ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА КОАПП
Сборники Художественной, Технической, Справочной, Английской, Нормативной, Исторической, и др. литературы.




                             Виктор ПОТАПОВ

                                 ГАДЕНЫШ

     Главное - укрыться одеялом под  самый  подбородок  и  подоткнуть  его
плотно к предплечью. Тогда никто не доберется до горла и не  задушит.  Для
большей уверенности - ведь одеяло  может  сползти  во  время  сна,  и  шея
обнажится - нужно сосчитать раз, а лучше четыре до  12.  Только  во  время
бессонницы или в смутные ночи,  когда  меняется  погода,  я  окружаю  себя
восемью, а то и двенадцатью дюжинами. Четыре дюжины - это маленькая стена,
восемь - это бастион, двенадцать - магический круг. Проникнуть в него не в
силах никакая нечисть. Важно не ошибиться. ОНИ всегда стараются  сбить  со
счета, заставить пропустить цифру, чтобы иметь лазейку в КРУГ.  Пропустишь
цифру и нет дюжины, а нет дюжины - вместо магических четных  сумм  выходят
нечетные, охранная сила  которых  слаба.  Хуже  всего,  когда  присчитаешь
лишнюю  дюжину  к   12,   тогда   Магический   круг   обратится   в   свою
противоположность.  И  если  есть  сомнение,  то   лучше   отказаться   от
насчитанного и начать строить КРУГ сначала.
     В ДОМЕ я редко считаю, только в бессонные и смутные ночи.
     Во время них перегородка  между  нашим  и  потусторонним  мирами  так
истончается, что чувствуешь, когда ТЕ кружат  подле  тебя  или  проплывают
мимо.
     СТРАШНО!
     Никого нет, но кто-то смотрит в спину, из-за угла, сквозь  двери,  из
темноты. Шевелит ледяным дуновением волосы. Чувствуешь:  здесь!  Рядом!  А
кто?! Что?! И чем чувствуешь?... Страхом! Только им.
     Кто они, узнаю, когда умру. Свезут в  тот  дореволюционный  кирпичный
домик с  крестообразными  узорами  на  высоких  дверях,  который  я  видел
однажды. Там морг. Видел, еще ДО ТОГО. Когда хоронил бабушку.
     Асфальтированная аллея вниз, под горку, тихий уголок.  Мокрые  желтые
листья под ногами. Все помню, словно это было вчера.
     А может  я  и  не  увижу  кирпичного  домика?  Может  выйду  из  ДОМА
когда-нибудь...
     Вряд ли.
     На мне ведь два убийства (детей!) и сошедшая с ума женщина - их мать.
Она тоже здесь в ДОМЕ, но она в счастливом неведении.  Ее  разум  блуждает
где-то в приятных местах, а я помню все. Абсолютно все!

     Лия была первой женщиной, с которой я не мог расстаться  уже  полтора
года. Нет, это была не любовь,  а  ненасытное  безумие.  Покойная  бабушка
говорила мне: это половой  подбор,  то,  что  в  сказках  называют  второй
половиной яблока. Самое, самое. Не оторвешься.
     Лия, наверное, на самом деле была для меня этим половым  подбором.  Я
одурел от нее, сильнее чем от водки.
     Как пламенный латиноамериканец хотел ее в любое время дня и  ночи.  И
это несмотря на то, что ей было уже за 30,  и  она  имела  двух  детей  от
разных мужей. Последнее, я имею в виду детей, на Лии почти не отразилось.
     Как с ней было хорошо... И как стало страшно в конце.
     В тот памятный день я сидел за письменным столом и вымучивал абзац за
абзацем очередной кусок своей научной поденщины.  Стояло  лето,  за  окном
мальчишки играли в футбол.  Павлик  с  Вадимом  -  Лиины  сыновья  -  ушли
купаться на пляж. Лия жила на Ленинградском  шоссе,  возле  метро  "Водный
стадион". Сидел я мучился, писал рывками какие-то фразы, а настоящие мысли
были далеко-о. То вздохну, то о чем-то задумаюсь, а о чем, бог его  знает.
Очнусь, оказывается гляжу на диван и перед глазами мелькает еще,  тая,  ее
тело. Хлопнет дверь лифта, прислушиваюсь. Томлюсь...
     Наконец она пришла. Услышав,  как  поворачивается  ключ  в  замке,  я
кинулся к двери. Подхватил ее на руки и понес на диван. Она  смеялась.  Но
не долго. Я успел лишь  расстегнуть  блузку,  как  в  дверь  затрезвонили,
заколотили так, что сразу стало ясно - случилась беда.
     Я отворил дверь: за ней стоял усатый парень в желтой майке  и  держал
на руках Вадима - младшего Лииного сына. Вадим обвис  на  его  руках.  Как
мокрая тряпка, запрокинув мертвенно белое лицо.
     Лия вскрикнула, зажала рукой рот, ее качнуло к стене.
     Парень шагнул через порог и сказал тихо:
     - Мальчик ваш утонул. Качали ему искусственное, ничего не помогает...
Мужики хотели бежать - скорую вызывать,  да  брат  говорит:  тут  рядом...
звоните.
     И понес Вадима в комнату.
     Это уже было странно: почему не вызвали скорую на место?
     Парень положил Вадима на пол. Рядом Павлик скулит. Они  очень  разные
были: Павлик - черноволосый, плечистый, а Вадим - светлый, щуплый.
     Все перед глазами стоит, словно сейчас только случилось.

     Павлик всхлипывает:
     - Дяденька, дяденька, сделайте ему еще. Он оживет.
     А Вадим лежит мертвый, в серой майке почему-то, рот разинул.
     Парень зыркнул на меня, на Лию - она кинулась  к  телефону,  трясется
вся, пальцем в дырки не попадает.
     Парень ни слова не возразил,  опустился  на  колени  и  начал  делать
Вадиму искусственное дыхание. Только  что  толку  -  видно  -  мертвее  не
бывает.
     А Лия ни  как  не  может  дозвониться  -  на  грани  истерики.  Я  ее
оттолкнул, сам начал набирать - занято!
     Павлик на колени стал возле брата, бормочет что-то сквозь  слезы,  не
разобрать ничего. Слышу краем уха только:
     - Миленький, миленький оживи...
     Миленький взял да  ожил.  Глаза  открыл,  рот  захлопнул,  смотрит  в
потолок.
     И настала тишина, как в немом кино.
     Меня холодной волной с макушки до пяток окатило. Мертвые не  оживают!
Да и глаза у него были не живые, хоть и глядели.
     Так мне стало жутко, что имей я силы, убежал  бы,  сломя  голову.  Но
меня словно гвоздями к месту прибили. Стою и повторяю про себя:  "Быть  не
может, быть не может..." И так это необычно и  страшно:  как  собака,  чую
мертвеца, а разум поверить отказывается.
     Лия  с  Павликом  бросились  Вадима  обнимать,  А  я  не  смог   себя
пересилить. Слава богу, они обо мне и не вспомнили.
     Зато он вспомнил: глянул на меня своими тусклыми стекляшками,  словно
кобра, и отвернулся.
     Лия увела Вадима в детскую, я проводил парня  и  сел  за  стол.  Взял
ручку, чиркнул какую-то загогулину и застыл над листом. Сидел,  разбирался
в своих ощущениях. Ну вот, как собака чую! Но господи, разве можно разумом
поверить в такое. При нашей жизни, имея 5 лет института за плечами.  Бред!
Бред! Поверить в это, значит признать,  что  мне  пора  идти  сдаваться  в
"кащенко".
     "Бежать отсюда надо" - подумал я, и в этот миг вошла Лия.
     - Спят, - шепнула она и прижалась ко мне.
     Я дернулся.
     - Ты что?!
     - Перенервничал, - я покосился  на  ее  руки  и  мне  померещился  на
ладонях неосязаемый, мне одному заметный след мертвечины.
     Лия опустилась в кресло, бессильно откинула голову.
     - Господи! Господи! - Зашептала она. - За что мне такие муки, ну что,
мне его теперь всю жизнь за руку водить. Ведь он теперь уйдет  куда-нибудь
а я с ума буду сходить...
     - Тебе надо выпить, - сказал я,  быстро  вставая.  -  А  то  начнется
истерика. Травмировать детей после такого ни к чему.
     Я достал из бара бутылку коньяку и налил полфужера Лии и целый себе.
     И с этого дня началась у нас какая-то призрачная жизнь.
     За день накопится и совсем уже было  решусь  -  уйду  завтра,  соберу
манатки и тихо смоюсь. А за ночь в лииных объятьях вся решимость  растает.
Не могу! Не могу-у!
     И остаться не могу. Ночью сквозь закрытые  двери,  в  самый  безумный
момент страсти, чувствую его змеиный взгляд. И что  ужасно:  под  взглядом
мертвеца наслаждение мое возрастало! Я вонзался в  Лиино  тело,  насиловал
яростно, душил ее в объятьях и все время при этом думал:  она  мать  этого
мертвеца, оборотня. А-а! А-а-а! А-А-А!!!...
     А чего он выжидает,  стал  думать  я.  Я  один  знаю  о  нем,  значит
выжидание его касается меня.  Раз  ждет  и  следит,  значит  у  меня  есть
какая-то сила, которую ему пока не одолеть. ПОКА.  Потому  что  уж  больно
спокоен. Словно знает, стервец, что и когда я сделаю, как подпаду под  его
власть.
     Надо бежать! Бежать! Надо бежать!
     НЕ МОГУ!..
     Прошли дни, неделя. И впечатался навечно в память  его  образ  с  тех
последних дней - мертвенно бледного, с тусклыми глазами,  всегда  в  серой
майке, в которой его принесли, словно она приросла к телу. А что под ней?
     Как только я задал себе этот вопрос, так стал  замечать:  его  фигура
меняется. День ото дня, но замечаю это лишь я один. Плоть стекала с  плеч,
со спины к пояснице,  собираясь  в  жирную  рыхлую  складку.  Дрожала  при
ходьбе, как студень. Это при его-то худобе! Казалось... нет! Так и было на
самом деле - он  разлагается  заживо.  Позвоночник  его  проступал  сквозь
майку, как обглоданный хребет падали. Но никто  не  замечал  этого,  кроме
меня.
     По ночам я обнюхивал Лию, прежде чем взять ее. Но она пахла обычно  -
духами, телом.
     Как же мне узнать? Как же мне узнать точно?! Если я буду знать точно,
я разорву эти сети.
     И тогда мне пришла в голову мысль: если Вадим мертвец, значит  он  не
должен дышать! Нужно только подкрасться к нему ночью и послушать.
     Паркет тихо поскрипывал под босыми ногами, сердце колотилось в горле,
пот струйками тек по бокам  от  страха,  но  не  было  сил  более  жить  в
неизвестности. Не убьет же он меня в конце концов. При брате, при  матери.
Кругом люди, тысячи людей, тысячи квартир. Крикни - сбегутся сразу.

     Вадим лежал на левом боку лицом к  стене.  Луна  освещала  его  тощее
плечо, руку, лежавшую поверх одеяла.
     Я остановился в двух шагах от постели, прислушался. Не слышно!  Очень
уж громко сопит Павлик. Еще шаг, ноги отказываются идти.
     Склоняюсь над ним. Затаиваю дыхание...
     И вдруг его руки капканом сжимаются на моем затылке. Рот оскаливается
страшно - зубы, ослепительно белые в лунном свете,  неестественно  большие
растут на глазах, вытягиваясь кривыми клыками.
     Я дико закричал. Вырвался. Одним безумным прыжком проскочил комнату и
через мгновенье уже сидел на постели.
     Лия, часто моргая спросонок спросила испуганно:
     - Что случилось?
     - Кошмар, - говорю, - приснился. - А сам слышу тихий злорадный смешок
в спину. И соображаю: это он смеялся мне в спину, когда я вырвался из  его
рук. ГАДЕНЫШ! И тотчас мерзкий смрад бьет мне в лицо. Спазм  перехватывает
горло.
     Запах лезет в ноздри, забивает легкие, и я бегу в туалет. Меня рвет.
     Умывшись и прополоскав рот, возвращаюсь и без сил падаю на постель.
     Павлик заглядывает к нам. В первый миг я напрягаюсь,  думая,  гаденыш
пришел насладиться эффектом. Но нет, у того, что  стоит  в  дверях  волосы
темные. Лия встает, машет на сына рукой:
     - Иди, иди. Ничего интересного. Спать надо. А то завтра вас  в  школу
не добудишься.
     Захлопывает  дверь  и  ластится  ко  мне.  Я   лежу   безучастно,   с
похолодевшими руками и ногами, только тело дрожит не переставая.
     Впервые я не ответил на ее  ласки,  впервые  не  захотел.  И  наконец
решился: завтра же уйду.
     Но с утра уйти не удалось. Утром ребята  не  пошли  в  школу.  Павлик
закашлял, зачихал у него поднялась температура. Померил и  Вадим,  у  него
оказалась повышенная.

     Помню: отдает матери градусник, а сам краем рта скалится на меня.
     - 37,5, - говорит Лия.
     Это у трупа-то недельной давности! Но этим меня уже было не  пронять.
В уме я уже разработал план. Лию отправляю в аптеку, а сам  за  это  время
вещички соберу и дам деру.  Мальчишки  в  одной  комнате,  я  в  другой  -
несложно. Крикну от двери:
     - Я не на долго! На работу вызывают.
     И все.
     Но не тут то было. Лия не пошла в аптеку,  а  вызвала  врача.  Сидит,
ждет. Врач не идет. Я говорю ей: ступай, я один здесь прекрасно управлюсь.
Она ни в какую: как же я уйду, а вдруг врач. Он скажет все мне, отвечаю. А
она: на вас мужчин полагаться, и машет рукой. Я тоже махнул. Жду.  А  врач
все не идет и не идет.
     Мальчишки притащили спальный мешок в нашу  комнату  и  разлеглись  на
полу - дурачились. Лия сидела, читала,  покрикивала  на  сыновей  изредка,
чтобы не слишком бесились, а то мол еще температуру нагонят.
     И тут гаденыш отмочил шутку.  Подошел  и  стал  передо  мной,  гнусно
ухмыляясь.
     - Иди, иди! - замахал я на него,  а  он  еще  ближе.  Я  инстинктивно
выставил вперед руки, а он повернулся спиной и прижался ею к моей ладоням.
Как раз той жирной складкой над поясницей. И я ощутил, что тело у него под
майкой мягкое, как плохо застывший студень. В глазах у меня помутилось.
     Пришел в себя: они опять возятся на мешке.
     Сижу совершенно очумелый. Тогда все и случилось.
     Вадим подмял под себя Павлика и, впившись ему в горло зубами,  рванул
по-волчьи вбок. Кровь хлестнула  фонтаном  из  перерезанного  горла.  Лицо
трупа почернело: только глаза белели на нем  и  зубы  розово  блестели  от
крови. Ногти вытянулись желтыми когтями, и гаденыш с воем  стал  раздирать
ими грудь брата. Больше ничего не помню. Дальше все с чужих слов.
     Оказывается  через  секунды  в  дверь  позвонил  врач.   Он   услышал
нечеловеческий вой, дикие истошные вскрики, и побежал за милицией.
     Дверь взломали и нашли в квартире два трупа подростков. Один  еще  не
успел остыть, другой был давний, порядка двух  недель.  Возле  дивана  был
найден я в бессознательном состоянии, весь перепачканный кровью. Главное -
кровь была у меня и на губах. А в кресле сидела и  выла,  раскачиваясь  из
стороны в сторону, как маятник, сумасшедшая женщина.
     Времени у меня много, и я часто задумываюсь над  двумя  неразрешимыми
загадками: откуда у меня на губах кровь Павлика - это раз; как Вадим  стал
упырем, ведь для этого надо, чтобы ему прокусил горло и выпил кровь другой
упырь. Так просто это ведь не передается, не грипп - это два.
     Может быть я когда-нибудь выйду отсюда, а может нет. А вдруг я теперь
тоже упырь и только затаился и жду,  когда  меня  выпустят?  Зачем  кусать
идиотов? Они и так хороши: шепчутся,  знаки  какие-то  чертят  в  воздухе,
оглядываются. Привязанные уже к незримому миру, видят  его  полуслепо,  он
мучит их уже теперь.
     А я - кто я? Затаившаяся тварь?..
     Говорят, я совсем седой. Не знаю - правда ли.  Зеркала  у  меня  нет.
Руки трясутся -  да  -  это  я  вижу.  Шепчу  иногда  вслух,  строю  рожи,
оглядываюсь, а когда припоминаю все, скулю от  страха.  Тогда  приходят  и
успокаивают меня уколом. И я сплю, блаженный. Единственное время, когда  я
человек.


?????? ???????????