ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА КОАПП
Сборники Художественной, Технической, Справочной, Английской, Нормативной, Исторической, и др. литературы.



                              Роберт ГОВАРД
   Рассказы и повести

Delenda Est
БАГРЯНАЯ ЦИТАДЕЛЬ
В ЗАЛЕ МЕРТВЕЦОВ
ГОЛУБИ ПРЕИСПОДНЕЙ
Обитающие под гробницами
ПО ТУ СТОРОНУ ЧЕРНОЙ РЕКИ
Проклятие моря
РАЗ В СТОЛЕТЬЕ РОЖДАЕТСЯ ВЕДЬМА
Сад страха
Сердце старого Гарфилда
Ужас из КУРГАНА
Человек на земле
Черная гончая смерти
Чудотворец Келли
Эксперимент Джона Старка

   Р. Говард

   ГОЛУБИ ПРЕИСПОДНЕЙ

   Свист из мрака

   Грисвелл проснулся внезапно: каждый его нерв звенел,
предупреждая об опасности. Беспокойно он осмотрелся вокруг, с
трудом припоминая, где он находится и что здесь делает. Лунный
свет едва просачивался сквозь запыленные окна, и большая пустая
комната с высоким потолком и зияющей пастью камина казалась
призрачной и незнакомой. Постепенно высвобождаясь от липкой
паутины недавнего сна, Грисвелл наконец сообразил, где он и как
попал сюда. Он повернул голову и уставился на своего компаньона,
спящего на полу рядом с ним. Джон Брэйнер выглядел во тьме
смутной тяжелой грудой, едва посеребренной лунным светом.
   Грисвелл попытался вспомнить, что его разбудило. В доме стояла
тишина; лишь отдаленное улюлюканье совы доносилось из чащи
соснового леса. Наконец ему удалось поймать ускользающее
воспоминание. Это был сон, наполненный темной угрозой,
заставившей его в ужасе проснуться. Воспоминание нахлынуло
вновь, живо обрисовывая отвратительное видение.
   Да и был ли это сон? Он так странно смешался с недавним
действительным событием, что теперь трудно было разобрать, где
кончается реальность и начинается фантазия. В этом сне Грисвеллу
казалось, что он вновь переживает последние часы вчерашнего дня.
   Сон вернул его в то мгновение, когда он и Джон Брэйнер увидели
дом, в котором они сейчас лежали. Они подъехали по тряской
разбитой дороге, пересекавшей сосновый лес. Здесь, вдали от
родной Новой Англии, они с Джоном скитались в поисках
развлечений. Этот ветхий заброшенный дом, поднимающийся посреди
зарослей дикого кустарника навстречу заходящему солнцу, сразу
завладел их воображением. Черный, застывший, мрачной громадой
возвышался он на фоне зловеще багряного заката.
   Оставив машину на дороге, они направились к дому по узкой,
затерянной в зарослях дорожке, усыпанной кирпичной крошкой.
Примерно с середины пути они увидели, как с баллюстрад дома
сорвалась целая стая голубей и унеслась прочь, сотрясая воздух
громким хлопаньем крыльев.
   Дубовая дверь осела на сломанных петлях. Пыль лежала толстым
слоем на полу просторной прихожей, на широких ступенях лестницы,
ведущей куда-то вверх. Они выбрали дверь напротив лестничной
площадки и вошли в обширную пустую комнату с блестками паутины
по углам. Пыль и здесь лежала повсюду, даже на пепле в камине.
   Они не стали разжигать огонь. Как только село солнце, все вокруг
окутала темнота - густая, черная, кромешная тьма дремучих
сосновых лесов. Они знали, что гремучие змеи чувствуют себя как
дома в этих краях, и потому побоялись шарить под деревьями в
поисках хвороста. Перекусив консервами, они расположились около
камина, с головой завернувшись в свои одеяла, и мгновенно
уснули.
   Почти то же самое только что приснилось Грисвеллу. Он вновь
увидел мрачный дом, вздымающийся на фоне багрового неба, увидел
полет голубей, когда они с Джоном шли к дому по кирпичной
дорожке. Откуда-то со стороны он увидел и темную комнату, в
которой они сейчас лежали, и две фигуры, закутанные в одеяла на
пыльном полу - себя и своего друга. С этого момента его сон
слегка изменился, выходя за пределы здравого рассудка и
обращаясь ночным кошмаром. Он перенесся в другую тенистую
комнату, освещенную серебристым светом, падавшим неведомо
откуда, ведь в этой комнате совсем не было окон. В этом
призрачном свете он увидел три маленькие фигуры, неподвижно
висящие в ряд. Своими очертаниями и мертвенным спокойствием они
вызывали леденящий душу ужас. Не было ни звука, ни слова, но он
чувствовал присутствие безумия и злобы, затаившихся в темном
углу. Внезапно он вновь перенесся в прежнюю темную пыльную
комнату с высоким потолком, где лежал напротив камина.
   Он лежал закутанным в одеяло и напряженно всматривался в темный
коридор и дальше, в холл, туда, где луч лунного света падал на
лестницу с баллюстрадами в нескольких шагах от лестничной
площадки. И там, на лестнице, былонечто, скорчившееся,
уродливое: призрачная тварь, лишь частично освещенная лучом
лунного света. Тусклое желтое пятно, которое могло быть ее
лицом, повернулось к Грисвеллу, словно притаившийся на лестнице,
рассматривал его и Джона. Холодный ужас пробежал по нервам, и
затем Грисвелл проснулся - если это был сон.
   Он вздрогнул, всматриваясь. Луч света все так же падал на
лестницу, но сейчас там никого не было. Однако мурашки
по-прежнему бегали по коже; ноги Грисвелла были холодны как лед.
Он сделал резкое движение, надеясь разбудить своего товарища, а
затем его парализовал внезапно раздавшийся звук.
   Кто-то свистел этажом выше. Свист становился жутким и сладким,
не неся никакой мелодии. Это был просто свист, переливчатый и
пронзительный. Такой звук в доме, выглядевшем пустым, был вполне
тревожным сам по себе, но нечто большее, чем просто страх перед
странным соседством, держало Грисвелла в оцепенении. Он не мог
определить тот ужас, что завладел им. Но вот Брэйнер зашевелился
и сел. Фигура Джона смутно вырисовывалась в обволакивающей тьме,
голова его была повернута в сторону лестницы, словно он
внимательно прислушивался. Сверхъестественный свист стал еще
более сладким и казался теперь поистине дьявольским.
   - Джон! - прошептал Грисвелл сухими губами. Он хотел крикнуть,
предупредить друга, что на лестнице есть кто-то, навряд ли
притаившийся там с добрыми намерениями, и что они должны
немедленно покинуть дом... Но крик застрял в пересохшем горле.
   Брэйнер встал. Его башмаки застучали по полу, когда он двигнулся
навстречу неведомой твари за дверью. Не спеша вышел он в
прихожую и ступил на нижнюю ступеньку лестницы, смешавшись с
тенями, сгустившимися в прихожей.
   Грисвелл лежал, не в состоянии пошевелиться, захваченный вихрем
замешательства и страха. Кто свистел наверху? Он видел Джона,
проходящего пятно света, видел его голову, откинутую назад, как
будто тот смотрел на нечто, загороженное от Грисвелла лестницей.
Лицо его было лицом лунатика. Джон пересек полосу света и исчез
из поля зрения. Грисвелл пытался кричать ему вслед, но
сдавленный шепот - вот все, на что он оказался способен.
   Свист перешел на низкую ноту и внезапно затих. Грисвелл слышал,
как лестница скрипела под ногами Джона; потом он достиг верхней
прихожей, и теперь Грисвелл слышал его шаги прямо над собой.
Внезапно они стихли; сама ночь, казалось, задержала свое
дыхание. И вдруг ужасный крик разорвал тишину. Грисвелл,
подскочив, уставился на дверь.
   Странный паралич, охвативший его, теперь был сломлен. Он бросися
к двери, но остановился, взяв себя в руки. Шаги наверху
возобновились: Джон возвращался. Он не бежал; его поступь была
даже более твердой и размеренной, чем прежде. Вновь заскрипела
лестница. Рука, цепляющаяся за перила, показалась в полосе
лунного света; за ней появилась и вторая... Чудовищный трепет
потряс Грисвелла: эта рука сжимала короткий, тускло мерцающий
топор! Был ли спускающийся по лестнице Брэйнером?!
   Да! Человек полностью вошел в полосу света, и Грисвелл узнал
своего товарища. Затем он увидел лицо Джона, и вопль сорвался с
его губ.
   Лицо это было бескровным, точно лицо трупа, струйки крови
стекали по мертвенно-бледной коже, остекленевшие глаза глубоко
запали, огромная рана, сочась кровью, почти пополам рассекала
голову Джона.
   Грисвелл не помнил точно, как он выбрался из этого проклятого
дома. Впоследствии к нему вернулись дикие, смутные воспоминания - о
том, как он проломил собой пыльное, затянутое паутиной окно,
о том, как спотыкаясь, вслепую продрался сквозь колючий
кустарник и увидел в кроваво-черном тумане собственного безумия
темную стену сосен с бесстрастной луной, плывшей над ними в
черном небе.
   Какой-то клочок здравого смысла вернулся к нему, когда он увидел
на дороге свою машину. В мире, который внезапно стал кошмаром,
это был предмет, сохранивший прозаичную реальность. Но как
только он дотронулся до дверцы, сухое холодное шуршание
донеслось изнутри, и он отшатнулся от слегка подрагивающей
ленты, молние взметнувшейся с сидения водителя и с пронзительным
шипением выбросившей вперед раздвоенный, блеснувший в лунном
свете язык.
   С воплем ужаса он бросился вниз по дороге. Так человек бежит в
бесконечном кошмарном сне. Он бежал безо всякой цели; его
окостеневший мозг не был в состоянии произвести ни единой мысли.
Он мог только отдаться слепому отчаянному порыву - бежать и
бежать до тех пор, пока усталость или смерть не заставят его
упасть.
   Черные сосны беспокойно колыхались вдоль дороги; ему казалось,
что он так и не сдвинулся с места. Но вот чей-то ровный,
нарастающий топот донесся до Грисвелла сквозь пелену его ужаса.
Повернув голову, он увиделчто-то, несущееся за ним - собаку или
волка, определить было невозможно. Глаза этого существа горели,
как шары зеленого пламени. Задыхаясь, он увеличил скорость,
огибая поворот дороги, и тут же услышал храп лошади, а затем
увидел и ее саму. До него донеслись проклятья всадника, в руке
которого блеснула голубая сталь.
   Грисвелл повернулся к нему и успел перед падением уцепиться за
поводья.
   - Ради бога, помогите мне! - прохрипел он из последних сил. - Эта
тварь! Она убила Брэйнера и теперь охотится за мной!
Смотрите!
   Два одинаковых огненных шара светились сквозь бахрому кустарника
у поворота дороги. Всадник выругался, и Грисвелла оглушили
револьверные выстрелы. Огненные глаза исчезли, и всадник, вырвав
у Грисвелла поводья и пришпорив лошадь, помчался вперед, к
повороту дороги.
   Пошатываясь, Грисвелл поднялся, трясясь всем телом. Через
несколько мгновений всадник галопом вернулся обратно.
   - Это был волк, я думаю, - заявил он, - хотя я никогда не
слышал, чтобы в наших краях волки нападали на человека. Вы
разглядели, что это было?
   Грисвел смог только слабо покачать головой. Всадник смотрел на
него сверху вниз, все еще держа в руке дымящийся револьвер. Это
был плотно сложенным человек среднего роста. По его широкополой
шляпе и башмакам в нем можно было узнать уроженца этих мест, так
же как одежда Грисвелла выдавала в нем приезжего.
   - Что же все это значит?
   - Не знаю, - беспомощно ответил Грисвелл. - Меня зовут Грисвелл.
Джон Брэйнер - мой друг, он путешествовал вместе со мной. Мы
остановились на ночлег в заброшенном доме, там, дальше по
дороге. Что-то... - вспомнив, он прочти зхадохнулся от вновь
нахлынувшего ужаса. - Боже! Я, должно быть, сошел с ума! Что-то
появилось там и смотрело на нас через баллюстраду лестницы - какая-о
тварь с желтым лицом! Я думал, что это мне приснилось,
но, видно, так оно и было на самом деле! Потом наверху начали
свистеть, и Брэйнер встал и, не просыпаясь, подннялся по
лестнице, точно лунатик или загипнотизированный. Я услышал, как
кто-то закричал - или что-то закричало - а затем Джон стал
спускаться по лестнице с окровавленным топором в руке. И, боже
мой, сэр - он был мертв! Голова была рассечена пополам; его
мозги вперемешку с кровью стекали по лицу, и лицо это было
лицом покойника. Но он спускался по лестнице! Пусть бог будет
моим свидетелем, я говорю правду: Джон Брэйнер был убит в холле
наверху, а затем его мертвое тело спустилось вниз по лестнице,
чтобы убить меня!
   Всадник ничего не ответил, сидя на лошади, точно статуя. Профиль
его чернел на фоне звезд, и Грисвелл не мог прочесть выражение
лица, скрытого под тенью от широкополой шляпы.
   - Вы думаете, что я сумасшедший, - сказал он беспомощно. - Может,
так оно и есть...
   - Не знаю, что и думать, - ответил всадник. - Если здесь и есть
какой-то дом, то это всего лишь поместье Блассэнвиль. Хорошо,
посмотрим. Мое имя Баннер. Я здешний шериф, и сейчас как раз
возвращаюсь домой.
   Он соскочил с лошади и встал возле Грисвелла. Теперь он оказался
ниже тощего англичанина, но был куда более плотного сложения. В
нем чувствовалась природная решительность и мощь опытного бойца.
   - Вы побоитесь вернуться обратно к этому дому? - спросил он.
Грисвелл содрогнулся, но все же покачал головой. В нем
заговорило упрямство его предков-пуритан.
   - Мысль о том, чтобы увидеть этот дом и этот ужас еще раз
приводит меня в трепет, - признался он. - Но бедный Брэйнер... - он
запнулся. - Мы должны найти его тело. Боже мой! - вскричал
он, осознав наконец кошмар всего происшедшего. - Что мы найдем?
Если мертвый человек ходит...
   - Посмотрим, - шериф зажал поводья в левой руке и на ходу
принялся перезаряжать свой револьвер.
   - Боже, как зловеще выглядел это дом на фоне черных сосен! - воскликнул
Грисвелл, ссделав несколько шагов; - Он дурно
выглядел с самого начала, когда мы только подошли к нему, и стая
голубей вспорхнула в небо с его баллюстрад!
   - Голубей? - Баннер бросил на него быстрый взгляд. - Вы видели
голубей?
   - Да, конечно. Целая стая сидела там на перилах.
   Они шагали некоторое время в молчании, а потом Баннер внезапно
сказал:
   - Я прожил в этом графстве всю жизнь. Я пересекал имение
Блассэнвиль тысячу раз, я думаю, во все часы дня и ночи. Но я
никогда не видел здесь голубей!
   - Их было множество, - повторил изумленный Грсивелл.
   - Я встречал людей, которые клялись, что видели стаю голубюей на
баллюстраде, как раз на закате, - медленно сказал Баннер. - Все
они были негры, кроме одного... бродяги. Он разжег во дворе
огонь, намереваясь там переночевать. Я проходил мимо, когда уже
сгущалась тьма, и он рассказал мне о голубях. Я вернулся
следующим утром, от костра остался пепел, рядом валялись жаровня
и жестяная кружка. Одеяло лежало нетронутым. С тех пор парня
больше никто не видел. Это было двенадцать лет назад. Негры
говорят, что видят здесь голубей, но никто из них не рискует
приходить сюда между закатом и рассветом. Они говорят, что
голуби - это души Блассенвилей, ночью выпускаемые из ада. Негры
говорят, что красное зарево на западе - свет из преисподней,
потому что ворота ада открыты, когда вылетают Блассенвили...
   - Кто же эти Блассенвили? - спросил Грисвелл, все еще дрожа.
   - Они владели когда-то этой землей. Англо-французский род.
Пришли сюда из Вест-Индии, задолго до покупки Луизианы.
Гражданская война похоронила их, как и многих других. Некоторые
были убиты, большая часть вымерла после. Никто не жил в поместье
с 1890 года, с тех пор как мисс Элизабет Блассэнвиль, последняя
из рода, сбежала из старого дома ночью, словно из чумной ямы, и
никогда не вернулась... Это ваша машина?
   Они остановились возле машины, и Грисвелл мрачно уставился на
старый дом. Его пыльные стекла были пустыми и белыми, но не
слепыми! Казалось, что чьи-то глаза жадно рассматривают новую
добычу сквозь затемненные стекла.
   Баннер повторил свой вопрос.
   - Да. Будьте осторожны. Там, на сидении, змея... по крайней
мере, она была там.
   - Сейчас никого, - пробормотал Баннер, привязывая свою лошадь и
вытаскивая из седельной сумки электрический фонарик, - давайте
посмотрим, что в доме.
   Он невозмутимо зашагал по кирпичной дорожке. Грисвелл почти
наступал на пятки Баннеру, сердце его учащенно билось. Ветер
доносил запах разложения и прелой травы. Грисвеллу стало до
тошноты плохо от ненависти к этим черным лесам, к этим ветхим
домам плантаторов, в которых еще дремал забытый дух рабства,
кровавой гордыни и темных интриг. Он всегда думал о Юге как о
солнечной и праздной стране под легким ветром, пахнущим специями
и цветами, где жизнь спокойно текла под бой барабанов черного
народа, поющего на залитых солнцем хлопковых полях. Но сейчас
ему открылась другая ее сторона, о которой он прежде и не
подозревал - темная и мрачная, окутанная страхом. И он не мог
сдержать своего отвращения.
   Дубовая дверь свисала, как и прежде, с разбитых петель. Луч
фонарика лишь сгустил мрак внутри дома; Баннер стоял на пороге,
осматривая прихожую. Луч скользнул сквозь тьму и взобрался вверх
по лестнице, Грисвелл затаил дыхание, сжав кулаки - но в этот
раз никто не смотрел на них сверху. Баннер вошел внутрь, ступая
мягко, как кошка - в одной руке фонарик, в другой револьвер.
   Когда он повернул свой фонарь в глубину бокового проема,
Грисвелл закричал, почти потеряв сознание от невыносимой
дурноты.
   След кровавых капель тянулся по полу, пересекая одеяла, на
которых спал Брэйнер между дверью и постелью Грисвелла. И на
этой постели лицом вниз лежал Джон Брэйнер с расколотой
головой, сочащейся свежей кровью, отблескивавшей в луче фонаря.
Его вытянутая рука все еще сжимала топор, лезвие которого
вонзилось в одеяло там, где должен был спать Грисвелл.
   Мгновенно назхлынувший поток темноты поглотил Грисвелла. Ничего
не соображая, он, шатаясь, побрел прочь, но Баннер схватил его
за руку. Когда он вновь стал слышать и видеть, ему стало
невероятно дурно, и в приступе рвоты он едва успел склонить
голову над камином.
   Баннер повернул на него фонарь. Его голос донесся из-за
слепящего круга:
   - С вашей стороны было бы умнее использовать другой топор!
   - Но я не убивал его, - простонал Грисвелл. - Я не собираюсь
говорить о самозащите!
   - Что меня и удивляет, - честно признался Баннер, выпрямляясь. - Какой
бы убийца состряпал такую сумасшедшую историю, чтобы
доказать свою невиновность? Реальный убийца рассказал бы, по
крайней мере, правдоподобную сказку... Хм-м! Капли крови ведут
от двери. Тело тащили - хотя нет, кровь не размазана. Вы, должно
быть, несли его сюда, после того как убили где-то в другом
месте. Но в таком случае почему нет крови на вашей одежде? Вы
сменили ее и вымыли руки? Но парень мертв не так уж давно...
   - Он сам спустился по лестнице и пересек комнату, - безнадежно
проговорил Грисвелл. - Он пришел убить меня. Я увидел его, когда
он спускался по лестнице. Он ударил в то место, где я лежал бы,
если бы не проснулся. Вот окно, через которое я выбрался.
Видите, оно разбито.
   - Вижу... но если он шел тогда, то почему он не ходит сейчас?
   - Не знаю. Я боюсь даже думать об этом. Вдруг он поднимется с
пола и снова пойдет на меня?! Когда я услышал его шаги.. А потом
топот волка, преследующего меня на дороге - я подумал, что это
Джон бежит за мной с топором в руке, с окровавленной расколотой
головой и смертельной усмешкой на губах!
   Зубы Грисвелла застучали, когда он вновь вспомнил этот ужас.
Баннер поводил лучом фонаря по полу:
   - Капли крови ведут в холл. Поднимемся вверх и проследим их.
   Грисвелл вздрогнул:
   - Но они ведут наверх...
   Глаза Баннера сверкнули на него:
   - Боитесь?
   Лицо Грисвелла стало серым:
   - Да. Но я все равно пойду - с вами или без вас. Тварь, что
убила бедного Джона, может быть, все еще скрывается там.
   - Держитесь позади меня, - приказал шериф. - Если кто-нибудь нас
атакует, не вмешивайтесь. Предупреждаю, что я стреляю быстрее,
чем пргыгает кошка, и редко промахиваюсь. Если у вас в голове
есть блажь напасть на меня сзади, забудьте об этом.
   - Не будьте дураком! - Презрение взяло вверх над страхом.
Казалось, эта вспышка Грисвелла убедила Баннера больше, чем все
его предшествующие излияния.
   - Я хочу быть честным, - сказал он тихо, - и не буду за глаза
приговаривать вас. Если хотя бы половина из рассказанного вами
правда, вы прошли через адское испрытание, и я не хочу быть с
вами жестоким. Но вы же видите, как мне трудно поверить во все,
что мне рассказали!
   Грисвелл устало кивнул головой, давая знак идти. Они вышли в
холл и остановились у подножия лестницы. Цепочка темно-красных
капель, ясно видимая на толстом слое пыли, вела навверх.
   - На пыли следы человеческих ног, - тихо заметил шериф. - Идите
медленнее. Я должен быть уверен в том, что вижу, потому что мы
их стираем, поднимаясь наверх. Одна пара следов ведет наверх, а
другая вниз. Один и тот же человек. Следы не ваши. Брэйнер был
крупнее вас. Капли крови повсюду - кровь на перилах, словно
человек опирался на них окровавленной рукой - пятно вещества,
которое выглядит, как мозги.. Но что же...
   - Он спустился по лестнице, уже будучи мертвым, - Грисвелл
содрогнулся, - шаря одной рукой впереди себя, а другой сжимая
топор, которым был убит.
   - Как он был перенесен вниз? - бормотал свое шериф. - Где же
следы? Они должны быть, если его несли...
   Они вошли в верхний холл - большую пустынную комнату,
покосившиеся окна которой почти не пропускали света. Луча фонаря
явно не хватало, чтобы рассеять плотную тьму. Грисвелл дрожал
как осиновый лист. Здесь среди кошмара и мрака умер Джон
Брэйнер.
   Глаза шерифа странно блестели при свете фонаря.
   - Кто-то свистел отсюда, сверху, - прошептал Грисвелл. - Джон
пошел сюда, словно кто-то его подзывал.
   - Следы ведут вглубь холла - такие же следы, как и на лестнице.
Те же отпечатки... Боже!
   Позади шерифа Грисвелл подавил крик, увидев то, что вызвало его
восклицание. В нескольких футах от лестницы следы Брэйнера
внезапно кончались, а затем, повернув, вели в обратном
направлении. И там, где цепочка его следов поворачивала, на
пыльном полу растеклась огромная лужа крови - а напротив нее
кончалась другая цепочка следов, следов босых ног, узких, со
скошенными передними пальцами. Они тоже вели прочь от лужи, но
не к лестнице, а в глубину холла.
   Чертыхаясь, шериф нагнулся над ними.
   - Следы встречаются. И как раз в этом месте, где на полу кровь и
мозги. Наверное, Баннер был убит именно здесь, ударом топора...
Следы босых ног ведут из темноты и встречаются со следами ног,
обутых в башмаки, а затем уходят обратно.
   Он указал фонариком в направлении прохода. Следы босых ног
исчезали во тьме вне пределов досягаемости луча.
   - Предположим, что ваша сумасшедшая история правдива, - пробормотал
Баннер под нос. - Эти следы не ваши. Они выглядят
как женские. Предположим, кто-то свистнул, и ваш приятель
отправился наверх, посмотреть в чем дело. Предположим, кто-то
встретил его в темноте и разрубил ему голову. Тогда все следы
были бы точно такими, как мы видим. Но если так, то почему же
Брэйнер не лежит там, где он был убит?! Или он смог продержаться
так долго, что успел взять топор у того, кто его убил, и
спуститься с ним вниз?
   - Нет, нет! - содрогнувшись, возразил Грисвелл. - Я видел Джона
на лестнице. Он был мертв. Ни один человек с такой раной не
прожил бы и минуты!
   - Я верю, - прошептал Баннер. - Но это - сумасшествие или
дьявольская хитрость... Однако, какой идиот станет выдумывать и
исполнять такой изощренный и совершенно безумный план, чтобы
избежать наказания за преступление, когда простая ссылка на
самозащиту была бы куда эффективнее? Ни один из судов не
признает эту историю. Ну, давайте проследим вторые следы. Они
ведут дальше в холл... черт, что это?!
   Ледяная рука сжала сердце Грисвелла, когда он увидел, что свет
фонарика начал тускнеть.
   - Батарея новая, - пробормотал Баннер, и впервые за все время
Грисвелл уловил в его голосе нотки страха и неуверенности. - Давайте
отсюда убираться, и побыстрее!
   Свет превратился в слабое мерцание. Казалось, что тьма бросилась
на них из углов комнаты. Шериф попятился назад, толкая перед
собой спотыкающегося Грисвелла и сжимая в руке револьвер. В
сгущающейся тьме Грисвелл услышал звук осторожно приоткрываемой
двери. И тут же тьма вокргу них завибрировала, излучая
опасность. Грисвелл знал, что шериф чувствует то же самое,
потому что тело Баннера напряглось и вытянулось подобно телу
крадущейся пантеры.
   Но все же он без видимой двигался к лестнице. Следуя за ним,
Грисвелл подавлял в себе страх, пытавшийся заставить его
закричать и броситься в безумное бегство. Ужасная мысль
пронеслась в его голове, и ледяной пот выступил на теле.
   Что, если мертвый человек крадется во тьме им навстречу, вверх
по лестнице, с окровавленным топором, уже занесенным для удара?!
   Это предположение так ошеломило его, что он даже не
почувствовал, как лестница кончилась и они оказались в нижнем
холле. Фонарь светил здесь по-прежнему ярко, но когда шериф
направил его луч вверх по лестнице, тот не смог пробиться сквозь
тьму, которая точно липкий туман окутала верхний холл и верхние
ступеньки.
   - Проклятье, заколдована она, что ли, - пробормотал Баннер. - Что
еще это может быть?!
   - Посветите в комнату, - попросил Грисвелл. - Посмотрим, как там
Джон... если Джон...
   Он не мог вложить в слова свую дикую мысль, но шериф понял его.
   Луч света метнулся по комнате, и...
   Грисвелл никогда бы не подумал, что вид окровавленного трупа
может принести такое облегчение.
   - Он здесь, - проговорил Баннер. - Если он и ходил после того
как был убит, то больше уж не вставал. Но эта штука...
   Он снова направил луч фонаря вверх по лестнице и стал в
нерешительности кусать губы.
   Три раза он поднимал револьвер. Грисвелл чиатл его мысли. Шериф
колебался - ему хотелось броситься вверх по лестнице, чтобы
попытать счастья в борьбе с неведомым противником, но здравый
смысл удерживал его на месте.
   - Я не осмелюсь в темноте, - признался он наконец. - И у меня
есть предчувствие, что фонарь опять погаснет.
   Он повернулся и посмотрел в лицо Грисвеллу:
   - Не стоит испытывать судьбу. В этом доме обитает нечто
дьявольское, и, похоже, я знаю, что это такое. Я не верю, что вы
убили Брэйнера. Его убийца сейчас находится там, наверху. Многое
в вашей сказке звучит безумно, но нет сомнения, что фонарь там
гаснет. Я не верю, что эта тварь наверху - человек. Я еще
никогда и ничего не боялся в темноте, но сейчас не поднимусь
туда до рассвета. Осталось не так много времени, и мы дождемся
его снаружи!
   Звезды уже бледнели, когда они вышли из дома. Шериф уселся на
баллюстраду лицом к двери, держа револьвер наготове. Грисвелл
устроился около него, опершись спиной о колонну.
   Он закрыл глаза, радуясь ветерку, который, казалось, остудил
его пылающий мозг. Он испытывал смутное чувство нереальности.
Эта чужая ему страна страна внезапно наполнила Грисвелла черным
ужасом. Тень виселицы маячила перед ним: Джон Брэйнер лежал в
этом ужасном темном доме с раскроенной головой. Словно остатки
сна, эти факты крутились в его голове, пока не отступили перед
серыми сумерками, и неожиданный сон не снизошел на его усталую
душу.
   Он проснулся при свете зари, ясно помня все ужасы ночи. Туман
клубился у верхушек сосен и дымчатыми волнами стелился по старой
дороге.
   Баннер тряс его:
   - Проснитесь! Уже рассвет!
   Грисвелл встал, подрагивая от холода в онемевшем теле. Лицо его
посерело и осунулось.
   - Я готов. Идемте наверх...
   - Я там уже был! - глаза шерифа горели в слабом свете зари. - Я
не стал вас будить, когда пошел туда с первой зарей - и ничего
не нашел.
   - А следы голых ног?!
   - Они исчезли.
   - Исчезли?
   - Да, да, исчезли. Пыль убрана по всему холлу, начиная с того
места, где кончались следы Баннера, и заметена по углам. Сейчас
там ничего нельзя разглядеть. Я не слышал ни звука. Я обошел
весь дом, но ничего не увидел.
   Грисвелл содрогнулся при мысли, что спал во дворе один, в то
время как Баннер проводил свои исследования.
   - Что же нам делать? - спросил он обеспокоенно. - Вместе со
следами изчезла и моя единственная надежда на доказательство
правдивости моих слов!
   - Мы доставим тело Брэйнера в полицейский участок, - ответил
шериф. - Я все возьму на себя. Если бы власти знали, как
обстояло дело, они настояли бы на вашем аресте и вынесли бы
приговор. Я не верю, что вы убили своего приятеля, но ни судья,
ни адвокат, ни суд присяжных не поверит в вашу историю. Я все
устрою по-своему. Не собираюсь вас арестовывать до тех пор, пока
не докопаюсь до сути. Ничего не говорите о том, что здесь
произошло. Я скажу следователю, что Джон Брэйнер убит бандой
неизвестных, и я расследую это дело. Не хотите ли рискнуть
вернуться со мной в дом и провести здесь ночь - в комнате, где
вы и Брэйнер спали прошлой ночью?!
   Грисвелл побледнел, но ответил стоически, так, как могли бы
ответить его предки-пуритане:
   - Я согласен.
   - Тогда идемте. Помогите перенести тело в машину.
   Грисвелл почувствовал странное отвращение при виде бескровного
лица покойника в холодном утреннем свете и прикосновении к
окоченевшей плоти. Серый туман опутывал своими клочковатыми
щупальцами все вокруг, когда они несли свою ужасную ношу через
лужайку к машине.

   Братец Большого Змея

   И снова тени роились под кронами сосен, и снова двое мужчин
ехали на машине с английским номером, подскакивая на ухабах
разбитой дороги.
   Машину вел Баннер. Нервы Грисвелла были слишком расшатаны, чтобы
садиться за руль. Бледный и мрачный, он выглядел измученным
бессонной ночью. День, проведенный в участке, и страх,
поселившийся в душе Грисвелла, сделали свое дело. Он не мог
спать и не чувствовал вкуса пищи.
   - Я хотел рассказать про Блассенвилей, - заговорил Баннер. - Это
были гордые люди, надменные и чертовски безжалостные к тем, кто
задевал их интересы. Они жестоко обращались со своими рабами и
слугами - видно, привыкли к этому еще в Вест-Индии. Жестокость у
них в крови, и особенно это проявилось в мисс Селии, последней
из их рода. Это было уже много после отмены рабства, но она
лично порола свою служанку-мулатку, словно та все еще была
рабыней. Так рассказывали старики-негры. Они же говорили, что
когда кто-нибудь из Блассэнвилей умирал, дьявол поджидал его
душу под кронами этих сосен. Ну, а после Гражданской войны, в
нищете на заброшенной плантации, им быстро пришел конец. От всей
семьи остались четыре девочки-сестры, они прозябали в старом
доме, всего лишь с несколькими неграми, ютившимися в старых
хижинах рабов и батрачившими на общественных землях. Держались
сетры замкнуто, стыдясь своей бедности. Их не видели месяцами.
Когда им что-то требовалось, они послылали в город кого-нибудь
из негров. Старожилы помнят, что в конце концов у них появилась
мисс Селия. Она приехала откуда-то из Вест-Индии, где род
Блассэнвилей имел дальних родственников. Она была симпатичной и
приятной на вид женщиной, лет тридцати, но держалась замкнуто,
как и ее племянницы. Она привезла с собой мулатку-служанку и
изливала на нее всю жестокость рода Блассэнвилей. Я знал одного
негра, который сам видел, как мисс Селия привязала девушку к
дереву и выпорола ее вожжами. Никто не удивился, когда мулатка
исчезла. Все считали, что она убежала - и правильно сделала. И
вот одним весенним днем 1890 года мисс Элизабет, самая младшая
из сестер, появилась в городе - впервые быть может за целый год!
Она приехала за продуктами и сказала, что негры покинули свои
хижины. И еще она сообщила, что мисс Селия бесследно исчезла.
Сестры предполагали, что она уехала обратно в Вест-Индию, но
сама Элизабет сказала, что мисс Селия все еще находится в доме.
Она не объяснила, что именно имела в виду, закупила провизию и
ускакала обратно в поместье.
   Месяц спустя один из негров пришел в город и сказал, что
Элизабет живет в доме одна, а три ее сестры исчезли неведомо
куда, ничего никому не сказав. Элизабет не знала, куда они
подевались, и боялась оставаться в доме одна, но больше идти ей
было некуда. Она всю жизнь провела в поместье, и у нее не было
ни родственников, ни друзей. И все же она смертельно боялась
чего-то. Негр сказал, что по ночам она запирается в комнате и
никогда не гасит свечей.
   Стояла ветренная весенняя ночь, когда мисс Элизабет влетела в
город верхом на лошади, вся в слезах, едва живая от страха. На
площади она без чувств упала с лошади, а на следующтй день,
придя в себя, рассказала, что нашла в доме тайную комнату,
забытую, очевидно, лет сто назад. И там она обнаружила всех трех
своих сестер - мертвыми, повешенными за шею под самым потолком.
Что-то бросилось на нее в этой комнате и побежало следом, чуть
не размозжив голову топором, но она сумела спастись, вскочив на
лошадь и ускакав прочь.
   Она почти сходила с ума от страха и не могла объяснить, чтоименно
гналось за ней. Но ей показалось, что это походило на женщину с
желтым лицом.
   Тотчас около сотни мужчин вскочили в седла и помчались к
поместью. Они обыскали дом от подвала до крыши, но не нашли ни
тайной комнаты, ни останков сестер. Только топор с прилипшими к
нему волосами Элизабет торчал в косяке входной двери - точно
так, как она рассказывала. Когда ей предложили вернуться и
показать тайную комнату, она чуть не лишилась рассудка.
   Вскоре она достаточно оправилась, и ей собрали немного денег в
дорогу - как бы в долг, она была сликшом горда, чтобы просто
взять их - и мисс Элизабет уехала в Калифорнию. Обратно она так
и не вернулась, прислав позже деньги и письмо, в котором
сообщала, что вышла замуж.
   Никто так и не купил старый дом. Он стоит таким, каким его
покинула последняя из Блассэнвилей, разве что народ постепенно
растащил из него всю мебель. Негры не заходят в туда ночью, но
не прочь поживиться днем...
   - А что люди думают об этой истории с мисс Элизабет? - перебил
его Грисвелл.
   - Людт думают, что она свихнулась, живя одна в старом доме. Но
некоторые говорили, что их служанка-мулатка - кстати, ее звали
Джоан - не убежала, а спряталась в лесу и отомстила за мучения,
убив мисс Селию и трех сестер Элизабет. Если в доме есть
потайная комната, она вполне могла там скрываться. Конечно,
если во всем этом есть хоть крупица правды.
   - Она не смогла бы прятаться там многие годы, - пробормотал
Грисвелл. - Да и тварь в этом доме - не человеческое существо!
   Баннер повернул руль и резко свернул с дороги на проселок,
змеившийся между сосен.
   - Куда это мы? - спросил Грисвелл.
   - В нескольких милях от дороги, - пояснил Баннер, - живет один
старик-негр. Я хочу поговорить с ним. Мы столкнулись с чем-то,
превышающим рассудок белого человека. Черные знают куда больше о
некоторых странных вещах. Этому старику почти сто лет, и про
него говорят, что он колдун.
   Грисвелл поежился, услышав это. Зеленые стены леса смыкались все
ближе к дороге. Запах смолы и сосен смешивался с запахом
незнакомых цветов, но самым сильным, казалось, был здесь запах
гнили и разложения. Тошнотворный ужас этого леса вновь окутал
Грисвелла.
   - Колдун, - пробормотал он. - Здесь, на Черном Юге! Колдовство
для меня - старые кривые улочки в прибрежных городишках,
горбатые крыши, помнящие Салемские процессы, темные старые аллеи
и горящие глаза черных котов... Колдовство Новой Англии - милое,
домашнее, уютное; но все это - хмурые сосны, старые покинутые
дома, заброшенные плантации, таинственный черный народ - все это
отдает каким-то древним ужасом! Боже, какие чудовищные дела
творятся на этом континенте, который дураки зовут "молодым"!
   - А вот и жилище старого Джекоба, - провозгласил Баннер и
остановил машину.
   Грисвелл увидел расчищенную поляну в лесу и на ней - маленькую
приземистую хижину в тени нависающих ветвей. Сосны здесь
уступали место замшелым дубам и кипарисам, хижина стояла на краю
болота, поросшего буйной травой. Тонкая струйка дыма поднималась
из дырявой трубы.
   Грисвелл следовал за шерифом. Тот толкнул дверь, висящую на
кожаных петлях, и вошел внутрь. В комнате стоял полумрак,
единственное маленькое оконце почти не давало света. Старый
негр, скорчившись у очага, наблюдал за котелком над пламенем. Он
взглянул на вошедших снизу вверх, но даже не привстал. Он
казался неимоверно старым даже для своих ста лет. Лицо его было
сплошной сеткой морщин, глаза, некогда темные и живые,
затуманились вслед за помрачившимся рассудком.
   Баннер взглядом указал Грисвеллу на сплетенное из лозы кресло, а
сам пододвинул себе грубо сколоченный табурет и уселся у очага
лицом к старику. Глаза негра то блестели, то вновь
затуманивались, словно разум его засыпал, уступая старости.
   - Джекоб, - прямо сказал Баннер, - тебе пришло время говорить. Я
знаю, что тебе известен секрет Блассэнвилей. Я никогда тебя о
нем не спрашивал, потому что меня это не касалось. Но прошлой
ночью в поместье убит человек, и другой человек может быть
вздернут на виселицу, если ты не расскажешь мне, что делается в
проклятом старом доме!
   - Блассэнвили, - произнес старик, и голос его оказался ясным и
звучным, а речь - непохожей на диалект черных людей, населявших
здешние леса. - Это были гордые люди, сэр - гордые и жестокие.
Некоторые из них погибли в войну, некоторые были убиты на дуэли - мужчины,
сэр. Некоторые умерли в поместье, в старом доме.
Старый дом... - голос его вдруг перешел в бессвязное бормотанье.
   - Так что же дом? - напомнил о себе шериф.
   - Мисс Селия была самой гордой из них - и самой безжалостной. Ее
ненавидели все черные люди, а больше всех - Джоан. В венах Джоан
текла кровь белых, и она тоже была гордой. А мисс Селия порола
ее как рабыню...
   - В чем тайна этого дома? - настаивал Баннер.
   Туманная пелена вновь исчезла с глаз старика, и они стали
темными колодцами, залитыми лунным светом.
   - Тайна? Не понимаю, сэр.
   - Много лет дом стоит под защитой этой тайны. И ты знаешь ключ к
разгадке.
   Старик помешал свое варево. Ясность рассудка, казалось,
полностью вернулась к нему.
   - Сэр, жизнь прекрасна даже для негра!
   - Ты хочешь сказать, что кто-то убъет тебя, если ты расскажешь
мне правду? - быстро спросил Баннер. Но старик, казалось, снова
погрузился в свои туманные видения, и бормотание его выглядело
бредом:
   - Не кто-то. Не человек. Черные боги болот. Секрет мой
неприкосновенен, он охраняется Большим Змеем, богом всех богов.
Он пошлет младшего братца, чтобы тот поцеловал меня своими
холодными губами - маленького братца с белым полумесяцем на
голове. Я продал свою душу Большому Змею, и за это он сделал
меня творцом зувемби...
   Баннер напрягся.
   - Я уже слышал это слово, - сказал он мягко, - от умирающего
человека, когда был еще ребенком. Что он означает?
   В глазах старика появился страх:
   - Я что-то сказал? Нет, нет, я ничего не говорил!
   - Зувемби, - торопил его Баннер.
   - Зувемби, - механически повторил старик, и глаза его
прояснились. - Зувемби раньше были женшины - на рабском берегу
знают о них. Барабаны, в которые бьют по ночам на холмах Гаити,
рассказывают о них. Творцы зувемби - почетные люди Дамбала.
Говорить о них белому человеку значит умереть; это один из
главных секретов Змеиного Бога...
   - Ты говорил о зувемби, - мягко перебил его Баннер.
   - Я не должен о них говорить... - Грисвелл внезапно понял, что
старик думал вслух, слишком далеко погрузившись в свои грезу,
чтобы понять, что он вообще говорит. - Ни один белый не должен
знать, что я плясал в Черной Церемонии и стал творцом зомби и
зувемби. Большой Змей наказывает распущенные языки смертью.
   - Зувемби - женщина? - поторопил его Баннер.
   - Была, - пробормотал старик, - и она знала, что я творец
зувемби. Она пришла в мою хижину и просила зелье - отвар из
костей змеи, крови летучей мыши-вампира и росы с воронова крыла.
Раньше она плясала в Черной Церемонии и была готова к тому,
чтобы стать зувемби. Черной Зелье - вот все, чего ей
недоставало. Она была красива. Я не мог ей отказать...
   - Кто? - настойчиво спросил Баннер, но голова старика поникла и
упала на ссохшуюся грудь. Ответа не было. Казалось, он задремал
посреди разговора. Баннер потряс его. - Ты дал зелье, чтобы
сделать женщину зувемби? А что такое зувемби?
   Старик беспокойно пошевелился, и раздалось сонное бормотанье:
   - Зувемби - больше не человек. Она не знает ни родственников, ни
друзей. Но она заодно с народами Черного Мира. Она повелевает
оборотнями, демонами и животными - совами, петухами, мышами,
змеями. Она может навлечь тьму, погасив маленький свет. Она
уязвима для свинца и стали, но если ее не убить, она живет
вечно. Она не ест человеческой пищи и живет подобно летучим
мышам в пещере или в заброшенном доме. Время ничего не значит
для нее - час, день, год, все равно. Она не говорит речью
человека, но звуком своего голоса может притягивать людей,
убивает их и повелевает безжизненным телом, пока оно не остынет.
Пока течет кровь - труп подчиняется ей. И ей доставляет
удовольствие убивать.
   - Зачем же становятся зувемби? - спросил Баннер.
   - Ненависть, - прошептал старик. - Ненависть и месть.
   - Ее имя было Джоан? - спросил Баннер. Это имя медленно
просочилось сквозь пелену, окутывавшую разум чародея, и он
встрепенулся, пробуждаясь от сна наяву. Глаза его снова стали
ясными и заблестели как мокрый гранит.
   - Джоан? - повторил он медленно. - Я давно уже не слышал этого
имени. Кажется, я спал, белые господа. Прошу прощения, но я
ничего не помню. Старики точно собаки - любят вздремнуть у огня.
Вы спрашивали меня о Блассэнвилях? Господа, если бы я сказал
вам, почему не могу ответить, то вы назвали бы это простым
суеверием. Но пусть Бог белого человека будет моим свидетелем,
я...
   Говоря это, он протянул руку за хворостом, вороша кучу
валежника. Речь его оборвалась криком. Он конвульсивно отдернул
руку - бьющая хвостом змея повисла на ней. Она обвилась вокруг
руки колдуна несколько раз и в молчаливой ярости раз за разом
наносила удары своей клинообразной головой.
   Крича, старик свалился в огонь, опрокинув на себя котелок и
разбрасывая угли. Баннер выхватил из костра тяжелую головню и
ударил ею по плоской голове змеи. Та соскользнула с руки
старика, и Баннер, чертыхаясь, отбросил пинком ноги ее
извивающееся тело. Старый Джекоб больше не кричал. Он лежал
спокойно, уставившись остекленевшими глазами в грязный потолок
хижины.
   - Мертв? - прошептал Грисвелл.
   - Мертв, - согласился Баннер. - Мертв как Иуда Искариот. - Он
посмотрел на извивающуюся змею. - Эта чертова гадина вогнала
столько яду в его вены, что хватило бы на дюжину здоровых
молодых парней. И все же я думаю, что его убил страх.
   - Что же теперь мы будем делать?!
   - Оставим тело здесь на койке. Дикие свиньи не повредят его,
если хорошенько закрыть дверь. Завтра мы отвезем тело в город, а
сегодня ночью у нас есть другая работа. Пойдем!
   Грисвелл старался не прикасаться к трупу, когда помогал шерифу
положить старого Джекоба на койку, а затем, спотыкаясь, вышел из
хижины. Солнце опускалось за горизонт, пламенея меж черных
стволов.
   Они молча забрались в машину и поехали обратно.
   - Он сказал, что Большой Змей пошлет своего младшего брата, - пробормотал
Грисвелл.
   - Чепуха, - буркнул Баннер. - Змеи любят тепло, и болото просто
кишит ими. Эта змея подобралась к костру и свернулась среди
сучьев. Старый Джекоб потревожил ее, и она напала. В этом нет
ничего сверхъестественного. - После короткой паузы он добавил
чуть дрогнувшим голосом. - Впрочем, я первый раз вижу, чтобы
гремучая змея напала без предупреждения. И впервые вижу гремучку
с белым полумесяцем на затылке.
   Они свернули на главную дорогу, и Грисвелл снова заговорил:
   - Вы думаете, что мулатка Джоан пряталась в доме все эти годы?
   - Вы слышали, что сказал старый Джекоб, - сурово ответил шериф. - Время
ничего не значит для зувемби.
   Они сделали последний поворот, и Грисвелл собрался с духом. При
виде дома, вздымающегося черной громадой на фоне заката, он
закусил губу, чтобы не закричать. Мысли о таящемся во мраке
ччудовище вновь завладели им.
   - Смотрите! - прошептал он пересохшими губами, когда они
остановились у поместья. Баннер хмыкнул.
   С баллюстрад галереи вспорхнула стая голубей и облаком черных
крапинок понеслась по багровому небе.

   Зов зувемби

   Они сидели, боясь пошевелиться, пока последний из голубей не
скрылся вдали.
   - Ну вот, наконец-то и мне довелось их увидеть, - проговорил
Баннер.
   - Может быть, это суждено только обреченным, - прошептал
Грисвелл. - Вспомните того бродягу...
   - Мы скоро узнаем это, - спокойно ответил шериф, выбираясь из
машины, но Грисвелл заметил, что рука его непроизвольно
потянулась к кобуре.
   Дубовая дверь все так же болталась на сломанных петлях. Звуки
шагов по каменному полу гулко отдавались в пустой прихожей.
Слепые окна горели пламенем заката. Войдя вслед за Баннером в
просторный холл, Грисвелл отметил цепочку черных отметин на
полу, обозначивших последний путь Джона Брэйнера.
   Баннер расстелил в пыли захваченные из машины одеяла.
   - Я лягу ближе к двери, - сказал он, - а вы - туда, где спали
прошлой ночью.
   - Не разжечь ли нам огонь в камине? - спросил Грисвелл, ужасаясь
мысли о тьме, которая нахлынет из леса, когда кончаться короткие
сумерки.
   - Зачем? У нас есть фонари. Мы ляжем в темноте и посмотрим, что
будет дальше. Вы умеете пользоваться оружием?
   - Думаю, что смогу. Я никогда не стрелял из револьвера, но знаю,
как это делается.
   - Хорошо, тогда предоставим стрельбу мне, - Баннер сел, скрестив
ноги, на одеяло и, опустошив барабан своего огромного кольта,
проверил каждый патрон, перед тем как вставить его обратно.
   Грисвелл нервно ходил взад-вперед, провожая тоскливым взглядом
умирающий закат, подобно скупцу, взирающему на отбираемое у него
золото.
   Облокотясь одной рукой на рамку камина, он посмотрел вниз, на
золу, покрытую пылью. Возможно, этот огонь разжигала сама
Элизабет Блассэнвиль более сорока лет тому назад. Мысль эта еще
больше расстроила его. Он чертыхнулся и пхнул пепел носком
ботинка. Что-то мелькнуло среди головешек - клочок бумаги,
желтый от старости. Нехотя Грисвелл нагнулся и вытащил из-под
слоя пепла тетрадь в рассыпающемся картонном переплете.
   - Что это вы там нашли? - осведомился шериф, опуская револьвер.
   - Старую тетрадь. Похоже на чей-то дневник. Страницы исписаны,
но чернила сильно выцвели, а бумага в таком состоянии, что
ничего не разобрать. Как вы думаете, почему она не сгорела в
камине?
   - Брошена туда, когда огонь уже погас, - предположил Баннер. - Может
быть, кто-то нашел ее и забросил в камин - кто-то из
воровавших мебель. Очевидно, он не умел читать.
   Грисвелл перелистал мятые листы, напряженно всматриваясь при
свете гаснущего заката в поблекшие каракули. Внезапно он
выпрямился:
   - Вот здесь разборчиво! Слушайте! - Он начал читать. - "Я знаю,
что в доме есть кто-то кроме меня. Я слышу, как он ходит по дому
ночью, когда садится солнце и сосны снаружи теряются во мраке.
Часто по ночам кто-то скребется под моей дверью. Кто это? Одна
из моих сестер? Или тетушка Селия? Если это так, то зачем ей
красться по собственному дому? И зачем, потянув ручку двери, она
тихо уходит, когда я спрашиваю - кто там? Нет, нет! Я боюсь. О
боже, что мне делать? Я боюсь оставаться здесь, но куда же мне
идти?"
   - О! - воскликнул Баннер. - Похоже, это дневник Элизабет
Блассэнвиль! Продолжайте!
   - Не могу прочесть остального, - ответил Грисвелл. - После этих
страниц я могу разобрать только несколько строчек. - Он прочел. - "Почему
негры сбежали, когда исчезла тетушка Селия? Сестры мои
мертвы - я знаю, что они мертвы. Я чувствую, что они умерли
ужасно, в страхе и в темноте. Но почему? Если кто-то убил
тетушку Селию, то зачем ему убивать моих бедных сестер? Они были
так добры к неграм. Если только Джоан..." - Он остановился,
тщетно разыскивая продолжение. - Оторван кусок страницы. Здесь
есть еще запись, под другой датой - то есть я думаю, что это
дата. Начинется с полуслова: "...ужасная вещь, на которую
намекала старая негритянка. Она назвала Джекоба и Джоан, но
ничего не объяснила - может быть, она боялась". Здесь
неразборчиво... А затем: "Нет, нет!... Как это может быть?! Она
мертва или ушла! Пусть она родилась и воспитана в Вест-Индии, и
не раз намекала, что посвящена в какие-то темные таинства - как
она могла стать таким чудовищем! Это ужас! Боже, разве бывают
такие вещи? Я не знаю, что думать. Если это она бродит ночью по
дому, копошится у моей двери и свистит так дьявольски сладко...
Нет, нет, я наверняка схожу с ума! Если я останусь здесь, я умру
так же ужасно, как и сестры - уж в этот-то я уверена..."
   Бессвязная хроника кончилась так же внезапно, как и началась.
Грисвелл, поглощенный разглядыванием неразборчивых строчек, не
заметил, как пришла тьма. Баннер давно уже освещал рукопись
своим фонарем.
   Оторвавшись от чтения, Грисвелл вздрогнул и бросил быстрый
взгляд в темный холл.
   - Что вы об этом скажете? - спросил он.
   - То, что я и подозревал, - ответил Баннер. - Эта мулатка Джоан
превратилась в зувемби, чтобы отомстить мисс Селии. Вероятно,
свою ненависть к хозяйке она перенесла и на всю семью. Она
принимала участие в колдовских обрядах на своем родном острове и
"была готовой", как сказал старый Джекоб. Все, чего ей не
хватало - это Черное Зелье... и Джекоб снабдил ее им. Она убила
мисс Селию и трех ее племянниц-сестер. Она убила бы и Элизабет,
да помешала случайность. Она скрывается все эти годы в старом
доме, как змея в развалинах.
   - Но зачем ей понадобилось убивать Брэйнера?!
   - Вы же слышали, что сказал старый Джекоб, - напомнил шериф. - Убивать
людей доставляет зувемби удовольствие. Она заманила
Брэйнера наверх и проломила ему голову, а потом, вооружив труп
топором, направила его вниз, чтобы убить вас его руками. Ни один
суд не поверит этому, но если мы предъявим суду ее тело, этого
хватит, чтобы доказать вашу невиновность. Моему слову поверят, а
я скажу, что Брэйнера убила она. Джекоб сказал, что ее можно
убить... впрочем, отчитываясь перед судом, я не буду вдаваться в
подробности.
   - Но она смотрела на нас с лестницы через баллюстраду, - пробормотал
Грисвелл. - Почему же мы не обнаружили ее следов на
лестнице?
   - Возможно, вам это приснилось, или она может внушать какие-то
видения... К черту! Зачем пытаться объяснить то, что выше нашего
понимания? Пора приступать к нашей вахте.
   - Не выключайте свет! - непроизвольно воскликнул Грисвелл, но
все же взал себя в руки. - Нет, конечно, гасите его. Мы должны
лежать в темноте, как... - он запнулся, - как в тот раз.
   Но страх, словно тошнота, подступил к нему, когда комната
погрузилась во тьму. Он лежал и дрожал, слушая, как неистово
стучит его сердце.
   - Вест-Индия, наверное, самое гиблое место в мире, - задумчиво
проговорил Баннер. Голубая сталь кольта мерцала поверх его
одеяла. - Я слышал о зомби - оживших мертвецах. Но никогда до
этого я не знал о зувемби. Очевидно, колдуны могли состряпать
какое-то средство, вызывающее помешательство у женщин. Но это не
объясняет гипнотических снов, необыкновенную долговечность,
способность управлять трупами - нет, зувемби не может быть
просто одержимой женщиной. Это чудовище - нечто большее, чем
человеческое существо, оно порождено волшебными силами черных
болот и джунглей.
   Грисвелл заставил себя лежать спокойно. Казалось, время
остановилось. Он чувствовал себя так, будто что-то душило его.
Неопределенность становилась невыносимой; при попытке овладеть
сжатыми в комок нервами его лоб покрылся холодным потом. Он сжал
зубы и держал их так, пока челюсти не свело болью. Ногти его
глубоко впились в ладони.
   Он не знал, что его ждет. Дьявол появится вновь - но в каком
облике? Будет ли это ужасно-сладостный свист, или шаги босых ног
по скрипящим ступеням, или же внезапный удар топора из темноты?
Кого зувембивыберет в этот раз - его или Баннера? Быть может,
Баннер уже мертв? Грисвелл ничего не видел в темноте, но слышал
ровное дыхание шерифа. Баннер, очевидно, имел стальные нервы - но
был ли это Баннер? Может быть, дьявол уже пришел и занял его
место, с кровожадным злорадством выцеливая следующий удар?
Тысячи леденящиих фантазий копошились в мозгу Грисвелла,
сливаясь в сплошной ужасный кошмар.
   Он понял, что сойдет с ума, если тотчас же не вскочит на ноги и
не бросится, дико крича, прочь из этого проклятого дома. Даже
страх перед виселицей не мог удержать его здесь - но не успел он
пошевелиться, как дыхание Баннера изменилось, и Грисвелл
почувствовал себя так, словно его окатили ведром ледяной воды.
Откуда-то сверху, от лестницы, раздался дьяволский сладкий
свист...
   Инстинкт Грисвелла сработал, погрузив его мозг во тьму более
глубокую, чем окружавший его непроглядный мрак. В течение
некоторого времени он находился в абсолютной прострации, а затем
ощущение движения проникло в его пробуждающееся сознание. Он
бежал, как сумасшедший, спотыкаясь о неровности дороги. Все
вокруг него заполняла тьма, и он бежал вслепую. Он смутно
сообразил, что, должно быть, вырвался из дома и пробежал
несколько миль, прежде чем мозг его снова стал работать
нормально. Ему было все равно. Смерть на виселице за убийство,
которое он не совершал, и вполовину не ужасала его так, как
мысль о возвращении в этот дом кошмара. Он был одержим
единственным побуждением - бежать, бежать, бежать, как он бежал
сейчас, вслепую, не останавливаясь, пока не иссякнут силы. Туман
все еще окутывал его разум, но он почувствовал смутное удивление - почему
не видно звезд сквозь ветви деревьев? Он желал видеть,
куда он бежит, он чувствовал, что взбирается на холм, и это было
странно, так как он знал, что на несколько миль в округе не было
никаких холмов. Затем впереди и вверху появилось тусклое
свечение.
   Он взбирался навстречу свечению, ступая на выступы, которые
принимали все более симметричную форму. Затем ужас пронзил его - он
понял, что все это время на уши его давил звук - странный,
насмешливый свист. Эвук его рассеял туман - но что это? Где он
был? Пробуждение и ясность мысли были ошеломляющими, словно удар
топора. Он не бежал по дороге и не взбирался на холм.
   Он поднимался по лестнице.
   Он все еще был в доме Блассэнвилей - и он поднимался по
лестнице!
   Нечеловеческий вопль сорвался с его губ - и, заглушая все,
сумасшедший свист перешел в зловещий демонический рев звериного
торжества. Он попытался остановиться, повернуть назад или хотя
бы прижаться к баллюстраде. Собственный вопль нестерпимо звенел
в его ушах. Его сила воли была смята. Грисвелла больше не
существовало. У него не было разума. Он уронил свой фонарь и
забыл о лежащем в кармане оружии. Он не владел своим телом. Ноги
двигались неуклюже, работая словно части механизма, подчиненные
внешней силе. Стуча по ступеням, они влекли его вверх, навстречу
мерцающему дьявольскому пламени.
   - Баннер! - молил он. - Баннер! Помогите мне, ради бога!
   Но крик застрял в горле. Грисвелл достиг верхней площадки. Он
уже шел внутрь холла. Свист притих и исчез совсем, но импульс
чужой воли влек его по-прежнему. Он не видел, откуда исходит
тусклое свечение. Казалось, оно шло с разных сторон. Затем он
увидел маленькую гибкую фигуру, приближающуюся к нему. Она была
похожа на женщину, но ни у одной женщины не могло быть такого
ужасного лица, отвратительно-желтого, наполненного безумной
жаждой убийства. Он попробовал закричать при виде этого лица и
блеска стали в занесенной когтистой лапе - но его язык отказался
повиноваться ему.
   Затем позади него что-то оглушительно грохнуло. Тени были
развеяны языком пламени, осветившим падающую назад
откратительную фигуру. Раздался пронзительный нечеловеческий
вопль.
   Во тьме, последовавшей за вспышкой, Грисвелл упал на колени и
закрыл лицо руками. Он не слышал голоса Баннера, и лишь рука
шерифа, встряхнувшая его за плечо, вывела его из обморочного
состояния.
   Свет ослепил его. Мигая и прикрывая глаза рукой, Грисвелл
взглянул в лицо шерифу. Тот был бледен.
   - Вы целы? Боже, целы ли вы? Этот мясницкий топор...
   - Я цел, - промямлил Грисвелл. - Вы выстрелили вовремя. Но
дьявол! Где она? Куда она делась?
   - Уползла в свое логово. Слушайте!
   Откуда-то из глубины дома доносились отвратительные хлопающие
звуки, словно что-то извивалось и билось в предсмертных
конвульсиях.
   - Джекоб был прав, - угрюмо сказал шериф. - свинец может их
убивать. Я уложил ее. Все в порядке. Нельзя было использовать
фонарь, но света и так хватило. Когда этот свист завладел вами,
вы чуть не наступили на меня. Я знал, что вы загипнотизированы
или не в себе, и пошел следом за вами по лестнице. Я держался
позади вас, пришлось согнуться, чтобы она меня не заметила. Я
долго медлил, прежде чем выстрелить - вид ее чуть не парализовал
меня. Смотрите!
   Луч фонаря скользнул вдоль холла. Там, где раньше была видна
сплошная стена, теперь зиял темный проем.
   - Дверь в потайную комнату, которую нашла мисс Элизабет, - взволнованно
сказал Баннер. - Идемте!
   Он побежал через холл, и Грисвелл машинально последовал за ним.
Хлопанье и возня доносились именно со стороны этой новой двери,
но сейчас они уже прекратились.
   Свет обрисовал узкий коридор, подобный туннелю, который был
проделан в толстой стене старого дома. Не колеблясь, шериф
нырнул в темноту.
   - Наверное, мышление зувемби отличается от человеческого, - рассуждал
он вслух, освещая себе дорогу. - Но раз прошлой ночью
у этой твари хватило ума замести следы, чтобы мы не смогли
понять, откуда он пришла... Да, здесь есть комната - тайная
комната дома Блассэнвилей!
   Он остановился, и Грисвелл за его спиной в ужасе закричал:
   - Боже мой! Это та самая комната без окон, с тремя повешенными,
которая мне приснилась!
   Луч фонаря, обежав стены круглой комнаты, внезапно остановился.
В широком круге света виднелись три фигуры, три маленькие
сморщенные мумии в истлевших платьях прошлого века. Их ноги
отделяло от пола не менее фута, а сами они были подвешены за
вытянувшиеся шеи к цепям, свисающим с потолка.
   - Три сестры Блассэнвиль! - прошептал Баннер. - В любом случае
мисс Элизабет не была сумасшедшей.
   - Смотрите, там, в углу... - Грисвелл с трудом заставил голос
повиноваться.
   Свет фонаря двинулся и тут же замер.
   - Неужели это когда-то было женщиной? - прошептал Грисвелл,
содрогаясь. - Это ужасное желтое лицо, эти руки с черными
когтями, словно у зверя. И все же это был человек - на ней
обрывки старого бального платья... Почему служанка-мулатка
носила такое одеяние?
   - Вот где было ее логово в течение сорока лет, - не слушая его,
проговорил Баннер, глядя на мертвую тварь, распростертую в углу. - И
это оправдывает вас, Грисвелл. Помешанная женщина с топором - вот
все, что нужно знать властям. Боже, что за место! И какую
дьявольскую натуру надо было иметь с самого начала, чтобы
предаваться этим колдовским обрядам!
   - Женщина-мулатка? - прошептал Грисвелл, предчувствуя новое
ужасное открытие.
   Баннер покачал головой:
   - Мы неправильно поняли бормотание старого Джекоба, как и то,
что написала мисс Элизабет. Она должна была знать правду, но
семейная гордость не позволила ей сказать правду. Грисвелл,
теперь я понял - мулатка отомщена не так, как мы предполагали.
Она не пила Черного Зелья, который приготовил для нее старый
Джекоб. Зелье предназначалось для другой - подмешать в еду или
в кофе... а потом Джоан убежала, посеяв семена зла.
   - Так значит, это не мулатка? - спросил Грисвелл.
   - Когда я увидел ее там в холле, я уже знал, что она не мулатка.
Даже в этих искаженных чертах лица отражается ее наследственная
красота. Я видел ее портрет и не могу ошибиться. Здесь лежит
существо, когда-то бывшее Селией Блассэнвиль.

     ОБИТАЮЩИЕ ПОД ГРОБНИЦАМИ

     Я внезапно проснулся и сел  в  постели,  испытывая  сонное
недоумение:  кто  мог  колотить в дверь с такой яростью, что ее
панели грозили разлететься? Послышался  визгливый,  пронизанный
безумным страхом, голос:
     -- Конрад! Конрад! -- вопил неизвестный за дверью. -- Бога
ради, впустите меня! Я видел его, видел!
     -- Кажется, это Иов Кайлз, -- сказал Конрад, поднимая свое
длинное  тело  с  дивана,  на  котором  он  спал,  отдав  в мое
распоряжение свою кровать. -- Не сломайте дверь! -- крикнул он,
нашаривая шлепанцы. -- Я иду.
     -- Эй, поторопитесь! --  бушевал  невидимый  гость.  --  Я
только что заглянул в глаза самому дьяволу!
     Конрад  включил свет и открыл дверь. В дом, едва не падая,
ввалился человек с ошалелыми глазами, в котором я узнал того, о
ком сказал Конрад  --  Иов  Кайлз,  хмурый,  скаредный  старик,
живущий  в  небольшом  имении  по  соседству с Конрадом. Обычно
молчаливый и сдержанный, Иов сейчас совершенно  не  походил  на
себя.  Его  редкие  волосы  торчали  дыбом, капли пота усеивали
серую кожу и он то  и  дело  трясся,  как  человек  в  приступе
жестокой лихорадки.
     --  Что случилось, Кайлз? -- воскликнул, уставясь на него,
Конрад. -- Можно подумать, что вас напугал призрак!
     -- Призрак?! --  тонкий  голос  старика  надломился  и  он
истерично   рассмеялся.  --  Я  видел  демона  из  преисподней!
Поверьте, я видел его --  этой  ночью,  всего  несколько  минут
назад!  Он  заглянул  в  мое  окно и высмеял меня! Господи, как
вспомню этот смех...
     -- Кто он? -- нетерпеливо бросил Конрад.
     -- Мой братец, Иона! -- завопил старина Кайлз.
     Конрад вздрогнул. Иона,  брат-близнец  Иова,  умер  неделю
назад  и мы с Конрадом видели, как его тело положили в гробницу
на крутом склоне одного из холмов  Дагот-Хиллс.  Я  вспомнил  о
существовавшей  между скупым Иовом и транжирой Ионой ненависти.
Иона влачил свои последние жалкие дни в бедности и одиночестве,
в  полуразвалившемся  семейном  особняке   на   нижнем   склоне
Дагот-Хиллс,  сосредоточивая  весь  свой  яд своей ожесточенной
души на скряге-брате, проживающем в собственном доме в  долине.
Вражда  была  взаимной.  Даже  когда  Иона очутился на смертном
ложе, Иов ворчливо и  крайне  неохотно  позволил  убедить  себя
спуститься вниз, к брату. Случилось так, что он остался наедине
с  Ионой,  когда  тот умирал, и, по-видимому, сцена смерти была
настолько ужасной, что Иов  выбежал  из  комнаты  с  посеревшим
лицом и дрожа всем телом, а из комнаты донесся ужасный гнусавый
смех, оборвавшийся вдруг предсмертным хрипом.
     Теперь  старый  Иов  трясясь стоял перед нами и, обливаясь
потом, лепетал имя брата.
     -- Я видел его! Вчера вечером я засиделся позже обычного и
едва успел погасить свет, чтобы лечь в постель, как его лицо  с
дьявольской  ухмылкой  появилось  в  окне,  обрамленное  лунным
светом. Он вернулся  из  ада,  чтобы  утащить  меня  туда,  как
поклялся  перед смертью. Он -- чудовище! И был им уже несколько
лет!  Я  подозревал  это,  когда  он  возвратился   из   долгих
странствий  по Востоку. Он дьявол в образе человека. Вампир! Он
задумал уничтожить меня вместе с душою и телом!
     Пораженный словами старика, я сидел не находя слов, то  же
было и с Конрадом. О чем говорить и думать при очевидном случае
помешательства?  Моей  единственной  мыслью была убежденность в
безумии Кайлза. Он вдруг вцепился в халат на  груди  Конрада  и
свирепо встряхнул его в приступе мучительного страха.
     --  Остается  одно!  -- воскликнул он с блеском отчаяния в
глазах. -- Я должен пойти к его гробнице и собственными глазами
убедиться, что он лежит там, где мы его положили! И вы  пойдете
со  мной,  я  не  смею идти в темноте один! Он может подстеречь
меня по дороге -- за любой изгородью или деревом!
     -- Это сумасшествие, Кайлз, -- увещевал  Конрад.  --  Иона
мертв, вам просто приснился кошмар...
     --  Кошмар!  --  пронзительно  вскрикнул  старик.  --  Мне
хватило кошмаров, когда я стоял у смертного ложа этого злодея и
слушал, как с его пенящихся губ льется черный поток  нечестивых
угроз  --  но  сейчас  это не было сном! Я был абсолютно бодр и
ей-Богу -- я видел, как мой демон-братец Иона злобно ухмыляется
мне в окно!
     Старик  заломил  руки,  хныча  от  страха;  присущие   ему
гордость  и  самообладание,  казалось,  бесследно  исчезли  под
натиском откровенного, животного  страха.  Конрад  взглянул  на
меня,  но  я  промолчал.  Дело  казалось настолько нелепым, что
единственным  очевидным  выходом  было  бы  позвать  полицию  и
отправить   Иова   в   ближайший  сумасшедший  дом.  Но  в  его
первобытном страхе было нечто, от чего даже  у  меня  по  спине
забегали мурашки.
     --  Я  знаю!  --  опять  возопил  он,  будто чувствуя наши
сомнения. -- Вы считаете меня безумцем, но я не безумнее вас. И
я отправлюсь к гробнице даже если придется идти одному! Но если
вы отпустите меня одного, моя кровь падет на ваши  головы!  Так
вы идете или нет?
     --  Погодите!  --  Конрад начал торопливо одеваться. -- Мы
идем  с  вами.  Пожалуй,   единственное,   что   рассеет   вашу
галлюцинацию -- это вид вашего брата в гробу.
     --  Вот  именно!  -- с ужасным смехом подтвердил Иов. -- В
его гробу, у которого нет крышки! Почему он приготовил для себя
перед смертью этот открытый гроб и наказал, чтобы в нем не было
крышки?
     -- Он всегда был чудаком, -- возразил Конрад.
     -- Скорее,  дьяволом,  --  прорычал  старина  Иов.  --  Мы
ненавидели друг друга с молодых лет. Когда он растранжирил свое
наследство  и  приполз, без гроша, обратно, ему не понравилось,
что  я  не  согласен  поделиться  моим  нажитым  тяжким  трудом
богатством. Черный пес! Дьявол из бездны чистилища!
     -- Что ж, скоро мы увидим его покоящимся в своей гробнице,
-- промолвил Конрад. -- Ты готов, О'Доннел?
     --  Готов, -- отозвался я, застегивая пояс с моим "45-м" в
кобуре.
     Конрад рассмеялся.
     -- Никак не расстанешься со своими техасскими  привычками?
-- пошутил он. -- Надеешься подстрелить призрака?
     --  Все  может  быть,  -- ответил я. -- Не люблю ходить по
ночам без пушки.
     --  Оружие  бесполезно  против  вампиров,  --  нетерпеливо
поеживаясь заметил Иов. -- С ними можно покончить только вогнав
в черное сердце злодея кол!
     --  Боже милостивый, Иов! -- коротко рассмеялся Конрад. --
Неужели вы говорите серьезно?
     -- Почему бы и нет? -- Глаза старика  вспыхнули  безумием.
--  Вампиры  существовали  в былые времена и сохранились до сих
пор  в  Восточной  Европе  и  на  Востоке.  Я  слышал,  как  он
похвалялся  своими  знаниями  о тайных сектах и черной магии. Я
подозревал об этом... позже, на смертном ложе, он  поведал  мне
свою ужасную тайну -- поклялся, что вернется из могилы и утащит
меня с собою в ад!
     Мы  вышли  из  дома  и пересекли лужайку. Эта часть долины
была заселена скудно, хотя в  нескольких  милях  на  юго-восток
сияли  огни  города.  С  западной  стороны  к  владению Конрада
примыкало поместье Иова,  где  высился  среди  деревьев  темный
молчаливый  дом.  В  миле  к  северу  протекала  река, а на юге
виднелись угрюмые  черные  очертания  низких  холмов  с  голыми
макушками  и  пологими,  покрытыми  кустарником,  склонами.  Их
называли Дагот-Хиллс -- странное имя, не связанное с известными
индейскими наречиями, но примененное впервые  краснокожими  для
обозначения этой гряды холмов. Они были практически необитаемы.
На  наружных  склонах,  ближе  к  реке,  находились  фермы,  но
внутренние  долины  обладали  слишком  неглубокой   плодородной
почвой,  а  сами  холмы  чересчур  каменисты  для  обработки. В
полумиле от поместья Конрада стоял большой особняк,  почти  три
столетия  служивший  пристанищем  семейству Кайлз -- по крайней
мере, на это указывал каменный фундамент,  ну  а  сам  дом  был
надстроен  позже.  Наверное, старина Иов содрогнулся сейчас при
виде этого напоминающего хищную птицу особняка на  фоне  черных
пологих холмов.
     Ночь  встретила  нас  бешеными  порывами  ветра. Несущиеся
облака то и дело скрывали луну, ветер завывал  среди  деревьев,
пробуждая  странные  ночные звуки и нелепо искажая наши голоса.
Целью нашего безумного похода была гробница  на  верхней  части
склона выступающего из остальной гряды холма, особняк же Кайлза
располагался  как  бы  на  высокой  площадке  возле этой гряды.
Казалось, обитатель склепа наблюдал из него за домом предков  и
за долиной, которой они когда-то владели: от холмов -- до реки.
Теперь  старому  имению принадлежала лишь полоса земли, бегущая
вверх по склонам холмов, на одном конце которой находился  дом,
а на другом -- гробница.
     Как  я  уже  упоминал,  холм, где была выстроена гробница,
отличался от прочих и по дороге к ней мы прошли  вблизи  голого
наружного  выступа,  обрывающегося  поросшим мелким кустарником
каменистым откосом. Как раз у этого места Конрад спросил:
     -- Что заставило Иону построить свою гробницу на отшибе от
семейного склепа?
     -- Он не  строил  ее,  --  огрызнулся  Иов.  --  Она  была
построена   давным-давно   нашим   предком,   старым  капитаном
Джейкобсом Кайлзом, благодаря которому этот выступ до  сих  пор
называют  Пиратским  холмом  --  ибо  Джейкобс  был  пиратом  и
контрабандистом. Странная прихоть побудила его выстроить здесь,
наверху, свою гробницу, и он провел на этом месте  многие  годы
своей  жизни  в  одиночестве, особенно по ночам. Но он так и не
занял ее, поскольку пропал без вести в морском бою.  Обычно  он
следил  за  врагом  или  таможенниками с этой самой скалы перед
нами -- люди по-прежнему называют ее Мысом контрабандиста.
     -- Гробница была сильно  разрушена,  когда  Иона  зажил  в
старом доме, -- продолжал старик, -- и он отремонтировал ее для
успокоения своих костей. Впрочем, он знал, что никогда не уснет
в   освященной   земле!   Перед   смертью  он  отдал  подробные
распоряжения: гробницу восстановили и поместили в нее гроб  без
крышки в ожидании его тела...
     Я  невольно  вздрогнул.  Темень,  бешено  несущиеся  через
испещренный проказой лик луны облака, пронзительный вой  ветра,
нависающие  над  нами  темные  зловещие  холмы и безумные слова
нашего компаньона -- все это действовало  на  мое  воображение,
населяя  ночь  силуэтами ужаса и кошмаров. Нервно поглядывая на
заросшие кустарником черные склоны, отвратительные в мелькающем
свете луны, я мечтал очутиться где-нибудь подальше от овеянного
легендами Мыса  контрабандиста,  торчащего  из  зловещей  гряды
холмов наподобие корабельного бушприта.
     --  Я  не  привык  шарахаться  от  каждой тени, как глупая
девчонка, -- болтал между тем старый Иов. -- Но  я  увидел  его
злобное лицо в моем окне и подспудно всегда верил, что мертвецы
расхаживают по ночам. Теперь же... но что это?
     Он  застыл  на  месте,  охваченный  леденящим  ужасом.  Мы
невольно прислушались к визгу терзаемых порывами бури ветвей  и
громкому шороху высокой травы.
     -- Всего лишь ветер, -- пробормотал Конрад. -- Он искажает
любой звук.
     -- Нет, нет! Послушайте! Это был...
     Сквозь  шум  ветра  до нас донесся призрачный, пронизанный
мучительным страхом голос:
     -- Помогите! Помогите! Господь, сжалься надо мной...
     -- Это голос моего брата! -- взвизгнул Иов. -- Он  взывает
ко мне из преисподней!
     --   Откуда  послышался  голос?  --  шепнул  вдруг  Конрад
пересохшими губами.
     -- Не знаю,  --  ответил  я,  покрываясь  липкой  "гусиной
кожей". -- Я не расслышал. Он мог прозвучать сверху либо снизу.
К тому же, он показался мне приглушенным.
     --  Объятия могилы приглушают его голос! -- вскрикнул Иов.
-- Тесный саван сдавливает ему  глотку!  Ей-Богу,  он  воет  на
раскаленных  решетках  ада  и хочет, чтобы я разделил с ним его
судьбу. Вперед, к гробнице!
     --  По  конечной  тропе  рода  человеческого,  --  шутливо
проворчал  Конрад  в ответ на причитания Иова, но это отнюдь не
успокоило меня. Мы еле успевали за торопящейся тощей и  нелепой
фигурой  старого  Кайлза,  едва  не вприпрыжку поднимающейся по
склону к массивному выступу,  превращенному  обманчивым  лунным
светом в тускло поблескивающий череп.
     -- Ты узнал этот голос? -- спросил я у Конрада.
     --   Не  совсем.  Ты  и  сам  заметил,  что  он  прозвучал
приглушенно. Если бы я принял его за голос  Ионы,  ты  счел  бы
меня помешанным.
     --  Только  не  сейчас,  -- возразил я. -- Вначале все это
показалось мне безумием. Но дух  ночи  вошел  в  мою  кровь,  и
теперь я готов поверить чему угодно.
     Мы  поднялись  наверх и очутились перед массивной железной
дверью гробницы.  Позади  нее  высился  крутой  холм,  поросший
густым  кустарником. Казалось, фантастические события этой ночи
наделили  мрачный  мавзолей  какой-то  особой,  грозной  силой.
Конрад   обежал   лучом   электрического  фонаря  внушительный,
старинного облика, фасад гробницы.
     -- Эту дверь не открывали, --  заметил  Конрад.  --  Замок
кажется  целым.  Смотрите -- пауки уже затянули густой паутиной
порог, и ее нити  невредимы.  Трава  у  порога  не  примята,  а
значит, никто не входил в гробницу -- и не выходил из нее.
     --  Что  такое двери и паутина для вампира? -- прогнусавил
Иов. -- Они  проникают  сквозь  толстые  стены  как  бесплотные
призраки.  Ей-Богу,  я не успокоюсь, пока не войду в гробницу и
не сделаю того, что должен. У меня есть ключ -- единственный на
свете, подходящий к этому замку.
     Он извлек ключ -- огромный старинный предмет, и сунул  его
в замок.
     Послышался  стонущий  скрежет старого механизма, и старина
Иов отпрянул, будто ожидая, что из щели приоткрывшейся двери на
него набросится клыкастая нежить.
     Конрад и  я  заглянули  внутрь  и,  должен  признаться,  я
вынужден  был собраться с духом, одержимый вихрем предположений
и догадок. Но внутри царила кромешная тьма. Конрад  хотел  было
включить  свой  фонарь, но Иов остановил его. Похоже, к старику
вернулось обычное самообладание.
     --  Дайте  фонарь  мне,  --   промолвил   он   с   угрюмой
решительностью  в  голосе.  -- Я войду один. Если он вернулся в
гробницу и успел лечь в  свой  гроб,  то  я  знаю,  как  с  ним
поступить.  Подождите  здесь,  а если я крикну, или вы услышите
шум борьбы, то спешите на помощь.
     Конрад пытался возразить, но старый Кайлз едва не вышел из
себя.
     -- Не спорьте! -- возопил он.  --  Это  моя  работа,  и  я
выполню ее один!
     Старик  чертыхнулся, когда Конрад направил луч света прямо
ему в лицо, затем вырвал фонарь и, вытащив какой-то предмет  из
кармана  своего  пальто,  вошел  в  гробницу  и закрыл за собой
тяжелую дверь.
     -- Очередное безумие, -- недовольно пробурчал я. -- Почему
он так настаивал на нашем сопровождении, если хотел войти  туда
один?  А  ты  заметил  блеск  в  его  глазах?  Он  окончательно
рехнулся!
     -- Я в этом сомневаюсь, -- возразил Конрад.  --  Мне  этот
блеск   показался   злобным   торжеством.   Что   касается  его
"одиночества", это не совсем так, ведь мы  всего  в  нескольких
футах  от  него.  У старика есть причина не испытывать желания,
чтобы мы сопровождали  его  в  гробницу.  Кстати,  что  это  он
вытащил из кармана перед тем, как войти туда?
     --  Что-то  похожее на заостренную палку, и еще молоток. К
чему ему молоток, если нет крышки, которую необходимо поднять?
     -- Ну конечно же! -- бросил вдруг Конрад. -- Ну и глупец я
был, что до сих пор не догадался! Не удивительно, что он  хотел
войти  один.  О'Доннел,  он  принял  всерьез  басни о вампирах!
Помнишь его намеки насчет необходимых действий, и  прочего?  Он
намерен  воткнуть  этот  кол своему брату в сердце! Быстрее! Не
позволим ему изувечить...
     Из гробницы прозвенел вопль,  который  будет  преследовать
меня  до  последнего  вздоха.  Его  ужасный  тембр заставил нас
застыть как вкопанных и, не успели мы собраться с мыслями,  как
послышался  бешеный  топот  ног,  затем  удар  тела  о дверь и,
наконец, из гробницы будто летучая мышь из адских врат, вылетел
Иов Кайлз. Он растянулся плашмя у наших ног, фонарь в его  руке
ударился  о  землю  и погас. Позади зияла приоткрытая дверь и в
темноте за нею мне послышались странные царапающие и скользящие
звуки. Но мое внимание было приковано к корчащемуся у наших ног
в ужасных конвульсиях бедняге.
     Мы наклонились над ним. Выскользнувшая из-за серого облака
луна осветила его бледное лицо и  мы  невольно  вскрикнули  при
виде отпечатавшегося на нем ужаса. В расширенных глазах старика
не  осталось  света разума. Его как будто загасили, как гасят в
потемках свечу. Вялые губы Иова дрожали, брызгая пеной.  Конрад
потряс его за плечо:
     -- Кайлз! Бога ради, что с вами случилось?
     В  ответ  прозвучал  жалкий  лепет,  но вскоре мы с трудом
разобрали  в  бессмысленном  бормотании  всхлипывающие   слова:
"Существо в гробу! Это существо в гробу!"
     Конрад  пытался  засыпать  его вопросами, но глаза старика
закатились и остекленели, зубы обнажились в жуткой  ухмылке,  а
тощее тело обмякло и безжизненно вытянулось.
     -- Мертв! -- в ужасе пробормотал Конрад.
     --  Я  не вижу на нем раны, -- прошептал я, потрясенный до
глубины души.
     -- Раны нет -- и ни капли крови.
     -- Но тогда... --  Я  не  посмел  выразить  ужасную  мысль
словами.
     Мы  со  страхом  посмотрели на узкую полосу непроницаемого
мрака за приоткрытой дверью молчаливой гробницы.  Резкий  порыв
ветра с шорохом промчался по траве.
     Конрад поднялся и расправил плечи.
     --  Идем! -- позвал он. -- Бог знает, что там прячется, но
мы должны распутать эту чертовщину. Старик переволновался,  пал
жертвой  собственных  опасений. У него было слабое сердце и что
угодно могло вызвать его смерть... Ты идешь со мной?
     Разве может ужас перед ощутимым и  понятным  сравниться  с
невидимой  и  неведомой  опасностью?  Но  я  согласно кивнул, и
Конрад поднял фонарь. Включив его, он  довольно  хмыкнул  и  мы
приблизились к гробнице, как приближаются к логову змея. Конрад
широко  распахнул  дверь,  а  я  держал наготове револьвер. Луч
света быстро  обежал  сырые  стены,  пыльный  пол  и  сводчатый
потолок, затем остановился на покоящемся на каменном пьедестале
посреди  склепа  гробе без крышки. Затаив дыхание, мы подошли к
нему, не смея даже представить себе, что за  сверхъестественный
кошмар  мог встретить наш взор. Конрад направил луч внутрь и мы
оба вскрикнули: гроб был пуст!
     -- Боже мой, -- шепнул я. --  Иов  был  прав!  Но  где  же
вампир?
     --  Душа  Иова  Кайлза  не  могла  покинуть  тело при виде
пустого гроба, -- отвечал Конрад.  --  Его  последними  словами
были: "Существо в гробу". Значит, в гробу было нечто погасившее
своим обликом жизнь старика, как гасят пламя свечи.
     --  Но  где же оно? -- испуганно спросил я, ощущая, как по
спине пробежал озноб. -- Существо не могло  выйти  из  гробницы
незамеченным.   Может,  оно  способно  становиться  по  желанию
невидимым? И притаилось в эту минуту где-то совсем рядом?
     -- Перестань молоть чепуху! -- рявкнул Конрад,  машинально
озираясь  по сторонам, затем добавил: -- Ты не замечаешь слабый
мерзкий запах у гроба?
     -- Да, но не могу определить его.
     -- Я тоже. Скорее всего, это запах сырой земли и рептилий.
Он напоминает смрад подземных глубоких штолен,  в  которых  мне
довелось  побывать.  Кажется,  в  этом гробу лежало дьявольское
порождение земных недр.
     Он снова провел лучом по стенам, и вдруг сосредоточил  его
на  дальней  стене  --  каменном  откосе холма, на котором была
выстроена гробница.
     -- Посмотри!
     В  сплошной  на  вид  стене  проглядывало  длинное   узкое
отверстие.  Мы  подошли и осмотрели его. Конрад осторожно нажал
на часть стены у самого  отверстия  и  она  бесшумно  подалась,
открывая  нам  немыслимо черный кромешный мрак. Мы оба невольно
отступили и напряженно застыли на месте, будто ожидая нападения
неведомой ночной твари. Вдруг Конрад  усмехнулся  и  это  мигом
остудило мое разгоряченное воображение.
     --  По  крайней  мере,  хозяин  гробницы пользуется вполне
реальным входом и выходом, -- заметил он. -- Эта потайная дверь
сделана весьма тщательно. Заметь, это всего лишь большая  плита
из  камня  на  поворотном  стержне,  а бесшумность его действия
показывает, что стержень и гнезда недавно смазывали маслом.
     Он направил свой луч в черную бездну за дверью  и  осветил
узкий   туннель,   параллельный   дверному   порогу   и   также
представлявший собой сплошной камень. Стены и пол туннеля  были
гладкими и ровными, потолок -- сводчатым.
     Конрад повернулся ко мне.
     --  О'Доннел,  мне кажется, здесь действительно есть нечто
темное и зловещее. Я будто ощущаю, как у нас под  ногами  бежит
черная,  таинственная  река.  Куда  она  ведет,  я  не знаю, но
полагаю, ее течением управляет Иона Кайлз. Думаю, старый Иов на
самом деле видел своего брата за окном этой ночью.
     -- Но Иона Кайлз, так или иначе, мертв, Конрад.
     --   По-моему,   нет.   Похоже,   он   погрузил   себя   в
каталептический транс, как это делают индийские факиры. Я видел
несколько  таких  опытов  и  готов был поклясться, что эти люди
мертвы. Вопреки ученым и скептикам, они  способны  "умирать"  и
"воскресать"  по  желанию.  Иона  Кайлз  несколько лет прожил в
Индии и, по-видимому, ему удалось овладеть этим секретом.
     -- Открытый гроб, туннель,  тянущийся  от  могилы  --  все
убеждает  в  том,  что  Иона был жив, когда его поместили сюда.
Почему-то он захотел, чтобы его сочли мертвым. Возможно, то был
каприз его  больного  разума,  а  может,  причина  имеет  более
зловещую подоплеку. В свете его появления перед братом и смерти
Иова, я склоняюсь к последнему мнению, но мои подозрения сейчас
слишком  ужасны  и  фантастичны,  чтобы  выразить  их  словами.
Впрочем, я собираюсь исследовать этот туннель,  в  котором  мог
затаиться  Иона.  Ты  идешь со мной? Помни, независимо от того,
одержим он  манией  убийства  или  нет  --  он  опаснее  любого
сумасшедшего.
     --  Я иду с тобой, -- проворчал я, хотя плоть моя холодела
при мысли о том, что придется войти  в  этот  окутанный  мраком
туннель.  -- Но что за крик мы слышали у Мыса контрабандиста? В
нем звучала такая мучительная боль! И что  за  существо  увидел
Иов в гробу?
     --  Не  знаю.  Может  быть,  Иону  в  каком-то дьявольском
наряде. Я согласен, что в этом деле еще слишком много  загадок,
даже  если  мы примем гипотезу, что Иона жив. Но давай осмотрим
туннель. Помоги мне поднять Иова.  Мы  не  можем  оставить  его
лежать на полу. Мы положим его в гроб.
     Мы  подняли  Иова  Кайлза  и  поместили  его в гроб брата,
которого  он  ненавидел,  и  старик  остался  лежать  в  нем  с
остекленевшими  глазами  на  застывшем сером лице. Я смотрел на
него  и  в  моих  ушах  эхом  звучали  его  слова:  "Вперед,  к
гробнице!" Его тропа действительно привела его в могилу.
     Конрад  первым  вошел  в  потайную дверь, оставленную нами
открытой. Очутившись в  черном  туннеле,  меня  на  миг  обуяла
паника  и  я  рад  был,  что тяжелая наружная дверь гробницы не
снабжена пружинным замком,  и  что  у  Конрада  в  кармане  был
единственный ключ, отпирающий этот массивный замок. Я опасался,
что  демонический  Иона  мог  закрыть  ту  дверь,  оставляя нас
погребенными в склепе до Судного Дня.
     Похоже, туннель бесконечно вел на восток  и  мы  осторожно
двигались по нему, освещая путь лучом фонаря.
     --   Этот  туннель  не  был  вырублен  Ионой  Кайлзом,  --
прошептал Конрад. -- От него  так  и  веет  седой  стариной  --
погляди!
     Справа  от  нас  появился  еще  один дверной проем. Конрад
навел на него луч, обнаруживая очередной, более  узкий  проход.
По обеим его сторонам также виднелись ходы.
     --  Настоящий  лабиринт, -- пробормотал я. -- Параллельные
коридоры, соединенные туннелями поменьше. Кто мог подумать, что
они существуют здесь, под Дагот-Хиллс?
     -- И как удалось открыть их  Ионе  Кайлзу?  --  недоумевал
Конрад.  --  Смотри, справа еще проход -- и еще, и еще один! Ты
прав -- это настоящий лабиринт  туннелей.  Кто  же  прорыл  их?
Наверное,  какая-то  неизвестная  доисторическая  раса. Но этим
коридором кто-то наверняка пользовался. Видишь, как потревожена
пыль на полу? Все проходы расположены по правую сторону,  и  ни
одного  --  по  левую.  Коридор  прослеживает  наружную границу
холма, где-то неподалеку должен быть выход. Взгляни сюда!
     Минуя один из темных поперечных туннелей,  Конрад  осветил
стену  и  мы  увидели  на  ней грубо нарисованную красным мелом
стрелу, указывающую в меньший туннель.
     -- Он не может выходить наружу, -- заметил я.  --  Скорее,
погружается в самое чрево холма.
     --  В  любом  случае,  давай  осмотрим  его,  -- предложил
Конрад. -- А обратный путь в этот туннель найти нетрудно.
     Мы  пошли  по  указанному  стрелкой  проходу,  минуя   еще
несколько  коридоров  побольше  и  у  каждого  находили стрелу,
подтверждающую направление нашего движения.  Узкий  луч  фонаря
Конрада  порой  терялся во мраке и, по мере погружения в сердце
проклятого  холма,   меня   охватывали   смутные   опасения   и
предчувствия.  Внезапно  туннель  закончился  узкой  лестницей,
ведущей вниз и исчезающей в темноте. Когда  я  взглянул  на  ее
вырубленные в скале ступени, меня охватила невольная дрожь. Кто
спускался  по  ним в давно забытые столетия? Вскоре мы заметили
еще  кое-что:  возле  лестницы  находилась  маленькая   камера,
ведущая  далее  в  туннель. Когда Конрад осветил ее, с моих губ
сорвался вопль. Комнатка была  пуста,  но  изобиловала  следами
недавнего  пребывания  в ней хозяина. Войдя внутрь, мы оглядели
ее содержимое, следя за игрой тонкого луча света. Нас  поразило
не  то, что комнатка была оборудована под человеческое жилье, а
царивший в ней беспорядок. На  каменном  полу  лежала  на  боку
сломанная походная койка, кругом были разбросаны разорванные на
полосы  одеяла,  изодранные  в  клочья книги и журналы, помятые
банки  продуктовых  консервов,  среди   которых   лопнувшие   и
выплеснувшие свое содержимое. На полу лежала вдребезги разбитая
лампа.
     --  Чье-то  тайное  убежище, -- заметил Конрад. -- Клянусь
головой Ионы Кайлза. Но что за хаос! Посмотри на эти  консервы,
вскрытые  ударами  о каменный пол, а эти полосы из одеял -- как
будто кто-то порвал на части лист  рисовой  бумаги.  Боже  мой,
О'Доннел, ни один человек не способен на такой разгром!
     -- Кроме сумасшедшего, -- пробормотал я. -- А это что?
     Конрад поднял записную книжку и поднес ее к свету.
     -- Сильно порвана, -- пробурчал он. -- Но нам повезло: это
дневник Ионы Кайлза! Мне знаком его почерк. Видишь -- последняя
страница  цела  и  помечена  сегодняшним  днем! Это определенно
доказывает, что он жив.
     -- Но тогда где он? -- прошептал я, испуганно  оглядываясь
по сторонам. -- И почему здесь такой разгром?
     --  Могу  предположить  только  одно, -- сказал Конрад. --
Очевидно, войдя в эти пещеры,  полубезумный  Иона  окончательно
помешался.  Мы  должны  держаться настороже -- вполне вероятно,
что он нападет на нас в темноте.
     -- Я уже подумал об этом,  --  невольно  вздрогнул  я.  --
Приятно представить себе затаившегося в этих дьявольских черных
туннелях  безумца, готового прыгнуть нам на спину. Валяй, читай
дневник, а я присмотрю за дверью.
     -- Я прочту последнюю запись, -- сказал Конрад. --  Может,
она  прольет  свет  на  эту  тайну. -- Направив свет на измятый
лист, он прочел:
     "Настала пора осуществить  мой  великий  замысел.  Сегодня
вечером  я  покину  это  убежище навсегда, но я не сожалею, ибо
вечная темнота и тишина  начинают  терзать  даже  мои  железные
нервы.  Сейчас  я  пишу  эти  строки и мне чудится, будто снизу
украдкой ползут какие-то твари, хотя я не видел в этих туннелях
ни единой летучей мыши, или змеи. Но  завтра  я  расположусь  в
чудесном  особняке  моего  проклятого брата, он же -- как жаль,
что мне не с кем поделиться этой шуткой -- займет мое  место  в
холодном  мраке  --  более  темном  и  холодном,  чем  даже эти
туннели.
     Я должен доверить это  перу,  потому  что  меня  восхищает
собственная  изобретательность.  Я  просто  чертовски  хитер! С
какой дьявольской обстоятельностью я обдумывал  и  готовил  мой
план.  А  как ловко ухитрялся еще до моей "смерти" (Ха! Ха! Ха!
Басня для глупцов) действовать на суеверия моего  братца  путем
намеков  и  загадочных изречений. Он всегда считал меня орудием
Сатаны и накануне моей "смертельной болезни"  почти  поверил  в
мою  сверхъестественную  инфернальную сущность. Как искренне он
испугался, когда я выплеснул на него, уже на  "смертном  ложе",
весь  свой  гнев.  Знаю,  он убежден, что я -- вампир. Что ж, я
прекрасно знаю моего брата и не сомневаюсь, что он покинул свой
дом и приготовил кол, чтобы пронзить мое сердце. Но  он  должен
получить   подтверждение   своим   подозрениям,   и  я  их  ему
предоставлю.
     Сегодня ночью я покажусь ему в окне. Покажусь и исчезну. Я
не хочу  убить  его  страхом,  потому  что  это  уничтожит  мой
замысел.  Знаю,  что оправившись от первого испуга, он придет к
моей гробнице, чтобы уничтожить  меня  своим  колом.  Здесь,  в
гробнице,  я и убью его. Я поменяюсь с ним одеждой, уложу его в
гроб, в открытый гроб -- и тайком вернусь в его  чудесный  дом.
Мы  достаточно похожи друг на друга, так что, зная его манеры и
привычки, я смогу подражать ему в совершенстве. Да и  кто  меня
заподозрит? Дело слишком странное и немыслимое. Я приму от него
жизнь,  и  продолжу  ее.  Люди  могут удивиться перемене в Иове
Кайлзе, но этим и ограничатся. Я проживу и умру в облике  моего
брата,  а  когда  ко  мне  придет настоящая смерть -- пусть она
подольше плутает в пути.  Я  займу  достойное  место  в  склепе
старых  предков,  с  именем  Иова  Кайлза  в  изголовье,  а тем
временем настоящий Иов будет покоиться всеми забытый  в  старой
гробнице на Пиратском холме!
     Интересно,  как  удалось  Джейкобсу  Кайлзу обнаружить эти
подземные ходы? Он не создал туннели -- они  были  вырублены  в
темных  пещерах  и  сплошной скале руками забытых предков -- не
смею даже предполагать насколько давно это  произошло.  Прячась
здесь  до  поры  до времени, я занялся их исследованием и нашел
длину туннелей поражающей воображение. Они  прячутся  в  холме,
как  соты  в  улье,  погружаясь в землю на невероятную глубину,
ярус за ярусом, как этажи здания -- и каждый ярус  соединяет  с
нижним    единственная   лестница.   Старый   Джейкобс   Кайлз,
по-видимому, пользовался туннелями для хранения награбленного и
контрабанды. Он выстроил  гробницу,  чтобы  замаскировать  свое
истинное  ремесло  и,  конечно,  прорубил  себе потайной вход и
навесил на стержень дверь-плиту. Наверное, он открыл эти ходы с
помощью скрытного  входа  у  Мыса  контрабандиста.  Сколоченная
Джейкобсом старая дверь представляла собой лишь гниющие щепки и
ржавое  железо,  когда я нашел ее. Поскольку никто не обнаружил
этот вход после него, вряд  ли  кто-либо  отыщет  новую  дверь,
сделанную  моими руками взамен старой. И все же, я воспользуюсь
в надлежащее время необходимыми предосторожностями.
     Я нередко задумывался о  принадлежности  расы,  населявшей
некогда  эти  лабиринты.  Мне  не попались ни кости, ни черепа,
хотя  на  верхнем  ярусе   я   обнаружил   необычным   способом
обработанные медные инструменты. На нескольких следующих этажах
я  находил  каменные  предметы  --  вплоть до десятого, где они
исчезли. Вдобавок, на  верхнем  ярусе  я  нашел  части  стен  с
заметно  полинявшими,  но  говорящими о несомненном мастерстве,
рисунками. Подобную "живопись"  я  обнаружил  на  всех  ярусах,
включая  пятый,  хотя  с  каждым ярусом вниз рисунки грубели по
сравнению  с  верхними,  а  последние   были   не   более   чем
бессмысленной  мазней,  под  стать  малюющей  кистью  обезьяне.
Каменные предметы также казались более примитивными  на  нижних
уровнях,  как  и  отделка  потолков, лестниц, дверей и прочего.
Можно  вообразить  себе  фантастическую  картину:  томящаяся  в
темнице   раса   "зарывается"   глубже  и  глубже  в  чернозем,
столетиями погружаясь на новые уровни и утрачивая с  каждым  из
них свои человеческие черты.
     Пятнадцатый  ярус  не  имеет  ни  логики, ни цели: туннели
разбегаются как попало, без  очевидного  замысла,  являя  собой
резкий    контраст   верхнему   уровню,   триумфу   примитивной
архитектуры. Трудно представить себе,  что  эти  ярусы  созданы
одной  расой  -- очевидно, между постройкой этих крайних ярусов
прошло много веков и строители  значительно  деградировали.  Но
пятнадцатый  ярус  --  не  последний из серии этих таинственных
ходов.
     Дверной проем у лестницы на дне последнего  яруса  завален
упавшими  с  потолка  камнями  --  вероятно,  сотни  лет назад,
прежде, чем капитан Джейкобс обнаружил туннели.  Подстегиваемый
любопытством,  я  расчистил  обломки,  несмотря  на ущерб моему
здоровью, и как раз сегодня проделал в них проход. Но у меня не
было времени спуститься вниз и я вообще сомневаюсь, что смог бы
сделать это, поскольку свет лампы открыл мне не обычные ступени
лестницы, а крутой гладкий желоб, ведущий  во  мрак.  Возможно,
обезьяна  или  змея  способны  скользить по нему вверх-вниз, но
человеку это не по силам. Мне даже не  хочется  размышлять  над
тем, в какие бездны ведет эта нора. Почему-то, при мысли о том,
что  постройка  не  завершена  пятнадцатым ярусом, меня охватил
озноб, и в мозгу мелькнула фантастическая гипотеза относительно
судьбы,  постигшей  некогда  жившую  в  этих  холмах  расу.   Я
предположил,  что опускающиеся ниже и ниже по шкале цивилизации
"землекопы" исчезли на нижних ярусах, хотя я не  нашел  никаких
останков в подтверждение своей теории. Нижние ярусы не вырыты в
почти  сплошной  скале, в отличие от тех, что находятся ближе к
поверхности. Они были прорыты в черноземе и  мягкой  каменистой
породе,  очевидно, с помощью примитивнейших орудий: местами мне
даже казалось, что они рыли их пальцами и ногтями.  Ходы  могли
принадлежать  и  животным,  не  будь  в  них  заметных  попыток
упорядочить туннели по  примеру  верхних.  Но  под  пятнадцатым
ярусом,  насколько  мне  удалось разглядеть сверху, все попытки
подражания закончились;  норы  под  ним  --  грубые  и  нелепые
колодцы, и у меня нет желания узнать, в какие нечестивые бездны
они ведут.
     Меня  преследуют  фантастические  предположения о том, как
называли расу, буквально погрузившуюся в землю  и  давным-давно
исчезнувшую  в  ее черном чреве. Среди индейцев в округе бытует
легенда о том, что за много лет  до  прихода  белых  людей,  их
предки  прогнали  расу  странных чужаков в пещеры Дагот-Хиллс и
замуровали их там, обрекая на гибель. Теперь очевидно, что раса
не сгинула, а каким-то образом просуществовала по меньшей  мере
несколько  веков. Кто были эти люди, откуда они пришли, и каков
был их окончательный  удел  --  останется  тайной.  Антропологи
могут  кое-что  прояснить из рисунков на верхнем ярусе, но я не
собираюсь рассказывать кому-либо об этих туннелях. Некоторые из
поблекших рисунков изображают индейцев, воюющих, по-видимому, с
воинами расы, которой принадлежат художники.  Смею  догадаться,
что эта раса, скорее, относится к белым, нежели к индейцам.
     Однако  близится  час  посещения  моего любимого братца. Я
выйду через дверь в  Мысе  контрабандиста,  и  вернусь  тем  же
путем. Я достигну гробницы раньше брата, как бы он ни спешил --
я  уверен, что он придет сюда. Затем, когда дело будет сделано,
я уйду из гробницы и отныне в эти коридоры более не ступит нога
человека.  Я  позабочусь  о  том,  чтобы  гробницу  никогда  не
открыли:  внушительное  количество  динамита  обрушит с верхних
скал  достаточно  камней,  чтобы  запечатать   дверь   в   Мысе
контрабандиста навеки..."
     Конрад сунул записную книжку в карман.
     --  Безумец  он  или  нет,  -- угрюмо промолвил Конрад, --
только Иона Кайлз истинный дьявол. Я  не  слишком  удивлен,  но
слегка  потрясен.  Что за адский замысел! Но он ошибся в одном:
очевидно, он не сомневался, что Иов придет к гробнице один. Тот
факт,  что  брат  поступил  по-другому,  обескуражил  все   его
расчеты.
     --  В  конечном  итоге,  да, -- согласился я. -- Но все же
Иона выполнил свой  дьявольский  план  --  он  смог-таки  убить
своего  брата.  Вероятно,  он  был в гробнице, когда туда вошел
Иов. Напугав его каким-то образом до  смерти  и  чувствуя  наше
присутствие, он ускользнул через потайную дверь.
     Конрад  покачал  головой.  Еще по мере чтения дневника его
все более мучила нервная лихорадка, он то  и  дело  замолкал  и
настороженно прислушивался.
     --  О'Доннел,  я  не  верю,  что  Иов увидел в гробу Иону.
Теперь я  уже  передумал.  Вначале  замысел  принадлежал  злому
человеку,  но  некоторые  аспекты  этого  дела указывают мне на
действия иных сил.
     -- Тот  крик,  что  мы  слышали  у  Мыса,  состояние  этой
комнаты, отсутствие Ионы -- все говорит о чем-то более темном и
грозном, нежели замысел Ионы Кайлза.
     -- Что ты подразумеваешь? -- с опаской спросил я.
     --   Предположим,  что  раса,  вырывшая  эти  туннели,  не
погибла, -- прошептал он. -- Предположим, их  потомки  все  еще
ведут непостижимое разуму существование, населяя черные колодцы
под  ярусами  коридоров!  В  своих  записках  Иона  упоминает о
доносящихся снизу странных шорохах невидимых тварей!
     -- Но он прожил в этих туннелях целую неделю, --  возразил
я.
     -- Ты забываешь, что желоб, ведущий в колодцы, был завален
до сего  дня, когда он расчистил, наконец, обломки. О'Доннел, я
полагаю, что нижние норы обитаемы; что существа  нашли  путь  в
верхние  туннели  и вид одного из них, спящего в гробу, погубил
Иова Кайлза!
     -- Но это чистейший бред! -- воскликнул я.
     -- И все же из дневника следует, что туннели были обитаемы
в прошлом, но жители опустились  на  немыслимо  низкий  уровень
развития.  Разве  у  нас есть доказательство, что их потомки не
населяют ужасные  черные  норы,  замеченные  Ионой  под  нижним
ярусом? Послушай!
     Он  выключил  фонарь  и  мы  несколько  минут  простояли в
темноте.  Я  услышал  слабые  царапающие  звуки.  Мы   бесшумно
прокрались в туннель.
     --  Это  Иона  Кайлз! -- шепнул я и по моей спине пробежал
холодок.
     -- Значит, он прятался внизу, --  пробормотал  Конрад.  --
Шум  донесся с лестницы -- как будто кто-то поднимался снизу. Я
боюсь включить фонарь -- если  он  вооружен,  свет  укажет  ему
цель.
     Меня  удивило,  что  хладнокровнейший  перед  лицом  любых
врагов Конрад дрожит как  осиновый  лист.  Удивило  и  то,  что
ручейки   холодного  пота  побежали  по  моей  спине.  Вдруг  я
насторожился:  где-то  в  туннеле,  в  направлении,  откуда  мы
пришли,  снова послышался отвратительный мягкий шорох. В тот же
миг пальцы Конрада стальной хваткой  впились  в  мою  руку.  Во
мраке под нами неожиданно замерцали два желтых огонька.
     -- Боже мой! -- пораженно прошептал Конрад. -- Это не Иона
Кайлз!
     Не успел он договорить, как к огонькам присоединилась пара
таких  же,  и  вдруг  темный  колодец  под  нами ожил и повсюду
замерцали желтые искры, похожие на отблески злых звезд в ночных
водах залива. Огоньки с еле слышным скользящим звуком "поплыли"
вверх по лестнице и на нас дохнуло удушливой вонью сырой земли.
     -- Бежим! -- выдохнул Конрад, и  мы  начали  отступать  от
лестницы,  двигаясь  по туннелю, которым прежде добрались сюда.
Вдруг чье-то тяжелое тело метнулось нам вдогонку и я, мгновенно
обернувшись,  вслепую  выпалил  в  темноту.  Огненная   вспышка
осветила  тень  и  вопль  Конрада эхом повторил мой собственный
вопль... В следующее мгновение мы  неслись  по  туннелю,  будто
вырвавшись   из   преисподней,   а   позади  нас  что-то  мягко
барахталось и билось в смертельной агонии на полу туннеля.
     -- Включи фонарь, -- прохрипел я. -- Иначе мы заблудимся в
этих дьявольских лабиринтах.
     Луч пронзил мрак, открывая перед  нами  наружный  коридор,
где  мы  впервые  увидели  стрелу.  Мы на секунду задержались и
Конрад посветил  назад,  в  туннель.  Мы  увидели  лишь  пустую
темноту,  но  Бог знает, что за твари ползли к нам за пределами
короткого луча.
     -- Боже мой! -- повторял задыхаясь Конрад. -- Ты видел? Ты
видел?
     -- Не знаю! -- ответил я. -- Вспышка выстрела показала мне
нечто вроде... летящей тени. Не похоже на человека, потому  что
голова напоминала собачью...
     --  Я  смотрел в другую сторону, -- прошептал он. -- Когда
вспышка твоего револьвера пронзила темноту, я  увидел  то,  что
было внизу, на лестнице.
     -- И что ты увидел? -- Моя плоть покрылась липким холодным
потом.
     --  Никакие  слова не в силах описать это! -- вскричал он.
-- Чернозем шевелился множеством  гигантских  личинок,  темнота
буквально кишела нечестивыми тварями. Ради Христа, бежим отсюда
-- по коридору, к гробнице!
     Но  едва  мы  успели шагнуть вперед, как перед нами что-то
шевельнулось, и мы застыли на месте.
     -- Ходы  переполнены  тварями,  --  прошептал  Конрад.  --
Быстрее,  в другую сторону! Туннель повторяет очертания холма и
должен вести к двери у Мыса контрабандиста.
     Я запомню  наш  торопливый  путь  по  черному  молчаливому
туннелю  до  самой  смерти.  Ужас  преследовал нас по пятам и я
ежесекундно  ожидал,  что  призрак   с   дьявольскими   клыками
поднимется  из  черного мрака нам навстречу, либо набросится на
нас сзади. Наконец, Конрад облегченно перевел дух.
     -- Вот и дверь. Боже мой, что это?
     Свет упал на тяжелую, обитую железом дверь  с  торчащим  в
массивном   замке  тяжелым  ключом  в  тот  миг,  когда  Конрад
споткнулся о  что-то  мягкое.  Тускнеющий  луч  фонаря  осветил
безжизненное  человеческое  тело с изуродованной, в луже крови,
головой. Определить несчастного по лицу было невозможно, но  мы
узнали  эту тощую фигуру в кладбищенском саване. Иона Кайлз все
же не избежал неподдельной Смерти.
     -- Помнишь тот крик у Мыса? -- прошептал  Конрад.  --  Это
был  его предсмертный вопль! Он вернулся в туннели, показавшись
своему брату -- и ужас настиг его в темноте!
     Стоя над трупом, мы вдруг услышали во  мраке  все  тот  же
отвратительный  скользящий  звук.  Мы  лихорадочно  бросились к
двери,  повернули  ключ,  и  распахнули   ее.   Всхлипывая   от
облегчения  и  пошатываясь,  мы  вышли  в залитую лунным светом
ночь. На миг дверь позади нас широко  открылась,  но  когда  мы
обернулись, свирепый порыв ветра с грохотом захлопнул ее.
     Но  мы  успели увидеть в слабом сиянии луны отвратительное
зрелище: распростертый изуродованный  труп,  а  над  ним  серое
неуклюжее  чудовище  --  ужас  с  собачьей  головой и огненными
очами, какие видятся в кошмарах безумцам. Затем  захлопнувшаяся
дверь закрыла эту картину, и мы очертя голову помчались вниз по
склону в полосах лунного света.
     --  Порождения  черных  колодцев безумия и вечной ночи! --
бессвязно  бормотал  Конрад.  --  Ползучие  твари,  кишащие   в
пенистом  чреве  планеты.  Боже Всемогущий, ведь их предки были
людьми!  Эти  колодцы  под  пятнадцатым  уровнем  --  в   какие
дьявольские бездны нечестивой черной бездны они ведут, и что за
демонические орды их населяют? Спаси Господи сынов человеческих
от Обитающих под гробницами!
     хжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхж

     САД СТРАХА

     Некогда   я  был  Хунвульфом-Скитальцем.  Откуда  мне  это
известно, я объяснить не в силах, нечего и пытаться --  никакие
оккультные   и   эзотерические   знания  не  помогут.  Человеку
свойственно помнить произошедшее в его жизни, я же  помню  свои
ПРОШЛЫЕ  ЖИЗНИ.  Как  обычный индивидуум помнит о том, каким он
был  в  детстве,  отрочестве  и  юности,  так  и  я  помню  все
воплощения Джеймса Эллисона в минувших веках.
     Не  знаю,  почему  именно  мне  досталась  такая необычная
память, но  точно  так  же  я  не  смог  бы  объяснить  мириады
природных  феноменов, с которыми что ни день сталкиваются люди,
Едва ли даже моя физическая смерть  положит  конец  грандиозной
веренице жизней и личностей, сегодня завершающейся мною. Я вижу
мысленным  взором  людей,  которыми  я  был,  и  вижу  нелюдей,
которыми был когда-то тоже. Ибо память  моя  не  ограничивается
временем  существования  человечества -- когда животное в своем
развитии вплотную приблизилось к человеку, как провести  четкую
границу, где кончается одно и начинается другое?
     Мои  воспоминания  приводят меня на сумрачную поляну средь
гигантских деревьев первобытного леса, где отродясь не  ступала
нога,  обутая  в  кожу.  Между  зеленых  исполинов неуклюже, но
довольно быстро передвигается массивная волосатая  туша  --  то
шагая  во  весь рост, то опускаясь на все четыре конечности, --
выкапывает личинки насекомых из-под коры деревьев  и  трухлявых
пней.  Маленькие прижатые к голове уши в беспрерывном движении.
Вот существо подымает голову и скалит желтые зубы. Я вижу,  что
это примитивный звероподобный антропоид, ничего более, и все же
осознаю  свое  с  ним  родство.  Родство? Пожалуй, вернее будет
сказать -- тождественность, ибо я это он, а  он  это  я.  Пусть
кожа  моя мягка, бела и безволоса, а его шкура темная и жесткая
как древесная кора и вся покрыта свалявшейся  шерстью,  тем  не
менее  мы  --  одно  целое и в хилом неразвитом мозгу этой горы
плоти уже начинают шевелиться человеческие  мысли,  просыпаются
человеческие мечты и желанья. Они незрелы, хаотичны, мимолетны,
но  именно  им  суждено  стать  первоосновой всех возвышенных и
прекрасных творений человеческого разума грядущих веков.
     Мое знание о прошлом не ограничивается и этим, оно  готово
вести к безднам столь темным и пугающим, что я просто не рискую
последовать туда...
     Но  довольно, ведь я собирался рассказать вам о Хунвульфе.
О, как же давно это было! Я не возьмусь  назвать  точную  дату,
скажу  только,  что с той поры долины и горы, материки и океаны
изменили свои очертания не один, а дюжину раз и целые народы --
даже расы  --  прекратили  свое  существование,  уступив  место
новым.
     Да,  я звался Хунвульф, один из сынов златовласого Эйзира,
из ледяных пустынь сумеречного Асгарда пославшего  в  долгие  и
далекие   странствия   по   всему   миру   племена  светлокожих
голубоглазых людей. В каких только странных местах не оставляли
они своих следов! Во время одной из  таких  подвижек  длиною  в
столетье  я  и  родился,  чтобы  никогда  уже не увидеть родины
предков, где некогда мои соплеменники-северяне обитали в шатрах
из лошадиных шкур среди вековых снегов.
     Мой клан кочевал, я рос,  взрослел,  становясь  все  более
похожим на прочих мужчин-эйзиров, свирепых, могучих, неистовых,
не признающих никаких богов, кроме Имира-Ледяной Бороды, во имя
которого  кропили  свои  боевые  топоры  кровью многих племен и
народов. Мускулы мои подобны были туго свитым стальным канатам,
на мощные плечи  львиной  гривой  ниспадали  белокурые  волосы,
чресла  опоясывала  шкура  леопарда.  Каждая из мускулистых рук
равно искусно владела кремневым топором.
     Год за годом мое племя  перемещалось  все  дальше  к  югу,
временами   отклоняясь   в   ту   или   иную   сторону  и  даже
останавливаясь на долгие месяцы в изобильных  долинах,  кишащих
травоядными, и все-таки медленно но верно продвигаясь на юг, на
юг,  на  юг...  В  основном  путь наш пролегал через бескрайние
пространства степей, никогда не знавших человечьего  крика,  но
случалось  и  так, что дорогу нам заступали воины из земель, по
которым мы шли -- и тогда мы оставляли за своей спиной  залитые
кровью  тела  и пепелища уничтоженных деревень. И в этом долгом
походе, занимаясь то охотой,  то  убийством,  я  стал  взрослым
мужчиной. А еще я полюбил Гудрун.
     Гудрун...  как  рассказать  о  ней?  -- Это все равно, что
слепому пытаться описать цвета. Конечно, я  могу  сказать,  что
кожа ее была белее молока, колышущееся золото волос соперничало
с  пылом  дневного светила, грация и изящество ее тела могли бы
посрамить греческих богинь. Но разве можно  неуклюжими  словами
дать  представление  о  чуде,  об  этом  пламени нездешнем, что
носила имя Гудрун? У вас попросту нет основы для сравнения,  --
ведь  вы  можете  судить  о  Женщине лишь по представительницам
слабого пола своего времени, а они схожи с нею как огонек свечи
с  чистым  сиянием  лунного  диска.  За  бесчисленные  века  не
рождалось  на  Земле женщины, подобной Гудрун; Клеопатра, Таис,
Елена Троянская  --  все  они  были  лишь  бледными  тенями  ее
красоты,  жалкими  имитациями  цветка,  распустившегося во всем
своем великолепии один только раз на заре человечества.
     Ради  Гудрун  я  отказался  от   собственного   народа   и
отправился в неизведанные дикие земли, преследуемый изгнанник с
обагренными  кровью  руками.  Гудрун  не  принадлежала  к моему
племени от рождения: некогда наши воины нашли в  дремучем  лесу
заплутавшего  плачущего  ребенка, брошенного, судя по всему, на
произвол судьбы соплеменниками, какими-то кочевниками вроде нас
самих. Девочку приютили наши женщины и вскоре она  превратилась
в  очаровательную  юную  девушку.  И  тогда  ее отдали Хеймдалу
Сильному, самому могучему охотнику клана...
     К тому времени я  уже  днем  и  ночью  грезил  одной  лишь
Гудрун,   в  мозгу  моем  тлел  огонек  безумия,  взметнувшийся
неукротимым лесным пожаром при этом известии, и,  сожженный  им
дотла,  я  убил  Хеймдала  Сильного,  сокрушил  его череп своим
кремневым топором прежде, чем он успел  увести  Гудрун  в  свой
шатер из конских шкур.
     За  этим  последовало долгое изматывающее бегство от мести
разгневанного племени. Гудрун безропотно и с готовностью  пошла
со  мною,  ибо  ее  любовь  ко  мне была любовью женщин Эйзира,
всепожирающим пламенем, сокрушающим слабость  и  немочь.  В  ту
дикую  древнюю эпоху жизнь была суровой и жестокой, каждый день
был помечен кровью и слабый умирал быстро. Потому в душах наших
не  оставалось  места  слабости,  мягкости,  нежности  --  наши
страсти  были  сродне буре, пьянящему безумию битвы, неистовому
львиному рыку. Современный человек  наверняка  бы  сказал,  что
наша любовь столь же чудовищна и ужасна, как и наша ненависть.
     Итак,  я  увлек  Гудрун  прочь из стоянки племени и убийцы
бросились  по  нашим  горячим  следам.  День  и  ночь  они  без
передышки  гнались за нами, пока мы не кинулись вплавь в бурную
реку,   ревущий   пенистый   поток,   на   что   даже   крепкие
мужчины-эйзиры  не  отважились.  Один  лишь  вид его внушал мне
трепет, но в безрассудном порыве,  влекомые  вперед  любовью  и
погоней,  мы проложили себе путь сквозь поток и, хоть и избитые
и израненные яростью стихии, живыми  достигли  противоположного
берега.
     Много  дней  мы продирались сквозь дремучие нагорные леса,
защищаясь от леопардов и тигров, водившихся здесь во множестве,
пока  не  вышли  к  подножию   грандиозной   горной   цепи.   В
непостижимой выси голубые острия вершин вонзались в небо, откос
громоздился   на   откос.   В   горах   нас  одолевали  ледяные
пронизывающие ветры и голод, а еще  гигантские  кондоры,  то  и
дело  пикирующие  сверху  с отвратительным клекотом и хлопаньем
громадных крыльев. Бесконечные схватки в ущельях и на перевалах
истощили весь мой запас стрел, раскололось  копье  с  кремневым
наконечником,   но   в   конце   концов   мы  перевалили  через
безжизненный, закованный во льды горный хребет  и,  спустившись
по  южным  отрогам,  очутились  в  небольшом поселении -- кучке
грязных хижин-мазанок среди торчащих тут  и  там  скал  --  где
обитал  миролюбивый  бурокожий  народец,  говорящий на странном
незнакомом языке и имеющий странные для  того  времени  обычаи.
Люди эти вели себя дружелюбно, они встретили нас знаками мира и
повели  в деревню, где принялись угощать мясом, ячменным хлебом
и  кислым  молоком.  Пока  мы  насыщали  свои  давно  пустующие
желудки,  они  сидели  вокруг  на  корточках,  а одна из женщин
негромко отстукивала на тамтаме мелодию в нашу честь.
     В деревню мы пришли на закате и, пока  пировали,  на  горы
опустился  плотный  саван  тьмы.  Со  всех  сторон над селением
угрожающе нависли островерхие скалы, пронзающие  звездное  небо
--   жалкая  кучка  неуклюжих  мазанок  потерялась,  утонула  в
необъятности ночи. Охваченная щемящим чувством заброшенности  и
беззащитности, Гудрун тесно прижалась ко мне, уткнувшись острым
плечом в мышцы груди. Мне же был неведом страх, как прежде, так
и теперь, -- ведь под рукой у меня был верный боевой топор!
     Приземистые  коричневокожие люди, рассевшиеся на корточках
рядом с нами,  пытались  объяснить  что-то  с  помощью  жестов,
странных  невразумительных  движений тоненьких своих ручек. Да,
им, привыкшим к оседлой  жизни  в  относительной  безопасности,
явно   недоставало   неукротимой   силы  и  богатырской  стати,
свойственных кочевникам-эйзирам. Руки порхали  в  свете  костра
словно диковинные птицы.
     Я  постарался  дать  им  понять,  что  мы пришли с севера,
перевалив через  исполинский  гребень  горной  цепи,  и  наутро
намереваемся  двинуться  на  юг,  в  зеленые долины, замеченные
накануне с высоты горных пиков. Уразумев в конце концов, что  я
имел  в виду, они подняли неописуемый гвалт, принялись неистово
мотать  головами,  бешено   заколотили   в   барабаны.   Дружно
принявшись  совершенно одинаково взмахивать руками, они из кожи
вон лезли, стараясь втолковать мне нечто, но  скорее  запутали,
нежели  просветили  меня.  Я  понял только, что они по какой-то
причине не хотят, чтобы мы спускались с гор в  том  направлении
--  очевидно,  к югу от деревни таилась неведомая опасность, но
был ли то человек или зверь, я так и не смог для себя уяснить.
     Тогда-то все и случилось. Пока мое внимание было полностью
занято их гримасами и суматошной жестикуляцией... Вдруг  сверху
обрушился  резкий порыв ветра, послышалось хлопанье крыльев, --
вскинув голову, я успел заметить метнувшуюся из  ночи  огромную
черную  тень  и  получил сокрушительный удар по черепу, который
сшиб меня с  ног.  Как  сквозь  толстый  слой  ваты  послышался
испуганный  крик  Гудрун, оторванной от моей груди. Молниеносно
вскочив, готовый сражаться и убивать, я увидел лишь  исчезающую
во  тьме  крылатую тень, в лапах которой корчилась, извивалась,
истошно крича, маленькая белая фигурка.
     Взревев от горя и бешенства я подхватил  топор  и  ринулся
следом  в  непроглядную ночь, но вскоре вынужден был прекратить
преследование, не зная, куда бежать, и, дрожащий от отчаяния  и
гнева,  вернуться  в  деревню. Ее маленькие бурокожие жители, в
момент нападения сыпанувшие по домам, вопя и разбрасывая ногами
уголья костров, постепенно стали выползать оттуда,  чуть  живые
от   собственного   страха,  скуля,  как  побитые  собаки.  Они
обступили меня, робко касаясь руками и щебеча на своем странном
языке,  а  я  проклинал  свою  неспособность  их  понять.  Чуть
успокоившись,  они  отвели меня обратно к костру, у которого мы
пировали -- там уже ожидал старейшина племени, приготовив кусок
выделанной кожи, чернила и отточенную  тростинку.  Он  принялся
рисовать  и  изобразил  примитивную,  но  вполне  понятную  мне
картину -- крылатую тварь, несущую в лапах белую  женщину.  Тут
все  стали  указывать  на  юг  и  наперебой  кричать,  так, что
закладывало уши. Совершенно очевидно, они пытались сказать, что
крылатый похититель и есть та опасность, о которой меня заранее
предупреждали. И если до той минуты я думал, что это  был  один
из  гигантских  горных  кондоров, то теперь все сомнения отпали
сами собой -- на рисунке старика -- несмотря на явное  неумение
художника, ошибиться было невозможно -- был изображен человек с
крыльями.
     Тем  временем  старейшина  неторопливо  и тщательно взялся
что-то вычерчивать на поверхности кожаного лоскута. "Карта." --
в конце концов догадался я. Это заняло у  него  довольно  много
времени,   и  уже  минула  полночь,  когда  он  закончил,  а  я
разобрался в его безыскусной схеме.  Выходило,  что  для  того,
чтобы  попасть к месту где обитает летучий монстр, мне следует,
дойдя до конца лощины,  где  располагалась  деревня,  двигаться
строго на юг через плоскогорье и череду скал в еще одну долину.
В конечном пункте моего назначения этот горе-художник изобразил
какой-то несуразный дом в окружении множества красных пятнышек.
Тыча  сухим  пальцем  то  на  рисунок, то на меня, он прокричал
слова, которые я уже слышал прежде, -- на  языке  этого  народа
они обозначали опасность.
     Долго  пытались  они  уговорить  меня  остаться,  но я был
непреклонен  и  полон  решимости  освободить  свою  женщину   и
покарать   вора   --  взял  импровизированную  карту,  мешок  с
провизией, который селяне буквально сунули мне в руки (они и  в
самом  деле  были весьма необычным народом для своего времени),
топор и окунулся в безлунную  темь  ночи.  Темнота  не  смущала
меня,  ибо  глаза  мои  были  куда  более остры, чем может даже
представить современный ум, а чувство  направления  развито  не
хуже,   чем   у   волка.   Единожды  увиденная  карта  навсегда
отпечаталась в моем мозгу, я мог бы запросто выбросить ее прочь
и безошибочно добраться до места, которое искал, но  на  всякий
случай свернул ее и заткнул за пояс.
     Я  шагал  на  полной  скорости  в  мерцании далеких звезд,
целеустремленно и не задумываясь о возможно рыскающих в поисках
добычи  ночных  хищниках,  --  будь  то  пещерный  медведь  или
саблезубый  тигр.  Иногда  мне  слышалось  шуршание  гальки под
тяжелой мягкой лапой, вспыхивали во тьме злобные желтые  глаза,
крались  в  отдалении смутные тени. Но я был слишком возбужден,
чтобы опасаться какого-то там заступившего дорогу зверья.
     Я  пересек  долину,  вскарабкался  по  крутому  склону   и
оказался  на  просторном  плоскогорье,  изрезанном  ущельями  и
усыпанном громадными каменными глыбами. Я пересек и  его,  и  в
предрассветной  мгле  начал спуск по обманчиво пологим склонам,
кажущимся бесконечными, -- их подножие терялось во тьме. И  все
же  я  двинулся вниз, не медля ни секунды и не воспользовавшись
своей веревкой из сыромятной  кожи,  которую  нес  за  плечами,
доверяясь полностью своей удаче и умению, -- они должны довести
меня до цели без свернутой шеи.
     Рассвет  едва  тронул  вершины розоватым румянцем, а я уже
спустился в  низину,  запертую  между  величественных  скальных
стен, -- я находился словно в основании огромного треугольника,
боковые грани которого, вытянутые с востока и запада, сходились
вместе  на  юге.  Деревья  в  долине  стояли  редкие  и чахлые,
кустарника и вовсе не было, лишь ковер  густой  высокой  травы,
которая  для этого времени года была необычно сухой. И по этому
ковру бродили исполины-мамонты, мохнатые  живые  горы  плоти  и
мышц.
     Я   обошел  их  стадо,  сделав  большой  крюк:  стоило  ли
тревожить  этих  гигантов,  таких   могучих   и   уверенных   в
собственной  силе,  не боящихся на Земле никого и ничего, -- за
исключением  одной  только  вещи...  Они  все  же  учуяли   мое
приближение  и  угрожающе  подняли  хоботы,  но  не  напали.  Я
поспешил вперед, петляя среди деревьев и вскоре достиг  вершины
"треугольника",  где  стены  скал  соединялись... впрочем, нет,
между их краями оставалось отверстие шириной  в  несколько  сот
футов,  за  которым тянулось узкое ущелье, выводящее в еще одну
долину.
     Путь длиной в целую ночь ничуть не утомил меня,  я  совсем
не   чувствовал   слабости   --   меня   вела   и  поддерживала
неослабевающая ярость. Я мчался по ущелью, не представляя,  что
меня ждет в его конце и не очень-то задумываясь об этом.
     Стены  резко  раздались в стороны, опоясывая огромный овал
долины каменным валом. В ее дальнем, южном конце виднелась  еще
одна  брешь.  Таким образом, долина своими очертаниями походила
на бутыль с двумя узкими горлышками.
     "Горлышко", по которому я шел,  густо  заросло  невысокими
деревьями.  Еще  несколько  сот ярдов, и деревья уступили место
полю  невыносимо  алых  цветов,  в  центре  которого  я  увидел
необычное сооружение.
     Чтобы   по   возможности  более  полно  описать  его,  мне
недостаточно будет знаний Хунвульфа, которому попросту не с чем
сравнить увиденное. Хунвульф ничего не смыслил в архитектуре  и
единственными  знакомыми ему рукотворными строениями были шатры
из конских шкур собственного народа да крытые  соломой  мазанки
племени  маленьких  горцев.  Так  что  Хунвульф  мог бы сказать
только,  что  глядел  теперь  на  громадную  уродливую  хижину,
происхождение  которой  находится  вне  пределов  человеческого
понимания.  Но  я,  Джеймс  Эллисон,  несущий  в  своем   мозгу
культурный  багаж  тысячелетий,  знаю  --  то  была башня футов
семидесяти высотой из  незнакомого  зеленого  камня,  тщательно
отшлифованного, и какого-то странного полупрозрачного вещества.
Цилиндрической  формы,  она  не  имела,  насколько  можно  было
видеть, дверей или окон. Башня как бы состояла из  двух  частей
--  основного  шестидесятифутового монолита и -- наверху его --
башенки  диаметром  поменьше,  вокруг  основания  которой   шла
галерея  с  зубчатым  парапетом.  Эта,  верхняя,  башенка  была
снабжена  дверью  и  сводчатыми  окнами,  забранными   толстыми
решетками, -- во всяком случае, так показалось мне с места, где
я стоял.
     Вот   и   все.   Долина   замерла   в  тишине  и  каком-то
неестественном  покое,  ни  одного   намека   на   человеческое
присутствие,  ни  единого  признака  на  наличие животной жизни
вообще. Но я был уверен, что прибыл к своей цели -- ведь именно
такой зиккурат старался изобразить старик в горной деревушке --
и что сумею отыскать Гудрун, если, конечно, она еще цела.
     Вдалеке, позади башни, поблескивала гладь голубого  озера,
от  западной  стены  к  нему  тянулась, извиваясь, змейка реки.
Спрятавшись за древесными стволами, я  внимательно  разглядывал
башню   и  цветы,  опоясывающие  ее  подножие  густым  огненным
кольцом. По другую сторону этой грандиозной цветочной поляны во
множестве росли деревья, среди цветов же не было  ни  одного...
Они не были похожи на какие-либо виденные мною раньше растения,
растущие  тесно  прижавшись друг к дружке, в высоту футов около
четырех,  каждый  из  длинных  стеблей   венчало   единственное
соцветие  величиной  с  человечью  голову, с широкими мясистыми
лепестками цвета  свежераскрывшейся  раны.  Стебли  толщиной  в
запястье   человека,   были   бесцветными,  почти  прозрачными,
ядовито-зеленые  листья  очертаниями  походили  на  наконечники
копий.  Вид  этих  сбившихся  в  кучу монстров вызывал ощущение
гадливости и... необъяснимой угрозы. Я  ощущал  ее  всем  своим
естеством,  так  же,  как  прежде  мне  случалось почувствовать
скрывающегося в засаде льва задолго до того, как он чем-то себя
выдавал. Я снова всмотрелся в гущу чудовищных цветов, гадая, не
свернулась ли в ней  кольцами  какая-нибудь  здоровенная  змея.
Ноздри  мои раздулись, я пытался уловить какой-нибудь запах, но
увы -- ветер дул из-за моей спины. Меня  не  покидало  ощущение
странной  неестественности  этого  места  -- ни один цветок, ни
один лист  не  шевельнулись  на  ветру;  казалось,  будто  стая
стервятников   сидела,   нахохлясь  и  уставившись  на  меня  в
предвкушении пиршества.
     Окружающий меня пейзаж походил на картинку из сна: слева и
справа голубые горы рвутся в укутанное перистыми облаками небо,
дремлющее далеко впереди озеро  и  эта  фантастическая  зеленая
башня,  высящаяся  в  центре  кроваво-красной  лужайки.  Но вот
запах... Да, я наконец учуял идущий от цветов аромат. И это был
запах склепа, смрад смерти и разложения.
     Я резко пригнулся в своем импровизированном укрытии, краем
глаза  уловив  какое-то  движение  наверху  башни:  на  галерее
возникла  человеческая  фигура.  Человек  подошел к парапету и,
облокотившись  на  него,  принялся  оглядывать  долину,  Такого
существа  мне  не приходилось видеть даже в худшем из кошмаров,
-- необычайно развитая мускулатура, огромный рост, кожа  черная
как эбеновое дерево. Но не это превращало его в ужас моих очей,
а  сложенные  за  плечами кожистые крылья, совсем как у летучей
мыши. В том, что это были именно крылья, а не что-либо иное,  я
был абсолютно уверен.
     Я,  Джеймс  Эллисон,  много  размышлял над этим феноменом,
которому стал свидетелем посредством  глаз  Хунвульфа.  Был  ли
крылатый  человек просто капризом природы, единственным в своем
роде образчиком небывалого уродства, прячущимся от чужих глаз в
уединенности и забвении, или же являлся уцелевшим до  той  поры
представителем  древней  забытой расы, которая возникла, царила
над миром и исчезла  до  прихода  человека?  Народец  маленьких
горцев  мог  бы, вероятно, поведать мне об этом, но, увы, мы не
понимали языка друг друга. И все же лично я склоняюсь ко второй
версии.  Летающие  люди   нашли   широкое   распространение   в
мифологии,  фольклоре  самых  различных  народов. Как далеко ни
зайди по тропе мифа и хроники, легенды  и  былины,  обязательно
встретишь  истории  о  гарпиях  и  осененных крылами божествах,
ангелах и демонах. А ведь,  как  известно,  эпические  сказания
суть  не  что  иное,  как  искаженные  тени  ушедших в Вечность
реальностей. я верю, что некогда  раса  крылатых  черных  людей
правила   доадамовым   миром,   и  что  я,  Хунвульф,  встретил
последнего выжившего ее представителя в долине алых цветов.
     Вот  какие  мысли  переполняли  меня,  Джеймса   Эллисона,
подобно    всем    современным    людям,   одновременно   равно
высокообразованного  и  невежественного.  А  я,  Хунвульф,   не
предавался  подобным  рассуждениям, далекий от вошедшего ныне в
моду скептицизма, и не  искал  рациональных  объяснений  всему,
выходящему  за  рамки  собственных  представлений об окружающем
мире. Не признавая иных богов, кроме Имира и его дочерей, я тем
не менее не сомневался в возможности  существования  демонов  и
разного  рода  божеств,  которым  поклонялись  другие племена и
кланы. Сверхъестественные существа  были  для  меня  нормальным
явлением, и драконы, черти, привидения и дьяволы представлялись
не  менее  реальными,  чем,  скажем, львы, буйволы или слоны. Я
сразу  решил,  что  передо  мною  демон,  а   его   природа   и
происхождение  меня вовсе не интересовали. Не впал я и в панику
суеверного  страха  --  сыны  Асгарда  никогда  не  боялись  ни
человека,  ни  дьявола  --  ибо  с  самого  детства  уверовал в
сокрушительную  силу  своего  топора  куда   сильнее,   чем   в
заклинания колдунов и молитвы жрецов.
     При  всем  при  этом  я  не бросился немедленно в открытую
атаку на башню. Я дико  устал,  да  и  не  видел  пока  способа
одолеть  твердыню.  Крылатому человеку не было нужды во входной
двери, ведь он мог без труда очутиться прямо на вершине, -- для
обычного же человека, пусть даже и самого искусного  скалолаза,
гладкая, без единой неровности поверхность стен была совершенно
неприступна.  Вскоре  в голове моей созрел план, как взобраться
на башню, но я медлил, ожидая увидеть, не появятся  ли  в  поле
зрения  другие  "летуны"  (хотя  меня  не покидала необъяснимая
уверенность в том, что этот был единственным из своего  племени
в этой долине, а возможно, и во всем мире). Пока я, согнувшись,
в  три  погибели среди невысоких деревьев, наблюдал, он оторвал
локти от парапета,  прогнулся  как  громадная  кошка  и  широко
зашагал  по галерее, в мгновение ока скрывшись из виду в башне.
Неподвижный воздух разорвал  приглушенный  жалобный  крик  и  я
невольно  напрягся, хотя и слышал, что крик явно не женский. Из
темноты  дверного  проема  неожиданно  возник   черный   хозяин
цитадели,   волоча   за   собой   небольшую  фигурку,  отчаянно
вырывающуюся и истошно вопящую. Приглядевшись, я понял, что это
был бурокожий пигмей, очень напоминающий жителей приютившей нас
с Гудрун деревни. Без сомнения, он был похищен в точности таким
образом, как и моя подруга. Маленький человечек выглядел слабым
тщедушным ребенком в лапах его врага-исполина.  Черный  человек
расправил крылья и взмыл с парапета в воздух, неся свою добычу,
как кондор несет в когтях воробья. Громадные кожистые полотнища
за  спиной  позволяли ему свободно и легко парить над цветочным
морем цвета крови, я же,  потрясенный,  сжался  в  комок  среди
древесных крон, служащих мне убежищем.
     Планирующий  монстр  испустил  громкий  ужасающий крик, от
которого кровь леденела в жилах, но еще более жутким был  ответ
на  его зов. Судорога просыпающейся жизни прошла по алому ковру
у   подножия   башни.   Огромные   красные   бутоны,   трепеща,
раскрывались,  распрямляли  мясистые  лепестки на манер змеиных
пастей.  Стебли,  казалось,  потянулись  кверху,  удлиняясь   и
вибрируя  со странным звуком, похожим на шум трещоток на хвосте
гремучей змеи. Негромкое -- но  вполне  достаточное  для  того,
чтобы у меня по коже поползли мурашки -- шипение разнеслось над
долиной.  Цветы хлопали пастями, тянулись вверх. И тут крылатый
человек с мерзким хохотом выпустил из рук извивающуюся жертву.
     С адским криком пропащей души коричневый человечек полетел
вниз и рухнул среди цветов. -- В ту же секунду они со свистящим
шелестом сомкнулись над ним. Толстые гибкие  стебли  изгибались
змеиными  шеями,  алые  лепестки алчно приникали к живой плоти.
Сотни соцветий спеленали его, словно щупальца  спрута,  душа  и
придавливая   к  земле,  приглушая  дикие  пронзительные  вопли
агонизирующего человека.  Он  мгновенно  утонул  в  шевелящейся
шипящей   массе   чудовищных   растений.   Те,   за   пределами
досягаемости которых  находилась  несчастная  жертва,  неистово
раскачивались   и   извивались,   будто   желая  оторваться  от
удерживающих их корней и присоединиться к своим  собратьям.  Со
всего  поля гигантские красные цветы целеустремленно тянулись к
месту, где завершалась страшная битва.  Крики  становились  все
глуше,  слабее и тише, пока не смолкли совсем. Над садом смерти
воцарилась пугающая тишина. Хлопая гигантскими крыльями, черный
человек вернулся к башне и скрылся внутри.
     Спустя  некоторое  время  цветки  один  за  другим   стали
отделяться  от  тела своей жертвы, неподвижного и неестественно
белого. Эта белизна была больше, чем обычная бледность  смерти,
но  мертвенный  оттенок  предельно  обескровленной кожи, словно
передо мною лежал не человек, а восковое изваяние. Но еще более
поразительная метаморфоза произошла с растениями  вокруг  него:
стебли  разбухли  и  налились  темно-красным,  будто прозрачные
побеги бамбука, готовые  лопнуть  от  переполняющей  их  свежей
крови.
     Влекомый жадным любопытством, я крадучись скользнул из-под
сени деревьев  к  краю алого поля. Бутоны зашипели и потянулись
ко мне, распрямляя лепестки,  как  нападающая  кобра  раздувает
свой капюшон. Я выбрал самый крупный из них и перерубил стебель
одним взмахом топора. Мерзкая тварь свалилась наземь, извиваясь
как   обезглавленная   гадюка.   Когда   удивительное  растение
перестало шевелиться, я склонился над  ним,  желая  рассмотреть
получше.  Вопреки моим догадкам, стебель не был полым внутри на
манер бамбукового, -- на свежем срезе было хорошо видно, что он
весь пронизан сетью нитевидных сосудов,  некоторые  из  которых
были   пусты,  из  других  сочилась  полупрозрачная  бесцветная
жидкость.  Держащиеся   на   невероятно   гибких   ответвлениях
массивные листья оканчивались шипами, острыми и изогнутыми, как
крючья.  Вонзись  такой шип в плоть, и жертва скорее вырвала бы
растение с корнем, чем сбросила его с себя.
     Каждый из лепестков был величиной с мою ладонь и толст как
отросток  опунции  [Опунция  --   род   кустарников   семейства
кактусовых,  растущих в пустынях и полупустынях.], а внутренняя
его сторона была усыпана  крохотными  --  не  более  булавочной
головки  --  зевами.  В  центре цветка, где положено находиться
пестику, торчало зазубренное длинное острие, по четырем  граням
которого шли узкие канальцы.
     Я  так  увлекся  своими  исследованиями,  что  лишь  некое
внутреннее чутье заставило меня поднять голову, --  и  как  паз
вовремя,  ибо  крылатый  человек  вновь  объявился  у парапета.
Казалось, он не  особенно  удивился,  заметив  меня,  прокричал
что-то  на  своем  гортанном  языке  и сделал насмешливый жест,
увидев, как я весь подобрался и стиснул в  руке  оружие.  Потом
повторилась  уже  знакомая  ситуация:  он, круто развернувшись,
скрылся в башне и тут же вернулся с ношей. Только на сей раз ею
была Гудрун. Меня затопили ненависть и гнев, а еще  --  радость
оттого, что моя женщина была жива.
     Несмотря  на  ее  ловкость  и силу пантеры, черный человек
удерживал девушку столь же легко, как  незадолго  до  этого  --
бурокожего  пигмея. Подняв высоко над головой дергающееся тело,
он продемонстрировал его мне и выкрикнул какие-то слова с явной
издевкой. Гудрун бешено сопротивлялась, золотые волосы хлестали
по белоснежным плечам, до  меня  долетали  ее  крики  ярости  и
страха,  --  все  тщетно. Женщину эйзиров непросто было сделать
покорной даже перед лицом великого ужаса.
     Крылатый дьявол дразнил меня, но я стоял неподвижно.  Будь
от  этого  польза,  я  бы,  не раздумывая, нырнул в алую адскую
трясину, чтобы быть  схваченным,  наколотым  на  шипы-крючья  и
обескровленным  этими  чертовыми цветами. Но так я не спасу ее,
-- моя смерть только лишит  Гудрун  единственного  защитника  и
последней  надежды.  Поэтому я, скрепя сердце, смотрел, как она
корчится и бьется в руках  монстра,  и  смех  черного  человека
вздымал  могучие  валы  безумия  в моей голове. Вдруг он сделал
движение, будто собираясь швырнуть ее вниз, и я едва не утратил
контроль над собой, рванувшись к кромке адского сада. Но то был
просто обманный жест, и он тут же утащил ее  обратно  в  башню,
потом  вернулся  к  парапету, лег на него грудью и уставился на
меня. Он явно забавлялся, играя с нами, как кот играет с  мышью
прежде, чем убить ее.
     Я  повернулся  и  направился к лесу, постоянно чувствуя на
себе его взгляд. Пусть я, Хунвульф, был далеко не  мыслитель  в
том смысле, как это понимают современные люди, и куда увереннее
действовал  топором,  чем  собственным  интеллектом,  однако не
являлся  и  тупым  скотом,  каковым,  вероятно,   считал   меня
проклятый  выродок.  Моему  мозгу  не  раз  случалось  помогать
могучему телу в борьбе за жизнь и пищу, и теперь он  напряженно
работал.
     Я  понимал  -- мне не преодолеть смертоносное алое кольцо,
опоясывающее башню. Прежде чем я успею сделать полдюжины шагов,
десятки шипов вонзятся в мое тело и жадные  пасти  высосут  все
мои  соки,  утоляя  свою чудовищную жажду. Тут будет бесполезна
вся моя мощь.
     Крылатый человек не преследовал меня,  --  оглянувшись,  я
увидел  его,  восседающего  на  том же месте, не меняя позы. Я,
Джеймс Эллисон, снова и снова грезящий приключениями Хунвульфа,
навсегда запомню  эту  картину  --  отвратительная  горгулья  с
упертыми  в зубчатый парапет, средневековый монстр, восседающий
на бастионах Ада...
     Я миновал узкий перешеек между двумя долинами, шагая между
редеющих  деревьев   к   месту,   где   около   неширокой,   но
стремительной  речки  паслись  мамонты.  Не  доходя до стада, я
остановился, вынул из своей торбы пару кремней  и,  нагнувшись,
высек искру в сухую траву. Быстро перебегая от места к месту, я
зажег дюжину огней гигантским полукругом. Северный ветер тут же
подхватил  их  и  раздул. Занялось большое пламя и спустя всего
лишь несколько секунд вниз по долине уже мчался вал огня.
     Мамонты  прервали  свою  бесконечную  неспешную   трапезу,
подняли  массивные  головы, водя ушами, и затрубили тревогу. На
всем белом свете исполины боялись только огня. Они  начали  все
быстрее  отступать  к  югу,  гоня впереди себя детенышей. Самцы
ревели как трубы  Судного  Дня.  Огонь,  всепожирающий  хищник,
бросился   в   атаку  и  мамонты,  не  выдержав,  обратились  в
паническое бегство -- сокрушительный ураган плоти,  сотрясающая
землю,   грохочущая  лавина  костей  и  мышц,  Деревья  падали,
дробились в щепу под тяжелой поступью, земля ходила ходуном. По
пятам гигантов катилась стена пламени, а вслед за нею  поспешал
и  я,  в  такой  опасной близости, что опаленная земля жгла мне
ноги сквозь подошвы сандалий.
     Мамонты прогрохотали через узкую лощину, сровняв с  землей
лесную  чащу как гигантским катком. Глухо топоча ногами-тумбами
и оглушительно трубя, они вломились на поле красных цветов. Эти
дьявольские растения, наверно, могли бы повергнуть и уничтожить
даже и мамонта, будь он один, но для целого обезумевшего  стада
они были не более, чем жалкой травкой. Несущиеся исполины смяли
их  и  растоптали,  вдавили  в  землю,  их  породившую и теперь
раскисшую от обильно залившего ее сока из растерзанных стеблей.
     На какую-то долю секунды я замер, испугавшись  собственных
мыслей,  --  а вдруг животные повернут в сторону при виде башни
или, напротив,  сокрушат  и  ее  вместе  с  моей  возлюбленной?
Похоже,  крылатый  демон  разделял  мои  страхи, ибо он стрелой
взвился с галереи и скользнул по небу в сторону озера. Сомнения
мои оказались напрасны: вот один из крупных самцов, добежав  до
башни, врезался головой в ее стену, даже не дрогнувшую от удара
и  будто  оттолкнувшую мамонта на бегущего следом. Стадо тут же
раскололось надвое и  грохочущей  лавиной  устремилось  дальше,
обтекая  цитадель  с  обеих  сторон,  --  заросшие шерстью бока
терлись о зеленые стены. Уничтожив остатки  алого  моря  смерти
живые горы быстро скрылись из глаз в направлении озера.
     Огонь  сдержал  свой  бег,  споткнувшись  о вывороченные с
корнем поломанные древесные стволы и вовсе стих у кромки  поля,
где  еще  недавно  росли  растения-убийцы. Я бежал все вперед и
вперед  --  по  тлеющим  остаткам  чащи,  потом  по   жиже   из
раздавленных цветов -- взывая к Гудрун. Наконец она отозвалась;
голос ее был приглушенным и сопровождался звуком гулких ударов.
Очевидно,  крылатый вор, улетая, запер ее в башне. Я подбежал к
отвесной стене, размотал свою  кожаную  веревку  и,  раскрутив,
забросил ее, оканчивающуюся петлей, на один из зубцов парапета.
Подергав  веревку  для верности, я двинулся вверх, подтягиваясь
на руках и помогая себе ногами, отталкиваясь локтями и коленями
от поверхности камня.
     До  парапета  оставалось  каких-то  пять  футов,  когда  я
услышал   над   головой   хлопанье  крыльев.  Крылатый  человек
приземлился на  галерее  и  перегнулся  через  парапет.  Только
сейчас  я  смог  рассмотреть  его  как  следует: черты лица его
отличались правильностью линий, в них  не  было  ни  намека  на
негроидность;  глаза  чуть  раскосые,  зубы  оскалены  в жуткой
ухмылке торжества и ненависти. Долго, долго правил он в  долине
красных  цветов,  взимая дань человеческих жизней с близлежащих
племен для принесения в жертву ненасытным  растениям-чудовищам,
его  подданным и одновременно защитникам-покровителям. Теперь я
был полностью в его власти, мои сила и ловкость мало чем  могли
помочь.  -- Один-единственный удар изогнутого кинжала, зажатого
в его руке, и я стремительно полечу в  объятья  смерти.  Где-то
неподалеку  Гудрун,  заметив  угрожающую мне опасность, яростно
закричала. Дверь затрещала под ее отчаянным  натиском  и  резко
распахнулась, во все стороны полетели щепки.
     В  глазах моего врага горело предвкушение скорого триумфа,
он занес над натянутой веревкой остро отточенный клинок, но тут
сильная белая рука обвила сзади его шею и резко рванула  назад.
Через  его  плечо  я  увидел  прекрасное лицо Гудрун, волосы ее
растрепались, глаза расширены от ярости и  ужаса.  Он  с  ревом
развернулся в ее захвате, оторвал от себя стиснувшие горло руки
и швырнул девушку в стену с такой силой, что она в беспамятстве
сползла  на пол. Черный человек тут же обернулся в мою сторону,
но к этому моменту я уже добрался до верха,  одолел  парапет  и
спрыгнул  на  галерею,  на  ходу  сдергивая  с  ремня топор. Он
замешкался на мгновенье, наполовину поднялись крылья за спиной,
кинжал дрогнул в руке, -- казалось, он колеблется, не зная, что
предпринять -- вступить в схватку  или  спасаться  бегством  по
воздуху.  При  своем  гигантском  росте  и  впечатляющим буграм
вздувающихся  под  кожей  мускулов,  он   все   же   медлил   в
нерешительности,  как  порою  медлит  человек,  столкнувшись  с
разъяренным хищным зверем, пусть даже и меньшим его по размеру.
     Я же не знал колебаний, как не ведал и страха.  С  громким
утробным  ревом  я  прыгнул вперед, обрушив из-за головы топор,
вложив в этот удар всю свою силу.  Сдавленно  вскрикнув,  он  в
попытке  защититься вскинул кверху руки, но топор, пройдя точно
между ними, рубанул по голове, превратив ее в кровавое месиво.
     Я повернулся к Гудрун: поднявшись на колени, она тянула ко
мне свои белоснежные руки, во взоре  ее  читалась  любовь...  и
облегчение, едва она глянула на поверженного властелина долины,
вокруг разбитой головы которого росла лужа крови и мозгов.
     Как часто и страстно я желал, чтобы стало возможным свести
воедино  жизненный  опыт Хунвульфа и познания Джеймса Эллисона,
совместить эти личности в одном теле. Тогда я перестал бы  быть
немым  очевидцем  событий, а Хунвульф вошел бы в дверь, которую
Гудрун в отчаянном порыве разнесла вдребезги.  Он  попал  бы  в
удивительную  комнату,  что виднелась через проломы в досках, с
фантастической   обстановкой   и   полками,    ломящимися    от
пергаментных  свитков.  Он  мог  бы  развернуть  эти  свитки  и
попытаться  понять  написанное  в  них,  прочесть  хроники  той
необычной  расы, последнего представителя которой он только что
убил.  Уверен,  то  была  бы  история  чуднее  сна,  навеянного
курением опиума, и удивительнее мифа об Атлантиде.
     Но  Хунвульф  был  далек от подобной любознательности. Для
него башня со всем ее содержимым была  никчемной  бессмыслицей,
останками  колдовства  и демонизма, канувших в лету вместе с их
носителем.  В   отличие   от   Джеймса   Эллисона,   рожденного
тысячелетия  спустя,  он  вовсе  не  горел желанием разгадывать
какие бы то ни было тайны.
     Для меня, Хунвульфа, башня была  лишь  вместилищем  зла  и
хитроумной ловушкой, порождавшей в душе единственное желание --
бежать  прочь  как  можно  быстрее  и  забыть  навеки. Вместе с
держащейся за меня Гудрун мы соскользнули по веревке на землю и
рука  об  руку  двинулись  по  широкой  просеке,   протоптанной
мамонтами к виднеющемуся вдали искрящемуся озеру.

     ЭКСПЕРИМЕНТ ДЖОНА СТАРКА

     (THE HOOFED THING)
     Марджори плакала над потерей Бозо, ее жирного "мальтийца",
не вернувшегося  домой  после обычной ночной прогулки в поисках
добычи. В последнее время в округе бушевала настоящая  эпидемия
исчезновений среди кошек и Марджори была безутешна. Поскольку я
не  переносил  вида  плачущей  Марджори, я отправился на поиски
пропавшего любимца, хотя не питал большой  надежды  найти  его.
Время  от  времени некий садист ублажает свои прихоти, отравляя
домашних животных, и я был убежден,  что  Бозо  и  десятки  ему
подобных,   пропавших  за  последние  несколько  месяцев,  пали
жертвой одного из этих дегенератов.
     Покинув лужайку дома Эша,  я  пересек  несколько  заросших
сорняками вакантных участков и подошел к последнему дому по эту
сторону  улицы  --  неухоженному  громоздкому особняку, куда он
недавно вселился (не  думая  подновить  его)  мистер  Старк  --
одинокий,  как  это  бывает с пенсионерами, старик с восточного
побережья. При виде старого дома,  высившегося  среди  огромных
дубов  и  удаленного  на сотню ярдов вглубь от улицы, мне вдруг
показалось, что Старк  действительно  сможет  чем-то  прояснить
загадочное исчезновение животного.
     Пройдя  через  просевшие заржавленные ворота, я зашагал по
усеянной трещинами дорожке,  подмечая  общее  запустение  этого
места.  О нынешнем владельце было мало что известно, и, хотя он
был моим соседом почти полгода, я ни разу не видел его  вблизи.
Ходили  слухи,  что  он  живет  один  и  даже без слуг, хотя он
калека. Общее мнение нарекло его  эксцентричным  и  угрюмым  по
натуре типом, не имеющим денег для потакания своим причудам.
     Широкое крыльцо, наполовину заросшее плющом, занимало весь
фасад  дома, огибая его с обеих сторон. Я собрался было поднять
старомодную  дверную  колотушку,  как  вдруг  услышал  шарканье
прихрамывающих  шагов  и,  повернувшись,  увидел  показавшегося
из-за угла крыльца владельца особняка. Несмотря на искалеченную
фигуру, у него была поразительная внешность аскета и  мыслителя
с  великолепным лбом, густыми, почти сросшимися черными бровями
и пронзительными глазами в глубоких глазницах.  У  старика  был
тонкий,  с  высокой  переносицей  нос, загнутый наподобие клюва
хищной птицы и узкие жесткие  губы,  а  его  массивная  челюсть
выдавалась   вперед,  что  говорило  о  жестком  и  решительном
характере. Он был невысок, даже распрямившись во весь рост,  но
короткая  толстая шея и массивные плечи указывали на таящуюся в
нем силу. Он действительно двигался медленно, с явным трудом  и
опираясь  на  костыль  --  я заметил, что одна нога у него была
неестественно  подвернута   и   обута   в   ботинок   наподобие
ортопедического.
     Старик вопросительно посмотрел на меня и я сказал:
     --  Доброе  утро, мистер Старк и простите за беспокойство.
Меня зовут Майкл  Стрэнг,  я  живу  на  другом  конце  улицы  и
заглянул  к  вам,  чтобы  узнать,  не  попадался ли вам на днях
большой мальтийский кот.
     Он впился в меня взглядом.
     -- Вы уверены, что я могу что-то знать о  вашем  коте?  --
спросил он низким по тембру голосом.
     --  Вообще-то,  не  уверен,  --  сознался я, чувствуя себя
довольно глупо. -- Это кот моей невесты, она ужасно  переживает
о  его пропаже. Поскольку вы ближайший ее сосед по эту сторону,
я предположил, что животное могло  случайно  попасться  вам  на
глаза.
     --  Понимаю,  --  вежливо  улыбнулся  старик.  --  Нет,  к
великому сожалению, я не могу помочь вам.  Я  отчетливо  слышал
прошлой  ночью "кошачий концерт" под деревьями, потому что меня
мучил очередной приступ бессонницы -- но не видел интересующего
вас кота. Мне жаль, что он пропал. Вы не войдете в дом?
     Горя  желанием  узнать  о  соседе   побольше,   я   принял
приглашение  и  он  провел  меня в пропахший табаком и кожаными
переплетами   кабинет.   Я   с   любопытством   покосился    на
выстроившиеся вдоль стен от пола до потолка книги, но у меня не
было  возможности  ознакомиться  с названиями, поскольку хозяин
оказался на удивление разговорчив. Кажется, его обрадовало  мое
посещение, а я знал, что гости у него бывали редко, если вообще
бывали. Я нашел его высоко культурным человеком, восхитительным
собеседником   и   любезнейшим  из  хозяев.  Старик  извлек  из
старинного лакированного  шкафчика,  дверца  которого,  похоже,
представляла   собой   до   блеска   отполированную  серебряную
пластину,  виски  и  содовую,  и  мы   наслаждались   напитком,
углубившись  в  разговор  на  многие  интересные темы. Узнав из
случайного   замечания   о    моем    глубоком    интересе    к
антропологическим исследованиям профессора Хендрика Брулера, он
некоторое  время  рассуждал о них и прояснил для меня несколько
совершенно недоступных моему разумению вопросов.
     Завороженный блестящей эрудицией хозяина, я опомнился едва
не через час, охваченный глубоким чувством  вины  при  мысли  о
бедной   Марджори,  ожидающей  новостей  о  пропавшем  Бозо.  я
распрощался, пообещав вскоре вернуться и отправился к выходу  с
мыслью  о том, что мне все же удалось узнать кое-что о хозяине.
Хотя он придерживался в разговоре не относящихся к  цели  моего
визита  тем,  и,  по-видимому, ничем не мог нам помочь, пропажа
кота могла сыграть мне на руку. Несколько раз  во  время  нашей
беседы   я   слышал   наверху  подозрительный  шум,  отнюдь  не
характерный для грызунов. Он напоминал, скорее, стук  маленьких
копыт -- будто по полу разгуливал козленок или ягненок.
     Тщательные  поиски по соседству не показали никаких следов
пропавшего Бозо, и я неохотно вернулся к  Марджори,  приведя  с
собой,   в   качестве   незначительного   утешения  ковыляющего
криволапого бульдога с физиономией гаргульи и  самым  преданным
из  бьющихся  в  груди  представителей  собачьего рода сердцем.
Марджори поплакала над пропавшим котом и нарекла своего  нового
вассала  именем  "Бозо" в память усопшего, после чего я оставил
ее забавляться с псом на лужайке, будто ей было  десять,  а  не
двадцать лет.
     Воспоминание  о  беседе  с  мистером Старком не давало мне
покоя, и я вновь посетил его на следующей неделе. И снова  меня
поразили  его  глубокие  и  всесторонние  знания.  Я  намеренно
касался в разговоре самых разных тем и каждый раз он  показывал
себя специалистом, углубляющимся в предмет чуть более любого из
моих   прежних   собеседников.   Наука,  искусство,  экономика,
философия -- везде  он  чувствовал  себя  одинаково  вольготно.
Зачарованный его ходом мысли, я все же прислушивался к странным
звукам над головой и был вознагражден. На этот раз стук казался
более  громким и я решил, что его таинственный домашний любимец
немного подрос. Я  предположил,  что  он  держит  его  в  доме,
опасаясь,  что животное может постичь участь пропавших кошек, а
поскольку я знал, что в доме нет подвала  или  погреба,  с  его
стороны  было естественно прятать животное в одной из чердачных
комнат. Вполне возможно, что одинокий и лишенный друзей  старик
почувствовал  глубокую  привязанность  к  какому  бы то ни было
животному.
     Мы проговорили до глубокой ночи и,  по  сути,  я  заставил
себя  откланяться,  когда ночь уже близилась к рассвету. Старик
извинился, что не может отплатить мне тем же, поскольку, по его
словам, инвалидность позволяет ему лишь обходить, хромая,  свое
имение ранним утром до того, как начнет припекать жаркое летнее
солнце.
     Я  пообещал  вскоре  навестить  его снова, но, несмотря на
желание сдержать  обещание,  дела  воспрепятствовали  этому  на
несколько  недель,  а тем временем я узнал о новых таинственных
происшествиях, столь интригующих  жизнь  в  замкнутых  сельских
общинах   и   обычно   забывающихся,   оставаясь  необъяснимыми
навсегда. Дело было в том,  что  отныне  пришла  пора  исчезать
собакам, которых ранее не трогал неизвестный ненавистник кошек,
и это постоянно приводило в ярость владельцев собак.
     Марджори подсадила меня в свой маленький "роудстер", когда
я возвращался  из  города  и  я  сразу  понял,  что  она чем-то
расстроена.  Ее  постоянный   спутник   Бозо   осклабился   мне
по-крокодильи и радостно лизнул в лицо длинным влажным языком.
     --  Прошлой  ночью кто-то пытался похитить Бозо, Майкл, --
пожаловалась   девушка   и   ее   темные   глаза   затуманились
беспокойством  и  негодованием.  --  Держу пари, это все тот же
ужасный зверь, охотящийся за домашними животными.
     Она поделилась со мной подробностями: вышло так, что  Бозо
оказался  для  таинственного  негодяя  слишком крепким орешком.
Поздно ночью семья Эш услышала внезапный  шум  свирепой  возни,
перемежающейся  озверелым  рычанием огромного пса. Все кинулись
из дома и прибежали к конуре Бозо,  но  слишком  поздно,  чтобы
задержать   незнакомца,   звук  убегающих  шагов  которого  они
явственно расслышали. Собака рвалась с цепи, ее  глаза  горели,
шерсть  стояла  дыбом, а из глотки вырывалось утробное рычание.
Но от нападающего не осталось и следа; по-видимому, он вырвался
и сбежал через высокую садовую стену.
     Кажется,  этот  случай  внушил  Бозо  подозрительность   к
чужакам,  потому  что  уже  на  следующее  утро  я вынужден был
спасать от него Старка.
     Как я уже  упоминал,  дом  Старка  был  последним  по  его
стороне  улицы, а мой -- последний по моей стороне. Фактически,
последний дом на улице, расположенный в трех  сотнях  ярдов  от
ближайшего  угла  широкой, обсаженной деревьями лужайки Старка.
На другом углу,  выходящем  на  улицу  и  граничащем  с  улицей
неподалеку  от  дома  Эша  находилась  небольшая роща маленьких
деревьев, отделяющая имение Старка от имения Эш. Проходя  через
эту  рощицу  к  дому  Марджори, я вдруг услышал вопли человека,
призывающего на помощь и разъяренное рычание собаки.
     Ринувшись через заросли, я увидел огромного пса, неустанно
пытающегося прыжками достичь человека, повисшего  на  одной  из
нижних  ветвей  дерева.  Пес  был  Бозо,  а  человек  -- Старк,
ухитрившийся, несмотря на свое  увечье,  влезть  на  дерево  на
безопасную  высоту.  Устрашенный  и пораженный этим зрелищем, я
бросился  на  помощь  и  с  немалым  усилием  оттащил  Бозо  от
возможной  намеченной  жертвы  и  отправил  разочарованного пса
домой. Затем я помог Старку слезть с дерева  и  он  обессиленно
рухнул на землю, едва коснувшись ее ногой.
     Впрочем,  я  не  обнаружил  на нем видимых ран и вскоре он
обратился ко мне, с трудом  переводя  дух  и  заверил,  что  он
вполне  цел,  не  считая потрясения от испуга и изнеможения. Он
рассказал, что утомившись после долгой прогулки  вокруг  имения
решил  отдохнуть  в  тени  рощи,  как вдруг появился этот пес и
набросился на него. Я принес  ему  все  мыслимые  извинения  за
Бозо, пообещал старику, что этого более не случится и помог ему
добраться  до  кабинета,  где  он  удобно устроился полулежа на
диване, смакуя мелкими глотками  виски  с  содовой,  которые  я
приготовил  ему  из  содержимого  лакированного шкафчика. Старк
отнесся к случившемуся весьма терпимо,  заверил  меня,  что  не
потерпел  какого-либо  ущерба  и  приписал  нападение  пса тому
факту, что он был для него чужим.
     Пока старик говорил, я вдруг снова услышал  наверху  топот
копыт  и  был  напуган  тем,  что  звук  казался  гораздо более
тяжелым,  нежели  прежде,  хотя  и  приглушенным.   Теперь   он
напоминал  прогулку годовалого животного по устланному ковровой
дорожкой полу. Мое любопытство было настолько подогрето, что  я
еле  удержался  от вопроса хозяину по поводу источника шума, но
сочтя это бестактностью  и  чувствуя,  что  Старк  нуждается  в
отдыхе и покое, поспешил распрощаться.
     Почти   через  неделю  случилось  первое  из  новой  серии
леденящих кровь  происшествий.  Это  было  опять  исчезновение,
только на этот раз не кошки или собаки. Исчез трехлетний малыш,
которого  видели  играющим  возле  своего дворика как раз перед
заходом солнца, и после этого его уже не видел никто на  свете.
Излишне говорить, что город всполошился. Кое-кто усмотрел некий
злой  умысел в исчезновении животных, ну а теперь это бесспорно
указывало на тайные происки некой зловещей шайки преступников.
     Прочесав город и пригороды, полиция не обнаружила  никаких
следов  пропавшего  ребенка,  но менее, чем за две недели после
этого в разных районах города исчезли  еще  четыре  малыша.  Их
семьи  не получили ни писем с требованием выкупа, ни каких-либо
подтверждений того, что то был акт  мести  со  стороны  тайного
врага.  Молчание  просто-напросто  поглотило  своим  гигантским
зевом жертвы и осталось ненарушенным. Люди лихорадочно  взывали
к  гражданским властям, но безрезультатно, поскольку те сделали
все,   что   могли,   оказавшись   беспомощными    наравне    с
общественностью.
     Поговаривали  о  том, чтобы попросить губернатора отрядить
солдат  для  патрулирования  города,  мужчины   начали   ходить
вооруженными и спешить по домам к семьям задолго до наступления
ночи.  Среди  жителей  пошли  темные  слухи о действии каких-то
сверхъестественных сил, люди с опаской рассуждали о том, что ни
один  смертный  не  мог  похищать  детей,  оставаясь  при  этом
неизвестным  и  вне подозрений. Но в этих происшествиях не было
какой-либо  таинственной  подоплеки:  невозможно  патрулировать
каждый дюйм в большом городе и приглядывать за каждым ребенком.
Дети  продолжали  играть  в  пустынных  парках,  бродили  после
наступления темноты, несмотря на предупреждения  и  уговоры,  и
бежали   по   домам   в   сгустившихся  сумерках.  Неизвестному
похитителю не составляло особого труда вытянуть  из-за  темного
дерева  или  из  кустарника  в  парке  руку и схватить ребенка,
отставшего от товарищей по играм. Это можно было повторить и на
пустых улицах или в полутемных переулках. Ужас заключался не  в
способах  похищений,  а  в  самом  факте,  что  они происходят.
Похоже, в этих происшествиях отсутствовали  как  повод,  так  и
здравый  смысл.  Атмосфера  страха  пеленой окутала город и его
пронизывало ледяной волной ужаса.
     Однажды в одном из  самых  отдаленных  парков  на  окраине
города  некую  целующуюся  в  кустах  молодую  парочку вспугнул
ужасающий вопль из черной рощи деревьев и молодые люди, не смея
шевельнуться, увидели, как  из-за  деревьев  появилась  сутулая
тень, несущая на спине не что иное, как человеческое тело. Ужас
исчез среди деревьев, а одержимая страхом пара поспешно уселась
в  свой  автомобиль  и бешено помчалась в направлении городских
огней. Они, едва переводя  дыхание,  рассказали  о  случившемся
шефу  полиции  и  вскоре кордон патрульных оцепил парк. Но было
слишком поздно: неизвестный убийца успел сбежать.  В  роще,  из
которой  он появился, была найдена старая убогая шляпа, мятая и
в пятнах крови; один из полицейских узнал в ней шляпу,  которую
носил  бродяга, задержанный им днем раньше и вскоре выпущенный.
Бедняга, по-видимому, спал в парке, когда ему выпал сей  тяжкий
жребий.
     Но  ни  единой  дополнительной  улики  найдено не было. На
жесткой упругой почве и на густой траве не осталось отпечатков,
и тайна осталась неразгаданной. Теперь окутавшая  город  пелена
страха  еще  более  сгустилась.  Я нередко думал о Старке, этом
живущем в угрюмом старом доме калеке, практически изолированном
от  людей,  и  всегда  опасался  за  него.  Я  вменил  себе   в
обязанность заглядывать к нему почти ежедневно, чтобы убедиться
в  его безопасности. Эти посещения были очень непродолжительны:
я чувствовал, что не следует навязывать себя старику и даже  не
входил,  зачастую, к нему в дом, потому что как правило находил
его ковыляющим по лужайке или  отдыхающим  в  гамаке  меж  двух
огромных  дубов.  Вроде  бы,  собственная немощь беспокоила его
ныне больше обычного, либо на него как-то повлияла нависшая над
городом ужасная тайна. Старик почти постоянно казался  усталым,
под  глазами  у  него  появились  глубокие тени переживаний или
физической усталости.
     Через несколько дней после исчезновения бродяги, городские
власти предупредили всех жителей о том, что, судя  по  недавним
событиям,  неизвестный  убийца  вскоре нанесет новый удар и это
вполне может случиться нынешней ночью.  Полицейские  силы  были
увеличены  почти  вдвое  против обычного и десятки горожан были
приведены к присяге в качестве добровольных помощников. Хмурые,
до зубов вооруженные мужчины патрулировали улицы и  с  приходом
ночи  на  город  опустилась  атмосфера  тяжелого,  напряженного
ожидания.
     Едва стемнело, как у меня зазвонил телефон. Это был Старк.
     -- Не могли бы  вы  зайти?  --  попросил  он  извиняющимся
голосом. -- Дверцу моего шкафчика заклинило и я не могу открыть
его.  Я  не побеспокоил бы вас, но сейчас слишком поздно, чтобы
вызвать слесаря --  все  мастерские  уже  закрыты.  В  шкафчике
находятся  мои  снотворные порошки, и если я не добуду их, меня
ожидает мучительная ночь: я уже ощущаю  все  признаки  приступа
бессонницы.
     Я пообещал прийти немедленно, и вскоре он открыл мне дверь
своего дома, рассыпаясь в извинениях.
     --  Мне  ужасно  неприятно,  что  я  причинил  вам столько
беспокойства, -- сказал Старк, -- но  у  меня  нет  сил,  чтобы
взломать  эту  дверцу,  а  без  моих  снотворных  препаратов  я
проворочаюсь на постели всю ночь напролет.
     В доме  не  было  электропроводки,  но  несколько  больших
свечей    на    столе   обеспечивали   достаточное   освещение.
Наклонившись над лакированным шкафчиком, я занялся  дверцей.  Я
уже  рассказывал  о  серебряной пластине, из которой, очевидно,
была сделана дверца. В процессе работы мой взгляд упал  на  эту
отполированную  почти  до зеркального блеска пластину и вдруг у
меня застыла в жилах кровь. Над моим плечом я заметил отражение
лица  Джона  Старка,  показавшееся  мне  незнакомым  и   ужасно
искаженным.  В  руке у него был деревянный молоток и, держа его
над головой, он подкрадывался ко мне. Я внезапно  выпрямился  и
быстро  повернулся  к  нему.  Лицо  старика казалось как обычно
непроницаемым, не считая слабого удивления  моей  поспешностью.
Он протянул мне молоток.
     -- Возможно, это вам понадобится, -- предложил хозяин.
     Я  молча взял молоток, не спуская со старика глаз, и одним
сильнейшим  ударом  распахнул  дверцу.  Его   глаза   изумленно
расширились  и  мы  с  минуту смотрели друг на друга. Атмосфера
напряженности    сгустилась,    будто    пронизывая     комнату
электрическим  током,  затем  над головой снова послышался стук
копыт. Меня вдруг охватил странный необъяснимый ужас -- ведь  я
готов  был  поклясться,  что  наверху по комнатам бегает не что
иное, как взрослая лошадь!
     Отбросив молоток, я повернулся и молча заспешил  прочь  из
дома.   С   трудом   переводя  дух  я  очутился  в  собственной
библиотеке, где, наконец, успокоился и попытался разобраться  в
сумятице   обуревающих   мозг   мыслей.  Не  обмануло  ли  меня
искаженное  отражение,  показав  дьявольски  хитрой  физиономию
подкрадывающегося   Старка?   Может,  я  уже  не  владею  своим
воображением? Или же (как шепнул темный страх  в  уголке  моего
подсознания)  отражение в серебряной пластине, напротив, спасло
мне жизнь? Я содрогнулся при этой мысли. Что если именно  Старк
виновен  в  недавних  отвратительных  преступлениях? Эта теория
казалась  несостоятельной  --  какую  цель   мог   преследовать
утонченный  пожилой  ученый,  похищая  детей и убивая бродяг? И
снова опасения шепнули мне, что поводом могла быть некая жуткая
лаборатория, где безумный ученый проделывает ужасные опыты  над
людьми.
     При этой мысли я едва не рассмеялся. Даже предполагая, что
Старк помешанный, ясно, что недавние преступления были ему явно
не по  силам.  Только  мужчина  почти  сверхчеловеческих  сил и
ловкости мог бесшумно похищать  крепких  детишек  и  унести  на
плечах  труп  убитого  человека.  Само собой, ни один калека не
способен на это, а потому мне необходимо вернуться в дом Старка
и извиниться за  свой  глупый  поступок  --  тут  меня,  вдруг,
окатило  ледяным душем сомнений, а из подсознания выплыл важный
факт, оставленный прежде без внимания: когда  я  отвернулся  от
лакированного  шкафчика,  чтобы  посмотреть на Джона Старка, он
стоял прямо, без своего костыля.
     Ошеломленно тряхнув  головой,  я  выбросил  эту  мысль  из
головы  и,  взяв  наугад  одну  из  книг,  устроился  почитать.
Выбранный том вряд ли мог рассеять преследующие меня тени.  Это
было  чрезвычайно  редкое  дюссельдорфское  издание  работы фон
Юнтца "Безымянные секты", называемое также "Черной  книгой"  --
не  по  цвету его кожаного, с железными застежками переплета, а
благодаря его темному содержимому. Открыв книгу наугад, я начал
неторопливо  читать  главу  о  вызове   демонов   из   Пустоты.
Невероятные  утверждения  автора  более, чем когда-либо внушили
мне доверие к глубокой и зловещей мудрости,  скрытой  в  теории
фон  Юнтца; он говорил об оказывающих влияние на нашу вселенную
невидимых мирах из неких демонических измерений и о  нечестивых
обитателях  этих  Внешних  миров,  прорывающих иногда, по мысли
автора, Вуаль по зову злых чародеев из тех, что спешат устроить
пир на крови людей...
     Задремав над книгой, я очнулся с пеленой холодного  страха
на  душе.  Сквозь  прерывистый сон до меня смутно донесся голос
зовущей меня Марджори, как бы находящейся по ту сторону ужасной
бездны, и в голосе ее слышался леденящий кровь страх, как будто
девушке угрожали неподвластные человеческому разуму силы ада. Я
очнулся, дрожа как в лихорадке, в холодном поту кошмара.
     Подняв трубку телефона, я позвонил в дом Эша. Мне ответила
миссис Эш и я попросил позвать Марджори.
     -- Марджори ушла из дому больше часа назад! -- с волнением
произнесла хозяйка. -- Как же так, Майкл -- ведь я слышала, как
она разговаривала по телефону, затем сказала мне, что ты  хотел
встретить  ее на углу имения Старка, чтобы прокатиться. Мне еще
показалось странным, что ты не заехал за ней домой, как обычно,
и мне не понравилось, что она пошла одна, но я решила, что тебе
виднее -- ты знаешь, как я тебе доверяю,  Майкл  --  поэтому  я
отпустила ее. Ведь ты не думаешь, что...
     --  Вовсе  нет!  --  рассмеялся  я,  но мой смех прозвучал
невесело, а в горле пересохло. -- Ничего не  случилось,  миссис
Эш. Я сейчас же приведу ее домой.
     Повесив   трубку  и  повернувшись,  я  услышал  за  дверью
царапанье и скулеж. Подобная нелепица иногда  способна  внушить
неведомый  страх  --  мои  волосы зашевелились, а язык прилип к
гортани. Ожидая увидеть неизвестно что, я  распахнул  дверь.  У
меня  вырвался невольный вопль при виде пыльного окровавленного
существа, которое хромая вошло в дом и, пошатываясь,  прижалось
к  моим  ногам.  Это  был  Бозо, пес Марджори. Очевидно, он был
жестоко избит: одно ухо у него было рассечено, а  шкура  носила
следы побоев и была порвана в полудюжине мест.
     Пес  ухватил меня за брючину и с утробным рычанием потянул
к двери. Сам не свой от волнения, я приготовился  следовать  за
ним. Мне пришла в голову мысль об оружии, но я тут же вспомнил,
что  одолжил свой револьвер приятелю, боящемуся ходить ночью по
улице невооруженным. Мой взор упал на висящий на стене огромный
меч. Это оружие было в нашей семье уже восемь веков и  отворяло
кровь  во  многих  битвах,  потому что изначально оно висело на
поясе моего предка-крестоносца.
     Я вырвал его из ножен, где он покоился последнюю сотню лет
и холодная сталь блеснула на свету безупречной синевой. Потом я
последовал за рычащим псом в ночь.  Он  бежал  пошатываясь,  но
быстро,  и  я с трудом успевал за ним. Он направился туда, куда
мне уже подсказало мое сердце -- к дому Джона Старка.
     Очутившись на  углу  имения  Старка,  я  схватил  Бозо  за
ошейник  и  оттащил  от  крошащейся  стены,  через  которую  он
попытался было перебраться. Я уже знал достаточно.  Джон  Старк
был  воплощением  дьявола, опустившим на город завесу страха. Я
понял и "механизм" -- телефонный звонок, заманивающий жертву  в
ловушку.  Я  тоже  попался в нее, но меня спас случай. Итак, он
выбрал девушку -- а подделать мой голос было не сложно. Кем  бы
ни    был    Старк   --   сумасшедшим   экспериментатором   или
маньяком-убийцей, я знал: где-то в чреве этого темного особняка
лежит Марджори -- пленницей  или  трупом.  Но  я  не  собирался
дарить Старку возможность подстрелить меня в открытом поединке.
Меня   охватила   черная  ярость  с  присущей  сильной  страсти
хитроумной изворотливостью. Я собирался войти в этот темный дом
и отделить Джону Старку голову от тела этим лезвием, рубившим в
старые времена головы сарацинам, пиратам и предателям.
     Наказав Бозо держаться позади меня, я повернул с  улицы  и
поспешно,  но  осторожно  шел  вдоль  стены до тех пор, пока не
поравнялся с тыльной стороной дома.  Поднимавшееся  на  востоке
над  деревьями  зарево  говорило  о восходе луны и мне хотелось
попасть  в  особняк  прежде,  чем  лунный   свет   выдаст   мое
присутствие    случайному   наблюдателю.   Перебравшись   через
осыпающуюся стену, я пересек вместе со следующим за  мной  Бозо
лужайку, держась в тени деревьев.
     Я  крадучись  поднялся на заднее крыльцо безмолвного дома,
держа меч наготове.  Бозо  обнюхал  дверь  и  тихо  зарычал.  Я
притаился  у  двери, ожидая любой неприятности. Неизвестно, что
за опасности таились в  этом  мрачном  неосвещенном  жилище  --
вдруг  меня  поджидает  не одинокий маньяк, а шайка убийц? Я не
считаю себя храбрецом, но  поселившаяся  в  моем  мозгу  черная
ярость  отмела прочь любые мысли о персональной безопасности. Я
осторожно попробовал открыть дверь. Не слишком хорошо зная дом,
я все же полагал,  что  эта  дверь  вела  в  кладовую.  Но  она
оказалась  заперта изнутри. Просунув кончик меча между дверью и
косяком, я осторожно, но с усилием нажал.  Затем,  не  опасаясь
сломать выкованное по древним, забытым рецептам лезвие, я нажал
сильнее, а поскольку не был обижен силой, результат не заставил
себя  ждать. Замок устаревшей конструкции поддался моим усилиям
и дверь с гулким скрежетом приоткрылась.
     Напрягая зрение, я  неслышно  двинулся  в  черный  дверной
проем.  Бозо молча обогнал меня и исчез во мраке. Кругом царила
абсолютная тишина. Вдруг где-то звякнула цепь  и  меня  охватил
озноб   страха.   С   поднявшимися  дыбом  волосами,  я  быстро
повернулся,   поднимая   меч   --   и   услышал    приглушенные
всхлипывающие звуки.
     Осмелившись  зажечь спичку, я разглядел в свете ее пламени
огромную пыльную комнату, заполненную  всяческим  хламом  --  и
съежившуюся  в углу жалкую фигурку девушки. Это была Марджори и
Бозо, поскуливая, лизал ее лицо. Единственный другой  выход  из
кладовой  был  заперт  на  засов.  Шагнув  к двери, я торопливо
отодвинул старинный засов. Затем зажег  огарок  свечи,  который
обнаружил на столе и быстро подошел к Марджори. Старк мог войти
сюда  в  любую  минуту  через  входную дверь, но я доверил Бозо
задачу  предупредить  меня  при  появлении  хозяина.   Пес   не
выказывал признаков волнения или ярости, указывающих на близкое
присутствие  затаившегося  врага, но он то и дело поглядывал на
потолок и зловеще рычал.
     У Марджори во рту торчал кляп, ее  руки  были  связаны  за
спиной.  Маленькая цепь вокруг тонкой талии девушки приковывала
ее к тяжелой скобе в стене, но ключ торчал  в  замке.  Я  мигом
освободил  девушку  и  она  порывисто  обняла меня, дрожа как в
лихорадке. Ее широко открытые глаза невидяще уставились на меня
и в  них  был  ужас,  потрясший  мою  душу  и  холодящий  кровь
предчувствием ужасных событий.
     --  Марджори!  -- задыхаясь выдавил я. -- Скорее расскажи,
что случилось. Не бойся, никто не тронет  тебя.  Не  смотри  на
меня так! Ради Бога, милая...
     --  Послушай!  --  содрогаясь шепнула она. -- Этот ужасный
стук копыт!
     Я резко поднял голову, а Бозо испуганно присел с  горящими
страхом  глазами  и торчащей дыбом шерстью. Над нашими головами
громко постукивали копыта. Но теперь они как будто принадлежали
слону, и  от  их  мощного  топота  содрогался  весь  дом.  Ужас
холодной рукой коснулся моего позвоночника.
     -- Что это, Господа ради? -- прошептал я.
     Девушка теснее прижалась ко мне.
     --  Не  знаю.  Не  смею даже догадываться! Мы должны уйти,
убежать! Он сойдет вниз за нами -- он вырвется из своей тюрьмы.
Я уже много часов слушала его...
     -- Где Старк? -- пробормотал я.
     -- Там, наверху, -- вздрогнула девушка. -- Выслушай  меня,
а  потом мы должны бежать отсюда! Когда ты позвонил, твой голос
показался мне странным, но я пришла, чтобы встретиться с тобой.
Я захватила с собой Бозо, боясь идти одна в  темноте.  Когда  я
вошла  в  тень  рощи, кто-то набросился на меня. Бозо зарычал и
прыгнул, но существо сшибло его  на  землю  тяжелой  дубиной  и
продолжало  бить корчащегося пса снова и снова. Все это время я
сопротивлялась и пыталась кричать, но неизвестный схватил  меня
за  горло  огромной  обезьяньей  лапой и едва не задушил. Затем
перебросил меня через плечо, пронес через рощу, через стену  --
и  мы очутились в имении Старка. Я была в полуобмороке и узнала
Джона Старка лишь  оказавшись  в  этой  комнате.  На  нем  была
облегающая черная одежда, сливающаяся с темнотой, отчего он был
почти невидим.
     Я  напрасно  молила  его  о  пощаде,  он заткнул мне рот и
связал руки. Затем приковал меня к стене,  но  оставил  ключ  в
замке,  намереваясь вскоре прийти за мной. Думаю, он помешанный
-- и, вдобавок, смертельно боялся. Глаза у него горели странным
блеском, а руки тряслись как у паралитика. Он  сказал:  "Хочешь
знать, почему я доставил тебя сюда? Я расскажу тебе, потому что
это  уже  не  имеет  значения -- ведь через час ты будешь по ту
сторону любых секретов!
     "Завтра газетные заголовки завопят о том, что таинственный
убийца нанес очередной удар под самым носом у полиции! Пожалуй,
скоро их обеспокоят не  только  случайные  исчезновения.  Некто
слабее  меня  духом  мог  бы  испытывать  тщеславную  гордость,
одурачив власти, как это удалось мне -- но я  запросто  избежал
ловушек  этих  глупцов.  Мое  тщеславие  питают более серьезные
победы. Я осуществил замечательный план. Вдохнув  жизнь  в  это
существо,  я  знал, что ему понадобится пища -- много пищи. Вот
почему я приехал туда, где меня не знали и притворился хромым и
слабым  --  это  я-то,  с  моими  мышцами  гиганта.  Никто   не
заподозрил меня, кроме Майкла Стрэнга. Сегодня вечером я прочел
сомнение  в  его  глазах  -- мне все же надо было нанести удар,
когда он повернулся, я должен был схватиться  с  ним  насмерть,
хотя он и очень силен...
     "Вижу,  что  ты  не  понимаешь  меня.  Но  я заставлю тебя
понять. Все считают меня  глубоко  образованным  человеком,  не
догадываясь  об  истинной  глубине моих знаний. Я продвинулся в
науках и искусстве дальше любого другого. Я обнаружил, что  все
это  --  не  более,  чем  игрушки  для  куриных мозгов. Я пошел
дальше,  экспериментировал  с  оккультными  знаниями  так,  как
экспериментируют  с  наукой  и обнаружил, что с помощью древних
зловещих ритуалов мудрый человек мог  "надорвать"  Вуаль  между
вселенными  и  доставить  дьявольские  существа  на этот земной
уровень. Я взялся за работу,  чтобы  доказать  эту  теорию.  Ты
спросишь  меня,  зачем?  А зачем экспериментирует любой ученый?
Доказательство теории -- само  по  себе  достаточный  повод,  а
приобретение  знаний,  в  конечном итоге, оправдывает средства.
Твой мозг рассыпался бы в прах, опиши я тебе мои  заклинания  и
жертвоприношения  с  целью  вызвать  скулящее нагое существо из
Пустоты.
     " Да, мне пришлось не легко. Я много месяцев  трудился  не
покладая   рук   и  углубился  в  дебри  сатанинских  преданий,
богохульных  книг  и  затхлых  манускриптов.  Бродя  наугад   в
Наружных  безднах,  куда  я отправил свою бестелесную волю, мне
удалось  почувствовать   присутствие   одного   из   нечестивых
созданий,  с которыми я пытался установить связь с целью увлечь
хотя бы одно из них в нашу материальную вселенную.  Долго-долго
я  чувствовал  лишь,  как  оно  ощупывает темные закоулки моего
подсознания. Затем,  с  помощью  жертв  и  древних  ритуалов  я
перетащил   его   через   пропасти.   Вначале   оно  было  лишь
антропоморфной тенью  на  стене.  Я  наблюдал  его  переход  из
небытия  и  превращение  в  существо этой материальной сферы. Я
увидел, как  зажглись  в  темноте  его  глаза,  как  атомы  его
неземной   субстанции   закружились,  изменились  и  съежились,
кристаллизуясь и становясь известной нам материей.
     "Наконец, на этом  полу  передо  мной  лежало  скулящее  и
вопящее нагое существо из адской бездны, при виде которого даже
я  побледнел  и  едва не упал духом. Вначале оно было не больше
жабы. Но я помаленьку кормил его живыми мухами и пауками, затем
насекомыми,  питающимися  кровью  других  существ.  Оно   росло
медленно,  но уверенно -- и я увеличил количество пищи. Я начал
прикармливать его мышами, крысами и кроликами, а затем кошками.
Наконец, ему уже годилась в пищу порядочной величины собака.
     "Я знал, к чему это все приведет, но не собирался свернуть
с пути. Я украл и дал ему человеческого младенца,  после  этого
он  не  прикасался  к  иной  пище.  Тогда меня впервые коснулся
страх. Существо начало устрашающе расти  и  разбухать,  питаясь
только  человеческой кровью. Я уже опасался его и не смотрел на
него с гордостью. Меня также перестал приводить в  восторг  вид
существа,  насыщающегося  пойманной  мною  добычей.  Но  к тому
времени я понял, что попал в собственную ловушку.  Лишенное  на
время  своей  пищи,  существо становилось опасным для меня. Оно
требовало  корм  все  чаще  и  я  вынужден  был  идти  для  его
удовлетворения на отчаянный риск.
     "Сегодня   вечером,  благодаря  чистой  случайности,  твой
любовник избежал постигшей тебя участи. Я не питал зла к Майклу
Стрэнгу, но необходимость -- суровый учитель. Мне  не  доставит
удовольствия  положить  тебя,  обнаженную  и дергающуюся, перед
чудовищем, но у  меня  нет  другого  выбора.  Для  собственного
спасения  я  должен продолжать кормить его человеческой кровью,
чтобы самому не стать его добычей. Ты спросишь меня,  почему  я
не  уничтожу  то, что создал? Я и сам задаю себе этот вопрос. Я
не смею поступить так, потому что отныне я  не  хозяин,  а  раб
этого  существа,  обязанный  снабжать  его  пищей. Его ужасный,
нечеловеческий разум лишил меня силы воли и поработил меня. Что
бы ни случилось -- я должен по-прежнему кормить его.
     "Чудовище может продолжать  расти  до  тех  пор,  пока  не
разрушит  свою тюрьму, и тогда оно отправится охотиться и сеять
смерть в этот мир. В последнее время оно прибавляет в  величине
после  каждого  кормления.  Его росту нет предела, но я не смею
отказать ему в пище, которой оно алчет.".
     -- В этот миг дом содрогнулся от тяжелых шагов  наверху  и
Старк  побледнел, -- продолжала Марджори. -- Он сказал мне, что
существо голодно,  но  сейчас  он  пойдет  наверх  и  попробует
убедить его, что время кормления еще не пришло. С этими словами
Старк взял со стола горящую свечу и торопливо вышел, после чего
я  услышала, как он поднимается вверх по лестнице... -- девушка
уткнулась лицом в ладони и ее стройная фигурка задрожала.
     -- Я услышала один ужасный вопль, --  всхлипнула  она,  --
затем  тишина, прерываемая хрустом и чавканьем, -- и снова стук
ужасных копыт. Мне показалось,  что  я  пролежала  здесь  целую
вечность.  Однажды  я  услышала  скулеж  и царапанье у наружной
двери и поняла, что Бозо пришел в себя  и  последовал  за  мной
сюда  -- но я не могла позвать его, и вскоре он ушел -- а я все
лежала здесь одна и слушала, слушала...
     Я вздрогнул, ощущая дуновение ледяного воздуха космических
бездн и поднялся, сжимая в руке древний меч. Марджори  вскочила
и судорожно вцепилась в меня.
     -- Ах, Майкл, идем же!
     --  Погоди!  --  Меня вдруг охватило непреодолимое желание
подняться наверх. -- Прежде чем уйти, я должен увидеть то,  что
прячется в комнатах наверху.
     Она вскрикнула и лихорадочно прижалась ко мне.
     -- Нет-нет, Майкл! Боже, ты сам не знаешь, о чем говоришь!
Ведь это  ужасное  чудовище не с нашей планеты -- это внеземное
существо! Человеческое оружие  не  сможет  уничтожить  его.  Не
ходи, ради меня, Майкл, не бросайся своей жизнью!
     Я покачал головой.
     --  Это  не героизм, Марджори, и не обычное любопытство. Я
задолжал это существо пропавшим детям -- и беззащитным  жителям
этого  города.  Разве  не  сказал Старк о том, что это существо
может вырваться из своей темницы? Нет, я должен сразиться с ним
сейчас, пока оно заперто в этом доме.
     -- Но что ты можешь, с твоим жалким оружием? --  вскричала
она, заламывая руки.
     --  Не  знаю,  --  ответил  я,  --  но  только уверен, что
дьявольская жажда не  пересилит  человеческой  ненависти,  и  я
подниму  это  лезвие, каравшее в былые времена ведьм, колдунов,
вампиров и оборотней -- на все гнусные легионы ада. Иди! Возьми
пса и беги домой во весь дух!
     Не обращая больше внимания на  ее  протесты  и  мольбы,  я
отстранил  девушку  и  мягко  вытолкнул  ее за дверь, закрыв ее
перед рыдающей Марджори. Взяв со стола свечу, я быстро вышел  в
коридор,  куда  вела дверь из кладовой. Лестница показалась мне
зловещим черным колодцем, к тому же неожиданный сквозняк  задул
свечу  у меня в руке, и я не обнаружил в карманах спичек, чтобы
зажечь ее. Но сквозь маленькие высокие оконца светила луна, и в
ее тусклом  свете  я  начал  угрюмо  подниматься  по  лестнице,
увлекаемый  пересиливающим  страх любопытством, с мечом древних
воинов в руках.
     Все  это  время  наверху  продолжали  греметь   гигантские
копыта,  своими  мощными ударами леденящие кровь в моих жилах и
орошающую холодеющую  плоть  каплями  пота.  В  глубинах  моего
подсознания  вдруг  зашептались  и выпустили когти все суеверия
первобытных предков, а таящиеся в мозгу смутные  фантастические
силуэты выросли до гигантских величин, пробуждая во мне древние
расовые  воспоминания с их мрачными доисторическими опасениями.
Каждый отдающийся эхом шаг существа  над  головой  пробуждал  в
сонных  уголках  моей души ужасные, скрытые пеленой тени памяти
предков. Но я продолжал свой путь наверх.
     Дверь  на  верхней  площадке  лестницы  была   оборудована
замком-защелкой  -- и очевидно, с обеих сторон, поскольку она и
не подумала открыться, когда я оттянул рычажок снаружи.  Именно
за   этой   массивной  дверью  и  слышались  слоновьи  шаги.  Я
торопливо,  боясь  уступить  поднимающейся  панике  и  потерять
решительность,   поднял  меч  и  разнес  панели  тремя  мощными
ударами. Затем я перешагнул через руины двери.
     Верхние помещения  состояли  из  одной  огромной  комнаты,
слабо  освещенной  лунным  светом,  струящимся сквозь забранные
частыми решетками окна. Просторная комната имела призрачный вид
благодаря полосам белого  лунного  света  и  плывущим  по  полу
островам  черных  теней.  Внезапно с моих пересохших губ слетел
нечеловеческий вопль.

силуэт  кошмара  и  безумия. В целом он походил на человеческую
фигуру, хотя и вдвое превосходил ее высотой, но гигантские ноги
существа оканчивались огромными копытами, а вместо  рук  вокруг
раздутого  туловища  колебалась, подобно змеям, дюжина щупалец.
Кожа  существа  имела  лепрозный  зеленоватый  как  у  рептилий
оттенок,  а  венчал  ужасное  впечатление взгляд его искрящихся
миллионами крошечных огненных граней  глаз,  которыми  чудовище
уставилось  на  меня,  повернув ко мне дряблые, в пятнах крови,
щеки. Его коническая уродливая голова совершенно не  напоминала
голову гуманоида, но все же, в ней не было и сходства с бестией
в  том  смысле,  как  это понимают люди. Оторвав взгляд от этой
ужасной  головы  ради  сохранения  собственного   рассудка,   я
обнаружил  другой  ужас,  определенно  указывающий  на недавние
события. У гигантских  копыт  лежали  расчлененные,  изорванные
клыками  останки  человеческого  тела,  а  полоса лунного света
падала  на  отделенную   голову,   уставившуюся   остекленелыми
мертвыми глазами в потолок -- голову Джона Старка.
     Всеобъемлющий  страх  иногда  побеждает сам себя. При виде
двинувшегося ко мне мерзкого  дьявола,  мой  страх  был  сметен
пламенеющей  яростью  неустрашимого  древнего  воина.  Взмахнув
мечом, я прыгнул вперед, чтобы встретить чудовище, и лезвие  со
свистом   отсекло   половину  щупалец,  осыпавшихся  на  пол  и
продолжающих извиваться там подобно змеям.
     С пронзительным отвратительным воплем  чудовище  взмыло  в
воздух  и  рухнуло  на  меня  обеими ногами. Удар ужасных копыт
сломал мою поднятую руку как спичку и отбросил меня на  пол.  С
победным  ревом  чудовище  снова  попыталось  растоптать меня в
тяжелом танце смерти, от которого  застонал  и  зашатался  весь
дом.  Сам  не  знаю  как, но мне удалось извернуться и избежать
грохочущих копыт, готовых размолотить  меня  в  кровавую  кашу.
Откатившись,  я  вновь  вскочил  на  ноги, осененный одной лишь
мыслью: вызванный из бесформенной пустоты и материализовавшийся
в конкретном пространстве демон оказался  уязвим  для  обычного
оружия.  Здоровой рукой я покрепче стиснул меч, благословленный
в старые времена святым на борьбу с силами тьмы, и  меня  будто
понесла на своем гребне красная волна боевой ярости.
     Чудовище  неуклюже повернулось ко мне, но я с воинственным
бессловесным воплем взлетел в воздух и, вложив в удар  весь  до
последней   унции   вес  своего  мощного  тела,  рассек  рыхлую
неповоротливую тушу чудовища так, что  отвратительное  туловище
упало  по  одну  сторону,  а  гигантские  ноги -- по другую. Но
существо еще не умерло, потому  что  оно  поползло  ко  мне  на
щупальцах,  поднимая мерзкую голову с горящими глазами и плюясь
ядом с раздвоенного языка. Я снова взмахнул мечом  и  продолжал
наносить  удары раз за разом, рубя чудовище на куски, каждый из
которых корчился, будто жил сам по себе -- до тех пор,  пока  я
не   разрубил  на  куски  голову  --  и  тогда  я  увидел,  как
разбросанные куски меняют свою форму и  субстанцию.  Похоже,  в
теле  существа не было костей. Не считая огромных твердых копыт
и крокодильих клыков, чудовище  было  отвратительно  дряблым  и
мясистым наподобие жабы или паука.
     Вскоре  частицы плоти на моих глазах расплавились в черную
вонючую жидкость, растекшуюся по останкам того, что было Джоном
Старком. Частицы  плоти  и  костей  оседали  и  растворялись  в
огромной черной луже наподобие соли в воде, до тех пор, пока не
исчезли  окончательно  --  превратились  в  один мерзкий черный
омут,  бурлящий  водоворотами  посреди  комнаты  и   сверкающий
мириадами  граней  и  блесток света, как будто в комнате горели
глаза бессчетного множества огромных пауков. Тогда я повернулся
и бросился вниз по лестнице.
     На нижней площадке я споткнулся о что-то мягкое и знакомый
скулеж вывел меня из лабиринтов невыразимого ужаса, в которых я
пребывал. Марджори ослушалась меня: она вернулась  в  этот  дом
ужаса.  Теперь она лежала передо мной в глубоком обмороке и над
ней стоял верный Бозо. Да, не сомневаюсь, что  проиграй  я  эту
жестокую  битву -- и пес отдал бы жизнь, спасая свою хозяйку от
кровожадного чудовища. Всхлипывая от ужаса, я поднял девушку  с
пола,  прижимая  ее обмякшее тело к себе, а Бозо вдруг присел и
зарычал,  уставясь  на  испещренную   пятнами   лунного   света
лестницу.  Проследив  его  взгляд,  я  увидел,  как по ступеням
лениво стекает черный блестящий поток.
     Я бросился прочь из этого особняка, как  будто  убегал  из
самой  преисподней,  но  успел  задержаться  в старой кладовой,
чтобы торопливо пошарить рукой по столу, где раньше были свечи.
По столу были рассыпаны горелые спички, но я нашел одну  целую,
поспешно зажег ее и бросил в груду старых бумаг у стены. Старое
сухое  дерево  мигом  загорелось  и  вскоре  полыхало  яростным
пожаром.
     Наблюдая за горящим домом вместе с Марджори и Бозо  я,  по
крайней мере, знал то, о чем не догадывались горожане: здесь, в
языках  пламени  исчезал  нависающий  над городом и пригородами
Ужас -- исчезал, как я от души надеюсь, навсегда...

     DELENDA EST

                   [Подлежит уничтожению (лат.)]

     --  Клянусь  вам,  это  не  империя,  а  жалкая  подделка!
Империя?  Ха!  А  мы  всего  лишь пираты! -- Разумеется, то был
вечно унылый и хмурый Гунегас с  заплетенными  в  косы  черными
кудрями   и   свисающими   усами,   выдающими   его  славянское
происхождение. Он гулко вздохнул и фалернское вино в нефритовом
кубке, стиснутом в его мускулистой руке, плеснуло через край на
его багряную, шитую золотом тунику. Гунегас отхлебнул из  кубка
шумно,   как  пьют  лошади,  и  с  меланхоличным  удовольствием
продолжал сетовать:
     --  Чего  мы  добились  в   Африке?   Уничтожили   крупных
землевладельцев  и  священников, сами сделались помещиками. Кто
же обрабатывает землю? Вандалы? Ничего подобного! Те  же  люди,
что  обрабатывали  ее при римлянах. Мы просто-напросто заменили
собой римлян. Мы собираем налоги и назначаем арендную плату, но
при этом вынуждены защищать эти земли  от  проклятых  варваров.
Наша  слабость  --  в нашем количестве. Мы не можем смешаться с
народами, потому что будем поглощены ими.  Мы  не  можем  также
превратить  их  в  своих союзников или подданных -- мы способны
лишь поддерживать нашу военную репутацию. Мы  --  жалкая  кучка
чужаков,  сидящих  в  своих  замках  и пытающихся навязать наше
правление  огромному  туземному  населению,  которое,   кстати,
ненавидит нас ничуть не менее, чем прежде римлян, но...
     --  Эту  ненависть  можно  отчасти  погасить,  --  перебил
Атаульф. Он  был  моложе  Гунегаса,  чисто  выбрит  и  довольно
симпатичен; его манеры были не столь примитивны. Он относился к
сувитам  [Сува  --  город и область в древней Сирии. ] и провел
свою юность  заложником  при  дворе  Восточного  Рима.  --  Они
исповедают  православие,  и  если  бы  мы смогли заставить себя
отречься от арианства [Доктрина  Ария  (250-336),  отрицающего,
что  Иисус  сродни  Богу и утверждающего, что он лишь высшее из
существ. В 325 г. арианство признано Никейским собором  ересью,
а пресвитер Арий отлучен от церкви.]...
     --  Нет! -- Тяжелые челюсти Гунегаса захлопнулись с силой,
способной раскрошить более слабые, чем у него зубы. Его  темные
глаза  загорелись  фанатизмом,  присущим  среди  всех  тевтонов
исключительно его расе. -- Никогда! Мы -- хозяева,  а  их  удел
подчиняться  нам! Мы знаем истину Ария, и коль жалкие африканцы
не в силах осознать свою ошибку, то необходимо  указать  им  на
нее  --  пусть с помощью факела, меча и дыбы! -- Глаза Гунегаса
снова потускнели и,  с  очередным  шумным  вздохом  из  глубины
своего брюха, он пошарил рукой в поисках Кувшина с вином.
     --  Через сотню лет королевство вандалов сохранится лишь в
памяти потомков, -- предрек он.  --  Ныне  его  держит  воедино
только  воля  Гейзериха  [Вождь  вандалов  и  аланов (428-477),
прославился могуществом вандалов на море и созданием  сев.-афр.
гос-ва с чертами раннефеодальной структуры.].
     Хозяин  этого  имени  рассмеялся, откинулся назад в резном
кресле черного дерева и вытянул перед собой  мускулистые  ноги.
То  были  ноги всадника, хотя их владелец давно сменил седло на
палубу боевой галеры. Он был королем народа, имя  которого  уже
служило  эпитетом уничтожения, и обладал самым чудесным на этом
свете мозгом.
     Рожденный на берегах Дуная и возмужавший на долгом отрезке
пути на запад, когда миграция народов смела римские укрепления,
он соединил с выкованной для него в Испании короной всю  бурную
мудрость столетий, накопленную в войнах, возвышениях и падениях
народов.  Его  лихие  конники втоптали копья римских правителей
Испании в прах. Когда  вестготы  и  римляне  соединили  руки  и
начали  поглядывать  на  юг, лишь умысел Гейзериха бросил на юг
закаленных в боях гуннов Аттилы [(ок. 434-453) могуществ. царь,
объединивший под своей  властью  кочевой  народ  гуннов  и  др.
племена  (остготов,  герулов, аланов). В 451 г. во время похода
против Галлии потерпел поражение от войск Аэция. ], ощетинивших
пылающие горизонты мириадами своих пик. Теперь Аттила был мертв
и  никто  не  знал,  где  лежат  его  кости  и  его  сокровища,
охраняемые  духами  пяти сотен убитых рабов. Его имя гремело по
всему миру, но в  те  времена  он  был  лишь  одной  из  пешек,
бестрепетно движимых рукой короля вандалов.
     Когда  же  вслед  за  аланами  [кочевые  иранские племена,
родственные сарматам. Отдельные орды аланов переправились в 429
г. вместе с королем вандалов Гейзерихом в Сев. Африку,  где  их
следы   затерялись.]   орды  готтов  двинулись  через  Пиренеи,
Гейзерих  не  ждал,  чтобы   его   смяли   превосходящие   силы
противника.   Многие   все   еще   проклинали   имя  Бонифация,
попросившего Гейзериха помочь ему в  борьбе  с  его  соперником
Аэцием  [Аэций  Флавий  (род.  ок.  390) -- полководец, один из
последних защитников Западной Римской  империи.  В  451  г.  на
Каталаунских  полях во главе войска из германцев и аланов и при
поддержке вестготов одержал  победу  над  предводителем  гуннов
Аттилой.] и открывшего вандалам путь в Африку. Его примирение с
Римом  слишком запоздало; тщетным оказалось и мужество, которым
он пытался снять с себя вину за содеянное.  Бонифаций  умер  на
копье вандала, а на юге поднялось новое королевство. Теперь был
мертв  и  Аэций, а огромные боевые галеры вандалов двигались на
север, покачиваясь на волнах и погружая в  них  длинные  весла,
поблескивающие серебряными бликами ночами, в свете звезд.
     Слушая  беседу  своих  капитанов  в  каюте ведущей галеры,
Гейзерих с  мягкой  улыбкой  приглаживал  непокорную  пшеничную
бороду  сильными пальцами. В его жилах не было и следа скифской
крови, отделявшей его народ от расы прочих тевтонов  еще  в  те
давние   времена,   когда   покрытые  шрамами  конники-степняки
отходили на запад перед наступающими сарматами, чтобы очутиться
среди народов, населяющих верхние истоки  Эльбы.  Гейзерих  был
чистокровный  германец среднего роста, с великолепными плечами,
грудью и массивной жилистой шеей;  его  тело  бурлило  избытком
жизненных  сил  в  той же мере, как его широко открытые голубые
глаза отражали мыслительную мощь.
     Он славился, как самый сильный  мужчина  на  свете  и  был
пиратом  --  первым  из тевтонских морских разбойников, которых
прозвали позже викингами, но подвластной ему  территорией  были
не  Балтийское  или  синее  Северное  моря,  а  залитое солнцем
средиземноморское побережье.
     -- Воля Гейзериха, -- ухмыльнулся он в ответ на  последние
слова Гунегаса, -- приказывает нам пить и пировать, ну а завтра
-- будь что будет.
     --  Неужели?  -- буркнул Гунегас с фамильярностью, все еще
бытующей  среди  варваров.  --  Когда  это  ты   полагался   на
завтрашний  день?  Ты  громоздишь  заговор  на  заговор -- и не
только на завтра, но на тысячу дней вперед! Нечего притворяться
перед нами! Мы не римляне, чтобы принимать тебя  за  глупца  --
коим оказался Бонифаций!
     -- Аэций не был глупцом, -- пробормотал Тразамунд.
     --  Но  он  мертв, а мы плывем в Рим, -- ответил Гунегас с
первой ноткой удовлетворения в голосе. -- Слава Богу, Аларик не
забрал себе всю добычу! И я рад, что  в  последний  миг  Аттила
упал духом -- тем больше добычи для нас.
     -- Аттила вспомнил аланов, -- протянул Атаульф. -- Рим еще
кое в  чем  жив  --  клянусь  святыми,  это странно. Даже когда
империя кажется полностью разрушенной, разодранной на  части  и
оскверненной   --  в  ней  появляются  новые  ростки.  Стилихо,
Феодосий, Аэций... как знать? Быть может, в эту минуту  в  Риме
спит человек, который свергнет всех нас.
     Гунегас хмыкнул и постучал кулаком по залитой вином доске.
     --  Рим  мертв,  как  белая  кобыла,  павшая подо мной при
взятии Карфагена [Древний город-государство в  Сев.  Африке,  у
современного   Туниса.  Основан  финикийцами  (9  в  до  н.э.),
полностью разрушен в результате Пунических войн с Римом  в  146
г.   до   н.э.  В  дальнейшем  был  основан  заново,  продолжал
развиваться, превратился в город мирового значения.]. Нам нужно
лишь протянуть руки и очистить город от добра!
     --  Был  однажды  великий  полководец,  одержимый  той  же
мыслью,   --  сонно  пробормотал  Тразамунд.  --  Он  тоже  был
карфагенянин, клянусь Господом! Я забыл  его  имя,  но  он  бил
римлян как хотел. Коли, руби -- таков был его девиз!
     --  Но  он все-таки проиграл, -- заметил Гунегас. -- Иначе
он уничтожил бы Рим.
     -- Вот именно! -- воскликнул Тразамунд.
     -- Мы не карфагеняне! -- рассмеялся Гейзерих. И кто сказал
о разграблении Рима? Разве мы  не  плывем  в  имперский  город,
отвечая  на  просьбу императрицы, которой досаждают завистливые
враги? А теперь убирайтесь все вон! Я хочу спать.
     Дверь  каюты   закрылась,   заставляя   умолкнуть   хмурые
пророчества  Гунегаса, находчивые реплики Атаульфа и бормотанье
прочих. Гейзерих поднялся и подошел к столу, чтобы налить  себе
последний бокал вина. Он шел хромая; копье франков поразило его
в ногу много лет назад.
     Подняв  осыпанный  драгоценными  камнями  кубок  к  губам,
король  вдруг  с  проклятием  повернулся.  Он  не  слышал,  как
открылась  дверь  каюты,  но  по ту сторону стола от него стоял
незнакомец.
     -- Клянусь Одином! -- Арианство  Гейзериха  испарилось  во
мгновение ока. -- Что тебе нужно в моей каюте?
     Его  голос  был  спокоен,  почти  безмятежен после первого
испуганного возгласа. Король был слишком хитер, чтобы  выдавать
свои  искренние  чувства  на  каждом  шагу.  Его  рука украдкой
сомкнулась на рукояти меча. Резкий неожиданный удар...
     Но человек не выказал ни малейшей враждебности. Вандал  на
глаз  определил,  что  непрошенный гость не был ни тевтоном, ни
римлянином. Незнакомец был высок,  смугл,  с  гордо  посаженной
головой и длинными кудрями, перехваченными темно-алой повязкой.
Курчавая  борода патриарха обнимала его грудь. Облик незнакомца
пробудил в мозгу вандала смутные непрошенные воспоминания.
     -- Я пришел к тебе без злого умысла! --  прозвучал  низкий
рокочущий  голос.  Что  касалось  одежды  гостя,  Гейзерих смог
разглядеть лишь окутывающий фигуру широкий темный плащ. Вандала
интересовало, не прячет ли он под этим плащом оружие.
     -- Кто ты,  и  как  попал  в  мою  каюту?  --  осведомился
Гейзерих.
     -- Неважно, кто я, -- ответил гость. -- Я нахожусь на этом
корабле  с  тех  пор,  как  вы отплыли из Карфагена. Вы отплыли
ночью, и с той поры я здесь.
     --  Но  я  не  видел  тебя  в  Карфагене,  --  пробормотал
Гейзерих. -- А ты не из тех, кто незаметен в толпе.
     --  Карфаген  -- мой родной город -- промолвил незнакомец.
-- Я прожил в нем много лет. Я в  нем  родился,  и  мои  предки
тоже.  Карфаген  --  моя  жизнь!  -- Последние слова прозвучали
столь страстно и свирепо,  что  Гейзерих  невольно  отступил  и
сощурился.
     --   У   жителей   этого   города  может  быть  повод  для
недовольства нами, -- проговорил он. Но я  не  отдавал  приказа
грабить  и  разрушать.  Даже тогда я собирался сделать Карфаген
моей столицей. Если ты понес убытки от мародерства, то...
     --  Только  не  от  твоих  волков,   --   мрачно   перебил
незнакомец.  Ограбление  города?  Я видел такие грабежи, что не
снились  даже  тебе,  варвар!  Вас  называют  варварами,  но  я
повидал, на что способны цивилизованные римляне.
     --   Римляне  не  грабили  Карфаген  на  моей  памяти,  --
проворчал Гейзерих, озадаченно хмурясь.
     -- Поэтическое правосудие! -- воскликнул  незнакомец,  его
рука выскользнула из складок плаща и ударила по столу. Гейзерих
заметил,   что   рука   была  сильной,  но  белокожей  --  рука
аристократа.  --  Жадность  и  предательство   Рима   разрушили
Карфаген,  но  торговля  возродила город в новом облике. Теперь
ты,  варвар,  плывешь  из  его  гавани,  чтобы   покорить   его
завоевателя!  Разве  удивительно,  что  старые  мечты  серебрят
пеньку твоих кораблей и крадучись бродят в  трюмах,  а  забытые
призраки  покидают свои древние усыпальницы, чтобы скользить по
твоим палубам?
     --  Кто  сказал  о  покорении  Рима?  --  сурово  процедил
Гейзерих.  -- Я всего лишь плыву, чтобы уладить спор, возникший
по поводу...
     -- Ба! -- Рука снова хлопнула по столу. -- Если бы ты знал
то, что известно мне, ты смел бы сей  проклятый  город  с  лица
земли,  прежде  чем  снова повернуть корабли на юг. Даже сейчас
те, кому ты спешишь на помощь, замышляют  твою  погибель  --  и
предатель находится здесь, на борту твоего корабля!
     --  Поясни  свою мысль! -- В голосе вандала по-прежнему не
слышалось ни волнения, ни страсти, ни гнева.
     --  Предположим,  я  докажу  тебе,   что   твой   наиболее
доверенный  компаньон  и  вассал замышляет твою смерть вместе с
теми, ради кого ты поднял паруса?
     --  Докажи  --  и  можешь  просить,  чего  пожелаешь,   --
проговорил Гейзерих с угрюмой ноткой в голосе.
     --  Прими  это  в  знак  доверия!  -- Незнакомец со звоном
бросил  на  стол  монету  и  поймал  небрежно   брошенный   ему
Гейзерихом шелковый пояс.
     --  Следуй  за  мной  в  каюту  твоего  советника и писца,
красивейшего мужа среди всех варваров...
     -- Атаульф? -- Гейзерих невольно вздрогнул. --  Я  доверяю
ему более кого-либо.
     --  Значит,  ты  не  столь  мудр, как я полагал, -- мрачно
ответил  незнакомец.  --  Предателя   среди   ближних   следует
опасаться  больше, чем внешнего врага. Меня победили не легионы
Рима -- это сделали предатели из моего окружения.  Рим  владеет
не  только мечами и кораблями, но и душами людей. Я пришел сюда
из далеких земель, чтобы спасти  твою  империю  и  твою  жизнь.
Взамен я прошу лишь одного: залей Рим кровью!
     На  миг  гость  застыл  словно преобразившись: его могучая
рука взметнулась,  пальцы  сомкнулись  в  кулак,  темные  глаза
метнули  молнии. От него исходила аура ужасающей властной силы,
она внушила благоговейную робость даже  необузданному  вандалу.
Запахнувшись  царственным  жестом  в  свой багряный плащ, гость
направился к двери и покинул  каюту,  несмотря  на  восклицание
пытавшегося удержать его Гейзериха.
     Пораженно  чертыхаясь, король прохромал к двери, открыл ее
и выглянул на палубу. На полуюте горел фонарь,  из  трюма,  где
усердствовали  за веслами гребцы, поднималась вонь немытых тел.
Ритмичное  клацанье  соперничало  с  убывающим  эхом   подобных
звуков, доносящихся с длинной призрачной вереницы идущих следом
кораблей.  Луна поблескивала серебром на волнах, сияла белизной
на палубах. У двери Гейзериха стоял на страже одинокий  воин  и
лунный  свет сиял на его золотистом, с плюмажем шлеме и римской
кирасе. Он поднял в знак приветствия свой дротик.
     -- Куда он ушел? -- осведомился король.
     -- Кто, мой повелитель? -- глуповато переспросил воин.
     -- Высокий  человек,  тупица!  --  нетерпеливо  воскликнул
Гейзерих.  --  Человек  в  багряном  плаще,  который только что
покинул мою каюту.
     -- Никто не покидал твоей каюты с тех пор, как  Гунегас  и
другие  господа  ушли  отсюда,  мой  повелитель,  --  изумленно
пробормотал вандал.
     -- Лжец! -- меч Гейзериха серебряной  молнией  выскользнул
из ножен. Воин побледнел и отшатнулся.
     --  Бог  мне  свидетель,  о  король, -- поклялся он, -- но
сегодня ночью я не видел такого человека.
     Гейзерих пристально уставился на воина: вождь разбирался в
людях и понял, что этот страж не лжет. Волосы на голове  короля
шевельнулись,  он молча повернулся и торопливо захромал к каюте
Атаульфа. Чуть помедлив у двери, он распахнул ее.
     Атаульф,  раскинув  руки,  лежал  лицом  на  столе  и  его
состояние  можно  было  определить  одним  взглядом.  Его  лицо
посинело, остекленевшие глаза были широко открыты, а между  губ
торчал  почерневший  язык.  Шею  Атаульфа  стягивал  завязанный
особым морским узлом шелковый пояс Гейзериха. Возле  одной  его
руки   лежало   гусиное  перо,  у  другой  --  чернила  и  лист
пергамента. Подняв его, Гейзерих медленно, с усердием прочел:
     Ее величеству, императрице Рима:
     Я, твой  верный  слуга,  выполнил  твою  просьбу  и  готов
убедить  варвара,  которому  служу, повременить с нападением на
имперский город до прибытия ожидаемой тобою помощи из Византии.
Тогда я заманю его в упомянутый  залив,  где  его  можно  будет
зажать в клещи и уничтожить вместе с его флотом...
     Письмо    обрывалось   непонятной   закорючкой.   Гейзерих
уставился на труп и у него снова шевельнулись  короткие  волосы
на  голове.  Высокий незнакомец исчез бесследно и вандал понял,
что никогда не увидит его снова.
     -- Рим заплатит за это, -- пробормотал он. Маска,  которую
Гейзерих  привычно  носил на людях, сползла и под ней оказалась
личина голодного волка. Злобный взор и стиснутая в мощный кулак
рука со  всей  откровенностью  указывали  на  уготованную  Риму
участь.  Гейзерих  вдруг  вспомнил  о все еще зажатой в пальцах
монете, брошенной незнакомцем на стол. Он  взглянул  на  нее  и
шумно  выдохнул сквозь стиснутые зубы, узнавая письмена старого
забытого языка и профиль человека, знакомый ему по высеченным в
древнем   мраморе   старого   Карфагена   изображениям,   чудом
избежавшим гнева империи.
     -- Ганнибал! -- пораженно выдохнул Гейзерих.

     УЖАС ИЗ КУРГАНА

     Стив  Брилл  не  верил ни в привидения, ни в демонов. Зато
Хуан  Лопес  верил.  Но  ни  осторожность  одного,  ни  упорный
скептицизм  другого  не  смогли уберечь их от встречи с ужасом,
забытым людьми уже более трех сотен  лет  --  вопиющим  ужасом,
воскрешенным из тьмы забытых веков.
     Впрочем,  в тот последний вечер, когда Стив Брилл сидел на
своем шатком крыльце, мысли его блуждали далеко  от  каких-либо
потусторонних  зловещих событий. Его размышления были пронизаны
горьким материализмом. Он  оглядел  свой  земельный  участок  и
выругался. Длинный и поджарый Брилл был груб, как сапожная кожа
--  истинный сын несгибаемых пионеров, вырвавших Западный Техас
из плена дикой природы. Тощие ноги и высокие сапоги  загорелого
и сильного, как олень, парня, выдавали его ковбойские инстинкты
и  даже  сейчас  он  ругал  себя за то, что сошел со "штормовой
палубы" своего горячего мустанга и  занялся  фермерством.  Нет,
фермер  из  меня  просто  никудышный,  мысленно признал молодой
ковбой.
     Однако не один он был виноват  в  постигшей  его  неудаче.
Обильные  дожди  зимой  --  столь  редкие  в Западном Техасе --
обещали хороший урожай. Но как обычно случилось непредвиденное.
Поздняя метель уничтожила  почки  на  всех  плодовых  деревьях.
Беспощадные   бури   с   градом   рассекли   и  вбили  в  землю
многообещающие  на  вид  и  успевшие  пожелтеть   зерновые,   а
продолжительная   засуха,   завершившаяся   очередным   градом,
окончательно добила кукурузу.
     Последним сгинул выдержавший все невзгоды хлопок  --  стая
саранчи  за  ночь  очистила  догола  поле Брилла. Вот почему он
поклялся, сидя на крыльце, что не возобновит свою  аренду  и  с
жаром возблагодарил судьбу за то, что не владел землей, которую
понапрасну  полил  своим  потом  и  за  то,  что  на Западе еще
остались просторные равнины, где  молодой  и  крепкий  наездник
может заработать на жизнь своим лассо.
     Угрюмые  мысли  Брилла  рассеялись при виде приближающейся
фигуры -- молчаливый старый мексиканец, обитавший в  лачуге  по
ту  сторону  холма,  зарабатывал  на хлеб корчеванием и был его
ближайшим соседом. Сейчас он расчищал полосу земли на  соседней
ферме и, возвращаясь домой, срезал угол пастбища Брилла.
     Стив  лениво  наблюдал  за  тем,  как  старик преодолевает
колючую проволоку ограды и бредет по протоптанной  в  невысокой
сухой  траве  дорожке. Уже больше месяца он вырубает сучковатые
мескитовые деревья, корчуя их немыслимо длинные корни  и  Брилл
знал,  что  старик  всегда  шел  домой  одной и той же дорогой.
Неожиданно Брилл заметил, что  мексиканец  свернул  в  сторону,
очевидно,  огибая низкий круглый холм, слегка возвышающийся над
пастбищем. Лопес обошел холм со значительным  запасом  и  Брилл
вспомнил,  что  старый  мексиканец  всегда  держался от него на
расстоянии. К тому же Брилл нехотя  припомнил,  что  Лопес  при
этом  обычно прибавлял шагу и ухитрялся миновать холм до заката
-- впрочем, мексиканцы  как  правило  работали  с  рассвета  до
последнего  проблеска  сумерек,  особенно  на  раскорчевке, где
платили  за  акры,  а  не  повременно.  В  фермере   проснулось
любопытство.
     Он поднялся и, неторопливо спустившись по пологому склону,
на вершине   которого   стояла   его  хижина,  окликнул  тяжело
шагающего мексиканца.
     -- Эй, Лопес, погоди!
     Лопес  остановился,  огляделся  и  застыл  на  месте,  без
особого  воодушевления  поджидая  белого человека. -- Лопес, --
небрежно протянул Брилл. -- Это не мое дело, но я просто  хотел
спросить:  почему  ты  всегда  обходишь  стороной тот индейский
курган?
     -- Но сабэ, -- пробурчал Лопес.
     -- Ты лжешь,  --  добродушно  заметил  Брилл.  --  Ты  все
прекрасно понимаешь и говоришь по-английски не хуже меня. В чем
дело  --  думаешь,  тот  курган посещают привидения или нечто в
этом духе?
     Стив мог  говорить  и  читать  по-испански,  но  наряду  с
большинством англосаксов предпочитал говорить на родном языке.
     Лопес пожал плечами.
     --  Это плохое место, но буэно, -- пробормотал он, избегая
взгляда фермера. -- Пусть оно хранит свою тайну.
     --  Мне  сдается,  ты  боишься  призраков,   --   развязно
продолжал  Брилл.  -- Чепуха, если это индейский курган, то его
хозяева померли так давно, что от их  духов,  должно  быть,  не
осталось и следа.
     Брилл знал, что неграмотные мексиканцы смотрят с суеверным
страхом  на  встречающиеся  там  и сям на юго-западе курганы --
останки прошлых, забытых веков, содержащие заплесневелые  кости
вождей и воинов исчезнувшей расы.
     -- Лучше не беспокоить скрытую землей тайну, -- проговорил
Лопес.
     --  Чепуха, -- возразил Брилл. -- Мы с ребятами как-то раз
вскрыли один из курганов в Пало Пинто и отыскали части скелета,
бусы, кремневые наконечники стрел и прочее.  Я  хранил  у  себя
зубы,   пока  не  потерял  их,  но  меня  не  посещают  никакие
привидения.
     -- Индейцы? -- вдруг хмыкнул  Лопес.  --  Кто  говорит  об
индейцах?  В  этой  стране  жили  не  только  индейцы. В старые
времена здесь случались  странные  события.  Я  слышал  легенды
моего  народа, передающиеся от поколения к поколению, а мой дед
был здесь задолго до вашего, сеньор Брилл.
     -- Пожалуй, ты прав, -- согласился Стив. -- Первыми белыми
здесь были, конечно, испанцы. Я слыхал, что  неподалеку  отсюда
проходил  Коронадо,  а  экспедиция Эрнандо де Эстрады проходила
прямо здесь -- нет, чуть в стороне -- не помню как давно.
     -- В 1545-м, -- сказал Лопес. Они разбили лагерь там,  где
сейчас стоит ваш корраль.
     Брилл  повернулся,  чтобы  взглянуть  на  свой огороженный
корраль, где обитали сейчас его ездовая  лошадь,  пара  рабочих
лошадей и одна тощая корова.
     --  Откуда  ты так много об этом знаешь? -- с любопытством
осведомился он.
     -- Один из моих предков прошел с отрядом  де  Эстрады,  --
ответил  Лопес.  --  Порфирио  Лопес,  солдат;  он рассказал об
экспедиции своему сыну, тот --  своему,  и  постепенно  легенда
дошла  до  меня, но у меня нет сына, которому я мог бы передать
ее.
     -- Я и не знал, что у тебя была  такая  важная  родня,  --
заметил  Брилл.  --  Может,  тебе  что-то известно о золоте, по
слухам спрятанном где-то в окрестностях?
     -- Здесь не было никакого золота, -- проворчал  Лопес.  --
Солдаты  де  Эстрады несли лишь свое оружие и шли с боями через
враждебную страну -- многие оставили в пути свои  кости.  Позже
--  много  лет  спустя -- на караван мулов из Санта-Фе напали в
нескольких милях  отсюда  команчи,  но  испанцы  спрятали  свое
золото  и  бежали  --  тогда  легенды  перемешались. Но даже их
золота здесь уже нет, потому  что  гринго-охотники  на  бизонов
нашли и выкопали его.
     Брилл  рассеянно  и  почти равнодушно кивнул. Юго-западная
часть континента Северной Америки как никакая другая  изобилует
легендами   о   спрятанных   сокровищах.   Сказочные  богатства
перемещались  туда-сюда  через  холмы   и   долины   Техаса   и
Нью-Мексико  в старые времена, когда испанцы владели золотыми и
серебряными рудниками Нового Света и держали в руках прибыльную
торговлю мехами Запада, и отголоски тех времен все еще слышатся
в легендах о золотых кладах. Рожденная надвигающейся  бедностью
и неудачей смутная мечта сродни тем возникла в мозгу у Брилла.
     --  Вообще-то,  -- произнес он вслух, -- делать мне сейчас
нечего, так что я подумываю  раскопать  этот  старый  курган  и
посмотреть, нет ли в нем чего ценного.
     Это  простое намерение Стива произвело на Лопеса буквально
потрясающее  впечатление.  Он  отпрянул  и  его  смуглое   лицо
посерело;   черные   глаза  старика  вспыхнули  и  он  умоляюще
всплеснул руками.
     -- Диос, нет! -- вскричал он. -- Не делайте этого,  сеньор
Брилл! На нем лежит заклятье, так говорил мой дед...
     -- О чем он говорил? -- поинтересовался Брилл.
     Неожиданно Лопес погрузился в мрачное молчание.
     --  Я  не  могу  сказать,  --  пробормотал вскоре он. -- Я
поклялся молчать и могу открыть свое сердце лишь старшему сыну.
Но поверьте, лучше сразу перерезать себе горло,  чем  вскрывать
этот проклятый курган.
     -- Но если это и впрямь опасно, -- проговорил раздраженный
суевериями мексиканца Брилл, -- почему бы тебе не рассказать об
этом мне? Дай мне разумный повод не вскрывать его.
     --  Но  я  н  могу  говорить!  --  в  отчаянии  воскликнул
мексиканец. -- Я знаю, но поклялся молчать на святом  распятии,
как  прежде  клялись  все мужчины нашей семьи. Это столь темная
тайна, что можно угодить в ад за  один  лишь  разговор  о  ней.
Своим  рассказом я бы вышиб душу из вашего тела. Но я поклялся,
и у меня нет сына -- а потому мой язык навеки запечатан.
     -- Вот как, -- насмешливо сказал Брилл. -- Тогда почему бы
тебе не написать об этом?
     Лопес вздрогнул и  уставился  на  Стива,  но  к  изумлению
фермера, ухватился за эту мысль.
     --  Так  я  и  сделаю! Слава Господу, что добрый священник
научил меня писать, когда  я  был  мальчишкой.  Моя  клятва  не
упоминает о письме, я только поклялся не говорить. Я напишу обо
всем  для  вас,  если  поклянетесь не говорить об этом никому и
уничтожить бумагу сразу после прочтения.
     -- Согласен, -- сказал Брилл, чтобы успокоить его и старый
мексиканец облегченно вздохнул.
     -- Буэно! Я пойду и напишу прямо сейчас. Завтра, по дороге
на работу, я передам вам эту бумагу и вы поймете, почему  никто
не должен вскрывать этот проклятый курган!
     С  этими  словами  Лопес  торопливо  зашагал  домой, качая
согбенными плечами  от  непривычных  усилий.  Стив  усмехнулся,
пожал плечами и собрался было вернуться в свою хижину, но вдруг
помедлил  и  задумчиво  уставился  на  поросший  травой  низкий
округлый холм. Должно быть, это индейская гробница,  решил  он,
находя  в симметричном сооружении сходство с другими индейскими
курганами.  Стив,   нахмурясь,   попытался   мысленно   связать
таинственный холм с воинственным предком Хуана Лопеса.
     Брилл   проводил   взглядом   удаляющуюся  фигуру  старого
мексиканца.  Рассеченная  надвое  полуиссохшим  ручьем  долина,
окаймленная  деревьями  и  кустарником,  лежала между пастбищем
Брилла и низким холмом, за  которым  пряталась  хижина  Лопеса.
Уходящий  старик почти затерялся среди деревьев, растущих вдоль
берега ручья, и Брилл принял неожиданное решение.
     Торопливо поднявшись к себе, он извлек из пристроенного  к
тыльной  стене  хижины  сарая  с  инструментами кирку и лопату.
Солнце еще не село и Брилл надеялся, что сможет вскрыть  курган
настолько,   чтобы   определить  характер  его  содержимого  до
наступления темноты. Или ему  придется  поработать  с  фонарем.
Порывистая  натура  Стива  требовала  немедленно вскрыть холм и
открыть его тайну -- если  она  вообще  существовала.  Мысль  о
кладе   вновь  пришла  ему  в  голову,  обостренная  уклончивым
поведением Лопеса.
     Что если эта травянистая горка коричневой земли  и  впрямь
таит  в  себе  клад  -- девственное золото забытых рудников или
испанскую монету старой чеканки? Разве не могло случиться  так,
что мушкетеры де Эстрады собственноручно насыпали этот холм над
сокровищем,  которое  не в состоянии были унести, и придали ему
затем облик индейского кургана, чтобы одурачить кладоискателей?
Знал ли об этом старый Лопес? Не удивительно,  что  мексиканец,
зная  о  спрятанном  кладе,  не смел тревожить его. Обуреваемый
мрачными суевериями старик предпочитал жить тяжелым трудом,  не
рискуя  вызвать  гнев  неуловимых призраков или демонов -- ведь
мексиканцы  всегда  говорят,  что  спрятанное   золото   всегда
проклято,  и  этот  курган  тоже  наверняка  таит в себе особое
неведомое заклятье. Что ж,  размышлял  Брилл,  латино-индейские
дьяволы  не пугают англосаксов, терзаемых демонами засухи, бурь
и угрозой гибели урожая.
     Стив принялся за работу с присущей  его  племени  яростной
энергией.  Задача  оказалась  нелегкой; обожженная безжалостным
солнцем и смешанная с камнями и галькой почва была твердой  как
железо.  Брилл  обливался  потом  и  кряхтел  от усилий, но его
охватил пламенный азарт кладоискателя. Стряхнув пот с глаз,  он
продолжал могучими ударами разбивать на куски слежавшуюся землю
кургана.
     Солнце  опустилось  за  горизонт и наступили долгие летние
сумерки, но фермер трудился, не покладая рук и  не  замечая  ни
времени,   ни   происходящего  вокруг.  Находя  в  почве  следы
древесного  угля,  Стив  все  более   убеждался,   что   курган
действительно    был   индейской   гробницей.   Древние   люди,
воздвигавшие подобные курганы, по  нескольку  дней  кряду  жгли
поверх   них  на  определенной  стадии  постройки  костры.  Все
вскрытые Стивом прежде курганы содержали в себе на определенной
глубине  внушительный  слой  угля.  Но  нынешние,  обнаруженные
кладоискателем следы угля беспорядочно пронизывали почву.
     Его   идея   о   построенном   испанцами  хранилище  клада
потускнела, но  он  продолжал  работать.  Как  знать  --  может
странные  люди,  которых  ныне называют "строителями курганов",
захоронили здесь вместе с покойниками свои сокровища?
     Неожиданно  кирка  Стива  прозвенела   о   металл   и   он
возбужденно  вскрикнул. Схватив находку, он поднес ее к глазам,
напрягая зрение в убывающем свете  сумерек.  Она  была  покрыта
слоем ржавчины и едва достигала толщины бумаги, но он мгновенно
узнал  в  ней  колесико  от  шпоры  -- судя по длинным жестоким
"лучам" испанское. Находка крайне изумила кладоискателя -- ведь
ни один испанец  наверняка  не  строил  этот  курган  с  явными
признаками  работы  аборигенов.  Откуда же взялся этот таящийся
глубоко в слежавшейся почве "сувенир" испанских кабальерос?
     Покачав головой, Брилл снова принялся копать. Он знал, что
в центре кургана, будь это гробница аборигенов, он  обязательно
обнаружит узкую, сложенную из тяжелых камней камеру, содержащую
кости  вождя,  ради которого был воздвигнут холм и принесены на
его поверхности человеческие  жертвы.  Наконец,  в  сгущающейся
темноте кирка фермера тяжело ударила в неподатливую, похожую на
гранит  поверхность. И по виду, и наощупь то был грубоотесанный
каменный сляб, замыкающий один из концов  погребальной  камеры.
Пытаться  разбить  его  бесполезно,  поэтому Брилл подрыл землю
вокруг, отгребая грязь и камешки,  пока  не  почувствовал,  что
сможет  вывернуть  камень,  стоит  лишь  подсунуть под его край
конец кирки и воспользоваться ею как рычагом.
     Вдруг Стив понял, что наступила ночь. В свете молодой луны
предметы потускнели  и  потеряли  очертания.  Из  корраля,  где
усталые животные смирно перемалывали челюстями зерно, донеслось
ржание  мустанга.  Где-то  в непроницаемо-темных изгибах узкого
ручья жалобно отозвался козодой.  Брилл  неохотно  распрямился.
Пожалуй, он принесет фонарь и продолжит раскопки при его свете.
Кладоискатель пошарил в кармане, рассчитывая вывернуть камень и
осмотреть   могилу   с   помощью  спичек,  но  вдруг  застыл  и
прислушался. Неужели  ему  послышался  слабый  зловещий  шорох,
позади  замыкающей плиты? Змеи! Несомненно, в основании кургана
у них были норы и, возможно, дюжина "гремучек" с ромбами  вдоль
спины  ожидают свернувшись кольцами в камере, чтобы он просунул
к ним руку. Содрогнувшись при этой мысли,  фермер  отпрянул  от
вырытой им ямы. Не годится наугад совать руки в дыры. К тому же
вот  уже  несколько минут ему досаждал слабый гнилостный запах,
исходящий из щели вокруг замыкающей плиты  --  хотя  этот  факт
говорил  о  возможном  присутствии рептилий не более, чем любой
другой угрожающий запах. В нем был присущий кладбищу дух  тлена
--  наверняка  в  погребальной  камере образовались опасные для
всего живого газы.
     Стив  отложил  кирку  и  вернулся  в   дом,   досадуя   на
необходимую  заминку.  Войдя в темную хижину, он зажег спичку и
нашел фонарь, висящий  на  вбитом  в  стену  гвозде.  Встряхнув
фонарь,  он  с  удовлетворением  заметил,  что в нем достаточно
минерального масла, и зажег его. Затем Стив снова отправился  к
кургану,  поскольку  его  страсть  даже  не  позволяла ему чуть
задержаться, чтобы перекусить. Вскрытие  кургана  заинтриговало
его, как человека с богатым воображением, а найденная испанская
шпора лишь обостряла любопытство.
     Он   спешил   к   кургану  и  его  раскачивающийся  фонарь
отбрасывал впереди и позади него длинные уродливые тени. Фермер
ухмыльнулся, представляя себе,  что  подумает  и  скажет  Лопес
утром,  узнав  о  вторжении  в  запретный курган. Хорошо, что я
вскрыл его в тот же вечер, решил Брилл, -- знай об этом  Лопес,
он мог б помешать мне в этом деле.
     В  задумчивой  тишине  летней  ночи  Брилл достиг кургана,
поднял фонарь -- и пораженно выругался.  Фонарь  осветил  место
раскопок, небрежно брошенные неподалеку инструменты -- и черную
зловещую  яму!  Огромный замыкающий камень лежал возле нее, как
будто был мимоходом отброшен в сторону. Стив  с  опаской  сунул
фонарь вперед и заглянул в маленькую, похожую на пещеру камеру,
ожидая  увидеть  нечто неведомое. Но его взгляд не наткнулся ни
на  что,  кроме  голых  каменных  стен  узкой  длинной  камеры,
достаточно  большой, чтобы принять тело человека и сложенной из
грубоотесанных и прочно скрепленных между собой каменных плит.
     -- Лопес! -- злобно воскликнул Стив. -- Грязный койот!  Он
выследил меня за работой, а когда я пошел за фонарем, подкрался
сюда,  поднял  рычагом  камень -- и схватил то, что здесь было.
Черт побери его жирную шкуру, ну и задам я ему!
     Он  сердито  задул  фонарь  и  уставился  поверх  заросшей
кустарником  долины.  Неожиданно он замер: на краю холма, по ту
сторону которого стояла лачуга Лопеса,  двигалась  тень.  Узкий
полумесяц  луны  снижался  и  тени обманчиво перемещались в его
тусклом свете. Но зрение Стива закалило солнце и ветры  пустыни
и он знал, что за кромкой покрытого мескитовыми деревьями холма
исчезало двуногое существо.
     --  Удирает  в  свою  хижину,  --  оскалился  Брилл.  -- И
наверняка прихватил что-то, иначе не несся бы как угорелый.
     Брилл сглотнул, удивляясь дрожи, охватившей его тело.  Что
особенного  в старом вороватом чудаке, семенящем домой со своей
добычей?  Он  пытался  подавить  в  себе  мысли   о   странной,
вприпрыжку,  походке  огибающей холм темной фигуры. Наверное, у
старого грузного Хуана Лопеса были основания выбрать себе столь
быструю и особенную манеру передвижения.
     -- Любая его находка принадлежит  нам  обоим  поровну,  --
поклялся  вслух  Брилл,  стараясь  отвлечься от поразившего его
воображение побега Лопеса. -- Я взял эту землю  в  аренду  и  я
раскопал  холм.  Ясно почему он рассказал мне басню о заклятье!
Черта с два я поверю в  эти  сказки!  Хотел,  чтобы  я  оставил
курган  в  покое и клад достался бы ему. Удивительно, что он не
выкопал его давным-давно. Хотя, эти тупые мексиканцы совершенно
непредсказуемы...
     Продолжая размышлять вслух, Брилл широко шагал по пологому
склону пастбища, опускающегося к  руслу  ручья.  Углубившись  в
тень деревьев и густой кустарник, он перешел через сухое русло,
рассеянно подметив, что в темноте не прозвучал крик козодоя или
совы. Ночь застыла в напряженной неприятной тишине. Он пожалел,
что  задул  фонарь, который все еще был при нем, и порадовался,
что нес в правой руке смахивающую на боевой  топор  кирку.  Ему
вдруг захотелось свистнуть, просто чтобы нарушить тишину, но он
чертыхнулся  и  передумал.  Стив  рад  был  вскоре подняться на
низкий берег ручья, освещенный звездным небом.
     Очутившись на холме,  он  посмотрел  вниз,  на  окруженную
мескитовыми  деревьями  прогалину,  где  стояла  жалкая  лачуга
Лопеса. В одном из окон горел свет.
     -- Видно, готовит пожитки для побега, -- проворчал Стив  и
вдруг  покачнулся будто его ударили, потому что тишину разорвал
ужасный крик и ему  захотелось  зажать  руками  уши,  чтобы  не
слышать   этот   невыносимо   пронзительный  вопль,  неожиданно
захлебнувшийся на самой высокой ноте.
     -- Боже милостивый! -- Стив  почувствовал,  как  по  всему
телу  выступил  холодный пот. -- Это кричал Лопес... или кто-то
дру...
     Недоговорив,  он  уже  мчался  с  холма  так  быстро,  как
способны  были  нести  его  длинные  ноги.  В  одинокой  хижине
происходило нечто  немыслимое  ужасное  и  он  обязательно  все
узнает, даже если ему придется встретиться с самим дьяволом. На
бегу  Брилл  покрепче  стиснул  в  руке рукоять кирки. Какие-то
мародеры и бродяги убивают старого Лопеса за добычу, взятую  им
из  кургана,  решил Стив и забыл о своем гневе. Любому обидчику
старого мошенника придется плохо, пусть даже Лопес и был вором.
     Фермер выбежал на прогалину, но в эту минуту свет в хижине
погас и  Стив,  пошатнувшись  на  бегу,  с  налету  врезался  в
мескитовое дерево. Не сдержав стона и поранившись о колючки, он
отпрянул,  чертыхнулся  и  снова  побежал  к хижине, готовясь к
худшему.
     Брилл  попытался  открыть  единственную  дверь  хижины   и
обнаружил,  что  она  заперта  изнутри.  Он окликнул Лопеса, но
ответа не было. И все же, тишина не  была  абсолютной.  Изнутри
донесся  звук приглушенной возни, прекратившийся, когда Брилл с
треском вонзил в дверь кирку. Тонкая  преграда  разлетелась,  и
Брилл  влетел  внутрь  с  горящими  глазами  и  занесенной  для
нападения киркой. Но ничто не нарушило вновь наступившей тишины
и не пошевелилось  в  комнате,  хотя  лихорадочное  воображение
Брилла успело населить темные углы лачуги ужасными фигурами.
     Влажной  от пота рукой он отыскал спичку и зажег ее. Кроме
него в хижине был только Лопес -- старина  Лопес,  мертвый  как
камень,   лежал  на  полу,  напоминая  распятие  своими  широко
раскинутыми руками. Его рот был разинут  в  идиотской  гримасе,
глаза  выкачены  и  наполнены  невыносимым ужасом. Единственное
окно было распахнуто,  указывая  на  способ  побега  убийцы,  а
может,  и на способ его проникновения в хижину. Брилл подошел к
окну и осторожно выглянул наружу. Он увидел лишь склон холма по
одну сторону и мескитовую прогалину по другую. Фермер вздрогнул
-- не шевельнулось ли что-то среди укороченных теней мескитовых
деревьев  и  чаппараля  --  или  ему  показалось,  будто  среди
деревьев промелькнула темная фигура?
     Когда  спичка  догорела до самых пальцев, он повернулся и,
ругаясь из-за того, что обжегся, зажег старую масляную лампу на
грубом столе. Стеклянный шар лампы был очень горяч,  как  будто
она горела много часов.
     Он  неохотно  перевернул  лежащий  на  полу труп. Какая бы
смерть ни настигла Лопеса  --  она  была  ужасна,  но  проворно
осматривающий  мертвого  старика Брилл не нашел на нем ни одной
раны -- ни от ножа, ни от дубинки. Стоп!  На  ощупывающей  руке
Брилла  появилась  тонкая  полоска  крови. Продолжая искать, он
обнаружил причину: три или четыре крошечных  прокола  на  горле
Лопеса,  из  которых  по  капле  сочилась  кровь.  Вначале  ему
показалось,  раны  нанесены  стилетом  --  узким   кинжалом   с
закругленными  кромками  --  затем он покачал головой. Он видел
раны от стилета, у него на теле тоже была такая  рана.  Но  эти
раны,  скорее,  напоминали  укус  какого-то животного с острыми
клыками.
     Впрочем,  Брилл  сомневался,  что  раны  были   достаточно
глубоки,  чтобы  вызвать  смерть,  да и крови из них вытекло не
много.  В  темных  закоулках  его  мозга  возникла   вызывающая
отвращение  уверенность,  что Лопес умер от страха, а раны были
нанесены одновременно с его смертью, либо мгновением позже.
     Вдобавок,  Стив  заметил  еще  кое-что:   на   полу   были
разбросаны  грязноватые  листы бумаги, исчирканные грубой рукой
мексиканца -- ведь он собирался написать о  проклятье  кургана.
Исписанные листы, валявшийся на полу огрызок карандаша, горячая
масляная  лампа  -- все указывало на то, что старик просидел за
грубоотесанным столом несколько часов кряду. Но  кто  же  тогда
вскрыл  погребальную  камеру  и  выкрал  содержимое?  И  что за
существо, удирающее вприпрыжку за холм, успел заметить Брилл?
     Оставалось  только  одно:  оседлать  своего   мустанга   и
проскакать   десять  миль  до  Колодцев  Койота  --  ближайшего
поселка, чтобы сообщить шерифу об убийстве.
     Брилл собрал с пола бумаги. Последний смятый в комок  лист
был зажат в руке старика и Брилл добыл его с некоторым усилием.
Повернувшись, чтобы погасить лампу, фермер помедлил, ругая себя
за   страх,  притаившийся  в  закоулке  мозга  --  страх  перед
протянувшейся через окно тенью, которую он успел заметить перед
тем, как в хижине погас свет. Несомненно, то была длинная  рука
убийцы,  тянущаяся  к  лампе, чтобы загасить ее. Что показалось
ему необычным, нечеловеческим в этой тени, возможно, искаженной
в тусклом  свете  лампы?  Как  человек,  старающийся  вспомнить
подробности  кошмарного  сна, Стив пытался четко пояснить себе,
почему при виде убегающей фигуры он  испугался  настолько,  что
сходу  врезался  в дерево, и почему при одной мысли об этом, он
снова  покрывается  потом  холодным  потом.  Укоряя  себя   для
храбрости,  он зажег свой фонарь, задул лампу на грубом столе и
решительно отправился в путь. И все же, крепко стискивая в руке
кирку,  он  недоумевал,  почему  некоторые  особенности   этого
жестокого  убийства  так  угнетали  его?  Подобные преступления
отвратительны,   но   достаточно   заурядны,   особенно   среди
мексиканцев, лелеющих свои тайные распри.
     Ступив  в  молчаливую,  усеянную  звездами  ночь, он вдруг
замер  на  месте.  За   ручьем   послышалось   душераздирающее,
смертельно  испуганное ржание лошади -- и безумный топот копыт,
вскоре  исчезнувший  вдали.  Брилл  яростно  и  с   отвращением
выругался.  Не  прячется ли среди холмов пантера, и не убила ли
эта чудовищная кошка старого Лопеса? Но почему  тогда  на  теле
жертвы  не  было  следов  свирепых кривых когтей? И кто погасил
свет в хижине?
     Размышляя над этой загадкой, Брилл спешил к темному ручью.
Ковбоя всегда  волнуют  причины  паники  в  собственном  стаде.
Очутившись  в  тени  окаймляющего сухой ручей кустарника, Брилл
вдруг обнаружил,  что  у  него  пересох  язык.  Он  то  и  дело
сглатывал  слюну  и нес фонарь над головой. Тусклый свет фонаря
был едва виден во  мраке  и  лишь  подчеркивал  кромешную  тьму
сгустившихся  теней.  Почему-то  среди  хаоса  досаждавших  ему
мыслей вдруг появилась мысль о том, что земля эта, хотя и новая
для англосаксов, по сути, очень старая. Вскрытая и оскверненная
могила была немым свидетельством того, что человек был здесь  в
глубокой  древности  --  и неожиданно ночь, холмы и обступившие
фермера  тени  показались  ему  пугающими   реликтами   темного
прошлого.  Здесь  жили  и умирали долгие поколения людей еще до
того, как предки Брилла  услышали  об  этой  земле.  Наверняка,
ночами,  где-то здесь, у темного ручья, испускали дух в ужасных
мучениях жертвы. Обуреваемый такого рода мыслями, Брилл  спешил
миновать затененный деревьями ручей.
     Наконец он облегченно вздохнул, выйдя из зарослей на своей
стороне  участка.  Торопливо  поднимаясь  по  пологому склону к
обнесенному  оградой  корралю,  он  всматривался  по  сторонам,
высоко  поднимая  фонарь. Корраль был пуст, поблизости не видно
было ни единого животного. Колья ограды лежали  на  земле,  что
указывало на работу человека и события приобрели новый зловещий
смысл.  Кому-то  не  хотелось, чтобы он поехал в Колодцы Койота
этой ночью, а  значит,  убийца  намерен  был  сбежать  и  хотел
оставить  за  собой  блюстителям  закона как можно больше миль,
решил с усмешкой Брилл. Ему показалось, будто с дальнего  конца
мескитовой  прогалины  все  еще  доносится  еле  слышный  топот
лошадей. Что могло испугать  их  так  сильно?  Холодные  пальцы
страха пробежали по спине Брилла.
     Стив  направился к дому. Он не вошел в него без оглядки, а
крадучись обошел хижину, с дрожью всматриваясь в темные окна  и
мучительно  прислушиваясь к малейшему шороху, способному выдать
присутствие затаившегося убийцы. Наконец, он осмелился  открыть
дверь  и  войти внутрь. Вначале он ударил дверью о стену, чтобы
узнать, не прячется ли кто-нибудь за ней, затем поднял фонарь и
с колотящимся сердцем ступил в дом, свирепо сжимая в руке кирку
и охваченный мешаниной из страха и слепой ярости. Но на него не
напал прячущийся убийца и осторожный осмотр не дал результатов.
     Со вздохом облегчения Брилл  запер  дверь,  плотно  закрыл
окна  и  зажег  свою  старую  масляную  лампу. Мысль об одиноко
лежащем в лачуге по ту сторону ручья старом Лопесе, вернее, его
трупе с остекленелыми глазами, заставила Стива  вздрогнуть,  но
он не собирался отправиться в поселок пешком этой ночью.
     Он  извлек  из  потайного места свой надежный старый кольт
45-го  калибра,  повращал  сине-стальной  барабан  и   невесело
ухмыльнулся.  Возможно,  убийца  не собирался оставлять в живых
свидетеля своего преступления. Что ж, пусть приходит! Он -- или
они -- обнаружат в молодом ковбое  с  шестизарядной  пушкой  не
столь   легкую   добычу,   какой   оказался  старый  безоружный
мексиканец. Все это напомнило Бриллу о бумагах, принесенных  им
из  лачуги  Лопеса.  Убедившись,  что  он не находится на линии
окна,  через  которое  могла  влететь  неожиданная  пуля,  Стив
уселся,   чтобы   прочесть  их,  не  забывая  прислушиваться  к
подозрительным шорохам снаружи.
     Читая  корявые,   с   трудом   нацарапанные   строки,   он
чувствовал,  как  в  душе  у  него  растет ледяной ужас. Старый
мексиканец поведал пугающую историю -- ту,  что  передаются  от
поколения к поколению -- историю о незапамятных временах.
     В  бумагах Брилл прочел о странствиях кабальеро Эрнандо де
Эстрады и его копьеносцев, бросивших вызов  ранее  неизведанным
пустыням   юго-запада.  Рукопись  гласила,  что  вначале  отряд
состоял из сорока с небольшим солдат, слуг и господ. Среди  них
были  капитан де Эстрада, священник, молодой Хуан Завилла и дон
Сантьяго де Вальдес -- загадочный дворянин, снятый с беспомощно
дрейфующего в Карибском море корабля и рассказавший о том,  что
остальные  члены  команды  и  пассажиры  умерли  от  чумы и ему
пришлось выбросить их тела за борт. Поэтому де Эстрада взял его
на борт корабля, несущего экспедицию из Испании, и  де  Вальдес
присоединился к первопроходцам.
     Далее  старый  Лопес описывал путешествие испанцев в своей
примитивной манере, как это передавалось от  отца  к  сыну  его
предками свыше трех сотен лет. Слова на бумаге едва ли отражали
ужасающие  тяготы,  с  которыми  столкнулись  первопроходцы  --
засуха, жажда, наводнения, песчаные  бури  и  копья  враждебных
краснокожих.  Но  старый  Лопес  поведал  и о другом испытании,
постигшем одинокий караван, прокладывающий путь в дебрях  дикой
природы. Неведомый таящийся ужас превратил отряд в свою добычу,
люди  один  за  другим становились его жертвами и никто не знал
убийцу. Страх и черное подозрение грызло сердца  людей  подобно
язве  и  даже  их предводитель пребывал в растерянности. Но все
знали: среди них был дьявол в обличье человека.
     Люди начали отстраняться друг  от  друга,  шли  врассыпную
вдоль тропы и их взаимная подозрительность, побуждающая каждого
уединяться,  лишь  облегчала задачу дьяволу. Останки экспедиции
брели через пустыню потерянные,  измученные  и  беспомощные,  а
невидимый  ужас  продолжал  преследовать  их,  повергая  наземь
отставших, не щадя дремлющих часовых и  уснувших  путников.  На
горле   каждого   из   них  находили  раны  от  острых  клыков,
выпускавших из жертвы кровь до капли -- поэтому живые знали,  с
какого  рода  злом  им  придется иметь дело. Люди, шатаясь, шли
вперед; призывая на помощь святых или  богохульствуя  в  слепом
страхе,  они  отчаянно  боролись  со  сном  до тех пор, пока не
падали в изнеможении, и подкравшийся сон нес им ужас и смерть.
     Подозрение   сосредоточилось   на   чернокожем   великане,
рабе-людоеде  из Калабара. Они сковали его цепями, но юный Хуан
Завилла погиб как все предыдущие, а затем та же участь постигла
священника. Но священник сопротивлялся  дьявольскому  убийце  и
прожил  достаточно долго, чтобы шепнуть имя дьявола де Эстраде.
Далее Брилл с дрожью и широкооткрытыми глазами прочел:
     "... Теперь де Эстраде было  ясно,  что  добрый  священник
поведал   истину   и  убийцей  был  дон  Сантьяго  де  Вальдес,
оказавшийся  вампиром  и  питающийся  кровью  живых.  Тогда  де
Эстрада вспомнил о некоем гнусном дворянине, прячущемся в горах
Кастилии  со  времен мавров и живущем кровью беспомощных жертв,
дарующих ему отвратительное бессмертие. Тот дворянин был изгнан
с гор и никто не знал, куда он бежал, но теперь  очевидно,  что
дон Сантьяго и был тем злодеем. Он покинул Испанию на корабле и
де  Эстрада  знал,  что люди с этого корабля умерли не от чумы,
как представил этот дьявол, а от клыков вампира.
     Де Эстрада, чернокожий великан и  несколько  оставшихся  в
живых  солдат  отправились  на поиски и нашли бестию безмятежно
спящей в зарослях чаппараля;  вампир  досыта  напитался  кровью
последней  жертвы.  Теперь  уже  хорошо  известно,  что вампир,
подобно удаву погружается, будучи сытым, в глубокий сон  и  его
можно  пленить без опаски. Но де Эстрада задумался над тем, как
можно убить нежить? Ведь вампир -- давно умерший человек, ловко
приспособившийся к своему мерзкому промыслу.
     Люди настояли, чтобы Кабальеро загнал в сердце дьяволу кол
и отрезал ему голову, произнося святые слова, обращающие  давно
мертвое тело в прах, но священник умер и де Эстрада боялся, что
чудовище очнется во время ритуала.
     Поэтому  они  осторожно  подняли дона Себастьяна и отнесли
его  к  находящемуся  неподалеку  старому  индейскому  кургану.
Вскрыв  холм,  они  выбросили  найденные в нем кости, поместили
внутрь вампира и вновь закрыли курган -- да  сохранит  его  так
Господь до Судного дня.
     Сие  место  проклято  и мне жаль, что я не умер где-либо с
голоду прежде, чем прийти сюда в поисках работы -- ибо  я  знал
это  место, ручей и курган с его страшной тайной еще с детства;
так что, теперь вы понимаете, сеньор Брилл, почему вы не должны
вскрывать этот курган и будить дьявола..."
     На этом месте  рукопись  обрывалась  торопливым  росчерком
карандаша, прорвавшего смятый лист.
     Брилл  поднялся с безумно колотящимся сердцем, бледный как
мел, и с прилипшим к небу языком. С трудом переведя  дух,  Стив
произнес:
     --  Вот  почему  шпора  оказалась  в  кургане  --  один из
испанцев  потерял  ее  во  время  раскопок,  и  мне   следовало
смекнуть,   что   холм  уже  вскрывали,  хотя  бы  по  россыпям
древесного угля...
     Его обступили  темные  видения  и  он  в  ужасе  съежился,
представляя  себе,  как  погребенное в могильном мраке чудовище
лихорадочно  пытается  сдвинуть  каменную  плиту,   расшатанную
киркой  невежи; затем темную фигуру, вприпрыжку огибающую холм,
спеша на свет,  обещающий  человеческую  добычу..  и  немыслимо
длинную руку в тусклоосвещенном окне лачуги.
     --  Это  безумие! -- задыхаясь пробормотал Брилл. -- Лопес
ей-Богу спятил. На свете нет вампиров! А если есть,  то  почему
чудовище  не  расправилось со мной вместо Лопеса -- если только
вампир  не  захотел  прежде  осмотреться,   чтобы   действовать
наверняка? Однако к чертям все эти бредни...
     Слова  замерли  у  него  в  горле. В окне появилось лицо и
уставилось на него, беззвучно  шевеля  губами.  Ледяные  глаза,
казалось, проникли до самых тайников его души. Из глотки Брилла
вырвался  вопль  и  отвратительный  призрак  исчез. Но в хижине
появился гнилостный запах, висящий ранее  над  курганом.  Дверь
хижины заскрежетала и начала медленно прогибаться внутрь. Брилл
встал спиной к стене, револьвер плясал у него в руке, а в вихре
мыслей  выделялась  только  одна  -- сейчас между ним и ужасным
порождением ночного  мрака  из  тьмы  веков  была  лишь  тонкая
деревянная   перегородка.   Его   глаза  расширились  при  виде
подающейся двери и он услышал стон удерживающей засов скобы.
     Дверь  рухнула  внутрь.  Брилл  не   завопил.   Его   язык
превратился  в  ледышку,  а  остекленевшие  глаза уставились на
высокую, похожую на  хищную  птицу  фигуру  --  ледяные  глаза,
длинные  черные  когти,  истлевшее  платье  старинного  покроя,
высокие сапоги со  шпорами,  мягкая  шляпа  с  поникшим  пером,
превратившийся  в  лохмотья просторный плащ... В темном дверном
проеме стояло отвратительное существо  из  прошлого,  при  виде
которого  у  фермера  пошла  кругом  голова.  От фигуры исходил
леденящий  холод,  пахнущий  затхлой  глиной  и   кладбищенской
землей.
     Неожиданно  тварь  набросилась  на  него,  как падающий на
добычу гриф.
     Брилл выстрелил в упор и увидел, как клок материи  вылетел
из  груди существа. Вампир покачнулся от удара тяжелой пули, но
выпрямился и с пугающей быстротой снова кинулся на Стива. Брилл
с придушенным воплем припал к стене и револьвер  выпал  из  его
бесчувственной руки. Так значит, темные легенды говорили правду
--  оружие  человека  бессильно, ибо разве может он убить того,
кто был уже мертв долгие столетия?
     Когтистые руки потянулись к его горлу,  погружая  молодого
ковбоя  в  горячку  безумия.  Он  сражался  с  холодной мертвой
нежитью, пытающейся завладеть  его  жизнью  и  душой  так,  как
сражались   когда-то,   бросая   вызов   суровой   судьбе   его
предки-пионеры.
     Брилл почти не запомнил подробностей смертельной  схватки.
Она  показалась ему слепым хаосом, где он рычал, рвал и молотил
кулаками чудовище, впившееся в него  длинными  черными  когтями
пантеры  и  лязгающее острыми зубами у самого его горла. Они то
катались  по  полу  хижины,  окутанные  тлетворными   складками
древнего  плаща,  то  поднимались  и, шатаясь, пытались одолеть
друг друга  среди  останков  развалившейся  мебели,  но  ярость
вампира была не ужаснее отчаяния обезумевшей от страха жертвы.
     Наконец они рухнули на стол, повалив его на бок и масляная
лампа  разлетелась  вдребезги  от  удара  о  пол,  облив  стены
пламенем. Брилл почувствовал на себе брызги  горящего  металла,
но  в  пылу  сражения не обратил на раны внимания. Черные когти
терзали его, нечеловеческие глаза  леденили  душу,  а  иссохшая
плоть  чудовища казалась ему наощупь твердой, как сухое дерево.
Волны  слепой  ярости  окатывали  Стива  Брилла,  он  дрался  с
кошмаром  как безумный, а вокруг них уже занимались огнем стены
и крыша хижины.
     Они продолжали сражаться среди языков  пламени,  напоминая
демона и смертного, одержимых битвой на раскаленном пороге ада.
Брилл  собрал  в  себе  силы  для последнего отчаянного выброса
энергии; окровавленный и  задыхающийся,  он  оттолкнул  гнусную
тварь,  затем  вновь бросился на нее и обхватил так крепко, что
даже вампир не мог разорвать его хватку. Взметнув  дьявольского
противника  в  воздух, он ударил его о торчащий край стола, как
человек, ломающий о колено деревяшку. Что-то  хрустнуло,  будто
сломалась  ветка,  вампир  выскользнул  из  рук Брилла, упал на
горящий пол и застыл в нелепой изломанной позе. Но  он  не  был
мертв,  потому что его горящие глаза сверлили Брилла с голодным
вожделением,  а  тело  пыталось  ползти  к  нему,  несмотря  на
сломанный позвоночник, как ползет умирающая змея.
     Задыхаясь  и  едва не падая, Брилл стряхнул кровь с глаз и
почти наощупь вышел через сломанную дверь. Очутившись  снаружи,
он, спотыкаясь, бросился через заросли мескита и чаппараля, как
беглец из ада, и бежал до тех пор, пока не рухнул в изнеможении
на  землю.  Оглянувшись,  он  увидел  пламя  пылающего  дома  и
поблагодарил Господа за то, что  хижина  его  выгорит  дотла  и
кости  дона Сантьяго де Вальдеса обратятся в прах, не оставив о
нем более памяти людям...

     хжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхжхж

     ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

     Наводя на  цель  вороненое  дуло  своего  винчестера,  Кэл
Рейнольдс  перебросил  языком  табачную  жвачку за другую щеку.
Едва цель оказалась на мушке,  как  его  машинально  работающие
челюсти  прекратили  движение.  Стрелок  застыл  как вкопанный,
затем его палец лег на курок.
     Грохот выстрела рассыпался в горах отголосками эха и таким
же, но более громким эхом отозвался ответный выстрел. Рейнольдс
пригнулся и,  тихо  чертыхнувшись,  распластал  на  земле  свое
сухопарое  тело.  Серое облачко взметнулось над одним из камней
рядом с его головой  и  срикошетившая  пуля  с  визгом  ушла  в
никуда.  Рейнольдс  непроизвольно вздрогнул. Звук показался ему
опасным, как "пение" невидимой гремучей змеи.
     Он  легко  приподнялся,  чтобы  заглянуть  в  щель   между
находящимися  перед  ним  валунами. Широкая прогалина, заросшая
низким мескитовым кустарником и опунцией, отделяла его  убежище
от  груды  валунов  наподобие тех, за которыми он прятался. Над
противоположной грудой камней проплыла струйка беловатого  дыма
и  острые  глаза  Рейнольдса,  привычные  к  опаленным  солнцем
расстояниям,   определили   среди   камней   маленький   кружок
поблескивающего вороненого металла. Стальное колечко было дулом
винтовки, но Рейнольдс прекрасно знал и того, кто лежал за этим
дулом.
     Вражда  между  Кэлом Рейнольдсом и Исо Бриллом длилась, по
техасским понятиям,  долго.  Семейные  распри  в  Кентуккийских
горах  могут  тянуться поколениями, но географические условия и
темперамент  жителей  Юго-запада  не  способствуют  длительному
развитию  антагонизма. Обычно вражда в этих краях завершается с
устрашающей внезапностью и бесповоротностью.  Сценой  при  этом
служат   салун,   улицы  маленького  пастушьего  городка,  либо
открытая  территория.  Снайперским  засадам  в  зарослях  лавра
предпочиталась оглушительная перестрелка из шестизарядных пушек
и обрезов дробовика на короткой дистанции, быстро решающая дело
в пользу того или иного оппонента.
     Дело  Кэла Рейнольдса и Исо Брилла несколько отличалось от
прочих. Во-первых, вражда касалась лишь их двоих. В нее не были
втянуты ни друзья,  ни  родственники.  Никто,  включая  главных
виновников,  не  помнил,  как  она,  собственно,  началась. Кэл
Рейнольдс знал только, что  он  ненавидел  Исо  Брилла  большую
часть  своей  жизни  и что Брилл отвечал ему тем же. Когда-то в
юности  они  столкнулись  друг  с  другом  с  агрессивностью  и
энергией  молодых  соперничающих  кугуаров. С тех пор Рейнольдс
получил ножевой шрам поперек ребер, а  Брилл  окривел  на  один
глаз.  Это  ничего  не  решило  и  после  они  снова дрались до
кровавой и беспощадной "ничьей", но ни один из них  не  пожелал
"пожать   руки   и  помириться".  Таково  присущее  цивилизации
лицемерие. После того,  как  нож  противника  скрипнет  о  твои
ребра, пальцы его рук попытаются выдавить тебе глаза, а каблуки
сапог  растопчут  твои  губы,  ты  вряд  ли  склонен  забыть  и
простить, независимо от изначальных достоинств его аргумента.
     Поэтому случилось так, что Рейнольдс и Брилл пронесли свою
взаимную  ненависть  в  зрелые   годы   и,   будучи   ковбоями,
работающими  на разные ранчо они, разумеется, нашли возможность
продолжать свою маленькую личную войну. Рейнольдс уводил скот у
хозяина Брилла, а Брилл платил ему той же монетой.  Каждого  из
них  бесила  тактика  противника  и  каждый считал себя в праве
устранить врага любым доступным способом. Однажды вечером Брилл
застал Рейнольдса в салуне поселка Кау Веллс без пушки  и  лишь
позорное бегство через заднюю дверь спасло скальп Рейнольдса!
     В  свою  очередь  Кэл,  лежа  в чаппарале, аккуратно выбил
противника из седла за пятьсот ярдов пулей калибра 30-30 и,  не
появись  вдруг некстати объездчик, вражда кончилась бы на месте
--  но  при  виде  свидетеля   Рейнольдсу   пришлось   оставить
первоначальное  намерение  покинуть  укрытие  и выбить раненому
мозги прикладом своей винтовки.
     Брилл оправился от раны, обладая присущей его закаленной и
продубленной  породе  выносливостью  быка-лонгхорна   и,   едва
поднявшись на ноги, принялся всерьез охотиться на подстерегшего
его в засаде врага.
     Наконец,  после  долгой  серии  нападений и мелких стычек,
противники сошлись лицом к лицу на хорошей стрелковой дистанции
среди одиноких холмов, где им вряд ли кто мог помешать.
     Больше часа они пролежали среди  камней,  стреляя  друг  в
друга  при  малейшем  намеке  на движение. Ни один не успел еще
попасть, хотя пули калибра 30-30 гибельно посвистывали рядом  с
тем и другим.
     В обоих висках у Рейнольдса безумно пульсировали крошечные
жилки.  Солнце  нещадно палило стрелка и его рубаха промокла от
пота. Над головой тучей вилась мошкара, она лезла ему в глаза и
Кэл злобно выругался. Мокрые волосы  прилипли  к  его  скальпу,
слепящее   солнце   жгло   глаза,   а  ружейный  ствол  казался
раскаленным  под  его  мозолистой  ладонью.   Правая   нога   у
Рейнольдса занемела, он осторожно передвинул ее, звякнув шпорой
и чертыхнувшись, хотя и знал, что Брилл не услышит этого звука.
Все  эти  мучения  еще  сильнее  разожгли  пламя  его гнева. Не
рассуждая разумно, он приписал  свои  страдания  козням  врага.
Солнце  молотом  било  по  его  сомбреро  и  мысли  Кэла слегка
путались в голове. Среди этих голых камней было жарче,  чем  на
плите  адской кухни. Он нежно провел сухим языком по запекшимся
губам.
     В помраченном мозгу Кэла  огнем  горела  ненависть  к  Исо
Бриллу.  Постепенно она выросла до одержимости и превратилась в
чудовищного  инкуба.  Когда  Рейнольдс  вздрогнул  от  выстрела
винтовки  Брилла,  он  сделал это не из страха перед смертью, а
потому что опасение умереть от  рук  врага  леденило  его  душу
невыносимым  ужасом и застилало мозг красной пеленой ярости. Он
запросто отдал бы свою жизнь только  за  возможность  отправить
Брилла в вечность хотя бы на три секунды раньше себя.
     Кэл не анализировал свои чувства. У мужчин, живущих трудом
своих  рук,  нет  времени  на  самоанализ.  Рейнольдс осознавал
степень своей ненависти к Исо Бриллу не более,  чем  он  ощущал
собственные  руки  и  ноги. Она была его насущной частью, более
того, несла его в себе, как река, а его разум и тело были всего
лишь материальными  дополнениями.  Кэл  был  воплощением  своей
ненависти,  она  составляла  его  душу  и духовные помыслы. Его
необремененные обескураживающими и тесными оковами  утонченного
интеллекта  инстинкты закалились в борьбе за выживание и из них
выросла  почти  ощутимая  величина  --  ненависть,   уничтожить
которую  не  в  силах была даже смерть, и способная воплотиться
сама в себе без помощи или необходимости  наличия  материальной
субстанции...
     С четверть часа молчали обе винтовки. Враги лежали подобно
свернувшимся  кольцами среди камней гремучим змеям, впитывающим
кожей яд из солнечных лучей; каждый в ожидании своего  шанса  и
каждый  играя  на  пределах  выносливости противника, натянутые
нервы которого должны вот-вот лопнуть.
     Первым  сломался  Исо  Брилл.  Не  то,  чтобы  его  надлом
проявился в каких-то безумных поступках или нервном взрыве -- в
нем  слишком  ощутимы  были осторожные инстинкты предков. Но он
вдруг с проклятьем приподнялся на локте и  наугад  выстрелил  в
кучу  валунов,  за  которыми  притаился его враг. На миг в поле
зрения Кэла появилась верхняя часть его руки  и  край  плеча  в
синей рубахе. Этого было достаточно. В роковую долю секунды Кэл
Рейнольдс  нажал  на  курок и испуганный вопль поведал ему, что
его пуля нашла цель. Прозвучавшая в этом вопле звериная боль  и
собственное,  выработанное  в  течение жизни чутье были сметены
прочь волной безумной радости. Он не завопил восторженно  и  не
вскочил на ноги, но зубы его обнажились в волчьей ухмылке и Кэл
машинально  поднял  голову.  Проснувшийся инстинкт заставил его
снова резко пригнуться, но его погубил глупый шанс: как  раз  в
тот миг, когда он нагибался, грохнул ответный выстрел.
     Кэл  Рейнольдс  не услышал его, потому что одновременно со
звуком что-то взорвалось у него в  черепе  и  он  погрузился  в
кромешную тьму, на миг сверкнувшую красными искрами.
     Темнота  почти  сразу  рассеялась. Кэл Рейнольдс оглушенно
огляделся и был до глубины души  потрясен  тем,  что  лежал  на
открытом  месте.  Удар  свинца  выбросил его тело из-за укрытия
среди камней и теперь он понял, что попадание не  было  прямым.
Случай заставил пулю отскочить рикошетом от камня, по-видимому,
оцарапав  ему при этом скальп. Но это не важно -- важно то, что
он лежал на виду там, где Исо Брилл мог  буквально  нашпиговать
его  свинцом.  Безумный  взгляд  уперся  в  лежащую  неподалеку
винтовку. Она перелетела через камень и лежала теперь, упираясь
прикладом в землю и косо глядя  дулом  в  небо.  Другой  взгляд
обнаружил стоявшего среди скрывавших его прежде камней врага.
     Быстрого  взгляда  хватило Кэлу Рейнольдсу, чтобы подробно
рассмотреть  его  высокую  поджарую  фигуру:  провисающие   под
тяжестью упрятанной в кобуру шестизарядной пушки грязные брюки,
заправленные в потрепанные кожаные сапоги, алая полоса на плече
синей  рубахи,  прилипшей  к  телу Брилла от пота, взъерошенные
черные волосы, из-под которых по небритому лицу стекали ручейки
пота. Кэл  успел  заметить  испачканные  табаком  желтые  зубы,
оскалившиеся  в  свирепой  ухмылке. Дымок все еще вился из дула
винтовки в руках Брилла.
     Все эти  знакомые  ненавистные  детали  поразительно  ясно
отпечатались  в  мозгу Рейнольдса в то летящее мгновенье, когда
он отчаянно боролся с невидимыми цепями, приковавшими его  тело
к  земле.  Едва  он  подумал  о  параличе,  который мог вызвать
скользящий удар по голове, как  что-то  вдруг  щелкнуло,  и  он
"выкатился"  из  цепей.  Хотя  "выкатился"  --  не то слово: он
просто бросился к лежащей у камня винтовке, не  чуя  под  собой
ног.
     Упав   за   валуном,   он  схватил  оружие.  Ему  даже  не
понадобилось поднимать ствол, потому что винтовка была нацелена
прямо на приближающегося человека.
     Рука Рейнольдса чуть помедлила из-за  странного  поведения
Исо  Брилла.  Вместо  того,  чтобы  выстрелить  или отскочить в
укрытие, чудак шел прямо к нему, держа винтовку на сгибе локтя,
и с той же играющей на небритых губах глупой усмешкой. Он  что,
псих?  Неужто  не  видит,  что  его враг снова на ногах, бурлит
энергией и  уже  нацелил  взведенную  винтовку  ему  в  сердце?
Казалось,  Брилл  смотрел  не  на  него,  а  только  туда,  где
Рейнольдс только что лежал.
     Не отыскивая более объяснений поступкам своего противника,
Кэл Рейнольдс нажал на курок. Оглушительно грохнул выстрел и из
широкой груди Брилла вылетел синий клок материи. Он пошатнулся,
широко разинул рот и Рейнольдса снова поразило  его  лицо.  Исо
Брилл  относился  к  племени  тех,  кто сражается до последнего
вздоха. Не было ни малейшего сомнения в том, что  он  продолжал
бы слепо нажимать на спуск до тех пор, пока жизнь не ушла бы из
него  с  последней красной каплей. Но грохнувший выстрел стер с
его лица гримасу свирепого торжества и ее  сменило  потрясенное
изумление.    Он    не   попытался   поднять   свою   винтовку,
выскользнувшую из пальцев, и не  схватился  за  рану.  Взмахнув
руками в странном беспомощном жесте, он ступил назад раз-другой
на  подгибающихся  ногах,  с  застывшей  на лице маской глупого
удивления, при  виде  которой  его  противника  охватила  дрожь
вселенского ужаса.
     Сквозь разомкнутые губы хлынул поток крови, пачкая влажную
рубаху. Как внезапно падающее на землю дерево, Исо Брилл рухнул
плашмя в мескитовый кустарник и остался лежать неподвижно.
     Кэл  Рейнольдс  поднялся,  оставив  винтовку  там, где она
лежала. Его взор с трудом  различил  поросшие  травами  пологие
холмы  в  плывущей  дымке  тумана.  Даже  небо и сияющее солнце
приобрели вдруг смутно нереальный облик. Но жестокое состязание
все еще жило в его душе. Долгая вражда была, наконец, закончена
и, независимо от того, принял он смертельную рану или  нет,  он
все же послал Исо Брилла прокладывать горящую тропу в ад прежде
себя.
     Неожиданно  блуждающий взгляд Кэла нашел то место, куда он
откатился после попадания пули,  и  он  сильно  вздрогнул.  Кэл
всмотрелся  пристальней:  неужели  зрение  сыграло с ним шутку?
Поодаль  в  траве  лежал  мертвый  Исо  Брилл  --  но  всего  в
нескольких футах от него распростерлось другое тело.
     Оцепенев  от  удивления,  Рейнольдс всматривался в лежащую
возле валунов  в  гротескной  позе  тощую  фигуру.  Она  лежала
отчасти  на  боку,  будто  застигнутая странным приступом, руки
были вытянуты, пальцы слепо скрючены. Короткие рыжеватые волосы
обрызганы кровью, а из ужасной дыры в виске сочились мозги.  Из
угла  рта стекала тонкая струйка табачного сока, пачкая пыльный
шейный платок.
     Он продолжал смотреть и фигура постепенно приобретала  для
него  пугающе-знакомый облик. Он знал, как чувствуют себя кисти
рук под этими  сияющими  кожаными  напульсниками,  с  ужасающей
определенностью  знал,  чьи  пальцы  застегивали  пряжку  этого
оружейного пояса, да и во рту у него до сих пор ощущался  едкий
привкус табачной жвачки.
     В  один  краткий убийственный миг он понял, что смотрит на
собственное безжизненное тело. И одновременно  с  осознанием  к
нему пришло окончательное забвение...

     ЧУДОТВОРЕЦ КЕЛЛИ

     Рождает лунный свет молву преданий странных,
     О колдовских ночах, о призраках, что с гор слетели,
     Но не найдешь средь них предания под стать
     Легенде недосказанной о Чудотворце Келли.

     Примерно  в  семидесяти  пяти  милях  на  северо-восток от
огромного нефтяного прииска Смэковер, что  в  Арканзасе,  лежит
изобилующая  сосновыми  лесами  и  реками  территория,  богатая
фольклором  и  традициями.  В  начале  1850-х   крепкое   племя
шотландско-ирландских поселенцев пришло сюда, отодвигая границу
назад и вырубая себе жилища в лоне дикой природы.
     Среди  многих  красочных типов тех далеких дней выделяется
одна фигура, ярко и  одновременно  смутно  различимая  на  фоне
темных  легенд  и  пугающих  преданий -- зловещая фигура Келли,
чернокожего чудотворца.
     Сын конголезского колдуна Келли, рожденный рабом и ставший
воплощением  легенды,  обладал  в  свое  время   неограниченной
властью  в  самых темных дебрях сосновых лесов Уачиты. Никто не
знал точно, откуда  он  пришел:  Келли  просто  появился  здесь
вскоре  после  Гражданской  войны  и его появление было окутано
тайной, как и все его прочие поступки.
     Келли  мало  работал  собственными  руками  и  держался  в
стороне  от людей своего племени. Они приходили к нему, но он к
ним -- никогда. Его хижина стояла на берегу  Тюльпанной  речки,
позмеиному  изгибающей свой темный поток под сенью нависших над
водой сосен. Там, на отшибе и жил  Келли,  в  темном  и  гордом
величии одиночества.
     Ростом  под  шесть футов, с могучими плечами и гибкий, как
гигантская  пантера,  он  являл  собой   прекрасный   экземпляр
мужчиныдикаря.  Он всегда носил ярко-красную фланелевую рубаху,
а огромные золотые кольца в ушах и в носу усиливали необычное и
экзотическое впечатление, оставляемое его внешностью. Ему почти
нечего было сказать как белым людям, так и черным.  Молча,  как
подобает  некоронованному повелителю темной Африки, бродил этот
чернокожий маг по дорогам, появляясь и  среди  сосновых  лесов.
Глаза  у него были бездонные, мрачные и смотрели куда-то вдаль,
а кожа лица, как тропическая ночь. Его  словно  окутывала  аура
джунглей  и люди боялись его, возможно подозревая, что в черном
омуте его души таится нечто зловещее, выглядывающее из  мрачных
колодцев его глаз.
     По   сути,  он  не  обращал  на  окружающее  ни  малейшего
внимания.  Он  принадлежал  к  иной  эпохе,  иным  краям,  иной
жизни...  Он  принадлежал  к окутанной пологом теней ритуальной
хижине где-то в сердце забывшейся в тяжелом сне древней Африки.
     Все называли Келли "чудотворцем" и в его  одинокую  хижину
на   Тюльпанной   речке   приходили   по  неведомым  поручениям
чернокожие. Они крались через угрюмую тьму соснового  леса  как
тени,  но  ни  один  белый  не  знал  того,  что  происходит  в
уединенной хижине.
     Келли был признанным  знатоком  амулетов  и  умел  снимать
заклятья.  Чернокожие  приходили  к нему, чтобы он освободил их
заколдованные  врагами  души  от  заклятий.  Вдобавок,  он  был
целителем  -- по крайней мере утверждал, что лечит черно негров
от их болезней. Туберкулез среди белых встречался в этих  краях
редко,  но негры были подвержены этому мучительному заболеванию
и  Келли,  по  слухам,  лечил  эти  жертвы.  Его  методы   были
уникальны:  он  сжигал змеиные кости в прах и сыпал этот прах в
надрез на  предплечье  жертвы,  сделанный  ланцетом  из  старой
бритвы.  Сомнительно, что кто-либо излечивался этим способом --
фактически,  есть  основания  полагать,   что   результат   был
устрашающепротивоположным.
     Возможно,  сам Келли не верил, что мог победить туберкулез
подобным лечением, а возможно, это  было  лишь  уловкой,  чтобы
заполучить  жертву  в  свою власть -- можно предположить, что у
примитивных рас есть необычные способы  достижения  власти  над
своими  ближними.  Среди  некоторых  племен  считалось, что для
этого необходимо раздобыть прядь волос, ноготь или каплю крови,
над  которыми  затем  произнести  определенные   заклинания   и
совершить   определенные  ритуалы.  После  этого  между  мозгом
"заклинателя" и мозгом жертвы  образуется  связь  и  несчастный
оказывается  всецело  под  его  влиянием. Есть также магический
ритуал изготовления фигурки  предполагаемой  жертвы  из  глины.
Воткнутые   в   эту  фигурку  булавки  причиняют  ее  прототипу
мучительную гибель, а если бросить глиняную фигурку в реку,  то
по  мере  растворения глины водой человек "сохнет" и постепенно
угасает  от   смертельного   недуга.   Все   эти   поверья   --
безоговорочная истина в мозгах у колдунов, практикующих вуду.
     Как  бы то ни было, Келли вскоре приобрел необычную власть
над местными  чернокожими.  Из  освободителя  от  заклятий  он,
по-видимому, превратился в их творца. Негров стали преследовать
случаи   жестокого   безумия   и   молва  сочла  источником  их
одержимости порог  хижины  Келли.  Неизвестно,  физическая  или
умственная   причина  вызывала  их  безумие,  но  стало  вполне
очевидно, что их мозг поражало сверхъестественное  заболевание.
Они  были  одержимы  ужасной уверенностью в том, что желудки их
полны живых  змей,  созданных  заклятье  мастера-чудотворца,  а
всякое  упоминание  о  неназванном  маге обращало подозрение на
Келли. Был ли то гипноз, редкостное недомогание,  наркотический
препарат или просто сводящий с ума страх? Ни один белый не знал
ответа, но несчастные, несомненно, лишились рассудка.
     В  каждой  общине черных и белых, по крайней мере, на Юге,
существует извечный глубокий и темный "поток", текущий в  тайне
от  белых,  лишь смутно подозревающих о его существовании. Этот
темный  поток  мыслей,  дел  и  желаний  цветной  расы  подобно
невидимой  реке  течет  через  джунгли.  Ни один белый так и не
узнал, почему Келли -- если то  был  Келли,  сводил  чернокожих
мужчин  и  женщин  с  ума.  Остался неизвестным для белых также
секрет его зловещей власти над людьми и его злых устремлений.
     Сам Келли, разумеется, никогда не говорил о  них;  он  шел
своим путем, молчаливый, угрюмый и величественный, с растущей в
непроницаемых глазах сатанинской убежденностью в том, что белые
люди  --  не  более, чем слепые, хнычущие марионетки в ямке его
черной ладони.
     Наконец, в конце 70-х Келли исчез,  и  это  слово  следует
понимать  буквально.  Его  хижина на Тюльпанной речке опустела,
тяжелая дверь повисла открытой на  деревянных  петлях  и  никто
отныне  не  видел  хозяина бродящим подобно темному призраку по
лесистой округе. Он появился в тайне, жил в тайне,  и  в  тайне
ушел,  но  путь  его  остался неведом никому -- по меньшей мере
никто не признался в обратном. Быть может, о нем  знали  темные
воды,  а  может,  до  Келли  добрались,  наконец,  его  жертвы.
Одинокая хижина мага под  пологом  стонущих  сосен  могла  быть
свидетелем  зловещего  полуночного преступления, после которого
мутный  поток  Тюльпанной  речки  получил  в  себя  с   плеском
погрузившееся и молча затонувшее тело.
     Или  же  чудотворец  просто-напросто ушел своим загадочным
путем в ночь, чтобы продолжить свою фантастическую  карьеру  на
какойлибо  другой  реке.  Завеса  тайны  непроницаемым  облаком
скрывает его передвижения подобно ночи в сосновом  лесу,  когда
нет тьмы кромешнее по эту сторону Забвения.
     Но  по  сей  день  его  тень  призрачно  бродит по берегам
далеких рек, а когда  ветер  зашелестит  в  темных  соснах  под
звездным  небом,  старые  чернокожие  пояснят тебе, что это дух
чудотворца шепчет мертвым где-то  в  дебрях  черного  соснового
леса.

     ПРОКЛЯТИЕ МОРЯ

     Как от внезапно вспыхнувшего света
     В немом смятеньи пробуждаясь ото сна,
     Сквозь капель стук по крыше в вое ветра
     Ночные пляски духов слышит явственно она.
                                      Киплинг

     Они  были  самыми отъявленными скандалистами и хвастунами,
горлопанами  и  выпивохами  Фэррингтауна,  Джон  Калрек  и  его
закадычный  друг-приятель  Канул  Лживые  Губы.  Сколько раз я,
парень со взъерошенными волосами, тайком проскальзывал в  дверь
таверны и забивался в уголок послушать их перебранки и моряцкие
разухабистые   песни,   красочные   истории   и  жаркие  споры,
одновременно побаиваясь этих отчаянных бродяг и восхищаясь ими.
Да что там, весь народ Фэрингтауна глазел на них со  страхом  и
восхищением,   ведь   они   были   не   такие,   как   все,  не
довольствовались  мелкой  торговлишкой  на  берегу  или  жалким
плесканьем  среди  отмелей  и скал, похожих на акульи зубы. Нет
уж,  никаких  тебе  яликов-лодочек!  Они  уходили   в   далекие
плавания,  бывали  в  таких  краях,  о которых никто из наших и
слыхом  не  слыхивал.  На  огромных,   величественных   морских
кораблях  отправлялись  они  вместе  с  пенистым отливом храбро
сражаться с грозным серым океаном, достигая  самых  что  ни  на
есть   экзотических   стран.  И  когда  эта  экзотическая  пара
возвращалась в Фэринг, который, даром что  именовался  городом,
был  простой  рыбацкой  деревушкой  на побережье, там наставали
горячие  деньки.  Сопровождаемый  следующим  за  ним  по  пятам
Канулом  Джон  Калрек  важно спускался по сходням -- в насквозь
просоленной  морской  робе,  на  широком  кожаном  ремне  остро
отточенный  кинжал  --  снисходительно здоровался со знакомыми,
лапал попадавшихся  под  руку  девок  и,  горланя  какую-нибудь
полуприличную  моряцкую  песню,  направлялся  вверх  по улице к
таверне. Вокруг  двоих  героев  роем  вились  всякие  лентяи  и
висельники,  подхалимничая  и  хохоча  с  готовностью над самой
скверной  шуткой.  Для  завсегдатаев  таверны,  бездельников  и
пьяниц, эти парни с их разухабистым враньем и грубыми выходками
выглядели  доблестными рыцарями, едва ли не полубогами, лишь по
счастливой случайности сошедшими к ним с  небес  в  обличьи  из
плоти и крови.
     И  если  сказать, что все их любили, было бы неправдой, то
уж боялись-то все без исключения. Настолько, что,  когда  бывал
избит   мужчина   или   оскорблена  женщина,  деревенские  лишь
недовольно ворчали -- но ничего не предпринимали. Вот и в  этот
раз,  когда  Джон  Калрек  обесчестил  племянницу Молл Фэррелл,
никто не отважился даже на словах осудить его.
     Молл никогда не была замужем и не имела семьи, кроме  этой
девушки,  вместе  с  которой  жила  очень уединенно в небольшом
домишке на берегу моря, -- так  близко  к  воде,  что  пенистые
волны  прилива  порой  докатывались почти до самых дверей. Люди
считали старую Молл кем-то вроде ведьмы, -- это была мрачного и
несколько зловещего вида худая  пожилая  женщина,  нелюдимая  и
неразговорчивая,   зарабатывающая   себе   на  хлеб  собиранием
съедобных моллюсков и выброшенного  морем  на  берег  плавника.
Джон   Калрек   давно  обхаживал  ее  племянницу,  но  девушка,
миленькая, но пустая и немного придурковатая маленькая  штучка,
не поддавалась на его комплименты и увещевания...
     Помню,   был  холодный  день  с  пронизывающим  до  костей
восточным ветром, когда старая  женщина  объявилась  на  улицах
деревни,   пронзительно  вопя  об  исчезновении  девушки.  Люди
бросились искать ее на берегу и среди удаленных от  моря  голых
каменистых  холмов,  все,  кроме  Джона  Калрека  и его дружка,
которые сидели себе в  таверне,  играли  в  карты  и  кости.  А
вдалеке, за мелководьем, вздыхало о чем-то, шумело, не смолкая,
громадное серое чудовище под стальным небом.
     И  в  неверном  призрачном  свете  занимающегося  рассвета
девочка Молл Фэррелл возвратилась домой. Волна  принесла  ее  к
самой  двери  и нежно положила на влажный песок. Мраморно-белой
была ее кожа, руки сложены  на  застывшей  груди,  лицо  дышало
странным спокойствием и умиротворенностью. Серо-голубые струйки
бежали вдоль стройных ног.
     Глаза  Молл  Фэррелл  превратились в камни. Безмолвно, как
статуя, стояла она над телом мертвой девочки, но тут из таверны
приплелись, пошатываясь, Джон Калрек и Канул. Оба были пьяны --
в руках их и теперь были кувшины с  вином  --  и  люди  покорно
расступились  перед  теми,  кого  в  душе  считали  виновниками
несчастья.
     -- Черт возьми! -- пьяно заорал Джон Калрек. --  Глянь-ка,
Лживые Губы, а девка-то утопилась!
     Канул  осклабился,  уродливо скривив тонкие губы. Он давно
ненавидел Молл Фэррелл, ведь именно она дала ему такое прозвище
-- "Лживые Губы". Покачиваясь на неверных  ногах,  Джон  поднял
свой кувшин и провозгласил:
     -- За упокой души несчастной дуры!
     Все  вокруг  потрясенно замерли от такого кощунства. Тогда
послышался голос Молл  Фэррелл,  взвинченный  почти  до  крика,
звенящий,  и  от него холодная дрожь пробрала людей собравшихся
над телом утопленницы.
     -- Будь ты проклят во веки веков, Джон  Калрек!  Да  падет
Божья  кара  на  твою подлую душ! Пусть опалит ее адское пламя,
пусть выжжет твои глаза и вспенит ядовитую кровь! Чтоб ты горел
в геенне огненной миллионы миллионов  и  еще  миллионы  лет  до
скончания света! Налагаю на тебя проклятие моря и суши, земли и
воздуха,  тварей  океанских  и демонов бездонных трясин, лесных
бесов и гоблинов гор! И на тебя... -- ее сухой палец  уперся  в
Канула и тот отшатнулся, побледнев, -- Ты станешь смертью Джона
Калрека, а он станет твоей. Ты доставишь его к вратам ада, а он
приведет  тебя  на  плаху!  Печать  смерти  на твоем челе, Джон
Калрек! Жить тебе в  страхе  и  подохнуть  в  ужасе  далеко  за
студеным  серым  морем! Море приемлет лишь чистые души, тебя же
отрыгнет, выбросит в пески твой мерзкий гниющий  труп!  Запомни
мои  слова, Джон Калрек, -- она говорила с такой убежденностью,
что  постепенно  пьяная  веселость   мужчины   уступила   место
безнадежному  отупению  загнанного  зверя,  --  море  взывает о
жертве, но жертву эту отвергнет! Не  успеет  растаять  снег  на
вершинах гор, как твой хладный труп будет лежать у моих ног и я
плюну на твое лицо. Лишь тогда я смогу успокоиться...

     В  то  же  утро  Джон Калрек и его приятель ушли в далекое
плавание, а Молл Фэррелл вернулась в свою хибарку  к  нехитрому
ремеслу  и  --  ожиданию. Она еще больше высохла и окончательно
замкнулась  в  себе,  в  глазах  затеплился  крохотный   огонек
безумия.  Дни  скользили один за днями и постепенно люди начали
поговаривать между собой, что дни Молл,  похоже,  сочтены.  Но,
более  похожая на призрак, чем на живую женщину, она продолжала
вести привычный образ жизни, отвергая всяческую помощь.
     То лето выдалось  короткое  и  холодное,  шапки  снега  на
далеких  вершинах так и не растаяли -- это было весьма необычно
и вызвало множество толков среди  деревенских.  Молл  ежедневно
встречала   и   провожала   солнце,   выходя   на   берег  и  с
нечеловеческим напряжением во взоре рассматривая то  сверкающий
на горных вершинах снег, то морские дали.
     Постепенно  дни  становились  все  короче,  ночи  темнее и
длиннее,  пришли  холодные  сырые  туманы,  а  следом  за  ними
шквальный восточный ветер принес дожди и град.
     В  один  из  промозглых осенних дней в бухту вошло большое
торговое  судно  и  пришвартовалось  к  берегу.   Все   местные
бездельники и голодранцы поспешили на пристань, ибо это была та
самая  посудина,  на которой ушли в море Джон Калрек и Канул. И
вот по сходням спустился Лживые  Губы,  ступая  осторожно,  как
будто   украдкой,   но  Джона  Калрека  нигде  не  было  видно.
Посыпались расспросы, Канул покачал головой:
     -- Калрек дезертировал  с  корабля  в  порту  Суматры,  --
сказал  он.  --  У  него  вышла  ссора со шкипером, вот так-то,
парни. Он хотел, чтобы и я ушел с ним, но нет уж, дудки. -- Как
бы я тогда встретился снова с такими славными парнями, как  вы,
а?
     Тон  его  был  почти  заискивающим, и вдруг он, вздрогнув,
отпрянул, увидев, как сквозь толпу к нему  протискивается  Молл
Фэррелл. Мгновение стояли они, поедая друг друга глазами, потом
губы Молл сложились в жутковатую злорадную усмешку.
     --  Кровь  у тебя на руках, Канул! -- выкрикнула она столь
внезапно, что Лживые Губы невольно дернулся и принялся вытирать
правую ладонь о левый рукав.
     -- Убирайся прочь,  ведьма!  --  злобно  огрызнулся  он  и
крупно  зашагал  от пристани через раздающуюся перед ним толпу.
Следом к таверне припустили его прихлебатели и собутыльники.
     Назавтра  еще  больше  похолодало,   серо-стальной   туман
надвинулся  с востока, укутав призрачным саваном бухту и берег.
Никто не отважился выйти в море в такую погоду, рыбаки сидели у
родных очагов, --  за  исключением,  разве  что,  тех,  кто  за
выпивкой  и рассказыванием небылиц коротал время в таверне. Вот
так и случилось, что только я да мой друг Джо, мой  ровесник  и
товарищ   по  играм,  первой  из  целого  ряда  непостижимых  и
кошмарных событий, которые произошли в тот день.  Безрассудства
нам  было  не  занимать, но явно не хватало ума, -- иначе разве
сидели бы мы в утлой гребной  лодчонке,  плавающей  у  дальнего
конца причалов; каждый из нас дрожал от холода и в душе мечтал,
чтобы  другой  предложил  убраться восвояси, поскольку у нас не
было никакого  повода  находиться  здесь,  кроме  замечательной
возможности  продемонстрировать  --  непонятно,  кому  --  свою
храбрость и мужество. И  беспрепятственно  построить  воздушные
замки.
     Джо предупреждающе поднял руку:
     --  Эй,  ты  слышал?  --  спросил  он.  --  Кто бы это мог
болтаться по бухте?
     -- Никто. А что именно ты услышал?
     -- Плеск весел.  Это  были  весла  или  я  полный  болван.
Прислушайся!
     Вокруг  не  было  видно  ни  зги и, уж точно, не слышно ни
звука. Но Джо божился, что слышал, лицо  его  приняло  странное
выражение:
     --  Говорю  тебе,  кто-то  гребет  сюда! Похоже, вся бухта
забита лодками, -- их, по меньшей мере, штук  двадцать!  Неужто
ты не слышишь, олух несчастный?!
     Я  покачал  головой.  Джо  вскочил  и  бросился отвязывать
фалинь.
     -- Я ни черта не вижу в этом тумане, но ты можешь обозвать
меня трижды лжецом, если бухта не окажется полна лодок. Ну что,
ты со мной?
     -- Разумеется, хоть и решительно ничего не слышу.
     Мы двинулись в плотную серую муть, туман клубился впереди,
туман клубился сзади, -- мы плыли в сумрачном море дыма, ничего
не видя и не слыша и направляя свою лодку только по наитию. Мне
казалось, что мы навеки затерялись в безвременьи и я в душе  на
все лады склонял Джо, вовлекшего меня в эту идиотскую авантюру,
которая,  похоже,  закончится  тем,  что  нас унесет в открытое
море.  Память  тут  же  услужливо   выдала   мне   картину   --
иссине-белое  лицо  утонувшей  племянницы  старой  Молл  -- и я
невольно содрогнулся.
     Как долго мы плыли, не знаю;  минуты  тянулись  как  часы,
годы,  столетья.  Но  Джо все клялся, что слышит плеск весел то
совсем рядом, то вдалеке и мы  преследовали  призрачные  лодки,
меняя  курс  в  зависимости  от  того,  с какой стороны, по его
мнению, шел звук. Руки мои настолько занемели, что я  с  трудом
удерживал  весло,  но вот, когда от холода и усталости мною уже
начала  овладевать  странная  дремота,  сквозь  окружающую  нас
влажную  пелену  проглянули  бездушные белые глаза звезд, туман
как-то вдруг рассеялся, распался на призрачные дымные клочья  и
мы обнаружили себя уже за выходом из бухты. Над морем воцарился
полный  штиль,  на  поверхности  темно-зеленой воды серебряными
монетами сверкали отражения далеких светил. Холодно  было  так,
что  зуб  не  попадал  на  зуб.  Только  я хотел предложить Джо
повернуть лодку обратно в залив, как вдруг услышал его истошный
крик и в тот же миг -- в первый раз за все время  нашей  погони
за  миражами  --  явственно  услыхал скрип уключин. Я обернулся
через плечо туда, куда смотрел Джо, и кровь застыла  у  меня  в
жилах  --  прямо  над  нами  громадным  хищным клювом навис нос
корабля...
     Ужас сковал мои члены при виде этой гротескно-жуткой  тени
на  фоне  звездного  неба,  перехватило  дыхание  от  страшного
свистящего звука, который издавал при  движении  этот  корабль.
Джо  заорал  и  стал бешено выгребать назад и мы каким-то чудом
успели ускользнуть с пути  корабля  на  мгновенье  раньше,  чем
плавучая  громада проутюжила то место, где только что была наша
лодка.
     По обеим сторонам корабля мерно поднимались  и  опускались
длинные весла, толкая его вперед, и, хоть мне никогда прежде не
доводилось   видеть  подобных  рукотворных  монстров,  я  сразу
признал в нем галеру.  Но  что  она  делала  у  наших  берегов?
Побывавшие   в  самых  дальних  уголках  света  морские  волки,
случалось, рассказывали об этих судах, по сю пору  используемых
варварамиязычниками.  Но  варварские  страны  от  нас  отделяли
тысячи долгих миль, да и не была эта галера похожа на  те,  что
описывали ходившие за три моря.
     Мы пустились в погоню за кораблем и, как ни странно, хотя,
казалось,  она вот-вот взлетит, вспоров очередную волну острым,
как  жало,  носом,  довольно  быстро  нагнали   ее   --   хвала
Всевышнему,  он  создал  галеру  тихоходной.  Привязав фалинь к
свисающей с  кормы  цепи  вне  пределов  досягаемости  огромных
весел,   мы  принялись  громко  кричать,  приветствуя  команду.
Подождав и не получив никакого ответа, мы побороли свои  страхи
и,  вскарабкавшись  по  цепи,  очутились  на  палубе, самый вид
которой наводил на мысли о давно  минувших  днях  и  рисовал  в
воображении  яркие  картины  кровавых  морских  битв.  Она была
совершенно пуста.
     -- Вылитый пиратский рейдер, -- угрюмо пробурчал  Джо,  --
совсем  древняя,  гнилая калоша, -- того и гляди, развалится на
части!
     Никого не было и у массивного рулевого весла, управляющего
движением судна. Мы подкрались к трапу, спускающемуся к скамьям
гребцов, и заглянули вниз... Если  и  случалось  мне  когдалибо
балансировать  на  грани безумия, так это в тот самый момент --
мы увидели гребцов, со скрипом опускающих весла в свинцовосерую
воду. И все они были... скелеты!
     Истошно вопя, мы кинулись по палубе к корме, где  оставили
лодку.  На  бегу я запнулся обо что-то и со всего маху грянулся
на обветренные доски. И  то,  что  я  увидел,  лежа,  было  еще
ужасней  кошмаров  внизу:  предметом,  о  который я споткнулся,
оказалось  человеческое  тело  и  в  неясном  призрачном  свете
крадущегося  с  востока  рассвета  я  заметил  рукоять кинжала,
торчащего между его лопаток.
     Джо, схватившись за планширь, торопил меня  пронзительными
криками.  Вместе  мы  мигом  отвязали  свой  линь и отчалили от
злополучного  судна.  А  потом  медленно  двинулись  вслед   за
галерой,  которая,  казалось,  направлялась  прямиком к берегу,
минуя причалы. Приблизившись к пристани, мы  увидели,  что  она
полна  народа.  Люди,  видимо,  разыскивали  нас,  пропавших, а
теперь стояли, онемев при виде грозного призрака, возникшего из
ночи и грозно шумящего океана.
     Галера на полной  скорости  шла  к  берегу,  с  неприятным
свистом  рассекали  воздух длинные весла и обрушивались в воду,
создавая пенистые бурунчики, бурлила позади кильватерная струя.
И вдруг, чуть-чуть  не  дойдя  до  мелководья  --  громогласной
"кр-р-р-рах!", потрясшее залив и породившее зловещее гулкое эхо
--  корабль  прямо на глазах начал растворяться в воздухе. Там,
где он только что был, теперь  лишь  волновалась  темно-зеленая
вода.  Впрочем, нет, что-то там плавало. Но в эти места никогда
раньше не заносило плавника или каких-нибудь дохлых рыб!
     Мы сошли на берег под возбужденный  гул  голосов,  который
внезапно  смолк.  Стало  ясно, что за зловещий "плавник" носили
волны.
     В свете нарождающегося солнца стояла  возле  своей  хижины
Молл Фэррелл, ее тощая рука указывала в сторону моря. И, словно
повинуясь  безмолвному приказу, серая приливная волна выбросила
на влажный песок к  ее  ногам  нечто.  И  все  мы,  скопившиеся
кругом,  увидели пару невидящих глаз на неподвижном белом лице.
Джон Калрек вернулся домой.
     Волны слегка покачивали страшный подарок моря, и когда он,
целиком послушный их воле, внезапно перекатился  на  бок,  люди
увидели  торчавшую  из  спины  ручку  ножа  -- кинжала, который
каждый из нас тысячу раз видел свисающим с пояса Лживых Губ  --
Канула.
     --  Да,  черт возьми, это я убил его! -- не имея более сил
контролировать себя, закричал Канул, его трясло и  корчило  под
десятками  обвиняющих  глаз. -- Однажды в море -- стоял мертвый
штиль -- в пьяной заварухе я зарезал  его  и  спихнул  тело  за
борт! А теперь он из далей морских пришел за мной, -- голос его
опустился    до    отвратительного    дрожащего    шепота,   --
п-п-прок-клятие с-сбыв-вается: м-море н-не  ж-желает  х-хранить
ег-г-го тело...
     И  негодяй,  сотрясаемой  крупной  дрожью,  безвольно осел
наземь, в его глазах застыла тень грядущей виселицы.
     --  Да,  --  раздался  голос  Молл  Фэррелл,  глубокий   и
ликующий,  --  это  сам  Сатана  послал  древнюю  галеру из ада
затонувших кораблей! Послал корабль, красный от крови, пролитой
на его палубе, полный воспоминаний о кошмарных  злодеяниях!  Ни
одно  другое  судно  не вынесло бы груза этих гнусных останков,
этой мерзкой падали. Море творит свою месть и свое  правосудие,
помогая  и  мне  добиться своего!! А теперь смотрите все, как я
плюю в лицо Джону Калреку!
     И с жутким победным смехом она  наклонилась  вперед,  лицо
покраснело от прилившей к нему крови. Над беспокойно вздыхающим
морем всходило Солнце.

     СЕРДЦЕ СТАРОГО ГАРФИЛДА

     Я  сидел  на крыльце, когда дедушка, прихрамывая, вышел из
дома,  опустился  в  свое  любимое  мягкое  кресло  и  принялся
набивать табак в трубку из кочерыжки кукурузного початка.
     -- Ты что, на танцы собрался? -- спросил он.
     --  Жду  дока Блейна, -- ответил я, -- мы с ним собирались
навестить старика Гарфилда.
     Дед раскурил трубку и  сделал  пару  затяжек  прежде,  чем
заговорил снова:
     -- Что, плохи дела у старины Джима?
     -- Док говорит, у него практически нет шансов.
     -- Кто ухаживает за ним?
     --  Джо  Брэкстон,  -- вопреки желанию самого Гарфилда. Но
кто-то ведь должен с ним оставаться.
     Дедушка с шумом затянулся и долго  смотрел  на  полыхающие
далеко в холмах зарницы, потом произнес:
     -- А ведь ты думаешь, что старый Джим -- самый отъявленный
враль в нашем графстве, разве не так?
     -- Ну... он рассказывает очень славные истории, -- признал
я. --  Но  некоторые  события,  в  которых  он,  по его словам,
принимал  участие,  должны  были  происходить  задолго  до  его
рождения.
     --  Я  перебрался в Техас из Тенесси в 1870 году, -- голос
деда неожиданно стал резким, -- и видел,  как  этот  городишко,
Лост  Ноб,  вырос  на пустом месте. Паршивой дощатой бакалейной
лавки и той не было, когда я очутился  здесь,  но  старый  Джим
Гарфилд уже поселился там, где и сейчас живет, только тогда его
домом  была  немудрящая  бревенчатая  хибара.  И  сегодня он не
выглядит ни на день старше, чем в тот момент, когда  я  впервые
его увидел.
     --  Ты  никогда  не упоминал об этом, -- признаться, я был
удивлен.
     -- Да решил, что ты воспримешь это как старческий  маразм,
--  ответил  он.  --  Старый  Джим  был первым белым человеком,
осевшим в  этих  местах.  Он  построил  свою  хижину  в  добрых
пятидесяти  милях  к  западу  от границы. Бог его знает, как он
решился на такое, в этих холмах, кишевших команчами.
     В ту пору, когда мы с ним  впервые  встретились,  его  уже
называли  старым  Джимом.  Помню,  как он рассказывал мне те же
самые истории, которые потом довелось услышать и тебе:  о  том,
как  он  участвовал в битве у Сан-Хасинто еще совсем юнцом, и о
том, как он разъезжал по прерии с  Ивеном  Кэмероном  и  Джеком
Хэйесом... Только вот я верил ему, а ты -- нет.
     -- Но это же было так давно!.. запротестовал я.
     -- Последний рейд против индейцев в этих краях состоялся в
188-74  году, -- погрузился в воспоминания дедушка. -- Был бой,
я был там и был там старый Джим. Я лично  видел,  как  он  сшиб
старого  вождя  Желтую  Косу  с  мустанга из ружья для охоты на
буйволов с расстояния в семь сотен ярдов.
     Но еще до того мы вместе с  ним  побывали  в  переделке  у
излучины  Саранчовой  реки.  Банда команчей пришла из мескеталя
[Примечание: вид деревьев семейства бобовых, произрастающих  на
юге  США и в Мексике. Стручки мескета богаты сахаром и пригодны
в пищу.], убивая и грабя всех на своем пути,  перевалила  через
холмы.  Когда они уже возвращались вдоль Саранчовой, наш кордон
встретил их и принялся  преследовать,  наступая  на  пятки.  Мы
схватились на закате в низине, заросшей мескетом, убили семерых
из них, а остальные еле унесли ноги в зарослях кустарника. Но и
трое  наших  парней  полегло в этом бою, а Джиму Гарфилду копье
пронзило грудь.
     Рана его была ужасной. Джим мало чем отличался с  виду  от
мертвеца,  и  неудивительно,  --  никто не смог бы выжить после
такого ранения, как это. Но тут из кустов, откуда ни  возьмись,
вышел  старый  индеец.  Мы  навели  на него ружья, а он знаками
показал, что пришел с миром, и заговорил по-испански. Не  знаю,
почему  мы  не изрешетили его на месте, ведь кровь так и кипела
от желания драться и убивать; но было в нем что-то  такое,  что
удержало нас от стрельбы. Он сообщил, что родом не из команчей,
он-де  старинный  друг Гарфилда и хочет ему помочь. Он попросил
нас перенести Джима в рощицу мескета и оставить с ним  наедине.
По  сей  день  не пойму, почему мы послушали его, и все-таки мы
это сделали.
     Ох, и ночка была: раненый стонет и молит  о  воде,  вокруг
лагеря  трупы  разбросаны,  темно  хоть  глаз выколи и один Бог
ведает, не подкрадутся ли во  тьме  вернувшиеся  команчи...  Мы
решили  заночевать прямо там потому, что лошади совсем выбились
из сил; никто за всю ночь так и не сомкнул глаз, но команчи  не
появились. Что происходило в это время в зарослях мескета, я не
знаю  и  индейца  этого странного больше не видал, но только до
самого утра я слышал бросающие в дрожь завывания -- и  испускал
их явно не умирающий, да еще в полночь принялась где-то кричать
и ухать сова.
     А   на   рассвете   в   лагерь  приковылял  Джим  Гарфилд,
изможденный и бледный, но живой, рана на его груди закрылась  и
уже  начала заживать. С тех самых пор он никогда не упоминал ни
об этом ранении, ни  о  самой  стычке  с  краснокожими,  ни  об
индейце,  что появился и исчез столь таинственно. И он перестал
стареть, -- сейчас Джим выглядит точно так же, каким был тогда:
мужчина чуть за пятьдесят.
     Дедушка, закончив рассказ, умолк, и в тишине стало слышно,
как внизу на дороге урчит машина, а вскоре сумрак прорезали два
ярких луча света.
     -- Это док Блейн, -- сказал я. -- Когда вернусь, расскажу,
как там Гарфилд.
     Пока  машина  преодолевала  три   мили   поросших   дубами
холмистых  склонов,  отделяющие Лост Ноб от фермы Гарфилда, док
Блейн поделился со мной своим мнением насчет больного старика:
     -- Буду весьма удивлен, если мы застанем его в  живых,  --
заявил  он,  -- на нем места живого нет. Вообще, у человека его
возраста должно бы хватить здравого смысла не браться объезжать
молодую дикую лошадь.
     -- Не такой уж он и старый, судя по виду, -- заметил я.
     -- В следующем году  я  отмечу  свое  пятидесятилетие,  --
ответил док Блейн. -- Так вот, я знаю его всю свою сознательную
жизнь  и  могу  точно тебе сказать: к моменту нашего знакомства
ему было никак не меньше, чем мне сегодня. Внешность может быть
очень обманчива.
     Жилище старого Гарфилда было настоящим пережитком старины.
Доски приземистого, вросшего в землю домишка отродясь не  знали
покраски.  Ограда  фруктового  сада  и загоны для животных были
сработаны из железнодорожных рельсов.
     Старый Джим лежал на своей грубо сколоченной кровати,  под
суровым  но  умелым и эффективным присмотром человека, которого
док Блейн нанял вопреки протестам  старика.  Едва  взглянув  на
него,  я  снова  поразился  его  удивительной,  но тем не менее
очевидной жизнеспособности. Годы согнули тело, но  не  иссушили
его, все еще упруги и эластичны были мышцы, прикрывающие старые
кости.  Достаточно  было  посмотреть  в лицо этого человека, со
стоическим спокойствием терпящего боль, чтобы понять, сколько в
нем таится жизненной силы.
     -- У него бред, -- сказал  Джо  Брэкстон  с  присущей  ему
флегматичностью.
     --  Первый белый в этих местах, -- пробормотал старый Джим
вполне отчетливо. -- Никогда раньше в холмах  не  ступала  нога
белого   человека.   Стал   старым.   Хотел  осесть.  Перестать
бродяжничать, вот чего я хотел. Поселиться здесь. Чудесный  был
край,  пока  его не заполнили переселенцы и скваттеры. Видел бы
Ивэн Кэмерон эти места. Мексикашки  застрелили  его.  Будь  они
прокляты!
     Док Блейн покачал головой:
     -- У него все внутри переломано. Не пережить старику этого
дня.
     Гарфилд   неожиданно  поднял  голову  и  поглядел  на  нас
абсолютно чистым, незамутненным взором:
     -- Ошибаешься, док, -- просипел он с  натугой,  дыхание  с
хрипом  выходило  из его горла. Я выживу. Что сломанные кости и
перекрученные кишки? -- Чепуха! Тут все решает  сердце.  Доколе
качает  этот насос, человек не умрет. А мое сердце... Послушай!
Почувствуй, как оно бьется!
     Скривившись от боли, он  ощупью  нашел  запястье  доктора,
потянул  к  себе  и  прижал  его руку к своей груди, пристально
глядя в лицо дока Блейна с жадным ожиданием.
     -- Исправен моторчик, разве нет?  --  выдохнул  он.  --  И
мощный, как бензиновый двигатель!
     Блейн подозвал меня:
     --  Приложи-ка  руку, -- сказал он, пристраивая мою ладонь
на обнаженную грудь старика, -- весьма замечательная  сердечная
деятельность...
     В  свете  масляной  лампы я заметил огромный белесый шрам,
который могло бы оставить копье  с  кремневым  наконечником.  Я
положил  руку  прямо  поверх  шрама  и  с  губ  моих  сорвалось
невольное восклицание. Под  моей  ладонью  пульсировало  сердце
старого  Джима  Гарфилда, но его биение настолько отличалось от
работы любого другого сердца, которое мне доводилось слушать...
Мощь  его  поражала,  --  ребра  старика  все   вибрировали   в
постоянном ритме. Это больше напоминало деятельность отлаженной
динамо-машины,  нежели  человеческого  органа.  У меня возникло
ощущение, будто рвущаяся из его груди удивительная сила влилась
в мою руку, поднялась вверх по ней и заставила мое  собственное
сердце  мощно  забухать  в  унисон  с  этим  непостижимым живым
мотором.
     -- Я не могу умереть, -- с трудом  выговорил  Джим,  --  я
буду  жить  так  долго, как сердце в моей груди. Только пулей в
голову можно убить меня. И даже тогда я не буду в полном смысле
мертв, ведь сердце мое будет продолжать биться. Оно, впрочем, и
не мое, а принадлежит Человеку-Призраку, липанскому  вождю.  То
было  сердце  бога,  которому  поклонялись  липаны до того, как
команчи вытеснили их с родных холмов.
     -- Я познакомился  с  Призраком  еще  на  Рио-Гранде,  где
побывал  вместе с Ивэном Кэмероном. Как-то раз я спас его жизнь
от мексиканцев. Он протянул между нами нить  вампума  духов,  и
отныне  один  из  нас  мог видеть или чувствовать, когда другой
нуждался в помощи. И он пришел, узнав, что я попал в переделку,
тогда, когда заработал этот шрам. Я, почитай,  был  мертв,  как
полено.  Копье  рассекло мое сердце пополам, как нож мясника --
кусок говядины.
     -- Всю ночь Призрак колдовал, призывая мой дух обратно  из
страны  теней.  Я  даже  немного  помню этот полет: было темно,
потом тьму сменил сероватый сумрак; я плыл сквозь серые  туманы
и   слышал  вой  и  причитания  мертвецов  позади  во  мгле.  И
вождь-таки вытащил меня оттуда.
     -- Он извлек из моей  груди  то,  что  осталось  от  моего
смертного  сердца  и  вставил на его место сердце божества. Оно
все еще принадлежит  ему,  и  когда  я  окончу  свой  путь,  он
вернется за ним. Это новое сердце дало мне силу и неуязвимость,
года  обходили  меня стороной. И что мне до того, что некоторые
болваны здесь зовут меня старым брехлом? Я знаю то, что я знаю.
Но слушай...
     Словно  когти  зверя,  его  пальцы  молниеносно   стиснули
запястье  доктора  Блейна.  Из-под  косматых  бровей  сверкнули
глаза, бесконечно старые и одновременно удивительно молодые, на
мгновение старик напомнил мне орла, спикировавшего на добычу.
     -- Если  вдруг,  по  несчастной  случайности,  сейчас  или
когда-нибудь позднее я все-таки умру, пообещай мне: ты вскроешь
мне  грудь  и  вынешь  сердце,  что  одолжил  мне  давным давно
Человек-Призрак! Оно принадлежит ему. Пока оно  бьется  в  моей
груди,  дух будет привязан к телу, даже если голова моя лопнет,
как раздавленное яйцо! Живой дух в гниющем теле! Обещай мне!
     -- Хорошо, хорошо, обещаю, -- с готовностью согласился док
Блейн, потворствуя старику, и  старый  Джим  Гарфилд  откинулся
назад со свистящим вздохом облегчения.
     Он не умер ни той ночью, ни следующей, ни спустя еще одну.
Я хорошо запомнил следующий день, потому что в этот день у меня
вышла стычка с Джеком Кирби.
     Люди   скорее  готовы  поддерживать  хорошие  отношения  с
задирами, нежели заниматься кровопролитьем. И оттого, что никто
не взял на себя труд пристрелить его, Кирби возомнил,  что  вся
округа его боится.
     Он приобрел бычка у моего отца, и когда отец пришел к нему
за платой,  имел  наглость заявить, что отдал деньги мне -- это
была чистейшая ложь! Я отправился разыскивать Кирби и обнаружил
его в компании собутыльников,  хвастающего  своим  ухарством  и
расписывающего  толпе,  как  он вздует меня и заставит сказать,
что я получил от него деньги и самолично опустил в свой карман.
От услышанного кровь ударила мне в голову и я бросился на него,
размахивая  своей  скотоводческой  винтовкой.  Я  бил  его   по
физиономии  и  бокам,  по  шее,  по животу и груди; и жизнь его
спасло только то, что окружающие оттащили меня.
     Потом  были  предварительные  слушания,  меня  обвинили  в
неправомерном  нападении  и  нанесении телесных повреждений, но
вынесение решения суда было отложено на неопределенный срок. На
Кирби, как и положено заправскому драчуну, все заживало как  на
собаке  и  скоро  до  меня  уже  дошли слухи, что он собирается
мстить. Еще бы, -- ублюдок был патологически тщеславен, а я так
повредил его репутации "крутого парня"...
     И пока поправлялся Джек Кирби, старик Гарфилд  поправлялся
тоже,   к   вящему   изумлению   окружающих  и  дока  Блейна  в
особенности.
     Я хорошо помню тот вечер, когда док Блейн снова взял  меня
с  собой  на  ферму  старого Джима Гарфилда. Я только устроился
поудобней в забегаловке Ловкача Корлана, пытаясь заставить себя
выпить те помои, которые он  почему-то  именовал  пивом,  когда
вошел док и принялся уговаривать меня поехать с ним.
     Мы  ехали  по  продуваемой всеми ветрами разбитой дороге в
машине дока и я спросил:
     -- Почему вы так настаивали, чтобы я отправился с вами,  и
именно сегодня? Ведь эта поездка не связана с выполнением ваших
профессиональных обязанностей, не так ли?
     -- Нет, -- ответил он честно. -- Джима оказалось не так-то
просто  укокошить.  Он  уже  вполне  оправился  от повреждений,
которых с лихвой хватило бы, чтобы убить быка. Сказать тебе  по
правде,  дело  в  том,  что Джек Кирби разгуливает по Лост Ноб,
твердя, что пристрелит тебя, как только увидит.
     -- Боже правый, вот так здорово! -- воскликнул я, порядком
разозлившись. -- Теперь  каждый  болван  будет  думать,  что  я
смылся  из  города  из страха перед ним. Поворачивайте и везите
меня назад, черт побери!
     -- Будь благоразумен, -- призвал док. -- Все знают, что ты
не боишься Кирби;  ты  низверг  его  с  пьедестала,  вот  он  и
бесится.  Но ты сейчас не в том положении, чтобы снова попадать
в неприятности с ним, -- судебный процесс только закончился...
     Я рассмеялся и сказал:
     -- Что ж, если он так уж упорно меня  ищет,  то  найдет  у
старого  Гарфилда  так  же  легко,  как и в городе, ведь Ловкач
Корлан слышал, как вы сказали, куда  мы  едем.  А  Ловкач  меня
терпеть не может с тех самых пор, как я обставил его на скачках
прошлой осенью.
     -- Об этом я как-то не подумал, -- озабоченно сказал док.
     --  Да  черт с ним, забудьте, -- посоветовал я. -- У Кирби
кишка тонка на что-нибудь кроме болтовни.
     Но я ошибался: затронуть тщеславие хвастуна  и  задиры  --
все равно что ранить его в самое чувствительное место.
     Когда  мы  добрались  до фермы, кровать Джима пустовала, а
сам он сидел в комнате,  прилегающей  к  крыльцу  и  являющейся
одновременно  гостиной  и  спальней, посасывая трубку и пытался
читать газету в тусклом свете масляной лампы. Все окна и  двери
были  распахнуты  настежь  для  прохлады и около лампы вилась и
жужжала мошкара, но старика это не беспокоило.
     Мы присели и первым делом обсудили погоду,  --  и  это  не
было,  как  могло  показаться  на  первый взгляд, пустопорожней
болтовней, в стране, где жизнь и благополучие людей зависят  от
солнца,  дождя  да  того,  смилостивятся  ли  над  ними ветры и
засуха. Разговор плавно перетек в другое русло, а еще некоторое
время спустя док Блейн напрямую заговорил о том, что давно  его
грызло:
     --  Джим,  --  осторожно  начал  он, -- той ночью, когда я
совсем было решил, что ты помираешь... ты тогда  говорил  много
всякого о своем сердце, об индейце, который тебе его "одолжил".
Я  вот  что  хотел узнать: какая часть из сказанного тобой была
бредом?
     -- Ничего, док, -- сказал Гарфилд, глубоко затягиваясь. --
Все -- чистейшая правда. Человек-Призрак, липанский жрец  Богов
Ночи,  заменил  мое  мертвое,  разрубленное  сердце  на другое,
принадлежащее одному из тех, кому  он  поклоняется.  Я  сам  не
оченьто  представляю,  что  это  за  существо  такое  --  нечто
бессмертное из глубины веков, так он сказал,  старый  вождь  --
но,  будучи  богом,  оно  могло  некоторое  время  обойтись без
сердца. А когда я умру, -- это  может  произойти  только,  если
разнести  мне  башку  в  пух  и  прах,  --  сердце  должно быть
возвращено его владельцу.
     -- Ты хочешь сказать, что  совершенно  серьезно  предлагал
вырезать  сердце  у  тебя  из  груди? -- потрясенно спросил док
Блейн.
     -- Это необходимо сделать, -- ответил старый  Гарфилд:  --
Так  сказал  Человек-Призрак.  Живая сущность в мертвом теле --
что может быть противоестественнее?
     -- Да что за дьявол этот Призрак?
     -- Я уже говорил тебе: колдун  и  знахарь  племени  липан,
владевшего  этой страной до прихода команчей, которые вытеснили
его за РиоГранде. Я был с ним дружен. Думаю, он единственный из
липан, оставшийся в живых.
     -- В живых? До сих пор?
     -- Я не знаю, -- признался старик. -- Не знаю, жив он  или
мертв.  Не  знаю,  жив ли он был, когда явился ко мне после той
заварушки на Саранчовой,  или  даже  тогда,  когда  мы  впервые
встретились  в  южных краях. Я имею в виду, живой в том смысле,
как мы понимаем жизнь.
     -- Что за галиматья?! -- воскликнул док, совершенно сбитый
с толку, а я почувствовал, как волосы зашевелились  у  меня  на
голове. Снаружи было безветренно и неестественно тихо, в черном
небе  подмигивали  звезды,  недвижимыми  темными тенями замерли
дубовые  рощи.  Лампа  отбрасывала  на  стену  гротескную  тень
старого  Гарфилда.  Глядя на нее, казалось, что обладатель тени
начисто лишен человеческого облика, да и слова его были  сродни
тем, что можно услышать в кошмарном сне.
     --  Я  знаю: тебе не понять, -- сказал Джим. -- Я и сам не
понимаю, а просто чувствую и знаю, что это так, но не имею слов
для объяснения. Липаны были ближайшими родственниками апачей, а
к  тем  немало  тайных  знаний  перешло  от  индейцев   пуэбло.
ЧеловекПризрак  БЫЛ, -- вот и все, что я хочу сказать, -- уж не
знаю, живой или мертвый, но он БЫЛ. И более того, он ЕСТЬ.
     -- Интересно, кто из нас спятил: ты или я? -- вставил  док
Блейн.
     --  Ну  что  ж, -- сказал старый Джим, -- тогда скажу тебе
еще больше: Призрак знавал Коронадо.
     -- Так и есть, --  чокнулся,  --  пробормотал  док  Блейн.
Вдруг он вздернул голову: Что это?
     --  Лошадь  свернула  с  дороги  и  остановилась,  судя по
звукам, -- сказал я.
     И,  как  дурак,  подошел  к  двери  и   выглянул   наружу.
Представляю,  как  четко  вырисовывалась  моя  фигура  в  свете
горящей  позади  лампы!  В  сгустке   теней,   где,   я   знал,
остановилась  лошадь с седоком, сверкнуло и раздался крик дока:
"Осторожно!" -- бросившись к двери, он сшиб меня  с  ног  и  мы
покатились  по  полу.  В  это  же  мгновение  я  услышал  треск
ружейного выстрела... Старый Гарфилд как-то странно  хрюкнул  и
тяжело осел на пол.
     --  Джек  Кирби!  -- пронзительно крикнул док Блейн. -- Он
убил Джима!
     Я вскочил, слыша перестук  копыт  разворачиваемой  лошади,
сдернул  со  стены  ружье  старого  Джима,  без долгих раздумий
выскочил на обветшалое крыльцо и разрядил оба ствола в размытые
очертания движущейся цели на фоне  звездного  неба.  Заряд  был
слишком  легким,  чтобы  убить  кого  бы  то  ни  было на таком
расстоянии, но  даже  этот,  опасный  лишь  для  малой  пичуги,
выстрел  ужалил  коня  --  тот взбесился и понес, поднявшись на
дыбы и крутанувшись на месте, через изгородь из  рельсов  прямо
во  фруктовый  сад  не разбирая дороги. Толстый сук персикового
дерева вышиб всадника из седла, он рухнул на землю и замер  без
движения.  Я  помчался  туда и склонился над ним. Это и в самом
деле оказался Джек Кирби, и шея его была  сломана,  как  гнилая
ветка.
     Я оставил его валяться и побежал обратно к дому. Док Блейн
уложил старого Гарфилда на скамью, которую затащил с крыльца, и
лицо его  было  белее,  чем  я  когда-либо  видел.  Старый Джим
представлял собой жуткое зрелище: он был  застрелен  устаревшим
патроном  "45-70"  и с такого расстояния тяжелая пуля буквально
снесла ему полчерепа. Лицо и тело были забрызганы каплями крови
и мозгов. Он располагался  прямо  за  моей  спиной,  несчастный
старый чертяка, и принял на себя свинец, предназначавшийся мне.
     Дока  Блейна  трясло,  как  будто он был новичком в такого
рода делах.
     -- Можешь ли ты утверждать, что он мертв? -- спросил он.
     -- Вам виднее, -- отозвался я. --  Но  даже  самый  полный
осел сказал бы, что перед нами труп.
     --  Он ДОЛЖЕН БЫТЬ трупом, -- голос дока был неестественно
напряжен. -- Уже явно наступила Rigor Mortis. Но  послушай  его
сердце!
     Я повиновался и невольно вскрикнул. Тело уже остыло и было
каким-то  влажным  на  ощупь,  но  в  мертвой  груди все так же
равномерно бухало таинственное это сердце, словно динамо-машина
в заброшенном доме. Кровь больше не текла по  венам,  а  сердце
все  билось  и  билось,  и  билось,  как будто отстукивая пульс
Вечности.
     -- Живая сущность в мертвом теле, -- прошептал док  Блейн,
повторяя  слова убитого; лицо его покрылось холодным потом: Что
может быть противнее  природе?  Знаешь,  я  собираюсь  сдержать
обещание,    которое    дал   ему.   Возьму   на   себя   такую
ответственность, -- все это  слишком  чудовищно,  чтобы  просто
проигнорировать.
     Нашими  хирургическими инструментами были нож для разделки
мяса и слесарная ножовка. Звезды с небес взирали безмятежно  на
густые  тени  дубрав  и  на мертвеца, лежащего в саду. А внутри
старинного дома,  в  неярком  свете  масляной  лампы  двигались
причудливые тени, дрожа и кривляясь, и прячась по углам; тускло
поблескивала  кровь  на  полу  и  скамье, где покоилась залитая
красным фигура. Единственными звуками в ночи были скрежет  пилы
по кости да уханье невидимой во тьме совы.
     Док  Блейн  просунул  окровавленную  руку  в  сделанный им
разрез и извлек наружу красный пульсирующий объект, попавший  в
полосу  света от лампы. Он с криком отпрянул, вещь выскользнула
из его пальцев и шлепнулась на стол. Я тоже невольно вскрикнул,
ибо Оно упало не  с  мягким  чавкающим  шлепком,  какой  издает
брошенный кусок мяса, но с глухим инфернальным стуком ударилось
о  двухдюймовые  доски.  Движимый  необъяснимым  побуждением, я
наклонился и осторожно поднял сердце старого Гарфилда. Ощущение
было как от чего-то хрупкого, неподатливого,  вроде  стали  или
камня, но более округлого и эластичного, чем они. По размерам и
форме  это  была  копия  человеческого сердца, только несколько
более плавных очертаний. Красно-розовая поверхность блестела  в
свете  лампы почище любого рубина. Оно продолжало биться, мощно
вибрировать в моей ладони, гоня вверх по руке волны  энергии  и
заставляя  мое  собственное  сердце  стучать в унисон. Это была
какаято космическая сила, выходящая за пределы моего  понимания
и  заключенная  в  объекте,  внешне  напоминающем  человеческое
сердце.
     Меня даже посетила мысль, что это --  своеобразное  динамо
жизни,  куда  более  близкое  к  бессмертию,  чем  подверженное
разрушению   человеческое   тело,   овеществление   вселенского
секрета,    более   удивительного,   чем   мифический   фонтан,
разыскиваемый Понсом Де Леоном. На душу мою снизошло  внеземное
озарение  и я вдруг страстно пожелал, чтобы Это стучал и билось
в моей собственной груди,  на  месте  ничтожного  сердчишки  из
мускулов и тканей.
     Тут  док  Блейн  что-то  невнятно  вскрикнул, я очнулся от
своих грез и обернулся.
     Шум от его появления был  не  больше,  чем  шорох  ночного
ветра  в  кукурузных  стеблях.  Еще секунду назад в дверях было
пусто,   а   теперь   там   стоял   он,    высокий,    смуглый,
непроницаемо-таинственный  --  индейский воин преклонных лет, в
боевых раскраске и головном  уборе,  в  набедренной  повязке  и
мокасинах.  Его  темные глаза горели, словно огни, сверкающие в
глубине бездонных черных озер. Он безмолвно протянул руку  и  я
вложил  в  нее  сердце  Джима  Гарфилда.  Он  без единого слова
повернулся и двинулся в ночь. Но когда лишь мгновение спустя мы
с доком Блейном, оправившись от потрясения, выбежали  во  двор,
там  не осталось ни единого следа человеческого присутствия. Он
исчез как ночной призрак и только  что-то  похожее  на  большую
сову  промелькнуло в полоске света, летя в направлении встающей
над холмами луны.

     ЧЕРНАЯ ГОНЧАЯ СМЕРТИ

     1. Убийца во мраке

     Египетская  тьма!  Эта  фраза  чересчур  красноречива  для
ощущения  полного  покоя,  поскольку  подразумевает  не  только
кромешную темень, но и населяющие ее невидимые существа из тех,
что снуют во мраке, избегая солнечного  света  и  хищно  бродят
где-то за пределами обыденной жизни.
     Такого рода мысли проносились в моей голове однажды ночью,
когда  я  наощупь  пробирался по узкой тропе, петляющей в глуши
соснового леса. Эти мысли,  скорее  всего,  сопутствуют  любому
человеку,  осмелившемуся  вторгнуться  ночью  в ту глухую часть
орошаемой реками лесистой  территории,  которую  чернокожие  по
некой загадочной расовой причине называют "Египтом".
     Можно  сказать,  что  по эту сторону лишенной света адской
бездны нет тьмы кромешнее  абсолютного  мрака  сосновых  лесов.
Казалось,  еле  угадываемая  тропа петляет меж осязаемых "стен"
эбенового дерева. Моему торопливому, по мере  сил,  продвижению
по  тропе  помогало чутье обитателя сосновых лесов, но к спешке
примешивалась крайняя осторожность, а мой слух  приобрел  почти
невероятную чуткость. Подобная осмотрительность возникла во мне
отнюдь  не  благодаря жутким размышлениям, навеянным темнотой и
тишиной. Для  осторожности  у  меня  была  веская  материальная
причина.  Пусть  по  земным дебрям бродят привидения с зияющими
окровавленными  глотками  и  людоедским  голодом,  как  уверяют
негры,  но  я  опасался  вовсе не привидений. Я прислушивался к
треску веточни под огромной плоской  стопой,  к  любому  звуку,
предшествующему  нападению  убийцы  из черного мрака. Существо,
которого я опасался, внушало Египту страх  несравнимо  больший,
нежели любой бормочущий призрак.
     Этим  утром  из  цепких  рук  закона  вырвался  опаснейший
негрдушегуб,  отяготивший  свою  совесть  ужасными  убийствами.
Заросшие  кустарником  берега  реки вниз по течению прочесывали
ищейки, за которыми следовали суровые мужчины с ружьями.
     Они искали его возле рассеянных  черных  поселений,  зная,
что  негр  стремится  в нужде к людям своего племени. Но я знал
Топа  Брэкстона  лучше  них;  я  знал,  что  он  отличался   от
характерного  типа  своей  расы. Он был необычайно примитивен и
атавистичен в достаточной мере, чтобы  ринуться  в  необитаемые
дебри  природы  и  жить  подобно обезумевшей от крови горилле в
одиночестве, способном устрашить и  измучить  более  заурядного
представителя его народа.
     Поэтому,  в  то  время,  как  охота  продвигалась в другом
направлении, я выехал верхом к Египту, один. Но я  углубился  в
эту  необитаемую  местность  не  только ради поисков Брэкстона.
Моей целью было предупредить, а не искать.  В  глуши  соснового
лабиринта  уединенно  жил белый человек со своим слугой и любой
обязан был предупредить их о том, что неподалеку от  их  хижины
мог затаиться только что проливший кровь убийца.
     Возможно, я был глуп, продолжив путь пешим, но мужчины под
фамилией  "Гарфилд"  не привыкли откладывать дело на полдороге.
Когда мой конь  вдруг  захромал,  я  оставил  его  у  одной  из
негритянских  хижин,  граничащих  с  территорией Египта и пошел
дальше пешим. Ночь  застала  меня  на  тропе  и  я  намеревался
остаться до утра у человека, которого собирался предупредить --
у  Ричарда Брента. Он был угрюмым отшельником, подозрительным и
чудаковатым, но вряд ли откажет мне в приюте на ночь. Брент был
загадочным типом -- никто не знал, почему он решил уединиться в
южной части соснового леса. Он прожил в старой хижине в  сердце
Египта около шести месяцев.
     Неожиданно,  мои  размышления  о  таинственном  отшельнике
мгновенно вылетели у меня из головы. Я замер на  месте,  ощущая
нервный   зуд   тыльными   сторонами   рук.  Это  было  вызвано
пронзительным  воплем  в   темноте,   пронизанным   мучительным
страхом.  Он  послышался где-то впереди меня, и вслед за воплем
наступила мертвая тишина,  когда,  казалось,  весь  лес  затаил
дыхание и тьма еще более сгустила свой мрак.
     Вопль повторился, на этот раз ближе. Затем я услышал топот
босых  ног  по  тропе  и  из темноты на меня набросилась чья-то
тень.
     *
     Револьвер был у меня в руке и я  машинально  выставил  его
перед  собой,  чтобы  отпугнуть  нападающего. Единственным, что
удержало меня оттого,  чтобы  нажать  на  курок,  было  тяжелое
прерывистое  дыхание  чужака -- признак испуга и боли. Вне себя
от  страха  мужчина  налетел  на  меня  и,  вскрикнув,   рухнул
навзничь.
     -- О Боже, спаси меня! -- всхлипывая захныкал он. -- Боже,
сжалься надо мной!
     --  Что  за чертовщина? -- осведомился я, чувствуя, как от
его мучительного бормотания шевелятся волосы на моей голове.
     Несчастный узнал  мой  голос  и  попытался  обхватить  мои
колени.
     -- Ох, масса Кирби, не дайте ему поймать меня! Он уже убил
мое тело,  а  теперь хочет мою душу! Это я -- бедный Джим Тайк.
Не дайте ему схватить меня!
     Я зажег спичку и смотрел на него в изумлении, пока она  не
догорела  до  самых  пальцев.  Чернокожий валялся передо мной в
пыли, закатывая глаза. Я хорошо знал его  --  один  из  негров,
живущих в крошечных бревенчатых хижинах на окраине Египта. Джим
был  обильно обрызган кровью и я предположил, что он смертельно
ранен. Лишь всплеск  энергии,  вызванный  лихорадочной  паникой
позволил  ему  пробежать  немалое расстояние. Кровь хлестала из
порванных вен и артерий в его  груди,  плечах  и  шее,  а  раны
выглядели  ужасно  --  рваные дыры, проделанные отнюдь не пулей
или ножом. Одно ухо было оторвано и висело  на  огромном  куске
плоти,  как  будто  вырванном  из  его  челюсти  и  шеи клыками
гигантского зверя.
     -- Кто это сделал? -- воскликнул я, когда догорела  спичка
и негр превратился в маячившее у земли еле различимое пятно. --
Медведь? -- Произнося это, я вспомнил, что ни одного медведя не
видели в Египте вот уже тридцать лет.
     --   Это   он!  --  донеслось  из  темноты  снизу  хриплое
всхлипывающее бормотание. -- Белый человек пришел в мою  хижину
и  попросил проводить его к дому мистера Брента. Он сказал, что
у него болит зуб и поэтому перевязана голова, но бинты  сползли
и я увидел его лицо -- за это он меня и убил.
     --  Хочешь  сказать,  что  он  натравил  на тебя собак? --
спросил я, поскольку его раны напоминали то,  что  я  видел  на
затравленных свирепыми псами животных.
     --  Нет,  сэр,  -- еле слышно всхлипнул негр. -- Он сделал
это сам -- а-ааа!
     Бормотание оборвалось воплем, когда  смутно  различимый  в
темноте  Джим  повернул голову и уставился туда, откуда пришел.
Смерть, повидимому, настигла его в момент вопля, потому что  он
оборвался  на  верхней  ноте.  Бедняга  судорожно дернулся, как
сшибленный грузовиком пес, и застыл недвижимый.
     Я всмотрелся в темноту и разглядел на тропе, в  нескольких
ярдах  от себя смутные очертания фигуры. Она казалась высокой и
прямой, походила на человека и хранила молчание.
     Я хотел было окликнуть неизвестного, но вдруг  неописуемый
ужас  окатил  меня  ледяной волной, приморозив язык к небу. Это
был первобытный и парализующий  страх,  но  я  не  мог  понять,
почему  эта  безмолвная  и  неподвижная  тень внушила мне такой
беспричинный ужас.
     Фигура вдруг быстро двинулась ко мне и я сумел вымолвить:
     -- Кто ты?
     Ответа не было, но тень прибавила шагу и, пока я нашаривал
спичку, приблизилась почти вплотную. Я  чиркнул  спичкой  --  и
тень со свирепым рычанием кинулась на меня, спичка была вырвана
из моих пальцев и погасла, а я почувствовал сбоку на шее острую
боль.  Мой  револьвер  почти  сам  по себе наугад выпалил и его
вспышка  ослепила  меня,  не   позволив   рассмотреть   высокую
человекоподобную фигуру, с треском бросившуюся в заросли, после
чего  мне  оставалось лишь пошатываясь побрести по лесной тропе
дальше.
     Чертыхаясь, я отыскал очередную спичку. Кровь  сбегала  по
моему плечу, напитывая рубаху. Чиркнув спичкой, я осмотрел рану
и  по  моей  спине пробежал холодок. Рубаха была порвана и тело
под ней слегка оцарапано; рана казалась незначительной, но меня
охватил неведомый доселе ужас, потому что  рана  напомнила  мне
те, что были на несчастном Джиме.

     2. "Мертвецы с порванными глотками"

     Джим  Тайк  был  мертв, он лежал ничком в луже собственной
крови, пьяно  раскинув  испачканные  красным  конечности.  Я  с
опаской  всмотрелся в окружающий лес, спрятавший в себе убившее
беднягу существо. Я уже знал, что это был человек --  силуэт  в
пламени  спички  несомненно  принадлежал  человеку.  Но  что за
оружие  могло  нанести  рану  похожую  на  безжалостную  хватку
огромных  зубов  хищного  зверя?  Я покачал головой, припоминая
изобретательность рода человеческого в создании орудий  смерти,
затем  переключился на более насущную проблему. Рискнуть ли мне
жизнью, продолжив свой путь, или вернуться  во  "внешний  мир",
чтобы привести с собой людей и собак, вытащить труп несчастного
Джима и начать охоту на его убийцу?
     Не  теряя  времени  на  сомнения,  я  решил завершить свой
замысел. Если кроме Топа Брэкстона в сосновых лесах  рыщет  еще
один  жестокий преступник, то тем более необходимо предупредить
людей в одинокой хижине. Что касалось грозившей мне  опасности,
я был уже более, чем на полпути к хижине и вряд ли опаснее идти
вперед,  нежели вернуться назад. Если я поверну и покину Египет
живым прежде, чем подниму тревогу  --  в  одинокой  хижине  под
черными соснами может случиться что угодно.
     Поэтому  я  оставил  тело Джима Тайка на тропе и продолжил
путь с  револьвером  в  руке  и  обостренным  новой  опасностью
чутьем. Тот человек не был Брэкстоном; я поверил покойному, что
напавший  был  таинственным  белым  --  я узнал бы приземистого
обезьяноподобного Брэкстона даже в темноте.  Напавший  на  меня
был высоким и тощим, меня снова охватила беспричинная дрожь при
одном воспоминании о его поджарой фигуре.
     Идти  по  черной  лесной  тропе  под скудным светом звезд,
пробивающимся  сквозь  плотные  заросли   и   подозревая,   что
безжалостный  убийца  прячется  где-то совсем близко в темноте,
неприятно.  Воспоминание  о  зверски  убитом  чернокожем  огнем
горело  у  меня  в  мозгу. Капли пота усеяли мое лицо и руки, я
десятки раз оглядывался,  впиваясь  взором  в  темноту  и  ловя
шуршание  листьев  и хруст веточек -- откуда мне знать, были то
естественный звуки леса или крадущиеся шаги убийцы?
     Однажды  я  остановился,  ощущая  как  по  коже  пробежали
мурашки,  потому  что  вдалеке,  среди  черных сосен, я заметил
бледный жутковатый огонек. Он постепенно  перемещался,  но  был
слишком  далек  от  меня,  чтобы я мог определить его источник.
Чувствуя неприятное потрескивание в волосах, я ждал сам не зная
чего, но вскоре таинственный огонек исчез. Меня так взволновали
эти необычные события, что я не сразу догадался о том, что свет
мог быть факелом из сосновой ветки в руке идущего  человека.  Я
заспешил  дальше,  ругая себя за собственные страхи, поражающие
своей неопределенностью. Опасность была чуждой для меня в  этой
стране вражды и насилия, где вековые распри тлеют на протяжении
поколений.  Угроза  пули или ножа открыто или из засады никогда
еще не заставляли меня содрогнуться, но  теперь  я  понял,  что
боюсь -- боюсь чего-то непонятного, необъяснимого...
     Увидев  среди деревьев хижину Ричарда Брента, я облегченно
вздохнул,  но  не  ослабил  бдительности.   Многие   оглушенные
опасностью  люди  погибали  буквально  на  пороге безопасности.
Постучав  в  дверь,  я  отступил  в  сторону,  всматриваясь   в
окаймляющие  крошечную поляну тени, казалось, отражающие слабый
свет из закрытых ставнями окон.
     -- Кто там? -- послышался изнутри низкий грубый голос.  --
Это ты, Эшли?
     -- Нет, это я -- Кирби Гарфилд. Открой дверь.
     Верхняя  половина  двери  распахнулась  внутрь  и в проеме
появился силуэт головы и плеч Ричарда Брента. Свет позади  него
оставлял почти все лицо Брента в тени, но не мог скрыть жестких
изможденных черт его лица и блеска серых глаз.
     --  Что  тебе  нужно так поздно ночью? -- осведомился он с
обычной для него лаконичностью.
     Я ответил кратко, потому что мне не нравился этот человек;
в нашей  местности  вежливость  --  обязанность,   которой   не
пренебрегает ни один джентльмен.
     --  Я  пришел  сказать тебе, что в этих краях вполне может
появиться опаснейший негр, Топ Брэкстон. Сегодня утром он  убил
констебля  Джо Сорли и одного доверенного заключенного, а затем
удрал из тюрьмы. По-моему, он прячется где-то в Египте. Я  счел
нужным предупредить тебя.
     --  Что  ж,  ты меня предупредил, -- рявкнул он с присущей
жителям восточных штатов краткостью. -- Почему бы тебе не уйти?
     -- Потому что я не собираюсь возвращаться через лес ночью,
-- сердито ответил я. -- Мне хотелось предупредить тебя  не  из
сочувствия,  а  потому  что  ты  --  белый. По меньшей мере, ты
должен приютить меня в своем доме до утра. Все что мне нужно --
подстилка на пол, можешь даже не предлагать мне ужин.
     Последнее прозвучало оскорблением, от которого я  не  смог
удержаться;  по крайней мере, в лесах это считают оскорблением.
Но  Ричард  Брент  проигнорировал  мой  выпад  в  сторону   его
скаредности  и  черствости. Он нахмурясь уставился на меня, и я
по-прежнему не видел его рук.
     -- Ты не встречал на дороге Эшли? -- спросил он наконец.
     Эшли был его слуга, такой же мрачный тип,  как  и  хозяин.
Раз  в  месяц  Эшли  ездил  в  одну  из отдаленных около речных
деревень за припасами.
     -- Нет. Наверное, он был в деревне и выехал  оттуда  после
меня.
     --  Кажется,  мне придется все-таки впустить тебя, -- тихо
проворчал он.
     -- Тогда поторопись, -- сказал я. -- У меня ранено  плечо,
я  хотел бы промыть и перевязать его. Сегодня ночью охотится на
людей не только Топ Брэкстон.
     Услышав это, он вдруг перестал возиться с нижней половиной
двери и его физиономия изменилась.
     -- А ну поясни!
     -- В миле отсюда лежит на тропе  мертвый  негр.  Тот,  кто
убил его, пытался прикончить и меня. Может, он охотится на тебя
--  откуда  мне  знать?  Черномазый,  которого он убил, вел его
сюда...
     *
     Ричард Брент дернулся и лицо его посинело.
     -- Кто... о ком  ты  болтаешь?  --  Его  голос  дрогнул  и
неожиданно сорвался на фальцет. -- Что за человек?
     --  Не  знаю.  Этот тип ухитряется распарывать свои жертвы
как гончая.
     -- Гончая! -- едва не завопил он и его  физиономия  ужасно
исказилась: глаза вылезли из орбит, жесткие волосы приподнялись
дыбом  на  черепе,  а  кожа  приобрела  пепельный оттенок. Губы
Брента раздвинулись, обнажая зубы в дьявольский усмешке страха.
     -- Убирайся! -- задыхаясь выдавил он. -- Теперь я понял! Я
понял, почему ты хотел попасть в мой дом! Ты проклятый  дьявол!
Это  он  послал  тебя!  Ты  шпион!  Уходи!  --  Последнее слово
прозвучало воплем, руки Брента, наконец, поднялись  над  нижней
половиной  двери и я заглянул в огромные дула обреза дробовика.
-- Уходи, пока я не убил тебя!
     Я шагнул назад с крыльца, покрываясь мурашками при мысли о
том, что мог наделать выстрел в  упор  из  этого  смертоносного
оружия. Черные дыры и маячившее за ними лиловое искаженное лицо
обещали ежесекундную гибель.
     --  Проклятый глупец! -- пробурчал я, нарываясь на ужасную
неприятность.  --  Поосторожней  с  этой  штукой  --  я  ухожу.
Предпочитаю иметь дело с убийцей, нежели с сумасшедшим.
     Брент  промолчал.  Задыхаясь  и  дрожа как в лихорадке, он
затаился за своим дробовиком, следя за тем, как я поворачиваюсь
и  покидаю  поляну.  Очутившись  среди  деревьев,  я   мог   бы
обернуться  и  подстрелить  его без особого опасения, поскольку
мой 45 калибр превосходил дальностью боя его рассеивающий дробь
обрез. Но я пришел сюда, чтобы предупредить этого глупца, а  не
убивать его.
     Верхняя половина двери захлопнулась, когда я вошел в лес и
поток  света  исчез.  Я  обнажил  револьвер  и снова зашагал по
темной тропе,  прислушиваясь  к  малейшим  звукам  под  черными
ветвями.
     Мои  мысли  сосредоточились  на  Ричарде  Бренте. Тот, кто
искал  дорогу  к  его  дому  наверняка  не  был   его   другом!
Лихорадочный  страх  хозяина  хижины  граничил  с  безумием.  Я
задался вопросом, не от этого  ли  человека  Брент  прячется  в
глухой части соснового леса, граничащей с рекой. Наверняка этот
отшельник  кого-то  избегал,  поскольку  он  никогда не скрывал
ненависти к этой стране и  презрения  к  аборигенам,  черным  и
белым.  Но  я  никогда  не  верил,  что  Брент  --  преступник,
прячущийся от правосудия.
     Свет за моей спиной окончательно  исчез  и  меня  охватило
странное  леденящее  чувство  --  как  будто исчезновение этого
света, пусть от  враждебного  источника,  отсекло  единственное
звено,  соединяющее  кошмарное  приключение  с  миром  здравого
смысла и человечности. Угрюмо взяв себя  в  руки,  я  продолжал
свой путь по тропе. Но пройдя совсем немного, снова замер.
     На этот раз то был безошибочный звук повозки: грохот колес
сливался  со  стуком  копыт.  Кто  мог  ехать по ночной тропе в
повозке, кроме Эшли? Но  я  мгновенно  сообразил,  что  упряжка
двигалась в противоположном направлении. Звук быстро удалялся и
вскоре почти затих.
     Я  озадаченно  прибавил  шагу и вскоре услышал впереди шум
торопливых неверных шагов и судорожное дыхание, указывающее  на
чью-то панику. Я различил шаги двух человек, хотя непроницаемый
мрак  не  позволял что-либо увидеть. На этом отрезке пути ветви
переплетались над тропой, образуя черную арку,  сквозь  которую
не проникал даже блеск звезд.
     -- Эй! -- осторожно окликнул я. -- Кто идет?
     Звуки   мигом   стихли  и  представил  себе  темные  тени,
напряженно застывшие на месте, затаив дыхание.
     -- Кто вы? -- повторил я. -- Не бойтесь. Это  я  --  Кирби
Гарфилд.
     -- Стоя где стоишь! -- послышался суровый голос, в котором
я узнал голос Эшли. -- Ты и впрямь похож на Гарфилда, но я хочу
убедиться. Если двинешься, я угощу тебя свинцом.
     Послышался слабый треск и вспыхнуло крошечное пламя. В его
сиянии  обрисовалась  рука,  а  за ней квадратное жесткое лицо,
всматривающегося в мою сторону Эшли. Отблеск пламени блеснул на
револьвере в другой руке и на ней же покоилась  чужая  рука  --
узкая  и  белая,  с  блеснувшим на пальце драгоценным камнем. Я
различил в темноте силуэт  стройной  женской  фигуры,  ее  лицо
казалось во мраке бледным лепестком.
     -- Да, это вы, все в порядке, -- проворчал Эшли. -- Но что
вы тут делаете?
     --  Я  приходил предупредить Брента насчет Топа Брэкстона,
-- коротко пояснил я. Мне вообще не нравится  давать  кому-либо
отчет  в своих поступках. -- Ты о нем, разумеется, слышал. Знай
я, что ты в поселке, это сэкономило бы мне труды. А  почему  вы
идете пешком?
     --  Наши  лошади  только что убежали, -- ответил он. -- На
тропе лежал мертвый негр. Но не это напугало лошадей. Когда  мы
сошли,  чтобы  осмотреть тело, они всхрапнули, встали на дыбы и
рванулись вместе с повозкой. Пришлось идти дальше  пешими.  Это
весьма  гнусный  случай: негр выглядел так, будто его разорвала
стая волков, а запах вспугнул  лошадей.  Мы  ожидали  нападения
каждую минуту.
     --  Волки не охотятся стаями и не нападают на людей в этих
лесах. Джима убил не волк, а человек.
     *
     В гаснущем огоньке спички Эшли изумленно уставился на меня
и вскоре я увидел, как изумление на его лице сменилось  ужасом.
Он  постепенно  побледнел  и  его  бронзовая  физиономия  стала
пепельной, как случилось прежде с его хозяином. Спичка  погасла
и мы застыли в молчании.
     --  Продолжай говорить, Эшли! -- нетерпеливо потребовал я.
-- Кто эта леди?
     --  Она   племянница   мистера   Брента,   --   равнодушно
прошелестел он сухими губами.
     --  Я  Глория  Брент! -- воскликнула девушка дрогнувшим от
испуга  голосом,  манера   речи   которого   не   скрывала   ее
благородного  происхождения. -- Дядя Ричард телеграфировал мне,
чтобы я приехала к нему немедленно...
     --  Я  видел  телеграмму,  --  пробормотал  Эшли.  --   Вы
показывали  ее  мне. Только я не знаю, как он ее отправил, ведь
он не был в деревне уже несколько месяцев.
     -- Я приехала из  Нью-Йорка  при  первой  возможности!  --
заверила девушка. -- Не понимаю, почему телеграмма была послана
мне, а не любому другому члену семьи...
     -- Вы всегда были любимицей дяди, мисс, -- пояснил Эшли.
     -- Сойдя с парохода у деревни поздно вечером, я обнаружила
Эшли,  собирающегося  ехать домой. Он удивился, увидев меня, но
конечно захватил меня с собой; ну а потом этот... мертвый  негр
на дороге.
     Она  казалась  потрясенной  случившимся. Очевидно, девушка
воспитывалась в весьма утонченном и закрытом окружении.  Родись
она  подобно  мне в сосновых лесах, вид мертвеца, будь он белым
или черным, показался бы ей довольно заурядным зрелищем.
     -- Тот м... мертвец, -- заикаясь продолжала она, но в  тот
же миг получила ужасный "ответ".
     Из   черных   зарослей  у  тропы  возник  леденящий  кровь
пронзительный  смех.  Вслед  за  ним  донеслись   всхлипывающие
невнятные  звуки,  настолько  странные  и  искаженные, что я не
сразу узнал в них человеческую речь, от слов  которой  по  моей
спине пробежал холодок.
     --  Мертвецы! -- завывал нечеловеческий голос. -- Мертвецы
с порванными глотками! Много мертвецов ляжет под соснами еще до
рассвета! Мертвецы! Глупцы, можете считать себя мертвыми!
     Мы с Эшли одновременно выпалили  в  направлении  голоса  и
мерзкие   завывания   утонули  в  оглушительном  грохоте  наших
выстрелов. Но загробный хохот  прозвучал  снова,  на  этот  раз
поодаль,  в  зарослях,  а  затем  вокруг  нас сомкнулась черным
туманом тишина, в которой  я  расслышал  лишь  полуистерическое
всхлипывание  девушки.  Она  выпустила  руку  Эшли  и  отчаянно
прижалась ко мне. Я чувствовал собою  дрожь  ее  гибкого  тела.
Вероятно,  она последовала женскому инстинкту, диктующему поиск
убежища у сильнейшего; пламя  спички  открыло  ей,  что  я  был
мужчиной крупнее Эшли.
     -- Скорее, Бога ради! -- придушенно прохрипел Эшли. -- Это
где-то  неподалеку  от  хижины. Скорее! Вы идете с нами, мистер
Гарфилд?
     -- Кто это был? -- тяжело дыша спросила  девушка.  --  Или
что это было?
     --   Думаю,  сумасшедший,  --  ответил  я,  просовывая  ее
дрожащую маленькую руку себе под локоть. Но в глубине  сознания
рассудок  нашептывал  мне,  что  такой  голос не принадлежит ни
одному сумасшедшему. Он напоминал -- Боже! -- напоминал хищного
зверя,  говорящего  человеческими  словами,   но   высказанными
нечеловеческим языком!
     --  Иди по другую сторону мисс Брент, Эшли, -- приказал я.
--  И  держись  как  можно  дальше  от  деревьев.  Если  что-то
шевельнется с этой стороны, вначале стреляй, а потом спрашивай.
Я займусь тем же со своей стороны. А теперь, вперед!
     Слуга молча повиновался; он судорожно и тяжело дышал и был
испуган  куда сильнее, чем девушка. Тропа казалась бесконечной,
тьма всеобъемлющей. Страх шел с нами бок о  бок  и,  ухмыляясь,
смотрел нам в спину. Моя плоть холодела при мысли о дьявольском
когтистом и клыкастом существе, готовом прыгнуть мне на плечи.
     Маленькие ноги девушки едва касались земли, мы почти несли
ее между нами. Эшли был почти с меня ростом и крепко сложен.
     Наконец,  между  деревьями  замаячил  свет  и  с губ слуги
слетел вздох облегчения. Он прибавил шагу, мы почти побежали.
     -- Вот и наша хижина, слава Богу! -- выдохнул он, когда мы
выскочили из леса.
     -- Позови своего хозяина, Эшли, -- буркнул я.  --  Сегодня
он  уже  прогнал меня своим ружьем. Я не хочу быть застреленным
старым... -- я смол, вспомнив о девушке.
     -- Мистер Брент, -- крикнул Эшли. -- Мистер Брент!  Скорее
откройте дверь! Это я -- Эшли!
     Мгновенно  из распахнувшейся верхней половины двери хлынул
поток света и выглянул Брент с  дробовиком  в  руке.  Он  мигая
уставился в темноту.
     --  Живо в дом! -- Паника все еще дрожала в его голосе. --
Кто стоит рядом с тобой?! -- свирепо выкрикнул он.
     -- Мистер Гарфилд и ваша племянница, мисс Глория.
     -- Дядя  Ричард!  --  воскликнула  девушка  и  всхлипнула.
Оставив  нас,  она  бросилась  вперед  и,  прижав гибкое тело к
нижней половине двери, обняла его за шею. -- Дядя Ричард, я так
боюсь! Что все это значит?
     Он стоял как громом пораженный.
     -- Глория! -- повторил он. -- Что,  Бога  ради,  ты  здесь
делаешь?
     --  Но  ты  же  сам послал за мной! -- Она нашарила смятую
желтую  телеграмму.  --  Видишь?  Ты   просил   меня   приехать
немедленно!
     Лицо Брента потемнело.
     -- Я ничего не посылал, Глория! Боже милостивый, с чего бы
мне вздумалось   тащить   тебя   в  этот  ад?  Здесь  случаются
дьявольские вещи. Входи -- живо в дом!
     *
     Он распахнул дверь и втащил ее внутрь, не выпуская из руки
дробовика. Эшли протиснулся следом за ней, затем крикнул мне:
     -- Входите, мистер Гарфилд! Входите же!
     Я  не  шевельнулся.  Услыхав  мое  имя,  Брент,  казалось,
забывший  о  моем присутствии, с придушенным криком отскочил от
девушки и вздернул свое ружье. Но на этот раз я  был  наготове.
Мои  нервы  слишком  напряглись,  чтобы  продолжать сносить его
наглость. Не успел он прицелиться, как уже смотрел в дуло моего
45-го калибра.
     -- Опусти ружье, Брент! -- приказал я. -- Брось его, иначе
я прострелю  тебе  руку.  Я  сыт  по  горло  твоими  идиотскими
подозрениями.
     Он  поколебался,  выпучив  глаза,  а девушка за его спиной
отпрянула. Пожалуй, в потоке  света  из  открытой  двери  я  не
внушал  юной  девушке доверия -- моя фигура подразумевала силу,
но не была привлекательной, а мое загорелое лицо было  иссечено
шрамами жестоких речных побоищ.
     --  Он  наш  друг,  мистер  Брент, -- вмешался Эшли. -- Он
помог нам в лесу.
     -- Он дьявол! -- бушевал Брент, вцепившись в  свое  ружье,
но  не  пытаясь  больше  вскинуть его. -- Он пришел сюда, чтобы
предупредить нас о чернокожем.  Но  кто  может  быть  настолько
глуп,   чтобы   прийти  в  Египет  ночью  лишь  за  тем,  чтобы
предупредить чужака? Бог ты мой, неужели  он  одурачил  и  вас?
Говорю вам, на нем клеймо гончей!
     --  Значит,  вам известно, что он уже здесь! -- воскликнул
Эшли.
     -- Да. Этот демон сказал  мне  об  этом,  пытаясь  обманом
проникнуть  в  дом.  Господи,  Эшли,  он  все  же выследил нас,
несмотря на все наши уловки. Мы в ловушке! В поселке  мы  могли
купить  себе  защиту,  но  здесь,  в этом проклятом лесу -- кто
услышит наши мольбы и окажет помощь, когда нас с тобой  схватит
дьявол?  Что  за  глупцы  мы были, надеясь спрятаться от него в
этой глуши?
     -- Я слышал его смех, -- содрогнулся Эшли. --  Он  дразнил
нас  из-за  кустов голосом зверя. Я видел человека, которого он
убил -- разорванного  и  изуродованного  будто  клыками  самого
Сатаны. Что же нам теперь делать?
     --  Что  еще, кроме как запереться и драться до конца?! --
завопил Брент. Его нервы были в пугающем состоянии.
     --  Прошу  вас,  расскажите  мне,   что   происходит?   --
взмолилась девушка.
     С  ужасным  презрительным  смехом  Брент  махнул  рукой  в
сторону черного леса за освещенной поляной.
     --  Там  прячется  дьявол  в   человеческом   облике!   --
воскликнул  Брент.  --  Он  выслеживал  меня  по  всему свету и
наконец загнал в угол. Ты помнишь Адама Гримма?
     -- Человека, отправившегося с тобой в  Монголию  пять  лет
назад? Но ты говорил, что он умер. Ведь ты вернулся без него.
     -- Я думал, что он умер, -- пробормотал Брент. -- Выслушай
меня. Среди черных гор Внутренней Монголии, где не ступала нога
белого     человека,    наша    экспедиция    была    атакована
фанатикамидьяволопоклонниками,   черными    монахами    Эрлика,
обитающими   в  заброшенном  и  проклятом  городе  Ялган.  Наши
проводники и слуги были убиты, а  наше  стадо  похищено,  кроме
одного маленького верблюда.
     --  Гримм и я оборонялись весь день, стреляли в нападающих
из-за камней. Ночью мы решили пробиться на оставшемся верблюде,
но мне ясно было, что животное не сможет спасти  нас  обоих.  У
одного  из  нас  еще  был шанс. Когда стемнело, я ударил Гримма
из-за спины прикладом ружья и  он  упал  без  чувств.  Потом  я
оседлал верблюда и бежал...
     Брент  не  обращал  внимания на неприязненное изумление на
миловидном лице девушки. Она смотрела на дядю широко  открытыми
глазами,  будто  видя его в первый раз и была поражена тем, что
увидела. Он продолжал рассказывать, слишком  поглощенный  своей
историей  и  одержимый страхом, чтобы заботиться о переживаниях
своей племянницы. Лишенная обычной лакированной  оболочки  душа
не всегда являет собой приятное зрелище.
     --  Я  пробился  сквозь  цепи  осаждающих  и бежал в ночь.
Гримм, само собой, попал в руки дьяволопоклонников и много  лет
я   считал   его   мертвым.  По  слухам,  эти  люди  подвергали
мучительной смерти каждого пойманного чужестранца. Прошли  годы
и  я  почти  забыл  о  том случае. но вот, семь месяцев назад я
узнал, что он  жив  --  и  даже  находится  в  Америке,  мечтая
разделаться со мной. Монахи не убили его, они лишь изменили его
своими  дьявольскими трюками. Теперь он уже не совсем человек и
одержим  желанием  уничтожить  меня.   Обращаться   в   полицию
бесполезно:  никакие  полицейские  не  смогли  бы  помешать ему
хитростями и уловками осуществить свою месть. Я  больше  месяца
путешествовал  по  всей  стране,  убегая от него, как загнанное
животное пока, наконец, не решил, что мне удалось сбить его  со
следа,  найдя  себе убежище в этой глуши, среди варваров, вроде
таких типов, как этот Кирби Гарфилд!
     -- Не тебе говорить о варварах!  --  вспыхнула  девушка  с
презрением,  способным  ранить  душу любого мужчины, не будь он
безоглядно погружен в собственные страхи.
     Она повернулась ко мне.
     --  Мистер  Гарфилд,  пожалуйста  войдите.  Вы  не  должны
возвращаться по этому лесу ночью, когда в нем рыщет этот демон.
     --  Нет!  --  взвизгнул  Брент.  -- Отойди прочь от двери,
дуреха! Эшли, придержи язык. Говорю вам,  он  один  из  чудовищ
Адама Гримма! Он не переступит порога этого дома!
     Бледная   беспомощная  девушка  посмотрела  на  меня  и  я
проникся жалостью к ней, а заодно презрением к Ричарду  Бренту,
племянница которого казалась такой маленькой и растерянной.
     --  Я скорее проведу ночь среди воющих волков, чем в твоей
хижине! -- бросил я Бренту. -- Я ухожу, а  если  ты  выстрелишь
мне  в  спину, я успею убить тебя прежде, чем умру. Я бы вообще
не вернулся, не понадобись юной леди моя помощь. Она  и  сейчас
нуждается  в ней, но ты волен отказать ей в защите. Мисс Брент,
-- продолжал я, -- если хотите, я вернусь завтра  с  телегой  и
отвезу  вас  в  деревню.  Вам  лучше  будет  скорее вернуться в
Нью-Йорк.
     -- Эшли отвезет ее в деревню, -- прорычал Брент. -- Уйдешь
ты, черт побери, или нет?
     *
     Ответив ему презрительной усмешкой,  от  которой  посинела
его  физиономия, я решительно повернулся и пошел прочь. За моей
спиной хлопнула дверь, послышался  визгливый  голос  хозяина  и
плачущие  укоры  его  племянницы.  Бедняжка,  для  нее это было
кошмарным испытанием: быть выхваченной из  привычной  городской
среды  и  очутиться  в  странной  и  примитивной, на ее взгляд,
местности, среди невероятно грубых и склонных к  насилию  людей
-- а тут еще это кровавое, грозящее местью происшествие. Глухие
сосновые  леса  юго-запада  в  любую  пору  кажутся странными и
чуждыми обычному горожанину с  востока,  а  появление  мрачного
призрака  из  безмятежного  прошлого  лишь усилило их угрюмую и
таинственную атмосферу, привнеся в нее ощущение кошмара.
     Я остановился на тропе и, повернувшись, посмотрел  на  все
еще  мигающий  среди  деревьев огонек. Над хижиной на крошечной
поляне нависла роковая угроза и белому  человеку  не  подобрало
оставлять  эту  девушку  под  опекой  ненормального  дяди и его
слуги. Эшли казался  бойцом,  но  Брент  был  непредсказуем.  Я
полагал,  что  его уже коснулось сумасшествие. На это указывали
его   безумные   приступы   ярости   и   столь   же    безумная
подозрительность.  Я  не  сочувствовал  ему. Мужчина, предавший
друга, чтобы спасти собственную жизнь, заслуживает смерти.
     Но  очевидно  Гримм  тоже  сумасшедший:  о  его   кровавой
одержимости  говорило  жестокое убийство Джима. Несчастный Джим
Тайк ничем не провинился перед ним. Я убил бы  Гримма  за  одно
только  это  преступление,  будь  у  меня  возможность.  И я не
намерен был допустить, чтобы девушка пострадала за грехи своего
дяди. Если Брент не отправлял телеграмму, как он  поклялся,  то
похоже,  девушку  вызвали  сюда с какой-то зловещей целью. Кто,
кроме Гримма мог призвать девушку, чтобы заставить ее разделить
судьбу, предназначенную им для Ричарда Брента?
     Я зашагал назад по тропе. Если мне не войти в  хижину,  то
я,  по  крайней  мере, могу спрятаться где-то неподалеку и быть
наготове на тот случай, если понадобится моя помощь.  Вскоре  я
притаился под окаймлявшими поляну деревьями.
     Свет  все  еще  проникал  через  щели в ставнях, а в одном
месте  была  видна  часть  окна.  Неожиданно   оконное   стекло
разлетелось  прямо на моих глазах, будто в него чем-то швырнули
и  ночь  в  тот  же  миг  осветилась  ослепительным   пламенем,
вырвавшимся  из дверей, окон и дымовой трубы дома. На крошечную
долю секунды передо мной мелькнул черный силуэт на  фоне  ярких
языков  пламени  и  одновременно пришла мысль о том, что хижину
взорвали -- но взрыв был беззвучным.
     Яркая вспышка все еще стояла перед  моими  глазами,  когда
вселенную  заполнил  ослепительными  искрами  новый взрыв -- на
этот  раз  сопровождаемый  громовым  раскатом.  Сознание  вдруг
покинуло  меня  и я даже не успел понять, что получил внезапный
ужасной силы удар по голове сзади.

     3. Черные руки

     Вначале в моем пробуждающемся сознании забрезжил мерцающий
огонек. Я зажмурился,  тряхнул  головой  и  вдруг  окончательно
очнулся.  Я  лежал  навзничь на маленькой прогалине, окруженной
башнями черных деревьев, на которых играли блики  колеблющегося
пламени  от воткнутого рядом со мной в землю факела. Моя голова
пульсировала болью, кожу на ней стянула запекшаяся кровь, а мои
вытянутые вперед руки были скованы наручниками. Одежда  на  мне
была  порвана,  а  тело саднило, будто меня грубо волокли через
кустарник.
     Надо мной высилась сидящая на  корточках  огромная  черная
фигура  --  негр  среднего  роста, но невероятно широкоплечий и
коренастый, одетый лишь в рваные и испачканные глиной бриджи --
Топ Брэкстон. В каждой руке он держал по револьверу, из которых
целил попеременно в меня, прищуривая глаз  над  стволами.  Один
был  мой, другой принадлежал констеблю, которому Брэкстон выбил
утром мозги.
     С минуту я лежал неподвижно, следя за игрой пламени факела
на его  огромном  черном  торсе.  Блики  света  превращали  его
гигантское  тело  то  в  сияющее  эбеновое дерево, то в тусклую
бронзу. Он походил на существо из адской бездны, откуда  выполз
тысячелетия назад род человеческий. Свирепость негра отражалась
в  бугрящихся  на  мощных, по обезьяньему длинных руках мышцах,
огромных плечах и конической голове, сидящей на колоннообразной
шее. Широкие  плоские  ноздри,  тусклые  глаза,  толстые  губы,
обнажающие  смахивающие на клыки зубы -- все говорило о родстве
этого человека с его первобытными предками.
     -- Как, черт побери, ты ввязался в этот кошмар? -- спросил
я.
     Он оскалился в обезьяньей ухмылке.
     -- Тебе и впрямь пора было оклематься, Кирби, --  процедил
он. -- Я хотел, чтобы ты очнулся и увидел того, кто убьет тебя.
А потом я ворочусь и погляжу, как миста Гримм угробит старика и
девчонку.
     --  О чем ты болтаешь, черный дьявол? -- строго проговорил
я. -- Гримм? Что ты о нем знаешь?
     -- Я повстречал его в глухих дебрях  после  того,  как  он
убил  Джима  Тайка.  Слышу  пальбу,  иду поглядеть с факелом --
думал, кто-то гонится за мной. И встречаю мисту Гримма.
     -- Так это тебя я видел с факелом, -- проворчал я.
     -- Миста Гримм очень умный. Говорит,  если  я  помогу  ему
прикончить кое-кого, он поможет мне удрать. Потом берет бомбу и
швыряет  в  хижину,  но  бомба  не  убивает тех людей, а только
парализует их. Я слежу за дорогой  и  оглушаю  тебя,  когда  ты
идешь  назад. Но того парня, Эшли, не парализовало; тогда миста
Гримм берет, да и выкусывает ему глотку, как поступил с  Джимом
Тайком.
     -- Как так "выкусывает глотку"?
     --  Миста  Гримм  не  совсем человек. Он стоит и ходит как
человек, но он отчасти не то собака, не то волк.
     -- То есть, "оборотень"? -- спросил я холодея.
     -- Ага, точно,  --  ухмыльнулся  он.  --  Таких  много  на
"старой  Родине".  --  Он  вдруг посуровел. -- Я болтал слишком
долго, а сейчас вышибу тебе мозги.
     Его толстые губы застыли в мертвой усмешке  убийцы  и  он,
прищурясь, поднял револьвер в правой руке. Мое тело напряглось,
я  отчаянно  искал  какую-то  уловку, пытаясь спасти жизнь. Мои
ноги не были связаны, но руки -- скованы и малейшее их движение
отзовется горячим свинцом, пронзящим мой  мозг.  Я  лихорадочно
погрузился  в  глубины черного фольклора в поисках полузабытого
суеверия...
     --  Эти  наручники  принадлежали  Джо  Сорли,  верно?   --
осведомился я.
     -- Ага, -- усмехнулся он, продолжая целиться. -- Я взял их
у него заодно с пушкой после того, как пробил ему голову прутом
от решетки. Мне показалось, что они на что-нибудь сгодятся.
     --  Знай,  если  ты  убьешь  меня  в наручниках, то будешь
проклят навек! Разве тебе неизвестно,  что  убивая  человека  с
крестом, ты навеки навлекаешь на себя гнев его призрака?
     Он  резко  опустил  оружие  и  его  ухмылка превратилась в
злобный оскал.
     -- Что ты хочешь сказать, белый человек?
     -- То, что сказал. Внутри одного из колец нацарапан крест.
Я видел его тысячу раз. А теперь стреляй -- и я  утащу  тебя  в
ад.
     --  Которое  кольцо?  --  рявкнул  он,  угрожающе поднимая
рукоять револьвера.
     -- Найди сам,  --  хмыкнул  я.  --  Валяй,  что  ж  ты  не
стреляешь?  Надеюсь,  ты  успел  отоспаться вволю, потому что я
позабочусь о том, чтобы ты никогда не уснул снова.  Ночью,  под
деревьями,  ты  увидишь  над  собой  мое  насмешливое  лицо. Ты
услышишь мой голос в  ветре,  стонущем  в  кипарисах,  а  когда
закроешь  глаза  в  темноте, то почувствуешь мои пальцы на свое
горле.
     -- Заткнись! -- проревел негр, потрясая  револьвером.  Его
черная кожа приобрела пепельный оттенок.
     --  Заставь  меня заткнуться, если посмеешь! -- Я с трудом
приподнялся и сел, но тут же с руганью упал на землю.  --  Будь
ты проклят, у меня сломана нога!
     При этих словах его сероватая кожа снова стала эбеновой, а
красноватые глаза зажглись решительностью.
     --  Говоришь,  сломана?  --  Он  обнажил  блестящие зубы в
хищной ухмылке. -- Должно  быть,  крепко  упал,  когда  я  тебе
врезал.
     Положив  оба  револьвера  на  землю  подальше  от меня, он
наклонился надо мной, нащупывая ключ от  наручников  в  кармане
своих бриджей. Его самоуверенность была оправдана -- разве я не
был  безоружен  и  беспомощен со сломанной ногой? Мне ни к чему
были  оковы.  Нависая  надо  мной,  Брэкстон  повернул  ключ  в
старомодных  наручниках и сорвал их с моих рук. Но в тот же миг
мои руки жалящими змеями прыгнули к его  черному  горлу,  жадно
сомкнулись на нем и потянули негра вниз.
     *
     Меня  всегда  интересовало,  чем могла закончиться схватка
между  мной  и  Топом  Брэкстоном.   Вообще-то,   не   подобает
завязывать  ссоры  с  чернокожими,  но  меня  охватила свирепая
радость и мрачное удовлетворение при мысли о  том,  что  вопрос
нашей  сравнительной  доблести будет окончательно решен, причем
победителю достанется жизнь, а побежденному -- смерть.
     Едва я схватил его, как Брэкстон догадался о  том,  что  я
провел его, заставив освободить и, к тому же, не был покалечен.
Негр  мгновенно взорвался ураганом ярости, способной расчленить
противника помельче меня сложением.  Мы  катались  по  сосновым
иглам, слепо колотя друг друга.
     Предлагая   читателю  элегантную  повесть,  мне  следовало
поведать  о  том,  как  я  победил  Брэкстона  сочетая  высокий
интеллект, боксерский навык и научный подход, покоряющие грубую
силу. Но хроника событий обязывает меня придерживаться фактов.
     Разум  играл  в  этой  битве  лишь незначительную роль. Он
помогал мне не более,  чем  любому,  кто  оказался  в  объятиях
гориллы.   Что   касается   сноровки,   то  негр  способен  был
четвертовать  среднего  боксера  или   борца   голыми   руками.
Изобретенная  человеком  наука была бессильна против таящихся в
теле  Брэкстона  молниеносной  быстроты,  тигриной   ярости   и
ломающей кости могучей силы.
     Это  было все равно что драться с диким зверем, и я принял
игру противника. Я  дрался  с  Топом  Брэкстоном,  как  дерутся
речные  жители, как дерутся дикари или самцы-соперники гориллы.
Грудь о грудь, мускул пересиливает мускул, железный кулак  бьет
в  твердый  череп,  колено  --  в пах, зубы рвут плоть и мышцы,
пальцы  колют,  рвут,  рубят.  Мы  забыли  о  револьверах,   мы
перекатывались  через  них  с  полдюжины раз. Каждый из нас был
одержим одним желанием, одной  слепой,  застилающей  мозг  алой
пеленой  жаждой убить голыми руками, рвать и увечить противника
до  тех  пор,  пока  он  не  превратится  в  неподвижную  груду
окровавленного мяса и раздробленных костей.
     Не  знаю,  как  долго  мы  дрались;  время  растворилось в
налитой кровью вечности. Его  пальцы  были  железными  когтями,
терзающими  плоть  и бьющими по кости под нею. Моя голова пошла
кругом от ударов о твердую землю, а боль в боку говорила о том,
что у меня сломано по  меньшей  мере  одно  ребро.  Тело  будто
плавало  в  море  боли,  мучительным  ожогом  горели вывернутые
суставы  и  мускулы.  Моя  одежда  превратилась   в   лохмотья,
напитанные  кровью  из  надорванного уха. Но я не только терпел
мучительное наказание -- я платил той же монетой.
     Факел был сбит наземь и кто-то отшвырнул его ногой, но  он
продолжал прерывисто тлеть, освещая зловещим тусклым светом это
первобытное  зрелище.  Его  пламя было менее красным, чем жажда
убийства, туманящая мои слабые глаза.
     Сквозь  красный  туман  я  видел  белые  зубы  противника,
поблескивающие в ухмылке мучительного усилия белки закатившихся
глаз   на   окровавленной  маске.  Я  изуродовал  его  лицо  до
неузнаваемости; От глаз  и  до  пояса  его  черная  шкура  была
исполосована  алым.  На  наших  телах  пенился пот, по которому
напрасно   скользили   наши   скрюченные   пальцы.   Наполовину
вырвавшись  из  его  медвежьих объятий, я напряг все до единого
мускулы, вложив их силу в мой  кулак  --  и  ударил  негра  как
кувалдой  по  челюсти.  Послышался треск кости и непроизвольный
стон; хлынула кровь и челюсть непроизвольно  повисла.  Кровавая
пена  покрыла  вялые  губы,  черные,  терзающие  пальцы впервые
ослабли и  я  почувствовал,  что  давящее  меня  огромное  тело
обессилело.  С  моих  разбитых  губ слетел удовлетворенный стон
хищного вожделения и мои пальцы,  наконец,  сомкнулись  на  его
горле.
     Брэкстон  упал навзничь, я очутился сверху и навалился ему
на  грудь.  Его  слабеющие  пальцы  вяло  попытались  вцепиться
ногтями  в  кисти моих рук. И тогда я задушил его, медленно, не
пользуясь приемами джиу-джитсу или борьбы -- просто  с  помощью
грубой  зверской  силы,  отгибая ему голову все дальше и дальше
назад, пока толстая шея не хрустнула как гнилая ветка.
     В опьянении сумбурной битвой я даже  не  заметил,  как  он
умер, не подозревая, что именно смерть расплавила подо мной эти
железные  мускулы. Ошеломленно поднявшись на ноги, я машинально
топтал ему грудь и голову до тех пор, пока  кости  не  подались
под  моими  каблуками  и  лишь  тогда я понял, что Топ Брэкстон
мертв.
     Я рад был бы  обессиленно  рухнуть  на  землю  и  потерять
сознание,  не ощущай я смутно, что моя работа еще не закончена.
Пошарив онемелыми руками, я отыскал револьверы и,  пошатываясь,
побрел  между  сосен  к  хижине  Брента  дорогой, указанной мне
врожденным опытом лесного жителя. С каждым шагом мое закаленное
тело восстанавливало силы.
     Топ уволок меня далеко. Следуя своему чутью  джунглей,  он
просто  оттащил меня с тропы в заросли. Несколько шагов привели
меня на тропу и вскоре я увидел мерцающий между  деревьев  свет
хижины.  Что  ж,  Брэкстон  не солгал относительно действия той
бомбы. По крайней мере,  беззвучный  взрыв  не  уничтожил  дом,
потому  что  он  стоял  неповрежденным,  каким  я  видел  его в
последний  раз.  Свет  струился  из  хижины  как  прежде  из-за
закрытых  ставнями  окон,  но  сейчас  из нее доносился высокий
нечеловеческий смех, от которого застыла кровь у меня в  жилах.
Это  был  тот же голос, что высмеивал меня из зарослей у темной
тропы.

     4. Гончая Сатаны

     Прячась  в  тени,  я  обошел   маленькую   поляну,   чтобы
подобраться  к  глухой, без окон, стене. Скрытый густым мраком,
куда не достигал свет из окна, я выскользнул из-под деревьев  и
приблизился  к дому. У стены я споткнулся о что-то громоздкое и
податливое, едва не упав на колени  с  захолонувшим  от  испуга
выдать  себя  сердцем. Но жуткий смех все еще доносился изнутри
хижины, перемежаясь гнусавым голосом.
     Я споткнулся  об  Эшли,  вернее,  о  его  тело.  Он  лежал
навзничь,  уставясь вверх невидящими глазами, а его голова была
безжизненно запрокинута на окровавленных останках шеи.  У  него
было  вырвано  горло:  от  подбородка до ключицы зияла огромная
рваная рана. Одежда слуги насквозь пропиталась кровью.
     Чувствуя приступ тошноты, несмотря на то, что привык иметь
дело с насильственной смертью, я скользнул  к  стене  хижины  и
попытался  безуспешно отыскать щель между бревнами. Смех в доме
замер  и  вновь  зазвенел  ужасный  нечеловеческий  голос,   от
которого  у  меня  запульсировали  нервы  на  тыльных  сторонах
ладоней. С теми же усилиями, что  и  тогда,  в  лесу,  я  сумел
разобрать слова:
     -- ...Поэтому они не убили меня, черные монахи Эрлика. Они
предпочли  шутку  --  восхитительную  шутку, с их точки зрения.
Просто убить меня было бы актом доброты; они решили поиграть со
мной, как кошка с мышью, а  затем  отослать  обратно  в  мир  с
навеки  не  стираемым клеймом гончей. Так они называли его, эти
монахи, и они прекрасно  справились  со  своей  работой.  Никто
лучше  их не знает, как изменить человека. Черная магия? Да! Да
эти дьяволы -- величайшие ученый на свете.  Все,  что  западный
мир знает о науке просочилось тонким ручейком с тех черных гор.
     --  Эти  дьяволы  могли  бы покорить весь мир, пожелай они
этого. Они знают вещи, о которых  современная  наука  не  смеет
даже  помыслить.  Например,  они  знают о пластической хирургии
столько, сколько все врачи мира. Они разбираются в железах так,
как ни один европейский или американский врач; они  знают,  как
замедлить   их   развитие,   либо   ускорить,   чтобы  добиться
определенных результатов -- и каких  результатов!  Посмотри  на
меня! Смотри, будь ты проклят, и сойди с ума!
     Я  тихонько обошел хижину, приблизился к окну и заглянул в
щель между ставнями.
     Ричард Брент  лежал  на  диване  в  комнате,  обставленной
несообразно богато для столь скромного жилища. Он был связан по
рукам  и  ногам,  его лицо казалось лиловым и едва ли сохраняло
человеческий облик. Выпученными глазами он смотрел, как смотрит
человек, встретившийся лицом к  лицу  с  абсолютным  ужасом.  У
стены  напротив была растянута и привязана на столе беспомощная
Глория, ее кисти и  лодыжки  стягивали  веревки.  Девушка  была
совершенно  обнаженной,  ее одежда небрежно разбросана по полу,
будто ее грубо сорвали с нее. Голова девушки была  повернута  и
она  широко  открытыми  глазами в ужасе смотрела на довлеющую в
этой сцене высокую фигуру.
     Человек стоял спиной к окну, за  которым  притаился  я,  и
смотрел  на  Ричарда  Брента.  Внешне  он  выглядел  обычным --
высокий,  сухопарый  мужчина  в  тесном,  напоминающем  плащ  с
капюшоном  одеянии,  свисающем с широких костлявых плеч. Но при
виде этого человека меня охватила знакомая странная дрожь вроде
той, что я испытал при виде тощей  тени  на  ночной  тропе  над
телом  несчастного  Джима  Тайка.  В  этой  фигуре  было  нечто
неестественное, хотя и не столь очевидное со  спины  --  однако
она определенно казалась уродливой и потому я испытывал страх и
отвращение, которые зачастую обычные люди питают к уродству.
     --  Они превратили меня в нынешний кошмар и выгнали прочь,
-- стенал он ужасным гнусавым голосом, -- Но перемена случилась
не за день, не за месяц и даже не за год! Много раз я готов был
умереть, но меня удерживала мысль о мести! Они  забавлялись  со
мной,  как  играет  дьявол с душой на раскаленных решетках ада!
Все эти  долгие  годы,  покрытые  красным  туманом  неслыханных
мучений,  я  мечтал  о  том  дне, когда заплачу свой долг тебе,
Ричард Брент, гнуснейшему отродью Сатаны!
     -- Наконец, охота началась. Достигнув Нью-Йорка  я  послал
тебе   фотоснимок  моего...  лица  и  письмо,  описывающее  все
случившееся -- и все, что случится. Глупец  --  ты  думал,  что
сможешь  убежать  от  меня?  Неужели  я предупредил бы тебя, не
будучи уверен в моей добыче? Мне хотелось,  чтобы  ты  страдал,
зная  о своей судьбе, чтобы жил в страхе, убегал и прятался как
загнанный волк. Ты бежал, и я охотился на тебя от побережья  до
побережья.  Ты  ненадолго  удрал  от  меня, придя сюда, но я бы
неизбежно выследил тебя. Когда черные монахи  Ялгана  дали  мне
это  (его рука метнулась к лицу и Ричард Брент глухо вскрикнул)
-- они также внедрили  в  мое  естество  частицу  духа  бестии,
которую скопировали.
     --  Убить  тебя было бы недостаточно. Я хотел упиться моей
местью до последнего ядовитого  глотка.  Вот  почему  я  послал
телеграмму твоей племяннице -- единственной персоне на свете, о
которой  ты заботился. Мой план сработал безупречно -- за одним
исключением. Ветка сорвала с меня бинты, которые я носил с  тех
пор,  как  покинул  Ялган, и мне пришлось убить глупца, который
провожал меня к твоей хижине. Ни один человек  не  останется  в
живых,  взглянув  на  мое  лицо, не считая Топа Брэкстона -- но
тот, впрочем, больше напоминает обезьяну. Я встретил его вскоре
после того, как в меня стрелял тот тип,  Гарфилд,  и  рассказал
ему  обо  всем, почувствовав в нем ценного союзника. Он слишком
звероподобен, чтобы ощущать  при  виде  моего  лица  тот  ужас,
который  ощутил другой негр. Он полагает, что я некий демон, но
пока я не враждебен ему, он не видит причин не помогать мне.
     -- Мне повезло, что я прихватил его с  собой,  потому  что
именно  он  прикончил  возвращающегося  Гарфилда. Я уже убил бы
Гарфилда сам, но он оказался слишком силен, слишком проворен  с
револьвером.  Ты мог бы поучиться у таких людей, Брентон Ричард
Брент. Они привычны к насилию, закалены  и  опасны  как  лесные
волки.  Но  ты  --  ты слишком мягок и чересчур цивилизован. Ты
умрешь слишком легко.  Мне  жаль,  что  ты  не  так  крут,  как
Гарфилд.  Тогда  я  оставил бы тебя на несколько дней умирать в
мучениях.
     -- Я дал Гарфилду шанс удрать, но глупец вернулся, и с ним
пришлось разделаться. Та бомба, что я бросил в  окно,  вряд  ли
подействовала  бы  на  него.  Она  содержала один из химических
составов, который я ухитрился вывезти из Монголии, но ее эффект
зависит от телесных сил  жертвы.  Впрочем,  ее  хватило,  чтобы
обезопасить  девушку  и  изнеженного  дегенерата вроде тебя. Но
Эшли сумел покинуть хижину и он готов был  быстро  восстановить
силы, не займись я им, чтобы окончательно обезвредить его...
     Брент  слабо  простонал. В его глазах не было разума, лишь
смертельный страх. С его губ летела пена,  он  был  безумен  --
безумен  как то страшное существо, что кривлялось и бормотало в
этой комнате ужаса. Лишь  девушка,  беспомощно  корчившаяся  на
столе  из  эбенового  дерева  сохраняла рассудок. Все остальное
было  безумием  и  кошмаром.  Внезапно  Адама  Гримма   охватил
сильнейший  приступ  лихорадочного  безумия  и  его  бормотание
оборвалось воплем, от которого застыла кровь в жилах.
     -- Вначале девушку! -- вопил Адам Гримм --  или  чудовище,
бывшее  когда-то  Гриммом. -- Ее следует убить так, как убивали
на моих глазах женщин в Монголии --  содрать  с  нее  кожу,  но
медленно  --  очень  медленно!  Она  истечет  кровью,  чтобы ты
страдал, Ричард Брент -- страдал вроде меня  в  черном  Ялгане.
Она  не умрет, пока на ее теле ниже шеи не останется ни единого
дюйма кожи! Полюбуйся, как я освежую твою  любимую  племянницу,
Ричард Брент!
     Не  думаю, чтобы Брент понимал происходящее. Он был уже по
ту сторону рассудка.  Он  бормотал  чепуху,  качая  головой  со
стороны  на сторону и брызгая пеной с лиловых трясущихся губ. Я
начал было поднимать револьвер, но в этот миг Адам Гримм  резко
повернулся  и при виде его лица меня сковало ледяным страхом. Я
не смею даже помыслить  о  том,  что  за  таинственные  мастера
неведомых  наук  обитают  в черных башнях Ялгана, но в создании
этого лица, несомненно, воплотилась магия адских бездн.
     Уши, лоб и глаза были органами обычного человека, но губы,
челюсти и нос такими,  что  их  немыслимо  представить  даже  в
кошмаре.  Я  бессилен  подобрать  соответствующее описание. Эти
органы были ужасно вытянутыми, из-за чего лицо напоминало морду
животного.  Подбородка  не  было;  верхняя  и  нижняя   челюсти
выдавались,  как у собаки или волка, а оскаленные под звериными
губами зубы были  блестящими  клыками.  Поразительно,  как  эти
челюсти ухитрялись произносить человеческие слова.
     Но  перемена  была  глубже этих поверхностных признаков. В
его горящих как адские угли  глазах  блестел  огонек,  которого
никогда   не   увидишь  в  человеческих  глазах,  здоровых  или
безумных. Изменив  лицо  Адама  Гримма,  черные  дьяволы-монахи
Ялгана  внесли  соответствующие изменения в его душу. Теперь он
не  был  человеком,  он  был   подлинным   оборотнем,   ужасным
воплощением средневековой легенды.
     Существо,  бывшее  некогда  Адамом  Гриммом  бросилось  на
девушку и блестящим изогнутым ножом в руке в тот миг,  когда  я
усилием  воли вывел себя из оцепенения страха и выстрелил через
дыру в ставне.  Моя  рука  не  дрогнула;  я  увидел,  как  плащ
дернулся   от   удара   пули  и  вместе  с  выстрелом  чудовище
зашаталось, выронив нож из руки. Но Гримм быстро  повернулся  и
кинулся  через  комнату к Ричарду Бренту. Молниеносно постигнув
суть происходящего, он сообразил, что сумеет прихватить с собой
только одну жертву, и сделал свой выбор мгновенно.
     По-моему, меня нельзя  упрекнуть  в  случившемся  с  точки
зрения  логики.  Я  мог  бы  разбить  этот  ставень, прыгнуть в
комнату и сразиться  с  существом,  которое  создали  из  Адама
Гримма  монахи  Внутренней  Монголии. Но оборотень двигался так
быстро, что Ричард Брент так или иначе умер бы  раньше,  чем  я
смог  бы  ворваться  в  комнату. Я сделал единственно возможную
вещь -- нашпиговал скачущую тварь свинцом, пока она  пересекала
комнату.
     Это  должно было остановить Гримма, уложить его мертвым на
пол, но он продолжал двигаться, несмотря на вонзающиеся в  него
пули.  Его  жизненная  сила  превосходила  силу человека и даже
зверя;  в  нем  было  нечто  демоническое,  порожденное  черной
магией,  превратившей  его  в  то,  чем  он стал. Ни одно живое
создание не могло пересечь ту комнату под градом выпущенного  с
близкого  расстояния  свинца.  Я  не  мог  промахнуться,  но он
шатался и не падал до тех пор, пока я не припечатал его  шестой
пулей.  Тогда  он пополз как зверь на локтях и коленях, и с его
ухмыляющихся губ капали пена и кровь.  Меня  обуяла  паника.  Я
лихорадочно  схватил  второй револьвер и опустошил его в тяжело
ползущее по полу тело, извергающее кровь при  каждом  движении.
Но все силы ада не могли удержать Адама Гримма от его добычи, и
сама  смерть  смирилась  перед  ужасной решимостью этой некогда
человеческой души.
     Нашпигованный двенадцатью пулями, буквально разорванный на
куски, с сочащимися из огромной  дыры  в  виске  мозгами,  Адам
Гримм  все  же  достиг  человека  на  диване.  Уродливая голова
дернулась вниз, и на исторгшей придушенный вопль глотке Ричарда
Брента сомкнулись ужасные челюсти. На один  кошмарный  миг  обе
страшные  фигуры  слились  на  моих  глазах воедино -- безумный
человек и безумный нечеловек.  Затем  со  звериным  проворством
Гримм   откинул   голову   с   истекающими   кровью  клыками  и
окровавленной мордой и оскалился в последнем приступе  ужасного
смеха.  Но  смех  вдруг  захлебнулся  в потоке хлынувшей из его
пасти крови  --  тогда  он  рухнул  на  пол  и  остался  лежать
недвижным.


?????? ???????????