило  некое  бо-
жество и тому что-то понадобилось от него. Тогда юноша поднялся в  холмы
и выбрал плоский камень, удобный для долгих раздумий. Далеко внизу  тем-
нели крыши и белели стены домов Стсе, прилепившихся  к  крутым  склонам,
посреди полей и садов серебрились пятна прудов. За сушей до самого гори-
зонта простиралось равнодушное море. Он провел там в тишине целый  день,
погрузившись в созерцание моря и собственной  души.  Затем  вернулся  на
ночлег в родительский дом. Когда  поутру  Хавжива  пришел  завтракать  к
Йан-Йан, та только внимательно взглянула и ничего не сказала.
   - Я постился, - виновато сообщил он.
   Йан-Йан пожала плечами.
   - Тогда приятного аппетита! - сказала она, присаживаясь.
   После завтрака Йан-Йан отправилась на работу. Хавжива  остался,  хотя
его и ожидали в ткацкой мастерской.
   - О Мать Всех Детей, - обратился он к историку, выбрав для первой бе-
седы самый что ни на есть почтительный титул, с каким только мужчина  из
одного рода может обратиться к женщине другого. - Существуют вещи, кото-
рых я не знаю, а ты знаешь.
   - Всем, что знаю, поделюсь с превеликим удовольствием, - ответила она
с такой готовностью, словно всю жизнь провела в Стсе. Затем улыбнулась и
упредила следующий вопрос Хавживы: - Все, что дано тебе,  передашь  дру-
гим. - Подобная формула отвергала возможные предложения платы за  учебу.
- Только давай-ка мы с тобой перейдем на площадь.
   Рыночная площадь в Стсе была общепринятым местом для бесед. Любой мог
сидеть здесь на ступенях или возле фонтана, или же в тени галерей,  гла-
зея на череду прохожих. Хавживе уютнее было бы в более  укромном  месте,
но, прислушавшись к своему внутреннему богу, он подчинился.
   Они устроились в нише основания фонтана и принялись беседовать,  лишь
изредка прерываясь, чтобы поприветствовать знакомых.
   - Почему ты? - начал было Хавжива и запнулся.
   - Почему уехала? И  куда?  -  Ясноглазая,  как  араха,  Межа  подняла
взгляд, чтобы проверить свою догадку по выражению  лица  собеседника.  -
Да? Конечно, у нас с Гранитом, твоим отцом, была любовь,  настоящая  лю-
бовь, но иметь детей не получалось, а он так страстно желал ребенка?  Ты
удивительно похож на него тогдашнего. Мне приятно смотреть на  тебя?  Ну
вот, в этом и заключалась моя главная беда. И ничто здесь уже не радова-
ло. А еще я знала, как следует устроить все здесь, в Стсе. Вернее, дума-
ла, что знаю это лучше других. Хавжива понимающе кивнул.
   - Я служила при храме. Принимала сообщения, передавала  их  дальше  и
постоянно искала в этом какой-либо смысл. И мне открылось, что за преде-
лами Стсе существует огромный неведомый мир. Почему же мне  суждено  всю
жизнь провести именно здесь? Смириться с этим было трудно. Тогда я нача-
ла общаться кое с кем из тех, кто, как и я, служил при храмах на переда-
че информации. Кто ты, чем занимаешься, где живешь, каково там у  вас?..
Вскоре меня связали с группой историков, которые, как и мы с тобой,  ро-
дились в городках, а тогда как раз разыскивали людей вроде меня, но ско-
рее чтобы убедиться в тщетности подобных поисков.
   Это тоже было вполне понятно, и Хавжива снова кивнул.
   - Я стала задавать вопросы. Они тоже. Историки это умеют, ведь это их
хлеб. Вскоре я уже знала, что у них есть свои особенные школы, и поинте-
ресовалась, нельзя ли попасть в одну из таких. Они прислали в Стсе своих
представителей, те поговорили со мной, с родителями, с другими людьми  -
выясняли, не причинит ли мой отъезд каких-либо неприятностей. Стсе  ведь
весьма консервативный городок. У них там уже четыре столетия не было  ни
единого историка - выходца из наших мест.
   Межа улыбнулась приятной мимолетной улыбкой, но юноша  слушал  весьма
напряженно и веселости не выказал. Женщина не  сводила  с  него  ласково
светящихся глаз.
   - Народ у нас был потрясен, конечно, но никто особенно не  рассердил-
ся. Поэтому вскоре я и отбыла вместе с историками. Мы улетели в  Катхад.
Там есть школа. Мне стукнуло полных двадцать два года,  когда  я  начала
свое образование сызнова. Я полностью изменила  свое  бытие,  я  училась
быть историком.
   - Как это? - спросил Хавжива после продолжительной паузы.
   Межа глубоко вздохнула.
   - Очень просто. Задавая прямые вопросы, - ответила она. -  Как  и  ты
сейчас. Плюс решительным отказом от всего своего прежнего знания.
   - Как это? - повторил Хавжива, не веря своим ушам. - Почему?
   - Подумай сам. Кем я была, когда уезжала? Женщиной из рода  Потайного
Кабеля. Когда оказалась там, от подобного  титула  пришлось  отказаться.
Там я вовсе не женщина из рода Потайного Кабеля. Я просто женщина.  Могу
вступить в связь с кем угодно по собственному усмотрению.  Могу  избрать
любую профессию. Родовые ограничения имеют значение здесь,  но  не  там.
Там их нет вовсе. Здесь они в чем-то даже полезны, играют весьма  важную
роль, но за пределами этого тесного мирка теряют всякий  смысл.  -  Межа
разгорячилась. - Существуют два вида знания - локальное, то  есть  мест-
ное, и всеобщее, универсальное знание. А также два вида времени -  мест-
ное и историческое.
   - А может, и боги там совсем иные?
   - Нет, - решительно возразила она. -  Там  нет  их  вовсе.  Все  боги
здесь.
   Межа заметила, как вытянулось лицо юноши. И после паузы добавила:
   - Зато там есть души. Множество человеческих душ, сознании, исполнен-
ных знания и страстей. Души живых и давно усопших. Души людей, обитавших
на этой земле сотни, тысячи, даже сотни тысяч лет тому назад. Сознания и
души людей из иных миров, удаленных от нас на сотни световых лет. И  все
с уникальным знанием, со своей собственной историей. Мир священен,  Хав-
жива. Космос - это святыня. У меня, собственно, не было знания, от кото-
рого пришлось бы отречься. Все, что я знала, все, чему  когда-либо  учи-
лась, - все лишь подтверждение этому. В мире не существует  ничего,  что
не было бы священно. - Она понизила голос и снова  заговорила  медленно,
как местная уроженка. - Тебе самому предстоит сделать выбор  между  свя-
тостью здешней и великой единой. В конце концов, они, по существу,  одно
и то же. Но только не в жизни конкретного человека. Там  знание  предос-
тавляет человеку выбор - измениться или остаться таким, каков  ты  есть,
река или камень. Роды, обитающие на Стсе, - это камень. Историки - река.
   Поразмыслив, Хавжива возразил:
   - Но ведь русло реки - это тоже камень. Межа рассмеялась,  ее  взгляд
снова остановился на нем - вдумчивый и приязненный.
   - Мне, пожалуй, пора, - сказала она. - Устала немного, пойду прилягу.
   - Так ты теперь не? ты больше не женщина своего рода?
   - Это там. Здесь я по-прежнему принадлежу роду. Это навсегда.
   - Но ты ведь изменила свое бытие. И скоро снова покинешь Стсе.
   - Конечно, - без промедления ответила Межа. - Человек может принадле-
жать более чем одному виду бытия разом. И у меня там работа.
   Тряхнув головой, Хавжива сказал - медленнее, чем его собеседница,  но
столь же непреклонно:
   - Что проку в работе, если ты лишаешься  своих  богов?  Мне  невдомек
это, о Мать Всех Детей, моим слабым умом того не постичь.
   Межа загадочно улыбнулась.
   - Полагаю, ты поймешь то, что захочешь понять, о Муж  Моего  Рода,  -
ответила она церемониальным оборотом, позволяющим собеседнику  закончить
разговор и откланяться в любой момент, когда только вздумается.
   Мгновение помешкав, Хавжива ушел. Направляясь в мастерские, он  снова
без остатка погрузился в мир затверженных назубок шаблонных ткацких узо-
ров.
   В тот же вечер он приятно удивил Йан-Йан неистовым любовным  пылом  и
довел ее буквально до изнеможения. В них как будто опять на  время  все-
лился бог - воспылал и вновь погас.
   - Хочу ребенка, - объявил вдруг Хавжива, когда они, не размыкая влаж-
ных объятий, переводили дух в мускусной тьме.
   - Он? - поморщилась Йан-Йан не в состоянии ни думать, ни  решать,  ни
спорить. - Немного позже? Скоро?
   - Сейчас, - настаивал он. - Сегодня.
   - Нет, - сказала она мягко, но властно. - Помолчи!..
   И Хавжива замолчал. А Йан-Йан вскоре уснула.
   Больше года спустя, когда им стукнуло девятнадцать,  Йан-Йан  сказала
как-то, прежде чем погасить свет на ночь:
   - Хочу ребеночка.
   - Еще не время.
   - Почему? Ведь моему брату уже скоро тридцать. И жена его  ничуть  не
возражает - ей даже хочется, чтобы рядом вертелся эдакий пухленький жив-
чик. А когда выкормлю ребенка, перейдем ночевать в дом твоих  родителей.
Ты ведь всегда желал этого.
   - Еще не время, - повторил Хавжива. - Я еще не хочу.
   Повернувшись к нему лицом, Йан-Йан обиженно поинтересовалась:
   - А чего же ты хочешь тогда?
   - Пока не знаю.
   - Ты собрался уйти. Ты намереваешься покинуть род. Ты хочешь податься
в безумцы. А все эта женщина, эта проклятущая ведьма!
   - Никаких ведьм не существует, - холодно ответил  Хавжива.  -  Глупые
бабушкины сказки. Детские суеверия.
   Они уставились друг на друга - лучшие в мире друзья, пылкие  любовни-
ки.
   - Тогда что же не так,  Хавжива?  Если  хочешь  перебраться  в  роди-
тельский дом, так и скажи. Если приглянулась другая, ступай  к  ней.  Но
сперва дай мне ребенка! Прошу тебя. Неужели ты уже совсем утратил своего
араху?
   Ее глаза наполнились слезами.
   Хавжива спрятал лицо в ладони.
   - Все не так, - пробормотал он. - Все неправильно. Все вроде бы делаю
как принято, но меня не оставляет чувство - ты назовешь это безумием,  -
что можно и по-другому. Что есть другие способы?
   - Есть только один способ жить правильно, - прервала Йан-Йан. -  Тот,
что я знаю. И там, где я живу. Есть только один способ делать детей. Ес-
ли тебе известен другой, пойди и попробуй с кем-нибудь еще! - Она сорва-
лась на крик, напряжение последних месяцев разом выплеснулось в  истери-
ке, и Хавживе оказалось непросто успокоить ее, баюкая в нежных объятиях.
   Когда Йан-Йан снова оказалась в состоянии говорить, она отвернулась к
стене и глухо, хрипловатым голосом спросила:
   - Ты дашь знать, когда соберешься уходить, Хавжива?
   Прослезившись от стыда и жалости, он шепнул ей:
   - Да, любимая.
   В эту ночь они уснули, точно малые дети,  пытаясь  утешиться  друг  у
друга в объятиях.
   - Я опозорен, опозорен навеки! - простонал Гранит.
   - Разве ты так уж виноват в том, что это случилось? -  сухо  спросила
сестра.
   - А я знаю? Может, и виноват. Сперва Межа, а теперь  вот  еще  и  мой
сын. Может, я был слишком суров с ним?
   - Думаю, нет.
   - Тогда слишком мягок! Видно, плохо учил! Отчего он утратил разум?
   - Хавжива вовсе не обезумел, брат мой. Изволь выслушать, как расцени-
ваю случившееся я. Его, точно дитя малое, постоянно мучило,  почему  так
да почему этак. Я отвечала: "Так уж все заведено, так  делается  испокон
веку". И он вроде бы все понимал и соглашался. Но в душе его не было по-
коя. Со мной такое тоже случается, если вовремя себя не одернуть. Изучая
премудрости Солнца, он постоянно спрашивал  меня,  почему,  мол,  именно
так, а не как-то иначе. Я отвечала: "Во всем, что  делается  изо  дня  в
день, и в том, как это делается, мы олицетворяем  собой  богов".  Тогда,
замечал он, боги - лишь то, что мы делаем. В каком-то смысле да,  согла-
шалась я, в том, что мы делаем правильно, боги присутствуют, это  верно,
в том и заключается истина. Но он все же не был  до  конца  удовлетворен
этим. Хавжива не безумен, брат мой, он просто охромел. Он не может идти.
Он не в силах идти с нами. А как должен поступать мужчина, если он не  в
силах идти дальше?
   - Присесть и спеть, - медленно сказал Гранит.
   - А если он не умеет спокойно сидеть? Но может летать?
   - Летать?
   - У них там найдутся крылья для него, брат мой.
   - Позор, какой позор! - Гранит спрятал пылающее лицо в ладонях.
   Посетив храм, Тово отправила сообщение в Катхад для Межи: "Твой  уче-
ник изъявил желание составить тебе компанию". В словах  депеши  читалась
неприкрытая обида. Тово винила историка в  том,  что  сын  утратил  при-
сутствие духа, был выведен из равновесия и, как выражалась она,  душевно
охромел. А также ревновала к женщине, которой в  считанные  дни  удалось
зачеркнуть все, чему сама она посвятила долгие годы. Тово сознавала свою
ревность и даже не пыталась ее унять или скрыть.  Какое  значение  имеют
теперь ее ревность и унижение брата? Им обоим осталось  лишь  оплакивать
собственное поражение.
   Когда судно на Даху легло на курс, Хавжива обернулся, чтобы в послед-
ний раз окинуть взглядом Стсе. При виде одеяла из тысячи лоскутков зеле-
ни разных оттенков - буроватых топей, отливающих золотом колосящихся по-
лей, пастбищ, обведенных ниточками плетней, цветущих  садов  -  защемило
сердце; город своими серыми гранитными и белыми оштукатуренными  стенами
карабкался ввысь по крутым склонам холмов, черные черепичные  крыши  на-
ползали одна на другую. Издали город все больше и больше походил на пти-
чий базар - весь в пятнышках пернатых его обитателей.  Над  утопающим  в
дымке Стсе, упираясь в невысокие  кудреватые  облака,  вздыбились  исси-
ня-серые вершины острова, припудренные настоящими птичьими стаями.
   В порту Дахи, хотя Хавживе и не доводилось еще забираться так  далеко
от родных мест и люди здесь говорили с чудным акцентом, он все же  почти
все понимал и с интересом глазел на вывески, которых прежде не  видывал.
Хавжива сразу же признал их бесспорную полезность. По ним он легко нашел
дорогу к залу ожидания флайеропорта, откуда предстояло лететь в  Катхад.
Народ в зале ожидания, завернувшись в одеяла, дремал на лавочках.  Отыс-
кав свободное местечко, Хавжива тоже улегся и накрылся одеялом,  которое
несколько лет назад соткал для него Гранит. После необычно краткого  сна
появились люди в униформах с фруктами и горячими напитками. Один из  них
вручил Хавживе билет. Ни у кого из пассажиров не было  знакомых  в  этом
зале, все здесь были странники, все сидели, потупившись. После  объявле-
ния по трансляции все похватали чемоданы и направились к выходу.  Вскоре
Хавжива уже сидел внутри флайера.
   Когда мир за бортом стал стремительно  проваливаться  вниз,  Хавжива,
шепча тихонько "напев самообладания", заставил себя глядеть в  иллюмина-
тор. Путешественник на сиденье напротив тоже зашевелил губами.
   Когда мир вдруг вздыбился и стал заваливаться набок, Хавжива невольно
зажмурился и затаил дыхание.
   Один за другим они покидали флайер, выходя в дождливую тьму. Повторяя
имя гостя, из темноты вдруг вынырнула Межа.
   - Добро пожаловать в Катхад, Хавжива, добро пожаловать, Муж Моего Ро-
да! Рада видеть тебя. Пойдем же, пойдем скорее! В школе  уже  заждались,
для тебя там приготовили отличное местечко.
   КАТХАД И ВЕ
   На третьем году пребывания в Катхаде Хавжива уже знал немало  такого,
что прежде его рассудок попросту бы отверг.  Прежнее  знание  тоже  было
весьма неоднозначным, но не столь ошеломляющим. Построенное на притчах и
сказаниях, оно обращалось скорее к чувствам и всегда вызывало живой отк-
лик. Новое - сплошь факты да резоны - не оставляло места эмоциям.
   К примеру, Хавжива узнал, что изучают историки вовсе не историю.  Че-
ловеческие разумение и память оказывались почти бессильными перед  трех-
миллионолетней историей Хайна. События первых двух миллионов, так  назы-
ваемая Эпоха Предтеч, спресованные, точно каменноугольные  пласты,  нас-
только деформировались под весом бесконечной череды последующих  тысяче-
летий, что по уцелевшим крохам удавалось воссоздать лишь самые  основные
вехи. Если  кому-то  и  удалось  бы  вдруг  обнаружить  чудом  уцелевший
письменный памятник, датированный той далекой эпохой,  что  могло  изме-
ниться? Такой-то король правил тогда-то и тогда-то в  Азбахане,  Империя
некогда обратилась в язычество, на Be однажды рухнул потерявший управле-
ние ракетоплан? Находка попросту затерялась бы в круговерти царей, импе-
рий, нашествий, среди триллионов душ, обитавших в миллионах давно исчез-
нувших государств: монархий, демократий, олигархий и анархии, - в  веках
хаоса и тысячелетиях относительного  порядка.  Боги  громоздились  здесь
пантеон на пантеон, бесчисленные баталии на миг сменялись мирной жизнью,
свершались великие научные открытия, бесследно канувшие  затем  в  Лету,
триумфы наследовали кошмарам - словно шла некая  беспрерывная  репетиция
сиюминутного настоящего. Что проку пытаться описать капля за каплей  те-
чение полноводной реки? В конце концов, махнув рукой, ты сдашься и  ска-
жешь себе: "Вот великая река, она течет здесь испокон веку и  имя  ей  -
История".
   Осознание того, что собственная его жизнь, как и жизнь любого  смерт-
ного, - лишь мгновенная мелкая рябь на поверхности этой реки, порой  по-
вергало Хавживу в отчаяние, а порой приносило ощущение подлинного покоя.
   На самом же деле историки занимались преимущественно кропотливым изу-
чением мимолетных турбуленций в той самой реке. Хайн уже несколько тыся-
челетий кряду переживал период  относительной  стабильности,  отмеченный
мирным сосуществованием множества небольших полузамкнутых социумов  (ис-
торики прозвали их пуэбло, или резервациями), технологически вполне раз-
витых, но с невысокой плотностью населения, тяготеющего в основном к ин-
формационным центрам, гордо именуемым храмами. Многие из служителей этих
храмов, в большинстве своем историки, проводили жизнь в нескончаемых пу-
тешествиях с целью сбора любых сведений об иных населенных мирах у пояса
Ориона, сведений о планетах, колонизированных далекими  предками  еще  в
Эпоху Предтеч. И руководствовались они лишь бескорыстной тягой к  позна-
нию, своего рода детским любопытством. Они уже нащупали контакты с давно
утраченными в безбрежном космосе собратьями. И стали именовать зарождаю-
щееся сообщество обитаемых миров заемным словом "Экумена", которое озна-
чало: "Населенная разумными существами территория".
   Теперь Хавжива понимал, что все его предыдущие познания, все, что  он
сызмальства изучал в Стсе, может быть сведено если и не к  обидному  яр-
лычку, то к весьма пренебрежительной формуле: "Одна из типичных  замкну-
тых культур пуэбло на северо-западном  побережье  Южного  материка".  Он
знал, что верования, обряды, система родственных отношений, технология и
культурные ценности разных пуэбло совершенно отличны  друг  от  друга  -
один пуэбло экзотичнее другого, а родной Стсе занимает в этом списке од-
но из самых заурядных мест. И еще он узнал, что подобные социумы склады-
ваются в любом из известных миров, стоит лишь его обитателям укрыться от
знания, приходящего извне, подчинить все свои стремления тому, чтобы как
можно лучше приспособиться к окружающей среде, рождаемость свести к  ми-
нимуму, а политическую систему - к вечному умиротворению и консенсусу.
   На первых порах такое прозрение Хавживу обескуражило. И даже причиня-
ло душевные муки. Порой бросало в краску и выводило из  себя.  Он  решил
было, что историки утаивают подлинное знание от обитателей пуэбло, затем
- что старейшины пуэбло скрывают правду от своих родов. Хавжива высказы-
вал свои подозрения учителям - те мягко разуверяли его. "Все это не сов-
сем так, как ты полагаешь, - объясняли они. - Тебя  прежде  учили  тому,
что определенные вещи - это правда или жизненная необходимость. Так  оно
и есть. Необходимость. Такова суть местного знания Стсе".
   "Но все эти детские, неразумные суеверия!" - упирался Хавжива. Учите-
ля смотрели с немым ласковым укором, и он понимал, что сам ляпнул  нечто
детское и не вполне разумное.
   "Местное знание - отнюдь не часть некоего подлинного знания, - терпе-
ливо объясняли ему. - Просто существуют различные виды  знания.  У  всех
свои достоинства и недостатки. У каждого своя цель. Знание  историков  и
знание ученых - всего лишь два из великого многообразия этих видов.  Как
и всякому местному, им следует долго  учиться.  В  пуэбло  действительно
обучают не так, как в Экумене, но это отнюдь не означает,  что  от  тебя
что-то скрывали - мы или твои прежние учителя. Каждый хайнец имеет  сво-
бодный доступ ко всей информации храмов".
   Хавжива знал, что это сущая правда. То, что он изучал  теперь,  он  и
сам мог прежде прочитать на экранах, установленных в храме Стсе. И неко-
торые из нынешних его однокашников, уроженцы иных пуэбло,  сумели  таким
способом познакомиться с историей даже прежде, чем встретились с  самими
историками.
   "Но книги, ведь именно книги - главная сокровищница знаний, а где  их
найдешь в Стсе? - продолжал взыскивать к своим учителям  Хавжива.  -  Вы
скрываете от нас книги, все книги из библиотеки Хайна!" - "Нет, -  мягко
возражали ему, - пуэбло сами избегают обзаводиться лишними книгами.  Они
предпочитают жить разговорным или экранным знанием, передавать  информа-
цию изустно, от одного живого сознания к другому. Признайся, разве такой
способ обучения сильно уступает книжному? Разве намного больше ты  узнал
бы из книг? Есть множество различных видов знания", - неустанно твердили
историки.
   На третьем году учебы Хавжива пришел к выводу, что  существуют  также
различные типы людей. Обитатели пуэбло, неспособные смириться и принять,
что мироздание есть нечто незыблемое, своим беспокойством обогащали  мир
интеллектуально и духовно. Те же из них, кто не успокаивался  перед  не-
разрешимыми загадками, приносили больше пользы, становясь  историками  и
пускаясь в странствия.
   Тем временем Хавжива учился спокойному общению  с  людьми,  лишенными
рода, близких, богов. Иногда в приступе необъяснимой гордыни он  заявлял
самому себе: "Я гражданин Вселенной, частица всей миллионолетней истории
Хайна, моя родина - вся Галактика!" Но в иные моменты он, остро чувствуя
собственную ничтожность и неполноценность, забрасывал опостылевшие учеб-
ники и экраны и искал развлечений в обществе других школяров, в  особен-
ности девушек, столь компанейских и всегда дружелюбных.
   К двадцати четырем годам Хавжива, или Жив, как прозвали его новые то-
варищи, уже целый год обучался в Экуменической школе на Be.
   Be, соседняя с Хайном планета, была  колонизирована  уже  целую  веч-
ность, на первом же шагу беспредельной хайнской экспансии Эпохи Предтеч.
С тех пор одни исторические эпохи сменялись другими, a Be всегда остава-
лась спутником и надежным партнером хайнской цивилизации.  К  настоящему
времени основными ее обитателями были историки и чужаки.
   В текущую эпоху (по меньшей мере вот уже сто тысяч  лет),  отмеченную
политикой самоизоляции и полного невмешательства в  чужие  дела,  хайнцы
оставили Be на произвол судьбы, и климат планеты без человеческого учас-
тия постепенно вернулся к былым холодам и засухам, а ландшафт снова стал
суровым и бесцветным. Пронзительные ветра оказались по нраву  лишь  уро-
женцам высокогорий Терры и выходцам из гористого Чиффевара. Живу  климат
тоже пришелся по вкусу, и он любил прогуливаться по безлюдным окрестнос-
тям вместе со своей новой однокашницей Тью, другом и возлюбленной.
   Познакомились они два года назад еще в Катхаде. Тогда  Хавжива  неус-
танно наслаждался доступностью любой  женщины,  свободой,  которая  лишь
забрезжила перед ним и от которой деликатно предостерегала  Межа.  "Тебе
может показаться, что нет никаких правил, - говорила она. - Тем не менее
правила есть, они существуют всегда". Но Хавжива не уставал любоваться и
восхищаться собственным бесстрашием и беззаботностью, преступая эти  са-
мые правила, дабы разобраться в них. Не всякая женщина желала заниматься
с ним любовью, некоторых, как открылось ему позднее,  привлекали  отнюдь
не мужчины. И все же круг выпадавших на его долю возможностей  оставался
поистине неисчерпаемым. Хавжива обнаружил вдруг,  что  считается  вполне
привлекательным. А также, что хайнец среди чужаков обладает определенны-
ми преимуществами.
   Расовые отличия, позволяющие хайнцу контролировать потенцию и вероят-
ность оплодотворения, не были простой игрой  генов.  Это  был  результат
продуманной и  радикальной  перестройки  человеческой  психологии,  осу-
ществляемой на протяжении по меньшей мере двадцати пяти поколений -  так
считали историки-хайнцы, изучавшие вехи новейшей  истории  и  полагавшие
известными главные шаги, приведшие к подобной трансформации. Однако, по-
хоже, подобным искусством владели еще древние. Правда, они предоставляли
колонистам, остающимся в иных мирах, самим решать свои проблемы - в  том
числе и эту, важнейшую из гетеросексуальных проблем. И  решений  нашлось
бесконечное множество, многие из них весьма остроумные, но во всех  слу-
чаях, чтобы избежать зачатия,  приходилось  все  же  что-либо  надевать,
вставлять или принимать вовнутрь - кроме как при  сношении  с  уроженцем
Хайна.
   Жив был до глубины души оскорблен, когда однажды девушка  с  Бельдене
усомнилась в его способности уберечь ее от беременности.
   - Откуда тебе знать? - подивилась она. - Может, для  полной  безопас-
ности мне все же стоит принять нейтрализатор?
   Задетый за живое, он нашелся с ответом:
   - Думаю, для тебя самым безопасным будет вообще  со  мной  не  связы-
ваться.
   К счастью, никто более ни разу не усомнился в его прямоте и  честнос-
ти, и Жив вовсю предавался любовным утехам, беззаботно  меняя  партнерш,
покуда не повстречался с Тью.
   Она была отнюдь не из чужаков. Жив  предпочитал  мимолетные  связи  с
женщинами из иных миров - это придавало остроту ощущениям и, как он  по-
лагал, обогащало новыми знаниями, к чему и следовало стремиться  каждому
настоящему историку. Но Тью оказалась хайнкой. Она, как и все ее предки,
родилась и выросла в Дарранде, в семье историков. Она была такое же дитя
историков, как Жив - отпрыск своего рода. И юноша очень скоро обнаружил,
что новое чувство со всеми его проблемами куда прочнее  прежних  шальных
связей, что  несходство  их  характеров  -  вот  настоящая  пропасть,  а
сходство в чем-либо - уже подлинное сродство. Тью оказалась для Жива той
землей обетованной, ради которой он и пустился в плавание, покинув роди-
ну. Она была такой, каким он только стремился стать. Она стала для  него
также всем тем, по чему он уже давно истосковался.
   Главное, чем обладала Тью - или Хавживе так лишь казалось? - это  со-
вершенное равновесие. Когда Жив проводил время в одной с  ней  компании,
он чувствовал себя младенцем, который только собирается сделать первые в
своей жизни шаги. И, кстати, даже ходить учился, как Тью -  грациозно  и
беззаботно, словно дикая кошка, и в то же время  осторожно,  выявляя  на
своем пути все, что может вывести из равновесия, и пользуясь  этим,  как
канатоходец своим шестом. Вот же, не уставал  поражаться  юноша,  пример
полной раскованности, свободы духа и подлинной гармонии в человеке?
   Жив впервые ощутил себя совершенно счастливым. И долгое  время  ни  о
чем ином, кроме как быть подле Тью, и думать не хотел. А она  осторожни-
чала, была вежлива, даже нежна порой, но  держала  его  на  определенной
дистанции. Жив не винил ее за это, он знал свое место. Жалкий  провинци-
ал, еще недавно считавший отцом собственного дядю, он  понимал  опасения
Тью. Невзирая на безбрежные познания о  человеческой  природе,  историки
так и не сумели в самих себе искоренить некоторые предубеждения. И  хотя
Тью не страдала явной ксенофобией, что такого мог предложить ей Жив? Она
обладала и была всем. Она была само совершенство. К чему ей он?  Все,  о
чем он мог мечтать и от чего был бы счастлив, - это лишь любоваться  ею,
хотя бы издали.
   Тью же сама, разглядев Жива, нашла его привлекательным, хотя и немно-
го робким. Она видела, как он сох по ней, как мучился,  водрузив  ее  на
пьедестал в центре своей жизни и даже не сознавая этого.  Такое  чувство
казалось ей чрезмерным. Тью убеждала себя вести себя с ним холодно, ста-
ралась оттолкнуть. Ни на что не сетуя, Жив подчинялся и уходил. И  снова
наблюдал за нею издалека.
   Однажды после двухнедельной разлуки он пришел и заявил:
   - Тью, я умру, без тебя просто жить не смогу.
   От слов его повеяло такой неподдельной страстью, что  сердце  девушки
дрогнуло, и она ответила:
   - Ну что ж, давай поживем немного вместе.
   Тью ошиблась - связь их не получилась столь же краткой,  как  прочие.
Страсть Жива постепенно взяла власть и над ее сердцем. И все прочие вок-
руг стали казаться бесцветными и плоскими.
   Секс для них сразу стал безмерной радостью, сплошным бесконечным вос-
торгом. Тью сама себе поражалась - как это мужчине удалось занять  в  ее
жизни, столь важное место. Никогда и никому не позволяя боготворить  се-
бя, и в себе самой она никак  не  ожидала  зарождения  подобных  чувств.
Прежде Тью вела обычную упорядоченную жизнь, контроль над которой  извне
был скорее личностным и духовным, а не  социально-деспотическим,  как  в
жизни Хавживы в Стсе. И она всегда знала, кем хочет стать, чем займется.
Был в характере Тью эдакий несгибаемый стержень,  своего  рода  истинный
меридиан, по которому всегда и везде следовало держать курс. Первый  год
вдвоем стал для любовников праздником бесконечных открытий, своеобразным
брачным танцем, каждое движение в котором оказывалось непредсказуемым  и
вызывало новые восторги. Но к исходу года в душе Тью стало накапливаться
нечто вроде усталости, некое противление постоянному  экстазу.  Все  это
прекрасно, но ведь нельзя так жить вечно, рассуждала она. Нужно  продви-
гаться вперед. Неумолимая душевная ось снова стала отдалять ее от  Жива,
хотя и резала буквально по живому. Для юноши решение Тью было точно гром
среди ясного неба, но он не собирался сдаваться без боя.
   Этим, после долгой дневной прогулки по барханам пустыни Азу-Ази, он и
занимался сейчас в умиротворяющем тепле палатки  гетхенского  изготовле-
ния. За тонкими ее стенами завывал холодный суховей, заплутавший  в  на-
висших над местом стоянки багровых скалах, отполированных до зеркального
блеска неумолимым временем - самый типичный для Be ландшафт.
   В тусклом свете жаровни Чабе они казались друг другу братом и сестрой
- одинаково бронзовый цвет кожи, жесткие черные  кудри,  одна  и  та  же
изящная, но крепкая конституция. Лишь пылкая скороговорка Тью контрасти-
ровала с тихим и пристойным для уроженца пуэбло говором Жива.
   Но сейчас и она роняла слова медленно и отчетливо.
   - Не вынуждай меня делать выбор, Жив, - сказала Тью. - С самого нача-
ла учебы в школе я мечтала попасть на Терру. Даже раньше. Еще  ребенком.
Всю свою сознательную жизнь. А сейчас такая  возможность  представилась.
Ради этого я столько сил положила. Как у  тебя  только  язык  повернулся
просить меня отказаться от подобного шанса?
   - Вовсе я и не просил.
   - Но ведь мы оба прекрасно знаем, что у тебя на уме. Если я соглашусь
с тобой теперь, то могу потерять свой шанс навсегда. Даже если и не нав-
сегда - зачем идти на столь серьезный риск из-за годичной разлуки?  Ведь
на будущий год ты сможешь ко мне приехать.
   Жив промолчал.
   - Если захочешь, - добавила Тью жестко.
   Как и прежде, она демонстрировала готовность бесповоротно  отказаться
от каких бы то ни было претензий на Жива. Возможно, потому, что так и не
сумела до конца поверить в его любовь. Не считая себя способной  вызвать
у мужчины  бурю  подлинной  страсти,  она,  возможно,  опасалась  еще  и
собственной фальши в подобных весьма обременительных отношениях. Ее  са-
мооценка всегда опиралась лишь на интеллектуальный фундамент.
   - Ты сотворил из меня кумира, - бросила Тью и не поняла  Жива,  когда
он со счастливой решительностью вдруг возразил:
   - Это мы вместе с тобой сотворили себе божество. Извини, - добавил он
после паузы. - Эти слова из иной реальности, к делу не относятся. Суеве-
рие, можно сказать. Но я бессилен, Тью. Терра от нас на расстоянии в сто
сорок световых лет. Если ты уедешь, то, когда  доберешься  до  места,  я
давно уже буду покойником.
   - Неправда! Тебе предстоит всего лишь провести здесь год без  меня  и
отправиться следом на Терру! И прибудешь ты туда годом позже!
   - Знаю, такую теорию мы изучали еще в Стсе, -  согласился  Жив  безу-
частно. - Но ведь я, как ты знаешь, суеверен. Мы умрем друг  для  друга,
если ты уедешь. Ты могла понять это еще в катхадской школе.
   - Ну, просто даже не знаю, что и сказать. Все равно это неправда. Как
ты только можешь уговаривать меня отказаться от редчайшей в  моей  жизни
возможности и все ради того, что сам же считаешь суеверием? Где же  твоя
хваленая честность, Жив?
   После продолжительного молчания юноша кивнул.
   Тью сидела точно оглушенная, понимая, что победила. Но какой ценой!
   Она потянулась к Живу, чтобы утешить его, но скорее себя. Ее напугала
горькая тьма, появившаяся вдруг в его взгляде, его немое приятие измены.
Но ведь это вовсе не так, не измена - она с ходу отвергла  такое  слово.
Она отнюдь не собирается изменять Живу! Они любят друг друга, и речи  не
может быть о какой-то там измене. Жив сможет приехать к ней спустя  год,
максимум два. Они ведь взрослые люди - незачем им цепляться друг за дру-
га, точно детям малым. Любовь взрослых людей основана на обоюдной свобо-
де, на взаимном доверии. Тью повторяла теперь все это себе,  как  прежде
говорила ему. "Да, да", - почти беззвучно отвечал он, баюкая ее  и  лас-
кая. После Жив лежал в абсолютной, до звона в ушах тишине  пустыни,  сна
ни в одном глазу, и думал: "Это умерло, не родившись. Это никогда  и  не
начиналось".
   Они сохраняли близость все немногие оставшиеся до отлета Тью  недели.
Они любили друг друга - нежно и бережно, они  продолжали  беседовать  на
темы истории, экономики, этнологии, они цеплялись за любое занятие.  Тью
готовилась к обязанностям, которые предстояло исполнять в экспедиции  на
Терру, изучала принципы иерархии на далекой планете. Жив сочинял  курсо-
вое эссе о социально активных поколениях на планете Уэрел. Оба трудились
весьма настойчиво. Друзья устроили для Тью грандиозные проводы. На  дру-
гой день Жив сопровождал возлюбленную в космопорт. Тью крепко ухватилась
за него и, не в силах оторваться, то и дело целуя, повторяла,  чтобы  он
не откладывал, непременно через год поспешил следом за ней на Терру. Жив
посадил ее на борт флайера, которому предстояло доставить путешественни-
ков на орбиту, где их ждал звездолет системы НАФАЛ, и помахал на  проща-
ние рукой. Затем вернулся в свою квартирку в южном кампусе школы.
   Там его и нашли друзья три дня спустя. Он сидел за столом в  странном
оцепенении. Глядя в одну точку на стене. Жив не пил, не ел  и  почти  не
отвечал на тревожные расспросы друзей. Такие же, как он, выходцы из  пу-
эбло, приятели вмиг сообразили, в чем дело, и сразу же послали за  цели-
телем (так называли врачей на Хайне). Поняв, что дело придется  иметь  с
уроженцем одного из южных пуэбло, целитель сказал:
   - Хавжива! Бог не может оставить тебя здесь, он не умер в тебе.
   После долгого молчания юноша отозвался голосом,  в  котором  непросто
было признать голос прежнего Жива:
   - Я должен вернуться домой.
   - Это пока невозможно, - вздохнул целитель. - Но мы можем  прибегнуть
к "напеву самообладания", а я тем временем  отыщу  человека,  способного
воззвать к твоим богам.
   Он немедленно обратился к студентам - уроженцам юга. Четверо  отклик-
нулись тут же. Всю ночь они сидели с Живом и пели "напев  самообладания"
на двух языках и четырех диалектах, пока наконец страдалец хриплым шепо-
том не подтянул им на пятом, с трудом  выговаривая  слова  одеревенелыми
губами. Затем он свернулся клубком и проспал тридцать часов кряду.
   Проснулся он в собственной комнате. Сидящая рядом пожилая  женщина  с
кем-то беседовала. Но в комнате, кроме них двоих, никого не было.
   - Ты не здесь теперь, - говорила она. - Ты блуждаешь.  Ты  не  вправе
умереть здесь. Это неправильно, это стало бы непоправимой ошибкой. И  ты
это знаешь. Неподходящее место. Неправедная жизнь. Ты  знаешь  это!  Что
держит тебя здесь? Ты заплутал? Ты не знаешь дороги домой? Ты ищешь  ее?
Так слушай, вот она. - И старуха высоким визгливым голосом завела  песнь
почти без слов и без мелодии, вроде бы знакомую Хавживе -  казалось,  он
слышал ее целые столетия назад. Когда женщина, завершив пение, продолжи-
ла свою бессвязную речь, свою беседу ни с кем,  он  опять  провалился  в
сон.
   Когда же проснулся снова, старухи уже не было. Жив так никогда  и  не
узнал, кто была она и откуда взялась. Да он и не спрашивал. Старуха  го-
ворила с ним на его собственном языке, на диалекте Стсе.
   Юноша уже отнюдь не собирался умирать, но был крайне изможден.  Цели-
тель распорядился перевести его в лечебницу в Тесе,  самом  климатически
благоприятном уголке планеты, настоящем оазисе с  горячими  источниками.
Здесь под защитой кольцевой гряды скал зеленел лес и  даже  распускались
цветы. Бесконечные тропки петляли вокруг подножий  гигантских  деревьев,
выводя к берегам всегда теплых озер. Небольшие пруды давали приют говор-
ливым пернатым, голосам которых вторили гейзеры и бесчисленные крохотные
водопады, не умолкавшие, в отличие от птиц, и в ночи. Сюда он и был пос-
лан на поправку.
   Спустя недели три он снова начал наговаривать  заметки  на  диктофон.
Греясь на солнышке на пороге своего коттеджа, расположенного посреди за-
росшей папоротником прогалины, он разговаривал как бы сам с собой.
   - Все едино, с чего начинать собственную историю. Часть всегда меньше
целого. Ничто всегда меньше части, - говорил он,  следя  за  колебаниями
темнеющих на фоне неба тяжелых ветвей. - И неважно, из чего ты выстроишь
собственный мир, свой крохотный, разумно устроенный, уютный мирок,  если
это как раз и есть ничто, которое всегда меньше  целого.  Поэтому  любой
твой выбор оспорим. А любое знание ограничено -  бесконечно  ограничено.
Разум - это сачок, запущенный в безбрежный океан. Все,  что  ни  зачерп-
нешь, - это всегда фрагмент, всегда взгляд украдкой, всегда беглая сцин-
тилляция. Все человеческое знание локально и изначально частично. И вся-
кая жизнь, жизнь любого из людей, извечно ничтожна, произвольна,  беско-
нечно мала, она слабый проблеск отражения от? - Его  голос  пресекся,  и
над поляной посреди вековечного леса вновь повисла  беспокойная  дневная
тишина.
   Спустя полтора месяца юноша вернулся в школу. Он сменил  квартиру.  А
также факультет - оставив социологию, любимую науку Тью, он обратился  к
занятиям в Службе Экумены, которые были сродни прежним, но вели к совер-
шенно другой работе в будущем. Такая перемена должна была задержать  его
в школе по меньшей мере на год, после чего, если позволят успехи, он мог
надеяться на приличную должность в системе.  Справился  он  блестяще,  и
спустя два года его вызвали в администрацию школы и самым деликатным об-
разом, принятым среди консулов Службы, спросили, не сочтет ли он для се-
бя возможным и уместным принять назначение на  Уэрел.  Юноша  немедленно
ответил согласием. Друзья закатили грандиозную пирушку  в  честь  такого
события.
   - А я-то, дура, думала, что ты отправишься на Терру, - призналась  за
столом одна из однокурсниц. - Все эти материалы о войнах  и  рабстве,  о
классах, кастах и дискриминации - разве все это не из истории Терры?
   - Это из текущих событий на Уэреле, - ответил Хавжива.
   Никто не называл его теперь Живом. Из госпиталя он вернулся  уже  под
прежним своим полным именем.
   Сосед по столу пихнул ногой бестактную приятельницу, но та не  унима-
лась.
   - Я-то полагала, что ты отправишься следом за Тью, - вздохнула она. -
Решила, что именно поэтому ты больше не обзаводишься подружкой. Господи,
если б я только раньше знала!
   Все остальные вздрогнули, но Хавжива мягко улыбнулся и  примирительно
обнял раздосадованную однокашницу за плечи.
   Самому ему все было ясно как божий день - как он некогда  предал  лю-
бовь и бросил Йан-Йан, так теперь предали его самого. Не существует пути
назад, но нет пути и вперед. Стало быть, следует свернуть, уйти в сторо-
ну. И, хотя он человек, ему не жить с людьми. Хоть он и  стал  одним  из
историков, ему с ними не по пути. Остается лишь жизнь с иной расой.
   Хавжива более не питал надежд на какие-то грядущие радости. Он  знал,
что сам себе все испортил. Но он знал также, что  два  главных  стержня,
пронизавшие его жизнь, - боги и историзм, - в сочетании  друг  с  другом
наделили его недюжинной силой, применимой в любых  обстоятельствах,  где
угодно. И еще он знал, что единственно верное применение знания  -  осу-
ществлять свое предназначение.
   Целитель, навестив Хавживу за день до  отъезда  на  Уэрел,  тщательно
простукал его и молча присел. Хавжива тоже уселся. Искушенный  в  молча-
нии, юноша частенько забывал, что оно отнюдь не принято среди историков.
   - Что-нибудь беспокоит? - спросил наконец целитель.
   Вопрос показался Хавживе риторическим, во всяком случае задан он  был
почти в медитативном тоне. Как бы то ни было,  нужды  отвечать  на  него
юноша не нашел.
   - Поднимись, пожалуйста, - велел целитель и, когда Хавжива  подчинил-
ся, добавил: - Теперь пройдись туда-сюда.
   Понаблюдав с минуту, врач констатировал:
   - Ты не в себе, вышел из равновесия. Тебе это известно?
   -Да.
   - Может, устроим вечером "напев самообладания"?
   - Незачем, благодарю, со мной все в порядке,  -  ответил  Хавжива.  -
Просто я всегда теперь такой, немного не в себе.
   - От этого ведь вполне можно избавиться, - заметил целитель. - С дру-
гой стороны, раз уж ты собрался на Уэрел, может, это даже и  к  лучшему.
Прощай, беззаботная студенческая жизнь!
   Они обнялись, как все историки, знающие, что больше никогда  не  уви-
дятся друг с другом. В этот день Хавживе пришлось выдержать немало таких
прощальных объятий. А назавтра он уже ступил на борт звездолета "Ступени
Дарранды" и канул в космическую пустоту навечно.
   ЙЕОВЕ
   За время перелета - восемьдесят световых лет, релятивистские скорости
- умерла мать Хавживы, умер отец, не стало и Йан-Йан. В мир иной перешли
все, кого он знал в Стсе, и все друзья по учебе в Катхаде и Be. К момен-
ту посадки они были мертвы уже  долгие  годы.  Даже  ребенок,  рожденный
Йан-Йан, успел стать взрослым, состариться и умереть.
   С этим знанием Хавжива жил с тех пор, как посадил Тью на борт  кораб-
ля, а сам остался умирать. Благодаря усилиям целителя, четверки  студен-
тов, певших вместе с Хавживой, старухи, пробудившей в нем бога, благода-
ря водопадам Теса он все же выжил - но  жил  теперь  исключительно  этим
знанием.
   За время путешествия изменилось и многое другое. Когда Хавжива только
покидал Be, колония Уэрела, планета Йеове, была миром рабов,  гигантским
трудовым лагерем. К моменту прибытия НАФАЛ-звездолета к цели путешествия
там уже отполыхала межпланетная освободительная война, Йеове  провозгла-
сила свою независимость от Уэрела, да и сам институт рабства в  метропо-
лии если не начал распадаться, то сильно пошатнулся.
   Хавжива предпочел бы понаблюдать за этим  ужасным,  но  захватывающим
процессом подольше, но посольство безотлагательно спровадило его к месту
прохождения службы на Йеове. Хайнец по имени Сохикельвеньанмуркерес  Эс-
дардон Айя консультировал Хавживу перед самым отбытием.
   - Если вы ищете опасности, - сообщил он, - то встретите ее на  Йеове.
Если взыскуете надежд, найдете там и надежду. Уэрел пожрет сам себя, а в
мятежной колонии тем временем все может и наладиться.  Но  гарантировать
это вам не сможет никто. Вот что я скажу напоследок, Йехедархед Хавжива:
в обоих этих мирах на свободу вырвались весьма могущественные боги.
   Йеове сбросила иго боссов, своих хозяев - четырех корпораций,  триста
лет безраздельно властвовавших над рабами на бескрайних  плантациях.  Но
хотя за тридцать лет кровопролитных боев независимость  была  завоевана,
войны на планете так и не прекратились. Народные трибуны  и  полководцы,
обретшие среди бывших рабов власть и авторитет  в  период  Освобождения,
сражались теперь друг с другом, деля захваченный пирог. Поводом для сва-
ры служил также и вопрос, изгнать ли всех чужаков с планеты раз  и  нав-
сегда или все же допустить их присутствие и присоединиться тем  самым  к
Экумене. В конце концов поборники  полной  изоляции  потерпели  сокруши-
тельное поражение, и в старой колониальной столице появилось  новое  уч-
реждение - посольство Экумены. Хавжива провел в нем определенное  время,
"дабы изучить местный говор и застольные манеры", как ему и было велено.
Затем посол, ловкая девица с Терры по имени Солли, откомандировала  Хав-
живу в южный регион, в провинцию Йотеббер, которая давно уже  добивалась
автономии.
   История - одна сплошная подлость, думал Хавжива, глядя из окна вагона
на бесконечные руины разрушенного мира.
   Уэрелианские капиталисты триста лет измывались над рабами и  бездумно
истощали недра Йеове ради немедленной прибыли.  Бесповоротно  искалечить
целый мир не так-то просто, но если очень уж постараться, то все же  это
вполне достижимо. Гигантские карьеры обезобразили  ландшафт,  отсутствие
правильного севооборота обесплодило почву. Иссохли реки. Огромное облако
пыли затягивало теперь весь восточный горизонт.
   Боссы правили планетой при помощи насилия и устрашения. Больше столе-
тия сюда завозили лишь рабов-мужчин, непосильным трудом загоняли  их  до
смерти, а затем заменяли свежей рабочей силой. Земледельческие артели  в
таких мужских гетто постепенно приняли форму первобытно-общинных  иерар-
хий. В конце концов, когда цена рабов на Уэреле, а  также  стоимость  их
доставки оттуда резко подскочили, корпорации стали закупать также и кре-
постных-женщин. Поэтому в течение следующих двух столетий население Йео-
ве значительно возросло, появились даже города, населенные одними  раба-
ми. Такие "имуществограды" и  "пыльные"  деревеньки  посреди  бескрайних
плантаций возникали на основе былых резерваций. Хавжива знал, что первы-
ми бучу на планете затеяли женщины, взбунтовавшиеся против мужского  за-
силья в советах племен, и лишь позже вспыхнувший мятеж перерос в восста-
ние против рабства вообще.
   Едва ползущий поезд тормозил на каждом полустанке, за окном  миля  за
милей проплывали лачуги, пепелища, изрытые воронками  пустоши,  фабрики,
превращенные в сплошные руины, сменялись частично действующими, донельзя
закопченными, отвратительно грохочущими  и  изрыгающими  из  приземистых
труб облака ядовитого смрада. На каждой остановке сотни пассажиров поки-
дали поезд, но им на смену спешили все новые и новые  толпы.  Ругаясь  с
проводниками об оплате за проезд и отчаянно толкаясь, люди лезли во  все
щели, кишели в проходах и тамбурах, карабкались даже на  крышу  вагонов.
Бдительная станционная охрана, грозно размахивая  увесистыми  дубинками,
безжалостно сметала их оттуда.
   На севере огромного континента Хавживе встречались в  основном  такие
же, как на Уэреле, темнокожие, иссиня-черные люди. Но  ближе  к  югу  их
становилось меньше, стали мелькать более светлые лица, пока в самом  Йо-
теббере Хавжива не увидел людей даже светлее, чем он сам, - с кожей  пе-
пельно-голубого цвета. Это и были так называемые пыльные - потомки сотен
поколений уэрелианских рабов.
   Йотеббер оказался одним из первых центров мятежа и  первым  же  попал
под безжалостный удар боссов. Не ограничиваясь полицейскими репрессиями,
корпорации применили против восставших ковровое бомбометание и отравляю-
щие газы - в одночасье погибли многие тысячи людей. Целые города  сжига-
лись после акции, чтобы заодно кремировать тела вышедших из  повиновения
рабов и туши павшей скотины. Устье большой реки запрудили  разлагающиеся
трупы. Но все это в прошлом. Теперь свободная Йеове стала  новым  членом
Экумены, и Хавжива в ранге вице-посла направлялся в Йотеббер, чтобы  по-
мочь жителям провинции начать новую жизнь. Вернее, с точки  зрения  уро-
женца Хайна, вернуть ее к позабытым истокам.
   На вокзале в Йотеббер-Сити его встречала огромная толпа ликующего на-
рода, оттесненного за плотные полицейские кордоны. По эту сторону от ше-
ренги стражей порядка оказалась лишь весьма представительная группа офи-
циальных лиц, разряженных в экзотически пестрые мундиры -  все  наиболее
заметные в этой провинции политические деятели. Помпезное действо прошло
как положено: долгие приветственные  речи,  бурные  аплодисменты,  крики
"браво!", тьма  репортеров  с  головидения  и  фотографов  из  множества
агентств новостей. И все это  абсолютно  серьезно,  без  тени  улыбки  -
большие политики хотели, чтобы высокий гость понял сразу: он здесь попу-
лярен, он, как выразился комиссар в своем  сжатом,  но  прочувствованном
спиче, - "не просто персона грата, но посланник самого будущего!".
   В тот же вечер, устраиваясь на отдых в апартаментах-люкс бывшей рези-
денции боссов, ныне превращенной в роскошный отель, Хавжива сказал себе:
"Знали бы они, что посланник будущего сам вырос в захолустном  пуэбло  и
до прибытия в их мир про головидение даже не слыхал?"
   Он надеялся, что справится с новыми своими обязанностями и не разоча-
рует тех, кто с таким нетерпением ожидал его приезда. Эти люди, населяю-
щие обе планеты, понравились ему еще  на  Уэреле,  буквально  с  первого
взгляда - невзирая на всю их чудовищно организованную социальную  систе-
му. Они были полны жизненной силы и гордости, а здесь, на Йеове,  еще  и
верили в справедливость. Хавживе вспомнился древний терранский  афоризм,
посвященный чужим богам: "Верую, ибо это невозможно". Прекрасно  выспав-
шись, он проснулся ранним солнечным утром, полный самых радужных  надежд
и предвкушений. И решил немедленно начать знакомство с городом -  отныне
его городом.
   На выходе из  вестибюля  отеля  швейцар  (Хавживе  показалось  весьма
странным, что люди, положившие на алтарь свободы столько жертв,  до  сих
пор имеют слуг) отчаянно попытался уговорить постояльца дождаться гида с
машиной и был страшно обеспокоен столь необычным - прогулка пешком,  без
свиты! - поведением высокого гостя.  Хавжива  объяснил  ему,  что  хочет
просто подышать воздухом и любит бродить в одиночестве. И вышел, оставив
за спиной растерянного служителя, сообразившего крикнуть напоследок:
   - Ой, сэр, только не вздумайте ходить в Центральный парк, умоляю вас,
сэр!
   Решив, что парк, видимо, закрыт на время проведения каких-либо  цере-
моний либо работ по озеленению, Хавжива прислушался к совету.  И  отпра-
вился прямиком на рыночную площадь, где в этот ранний час торг был уже в
полном разгаре. Вскоре Хавжива обнаружил, что на него обращают внимание,
он становится центром толпы. Люди постепенно обступали его, опасливо за-
молкая и не отводя настороженных взглядов. Хотя Хавжива и был облачен  в
светлую йеовианскую одежду, он оказался единственным бронзовокожим среди
четырехсот тысяч горожан. Угрюмые взгляды со  всех  сторон  выразительно
свидетельствовали: "Чужак!". Тогда он  выбрался  из  притихшей  толпы  и
скрылся в прилегающих к рынку улочках. Наслаждаясь  утренней  свежестью,
Хавжива стал любоваться архитектурными красотами - ветхими домами, выст-
роенными некогда в очаровательном и несколько вычурном колониальном сти-
ле. И застыл как вкопанный в совершенном  восхищении  перед  орнаментами
храма Туал. Церковь выглядела позабытой и запущенной, но в  изножье  ба-
рельефа Праматери в нише возле входа Хавжива углядел пучок свежих цветов
- стало быть, все же кто-то хранит верность заветам.  Нос  Праматери  за
время войн был почти полностью отбит, но улыбка ее оставалась по-прежне-
му безмятежной и как бы чуточку удивленной.
   Внезапно Хавжива почувствовал, что за спиной у него кто-то есть.
   - Убирайся из наших краев, ты, дерьмо заморское!  -  раздался  грубый
окрик.
   Хавживе жестоко заломили руку за спину, земля вдруг выскочила у  него
из-под ног. Перед глазами сомкнулись ухмыляющиеся, что-то вопящие  рожи.
Посыпались беспорядочные удары,  чудовищная  боль  пронизала  все  тело,
взгляд заволокла багровая пелена, бешеные крики смешались  с  всплесками
боли воедино, и наступило наконец спасительное забытье.
   Сидевшая рядом с его койкой дама почтенного возраста почти  беззвучно
напевала что-то смутно знакомое.
   Сиделка сосредоточенно считала петли на своем вязанье; наконец, отор-
вавшись на миг от вязанья, она встретилась взглядом с  пациентом  и  ти-
хонько ахнула. С трудом сфокусировав зрение, Хавжива разглядел, что лицо
у нее пепельно-голубого цвета, а глаза сплошь черные.
   Сиделка тут же поправила что-то в опутывающей больного  аппаратуре  и
доложила:
   - Я медсестра, ваша ночная сиделка. У вас сотрясение, небольшая  тре-
щина в черепе, почечные ушибы, перелом левой ключицы и ножевое ранение в
живот. Но не тревожьтесь, скоро пойдете на поправку.
   Вся тирада прозвучала на местном наречии, которое Хавжива  как  будто
должен был понимать - просьбу не тревожиться он, во всяком случае, понял
точно. И покорно подчинился.
   Ему казалось, что он снова на борту "Ступеней Дарранды"  в  состоянии
НАФАЛ-прыжка через космическую пустоту. Столетия проносились как в  дур-
ном сне, а кошмар отступать и не думал. Время и сами люди утратили чело-
веческий облик. Хавжива пытался исполнить "напев самообладания",  но  не
мог вспомнить, слова исчезли, начисто испарились из памяти. Пожилая  си-
делка брала его за руку и, нежно  поглаживая,  ласково,  но  непреклонно
влекла назад к настоящему, в бытие, в сумеречную тихую палату с незакон-
ченным вязаньем у нее на коленях.
   И настало утро - с ярким солнечным светом в окнах. В изножье  постели
стоял сам комиссар провинции Йотеббер, плечистый верзила в белом,  шитом
пурпуром одеянии.
   - Весьма сожалею, - с трудом шевеля разбитыми губами, прошептал  Хав-
жива. - Очень глупо было пойти гулять без  охраны.  Во  всем  виноват  я
один.
   - Злоумышленники уже схвачены и вскоре предстанут перед  Судом  спра-
ведливости, - отчеканил комиссар.
   - Они же совсем мальчишки, - прохрипел Хавжива.  -  Всему  виной  мои
собственные невежество и безрассудство?
   - Негодяи понесут заслуженное наказание! - отрезал комиссар.
   Дневные сиделки, девицы помоложе, всегда притаскивали с собой в пала-
ту головизор и смотрели по нему новости и сериалы.  Смотрели  почти  без
звука, чтобы не мешать пациенту. Однажды в жаркий полдень, когда Хавжива
бездумно любовался парящими высоко в небе облаками, к нему крайне почти-
тельно обратилась очередная сиделка:
   - Ой, извините, пожалуйста, но, если господин пожелает сейчас  взгля-
нуть, он сию же минуту увидит исполнение приговора над злодеями, которые
напали на него исподтишка!
   Хавжива машинально повернулся на бок и увидел подвешенное за ноги то-
щее человеческое тело, бьющееся в смертных судорогах. Кишки,  выпущенные
из распоротого живота, свисали на грудь и заливали лицо кровью.  Вскрик-
нув, Хавжива зажмурился.
   - Выключите это! - взмолился он. - Выключите? это? немедленно! -  Ему
недоставало воздуха. - Разве люди способны на такое? - Последнюю  фразу,
крик души, он прохрипел уже на родном наречии, диалекте Стсе.
   Поднялся переполох, кто-то выбежал из палаты, кто-то, наоборот,  вбе-
жал внутрь, и рев торжествующей на экране толпы оборвался. Хавжива лежал
с закрытыми глазами и, едва переводя дух и унимая сердцебиение, повторял
про себя строки "напева самообладания" до тех пор, пока его душа и  тело
снова не обрели равновесие, хотя и непрочное.
   Вкатили тележку с едой - Хавжива категорически отказался от трапезы.
   И снова был полумрак, снова комната освещена лишь  ночником,  скрытым
где-то в углу, и отблесками городских фонарей. Снова  рядом  с  Хавживой
ночная сиделка с вязаньем на коленях.
   - Весьма сожалею, - пробормотал он наобум, не в силах припомнить, что
говорил до этого.
   - Ой, господин посол? - вздрогнув, сказала сиделка и вздохнула.  -  Я
читала о вашем народе. О Хайне. Вы ведете себя совсем иначе, чем мы.  Вы
не истязаете и не убиваете друг друга. Живете в мире и согласии.  Предс-
тавляю себе, какими омерзительными мы вам показались. Вроде ведьм и  ис-
чадий ада, наверное?
   - Вовсе нет, - ответил Хавжива, сглотнув комок горькой желчи.
   - Когда вы, господин посол, оправитесь, когда хоть чуточку окрепнете,
я поведаю вам кое-что. - В негромком  голосе  сиделки  читалась  скрытая
мощь - та, которая, как  чувствовал  Хавжива,  может  вылиться  в  нечто
большее, внушающая уважение сила. Он знавал немало людей, всю свою жизнь
говоривших с подобными интонациями.
   - Я и сейчас в состоянии вас выслушать, - заметил он.
   - Не теперь, - возразила сиделка. - Позже. Теперь вы слишком  утомле-
ны. Хотите, я спою вам?
   - Хочу, - согласился Хавжива, и женщина,  продолжая  набирать  петли,
шепотом завела песнь-почти без слов и без мелодии. Он разобрал лишь име-
на богов: Туал, Камье. Это ведь не мои боги, хотел сказать  Хавжива,  но
веки налились неодолимой тяжестью, и он уснул, убаюканный  шатким  своим
равновесием.
   Ее звали Йерон, и она вовсе не была старухой, как поначалу показалось
Хавживе. Сиделке не было еще и пятидесяти. Но тридцать лет войны и  тяж-
кие годы недородов оставили на ее лице неизгладимый отпечаток. Все  зубы
искусственные - вещь, для Хавживы неслыханная, - а на  глазах  стекла  в
тонкой металлической оправе. На планете Уэрел  уже  научились  применять
регенерацию органов, но, как объяснила Йерон, лишь немногие из  обитате-
лей Йеове могли позволить себе столь дорогостоящие процедуры.  Она  была
страшно худа, сквозь жидкие волосы просвечивал череп. Осанка  оставалась
прямой, но при ходьбе Йерон сильно прихрамывала - давало себя знать дав-
нее ранение в левое бедро.
   - Все поголовно, буквально каждый в нашем мире может  продемонстриро-
вать вам или шрам от штыка, или следы перелома, носит в себе либо неизв-
леченную пулю, либо умершее дитя в своем сердце, - говорила она Хавживе.
- Теперь вы один из нас, господин посол. Вы тоже прошли сквозь огонь.
   Под присмотром целого штата врачей, ежедневно проводивших  консилиум,
Хавжива быстро поправлялся. Сам комиссар, чтобы  справиться  о  здоровье
высокого гостя, навещал чуть ли не через день, в остальные же  неизменно
являлись его официальные порученцы. Как неожиданно выяснилось,  комиссар
был весьма признателен Хавживе. Коварное нападение на полномочного  пос-
ланника Экумены дало ему всенародную поддержку и предоставило прекрасный
повод окончательно разобраться с оппозицией, возглавляемой другим героем
Освобождения, ныне проводившим политику полной изоляции. Комиссар присы-
лал Хавживе в палату роскошные букеты  вкупе  с  цветистыми  отчетами  о
собственных викториях. Головидение непрерывно транслировало с места  со-
бытий живые батальные сцены: палящих на бегу солдат, пикирующие флайеры,
живописные разрывы тяжелых фугасов на склонах холмов. Когда,  набравшись
силенок, Хавжива впервые выбрался в коридор, он увидел в большинстве па-
лат и даже в холлах множество раненых и калек - тех самых героев из  но-
востей, что "прошли сквозь огонь и воду", как  бодро  вещали  с  экранов
бравые военачальники и послушные власть имущим корреспонденты.
   По ночам экраны гасли, победоносные  реляции  на  время  смолкали,  в
призрачном полумраке приходила и усаживалась рядом Йерон.
   - Вы как-то сказали, что хотите мне поведать нечто, - напомнил однаж-
ды Хавжива.
   За окном, которое сиделка приоткрыла, чтобы проветрить  палату,  про-
должала шуметь нескончаемая городская жизнь - гудки машин, шаги, голоса,
музыка в отдалении.
   - Да, хочу. - Женщина отложила вязанье в сторону. - Я  ваша  сиделка,
господин посол, но также и вестница. Уж простите великодушно, но,  когда
я услыхала о вашей  беде,  вознесла  благодарственные  молитвы  великому
Камье и Матери Милосердия. Потому что только так,  в  качестве  сиделки,
могла донести до вас свою весть. - Она помолчала. -  Я  заведовала  этим
госпиталем в течение пятнадцати лет. Почти полвойны. И у  меня  сохрани-
лись здесь кой-какие связи.
   Опять пауза. Как и тихий голос, молчание ее казалось  Хавживе  смутно
знакомым.
   - Весть моя, - продолжала Йерон, - предназначена для всей Экумены.  И
она от женщин, всех женщин Йеове. Мы желаем вступить в  альянс  с  вами?
Знаю, что правительство уже сделало это. Йеове уже состоит членом Экуме-
ны - мы в курсе. Но что это значит - для нас? Ничего, абсолютно  ничего.
Известно ли вам, что такое женщина в этом мире? Она ничто, пустое место.
В правительстве нет ни единой женщины. А ведь именно женщины замыслили и
осуществили Освобождение, они сражались и умирали за свободу  наравне  с
мужчинами. Но нас не назначали генералами, и вождями мы не  стали.  Ведь
мы ничто. А на селе так даже меньше, чем ничто -  рабочая  скотина,  до-
ильный инвентарь. Да и в городе ненамного лучше. Я, к примеру, закончила
медшколу в Бессо. У меня диплом, а  работать  приходится  сиделкой.  При
боссах я командовала всем госпиталем. Теперь же  им  управляет  мужчина.
Мужчины - наши господа теперь, господин посол. А мы, женщины,  как  были
собственностью, так и остались ею. Думаю, что  боролись  мы  и  отдавали
жизнь за иное. Как вы считаете, господин  посол?  Полагаю,  существующее
положение - предвестие новой революции. Мы должны завершить раз начатое.
   После томительно долгой паузы Хавжива мягко поинтересовался:
   - У вас уже есть организация?
   - Есть, разумеется, есть! Как и в былые дни. Мы привыкли  действовать
в подполье. - Йерон тихонько рассмеялась. - Но я не думаю, что нам  сле-
дует действовать в одиночку и сражаться лишь за свои права. Мы хотим все
перевернуть с ног на голову. Мужчины полагают, что они  вправе  командо-
вать нами. Им придется переменить свои убеждения. За свою жизнь я хорошо
усвоила один урок - силой оружия никого и ни в чем  нельзя  убедить.  Ты
уничтожаешь босса и сам становишься боссом - пот в  чем  кроется  корень
зла, вот что следует сломить. Старое рабское  мышление.  Психологическую
установку "или раб, или хозяин". И мы искореним ее,  господин  посол.  С
вашей помощью. С помощью всей Экумены.
   - Меня прислали сюда именно для связи вашего народа с Экуменой, - за-
метил Хавжива. - Но мне нужно время. Я так мало знаю о вас.
   - В вашем распоряжении достаточно времени, господин посол.  Мы  прек-
расно знаем, что рабскую психологию не искоренить ни за день, ни за год.
Весь вопрос здесь в воспитании и образовании. - Слово "образование"  Йе-
рон произнесла как нечто священное. - А это займет немало  времени.  Так
что нам торопить вас незачем. Все, что я хотела бы получить  сегодня,  -
это уверенность, что вы станете к нам прислушиваться.
   - Будьте уверены, - ответил Хавжива.
   Облегченно вздохнув, Йерон снова взялась за вязанье. Помолчав с мину-
ту, добавила:
   - Это может оказаться не так уж и просто  -  прислушиваться  к  нашим
словам.
   Хавжива почувствовал утомление. Столь серьезные беседы были ему  пока
не по силам. Он не совсем понял, что означает последняя фраза собеседни-
цы. Но ведь деликатная пауза - лучший среди взрослых способ дать  понять
собеседнику, что ждешь продолжения. И Хавжива промолчал.
   Йерон снова оторвала взгляд от вязанья.
   - Как нам связываться с вами? Это самое трудное.  Ведь  мы,  женщины,
здесь абсолютное ничто. Мы можем оказаться вблизи вас как сиделки,  гор-
ничные, прачки. Но нам нет места среди руководства. Нас не пускают в со-
веты. Мы можем подавать блюда на банкете, но никак не  сидеть  за  одним
столом с мужчинами.
   - Так объясните мне? - Хавжива замялся. - Объясните, с  чего  начать.
Ищите свидания со мной при любой оказии, приходите, как  только  подвер-
нется случай, если? если это? будет для вас безопасно. - Он  всегда  был
скор в восприятии нового, лишь подозревать подвох так и не научился. - Я
выслушаю. И сделаю все что смогу.
   Йерон склонилась над изголовьем и нежно поцеловала Хавживу.  Губы  ее
оказались сухими и мягкими.
   - Вот, - сказала она, - ни один политик не даст вам такого.
   И снова принялась набирать петли. Хавжива  уже  начал  было  дремать,
когда Йерон вдруг спросила:
   - Ваша матушка еще жива, господин Хавжива?
   - Все мои родные давно умерли.
   Йерон испустила короткий сочувственный вздох.
   - Простите, - сказала она. - А супруга?
   - Я не женат.
   - Тогда мы станем для вас матерями, сестрами и дочерьми.  Мы  заменим
для вас утраченных родных. Примите мой поцелуй как знак любви между  на-
ми. Настоящей любви. Увидите сами.
   - Вот список приглашенных на прием, господин  Йехедархед,  -  сообщил
Доранден, комиссарский порученец, офицер связи при посольстве.
   Хавжива пробежал взглядом протянутый  портативный  экран,  просмотрел
еще раз, уже внимательнее, и невинно поинтересовался:
   - А где же все остальные?
   - Извините, господин посланник? Мы  кого-либо  упустили?  Это  полный
список.
   - Но ведь здесь одни мужчины.
   Под затянувшееся растерянное молчание офицера Хавжива неожиданно  об-
наружил в себе новые точки опоры - его пошатнувшееся было равновесие как
будто начинало восстанавливаться.
   - Вам угодно, чтобы приглашенные явились с супругами? - сообразил до-
нельзя смущенный Доранден. - Ну конечно же! Если таков  обычай  Экумены,
мы с удовольствием включим в список также и дам.
   В том, как офицер связи произнес словечко "дамы", принятое на  Уэреле
лишь в аристократических кругах, крылось нечто плотоядное, глазки у него
замаслились. Равновесие Хавживы снова нарушилось.
   - Каких еще дам? - хмурясь, удивился он. - Я говорю о  женщинах.  Мо-
жет, они и вовсе не принимают у вас участия в общественной жизни?
   Хавжива начал нервничать, не понимая, где же здесь могут таиться под-
водные камни. Если безобидная прогулка по пустой улочке приводит к столь
плачевному исходу, то куда его может завести препирательство с  поручен-
цем самого комиссара?
   А Доранден был уже не просто смущен - ошеломлен. У  него  просто  че-
люсть отвисла.
   - Весьма и весьма сожалею, уважаемый господин Доранден, - сказал Хав-
жива примирительно. - И прошу простить мне неуместную игривость. Разуме-
ется, я не сомневаюсь, что женщины у вас занимают ответственные посты  в
самых различных областях. Своим неловким и неудачным выражением я просто
пытался сказать, что был бы рад принять у себя таких женщин вместе с  их
мужьями - равно как и жен всех гостей из вашего списка.  Надеюсь,  я  не
совершил этим новую оплошность, не нарушил каких-либо обычаев и  не  ос-
корбил ваших чувств? Мне казалось, что у вас на  Йеове  не  должно  быть
дискриминации, как на Уэреле - в том числе и женской. Если  я  в  чем-то
заблуждаюсь, то снова прошу вас великодушно простить невежественного чу-
жестранца.
   Добрая половина дипломатии - это болтливость, к такому выводу Хавжива
пришел уже давно. Другая же - умение вовремя промолчать.
   Доранден забрал список и, заверив посла, что все упущения  будут  не-
медленно исправлены, почтительно откланялся. Но Хавжива продолжал трево-
житься - до самого следующего утра, когда офицер  явился  снова,  уже  с
поправками. В списке фигурировало одиннадцать новых имен,  все  женские.
Среди них один школьный директор и две учительницы, остальные с пометкой
"в отставке".
   - Великолепно, просто великолепно! - восхитился Хавжива. - Вы  позво-
лите мне самому добавить к этому списку еще одно имя?
   - Разумеется, ваше превосходительство! Какое только ни пожелаете!
   - Доктор Йерон, - сказал Хавжива.
   Снова невыносимо долгая пауза - похоже, Доранден хорошо знал,  о  ком
речь.
   - Да, - выдавил он наконец.
   - Доктор Йерон, как вам, наверное, известно, прекрасно  ухаживала  за
мной в вашем великолепном госпитале. Мы  подружились.  Обычной  сиделке,
разумеется, не место среди столь почетных гостей,  но  она  ведь  вполне
квалифицированный медик, а я приметил, что в вашем списке уже есть  нес-
колько докторов медицины.
   - Все в порядке, - сказал Доранден не без тени смущения.
   После печального инцидента комиссар и вся его команда старались  пот-
ворствовать вице-послу во всех прихотях, пока, впрочем, весьма  немного-
численных, относясь к этому представителю мира, где не  умеют  ни  напа-
дать, ни защищаться, бережно, точно к хрупкой и дорогой статуэтке.  Хав-
жива понимал это. Его трактовали здесь не  как  личность,  а  как  некий
абстрактный символ. Как человека его в этих краях и в грош  не  ставили.
Но, зная, что его посольская миссия может привести к самым серьезным со-
циальным сдвигам, Хавжива не возражал против подобной недооценки.  Пожи-
вем - увидим, решил он про себя.
   - Уверен, теперь вы не станете отказываться от сопровождающих, госпо-
дин посол, - заявил генерал с каменным лицом и заметным  лишь  в  голосе
беспокойством.
   -Да, генерал Денкам, я уже понял, что ваш город опасен,  весьма  опа-
сен. Опасен для любого жителя. Я просмотрел голорепортаж о шайках  юнцов
вроде тех, что напали на меня, свободно шатающихся по улицам, терроризи-
рующих население и плюющих на стражей порядка. Каждый ребенок  и  каждая
женщина в этом городе должны иметь личных телохранителей. Было бы весьма
огорчительно сознавать, что безопасность, являющаяся естественным правом
любого жителя, достанется лишь мне одному как некая особая привилегия.
   Растерянно мигнув, генерал машинально схватился за кобуру:
   - Но мы ведь не вправе допустить, чтобы вы случайно пали от руки  ка-
кого-нибудь террориста-маньяка.
   Хавжива просто обожал иметь дело с такими честными  и  бесхитростными
служаками.
   - Согласен, меня подобная перспектива тоже не слишком радует, -  ска-
зал он. - И вот вам мое предложение. Я слышал, сэр, что у вас в  полиции
служат женщины. Подберите охрану для меня из их числа. В  конце  концов,
хорошо владеющая оружием женщина ничем не уступит вооруженному  мужчине,
не так ли? А я буду рад отметить и почтить тем  самым  величайшую  роль,
которую сыграли женщины в борьбе за освобождение Йеове, как  превосходно
выразился во вчерашней речи сам комиссар.
   Генерал заметно смягчился - будто железную маску с лица сбросил.
   Хавжива не питал особенно теплых чувств к новой своей охране,  состо-
явшей из крепко сбитых бабенок, грубовато  немногословных  и  общавшихся
между собой на сленге, которого он почти не понимал.  У  некоторых  дома
были детишки, но все попытки Хавживы завести о них разговор упирались  в
глухую стену. Дамочки оказались чертовски умелыми бойцами, так что жизни
посла отныне ничто не угрожало. Когда Хавжива шел  теперь  по  городу  в
сопровождении своих вечно настороженных амазонок, он читал  во  взглядах
толпы новые чувства - изумление и даже нечто вроде симпатии. "А у  этого
парня, похоже, котелок варит. И чувство юмора есть", - услыхал он как-то
у себя за спиной.
   За глаза все называли комиссара Шефом - но лишь за глаза.
   - Господин президент, -  дипломатично  начал  Хавжива,  -  вопрос  не
только в принципах Экумены и обычаях, принятых на Хайне.  Вернее,  вовсе
не в них - здесь, на Йеове они имеют так мало веса по сравнению с  вашим
словом, сэр. Это ведь целиком ваш мир?
   Комиссар едва заметно кивнул.
   - В который, - продолжал Хавжива, сделав на сей раз ставку на  первую
половину дипломатического искусства, - стало прибывать теперь  множество
беженцев из Уэрела, и еще больше их ожидается в близком будущем, так как
тамошний правящий класс, приоткрыв  клапан,  то  есть  разрешив  бедноте
эмиграцию, пытается тем самым выпустить пар и снизить революционный  дух
масс. Ведь вы, сэр, куда лучше меня знаете затруднения и проблемы, кото-
рые может причинить Йотебберу массовый наплыв иммигрантов. Не меньше по-
ловины приезжих окажутся женщинами, и, как я считаю, следовало бы повни-
мательней отнестись к разнице во взаимоотношениях полов на Уэреле и Йео-
ве, во всех ее аспектах: в социальной роли мужчин и женщин, в их  ожида-
ниях, поведении, сексуальных контактах и прочая, и  прочая.  Большинство
из тех эмигрантов с Узрела, которые что-то из себя представляют, то бишь
способны на поступки и неожиданные решения, наверняка окажутся  женщина-
ми. Совет Хейма, как известно, на девять десятых состоит из женщин.  Все
без исключения заметные ораторы у них тоже женщины. Эти люди вторглись и
успешно внедрились в социум, обустроенный и управляемый до  того  одними
мужчинами. Полагаю, если своевременно предпринять осторожные предупреди-
тельные меры, сделать некие профилактические шаги, то  удастся  избежать
конфронтации и серьезных социальных коллизий. Например, можно  ввести  в
состав совета несколько депутатов-женщин?
   - Среди рабов Старого Мира, - перебил комиссар, - они  могли  заправ-
лять. У нас же все вожди мужчины. Таков порядок вещей. Рабы Старого Мира
могут стать свободными людьми Нового.
   - А что касательно женщин, господин президент?
   - Но ведь жены свободных мужчин такие же свободные  люди,  -  ответил
комиссар.
   - Значит, так, - сказала Йерон и глубоко вздохнула. -  Полагаю,  пора
уже выколотить немного пыли.
   - Дельце как раз для "пыльных", вроде нас, - заметила Добибе.
   - Тогда уж лучше взбить пыль как следует, - заявила  Туальян.  -  Все
одно поднимется страшный хипеж, что бы мы ни затеяли. Все равно на  каж-
дом углу станут вопить про движение женщин, ратующих за  кастрацию  мла-
денцев мужского пола. Если пятеро из нас просто споют хором песню, в но-
востях тут же объявят, что пять сотен чокнутых баб вооружились бомбами и
пулеметами и вот-вот сокрушат порядок и цивилизацию на всей планете. По-
этому и предлагаю не размениваться по мелочам. Давайте  выведем  на  де-
монстрацию по меньшей мере пять тысяч поющих женщин. Давайте заблокируем
железные дороги. Ляжем на рельсы. Представляете - пять тысяч поющих жен-
щин лежат на рельсах по всему Йотебберу! Грандиозно!
   Собрание (очередное заседание Ассоциации содействия образованию  про-
винции Йотеббер) происходило в классе одной из городских школ.  Две  те-
лохранительницы из эскорта посла, одетые в простенькие платьица, сметли-
во остались поджидать его в коридоре. Хавжива и все сорок  разгоряченных
активисток теснились на крохотных стульчиках,  намертво  соединенных  со
столами-экранами.
   - Ваши требования? - спросил Хавжива.
   - Тайное голосование!
   - Равных прав при найме на работу!
   - Оплата по труду!
   - Тайное голосование!
   - Декретный отпуск до года!
   - Тайное голосование!
   - Требуем уважения!
   Диктофон у Хавживы едва успевал все записывать. Всласть  нашумевшись,
женщины вновь расселись по партам и продолжили разговор.
   - Скажите, сэр, - поинтересовалась одна из тел охранительниц по  пути
домой, - они что, все до единой простые учительницы?
   - Да, - ответил Хавжива. - Вроде того.
   - Вот дьявол! - удивилась женщина. - До чего ж непохоже.
   - Йехедархед! Какого черта вы творите там на Йеове?
   - Мадам?
   - Вы попали в выпуск последних известий. Вместе с  миллионом  женщин,
валяющихся на рельсах, на всех взлетных полосах и вокруг  президентского
дворца. Вы беседовали с ними и чему-то там ухмылялись.
   - Было весьма трудно удержаться, мадам.
   - Когда президентские войска откроют  огонь,  вы  тоже  будете  ухмы-
ляться?
   - Нет, мадам, не буду. Прошу вас оказать поддержку.
   - Чем?!
   - Словом. Выразите на словах солидарность посла Экумены  с  женщинами
Йотеббера. Подчеркните, что Йеове - образчик свободного социума для  им-
мигрантов из мира рабов. Несколько слов похвалы правительству  Йотеббера
- за сдержанность, высокую просвещенность и тому подобное. Мол, Йотеббер
- пример для подражания всей Йеове и прочее в том же духе.
   - Ладно. Надеюсь, что сработает. А это не революция, Хавжива?
   - Это просвещение, мадам.
   * * *
   Ворота в массивной раме стояли нараспашку, самой стены не  было  и  в
помине.
   - В колониальные времена, - рассказывал старейшина торжественным  то-
ном, - эти железные врата распахивались лишь дважды в день: утром, чтобы
пропустить людей на полевые работы, и вечером - для прохода назад в тру-
щобы. Все остальное время они стояли запертыми на все засовы.
   Он продемонстрировал огромный сломанный замок,  висевший  на  внешней
стороне ворот, массивные ржавые  болты  всех  прочих  запоров.  Движения
старца были так же величавы, как его голос, и снова  Хавжива  восхитился
чувством собственного достоинства, с  которым  эти  люди  сумели  пройти
сквозь тяжкие времена и которое умудрились сохранить вопреки всем  тяго-
там и унижениям многовекового рабства. Он уже начинал  постигать,  какое
беспримерное влияние на их ментальность оказали  священные  тексты  "Ар-
камье", передаваемые прежде из поколения в поколение в изустных предани-
ях. "Вот что мы имели прежде, вот что было нашим единственным  скарбом",
- как-то сказал ему в городе один старик, ласково поглаживая заскорузлы-
ми пальцами корешок книги, которую в возрасте под семьдесят лишь  учился
читать.
   Хавжива и сам только приступил к чтению этой книги на языке  оригина-
ла. Медленно продираясь сквозь сплошные архаизмы,  он  пытался  постичь,
что же в этих хитросплетениях вековой мудрости с отвагой  и  бесконечным
самопожертвованием могло обнадеживать и согревать людей в  течение  трех
тысячелетий позорного рабства. Частенько среди каденций древней  истории
он словно бы слышал голоса настоящего.
   Сейчас Хавжива уже с месяц гостил в деревеньке племени Хайява,  самом
первом из поселений рабов Сельскохозяйственной корпорации Йеове в Йотеб-
бере, основанном добрых три с половиной века тому назад. В  этом  глухом
уголке южного побережья еще сохранились в нетронутом виде  многие  черты
былого общественного уклада. Йерон и другие активистки  освободительного
движения давно говорили Хавживе, что лучше всего  узнать  жителей  Йеове
можно, познакомившись поближе с племенами,  до  сих  пор  обитающими  на
плантациях.
   Он уже знал, что в течение  первого  столетия  поселения  были  чисто
мужскими - без женщин и детей. У первых обитателей резервации  сложилось
нечто вроде внутреннего правления со строгой  иерархией,  основанной  на
политике кнута и пряника. Самые сильные рабы, проходя через ряд  испыта-
ний, захватывали власть и удерживали ее затем  интригами  да  подачками.
Когда туда попали первые женщины, они в этой жесткой  системе  оказались
на положении рабов у рабов. Мужчины, как прежде боссы, использовали жен-
щин в качестве служанок и покорных сливных отдушин для избыточного семе-
ни. Самостоятельные решения и свободный выбор, как в вопросах секса, так
и всех прочих, оставались чисто мужской привилегией. В течение последую-
щих столетий присутствие в поселении детей несколько изменило  племенные
обычаи, обогатив их новыми деталями, но принцип мужского  превосходства,
поощряемый также и со стороны рабовладельцев, изменений почти не претер-
пел.
   - Мы надеемся, что господин  посланник  удостоит  завтра  своим  при-
сутствием обряд посвящения, - сказал старейшина своим замогильным  голо-
сом, и Хавжива заверил, что ничто не доставит ему большей чести  и  удо-
вольствия, нежели посещение столь важной церемонии. Невозмутимый до того
старейшина выказал явные признаки удовлетворения.  Возрастом  далеко  за
пятьдесят, он родился во времена боссов,  и  все  пертурбации  освободи-
тельных войн пришлись на его зрелые лета. Памятуя слова Йерон о  военных
отметинах, Хавжива поискал их взглядом и  нашел  -  дистрофически  худой
старик сильно прихрамывал и, открывая рот, демонстрировал сильно  щерба-
тую улыбку. Война и недороды не обошли его своими ласками.  Кроме  того,
по плечу от шеи к локтю своеобразными эполетами обегали четыре  глубоких
ритуальных шрама, и посреди лба синей татуировкой  светился  распахнутый
глаз - знак принадлежности к вождям племени. Вожди рабов, раб на рабе  и
рабом погоняет - так было, пока не рухнули стены резервации, так оно  во
многом и теперь.
   Старейшина двинулся от ворот к "длинному дому" по определенному марш-
руту, и Хавжива, следуя за ним, обратил внимание, что  никто  больше  не
смеет пользоваться этой тропинкой. Все: мужчины, женщины, дети -  всегда
шли по параллельным, приводящим к другим входам в барак.  Он  следом  за
старейшиной, очевидно, шел дорогою вождей - весьма узкой, кстати, дорож-
кой.
   В тот же вечер, пока дети, которым завтра предстояло посвящение,  под
бдительным присмотром постились на женской половине поселения,  вожди  и
старейшины собрались на пирушку, состоявшую в бесконечной смене  блюд  -
все с тяжелой и пряной пищей. Основу каждого составляла гора  риса,  за-
тейливо изукрашенная разноцветными травами, поверх нее - обязательно мя-
со. Молчаливые женщины вносили все ярче и пестрее изукрашенные блюда,  и
на каждом все больше и больше мяса - вырезка, господская пища,  явный  и
непременный атрибут свободы, обретенной рабами.
   Хавжива, взращенный в основном на вегетарианской пище,  махнув  рукой
на предстоящие желудочные колики, отважно прокладывал себе дорогу сквозь
бифштексы и жаркое. Кухня оказалась просто превосходной, покоя не давали
лишь воспоминания о бесчисленных голодающих, часть  которых  он  мог  бы
отыскать прямо за стеной.
   Наконец, когда огромные корзины фруктов сменили последнее блюдо, жен-
щины скрылись и началась "музыка". Вождь  племени  кивнул  своему  леосу
(нечто среднее между фаворитом, названым братом, приемным сыном и согре-
вателем ложа). Тот, смазливый молодой человек весьма женственной  наруж-
ности, заулыбавшись, мягко хлопнул в ладоши, затем стал отбивать медлен-
ный ритм. Когда за столом воцарилась полная тишина, он запел,  но  запел
почти что шепотом.
   На большинстве плантаций музыкальные инструменты были запрещены испо-
кон веку - боссы позволяли крепостным исполнение лишь ритуальных  песно-
пений в честь Туал в ходе ежегодной  десятидневной  службы.  Во  времена
господства корпораций рабу, застигнутому за пением,  заливали  в  глотку
кислоту - мол, пока есть силы работать, нечего шуметь попусту.
   В результате на этих плантациях зародилась и получила развитие особая
почти беззвучная музыка, тихое похлопывание ладонями, едва слышные голо-
са, протяжные заунывные мелодии. Слова таких песен, искаженные за многие
поколения бесчисленными поправками, уже почти утратили свой былой смысл.
"Шеш", так называли это хозяева, то есть вздор. И в конце  концов  рабам
стали дозволять "хлопать в ладошки и петь свой вздор" - при условии, что
за стенами поселения ничего не будет слышно. Привыкнув за триста  лет  к
такой манере пения, бывшие рабы придерживались ее и по сей день.
   Хавживу постоянно нервировало, едва ли не пугало, когда опять шепотом
вступал очередной голос - едва ли не в противофазе с предыдущими, услож-
няя мелодический рисунок и усиливая свистящий звук почти до  непереноси-
мого, нанизывая на тягостный ритм слова, в которых отчетливым  был  лишь
первый слог. Захваченный этим жутковатым хором, едва не теряясь  в  нем,
он ждал - вот-вот один из них возвысит голос - хотя  бы  леос,  любимчик
вождя, ощутив себя свободным, испустит триумфальный вопль - но нет,  та-
кого не случалось еще ни разу. Эта мягкая, давящая, как бы подводная му-
зыка с ее плавно пульсирующим ритмом тянулась и  тянулась,  бесконечная,
как река. По столу гуляли бутылки с йотским апельсиновым вином. Участни-
ки празднества активно бражничали. В конце концов, пили они как  свобод-
ные люди. Напивались вдрызг. Смех и пьяные  выкрики  начинали  заглушать
музыку. Но само пение от этого громче не стало. И  никогда  не  станови-
лось.
   Затем, поддерживая друг друга и время от времени задерживаясь за  де-
ревьями, чтобы отблеваться, веселая компания брела тропинкою вождей  на-
зад в большой барак. Любезный смуглокожий сосед по  столу  неведомо  как
оказался в одной постели с Хавживой.
   Еще в самом начале вечеринки он долго объяснял Хавживе, что в течение
всего периода подготовки и проведения  ритуалов  посвящения  контакты  с
женщинами запрещены, как нарушающие некие  особые  энергетические  поля.
Мол, тогда вся церемония пойдет насмарку  и  мальчикам  уже  никогда  не
стать полноценными членами племени. Одни лишь ведьмы, естественно,  меч-
тают нарушить табу, а их среди женщин великое множество, и каждая так  и
пытается поймать мужчину в свои нечестивые сети. Сбить с пути истинного.
Нормальные же сношения, то есть между мужчинами, наоборот - поддерживают
энергию посвящения и помогают детям пройти сквозь назначенные испытания.
Следовательно, каждый добропорядочный мужчина обязан выбрать себе  прия-
теля на эту ночь.
   Хавжива был доволен, что достался в партнеры этому говоруну, а не ко-
му-нибудь из старейшин, которые могли потребовать от него  по-настоящему
энергетического, то бишь темпераментного  представления.  Теперь  же  он
проснулся поутру со смутными воспоминаниями, что оба они оказались слиш-
ком пьяны и, едва добравшись до постели, вырубились напрочь.
   Злоупотребление золотистым йотским вином приводит к тяжкому похмелью.
Хавжива знал это и прежде, теперь же, по пробуждении, звон в ушах и тош-
нотворная слабость во всем теле красноречиво подтверждали это.
   В полдень новый приятель повлек Хавживу к местам для почетных  гостей
на деревенской площади, уже битком набитой зрителями исключительно мужс-
кого пола. Длинные мужские бараки остались у зрителей за  спиной,  перед
глазами - глубокий ров, отделяющий  женскую  половину  от  мужской,  или
привратной, как продолжали называть ее до сих пор, хотя стены исчезли  и
ворота, одиноко возвышающиеся над крышами хижин и бараков, стали истори-
ческим памятником. Дальше во все стороны простирались бескрайние рисовые
поля, подернутые жарким полуденным маревом.
   Шестеро мальчиков скорым шагом направлялись от женских хижин ко  рву.
Пожалуй, эта канава широковата для тринадцатилетних  ребятишек,  подума-
лось Хавживе, но двое из шести все же сумели прыжком с  разгона  преодо-
леть преграду. Остальные четверо тоже отважно прыгнули, но  сорвались  и
карабкались теперь по стенке рва. Один из неудачников, первым выбравший-
ся на поверхность, тихонько скулил от боли в поврежденной ноге. Даже оба
более удачливых прыгуна выглядели изможденными и напуганными, и все шес-
теро покачивались, точно былинки на ветру, совершенно синие  от  долгого
поста и непрерывного бодрствования.  Окружившие  мальчуганов  старейшины
выстроили их, обнаженных и трепещущих, в ряд лицом к зрителям.
   Хавжива нигде не находил взглядом ни единой женщины, даже на  женской
половине селения.
   Начался экзамен. Вожди и старейшины по очереди отрывисто  выкрикивали
вопросы, отвечать на которые следовало без малейшей запинки, то кому-ли-
бо одному, то всем вместе - в зависимости от жеста экзаменатора. Религи-
озные обряды, официальный протокол, проблемы этики - вымуштрованные  ре-
бятишки петушиными своими фальцетиками отбарабанивали  ответы  на  любые
темы. Неожиданно одного из мальчиков - того самого, что хромал после па-
дения, - вырвало желчью, и, ослабев, он осел наземь. Ничто не  перемени-
лось, никто даже не шевельнулся, экзамен продолжался как ни в чем не бы-
вало - лишь после тех вопросов, что адресовались упавшему в обморок, по-
висала короткая болезненная пауза. Спустя минуту-другую мальчик пришел в
себя, сел, затем, преодолев слабость, поднялся и занял свое место в  ше-
ренге. Его мертвенно-голубые губы снова шевелились в такт  общим  выкри-
кам, но теперь, похоже, совсем уж беззвучно.
   Хавжива старательно наблюдал за ритуалом, хотя  мысли  его  витали  в
иных сферах, в далеком прошлом. "Все, что знаем, мы узнаем в  поте  лица
своего, - думал он, - но всякое наше знание ограничено, всегда оно  лишь
часть недостижимого целого".
   После инквизиторского допроса наступило время самой настоящей пытки -
ритуальное клеймо в виде глубоких царапин от шеи по обоим плечам до лок-
тевого сгиба каждого несчастного мальчугана выполнялось при  помощи  за-
остренного колышка твердого дерева, раздиравшего  нежную  детскую  плоть
чуть ли не до самых костей, чтобы оставить по себе глубокий, хорошо  за-
метный шрам, доказывающий мужество  испытуемого.  Рабам  не  дозволялось
держать внутри поселения никаких металлических  инструментов,  сообразил
Хавжива с заметным содроганием, но взгляда не отвел, как это и  пристало
почетному гостю. После каждой очередной кровавой борозды старейшины пре-
рывались для заточки своего страшного орудия о желоб  в  большом  камне,
установленном посреди площади в незапамятные  времена.  От  жуткой  боли
мальчики корчились, один, не в силах терпеть, дико вскрикнул  и  тут  же
зажал себе рот свободной ладошкой. Другой сразу же прикусил себе большой
палец, да так сильно, что по окончании процедуры кровь из пальца хлеста-
ла ничуть не слабее, чем из обезображенных плеч. Наконец, когда  все  до
последнего прошли через  ритуальную  живодерню,  вождь  племени,  промыв
мальчикам раны, замазал их каким-то целебным снадобьем. Ошеломленно  по-
шатываясь, мальчики вновь выстроились в ряд - старейшины, улыбаясь, неж-
но похлопывали их по неповрежденным местам. "Герои,  наши  соплеменники,
мужественные парни!" - услышал Хавжива и перевел дух с чувством глубоко-
го облегчения.
   Неожиданно на площади появились еще шестеро детишек, на сей  раз  де-
вочки. На мужскую половину они прошли через мостик - каждая в  сопровож-
дении отдельной дуэньи, с головой закутанной в  покрывало.  На  девочках
же, напротив, - никакой одежды, только браслеты на лодыжках и запястьях,
по-птичьи костлявых. При виде новых жертв толпа зрителей испустила  еди-
ный ликующий вопль. Хавжива поразился - неужто девочкам  тоже  предстоит
пройти через обряд посвящения? Это было бы добрым знаком, решил он.
   Две из девочек по возрасту были под стать мальчикам,  остальные  куда
моложе - одной, пожалуй, не больше шести. Они выстроились  рядком  перед
свежеиспеченными мужчинами тощенькими ягодицами к ухмыляющимся зрителям.
За спиной каждой стояла задрапированная дуэнья, как за спиной каждого из
мальчиков - обнаженный старейшина. Не в силах отвести глаз  и  отвлечься
мыслями от происходящего, Хавжива наблюдал, как девочки ложатся на спину
прямо в пыль и грязь площади. Одну из них, чуток  замешкавшуюся,  силком
уложила ее дуэнья. Старики, миновав новообращенных, под рев и улюлюканье
восторженной публики мигом улеглись на девочек. Каждая дуэнья присела на
корточки возле своей подопечной; одна, низко склонив голову,  прижала  к
земле руку девочки. Обнаженные мужские ягодицы нелепо подпрыгивали; Хав-
жива не мог разобрать, было ли то настоящее сношение или только его ими-
тация. "Вот как надо, смотрите, сынки, смотрите!" -  восторженно  ревели
зрители. Под шутки, смех и улюлюканье старейшины,  исполнив  свой  долг,
один за другим вставали, причем каждый с интригующей скромностью пытался
прикрыть свой детородный орган от любопытствующей публики.
   Когда поднялся последний, вперед выступили мальчики, каждый улегся на
предназначенную ему девочку и точно так же, как старшие до него,  задры-
гал попкой. Это уж точно была чистой воды имитация, эрекции ни у  одного
из мальчиков Хавжива не заметил.  Зрители,  невольно  обступившие  место
действия, с воплями: "Может, помочь?", "Вот, возьми  попробуй  моим!"  -
наперебой демонстрировали свои напряженные фаллосы. Наконец все мальчики
встали. Девочки продолжали лежать пластом с широко раздвинутыми  ногами,
точно маленькие дохлые ящерицы. По толпе мужчин прошло жутковатое движе-
ние, зрители с готовностью продолжить веселье прянули вперед - но стару-
хи уже волокли девочек к мосту. Их поспешную ретираду толпа  сопроводила
всеобщим вздохом, едва ли не стоном разочарования.
   - Они под воздействием целебных снадобий, чтоб вы чего не подумали! -
заметил смуглокожий спутник Хавживы, искательно заглядывая в лицо. - Эти
соплячки. Так что им не очень-то и больно.
   - Да, я вижу, - откликнулся Хавжива со своего почетного места.
   - Им еще повезло - участвовать в посвящении для  них  великая  честь,
редкостная привилегия. Крайне важно, чтобы  девчонки  теряли  невинность
как можно раньше. И имели сношения с как можно большим количеством  муж-
чин. Чтобы не могли потом причитать, мол, это твой сын, а тот мальчик  -
сын вождя, тебе не чета, и прочее в том же духе. Это все ведьмовство. На
самом деле сына выбирают. У настоящего сына не должно быть никакой  пря-
мой связи с этими крепостными шлюхами. И им следует усвоить это с  пеле-
нок. А этих к тому же еще напичкали и снадобьями. Теперь  не  то  что  в
прежние времена, при хозяевах. Тогда никаких снадобий тратить на них  не
стали бы.
   - Понимаю, - сказал Хавжива и, взглянув на своего  "партнера",  поду-
мал, что смуглый цвет кожи означает добрую толику хозяйской крови в  его
жилах; может статься, он даже родной сын одного из боссов. Ублюдок бесп-
равной и безвестной рабыни. Сына он себе избирает. Всякое знание ограни-
чено, любое знание частично, вспомнилось снова. Будь то в Стсе, в Экуме-
нической школе или в поселениях Йеове.
   - Стало быть, вы до сих пор считаете женщин  крепостными?  -  уточнил
Хавжива. Все его чувства замерзли и притупились, и вопрос прозвучал  как
бы с неким отстраненным любопытством.
   - Нет, - спохватился смуглокожий приятель, - нет,  что  вы!  Извините
меня, я просто оговорился - знаете, как привыкнешь с детства? Тысяча из-
винений!
   - Не по адресу.
   Снова Хавжива поймал себя на несдержанности. Собеседник притих и при-
горюнился.
   - Друг мой, покорнейше прошу вас сопроводить меня  в  апартаменты,  -
сказал Хавжива, и смуглокожий вновь просиял.
   Лежа в потемках,  Хавжива  тихонько  беседовал  по-хайнски  со  своим
электронным дневником.
   "Ты ничего не можешь изменить и поправить извне. Стоя в стороне, гля-
дя сверху вниз, ты разглядишь лишь общий узор.  Что-то  в  нем  не  так,
где-то зияет прореха. Ты можешь попытаться понять, в чем она,  но  извне
тебе никогда не удастся наложить на нее  заплату.  Ты  должен  оказаться
внутри, ты должен стать ткачом. А может быть, даже нитью в узоре".
   Последнюю фразу Хавжива произнес на диалекте Стсе.
   * * *
   Когда Йехедархеду Хавживе по прозвищу Неколебимый исполнилось пятьде-
сят пять, он вновь отправился в Йотеббер. Он не бывал там уже  с  давних
пор. Должность советника при министерстве общественного правосудия Йеове
крепко привязывала его к северу, и путешествовать в южное полушарие  до-
водилось крайне редко. Долгие годы провел он в Старой столице,  проживая
там вместе со своей подругой и отрываясь  от  относительно  спокойной  и
размеренной жизни лишь на время поездок в Новую столицу для консультаций
в сложных вопросах по просьбе молодого посла Экумены. Подруга Хавживы  -
а прожили они вместе уже полных восемнадцать лет - спешно завершала  ра-
боту над очередной книгой, и перспектива провести недели  две  в  одино-
честве ее только обрадовала.
   - Поезжай! - чуть ли не велела она ему. - Ты так давно об  этом  меч-
тал. Я присоединюсь к тебе, как только закончу работу. Обещаю, что никто
из этих чертовых политиков ничего не пронюхает о твоем отъезде. Смывайся
же! И скорее!
   И Хавжива отбыл. Он так и не сумел привыкнуть к стремительным взлетам
и посадкам флайеров, хотя летать ему приходилось довольно часто, и  сей-
час предпочел долгое путешествие поездом -  комфортабельным  трансконти-
нентальным экспрессом. Поезда теперь мчались гораздо быстрее, но  курси-
ровали по-прежнему битком набитые пассажирами. Каждая остановка по-преж-
нему превращалась в штурм вагонов низшего  класса,  хотя  забираться  на
крышу, как в былые годы, никто уже не решался - при скорости-то под  сто
пятьдесят. Хавжива купил себе отдельное купе в прямом вагоне на Йотеббер
и долгие часы проводил, молчаливо созерцая мелькающий за  окошком  ланд-
шафт. Следы былого запустения в основном сменились молодыми лесопосадка-
ми вперемежку со строящимися городами, затем снова замелькали  бесконеч-
ные ряды лачуг, но вот тебе и вполне приличные коттеджи, вот особняки  с
садами в уэрелианском стиле, дымящие фабрики,  гигантские  новые  произ-
водства, снова внезапно необозримые поля, изрезанные серебристыми  стре-
лами оросительных каналов обязательно с босоногими детишками по берегам.
Наступала очередная короткая северная ночь, и Хавжива погружался в  без-
мятежный дорожный сон.
   На третий день пополудни он прибыл на конечную станцию -  центральный
вокзал Йотеббера. Никакой тебе толпы. Никаких встречающих.  Никаких  те-
лохранителей. Хавжива брел по знакомым раскаленным улицам,  миновал  ры-
нок, прогулялся по Центральному парку. Видимо, все же немного бравируя -
бандиты в городе еще пошаливали. И он бдительно  озирался  по  сторонам.
Дойдя до храма безносой старушки Туал, Хавжива возложил к ее ногам белый
цветок, сорванный по пути в парке. Праматерь по-прежнему  чему-то  зага-
дочно улыбалась. Подмигнув  ей  в  ответ,  Хавжива  отправился  в  новый
большой район, где проживала Йерон.
   Бывшей сиделке стукнуло уже семьдесят четыре, и она недавно  оставила
работу в клинике, которой руководила, практикуя и читая  лекции  студен-
там, последние пятнадцать лет. Йерон не так уж сильно изменилась  с  тех
пор, как Хавжива увидел ее впервые у своего изголовья, лишь как бы  нем-
ного усохла. Совершенно облысевшую ее голову покрывал мерцающий  платок,
аккуратно повязанный на затылке. Они обнялись и расцеловались,  и  Йерон
ласково поглаживала Хавживу по плечу, расплываясь в неудержимой  улыбке.
Они никогда не спали вместе, но между ними всегда существовало  обоюдное
тяготение, желание прикоснуться друг к другу.
   - Взгляните! - воскликнула Йерон, касаясь головы  дорогого  гостя.  -
Нет, вы только взгляните на эти седины! Как  ты  прекрасен!  Проходи  же
скорей и выпей со мною стаканчик вина. Где же, наконец, твой араха? Ког-
да же ты все-таки поумнеешь и прекратишь свои мальчишеские выходки! Сно-
ва шел через весь город пешком, да еще с багажом?  Нет,  ты  по-прежнему
чокнутый!
   Хавжива извлек из сумки и вручил ей подарок - трактат о  лечении  ка-
ких-то редкостных в системе Узрел-Йеове болезней, составленный  медиками
Экумены. Йерон просто рассыпалась в благодарностях.  И  некоторое  время
даже разрывалась от желаний одновременно принять Хавживу как  следует  и
проглядеть главу о берлоте. Они допивали уже по второму бокалу  бледного
оранжского, когда Йерон, отложив книгу в сторонку, повторила:
   - Как ты прекрасен, Хавжива!. - Ее темные глаза засветились  любовью.
- Ты похож на настоящего святого. Да ты и есть святой.
   - Но я ведь покуда еще живой, Йерон.
   - Ну, тогда на героя. И не спорь со мной!
   - Не стану, - ответил он, счастливо улыбаясь. -  Я  знаю,  что  такое
быть настоящим героем, отрицать не стану.
   - Что случилось бы со всеми нами, если бы не ты?
   - Примерно то же, что и сейчас? - Хавжива вздохнул. - Иногда мне  ка-
жется, что мы теряем даже то немногое, что обрели прежде. Этот Туальбеда
из провинции Детаке, к примеру, - его никак нельзя недооценивать, Йерон.
Его ораторский гений возбуждает и  заражает  ксенофобией  очень  многих,
толпа просто обожает этого маньяка?
   Йерон досадливо взмахнула рукой.
   - Этому никогда не будет конца, - заявила она. - Но я  всегда  знала,
что ты пойдешь одним путем с нами. Еще прежде, чем познакомилась  с  то-
бой. Как только впервые услыхала твое имя. Я знала!
   - Надо сказать, что выбор у меня был относительно невелик.
   - Ба-бах! Ты сам выбирал, мужчина!
   - Да, - сказал Хавжива, пригубив вино. - Я выбирал. - И  после  паузы
добавил: - Не многим выпал подобный жребий. Я выбирал, как жить, с  кем,
чем заниматься. Иногда мне кажется, что моя способность выбирать возник-
ла от неприятия выбора, который кто-то делает за тебя.
   - И поэтому ты восстал, чтобы проложить свой собственный путь, - кив-
нула Йерон.
   - Я отнюдь не повстанец, - улыбнулся Хавжива.
   - Ба-бах! - повторилась хозяйка. - Как это не повстанец? Ты всегда  в
самом центре нашего движения, едва ли не во главе!
   - Ну да, - сказал Хавжива. - Но вовсе не как повстанец. Дух восстания
- это по вашей части. Мое дело - одобрение. Дух сдержанности и  приятия.
Этому я и учился всю свою жизнь. Изменять не мир, но собственную душу. И
жить в мире. Только так и можно существовать.
   Йерон слушала внимательно, но недоверчиво.
   - Звучит как-то по-женски, - сказала она. - Мужчины всегда  стремятся
подчинить мир себе.
   - Но не мужчины моего рода, - ответил Хавжива.
   Йерон снова наполнила бокалы.
   - Расскажи-ка мне о своем роде. Раньше  я  всегда  как-то  стеснялась
спрашивать. Хайн ведь столь древняя цивилизация! Столь мудрая! Вам ведо-
ма История, вам покорны межзвездные пространства! Что такое  перед  вами
мы - с нашими тремя веками невежества,  ничтожества  и  моря  крови?  Ты
просто не состоянии представить, какими мелкими чувствуем мы себя  порой
перед вами.
   - Мне кажется, я знаю это, - сказал Хавжива. Помолчав, он  продолжил:
- Ведь родился я в крохотном городке под названием Стсе?
   Он поведал историю своей жизни в пуэбло, рассказал о людях Иного  Не-
ба, о дяде, который доводился ему отцом, о матери -  Наследнице  Солнца,
об обычаях, празднествах, богах повседневных и високосных. Хавжива расс-
казал, как изменил свою жизнь - еще до визита историка и своего  отъезда
в Катхад - и как изменил ее снова, уже после.
   - Такое великое множество правил? - изумилась Йерон. - Столь  сложных
и непререкаемых. В точности как у наших племен.  Неудивительно,  что  ты
сбежал.
   - Все, что я сделал, - отправился в Катхад изучать то, что  было  не-
доступно мне в Стсе, - сказал Хавжива с улыбкой. - В чем  суть  и  смысл
правил. Почему люди нужны друг другу. Экология человека. Все то  же  са-
мое, что и тут, на Йеове, все эти долгие годы. Мы ведь здесь тоже  пыта-
емся создать свод приемлемых правил - узор, порождающий приятные  ощуще-
ния. - Поднявшись, Хавжива потянулся. - Кажется, я уже пьян. Может,  по-
дышим воздухом?
   Они вышли в солнечный сад и стали бродить по извилистым дорожкам сре-
ди пышной зелени и цветочных клумб.  Йерон  кивала  встречным  прохожим,
почтительно приветствующим доктора полным ее титулом. Она  гордо  шагала
под руку с Хавживой. Он же старательно соразмерял свою походку с ее  се-
менящим старческим шагом.
   - Когда приходится неподвижно сидеть, тебя так и  тянет  в  полет,  -
сказал Хавжива, нежно поглаживая шишковатые пальцы спутницы. - Когда  же
приходится лететь, так и тянет присесть. Я обучался  сидя  -  у  себя  в
Стсе. Я обучался и в полете - вместе с историками. Но и там я был  не  в
силах обрести равновесие.
   - Тогда ты и пришел к нам, - сказала Йерон.
   - Тогда я и пришел к вам.
   - И ты обрел его?
   - Я научился ходить, - ответил Хавжива. - Ходить рука об руку со сво-
им народом.

   ОСВОБОЖДЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ
   Близкий друг попросил записать историю моей жизни,  считая,  что  она
может представить интерес для людей других миров и времен. Я  обыкновен-
ная женщина, но мне довелось жить в годы великих перемен, и я  всем  су-
ществом поняла, в чем суть рабства и смысл свободы.
   Вплоть до зрелых лет я не умела читать и писать и посему прошу  прос-
тить ошибки, которые я сделаю в своем повествовании.
   Я была рождена рабыней на планете Уэрел. Ребенком я носила имя Шомеке
Радоссе Ракам. Что значило "собственность семьи  Шомеке,  внучка  Доссе,
внучка Камаи". Род Шомеке владел угодьями  на  восточном  побережье  Вое
Део. Доссе была моей бабушкой. Камье - Владыкой всемогущим.
   В имущество Шомеке входило больше четырехсот особей;  большей  частью
они возделывали поля геде, пасли коров на пастбищах сладкой травы, рабо-
тали на мельницах и обслугой в Доме. Род Шомеке был прославлен  в  исто-
рии. Наш хозяин считался заметной политической фигурой и часто  пропадал
в столице.
   "Имущество" получало имена по бабушке, потому что именно она  растила
детей. Мать работала весь день, а отцов не существовало. Женщины  всегда
зачинали детей не только от одного мужчины. Если даже тот знал, что  ре-
бенок от него, это его не заботило. В любой момент его могли продать или
обменять. Молодые мужчины редко оставались в поместье надолго. Если  они
представляли собой какую-то ценность, их сбывали в  другие  усадьбы  или
продавали на фабрики. А если от них не было никакого толка,  им  остава-
лось работать до самой смерти.
   Женщин продавали нечасто. Молодых держали для работы  и  размножения,
пожилые растили детей и содержали поселение в порядке. В  некоторых  по-
местьях  женщины  рожали  каждый  год  вплоть  до  смерти,  но  в  нашем
большинство имели всего по два или три  ребенка.  Шомеке  ценили  женщин
лишь как рабочую силу. И не хотели, чтобы мужчины вечно болтались вокруг
них. Бабушки одобряли такое положение дел и бдительно оберегали  молодых
женщин.
   Я упоминаю мужчин, женщин, детей, но надо сказать, что нас не называ-
ли ни мужчинами, ни женщинами, ни детьми. Только наши хозяева имели пра-
во так именовать себя. Мы, "имущество", или рабы, мужчины и женщины, бы-
ли крепостными, а дети - щенками. И я стану пользоваться этими  словами,
хотя вот уже много лет в этом благословенном мире не слышала и не  упот-
ребляла их. Частью поселения, что примыкала к воротам и  где  жили  кре-
постные мужского пола, управляли надсмотрщики, мужчины, некоторые из них
были родственниками Шомеке, а остальные - наемниками.  Внутри  поселения
обитали дети и женщины. К ним имели свободный допуск двое "укороченных",
кастратов из крепостных, которых называли надсмотрщиками,  но  на  самом
деле правили тут бабушки. Без их соизволения в поселении ничего не  про-
исходило.
   Если бабушки говорили, что та или иная одушевленная  скотина  слишком
слаба, чтобы работать, надсмотрщики позволяли той оставаться дома. Порой
бабушки могли спасти крепостного от продажи,  случалось,  оберегали  ка-
кую-нибудь девушку, чтобы та не зачала от нескольких мужчин, или  давали
предохранительные средства хрупкой девчонке. Все в поселении подчинялись
совету бабушек. Но если какая-то из них позволяла  себе  слишком  много,
надсмотрщики могли засечь ее, или ослепить, или отрубить ей руки.  Когда
я была маленькой, в поселении жила старуха, которую мы  называли  праба-
бушка - у нее вместо глаз зияли дыры и не было языка. Я думала, что  та-
кой она стала с годами. И боялась, что у моей бабушки  Доссе  язык  тоже
усохнет во рту. Как-то раз я сказала ей об этом.
   - Нет, - ответила она. - Он не станет короче, потому что я не  позво-
ляла ему быть слишком длинным.
   В этом поселении я и жила. Тут мать произвела меня на свет, и ей было
позволено три месяца нянчить меня; затем меня отняли от  груди  и  стали
вскармливать коровьим молоком, а моя мать вернулась в Дом. Ее звали  Шо-
меке Райова Йова. Она была светлокожей,  как  и  большинство  остального
"имущества", но очень красивой, с хрупкими запястьями и лодыжками и тон-
кими чертами лица. Моя бабушка тоже была светлой, но я отличалась  смуг-
лостью и была темнее всех в поселении.
   Мать приходила навещать меня, и кастраты позволяли ей проходить через
воротца. Как-то она застала меня, когда я растирала по телу серую  пыль.
Когда она стала бранить меня, я объяснила, что хочу  выглядеть  как  все
остальные.
   - Послушай, Ракам, - сказала она мне, - они люди пыли и праха.  И  им
никогда не подняться из него. Тебе же суждено нечто  лучшее.  Ты  будешь
красавицей. Как ты думаешь, почему ты такая черная?
   Я не понимала, что она имела в виду.
   - Когда-нибудь я расскажу тебе, кто твой отец, - сказала она,  словно
обещала преподнести дар.
   Я знала, что жеребец, принадлежащий Шомеке, дорогое и  ценное  живот-
ное, покрывал кобыл в других поместьях. Но понятия не имела,  что  отцом
может быть и человек.
   Тем же вечером я гордо сказала бабушке:
   - Я красивая, потому что моим отцом был черный жеребец! - Доссе  дала
мне такую оплеуху, что я полетела на пол и заплакала.
   - Никогда не говори о своем отце! - сказала она.
   Я знала, что между матерью и бабушкой состоялся гневный разговор,  но
лишь много времени спустя догадалась, что явилось его причиной.  И  даже
сейчас не уверена, поняла ли я все, что существовало между ними.
   Мы, стаи щенят, носились по поселению. И ровно ничего не знали о  том
мире, что лежал за его стенами. Вся наша  вселенная  состояла  из  хижин
крепостных женщин и "длинных домов", в которых обитали мужчины, из  ого-
родика при кухне и голой площадки, почва на которой была утрамбована на-
шими босыми пятками. Я считала, нам никогда  не  покинуть  этих  высоких
стен.
   Когда ранним утром заводские и сельские тянулись к воротам, я не зна-
ла, куда они отправляются. Они просто исчезали. И весь нескончаемый день
поселение принадлежало только нам, щенкам, которые, голые  летом,  да  и
зимой, носились по нему, играли с палками и камнями, копошились в  грязи
и удирали от бабушек до тех пор, пока сами не  прибегали  к  ним,  прося
что-нибудь поесть, или же пока те не заставляли нас пропалывать огород.
   Поздним вечером возвращались работники и  под  охраной  надсмотрщиков
медленно входили в ворота. Некоторые из них были понурыми и усталыми,  а
другие весело переговаривались между собой. Когда  последний  переступал
порог, высокие створки ворот захлопывались. Из очагов поднимались струй-
ки дыма. Приятно пахло тлеющими лепешками коровьего навоза. Люди собира-
лись на крылечках хижин и "длинных домов". Мужчины и женщины тянулись ко
рву, который отделял одну часть поселения от другой, и  переговаривались
через него. После еды тот, кто  свободно  владел  словом,  читал  благо-
дарственную молитву статуе Туал, мы возносили наши моления Камье, и  все
расходились спать, кроме тех, кто собирался  "попрыгать  через  канаву".
Порой летними вечерами разрешалось петь или танцевать. Зимой один из де-
душек - бедный, старый, немощный мужчина, которого было и не сравнить  с
бабушками, - случалось, "пел слово". То есть так мы называли разучивание
"Аркамье". Каждый вечер кто-то произносил, а другие заучивали  священные
строки. Зимними вечерами один из  этих  старых,  бесполезных  крепостных
мужчин, который продолжал существовать лишь по милости бабушек,  начинал
"петь слово". И тогда даже мы, малышня, должны были слушать это  повест-
вование.
   Моей сердечной подружкой была Валсу. Она была крупнее меня и выступа-
ла моей защитницей, когда среди молодых возникали ссоры и драки или ког-
да детишки постарше дразнили меня "Черной" или "Хозяйкой".  Я  была  ма-
ленькой, но отличалась отчаянным характером. И нас с Валсу задевать  ос-
терегались. Но потом Валсу стали посылать за ворота. Ее мать затяжелела,
стала неповоротливой, и ей потребовалась помощь в поле, чтобы  выполнять
свою норму.
   Посевы геде убирать можно было только руками. Каждый  день  вызревала
новая порция стеблей, которые приходилось выдергивать, поэтому  сборщики
геде каждые двадцать или тридцать дней возвращались на уже знакомое  по-
ле, после чего переходили к более поздним посевам. Валсу помогала матери
прореживать отведенные ей борозды. Когда мать слегла,  Валсу  заняла  ее
место, и девочке помогали выполнить  норму  матери.  По  подсчетам  вла-
дельца, ей было тогда шесть лет, ибо всем одногодкам "имущества" опреде-
ляли один и тот же день рождения, который приходился на начало года, что
вступал в силу с приходом весны. На самом деле ей было не  меньше  семи.
Ее мать плохо себя чувствовала до родов и после, и все это  время  Валсу
подменяла ее на полях геде. И, возвращаясь, она больше  не  играла,  ибо
вечерами успевала только поесть и лечь спать.
   Как-то мы повидались с ней и поговорили. Она гордилась своей работой.
Я завидовала ей и мечтала переступить порог ворот. Провожая ее, я  смот-
рела сквозь проем на окружающий мир. И мне казалось, что стены поселения
сдвигаются вокруг меня.
   Я сказала бабушке Доссе, что хочу работать на полях.
   - Ты еще слишком маленькая.
   - К новому году мне будет семь лет.
   - Твоя мать пообещала, что не выпустит тебя за ворота.
   На следующий раз, когда мать навестила меня в  поселении,  я  сказала
ей:
   - Бабушка не выпускает меня за ворота. А я  хочу  работать  вместе  с
Валсу.
   - Никогда, - ответила мать. - Ты рождена для лучшей участи.
   - Для какой?
   - Увидишь.
   Она улыбнулась мне. Я догадывалась, что она имела в виду Дом, в кото-
ром работала сама. Она часто рассказывала мне об удивительных вещах, ко-
торыми был полон Дом, ярких и блестящих, хрупких, чистых и изящных пред-
метах. В Доме стояла тишина, говорила  она.  Моя  мать  носила  красивый
красный шарф, голос у нее был мягким и спокойным, а ее одежда и  тело  -
всегда чистыми и свежими.
   - Когда увижу?
   Я приставала к ней, пока она не сказала:
   - Ну хорошо! Я спрошу у миледи.
   - О чем спросишь?
   О миледи я знала лишь, что она была очень хрупкой и  стройной  и  что
моя мать каким-то образом принадлежала ей, чем очень гордилась. Я знала,
что красный шарф матери подарила миледи.
   - Я спрошу ее, можно ли начать готовить тебя для пребывания в Доме.
   Моя мать произносила слово "Дом" с таким благоговением, что я воспри-
нимала его как великое святилище, подобное тому, о котором говорилось  в
наших молитвах: "Могу ли я войти в сей чистый дом, в покои принца?"
   Я пришла в такой восторг, что стала плясать и петь: "Я иду в  Дом,  в
Дом!" Мать шлепнула меня и сделала выговор за то, что  я  не  умею  себя
вести. "Ты еще совсем маленькая! - сказала она. - И не умеешь вести  се-
бя! И если тебя выставят из Дома, ты уже никогда не вернешься в него".
   Я пообещала, что буду вести себя, как подобает взрослой.
   - Ты должна делать все абсолютно правильно, -  сказала  мне  Йова.  -
Когда я что-то говорю тебе, ты должна слушаться. Никогда  ни  о  чем  не
спрашивать. Никогда не медлить. Если миледи увидит, что ты не умеешь се-
бя вести, то отошлет тебя обратно. И тогда для тебя все  будет  кончено.
Навсегда.
   Я пообещала, что буду слушаться. Я пообещала,  что  буду  подчиняться
сразу и безоговорочно и не открывать рта. И чем больше мать пугала меня,
тем сильнее мне хотелось увидеть этот волшебный сияющий Дом.
   Расставшись с матерью, я не верила, что она  осмелится  поговорить  с
миледи. Я не привыкла к тому, что обещания исполняются.  Но  через  нес-
колько дней мать вернулась, и я увидела, как  она  говорит  с  бабушкой.
Сначала Доссе разозлилась и стала кричать. Я притаилась под окном хижины
и все услышала. Я слышала, как бабушка заплакала. Я удивилась и  испуга-
лась. Бабушка была терпелива со мной, всегда заботилась обо мне и хорошо
меня кормила. И пока она не заплакала, мне не приходило в голову, что  у
нас могут быть и другие отношения. Ее слезы заставили заплакать и  меня,
словно я была частью ее самой.
   - Ты должна оставить мне ее еще на год, - говорила бабушка. - Она  же
совсем ребенок. Я не могу выпустить ее за ворота. - Она  молила,  словно
перестала быть бабушкой и потеряла всю свою властность. - Йова, она  моя
радость!
   - Разве ты не хочешь, чтобы ей было хорошо?
   - Всего лишь год. Она слишком несдержанна, чтобы находиться в Доме.
   - Она и так слишком долго находится в неопределенном состоянии. И ес-
ли останется здесь, ее пошлют на поля. Еще год - и ее не возьмут в  Дом.
Она покроется пылью и прахом. Так что не стоит плакать. Я  обратилась  к
миледи, и та ждет. Я не могу возвратиться одна.
   - Йова, не позволяй, -чтобы ее обижали, - очень тихо проговорила Дос-
се, словно стесняясь таких слов перед дочерью, и тем не менее в ее голо-
се слышалась сила.
   - Я забираю ее, чтобы оберечь от бед, - сказала моя мать.  Затем  она
позвала меня, я вытерла слезы и последовала за ней.
   Как ни странно, но я не помню ни мою первую встречу с миром за преде-
лами поселения, ни первое впечатление от Дома. Могу  лишь  предполагать,
что от испуга не поднимала глаз и все вокруг казалось  настолько  стран-
ным, что я просто не понимала, что происходит.  Знаю,  что  минуло  нес-
колько дней, прежде чем мать отвела меня к леди Тазеу. Ей пришлось осно-
вательно подраить меня щеткой и многому научить, дабы увериться,  что  я
не опозорю ее. Я была испугана, когда она взяла меня за руку и,  шепотом
внушая строгие наставления, повела из помещений крепостных через залы  с
дверьми цветного дерева, пока мы не оказались в светлой солнечной комна-
те без крыши, заплетенной цветами, что росли в горшках.
   Вряд ли мне доводилось раньше видеть цветы - разве что сорняки в  са-
дике у кухни, - и я смотрела на них во все глаза. Матери  пришлось  дер-
нуть меня за руку, чтобы заставить взглянуть на женщину, которая полуле-
жала в кресле среди цветов, в удобном изящном платье, столь  ярком,  что
оно не уступало цветам. Я с трудом отличала одно от другого.  У  женщины
были длинные блестящие волосы и такая же  блестящая  черная  кожа.  Мать
подтолкнула меня, и я сделала все так, как она старательно  учила  меня:
подойдя, опустилась перед креслом на колени и застыла в ожидании, а ког-
да женщина протянула длинную, тонкую, черную руку с лазурно-голубой  ла-
донью, я прижалась к ней лбом. Далее предстояло сказать: "Я ваша  рабыня
Ракам, мэм", но голос отказался подчиняться мне.
   - Какая милая маленькая девочка, - сказала леди. - И такая темная.  -
На последних словах ее голос слегка дрогнул.
   - Надсмотрщики приходили? в ту ночь, - с застенчивой улыбкой  сказала
Йова и смущенно опустила глаза.
   - В чем нет сомнения, - сказала женщина. Я осмелилась еще раз глянуть
на нее. Она была прекрасна. Я даже не представляла себе, что  человечес-
кое создание может быть столь красиво. Она снова протянула длинную  неж-
ную руку и погладила меня по щеке и шее. - Очень, очень  мила,  Йова,  -
сказала женщина. - Ты поступила совершенно правильно, что привела ее сю-
да. Она уже принимала ванну?
   Ей бы не пришлось задавать такой вопрос, если бы она увидела  меня  в
первый же день, покрытую грязью и благоухающую навозом, что шел на  рас-
топку очагов. Она ничего не знала о поселении. И не имела  представления
о жизни за пределами безы, женской половины Дома. Она жила в  ней  столь
же замкнуто, как я в поселении, ничего не зная о том, что делалось за ее
пределами. Она никогда не обоняла навозные запахи, так же, как я никогда
не видела цветов.
   Мать заверила миледи, что я совершенно чистая.
   - Значит, вечером она может прийти ко мне на ложе, - сказала женщина.
- Я так хочу. А ты хочешь спать со мной, милая маленькая? - она вопроси-
тельно посмотрела на мать, которая шепнула: "Ракам".  Услышав  мое  имя,
мадам облизала губы. - Оно мне не нравится, - пробормотала она. -  Такое
ужасное. Тоти. Да. Ты будешь моей новой Тоти. Приведи ее  сегодня  вече-
ром, Йова.
   У нее был лисопес, которого звали Тоти, рассказала мне мать. Ее люби-
мец умер. Я не знала, что у животных могут быть имена, и мне не  показа-
лось странным, что теперь я стану носить собачью кличку, но сначала уди-
вило, что больше не буду Ракам. Я не могла воспринимать себя как Тоти.
   Тем же вечером мать снова помыла меня в ванне,  натерла  тело  нежным
светлым маслом и накинула на меня мягкий халат, даже мягче  ее  красного
шарфа. Потом еще раз строго поговорила со мной, внушая разные  указания,
но видно было, что она в восторге и радуется за меня. Мы снова  направи-
лись в безу, минуя залы и коридоры и встречая по пути других  крепостных
женщин - пока наконец не оказались в спальне миледи, удивительной комна-
те, увешанной зеркалами, картинами и драпировками. Я  не  понимала,  что
такое зеркало или картина, и испугалась, увидев нарисованных людей. Леди
Тазеу заметила мой испуг.
   - Иди сюда, малышка, - сказала она, освобождая для меня место на сво-
ей огромной широкой мягкой постели, устланной подушками. -  Иди  сюда  и
прижмись ко мне. - Я свернулась калачиком рядом с ней, а она гладила ме-
ня по волосам и ласкала кожу, пока я  не  успокоилась  от  прикосновения
мягких теплых рук.
   - Вот так, вот так, малышка Тоти, - говорила она, и наконец мы  усну-
ли.
   Я стала домашней любимицей леди Тазеу  Вехома  Шомеке.  Почти  каждую
ночь я спала с ней. Ее муж редко бывал дома, а когда появлялся,  предпо-
читал получать удовольствие в обществе крепостных женщин, а не с  супру-
гой. Порой миледи звала к себе в постель мою мать  или  другую  женщину,
помоложе, - когда это случалось, меня отсылали, пока я не стала  постар-
ше, лет десяти или одиннадцати, и тогда мне позволяли  присоединяться  к
ним - и учила, как доставлять наслаждение. Мягкая и нежная, в любви  она
предпочитала властвовать, и я была инструментом, на котором она играла.
   Кроме того, я обучалась искусству ведения дома  и  связанным  с  этим
обязанностям. Миледи учила меня петь, потому что у меня был хороший  го-
лос. Все эти годы меня никогда не наказывали и не заставляли делать  тя-
желую работу. Я, которая в поселении была совершенно неуправляемой, ста-
ла в Большом Доме воплощением послушания. В свое время я то и дело восс-
тавала против бабушки и не слушалась ее приказов, но что бы мне ни  при-
казывала миледи, я охотно исполняла. Она быстро подчинила  меня  себе  с
помощью любви, которую дарила мне. Я воспринимала ее как Туал  Милосерд-
ную, что снизошла на землю. И не в образном смысле, а в  самом  деле.  Я
видела в ней какое-то высшее существо, стоящее неизмеримо выше меня.
   Может быть, вы скажете, что я не могла или не должна была  испытывать
удовольствие, когда хозяйка так использовала меня без моего на то согла-
сия, а если бы я и дала его, то не должна была чувствовать  ни  малейшей
симпатии к откровенному воплощению зла. Но я ровно  ничего  не  знала  о
праве на отказ или о согласии. То были слова, рожденные свободой.
   У миледи был единственный ребенок, сын, на три года старше  меня.  Он
жил в уединении, окруженный лишь нами, крепостными женщинами. Род Вехома
принадлежал к аристократии Островов,  а  те  придерживались  старомодных
воззрений, по которым их женщины не имели права путешествовать, а потому
были отрезаны от своих семей, откуда происходили. Единственное общество,
где ей приходилось бывать, составляли друзья хозяина, которых он  приво-
зил из столицы, но все это были мужчины, и миледи составляла им компанию
только за столом.
   Хозяина я видела редко и только издали. Я и его считала неким  высшим
существом, но от него исходила опасность.
   Что же до Эрода, молодого хозяина, то мы видели его,  когда  он  днем
навещал мать или отправлялся на верховые прогулки со своими  наставника-
ми. Мы, девчонки лет одиннадцати-двенадцати,  тихонько  подглядывали  за
ним и хихикали между собой, потому что он был красивым мальчиком, черным
как ночь и таким же стройным, как его мать. Я знала, что он боялся отца,
потому что слышала, как Эрод плакал у матери. Та утешала его лакомствами
и, лаская, говорила: "Мой дорогой, скоро он снова уедет". Я тоже  жалела
Эрода, который существовал как тень, такой же бесплотный и безобидный. В
пятнадцать лет он был послан в школу, но еще до окончания года отец заб-
рал его. Крепостные поведали, что хозяин безжалостно избил сына и запре-
тил покидать пределы поместья даже на лошади.
   Крепостные женщины, обслуживавшие хозяина, рассказывали, как он  жес-
ток, и показывали синяки и ссадины. Они ненавидели его, но моя  мать  не
соглашалась с ними.
   - Кем ты себя воображаешь? - сказала она девочке,  которая  пожалова-
лась, что хозяин использовал ее. - Леди, с которой надо обращаться как с
хрусталем?
   А когда девочка поняла, что  забеременела  (объелась,  говорили  мы),
мать отослала ее обратно в поселение. Я не поняла, почему она это сдела-
ла. И решила, что Йова ревнива и жестока. Теперь я думаю, что она спаса-
ла девочку от ревности нашей миледи.
   Не знаю, когда я поняла, что была  дочкой  хозяина.  Таясь  от  нашей
властительницы, мать считала, что этого никто не знает. Но всем крепост-
ным женщинам в доме это было известно. Не знаю, услышала я о своем  про-
исхождении или подслушала, но помню, что, увидев  Эрода,  я  внимательно
рассмотрела его и подумала, что куда больше похожу на нашего  отца,  чем
он, ибо к тому времени уже знала, что у нас общий  отец.  Я  удивлялась,
почему леди Тазеу не видит нашего сходства. Но она предпочитала  жить  в
неведении.
   За эти годы я редко появлялась в поселении. Первые полгода или  около
того я с удовольствием забегала повидаться с Валсу и бабушкой, показыва-
ла им свои красивые наряды, блестящие волосы и чистую кожу; но, когда  я
приходила, малыши, с которыми я играла, бросались  грязью  и  камнями  и
рвали на мне одежду. Валсу работала на полях,  и  мне  приходилось  весь
день прятаться в хижине бабушки. Когда же бабушка посылала  за  мной,  я
могла появляться только в присутствии матери и старалась держаться  поб-
лиже к ней. Обитатели поселения, даже моя бабушка, стали  относиться  ко
мне сухо и недоброжелательно. Их тела, покрытые язвами и шрамами от уда-
ров надсмотрщиков, были грязны и плохо пахли. У них были загрубевшие ру-
ки и ноги с раздавленными ногтями, изуродованные пальцы, уши или носы. Я
уже отвыкла от их вида. Мы, обслуга Большого Дома, сильно отличались  от
этих людей. Служа высшим существам, мы сами стали походить на них.
   Когда мне минуло тринадцать или четырнадцать лет, я продолжала  спать
в постели леди Тазеу, которая часто занималась со мной любовью.  Но  она
обзавелась и новой любимицей, дочкой одной из поварих,  хорошенькой  ма-
ленькой девочкой, хотя кожа у нее была белой, как мел. Как-то ночью  ми-
леди долго ласкала потаенные уголки моего тела, зная, каким образом  до-
вести меня до экстаза, который сотрясал с головы до ног. Когда я в изне-
можении замерла в ее объятиях, она стала покрывать поцелуями мое лицо  и
грудь, шепча: "Прощай, прощай". Но я была так утомлена, что не удивилась
этим словам.
   Наутро миледи позвала нас с матерью и сказала,  что  решила  подарить
меня сыну на его семнадцатилетие.
   - Мне будет ужасно не хватать тебя, Тоти, дорогая, - сказала  она  со
слезами на глазах. - Ты доставляла мне столько радости. Но  в  доме  нет
другой девочки, которую я могла бы вручить Эроду. Ты  самая  чистенькая,
милая и обаятельная из всех. Я знаю, что ты невинна, - она имела в виду,
с точки зрения мужчины, - и не сомневаюсь, что мой мальчик сможет доста-
вить тебе много радости. Он будет добр с ней, Йова, - убежденно  обрати-
лась она к моей матери.
   Та поклонилась и ничего не сказала. Да ей и нечего было  сказать.  Ни
словом она не обмолвилась и со мной. Слишком поздно было посвящать  меня
в ту тайну, которой она так гордилась.
   Леди Тазеу дала мне лекарство, чтобы предотвратить зачатие, но  мать,
не доверяя препаратам, отправилась к бабушке и принесла  от  нее  специ-
альные травы. Всю неделю я старательно принимала и то и другое.
   Если мужчина в Доме решал нанести визит жене, он отправлялся в  безу,
но если ему была нужна просто женщина, за ней "посылали". Так что  вече-
ром в день рождения молодого хозяина меня облачили во все  красное  и  в
первый раз в жизни отвели в мужскую половину Дома.
   Мое преклонение перед миледи распространялось и на ее сына, тем более
что мне внушили: хозяева по самой своей природе превосходят нас.  Но  он
был мальчиком, которого я знала с детства и считала сводным братом.
   Я думала, что его застенчивость объяснялась страхом перед  подступаю-
щим возмужанием. Другие девочки пытались соблазнить его и потерпели неу-
дачу. Женщины рассказали мне, что я должна делать, как предложить себя и
возбудить его, и я была готова все это исполнить. Меня привели в  огром-
ную спальню, стены которой были заплетены каменными кружевами, с высоки-
ми узкими окнами фиолетового стекла. Я покорно остановилась у дверей,  а
он стоял у стола, заваленного бумагами. Наконец он подошел ко мне,  взял
за руку и подвел к креслу. Потом заставил меня сесть и обратился ко мне,
стоя рядом, что было странно и смущало меня.
   - Ракам, - сказал он. - Это твое имя, не так ли? - Я кивнула.  -  Ра-
кам, моя мать руководствовалась самыми  лучшими  намерениями,  и  ты  не
должна думать, что я не ценю их или не  вижу  твоей  красоты.  Но  я  не
возьму женщины, которая не может предложить себя  по  собственной  воле.
Соитие между хозяином и рабыней - это изнасилование. -  И  он  продолжал
говорить, так красиво, словно миледи читала мне одну из  своих  книг.  Я
почти ничего не поняла, кроме того, что буду являться по его указанию  и
спать в его постели, но он никогда не прикоснется ко мне. И об этом ник-
то не должен знать. - Мне жаль, мне очень  жаль,  что  я  вынуждаю  тебя
лгать, - сказал он так серьезно, что я поняла: необходимость лгать  при-
чиняет ему страдания. Это свойство было присуще скорее богам, чем  чело-
веческому существу. Если ты страдаешь от лжи, как вообще можно существо-
вать?
   - Я сделаю все, что вы прикажете, лорд Эрод, - сказала я.
   И много ночей слуга приводил меня к нему. Я засыпала на огромном  ло-
же, пока Эрод, сидя за столом, работал с бумагами. Сам же он спал на уз-
ком диванчике у окна. Часто он изъявлял желание говорить со мной, и  по-
рой наши разговоры длились долго-долго, когда он делился со мной  мысля-
ми. Еще учась в столичной школе, Эрод стал  членом  группы  властителей,
которые хотели покончить с рабством. Они называли себя Общиной. Узнав об
этом, отец забрал его из школы, отослал домой и  запретил  ему  покидать
поместье. Так Эрод тоже оказался заключен в его стенах. Но он  постоянно
по телесети переписывался  с  другими  членами  Общины,  ибо  знал,  как
пользоваться этой системой связи втайне и от отца и от правительства.
   Он был полон идей и не мог не излагать их. Часто Геу и Ахас, двое мо-
лодых крепостных, которые выросли вместе с ним и всегда являлись за мной
по приказу молодого хозяина, оставались слушать его речи  о  рабстве,  о
свободе и о многом другом. Нередко меня одолевала сонливость, но  я  все
же старалась слушать и узнала много того, что было мне непонятно или  во
что я просто не могла поверить. Эрод рассказал нам, что те, кто считался
"имуществом", создали организацию, именовавшуюся Хейм, которая  похищала
рабов на плантациях. Этих рабов доставляли к членам Общины, которые вып-
равляли им фальшивые документы на других хозяев, хорошо обращались с ни-
ми и помогали обзавестись достойной работой в  городах.  Он  рассказывал
нам о больших городах, и я любила слушать его. Эрод поведал нам о  коло-
нии Йеове и сообщил, что там рабы подняли революцию.
   О Йеове я ничего не знала. Кроме того, что это была  большая  синева-
то-зеленая звезда, которая исчезала после восхода  солнца  и  появлялась
перед закатом; она была куда ярче, чем самая маленькая из лун. Йеове бы-
ло названием из старой песни, которую затягивали  в  поселении:  "О,  о,
Йе-о-ве, никто никогда не вернется с нее".
   Я понятия не имела, что такое революция. Когда Эрод растолковал  мне,
что "имущество" на плантациях Йеове вступило в бой со своими властителя-
ми, я просто не поняла, как "имущество" могло сделать  такое.  С  начала
времен было определено, что должны существовать высшие существа  и  низ-
шие, что есть Господь и есть человек, мужчины  и  женщины,  владеющие  и
принадлежащие. Моим миром было поместье  Шомеке,  которое  покоилось  на
этом фундаменте. Кому могло прийти в голову сокрушить его? Любой  погиб-
нет под его обломками.
   Мне не нравилось, когда Эрод  называл  "имущество"  рабами,  ибо  это
уродливое слово сводило на нет нашу ценность. Про  себя  я  решила,  что
тут, на Уэреле, мы "имущество", а в другом месте, в колонии Йеове, - ра-
бы, тупые и бестолковые крепостные. Поэтому их туда и отослали. Что име-
ло глубокий смысл.
   Из этого вы можете сделать вывод, насколько я была невежественна. По-
рой леди Тазеу позволяла нам смотреть вместе с ней  головизор,  но  сама
предпочитала драмы, а не новости или репортажи о событиях. О  мире,  су-
ществовавшем за пределами поместья, я не имела представления, кроме  то-
го, что узнала от Эрода и чего совершенно не понимала.
   Эрод побуждал нас спорить с ним. Он считал, что  таким  образом  наше
мышление расковывается и обретает свободу. Геу это нравилось. Он задавал
вопросы типа: "Но если не будет "имущества", кто  же  станет  работать?"
После чего Эрод нам все растолковывал, сияя глазами и блистая  красноре-
чием. Я обожала его, когда он говорил с нами. Он был  прекрасен,  и  то,
что он говорил, тоже было прекрасно. Словно я возвращалась  в  свое  ще-
нячье детство и слушала в поселении старика, "поющего слово" Аркамье.
   Я пользовалась контрацептивами, которые миледи каждый  месяц  вручала
мне, как и девушкам, нуждавшимся в них.  Леди  Тазеу  возбудила  во  мне
чувственность, и я привыкла, что меня используют  в  сексуальном  смысле
слова. Мне не хватало ее ласк. Но я не знала, как сблизиться с кем-то из
крепостных женщин, а те опасались приближаться ко мне, ибо знали, что  я
принадлежу молодому хозяину. Я часто проводила с ним время,  слушая  его
речи, но мое тело томилось по нему. Лежа в постели, я  мечтала,  как  он
подойдет, склонится надо мной и сделает то, что обычно делала миледи. Но
он никогда не прикасался ко мне.
   Геу тоже был красивым юношей, чистоплотным  и  воспитанным,  довольно
смуглым и привлекательным. Он не спускал с меня глаз. Но не  приближался
ко мне, пока я не рассказала, что Эрод так и не тронул меня.
   Так я нарушила данное Эроду обещание никому ничего  не  рассказывать;
но я не считала себя связанной этим обязательством, так же, как не дума-
ла, что всегда и везде обязана говорить только правду. Честь вести  себя
подобным образом могут позволить себе только хозяева, а не мы.
   После этого Геу стал договариваться со мной о встречах на чердаке До-
ма. Удовольствия от них я не получала. Он не входил в меня, считая,  что
должен сохранять мою девственность для хозяина. Вместо этого  он  вводил
мне член в рот, но, перед тем как кончить, вынимал его, ибо сперма  раба
не должна пятнать женщину хозяина. Это слишком большая честь для раба.
   Вы с отвращением можете сказать, что вся моя история  посвящена  лишь
такой теме, хотя в жизни, даже в жизни раба, существует не только  секс.
Совершенно верно. Могу лишь возразить, что только с помощью чувственнос-
ти легче всего забыть о рабском состоянии, и мужчинам, и женщинам. И бы-
вает, что, даже обретя свободу, и мужчины и женщины чувствуют, как труд-
но пребывать в новом состоянии. Ибо плоть властно заявляет о себе.
   Я была молода, здорова и полна радости жизни.  И  даже  теперь,  даже
здесь, вглядываясь сквозь пелену лет в тот мир, где остались поселение и
Дом Шомеке, я ярко вижу их. Я вижу большие натруженные руки  бабушки.  Я
вижу улыбку матери и красный шарф у нее на шее. Я вижу черный шелк  тела
миледи, раскинувшейся среди подушек. Я вдыхаю дымок навоза,  горящего  в
очаге, и обоняю ароматы безы. Я ощущаю мягкость красивой одежды, облега-
ющей мое юное тело, руки и губы миледи. Я слышу, как старик  "поет  сло-
во", и как мой голос сплетается с голосом миледи в песне  любви,  и  как
Эрод рассказывает нам о свободе. У него возбужденно пылает  лицо,  когда
он видит перед собой ее облик. За ним фиолетовое стекло окна в  каменном
переплете смотрит в ночь. Я не говорю, что  хотела  бы  вернуться  туда.
Лучше смерть, чем возвращение в Шомеке. Я бы предпочла  умереть,  но  не
покинуть свободный мир, мой мир, и вернуться туда, где царит рабство. Но
воспоминания моей юности, полной красоты, любви и надежды,  не  покидают
меня.
   Но все это было предано. Ибо покоилось на фундаменте, который в конце
концов рухнул.
   В тот год когда мир изменился, мне минуло шестнадцать лет. Первые пе-
ремены, о которых я услышала, не вызвали у меня никакого интереса,  если
не считать, что милорд был взволнован, так  же,  как  Геу,  Ахас  и  еще
кое-кто из молодых крепостных. Даже бабушка изъявила желание услышать  о
них, когда я навестила ее.
   - На этом Йеове, в мире рабов, никак обрели свободу? - сказала она. -
И прогнали своих хозяев? И открыли ворота? О, мой благословенный Владыка
Камье, да как же это может быть? Да будь благословенно его имя и  сотво-
ренные им чудеса! - Сидя на корточках в пыли и положив руки  на  колени,
она раскачивалась вперед и назад. Ныне она была старой, морщинистой жен-
щиной. - Расскажи мне! - потребовала она.
   В силу неведения я мало что могла поведать.
   - Вернулись все солдаты, - сказала я. - А те другие,  чужи,  остались
на Йеове. Может, теперь они стали новыми хозяевами. Все это где-то  там.
- Я махнула рукой куда-то в небо.
   - А кто такие чужи? - спросила бабушка, но я не смогла ответить.
   Все это были слова, не имеющие для меня смысла.
   Но когда нашего хозяина, лорда Шомеке, больным привезли домой, я  на-
чала кое-что понимать. Его доставили на флайере в наш маленький порт.  Я
видела, как его несли на носилках, глаза его побелели, а черная кожа об-
рела сероватый цвет. Он умирал от болезни, которая свирепствовала в  го-
родах. Моя мать, сидя рядом с леди Тазеу, слышала, как политик, выступая
по телесети, сказал, что чужи занесли на Уэрел эту болезнь. В его голосе
звучал такой ужас, что мы решили, будто всем предстоит умереть. Когда  я
рассказала об этом Геу, он лишь фыркнул.
   - Чужаки, а не чужи, - сказал он, - и они не имеют к  этому  никакого
отношения. Милорд говорил с врачами. Это всего лишь  новый  вид  гнойных
червей.
   Достаточно было и этого ужасного заболевания.  Мы  знали,  что  любое
"имущество", заразившееся им, убивали без промедления, как скот, а  труп
сжигали на месте.
   Но хозяина не прирезали. Теперь Дом был полон врачей,  а  леди  Тазеу
дни и ночи проводила у ложа супруга. Он умирал в ужасных мучениях,  пос-
кольку смерть все медлила с приходом. Страдая, властитель Шомеке издавал
ужасные крики и стоны. Трудно было поверить, что человек способен часами
так кричать. От тела его, покрытого язвами, отваливались куски,  страда-
ния сводили больного с ума, но он все не умирал.
   Если леди Тазеу превратилась в усталую молчаливую тень, то  Эрод  был
полон сил и возбуждения. Порой, когда до него доносились вопли  и  стоны
отца, у него возбужденно блестели глаза. Он шептал:  "Да  смилуется  над
ним Туал", - но жадно внимал этим крикам. От Геу и Ахаса, которые  росли
вместе с ним, я знала, как отец мучил и презирал сына  и  как  Эрод  дал
обет ни в чем не походить на отца и положить конец всему, что тот делал.
   Но конец положила леди Тазеу. Как-то ночью она  отослала  всех  слуг,
что нередко делала, и осталась наедине с умирающим мужем. Когда он снова
начал стонать и выть, она вынула небольшой ножичек для рукоделия и пере-
резала ему горло. Затем исполосовала себе вены, легла рядом с ним и  так
скончалась. Моя мать всю ночь находилась в соседней комнате. Она расска-
зала, что сначала ее удивило наступившее молчание, но  она  так  устала,
что провалилась в сон, а когда утром вошла в покои, то обнаружила  обоих
хозяев в лужах остывшей крови.
   Я хотела всего лишь оплакать мою леди, но все вокруг пришло в  смяте-
ние. Всю обстановку в комнате умерших предстояло сжечь, сказали врачи, а
тела без промедления тоже предать огню. В Доме  объявили  карантин,  так
что провести похоронный обряд могли только священники  Дома.  В  течение
двадцати дней никто не имел права покинуть пределы  поместья.  Но  часть
медиков сами остались с Эродом, который, став отныне властителем Шомеке,
рассказал им, что собирается делать. Я услышала несколько сбивчивых слов
от Ахаса, но, преисполненная печали, не обратила на них внимания.
   Тем вечером все, кто составлял "имущество" Дома, собрались у часовни,
где шла заупокойная служба; они слушали  песнопения  и  читали  молитвы.
Надсмотрщики и "укороченные" пригнали людей из поселения, и те толпились
за нашими спинами. Мы видели, как вышла траурная процессия,  неся  белый
паланкин, как вспыхнул погребальный костер и к небу поднялся черный дым.
И не успел он еще растаять в небе, как новый властитель Шомеке подошел к
нам.
   Поднявшись на холмик  за  часовней,  Эрод  обратился  к  нам,  говоря
сильным и четким голосом, которого я никогда раньше не слышала у него. В
Доме, погруженном во мрак, все только  перешептывались.  А  теперь,  при
свете дня, раздался громкий сильный голос.  Эрод  стоял,  вытянувшись  в
струнку, и черный цвет его кожи оттеняли белые траурные одеяния. Ему еще
не было и двадцати лет.
   - Вы, люди, слушайте, - сказал он. - Вы были рабами, но обретете сво-
боду. Вы были моей собственностью, но теперь сами станете  распоряжаться
своими жизнями. Утром я отослал в правительство распоряжение  о  вольной
для всего "имущества" поместья, на четыреста одиннадцать мужчин,  женщин
и детей. Если завтра утром вы зайдете в мой кабинет, я каждому вручу до-
кумент, в котором он поименован свободным человеком. Никто из вас никог-
да больше не будет рабом. С завтрашнего дня вы вольны  делать  все,  что
хотите. Каждый получит деньги, чтобы начать новую жизнь.  Не  ту  сумму,
что вы заслужили, не то, что вы заработали, трудясь на нас, а всего лишь
то, что я в состоянии вам выделить. Я оставляю Шомеке. И  отправляюсь  в
столицу, где буду добиваться свободы для всех рабов на Уэреле. День сво-
боды, что воцарилась на Йеове, придет и к нам - и скоро. И я зову с  со-
бой всех, кто хочет примкнуть ко мне! Для нас хватит работы!
   Я помню все, что он сказал. И передала его слова так, как он произно-
сил их. Поскольку никто из рабов не умел читать и не был знаком с  поня-
тиями из телесети, его слова проникали в души и сердца.
   Когда он замолчал, воцарилось такое молчание, которого я  никогда  не
слышала.
   Один из врачей начал было говорить, возражая Эроду и напирая  на  то,
что карантин нарушать нельзя.
   - Зло ушло с пламенем, - сказал Эрод,  широким  жестом  показывая  на
столб черного дыма. - Здесь царило зло, но оно больше не выйдет за  пре-
делы Шомеке!
   Среди обитателей поселения, стоящих за нами, возник слабый звук,  ко-
торый превратился в восторженный рев, смешанный с плачем, стонами, рыда-
ниями и воплями.
   - Великий Камье! Всемогущий Камье! - кричали люди.
   Какая-то старуха вышла вперед: это была моя бабушка.  Она  раздвигала
толпу "имущества" Дома, словно люди были стеблями травы. Бабушка остано-
вилась на почтительном расстоянии от Эрода.
   - Господин и хозяин наш, - сказала она, - ты выгоняешь нас  из  наших
домов?
   - Нет, - сказал Эрод. - Дома ваши. И земля, которой  вы  пользуетесь,
тоже ваша. Как и доходы с угодий. Тут ваш дом, и вы свободны!
   И снова раздались крики, такие  оглушительные,  что  я  пригнулась  и
заткнула уши, но я тоже плакала и кричала, вместе со всеми в едином хоре
восхваляя властителя Эрода и Владыку Камье.
   В отблесках затухающего погребального  костра  мы  танцевали  и  пели
вплоть до захода солнца. Наконец бабушки и "укороченные" принялись заго-
нять людей обратно в поселение, говоря, что у них  еще  нет  документов.
Мы, обслуга, побрели в Дом, судача о завтрашнем дне, когда получим  сво-
боду, деньги и землю.
   Весь следующий день Эрод сидел в кабинете, выдавая документы рабам  и
вручая каждому одинаковую сумму: сто кью наличными и чек на пятьсот кью,
которые подлежали выдаче лишь через сорок  дней.  Чтобы  таким  образом,
объяснил он каждому, уберечь человека от неразумных трат, прежде чем  он
поймет, как лучше использовать деньги. Он посоветовал рабам организовать
кооператив, собрать все средства в единый фонд и управлять поместьем со-
обща.
   - Господи, деньги в банке! - заорал на выходе какой-то старый калека,
приплясывая на скрюченных ногах. - Деньги в банке, Господи!
   Если они хотят, снова и снова повторял Эрод, то могут поберечь деньги
и связаться с Хеймом, который поможет перебраться на Йеове.
   - О, о, Йе-о-ве, - затягивал кто-то, и все подхватывали иные слова: -
Все соберутся туда. О, о, Йе-о-ве, все соберутся туда.
   Люди пели весь день напролет. И ничто не могло прогнать  печаль  того
дня. И теперь, вспоминая то пение, тот день, я чувствую,  как  на  глаза
наворачиваются слезы.
   На следующее утро Эрод уехал. Ему не терпелось покинуть место, где он
испытал столько унижений, и начать новую жизнь в столице, работая во имя
свободы. Со мной он не простился. Но взял с собой Геу и Ахаса.  За  день
до него снялись с места все врачи, их помощники и  слуги.  Мы  смотрели,
как их флайер растворяется в воздухе.
   Мы вернулись в мертвый, безмолвный Дом. В нем не было владельцев,  не
было хозяев, и никто не говорил нам, что делать.
   Мы с матерью пошли укладывать вещи. Мы почти не говорили друг с  дру-
гом, но чувствовали, что не можем тут оставаться. Мы слышали, как другие
женщины бродили по безе, рылись в комнатах  леди  Тазеу,  обшаривали  ее
шкафы и комоды, смеясь и вскрикивая от восторга, когда  находили  драго-
ценности и украшения. В холле мы слышали голоса мужчин:  то  были  надс-
мотрщики.
   Молча мы с матерью взяли свои вещи, вышли через заднюю дверь, минова-
ли живую изгородь сада и направились в поселение.
   Огромные ворота его стояли распахнутыми настежь.
   Как мне поведать вам, что значило для нас это зрелище? Как рассказать
вам?
   ЗЕСКРА
   Эрод понятия не имел, как идут дела в поместье, потому что распоряжа-
лись в нем надсмотрщики. Он тоже находился на положении заключенного.  И
жил в окружении своих экранов, поглощенный мечтами и видениями.
   Бабушки и остальные обитатели поселения провели всю ночь за составле-
нием планов, как сплотить наших людей, чтобы те могли защищаться. Утром,
когда пришли мы с матерью, мужчины,  обзаведясь  оружием,  сделанным  из
сельскохозяйственного инвентаря, охраняли поселение. Бабушки  и  "укоро-
ченные" собрались провести выборы главы общины, которым должен был стать
сильный и всеми уважаемый работник с полей. Таким  путем  они  надеялись
привлечь молодежь.
   Но к полудню всем надеждам пришел конец. Молодежь словно взбесилась и
ринулась в Дом грабить. Надсмотрщики открыли огонь из окон и многих уби-
ли, остальные убежали. Надсмотрщики забаррикадировались в доме и  приня-
лись пить вино из подвалов Шомеке. Владельцы  окружающих  плантаций,  по
воздуху стали подбрасывать им подкрепление. Мы слышали, как приземлялись
их флайеры, один за другим. И женщинам, которые остались в Доме,  теперь
оставалось надеяться лишь на милосердие.
   Что же до нас в поселении, то ворота снова закрылись. Мы  переместили
мощные запоры с внешней стороны ворот на внутреннюю  и  решили,  что  по
крайней мере до утра в безопасности. Но к полуночи к поселению подогнали
тяжелые тракторы, проломили стену, и в дыру вломилось больше ста человек
- наши надсмотрщики и владельцы всех плантаций в округе. Они были воору-
жены винтовками. А мы дрались лопатами и палками. Один или два из  напа-
давших были убиты или ранены. Они же перебили столько людей, сколько хо-
тели, а затем начали насиловать нас. Это продолжалось всю ночь.
   Группа налетчиков собрала стариков и старух и каждому из них  всадила
пулю меж глаз, как скотине. Одной из них была моя бабушка. Я  так  и  не
узнала, что случилось с матерью. Когда утром меня уводили, я  не  видела
живым никого из крепостных. Мне бросились в глаза окровавленные  бумаги,
валявшиеся на земле. Документы свободы.
   Нас, несколько девушек и молодых женщин, оставшихся в живых, запихали
в кузов машины и доставили в аэропорт. Подталкивая и подгоняя дубинками,
нас заставили погрузиться во флайер, который вскоре взмыл  в  воздух.  Я
была не в себе и ничего не соображала. Лишь потом, с чужих слов, я узна-
ла, что произошло.
   Мы оказались в поселении, которое как две капли воды походило на  на-
ше. Мне даже показалось, что нас вернули домой. Уже занималось  утро,  и
все ушли на работу; в поселении оставались только бабушки, малыши и ста-
рики. Бабушки встретили нас с откровенной неприязнью. Сначала я не могла
понять, почему все они кажутся мне чужими. Я искала свою бабушку.
   Мы вызывали у обитателей поселения страх, потому что нас  приняли  за
беглецов: в последние годы случалось,  что  рабы  убегали  с  плантаций,
стремясь добраться до городов. И местные жители решили, что  наша  непо-
корность доставит им неприятности. Но все же помогли нам помыться и при-
вести себя в порядок, после чего отвели нам место рядом с  башней.  Сво-
бодных хижин не имеется, сказали нам. Мы узнали,  что  находимся  в  по-
местье Зескра. Никто не хотел и слышать о том, что случилось  в  Шомеке.
Им было не нужно наше присутствие. Наши беды их не волновали.
   Мы легли спать прямо на земле, без крыши над головой. Некоторые  кре-
постные ночью перебирались через канаву и насиловали нас, и мы не  могли
защититься, ибо ни для кого не представляли ценности. Кроме того, мы бы-
ли слишком слабы и измучены, чтобы сопротивляться. Одна из нас,  девочка
Абайе, попыталась отстоять себя. Но насильник безжалостно избил ее.  Ут-
ром она не могла подняться, не могла произнести ни слова.  Когда  пришли
надсмотрщики и увели нас, она так и осталась лежать. Осталась еще  одна,
крупная и высокая, с большим белым шрамом на голове, уходившим  в  копну
волос. Когда нас уводили, я глянула на нее и узнала  Валсу,  бывшую  мою
подругу. Она сидела в грязи, свесив голову.
   Пятерых из нас отправили из поселения в Большой Дом Зескры, на  женс-
кую половину. Во мне затеплилась было надежда, потому что я хорошо  зна-
ла, как вести дом. Но я еще не представляла, как  Зескра  отличается  от
Шомеке. Дом в Зескре был полон людей, владельцев и  хозяев.  Здесь  жила
большая семья, и если раньше я знала единственного лорда Шомеке, то  тут
кишели десятки людей со своими вассалами, прислугой и гостями,  так  что
случалось, на мужской половине обитало тридцать-сорок человек и  столько
же женщин в безе, не говоря уж,  что  обслуга  Дома  составляла  человек
пятьдесят, а то и больше. Нас доставили  сюда  не  в  качестве  домашних
слуг, а как "расхожих женщин".
   После того как мы помылись, нас оставили в большой комнате, где негде
было укрыться. Тут уже располагалось больше десятка  "расхожих  женщин".
Те из них, которым нравились эти обязанности, встретили нас  без  особой
радости, восприняв как соперниц, но другие обрадовались  нашему  появле-
нию, надеясь, что мы заменим их и позволим им вернуться в  ряды  простых
слуг. Все же никто нас не обижал, а кое-кто проявил и заботу о нас, най-
дя одежду, ибо все это время мы были голыми, и утешив самую юную из нас,
Мио, девочку десяти или одиннадцати лет, чье хрупкое белое тело покрыва-
ли синевато-коричневые синяки.
   Одной из тех, кто встретил нас, была высокая  женщина  по  имени  Се-
зи-Туал. Она с ироническим выражением лица уставилась на меня, и в  моей
душе что-то ворохнулась.
   - Ты не из "пыльных", - сказала она. - Ты такая же  черная,  как  сам
старый черт, лорд Зескры. Малышка, да ты никак важная персона?
   - Нет, мэм, - сказала я. - Я дитя лорда. И ребенок Владыки. Меня  зо-
вут Ракам.
   - В последнее время твой дедушка обращался с тобой не лучшим образом,
- сказала она. - Может, тебе стоит возносить моления леди Туал Милосерд-
ной?
   - Я не ищу милосердия, - ответила я. После этих слов Сези-Туал  полю-
била меня и взяла под защиту, в которой я так нуждалась.
   Почти каждую ночь нас отсылали на мужскую половину. Когда после обеда
леди покидали зал, туда впускали нас, и мы рассаживались  на  коленях  у
мужчин и пили с ними вино. Затем они пользовались нами - или тут же,  на
диванах, или уводили в свои помещения. Мужчины в Зескре не были жестоки-
ми. Правда, кое-кому нравилось грубое насилие, но большинство  предпочи-
тало думать, что мы получаем наслаждение и хотим того  же,  чего  желают
они. И тех и других нетрудно было ублажить, ибо перед одними  надо  было
демонстрировать страх и покорность, а под другими стонать  от  наслажде-
ния. Но кое-кто из гостей относился совсем к другому типу мужчин.
   Не было ни законов, ни  правил,  запрещающих  уродовать  или  убивать
"расхожих женщин". Хозяину это могло не нравиться, но  чувство  гордости
не позволяло ему противиться прихоти гостя, тем более что у него имелось
так много "имущества", что потеря части его не имела значения.  Так  что
мужчины, которые испытывали удовольствие от мучения женщин, охотно  при-
езжали в гостеприимную Зескру. Сези-Туал, любимица старого лорда,  могла
протестовать и делала это, после чего таких гостей больше не приглашали.
Но пока я была в Зескре, Мио, та маленькая девочка из Шомеке, была убита
одним из гостей. Он привязал ее к кровати и так сильно затянул  узел  на
шее, что девочка задохнулась.
   Я больше не буду рассказывать о таких вещах.  Мне  объяснили,  что  я
должна поведать обо всем. Но есть такие истины, которые не приносят  ни-
какой пользы. Каждому знанию найдется свое место, сказал мой друг. Но  в
таком случае что толку в знании того, как этому ребенку пришлось  встре-
тить смерть? Не в том ли истина, что она не должна была так умирать?
   Меня часто брал лорд Ясео, мужчина средних  лет,  которому  нравилась
моя темная кожа. Он называл меня "миледи". И  еще  "бунтовщица",  потому
что события в Шомеке считались бунтом рабов. В те ночи, когда за мной не
посылали, я обслуживала всех, кто пожелает.
   Так прошли два года моего пребывания в Зескре, и как-то рано утром ко
мне подошла Сези-Туал. Я лишь  глубокой  ночью  покинула  постель  лорда
Ясео. В комнате почти никого не было, потому что ночью шла большая пьян-
ка и почти все девушки присутствовали на ней. Сези-Туал разбудила  меня.
У нее была странная прическа - густые, как кустарник, кудряшки. Я помню,
как надо мной склонилось ее лицо, на которое падали завитки волос.
   - Ракам, - шепнула она, - прошлой ночью ко мне обратился слуга одного
из гостей и дал мне вот это. И сказал, что его зовут Сухейм.
   - Сухейм, - повторила я. Мною владело сонное забытье. Я посмотрела на
предмет, что она мне протягивала, - какая-то грязная скомканная  бумага.
- Я не умею читать! - нетерпеливо буркнула я, зевая.
   Но, приглядевшись, я вспомнила, о чем говорилось в этой бумажонке.  О
свободе. Я видела, как лорд Эрод писал на ней мое имя. Каждый раз, выво-
дя чье-то имя, он громко произносил его, чтобы мы могли знать,  на  кого
выписывается документ. Я запомнила размашистый росчерк первых букв  моих
имени и фамилии: Радоссе Ракам. Я дрожащими руками взяла бумагу  и  про-
шептала:
   - Откуда она взялась?
   - Об этом лучше спроси у Сухейма, - сказала Сези-Туал.
   И тут я поняла, что означает это имя. "Из Хейма". Имя  служило  паро-
лем. Сези-Туал тоже это знала. Не сводя с меня глаз, она внезапно накло-
нилась и прижалась лбом к моему лицу, обдавая дыханием шею.
   - Если удастся, я помогу, - прошептала она. Я встретилась  с  "Сухей-
мом" в одной из кладовок. И узнала его с первого взгляда: Ахас,  который
вместе с Геу всегда находился рядом с лордом Эродом. Стройный молчаливый
юноша с пыльной пепельной кожей, он никогда не привлекал моего внимания.
Разговаривая с Геу, я думала, что, глядя на нас, Ахас таит какие-то  не-
хорошие намерения. И теперь, когда он смотрел на меня, у него тоже  было
какое-то странное выражение лица - внимательное и бесстрастное.
   - Как ты очутился здесь с лордом Боэбой? - спросила я. - Разве ты  не
свободен?
   - Я свободен так же, как и ты, - сказал Ахас.
   Я не поняла его.
   - Лорд Эрод не смог защитить даже тебя?
   - Смог, - ответил он. - Я свободный человек. -  Лицо  его  оживилось,
теряя мертвенную неподвижность. - Леди Боэба - член  Общины.  Я  работаю
для Хейма. Пытаюсь разыскать людей из Шомеке. Мы услышали, что тут живет
несколько наших женщин. Живы ли остальные, Ракам?
   У него был тихий, мягкий голос, и, когда он произнес мое имя, у  меня
перехватило дыхание и в горле встал комок. Я тоже произнесла его  имя  и
приникла к нему.
   - Ратуал, Рамайо, Кео тоже здесь, - сказала я. Ахас  осторожно  обнял
меня. - Валсу в поселении, - продолжала я, - если еще жива. - И заплака-
ла. После смерти Мио я знала, что такое слезы. Ахас тоже плакал.
   Мы говорили с ним, и тогда, и потом. Он объяснил, что по закону мы  в
самом деле обрели свободу, но в поместьях закон ровно ничего не  значит.
Правительство не вмешивается в отношения между владельцами и  теми,  кто
считается их "имуществом". Если мы заявим о своих правах, в  Зескре  нас
скорее всего убьют, ибо считают нас украденным "имуществом" и  не  хотят
подвергаться осуждению. Нам остается лишь бежать  или  дожидаться,  пока
нас похитят, после чего добираться до города, до столицы. Только там  мы
сможем обрести безопасность.
   Действовать мы должны лишь в полной уверенности, что никто  из  рабов
Зескры не предаст нас из ревности или из желания выслужиться.  Сези-Туал
была единственной, кому я могла довериться полностью.
   С ее помощью Ахас и организовал наше бегство. Я не раз уговаривала ее
присоединиться к нам, но она решила, что, не имея документов, будет  вы-
нуждена постоянно прятаться, а это куда хуже жизни в Зескре.
   - Ты можешь попасть на Йеове, - сказала я.
   Сези-Туал засмеялась:
   - О Йеове я знаю лишь, что оттуда никто не возвращается. Так стоит ли
бежать из одной преисподней в другую?
   Отказалась бежать с нами и Ратуал; она стала фавориткой одного из мо-
лодых лордов и решила оставаться ею. Рамайо, самая  старшая  из  нас,  и
Кео, которой только что минуло  пятнадцать,  захотели  присоединиться  к
нам. Сези-Туал зашла в поселение и выяснила, что Валсу еще жива  и  про-
должает работать на полях. Организовать ее бегство оказалось куда  труд-
нее, чем наше. Скрыться из поселения было невозможно. Валсу  могла  уйти
только днем, прямо с поля, на глазах у надсмотрщиков. Даже  переговорить
с ней оказалось нелегко, ибо бабушки были очень  подозрительны.  Но  Се-
зи-Туал справилась с этой задачей, и Валсу сказала, что  готова  на  что
угодно, "лишь бы снова увидеть свою бумагу".
   Флайер леди Боэбы ждал нас на краю огромного поля  геде,  с  которого
только что убрали урожай. Стояли последние дни лета. Рано утром  Рамайо,
Кео и я, каждая сама по себе, вышли из Дома. Никто  не  обратил  на  нас
внимания, поскольку считалось, что идти нам некуда. Зескру окружали  ог-
ромные угодья других поместий, в которых у беглого раба  на  сотни  миль
вокруг не имелось ни одного друга. Одна за одной, разными путями,  минуя
поля и лесные посадки, мы крадучись добрались до флайера, в котором ждал
Ахас. У меня так колотилось сердце, что я  с  трудом  дышала.  Мы  стали
ждать Валсу.
   - Вот она! - сказала Кео, стоявшая на крыле флайера,  и  показала  на
широкое скошенное поле.
   На дальнем конце его из-за деревьев показалась Валсу. Она бежала  тя-
жело, но уверенно, словно ей нечего было бояться. Внезапно она останови-
лась и повернулась. В первую секунду мы не поняли, что произошло.  Затем
увидели двух мужчин, которые, выскочив из лесной тени, преследовали ее.
   Она не стала убегать, понимая, что таким образом приведет их  к  нам.
А, развернувшись, двинулась в сторону  преследователей  и  бросилась  на
них, как дикая кошка. Раздался выстрел. Падая, Валсу сбила с ног  одного
из мужчин и придавила его своим телом. Другой изрешетил ее пулями.
   - По местам, - сказал Ахас. - Взлетаем. - Мы вскарабкались во флайер,
и машина прыгнула в воздух, как нам показалось, так же стремительно, как
Валсу кинулась на преследователей, и мы знали, что она тоже  взлетела  в
небо - навстречу своей смерти, которая принесла ей свободу.
   ГОРОД
   Я сложила свою вольную и все время, пока мы находились в  воздухе,  и
пока приземлялись, и пока машина везла нас по улицам города, не выпуска-
ла документ из рук. Увидев, как я прижимаю бумагу к груди, Ахас  сказал,
что теперь мне не о чем беспокоиться. Все данные  о  нашем  освобождении
внесены в файлы правительства и здесь, в городе, никто не посмеет  усом-
ниться в правильности этих данных.
   - Мы свободные люди, - сказал он. - Мы гареоты, то есть владельцы,  у
которых нет имущества. Такие же, как лорд Эрод.
   Эти слова ни о чем мне не говорили. Мне предстояло усвоить много  по-
нятий. А бумагу я буду держать при себе, пока не найду места, куда можно
ее спрятать.
   Мы прошли по улицам, и Ахас привел нас к одному из больших домов, ко-
торые бок о бок стояли вдоль тротуара. Он назвал его "компаундом", но мы
решили, что это, должно быть, хозяйское здание. Нас приветливо встретила
женщина средних лет. Она была белокожей, но говорила  и  вела  себя  как
владелица, так что я не поняла, кто она  такая.  Она  назвалась  Ресс  и
объяснила, что является арендницей и домоправительницей этого строения.
   Арендники были "имуществом", которое владельцы сдавали напрокат  ком-
паниям. Если их нанимала большая компания, то предоставляла им  жилье  в
своих "компаундах". В городе проживало очень много  арендников,  которые
работали в небольших компаниях или сами вели бизнес; они обитали  в  до-
ходных домах, которые назывались "общими компаундами".  Жильцы  их  были
обязаны соблюдать комендантский час, и на ночь двери запирались, но дру-
гих ограничений не имелось; в доме существовало самоуправление,  которое
получало поддержку от коммуны. Часть жильцов принадлежала к  арендникам,
но многие, подобно нам, были гареотами, недавними рабами. В сорока квар-
тирах тут ютилось около ста человек. За порядком следили несколько  жен-
щин, которых я называла бабушками, но сами себя они  считали  домоправи-
тельницами.
   В поместьях, расположенных в глубине страны, где жили по законам  да-
лекого прошлого и существование которых оберегалось милями  пространства
и столетними обычаями, любое "имущество" целиком и полностью зависело от
милости хозяина. И из этих заброшенных мест мы попали в  огромное  двух-
миллионное скопление народа, где никто не был защищен от случайности или
стечения обстоятельств и где нам следовало как можно скорее усвоить нау-
ку выживания, тем более что наше существование теперь зависело только от
нас самих.
   Никогда раньше я не видела улиц. Не прочитала ни слова.  Мне  многому
предстояло научиться.
   Присутствие Ресс сразу же внесло ясность. Она была типичной городской
женщиной - быстро соображала и быстро говорила; нетерпеливая, напористая
и впечатлительная. Я долго не понимала Ресс и не испытывала к ней симпа-
тии. В ее присутствии я чувствовала себя глупой неповоротливой  деревен-
щиной. И часто злилась на нее.
   Точнее, я постоянно находилась в этом состоянии. Живя в Зескре, я  не
знала, что такое гнев. Не могла его себе позволить. Он  бы  сгрыз  меня.
Нынешняя жизнь давала много оснований для него, но я поняла, что от этих
страстей немного толку. И молча таила их при себе.
   Кео и Рамайо жили вместе в большой комнате, а я занимала комнатку по-
меньше рядом с ними. Раньше у меня никогда не  было  своей  комнаты.  На
первых порах в ней я чувствовала себя неуютно и боялась одна, но  вскоре
мне стало это нравиться. И первое, что я сделала по своей воле, как сво-
бодная женщина, - это закрыла за собой дверь.
   Вечерами я могла, сидя за закрытой дверью, учиться. День начинался  с
того, что с утра нас готовили к какой-нибудь работе, а к полудню мы  за-
нимали места в классах, где учились чтению и письму, арифметике и  исто-
рии. Рабочие навыки я осваивала в маленькой мастерской, где из бумаги  и
тонких деревянных пластин делали шкатулки для  хранения  косметики,  пе-
ченья, украшений и тому подобных мелочей. Я училась всем  тонкостям  ре-
месла - и делать коробки, и украшать их, стараясь изо всех  сил,  потому
что в городе было много хороших художников.
   Мастерская принадлежала члену Общины. Рабочие постарше были  арендни-
ками. Когда моя учеба подойдет к концу, я тоже буду получать деньги.
   Пока же меня, как Кео с Рамайо и остальных обитателей поместья  Шоме-
ке, которые жили в разных местах, поддерживал лорд Эрод. Он  никогда  не
появлялся в нашем доме. Я думаю, он не хотел встречаться  ни  с  кем  из
тех, кого столь неудачно освободил. Ахас и Геу рассказывали, что он про-
дал большую часть земель в Шомеке, часть денег отдал Общине, а часть ре-
шил употребить на то, чтобы проложить себе путь в политику,  ибо  теперь
существовала Радикальная партия, которая ратовала за освобождение.
   Несколько раз меня навещал Геу. Он стал настоящим городским  жителем,
щеголеватым и уверенным. Я чувствовала, что, глядя на меня,  он  думает,
как я была "расхожей женщиной" в Зескре, и мне не  хотелось  видеться  с
ним.
   Теперь я искренне восхищалась Ахасом, на которого в былые времена  не
обращала внимания, но теперь видела,  насколько  он  смел,  решителен  и
добр. Это он искал нас, нашел и спас. Давали деньги хозяева, но все  за-
боты легли на плечи Ахаса. Он часто заходил повидаться с нами. Он  оста-
вался единственной связующей нитью с моим детством.
   Он приходил как друг, как товарищ, ничем не напоминая о моем  прошлом
рабыни. Я злилась на каждого мужчину, который смотрел  на  меня  как  на
женщину. Я злилась на женщин, которые видели во мне  чувственную  сексу-
альность. Леди Тазеу было нужно лишь мое тело. И  в  Зескре  было  нужно
только оно. Даже лорд Эрод, который так и не прикоснулся ко  мне,  видел
лишь мое тело. Плоть, которая, ласкаешь ты ее или нет,  всегда  к  твоим
услугам. Можешь брать ее, а можешь и воздержаться - как захочется. Я не-
навидела в себе все, что имело отношение к сексу - свои гениталии и гру-
ди, округлости бедер и живота. Еще в бытность  свою  ребенком  я  носила
свободные легкие одежды, скрывающие чувственность женского  тела.  Когда
мне начали платить и я смогла покупать или  сама  шить  себе  одежду,  я
предпочитала, чтобы она была из грубых, тяжелых тканей. Больше всего мне
нравились в себе руки, которые умело справлялись с  работой,  и  голова,
пусть пока и не очень толковая, но я продолжала учиться, не считаясь  со
временем.
   Мне нравилась история. Я выросла, не имея о ней представления. И  Шо-
меке, и Зескра жили сами по себе, довольствуясь раз и навсегда  заведен-
ным образом жизни. О тех временах, когда существовал иной порядок вещей,
никто не знал ровно ничего. Никто не догадывался, что  есть  места,  где
жизнь течет по-другому. Мы были в рабских оковах лишь настоящего  време-
ни.
   Да, конечно, Эрод говорил о переменах,  но  сотворить  их  предстояло
владельцам. Нас ждали перемены, мы будем свободными, однако нас  продол-
жали воспринимать как чью-то собственность. А из истории я  поняла,  что
свободу не ждут, ее творят сами.
   Первой книгой, которую я одолела самостоятельно, была история  Йеове,
написанная просто и ясно. Она рассказывала о  днях  колонии,  о  четырех
корпорациях, об ужасах первого столетия, когда корабли доставляли на Йе-
ове рабов и забирали драгоценную руду. Рабы были столь дешевы, что  ког-
да, отработав несколько лет в шахтах, они умирали, корабли безостановоч-
но подвозили новые партии. "О, о, Йеове, никто не  возвращается  назад".
Затем корпорации начали отправлять женщин-рабынь, чтобы  те  работали  и
размножались, и по прошествии лет "имущество"  выплеснулось  за  пределы
поселений и создало города - такие большие, как тот, в котором я  сейчас
обитала. Но распоряжались в них не владельцы  или  надсмотрщики.  Города
находились под началом тех, кто считался "имуществом", так же,  как  наш
Дом.
   На Йеове все "имущество" принадлежало корпорациям. Рабы получали сво-
боду во временное пользование, выплачивая корпорациям часть своего жало-
ванья, так же, как в некоторых местах на Вое Део издольщики платят своим
хозяевам. На Йеове таких  называли  вольноотпущенниками.  Не  свободными
людьми, а лишь пользующимися свободой. И тогда, как  повествовала  исто-
рия, которую я читала, они стали задумываться: почему же мы не свободные
люди? И они совершили революцию, Освобождение. Началась  она  в  Надами,
откуда распространилась дальше. Тридцать лет они дрались за свою  свобо-
ду. И всего три года назад одержали победу в этой войне: изгнали из сво-
его мира корпорации, хозяев и надсмотрщиков. Они  танцевали  и  пели  на
улицах - свобода, свобода! Книга, которую я читала (пусть  медленно,  но
все же я читала ее!), была напечатана там - на Йеове, в Свободном  Мире.
Ее доставили на Уэрел. И для меня она стала святой книгой.
   Я спросила у Ахаса, как сейчас обстоят дела на Йеове, и он рассказал,
что там создано свое правительство и написана великая Конституция,  сог-
ласно которой все люди равны перед законом.
   По телесети, в сводках новостей говорилось, что на Йеове все передра-
лись между собой, что там вообще нет никакого правительства, люди  голо-
дают, а в городах, не считаясь ни с законом, ни с порядком, свирепствуют
шайки дикарей из глубинных районов страны и  молодежные  банды.  Говори-
лось, что в этом обреченном умирающем мире правят бал коррупция и  неве-
жество.
   Ахас рассказал, Что правительство на Вое Део, которое вело войну про-
тив Йеове и проиграло ее, теперь боится, что Освобождение  придет  и  на
Уэрел.
   - Не верь никаким новостям, - дал он мне совет. - Особенно тем, кото-
рые якобы поступают с мест. Даже не слушай и не смотри их. В них столько
же вранья, сколько и во всем остальном, но если ты смотришь  и  чувству-
ешь, то сможешь поверить. Они это знают. А если они владеют нашими  моз-
гами, то могут обойтись без оружия. У владельцев нет ни камер, ни репор-
теров на Йеове, "новости" свои они просто выдумывают и используют  акте-
ров. Допуск на Йеове имеют только кое-какие чужаки из Экумены; да  и  то
жители Йеове обсуждают, не стоит ли выслать их, чтобы мир,  который  они
завоевали, принадлежал только им.
   - Но как же в таком случае быть с нами? - спросила я, потому что  уже
стала мечтать, как отправлюсь туда, в Свободный Мир, когда Хейм  соберет
чартерный рейс и увезет людей.
   - Некоторые из жителей Йеове считают,  что  "имущество"  может  выса-
диться. Другие говорят, что не прокормят такое количество ртов, и вообще
боятся перенаселения. Обсуждают они эту проблему вполне  демократически.
Скоро она будет решена в ходе первых выборов на Йеове.
   Ахас тоже мечтал отправиться на Йеове. Мы обсуждали наши планы с  пы-
лом влюбленных, говорящих о любви.
   Но пока корабли на Йеове не ходили. Хейм не мог действовать  открыто,
а Общине было запрещено выступать от его имени. Экумена предложила  дос-
тавлять на своих кораблях всех, кто пожелает отправиться в путь, но пра-
вительство Вое Део отказало ей в праве пользоваться своими космопортами.
Пускай доставляют только своих. Никто из жителей Уэрела не мог  покинуть
свою родину.
   Ведь всего сорок лет назад Уэрел разрешил чужакам  совершать  посадку
на своей территории и установил с ними дипломатические отношения. Я про-
должала изучать историю и постепенно стала разбираться в  сущности  тех,
кто господствовал на Уэреле. Та чернокожая раса, которая сначала  завое-
вала народы Великого континента, а потом и весь мир, которая стала назы-
вать себя хозяевами, существовала в убеждении, что таков единственный  и
неизменный порядок вещей. Они считали, что являют собой образец  челове-
чества, что их поступки не подлежат сомнению и что им открыты все  исти-
ны. Все остальные народы Уэрела, даже сопротивляясь новоявленным  хозяе-
вам, подражали им, старались стать такими же, как они, и вести такой  же
образ жизни. Но когда с неба спустились другие люди, которые и выглядели
по-другому, и вели себя необычно, и обладали иными знаниями, и не позво-
лили ни завоевать себя, ни обратить в рабство,  раса  хозяев  отказалась
иметь с ними дело. Им потребовалось четыреста лет,  дабы  признать,  что
те, другие, во всем равны им.
   Я стояла в толпе на митинге Радикальной партии, где выступал Эрод; он
был, как всегда, прекрасен. Я обратила внимание на женщину, которая тоже
внимательно слушала его. У нее была странная коричневато-оранжевая кожа,
как кожура пини, и даже в уголках глаз виднелись белки. Я было подумала,
что она больна и ее грызет гнойный червь, как лорда Шомеке,  у  которого
изменился цвет кожи и от глаз остались  одни  белки.  Передернувшись,  я
отодвинулась от нее. Глянув на меня, она улыбнулась и снова  стала  слу-
шать оратора. Волосы ее клубились густым облаком, как  у  Сези-Туал.  На
ней было изящное платье, хотя и странного покроя. До меня далеко не сра-
зу дошло, кто она такая и что эта женщина явилась сюда  из  невообразимо
далекого мира. И самое удивительное заключалось в том, что, несмотря  на
странную кожу, глаза и волосы, она все-таки была таким же человеком, как
и я, в чем я не сомневалась. Потому что чувствовала  это.  На  мгновение
меня охватило глубокое беспокойство. Затем оно перестало меня тревожить,
уступив место неодолимому любопытству, почти томлению сблизиться с  ней.
Я хотела познакомиться с ней, узнать то, что было ей известно.
   Душа расы хозяев боролась во мне с душой свободного  человека.  И  от
этого мне не избавиться всю жизнь.
   Научившись читать, писать и пользоваться калькулятором, Кео и  Рамайо
перестали ходить в школу, но я продолжала учиться. Когда в школе,  кото-
рую содержал Хейм, не осталось курсов, которые я могла бы посещать, учи-
теля помогли мне сориентироваться в телесети. Хотя правительство контро-
лировало такие курсы, на них преподавали прекрасные учителя, которые ве-
ли группы со всего света, рассказывая о литературе,  истории,  науках  и
искусстве. Я всегда старалась как можно больше узнать об истории.
   Ресс, которая была членом Хейма, первым делом отвела меня в библиоте-
ку Вое Део. Поскольку она была открыта только для хозяев, то там не  су-
ществовало цензуры правительства. Но библиотекари под тем или иным пред-
логом старались не иметь дела со светлокожими, пусть даже те и считались
свободными. Я же обладала темной кожей, и город научил меня держаться  с
гордой независимостью, которая избавляла от многих неприятностей  и  ос-
корблений.
   Ресс подсказала, что я должна войти в библиотеку с таким видом, слов-
но она принадлежит мне. Так я и поступила и без всяких вопросов получила
все права и привилегии читателя. Я начала читать взахлеб, все,  что  мне
хотелось, в этом огромном книжном собрании, каждую книгу, которая  попа-
дала мне в руки. Чтение стало моей радостью. В нем состояли суть и смысл
моей свободы.
   Кроме приятной работы в картонажной мастерской, которая хорошо  опла-
чивалась и позволяла проводить время в симпатичном обществе, кроме учебы
и чтения, в моей жизни больше ничего не существовало. Да я и сама не хо-
тела ничего иного. Я была одинока, но не считала, что одиночество  слиш-
ком тягостно, коль скоро у меня имелось то, чего я хотела.
   Ресс, которую я недолюбливала, считалась моей подругой.  Я  ходила  с
ней на собрания Хейма и посещала развлечения, в которых без ее подсказок
ничего бы не поняла.
   - Старайся, деревенщина, - могла сказать она мне.  -  Будешь  обучать
молодую поросль на плантациях.
   Она таскала меня в театр макилов и в танцзал, где  исполняли  хорошую
музыку. Ей постоянно хотелось танцевать. Я позволяла ей учить  себя,  но
танцы не доставляли мне особого удовольствия. Как-то вечером,  когда  мы
танцевали "медленную поступь", она стала прижиматься ко мне, и,  посмот-
рев ей в лицо, я увидела на нем откровенное и недвусмысленное  чувствен-
ное желание. Я отпрянула от нее.
   - Не хочу танцевать, - сказала я.
   Мы пошли домой. Дойдя до дверей моей комнаты,  Ресс  попыталась  меня
поцеловать. Меня замутило от ярости.
   - Не хочу!
   - Прости, Ракам, - сказала она. Такого тихого и покорного голоса я  у
нее никогда не слышала. - Я понимаю, что ты должна  сейчас  чувствовать.
Но тебе придется пройти через это, у тебя должна быть своя жизнь. Да,  я
не мужчина, но я очень хочу тебя.
   Я оборвала ее:
   - Меня использовала женщина еще до того, как ко мне прикоснулся  муж-
чина. Тебя интересует, хочу ли я этого? Никто и никогда больше не  будет
пользоваться мною!
   Ярость и ненависть хлестали из меня ядовитым фонтаном,  как  гной  из
раны. Если бы Ресс снова попыталась прикоснуться ко мне, я могла ее изу-
родовать. Я захлопнула дверь у нее перед носом. Потом, вся дрожа, добра-
лась до стола, села и стала читать книгу, что лежала,  открытая,  передо
мной.
   На следующий день мы обе испытывали смущение и держались друг с  дру-
гом жестко и напряженно. Но кроме той грубоватости, которой  наделил  ее
город, Ресс было свойственно и терпение. Она больше не  пыталась  прояв-
лять любовных чувств и наконец завоевала мое доверие, и я стала  расска-
зывать ей то, о чем никому не говорила. Она внимательно слушала, а потом
выложила то, о чем думала.
   - Деревенщина, - сказала она, - все ты делаешь неправильно. И  нечему
тут удивляться. Ты и не могла вести себя по-другому.  Ты  считаешь,  что
секс - это то, что делают с тобой. Все  не  так.  Делать  должна  ты.  С
кем-то другим. И не для него. Ты вообще еще не знаешь, что  такое  секс.
Ты знакома только с насилием.
   - Давным-давно лорд Эрод все это говорил мне, - ответила я с горечью.
- Мне безразлично, как это называется. Я сыта по горло. На всю оставшую-
ся жизнь. И могу только радоваться, что у меня никого нет.
   Ресс скорчила гримасу:
   - В двадцать два года? Может, на какое-то время тебе и  хватит.  Если
тебя это устроит, будь счастлива. Но подумай над моими словами. Ты лиша-
ешься немалой части бытия.
   - Когда мне понадобится секс, я и  сама  смогу  доставить  себе  удо-
вольствие, - сказала я, не заботясь, что мои слова могут обидеть  ее.  -
Любовь не имеет с ним ничего общего.
   - Вот тут ты ошибаешься, - возразила Ресс, но я не слушала ее. Я  по-
лучила знания от учителей и из книг, которые сама выбирала, и не  нужда-
лась в советах, о которых не просила. Я отказывалась слушать, когда  мне
указывали, что делать и как думать. Если я свободна, то до мозга костей.
Я напоминала ребенка, который начинает ходить.
   Ахас тоже давал мне советы. Он сказал, что дальше продолжать  образо-
вание глупо.
   - Сколько бы ты ни читала, тебе уже не извлечь из книг ничего  полез-
ного, - сказал он. - Это самообман. А нам нужны руководители и члены ор-
ганизации, обладающие практическими навыками.
   - Нам нужны учителя!
   - Да, - согласился он, - но уже год назад ты знала достаточно,  чтобы
учить других. Что толку в древней истории, в рассказах о  других  мирах?
Нам предстоит делать революцию!
   Я не могла расстаться с книгами, но стала испытывать чувство вины.  Я
стала преподавать в школе Хейма, обучая неграмотное "имущество" чтению и
письму - точно так же, как три года назад учили меня. То  была  нелегкая
работа. Взрослому человеку трудно научиться читать, когда этим приходит-
ся заниматься по вечерам, после тяжелой работы. Куда проще, когда  теле-
сеть вбивает тебе в голову все, что необходимо.
   Про себя я продолжала спорить с Ахасом и как-то спросила у него:
   - Есть ли библиотека на Йеове?
   - Не знаю.
   - Тебе известно, что ее нет. Корпорации не оставили по  себе  никаких
библиотек. Они им были не нужны. Их  руководители  были  невежественными
людьми, которых не интересовало ничего, кроме дохода. Знание само по се-
бе несет добро. И я продолжаю учиться, чтобы принести знания  на  Йеове.
Будь я в силах, то притащила бы им всю здешнюю библиотеку!
   Он уставился на меня.
   - Что думают владельцы, что они делают - вот о чем  рассказывают  все
их книги. И на Йеове они не нужны.
   - Еще как нужны, - ответила я, не сомневаясь, что он ошибается,  хотя
опять не могла объяснить почему.
   Вскоре меня пригласили преподавать историю, так как один из  учителей
покинул школу. Эти уроки проходили как нельзя лучше. Я старательно гото-
вилась к ним. Меня попросили проводить занятия  с  наиболее  успевающими
учениками, и с этим заданием я тоже справилась. Слушателям были интерес-
ны идеи, которые я извлекала из хода истории, и те сравнения, что прихо-
дили мне на ум при сравнении нашего мира с другими. Я изучала, как  раз-
ные народы воспитывают своих детей, кто несет за них  ответственность  и
как надо понимать ее, ибо мне казалось, что  именно  так  люди  обретают
свободу или ввергают себя в рабство.
   Один из разговоров на эту тему состоялся с  человеком  из  посольства
Экумены. Я испугалась, увидев в аудитории чужое лицо. Еще больше я пере-
пугалась, когда узнала его. Он вел начальный курс истории Экумены, кото-
рую я изучала по телесети. Я слушала его, затаив дыхание,  хотя  никогда
не участвовала в дискуссиях. Знания, которые я обрела, оказали  на  меня
большое воздействие. Мне почудилось, что он сочтет  меня  самонадеянной,
если я начну говорить о вещах, доподлинно известных ему, и с трудом, за-
пинаясь, провела урок, стараясь не глядеть на его лицо с  глазами  почти
без белков.
   После занятий он подошел ко мне, вежливо представился,  похвалил  мою
лекцию и спросил, читала ли я такие-то книги. Он говорил со мной так до-
верительно и открыто, что я не могла не проникнуться  доверием  к  нему.
Скоро он полностью завоевал его. Я  нуждалась  в  его  советах  и  руко-
водстве, ибо даже умные люди написали и произнесли  массу  глупостей  об
отношениях между мужчиной и женщиной, от чего  зависела  жизнь  детей  и
ценность полученного ими образования. Он знал, какие книги стоит читать,
и после знакомства с ними я уже могла идти дальше сама.
   Его имя было Эсдардон Айя. Он занимал какой-то  высокий  пост  в  по-
сольстве, я не знала точно, какой именно. Родился он на Хайне, в  Старом
Мире, колыбели человечества, откуда вышли все наши предки.
   Порой я думала: как странно, что я знаю о таких вещах, о столь  древ-
них и далеких материях, я, которая до шести лет не подозревала о сущест-
вовании мира за стенами поселения, а до восемнадцати понятия  не  имела,
как называется страна, в которой мне довелось жить! Когда я только осва-
ивалась в городе, кто-то упомянул Вое Део, а я спросила: "Где это?"  Все
так и уставились на меня. Женщина, старая арендница  с  грубым  голосом,
сказала: "Да здесь, пыльная моя. Здесь и есть Вое Део. Моя и твоя  стра-
на!"
   Я рассказала об этом Эсдардону Айе. Он не засмеялся.
   - Страна, люди? - сказал он. - Какие странные и трудные для  восприя-
тия идеи.
   - Я родом из рабства, - сказала я, и он кивнул.
   Теперь я редко виделась с Ахасом. Мне не хватало его дружбы, но отно-
шения наши уже не были столь теплыми.
   - Ты стала такой самодовольной, все  время  на  людях,  публикуешься,
выступаешь перед аудиторией, - заметил он как-то раз. - Ты занята только
собой, а не нашим делом.
   - Но я говорю с людьми в Хейме, - возразила я. - Пишу о том, что  нам
надо знать. Все, что я делаю, служит делу свободы.
   - Общину не устраивают твои памфлеты, - серьезно сказал  он  с  таким
видом, словно сообщал тайну, которую мне необходимо было знать.  -  Меня
попросили передать тебе, чтобы впредь до публикации ты представляла свои
сочинения на рассмотрение комитета. Прессой  руководят  слишком  горячие
головы, и из-за них у наших кандидатов от Хейма масса хлопот и  неприят-
ностей.
   - У наших кандидатов! - взорвалась я. - Никто из хозяев не будет моим
кандидатом! Или ты снова получаешь указания от молодого хозяина?
   Мои слова ошеломили его.
   - Если ты ставишь себя во главу угла и отказываешься сотрудничать, то
навлекаешь опасность на нас всех.
   - Я не ставлю себя во главу угла - это свойственно политикам и  капи-
талистам. Во главу угла я ставлю свободу. Так почему ты не  можешь  сот-
рудничать со мной? Наши пути расходятся, Ахас!
   Разозлившись, он ушел, оставив меня в таком же состоянии.
   Думаю, Ахаса расстроило, что я перестаю зависеть от него. А может, он
ревновал к моей независимости, поскольку оставался при лорде Эроде.  Ему
была свойственна преданность. Ссора нам обоим причинила боль. И  мне  бы
хотелось знать, какая судьба постигла его в те нелегкие времена, которые
обрушились на нас.
   В его обвинениях была и доля правды. Я обнаружила, что способна гово-
рить и писать такие вещи, которые глубоко трогали сердца и мысли  людей.
Никто не дал мне понять, что опасность, которую несет в себе такой  дар,
соизмерима с его силой. Ахас сказал, что я ставлю себя во главу угла, но
я-то знала, что он не прав. Я целиком и полностью отдавала себя служению
лишь истине и свободе. Никто не объяснил мне, что цель не может оправды-
вать средства, а конечную цель знал только великий Камье. Бабушка  могла
поведать мне о ней. Могли бы напомнить строки "Аркамье",  но  я  нечасто
заглядывала в них, а в городе не было стариков, которые вечерами  "пели"
бы эти слова. Впрочем, я бы все равно не расслышала их из-за отчетливого
звучания моего прекрасного голоса, который излагал прекрасные истины.
   Я была уверена, что никому не приношу вреда, если не считать, что вся
наша деятельность привлекала внимание правителей Вое Део, давая  им  по-
нять, что Хейм растет, а Радикальная партия становится все сильнее  -  и
рано или поздно они должны были выступить против нас.
   Мало-помалу среди нас начались распри. В  "общих  компаундах",  кроме
мужской и женской половин, появились и несколько квартир  для  пар.  Это
было кардинальным нововведением. Любого рода браки в  среде  "имущества"
считались незаконными. Парами позволялось жить только с разрешения  вла-
дельца. Закон предписывал "имуществу" хранить верность и проявлять  пре-
данность только по отношению к своему владельцу.  Дети  принадлежали  не
матери, а хозяину. Но поскольку гареоты жили рядом с "имуществом", кото-
рое кому-то принадлежало, на их семейные апартаменты не обращали  внима-
ния или просто терпели. А тут внезапно закон решительно  изменили,  пары
подверглись аресту, были оштрафованы, если они являлись налогоплательщи-
ками, разделены и отправлены в дома, находящиеся под управлением  корпо-
раций. Ресс и другие наши домоправительницы были оштрафованы  и  предуп-
реждены, что, если подобные "аморальные проявления"  снова  будут  иметь
место, их привлекут к ответственности и отправят в рабочие лагеря.  Двое
малышей одной из пар не были внесены в правительственные списки и, когда
забрали их родителей, оказались брошенными на произвол судьбы. Кео и Ра-
майо взяли детей к себе и стали их опекунами на  женской  половине,  ибо
так всегда полагалось поступать с сиротами в поселениях.
   На встречах Хейма и Общины шли жаркие дебаты о  том,  что  произошло.
Некоторые утверждали, что Радикальная партия должна  решительно  поддер-
жать право "имущества" жить семьями и воспитывать детей. Это не несет  в
себе прямой угрозы хозяевам и соответствует естественным инстинктам мно-
гих рабов, особенно женщин, которые, хотя не имеют права голоса, все  же
являются ценными союзниками. Другие же считали, что все проявления  лич-
ной жизни должны уступить место преданности делу  свободы  и  отойти  на
второй план, когда предстоит великое дело освобождения.  На  встрече  об
этом говорил лорд Эрод. Я поднялась, чтобы ответить ему. Не  может  быть
свободы без права на свободу сексуальную, сказала я, и пока женщинам  не
позволят, а мужчины не изъявят желания нести  ответственность  за  своих
детей - не может быть и речи о свободе для женщины, относится ли  она  к
владельцам или входит в состав "имущества".
   - Мужчины должны нести ответственность за окружающий мир, за тот  ог-
ромный мир, в который предстоит войти детям; женщины отвечают за сущест-
вование в стенах дома, за моральное и физическое здоровье  и  воспитание
детей. Это разделение установлено Богом и природой, - ответил Эрод.
   - Означает ли в таком случае раскрепощение женщины,  что  она  вольна
удалиться в безу и закрыться у себя на женской половине?
   - Конечно, нет, - начал он, но я прервала его, боясь, что Эрод пустит
в ход свой язык златоуста:
   - Что же тогда означает свобода для женщины? Значит,  она  отличается
от свободы мужчины? Или от права свободного человека ощущать себя  тако-
вым.
   Ведущий собрание, разгневавшись, дал понять, чтобы мне заткнули  рот,
но часть женщин поддержала меня.
   - Когда же Радикальная партия выступит в  нашу  защиту?  -  закричали
они, а одна пожилая женщина вопросила: - Где же ваши женщины, именно ва-
ши, хозяева, которые хотят покончить с рабством? Почему их нет здесь? Вы
не выпускаете их из безы?
   Председатель заколотил по столу, и наконец ему  удалось  восстановить
порядок. Мне было и радостно и грустно. Я видела, что Эрод и другие  его
сподвижники по Хейму теперь смотрели на меня как на явную возмутительни-
цу спокойствия. И в самом деле - мои слова провели водораздел между  на-
ми. Но разве и раньше мы не были разделены?
   Мы, группа женщин, направились домой, громко обсуждая наши  проблемы.
Теперь это были мои улицы, с их движением, с их огнями и бедами,  с  ки-
шевшей на них жизнью. Я стала женщиной города, свободной женщиной. Город
принадлежал мне. У меня было будущее.
   Споры продолжались. Меня то и дело просили выступать в  самых  разных
местах. Когда я покидала одну такую встречу,  ко  мне  подошел  Эсдардон
Айя, человек с Хайна и, делая вид, что обсуждает мою речь,  походя  бро-
сил:
   - Ракам, тебе угрожает опасность ареста. Я не поняла  его.  Он  отвел
меня в сторону и продолжил:
   - В посольстве ходят слухи? Правительство Вое Део собирается изменить
статус вольноотпущенного "имущества". Вас больше не будут считать гарео-
тами. Каждому придется иметь хозяина, который станет содержать вас.
   То была плохая новость, но, обдумав ее, я сказала:
   - Думаю, что смогу найти такого. Может быть, лорда Боэбу.
   - Спонсору-хозяину придется  получить  одобрение  правительства?  Что
приведет к ослаблению Общины, ибо между "имуществом" и владельцами  нач-
нутся раздоры. С их стороны, это довольно умный шаг, -  сказал  Эсдардон
Айя.
   - Что будет с теми из нас, кто не сможет найти себе такого спонсора?
   - Вас будут считать беглецами.
   А это означало либо смерть, либо рабочий лагерь, либо продажу с  аук-
циона.
   - О Камье всемогущий, - простонала я, ухватив Эсдардона Айю за  руку,
потому что у меня потемнело в глазах.
   Мы двинулись дальше по улице. Когда в голове у  меня  прояснилось,  я
увидела высокие здания города, залитые светом, и улицы, которые, как мне
еще недавно казалось, были моими.
   - У меня есть друзья, - сказал человек с  Хайна,  что  шел  рядом  со
мной, - которые собираются отправиться в королевство Бамбур.
   Помолчав, я спросила:
   - А что мне там делать?
   -- Оттуда отправляются корабли на Йеове.
   - На Йеове, - повторила я.
   - Так я слышал. - Тон у Эсдардона  был  такой,  словно  мы  обсуждали
маршрут городского такси. - Я предполагаю, что через несколько лет рейсы
на Йеове начнутся и из Вое Део. С  ними  будут  отправлять  неисправимых
бунтовщиков, возмутителей спокойствия, членов Хейма. Но это предполагает
признание Йеове как независимого государства, на что пока еще  не  могут
пойти. Тем не менее Вое Део закрывает глаза  на  некоторые  полузаконные
торговые сделки, которые позволяют себе зависимые от него  страны?  Пару
лет назад король Бамбура купил один из старых кораблей корпораций,  "Ко-
лониальный торговец". Король предполагал, что ему понравится  летать  на
луны Уэрела. Но, как выяснилось, эти луны наводят на него  тоску.  И  он
сдал корабль в аренду консорциуму ученых из университета Бамбура и груп-
пе столичных бизнесменов. Некоторые промышленники в Бамбуре поддерживают
небольшую торговлю с Йеове, и в то же время исследователи из университе-
та организуют туда научные экспедиции. Конечно, каждый  полет  обходится
очень недешево, так что они до отказа набивают корабль учеными, куда  бы
те ни отправлялись.
   Я слушала и как бы не слышала его, но тем не менее мне все было ясно.
   - Вот таким образом, - сказал он, - они нашли выход из положения.
   Как всегда, Эсдардон говорил тихо и спокойно, с легким юмором, но без
тени превосходства.
   - А знает ли Община об этом корабле? - спросила я.
   - Я уверен, что кое-кто из ее членов, конечно, знает. И люди из  Хей-
ма. Но это знание довольно опасно. Если Вое Део убедится, что вассальное
государство экспортирует ценное имущество? Откровенно говоря, мы предпо-
лагаем, что они кое о чем догадываются. Но такого рода  решение  принять
нелегко. Оно опасно, и после него уже нет пути назад. Именно из-за  этой
опасности я и медлил с нашим разговором. Я настолько  оттянул  его,  что
тебе необходимо принимать решение как можно быстрее. Ракам. В  сущности,
уже сегодня вечером.
   Сквозь слепящую пелену городских огней я уставилась в  небо,  которое
скрывалось за ними.
   - Улетаю, - сказала я. В памяти у меня всплыл облик Валсу.
   - Хорошо, - сказал Эсдардон.
   На следующем углу он резко сменил направление, и мы двинулись в  дру-
гую сторону от моего дома, по направлению к посольству Экумены.
   Я никогда не пыталась понять, почему Айя это для меня сделал. Он  был
закрытый человек, обладавший тайной властью, но  всегда  говорил  только
правду и, думаю, следовал путями сердца, когда мог себе это позволить.
   Когда мы оказались на территории посольства, в большом парке,  прост-
ранство которого было подсвечено утопленными в земле зимними фонариками,
я остановилась.
   - Мои книги, - сказала я.
   Эсдардон вопросительно посмотрел на меня.
   - Я хочу взять на Йеове свои книги, - повторила я. Голос  мой  дрожал
от сдерживаемых слез, словно все, что я оставляла, не стоило моих  книг.
- Думаю, на Йеове нужны книги, -- объяснила я.
   Помолчав, Айя ответил:
   - Я постараюсь выслать их со следующим рейсом. А теперь я должен  по-
садить тебя на корабль. - И понизив голос, добавил: - Конечно же, Экуме-
на не может открыто помогать беглым рабам?
   Повернувшись, я взяла его за руку и на мгновение приложила ее ко  лбу
- единственный раз в жизни, когда мне захотелось это сделать.
   Эсдардон удивился.
   - Пошли, пошли, - сказал он и торопливо повлек меня за собой.
   Посольство охраняли наемные стражники с Уэрела, главным образом  вео-
ты, представители древней воинской касты. Один из них, серьезный, вежли-
вый и предельно молчаливый человек, проводил меня к флайеру из  Бамбура,
островного королевства к востоку от Великого континента. У него  были  с
собой все необходимые для меня документы. Он доставил меня из  аэропорта
к королевскому космопорту, который король возвел для своего корабля. Там
меня без промедления подняли на борт судна, которое, готовое  к  взлету,
уже стояло на огромной стартовой площадке.
   Я представляла себе, что, когда король отправлялся полюбоваться луна-
ми, в его распоряжении были удобные апартаменты в носовой части. Но кор-
пус корабля, который принадлежал Сельскохозяйственной корпорации, состо-
ял из огромных трюмов, в которые в свое -время грузилась продукция коло-
нии. В четырех грузовых емкостях, куда когда-то засыпали зерно с  Йеове,
сейчас хранились сельскохозяйственные машины, что производились на  Бам-
буре. Пятый трюм был пассажирским.
   Сидений в грузовых трюмах не было. На полу  валялись  матрацы,  и  мы
расположились на них, подобно грузу раскрепившись между стойками и  опо-
рами трюма. Вместе со мной летело еще  примерно  пятьдесят  "ученых".  Я
последняя поднялась на борт, и мне помогли застегнуть ремни  безопаснос-
ти.
   Члены команды, нервничая, носились сломя голову и говорили только  на
языке Бамбура. Я не могла понять почти ни одного слова из указаний,  ко-
торые они нам давали. Мне понадобилось срочно облегчить мочевой  пузырь,
но они кричали "Нет времени, нет времени!" Так что мне пришлось изо всех
сил сдерживаться, пока задраивали огромные двери трюма, которые застави-
ли меня вспомнить ворота поселения в Шомеке. Спутники вокруг переговари-
вались на своем языке. Плакал ребенок. Я понимала их язык. Затем  где-то
внизу, под нами, раздался ужасный грохот. Я почувствовала, как мое  тело
распластывается на полу, будто меня придавила огромная мягкая нога, пока
лопатки не впечатались в матрац, а язык запал во рту,  словно  стремился
задушить меня: и тут, мучительно содрогнувшись,  мочевой  пузырь  изверг
свое горячее содержимое.
   Затем мы оказались в невесомости, плавая в паутине наших пут. Верх  и
низ поменялись местами, и невозможно было определить, где пол, а где по-
толок. Я слышала, как вокруг меня опять все стали переговариваться,  на-
зывая друг друга по именам и говоря то, что и  следовало  произносить  в
такой ситуации: "Ты в порядке? - Да, со мной все хорошо". Ребенок  бесп-
рестанно кричал, издавая истошные вопли. Женщина рядом со  мной  села  и
стала растирать руки и грудь в тех местах, где тело перехватывали  прис-
тежные ремни. Я решила было последовать ее примеру, но тут из  динамиков
раздался громкий хриплый голос, повторивший приказ на языке  Бамбура,  а
потом на наречии Вое Део:
   - Не отстегивать ремни! Не сходить с мест! Корабль подвергся  нападе-
нию! Он в исключительно опасном положении!
   И я осталась лежать, окруженная туманным  облачком  моей  распыленной
мочи, слушая незнакомые разговоры и ничего не понимая. Положение мое бы-
ло предельно унизительным, но страха я не испытывала. Я была свободна от
всех забот. Как перед смертью. И глупо было бы в минуту гибели  беспоко-
иться о чем-то.
   Корабль следовал по какому-то странному курсу, то и дело  содрогаясь,
словно пытался сделать вираж. Кое-кого стало тошнить. Воздух  наполнился
капельками рвоты и ее едким запахом. Я высвободила руки, и шарфом, кото-
рый был на мне, прикрыла лицо; концы его я подоткнула под голову.
   Теперь я не видела огромное пространство грузового трюма, который на-
ходился под или надо мной, и не могла понять, взлетаю я  или  падаю.  От
шарфа шел знакомый запах, который успокаивал меня.  Я  часто  накидывала
его, когда отправлялась на выступления; бледно-розового  цвета,  он  был
сделан из отличной кисеи с вплетенными серебряными нитями.  Покупая  его
на рынке города на мои первые заработанные деньги, я вспомнила о красном
шарфе матери, который подарила ей леди Тазеу. И решила, что этот ей пон-
равился бы, хотя не был таким ярким. Теперь я  лежала,  смотрела  сквозь
розоватую дымку ткани на пятна светильников в трюме и вспоминала о своей
матери Йове. Скорее всего ее убили в то утро в поселении. А может  быть,
отправили в другое поместье как "расхожую женщину"; Ахасу так и не  уда-
лось найти ее следов. Я вспоминала, как она держала голову, слегка скло-
нив ее набок, почтительно, но с изящным достоинством. Глаза у  нее  были
большие и блестящие, "взор, в котором стоят семь лун", как гласят  слова
песни. "Больше мне никогда не увидеть этих лун", - подумала я.
   Я впала в какое-то странное состояние и,  чтобы  успокоиться  и  отв-
лечься, уединившись в шатре из розовой кисеи, согреваемым моим дыханием,
стала мурлыкать слова песни. Я напевала песни свободы, что исполнялись в
Хейме, после чего перешла к песням любви, которым научила меня леди  Та-
зеу. Наконец я запела "О, о, Йеове", сначала тихо, а потом  погромче.  И
вдруг услышала, как чей-то голос, возникший в красноватом тумане, присо-
единился ко мне - мужской голос, а потом и женский. Люди с Вое Део знали
слова этой песни. Мы запели ее хором. В  него  вплелись  голоса  жителей
Бамбура, которые тоже знали ее и вставляли отдельные слова на своем язы-
ке, подхватив наше исполнение. Но постепенно пение сошло на нет.  Только
ребенок тихонько всхлипывал. Воздух был густым и спертым.
   Лишь много часов спустя, когда вентиляторы  наконец  погнали  в  трюм
свежий воздух и пассажирам разрешили отстегнуть ремни,  мы  узнали,  что
корабль космического флота сил обороны Вое Део перехватил наш  грузовик,
едва тот вышел за пределы атмосферы, и  приказал  неподвижно  зависнуть.
Капитан предпочел проигнорировать приказ. Военный корабль открыл огонь и
хотя не поразил грузовик прямым попаданием, взрыв  повредил  контрольную
аппаратуру. Тем не менее мы продолжили путь, и военный корабль никак  не
давал знать о себе. Теперь мы находились примерно в одиннадцати днях пу-
ти от Йеове. Но вражеский корабль, или группа их, мог  подстерегать  нас
на подходе к планете. Причиной, по которой грузовому кораблю было прика-
зано остановиться, оказалось "подозрение в контрабандной торговле".
   Военный флот космических лайнеров был построен несколько столетий на-
зад, чтобы защитить Уэрел от предполагаемого нападения империи  чужаков,
как тогда называли  Экумену.  Эта  воображаемая  угроза  вызывала  такой
страх, что Уэрел бросил все силы и энергию на создание космического фло-
та; результатом стараний стала колонизация Йеове. По прошествии четырех-
сот лет, в течение которых никто не угрожал нападением. Вое Део разрешил
наконец Экумене открыть посольство. Флот  использовался  для  переброски
войск и оружия во время войны за Освобождение, а теперь его корабли  ис-
полняли роль гончих псов и ловчих кошек хозяев, выслеживая беглых рабов.
   В грузовом трюме я нашла еще двух выходцев с Вое Део, и, чтобы побол-
тать, мы сдвинули наши "лежаки". Обоих отправил в Бамбур Хейм, который и
оплатил их путешествие. Мне и в голову не пришло, что за него надо  пла-
тить. Я знала, кто заплатил за меня.
   - По своей воле ни за что не полетела бы на  космическом  корабле,  -
сказала женщина.
   Она была странной личностью, Настоящая ученая, без обмана. Высококва-
лифицированный химик, работавший по найму на компанию, она убедила  Хейм
послать ее на Йеове, поскольку не сомневалась, что тот  нуждается  в  ее
знаниях и навыках, которые, конечно же,  будут  востребованы.  Жалованье
она получала куда более высокое, чем многие гареоты, но не  сомневалась,
что на Йеове оно станет еще выше. "Я собираюсь разбогатеть", -  говорила
она.
   Мужчина, точнее, мальчик, подручный мельника в одном  из  городов  на
севере, просто сбежал, и ему удалось встретить людей, которые спасли его
от смерти или рабочего лагеря. В свои шестнадцать лет он  был  невежест-
вен, громогласен, разболтан и добродушен. Он стал всеобщим любимцем, и с
ним нянчились, как с ребенком. Многие нуждались и во мне, потому  что  я
знала историю Йеове и с помощью человека, который владел обоими языками,
могла рассказать недавним жителям Бамбура о том мире, куда они направля-
лись, - о столетиях рабства под игом корпораций, о Надами, о войне,  что
завершилась Освобождением. Одни из них были арендниками из городов, дру-
гие - рабами из поместий, которых Хейм купил на  аукционе  за  фальшивые
деньги и, спешно выправив им ложные документы, отправил в это  путешест-
вие; они почти ничего не знали о том, куда лежит их путь. Тем не  менее,
несмотря на все ухищрения, наш полет привлек внимание Вое Део.
   Йоки, мальчишка с мельницы, бесконечно рассуждал, как жители Йеове  с
радостью примут нас. Он рисовал картины, которые были то ли  шуткой,  то
ли его мечтой, и говорил об оркестрах, музыка  которых  встретит  нас  у
трапа, о речах во время шикарного обеда, что  будет  организован  специ-
ально для нас. По мере того как шло время, он все подробнее  рассказывал
об этом обеде. Ибо наше существование  определялось  длинными  голодными
днями, когда мы безвольно плавали в огромном пространстве грузового трю-
ма, отмечая время лишь сумерками светильников, что наступали каждые две-
надцать часов, и двумя порциями пищи в течение "дня" вместе с водой, ко-
торые приходилось выдавливать из тюбиков в рот. Я старалась  не  задумы-
ваться о том, что нас ждет. Кончилось одно  существование  и  начиналось
другое; я находилась между ними. Если военные корабли перехватят нас, мы
скорее всего погибнем. Но если доберемся до Йеове,  там  начнется  новая
жизнь. А пока нам оставалось лишь плавать в воздухе.
   ЙЕОВЕ
   Корабль благополучно сел в космопорту Йеове. Прежде всего  разгрузили
контейнеры с техникой, затем остальной груз. Мы вышли, еле волоча ноги и
стараясь держаться поближе друг к другу; У нас не было сил противостоять
силе тяжести нового мира, которая тянула нас к центру планеты, к тому же
яркое светило, висевшее прямо над головой, слепило нам глаза.
   - Сюда! Сюда! - крикнул какой-то мужчина. Я была рада услышать родной
язык, но бамбурианцы продолжали растерянно оглядываться.
   Сюда - стоять здесь - построиться - ждать. Первым, что  мы  услышали,
оказавшись в Свободном Мире, были приказы. Нам пришлось пройти обеззара-
живание в газовой камере, что оказалось болезненной и утомительной  про-
цедурой. Потом наступил черед медицинского осмотра. Все, что мы взяли  с
собой, тоже подверглось дезинфекции и учету. У меня это не отняло  много
времени. На мне была только одежда, выстиранная две недели  назад,  и  я
только обрадовалась санобработке. Наконец нам  приказали  выстроиться  в
шеренгу по одному в большом пустом грузовом трюме.  Давняя  надпись  над
дверями по-прежнему гласила: "СКЙ - Сельскохозяйственная корпорация Йео-
ве". Один за другим мы двинулись к выходу.
   Мужчина, который занимался мной, был невысок, светлокож, средних лет,
в очках и напоминал типичного городского клерка, но я с  уважением  пос-
мотрела на него. Он был первым обитателем Йеове, с которым мне  довелось
заговорить. Он задал мне анкетные вопросы и записал их.
   - Умеете ли вы читать?
   -Да.
   - Профессия?
   - Преподавание? - Я запнулась. - Могу учить чтению и истории.
   Служащий так и не поднял на меня глаз.
   Я могла только радоваться, что у меня хватало терпения. В конце  кон-
цов, на Йеове нас никто не приглашал. И назад нас не отослали только по-
тому, что на родине нас ждала публичная казнь. Для Бамбура мы  были  вы-
годным грузом, но Йеове доставляли массу хлопот. Правда, многие  из  нас
обладали профессиями, которые могли тут пригодиться, и я прониклась  ра-
достной надеждой, когда о них стали спрашивать.
   Когда формальности были закончены, нас разделили на две группы:  муж-
чины и женщины. Йоки быстро обнял меня и направился на мужскую половину,
смеясь и размахивая руками. Я осталась с  женщинами.  Мы  смотрели,  как
мужчин повели на посадку в челнок, который улетал в  Старую  столицу.  И
тут мое терпение подошло к концу, а светлые надежды омрачились.
   - Господь наш Камье, - взмолилась я, - только  не  здесь,  только  не
снова! - От страха я впала в гнев и, когда появился мужчина и снова стал
отдавать нам приказы: пошли, двинулись, вот сюда - вскинулась: - Кто  вы
такой? Куда мы направляемся? Мы свободные женщины!
   Это был крупный парень с круглым светлокожим лицом и белесыми  глаза-
ми. Он раздраженно посмотрел на меня сверху вниз и вдруг улыбнулся.
   - Да, сестренка, вы свободны, - сказал он. - Но мы должны всем подыс-
кать работу, не так ли? Вы, леди, отправляетесь на юг. Там нужны люди на
рисовых плантациях. Вы будете немного работать, немного зарабатывать  и,
главным образом, осматриваться. Идет? Если вам там не понравится,  возв-
ращайтесь. Симпатичных маленьких леди мы тут всегда можем использовать.
   Я никогда не слышала акцента, с которым на Йеове говорят  в  сельской
местности, - мягкого и слегка певучего, с длинными отчетливыми гласными.
И никогда не слышала, чтобы женщин "имущества" называли леди. Никто  ни-
когда не говорил мне "сестренка". И конечно же, в  слово  "использовать"
он вкладывал совсем другой смысл, нежели я. Он хотел нам  только  добра.
Растерявшись, я промолчала. Но Туалтак, женщина-химик, сказала:
   - Послушайте, я не умею работать в поле, я опытный ученый?
   - О, все вы тут ученые. - Парень широко улыбнулся. - Двинулись, леди!
   Он возглавил процессию, и мы последовали за ним.  Туалтак  продолжала
что-то говорить, но вожак только улыбался и не обращал на нее внимания.
   Нас доставили в вагон, стоящий на боковых путях. Огромное яркое солн-
це клонилось к закату. Небо лучилось  разводами  оранжевого  и  розового
цветов. На землю легли длинные тени. В  горячем  пыльном  воздухе  плыли
пьянящие запахи. Пока мы стояли, ожидая своей очереди занять место в ва-
гоне, я нагнулась и подобрала с  земли  маленький  красноватый  камешек.
Круглый, с тонкими беловатыми полосками. Часть Йеове. Я держала в  руках
кусочек Йеове. Этот маленький камешек принадлежал мне.
   Наш вагон выкатили на основной путь и прицепили к  поезду.  Когда  он
двинулся, нам раздали обед: суп из огромных котлов, что на колесиках ка-
тили по проходу, миски вкусного крупнозернистого болотного риса и  плоды
пини - роскошь на Уэреле, здесь они считались обычной  едой.  Мы  ели  и
ели. Я смотрела, как на длинных пологих холмах умирали последние отсветы
дня. На небе высыпали звезды. Лун не было. И никогда больше не будет. На
востоке восходил Уэрел: огромная сине-зеленая звезда, похожая на  Йеове,
каким его видят с Уэрела. Больше мне никогда не доведется  увидеть,  как
после заката восходит Йеове. Уэрел следовал по пути солнца.
   Я жива и нахожусь тут, пришло мне в голову. Я  тоже  проследовала  по
пути солнца. Ко мне пришли мир и покой, и  покачивание  поезда  убаюкало
меня.
   На второй день пути поезд остановился в городе у большой реки Йот. Мы
вышли. Нашу группу из двадцати трех женщин снова разделили, и  десятерых
(меня в том числе) на повозке, запряженной волами, доставили в деревушку
Хагайот. В свое время она была поселением СКЙ, обитатели которого  выра-
щивали болотный рис для прокорма рабов колонии.  Теперь  тут  находилось
кооперативное поселение, выращивавшее болотный рис для "свободного наро-
да". Нас записали в члены кооператива, который должен  был  обеспечивать
нас всем необходимым до тех пор, пока мы не  начнем  зарабатывать  и  не
сможем расплатиться.
   Это был довольно продуманный способ обращения с иммигрантами без  де-
нег, без языка и без профессии. Но я не могла понять,  почему  никто  не
принял во внимание те навыки, которыми  мы  обладали.  Почему  мужчин  с
плантаций Бамбура, которые знали сельскую работу, послали в город, а  не
сюда? Почему тут только женщины?
   И почему в деревне, где живут свободные люди, существуют мужская  по-
ловина и женская, разделенные рвом?
   Я не могла понять, почему, как скоро выяснилось, все решения принима-
ют мужчины и они же отдают приказы. Но мне стало ясно, что они опасались
нас, женщин с Уэрела, которые не привыкли получать приказы от равных.  Я
поняла, что мне предстоит лишь выслушивать указания и не оспаривать  их,
даже если это придет мне в голову. Мужчины Хагайота поглядывали на нас с
нескрываемым подозрением, держа наготове бичи,  какие  полагалось  иметь
каждому надсмотрщику.
   - Может, вы собираетесь объяснять здешним мужчинам, что им делать?  -
в первое же утро сказал нам на поле староста. -  Так  вот,  тут  это  не
пройдет. Мы свободные люди и работаем бок о бок. Кто-то из вас может во-
зомнить себя женщиной-боссом. Здесь нет женщин-боссов.
   На женской половине  жили  бабушки,  но  они  не  пользовались  такой
властью, как наши. Первое столетие тут не существовало рабынь, но мужчи-
ны установили свою власть и свой образ жизни. И когда  женщины,  некогда
бывшие рабынями, попадали в это королевство, где властвовали мужчины-ра-
бы, то по сравнению с последними они не имели никакого влияния. У них не
было голоса. Даже на Йеове они могли обрести право на свое мнение,  лишь
попав в город.
   Я училась молчать.
   Для меня и Туалтак это оказалось не так сложно, как для наших  восьми
спутниц с Бамбура. Мы были первыми иммигрантками, которых вообще  видели
жители деревни. Они знали только свой язык и считали  женщин  с  Бамбура
ведьмами, потому что те говорили "не как люди". А услышав, как пришелицы
разговаривают на своем языке, избивали их бичами.
   Должна признаться, что в первый год пребывания в  Свободном  Мире  на
душе у меня было столь же паршиво, как в Зескре. Я с отвращением  прово-
дила день на рисовых плантациях, с утра до ночи стоя по щиколотку в  во-
де. Ноги распухали, покрывались отеками, в кожу вгрызались червячки, ко-
торых каждый вечер приходилось выковыривать. Но все же мы занимались не-
обходимой работой, которая была не так уж трудна для здоровой женщины. И
не она приводила меня в уныние.
   Хагайот не был племенным поселением и не придерживался столь  консер-
вативных взглядов, как старые деревни, с  которыми  позже  мне  довелось
познакомиться. Тут не было ритуального обычая насиловать девушек,  и  на
своей половине женщины чувствовали себя в безопасности. Они  "перепрыги-
вали канаву" только к тому мужчине, которого выбирали сами. Но если жен-
щина отправлялась куда-то одна или просто отделялась от товарок по рабо-
те на рисовых полях, ее могли "попросить об этом" и каждый мужчина  счи-
тал, что вправе принудить ее к соитию.
   У меня появились хорошие подруги среди деревенских женщин и тех,  что
прибыли с Бамбура. Они были не более невежественны, чем я сама несколько
лет назад, а некоторые - куда умнее меня тогдашней. Обрести друзей среди
мужчин, которые считали себя нашими хозяевами,  никакой  возможности  не
было. И я понятия не имела, как изменить течение здешней жизни.  У  меня
было тяжело на сердце, и ночами, лежа среди спящих женщин и детей, я ду-
мала: стоило ли ради этого погибать Валсу?
   Когда пошел второй год моего пребывания здесь, я решила сделать  все,
что могу, лишь бы прекратить это  унизительное  существование.  Одну  из
женщин Бамбура, тихую и туповатую, выпороли и избили за то, что она  го-
ворила на своем языке, после чего та  утопилась  на  рисовой  плантации:
легла в теплую мелкую канаву - и захлебнулась. Я боялась, что меня охва-
тит такое же желание и вода положит конец моему отчаянию. И, чтобы этого
не случилось, решила припомнить старые знания и научить женщин  и  детей
читать.
   Первым делом я вывела на рисовом полотне  несколько  простых  слов  и
стала играть с детишками. Моими занятиями заинтересовались несколько де-
вочек постарше и женщин. Некоторые из них знали, что люди в больших  по-
селениях и городах грамотны, и воспринимали  умение  читать  как  тайну,
волшебство, которое наделяет горожан огромной силой. Я не стала их разу-
беждать.
   Первым делом я записала по памяти несколько строф из "Аркамье", чтобы
женщины могли заучить их и не ждать, пока кто-нибудь из мужчин,  которых
тут называли "священниками", начнет "петь слово". Затем  попросила  свою
подругу Сеуги рассказать, как в детстве она встретилась на болотах с ди-
кой кошкой, записала историю и, озаглавив ее  "Болотный  лев,  сочинение
Аро Сеуги", прочитала вслух в компании автора и других женщин. Те пришли
в изумление и долго смеялись, а Сеуги плакала и, не находя  от  волнения
слов, трепетно касалась пальцами написанных строк.
   Вождь деревни, его помощники, надсмотрщики и почетные сыновья относи-
лись к нашим занятиям с подозрением и недоброжелательством, однако  зап-
ретить не порывались. Вскоре руководство  провинции  Йотеббер  сообщило,
что организовывает сельские школы, в которых деревенским детям предстоя-
ло проводить по полгода. Мужчины Хагайота восприняли это известие с  эн-
тузиазмом, поскольку понимали, что грамотному человеку легче найти  свое
место под солнцем.
   Ко мне явился Избранный сын, большой,  рыхлый,  бледнокожий  человек,
потерявший на войне один глаз. На нем был долгополый плотный сюртук, на-
поминавший те одеяния, что триста лет назад носили хозяева на Уэреле.
   Он сказал, что отныне я должна учить только мальчиков.
   Я ответила, что буду учить всех детей, которые изъявят  желание,  или
никого.
   - Девочки не хотят учиться, - возразил он.
   - Хотят. В  мой  класс  записались  четырнадцать  девочек.  И  восемь
мальчиков. Ты хочешь сказать, что девочки не должны знать религию,  Изб-
ранный сын?
   Наступила пауза.
   - Они должны изучать житие Туал Милосердной, - наконец ответил он.
   - Я напишу для них житие Туал, - тут же предложила я.
   И он с достоинством удалился.
   Я не испытала большого удовлетворения от этой победы. Но  по  крайней
мере преподавание можно было продолжать.
   Туалтак постоянно уговаривала меня сбежать и отправиться в город, что
стоял ниже по течению реки. Будучи непривычной к простой пище, она очень
исхудала и без конца повторяла, что ненавидит свою работу и товарок.
   - Тебе хорошо, ты выросла на этих плантациях, - говорила она. -  А  я
никогда не была такой, моя мать арендница, мы жили в прекрасной квартире
на улице Хаба, и в нашей лаборатории я считалась самой способной.  -  Ей
никак не удавалось смириться со своей потерей.
   Порой я прислушивалась к ее разговорам  и  пыталась  припомнить,  как
выглядели карты Йеове в оставленных мною книгах.  Я  вспоминала  большую
реку Йот, которая брала начало в глубинах материка и  через  три  тысячи
километров впадала в Южное море. Но в какой точке ее протяженности нахо-
димся мы, как далеко от дельты расположен Йотеббер?  Между  Хагайотом  и
городом могут лежать еще сотни таких же деревень.
   - Тебя когда-нибудь насиловали? - спросила я как-то Туалтак.
   Та оскорбилась:
   - Я арендница, а не "расхожая женщина".
   - А вот я два года была "расхожей женщиной", - сказала я. - И если бы
это случилось вновь, я бы убила насильника или покончила с собой. Думаю,
что две одинокие уэрелианки запросто могут стать жертвами насилия. Я  не
могу бежать с тобой, Туалтак.
   - Здесь это невозможно! - вскричала она с таким отчаянием, что  горло
у меня перехватило и я сама чуть не заплакала.
   - Может быть, когда откроются школы? и тут появятся люди  из  города,
тогда? - Все, что я могла предложить ей - да и себе  тоже  -  это  наде-
яться. - Если в нынешнем году будет  хороший  урожай,  мы  получим  наши
деньги и сможем сесть на поезд?
   Нам в самом деле оставалось только надеяться. Проблема заключалась  в
том, что деньги хранились у вождя и его команды, в каменной хижине,  ко-
торую те называли Банком Хагайота. У каждого из нас имелся счет, и Глав-
ный банкир аккуратно вел их реестр. Но ни женщины, ни дети не имели пра-
ва снимать деньги со своего счета. Взамен мы получали нечто вроде распи-
сок - глиняные черепки с вьщавленным росчерком Главного банкира, и с  их
помощью могли приобретать изделия, изготовлением которых занимались  де-
ревенские: одежду, сандалии, инструменты, бусы, рисовое пиво. Нам  гово-
рили, что наши деньги находятся в  безопасности.  Я  вспоминала  хромого
старика из Шомеке, который, подпрыгивая от счастья, кричал:
   "Господи, деньги в банке! Деньги в банке!"
   Еще до нашего появления деревенские женщины возмущались  существующей
системой. Теперь к ним прибавились еще девять женщин.
   Как-то вечером я спросила свою подругу Сеуги, волосы которой были та-
кими же светлыми, как и кожа:
   - Ты знаешь, что произошло в том месте, которое называлось Надами?
   - Да, - ответила она. - Женщины распахнули двери к свободе. Они  под-
нялись против надсмотрщиков, и вслед за ними восстали и мужчины.  Но  им
было нужно оружие. И тогда одна женщина прокралась ночью к сейфу хозяина
и украла ключи, которыми открыла арсенал, где надсмотрщики хранили ружья
и патроны. Вооружившись, рабы свергли власть корпораций и объявили посе-
ление Надами свободным.
   - Эту историю рассказывают и на Уэреле, - сказала я. - Даже там  жен-
щины вспоминают Надами, где их сестры начали дело Освобождения.  Говорят
о ней и мужчины. А тут мужчины рассказывают о Надами? Известна ли им эта
история?
   Сеуги и другие женщины закивали.
   - Если одна женщина освободила мужчин Надами, - сказал я, - то, может
быть, все женщины Хагайота сумеют добраться до своих денег?
   Сеуги засмеялась и подозвала группу бабушек:
   - Послушайте, что рассказывает Ракам! Вы только послушайте ее!
   После долгих разговоров, которые длились днями и неделями, была орга-
низована делегация из тридцати женщин. Мы пересекли мостик над рвом,  за
которым находилась мужская территория, и почтительно попросили встречи с
вождем. Нашей основной целью было воззвать к совести  мужчин,  заставить
их устыдиться. Речь держали Сеуги и другие женщины деревни,  потому  что
они знали, как далеко можно зайти, стыдя мужчин, и  в  то  же  время  не
разгневать их. Слушая их, я видела, что гордость говорит с  гордостью  и
обе стороны полны чувства собственного достоинства. В первый  раз  после
прибытия на Йеове я почувствовала, что стала своей  среди  этих  женщин,
что их гордость и достоинство стали моими.
   Дела в деревне вершились медленно. Но к следующему урожаю женщины Ха-
гайота получили наличными из банка заработанную ими долю.
   - Теперь дело за правом голоса, - сказала я Сеуги, потому что  в  де-
ревне не знали тайного голосования. Даже когда народ принимал  Конститу-
цию, вождь лично опрашивал мужчин и заполнял за них  бюллетени.  Мнением
женщин даже не интересовались. Хотя они не скрывали, что  хотят  принять
участие в голосовании.
   Но я больше не могла заниматься переустройством жизни Хагайота. Туал-
так была серьезно больна и буквально сходила с ума, мечтая вырваться  из
этих болот и оказаться в городе. Да и я думала о том же. Поэтому,  полу-
чив свои деньги, мы погрузились на повозку, запряженную волами, и  Сеуги
вместе с другими женщинами доставили нас на станцию.  Увидев  приближаю-
щийся состав, мы подняли флажок, и поезд остановился.
   Через несколько часов длинный состав с болотным рисом, который  везли
на мельницы Йотеббера, тронулся в путь. Мы расположились в служебном от-
секе вместе с командой поезда и  несколькими  пассажирами,  деревенскими
мужчинами. Я предусмотрительно повесила на пояс большой нож, но никто из
наших спутников не проявил неуважения к нам. За пределами своих  поселе-
ний они были робкими и застенчивыми. Я сидела на верхней  полке,  наблю-
дая, как за окном проносятся болота, густо заросшие камышом, домики  по-
селений, раскиданных по берегам широкой реки, и мне хотелось, чтобы  по-
езд никогда не останавливал свой бег.
   Подо мной, содрогаясь от приступов кашля, лежала  Туалтак.  Когда  мы
прибыли в Йотеббер, она вконец расхворалась, и я решила немедленно  дос-
тавить ее к врачу. Мужчина из поездной команды любезно растолковал  нам,
как на общественном транспорте добраться до больницы. И пока  наш  пере-
полненный автобус, дребезжа рессорами, пробирался сквозь  жаркий  шумный
город, я тем не менее испытывала радость. И ничего не могла с этим поде-
лать.
   В больнице от нас потребовали предъявить  регистрационные  документы,
полагающиеся всем гражданам.
   Но я никогда о них не слышала. Позже выяснилось, что  наши  документы
были переданы вождю Хагайота, который держал их при себе, как  и  бумаги
"своих" женщин. Но тогда я лишь изумленно смотрела на окружающих и  пов-
торяла:
   - Я ничего не знаю о регистрационных документах.
   И вдруг я услышала, как одна из женщин за конторкой сказала  напарни-
це:
   - Господи, ну можно ли быть такой грязной? Я понимала, что, чумазые и
усталые, мы производили неприятное впечатление. И знала, что кажусь  не-
вежественной дурочкой. Но, услышав слово "грязный", я  ощутила,  как  во
мне проснулась гордость и чувство собственного достоинства. Порывшись  в
сумке, я вытащила документ, даровавший мне свободу, - ветхую перепачкан-
ную бумажонку, исписанную почерком Эрода.
   - Вот мои документы! - крикнула я, отчего женщина подпрыгнула  и  по-
вернулась ко мне. - На них кровь моей  матери  и  бабушки.  Моя  подруга
больна. Ей нужна помощь. Отведите нас к врачу!
   Из коридора вышла худенькая миниатюрная женщина.
   - Идите за мной, - сказала она. Одна  из  регистраторш  открыла  было
рот, собираясь возразить, но маленькая женщина лишь посмотрела на нее, и
возражений не последовало.
   Мы направились в приемную.
   - Я доктор Йерон, - отрекомендовалась маленькая женщина. И тут же до-
бавила: - Но здесь работаю медсестрой. А вообще-то я врач. А вы? вы при-
были из Старого Мира? Из Уэрела? Присядьте-ка вот здесь, дети. Как долго
вы находитесь здесь?
   Через четверть часа доктор Йерон поставила Туалтак диагноз и  опреде-
лила ее в палату, где больной предстояло отдыхать и проходить обследова-
ние. Потом она выслушала мой рассказ и, прощаясь, вручила мне записку  к
своей подруге, которая могла помочь мне найти жилье и работу.
   - Преподавание! - сказала доктор Йерон. -  Учитель!  О,  женщина,  ты
явилась, как дождь небесный на иссохшую землю!
   И действительно, первая же  школа,  в  которую  я  обратилась,  сразу
изъявила желание взять меня на работу и предоставила  право  преподавать
все, что я сочту нужным. Поскольку я имела дело с капиталистами, то заш-
ла в другую школу, узнать, не будут ли там платить мне больше. Но в кон-
це концов вернулась в первую. Мне понравились ее люди.
   До войны за Освобождение города на Йеове давали пристанище  "имущест-
ву" корпорации, которое приобретало временное право на  свободу;  у  них
были свои больницы и школы с массой образовательных программ.  В  Старой
столице имелся даже университет для  "имущества".  Корпорации,  конечно,
наблюдали за процессом обучения, подвергали цензуре содержание лекций  и
печатных трудов, стараясь, чтобы все служило единой цели - увеличению их
доходов. Но в пределах этих узких рамок можно было пользоваться имеющей-
ся информацией, как заблагорассудится.
   Горожане Йеове очень высоко  ценили  образование.  В  течение  долгой
тридцатилетней войны система сбора и передачи  знаний  была  практически
уничтожена. Выросло целое поколение, умеющее только  нападать  и  отсту-
пать, знающее только болезни и несчастья.
   - Наши дети растут неграмотными и невежественными, - как-то раз  ска-
зал мне директор школы. - Стоит ли удивляться, что люди с плантаций  за-
няли места, оставленные надсмотрщиками корпораций? Кто остановил бы их?
   Эти мужчины и женщины, собравшиеся  в  школьных  стенах,  с  яростной
одержимостью верили, что лишь образование может проложить путь к  свобо-
де. Они по-прежнему вели войну за Освобождение.
   Йотеббер был большим и нищим городом; его широкие улицы были застрое-
ны одноэтажными домишками, которые скрывались в тени огромных старых де-
ревьев. Передвигались по нему главным образом пешком; среди неторопливых
толп, дребезжа, сновали велосипеды, и, громыхая, прокладывал  себе  путь
немногочисленный общественный транспорт. Под дамбами, вдоль заливных ни-
зин, где буйно шли в рост садовые посадки, на целые мили тянулись хижины
и бараки. Центр города был застроен преимущественно  невысокими  домами,
которые сменялись мельницами и складами. Деловой центр напоминал кварта-
лы типичного города Вое Део, только более старого, запущенного и не  та-
кого мрачного. Вместо больших магазинов для хозяев улицы были  заполнены
открытыми лотками, где торговали всем необходимым. Здесь, на юге, климат
был мягче, и легкая дымка, которую приносило в город дыхание теплого мо-
ря, была пронизана солнцем. Ощущение радости не покидало  меня.  Господь
одарил меня способностью забывать беды и неприятности, и в городе Йотеб-
бере я чувствовала себя счастливой.
   Туалтак оправилась от болезни и нашла хорошее место химика на  предп-
риятии. Виделась я с ней редко, ибо подружились мы в силу необходимости,
а не по собственному выбору. При  каждой  нашей  встрече  она  неизменно
вспоминала улицу Хаба и свою лабораторию на Уэреле, а  также  жаловалась
на работу и на коллег.
   Доктор Йерон не забыла меня. Я получила записку с просьбой  навестить
ее, что и сделала. Когда я рассказала ей о своих  делах,  она  попросила
меня сходить с ней на собрание просветительского общества. Как я выясни-
ла, оно представляло собой группу демократов, главным образом  учителей,
которые старались противостоять автократической власти племенных и мест-
ных вождей, врученной тем новой Конституцией, боролись  против  явления,
именуемого ими рабским мышлением, тупым женоненавистничеством, с которым
я познакомилась в Хагайоте. Мой опыт оказался полезен для них,  ибо  все
они были горожанами, которые сталкивались с рабским мышлением, лишь ког-
да оно начинало командовать ими. Самыми неудержимыми в своем  возмущении
из членов группы были женщины. Освобождение почти ничего не дало им, так
что терять им было нечего. Мужчины в большинстве своем являлись  сторон-
никами постепенных перемен, женщины же стояли за революцию. Поскольку  я
была родом с Уэрела и плохо разбиралась в тонкостях политики  на  Йеове,
то предпочитала слушать и помалкивать. Хотя  мне  было  нелегко  сдержи-
ваться. По природе своей я была оратором и порой чувствовала:  мне  есть
что сказать. Но я держала язык за зубами и слушала выступавших. Их в са-
мом деле стоило послушать.
   Невежество яростно защищало себя, а неграмотности, как я хорошо  зна-
ла, могла быть свойственна изощренная хитрость. Хотя комиссар, президент
провинции Йотеббер, избранный в результате подтасовки избирательных бюл-
летеней, и не понимал наших манипуляций со школьными программами, он без
больших усилий мог контролировать школы, просто посылая  туда  инспекто-
ров, которые вмешивались в ход занятий и  просматривали  наши  учебники.
Но, как и во времена корпораций, самым главным он  считал  контроль  над
телесетью. Сводки новостей, информационные программы, марионетки в  "ре-
портажах с места событий" - все подчинялось ему. И что могла противопос-
тавить этой вакханалии горстка учителей? Дети родителей, не имевших  ни-
какого образования, с помощью телесети  слышали,  видели  и  чувствовали
лишь то, что комиссар хотел им внушить: свобода - это необходимость  по-
виноваться начальству; насилие в чести и главное - мужественность.  Пос-
кольку эти истины каждодневно подтверждались жизнью и  опытом  просмотра
сообщений по телесети, что толку было в словах?
   - Грамотность не имеет никакого значения, - сокрушенно признала  одна
из членов нашей группы. - Начальники через наши головы обратились к  ин-
формационной технологии эпохи "постнеграмотности".
   Я задумалась над ее словами и, даже ненавидя эти понятия, со  страхом
признала, что, вероятно, она права.
   К моему удивлению, на следующей встрече группы появился чужак  -  ви-
це-посол Экумены. Его присутствие в городе  было  предметом  несказанной
гордости нашего комиссара, ибо чужака прислали из Старой столицы,  чтобы
поддержать главу провинции Йотеббер в его противостоянии Всемирной  пар-
тии, чьи позиции были особенно сильны здесь и которая продолжала  требо-
вать изгнания с Йеове всех иноземцев. До меня доносились  смутные  слухи
об этой личности, но я меньше всего ожидала встретить  его  на  собрании
школьных учителей-вольнодумцев.
   Он был невысок, с красновато-коричневой кожей  и  глазами  почти  без
белков, но, если не обращать на это внимания, его можно было бы счесть и
симпатичным. Он сидел напротив меня, неестественно прямо, будто по  при-
вычке, и слушал, не произнося ни слова, словно и это было для него  при-
вычным делом. К концу встречи он повернулся и в упор уставился  на  меня
своими странными глазами.
   - Радоссе Ракам? - спросил он.
   Остолбенев, я кивнула.
   - Меня зовут Йехедархед Хавжива, - сказал он. - Я привез вам  кое-ка-
кие книги от Старой Музыки.
   Я уставилась на него.
   - Книги?
   - От Старой Музыки. От Эсдардона Айи. С Уэрела.
   - Мои книги? - повторила я.
   На лице его промелькнула улыбка.
   - Где они? - вскричала я.
   - У меня дома. Если хотите, сегодня вечером можете их получить. У ме-
ня машина. - В его словах чувствовалась какая-то легкая ирония, как буд-
то он не собирался иметь машину, но радовался ее наличию.
   Подошла доктор Йерон.
   - Значит, вы нашли ее, - обратилась она к вице-послу.
   Он взглянул на нее с таким просиявшим лицом, что я невольно подумала,
уж не любовники ли они. Хотя она была значительно старше, в этом предпо-
ложении не было ничего удивительного. Доктор Йерон обладала  магнетичес-
ким обаянием. Странно, что я вообще обратила на это внимание,  ибо  меня
не привлекали сексуальные особенности других людей. Они меня не  интере-
совали.
   Во время разговора он взял ее за руку, и мне бросилось в глаза, каким
нежным был этот жест, пусть и неторопливым, но  искренним.  Это  любовь,
подумала я. Тем не менее я видела, что они не вместе, поскольку в их об-
щении и взглядах не было того интимного взаимопонимания, которым любящие
часто дарят друг друга.
   Мы с Хавживой уехали на правительственном электромобиле в сопровожде-
нии двух телохранителей - молчаливых женщин-полицейских, которые  сидели
на переднем сиденье. Мы разговаривали об Эсдардоне  Айе,  чье  имя,  как
объяснил Хавжива, означало "Старая Музыка". Я рассказала,  как  Эсдардон
Айя спас мне жизнь, переправив сюда. Мистер Йехедархед  слушал  с  таким
вниманием, что с ним было легко разговаривать.
   - Я попросту заболела, расставшись со своими книгами, мне не  хватало
их, словно они были моей семьей. Но, может быть,  с  моей  стороны  было
глупо так думать.
   - Почему глупо? - спросил Хавжива. У него был иностранный акцент,  но
в то же время в его речи уже слышалась йеовианская напевность,  а  голос
был прекрасным, низким и ласковым.
   Я попыталась объяснить все разом:
   - Понимаете, они так много значили для меня, потому что я была  абсо-
лютной невеждой, и именно книги дали мне свободу,  открыли  передо  мной
мир - точнее, миры? Но здесь я вижу, что телесеть, голограф-театры и все
прочее значат для людей куда больше, ибо определяют их  сегодняшнее  су-
ществование. Может быть, привязанность к книгам означает привязанность к
прошлому. А йеовиане должны двигаться в будущее. И словами мы никогда не
сможем изменить мышление людей.
   Хавжива выслушал меня с тем же напряженным вниманием, с каким  слушал
ораторов на собрании, после чего неторопливо ответил:
   - Но в словах заключена суть любой мысли. Книги же сохраняют слова  в
неизменности? Я и сам очень долго не умел читать.
   - Неужели?
   - Я знал, как это делается, но не читал. Я жил в деревне.  В  здешних
городах должны быть книги, - уверенно, словно немало  размышлял  на  эту
тему, заявил он. - В противном случае каждое поколение все  будет  начи-
нать с нуля. Вам предстоит спасти слова.
   Вскоре мы подъехали к дому, стоявшему на вершине холма в старой части
города. Войдя в холл, я увидела четыре объемистых ящика с книгами.
   - Да у меня столько не было! - воскликнула я.
   - Старая Музыка сказал, что все они принадлежат вам, - ответил мистер
Йехедархед и, улыбнувшись, посмотрел на меня.
   Взгляд чужаков более выразителен, чем наш. Но, чтобы заметить  движе-
ние зрачков, приходится стоять к человеку вплотную - впрочем, это заклю-
чение не относится к обладателям голубых глаз.
   - Мне просто некуда деть такую гору книг,  -  растерянно  сказала  я,
осознавая, что этот странный человек, Старая Музыка, снова помог мне об-
рести свободу.
   - А в вашей школе? В школьной библиотеке? Отличная идея, но я тут  же
представила, что их будут лапать инспектора. А вдруг им  захочется  кон-
фисковать их? Когда я вслух выразила это опасение, вице-посол предложил:
   - А что, если преподнесу их как дар посольства? Думаю, в этом  случае
инспектора поумерят свой пыл.
   - О да! - выпалила я. - Но почему вы так добры? И вы, и он?  вы  тоже
родом с Хайна?
   - Да, - сказал Хавжива, не ответив на первый мой вопрос. - Был. И на-
деюсь стать йеовианином.
   Потом он предложил мне присесть и выпить бокал вина. Он был  дружелю-
бен и легок в общении, хотя сдержан и немногословен. Я поняла,  что  ему
приходилось страдать. На лице у него виднелись шрамы, и под волосами бе-
лел след зажившей раны. Он спросил, о чем мои книги, и я ответила:
   - Об истории.
   Хавжива улыбнулся и молча протянул мне свой бокал.  Подражая  ему,  я
подняла свой, и мы выпили.
   На следующий день библиотеку доставили в нашу школу. Когда мы вскрыли
ящики и стали расставлять книги по полкам, то поняли, какие огромные нам
достались сокровища.
   - Даже в университете нет ничего подобного, - заметил один из  учите-
лей, который год учился там.
   Тут были труды по истории и антропологии Уэрела и других миров Экуме-
ны, работы по философии и политике жителей Уэрела и иных планет, сборни-
ки прозы и поэзии, энциклопедии, научные монографии, атласы и словари. В
углу одного из ящиков лежали мои собственные книги, даже истрепанный то-
мик "Истории Йеове" с надписью: "Напечатано в Университете Йеове в 1  г.
Свободы". Большинство своих книг я оставила в  школьной  библиотеке,  но
эту и еще несколько, к которым испытывала любовь и нежность,  взяла  до-
мой.
   Не так давно я была одарена этими  чувствами  и  по  другому  поводу.
Школьники преподнесли  мне  в  подарок  крохотного  пятнистого  котенка.
Мальчик с такой трогательной гордостью вручил его, что я просто не могла
отказаться. Когда я попыталась передарить котенка кому-нибудь из  учите-
лей, те встретили мое поползновение дружным смехом. "Эта доля выпала те-
бе, Ракам!" - сказали они. Волей-неволей мне пришлось взять это  крохот-
ное существо домой; котенок был такой хрупкий и маленький, что я с  тру-
дом заставляла себя прикасаться к его тельцу. В Зескре  женщины  держали
домашних животных, главным образом котов и лисопсов, ухоженных маленьких
созданий, которые питались лучше, чем люди. Да и сама я в свое время но-
сила имя такого лисопса.
   Когда я с опаской стала вынимать котенка из корзинки,  тот  ухитрился
до кости прокусить мне большой палец. При всей своей хрупкости и невесо-
мости зубки пускать в ход он умел. Я начала испытывать к нему уважение.
   Вечером я уложила его спать в корзинке, но он вскарабкался на постель
и пристроился у меня прямо на голове. Пришлось засунуть его под  одеяло,
где он спокойно и проспал всю ночь. Утром я проснулась оттого,  что  мое
животное скакало по кровати, гоняясь за  пылинками,  которые  плясали  в
солнечных лучах. Открыв глаза, я не могла удержаться от смеха.  Давно  я
так не смеялась.
   Котенок был сплошь черным, и пятнышки раскраски,  черные  на  черном,
виднелись только тогда, когда свет падал под определенным углом. Я  наз-
вала его Хозяином. И поняла, насколько приятно вечерами возвращаться до-
мой, где меня ждет мой маленький Хозяин.
   В последние полгода мы занимались организацией большой женской  мани-
фестации. Состоялось много встреч и собраний, на некоторых из них я  по-
рой замечала вице-посла и вскоре уже сама начинала искать его  взглядом.
Мне нравилось смотреть, как он слушает наши споры. Часть выступавших до-
казывала, что демонстранты не должны ограничиваться темой нарушения прав
женщин, а требовать равенства для всех и во всем. Другие  заявляли,  что
движение ни в коей мере не должно зависеть от поддержки  иностранцев,  а
носить чисто йеовианский характер. Мистер Йехедархед внимательно  слушал
и тех и других. Наконец я вышла из себя.
   - Вот я иностранка! И что, только поэтому от меня нет никакой пользы?
- возмутилась я. - Вы рассуждаете как хозяева. Можно  подумать,  что  вы
лучше всех прочих!
   - Я поверю во всеобщее равенство лишь тогда, когда увижу эти слова  в
Конституции Йеове, - добавила доктор Йерон.
   Что же касается Конституции, то ее приняли в результате всеобщего го-
лосования в то время, когда я жила в Хагайоте; из граждан  право  голоса
имели только мужчины. Наконец было решено,  что  демонстранты  потребуют
введения в Конституцию поправок о  предоставлении  женщинам  гражданских
прав, о тайном голосовании, о гарантии прав на  свободу  слова,  печати,
собраний и о бесплатном образовании для всех детей.
   В тот жаркий день семьдесят тысяч женщин перекрыли все дороги. Я  шла
вместе с ними и вместе с ними пела, прислушиваясь  к  могучему  звучанию
нашего женского хора.
   Когда мы готовили женщин к этой демонстрации, я стала выступать  пуб-
лично, поскольку обладала ораторским даром, и он нам  пригодился.  Порой
шайки хулиганов или невежественных мужчин пытались прерывать мои выступ-
ления угрожающими криками: "Надсмотрщица, хозяйка, шлюха, убирайся к се-
бе домой!" Однажды, когда они истошно  орали  "Убирайся,  убирайся!",  я
наклонилась к микрофону и сказала:
   - Я не могу этого сделать. Потому что на плантациях, где я была рабы-
ней, мы пели такие слова? - И я запела: - О, о, Йеове, никто  не  придет
назад.
   Услышав меня, буяны застыли на месте. Похоже, они  почувствовали  всю
печаль этих слов, их неизбывную тоску.
   Демонстрация прошла, но спокойствие так никогда  уже  не  восстанови-
лось, хотя бывали времена, когда наша энергия почти  сходила  на  нет  и
движение, как говорила доктор Йерон, застывало на месте. Во время одного
из таких периодов я пришла к ней и осведомилась, не могли ли бы мы орга-
низовать издательство и печатать книги. Эта идея пришла мне в  голову  в
Хагайоте, в тот миг, когда я увидела, как Сеуги погладила пальцами бума-
гу, где я записала ее рассказ, и заплакала.
   - Сказанное умирает быстро, - сказала я, - так же, как слова и образы
в телесети, и каждый может истолковывать их по своему разумению. Но кни-
ги остаются. Они вечны. Они плоть истории, говорит мистер Йехедархед.
   - А инспектора? - напомнила мне доктор Йерон. - Пока мы  не  добьемся
поправки о свободе слова, правительство никому не позволит печатать  то,
что не согласуется с его взглядами.
   Но мне не хотелось расставаться с моей идеей. Я понимала, что в  про-
винции Йотеббер нам не удастся издавать политические труды, но доказыва-
ла, что у нас есть возможность печатать прозу и стихи  для  живущих  тут
женщин. Некоторые считали, что моя затея - бесполезная трата времени.  И
мы без конца обсуждали ее со всех сторон.
   Мистер Йехедархед, вернувшийся из поездки в Старую столицу, где нахо-
дилось посольство, слушал наши дискуссии, но не говорил  ни  слова,  что
весьма разочаровало меня. Мне-то казалось, что он должен поддержать  мои
замыслы.
   Как-то раз я шла из школы домой: квартира моя  находилась  в  большом
старом здании недалеко от дамбы. Мне нравилось здесь жить, потому что  в
окна мои стучались ветви деревьев, а в просветах между  стволами  видне-
лась река, ширина которой достигала в этом месте четырех миль; она нето-
ропливо протекала меж песчаных отмелей, тростниковых зарослей и  остров-
ков, заросших ивами, которые выступали из воды в сухое время года,  а  в
сезон обильных дождей вода поднималась, размывая дамбы.
   Подойдя к дому, я увидела мистера Йехедархеда,  за  спиной  которого,
как обычно, маячили две невозмутимые женщины-полицейские. Он поздоровал-
ся со мной и осведомился, не могли ли бы мы поговорить. Я  смутилась  и,
растерянно помявшись, пригласила его к себе.
   Охранницы остались ждать в холле. Моя квартира, представляющая  собой
всего лишь одну большую комнату, находилась на третьем этаже. Я села  на
кровать, а вице-посол устроился в кресле. Хозяин, мурлыча, ходил кругами
и терся о его ноги.
   Я давно заметила, что Хавжива  находил  своеобразное  удовольствие  в
том, что ни обликом, ни поведением не соответствовал расхожим  представ-
лениям об окружении комиссара: те, увешанные значками, эмблемами  и  ко-
кардами, разъезжали повсюду не иначе как в сопровождении кавалькады  ма-
шин. А мистер Йехедархед со своими охранницами  передвигался  по  городу
либо на своих двоих, либо на скромном казенном автомобиле.  Из-за  этого
люди испытывали к нему симпатию. Все знали, как теперь знала и я, что  в
первый день своего пребывания здесь, когда он прогуливался в  одиночест-
ве, на него напала банда молодчиков из Всемирной партии и избила до  по-
лусмерти. Горожанам нравилась его смелость и непринужденность, с которой
он общался со всеми и всюду. Они считали его своим. Мы в движении  Осво-
бождения воспринимали его как "нашего посла", но он  все-таки  оставался
чужаком. Комиссар, который, может, и ненавидел его популярность, все-та-
ки извлекал из нее какую-то пользу.
   - Вы хотите организовать издательство, -  сказал  мистер  Йехедархед,
поглаживая Хозяина, который пытался вцепиться коготками ему в руку.
   - Доктор Йерон считает, что, пока мы не добьемся поправок в Конститу-
ции, от него не будет толку.
   - На Йеове существует одно учреждение, издания которого не  контроли-
руются правительством напрямую, - сказал мистер  Йехедархед,  поглаживая
брюшко Хозяина.
   - Осторожнее, он кусается, - предупредила я. - А где оно находится?
   - В университете. Да, вы правы, - сказал мистер Йехедархед, глядя  на
окровавленный большой палец. Я извинилась за  поведение  Хозяина.  Гость
спросил, уверена ли я, что он мальчик. Я ответила, что мне так  сказали,
но как-то не приходило в голову удостовериться. - У меня сложилось  впе-
чатление, что ваш Хозяин - типичная дама, - сказал мистер Йехедархед та-
ким тоном, что я не могла удержаться от смеха.
   Высасывая кровь из ранки, он засмеялся вместе  со  мной,  после  чего
продолжил:
   - Университет никогда не представлял собой значимой величины. То  был
замысел корпорации -пусть "имущество" считает, что получает образование.
В последние годы войны он был закрыт. После Освобождения снова  открылся
и с тех пор так себе потихоньку и существует, не привлекая к себе особо-
го внимания. Преподавательский состав в массе своей - пожилые люди.  Они
вернулись в аудитории после войны. Национальное  правительство  выделяет
субсидии, потому что это хорошо звучит - "Университет Йеове", но на деле
не обращает на него никакого внимания, ибо он не имеет  престижа.  Да  и
потому, что большинство членов правительства просто невежественны.  -  В
его словах не было презрения; он всего лишь констатировал факт. - И  при
университете есть издательство.
   - Знаю, - сказала я и, вытащив свою старую книгу, показала ее гостю.
   Несколько минут он листал ее, и на лице его появилось странное  выра-
жение нежности. Я не могла оторвать от него глаз. Мною владело  чувство,
сходное с тем, что возникает, когда смотришь на женщину с ребенком.
   - Обилие пропаганды, надежд и ошибок, - наконец сказал он, и в голосе
его слышалась та же нежность. - Что ж, я считаю, что замысел вполне  ре-
альный. А вы? Нужен всего лишь редактор. И несколько авторов.
   - А инспектора? - напомнила я, повторив слова доктора Йерон.
   - Экумене проще всего распространять свое влияние посредством  акаде-
мических свобод, - сказал он, - потому что мы приглашаем людей в  Экуме-
нические школы на Хайне и Be. И очень хотели бы  пригласить  выпускников
университета Йеове. Но если их образование страдает серьезными недостат-
ками из-за отсутствия соответствующих книг и,  соответственно,  информа-
ции?
   - Мистер Йехедархед, - неожиданно вырвалось у  меня,  -  вы  намерены
противостоять политике правительства?
   Он не засмеялся. И, прежде чем ответить, погрузился в  долгое  молча-
ние.
   - Не знаю, - наконец сказал он. - Пока посол поддерживает  меня.  Нам
обоим могут вынести выговор. Или уволить. И я бы хотел? - Он не сводил с
меня своих странных глаз. Наконец он посмотрел на книгу, которую продол-
жал держать в руках. - Я бы хотел стать гражданином  Йеове.  Но  я  могу
быть полезен Йеове и движению Освобождения, лишь сохраняя свое положение
в Экумене. И пока меня не остановят, буду  так  или  иначе  использовать
его.
   Когда он ушел, я стала  обдумывать  сделанное  мне  предложение.  Мне
предстояло устроиться в университет преподавателем истории и  на  добро-
вольных началах взять на себя заботы об издательстве. Для женщины с моим
прошлым, с моим небольшим кругом знаний это предложение показалось столь
нелепым и несообразным, что поначалу я подумала: должно быть,  я  непра-
вильно поняла слова мистера Йехедархеда. Когда он убедил меня,  что  это
не так, я решила, что он, должно быть, совершенно не представляет, кем я
была и чем мне приходилось заниматься. Когда я коротко ввела его в  курс
дела, он явно смутился от того, что вынудил меня затронуть  такие  темы,
да, наверно, и ему самому было не по себе, хотя большую часть времени мы
смеялись и я отнюдь не испытывала смущения, разве что  чуть-чуть,  будто
мной овладевало легкое сумасшествие.
   И все же я решила обдумать его слова. Он  требовал  от  меня  слишком
многого, и я поймала себя на том, что это осознание дается мне  нелегко.
Меня пугали необходимость того огромного шага, который  предстояло  сде-
лать, то будущее, которого я не могла себе представить. Но главным обра-
зом я думала о нем, о Йехедархеде Хавживе. Я вспомнила, как он  сидел  в
моем старом кресле и,  нагнувшись,  поглаживал  Хозяина.  Как  высасывал
кровь из пальца. Смеялся. Смотрел на меня глазами почти  без  белков.  Я
видела перед собой красновато-коричневое лицо и  руки  цвета  обожженной
глины. В голове у меня продолжал звучать тихий голос.
   Я взяла на руки котенка, который уже заметно подрос, и стала  изучать
его промежность. Но не обнаружила никаких отличительных признаков  мужс-
кого пола. Маленькое тельце, словно покрытое черным  лоснящимся  шелком,
извивалось у меня в руках. Я вспомнила, как мистер Йедархед сказал,  что
Хозяин - типичная дама, и мне снова захотелось смеяться, а затем на гла-
зах выступили слезы. Я погладила кошечку и опустила ее на  пол,  где  та
устроилась рядом со мной и принялась вылизывать шкурку.
   - Бедная ты моя девочка, - сказала я, сама не понимая, кого же я имею
в виду. Котенка, леди Тазеу или самое себя.
   Хавжива велел сразу обдумать его предложение и не терять времени. Но,
когда через пару дней он пришел к моему дому и ждал моего возвращения  у
дверей, все мысли разом вылетели у меня из головы.
   - Не хотите ли прогуляться по дамбе? - спросил он.
   Я огляделась.
   - Они здесь, - сказал он, имея в виду своих  невозмутимых  телохрани-
тельниц. - Где бы я ни был, они держатся в  трех-пяти  метрах  от  меня.
Прогулка со мной скучна, но безопасна. Гарантией тому - моя ценность.
   Пройдя лабиринтом улиц, мы вышли к дамбе и поднялись на  нее.  Стояли
легкие вечерние сумерки, все вокруг было залито теплым золотисто-розовым
светом, от реки тянуло запахами воды, тины и тростниковых зарослей.  Две
вооруженные женщины держались метрах в четырех за нашими спинами.
   - Если вы решили идти в университет, - после долгого молчания  сказал
мистер Йехедархед, - я останусь тут надолго.
   - Я еще не? - я запнулась.
   - Если вы в нем останетесь, я постоянно буду тут, - сказал он.  -  То
есть если вас это устроит.
   Я ничего не ответила. Не поворачивая головы, он искоса  посмотрел  на
меня.
   - Мне нравится, что я вижу, куда вы смотрите, - неожиданно для  самой
себя сказала я.
   - А мне нравится, что я не вижу, куда смотрите вы,  -  сказал  он,  в
упор глядя на меня.
   Мы двинулись дальше. С тростникового островка снялся герон и,  хлопая
широкими крыльями, плавно полетел над водой. Мы шли вниз по течению, ко-
торое устремлялось на юг. Небо за западе  было  залито  сиянием:  солнце
опускалось за дымную пелену города.
   - Ракам, я хотел бы знать, откуда вы появились, как жили на Уэреле, -
очень тихо сказал мистер Йехедархед.
   Я набрала в грудь воздуха.
   - Ничего не осталось, - ответила я. - Все в прошлом.
   - Мы и есть наше прошлое. Хотя речь не об этом.  Я  хотел  бы  узнать
вас. Прошу прощения. Мне бы очень хотелось узнать вас.
   Я помолчала и наконец сказала:
   - Мне бы тоже хотелось рассказать вам обо всем. Но прошлое мое грязно
и уродливо. А здесь сейчас так красиво. И я бы не хотела терять эту кра-
соту.
   - Что бы вы ни рассказали, я смогу понять это правильно, -  промолвил
он, и его тихий голос проник до самого моего сердца.
   Я начала с поселения Шомеке и торопливо пересказала всю свою историю.
Время от времени он задавал вопросы. Но большей частью молча слушал. По-
рой он брал меня за руку, но я почти не замечала его  прикосновений.  Но
когда я невольно вздрогнула, он тут же отпустил меня, решив, что  таково
мое желание. У него были прохладные руки, и  даже  после  того  как  его
пальцы соскользнули с моего предплечья, я еще долго чувствовала их.
   - Мистер Йехедархед, - послышался голос у нас за спиной.  Его  подала
одна из телохранительниц. Солнце почти закатилось, и небо пламенело кро-
ваво-золотистыми отсветами. - Не повернуть ли назад?
   - Да, - сказал мистер Йехедархед. - Благодарю.
   Когда мы двинулись в обратный путь, я взяла его за руку. И почувство-
вала, как у него перехватило дыхание.
   После Шомеке я не испытывала влечения ни к мужчинам, ни к женщинам  -
и это чистая правда. Я любила людей и с любовью прикасалась к ним, но  с
желанием - никогда. Мои ворота была наглухо закрыты.
   Теперь они распахнулись. Мною овладела такая слабость, что от  одного
прикосновения его руки у меня подкашивались ноги.
   - Как хорошо, - сказала я, - что наша прогулка так безопасна.
   Я с трудом понимала, что несу. Мне минуло тридцать лет, а я вела себя
как девчонка. Но я никогда не была ею.
   Он ничего не ответил. Мы в молчании шли вдоль реки к городу, залитому
торжественным светом заходящего солнца.
   - Поедем ко мне домой, Ракам? - сказал он.
   Я не ответила.
   - Там их не будет, - очень тихо, склонившись к моему уху так,  что  я
почувствовала его дыхание, шепнул мистер Йехедархед.
   - Не смешите меня! - сказала я и заплакала. И  не  успокаивалась  все
время, пока мы шли по дамбе. Я всхлипывала, замолкала и  снова  начинала
всхлипывать. Я выплакивала свой позор и все свои горести. Я плакала  по-
тому, что они жили во мне и никогда не исчезнут. Я плакала  потому,  что
ворота распахнулись и я могла наконец войти в тот мир,  что  простирался
за их пределами, но я боялась.
   Мы сели в машину и доехали до моей школы.  Мистер  Йехедархед  вышел,
молча поднял меня на руки и понес. Две женщины на переднем сиденье  даже
не обернулись.
   Мы вошли в его дом, который мне как-то довелось видеть, старый  особ-
няк одного из хозяев времен корпорации. Хавжива  поблагодарил  охрану  и
закрыл за собой двери.
   - Надо бы пообедать, - сказал он. - Но повара нет на месте.  Я  соби-
рался пригласить вас в ресторан. И забыл.
   Он отвел меня на кухню, где мы нашли холодный рис, салат и вино.  По-
том уселись по разные стороны кухонного стола и стали есть. Когда с едой
было покончено, он пристально посмотрел на меня и опустил глаза. Мы мол-
чали. Наконец, после бесконечно длинной паузы, он сказал:
   - О, Ракам!.. Позволишь ли ты мне любить тебя?
   - Я хочу испытать любовь к тебе, - ответила я. - Я никогда  не  знала
ее. Я ни с кем не занималась любовью.
   Улыбнувшись, он встал и взял меня за руку. Бок о бок мы поднялись на-
верх, миновав порог, за которым, наверное, когда-то  начиналась  мужская
половина дома.
   - Я живу в безе, - сказал он. - В гареме. Мне нравится  вид,  который
открывается из женской половины.
   Мы вошли в его комнату. Он остановился, глянул на меня и отвел глаза.
Я была так испугана, так растеряна, что мне казалось - у меня не  хватит
сил подойти к нему, коснуться его. Я заставила себя приблизиться. Подняв
руку, я коснулась его лица, провела пальцем по шрамам у глаза и  в  углу
рта и обняла его.
   Ночью, когда мы дремали в объятиях друг друга, я спросила:
   - Ты спал с доктором Йерон? Я услышала, как в его груди, которая при-
жималась к моей, родился тихий смешок.
   - Нет, - ответил Хавжива. - На Йеове нет никого, кроме  тебя.  И  для
тебя на Йеове нет никого, кроме меня. Мы были девственниками  на  Йеове?
Ракам, араха?
   Он уткнулся головой в мое плечо и, пробормотав что-то  на  незнакомом
языке, уснул. Он спал крепко и тихо.
   Позже, в том же году, я отправилась на север, в университет, где ста-
ла читать курс истории. По стандартам того  времени  я  вполне  отвечала
своему предназначению. С тех пор я и работаю там преподавателем и редак-
тором печатных изданий.
   Хавжива не нарушил своего обещания и постоянно, или почти  постоянно,
находится рядом.
   Поправки к Конституции были приняты тайным голосованием в 18-м йеови-
анском году Свободы. О событиях, что способствовали этому, и о том,  что
случилось позже, вы можете прочитать в новом трехтомнике  "История  Йео-
ве", вышедшем в издательстве "Университет-пресс". Я поведала историю,  о
которой меня просили рассказать. Ей, как и многим другим, положил  конец
союз двух людей. Что такое любовь мужчины и женщины, их тяга друг к дру-
гу в сравнении с историей двух миров, великими революциями нашего време-
ни, надеждами и нескончаемыми страданиями наших  собратьев?  Мелочь.  Но
ведь и ключ, открывающий двери, тоже невелик. Потеряв его, вы никогда не
переступите порог, дверь так и останется закрытой. Только в  себе  самих
мы теряем или находим свободу, только сами принимаем рабство или  кладем
ему конец. Поэтому я написала эту книгу для своего друга,  с  которым  я
живу и умру свободной.

   ЗАМЕТКИ ОБ УЭРЕЛЕ И ЙЕОВЕ
   Из справочника "Известные миры", изданного в Дарранде, Хайн,  93  год
Хайнского цикла, 5467-й локальный год.
   2102-й экуменический год отмечается как "настоящее время" (НВ), в  то
время как исторические даты приводятся в годах "до  настоящего  времени"
(ДНВ)
   Система Уэрел-Йеове состоит из 16  планет,  вращающихся  вокруг  жел-
то-белой звезды (RK-5544-34). Жизнь существует на третьей,  четвертой  и
пятой планетах. На  пятой,  именуемой  на  воедеанском  Ракули,  обитают
только беспозвоночные формы живых существ, толерантные к холодному и су-
хому климату; планета не подлежит колонизации и использованию. Третья  и
четвертая планеты, Йеове и Уэрел, отвечают принятым на Хайне стандартным
требованиям к атмосфере, силе тяжести, климату etc. Уэрел был  колонизи-
рован Хайном в последние годы Экспансии около миллиона лет назад.  Выяс-
нилось, что на планете не имеется местной фауны, поэтому все  формы  жи-
вотной жизни, обитающие  на  Уэреле,  представляют  собой  видоизменения
хайнских представителей животного мира. На Йеове не было фауны до  коло-
низации его Уэрелом в 365 г. ДНВ.
   УЭРЕЛ
   ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ
   Четвертая от своего светила  планета,  Уэрел,  имеет  семь  небольших
спутников. Климат характеризуется низкими температурами, особенно холод-
но в районе полюсов. Флора в массе своей скудная и бедная,  все  образцы
фауны - хайнского происхождения, приспособившиеся к питанию местной рас-
тительностью; затем, окончательно адаптировавшись, они претерпели и  ге-
нетические изменения. Человек в процессе адаптации приобрел синюшную ок-
раску кожи (от черной до светлой с синеватым  оттенком)  и  своеобразный
цвет глаз (исчезновение белков) - и то и другое связано с влиянием  эле-
ментов солнечного спектра.
   ВОЕ ДЕО
   НОВАЯ ИСТОРИЯ
   В 4000-3500 гг. ДНВ агрессивная, стремительно прогрессирующая популя-
ция чернокожего населения, обитавшая к югу от экватора  на  единственном
большом континенте (в данном регионе в настоящее время  расположена  Вое
Део), вторглась на территории к северу от экватора, населенные светлоко-
жим населением, и подчинила их себе. Завоеватели создали рабовладельчес-
кое общество, основанное на цвете кожи.
   Вое Део представляет собой самую многочисленную и преуспевающую нацию
на планете; все остальные территории обоих полушарий являются  протекто-
ратами, вассальными государствами Вое Део или  экономически  зависят  от
него. Экономика Вое Део носит капиталистический характер и в течение ми-
нимум 3000 лет держалась на использовании рабского труда. Правители  Вое
Део предписывали описывать Уэрел как единое общество. Но  поскольку  оно
претерпевает бурные изменения, это  требование  может  быть  отнесено  к
прошлому.
   СОЦИАЛЬНЫЕ КЛАССЫ В РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ
   Классы: хозяин (владелец, или гареот) и раб ("имущество").  Классовая
принадлежность всех без исключения лиц определяется по  материнской  ли-
нии.
   Цвет кожи: от сине-черного к сизому или  серовато-коричневому  вплоть
до почти полного обесцвечивания, то есть белого  (полный  альбинизм,  не
сказывается на цвете волос и глаз, которые остаются темными).  Идеальным
- и абстрактным - считается вариант, когда класс определялся бы по цвету
кожи: хозяева черные, "имущество" белое. На деле же многие хозяева  чер-
ные,  но  большинство  просто  темнокожие;  часть  "имущества"   черная,
большинство - бежевых оттенков и лишь некоторые - белые.
   Хозяевами называются мужчины, женщины и дети.
   В целом термин "хозяин" применяется по отношению либо  к  классу  как
таковому, либо к личности (семье), во владении каковой имеется двое  или
более рабов.
   Хозяин одного раба или не имеющий рабов называется беспоместным хозя-
ином, или гареотом.
   Веоты - члены наследственной воинской касты хозяев, в  среде  которой
существуют ранги рега, задьйо, ога. Мужчины этой касты, все без исключе-
ний, служат в армии; почти все  семьи  веотов  обладают  собственностью,
большинство из них хозяева, но часть - гареоты.
   Женщины-хозяева образуют подкласс высшей касты. С точки зрения закона
такая женщина - собственность мужчины (отца, дяди, брата, мужа, сына или
опекуна). Большинство наблюдателей считают, что различия по признаку по-
ла в уэрелианском обществе не менее важны и существенны, чем деление  на
хозяев и рабов, но менее заметны, ибо женщины хозяев в социальном смысле
стоят гораздо выше, чем "имущество" того или иного пола. Поскольку  жен-
щины считаются собственностью, сами они не могут обладать таковой, вклю-
чая человеческое "имущество". Тем не менее у  них  есть  право  распоря-
жаться собственностью.
   "Имуществом" именуются мужчины, женщины и дети. Уничижительные  клич-
ки: рабы, "пыльные", белые.
   Лулы - рабочее сословие  рабов,  принадлежащее  отдельному  лицу  или
семье. Все рабы на Уэреле относятся к лулам, кроме  макилов  и  военного
"имущества".
   Макилы - продаются Корпорацией развлечений, во владении которой и на-
ходятся.
   Военное "имущество" - продается армией, во владении которой  и  нахо-
дится.
   "Укороченные", или евнухи, - мужчины-рабы, подвергшиеся кастрации  (в
той или иной мере добровольно, в зависимости от возраста и пр.), что да-
ет им определенный статус и привилегии. В хрониках Узрела описано  нема-
лое количество "укороченных", которые при разных правительствах обладали
огромной властью; многие становились влиятельными чиновниками. Надсмотр-
щиками на женской половине поселений могли быть только евнухи.
   Отпущенники - до последнего столетия встречались исключительно редко;
их количество ограничивалось несколькими известными историческими леген-
дами о рабах, чья исключительная преданность и  неоспоримые  достоинства
побуждали хозяев дать им свободу. Во время начавшейся на Йеове войны  за
Освобождение случаи освобождения рабов на Уэреле стали  встречаться  го-
раздо чаще; ее практиковала группа хозяев,  именуемая  Общиной,  которая
проповедовала отказ от института рабства. С точки зрения закона, но не в
глазах общества, отпущенники считались гареотами.
   Во времена Освобождения на Вое Део численность "имущества"  и  хозяев
соотносилась как 7:1. (Примерно половина таких хозяев  входила  в  число
гареотов, которым принадлежал в лучшем случае один раб.) В более  бедных
странах эта пропорция была заметно ниже или вообще изменила  свой  поря-
док: так, в Экваториальных странах соотношение количества "имущества"  и
хозяев было 1:5. Считалось, что в целом на Уэреле на одного хозяина при-
ходилось по три единицы "имущества".
   ДОМ И ПОСЕЛЕНИЕ
   Исторически так сложилось, что в сельской местности, в поместьях,  на
фермах и плантациях, "имущество" жило в поселении, обнесенном стеной или
изгородью, с единственными воротами. Рвом, тянувшимся параллельно  стене
с воротами, поселение делилось на две части. "У ворот" была мужская  по-
ловина, а "внутри" - женская. Мальчики жили "внутри" до тех пор, пока не
достигали рабочего возраста (8-10 лет), после чего переходили в  мужское
общежитие. Женщины обитали в хижинах, которые обычно делили между  собой
матери с дочерьми, сестры или подруги:  от  двух  до  четырех  женщин  с
детьми. Мужчины и мальчики жили в строении "у ворот",  которое  именова-
лось обще-, житием, или "длинным домом". Огороды разбивали  и  ухаживали
за ними старики и дети, которым не надо было ходить на  работы;  пожилые
же, как правило, готовили еду для работающих. Управляли  поселением  ба-
бушки.
   "Укороченные" (евнухи) жили в отдельных домах у  внешней  стены,  над
которой стояла наблюдательная вышка; они исполняли обязанности надсмотр-
щиков поселения, посредников между бабушками и  рабочими  надсмотрщиками
(те были членами семей хозяев или нанятыми  гареотами,  надзиравшими  за
рабочим "имуществом"). Рабочие надсмотрщики жили в  домах  вне  пределов
поселения.
   Хозяйские семьи и их вассалы из того же класса занимали Дом.  Понятие
Дома включало в себя любое количество отдельно стоящих строений, кварта-
лы рабочих надсмотрщиков и стойла для скота, но главным образом  обозна-
чало большой семейный дом. Традиционно  Дом  состоял  из  двух  половин:
мужской (азаде) и женской (беза),  между  которыми  существовала  четкая
граница. Уровень ограничений для женщин зависел от преуспеяния, власти и
социальных претензий данной семьи.  Женщины-гареоты  могли  пользоваться
относительной свободой передвижений и занятий, но женщины из  обеспечен-
ных или известных семей содержались в пределах Дома, прогуливаясь лишь в
обнесенных стеной садиках, и никогда  не  выходили  без  многочисленного
мужского эскорта.
   На женской половине обитали женщины из состава "имущества", исполняв-
шие обязанности домашней прислуги и  удовлетворявшие  потребности  хозя-
ев-мужчин. Некоторые Дома держали мужскую прислугу, обычно мальчиков или
стариков; кое-где слугами были "укороченные".
   В поселениях вокруг заводов, фабрик, шахт etc порядок управления  но-
сил более модифицированный характер. Там, где практиковалось  разделение
труда, чисто мужские поселения контролировались  наемными  гареотами:  в
чисто женских за порядком, как и в сельских поселениях, следили бабушки.
Продолжительность жизни мужского поголовья в такого рода поселениях сос-
тавляла примерно 28 лет. В те времена, когда "имущества" не хватало и  в
ранние годы колонизации шла оживленная работорговля с Йеове, часть хозя-
ев на кооперативных началах организовала  "поселения  для  размножения".
Содержавшиеся в них женщины исполняли легкие работы и регулярно  тяжеле-
ли; некоторые из этих "маток" ежегодно выкармливали по ребенку в течение
двадцати и более лет.
   Арендники. На Уэреле все "имущество" имело индивидуальных владельцев.
(Корпорации на Йеове изменили эту практику: все рабы принадлежали  им  и
не имели отдельных владельцев.)
   В городах Узрела "имущество" по традиции обитало в домах  своих  вла-
дельцев, удовлетворяя их потребности. В течение  последнего  тысячелетия
среди хозяев широко распространилась практика отдавать внаем часть разм-
ножившегося "имущества" как  квалифицированную  или  неквалифицированную
рабочую силу. Владельцы или акционеры компаний, каждый  по  отдельности,
могли приобрести такое "имущество" и владеть  им;  компания  же  сдавала
"имущество" в аренду, следила за его использованием и  получала  опреде-
ленный доход. Если в распоряжении хозяина имелось хотя  бы  два  опытных
работника, он мог жить на получаемую за них арендную  плату.  Арендники,
как мужчины, так и женщины, составляли в городах самую большую группу  в
среде "имущества". Они жили в "общих компаундах" -  многоквартирных  до-
мах, под надзором нанятых надсмотрщиков-гареотов. Те следили за соблюде-
нием комендантского часа и проверяли, кто входит в дом  и  кто  покидает
его.
   (Необходимо отметить разницу между уэрелианскими арендниками, которых
хозяева сдавали внаем, и гораздо более свободными отпущенниками на  Йео-
ве, рабами, которые платили хозяевам налог за  право  свободно  выбирать
себе занятие, что называлось "аренда свободы".  Одной  из  первых  забот
Хейма, подпольной организации, выступающей за освобождение рабов на  Вое
Део, было стремление ввести такую же "аренду свободы" и на Уэреле.)
   В большинстве "общих компаундов" и в городских хозяйствах существова-
ло разделение по признаку пола на азаде и безу, однако  часть  хозяев  и
отдельные компании разрешали своему "имуществу" и арендникам жить парами
- но только не в браке. Хозяева в любое время, не утруждая себя объясне-
ниями, могли разлучить их. Дети любой такой пары  из  среды  "имущества"
поступали в собственность матери хозяина.
   В обычных поселениях гетеросексуальные отношения контролировались хо-
зяевами, надсмотрщиками и бабушками. Те, кто "перепрыгивал ров",  делали
это на свой страх и риск. Недосягаемым идеалом для  хозяев  было  полное
разделение мужского и женского "имущества", селективный отбор  надсмотр-
щиками пар для размножения, использование тщательно отобранного мужского
"имущества" для оплодотворения с оптимальными интервалами женского "иму-
щества", которое будет производить желаемое число детей. Женщины  же,  в
большинстве своем, будут содержаться на фермах, чтобы избежать  чрезмер-
ного размножения и нежелательной беременности. У доброжелательных хозяев
бабушки и "укороченные" часто могли оберегать девушек и женщин от  изна-
силования и даже разрешали общаться влюбленным парам. Но условия рабско-
го существования создавали препоны как для хозяев, так и для бабушек: ни
закон, ни обычаи Узрела не допускали никаких форм брака среди рабов.
   РЕЛИГИИ
   Государственной религией Вое Део было поклонение Туал,  божественному
материнскому воплощению Кван Джина, олицетворявшей  мир  и  всепрощение.
Философски Туал рассматривалась как самое важное воплощение Амы  Созида-
теля, или Духа-Творца. Исторически она представляла собой слияние многих
местных богов и божков и на местах нередко обретала множество обликов. С
государственной точки зрения поддержка единой национальной религии соот-
ветствовала стремлению Вое Део укрепить свою гегемонию в других странах,
хотя этой религии не были свойственны миссионерство  или  агрессивность.
Священники-туалиты могли занимать высокие посты в правительстве и на са-
мом деле занимали их. Классовое отношение: поклонение образу и службы  в
честь Туал вводились хозяевами во всех поселениях рабов, на Уэреле и  на
Йеове. Туализм был религией хозяев. "Имуществу" насильственно  предписы-
валось поклонение ей, и, хотя в ритуалах проявлялись аспекты мифов о Ту-
ал и связанных с ней  обрядов,  большинство  представителей  "имущества"
считали себя камьеитами. Согласившись считать Камье Невольником и  млад-
шим воплощением Амы, священники культа Туал позволяли поклонение Камье и
терпели его жрецов (официально те не относились к числу священнослужите-
лей) в среде рабов и солдат (большинство веотов были камьеитами).
   "Аркамье", или Житие Камье-Меченосца (Камье также называли  Пастухом,
верховным божеством звериного мира и Невольником, ибо он долго был в ус-
лужении у Владыки Ночных Сумерек): воинский эпос, примерно 3000 лет  су-
ществующий в среде "имущества" и распространенный по всему миру как  ис-
точник и учебник их собственной религии. В нем превозносятся такие  доб-
лести рабов-воинов, как преданность, отвага, терпение и самоотречение, а
также духовная независимость,  стоическое  равнодушие  к  этому  миру  и
страстный возвышенный мистицизм: реальность может быть побеждена  только
той реальностью, которую ты воображаешь себе. "Имущество" и веоты,  пок-
лоняясь Туал, считают ее инкарнацией Камье, а его самого  -  инкарнацией
Амы Созидателя. Понятия "этапов жизни" и "ухода  в  молчание"  входят  в
число мистических идей и обрядов, разделяемых и камьеитами и туалитами.
   ОТНОШЕНИЯ С ЭКУМЕНОЙ
   Первый  посол  (1724  г.  НВ)  был  встречен  с  предельной  подозри-
тельностью. После того как делегации, окруженной плотным кольцом охраны,
было разрешено ступить  на  землю  с  корабля  "Хагам",  предложение  об
объединении встретило отказ. Правительство Вое Део и его союзники запре-
тили чужакам вторгаться в пределы их солнечной системы. Но  впоследствии
Уэрел, возглавляемый Вое  Део,  чувствуя  присутствие  соперников,  стал
стремительно развивать космическую технологию, поощрять  промышленный  и
технический прогресс. В течение долгих лет правительство Вое Део,  воен-
ные структуры и  индустрия  руководствовались  параноидальным  ожиданием
возвращения вооруженных армад чужаков, которые якобы завоюют их.  Именно
этот уровень развития позволил в течение тринадцати  лет  колонизировать
Йеове.
   В течение последующих трехсот лет Экумена время от  времени  пыталась
установить контакты с Уэрелом. По настоянию Университета Бамбура был на-
чат обмен информацией, в который включился ряд университетов и  исследо-
вательских институтов. По истечении трехсот  лет  Экумене  наконец  было
позволено прислать несколько наблюдателей. Во время войны за  Освобожде-
ние на Йеове Экумена получила предложение прислать послов на Вое  Део  и
Бамбур, а позже такое же предложение поступило от Гатаи, от Сорока госу-
дарств и других народов. В течение  определенного  времени  несоблюдение
Конвенции об оружии не позволяло Уэрелу вступить в Экумену, несмотря  на
давление Вое Део на другие государства с требованием сокращения вооруже-
ний. После отмены Конвенции об оружии Уэрел присоединился  к  Экумене  -
миновало 359 лет после первого контакта, и 14 лет назад война  за  Осво-
бождение на Йеове закончилась.
   Поскольку колония на Йеове была собственностью корпораций и не  имела
своего правительства, хозяева на Уэреле считали, что она не  может  пре-
тендовать на членство в Экумене. Последняя же продолжала задавать вопро-
сы о праве четырех корпораций владеть планетой и  ее  населением.  Когда
шли последние годы войны за Освобождение, Партия Свободы  пригласила  на
Йеове наблюдателей Экумены, и  появление  постоянного  посла  совпало  с
окончанием войны. Экумена помогла Йеове успешно завершить  переговоры  о
прекращении экономического контроля над планетой со стороны корпораций и
правительства Вое Део. Всемирная Партия едва не добилась успеха в  своих
требованиях выставить с планеты и чужаков, и обитателей Уэрела, но, ког-
да их движение потерпело крах, Экумена вплоть до дня выборов поддержива-
ла временное правительство. Йеове присоединилась к Экумене в 11 г.  Сво-
боды, за три года до Уэрела.
   ЙЕОВЕ
   ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ
   Третья планета от своего солнца, Йеове обладает умеренно теплым  кли-
матом, с незначительными сезонными изменениями.
   Микроорганизмы присутствуют на планете с незапамятных времен и предс-
тавляют собой как нормальные формы, так и изменившиеся в  силу  тех  или
иных причин. Некоторые морские микроорганизмы Йеове считаются животными;
остальную же часть биоты, естественной живой среды на планете, составля-
ют растения.
   На поверхности почвы присутствует большое количество сложных образцов
растительного мира, существующих на принципах фотосинтеза или же  сапро-
фитов. Большинство ведут неподвижный образ жизни; часть растений,  живу-
щих сообществами или по отдельности, снабжены  "щупальцами"  и  способны
медленно передвигаться с места на место. Основную  крупную  живую  форму
представляют деревья. Южному континенту свойствен ярко выраженный климат
тропических джунглей, и от береговой линии океанского  побережья  вплоть
до Полярного круга тянутся дождевые леса, которые  в  районе  Антарктики
сменяются тайгой. Южная и северная части Великого континента  густо  за-
росли лесами, а центральную  часть  его,  представляющую  собой  высокое
плоскогорье, занимают степи и саванны с обширными участками болот,  тор-
фяников и плавней на прибрежных равнинах. При отсутствии  представителей
живого мира, которые могли бы взять на себя  роль  опылителей,  растения
выработали у себя  многочисленные  механизмы,  позволяющие  использовать
дожди и ветры для перекрестного опыления и  перемещения:  "взрывающиеся"
семена, крылатые семена, сплетения семян, которые, подхваченные  ветром,
улетают на сотни миль, водонепроницаемые споры, семена, "ввинчивающиеся"
в землю, "плавающие" семена, растения, "флюгера" которых улавливают дви-
жение ветра, снабженные ресничками etc.
   В морях, теплых и относительно мелких, и на обширных прибрежных забо-
лоченных участках существует огромное количество неподвижных и плавающих
растений - планктон, бурые и красные водоросли, кораллы и губки,  форми-
рующие стабильные конструкции (главным образом из кремния) и  уникальные
растения, такие, как "парусники" и  "зеркальники".  Прибрежные  участки,
где рос тростник, идущий на циновки, выкашивались корпорациями столь ин-
тенсивно, что в течение тридцати лет они были полностью оголены.
   Бездумное внедрение растений и животных с Уэрела привело к тому,  что
три пятых образцов местной флоры и фауны были уничтожены  или  полностью
подавлены пришельцами, чему способствовало промышленное загрязнение  ок-
ружающей среды и война. Хозяева доставили на планету оленей, гончих  со-
бак, ловчих котов и гигантских лошадей для своих охотничьих утех.  Олени
уничтожили и свели на нет большую часть местных растительных угодий. Не-
мало привезенных животных пало в долгой борьбе за существование.  Выжив-
шие образцы уэрелианского животного мира (кроме человека) включают в се-
бя:
   - птиц (домашние птицы, служащие для игр и в качестве источника пита-
ния; певчие птицы, выпущенные на свободу - часть образцов приспособилась
и выжила);
   - лисопсов и пятнистых кошек;
   - коров (домашние животные, но в отдаленных районах часть из них оди-
чала);
   - ловчих котов (одичали, встречаются редко, преимущественно  в  боло-
тистой местности).
   Разведение в реках некоторых образцов рыб  катастрофически  сказалось
на состоянии местной водной растительности, и выживших рыб пришлось тра-
вить ядом. Все попытки развить океаническое рыбоводство кончились неуда-
чей.
   Во время войны за Освобождение были забиты все лошади, которые  явля-
лись символом хозяйского добра; ныне их поголовья не существует.
   КОЛОНИЗАЦИЯ И ЗАСЕЛЕНИЕ
   Первые корабли с Уэрела достигли Йеове в 365 г.  ДНВ.  Первопоселенцы
серьезно занялись изучением,  картографированием  и  развитием  планеты.
Горнодобывающая корпорация Йеове (ГКЙ), основные инвесторы которой  были
гражданами Вое Део, получила эксклюзивное право на разработки. Когда че-
рез двадцать пять лет в строй вошли более крупные  и  надежные  корабли,
горное дело стало приносить доходы, и ГКЙ стало регулярно доставлять ра-
бов на Йеове, а на Уэрел - руду и минералы.
   Следующей крупной компанией стала  Корпорация  лесоразработок  Второй
планеты, которая сводила на Йеове строевой лес и поставляла его  на  Уэ-
рел, где промышленное развитие планеты и рост народонаселения уничтожили
леса почти под корень.
   К концу первого столетия крупной промышленной отраслью стала эксплуа-
тация океанских ресурсов; Снабженческая корпорация Йеове (СКЙ),  получая
немалый доход, уничтожала тростниковые заросли. Покончив с его запасами,
СКЙ обратилась к сбору и обработке других морепродуктов, особенно пузыр-
чатых водорослей, богатых маслами.
   В течение первого столетия колонизации Сельскохозяйственная  корпора-
ция Йеове начала систематически культивировать чужие зерновые культуры и
туземные фрукты, такие, как тростник ойе и  плоды  пини.  Теплый  ровный
климат Йеове, отсутствие вредных насекомых и травоядных животных (чисто-
ту экологической среды гарантировали строгие карантинные правила) приве-
ли к бурному расцвету сельского хозяйства.
   И отдельные предприятия четырех  корпораций,  и  регионы,  в  которых
функционировали их шахты, лесные разработки, марикультура  и  сельскохо-
зяйственные угодья - все вместе получило название "плантации".
   Четыре мощные корпорации установили абсолютный контроль  над  выходом
своей продукции, хотя вокруг нее десятилетиями велись сражения (и юриди-
ческие, и физические) из-за сомнительных прав на разработки планеты.  Ни
одной из соперничающих компаний не удалось нарушить  монополию  корпора-
ций. Те получали полную и действенную поддержку - военную,  политическую
и научную- от правительства Вое Део, в казну  которой  поступали  внуши-
тельные доходы от корпораций. И основные вклады в капитал корпораций то-
же делали правительство и капиталисты Вое  Део.  Мощное  государственное
образование во времена освоения, Вое Део после трех столетий колонизации
стало, вне всяких сомнений, самым богатым государством на Уэреле,  кото-
рое доминировало над другими странами или контролировало их. Тем не  ме-
нее его контроль над деятельностью корпораций на Йеове был  чисто  номи-
нальным. В переговорах с властью корпорации вели себя как суверенное го-
сударство.
   НАСЕЛЕНИЕ И ИНСТИТУТ РАБСТВА
   В течение первого столетия  в  колонию  Йеове  корпорации  доставляли
только рабов-мужчин. Их монополия на эксплуатацию рабовладельческих  ко-
раблей на пару с инопланетным картелем была полной и всеобъемлющей. В те
времена основное поголовье рабов поступало из самых бедных стран Уэрела;
позже, когда разведение рабов для рынка  Йеове  стало  приносить  доход,
большинство рабов поставляли Бамбур, Сорок государств и Вое Део.
   За этот период численности класса хозяев достигла примерно 40 000 че-
ловек (80% - мужчины), а поголовье рабов достигло 800 000  человек  (все
мужчины).
   Существовало несколько экспериментальных "эмигрантских городов",  по-
селений гареотов (представителей класса хозяев, не имевших рабов), рабо-
тавших главным образом на промышленных предприятиях и в службе  сервиса.
На первых порах к таким поселениям относились терпимо, но затем старани-
ями корпораций, которые потребовали от  правительств  Уэрела  ограничить
эмиграцию личного состава, им пришел конец.  Обитавших  в  них  гареотов
вернули на Уэрел, а исполнение их обязанностей взяли на себя рабы. Таким
образом "средний класс" на Йеове, состоявший из горожан и торгового сос-
ловия, был сильно разбавлен полунезависимыми рабами, а  не  гареотами  и
арендниками, как на Уэреле.
   Цены на крепостных продолжали расти, поскольку  срок  "функционирова-
ния" раба в шахтах и на плантациях быстро подходил  к  концу  (в  первом
столетии продолжительность "трудовой жизни"  рабов-шахтеров  была  равна
пяти годам). Отдельные хозяева все чаще  стали  контрабандой  доставлять
рабынь для сексуального обслуживания и работ по дому. Уступая  настойчи-
вому требованию времени, корпорации изменили правила и разрешили  импорт
рабынь (в 238 г. ДНВ).
   Первых рабынь рассматривали  только  как  маток-производительниц.  Им
позволялось жить только в пределах поселений на плантациях. Когда  стало
ясно, что их можно с выгодой использовать на самых разных работах, хозя-
ева большинства плантаций пошли на смягчение ограничений. Тем  не  менее
рабыням пришлось приспосабливаться к столетней социальной системе,  соз-
данной мужчинами-рабами, в которой женщины  оказались  на  самой  нижней
ступени - рабыни рабов.
   На Уэреле имело персональных владельцев все "имущество", кроме  маки-
лов (Корпорация развлечений приобретала их у хозяев) и солдат (у  хозяев
их покупало государство). На Йеове все рабы были собственностью корпора-
ции, которая приобретала их у владельцев на Уэреле. Никто  из  рабов  на
Йеове не имел личного хозяина и не мог получить свободу.  Даже  те,  кто
исполняли обязанности домашней обслуги, например горничные жен плантато-
ров, официально принадлежали корпорации, которая владела плантацией.
   Хотя предоставление рабам свободы было запрещено, но, поскольку попу-
ляция рабов росла очень быстро и на многих плантациях превысила установ-
ленный уровень, статус вольноотпущенника стал довольно обычным явлением.
Вольноотпущенники находили себе оплачиваемую работу по найму или незави-
симо и регулярно вносили "плату за свободу",  отдавая  одной  или  более
корпорациям около 50% своего ежемесячного или ежегодного жалованья,  ко-
торая считалась налогом за право самостоятельно работать. Многие вольно-
отпущенники работали испольщиками, продавцами,  подсобными  рабочими  на
фабриках или в службе сервиса; в течение  третьего  столетия  профессио-
нальный класс вольноотпущенников был широко распространен в городах.
   К концу третьего столетия, когда рост народонаселения  несколько  за-
медлился, на Йеове обитало примерно 450 миллионов человек; пропорция хо-
зяев и рабов стала уже меньше, чем  1:100.  Примерно  половину  рабского
сословия составляли вольноотпущенники. (Через двадцать лет  после  Осво-
бождения на Йеове жили те же 450 миллионов; на этот раз все были свобод-
ными людьми.)
   Социальная структура чисто мужского характера  брала  свое  начало  с
плантаций; по ее образцу и было устроено это рабовладельческое общество.
Уже на ранних стадиях его становления рабочие коллективы преобразовались
в социальные группы (их так и именовали - группы), а те, в свою очередь,
- в племенные сообщества со своей иерархией власти: члены  племени,  над
ними - глава, или вождь, из числа рабов, далее - надсмотрщик,  подчиняю-
щийся хозяину, а тот - корпорации. Взаимные обязательства, конкуренция и
соперничество, гомосексуальные привилегии, наследование прав - все  было
введено в определенные рамки и тщательно разработано. Единственным  спа-
сением для раба было принадлежать к какому-то племени и строго соблюдать
его правила и обычаи. Раб, которого продавали с плантации, часто попадал
в рабство к таким же, как он, рабам и оставался в таком состоянии долгие
годы, пока не получал право считаться членом этого племени.
   Когда стали появляться женщины-рабыни, большинство из них становились
собственностью племени, так же, как и "имуществом" корпорации.  Корпора-
ции поощряли такой порядок вещей. Их устраивало, что племя контролирова-
ло жизнь рабынь, так же, как корпорации сами контролировали жизнь племе-
ни.
   Оппозиционеры и бунтовщики, лишенные возможности объединяться,  неиз-
менно терпели быстрые и жестокие поражения, сталкиваясь  с  многократным
количественным и качественным превосходством в вооружении. Главы и вожди
племен сотрудничали с надсмотрщиками, которые, действуя в интересах  хо-
зяев и корпораций, поддерживали соперничество  между  племенами  и  спо-
собствовали силовым стычкам между ними, установив в то же время абсолют-
ное эмбарго на "идеологию", под которой понималось образование  и  любая
информация, поступавшая из-за пределов данной плантации. (На большинстве
плантаций еще во втором столетии  грамотность  считалась  преступлением.
Раба, застигнутого за чтением, ослепляли, выжигая глаза кислотой или вы-
рывая их из глазниц. Рабу, который слушал радио  или  пользовался  теле-
сетью, прокалывали барабанные перепонки  раскаленным  стержнем.  "Список
соответствующих наказаний", которым пользовались корпорации,  был  длин-
ным, подробным и убедительным.)
   Но во втором столетии, когда на многих плантациях явно стал  чувство-
ваться переизбыток рабов, тоненький ручеек мужчин и женщин, который  тя-
нулся к "торговым центрам" вольноотпущенников, превратился в бурный  по-
ток. Через несколько десятилетий "торговые центры" выросли в городки,  а
те - в города, где подавляющее большинство населения составляли  вольно-
отпущенники.
   Хотя мрачные скептики из числа хозяев указывали, что все эти  образо-
вания, имевшие в своих названиях слова "имущество", "белые",  "пыльные",
становятся непреходящей угрозой, корпорации считали, что такие города  и
городки находятся под их надежным присмотром. В них не разрешалось  воз-
водить больших зданий или оборонительных структур любого вида:  владение
огнестрельным оружием каралось отсечением головы; рабам  не  разрешалось
пилотировать летательные аппараты; корпорации держали под жестким  конт-
ролем сырьевые материалы и технологические процессы создания любого ору-
жия, которое могло попасть в руки рабов или вольноотпущенников.
   В городах все же существовала "идеология", то есть определенные формы
образования. В конце второго столетия жизни колонии корпорации, столь же
неуклонно цензуруя, процеживая и отбирая информацию, все  же  дали  фор-
мальное разрешение, согласно которому дети  вольноотпущенников  и  часть
подростков из племен могли до 14 лет ходить в школу. Общинам рабов  было
разрешено возводить школы и  покупать  учебники  и  учебные  пособия.  В
третьем столетии корпорации пошли на организацию информационных и  разв-
лекательных телесетей для городов. Работников системы образования начали
ценить. Стал очевиден вред ограничений и запретов,  которые  накладывало
племя. Закосневшие в своем консерватизме, многие вожди  племен  и  надс-
мотрщики не могли или не хотели вводить какие бы то ни  было  изменения,
хотя уже наступили времена, когда по причине сокращения природных ресур-
сов планеты возникла необходимость в радикальных переменах. Стало  ясно,
что Йеове будет приносить доход не за счет истощающихся  шахт,  сведения
лесов и монокультур, а за счет тонких технологий, продукции  современных
заводов с опытным рабочим персоналом, способным осваивать новую  технику
и самостоятельно принимать решения.
   На Уэреле, где существовал рабовладельческий капитализм, все делалось
за счет ручного труда. И на простых работах и на высококвалифицированных
трудились рабы, а техника, пусть изящная по замыслу и исполнению, играла
лишь вспомогательную роль: "Обученное "имущество" - самая лучшая машина.
И к тому же наиболее дешевая".
   Даже самая сложная технологическая продукция по традиции  создавалась
руками высококвалифицированных ремесленников. Ни скорость  изготовления,
ни количество роли не играли.
   В  конце  третьего  столетия  существования  колонии,  когда  экспорт
сырьевых материалов  стал  сходить  на  нет,  рабов  стали  использовать
по-другому. Были введены в строй сборочные линии, но их существование не
преследовало цель ускорения выпуска продукции или удешевления ее.  Рабо-
чие не должны были иметь представления о процессе производства в  целом.
Корпорация Второй планеты (КВП), устранив из своего названия  упоминание
о лесообработке, возглавила новое производство. КВП быстро обошло давних
гигантов, Горнодобывающую и Сельскохозяйственную корпорации, получая ог-
ромные доходы от продажи дешевой продукции самым бедным государствам Уэ-
рела. Ко времени Восстания более половины рабочей силы на Йеове так  или
иначе принадлежало Корпорации Второй планеты.
   На предприятиях и в промышленных городах  имел  место  более  высокий
уровень социальной напряженности, чем на плантациях, где работали  члены
племени. Чиновники корпорации приписывали вину некоторым "неконтролируе-
мым" свободным личностям, и многие требовали закрытия  школ,  разрушения
городов и восстановления закрытых поселений для рабов. Городская милиция
корпораций (нанятые и доставленные с Уэрела гареоты плюс вспомогательные
полицейские силы из невооруженных свободных граждан) превратилась в нас-
тоящую армию, члены которой были вооружены до зубов. Большинство вспышек
недовольства в городах и попытки протеста происходили на предприятиях  с
конвейерными линиями. Рабочие, которые привыкли считать себя частью  ос-
мысленного трудового процесса, могли терпеть очень тяжелые условия  тру-
да, но нетерпимо относились к механической работе,  пусть  даже  условия
труда и улучшались.
   Тем не менее Освобождение началось не в городах, а  в  поселениях  на
плантациях.
   ВОСТАНИЕ И ОСВОБОЖДЕНИЕ
   Начало Восстанию положила организация женщин на  плантациях  Великого
континента. Они объединились, чтобы противостоять ритуальным изнасилова-
ниям девочек, потребовав изменения племенных законов, в  соответствии  с
которыми рабыни находились в полной сексуальной зависимости  от  мужчин;
женщины подвергались групповым изнасилованиям, их уродовали  и  убивали,
но никто из виновных ни разу не понес наказания.
   Первым делом они потребовали образования для женщин  и  детей  обоего
пола, а затем - пропорционального представительства  на  выборах  совета
племени, в котором, как правило, участвовали только мужчины. К  третьему
столетию их организации, называвшиеся женскими клубами,  действовали  на
всех континентах. Клубы побуждали женщин и девушек перебираться в  горо-
да, и столь многие последовали их призывам, что сетования вождей и надс-
мотрщиков стали доноситься до слуха корпораций. Местные племенные  вожди
и надсмотрщики получили указание "направляться  в  города  и  возвращать
своих женщин".
   Налеты, чаще всего проводившиеся полицией плантаций при поддержке сил
городской милиции корпораций, как  правило,  отличались  крайней  жесто-
костью. Свободные горожане, не привыкшие к тому уровню насилия, что счи-
тался нормой на плантациях, яростно сопротивлялись, и, защищаясь, сража-
лись вместе с женщинами.
   В 61 г. ДНВ в городе Сойесо провинции Эйу рабы, успешно отразив налет
полиции с плантации Надами, перешли в наступление на саму плантацию. По-
лицейские казармы были взяты штурмом и подожжены. Кое-кто из руководства
племени присоединился к восставшим, открыв перед  ними  свои  поселения.
Другие вместе с хозяевами организовали оборону в Доме на плантации. Жен-
щина-рабыня открыла мятежникам двери арсенала - впервые в истории  коло-
низации Йеове большая группа рабов получила доступ к настоящему  мощному
оружию. Последовала резня  хозяев,  но  частично  ее  удалось  сдержать:
большинство детей и двадцать мужчин и женщин сумели бежать и  на  поезде
добраться до столицы. Никого из рабов, кто противостоял  восставшим,  не
пощадили.
   Из Надами Восстание, которое теперь имело оружие и боеприпасы,  пере-
кинулось на три соседние плантации. Племена, объединившись, разбили силы
корпорации в короткой яростной битве при Надами. Рабы и вольноотпущенни-
ки из близлежащих провинций хлынули в Эйу. Вожди племен, бабушки из  по-
селений и руководители мятежников встретились в Надами и  объявили  про-
винцию Эйу свободным государством.
   Через десять дней налет бомбардировщиков корпорации и высадка десанта
положили конец бунту. Захваченных мятежников подвергли пыткам и казнили.
С особенной мстительной жестокостью расправились  с  Сойесо:  оставшихся
жителей, главным образом детей и стариков, согнали на городскую  площадь
и передавили их тяжелыми шахтными рудовозами и бетономешалками. Операцию
окрестили "уплотнением почвы".
   Победа корпораций оказалась быстрой и легкой, но вслед за ней  после-
довали новые мятежи на других плантациях, убийства семей  хозяев,  и  по
всему миру начались стачки рабочего люда из вольноотпущенников.
   Волнения не стихали. Немало нападений на арсеналы плантаций и казармы
милиции приносили успех; мятежники обзаводились  оружием  и  знали,  как
пользоваться гранатами и минами. Принцип "бей и беги", в соответствии  с
которым шла партизанская война в джунглях  и  на  обширных  заболоченных
пространствах, приносил успех мятежникам.  Стало  ясно,  что  корпорации
нуждаются в оружии и подкреплении военной силой.  Они  стали  привлекать
наемников, которых вербовали в беднейших государствах Уэрела. Но не  все
из них хранили верность своим нанимателям или умели воевать. Корпорациям
вскоре удалось убедить правительство Вое Део, что, послав войска для за-
щиты хозяев на Йеове, оно защитит свои национальные интересы. На  первых
порах Вое Део без большой охоты исполняло это обязательство, но через 23
года после событий в Надами решило раз и навсегда покончить  с  мятежом,
бросив на Йеове воинский корпус из 45 тысяч веотов (членов  наследствен-
ной воинской касты) и добровольцев из хозяйского сословия.
   Семь лет спустя, когда война подходила к концу, на Йеове  нашли  свой
конец 300 тысяч солдат с Уэрела, многие из них были родом из Вое Део,  а
многие из касты веотов.
   За несколько лет до завершения военных действий корпорации стали  вы-
возить с Йеове своих людей, и к последнему году на планете почти не  ос-
талось гражданских лиц из сословия хозяев.
   В течение тридцати лет войны за Освобождение часть  племен  и  немало
рабов дрались на стороне корпораций, которые,  пообещав  безопасность  и
вознаграждение, снабжали их оружием. Даже во время Освобождения происхо-
дили военные столкновения между соперничающими племенами. После того как
корпорации вывели свои военные силы и окончательно покинули  планету,  в
пламени межплеменных войн заполыхал весь Великий континент. Не существо-
вало никакого центрального правительства, пока на многих местных выборах
Всемирная партия Абберкама не нанесла решительное поражение Партии  Сво-
боды и дала понять, что берется провести первые выборы Всемирного  сове-
та. Но во 2 г. Освобождения она неожиданно рухнула под грузом  обвинений
в коррупции. Посланники Экумены (приглашенные на Йеове  Партией  Свободы
во время последнего года войны)  поддержали  Партию  Свободы  в  желании
ввести конституцию и организовать выборы. Первые выборы (3 г. Освобожде-
ния) привели к принятию новой Конституции, но ее основополагающие  прин-
ципы были довольно сомнительны: женщины не имели  права  голоса,  многие
внутриплеменные выборы были отданы на откуп исключительно вождям, и  не-
малая часть внутриплеменной иерархии была не только сохранена, но и  по-
лучила законное основание. И, прежде чем на свободном Йеове  сформирова-
лось стабильное общество, планета пережила несколько лет бунтов и  мяте-
жей, в течение которых состоялось несколько кровавых межплеменных войн.
   Йеове присоединился к Экумене в 11 г. Освобождения (19 г. ДНВ), и че-
рез год прибыл первый посол. Основные поправки к Конституции Йеове,  га-
рантирующие всем лицам старше 18 лет право участия в тайном  голосовании
и равные права, были приняты в ходе свободных всеобщих выборов в  18  г.
Освобождения.