Г. Каттнер
Сборник рассказов и повестей
    СОДЕРЖАНИЕ:

ПРОХВЕССОР НАКРЫЛСЯ
Котел с неприятностями
ПЧХИ-ХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА
ПРИЗРАК
До скорого!
ТВОНК
НАЗОВЕМ ЕГО ДЕМОНОМ
ЖИЛ-БЫЛ ГНОМ

 Г. Каттнер

   ПРОХВЕССОР НАКРЫЛСЯ

   Мы - Хогбены, других таких нет. Чудак прохвессор из большого
города мог бы это знать, но он разлетелся к нам незванный, так что
теперь, по-моему, пусть пеняет на себя. В кентукки вежливые люди
занимаются своими делами и не суют нос куда их не просят.
   Так вот, когда мы шугали братьев Хейли самодельным ружьем (до
сих пор не поймем, как оно стреляет), тогда все и началось - с
Рейфа Хейли, он крутился возле сарая да вынюхивал, чем там пахнет,
в оконце, - норовил поглядеть на крошку Сэма. После Рейф пустил
слух, будто у крошки Сэма три головы или еще кой-что похуже.
   Ни единому слову братьев Хейли верить нельзя. Три головы!
Слыханное ли дело, сами посудите? Когда у крошки Сэма всего-навсего
две головы, больше сроду не было.
   Вот мы с мамулей смастерили то ружье и задали перцу братьям
Хейли. Я же говорю, мы потом сами в толк не могли взять, как оно
стреляет. Соединили сухие батареи с какими - то катушками, проводами
и прочей дребеденью, и эта штука как нельзя лучше прошила
Рейфа с братьями насквозь.
   В вердикте Коронер записал, что смерть братьев Хейли наступила
мгновенно; приехал шериф Эбернати, выпил с нами маисовой водки
и сказал, что у него руки чешутся проучить меня так, чтобы родная
мама не узнала. Я пропустил это мимо ушей. Но, видно, какой-нибудь
чертов янки-репортеришка жареное учуял, потому как вскорости заявился
к нам высокий, толстый, серьезный дядька и ну выспрашивать
всю подноготную.
   Наш дядя Лес сидел на крыльце, надвинув шляпу чуть ли не до
самых зубов.
   - Убирались бы лучше подобру-поздорову обратно в свой цирк,
господин хороший, - только и сказал он. - Нас Барнум самолично
приглашал и то мы наотрез отказались. Верно, Сонк?
   - Точно, - подтвердил я. - Не доверял я финеасу. Он обозвал
крошку Сэма уродом, надо же!
   Высокий и важный дядька - прохвессор Томас Гэлбрейт - посмотрел
на меня.
   - Сколько тебе лет, сынок? - спросил он.
   - Я вам не сынок, - ответил я. - И лет своих не считал.
   - На вид тебе не больше восемнадцати, - сказал он, хоть ты и
рослый. Ты не можешь помнить Барнума.
   - А вот и помню. Будет вам трепаться. А то как дам в ухо.
   - Никакого отношения к цирку я не имею, - продолжал Гэлбрейт. - Я
биогенетик.
   Мы давай хохотать. Он вроде бы раскипятился и захотел узнать,
что тут смешного.
   - Такого слова и на свете-то нет, - сказала мамуля.
   Но тут крошка Сэм зашелся криком. Гэлбрейт побелел как мел и
весь затрясся. Прямо рухнул наземь. Когда мы его подняли, он спросил,
что случилось.
   - Это крошка Сэм, - обьяснил я. - Мамуля его успокаивает. Он
уже перестал.
   - Это ультразвук, - буркнул прохвессор. - Что такое "крошка
Сэм" - коротковолновый передатчик?
   - Крошка Сэм - младенец, - ответил я коротко. - Не смейте его
обзывать всякими именами. А теперь, может, скажете, чего вам нужно?
   Он вынул блокнот и стал его перелистывать.
   - Я у-ученый, - сказал он. - Наш институт изучает евгенику, и
мы располагаем о вас кое-какими сведениями. Звучали они неправдоподобно.
По теории одного из наших сотрудников, в малокультурных
районах естественная мутация может остаться нераспознанной и... - Он
приостановился и в упор посмотрел на дядю Леса.
   - Вы действительно умеете летать? - спросил он.
   Ну, об этом-то мы не любим распространяться. Однажды проповедник
дал нам хороший нагоняй. Дядя Лес назюзюкался и взмыл над
горами - до одури напугал охотников на медведей. Да и в библии нет
такого, что людям положено летать. Обычно дядя Лес делает это исподтишка,
когда никто не видит.
   Как бы там ни было, дядя Лес надвинул шляпу еще ниже и промычал:
   - Это уж вовсе глупо. Человеку летать не дано. Взять хотя бы
эти новомодные выдумки, о которых мне все уши прожужжали: между
нами, они вообще не летают. Просто бредни, вот и все.
   Гэлбрейт хлопнул глазами и снова заглянул в блокнот.
   - Но тут с чужих слов есть свидетельства о массе необычных
качеств, присущих вашей семье. Умение летать только одно из них. Я
знаю, теоретически это невозможно, если не говорить о самолетах, - но...
   - Хватит трепаться!
   - В состав мази средневековых ведьм входил аконит, дающий иллюзию
полета, разумеется совершенно субьективную.
   - Перестанете вы нудить? - взбешенного дядю Леса прорвало, я
так понимаю - от смущения. Он вскочил, швырнул шляпу на крыльцо и
взлетел. Через минуту стремительно опустился, подхватил свою шляпу
и скорчил рожу прохвессору. Потом опять взлетел и скрылся за
ущельем, мы его долго не видели.
   Я тоже взбесился.
   - По какому праву вы к нам пристаете? - сказал я. - Дождетесь,
что дядя Лес возьмет пример с папули, а это будет чертовски
неприятно. Мы папулю в глаза не видели, с тех пор как тут крутился
один тип из города. Налоговый инспектор, кажется.
   Гэлбрейт ничего не сказал. Вид у него был какой-то растерянный.
Я дал ему выпить, и он спросил про папулю.
   - Да папуля где-то здесь, - ответил я. - Только его теперь не
увидишь. Он говорит, что так ему больше нравится.
   - Ага, - сказал Гэлбрейт и выпил еще рюмочку.
   - О господи. Сколько, говоришь, тебе лет?
   - А я про это ничего не говорю.
   - Ну, какое воспоминание у тебя самое первое?
   - Что толку запоминать? Только голову себе зря забиваешь?
   - Фантастика, - сказал Гэлбрейт. - Не ожидал, что отошлю в
институт такой отчет.
   - Не нужно нам, чтобы тут лезли всякие, - сказал я. - Уезжайте
отсюда и оставьте нас в покое.
   - Но помилуйте! - он выглянул за перила крыльца и заинтересовался
ружьем. - Это еще что?
   - Такая штука, - ответил я.
   - Что она делает?
   - Всякие штуки, - ответил я.
   - Угу. Посмотреть можно?
   - Пожалуйста, - ответил я. - Да я вам отдам эту хреновину,
только бы вы отсюда уехали.
   Он подошел и осмотрел ружье. Папуля встал (он сидел рядом со
мной), велел мне избавиться от чертового янки и вошел в дом. Вернулся
прохвессор.
   - Потрясающе! - говорит. - Я кое-что смыслю в электронике, и,
по моему мнению, это нечто выдающееся. Каков принцип действия?
   - Чего-чего? - отвечаю. - Она дырки делает.
   - Стрелять патронами она никак не может. В казенной части у
нее две линзы вместо... Как, говоришь, она действует?
   - Откуда я знаю.
   - Это ты сделал?
   - Мы с мамулей.
   Он давай сыпать вопросами.
   - Откуда я знаю, - говорю. - Беда с ружьями в том, что их надо
каждый раз перезаряжать. Вот мы и подумали: смастерим ружье
по-своему, чтобы его никогда не заряжать. И верно, не приходится.
   - А ты серьезно обещал мне его подарить?
   - Если отстанете.
   - Послушай, - сказал он, - просто чудо, что вы, Хогбены, так
долго оставались в тени.
   - На том стоим.
   - Должно быть, теория мутации верна! Вас надо обследовать.
Это же одно из крупнейших открытий после... - И пошел чесать в том
же духе. Я мало что понял.
   В конце концов я решил, что есть только два выхода, а после
слов шерифа Эбернати мне не хотелось убивать, пока шерифов гнев не
остынет. Не люблю скандалов.
   - Допустим, я поеду с вами в Нью-Йорк, раз уж вам так хочется, - сказал
я. - Оставите вы мою семью в покое?
   Он вроде бы пообещал, правда нехотя. Но все же уступил и забожился:
я пригрозил, что иначе разбужу крошку Сэма. Он-то, конечно,
хотел повидать крошку Сэма, но я обьяснил, что это все равно
без толку. Как ни верти, не может крошка Сэм поехать в Нью-Йорк.
Он лежит в цистерне, без нее ему становится худо.
   Вообще, прохвессор остался мною доволен и уехал, когда я пообещал
встретится с ним на утро в городке. Но все же на душе у меня,
по правде сказать, было паскудно. Мне не доводилось еще ночевать
под чужой крышей после той заварушки в старом свете, когда
нам пришлось в темпе уносить ноги.
   Мы тогда, помню, переехали в Голландию. Мамуля всегда была
неравнодушна к человеку, который помог нам выбраться из лондона. В
его честь дала имя крошке Сэму. А фамилию того человека я уж позабыл.
Не то Гвинн, не то Стюард, не то Пипин - у меня в голове все
путается, когда я вспоминаю то, что было до войны севера с югом.
   Вечер прошел, как всегда, нудно. Папуля, конечно, сидел невидимый,
и мамуля все злилась, подозревая, что он тянет маисовой
больше, чем положено. Но потом сменила гнев на милость и налила
ему настоящего виски. Все наказывали мне вести себя прилично.
   - Этот прохвессор ужас до чего умный, - сказала мамуля. - Все
прохвессора такие. Не морочь ему голову. Будь паинькой, а не то я
тебе покажу, где раки зимуют.
   - Буду паинькой, мамуля, - ответил я.
   Папуля дал мне затрещину, что с его стороны было нечестно:
ведь я то его не мог видеть!
   - Это чтобы ты лучше запомнил, - сказал он.
   - Мы люди простые, - ворчал дядя Лес. - И нечего прыгать выше
головы, никогда это к добру не приводит.
   - Я не пробовал, честно! - сказал я. - Только я так считаю...
   - Не наделай бед! - пригрозила мамуля, и тут мы услышали, как
в мезонине дедуля заворочался. Порой дедуля не двигался неделями,
но в тот вечер он был прямо-таки живчик.
   Мы, само собой поднялись узнать, чего он хочет. Он заговорил
о прохвессоре.
   - Чужак-то, а? - сказал дедуля. - Продувная бестия! Редкостные
губошлепы собрались у моего ложа, когда я сам от старости слабею
разумом! Один Сонк не без хитрости, да и то, прости меня, господи,
дурак дураком.
   Я только поерзал на месте и что-то пробормотал, лишь бы не
смотреть дедуле в глаза - я этого не выношу. Но он на меня не обратил
внимания. Все бушевал:
   - Значит, ты собрался в этот Нью-Йорк? Кровь Христова, да
разве ты запамятовал, что мы как огня стережемся лондона и Амстердама - да
и Нью-Амстердама - из боязни дознания? Уж не хочешь ли
ты попасть в ярмарочные уроды? Хоть это и не самое страшное.
   Дедуля у нас старейший и иногда вставляет в разговор какие-то
допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в
юности, прилипает на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается
он лучше всех, кого мне довелось послушать.
   - Ерунда, - сказал я. - Я ведь хотел как лучше!
   - Так он еще речет супротив, паршивый неслух! - возмутился
дедуля. - Во всем виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы пресечению
рода Хейли споспешествовали. Когда б не вы, ученый бы сюда
и не пожаловал.
   - Он прохвессор, - сообщил я. - Звать его Томас Гэлбрейт.
   - Знаю. Я прочитал его мысли через мозг крошки сэма. Опасный
человек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, и того
мне пришлось подкупить, дабы... Не важно. Роджер был незаурядный
человек. Внимайте же: никто из вас да не едет в Нью-Йорк. Стоит
нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться - и
мы пропали. Вся их волчья стая вцепится и разорвет
нас в клочья. А твои безрассудные полеты, Лестер, помогут тебе как
мертвому припарки - ты внемлешь?
   - Но что же нам делать? - спросила мамуля.
   - Да чего там, - сказал папуля. - Я этого прохвессора угомоню.
Спущу в цистерну, и дело с концом.
   - И испортишь воду? - взвилась мамуля. - Попробуй только!
   - Что за порочное племя вышло из моих чресел? - сказал дедуля, - рассвирепев
окончательно. - Ужли не обещали вы шерифу, что
убийства прекратятся... Хотя бы на ближайшее время? Ужли и слово
Хогбена - ничто? Две святыни пронесли мы сквозь века - нашу тайну
и честь Хогбенов! Посмейте только умертвить этого Гэлбрейта - вы
мне ответите!
   Мы все побледнели. Крошка сэм опять проснулся и захныкал.
   - Что же теперь делать? - спросил дядя Лес.
   - Наша великая тайна должна остаться нерушимой, сказал дедуля. - Поступайте
как знаете, только без убийств. Я тоже обмозгую
сию головоломку.
   Тут он, казалось, заснул, хотя точно про него никогда ничего
не знаешь.
   На другой день мы встретились с Гэлбрейтом в городке, как и
договорились, но еще раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати,
который, завидев меня, зло сверкнул глазами.
   - Лучше не нарывайся, Сонк, - сказал он. - Помни, я тебя предупреждал.
   Очень неудобно получилось.
   Как бы там ни было, я увидел Гэлбрейта и рассказал ему, что
дедуля не пускает меня в Нбю-Йорк. Гэлбрейт не очень-то обрадовался,
но понял, что тут уж ничего не поделаешь.
   Его номер в отеле был забит научной дребеденью и мог напугать
всякого. Ружье стояло тут же, и Гэлбрейт как будто ничего в нем не
менял. Он стал меня переубеждать.
   - Ничего не выйдет, - отрезал я. - Нас от этих гор не оттащишь.
Вчера я брякнул сдуру, никого не спросясь, вот и все.
   - Послушай, Сонк, - сказал он. - Я расспрашивал в городке о
Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но все
равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не
сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья - мутанты,
вас надо обследовать!
   - Никакие мы не мутанты, - ответил я. - Вечно ученые обзывают
нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас гомункулами,
но...
   - Ч т о?! - вскрикнул Гэлбрейт. - Что ты сказал?
   - Э... Издольщик один из соседнего графства, - тут же опомнился
я, но видно было, что прохвессора не проведешь он стал расхаживать
по номеру.
   - Бесполезно, - сказал он. - Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я
попрошу, чтобы институт выслал сюда комиссию. Тебя надо обследовать
во славу науки и ради прогресса человечества.
   - Этого еще не хватало, - ответил я. - Воображаю, что получится.
Выставите нас, как уродов, всем на потеху. Крошку Сэма это
убьет. Уезжайте-ка отсюда и оставьте нас в покое.
   - Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такие приборы? - он
махнул рукой в сторону ружья. - Как же оно работает? - спросил
он ни с того ни с сего.
   - Да не знаю я... Смастерили, и дело с концом. Послушайте,
прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде.
Так говорит дедуля.
   Гэлбрейт стал теребить собственный нос.
   - Что ж, допустим... А ответишь мне на кое-какие вопросы,
Сонк?
   - Не будет комиссии?
   - Посмотрим.
   - Нет, сэр. Не стану...
   Гэлбрейт набрал побольше воздуху.
   - Если ты расскажешь все, что мне нужно, я сохраню ваше местопребывание
в тайне.
   - А я-то думал, у вас в институте знают, куда вы поехали.
   - А-а, да, - спохватился Гэлбрейт. - Естественно, знают. Но
про вас там ничего не известно.
   Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля
стер бы меня в порошек, да и с шерифом приходилось считаться.
Поэтому я сказал: "ладно уж" - и кивнул.
   Господи, о чем только этот тип не спрашивал! У меня аж круги
поплыли перед глазами. А он распалялся все больше и больше.
   - Сколько лет твоему дедушке?
   - Понятия не имею.
   - Гомункулы, км... Говоришь, он когда-то был рудокопом?
   - Да не он, его отец, - сказал я. - На оловянных копях в Англии.
Только дедуля говорит, что в то время она называлась британия.
На них тогда еще навели колдовскую чуму. Пришлось звать лекарей...
Друнов? Друдов?
   - Друидов?
   - Во-во. Эти Друиды, дедуля говорит, были лекарями. В общем,
рудокопы мерли как мухи по всему Корнуэллу, и копи пришлось закрыть.
   - А что за чума?
   Я обьяснил ему, как запомнил из рассказов дедули, и прохвессор
страшно разволновался, пробормотал что-то, насколько я понял,
о радиоактивном излучении. Ужас какую окоЛесицу он нес.
   - Искусственная мутация, обусловленная радиоактивностью! - говорит,
а у самого глаза и зубы разгорелись. Твой дед родился мутантом!
Гены и хромосомы перестроились в новую комбинацию. Да ведь
вы, наверно, сверхлюди!
   - Нет уж, - возразил я. - Мы Хогбены. Только и всего.
   - Доминанта, типичная доминанта. А у тебя вся семья... Э-э...
Со странностями?
   - Эй, легче на поворотах! - пригрозил я.
   - В смысле - все ли умеют летать?
   - Сам-то я еще не умею. Наверно, мы какие-то уроды. Дедуля у
нас - золотая голова. Всегда учил, что нельзя высовываться.
   - Защитная маскировка, - подхватил Гэлбрейт. - На фоне косной
социальной культуры отклонения от нормы маскируются легче. В современном
цивилизованном обществе вам было бы так же трудно утаиться,
как шилу в мешке. А здесь, в глуши, вы практически невидимы.
   - Только папуля, - уточнил я.
   - О боже, - вздохнул он. - Скрывать такие невероятные природные
способности... Представляете, что вы могли бы совершить?
   Вдруг он распалился пуще прежнего, и мне не очень-то понравился
его взгляд.
   - Чудеса, - повторял он. - Все равно что лампу алладина найти.
   - Хорошо бы вы от нас отвязались, - говорю. - Вы и ваша комиссия.
   - Да забудь ты о комиссии. Я решил пока что заняться этим самостоятельно.
При условии, если ты будешь содействовать. В смысле - поможешь
мне. Согласен?
   - Не-а, - ответил я.
   - Тогда я приглашу сюда комиссию из Нбю-Йорка, сказал он злорадно.
   Я призадумался.
   - Ну, сказал я наконец, - чего вы хотите?
   - Еще не знаю, - медленно проговорил он. - Я еще не полностью
охватил перспективы.
   Но он готов был ухватить все в охапку. Сразу было видать.
Знаю я такое выражение лица.
   Я стоял у окна, смотрел на улицу, и тут меня вдруг осенило. Я
рассудил, что, как ни кинь, чересчур доверять прохвессору - вовсе
глупо. Вот я и подобрался, будто ненароком к ружью и кое-что там
подправил.
   Я прекрасно знал, чего хочу, но, если бы Гэлбрейт спросил,
почему я скручиваю проволочку тут и сгибаю какую - то чертовщину
там, я бы не мог ответить. В школах не обучался. Но твердо знал
одно: теперь эта штучка сработает как надо.
   Прохвессор строчил что-то в блокноте. Он поднял глаза и заметил
меня.
   - Что ты делаешь? - спросил он.
   - Тут было что-то неладно, - соврал я. - Не иначе как вы тут
мудрили с батарейками. Вот сейчас испытайте.
   - Здесь? - возмутился он. - Я не хочу возмещать убытки. Испытывать
надо в безопасных условиях.
   - Видите вон там на крыше, флюгер? - я показал пальцем. - Никто
не пострадает, если мы в него прицелимся. Можете испытывать
не отходя от окна.
   - Это... Это не опасно? - ясно было, что у него руки чешутся
испытать ружье. Я сказал, что все останутся в живых, он глубоко
вздохнул, подошел к окну и неумело взялся за приклад.
   Я отодвинулся в сторонку. Не хотел, чтобы шериф меня увидел.
Я-то его давно приметил-он сидел на скамье возле продуктовой лавки
через дорогу.
   Все вышло, как я и рассчитывал. Гэлбрейт спустил курок, целясь
в флюгер на крыше, и из дула вылетели кольца света. Раздался
ужасающий грохот. Гэлбрейт повалился навзничь, и тут началось такое
столпотворение, что передать невозможно. Вопль стоял по всему
городку.
   Ну, чувствую, самое время сейчас превратиться в невидимку.
Так я и сделал.
   Гэлбрейт осматривал ружье, когда в номер ворвался шериф Эбернати.
А с шерифом шутки плохи. У него был пистолет в руке и наручники
наготове; он отвел душу, изругав прохвессора последними словами.
   - Я вас видел! - орал он. - Вы, столичные, думаете, что вам
здесь все сойдет с рук. Так вот, вы ошибаетесь!
   - Сонк! - вскричал Гэлбрейт, озираясь по сторонам. Но меня
он, конечно, увидеть не мог.
   Тут они сцепились. Шериф Эбернати видел, как Гэлбрейт стрелял
из ружья, а шерифу палец в рот не клади. Он поволок Гэлбрейта по
улице, а я, неслышно ступая, двинулся следом. Люди метались как
угорелые. Почти все прижимали руки к щекам.
   Прохвессор продолжал ныть, что ничего не понимает.
   - Я все видел! - оборвал его Эбернати. - Вы прицелились из
окна - и тут же у всего города разболелись зубы! Посмейте только
еще раз сказать, будто вы не понимаете!
   Шериф у нас умница. Он с нами, Хогбенами, давно знаком и не
удивляется, если иной раз творятся чудные дела. К тому же он знал,
что Гэлбрейт - ученый. Так вот, получился скандал, люди доискались,
кто виноват, и я оглянуться не успел, как они собрались линчевать
Гэлбрейта.
   Эбернати его увел. Я немножко послонялся по городку. На улицу
вышел пастор посмотреть церковные окна - они его озадачили. Стекла
были разноцветные, и пастор никак не мог понять, с чего это они
вдруг расплавились. Я бы ему подсказал. В цветных стеклах есть золото - его
добавляют, чтобы получить красный тон.
   В конце концов я подошел к тюрьме. Меня все еще нельзя было
видеть. Поэтому я подслушал разговор Гэлбрейта с шерифом.
   - Все Сонк Хогбен, - повторял прохвессор. - Поверьте, это он
перестроил проектор!
   - Я вас видел, - отвечал Эбернати. - Вы все сделали сами. Ой! - он
схватился рукой за челюсть. - Прекратите-ка, да поживее! Толпа
настроена серьезно. В городе половина людей сходит с ума от
зубной боли.
   Видно, у половины городских в зубах были золотые пломбы. То,
что сказал на это Гэлбрейт, меня не очень-то удивило.
   - Я ожидаю прибытие комиссии из Нью-Йорка; сегодня же вечером
позвоню в институт, там за меня поручатся.
   Значит, он всю дорогу собирался нас продать. Я как чувствовал,
что у него на уме.
   - Вы избавите меня от зубной боли - и всех остальных тоже, а
не то я открою двери и впущу линчевателей! - простонал шериф. И
ушел прикладывать к щеке пузырь со льдом.
   Я прокрался обратно в коридор и стал шуметь, чтобы Гэлбрейт
услыхал. Я подождал, пока он не кончит ругать меня на все корки.
Напустил на себя глупый вид.
   - Видно, я маху дал, - говорю. - Но могу все исправить.
   - Да ты уж наисправлял достаточно. - Тут он остановился. - Погоди.
Как ты сказал? Ты можешь вылечить эту... Что это?
   - Я осмотрел ружье, - говорю. - Кажется, я знаю, где напорол.
Оно теперь настроено на золото, и все золото в городе испускает
тепловые лучи или что-то в этом роде.
   - Наведенная избирательная радиоактивность, - пробормотал
Гэлбрейт очередную бессмыслицу. - Слушай. Вся эта толпа... У вас
когда нибудь линчуют?
   - Не чаще раза-двух в год, - успокоил я. - И эти два раза уже
позади, - так что годовую норму мы выполнили. Жаль, что я не могу
переправить вас к нам домой. Мы бы вас запросто спрятали.
   - Ты бы лучше что-нибудь предпринял! - говорит. - А не то я
вызову из Нью-Йорка комиссию! Ведь тебе это не очень-то по вкусу,
а?
   Никогда я не видел, чтобы человек с честным лицом так нагло
врал в глаза.
   - Дело верное, - говорю. - Я подкручу эту штуковину так, что
она в два счета погасит лучи. Только я не хочу, чтобы люди связывали
нас, Хогбенов, с этим делом. Мы любим жить спокойно. Вот что,
давайте я пойду в ваш отель и налажу все как следует, а потом вы
соберете тех, кто мается с зубами, и спустите курок.
   - Но... Да, но...
   Он боялся, как бы не вышло еще хуже. Но я его уговорил. На
улице бесновалась толпа, так что долго уговаривать не пришлось. В
конце концов я плюнул и ушел, но вернулся невидимый и подслушал,
как Гэлбрейт уславливается с шерифом.
   Они между собой поладили. Все, у кого болят зубы, соберутся и
рассядутся в мерии. Потом Эбернати приведет прохвессора с ружьем и
попробует всех вылечить.
   - Прекратится зубная боль? - настаивал шериф. Точно?
   - Я... Вполне уверен, что прекратится.
   Эбернати уловил его нерешительность.
   - Тогда уж лучше испробуйте сначала на мне. Я вам не доверяю.
   Видно, никто никому не доверял.
   Я прогулялся до отеля и кое-что изменил в ружье. И тут я попал
в переплет. Моя невидимость истощилась. Вот ведь как скверно
быть подростком.
   Когда я стану на сотню-другую лет постарше, то буду оставаться
невидимым сколько влезет. Но пока я еще не очень-то освоился.
Главное, теперь я не мог обойтись без помощи, потому что должен
был сделать одно дело, за которое никак нельзя браться у всех на
глазах.
   Я поднялся на крышу и мысленно окликнул крошку Сэма. Когда
настроился на его мозг, попросил вызвать папулю и дядю Леса. Немного
погодя с неба спустился дядя Лес; летел он тяжело, потому что
нес папулю. Папуля ругался: они насилу увернулись от коршуна.
   - Зато никто нас не видел, - утешал его дядя Лес. - По-моему.
   - У городских сегодня своих хлопот полон рот, - ответил я. - Мне
нужна помощь. Прохвессор обещал одно, а сам затевает напустить
сюда комиссию и всех нас обследовать.
   - В таком случае ничего не поделаешь, - сказал папуля. - Нельзя
же кокнуть этого типа. Дедуля запретил.
   Тогда я сообщил им свой план. Папуля невидимый, ему все это
будет легче легкого. Потому мы провертели в крыше дырку, чтобы
подсматривать, и заглянули в номер Гэлбрейта. И как раз вовремя.
Шериф уже стоял там с пистолетом в руке (так он ждал), а прохвессор,
позеленев, наводил на Эбернати ружье. Все прошло без сучка,
без задоринки. Гэлбрейт спустил курок, из дула выскочило пурпурное
кольцо света, и все. Да еще шериф открыл рот и сглотнул слюну.
   - Ваша правда! Зуб не болит!
   Гэлбрейт обливался потом, но делал вид, что все идет по плану.
   - Конечно, действует, - сказал он. - Естественно. Я же говорил.
   - Идемте в мерию. Вас ждут. Советую вылечить всех, иначе вам
не поздоровится.
   Они ушли. Папуля тайком двинулся за ними, а дядя Лес подхватил
меня и полетел следом, держась поближе к крышам, чтобы нас не
заметили. Вскоре мы расположились у одного из окон мерии и стали
наблюдать.
   Таких страстей я еще не видел, если не считать лондонской чумы.
Зал был битком набит, люди катались от боли, стонали и выли.
Вошел Эбернати с прохвессором - прохвессор нес ружье, - и все завопили
еще громче. Гэлбрейт установил ружье на сцене, дулом к публике,
шериф снова вытащил пистолет, велел всем замолчать и обещал,
что сейчас у всех зубная боль пройдет.
   Я папулю, ясное дело, не видел, но знал, что он на сцене. С
ружьем творилось что-то немыслимое. Никто не замечал, кроме меня,
но я-то следил внимательно. Папуля, конечно, невидимый - вносил
кое-какие поправки. Я ему все обьяснил, но он и сам не хуже меня
понимал, что к чему. И вот он скоренько наладил ружье как надо.
   А что потом было - конец света. Гэлбрейт прицелился, спустил
курок, из ружья вылетели кольца света - на этот раз желтые. Я попросил
папулю выбрать такую дальность, чтобы за пределами мерии никого
не задело. Но внутри...
   Что ж, зубная-то боль у них прошла. Ведь не может человек
страдать от золотой пломбы, если никакой пломбы у него и в помине
нет.
   Теперь ружье было налажено так, что действовало на все неживое.
Дальность папуля выбрал точка в точку. Вмиг исчезли стулья и
часть люстры. Публика сбилась в кучу, поэтому ей худо пришлось. У
колченогого Джеффа пропала не только деревянная нога, но и стеклянный
глаз. У кого были вставные зубы, ни одного не осталось.
Многих словно наголо обрили.
   И платья ни на ком я не видел. Ботинки ведь неживые, как и
брюки, рубашки, юбки. В два счета все в зале оказались в чем мать
родила. Но это уже пустяк, зубы-то у них перестали болеть, верно?
   Часом позже мы сидели дома - все, кроме дяди Леса, как вдруг
открывается дверь и входит дядя Лес, а за ним, шатаясь, - прохвессор.
Вид у Гэлбрейта был самый жалкий. Он опустился на пол, тяжело,
с хрипом, дыша и тревожно поглядывая на дверь.
   - Занятная история, - сказал дядя Лес. - Лечу это я над окраиной
городка и вдруг вижу: бежит прохвессор, а за ним - целая толпа,
и все замотаны в простыни. Вот я его и прихватил. Доставил сюда,
как ему хотелось.
   И мне подмигнул.
   - О-о-о-х! - простонал Гэлбрейт. - А-а-а-х! Они сюда идут?
   Мамуля подошла к двери.
   - Вон сколько факелов лезут в гору, - сообщила она. Не к добру
это.
   Прохвессор свирепо глянул на меня.
   - Ты говорил, что можешь меня спрятать! Так вот, теперь
прячь! Все из-за тебя!
   - Чушь, - говорю.
   - Прячь, иначе пожелеешь! - завизжал Гэлбрейт. - Я... Я вызову
сюда комиссию.
   - Ну, вот что, - сказал я. - Если мы вас укроем, обешаете забыть
о комиссии и оставить нас в покое?
   Прохвессор пообещал.
   - Минуточку, - сказал я и поднялся в мезонин к дедуле. Он не
спал.
   - Как, дедуля? - спросил я.
   С секунду он прислушивался к крошке Сэму.
   - Прохвост лукавит, - сказал он вскоре. - Желает всенепременно
вызвать ту шелудивую комиссию, вопреки всем своим посулам.
   - Может, не стоит его прятать?
   - Нет, отчего же, - сказал дедуля. - Хогбены дали слово - больше
не убивать. А укрыть беглеца от преследователей - право же
дело благое.
   Может быть, он подмигнул. Дедулю не разберешь. Я спустился по
леснице. Гэлбрейт стоял у двери - смотрел, как в гору взбираются
факелы. Он в меня так и вцепился.
   - Сонк! Если ты меня не спрячешь...
   - Спрячу, - ответил я. - Пошли.
   Отвели мы его в подвал...
   Когда к нам ворвалась толпа во главе с шерифом Эбернати, мы
прикинулись простаками. Позволили перерыть весь дом. Крошка Сэм и
дедуля на время стали невидимыми, их никто не заметил. И, само собой,
толпа не нашла никаких следов Гэлбрейта. Мы его хорошо укрыли,
как и обещали.
   С тех пор прошло несколько лет. Прохвессор как сыр в масле
катается. Но только нас он не обследует. Порой мы вынимаем его из
бутылки, где он хранится, и обследуем сами.
   А бутылочка-то ма-ахонькая!

Г. Каттнер

   Котел с неприятностями

   Лемюэла мы прозвали горбун, потому что у него три ноги. Когда
Лемюэл подрос (как раз в войну севера с югом), он стал поджимать
лишнюю ногу внутрь штанов, чтобы никто ее не видел и зря язык не
чесал. Ясное дело, вид у него при этом был самый что ни на есть
верблюжий, но ведь Лемюэл не любитель форсить. Хорошо, что руки и
ноги у него сгибаются не только в локтях и коленях, но и еще в
двух суставах, иначе поджатую ногу вечно сводили бы судороги.
   Мы не видели Лемюэла годков шестьдесят. Все Хогбены живут в
Кентукки, но он - в южной части гор, а мы - в северной. И, надо
полагать, обошлось бы без неприятностей, не будь Лемюэл таким безалаберным.
Одно время мы уже подумали - каша заваривается не на
шутку. Нам, Хогбенам, доводилось хлебнуть горя и раньше, до того
как мы переехали в Пайпервилл: бывало, люди все подглядывают за
нами да подслушивают, норовят дознаться, с чего это в округе собаки
лаем исходят. До того дошло - совсем невозможно стало летать. В
конце концов дедуля рассудил, что пора смотать удочки, перебраться
южнее, к Лемюэлу.
   Терпеть не могу путешествий. Последний раз, когда мы плыли в
америку, меня аж наизнанку выворачивало. Летать - и то лучше. Но в
семье верховодит дедуля.
   Он заставил нас нанять грузовик, чтобы переправить пожитки.
Труднее всего было втиснуть малыша; в нем-то самом весу кило сто
сорок, не больше, но цистерна уж больно здоровая. Зато с дедулей
никаких хлопот: его просто увязали в старую дерюгу и запихнули под
сиденье. Всю работу пришлось выполнять мне. Папуля насосался маисовой
водки и совершенно обалдел. Знай ходил на руках да песню
горланил - "вверх тормашками весь мир".
   Дядя вообще не пожелал ехать. Он забился под ясли в хлеву и
сказал, что соснет годков десять. Там мы его и оставили.
   - Вечно они скачут! - все жаловался дядя. - И чего им на месте
не сидится? Пятисот лет не пройдет, как они опять - хлоп! Бродяги
бесстыжие, перелетные птицы! Ну и езжайте, скатертью дорога!
   Ну и уехали.
   Лемюэл, по прозванию горбун, - наш родственник. Аккурат перед
тем, как мы поселились в Кентукки, там, говорят, пронесся ураган.
Всем пришлось засучить рукава и строить дом, один Лемюэл - ни в
какую. Ужас до чего никудышний. Так и улетел на юг. Каждый год или
через год он ненадолго просыпается, и мы тогда слышим его мысли,
но остальное время он бревно-бревном.
   Решили пожить у него.
   Сказано - сделано.
   Видим, Лемюэл живет в заброшенной водяной мельнице, в горах
неподалеку от города Пайпервилл. Мельница обветшала, на честном
слове держится. На крыльце сидит Лемюэл. Когда - то он сел в кресло,
но кресло под ним давно уж развалилось. А он и не подумал
проснуться и починить. Мы не стали будить Лемюэла. Втащили малыша
в дом, и дедуля с папулей начали вносить бутылки с маисовой.
   Мало-помалу устроились. Сперва было не ахти как удобно. Лемюэл,
непутевая душа, припасов в доме не держит. Он проснется ровно
настолько, чтоб загипнотизировать в лесу какого-нибудь енота, и,
глядишь, тот уже скачет, пришибленный, согласный стать обедом. Лемюэл
питается енотами, потому, что у них ловкие лапы, прямо как руки.
Пусть меня поцарапают, если этот лодырь лем гипнозом не заставляет
енотов разводить огонь и зажариваться. До сих пор не пойму,
как он их свежует? Есть люди, которым лень делать самые немудренные
вещи.
   Когда ему хочется пить, он насылает дождь себе на голову и
открывает рот. Позор, да и только.
   Правда, никто из нас не обращал на Лемюэла внимания. Мамуля с
ног сбилась в хлопотах по хозяйству. Папуля, само собой, удрал с
кувшином маисовой, и вся работа свалилась на меня. Ее было немного.
Главная беда - нужна электроэнергия. На то, чтобы поддерживать
жизнь малыша в цистерне, току уходит прорва, да и дедуля жрет
электричество, как свинья - помои. Если бы Лемюэл сохранил воду в
запруде, мы бы вообще забот не знали, но ведь это же Лемюэл! Он
преспокойно дал ручью высохнуть. Теперь по руслу текла жалкая
струйка.
   Мамуля помогла мне смастерить в курятнике одну штуковину, и
после этого у нас электричества стало хоть отбавляй.
   Неприятности начались с того, что в один прекрасный день, по
лесной тропе к нам притопал костлявый коротышка и словно бы обомлел,
увидев, как мамуля стирает во дворе. Я тоже вышел во двор - любопытства
ради.
   - День выдался на славу, - сказала мамуля. - Хотите выпить,
гостенек?
   Он сказал, что ничего не имеет против, я принес полный ковш,
коротышка выпил маисовой, судорожно перевел дух и сказал, - мол,
нет уж, спасибо, больше не хочет, ни сейчас, ни потом, никогда в
жизни. Сказал, что есть уйма более дешевых способов надсадить себе
глотку.
   - Недавно приехали? - спросил он.
   Мамуля сказала, что да, недавно, Лемюэл нам родственник. Коротышка
посмотрел на Лемюэла - тот все сидел на крыльце, закрыв глаза, - и
сказал:
   - По-вашему, он жив?
   - Конечно, - ответила мамуля. - Полон жизни, как говорится.
   - А мы-то думали, он давно покойник, - сказал коротышка.
   - Поэтому ни разу не взимали с него избирательного налога. Я
считаю, вам лучше и за себя заплатить, если уж вы сюда вьехали.
Сколько вас тут?
   - Примерно шестеро, - ответила мамуля.
   - Все совершеннолетние?
   - Да вот у нас папуля, Сонк, малыш...
   - Лет-то сколько?
   - Малышу уже годочков четыреста, верно, мамуля? - сунулся было
я, но мамуля дала мне подзатыльник и велела помалкивать. Коротышка
ткнул в меня пальцем и сказал, что про меня-то и спрашивает.
Черт, не мог я ему ответить. Сбился со счета еще при Кромвеле.
Кончилось тем, что коротышка решил собрать налог со всех, кроме
малыша.
   - Не в деньгах счастье, - сказал он, записывая что-то в книжечку. - Главное,
в нашем городе голосовать надо по всем правилам.
Против избирательной машины не попрешь. В Пайпервилле босс только
один, и зовут его илай генди. С вас двадцать долларов.
   Мамуля велела мне набрать денег, и я ушел на поиски. У дедули
была одна-единственная монетка, про которую он сказал, что это,
во-первых, динарий, а во-вторых, талисман: дедуля прибавил, что
свистнул эту монетку у какогото юлия где-то в галлии. Папуля был
пьян в стельку. У малыша завалялись три доллара. Я обшарил карманы
Лемюэла, но добыл там только два яичка иволги.
   Когда я вернулся к мамуле, она поскребла в затылке, но я ее
успокоил:
   - К утру сделаем, мамуля. Вы ведь примете золото, мистер?
   Мамуля влепила мне затрещину. Коротышка посмотрел как-то
странно и сказал, что золото примет, отчего бы и нет. Потом он
ушел лесом и повстречал на тропе енота, который нес охапку прутьев
на растопку, - как видно, Лемюэл проголодался. Коротышка прибавил
шагу.
   Я стал искать металлический хлам, чтобы превратить его в золото.
   На другой день нас упрятали в тюрьму.
   Мы-то, конечно, все знали заранее, но ничего не могли поделать.
У нас одна линия: не задирать нос и не привлекать к себе
лишнего внимания. То же самое наказал нам дедуля и на этот раз. Мы
все поднялись на чердак (все, кроме малыша и Лемюэла, который никогда
не почешется), и я уставился в угол, на паутину, чтобы не
смотреть на дедулю. От его вида у меня мороз по коже.
   - Ну их, холуев зловонных, не стоит мараться, - сказал дедуля. - Лучше
уж в тюрьму, там безопасно. Дни инквизиции навеки миновали.
   - Нельзя ли спрятать ту штуковину, что в курятнике?
   Мамуля меня стукнула, чтобы не лез, когда старшие разговаривают.
   - Не поможет, - сказала она. - Сегодня утром приходили из
Пайпервилла соглядатаи, видели ее.
   - Прорыли вы погреб под домом? - спросил дедуля. - Вот и ладно.
Укройте там меня с малышом. - Он опять сбился на старомодную
речь. - Поистине досадно прожить столь долгие годы и вдруг попасть
впросак, осрамиться перед гнусными олухами. Надлежало бы им глотки
перерезать. Да нет же, Сонк, ведь это я для красного словца. Не
станем привлекать к себе внимания. Мы и без того найдем выход.
   Выход нашелся сам. Всех нас выволокли (кроме дедули с малышом,
они к тому времени уже сидели в погребе). Отвезли в Пайпервилл
и упрятали в каталажку. Лемюэл так и не проснуся. Пришлось
тянуть его за ноги.
   Что до папули, то он не протрезвел. У него свой коронный номер.
Он выпьет маисовой, а потом, я так понимаю, алкоголь попадает
к нему в кровь и превращается в сахар или еще во что-то. Волшебство,
не иначе. Папуля старался мне растолковать, но до меня туго
доходило. Спиртное идет в желудок: как может оно попасть оттуда в
кровь и превратиться в сахар? Просто глупость. А если нет, так
колдовство. Но я-то к другому клоню: папуля уверяет, будто обучил
своих друзей, которых звать ферменты (не иначе как иностранцы, судя
по фамилии), превращать сахар обратно в алкоголь и потому умеет
оставаться пьяным сколько душе угодно. Но все равно он предпочитает
свежую маисовую, если только подвер нется. Я-то не выношу колдовских
фокусов, мне от них страшно делается.
   Ввели меня в комнату, где народу было порядочно, и приказали
сесть на стул. Стали сыпать вопросами. Я прикинулся дурачком. Сказал,
что ничего не знаю.
   - Да не может этого быть! - заявил кто-то. - Не сами же они
соорудили... Неотесанные увальни-горцы! Но, несомненно, в курятнике
у них урановый котел!
   Чепуха какая.
   Я все прикидывался дурачком. Немного погодя отвели меня в камеру.
Она кишела клопами. Я выпустил из глаз что-то вроде лучей и
поубивал всех клопов - на удивление занюханному человечку со светло-ыжими
баками, который спал на верхней койке: я и не заметил,
как он проснулся, а когда заметил, было уже поздно.
   - На своем веку в каких только чудных тюрьмах я не перебывал, - сказал
занюханный человечек, часто-часто помаргивая, - каких
только необыкновенных соседей по камере не перевидал, но ни разу
еще не встречал человека, в котором заподозрил бы дьявола. Я армбрестер,
хорек Армбрестер, упекли за бродяжничество. А тебя в чем
упрекают, друг? В том, что скупал души по взвинченным ценам?
   Я ответил, что рад познакомится. Нельзя было не восхититься
его речью. Просто страсть какой образованный был.
   - Мистер Армбрестер, - сказал я, - понятия не имею, за что
сижу. Нас сюда привезли ни с того ни с сего - папулю, мамулю и Лемюэла.
Лемюэл, правда, все еще спит, а папуля пьян.
   - Мне тоже хочется напиться допьяна, - сообщил мистер Армбрестер. - Тогда
меня бы не удивляло, что ты повис в воздухе между
полом и потолком.
   Я засмущался. Вряд ли кому охота, чтобы его застукали за такими
делами. Со мной это случилось по рассеянности, но чувствовал
я себя круглым идиотом. Пришлось извиниться.
   - Ничего, - сказал мистер Армбрестер, переваливаясь на живот
и почесывая баки. - Я этого давно жду. Жизнь я прожил в общем и
целом весело. А такой способ сойти с ума не хуже всякого другого.
Так за что тебя, говоришь, арестовали?
   - Сказали, что у нас урановый котел стоит, - ответил я. - Спорим,
у нас такого нет. Чугунный, я знаю, есть, сам в нем воду
кипятил. А уранового сроду на огонь не ставил.
   - Ставил бы, так запомнил бы, - отозвался он. - Скорее всего,
тут какая-то политическая махинация. Через неделю выборы. На них
собирается выступить партия реформ, а старикащка гэнди хочет раздавить
ее, прежде чем она сделает первый шаг.
   - Что ж, пора домой, - сказал я.
   - А где вы живете?
   Я ему обьяснил, и он задумался.
   - Интересно. На реке, значит? То есть на ручье? На медведице?
   - Это даже не ручей, - уточнил я.
   Мистер Армбрестер засмеялся.
   - Гэнди величал его рекой большой медведицы, до того как построил
недалеко от вас гэнди-плотину. В том ручье нет воды уже полвека,
но лет десять назад старикашка гэнди получил ассигнования - один
бог знает на какую сумму. Выстроил плотину только благодаря
тому, что ручей назвал рекой.
   - А зачем ему это было надо? - спросил я.
   - Знаешь, сколько шальных денег можно выколотить из постройки
плотины? Но против гэнди не попрешь, по-моему. Если у человека
собственная газета, он сам диктует условия. Ого! Сюда кто-то идет.
   Вошел человек с ключами и увел мистера Армбрестера. Спустя
еще несколько часов пришел кто-то другой и выпустил меня. Отвел в
другую комнату, очень ярко освещенную. Там был мистер Армбрестер,
были мамуля с папулей и Лемюэлом и еще какие-то дюжие ребята с револьверами.
Был там и тощий сухонький тип с лысым черепом и змеиными
глазками. Все плясали под его дудку и величали его мистером
Гэнди.
   - Парнишка - обыкновенный деревенский увалень, - сказал мистер
Армбрестер, когда я вошел. - Если он и угодил в какую-то историю,
то случайно.
   Ему дали по шее и велели закрыться. Он закрылся. Мистер Гэнди
сидел в сторонке и кивал с довольно подлым видом. У него был дурной
глаз.
   - Послушай, мальчик, - сказал он мне. - Кого ты выгораживаешь?
Кто сделал урановый котел в вашем сарае? Говори правду, или
тебе не поздоровится.
   Я только посмотрел на него, да так, что кто-то стукнул меня
по макушке. Чепуха. Ударом по черепу Хогбенов не проймешь. Помню,
наши враги адамсы схватили меня и давай дубасить по голове, пока
не выбились из сил, - даже не пикнули, когда я побросал их в цистерну.
   Мистер Армбрестер подал голос.
   - Вот что, мистер Гэнди, - сказал он. - Я понимаю, будет
большая сенсация, если вы узнаете, кто сделал урановый котел, но
ведь вас и без того переизберут. А может быть, это вообще не урановый
котел.
   - Кто его сделал, я знаю, - заявил мистер Гэнди. - Ученые-ренегаты.
Или беглые военные преступники нацисты. И я намерен их
найти!
   - Ого, - сказал мистер Армбрестер. - Понял вашу идею. Такая
сенсация взволнует всю страну, не так ли? Вы сможете выставить
свою кандидатуру на пост губернатора, или в сенат, или... В общем,
диктовать любые условия.
   - Что тебе говорил этот мальчишка? - спросил мистер Гэнди. Но
мистер Армбрестер заверил его, что я ничего такого не говорил.
   Тогда принялись колошматить Лемюэла.
   Это занятие утомительное. Никто не может разбудить лемюэла,
если уж его разморило и он решил вздремнуть, а таким разморенным я
никого никогда не видел. Через некоторое время его сочли мертвецом.
Да он и вправду все равно, что мертвец: до того ленив, что
даже не дышит, если крепко спит.
   Папуля творил чудеса со своими приятелями ферментами, он был
пьянее пьяного. Его пытались отхлестать, но ему это вроде щекотки.
Всякий раз, как на него опускали кусок шланга, папуля глупо хихикал.
Мне стало стыдно.
   Мамулю никто не пытался отхлестать. Когда кто-нибудь подбирался
к ней достаточно близко, чтобы ударить, он тут же белел как
полотно и пятился, весь в поту, дрожа крупной дрожью. Один наш
знакомый прохвессор как-то сказал, что мамуля умеет испускать направленный
пучок инфразвуковых волн. Прохвессор врал. Она всего-авсего
издает никому не слышный звук и посылает его куда хочет.
Ох, уж эти мне трескучие слова! А дело-то простое, все равно
что белок бить. Я и сам так умею.
   Мистер Гэнди распорядился водворить нас обратно, он, мол, с
нами еще потолкует. Поэтому Лемюэла выволокли, а мы разошлись по
камерам сами. У мистера Армбрестера на голове осталась шишка величиной
с куриное яйцо. Он со стоном улегся на койку, а я сидел в
углу, поглядывая на его голову и вроде бы стреляя светом из глаз,
только этого света никто не мог увидеть. На самом деле такой
свет.. Эх, образования не хватает. В общем, он помогает не хуже
примочки. Немного погодя шишка на голове у мистера Армбрестера исчезла
и он перестал стонать.
   - Попал ты в переделку, Сонк, - сказал он (к тому времени я
ему назвал свое имя). - У Гэнди теперь грандиозные планы. И он совершенно
загипнотизировал жителей Пайпервилла. Но ему нужно больше - загипнотизировать
весь штат или даже всю страну. Он хочет стать
фигурой национального масштаба. Подходящая новость в газетах может
это устроить. Кстати, она же гарантирует ему переизбрание на той
неделе, хоть он в гарантиях и не нуждается. Весь городок у него в
кармане. У вас и вправду урановый котел?
   Я только посмотрел на него.
   - Гэнди, по-видимому, уверен, - продолжал он. - Выслал несколько
физиков, и они сказали, что это явно уран-235 с графитовыми
замедлителями. Сонк, я слышал их разговор. Для твоего же блага - перестань
укрывать других. К тебе применят наркотик правды - пентатол
натрия или скополамин.
   - Вам надо поспать, - сказал я, потому что услышал у себя в
мозгу зов дедули. Я закрыл глаза и стал вслушиваться. Это было нелегко:
все время вклинивался папуля.
   - Пропусти рюмашку, - весело предложил папуля, только без
слов, сами понимаете.
   - Чтоб тебе сдохнуть клейменая вошь, - сказал дедуля совсем
не так весело. - Убери отсюда свой неповоротливый мозг. Сонк!
   - Да, дедуля, - сказл я мысленно.
   Надо составить план...
   Папуля повторил:
   - Пропусти рюмашку, Сонк.
   - Да замолчи же папуля, - ответил я. - Имей хоть каплю уважения
к старшим. Это я про делулю. И вообще, как я могу пропустить
рюмашку? Ты же далеко, в другой камере.
   - У меня личный трубопровод, - сказал папуля. - Могу сделать
тебе... Как это называется... Переливание. Телепортация, вот это
что. Я просто накоротко замыкаю пространство между твоей кровеносной
системой и моей, а потом перекачиваю алкоголь из своих вен в
твои. Смотри, это делается вот так.
   Он показал мне как - вроде картинку нарисовал у меня в мозгу.
Действительно легко. То есть легко для Хогбена.
   Я осатанел.
   - Папуля, - говорю, - пень ты трухлявый, не заставляй своего
любящего сына терять к тебе больше уважения, чем требует естество.
Я ведь знаю, ты книг сроду не читал. Просто подбираешь длинные
слова в чьем-нибудь мозгу.
   - Пропусти рюмашку, - не унимался папуля и вдруг как заорет.
Я услыхал смешок дедули.
   - Крадешь мудрость из умов людских, а? - сказал дедуля. - Это
я тоже умею. Сейчас я в своей кровеносной системе мгновенно вывел
культуру возбудителя мигрени и телепортировал ее к тебе в мозг,
пузатый негодник! Чумы нет на изверга! Внемли мне, Сонк. Ближайшее
время твой ничтожный родитель не будет нам помехой.
   - Есть, дедуля, - говорю. - Ты в форме?
   - Да.
   - А малыш?
   - Тоже. Но действовать должен ты. Это твоя задача, Сонк. Вся
беда в той... Все забываю слово... В том урановом котле.
   - Значит, это все-таки он, - сказал я.
   - Кто бы подумал, что хоть одна душа в мире может его распознать?
Делать такие котлы научил меня мой прародитель; они существовали
еще в его времена. Поистине благодаря им мы, Хогбены, стали
мутантами. Господи, твоя воля, теперь я сам должен обворовать чужой
мозг, чтобы внести ясность. В городе, где ты находишься, Сонк,
есть люди, коим ведомы нужные мне слова... Вот погоди.
   Он порылся в мозгу у нескольких человек. Потом продолжил:
   - При жизни моего прародителя люди научились расщеплять атом.
Появилась... Гм... Вторичная радиация. Она оказала влияние на гены
и хромосомы некоторых мужчин и жен щин... У нас Хогбенов, мутация
доминантная. Вот потому мы и мутанты.
   - То же самое говорил Роджер Бэкон, точно? - припомнил я.
   - Так. Но он был дружелюбен и хранил молчание. Кабы в те дни
люди дознались о нашем могуществе, нас сожгли бы на костре. Даже
сегодня открываться небезопасно. Под конец... Ты ведь знаешь, что
воспоследует под конец, Сонк.
   - Да-дедуля, - подтвердил я, потому что и в самом деле знал.
   - Вот тут-то и заковыка. По-видимому, люди вновь расщепили
атом. Оттого и распознали урановый котел. Его надлежит уничтожить;
он не должен попасть на глаза людям. Но нам нужна энергия. Не много,
а все же. Легче всего получить ее от уранового котла, но теперь
им нельзя пользоваться. Сонк, вот что надо сделать, чтобы нам
с малышом хватило энергии.
   Он растолковал мне, что надо сделать.
   Тогда я взял да и сделал.
   Стоит мне глаза скосить, как я начинаю видеть интересные картинки.
Взять хоть решетку на окнах. Она дробится на малюсенькие
кусочки, и все кусочки бегают взад-вперед как шальные. Я слыхал,
это атомы. До чего же они веселенькие - суетятся, будто спешат к
воскресной проповеди. Ясное дело, ими легко жонглировать, как мячиками.
Посмотришь на них пристально, выпустишь что-то такое из
глаз - они сгрудятся, а это смешно до невозможности. По первому
разу я ошибся и нечаянно превратил железные прутья в золотые. Пропустил,
наверное, атом. Зато после этого я научился и превратил
прутья в ничто. Выкарабкался наружу, а потом обратно превратил их
в железо. Сперва удостоверился, что мистер армбрестер спит. В общем,
легче легкого.
   Нас поместили на седьмом этаже большого здания - наполовину
мэрии, наполовину тюрьмы. Дело было ночью, меня никто не заметил.
Я и улетел. Один раз мимо меня прошмыгнула сова - думала, я в темноте
не вижу, а я в нее плюнул. Попал, между прочим.
   С урановым котлом я справился. Вокруг него полно было охраны
с фонарями, но я повис в небе, куда часовые не могли досягнуть, и
занялся делом. Для начала разогрел котел так, что штуки, которые
мистер Армбрестер называл графитовыми замедлителями, превратились
в ничто, исчезли. После этого можно было без опаски заняться...
Ураном-235, так что ли? Я и занялся, превратил его в свинец. В самый
хрупкий. До того хрупкий, что его сдуло ветром. Вскорости ничего
не осталось.
   Тогда я полетел вверх по ручью. Воды в нем была жалкая струйка,
а дедуля обьяснил, что нужно гораздо больше. Слетал я к вершинам
гор, но и там ничего подходящего не нашел. А дедуля заговорил
со мной. Сказал, что малыш плачет. Надо было, верно, сперва найти
источник энергии, а уж потом рушить урановый котел.
   Осталось одно - наслать дождь.
   Насылать дождь можно по-разному, но я решил просто заморозить
тучу. Пришлось спуститься на землю, по-быстрому смастерить аппаратик,
а потом лететь высоко вверх, где есть тучи; времени убил порядком,
зато довольно скоро грянула буря и хлынул дождь. Но вода
не пошла вниз по ручью. Искал я, искал, обнаружил место, где у
ручья дно провалилось. Видно, под руслом тянулись подземные пещеры.
Я скоренько законопатил дыры. Стоит ли удивляться, что в ручье
столько лет нет воды, о которой можно говорить всерьез? Я все уладил.
   Но ведь дедуле требовался постоянный источник, я и давай кругом
шарить, пока не разыскал большие родники. Я их вскрыл. К тому
времени дождь лил как из ведра. Я завернул проведать дедулю.
   Часовые разошлись по домам - надо полагать, малыш их вконец
расстроил, когда начал плакать. По словам дедули, все они заткнули
уши пальцами и с криком бросились врассыпную. Я, как велел дедуля,
осмотрел и кое-где починил водяное колесо. Ремонт там был мелкий.
Сто лет назад вещи делали на совесть, да и дерево успело стать мореным.
Я любовался колесом, а оно вертелось все быстрее - ведь вода
в ручье прибывала... Да что я - в ручье! Он стал рекой.
   Но дедуля сказал, это что, видел бы я аппиеву дорогу, когда
ее прокладывали.
   Его и малыша я устроил со всеми удобствами, потом улетел назад
в Пайпервилл. Близился рассвет, а я не хотел, чтобы меня заметили.
На обратном пути плюнул в голубя.
   В мэрии был переполох. Оказывается, исчезли мамуля, папуля и
Лемюэл. Я-то знал, как это получилось. Мамуля в мыслях переговорила
со мной, велела идти в угловую камеру, там просторнее. В той
камере собрались все наши. Только невидимые.
   Да, чуть не забыл: я ведь тоже сделался невидимым, после того
как пробрался в свою камеру, увидел, что мистер Армбрестер все еще
спит, и заметил переполох.
   - Дедуля мне дал знать, что творится, - сказала мамуля. - Я
рассудила, что не стоит пока путаться под ногами. Сильный дождь,
да?
   - Будьте уверены, - ответил я. - А почему все так волнуются?
   - Не могут понять, что с нами сталось, - обьяснила мамуля. - Как
только шум стихнет, мы вернемся домой. Ты, надеюсь все уладил?
   - Я сделал все, как дедуля велел... - Начал было я, и вдруг
из коридора послышались вопли. В камеру вкатился матерый жирный
енот с охапкой прутьев. Он шел прямо, прямо, пока не уперся в решетку.
Тогда он сел и начал раскладывать прутья, чтоб разжечь
огонь. Взгляд у него был ошалелый, поэтому я догадался, что Лемюэл
енота загипнотизировал.
   Под дверью камеры собралась толпа. Нас-то она, само собой, не
видела, зато глазела на матерого енота. Я тоже глазел, потому что
до сих пор не могу сообразить, как Лемюэл сдирает с енотов шкурку.
Как они разводят огонь, я и раньше видел (Лемюэл умеет их заставить),
но почему-то ни разу не был рядом, когда еноты раздевались
догола - сами себя свежевали. Хотел бы я на это посмотреть.
   Но не успел енот начать, один из полисменов цап его в сумку - и
унес; так я и не узнал секрета. К тому времени рассвело. Откуда-о
непрерывно доносился рев, а один раз я различил знакомый голос.
   - Мамуля, - говорю, - это, похоже, мистер Армбрестер. Пойду
погляжу, что там делают с бедолагой.
   - Нам пора домой, - уперлась мамуля. - Надо выпустить дедулю
и малыша. Говоришь, вертится водяное колесо?
   - Да, мамуля, - говорю. - Теперь электричества вволю. Она пошарила
в воздухе, нащупала папулю и стукнула его.
   - Проснись!
   - Пропусти рюмашку, - завел опять папуля.
   Но она его растолкала и обьявила, что мы идем домой. А вот
разбудить Лемюэла никто не в силах. В конце концов мамуля с папулей
взяли Лемюэла за руки и за ноги и вылетели с ним в окно (я
развеял решетку в воздухе, чтоб они пролезли). Дождь все лил, но
мамуля сказала, что они не сахарные, да и я пусть лечу следом, не
то мне всыплют пониже спины.
   - Ладно, мамуля, - поддакнул я, но на самом деле и не думал
лететь. Я остался выяснить, что делают с мистером Армбрестером.

   Его держали в той же ярко освещенной комнате. У окна, с самой
подлой миной, стоял мистер Гэнди, а мистеру Армбрестеру закатали
рукав, вроде стеклянную иглу собирались всадить. Ну, погодите! Я
тут же сделался видимым.
   - Не советую, - сказал я.
   - Да это же младший Хогбен! - взвыл кто-то. - Хватай его!
   Меня схватили. Я позволил. Очень скоро я уже сидел на стуле с
закатанным рукавом, а мистер Гэнди щерился на меня по-волчьи.
   - Обработайте его наркотиком правды, - сказал он. - А бродягу
теперь не стоит допрашивать.
   Мистер Армбрестер, какой-то пришибленный, твердил: - куда
делся Сонк, я не знаю! А знал бы - не сказал бы...
   Ему дали по шее.
   Мистер Гэнди придвинул лицо чуть ли не к моему носу. - Сейчас
мы узнаем всю правду об урановом котле, - обьявил он. - Один укол,
и ты все выложишь. Понятно?
   Воткнули мне в руку иглу и впрыснули лекарство. Щекотно стало.
   Потом стали расспрашивать. Я сказал, что знать ничего не
знаю. Мистер Гэнди распорядился сделать мне еще один укол. Сделали.
   Совсем невтерпеж стало от щекотки.
   Тут кто-то вбежал в комнату - и в крик.
   - Плотину прорвало! - орет. - Гэнди-плотину! В южной долине
затоплена половина ферм!
   Мистер Гэнди попятился и завизжал:
   - Вы с ума сошли! Не может быть! В большой медведице уже сто
лет нет воды!
   Потом все сбились в кучку и давай шептаться. Что-то насчет
образчиков. И внизу уже толпа собралась.
   - Вы должны их успокоить, - сказал кто-то мистеру гэнди. Они
кипят от возмущения. Посевы загублены...
   - Я их успокою, - заверил мистер Гэнди. - Доказательств никаких.
Эх, как раз за неделю до выборов!
   Он выбежал из комнаты, за ним бросились остальные. Я встал со
стула и почесался. Лекарство, которым меня накачали, дико зудело
под кожей. Я обозлился на мистера Гэнди.
   - Живо! - сказал мистер Армбрестер. - Давай уносить ноги.
Сейчас самое время.
   Мы унесли ноги через боковой вход. Это было легко. Подошли к
парадной двери, а там под дождем куча народу мокнет. На ступенях
суда стоит мистер Гэнди, все с тем же подлым видом, лицом к лицу с
рослым, плечистым парнем, который размахивает обломком камня.
   - У каждой плотины свой предел прочности, - обьяснял мистер
Гэнди, но рослый парень взревел и замахнулся камнем над его головой.
   - Я знаю, где хороший бетон, а где плохой! - прогремел он. - Тут
сплошной песок! Да эта плотина и галлона воды не удержит!
   Мистер Гэнди покачал головой.
   - Возмутительно! - говорит. - Я потрясен не меньше, чем вы.
Разумеется, мы целиком доверяли подрядчикам. Если строительная
компания "Эджекс" пользовалась некондиционными материалами, мы
взыщем с нее по суду.
   В эту минуту я до того устал чесаться, что решил принять меры.
Я так и сделал.
   Плечистый парень отступил на шаг и ткнул пальцем в мистера
Гэнди.
   - Вот что, - говорит. - Ходят слухи, будто строительная ком-пания
"Эджекс" принадлежит вам. Это правда?
   Мистер Гэнди открыл рот и снова закрыл. Он чуть заметно вздрогнул.
   - Да, - говорит, - я ее владелец.
   Надо было слышать вопль толпы.
   Плечистый парень аж задохнулся.
   - Вы сознались? Может быть сознаетесь и в том, что знали, что
плотина никуда не годится, а? Сколько вы нажили на строительстве?
   - Одиннадцать тысяч долларов, - ответил мистер Гэнди.
   - Это чистая прибыль, после того как я выплатил долю шерифу,
олдермену и...
   Но тут толпа двинулась вверх по ступенькам и мистера Гэнди не
стало слышно.
   - Так, так, - сказал мистер Армбрестер. - Редкое зрелище. Ты
понял, что это означает, Сонк? Гэнди сошел с ума. Не иначе. Но на
выборах победит партия реформ, она прогонит мошенников, и для меня
снова настанет приятная жизнь в пайпервилле. Пока не подамся на
юг. Как ни странно, я нашел у себя в кармане деньги. Пойдем выпьем,
Сонк?
   - Нет, спасибо, - ответил я. - Мамуля рассердится; она ведь
не знает, куда я делся. А больше не будет неприятностей, мистер
Армбрестер?
   - В конце концов когда-нибудь будут, - сказал он, - но очень
не скоро. Смотри-ка, старикашку Гэнди ведут в тюрьму! Скорее всего,
хотят защитить от разьяренной толпы. Это надо отпраздновать,
Сонк. Ты не передумал... Сонк! Ты где?
   Но я стал невидимым.
   Ну, вот и все. Под кожей у меня больше не зудело. Я улетел
домой и помог наладить гидроэлектростанцию на водяном колесе. Со
временем наводнение схлынуло, но с тех пор по руслу течет полноводная
река, потому что в истоках ее я все устроил как надо. И зажили
мы тихо и спокойно, как любим. Для нас такая жизнь безопаснее.
   Дедуля сказал, что наводнение было законное. Напомнило ему
то, про которое рассказывал еще его дедуля. Оказывается, при жизни
дедулиного дедули были урановые котлы и многое другое, но очень
скоро все это вышло из повиновения и случился настоящий потоп. Дедулиному
дедуле пришлось бежать без оглядки. С того дня и до сих
пор про его родину никто слыхом не слыхал; надо понимать, в атлантиде
все утонули. Впрочем, подумаешь, важность, какие-то иностранцы.
   Мистера Гэнди упрятали в тюрьму. Так и не узнали, что заставило
его во всем сознаться; может, в нем совесть заговорила. Не
думаю, чтоб из-за меня. Навряд ли. А все же... Помните тот фокус,
что показал мне папуля, - как можно коротнуть пространство и перекачать
маисовую из его крови в мою? Так вот, мне надоел зуд под
кожей, где толком и не почешешься, и я сам проделал такой фокус.
От впрыснутого лекарства, как бы оно не называлось, меня одолел
зуд. Я маленько искривил пространство и перекачал эту пакость в
кровь к мистеру Гэнди, когда он стоял на ступеньках суда. У меня
зуд тут же прошел, но у мистера Гэнди, он, видно начался сильный.
Так и надо подлецу!
   Интересно, не от зуда ли он всю правду выложил?

                          ПЧХИ-ХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА

     В жизни не видывал никого уродливее младшего Пу. Вот уж действительно
неприятный малый, чтоб мне провалиться! Жирное лицо и глаза,  сидящие  так
близко, что оба можно выбить одним пальцем. Его  па,  однако  мнил  о  нем
невесть что. Еще бы, крошка младший - вылитый папуля.
     - Последний из Пу, - говаривал старик, раздувая грудь и расплываясь в
улыбке. - Наираспрекраснейший парень из всех, ступавших по этой земле.
     У меня, бывало, кровь в жилах стыла, когда я глядел на эту парочку.
     Мы, Хогбены, люди маленькие. Живем себе тише  воды  и  ниже  травы  в
укромной долине; соседи из деревни к нам уже привыкли.
     Если па насосется, как на прошлой неделе, и  начнет  летать  в  своей
красной майке над Мейн стрит, они делают вид, будто  ничего  не  замечают,
чтобы не смущать ма. Ведь когда он  трезв,  благочестивее  христианина  не
сыщешь.
     Сейчас па набрался из-за крошки Сэма, нашего  младшенького,  которого
мы держим в цистерне в подвале. У него снова режутся зубы.  Впервые  после
войны между штатами.

     Прохвессор, живущий у нас в бутылке, как то сказал, будто крошка  Сэм
испускает  какие-то  инфразвуки.  Ерунда.  Просто  нервы  у  вас  начинают
дергаться. Па не может этого выносить. На этот раз проснулся даже деда,  а
он ведь с рождества не шелохнулся. Продрал он глаза и сразу набросился  на
па.
     - Я вижу  тебя,  нечестивец!  -  ревел  он.  -  Снова  летаешь,  олух
небесный? О, позор на мои седины! Ужель не приземлю тебя я?
     Послышался отдаленный удар.
     - Я падал добрых десять футов! - завопил па. - Так нечестно! Запросто
мог что-нибудь себе раздолбать!
     - Ты нас всех раздолбаешь, пьяный губошлеп, - оборвал деда. -  Летать
среди бела дня! В мое время сжигали за меньшее... А теперь замолкни и  дай
мне успокоить крошку.
     Деда завсегда находил общий язык с  крошкой.  Сейчас  он  пропел  ему
маленькую песенку на санскрите, и вскорости уже оба мирно похрапывали.
     Я мастерил для ма одну штуковину,  чтоб  молоко  для  пирогов  скорей
скисало. У меня ничего не было, кроме старых саней и двух  проволочек,  да
мне  немного  надо.  Только  я  пристроил   один   конец   проволочки   на
северо-северо-восток, как  заметил  промелькнувшие  в  зарослях  клетчатые
штаны.
     Это был дядюшка Лем. Я слышал, как он  думал:  "Это  вовсе  не  я,  -
твердил он, по настоящему громко, прямо у меня в голове. - Между нами миля
с гаком. Твой дядя Лем славный парень и не станет врать. Думаешь, я обману
тебя, Сонки, мальчик?"
     - Ясное дело! - сдумал я ему. - Если б только мог. Я дал  ма  честное
слово, что никуда тебя от себя не отпущу, после того случая, когда ты...
     - Ладно, ладно, мальчуган, - быстро  отозвался  дядюшка  Лем.  -  Кто
старое помянет, тому глаз вон.
     - Ты ж никому не можешь отказать, дядя Лем, - напомнил я,  закручивая
проволочку. - Сейчас, вот только заскисаю молоко, и пойдем вместе, куда ты
там намылился.
     Клетчатые штаны в последний раз мелькнули  в  зарослях,  и,  виновато
улыбаясь, дядюшка Лем появился собственной персоной.  Наш  дядюшка  Лем  и
мухи не обидит - до того он  безвольный.  Каждый  может  вертеть  им,  как
хочет, вот нам и приходится за ним хорошенько присматривать.
     - Как это ты сварганишь? - поинтересовался он,  глядя  на  молоко.  -
Заставишь этих крошек работать быстрее?
     - Дядя Лем!  -  возмутился  я.  -  Стыдись!  Представляешь,  как  они
вкалывают, скисая молоко?! Вот эта штука, - гордо объяснил я, - отправляет
молоко в следующую неделю. При нынешних  жарких  деньках  этого  за  глаза
хватит. Потом назад - хлоп! - готово, скисло.
     - Ну и хитрюга!  -  восхитился  дядюшка  Лем,  загибая  крестом  одну
проволочку. - Только здесь надо  поправить,  а  не  то  помешает  гроза  в
следующий вторник. Ну, давай.
     Я и дал. А вернул - будь спок! - все скисло, что хоть мышь  бегай.  В
крынке копошился шершень из той недели, и я его щелкнул.
     Эх, опростоволосился. Все штучки дядюшки Лема!
     Он юркнул назад в заросли, от удовольствия притаптывая ногой.
     - Надул я тебя, зеленый паршивец! - закричал он. - Посмотрим, как  ты
вытащишь палец из середины следующей недели!
     Ни про какую грозу он и не думал, подворачивая ту  проволочку.  Минут
десять я угробил на то, чтобы освободиться, - и все из-за одного малого по
имени инерция, который вечно ошивается где ни попадя. Я так завозился, что
не успел переодеться  в  городское  платье.  А  вот  дядюшка  Лем  чего-то
выфрантился, что твой индюк.
     А уж волновался он!... Я бежал по следу его вертлявых мыслей.  Толком
в них было не разобраться, но что-то он там натворил. Это всякий бы понял.
Вот какие были мысли:
     "Ох, ох, зачем я это сделал? Да помогут мне  небеса,  если  проведает
деда, ох, эти гнусные Пу, какой я болван! Такой бедняга,  хороший  парень,
чистая душа, никого пальцем не тронул, а посмотрите на меня  сейчас!  Этот
Сонк, молокосос, ха-ха, как я его проучил. Ох,  ох,  ничего,  держи  хвост
рулем, ты отличный парень, господь тебе поможет, Лемуэль."
     Его клетчатые штаны то и дело мелькали среди веток,  потом  выскочили
на поле. Тянувшееся до края города, и вскоре  он  уже  стучал  в  билетное
окошко испанским дублоном, стянутым из дедулиного сундука.
     То, что он попросил билет до столицы штата, меня совсем не удивило. О
чем-то он заспорил с молодым человеком за окошком,  наконец  обшарил  свои
штаны и выудил серебряный доллар, на чем они и порешили.
     Когда подскочил дядюшка Лем, паровоз уже вовсю пускал дым. Я  еле-еле
поспел. Последнюю дюжину ярдов  пришлось  пролететь,  но,  по-моему  никто
этого не заметил.

     Однажды, когда у меня еще молоко на губах  не  обсохло,  случилась  в
Лондоне, где мы в ту пору  жили,  великая  чума,  и  всем  нам,  Хогбенам,
пришлось выметаться. Я помню тогдашний гвалт, но  где  ему  до  того,  что
стоял в столице штата, куда пришел наш поезд.
     Времена меняются, я полагаю. Свистки  свистят,  машины  ревут,  радио
орет что-то кошмарное - похоже,  последние  две  сотни  лет  каждое  новое
изобретение шумнее предыдущего.
     Дядя Лем чесал во все лопатки. Я едва  не  летел,  поспевая  за  ним.
Хотел связаться со своими  на  всякий  случай,  но  ничего  не  вышло.  Ма
оказалась на церковном собрании, она еще в прошлый раз дала мне взбучку за
то, что я заговорил с ней как бы с небес  прямо  перед  преподобным  отцом
Джонсом. Тот все еще никак не может к нам, Хогбенам,  привыкнуть.  Па  был
мертвецки пьян. Его буди не буди...  А  окликнуть  дедулю  я  боялся,  мог
разбудить малыша.
     Вскоре я  увидел  большую  толпу,  забившую  всю  улицу,  грузовик  и
человека  на  нем,  размахивающего  какими-то  бутылками  в  обеих  руках.
По-моему, он держал речь про головную боль. Я слышал  его  из-за  угла.  С
двух сторон грузовик украшали плакаты: "Средства Пу от головной боли".

     - Ох, ох, - думал дядюшка Лем.  -  О  горе,  горе!  Что  делать  мне,
несчастному? Я и вообразить не мог, что  кто-нибудь  женится  на  Лили  Лу
Матц. Ох, ох!
     Ну, скажу я вам, мы все были порядком удивлены, когда  Лили  Лу  Матц
выскочила замуж, - да с той поры еще десяти годков не минуло. Но  при  чем
тут дядюшка Лем, не могу взять в толк.
     Безобразнее Лили Лу нигде не  сыскать,  страшна  как  смертный  грех.
Уродлива - не то слово для нее, бедняжки. Дедуля сказал  как-то,  что  она
напоминает ему одну семейку по фамилии Горгоны, которую  он  знавал.  Жила
Лили одна, на отшибе, и  ей,  почитай,  уж  сорок  стукнуло,  когда  вдруг
откуда-то с той стороны гор явился один малый  и,  представьте,  предложил
выйти за него замуж. Чтоб мне провалиться! Сам-то я не видал этого  друга,
но, говорят, и он не писаный красавец.
     А если припомнить, думал  я,  глядя  на  грузовик,  если  припомнить,
фамилия его была Пу.

     Дядюшка Лем заметил кого-то на краю толпы и засеменил туда. Казалось,
две гориллы, большая и маленькая, стояли рядышком и глазели  на  приятеля,
размахивающего бутылками.
     -  Идите  же,  -  взвыл  тот,  -  подходите,  получайте  свою  бутыль
"Надежного средства Пу от головной боли"!
     - Ну, Пу, вот и я,  -  произнес  дядюшка  Лем,  обращаясь  к  большой
горилле. - Привет, младший, - добавил он.
     Я заметил, потом поежился.
     Нельзя его винить. Более мерзких представителей рода человеческого  я
не видал со дня своего рождения. Старший был одет в  воскресный  сюртук  с
золотой цепочкой на пузе, а уж важничал и задавался!..
     - Привет, Лем, -  бросил  он.  -  Младший,  поздоровайся  с  мистером
Хогбеном. Ты многим ему обязан, сынуля. - И он гнусно рассмеялся.
     Младший и ухом не повел. Его  маленькие  глазки-бусинки  вперились  в
толпу по ту сторону улицы. Было ему лет семь.
     - Сделать мне сейчас, па? - спросил он скрипучим голосом. - Дай я  им
сделаю, па. А, па? - Судя по его тону, будь у него под рукой  пулемет,  он
бы всех укокошил.
     - Чудный парень, не правда ли, Лем? - ухмыляясь, спросил  Пу-старший.
- Если бы его  видел  дедушка!  Вообще,  замечательная  семья  -  мы,  Пу.
Подобных нам нет. Беда лишь в том, что младший - последний. Дошло, зачем я
связался с вами?
     Дядюшка Лем снова содрогнулся.
     - Да, - сказал он, -  дошло.  Но  вы  зря  сотрясаете  воздух.  Я  не
собираюсь ничего делать.
     Юному Пу не терпелось.
     - Дай я им устрою, - проскрипел он. - Сейчас, па, а?
     - Заткнись, сынок, - ответил старший и  съездил  своему  отпрыску  по
лбу. А уж ручищи у него - будь спок!
     - Па, я предупреждал тебя! - закричал младший дурным голосом. - Когда
ты стукнул меня в последний раз, я предупреждал тебя!  Теперь  ты  у  меня
получишь!
     Он  набрал  полную  грудь  воздуха,  и  его  крошечные  глазки  вдруг
засверкали и так раздулись, что чуть не сошлись у переносицы.
     - Хорошо, - быстро отозвался Пу-старший. - Толпа готова  -  не  стоит
тратить силы на меня, сынок.
     Тут кто-то вцепился в мой локоть, и тоненький  голос  произнес  очень
вежливо:
     - Простите за беспокойство, могу я задать вам вопрос?
     Это оказался худенький типчик с блокнотом в руке.
     - Что ж, - ответил я столь же вежливо, - валяйте, мистер.
     - Меня интересует, как вы себя чувствуете, вот и все.
     - О, прекрасно, - произнес я. - Как  это  любезно  с  вашей  стороны.
Надеюсь, что вы тоже в добром здравии, мистер.
     Он с недоумением кивнул. - В том-то и дело. Просто не могу понять.  Я
чувствую себя превосходно.
     - Почему бы и нет? - удивился я. - Чудесный день.
     - Здесь все чувствуют себя хорошо, - продолжал он, будто не слышал. -
Не считая естественных отклонений, народ здесь собрался  вполне  здоровый.
Но, думаю, не пройдет и пары минут...
     И тут кто-то гвозданул меня молотком прямо по макушке.
     Нас, Хогбенов, хоть целый день  по  башке  молоти  -  уж  будь  спок.
Попробуйте, убедитесь. Коленки, правда, дрогнули, но через секунду  я  уже
был в порядке и обернулся, чтобы посмотреть, кто же меня стукнул.
     И... некому было. Но боже,  как  мычала  и  стонала  толпа?  Обхватив
головы руками все они, отпихивая друг друга, рвались к грузовику, где  тот
приятель раздавал бутылки  с  такой  скоростью,  с  какой  он  только  мог
принимать долларовые билеты.
     Глаза у худенького полезли на лоб, что у селезня в грозу.
     - О моя голова! - стонал он. - Ну, что я вам говорил?!
     И он заковылял прочь роясь в карманах.
     У нас в семье я считаюсь тупоголовым,  но  провалиться  мне  на  этом
месте, если я тут же не сообразил, что дело не чисто! Я не простофиля, что
бы там ма ни говорила.
     - Колдовство, - подумал  я  совершенно  спокойно.  -  Никогда  бы  не
поверил, но это настоящее заклятье.
     Тут я вспомнил Лили Лу Матц. И мысли дядюшки Лема. И  передо  мной  -
как это говорят? - задребезжал  свет.  Проталкиваясь  к  дядюшке  Лему,  я
решил, что это последний раз я ему  помогаю;  уж  слишком  мягкое  у  него
сердце... и мозги тоже.
     - Нет-нет, - твердил он. - Ни за что!
     - Дядя Лем! - окликнул я.
     - Сонк!
     Он  покраснел,  и  позеленел,  и   вообще   всячески   выражал   свое
негодование, но я-то чувствовал, что ему полегчало.
     - Что здесь происходит, дядя Лем?
     - Ах, Сонк, все идет совершенно не так! - запричитал дядюшка  Лем.  -
Взгляни на меня - вот стою я с сердцем из чистого золота...
     - Рад познакомиться с вами, молодой человек, - вмешался Эд Пу. -  Еще
один Хогбен, я полагаю. Может быть, вы могли бы уговорить вашего дядю?
     - Простите, что  перебиваю,  мистер  Пу,  -  сказал  я  по-настоящему
вежливо, - но лучше вы объясните по порядку.
     Он прокашлялся и важно выпятил грудь. Видно, приятно ему было об этом
поговорить. Чувствовал себя большой шишкой.
     - Не знаю, были ль вы знакомы с моей незабвенной покойной женой,  ах,
Лили Лу Матц. Вот наше дитя, младший. Прекрасный малый. Как жаль,  что  не
было у нас еще восьмерых или десятерых таких же. - Он глубоко вздохнул.  -
Что ж жизнь есть  жизнь.  Мечтал  я  рано  жениться  и  украсить  старость
заботами детей... А младший - последний из славной линии. - Па, -  квакнул
вдруг младший, - они стихают, па. Дай, я им двойную закачу, а, па? Спорим,
что смогу уложить парочку.
     Эд Пу собрался снова погладить своего шалопая, но вовремя передумал.
     - Не  перебивай  старших,  сынок,  -  сказал  он.  -  Папочка  занят.
Занимайся своим делом и умолкни. - Он оглядел стонущую толпу. -  Добавь-ка
там, у грузовика, чтоб поживее покупали. Но береги  силы,  малыш.  У  тебя
растущий организм... Одаренный парень,  сам  видишь.  Унаследовал  это  от
дорогой нашей мамочки, Лили Лу. Да, так вот, хотел я жениться молодым,  но
как-то все дело до женитьбы не доходило, и довелось уже  в  расцвете  сил.
Никак не мог найти женщину, которая посмотрела бы... то есть никак не  мог
найти подходящую пару.
     - Понимаю.
     Действительно, я понимал. Немало, должно быть, исколесил он в поисках
той, которая согласилась бы взглянуть на него второй раз.  Даже  Лили  Лу,
несчастная душа, небось, долго думала, прежде чем сказала "да".
     - Вот тут-то, - продолжал Эд Пу, - и замешан ваш дядюшка. Вроде бы он
наделил Лили Лу колдовством.
     - Никогда! - завопил дядюшка Лем. - А если и так, откуда я знал,  что
она выйдет замуж и родит ребенка?! Кто мог подумать?
     - Он наделил ее колдовством, - повысил голос Эд Пу, - да  только  она
мне в этом  призналась  на  смертном  одре,  год  назад.  Держала  меня  в
неведении все это время!
     - Я хотел лишь защитить ее, - быстро вставил дядюшка  Лем.  -  Ты  же
знаешь, что я не вру, Сонки, мальчик. Бедняжка Лили Лу была  так  страшна,
что люди подчас кидали в нее чем попало, прежде чем успевали взять себя  в
руки. Мне было так ее жаль! Ты никогда не  узнаешь,  Сонки,  как  долго  я
сдерживал добрые намерения!  Но  из-за  своего  золотого  сердца  я  вечно
попадаю  в  передряги.  Однажды  я  так  растрогался,   что   наделил   ее
способностью накладывать заклятья. На моем месте так поступил  бы  каждый,
Сонк!
     - Как ты это сделал?
     Действительно, интересно. Кто знает, все может иной раз пригодиться.
     Он объяснял страшно туманно, но я сразу усек, что  все  устроил  один
его приятель по имени ген хромосом. А все  эти  альфа-волны,  про  которые
дядюшка распространялся, так кто ж про них не знает? Небось  каждый  видел
ма-ахонькие волночки, мельтешащие туда-сюда. У деды порой по  шести  сотен
разных мыслей бегают - по узеньким таким извилинам, где мозги находятся. У
меня аж в глазах рябит, когда он размыслится.
     - Вот так, Сонк, - закруглился дядюшка Лем. - А этот змееныш  получил
все в наследство.
     - А что б  тебе  не  попросить  этого  друга,  хромосома,  перекроить
младшего на обычный лад? - спросил я.  -  Это  же  очень  просто.  Смотри,
дядюшка.
     Я сфокусировал  на  младшем  глаза,  по-настоящему  резко,  и  сделал
этак... Ну, знаете, чтобы заглянуть в кого-нибудь.
     Ясное  дело,  я   сообразил,   что   имел   в   виду   дядюшка   Лем.
Крохотулечки-махотулечки, Лемовы приятели,  цепочкой  держащиеся  друг  за
дружку, и тоненькие палочки, шныряющие в клетках, из которых сделаны  все,
кроме, может быть, крошки Сэма...
     - Дядя Лем, - сказал я, - ты тогда засунул вон те палочки  в  цепочку
вот так. Почему бы сейчас не сделать наоборот?
     Дядюшка Лем укоризненно покачал головой.
     - Дубина ты стоеросовая, Сонк. Ведь я же при  этом  убью  его,  а  мы
обещали деду - больше никаких убийств!
     - Но, дядюшка Лем! - Не выдержал я. - Кошмар! Этот змееныш будет  всю
жизнь околдовывать людей!
     - Хуже, Сонк, - проговорил бедный  дядюшка,  чуть  не  плача.  -  Эту
способность он передаст своим детям!
     - Успокойся, дядя Лем. Не стоит волноваться. Взгляни на эту жабу.  Ни
одна женщина к нему на версту не подойдет.  Чтоб  он  женился?!  Да  ни  в
жизть! - подумав, сказал я.
     - А вот тут ты ошибаешься, - оборвал Эд Пу по-настоящему  громко.  Он
весь прямо кипел. - Я все слышал и не забуду, как  вы  отзывались  о  моем
ребеночке. Мы с ним далеко пойдем. Я уже олдермен, и я предупреждаю  тебя,
юный Хогбен, ты и вся твоя семья  будете  отвечать  за  оскорбления!  Я  в
лепешку разобьюсь, но  не  позволю  исчезнуть  фамильной  линии,  слышите,
Лемуэль?
     Дядюшка Лем лишь плотно закрыл глаза и закачал головой.
     - Нет выдавил он, - я не соглашусь. Никогда, никогда!
     - Лемуэль, - злобно произнес Эд Пу. - Лемуэль,  вы  хотите,  чтобы  я
спустил на вас младшего?
     - О, это бесполезно, - заверил я. - Хогбена нельзя околдовать.
     -  Ну...  -  Замялся  он,  не  зная,  что  придумать,  -  хм-м...  Вы
мягкосердечные, да? Пообещали своему дедуленьке, что  никогда  не  убьете?
Лемуэль, откройте глаза и посмотрите  на  улицу.  Видите  эту  симпатичную
старушку с палочкой? Что вы скажете, если благодаря  младшему  она  сейчас
откинет копыта?! Или вон та  фигуристая  дамочка  с  младенцем  на  руках.
Взгляните-ка, Лемуэль. Ах, какой прелестный ребенок! Младший, нашли на них
для начала бубонную чуму. А потом...
     Дядюшка Лем внезапно выпучил глаза и безумным взглядом  уставился  на
меня.
     - Что же делать, если у меня сердце из чистого золота?! -  воскликнул
он. - Я такой хороший, и все этим пользуются. Так вот - мне наплевать!
     Тут он весь  вытянулся,  окостенел  и  лицом  на  асфальт  шлепнулся,
твердый, как кочерга.

     Как я ни волновался, нельзя  было  не  улыбнуться.  Я-то  понял,  что
дядюшка Лем просто заснул, - он всегда так поступал, стоит лишь  запахнуть
жареным. Па, кажись, называет это кота-ле-пснией, но коты и  псы  спят  не
так крепко.
     Когда дядюшка  Лем  грохнулся  на  асфальт,  младший  испустил  вопль
радости и, подбежав к нему, ударил ногой в голову.
     Ну, я  уже  говорил,  мы,  Хогбены,  очень  крепки  головой.  Младший
взвизгнул и затанцевал на одной ноге.
     - И заколдую же я тебя! - завопил он на дядюшку Лема. - Ну, я тебе, я
тебе!..
     Он набрал воздуха, побагровел - и...
     Па потом пытался мне объяснить, что произошло, нес какую-то ахинею  о
дезоксирибонуклииновой кислоте, каппа-волнах и  микровольтах.  Надо  знать
па. Ему же лень рассказать все на простом английском, знай крадет себе эти
дурацкие слова из чужих мозгов.
     А на самом деле случилось вот что. Вся ярость этого гаденыша  жахнула
дядюшку Лема прямо, так сказать, в темечко.
     Он позеленел буквально на наших глазах.
     Одновременно с позеленением дядюшки Лема наступила гробовая тишина. Я
удивленно огляделся и понял, что произошло.
     Стенания  и  рыдания  прекратились.  Люди  прикладывались   к   своим
бутылочкам и слабо улыбались. Все колдовство младшего Пу ушло  на  дядюшку
Лема, и, натурально, головная боль исчезла.
     - Что здесь случилось? - раздался  знакомый  голос.  -  Этот  человек
потерял сознание? Эй, позвольте... Я доктор.
     Это был тот самый  худенький  добряк.  Заметив  Эда  Пу,  он  сердито
вспыхнул.
     - Итак, это вы олдермен Пу? Как получается, что вы вечно оказываетесь
замешанным в странных делах? И что вы сделали с этим человеком? На сей раз
вы зашли слишком далеко.
     - Ничего я ему не сделал, - прогнусавил  Эд  Пу.  -  Пальцем  его  не
тронул. Последите за своим языком, доктор Браун,  а  не  пожалеете.  Я  не
последний человек в здешних краях.
     - Вы только  посмотрите!  -  вскричал  доктор  Браун,  вглядываясь  в
дядюшку Лема. - Он умирает! "Скорую помощь", быстро!
     Дядюшка Лем  снова  менялся  в  цвете.  В  каждом  из  нас  постоянно
копошатся целые орды микробов и  прочих  крохотулечек.  Заклятье  младшего
страшно раззадорило всю эту ораву, и пришлось  взяться  за  работу  другой
компании, которую па обзывает антителами. Они вовсе не  такие  хилые,  как
кажутся, просто очень бледные от рождения.  Когда  в  ваших  внутренностях
заваривается какая-нибудь каша, эти друзья сломя  голову  летят  туда,  на
поле боя. Наши,  хогбеновские  крошки  кого  хошь  одолеют.  Они  так  яро
бросились на врага, что дядюшка Лем  прошел  все  цвета,  от  зеленого  до
бордового, а большие желтые и синие пятна показывали  на  очаги  сражений.
Дядюшке Лему хоть бы хны, но вид у него был не здоровый, будь спок!
     Худенький доктор присел и пощупал пульс.
     - Итак, вы своего добились, - произнес он, подняв голову на Эда Пу. -
У бедняги, похоже, бубонная чума. Теперь  вы  с  вашей  обезьяной  так  не
отделаетесь.
     Эд Пу только рассмеялся. Но я увидел, как он бесится.
     - Не беспокойтесь обо мне, доктор Браун, - процедил  он.  -  Когда  я
стану губернатором, - а мои  планы  всегда  осуществляются,  ваша  любимая
больница, которой вы так гордитесь, не получит  ни  гроша  из  федеральных
денег!
     -  Где  же  "скорая  помощь"?  -   Как   будто   ничего   не   слыша,
поинтересовался доктор.
     - Дядюшке Лему не нужна никакая помощь, - сказал  я.  -  Это  у  него
просто приступ. Ерунда.
     - Боже всемогущий! - воскликнул док. - Вы хотите сказать, что у  него
раньше было _т_а_к_о_е_, и он выжил?! - Он посмотрел на меня и  неожиданно
улыбнулся. - А, понимаю, боитесь больницы? Не волнуйтесь,  мы  не  сделаем
ему ничего плохого.
     Больница - не место для Хогбена. Надо что-то предпринимать.
     - Дядя Лем! - заорал я, только про себя, а  не  вслух.  -  Дядя  Лем,
быстро проснись! Деда спустит с тебя шкуру и  приколотит  к  дверям  бара,
если ты позволишь увезти себя в больницу! Или  ты  хочешь,  чтобы  у  тебя
нашли второе сердце? Или поняли, как скрепляются у тебя кости?  Дядя  Лем!
Вставай!!
     Напрасно... Он и ухом не повел.
     Вот тогда я по-настоящему начал волноваться. Дядюшка Лем впутал  меня
в историю. Понятия не имею, как тут быть. Я еще,  в  конце  концов,  такой
молодой. Стыдно сказать, но раньше великого пожара  в  Лондоне  ничего  не
помню.
     - Мистер Пу, - заявил  я,  -  вы  должны  отозвать  младшего.  Нельзя
допускать, чтоб дядюшку Лема упекли в больницу.
     - Давай, младший, вливай дальше, - сказал Пу, гнусно ухмыляясь. - Мне
надо потолковать с юном Хогбеном.
     Пятна на дядюшке Леме позеленели по краям. Доктор аж рот  раскрыл,  а
Эд Пу ухватил меня за руку и отвел в сторону.
     - По-моему, ты понял, чего я хочу, Хогбен.  Я  хочу,  чтобы  Пу  были
всегда. У меня у самого была масса хлопот  с  женитьбой,  и  сынуле  моему
будет не легче. У женщин в наши дни совсем нет вкуса.  Сделай  так,  чтобы
наш род имел продолжение, и я заставлю младшего снять заклятье с Лемуэля.
     - Но если не вымрет ваша семья, - возразил  я,  -  тогда  вымрут  все
остальные, как только наберется достаточно Пу.
     - Ну и что? - усмехнулся Эд Пу. - Не беда, если славные люди  заселят
землю. И ты нам в этом поможешь, юный Хогбен!
     Из-за угла раздался страшный вой, и толпа расступилась, давай  дорогу
машине. Из нее выскочила пара типов в белых халатах с какой-то  койкой  на
палках. Доктор Браун с облегчением поднялся.
     -  Этого  человека  необходимо  поместить  в  карантин.  Одному  богу
известно, что мы обнаружим, начав его обследовать. Дайте-ка мне стетоскоп.
У него что-то не то с сердцем...
     Скажу вам прямо, у меня душа в пятки  ушла.  Мы  пропали  -  все  мы,
Хогбены. Как только эти доктора и ученые про нас пронюхивают, не будет нам
ни житья, ни покоя.
     А Эд Пу смотрит на меня издеваясь, с гнусной усмешкой.
     Ну что мне делать? Ведь не мог я  пообещать  выполнить  его  просьбу,
правда? У нас, Хогбенов, есть кое-какие планы на будущее, когда  все  люди
станут такими, как мы. Но если к тому времени будут на земле одни Пу, то и
жить не стоит. Я не мог сказать "да". Но я не мог сказать и "нет".
     Как ни верти, дело, похоже, швах.
     Оставалось только одно. Я вздохнул поглубже, закрыл глаза и  отчаянно
закричал, внутри головы.
     - Де-да-а!! - звал я.
     - Да, мой мальчик? - отозвался глубокий голос. Вообще-то  деда  имеет
обыкновение битых  полчаса  задавать  пространные  вопросы  и,  не  слушая
ответов, читать длиннющие морали на разных мертвых языках. Но тут он сразу
понял, что дело не шуточное.
     Времени почти не оставалось, и я просто широко  распахнул  перед  ним
свой мозг. Деда вздохнул у меня в голове.
     - Мы у них в руках, Сонк. - Я даже удивился, что он может  выражаться
на простом английском. - Мы согласны.
     - Но, деда!
     - Делай, как я сказал! - У меня аж в голове зашумело, так  твердо  он
приказал. - Скажи Пу, что мы принимаем его условия.
     Я не посмел ослушаться. Но впервые  я  усомнился  в  правоте  дедули.
Возможно, и  Хогбены  в  один  прекрасный  день  выживают  из  ума.  Деда,
наверное, подошел к этому возрасту.
     - Хорошо, мистер Пу. Вы победили. Снимайте заклятье.  Живо,  пока  не
поздно.

     У мистера Пу был длинный желтый автомобиль, и дядюшку Лема  погрузили
в багажник. Этот упрямец так и не проснулся, когда  младший  снял  с  него
заклятье, но кожа его мгновенно порозовела. Док  никак  не  мог  поверить,
хотя все произошло у него на глазах. Мистеру Пу пришлось  чертовски  долго
угрожать и ругаться, прежде чем мы уехали. А док так и остался  сидеть  на
мостовой, что-то бормоча и ошарашенно потирая лоб.
     - Мы справимся вдвоем, - сказал  деда,  как  только  мы  подъехали  к
нашему дому. - Я тут пораскинул мозгами. Ну-ка, тащите сани, на которых ты
нынче молоко скисал!
     - О нет, деда! - выпалил я, поняв, что он имеет в виду.
     - С кем это ты болтаешь? - подозрительно спросил Эд Пу, выбираясь  из
машины.
     - Бери сани! - прикрикнул деда. - Закинем их в прошлое.
     - Но, деда, - взвыл я, только на сей раз про себя. Больше всего  меня
беспокоило, что деда говорит на  простом  английском,  чего  в  нормальном
состоянии никогда с ним не случалось. - Неужели  ты  не  видишь,  если  мы
забросим их сквозь время и выполним обещание,  они  будут  размножаться  с
каждым поколением! Через пять секунд весь мир превратится в Пу!
     - Умолкни, паскудный нечестивец! Ты предо мной, что червь несчастный,
копошащийся во прахе! - взревел деда. - Немедленно  веление  мое  исполни,
неслух!
     Я почувствовал себя немного лучше и вытащил сани.
     - Садитесь, мистер Пу. Младший, здесь для  тебя  есть  местечко.  Вот
так.
     - А где твой старый хрыч, дед?  -  засомневался  Пу.  -  Ты  ведь  не
собираешься все делать сам? Такой неотесанный чурбан...
     - Ну, Сонк, - произнес деда. - Смотри и  учись.  Все  дело  в  генах.
Достаточно хорошей дозы ультрафиолета, давай, ты ближе.
     Я сказал:
     - Хорошо, - и как бы повернул свет, падающий  на  Пу  сквозь  листья.
Ультрафиолет - это там, где цвета не имеют названий для большинства людей.
     - Наследственность, мутации... -  бормотал  деда.  -  Примерно  шесть
взрывов гетерозиготной активности... Готово, Сонк.
     Я развернул ультрафиолет назад.
     - Год первый, деда? - спросил я, все еще сомневаясь.
     - Да, - изрек деда. - Не медли боле, отрок.
     Я нагнулся и дал им необходимый толчок.
     Последнее, что я услышал, был крик мистера Пу.
     - Что ты делаешь? - свирепо орал он. - Смотри мне, юный Хогбен... Что
это? Если это какой-то фокус, я напущу на тебя младшего!  Я  наложу  такое
заклятье, что даже ты-ы-ы!..
     Вой перешел в писк, не громче комариного, все  тише,  все  тоньше,  и
исчез.
     Ясно, что деда совершил кошмарную ошибку. Знать не знаю, сколько  лет
назад был год первый, но времени  предостаточно,  чтобы  Пу  заселили  всю
планету. Я приставил два пальца к глазам, чтобы растянуть  их,  когда  они
начнут выпучиваться и сближаться, как у Пу.
     - Ты еще не Пу, сынок, - произнес деда посмеиваясь. - Ты их видишь?
     - Не-а, - ответил я. - А что там происходит?
     -  Сани  остановились...  Да,  это  год  первый.  Взгляни  на  людей,
высыпавших из своих пещер, чтобы приветствовать новых товарищей. Ой-ой-ой,
какие широкие плечи у этих мужчин! И, ох, только посмотри  на  женщин.  Да
младший просто красавчиком среди них ходить будет! За такого любая пойдет.
     - Но, деда, это же ужасно! - воскликнул я.
     - Не прерывай старших, Сонк, - закудахтал деда. - Подожди,  дай-ка  я
посмотрю... гм-м. Поколение - вовсе немного, когда знаешь,  как  смотреть.
Ай-ай-ай, что за мерзкие уродины эти отпрыски Пу. Почище своего папули.  А
вот каждый из них вырастает, обзаводится семьей и, в свою  очередь,  имеет
детей. Приятно видеть, как выполняется мое обещание.
     Я лишь простонал.
     - Ну хорошо, - решил деда, - давай перепрыгнем через  пару  столетий.
Да, они здесь и усиленно размножаются. Фамильное сходство превосходно! Еще
тысячу лет. Древняя Греция. Нисколько не изменились! Помнишь,  я  говорил,
что Лили Лу Матц  напоминает  одну  мою  давешнюю  приятельницу  по  имени
Горгона? Неудивительно!
     Он молчал минуты три, потом рассмеялся.
     - Бах. Первый гетерозиготный взрыв. Начались изменения.
     - Какие изменения, деда? - упавшим голосом спросил я.
     - Изменения, доказывающие, что твой дедушка не такой уж осел, как  ты
думал. Я знаю, что делаю. Смотри, какие мутации претерпевают эти маленькие
гены!
     - Так, значит, я не превращусь в Пу? - обрадовался я. - Но, деда,  мы
обещали, что их род продлится.
     - Я сдержу свое слово, - с достоинством молвил деда. - Гены  сохранят
их фамильные черты тютелька в тютельку. Вплоть... - Тут он  рассмеялся.  -
Отбывая в год первый, они собирались наложить на тебя заклятье. Готовься.
     - О боже! - воскликнул я. - Их же будет миллион,  когда  они  попадут
сюда. Деда! Что мне делать?
     - Держись, Сонк, - без сочувствия ответил деда. - Миллион,  говоришь?
Что ты, гораздо больше!
     - Сколько же? - спросил я.
     Он начал говорить. Вы можете не поверить,  но  о_н  д_о  с_и_х  п_о_р
г_о_в_о_р_и_т. Вот их сколько!
     В общем, гены поработали на  совесть.  Пу  остались  Пу  и  сохранили
способность наводить порчу, - пожалуй, можно с уверенностью  сказать,  что
они в конце концов завоевали весь мир.
     Но могло быть и хуже. Пу могли сохранить свой рост.  Они  становились
все меньше, и меньше,  и  меньше.  Гены  Пу  получили  такую  взбучку,  от
гетерозиготных взрывов, которые  подстроил  деда,  что  вконец  спятили  и
думать позабыли о размере. Этих Пу можно назвать вирусами  -  вроде  гена,
только вирус резвее.
     И тут они до меня добрались.
     Я чихнул и услышал, как чихнул сквозь  сон  дядюшка  Лем,  лежащий  в
багажнике желтой машины. Деда все бубнил, сколько  именно  Пу  взялось  за
меня в эту минуту, и обращаться  к  нему  было  бесполезно.  Я  по-особому
прищурил глаза и посмотрел, что меня щекотало.
     Вы никогда в жизни не видели столько Пу! Да это настоящая  порча.  По
всему свету эти Пу насылают порчу на людей, на всех, до кого только  могут
добраться.
     Говорят, что даже в микроскоп нельзя  рассмотреть  некоторые  вирусы.
Представляю, как  переполошатся  эти  прохвессоры,  когда  наконец  увидят
крошечных  злобных  дьяволов,  уродливых,  что  смертный  грех,  с  близко
посаженными  выпученными  глазами,  околдовывающих  всех,   кто   окажется
поблизости.
     Деда с геном хромосомом  все  устроили  наилучшим  образом.  Так  что
младший Пу уже не сидит, если можно так выразиться, занозой в шее.
     Зато, должен признаться, от него страшно дерет горло.

                                 ПРИЗРАК

     Председатель  Объединения  чуть  не  свалился  с  кресла.  Щеки   его
посерели, челюсть отвисла, а суровые голубые глаза за контактными  линзами
потеряли  свою  обычную  проницательность  и  стали  просто  глупыми.  Бен
Холлидей  медленно  крутнулся  на  кресле  и  уставился  на   нью-йоркские
небоскребы, словно желая убедиться, что все еще живет  в  двадцать  первом
веке - золотом веке науки.
     За окном не было никакой ведьмы на метле.
     Несколько приободрившись, Холлидей повернулся к  прямому  седовласому
человеку с узкими губами, сидевшему по другую сторону стола. Доктор  Элтон
Форд не походил на Калиостро, он выглядел тем,  кем  был  на  самом  деле:
величайшим из психологов.
     - Что вы сказали? - неуверенно переспросил Холлидей.
     Форд с педантичной  точностью  соединил  кончики  пальцев  и  склонил
голову.
     - Вы же слышали. Все дело в призраках.  Вашу  антарктическую  станцию
захватил призрак.
     - Вы шутите. - В голосе Холлидея звучала надежда.
     -  Я  представляю  вам  свою  теорию  в  наиболее  упрощенной  форме.
Разумеется, я не могу ничего доказать без исследований на месте.
     - Призраки!
     Тень улыбки скользнула по губам Форда.
     -  Без  белых  саванов  и  звенящих  цепей.  Этот  тип  призрака   не
противоречит  логике,  мистер  Холлидей,  и  не  имеет  ничего  общего   с
суевериями. Он мог появиться только в век науки, а для замка  Отранто  был
бы абсурдом. В наши дни вы со  своими  интеграторами  проложили  призракам
новые пути. Боюсь, если ничего  не  предпринять,  после  первого  призрака
появятся следующие. Я верю в свои силы, в то, что сумею поправить  дело  и
сейчас, и в будущем, но доказать это могу  только  эмпирически.  Я  должен
уничтожить  призрака  не  с  помощью  колокольчика,  Библии  и  свечи,   а
психологическим воздействием.
     Холлидей никак не мог прийти в себя.
     - Вы верите в духов?
     - Со вчерашнего дня я верю в особый вид духов.  В  принципе,  явление
это не имеет ничего общего с фольклорными  персонажами,  однако,  оперируя
иными данными, мы достигаем тех же  результатов,  что  и  авторы  страшных
историй. Симптомы те же самые.
     - Не понимаю.
     - В эпоху волшебства ведьма варила в котле травы, добавляла пару  жаб
и летучих мышей, и этой микстурой  лечила  сердечные  недуги.  Сегодня  мы
оставляем фауну в покое и лечим сердце наперстянкой.
     Обалдевший Холлидей покачал головой.
     - Мистер Форд, признаться, я не знаю, что вам ответить.  Должны  быть
веские причины для таких утверждений...
     - Уверяю вас, они есть.
     - Но...
     - Пожалуйста, выслушайте, - с расстановкой сказал Форд. - С тех  пор,
как умер Бронсон, вы не можете удержать на своей антарктической станции ни
одного оператора. Этот парень - Ларри Крокетт - высидел дольше  остальных,
но  и  у  него  проявляются  определенные  симптомы:   тупая   безнадежная
депрессия, полная инертность.
     - Но ведь эта станция - один из главных научных центров мира.  Откуда
призраки в таком месте?
     - Мы имеем дело с совершенно новым видом призрака, - объяснил Форд. -
И в то же время с одним из самых старых. И опаснейшим.  Современная  наука
завершила сегодня полный круг и создала призраков. Мне не остается  ничего
иного, как отправиться в Антарктиду и попытаться изгнать дьявола.
     - О, Боже! - сказал Холлидей.

     Raison  d'etre  [смысл  существования  (фр.)]  станции  был  огромный
подземный  зал,  называемый  безо  всякого  уважения  Черепом   и   словно
перенесенный сюда из древней истории: Карнака, Вавилона или Ура. Высокий и
совершенно пустой, если не считать двойного ряда мощных колонн вдоль стен.
Они были сделаны из белой пластмассы, стояли каждая отдельно и достигали в
высоту двадцати футов, а в диаметре  -  шести.  Внутри  колонн  находились
радиоатомные мозги, усовершенствованные Объединением. Интеграторы.
     Они  не  были  коллоидальными,  а  слагались   из   мыслящих   машин,
действующих со скоростью  света,  однако  определение  "робот"  к  ним  не
подходило. Вместе с  тем,  это  не  были  изолированные  мозги,  способные
осознать  свое  "я".  Ученые  разработали  элементы,   составляющие   мозг
мыслящего  существа,  создали  их  эквиваленты,  но  большей  мощности,  и
получили чуткие, идеально функционирующие машины с  фантастически  высоким
показателем интеллекта. Их можно  было  использовать  поодиночке  или  все
вместе, причем возможности увеличивались пропорционально количеству.
     Главным  достоинством  интеграторов  была  эффективность.  Они  могли
отвечать на вопросы,  могли  решать  сложные  задачи.  Определение  орбиты
метеорита занимало у них минуты или секунды, тогда как опытному  астроному
для получения того же ответа требовались недели.  В  быстротечном,  хорошо
смазанном 2030 году время было бесценно. Последние пять лет показали,  что
интеграторы - тоже.
     Тридцать белых колонн вздымались в Черепе, а  их  радиоатомные  мозги
работали с пугающей точностью. Они никогда не ошибались.
     Это были разумы, чуткие и могучие.

     Ларри Крокетт, высокий краснолицый ирландец,  с  черными  волосами  и
взрывным темпераментом, сидел за обедом  напротив  доктора  Форда  и  тупо
смотрел на десерт, появившийся из пищевого автомата.
     - Вы меня слышали, Крокетт?
     - Что? А, да... Ничего особенного, просто я паршиво себя чувствую.
     После смерти Бронсона на этой должности поменялись  шесть  человек  и
все чувствовали себя паршиво.
     - Ну... здесь так одиноко, в коробке подо льдом...
     - Раньше, на других станциях, тоже жили одиноко. И вы в том числе.
     Крокетт пожал плечами; даже это простое движение выдавало смертельную
усталость.
     - Откуда мне знать, может, я тоже уволюсь.
     - Вы... боитесь здесь оставаться?
     - Нет. Здесь нечего бояться.
     - Даже призраков?
     - Призраков? Пожалуй, несколько штук оживили бы обстановку.
     - До прихода сюда у вас были честолюбивые  намерения.  Вы  собирались
жениться, добивались повышения.
     - Да-а.
     - И что случилось? Это перестало вас интересовать?
     - Можно сказать и так, - согласился Крокетт. - Я не вижу смысла... ни
в чем.
     - А ведь вы здоровы, об этом говорят тесты, которые вы прошли. Здесь,
в этом месте, царит черная, глубокая депрессия, я сам ее  ощущаю.  -  Форд
замолчал.  Тупая  усталость,  таившаяся  в  уголках  его  мозга,  медленно
выбиралась наружу, словно ленивый язык  ледника.  Он  осмотрелся.  Станция
была светлой, чистой и спокойной, и все же этого не чувствовалось.
     Они вернулись к теме разговора.
     - Я смотрел интеграторы, они во всех отношениях очень интересны.
     Крокетт не ответил, отсутствующе глядя на чашку с кофе.
     - Во всех отношениях, - повторил  Форд.  -  Кстати,  вы  знаете,  что
случилось с Бронсоном?
     - Конечно. Ом спятил и покончил с собой.
     - Здесь.
     - Точно. Ну и что?
     - Остался его дух, - сказал Форд.
     Крокетт уставился на него, потом откинулся на спинку стула, не  зная,
смеяться ему или просто равнодушно удивиться. Наконец он решился на  смех,
прозвучавший не очень весело.
     - Значит, не у одного Бронсона не все дома, - заметил он.
     Форд широко улыбнулся.
     - Спустимся вниз, посмотрим интеграторы.
     Крокетт с едва заметной  неприязнью  заглянул  в  глаза  психологу  и
нервно забарабанил пальцами по столу.
     - Вниз? Зачем?
     - Вы имеете что-то против?
     - Черт возьми, нет, - ответил Крокетт. - Только...
     - Воздействие там сильнее, - подсказал Форд. - Депрессия усиливается,
когда вы оказываетесь рядом с интеграторами. Верно?
     - Да, - буркнул Крокетт. - И что с того?
     - Все неприятности идут от них. Это очевидно.
     - Они  действуют  безукоризненно  -  мы  вводим  вопросы  и  получаем
правильные ответы.
     - Я говорю не об интеллекте, - возразил Форд, - а о чувствах.
     Крокетт сухо рассмеялся.
     - У этих чертовых машин нет никаких чувств.
     - Собственных нет, поскольку они не могут творить. Их возможности  не
выходят за рамки  программы.  Но  послушайте,  Крокетт,  вы  работаете  со
сверхсложной мыслящей машиной, с радиоатомным мозгом, который ДОЛЖЕН  быть
чутким и восприимчивым. Это обязательное условие. И  вы  можете  создавать
тридцатиэлементный комплекс потому,  что  находитесь  в  точке  равновесия
магнитных линий.
     - Вот как?
     - Что случится, если вы поднесете магнит  к  компасу?  Компас  начнет
действовать по законам магнетизма. Интеграторы действуют...  по  какому-то
другому принципу. И они невероятно точно выверены -  состояние  идеального
равновесия.
     - Вы хотите сказать, они спятили? - спросил Крокетт.
     - Это  было  бы  слишком  просто,  -  ответил  Форд.  -  Для  безумия
характерны изменчивые состояния. Мозги  же  в  интеграторах  уравновешены,
стабилизированы в неких границах и движутся по неизменным орбитам. Но  они
восприимчивы - просто обязаны быть такими - к одной вещи.  Их  сила  -  их
слабость.
     - Значит...
     - Вам случалось бывать в обществе  психически  больного  человека?  -
спросил Форд. - Уверен, что нет. Это производит  заметное  воздействие  на
впечатлительных людей. Разум же интеграторов значительно сильнее подвержен
внушению, чем человеческий.
     - Вы имеете в виду индуцированное безумие? - спросил Крокетт, и  Форд
утвердительно кивнул.
     - Точнее, индуцированную фазу  психической  болезни.  Интеграторы  не
могут скопировать схему болезни, они на это не способны. Если взять чистый
фонодиск  и  сыграть  какую-нибудь  мелодию,  она  запишется  и  получится
пластинка,  много  раз  повторяющая  произведение.  Некоторые  способности
интеграторов  представляли  собой  как  бы  незаписанные   пластинки,   их
непонятные  таланты  -   производное   совершенной   настройки   мыслящего
устройства. Воля машин  не  играет  тут  никакой  роли.  Сверхъестественно
чувствительные интеграторы записали психическую модель какого-то  мозга  и
теперь воспроизводят ее. Точнее, модель психики Бронсона.
     - То есть, - вставил Крокетт, - машины рехнулись.
     - Нет. Безумие связано  с  сознанием  личности,  а  интеграторы  лишь
записывают и воспроизводят.  Именно  потому  шестеро  операторов  покинули
станцию.
     - Хорошо, - сказал Крокетт. -  Я  последую  их  примеру,  прежде  чем
свихнусь. Это довольно... мерзко.
     - Как это ощущается?
     - Я бы покончил с собой,  не  требуй  это  таких  усилий,  -  коротко
ответил ирландец.
     Форд вынул блокнот для шифрованных записей и повернул ручку.
     - У меня здесь история болезни Бронсона. Вы  когда-нибудь  слышали  о
типах психических болезней?
     -  Очень  мало.  В  свое  время  я  знал  Бронсона.  Порой  он  бывал
исключительно угрюм, но потом вновь становился душой общества.
     - Он говорил о самоубийстве?
     - При мне - никогда.
     Форд кивнул.
     - Если бы говорил, никогда бы его  не  совершил.  Его  случай  -  это
маниакальная депрессия: глубокая подавленность после периодов оживления. В
начальный период  развития  психиатрии  больных  делили  на  параноиков  и
шизофреников, но такое деление себя не  оправдывало.  Невозможно  провести
линию раздела, поскольку эти типы взаимно проникают друг в друга. Ныне  мы
выделяем  маниакальную  депрессию  и   шизофрению.   Шизофрению   вылечить
невозможно,   остальные   психозы   -   можно.   Вы,    мистер    Крокетт,
маниакально-депрессивный тип, которым легко управлять.
     - Да? Но это не значит, что я сумасшедший?
     Форд широко улыбнулся.
     - Скажете тоже! Как  и  все  мы,  вы  имеете  некоторые  определенные
склонности, и, если бы когда-нибудь сошли с ума, это была бы  маниакальная
депрессия.  Я,  например,  стал  бы  шизофреником,  поскольку  представляю
шизоидный тип. Этот тип часто встречается среди психологов  и  объясняется
комплексом компенсационной общественной ориентации.
     - Вы хотите сказать...
     Доктор продолжал: в том, что он объяснял все это Крокетту, явно  была
какая-то цель. Полное понимание - часть лечения.
     -  Представим  это  таким  образом.  Депрессивные  маньяки  -  случаи
довольно простые и колеблются между  состояниями  оживления  и  депрессии.
Амплитуда колебаний велика  по-сравнению  с  ровными  и  быстрыми  рывками
шизоидного типа. Периоды растягиваются на дни, недели, даже месяцы.  Когда
у маниакально-депрессивного типа наступает ухудшение,  график  его  плохой
фазы имеет вид кривой, идущей вниз. Это одно. Он сидит и не делает ничего,
чувствуя себя несчастнейшим человеком в мире, порой  до  того  несчастным,
что это даже начинает ему нравиться. И только когда кривая начинает ползти
вверх, его состояние  меняется  с  пассивного  на  активное.  Вот  тут  он
начинает ломать стулья, и требуется смирительная рубашка.
     Крокетт явно заинтересовался. В силу вполне  естественных  причин  он
прилагал выводы Форда к себе.
     - Иначе обстоит дело с шизоидным  типом,  -  продолжал  Форд.  -  Тут
ничего предсказать нельзя. Может произойти все что угодно. Это может  быть
раздвоение личности, навязчивая идея материнства или различные  комплексы:
Эдипов,  возврат  в  детство,  мания  преследования,  комплекс  величия  -
варианты не ограничены. Шизоидный  тип  неизлечим,  но  для  депрессивного
маньяка спасение, к  счастью,  возможно.  Наш  здешний  призрак  -  именно
депрессивный маньяк.
     Со щек ирландца сбежал румянец.
     - Начинаю понимать.
     Форд кивнул.
     - Бронсон сошел с ума здесь. Он покончил с собой, когда его депрессия
оказалась в нижней  точке  кривой,  став  невыносимой,  и  это  извержение
разума,  чистая  концентрация  безумия  Бронсона  оставила  свой  след  на
радиоатомных мозгах интеграторов. Помните фонодиск? Электрические импульсы
их  мозгов  непрерывно  излучают  эту  запись  -   состояние   глубочайшей
депрессии, а интеграторы  настолько  мощны,  что  каждый,  находящийся  на
станции, принимает излучение.
     Крокетт сглотнул и допил остывший кофе.
     - Боже мой! Это просто... кошмар!
     - Это призрак, - сказал Форд. - Идеально логичный призрак, неизбежный
результат действия  сверхчувствительной  мыслящей  машины.  А  интеграторы
невозможно лечить от профессиональной болезни.
     Помрачневший Крокетт затянулся сигаретой.
     - Вы убедили меня в одном, доктор. Я уеду отсюда.
     Форд помахал рукой.
     - Если моя теория верна, лекарство есть - все та же индукция.
     - Что?
     - Бронсон мог выздороветь,  если  бы  вовремя  начали  лечение.  Есть
терапевтические средства. Здесь, - Форд положил руку на блокнот, - записан
полный образ психики Бронсона.  Я  нашел  больного,  тоже  страдающего  от
маниакально-депрессивного психоза и являющегося почти  копией  Бронсона  -
весьма похожи и история болезни,  и  характер.  Неисправный  магнит  можно
вылечить размагничиванием.
     - А пока, - буркнул Крокетт, снова впадая в болезненное состояние,  -
нам предстоит иметь дело с призраком.

     Как бы то ни было, Форд заинтересовал его своими  странными  теориями
лечения. Смелое принятие фантастической  версии  -  ее  доказательство!  -
влекло к себе грузного ирландца. В крови Крокетта вскипело наследство  его
кельтских  предков  -  мистицизм,  удерживаемый  железной   выдержкой.   В
последнее время атмосфера станции была для него невыносимой, теперь же...
     Станция была полностью автоматизирована, и для работы на ней  хватало
одного  оператора.  Интеграторы  же  действовали,  как  хорошо   смазанные
шестерни, и после монтажа являли собой своего рода совершенство, не требуя
никакого ремонта. Они  просто  не  могли  испортиться,  конечно,  если  не
считать индуцированной психической болезни.  Но  даже  она  не  влияла  на
качество их работы. Интеграторы по-прежнему решали сложные проблемы, давая
верные ответы.  Человеческий  разум  давно  бы  уже  распался,  тогда  как
радиоатомные мозги просто записали схему маниакально-депрессивного психоза
и непрерывно воспроизводили ее.
     По станции  кружили  призраки.  Несколько  дней  спустя  доктор  Форд
заметил неуловимые, блуждающие тени, которые, словно  вампиры,  высасывали
отовсюду жизнь и энергию. Сфера их влияния распространялась и  за  пределы
станции. Время от времени Крокетт выходил на поверхность и, закутавшись  в
обогревательный комбинезон, отправлялся  в  рискованные  путешествия.  При
этом он доводил себя  до  полного  изнеможения,  словно  надеясь  победить
депрессию, царящую подо льдом.
     Однако, тени незаметно сгущались. Серое,  свинцовое  небо  Антарктиды
никогда прежде не угнетало Крокетта, а далекие горы, вздымающиеся  подобно
потомству  мифического  Имира,  никогда  прежде  не  казались  ему  живыми
существами, как  сейчас.  Они  были  уже  полуживыми,  слишком  старыми  и
усталыми, чтобы двигаться, и тупо радовались тому,  что  могут  неподвижно
покоиться  на  бескрайних  просторах  ледовых  пустынь.  Стоило  затрещать
леднику, и тяжелый, гнетущий, изнуряющий приступ  депрессии  накатывал  на
Крокетта. Его разум здорового животного сжимался и падал в бездну.
     Он пытался бороться, но тайный враг приходил скрытно, и никакие стены
не могли его остановить. Он неуклонно проникал в тело ирландца.
     Крокетт  представил  себе  Бронсона  -  сжавшегося  в  комок,   молча
смотрящего  в  пустоту  черной  бездны,  навсегда  поглотившей  его  -   и
содрогнулся. В последние  дни  он  слишком  часто  возвращался  мыслями  к
страшным  рассказам,  которыми  когда-то   зачитывался.   В   них   кишели
иррациональные образы, созданные  М.Р.Джеймсом  и  его  предшественниками:
Генри Джеймсом, Бирсом, Мэем Синклером и другими авторами.  В  свое  время
Крокетт наслаждался этими  историями,  они  захватывали  его  и  позволяли
бояться  понарошку,  когда  он  на  мгновение  делал  вид,  что  верит   в
невозможное. Могло ли существовать нечто подобное?  Да,  отвечал  он  себе
тогда, но не верил в это. Теперь призрак завладел станцией,  и  логические
выводы Форда оказались бессильны против древнего суеверия.
     С тех времен, когда волосатые люди сжимались в  пещерах,  существовал
страх темноты. Голоса кровожадных хищников,  раздающиеся  среди  ночи,  не
всегда  связывали  с  животными.  Воображение  придавало  им  иные  формы:
измененные, пугающие звуки, доносящиеся  издалека,  и  ночь,  таящаяся  за
кругом костра, породили демонов и оборотней, вампиров, великанов и ведьм.
     Да, страх существовал по-прежнему, но появилась еще  более  страшная,
чем  древний  ужас,  обезволивающая,   невыразимо   отчаянная   депрессия,
окутывающая человека, как саван.
     Ирландец вовсе не был трусом. Когда приехал Форд, он решил  остаться,
по крайней мере, пока не выяснится, удался эксперимент психолога или  нет.
Несмотря  на  это,  его  не  очень  обрадовало  появление   гостя   Форда,
депрессивного маньяка.
     Внешне Уильям Квейл ничуть не походил на Бронсона, но чем  дольше  он
находился на станции, тем более напоминал его Крокетту. Квейлу было  около
тридцати лет, он был  худощавым,  темноволосым,  с  живыми  глазами.  Если
что-то ему не нравилось, он впадал в дикую  ярость,  и  цикл  его  болезни
длился примерно неделю. За это время он переходил от состояния  чернейшего
отчаяния  к  безумному  возбуждению,  и  этот  ритм  никогда  не  менялся.
Присутствие призрака, казалось, не имело для него значения.  Форд  считал,
что возбуждение  Квейла  было  так  велико,  что  нивелировало  излучаемую
интеграторами депрессию.
     - У меня есть его история болезни, - сказал Форд. -  Его  можно  было
без труда вылечить в санатории, где  я  его  нашел,  но,  к  счастью,  мое
предложение  оказалось  первым.  Вы  заметили,  как   он   заинтересовался
скульптурой?
     Они находились в Черепе, где Крокетт безо всякого энтузиазма проводил
ежедневный осмотр интеграторов.
     - Он занимался ею прежде, доктор? - спросил  ирландец.  Ему  хотелось
выговориться: тишина нагнетала напряжение.
     - Нет, но у него изрядные способности. Скульптура занимает  голову  и
руки одновременно. В его психике  это  связано  между  собой.  Прошли  три
недели, правда? И Квейл уже на пути к выздоровлению...
     - Но это ничего не дало... им... - Крокетт  кивнул  в  сторону  белых
колонн.
     - Знаю. Пока ничего, но подождите немного.  Думаю,  что  когда  Квейл
полностью излечится, интеграторы это запишут. Радиоатомный мозг  поддается
лечению только индукцией. Очень неудачно получилось, что Бронсон находился
здесь все время один. Его можно было вылечить, если бы...
     Но Крокетт не желал слышать об этом.
     - А как там сны Квейла?
     Форд тихо засмеялся.
     - В данном случае метод себя оправдал. У  Квейла  есть  неприятности,
иначе он вообще не рехнулся бы, и  эти  неприятности  отражаются  в  снах,
искаженные фильтром автоцензуры. Мне  приходится  расшифровывать  символы,
опираясь на мои знания о самом Квейле. При этом очень  помогают  тесты  на
словесные ассоциации. Он был человеком, поссорившимся  с  жизнью,  причина
заключалась в его раннем общении с людьми. Вместе с  тем  он  ненавидел  и
боялся своего отца-тирана. В детстве ему привили убежденность, что он ни с
кем не сможет состязаться  и  всегда  будет  проигрывать.  Во  всех  своих
несчастьях он обвиняет отца.
     Крокет кивнул, рассеянно разглядывая верньер.
     - Если я правильно понял, вы хотите уничтожить его  чувства  к  отцу,
верно?
     - Скорее, уничтожить уверенность, что  отец  властвует  над  ним.  Он
должен поверить в свои силы  и  одновременно  понять,  что  и  отец  может
ошибаться. К тому же, с этим связана и религиозная  мания.  Возможно,  это
идет от его натуры, но это вопрос меньшего значения.
     -  Призраки!  -  сказал  вдруг  Крокетт,  вглядываясь   в   ближайший
интегратор.
     В холодном свете флуоресцентных ламп Форд  проследил  его  взгляд,  а
потом осмотрел весь подземный зал, где неподвижно высились колонны.
     - Знаю, - сказал Форд. - И пусть вам не кажется, что на меня  это  не
действует. Но я борюсь с этим, мистер Крокетт, и в этом вся разница.  Если
бы я сидел в углу и предавался отчаянию, я обязательно  пропал  бы.  Но  я
стараюсь действовать, относясь к депрессии, как к противнику,  обладающему
личностью. - Черты его сурового, напряженного лица, казалось, заострились.
- Это лучший способ.
     - А сколько еще...
     - Мы близимся к концу. Когда Квейл излечится, все станет ясно.

     БРОНСОН, ОКРУЖЕННЫЙ ПРИЗРАКАМИ, ПОГРУЖЕННЫЙ В БЕЗНАДЕЖНУЮ  АПАТИЮ,  В
ГЛУХОМ, СЛЕПОМ УЖАСЕ, ТАКОМ ВСЕМОГУЩЕМ, ЧТО МЫШЛЕНИЕ СТАЛО  НЕВЫНОСИМЫМ  И
БЕССМЫСЛЕННЫМ УСИЛИЕМ... ВОЛЯ К БОРЬБЕ ИСЧЕЗЛА,  ОСТАЛСЯ  ТОЛЬКО  СТРАХ  И
ГОТОВНОСТЬ ПРИНЯТЬ ЛЕДЯНОЙ МРАК.

     Это было наследие Бронсона. Да, думал Крокетт,  призраки  существуют.
Сегодня, в двадцать первом веке, может, прямо сейчас.  Когда-то  это  были
просто суеверия, но здесь, в подледном зале, тени сгущались даже там,  где
не могло быть теней. Разум Крокетта и во сне и наяву непрерывно  атаковали
фантастические  видения.  Его  сны  заполняла  бесформенная,  невообразимо
пустая темнота, которая неумолимо надвигалась, когда он пытался бежать  на
подгибающихся ногах.
     Однако Квейл чувствовал себя все лучше.

     Три недели, четыре, пять, наконец, кончилась шестая. Крокетт устал, и
его не покидало чувство, что он останется в этой тюрьме до  самой  смерти,
что никогда ему не выбраться отсюда. Но он стойко переносил все. Форд  вел
себя ровно, только стал еще собраннее, суше,  сдержаннее.  Ни  словом,  ни
жестом он не давал понять, с какой силой интеграторы атакуют его психику.
     Интеграторы в глазах Крокетта  обрели  индивидуальность.  Теперь  они
были  для  него  угрюмыми  джинами,  затаившимися  в  Черепе,   совершенно
равнодушными к судьбам людей.
     Снежная  буря,  стегая  лед  порывами  ветра,  превратила  ледник   в
спутанный клубок. Крокетт, лишенный возможности выходить  на  поверхность,
все больше погружался в уныние.  Пищевые  автоматы,  располагающие  любыми
продуктами,  сервировали  стол;  если  бы  не  они,  все  трое  ходили  бы
голодными.  Крокетт  был  слишком  апатичен,  чтобы  заниматься  чем-либо,
выходящим за пределы его профессиональных обязанностей, и Форд  уже  начал
озабоченно поглядывать на него. Напряжение не уменьшалось.
     Если  бы  что-то  изменилось,  если  бы  возникло  хотя  бы  малейшее
отклонение от смертоносной монотонности депрессии, появилась  бы  надежда.
Однако запись навсегда остановилась на одной фазе. Ощущение  безнадежности
и поражения было так сильно, что Крокетт не мог бы даже покончить с собой.
И все же он продолжал судорожно  держаться  за  остатки  здравого  смысла,
зацепившись  за  одну  мысль  -  быстрое  излечение  Квейла  автоматически
уничтожит призрак.

     Медленно, почти незаметно, терапия начинала действовать. Доктор  Форд
не щадил себя, окружал Квейла заботой и  вел  к  здоровью,  выполняя  роль
протеза, на  который  мог  опереться  больной  человек.  Квейл  поддавался
тяжело, но в целом результат был удовлетворителен.
     Интеграторы по-прежнему излучали депрессию, но уже как-то иначе.
     Крокетт заметил это первым.  Пригласив  Форда  в  Череп,  он  спросил
доктора о его ощущениях.
     - Ощущения? Какие? Вы думаете, что...
     - Сосредоточьтесь, - сказал Крокетт,  блестя  глазами.  -  Чувствуете
разницу?
     - Да, - сказал наконец Форд. - Но уверенности пока нет.
     - Есть, если оба мы чувствуем одно и то же.
     - Вы правы. Есть некоторое смягчение. Гмм.  Что  вы  сегодня  делали,
мистер Крокетт?
     - Я? Как обычно... А, я снова взялся за книгу Хаксли.
     - В  которую  не  заглядывали  много  недель?  Это  хороший  признак.
Депрессия слабеет. Разумеется, она не пойдет на подъем, а просто  угаснет.
Терапия  через  индукцию:  вылечив.  Квейла,   я   автоматически   вылечил
интеграторы. - Форд вздохнул, словно лишившись последних сил.
     - Доктор, вам это удалось, - сказал Крокетт;  с  обожанием  глядя  на
него.
     Но Форд его не слушал.
     - Я устал, - буркнул он. - Боже, как я устал. Напряжение было ужасно.
Борьба с этим проклятым призраком, и ни секунды отдыха...  Я  боялся  даже
принимать успокаивающее... Ничего, теперь отдохну.
     - Может, выпьем чего-нибудь? Нужно это  отметить.  Если,  конечно,  -
Крокетт недоверчиво взглянул на ближайший интегратор, - если вы уверены.
     - Сомнений нет. Но мне нужен сон и ничего больше.
     Он вошел в лифт и исчез. Крокетт, предоставленный самому себе,  криво
усмехнулся. В глубине Черепа еще таились зловещие видения, но уже  изрядно
поблекшие. Он выругал интеграторы непечатным  словом  -  они  приняли  это
невозмутимо.
     - Конечно, - сказал Крокетт, - вы же  только  машины.  Слишком,  черт
побери, чуткие. Призраки! Ну, ничего,  теперь  я  здесь  хозяин.  Приглашу
друзей и устрою пьянку от рассвета до заката. И на этой широте  солнце  не
заходит долго!
     С такими планами он и отправился следом за Фордом. Психолог уже спал,
тяжело дыша во  сне.  Черты  его  утомленного  лица  слегка  расслабились.
"Постарел, - подумал Крокетт. - Да и кто не постареет в таких условиях?"
     Импульсы  гасли,  волна  депрессии  исчезла.   Он   почти   физически
чувствовал, как она откатывается.
     - Приготовлю чили, - решил Крокетт, - как научил меня этот парень  из
Эль Пасо, и  запью  шотландским  виски.  Даже  если  придется  праздновать
одному, все равно устрою оргию. -  Он  нерешительно  подумал  о  Квейле  и
заглянул к нему. Тот читал книгу и только небрежно кивнул своему гостю.
     - Привет, Крокетт! Какие-нибудь новости?
     - Нет, просто хорошее настроение.
     - У меня тоже. Форд говорит, что я вылечился. Мировой мужик.
     - Точно, - горячо согласился Крокетт. - Тебе что-то надо?
     - Спасибо, у меня все есть. - Квейл кивнул  в  сторону  автоматов.  -
Через пару дней меня отсюда заберут. Вы относились ко мне  по-христиански;
но пора и домой. Меня ждет работа.
     - Неплохо. Хотел бы я с  тобой  поехать!  Но  мой  контракт  кончится
только через два года. Пришлось бы  либо  разорвать  его,  либо  оформлять
перевод.
     - У тебя здесь все удобства.
     - Да уж! - ответил Крокетт и слегка  вздрогнул.  Потом  вышел,  чтобы
приготовить чили и подкрепиться глотком разбавленного виски. Не рано ли он
обрадовался? Может, кошмар еще не побежден? А если  депрессия  вернется  с
прежней силой?
     Крокетт  выпил  еще  виски  -  помогло.  Во  время  депрессии  он  не
отваживался пить алкоголь, но  теперь  чувствовал  себя  так  хорошо,  что
доедал перец под аккомпанемент немелодичного пения.  Разумеется,  не  было
способа проверить психическую эманацию интеграторов каким-нибудь прибором,
однако исчезновение прежней убийственной атмосферы не оставляло места  для
ошибки.
     Радиоатомные  мозги   вылечились.   Процесс,   начатый   мыслительным
извержением Бронсона, наконец исчерпал  себя  и  закончился  -  с  помощью
индукции. Спустя три дня самолет забрал Квейла и улетел на север, в  Южную
Америку. Форд остался на станции, чтобы обобщить результаты исследований.
     Атмосфера на станции совершенно изменилась. Теперь здесь было  уютно,
ясно и спокойно. Интеграторы уже не  казались  дьяволами,  а  были  просто
приятными для глаза стройными  белыми  колоннами,  в  которых  размещались
радиоатомные мозги,  послушно  отвечающие  на  вопросы  Крокетта.  Станция
работала без помех. А на  поверхности  ветер  подметал  полярные  просторы
белоснежной метелью.
     Крокетт готовился к зиме. У него были книги,  кроме  того,  он  нашел
старый этюдник, просмотрел акварели и пришел к выводу, - что  проживет  до
весны без проблем. На станции не осталось  ничего  угнетающего.  Опрокинув
стаканчик, он отправился в инспекционный обход.
     Форд стоял перед интеграторами, задумчиво глядя на них. Он  отказался
от предложения выпить.
     - Нет, спасибо. Кажется, все в порядке, депрессия кончилась.
     - Вам нужно  чего-нибудь  выпить,  -  сказал  Крокетт.  -  Мы  многое
пережили вместе, и один глоток пойдет вам на пользу. Смягчит переход.
     - Нет. Я должен  обработать  отчет.  Интеграторы  настолько  логичные
устройства,  что  будет  жаль,  если  они  начнут  испытывать  психические
расстройства. К счастью, этого не произойдет  -  я  доказал,  что  безумие
можно лечить с помощью индукции.
     Крокетт язвительно посмотрел на интеграторы.
     - Взгляните, это же воплощение невинности.
     - Да? Когда кончится эта метель? Я должен заказать самолет.
     - Трудно сказать. Последняя продолжалась целую неделю без перерыва. А
эта... - Крокетт пожал плечами. - Я попробую узнать, но ничего не обещаю.
     - Мне нужно срочно возвращаться.
     - Понимаю, - сказал Крокетт. Он поднялся на лифте в  свой  кабинет  и
просмотрел поступающие запросы, выбирая, что ввести  в  интеграторы.  Один
был  важным  -  какая-то  геологическая  задача  сейсмической  станции  из
Калифорнии. Впрочем, и с ней можно было подождать.
     Пить он больше не стал. Так уж сложилось, что план оргии  реализовать
не удалось. Облегчение само по себе оказалось сильным  средством.  Теперь,
тихо посвистывая, он собрал бумаги и вновь  отправился  в  Череп.  Станция
выглядела прекрасно.  Впрочем,  может,  это  вызывалось  сознанием  отмены
смертного приз вора. Тем более, что  проклятая  депрессия  была  еще  хуже
верной смерти.
     Он вошел в лифт - старомодный, на рельсах,  действующий  по  принципу
противовеса. Рядом с интеграторами нельзя было установить магнитный  лифт.
Нажав на кнопку и глядя вниз, он увидел под собой Череп и  белые  колонны,
уменьшенные перспективой.
     Послышались шаги, Крокетт повернулся и увидел бегущего к нему  Форда.
Лифт уже начал двигаться, и ирландец потянулся к кнопке "стоп".
     Впрочем, он тут же передумал, потому что Форд поднял руку и  направил
на него пистолет. Пуля попала Крокетту в бедро, он покачнулся и  навалился
на рельс, а Форд одним  прыжком  оказался  в  кабине.  Лицо  его  утратило
обычное бесстрастное выражение, глаза горели безумием.
     Крикнув что-то непонятное, Форд вновь нажал спуск.  Крокетт  отчаянно
метнулся вперед. Пуля прошла мимо, а он со всего маху  налетел  на  Форда.
Психолог потерял равновесие и  повалился  на  рельс.  Когда  он  попытался
выстрелить еще раз, Крокетт, едва держась на ногах, ударил его в челюсть.
     Точность и сила удара оказались фатальными. Форд рухнул  в  шахту,  и
через некоторое время снизу донесся глухой удар.
     Лифт мягко двинулся. Постанывая от боли, Крокетт разодрал  рубашку  и
перевязал обильно кровоточащую рану.
     Холодный  свет  флуоресцентных  ламп  осветил  колонны  интеграторов,
вершины которых сначала поравнялись с Крокеттом, потом уходили все выше  и
выше по мере того, как он опускался. Выглянув на край платформы, он мог бы
увидеть тело Форда, но зрелища этого и так было не избежать.
     Вокруг стояла полная тишина.
     Все дело было в напряжении и запоздалой  реакции.  Форду  нужно  было
напиться. Алкоголь ослабил бы резкий переход от долгих месяцев сущего ада.
Недели борьбы с депрессией,  месяцы  постоянной  готовности  к  опасности,
которой он придавал черты материального противника, жизнь в неестественном
темпе... Потом - успех и угасание  депрессии.  И  тишина,  -  смертельная,
ужасная, и время, чтобы расслабиться и подумать.
     Вот Форд и спятил.
     Крокетт вспомнил, что он говорил об этом несколько  недель  назад.  У
психологов порой проявляется склонность к душевным болезням, именно потому
их привлекает эта область знаний, потому они ее так хорошо понимают.
     Лифт остановился. Неподвижное тело Форда лежало совсем рядом. Крокетт
не видел его лица.
     Психические болезни типа маниакально-депрессивного психоза  -  случаи
довольно простые. Шизофрения более сложна. И неизлечима.
     Неизлечима.
     Доктор Форд был шизоидным типом, он сам сказал это несколько  месяцев
назад.
     И вот теперь  доктор  Форд,  жертва  шизофренического  безумия,  умер
насильственной смертью, как и Бронсон. Тридцать  белых  столбов  стояли  в
Черепе, и Крокетт, глядя на  них,  испытал  приступ  парализующего  тупого
ужаса.
     Тридцать радиоатомных мозгов, сверхчувствительных,  готовых  записать
любой   новый   ритм    на    чистых    дисках.    На    этот    раз    не
маниакально-депрессивный.
     Теперь это будет не  укладывающееся  ни  в  какие  рамки  неизлечимое
безумие шизофреника.
     Извержение мысли - о, да!  Вот  он,  доктор  Форд,  лежит  мертвый  с
безумием, закодированным в его мозгу в момент  смерти.  Безумием,  которое
могло бы иметь любую форму.
     Крокетт смотрел на тридцать интеграторов,  прикидывая,  что  творится
внутри этих белых сверкающих оболочек. Прежде  чем  кончится  метель,  ему
предстоит это узнать.
     Потому что станцией вновь завладел призрак.

Г. Каттнер

   До скорого!

   Старый Енси, пожалуй, самый подлый человечишка во всем мире.
Свет не видел более наглого, закоренелого, тупого, отпетого, гнусного
негодяя. То, что с ним случилось напомнило мне фразу, услышанную
однажды от другого малого, - много воды с тех пор утекло. Я
уж позабыл, как звали того малого, кажется Людовик, а может, и Тамерлан;
но он как-то сказал, что, мол, хорошо бы у всего мира была
только одна голова, тогда ее легко было бы снести с плеч.
   Беда Енси в том, что он дошел до ручки: считает, что весь мир
ополчился против него, и разрази меня гром, если он не прав. С
этим Енси настали хлопотные времена даже для нас, Хогбенов.
   Енси-то типичный мерзавец. Вообще вся семейка Тарбеллов не
сахар, но Енси даже родню довел до белого каления. Он живет в однокомнатной
хибарке на задворках у Тарбеллов и никого к себе не
подпускает, разве только позволит всунуть продукты в полукруглую
дырку, выпиленную в двери.
   Лет десять назад делали новое межевание, что ли, и вышло так,
что из-за какой-то юридической заковыки Енси должен был заново
подтвердить свои права на землю. Для этого ему надо было прожить
на своем участке с год. Примерно в те же дни он поругался с женой,
выехал за пределы участка и сказал, что, дескать, пусть земля достается
государству, пропади все пропадом, зато он проучит всю
семью. Он знал, что жена пропускает иногда рюмочку-другую на деньги,
вырученные от продажи репы, и трясется, как бы государство не
отняло землю.
   Оказалось, эта земля вообще никому не нужна. Она вся в буграх
и завалена камнями, но жена Енси страшно переживала и упрашивала
мужа вернуться, а ему характер не позволял.
   В хибарке Енси Тарбелл обходился без елементарных удобств, но
он ведь тупица и к тому же пакостник. Вскорости миссис Тарбелл померла:
она кидалась камнями в хибарку из-за бугра, а один камень
ударил в бугор и рикошетом попал ей в голову. Остались восемь Тарбеллов-ыновей
да сам Енси. Но и тогда Енси с места не сдвинулся.
   Может, там бы он и жил, пока не превратился бы в мощи и не
вознесся на небо, но только его сыновья затеяли с нами склоку. Мы
долго терпели - ведь они не могли нам повредить. Но вот гостивший
у нас дядя Лес разнервничался и заявил, что устал перепелом взлетать
под небеса всякий раз, как в кустах хлопнет ружье. Шкура-то у
него после ран быстро заживает, но он уверял, что страдает головокружениями,
оттого, что на высоте двух-трех миль воздух разреженный.
   Так или иначе травля все продолжалась, и никто из нас от нее
не страдал, что особенно бесило восьмерых братьев Тарбеллов. И однажды
на ночь глядя они гурьбой вломились в наш дом с оружием в
руках. А нам скандалы были ни к чему.
   Дядя Лем - он близнец дяди Леса, но только родился намного
позже - давно впал в зимнюю спячку где-то в дупле, так что его все
это не касалось. Но вот малыша, дай ему бог здоровья, стало трудновато
таскать взад-вперед, ведь ему уже исполнилось четыреста лет
и он для своего возраста довольно крупный ребенок - пудов восемь
будет.
   Мы все могли попрятаться или уйти на время в долину, в Пайпервилл,
но ведь в мезонине у нас дедуля, да и к прохвессору, которого
держим в бутылке, я привязался. Не хотелось его оставлять - ведь
в суматохе бутылка чего доброго, разобьется, если восьмеро
братьев Тарбеллов налижутся как следует.
   Прохвессор славный, хоть в голове у него винтика не хватает.
Все твердит, что мы мутанты (ну и словечко!), И треплет языком про
каких-то своих знакомых, которых называет хромосомами. Они как
будто попали, по словам прохвессора, под жесткое излучение и народили
потомков, не то доминантную мутацию, не то Хогбенов, но я
вечно это путаю с заговором круглоголовых - было такое у нас в
старом свете. Ясное дело, не в н а с т о я щ е м старом свете, тот
давно затонул.
   И вот, раз уж дедуля велел нам молчать в тряпочку, мы дожидались,
пока восьмеро братьев Тарбеллов высадят дверь, а потом все
сделались невидимыми, в том числе и малыш. И стали ждать, чтобы
все прошло стороной, но не тут-то было.
   Побродив по дому и вдоволь натешась, восьмеро братьев Тарбеллов
спустились в подвал. Это было хуже, потому что застигло нас
врасплох. Малыш-то стал невидимым и цистерна, где мы его держим,
тоже, но ведь цистерна не может тягаться с нами проворством.
   Один из восьмерки Тарбеллов со всего размаху налетел на цистерну
и как следует расшиб голень. Ну и ругался же он! Нехорошо,
когда ребенок слышит такие слова, но в ругани наш дедуля кому
угодно даст сто очков вперед, так что я-то ничему новому не научился.
   Он, значит, ругался на чем свет стоит, прыгал на одной ноге,
и вдруг ни с того ни с сего дробовик выстрелил. Там, верно, курок
на волоске держался. Выстрел разбудил малыша, тот перепугался и
завопил. Такого вопля я еще не слыхал, а ведь мне приходилось видеть,
как мужчины бледнеют и начинают трястись, когда малыш орет.
Наш прохвессор как - то сказал, что малыш издает инфразвуки. Надо
же!
   В общем, семеро братьев Тарбеллов из восьми тут же отдали богу
душу, даже пикнуть не успели. Восьмой только начинал спускаться
вниз по ступенькам; он затрясся мелкой дрожью, повернулся - и наутек.
У него, верно, голова пошла кругом и он не соображал, куда
бежит. Окончательно сдрейфив, он очутился в мезонине и наткнулся
прямехонько на дедулю.
   И вот ведь грех: дедуля до того увлекся, поучая нас уму-разуму,
что сам напрочь забыл стать невидимым. По-моему, один лишь
взгляд, брошенный на дедулю, прикончил восьмого Тарбелла. Бедняга
повалился на пол, мертвый, как доска. Ума не приложу, с чего бы
это, хоть и должен признать, что в те дни дедуля выглядел не лучшим
образом. Он поправлялся после болезни.
   - Ты не пострадал, дедуля? - спросил я, слегка встряхнув его.
Он меня отчехвостил.
   - А я-то причем, - возразил я.
   - Кровь Христова! - воскликнул он, разьяренный. И этот сброд,
эти лицемерные олухи вышли из моих чресел! Положи меня обратно,
юный негодяй.
   Я снова уложил его на дерюжную подстилку, он поворочался с
боку на бок и закрыл глаза. Потом обьявил, что хочет вздремнуть и
пусть его не будят, разве что настанет судный день. При этом он
нисколько не шутил.
   Пришлось нам самим поломать головы над тем, как теперь быть.
Мамуля сказала, что мы не виноваты, в наших силах только погрузить
восьмерых братьев Тарбеллов в тачку и отвезти их домой, что я и
исполнил. Только в пути я застеснялся, потому что не мог придумать,
как бы повежливее рассказать о случившемся. Да и мамуля наказывала
сообщить эту весть осторожно. "Даже хорек способен чувствовать", - повторяла
она.
   Тачку с братьями Тарбеллами я оставил в кустах, сам поднялся
на бугор и увидел Енси: он грелся на солнышке, книгу читал. Я стал
медленно прохаживаться перед ним, насвистывая "янки - дудл". Енси
не обращал на меня внимания.
   Енси - маленький, мерзкий, грязный человечишка с раздвоенной
бородой. Рост в нем метра полтора, не больше. На усах налипла табачная
жвачка, но, может, я несправедлив к Енси, считая его простым
неряхой. Говорят, у него привычка плевать себе в бороду, чтобы
на нее садились мухи: он их ловит и обрывает им крылышки.
   Енси не глядя поднял камень и швырнул его, чуть не угодив мне
в голову.
   - Заткни пасть и убирайся, - сказал он.
   - Воля ваша, мистер Енси, - ответил я с облегчением и совсем
было собрался. Но тут же вспомнил, что мамуля, чего доброго, отхлещет
меня кнутом, если я не выполню ее наказа, тихонько сделал
круг, зашел Енси за спину и заглянул ему через плечо - посмотреть,
что он там читает. Потом я еще капельку передвинулся и встал с ним
лицом к лицу.
   Он захихикал себе в бороду.
   - Красивая у вас картинка, мистер Енси, - заметил я.
   Он все хихикал и, видно, на радостях подобрел.
   - Уж это точно! - сказал он и хлопнул себя кулаком по костлявому
заду. - Ну и ну! С одного взгляда захмелеешь!
   Он читал не книгу. Это был журнал (такие продаются у нас в
Пайпервилле), раскрытый на картинке. Художник, который ее сделал,
умеет рисовать. Правда, не так здорово, как тот художник, с которым
я когда-то водился в англии. Того звали крукшенк или крукбек,
если не ошибаюсь.
   Так или иначе, у Енси тоже была стоящая картинка. На ней были
нарисованы люди, много-много людей, все на одно лицо и выходят из
большой машины, которая - мне сразу стало ясно - ни за что не будет
работать. Но все люди были одинаковые, как горошины в стручке.
Еще там красное пучеглазое чудовище хватало девушку - уж не знаю
зачем. Красивая картинка.
   - Хорошо бы такое случилось в жизни, - сказал Енси.
   - Это не так уж трудно, - обьяснил я. - Но вот эта штука неправильно
устроена. Нужен только умывальник да кое-какой металлический
лом.
   - А?
   - Вот эта штука, - повторил я. - Аппарат, что превращает одного
парня в целую толпу людей. Он неправильно устроен.
   - Ты, надо понимать, умеешь лучше? - окрысился он.
   - Приходилось когда-то, - ответил я. - Не помню, что там папуля
задумал, но он был обязан одному человеку, по имени кадм. Кадму
срочно потребовалось много воинов, папуля устроил так, что кадм
мог разделиться на целый полк солдат. Подумаешь! Я и сам так умею.
   - Да что ты там бормочешь? - удивился Енси. - Ты не туда
смотришь. Я-то говорю об этом красном чудище. Видишь, что оно собирается
сделать? Откусить этой красотке голову, вот что. Видишь,
какие у него клыки? Хе-хе-хе. Жаль, что я сам не это чудище. Уж я
бы тьму народу сожрал.
   Вы бы ведь не стали жрать свою плоть и кровь, бьюсь об заклад, - сказал
я, почуяв способ сообщить весть осторожно.
   - Биться об заклад грешно, - провозгласил он. - Всегда плати
долги, никого не бойся и не держи пари. Азартные игры - грех. Я
никогда не бился об заклад и всегда платил долги. - Он умолк, почесал
в баках и вздохнул. - Все, кроме одного, - прибавил он хмуро.
   - Что же это за долг?
   - Да задолжал я одному малому. Беда только, с тех пор никак
не могу его разыскать. Лет тридцать тому будет. Я тогда, помню,
налакался вдрызг и сел в поезд. Наверное, еще и ограбил кого-нибудь,
потому что у меня оказалась пачка денег - коню пасть заткнуть
хватило бы. Как поразмыслить, этого-то я и не пробовал. Вы
держите лошадей?
   - Нет, сэр, - ответил я. - Но мы говорили о вашей плоти и
крови.
   - Помолчи, - оборвал меня старый Енси. - Так вот, и повеселился
же я! - он слизнул жвачку с усов. - Слыхал о таком городе - Нбю-орк?
Речь там у людей такая, что слов не разберешь. Там-то я
и повстречал этого малого. Частенько я жалею, что потерял его из
виду. Честному человеку, вроде меня, противно умирать, не разделавшись
с долгами.
   - У ваших восьмерых сыновей были долги? - спросил я.
   Он покосился на меня, хлопнул себя по тощей ноге и кивнул.
   - Теперь понимаю, - говорит. - Ты сын Хогбенов?
   - Он самый. Сонк Хогбен.
   - Как же, слыхал про Хогбенов. Все вы колдуны, точно?
   - Нет, сэр.
   - Уж я что знаю, то знаю. Мне о вас все уши прожужжали. Нечистая
сила, вот вы кто. Убирайся-ка отсюда подобру - поздорову,
живо!
   - Я-то уже иду. Хочу только сказать, что, к сожалению, вы бы
не могли сожрать свою плоть и кровь, даже если бы стали таким чудищем,
как на картинке.
   - Интересно, кто бы мне помешал!
   - Никто, - говорю, - но все они уже в раю.
   Тут старый Енси расхихикался. Наконец, переведя дух, он сказал:
   - Ну, нет! Эти ничтожества попали прямой наводкой в ад, и поделом
им. Как это произошло?
   - Несчастный случай, - говорю. - Семерых, если можно так выразится,
уложил малыш, а восьмого - дедуля. Мы не желали вам зла.
   - Да и не причинили, - опять захихикал Енси.
   - Мамуля шлет извинения и спрашивает, что делать с останками.
Я должен отвести тачку домой.
   - Увози их. Мне они не нужны. Туда им и дорога, - отмахнулся
Енси.
   Я сказал "ладно" и собрался в путь. Но тут он заорал, что передумал.
Велел свалить трупы с тачки. Насколько я понял из его
слов (разобрал я немного, потому что Енси заглушал себя хохотом),
он намерен был попинать их ногами.
   Я сделал, как велено, вернулся домой и все рассказал мамуле
за ужином - были бобы, треска и домашняя настойка. Еще мамуля напекла
кукурузных лепешек. Ох, и вкуснотища! Я откинулся на спинку
стула, рассудив, что заслужил отдых, и задумался, а внутри у меня
стало тепло и приятно. Я старался представить, как чуйствует себя
боб в моем желудке. Но боб, наверно, вовсе бесчуйственный.
   Не прошло и получаса, как во дворе завизжала свинья, как будто
ей ногой наподдали, и кто-то постучался в дверь. Это был Енси.
Не успел он войти, как выудил из штанов цветной носовой платок и
давай шмыгать носом. Я посмотрел на мамулю круглыми глазами. Ума,
мол, не приложу, в чем дело. Папуля с дядей лесом пили маисовую
водку и сыпали шуточками в углу. Сразу видно было, что им хорошо:
стол между ними так и трясся. Ни папуля, ни дядя не притрагивались
к столу, но он все равно ходил ходуном - старался наступить то папуле,
то дяде на ногу. Папуля с дядей раскачивали стол мысленно.
Это у них такая игра.
   Решать пришлось мамуле, и она пригласила старого Енси посидеть,
отведать бобов. Он только всхлипнул.
   - Что-нибудь не так, сосед? - вежливо спросила мамуля.
   - Еще бы, - ответил Енси, шмыгая носом. - Я совсем старик.
   - Это уж точно, - согласилась мамуля. - Может, и помоложе
Сонка, но все равно на вид вы дряхлый старик.
   - А? - вытаращился на нее Енси. - Сонка? Да Сонку от силы
семнадцать, хоть он и здоровый вымахал.
   Мамуля смутилась.
   - Разве я сказала Сонк? - быстро поправилась она. - Я имела в
виду дедушку Сонка. Его тоже зовут Сонк.
   Дедулю зовут вовсе не Сонк, он и сам не помнит своего настоящего
имени. Как его только не называли в старину: пророком илией,
и по-всякому. Я даже не уверен, что в атлантиде, откуда дедуля родом,
вообще были в ходу имена.
   По-моему, там людей называли цифрами. Впрочем, неважно.
   Старый Енси, значит, все шмыгал носом, стонал и охал, прикидывался, - мол,
мы убили восьмерых его сыновей и теперь он
один-одинешенек на свете. Правда, получасом раньше его это не трогало,
я ему так и выложил. Но он заявил, что не понял тогда, о чем
это я толкую, и приказал мне заткнуться.
   - У меня семья могла быть еще больше, - сказал он. - Было еще
двое ребят, Зебб и Робби, да я их как-то пристрелил. Косо на меня
посмотрели. Но все равно, вы, Хогбены, не имели права убивать моих
ребятишек.
   - Мы не нарочно, - ответила мамуля. - Просто несчастный случай
вышел. Мы будем рады хоть как-нибудь возместить вам ущерб.
   - На это-то я и рассчитывал, - говорит старый Енси. - Вам уже
не отвертеться после всего, что вы натворили. Даже если моих ребят
убил малыш, как уверяет Сонк, а ведь он у вас враль. Тут в другом
дело: я рассудил, что все вы, хогбены, должны держать ответ. Но,
пожалуй, мы будем квиты, если вы окажете мне одну услугу. Худой
мир лучше доброй ссоры.
   - Все что угодно, - сказала мамуля, - лишь бы это было в наших
силах.
   - Сущая безделица, - заявляет старый Енси. - Пусть меня на
время превратят в целую толпу.
   - Да ты что, медеи наслушался? - вмешался папуля, спьяну не
сообразив, что к чему. Ты ей не верь. Это она с пелеем злую шутку
сыгрла. Когда его зарубили, он так и остался мертвым; вовсе не помолодел,
как она ему сулила.
   - Чего? - Енси вынул из кармана старый журнал и сразу раскрыл
его на красивой картинке. - Вот это самое. Сонк говорит, что вы
так умеете. Да и все кругом знают, что вы, Хогбены, колдуны. Сонк
сказал, вы как-то устроили такое одному голодранцу.
   - Он, верно, о кадме, - говорю.
   Енси помахал журналом. Я заметил, что глаза у него стали масленные.
   - Тут все видно, - сказал он с надеждой. - Человек входит в
эту штуковину, а потом только знай выходит оттуда десятками, снова
и снова. Колдовство. Уж я-то про вас, хогбенов, все знаю. Может,
вы и дурачили городских, но меня вам не одурачить. Все вы до одного
колдуны.
   - Какое там, - вставил папуля из своего угла. - Мы уже давно
не колдуем.
   - Колдуны, - упорствовал Енси. - Я слыхал всякие истории. Даже
видал, как он, - и в дядю Леса пальцем тычет, - летает по воздуху.
Если это не колдовство, то я уж ума не приложу, что тогда
колдовство.
   - Неужели? - спрашваю. - Нет ничего проще. Это когда берут
чуточку...
   Но мамуля велела мне придержать язык.
   - Сонк говорит, вы умеете, - продолжал Енси. - А я сидел и
листал этот журнал, картинки смотрел. Пришла мне в голову хорошая
мысль. Спору нет, всякий знает, что колдун может находиться в двух
местах сразу. А может он находиться сразу в трех местах?
   - Где два там и три, - сказала мамуля. - Да только никаких
колдунов нет. Точь-в-точь как эта самая хваленая наука. О которой
кругом твердят. Все досужие люди из головы выдумывают. На самом
деле так не бывает.
   - Так вот, - заключил Енси, откладывая журнал, - где двое или
трое, там и целое скопище. Кстати, сколько всего народу на земле?
   - Два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят
девять тысяч девятьсот шешнадцать, - говорю.
   - Тогда...
   - Стойте, - говорю, их теперь два миллиарда двести пятьдесят
миллионов девятьсот пятьдесят девять тысяч девятьсот семнадцать.
Славный ребеночек, оторва.
   - Мальчик или девочка? - полюбопытствовала мамуля.
   - Мальчик, - говорю.
   - Так пусть я окажусь сразу в двух миллиардах и сколько-то
там еще местах сразу. Мне бы хоть на полминутки. Я не жадный. Да и
хватит этого.
   - Хватит на что? - поинтересовалась мамуля.
   Енси хитренько посмотрел на меня исподлобья.
   - Есть у меня забота, - ответил он. - Хочу разыскать того малого.
Только вот беда: не знаю можно ли его теперь найти. Времени
уж прошло порядком. Но мне это позарез нужно. Мне земля пухом не
будет, если я не рассчитаюсь со всеми долгами, а я тридцать лет,
как хожу у того малого в должниках. Надо снять с души грех.
   - Это страсть как благородно с вашей стороны, сосед, - похвалила
мамуля.
   Енси шмыгнул носом и высморкался в рукав.
   - Тяжкая будет работа, - сказал он. - Уж очень долго я ее откладывал
на потом. Я-то собирался при случае отправить восьмерых
моих ребят на поиски того малого, так что, сами понимаете, я вконец
расстроился, когда эти никудышники вдруг сгинули ни с того ни
с сего. Как мне теперь искать того малого?
   Мамуля с озабоченным видом пододвинула Енси кувшин.
   - Ух, ты! - сказал он, хлебнув здоровенную порцию. - На вкус - прямо
адов огонь. Ух, ты! - налил себе по новой, перевел дух и хмуро
глянул на мамулю.
   - Если человек хочет спилить дерево, а сосед сломал его пилу,
то сосед, я полагаю, должен отдать ему взамен свою. Разве не так?
   - Конечно, так, - согласилась мамуля. - Только у нас нет
восьми сыновей, которых можно было бы отдать взамен.
   - У вас есть кое что получше, - сказал Енси. - Злая черная
магия, вот что у вас есть. Я не говорю ни да, ни нет. Дело ваше.
Но, по-моему, раз уж вы убили этих бездельников и теперь мои планы
летят кувырком, вы должны хоть как-то мне помочь. Пусть я только
найду того малого и рассчитаюсь с ним, больше мне ничего не надо.
Так вот, разве не святая правда, что вы можете размножить меня,
превратить в целую толпу моих двойников?
   - Да, наверно, правда, - подтвердила мамуля.
   - А разве не правда, что вы можете устроить, чтобы каждый из
этих прохвостов двигался так быстро, что увидел бы всех людей во
всем мире?
   - Это пустяк, - говорю.
   - Уж тогда бы, - сказал Енси, - я бы запросто разыскал того
малого и выдал бы ему все, что причитается. - Он шмыгнул носом. - Я
честный человек. Не хочу помирать, пока не расплачусь с долгами.
Черт меня побери, если я согласен гореть в преисподней, как вы
грешники.
   - Да полно, - сморщилась мамуля. - Пожалуй, сосед, мы вас выручим, - если
вы это так близко к сердцу принимаете. Да, сэр, мы
все сделаем так, как вам хочется.
   Енси заметно приободрился.
   - Ей-богу? - спросил он. Честое слово? Поклянитесь.
   Мамуля как-то странно на него посмотрела, но Енси снова вытащил
платок, так что нервы у нее не выдержали и она дала торжественную
клятву. Енси повеселел.
   - А долго надо произносить заклинание? - спрошивает.
   - Никаких заклинаний, - говорю. - Я же обьяснял, нужен только
металлолом да умывальник. Это недолго.
   - Я скоро вернусь. - Енси хихикнул и выбежал, хохоча уже во
всю глотку. Во дворе он захотел пнуть ногой цыпленка, промазал и
захохотал пуще прежнего. Видно, хорошо у него стало на душе.
   - Иди же, смастери ему машинку, пусть стоит наготове, - сказала
мамуля. - Пошевеливайся.
   - Ладно, мамуля, - говорю, а сам застыл на месте, думаю. Мамуля
взяла в руки метлу.
   - Знаешь, мамуля...
   - Ну?
   - Нет, ничего. - Я увернулся от метлы и ушел, а сам все старался
разобраться, что же меня грызет. Что-то грызло, а что, я никак
не мог понять. Душа не лежала мастерить машинку, хотя ничего
зазорного в ней не было.
   Я, однако, отошел за сарай и занялся делом. Минут десять потратил - правда,
не очень спешил. Потом вернулся домой с машинкой и
сказал "готово". Папуля велел мне заткнуться.
   Что ж, я уселся и стал разглядывать машинку, а на душе у меня
кошки скребли. Загвоздка была в Енси. Наконец я заметил, что он
позабыл свой журнал, и начал читать рассказ под картинкой - думал,
может, пойму что-нибудь. Как бы не так.
   В рассказе описывались какие-то чудные горцы, они будто бы
умели летать. Это-то не фокус, непонятно было, всерьез ли писатель
все говорит или шутит. По-моему, люди и так смешные, незачем выводить
их еще смешнее, чем в жизни.
   Кроме того, к серьезным вещам надо относиться серьезно. По
словам прохвессора, очень многие верят в эту самую науку и принимают
ее всерьез. У него-то всегда глаза разгораются, стоит ему завести
речь о науке. Одно хорошо было в рассказе: там не упоминались
девчонки. От девчонок мне становится как-то не по себе.
   Толку от моих мыслей все равно не было, поэтому я спустился в
подвал поиграть с малышом. Цистерна ему становится тесна. Он мне
обрадовыался. Замигал всеми четырьмя глазками по очереди. Хорошенький
такой.
   Но что-то в том журнале я вычитал, и теперь оно не давало мне
покоя. По телу у меня мурашки бегали как давным - давно в Лондоне,
перед пожаром. Тогда еще многие вымерли от страшной болезни.
   Тут я вспомнил, как дедуля расказывал, что его точно так же
кинуло в дрожь, перед тем как Атлантиду затопило. Правда, дедуля
умеет предвидеть будущее, хоть в этом нет ничего хорошего, потому
что оно то и дело меняется. Я еще не умею предвидеть. Для этого
надо вырасти. Но я нутром чуял что-то неладное, пусть даже ничего
пока не случилось.
   Я совсем было решился разбудить дедулю, так встревожился. Но
тут у себя над головой я услышал шум. Поднялся в кухню, а там Енси
распивает кукурузный самогон (мамуля поднесла). Только я увидел
старого хрыча, как у меня опять появилось дурное предчувствие.
   Енси сказал: "ух ты", поставил кувшин и спросил, готовы ли
мы. Я показал на свою машинку и ответил, что вот она, как она ему
нравится.
   - Только и всего? - удивился Енси. - А сатану вы не призовете?
   - Незачем, - отрезал дядя Лес. - И тебя одного хватит, галоша
ты проспиртованная.
   Енси был страшно доволен.
   - Уж я таков, - откликнулся он. - Скользкий, как галоша, и
насквозь проспиртован. А как она действует?
   - Да просто делает из одного тебя много-много Енси, вот и
все, - ответил я.
   До сих пор папуля сидел тихо, но тут он, должно быть, подключился
к мозгу какого-нибудь прохвессора, потому что вдруг понес
дикую чушь. Сам-то он длинных слов сроду не знал.
   Я тоже век бы их не знал, от них даже самые простые вещи запутываются.
   - Человеческий организм, - заговорил папуля важно-преважно, - представляет
собой электромагнитное устройство, мозг и тело испускают
определенные лучи. Если изменить полярность на противоположную,
то каждая ваша единица, Енси, автоматически притянется к каждому
из ныне живущих людей, ибо противоположности притягиваются.
Но прежде вы войдете в аппарат Сонка и вас раздробят...
   - Но-но! - взвыл Енси....
   - На базовые электронные матрицы, которые затем можно копировать
до бесконечности, точно так же как можно сделать миллионы
идентичных копий одного и того же портрета - негативы вместо позитивов.
   Поскольку для электромагнитных волн земные расстояния ничтожны,
каждую копию мгновенно притянет каждый из остальных жителей
земли, - продолжал папуля как заведенный. - Но два тела не могут
иметь одни и те же координаты в пространстве-времени, поэтому каждую
Енси-копию отбросит на расстояние полуметра от каждого человека.
   Енси беспокойно огляделся по сторонам.
   - Вы забыли очертить магический пятиугольник, - сказал он. - В
жизни не слыхал такого заклинания. Вы ведь вроде не собирались
звать сатану?
   То ли потому, что Енси и впрямь похож был на сатану, то ли
еще по какой причине, но только невмоготу мне стало терпеть - так
скребло на душе. Разбудил я дедулю. Про себя, конечно, ну, и малыш
подсобил - никто ничего не заметил. Тотчас же в мезонине что-то
заколыхалось: это дедуля проснулся и приподнялся в постели. Я и
глазом моргнуть не успел, как он давай нас распекать на все корки.
   Брань-то слышали все, кроме Енси. Папуля бросил выпендриваться
и закрыл рот.
   - Олухи царя небесного! - гремел разьяренный дедуля.
   - Тунеядцы! Да будет вам ведомо: мне снились дурные сны, и
надлежит ли тому удивляться? В хорошенькую ты влип историю, Сонк.
Чутья у тебя нет, что ли? Неужто не понял, что замышляет этот медоточивый
проходимец? Берись-ка за ум, Сонк, да поскорее, а не то
ты и после совершеннолетия останешься сосунком. - Потом он прибавил
что-то на санскрите. Дедуля прожил такой долгий век, что иногда
путает языки.
   - Полно, дедуля, - мысленно сказала мамуля, - что такого натворил
Сонк?
   - Все вы хороши! - завопил дедуля. - Как можно не сопоставить
причину со следствием? Сонк, вспомни, что узрел ты в том бульварном
журнальчике. С чего это Енси изменил намерения, когда чести в
нем не больше, чем в старой сводне? Ты хочешь, чтобы мир обезлюдел
раньше времени? Спроси - ка Енси, что у него в кармане штанов,
черт бы тебя побрал!
   - Мистер Енси, - спрашиваю, - что у вас в кармане штанов?
   - А? - он запустил лапу в карман и вытащил оттуда здоровенный
ржавый гаечный ключ. - Ты об этом? Я его подобрал возле сарая. - А
у самого морда хитрая-прехитрая.
   - Зачем он вам? - быстро спросила мамуля.
   Енси нехорошо так на нас посмотрел.
   - Не стану скрывать, - говорит. - Я намерен трахнуть по макушке
всех и каждого, до последнего человека в мире, и вы обещали
мне помочь.
   - Господи помилуй, - только и сказала мамуля.
   - Вот так! - прыснул Енси. - Когда вы меня заколдуете, я окажусь
везде, где есть хоть кто-нибудь еще, и буду стоять у человека
за спиной. Уж тут-то я наверняка раскви таюсь. Один человек непременно
будет тот малый, что мне нужен, и он получит с меня должок.
   - Какой малый? - спрашиваю. - Про которого вы рассказывали?
Которого встретили в Нью-Йорке? Я думал, вы ему деньги задолжали.
   - Ничего такого я не говорил, - огрызнулся Енси. - Долг есть
долг, будь то деньги или затрещина. Пусть не воображает, что мне
можно безнаказанно наступить на мозоль, тридцать там лет или не
тридцать.
   - Он вам наступил на мозоль? - удивилась мамуля. - Только и
всего?
   - Ну да. Я тогда надравшись был, но помню, что спустился по
каким-то ступенькам под землю, а там поезда сновали в оба конца.
   - Вы были пьяны.
   - Это точно, - согласился Енси. - Не может же быть, что под
землей и вправду ходят поезда! Но тот малый мне не приснился, и
как он мне на мозоль наступил - тоже, это ясно как божий день. До
сих пор палец ноет. Ох, и разозлился я тогда. Народу было столько,
что с места не сдвинуться, и я даже не разглядел толком того малого,
который наступил мне на ногу.
   Я было замахнулся палкой, но он был уже далеко. Так я и не
знаю, какой он из себя. Может, он вообще женщина, но это неважно.
Ни за что не помру, пока не уплачу все долги и не рассчитаюсь со
всеми, кто поступил со мной по-свински. Я в жизни не спускал обидчику,
а обижали меня почти все, знакомые и незнакомые.
   Совсем взбелинился Енси. Он продолжал, не переводя духа:
   - Вот я и подумал, что все равно не знаю, кто мне наступил на
мозоль, так уж лучше бить наверняка, никого не обойти, ни одного
мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка.
   - Легче на поворотах, - одернул я его. - Тридцать лет назад
нынешние дети еще не родились, и вы это сами знаете.
   - А мне все едино, - буркнул Енси. - Я вот думал-думал, и
пришла мне в голову страшная мысль: вдруг тот малый взял да и помер?
Тридцать лет - срок немалый. Но потом я прикинул, что даже
если и помер, мог ведь он сначала жениться и обзавестись детьми.
Если не суждено расквитаться с ним самим, я хоть с детьми его расквитаюсь.
Грехи отцов... Это из священного писания. Дам раза всем
людям мира - тут уж не ошибусь.
   - Хогбенам вы не дадите, - заявила мамуля. - Никто из нас не
ездил в Нью-Йорк с тех пор, как вас еще на свете не было. То есть
я хочу сказать, что мы там вообще не бывали. Так что нас вы сюда
не впутывайте. А может, лучше возьмете миллион долларов? Или хотите
стать молодым, или еще что-нибудь? Мы можем вам устроить, только
откажитесь от своей злой затеи.
   - И не подумаю, - ответил упрямый Енси. - Вы дали честное
слово, что поможете.
   - Мы не обязаны выполнять такое обещание, - начала мамуля, но
тут дедуля с мезонина вмешался.
   - Слово Хогбена свято, - сказал он. - На том стоим. Надо выполнить
то, что мы обещали этому психу. Но только то, что обещали,
больше у нас нет перед ним никаких обязательств.
   - Ага! - сказал я, смекнув, что к чему. - В таком случае...
Мистер Енси, а что именно мы вам обещали, слово в слово?
   Он повертел гаечный ключ у меня перед носом.
   - Вы превратите меня ровно в стольких людей, сколько жителей
на земле, и я встану рядом с каждым из них. Вы дали честное слово,
что поможете мне. Не пытайтесь увильнуть.
   - Да я и не пытаюсь, - говорю. - Надо только внести ясность,
чтобы вы были довольны и ничему не удивлялись. Но есть одно условие.
Рост у вас будет такой, как у человека, с которым вы стоите
рядом.
   - Чего?
   - Это я устрою запросто. Когда вы войдете в машинку, в мире
появятся два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят
девять тысяч девятьсот семнадцать Енси. Теперь представьте,
что один из этих Енси очутится рядом с двухметровым верзилой. Это
будет не очень-то приятно, как по-вашему?
   - Тогда пусть я буду трехметровый, - говорит Енси.
   - Нет уж. Какого роста тот, кого навещает Енси, такого роста
будет и сам Енси. Если вы навестили малыша ростом с полметра, в
вас тоже будет только полметра. Надо по справедливости. Соглашайтесь,
иначе все отменяется. И еще одно - сила у вас будет такая же,
как у вашего противника.
   Он, видно, понял, что я не шучу. Прикинул на руку гаечный
ключ.
   - Как я вернусь? - спрашивает.
   - Это уж наша забота, - говорю. - Даю вам пять секунд. Хватит,
чтобы опустить гаечный ключ, правда?
   - Маловато.
   - Если вы задержитесь, кто-нибудь успеет дать вам сдачи.
   - И верно. - Сквозь корку грязи стало заметно, что Енси побледнел. - Пяти
секунд с лихвой хватит.
   - Значит, если мы это сделаем, вы будете довольны? Жаловаться
не прибежите?
   Он помахал гаечным ключом и засмеялся.
   - Ничего лучшего не надо, - говорит. - Ох, и размозжу я им
голову. Хе-хе-хе.
   - Ну, становитесь сюда, - скомандовал я и показал, куда именно. - Хотя
погодите. Лучше я сам сперва попробую, выясню, все ли в
исправности.
   Мамуля хотела было возразить, но тут ни с того ни с сего в
мезонине дедуля зашелся хохотом. Наверное, опять заглянул в будущее.
   Я взял полено из ящика, что стоял у плиты, и подмигнул Енси.
   - Приготовьтесь, - сказал я. - Как только вернусь, вы в ту же
минуту сюда войдете.
   Я вошел в машинку, и она сработала как по маслу. Я и глазом
моргнуть не успел, как меня расщепило на два миллиарда двести
пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять тысяч девятьсот
шешнадцать Сонков Хогбенов.
   Одного, конечно, не хватило, потому что я пропустил Енси, и,
конечно, Хогбены ни в одной переписи населения не значатся.
   Но вот я очутился перед всеми жителями всего мира, кроме
семьи Хогбенов и самого Енси. Это был отчаянный поступок.
   Никогда я не думал, что на свете столько разных физиономий! Я
увидел людей всех цветов кожи, с бакенбардами и без, одетых и в
чем мать родила, ужасно длинных и самых что ни есть коротышек, да
еще половину я увидел при свете солнца, а половину в темноте. У
меня прямо голова кругом пошла.
   Какой-то миг мне казалось, что я узнаю кое-кого из Пайпервилла,
включая шерифа, но тот слился с дамой в бусах, которая целилась
в кенгуру, а дама превратилась в мужчину, разодетого в пух и
прах, - он толкал речугу где-то в огромном зале.
   Ну и кружилась же у меня голова.
   Я взял себя в руки, да и самое время было, потому что все уже
успели меня заметить. Им-то, ясное дело, показалось, что я с неба
свалился, мгновенно вырос перед ними, и... В общем, было с вами
такое, чтобы два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот
пятьдесят девять тысяч девятьсот шешнадцать человек уставились вам
прямо в глаза? Это просто тихий ужас. У меня из головы вылетело,
что я задумал. Только я вроде будто слышал дедулин голос - дедуля
велел пошевеливаться.
   Вот я сунул полено, которое держал (только теперь это было
два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот пятьдесят девять
тысяч девятьсот шешнадцать поленьев), в столько же рук, а сам
его выпустил. Некоторые люди тоже сразу выпустили полено из рук,
но большинство вцепились в него, ожидая, что будет дальше. Тогда я
стал припоминать речь, которую собрался произнести, - сказать,
чтобы люди ударили первыми, не дожидаясь, пока Енси взмахнет гаечным
ключом.
   Но уж очень я засмущался. Чудно как-то было. Все люди мира
смотрели на меня в упор, и я стал такой стеснительный, что рта не
мог раскрыть. В довершение всего дедуля завопил, что у меня осталась
ровно секунда, так что о речи уже мечтать не приходилось.
Ровно через секунду я вернусь в нашу кухню, а там старый Енси уже
рвется в машинку и размахивает гаечным ключом. А я никого не предупредил.
Только и успел, что каждому дал по полену.
   Боже, как они на меня глазели! Словно я нагишом стою. У них
аж глаза на лоб полезли. И только я начал истончаться по краям, на
манер блина, как я... Даже не знаю, что на меня нашло. Не иначе,
как от смущения. Может, и не стоило так делать, но...
   Я это сделал!
   И тут же снова очутился в кухне. В мезонине дедуля помирал со
смеху. По-моему, у старого хрыча странное чуйство юмора. Но у меня
не было времени с ним обьясняться, потому что Енси шмыгнул мимо
меня - и в машинку. Он растворился в воздухе, также как и я. Как и
я, он расщепился в столько же людей, сколько в мире жителей, и
стоял теперь перед всеми нами.
   Мамуля, папуля и дядя Лес глядели на меня очень строго. Я заерзал
на месте.
   - Все устроилось, - сказал я. - Если у человека хватает подлости
бить маленьких детей по голове, он заслуживает того, что... - Я
остановился и посмотрел на машинку,... - Что получил, - закончил
я, когда Енси опять появился с ясного неба. Более разьяренной
гадюки я еще в жизни не видал. Ну и ну!
   По-моему, почти все население мира приложило руку к мистеру
Енси. Так ему и не пришлось замахнуться гаечным ключом. Весь мир
нанес удар первым.
   Уж поверьте мне, вид у Енси был самый что ни на есть жалкий.
   Но голоса Енси не потерял. Он так орал, что слышно было за
целую милю. Он кричал, что его надули. Пусть ему дадут попробовать
еще разок, но только теперь он прихватит с собой ружье и финку. В
конце концов мамуле надоело слушать, она ухватила Енси за шиворот
и так встряхнула, что у него зубы застучали.
   - Ибо сказано в священном писании! - возгласила она исступленно. - Слушай,
ты, паршивец, плевок политурный! В библии сказано - око
за око, так ведь? Мы сдержали слово, и никто нас ни в чем не
упрекнет.
   - Воистину, точно, - поддакнул дедуля с мезонина.
   - Ступайте-ка лучше домой и полечитесь арникой, - сказала мамуля,
еще раз встряхнув Енси. - И чтобы вашей ноги тут не было, а
то малыша на вас напустим.
   - Но я же не расквитался! - бушевал Енси.
   - Но вы, по-моему, никогда не расквитаетесь, - ввернул я.
   - Просто жизни не хватит, чтобы расквитаться со всем миром,
мистер Енси.
   Постепенно до Енси все дошло, и его как громом поразило. Он
побагровел, точно борщ, крякнул и ну ругаться. Дядя Лес потянулся
за кочергой, но в этом не было нужды.
   - Весь чертов мир меня обидел! - хныкал Енси, обхватив голову
руками. - Со свету сживают! Какого дьявола они стукнули первыми?
Тут что-то не так!
   - Заткнитесь. - Я вдруг понял, что беда вовсе не прошла стороной,
как я еще недавно думал. - Ну-ка, из Пайпервилла ничего не слышно?
   Даже Енси унялся, когда мы стали прислушиваться.
   - Ничего не слыхать, - сказала мамуля.
   - Сонк прав, - вступил в разговор дедуля. - Это-то и плохо.
   Тут все сообразили, в чем дело, - все, кроме Енси. Потому что
теперь в Пайпервилле должна была бы подняться страшная кутерьма.
Не забывайте, мы с Енси посетили весь мир, а значит, и Пайпервилл;
люди не могут спокойно относиться к таким выходкам. Уж хоть какие-ибудь
крики должны быть.
   - Что это вы все стоите, как истуканы? - разревелся Енси. - Помогите
мне сквитаться!
   Я не обратил на него внимания. Подошел к машинке и внимательно
ее осмотрел. Через минуту я понял, что в ней не все в порядке.
Наверное, дедуля понял это также быстро, как и я. Надо было слышать,
как он смеялся. Надеюсь, смех пошел ему на пользу. Ох, и
особливое же чуйство юмора у почтенного старикана.
   - Я тут немножко маху дал с этой машинкой, мамуля, - признался
я. - Вот отчего в Пайпервилле так тихо.
   - Истинно так, клянусь богом, - выговорил дедуля сквозь смех. - Сонку
следует искать убежище. Смываться надо, сынок, ничего не
попишешь.
   - Ты нашалил, Сонк? - спросила мамуля.
   - Все "ля-ля-ля" да "ля-ля-ля"! - завизжал Енси. Я требую того,
что мне по праву положено! Я желаю знать, что сделал Сонк такого,
отчего все люди мира трахнули меня по голове? Неспроста это!
Я так и не успел...
   - Оставьте вы ребенка в покое, мистер Енси, - обозлилась мамуля. - Мы
свое обещание выполнили, и хватит. Убирайтесь-ка прочь
отсюда и остыньте, а не то еще ляпнете что-нибудь такое, о чем сами
потом пожалеете.
   Папуля мигнул дяде Лесу, и, прежде чем Енси облаял мамулю в
ответ, стол подогнул ножки, будто в них колени были, и тихонько
шмыгнул Енси за спину. Папуля сказал дяде Лесу: "раз, два - взяли",
стол распрямил ножки и дал Енси такого пинка, что тот отлетел
к самой двери.
   Последним, что мы услышали, были вопли Енси, когда он кубарем
катился с холма. Так он прокувыркался полпути к Пайпервиллу, как я
узнал позже. А когда добрался до Пайпервилла, то стал глушить людей
гаечным ключом по голове.
   Решил поставить на своем, не мытьем, так катаньем.
   Его упрятали за решетку, чтоб пришел в себя, и он, наверно,
очухался, потому что в конце концов вернулся в свою хибарку. Говорят,
он ничего не делает, только знай сидит себе да шевелит губами - прикидывает,
как бы ему свести счеты с целым миром. Навряд ли
ему это удастся.
   Впрочем, тогда мне было не до Енси. У меня своих забот хватало.
Только папуля с дядей Лесом поставили стол на место, как в меня
снова вцепилась мамуля.
   - Обьясни, что случилось, Сонк, - потребовала она. - Я боюсь,
не нашкодил ли ты, когда сам был в машинке. Помни, сын, ты - Хогбен.
Ты должен хорошо себя вести, особенно, если на тебя смотрит
весь мир. Ты не опозорил нас перед человечеством, а, Сонк?
   Дедуля опять засмеялся.
   - Да нет пока, - сказал он. Теперь я услышал, как внизу, в
подвале, у малыша в горле булькнуло, и понял, что он тоже в курсе.
Просто удивительно. Никогда не знаешь, что еще ждать от малыша.
Значит, он тоже умеет заглядывать в будущее.
   - Мамуля, я только немножко маху дал, - говорю. - Со всяким
может случиться. Я собрал машинку так, что расщепить-то она меня
расщепила, но отправила в будущее, в ту неделю. Поэтому в Пайпервилле
еще не поднялся тарарам.
   - Вот те на! - сказала мамуля. - Дитя, до чего ты небрежен!
   - Прости, мамуля, - говорю. - Вся беда в том, что в Пайпервилле
меня многие знают. Я уж лучше дам деру в лес, отыщу себе
дупло побольше. На той неделе оно мне пригодится.
   - Сонк, - сказала мамуля. - Ты ведь набедокурил. Рано или
поздно я сама все узнаю, так что лучше признавайся сейчас.
   А, думаю, была не была, ведь она права. Вот я и выложил ей
всю правду, да и вам могу. Так или иначе, вы на той неделе узнаете.
Это просто доказывает, что от всего не убережешься. Ровно через
неделю весь мир здорово удивится, когда я свалюсь как будто с
неба, вручу всем по полену, а потом отступлю на шаг и плюну прямо
в глаза.
   По-моему, два миллиарда двести пятьдесят миллионов девятьсот
пятьдесят девять тысяч девятьсот шешнадцать - это все население
земли!
   Все население!
   По моим подсчетам, на той неделе.
   До скорого!

                              Генри КАТТНЕР

                                  ТВОНК

     На "Мидэстерн Рэйдио" была такая текучесть кадров,  что  Микки  Ллойд
толком не знал, кто у него работает. Люди бросали работу и  уходили  туда,
где лучше платили. Поэтому, когда из склада неуверенно появился  низенький
человечек с большой головой, одетый в  фирменный  комбинезон,  Ллойд  лишь
взглянул  на  брюки  типа  "садовница",  которыми  фирма  снабжала   своих
служащих, и дружелюбно сказал:
     - Гудок был полчаса назад. Марш работать!
     - Работ-та-ать? - Человек с трудом произнес это слово.
     Пьяный, что ли? Как начальник цеха, Ллойд не мог этого позволить.  Он
погасил сигарету, подошел к странному типу и принюхался. Нет, алкоголем не
пахло. Он прочел номер на комбинезоне рабочего.
     - Двести четыре... гмм. Новенький?
     - Новенький. А? - Человек потер шишку, торчащую на  лбу.  Вообще,  он
выглядел странно: лицо без признаков щетины, бледное, осунувшееся,  глазки
маленькие, а в них - выражение постоянного удивления.
     - Ну что с тобой, шеф? Проснись! - нетерпеливо потребовал Ллойд. - Ты
работаешь у нас или нет?
     - Шеф, - торжественно повторил тип. - Работаешь. Да. Делаю...
     Он как-то странно произносил слова, словно у него была волчья пасть.
     Еще раз глянув на эмблему, Ллойд схватил человека за рукав и  потащил
через монтажный зал.
     - Вот твое место. Принимайся за работу. Знаешь, что делать?
     В ответ тот гордо выпятил впалую грудь.
     - Я... специалист, - заявил он. - Мои... лучше, чем у Понтванка.
     - О'кей, - сказал Ллойд. - Давай и дальше так же хорошо. - И он ушел.
     Человек, названный Шефом, на мгновение заколебался, поглаживая  шишку
на голове. Его внимание привлек комбинезон, и он осмотрел его  с  каким-то
набожным удивлением. Откуда?.. Ах, да,  это  висело  в  комнате,  куда  он
сначала попал. Его собственный, конечно же, исчез во время  путешествия...
Какого путешествия?
     "Амнезия, - подумал он. - Я  упал  с...  чего-то,  когда  это  что-то
затормозило и остановилось. Как здесь  странно,  в  этом  огромном  сарае,
полном машин!" Это место ничего ему не напоминало.
     Ну, конечно, амнезия.  Он  был  работником  и  создавал  предметы,  а
незнакомое окружение не имело значения. Сейчас его мозг придет в себя,  он
уже проясняется.
     Работа. "Шеф"  осмотрел  зал,  пытаясь  расшевелить  память.  Люди  в
комбинезонах создавали предметы. Простые предметы.  Элементарные.  "Может,
это детский сад?"
     Выждав  несколько  минут,  "Шеф"  отправился  на  склад  и   осмотрел
несколько готовых моделей радио, соединенного с фонографом. Так вот в  чем
дело! Странные и неуклюжие вещи, но не его дело  их  оценивать.  Нет,  его
дело производить твонки.
     Твонки? Слово это буквально пришпорило  его  память.  Разумеется,  он
знал, как делать твонки, прошел специальное  профессиональное  обучение  и
делал их всю жизнь. Видимо, здесь производили  другую  модель  твонка,  но
какая разница! Для опытного профессионала это - детские шалости.
     "Шеф" вернулся в зал, нашел свободный стол и  начал  собирать  твонк.
Время от времени ему приходилось выходить  и  воровать  нужные  материалы.
Один раз, не найдя вольфрама, он торопливо собрал  небольшой  аппаратик  и
создал его из воздуха.
     Его стол стоял в самом темном углу  зала,  правда,  для  глаз  "Шефа"
света вполне хватало. Никто не обращал внимания на его радиолу, уже  почти
законченную. "Шеф" работал быстро, и до гудка все было  готово.  Можно  бы
наложить еще один слой краски -  предмету  не  хватало  мерцающего  блеска
стандартных твонков - но тут ни один экземпляр не блестел. "Шеф" вздохнул,
заполз под стол, безуспешно поискал релакс-пакет и заснул прямо  на  голом
полу.
     Проснулся он через пару часов.  Завод  был  совершенно  пуст.  Может,
изменили график  работы?  А  может...  В  мыслях  "Шефа"  царила  странная
неразбериха. Сон развеял туман амнезии, если она  вообще  была,  но  "Шеф"
по-прежнему не мог понять, что с ним происходит.
     Бурча что-то себе под нос, он отнес твонк на склад и  сравнил  его  с
остальными. Снаружи твонк ничем не отличался от новейшей  модели  радиолы.
Следуя примеру товарищей по работе,  "Шеф"  старательно  замаскировал  все
органы и реакторы. Когда он вернулся в зал, с  его  мозга  спал  последний
покров тумана. Руки его конвульсивно дрогнули.
     - А, чтоб тебя! - Он даже поперхнулся. - Все ясно, я попал в  складку
времени!
     Боязливо оглядываясь, он помчался на склад, туда, где очнулся в самом
начале, снял комбинезон и повесил его  на  место.  Потом  прошел  в  угол,
помахал в воздухе рукой, удовлетворенно кивнул и сел на  пустоту  футах  в
трех над полом. И - исчез.

     - Время, - выводил Керри Вестерфилд - это  кривая,  которая  в  конце
концов возвращается в исходную точку.
     Положив ноги  на  выступающий  каменный  карниз,  он  с  наслаждением
потянулся. На кухне Марта позвякивала бутылками и стаканами.
     - Вчера в это время я пил мартини, - заявил Керри. - Кривизна времени
требует, чтобы сейчас я получил следующий. Слышишь, ангел мой?
     - Наливаю, - ответил из кухни ангел.
     - Значит, ты поняла мои выводы. Но это не  все.  Время  описывает  не
окружность, а спираль.  Если  первый  оборот  обозначить  "а",  то  второй
окажется "а плюс  1".  Таким  образом,  сегодня  мне  причитается  двойной
мартини.
     - Я уже знаю, чем это кончится, - сказала Марта, входя  в  просторную
гостиную, обшитую деревянными панелями. Марта была невысокой  брюнеткой  с
исключительно красивым  лицом  и  подходящей  к  нему  фигурой.  Клетчатый
фартук, надетый поверх брюк и шелковой блузки, выглядел довольно нелепо. -
А бесконечноградусного джина  еще  не  производят.  Пожалуйста,  вот  твой
мартини.
     - Мешай медленно, - поучал ее Керри. - И  никогда  не  взбивай.  Вот,
хорошо. - Он взял стакан и одобрительно разглядел его.  Черные,  с  легкой
проседью волосы, блеснули в свете лампы, когда он запрокинул голову, делая
первый глоток. - Хорошо. Очень хорошо.
     Марта пила медленно, искоса поглядывая на мужа. Хороший парень,  этот
Керри Вестерфилд. Симпатичный уродец лет сорока с гаком, с широким ртом  и
время от времени - когда  рассуждал  о  смысле  жизни  -  с  сардоническим
блеском черных глаз. Они поженились двенадцать лет назад и пока не  жалели
об этом.
     Последние лучи заходящего солнца падали через окно прямо на  радиолу,
она стояла у стены возле двери. Керри довольно посмотрел на аппарат.
     - Неплохая штука, - заметил он. - Только...
     - Что? О, его едва подняли по лестнице. Почему ты не попробуешь,  как
он действует?
     - А ты не пробовала?
     - Для меня даже старая была слишком сложной, - надулась Марта.  -  Ох
уж эти механизмы! Я воспитана на Эдисоне: крутишь ручку, и из  трубы  идут
звуки. Это я еще понимала, но теперь...  Нажимаешь  кнопку,  и  начинаются
невероятные вещи. Всякие там лампочки, селекция тона, пластинки,  играющие
с обеих сторон под аккомпанемент скрежета и треска изнутри ящика -  может,
ты это и понимаешь, а я и пытаться не буду. Когда я ставлю на такую машину
пластинку Кросби, мне кажется, Бинг краснеет от смущения.
     Керри съел сливку.
     - Поставлю Дебюсси. -  Он  кивнул  на  стол.  -  Кстати,  есть  новая
пластинка Кросби. Последняя.
     Марта радостно улыбнулась.
     - Можно поставить?
     - Угу.
     - Но ты мне покажешь, как.
     - Запросто. - Керри лучезарно улыбнулся радиоле. - Знаешь, это хитрые
штуки. Только одного они не могут - думать.
     - Жаль, что они не моют посуду, - заметила Марта,  поставила  стакан,
встала и исчезла на кухне.

     Керри включил настольную лампу  и  подошел  к  новой  радиоле,  чтобы
хорошенько  осмотреть  ее.  Новейшая  модель  фирмы  Мидэстерн,  со  всеми
усовершенствованиями. Стоит дорого,  но  Керри  мог  себе  это  позволить.
Старая радиола никуда не годилась.
     Как он заметил, устройство не было  включено.  Кроме  того,  не  было
видно ни гнезд, ни штекеров. Видимо, новинка с вмонтированной  антенной  и
заземлением. Керри присел, нашел вилку и включил аппарат.
     Открыв крышку, он довольно уставился на рукоятки. Внезапно по  глазам
ударила вспышка голубого света, а из  глубины  аппарата  донеслось  слабое
тиканье, которое  сразу  же  стихло.  Керри  поморгал,  потрогал  ручки  и
штепсели, погрыз ноготь.
     - Психологическая  схема  снята  и  зарегистрирована,  -  бесстрастно
произнес динамик.
     - Что? - Керри покрутил ручку. - Интересно, что  это  было?  Какая-то
любительская станция... нет, их антенна не ловит. Странно...
     Он пожал плечами, перебрался на кресло возле полки  с  пластинками  и
окинул  взглядом  названия  и  фамилии  композиторов.   Куда   это   делся
"Туонельский лебедь"?  А,  вот  он,  рядом  с  "Финляндией"  ["Туонельский
лебедь",  "Финляндия"  -  симфонические  поэмы  финского  композитора  Яна
Сибелиуса (1865 - 1957)].  Керри  снял  альбом  с  полки  и  развернул  на
коленях. Свободной рукой  достал  из  кармана  сигарету,  сунул  в  рот  и
принялся на ощупь искать на столике спички. Нащупал, зажег, но спичка  тут
же погасла.
     Он бросил ее в камин, и уже собрался зажечь следующую, когда внимание
его привлек какой-то звук. Это была радиола, она шла к нему через комнату.
Непонятно откуда возникло длинное щупальце, оно взяло спичку, чиркнуло  ею
о нижнюю поверхность стола столешницы, как это всегда делал сам  Керри,  и
подало ему огонь.
     Керри действовал автоматически. Он затянулся дымом, после чего  резко
выдохнул его с раздирающим легкие кашлем. Он сложился пополам и  некоторое
время ничего не видел и не слышал.
     Когда он снова оглядел комнату, радиола стояла на своем месте.
     Керри закусил губу.
     - Марта? - позвал он.
     - Суп на столе, - донесся голос Марты.
     Керри пропустил ее призыв мимо ушей. Он встал, подошел  к  радиоле  и
подозрительно осмотрел ее.  Штепсель  был  вытащен  из  розетки,  и  Керри
осторожно воткнул его на место.
     Потом присел, чтобы осмотреть ножки. Отлично  отполированное  дерево.
Он пощупал их, но это тоже не дало  ничего  нового  -  дерево,  твердое  и
совершенно мертвое.
     Черт возьми, каким же чудом...
     - Обед! - снова крикнула Марта.
     Керри швырнул сигарету в камин и медленно вышел из  комнаты.  Жена  -
она как раз ставила на стол соусник - внимательно посмотрела на него.
     - Сколько мартини ты выпил?
     - Только один, - ответил Керри. - Я, кажется, заснул. Да, точно.
     - Давай, закусывай, - скомандовала Марта. - Это твой  последний  шанс
отъесться на моих хлебах, по крайней мере, на этой неделе.
     Керри машинально нащупал в кармане бумажник, вынул из него конверт  и
бросил его Марте.
     - Вот твой билет, ангел мой. Не потеряй.
     - Правда? Целое купе только для меня  одной?  -  Марта  сунула  билет
обратно в конверт, радостно бормоча что-то.  -  Ты  точно  справишься  без
меня?
     - Что?  А,  да-да,  думаю,  справлюсь,  -  Керри  посолил  авокадо  и
встряхнулся, словно освобождаясь от дремы.  -  Конечно,  справлюсь.  А  ты
езжай в Денвер и помоги Кэрол родить ребенка. Главное, что все остается  в
семье.
     - Она моя единственная сестра. - Марта широко  улыбнулась.  -  Ты  же
знаешь, какие они с Биллом нескладные. Им нужна твердая рука.
     Керри не ответил. Он размышлял, наколов  на  вилку  кусок  авокадо  и
бормоча что-то о Почтенном Беде.
     - О чем это ты?
     - У меня завтра лекция. Каждый семестр возимся с этим Бедом, черт его
знает - почему.
     - Ты уже подготовился?
     - Конечно, - кивнул Керри.
     Он читал в университете уже восемь лет и знал программу наизусть.
     Немного позже, за кофе и сигаретой, Марта взглянула на часы.
     - Скоро поезд. Пойду закончу собираться. Посуду...
     - Я помою. - Керри пошел в спальню следом за женой,  делая  вид,  что
помогает ей. Потом отнес чемоданы в машину. Марта уселась, и  они  поехали
на станцию.
     Поезд пришел вовремя. Полчаса спустя Керри поставил машину  в  гараж,
вошел в дом и зевнул, как крокодил. Итак:  посуда,  пиво  и  в  постель  с
книжкой.
     Подозрительно поглядывая на радиолу, он пошел  на  кухню  и  принялся
мыть посуду. В холле зазвонил телефон.
     Звонил Майк Фицджеральд, он читал в университете психологию.
     - Привет, Фиц.
     - Привет. Марта уехала?
     - Да, я только что со станции.
     -  Хочешь  немного  поболтать?  У  меня  есть  неплохое  шотландское.
Забежишь на часок?
     - С удовольствием, - ответил Керри, снова зевая.  -  Но  я  буквально
валюсь с ног, а завтра у меня тяжелый день. А как у тебя - все отменили?
     - Если б ты только знал! Я только что окончил просматривать прессу, и
мне нужно встряхнуться. Что с тобой?
     - Ничего. Подожди минутку. - Керри положил трубку, оглянулся и у него
перехватило дух. Что такое?!
     Он пересек холл  и  остановился  в  дверях  кухни,  вытаращив  глаза.
Радиола мыла посуду.
     Он вернулся к телефону.
     - Ну что? - спросил Фицджеральд.
     - Моя новая радиола, - сказал Керри, старательно выговаривая слова, -
моет посуду.
     Какое-то время Фиц молчал, потом рассмеялся, но как-то неубедительно.
     - Что ты несешь?!
     - Я позвоню позже, - сказал Керри и положил трубку.  Он  постоял,  не
двигаясь, кусая губы, потом вернулся на кухню и стал разглядывать аппарат.
     Радиола стояла  к  нему  задом,  манипулируя  с  посудой  несколькими
худосочными конечностями: погружала ее в горячую воду с  моющим  составом,
драила щеткой, ополаскивала в чистой воде и наконец ровно устанавливала на
сушилку.  Лапки,  похожие  на  плети,  были  единственным  доказательством
активности устройства. Ножки казались твердыми и несгибающимися.
     - Эй! - окликнул Керри.
     Ответа не было.
     Он осторожно приблизился. Щупальца росли из отверстия  под  одной  из
ручек. Провод бесполезно болтался сзади. Значит, работает без питания.  Но
как...
     Керри отступил на шаг и вытащил сигарету. Радиола тут же повернулась,
вынула из коробка спичку и подошла к хозяину. Керри недоверчиво  заморгал,
глядя на  ее  ноги.  Они  не  могли  быть  деревянными  -  сгибались,  как
резиновые.
     Радиола поднесла Керри огонь и вернулась к раковине мыть посуду.

     Керри позвонил Фицджеральду.
     - Я тебя не дурил. Либо у меня галлюцинации, либо еще что-то  в  этом
роде. Эта чертова радиола дала мне прикурить.
     - Подожди-ка, - неуверенно прервал его Фицджеральд. - Это шутка, да?
     - Нет. Больше того, я сомневаюсь, что это галлюцинация. Это уже  твоя
область. Ты мог бы заскочить и постучать меня молотком по колену?
     - Хорошо,  -  ответил  Фиц.  -  Дай  мне  десять  минут  и  приготовь
что-нибудь выпить.
     Он дал отбой, а Керри, кладя трубку на рычаг,  заметил,  что  радиола
прошла из кухни в гостиную. Своими угловатыми  формами  аппарат  напоминал
какого-то жуткого карлика и будил неопределенный страх. Керри вздрогнул.
     Пойдя следом за радиолой, он нашел ее на обычном месте, неподвижную и
безмолвную. Он поднял крышку, тщательно  осмотрел  шкалу,  звукосниматель,
все кнопки и рукоятки. Внешне все соответствовало норме. Он еще раз тронул
ножки. Все же они не были  деревянными,  скорее,  из  какого-то  пластика,
только очень  твердого.  А  может...  может,  все-таки  из  дерева?  Чтобы
убедиться, нужно поцарапать полировку, но  Керри  не  хотел  портить  свое
приобретение.
     Он включил радио - местные станции ловились отлично. "Чисто  говорит,
- подумал Керри, - неестественно чисто. Так, теперь проигрыватель..."
     Он вытащил наугад "Шествие Бояр" Хальворсена,  положил  пластинку  на
диск и закрыл крышку. Полная тишина. Детальный осмотр подтвердил, что игла
ровно  скользит  по  звуковой  канавке,  но  без  малейшего  акустического
эффекта. В чем же дело?
     Керри снял пластинку, и в ту же секунду  у  двери  позвонили.  Пришел
Фицджеральд: худой, как палка, с лицом,  разлинованным  морщинами,  словно
хорошо выделанная кожа, со спутанной шапкой седеющих волос.
     - Где мой стакан?
     - Извини, Фиц. Пошли на кухню, я сейчас приготовлю. Виски с водой?
     - Согласен.
     - О'кей. - Керри пошел первым. - Но пока не пей  -  я  хочу  показать
тебе свое новое приобретение.
     - Радиолу, что моет посуду? - спросил  Фицджеральд.  -  Что  еще  она
может?
     Керри подал ему стакан.
     - Не хочет играть пластинки.
     - Ну, это мелочи, раз уж она работает  по  дому.  Давай  взглянем  на
него.
     Фицджеральд перешел в салон, выбрал с  полки  "Послеполуденный  отдых
фавна" и подошел с пластинкой к аппарату.
     - Не включено.
     - Это для нее не имеет значения, - ответил Керри,  чувствуя  себя  на
грани нервного срыва.
     - Батареи? - Фицджеральд  установил  пластинку  на  диск  и  покрутил
ручки. - Так, посмотрим теперь; - Он триумфально уставился на Керри. - Ну,
что скажешь? Играет!
     Действительно, радиола играла.
     -  Попробуем  Хальворсена.  Держи.  -  И  Керри   передал   пластинку
Фицджеральду,  а  тот  нажал  клавишу   и   проследил,   как   поднимается
звукосниматель.
     Однако на этот раз радиола отказалась повиноваться. Не  нравилось  ей
"Шествие Бояр" - и все тут!
     - Интересно, - буркнул Фицджеральд. - Наверное, пластинка  испорчена.
Попробуем другую.
     С "Дафнисом и Хлоей" проблем не было, зато "Болеро" ["Дафнис и Хлоя",
"Болеро" - сочинения французского композитора Мориса Равеля (1875 - 1937)]
того же композитора было с презрением отвергнуто.
     Керри сел и указал приятелю на кресло рядом.
     - Это ничего не доказывает. Иди сюда и смотри. И не  пей.  Ты  хорошо
себя чувствуешь?
     - Конечно. А в чем дело?
     Керри вынул сигарету. Радиола прошагала через  комнату,  захватив  по
дороге коробку спичек, и вежливо подала хозяину огонь. Затем вернулась  на
свое место у стенки.
     Фицджеральд молчал. Потом сам из кармана вынул сигарету и стал ждать.
Ничего не произошло.
     - Ну? - спросил Керри.
     - Робот. Это единственно возможный ответ. Ради Петрарки, где  ты  его
откопал?
     - Не заметно, чтобы ты очень удивился.
     - Все же я удивлен, хотя  уже  видывал  роботов  -  их  испытывали  у
Вестингауза. Но этот... - Фицджеральд постучал ногтем по зубам. - Кто  его
сделал?
     - Черт возьми, откуда мне знать? - спросил Керри.  -  Наверное,  тот,
кто делает радиолы.
     Фицджеральд сощурился.
     - Подожди-ка! Я не совсем понимаю.
     - А что тут понимать? Я купил эту штуку два дня назад. А старую сдал.
Доставили ее ко мне сегодня после обеда, и... - Керри рассказал,  как  все
было.
     - Значит, ты не знал, что это робот?
     - Вот именно. Я купил его как радиолу. А  этот...  чертенок...  почти
как живой.
     - Ерунда. - Фицджеральд покачал головой,  встал  и  осмотрел  радиолу
вблизи. - Это новый тип робота. По крайней мере... - он заколебался.  -  А
как иначе это объяснить? Свяжись завтра с "Мидэстерн" и все выясни.
     - А может, откроем ящик и посмотрим,  что  там  внутри?  -  предложил
Керри.
     Фицджеральд не возражал, однако ничего не вышло.
     Деревянные с виду стенки оказались монолитными, к  тому  же  не  было
видно места, в котором бы корпус открывался. Керри пытался поддеть  панель
отверткой, сначала осторожно, потом  сдерживая  ярость,  но  не  сумел  ни
отогнуть стенку, ни даже поцарапать темную и гладкую поверхность прибора.
     - Черт побери! - сдался он наконец. - Может, ты и прав -  это  робот.
Не думал, что у нас могут такое делать. А почему в виде радиолы?
     - Ты это меня спрашиваешь? - пожал плечами Фицджеральд.  -  Для  меня
это тоже непонятно. Если изобрели новую модель специализированного робота,
то зачем помещать ее в радиоаппарат? И что за принцип движения у этих ног?
Шарниров не видно.
     - Я тоже об этом подумал.
     - Когда он идет, ноги ведут себя так, словно сделаны  из  резины,  но
они твердые как самое настоящее дерево. Или пластик.
     - Я ее боюсь, - признался Керчи.
     - Хочешь переночевать у меня?
     - Н-нет... Пожалуй, нет. Этот... робот ничего мне не сделает.
     - Вряд ли у него дурные  намерения.  До  сих  пор  он  тебе  помогал,
правда?
     - Да, - признал Керри и пошел готовить новые порции напитка.
     Продолжение  разговора  не  привело  ни  к  каким  выводам,  и  через
несколько часов  Фицджеральд  поехал  домой.  Он  был  обеспокоен  -  дело
казалось ему не таким простым, как он пытался убедить Керри.

     Керри лег в постель с новым  детективом.  Радиола  прошла  за  ним  в
спальню и осторожно взяла книгу из его рук.  Керри  машинально  дернул  ее
обратно.
     - Эй! - оскорбился он. - Что это значит?
     Радиола вернулась в гостиную, Керри пошел следом и,  стоя  в  дверях,
наблюдал, как она ставит книгу на полку. Потом он вернулся к себе,  закрыл
дверь и лег. Спал он беспокойно.
     Утром, еще в халате и шлепанцах, он подошел к радиоле. Аппарат  стоял
на месте,  как  будто  никогда  не  двигался  с  места.  Керри  отправился
завтракать, выглядел он довольно жалко.
     Ему удалось выпить только одну чашку кофе, вторую выросшая как из-под
земли радиола укоризненно забрала, вынула из его руки и вылила в раковину.
     Это было уже слишком. Керри Вестерфилд схватил шляпу, пальто и  почти
бегом выскочил из дома. Он боялся, что радиола последует за  ним,  но  она
осталась на месте - к счастью для своего хозяина. Керри был  не  на  шутку
обеспокоен.
     В перерыве между занятиями он нашел время  позвонить  "Мидэстерн".  В
отделе сбыта ничего не знали. Радиола была  стандартным  аппаратом  нового
типа, но если она не работает, фирма охотно...
     - Радиола в порядке, - прервал Керри. - Только кто ее сделал? Вот что
я хотел бы узнать!
     - Подождите минутку. - Последовала пауза. - Этот экземпляр  вышел  из
цеха мистера Ллойда. Мистер Ллойд - наш начальник цеха.
     - Я хочу поговорить с ним.
     Ллойд тоже ничем не сумел помочь. После долгого раздумья он вспомнил,
что этот конкретный аппарат доставили на склад без серийного номера.  И  с
большим опозданием.
     - Но кто ее собирал?
     - Понятия не имею. Впрочем, думаю, это можно легко узнать. Давайте, я
проверю и позвоню вам.
     - Только обязательно позвоните, - сказал Керри и вернулся на занятия.
Лекция  о  Почтенном  Беде  была  далеко   не   высшим   достижением   его
профессиональной карьеры.

     За ленчем он встретил Фицджеральда, тот приветствовал Керри  с  явным
облегчением.
     - Узнал что-нибудь о своем роботе? - спросил профессор психологии.
     В пределах слышимости никого не  было.  Керри  со  вздохом  уселся  и
закурил.
     - Ничего. - Он глубоко затянулся. - Я звонил в "Мидэстерн".
     - И что?
     - Они ничего не знают. Сказали, что он был без серийного номера.
     - Это может оказаться важным, - сказал Фицджеральд.
     Керри  рассказал  ему  о  книге  и  о  второй  чашке  кофе.  Психолог
задумался.
     - Я когда-то делал тебе психологические тесты.  Ты  плохо  переносишь
излишек стимуляторов.
     - Но при чем здесь детектив?
     - Это, пожалуй, перебор, но я вполне понимаю, почему твой  робот  вел
себя так, а не иначе. Правда, непонятно, откуда он знает, как себя  вести.
- Он заколебался. - Откуда он знает это, не обладая интеллектом.
     - Интеллектом? - Керри облизал губы. - Я вовсе не уверен, что  это  -
обычная машина. И я еще не спятил.
     - Конечно, нет. Но ты говоришь, что робот находился в другой комнате.
Откуда он знал, что ты читаешь?
     - Может, у него рентген в глазах, сверхзоркость или дар  телепатии  -
не знаю. Может, он вообще не хочет, чтобы я читал?
     - Это уже что-то, - буркнул Фицджеральд. - Ты знаком с теорией  машин
этого типа?
     - Роботов?
     - Подчеркиваю: с теорией. Человеческий мозг, как известно, коллоидная
система. Компактная, сложная, но медлительная. Представь  теперь,  что  ты
создаешь механизм с мультимиллионной  радиоатомной  управляющей  системой,
окруженной  изоляцией.  Что  это  такое,  Керри?  Мозг!  Мозг,  обладающий
невообразимым  числом  нейронов,  взаимодействующих  со  скоростью  света.
Теоретически  радиоатомный  мозг,  о  котором  я   говорил,   способен   к
восприятию, идентификации, сравнению, реакции и действию в  течение  одной
сотой, и даже одной тысячной секунды.
     - В теории.
     - И я всегда так думал. И  все  же  интересно,  откуда  взялось  твое
радио.
     Подошел посыльный.
     - Мистера Вестерфилда просят к телефону.
     Керри извинился и вышел. Вернулся он, загадочно хмуря  черные  брови.
Фицджеральд вопросительно посмотрел на него.
     - Звонил некий Ллойд из "Мидэстерна". Я говорил с ним о радиоле.
     - А результат?
     Керри покачал головой.
     - Нулевой. Он не знает, кто собирал этот экземпляр.
     - Но собирали-то у них?
     - Да. Недели  две  назад.  Но  фамилии  сборщика  нигде  нет.  Ллойд,
кажется, считает это  весьма  забавным  -  они  всегда  знают,  кто  какой
приемник собирает.
     - Так значит...
     - Значит, все напрасно. Я спросил его, как открыть ящик. Говорит, что
нет ничего проще: достаточно отвернуть гайки на задней стенке.
     - Но ведь там нет никаких гаек, - сказал Фицджеральд.
     - Вот именно.
     Они переглянулись. Первым заговорил Фицджеральд.
     - Я бы отдал пятьдесят долларов, чтобы узнать, сделали  этого  робота
две недели назад или нет.
     - Почему?
     - Радиоатомный мозг требует обучения. Даже в таких простых делах, как
прикуривание сигареты.
     - Он видел, как я прикуривал.
     - И подражал тебе. А мытье посуды? Гм... Вероятно, индукция. Если эту
машинку обучали - она робот. Если нет... - Фицджеральд замолчал.
     - То кто?
     - Не знаю. У нее столько же общего с роботом, как  у  нас  с  древней
лошадью. Одно я знаю  наверняка,  Керри:  возможно,  никто  из-современных
ученых не сможет сконструировать такое... ничто подобное.
     - Ты совсем запутался, - прервал его Керри. - Кто-то ведь ее сделал.
     - Угу. Только - когда? И кто? Вот вопрос, который меня мучает.
     - Через пять минут у меня лекция. Может, зайдешь сегодня вечером?
     - Не могу. Вечером я читаю во Дворце. Потом я тебе позвоню.
     Керри кивнул и вышел, стараясь больше не думать о радиоле. И это  ему
неплохо удалось. Однако, ужиная в ресторане,  он  понял:  ему  не  хочется
возвращаться домой. Дома его ждал страшный карлик.
     - Бренди, - заказал он. - Можно двойное.
     Два часа спустя Керри вышел из такси перед дверями  своего  дома.  Он
был изрядно пьян, и все кружилось у него перед  глазами.  Покачиваясь,  он
дошел до крыльца, осторожно поднялся по ступеням и открыл дверь.
     Щелкнул выключатель.
     Радиола вышла ему навстречу. Тонкие, но крепкие, как сталь, щупальца,
нежно обняли его, фиксируя неподвижно. Керри  вдруг  испугался,  он  хотел
крикнуть, но в горле совершенно пересохло.
     Из радиолы вырвался ослепительный луч желтого света, опустился  ниже,
целясь в грудную клетку, и Керри  вдруг  почувствовал  странный  вкус  под
языком.
     Примерно  через  минуту  луч  погас,  щупальца  спрятались,   радиола
вернулась в свой угол. Керри с трудом добрел до кресла и  рухнул  в  него,
жадно хватая ртом воздух.
     Он был совершенно трезв, хотя это казалось невозможным.  Четырнадцать
рюмок бренди  оставляют  в  кровеносной  системе  значительное  количество
алкоголя, и недостаточно махнуть волшебной палочкой, чтобы в ту же секунду
протрезветь. Все же случилось именно так.
     Этот... робот хотел  ему  помочь.  Другое  дело,  что  Керри  охотнее
остался бы пьяным.
     Он поднялся и на цыпочках прошел мимо  радиолы  к  полке  с  книгами.
Искоса поглядывая на аппарат, он вытащил тот самый детектив, который хотел
читать прошлым вечером. Как и ожидалось, радиола вынула книгу из его рук и
вернула на полку. Вспомнив слова Фицджеральда,  Керри  взглянул  на  часы.
Время реакции - четыре секунды.
     Керри  взял  том  Шауцера  и  стал  ждать,  что  будет.  Радиола   не
шевельнулась. Однако, когда  он  потянулся  за  исторической  работой,  ее
заботливого отобрали. Время реакции - шесть секунд.
     Керри взял еще одну историческую  книгу,  в  два  раза  толще.  Время
реакции - десять секунд.
     - Угу. Но когда? И кто? Рентгеновское зрение и сверхбыстрая  реакция.
О великий Иософат!
     Керри опробовал еще несколько книг, определяя критерий выбора. "Алису
в Стране Чудес" отобрали беспощадно. Стихи Эдны Миллей - нет.  На  будущее
он составил список из двух колонок.
     Наконец Керри  вспомнил  о  лекции,  которую  ему  предстояло  читать
завтра, и принялся листать свои записи. В  нескольких  местах  требовалось
уточнить цитаты. Керри осторожно потянулся за книгой - и робот тут  же  ее
отнял.
     - Без глупостей, - предостерег его Керри. - Это мне нужно для работы.
     Он пытался вырвать книгу из щупалец, но аппарат, не обращая  на  него
внимания, поставил ее на место.
     Керри постоял, кусая губы. Это было уже слишком. Проклятый робот  вел
себя, как тюремный надзиратель. Керри метнулся к полкам, схватил книгу  и,
прежде чем радиола успела, шевельнуться, выбежал в холл.
     Аппарат пошел следом, едва слышно ступая своими... ножками. Забежав в
спальню, Керри закрыл дверь изнутри и стал ждать с бьющимся сердцем. Ручка
медленно  повернулась.  Сквозь  щель  в  дверях  скользнуло  тонкое,   как
проволока, щупальце робота и начало манипулировать ключом. Керри подскочил
к двери и задвинул засов, но и это не помогло. Специализированные щупальца
робота-отодвинули  засов,  радиола  открыла  дверь,  вошла  в  комнату   и
приблизилась к Керри.
     Вне себя  от  страха,  он  швырнул  в  аппарат  книгу,  и  тот  ловко
перехватил ее на лету. Видимо, это ему и требовалось - радиола  немедленно
повернулась  и  вышла,  гротескно  раскачиваясь  на   гибких   ножках,   с
запрещенным томом. Керри вполголоса выругался.

     Зазвонил телефон - Фицджеральд.
     - Ну как, справляешься?
     - У тебя есть дома "Общественная литература" Кассена?
     - Вряд ли. А зачем тебе?
     - Наплевать, возьму завтра в университетской библиотеке.
     Керри рассказал, что произошло. Фицджеральд тихо присвистнул.
     - Вмешивается, да? Интересно...
     - Я ее боюсь.
     - Сомневаюсь, чтобы она хотела тебе повредить. Так значит,  она  тебя
протрезвила?
     - Да. Световым лучом. Это звучит довольно глупо, но...
     - Все возможно. Вибрационный эквивалент хлористого тиамина.
     - В свете?
     - В солнечном свете тоже содержатся витамины.  Впрочем,  неважно.  Он
контролирует твое чтение  -  невероятно,  читает  эти  книги  по  принципу
сверхбыстрой ассимиляции. Не знаю, что это за машина, но  это  не  обычный
робот.
     - Ты убеждаешь в этом МЕНЯ? - воскликнул Керри. - Да это же настоящий
Гитлер!
     Фицджеральд не засмеялся.
     - Может, переночуешь у меня! - предложил он.
     - Нет, - упрямо ответил Керри. - Никакая идиотская радиола не выгонит
меня из собственного дома. Скорее, я тресну ее топором.
     - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Если случится  что-то  еще,  сразу
звони мне.
     - Хорошо. - Керри положил трубку, перешел в гостиную и смерил радиолу
ледяным взглядом. Черт возьми,  что  это  за  создание?  И  какие  у  него
намерения? Наверняка,  это  не  просто  робот  и  уж,  конечно,  не  живое
существо.
     Стиснув зубы, Керри подошел к аппарату и принялся крутить рукоятки.
     Из радиолы донесся пульсирующий ритм свинга.  Керри  переключился  на
короткие волны - тоже ничего необычного. И какой вывод из этого?
     Никакого. Ответа как не было, так и нет.
     Подумав, Керри отправился в постель.
     Назавтра он принес на ленч "Общественную литературу"  Кассена,  чтобы
показать ее Фицджеральду.
     - В чем дело?
     - Взгляни. - Керри перевернул несколько страниц и указал один  абзац.
- Ты что-нибудь понимаешь?
     Фицджеральд прочел абзац.
     - Да. Речь идет о том, что условием возникновения литературы является
индивидуализм. Верно?
     Керри посмотрел на него.
     - Не знаю.
     - То есть?
     - С моей головой происходит что-то странное.
     Фицджеральд  взъерошил  седеющие  волосы  и,  щурясь,  уставился   на
коллегу.
     - Начни еще раз. Я не совсем...
     - Сегодня утром, -  начал  Керри,  -  я  пошел  в  библиотеку,  чтобы
проверить именно этот отрывок. Прочитал его - и ничего не  понял.  Знаешь,
как бывает, когда человек слишком много читает?  Наткнувшись  на  фразу  с
большим количеством придаточных предложений, он ничего  не  может  понять.
Так было и со мной.
     - Прочти это сейчас, - тихо сказал  Фицджеральд  и  подтолкнул  книгу
Керри.
     Тот повиновался.
     - Ничего, - криво улыбнулся он.
     - Прочти вслух. Я буду читать вместе с тобой.
     И это не помогло. Казалось, Керри совершенно не может  понять  смысла
абзаца.
     - Семантическая блокада, - почесал затылок Фицджеральд.  -  Раньше  с
тобой такого не бывало?
     - Нет... да. Не знаю.
     - У тебя есть занятия после обеда? Нет? Вот и хорошо. Поехали к тебе.
     Керри отпихнул тарелку.
     - Хорошо. Я не голоден. Как только будешь готов...

     Через полчаса оба они  смотрели  на  радиолу.  Выглядела  она  вполне
невинно. Фицджеральд  потерял  несколько  минут,  пытаясь  открыть  заднюю
стенку, но в конце концов сдался. С карандашом и бумагой он  сел  напротив
Керри и начал задавать вопросы.
     Через некоторое время он остановился.
     - Об этом ты мне не говорил.
     - Забыл, наверное.
     Фицджеральд постучал карандашом по зубам.
     - Первым действием радиолы было...
     - Она ослепила меня голубым светом.
     - Не в том дело. Что она при этом сказала?
     Керри заморгал.
     - Что сказала? -  он  помешкал.  -  "Психологическая  схема  снята  и
закодирована" - что-то в этом роде. Тогда мне показалось,  что  это  кусок
любительской передачи или еще чего. Ты думаешь...
     - Она говорила четко? На правильном английском?
     - Нет, теперь я вспоминаю. - Керри скривился. - Слова были  искажены:
сильно выделялись гласные.
     - Вот как? Пошли дальше.
     Они попробовали тест на словесные ассоциации.
     Наконец Фицджеральд откинулся на спинку кресла и нахмурился.
     - Надо бы сравнить эти результаты с  тестами  двухмесячной  давности.
Выглядит это странно, очень странно. Я бы многое дал,  чтобы  узнать,  что
такое память. О мнемонике - искусственной памяти -  мы  знаем  многое,  но
возможно, дело тут в чем-то другом.
     - О чем ты?
     - У этой... машины либо искусственная память, либо она  приспособлена
для  иного  общества  и  иной  культуры.  На   тебя   она   очень   сильно
подействовала.
     Керри облизал губы.
     - В каком смысле?
     - Вызвала блокаду в мозгу. Я сравню результаты тестов и, может  быть,
получу какой-то ответ. Нет, это наверняка  не  просто  робот.  Это  что-то
гораздо большее.
     Керри взял сигарету; аппарат пересек комнату и дал ему прикурить. Оба
мужчины следили за ним с парализующим чувством, похожим на ужас.
     - Тебе бы надо переночевать у меня, - предложил Фицджеральд.
     - Нет, - решительно ответил Керри, хотя и дрожал всем телом.

     На  следующий  день  во  время   ленча   Фицджеральд   осмотрел   всю
университетскую столовую, но Керри не было. Тогда он позвонил  ему  домой.
Трубку сняла Марта.
     - Привет! Когда ты приехала?
     - Привет,  Фиц.  Час  назад.  Сестра  родила  без  меня,  так  что  я
вернулась.
     Марта замолчала. Фицджеральда обеспокоил тон ее голоса.
     - А где Керри?
     - Дома. Ты не мог бы заехать, Фиц? Я так беспокоюсь...
     - Что с ним?
     - Я... и не знаю. Приезжай скорее.
     - О'кей. - Фицджеральд положил трубку, кусая нижнюю губу.
     Его  все  это  тоже  очень  беспокоило.  Нажимая  звонок   у   дверей
Вестерфилдов, он понял, что не владеет своими нервами. Правда,  вид  Марты
несколько привел его в себя.
     Он прошел за ней в гостиную, сразу взглянув на радиолу - та, как ни в
чем ни бывало, стояла в углу, а затем на  Керри,  неподвижно  сидевшего  у
окна. Лицо Керри ничего не выражало. Глаза его были странно прищурены,  он
не сразу узнал Фицджеральда.
     - Привет, Фиц, - поздоровался он наконец.
     - Как ты себя чувствуешь?
     Марта не выдержала.
     - Что с ним такое, Фиц? Может, надо вызвать врача?
     Фицджеральд сел.
     - Ты не заметила ничего странного с этой радиолой?
     - Нет. А что?
     - Тогда слушай.
     Он рассказал ей все с самого  начала,  глядя,  как  на  лице  женщины
недоверие сменяется непроизвольной верой.
     - Я не могу... - заговорила она наконец.
     - Когда Керри вынет сигарету, эта штука поднесет  ему  огонь.  Хочешь
посмотреть?
     - Н-нет... Да. Пожалуй, да. - Глаза Марты расширились.
     Фицджеральд протянул Керри сигарету, и случилось именно то, чего  они
ждали.
     Марта ничего  не  сказала.  Когда  аппарат  вернулся  на  место,  она
задрожала всем телом и подошла к Керри.  Тот  смотрел  на  нее  невидящими
глазами.
     - Здесь нужен врач, Фиц.
     - Да. - Фицджеральд не решился сказать, что врач тут не поможет.
     - А что это, собственно, такое?
     - Нечто большее, чем робот. И оно успешно переделывает твоего мужа. Я
сравнил его психологические тесты - Керри изменился, он совершенно утратил
инициативу.
     - В мире нет человека, способного создать такой аппарат.
     Фицджеральд поморщился.
     - Я тоже так думаю. По-моему, это похоже на продукт высокой культуры,
к тому же, сильно отличной от нашей. Может,  марсианской.  Это  предмет  с
очень специализированным действием, он подходит  лишь  для  очень  сложной
культуры.  Интересно  только,  почему  он  выглядит,  как  радиола   фирмы
"Мидэстерн"?
     Марта тронула Керри за плечо.
     - Маскировка?
     - С какой целью? Ты была  одной  из  моих  лучших  студенток,  Марта.
Взгляни на это с позиции логики. Представь  себе  цивилизацию,  в  которой
создан подобный механизм. Воспользуйся индукцией.
     - Я пытаюсь, но что-то плохо выходит. Меня беспокоит Керри.
     - Ничего со мной не случилось, - сказал Керри.
     Фицджеральд соединил кончики пальцев.
     - Это не радиола, а надзиратель. Может, в этой иной цивилизации такой
есть у  каждого,  а  может,  у  немногих  -  тех,  кого  нужно  держать  в
повиновении?
     - Убивая инициативу?
     Фицджеральд беспомощно развел руками.
     - Я не знаю! Так она подействовала  на  Керри.  Как  она  работает  в
других случаях - не знаю.
     Марта встала.
     - Не будем терять времени. Керри нужен врач. А  потом  подумаем,  что
делать с... этим, - она указала на радиолу.
     - Жалко уничтожать ее, но... - сказал Фицджеральд, и многозначительно
посмотрел на Марту.
     Радиола шевельнулась. Плавно, покачиваясь из стороны в  сторону,  она
выбралась из угла и подошла к Фицджеральду. Психолог прыгнул в сторону,  и
тут его схватили тонкие щупальца. Белый луч ударил прямо ему в глаза.
     Секунду спустя он погас, щупальца исчезли,  и  радиола  вернулась  на
свое место. Фицджеральд стоял, как вкопанный. Марта вскочила, прижав  руки
ко рту.
     - Фиц! - голос ее дрожал.
     Он ответил, но не сразу.
     - Да? В чем дело?
     - С тобой ничего не случилось? Что она тебе сделала?
     Фицджеральд нахмурился.
     - Она? Не понимаю...
     - Эта радиола, что она сделала?
     Он взглянул на радиолу.
     - А что, она испортилась? Так я не механик, Марта.
     - Фиц... - Она подошла и  взяла  его  за  руку.  -  Послушай,  -  она
говорила быстро и горячо. - Вспомни: радиола, Керри, наш  разговор  минуту
назад.
     Фицджеральд тупо смотрел на нее, явно ничего не понимая.
     - Какой-то я глупый сегодня. Никак не могу понять, о чем ты говоришь.
     - Радиола... ну ты же знаешь! Ты говорил,  она  изменила  Керри...  -
Марта замолчала, в ужасе глядя на него.
     Фицджеральд был явно смущен. Марта вела себя  как-то  странно.  Очень
странно! Он всегда считал ее симпатичной и сообразительной, но сейчас  она
несла чушь! Во всяком случае, он не понимал ее.
     И почему столько болтовни об этом приемнике?  Плохо  работает?  Керри
радовался,  что  провернул  неплохое  дельце  -  отличный  дом,   новейшее
оборудование. Фицджеральду вдруг подумалось, что Марта спятила.
     Так или иначе, на занятия он уже опоздал.  Он  сказал  это  вслух,  и
Марта не стала его задерживать. Она была бледна, как мел.
     Керри вынул сигарету, радиола подошла и протянула зажженную спичку.
     - Керри!
     - Слушаю тебя, Марта? - Голос мужа звучал мертво.
     Марта в панике смотрела  на...  радиолу.  Марсиане?  Иной  мир,  иная
цивилизация? Что это такое? Чего она хочет? Что пытается сделать?
     Марта отправилась в  гараж  и  вернулась,  сжимая  в  руке  небольшой
топорик.
     Керри безучастно наблюдал за  ней.  Он  видел,  как  она  подходит  к
радиоле, поднимает топор. В следующее мгновение из приемника вырвался  луч
света, и Марта исчезла. В воздухе расплылось облачко пыли.
     - Уничтожениеживогоорганизмаугрожающегонападением, - сообщило  радио,
не разделяя слов.
     Мозг Керри сделал сальто. Чувствуя тошноту, головокружение и страшную
пустоту внутри, Керри осмотрелся, Марта...
     Инстинкт и эмоции боролись с чем-то, что их подавляло, и вдруг запоры
сломались, блокады исчезли, баррикады рухнули. Керри с криком  вскочил  на
ноги.
     - Марта! - заорал он.
     Ее не было. Он осмотрелся. Где же...
     - Что здесь случилось?
     Он ничего не помнил.
     Керри сел в кресло, потер лоб, свободной  рукой  автоматически  вынул
сигарету. Это вызвало  немедленную  реакцию:  радиола  подошла  с  горящей
спичкой.
     Керри издал сдавленный звук, словно его тошнило, и вскочил с  кресла.
Он все вспомнил. Схватив топор, он  бросился  на  радиолу,  скаля  зубы  в
кровожадной гримасе.
     Снова вспыхнул луч, и Керри тоже исчез. Топор упал на ковер.
     Радиола вернулась на место и  неподвижно  замерла.  Из  радиоатомного
мозга донеслось слабое тиканье.
     -  Субъект  в  принципе  неподходящий,  -  заявило  устройство  после
небольшой паузы. -  Необходимость  устранения.  -  Щелк!  -  Подготовка  к
следующему субъекту закончена. - Щелк!

     - Берем, - сказал парень.
     - Вы не пожалеете, -  улыбнулся  агент  по  продаже  недвижимости.  -
Тишина, вдали от людей, да и цена не очень велика.
     - Это как посмотреть, - вставила девушка. - Но, вообще-то, мы  искали
нечто подобное.
     Агент пожал плечами.
     - Дом без мебели был бы, конечно, дешевле. Но...
     -  Мы  слишком  недавно  поженились,  чтобы  обзавестись  собственной
мебелью, - улыбнулся парень и обнял жену. - Тебе здесь нравится, дорогая?
     - Угу. А кто здесь жил раньше?
     Агент поскреб щеку.
     - Минуточку... Кажется, супруги Вестерфилд. Я получил  этот  дом  для
продажи неделю назад. Уютное гнездышко. Сам бы купил, но у меня  уже  есть
дом.
     - Мировая радиола, - заметил парень. -  Это  новейшая  модель?  -  Он
подошел ближе, чтобы осмотреть аппарат.
     - Идем, - поторопила его девушка. - Заглянем еще раз на кухню.
     - Иду, дорогая.
     Они вышли из комнаты. Бархатный голос агента доносился из  холла  все
тише. В окно светило теплое полуденное солнце.
     Какое-то время было тихо. А потом...
     - Щелк!

 Г. Каттнер
Сборник рассказов

СОДЕРЖАНИЕ:

ПРОХВЕССОР НАКРЫЛСЯ
Котел с неприятностями
ПЧХИ-ХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА
ПРИЗРАК
До скорого!
ТВОНК
НАЗОВЕМ ЕГО ДЕМОНОМ
ЖИЛ-БЫЛ ГНОМ

                           НАЗОВЕМ ЕГО ДЕМОНОМ

                        1. "НЕПРАВИЛЬНЫЙ" ДЯДЮШКА

     Прошло много времени, прежде  чем  она  вернулась  в  Лос-Анджелес  и
проехала мимо дома бабушки Китон. Собственно, он мало  изменился,  но  то,
что в 1920 году представлялось ее  детскому  взору  элегантным  особняком,
сейчас выглядело  большим  нелепым  строением,  покрытым  чешуйками  серой
краски.
     По  прошествии  двадцати  пяти  лет  чувство  опасности  исчезло,  но
осталось настойчивое и непонятное ощущение  тревоги,  как  в  те  времена,
когда Джейн Ларкин, девятилетняя, худая и большеглазая девочка,  со  столь
модной тогда челкой, впервые попала в этот дом.
     Оглядываясь назад, в те времена, она могла припомнить одновременно  и
слишком много, и слишком мало. Когда в тот июньский день 1920  года  Джейн
вошла в гостиную с зеленой стеклянной люстрой,  ей  пришлось  обойти  всех
членов семьи и поцеловать каждого: бабушку Китон, чопорную  тетю  Бесси  и
четырех дядей. Она ни секунды не  колебалась,  когда  пошла  к  последнему
дяде, такому отличному от остальных.
     Остальные дети внимательно наблюдали за ней. Они знали. И они поняли,
что она тоже знает. Но сразу они ничего не сказали. Джейн обнаружила,  что
и она тоже не может упомянуть о неприятности, пока они сами не  заведут  с
ней разговор.
     Этого требовали неписанные правила приличия, строго соблюдаемые всеми
детьми в отношениях между собой. Но  тревогу  ощущали  все  в  этом  доме.
Взрослые лишь смутно чувствовали, что что-то не так. Дети же,  как  поняла
Джейн, знали.
     Позже они собрались на заднем дворе, под большой  финиковой  пальмой.
Джейн машинально теребила свое новое ожерелье и  ждала.  Она  видела,  как
другие обменивались взглядами, говорившими: "Думаете, она и в  самом  деле
заметила?" Наконец Беатрис, старшая, предложила сыграть в прятки.
     - Мы должны сказать ей, Би, - не выдержал маленький Чарльз.
     Беатрис пристально посмотрела на Чарльза.
     - Сказать ей? О чем? Ты с ума сошел, Чарльз.
     Чарльз настаивал, хотя и не очень уверенно.
     - Ты знаешь о чем.
     - Держите при себе свои тайны, - сказала Джейн. - Я и без того  знаю,
в чем дело. Он - не мой дядя.
     - Видите?! - вскричала Эмили. - Она тоже заметила. Я же говорила вам,
что она заметила.
     - Смех, да и только, - сказала Джейн.
     Она прекрасно знала, что тот человек  в  гостиной  -  не  ее  дядя  и
никогда им не был, и что он усиленно притворялся, - достаточно  умело  для
того, чтобы убедить взрослых, - будто он всегда им  был.  Ясным,  лишенным
предвзятости взором не достигшего зрелости существа Джейн могла видеть то,
что было недоступно ни одному взрослому. Он был каким-то... пустым.
     - Он только что приехал, - сказала Эмили, - около трех недель назад.
     - Трех дней,  -  поправил  ее  Чарльз,  пытаясь  помочь.  Однако  его
представления о ходе времени не зависели от календаря. Он  измерял  время,
сообразуясь со значительностью событий, и понятие "день"  не  служило  для
него стандартом. Когда он был болен или когда шел дождь,  время  для  него
тянулось медленно, когда же он совершал веселые прогулки в Океанском Парке
или играл на заднем дворе, время бежало гораздо быстрее.
     - Это было три недели назад, - сказала Беатрис.
     - Откуда он приехал? - спросила Джейн.
     Снова обмен взглядами.
     - Не знаю, - осторожно ответила Беатрис.
     - Он пришел из большого дупла, - сказал Чарльз. - Оно такое круглое и
сверкает, как рождественская елка.
     - Не ври, - сказала Эмили. - Разве ты видел это собственными глазами,
Чарльз?
     - Не совсем. Но что-то вроде этого.
     - И они не заметили?
     Джейн имела в виду взрослых.
     - Нет, - ответила Беатрис.
     Все дети посмотрели в сторону дома, думая о непостижимости взрослых.
     - Они ведут себя так, как будто он всегда  был  здесь.  Даже  бабуля.
Тетя Бесси сказала, что он пришел раньше, чем я, только я-то знаю, что это
неправда.
     - Три недели, - подтвердил, поразмыслив, Чарльз.
     - Из-за него все они чувствуют себя больными, - сказала Эмили. - Тетя
Бесси все время пьет аспирин.

     Джейн размышляла. В свете последних фактов ситуация показалась ей еще
более тревожной. Дядя трех недель от роду? Возможно, взрослые  всего  лишь
притворялись, как они  порою  делали,  руководствуясь  своими  непонятными
взрослыми соображениями. Но почему-то такое предположение не показалось ей
убедительным.  Вообще-то,  дети  не  расположены  к  тому,  чтобы  подолгу
размышлять над подобного рода вещами.
     Чарльз теперь, когда лед растаял и Джейн не была уже чужой, дрожал от
нетерпения.
     - Скажи ей,  Би!  Настоящую  тайну...  ты  знаешь  какую.  Можно  мне
показать ей Дорогу из Желтого Кирпича? Пожалуйста, Би! А?
     Снова установилось молчание. Чарльз слишком  много  выболтал.  Джейн,
конечно, знала Дорогу из Желтого Кирпича, она вела из Страны Жевунов прямо
к Изумрудному Городу.
     После продолжительного молчания Эмили кивнула.
     - Да, мы должны ей сказать, - подтвердила она.  -  Только  она  может
напугаться. Там так темно.
     - Ты сама испугалась, - сказал Бобби. - В первый раз ты заплакала.
     - И вовсе нет. Все равно... только тогда она поверит.
     - О нет, - сказал Чарльз.  -  В  последний  раз  я  протянул  руку  и
коснулся короны.
     - Это не корона, - сказала Эмили. - Это он, Руггедо.
     Джейн подумала о дяде, который не был настоящим дядей, и  вообще  был
ненастоящим.
     - Это он - Руггедо? - спросила она.
     Дети поняли.
     - О нет, - сказал Чарльз. - Руггедо живет  в  погребе.  Мы  даем  ему
мясо. Красное и мокрое. Оно ему нравится. Он жрет!
     Беатрис посмотрела на Джейн и кивнула в сторону маленькой сторожки  с
хитроумным замком. Потом она  умело  перевела  разговор  на  другую  тему.
Началась игра в ковбоев и индейцев, и Бобби, вопя во все горло,  припустил
вокруг дома.
     В хижине приятно пахло акацией, аромат которой сочился  сквозь  щели.
Беатрис и Джейн, тесно прижавшись друг к другу в душном полумраке, слушали
затихающие вдали индейские кличи. Беатрис выглядела на удивление взрослой.
     - Я рада, что ты приехала, Джейн, - сказала она. - Малыши  ничего  не
понимают, а это просто ужасно.
     - Кто он?
     Беатрис содрогнулась.
     - Не знаю. Думаю, он живет в погребе.
     Она колебалась.
     - Но до него вполне можно добраться и через чердак.  Я  была  бы  вне
себя от страха, если бы малыши не были такими... Они как будто  вообще  не
придают этому значения.
     - Но, Би, кто он?
     Беатрис повернула голову и посмотрела на Джейн. Было ясно, что она не
может или не хочет быть откровенной до конца. Существовал какой-то барьер,
но поскольку это было важно, она попыталась.
     - Я думаю, Руггедо и "неправильный" дядя - это одно и то же. Я просто
уверена в этом. Чарльз и Бобби так говорят, а они разбираются  в  подобных
вещах лучше, чем я. Они младше. Трудно объяснить, но в  общем,  это  нечто
вроде Скудлеров. Помнишь?
     Скудлеры. Раса неприятных существ, живущих в пещере, на пути к стране
Озз. Они могли отделять свои головы от туловища и кидаться ими в прохожих.
Через мгновение стала ясна правомочность подобного сравнения.
     Голова Скудлера могла находиться в одном месте, а туловище в  другом.
Но при этом обе части тела принадлежали одному и тому же Скудлеру.

     Конечно, дядя-фантом имел и голову, и тело. Но Джейн  могла,  хоть  и
смутно, постичь вероятную двойственность его натуры -  одна  часть  "дяди"
передвигалась по дому,  являясь  источником  давящей  на  разум  злобы,  а
другая, безымянная, гнездилась в погребе и ждала красного мяса.
     - Чарльз знает об этом больше остальных, - сказала Беатрис. - Это  он
обнаружил,  что  мы  должны  кормить  Р-руггедо.  Мы  перепробовали  самую
различную пищу, но оказалось, что необходимо именно сырое мясо. А если  мы
прекратим его кормить... обязательно произойдет что-то ужасное. Мы,  дети,
это понимаем.
     Замечательно было то, что Джейн не спрашивала, почему. Дети принимали
подобное проявление своего рода телепатии за должное.
     - Они не знают, - сказала Беатрис. - Мы не можем им сказать.
     - Не можем, - согласилась Джейн и  две  девочки  посмотрели  друг  на
друга, беспомощные перед лицом извечной  проблемы  не  достигших  зрелости
существ: мир взрослых слишком сложен, чтобы  пытаться  его  понять,  из-за
чего детям приходится быть осторожными.
     Взрослые всегда правы. Они - иная, чуждая раса.
     К счастью для детей, они встретились с Врагом лицом  к  лицу  единой,
сплоченной группой. Случись это с одним ребенком, он мог впасть в  панику.
Но Чарльзу, которому принадлежала честь открытия, было только  шесть  лет.
Он был еще достаточно мал, и  нервный  срыв  ему  не  грозил.  Шестилетние
постоянно находятся в состоянии  психического  возбуждения.  Это  для  них
нормально.
     - И они все не в своей тарелке с тех пор, как он появился, -  сказала
Беатрис.
     Джейн это уже заметила. Волк может одеть овечью  шкуру  и  затеряться
среди отары, но овцы все равно будут нервничать, даже не осознавая  причин
этой нервозности.
     Дело тут было  в  настроении.  Даже  он  поддался  этому  настроению:
чувству тревоги, ожидания, ощущению того, что что-то не в порядке, хотя  и
не ясно что - но для него это была всего лишь маскировка. Джейн  могла  бы
сказать, что он не хотел привлекать внимания  отличием  от  избранного  им
эталона... связанного с человекообразной оболочкой.

     Джейн приняла правила игры. Дядя был... пустым.  Того,  кто  сидел  в
погребе, звали Руггедо, и его следовало  регулярно  кормить  сырым  мясом,
чтобы не случилось Нечто...
     Ряженый, взявшийся неизвестно откуда, он обладал немалой силой, но  и
она была не безграничной. Очевидные доказательства его власти  принимались
безоговорочно.
     Дети - реалисты. Им не казалось невероятным, что среди  них  появился
странный и голодный нечеловек - ведь он был.
     Он пришел откуда-то. Из глубин времени, пространства или из какого-то
непостижимого  для  разума  человека  места.   Он   никогда   не   обладал
человеческими чувствами - дети нутром чуют подобные вещи. Он  очень  умело
притворялся, будто он человек, и  разумы  взрослых  создали  искусственное
воспоминание о его прежнем существовании. Взрослые  думали,  будто  помнят
его.  Взрослые  распознают   мираж,   ребенок   обманывается.   Но   мираж
интеллектуальный обманет взрослого, а не ребенка.
     Власть Руггедо не распространялась на их разумы, ибо, с точки  зрения
взрослого, они не были ни достаточно зрелыми, ни  достаточно  нормальными.
Беатрис, самая старшая, боялась. У нее начало развиваться воображение.
     Маленький Чарли испытывал состояние, близкое к восторгу. Бобби, самый
младший, начал уже уставать от этой игры...
     Возможно,  Беатрис  могла  позже  отчасти  припомнить,  как  выглядел
Руггедо, но остальные не помнили ничего. Ибо  они  шли  к  нему  по  очень
странной дороге и, возможно, каким-то образом менялись на тот период,  что
были с ним. Он принимал или отвергал еду, и это  было  все.  Наверху  тело
Скудлера маскировалось под человеческое, в то время как голова его  лежала
в маленьком, ужасном гнезде, сделанном из свернутого пространства, так что
он был невидим и недостижим для любого, кто не знал, как  отыскать  Дорогу
из Желтого Кирпича.
     Кем же он был? Не прибегая к стандартным сравнениям - а в  этом  мире
их нет - сущность его определить нельзя. Дети думали о нем, как о Руггедо.
Но он не был толстым, полукомичным, вечно странствующим Королем Гномов.
     Он никогда им не был.
     Назовем его демоном.
     Как имя-символ оно включает в себя слишком много и слишком  мало.  Но
оно подойдет. По своим  физическим  качествам  он  был  чудовищем,  чуждым
сверхсуществом. Но отталкиваясь от его поступков и желаний -  назовем  его
демоном.

                           2. СЫРОЕ КРАСНОЕ МЯСО

     Однажды, несколькими днями позже, Беатрис спросила у Джейн:
     - Сколько у тебя с собой денег?
     - Четыре доллара тридцать  пять  центов,  -  ответила  Джейн,  изучив
содержимое своего кошелька. - Папа дал мне пять  долларов  на  вокзале.  Я
купила жареной кукурузы... ну и еще разное.
     - Послушай, до чего же я рада, что ты приехала.
     Беатрис  глубоко  вздохнула.  Само  собой   разумелось,   что   столь
свойственные детям принципы социализма будут  применены  и  данным  тесным
кружком. Маленький капитал Джейн был нужен не  одному  из  его  членов,  а
всем, вместе взятым.
     - Нам страшно нужны деньги, - сказала Беатрис. - Бабушка поймала нас,
когда мы брали мясо из ледника, и больше мы этого делать не можем.  Но  на
твои деньги мы можем купить уйму мяса.
     Ни один из них не подумал о том, что  будет,  когда  и  этот  капитал
истощится. Четыре доллара тридцать пять центов казались  по  тем  временам
крупной суммой. И потом, им совсем не нужно было покупать дорогое  мясо  -
достаточно, если оно будет сырым и красным.
     Все вместе они шли по  затененным  акациями  улицам.  Кое-где  акации
уступали место пальмам и перцовым деревьям. Они купили два  фунта  мяса  и
еще двадцать центов промотали на содовую.
     Когда они вернулись домой, то застали там обычное  воскресное  сонное
царство. Дяди Симон и Джеймс ушли за сигарами, дяди  Лью  и  Берт  листали
газеты, тетя Бесси вязала  крючком.  Бабушка  Китон  изучала  "Журнал  для
молодежи" на предмет  наличия  пикантных  мест.  Девочки  остановились  за
расшитыми портьерами и заглянули в комнату.
     - Входите, малышки, - сказал Лью звучным басом.
     - Картинки видели? Матт и Джеф хороши. И Спарк Плаг...
     - Для меня достаточно хорош мистер Гибсон, - вставила бабушка  Китон.
- Он настоящий художник. Его люди похожи на людей.
     Дверь с шумом распахнулась,  и  на  пороге  появился  дядя  Джеймс  -
толстый, улыбающийся, явно довольный жизнью после нескольких кружек  пива.
За ним, подобно олицетворению честности, вышагивал дядя Симон.
     - Во всяком случае, хоть тихо, - сказал он.
     Он бросил кислый взгляд в сторону Джейн и Беатрис.
     - Иногда дети устраивают такой  шум  и  гам,  что  я  не  слышу  даже
собственных мыслей.
     - Бабуля, - спросила Джейн, - а где малыши?
     - Думаю, на кухне, дорогая. Им для чего-то понадобилась вода.
     - Спасибо.
     Две девочки пересекли комнату, в которой  ощущались  первые  признаки
неосознанного смятения. Овцы чувствовали присутствие  волка,  но  камуфляж
овечьей шкуры пока что срабатывал. Они не догадывались...
     Младшие были в кухне, увлеченно обрабатывая водой  и  кистями  раздел
комиксов. Одна газетная страница  была  покрыта  специальным  составом,  и
влага выявляла на свет  различные  краски,  пастельные  -  но  удивительно
чистые, подобные тем, что можно увидеть  в  японских  цветах,  растущих  в
воде, или на китайских бумажных коробочках с крошечными сюрпризами внутри.
     Беатрис показала им свой пакет от мясника.
     - Два фунта, - сказала она. - У Дженни были деньги, а Мертон  сегодня
как раз открыт. Вот я и подумала, что нам лучше...
     Эмили с увлечением продолжала рисовать. Чарльз вскочил.
     - Пойдем сейчас, да?
     Джейн встревожилась.
     - Не знаю, стоит ли мне идти. Я...
     - Я тоже не хочу, - сказал Бобби.
     Это было уже предательством. Чарльз сказал, что Бобби боится.
     - Вовсе нет. Просто мне уже не интересно. Я хочу играть во что-нибудь
другое.
     - Эмили, - мягко проговорила Беатрис, - в  этот  раз  тебе  не  стоит
идти.
     - Нет, я пойду.
     Эмили подняла взгляд от рисунков.
     - Я не боюсь.
     - Я хочу посмотреть на огоньки, - сказал Чарльз.
     Беатрис повернулась к нему.
     - Ты говоришь неправду, Чарльз! Никаких огней нет.
     - Есть. По крайней мере, иногда.
     - Нет.
     - Есть. Просто ты глупая и не можешь  их  увидеть.  Пойдем,  покормим
его.

     Само собой разумелось,  что  сейчас  командовала  Беатрис.  Она  была
старше, и она, как почувствовала Джейн, боялась больше всех,  даже  больше
Эмили.
     Они пошли наверх. Беатрис несла пакет  с  мясом.  Она  уже  разрезала
бечевку. Очутившись в верхнем коридоре, они сгрудились у двери.
     - Вот он, путь, Джейн, - с оттенком гордости  сообщил  Чарльз.  -  Мы
должны подняться на чердак. В потолке ванной есть  спускающаяся  лестница.
Нужно взобраться на ванну и дотянуться до нее.
     - Но мое платье?! - с сомнением в голосе сказала Джейн.
     - Ты не испачкаешься. Идем.
     Чарльз хотел лезть первым, но он  был  слишком  мал  ростом.  Беатрис
вскарабкалась на край ванны и потянула за кольцо в потолке. Люк заскрипел,
и сверху медленно, с некоей величавостью, спустилась лестница и  встала  в
ванну. Наверху было темно. Слабый свет едва  пробивался  сквозь  чердачные
окна.
     - Идем, Джейн, - странно-шелестящим шепотом сказала Беатрис,  и  они,
как отважные акробаты, принялись карабкаться наверх.
     На чердаке было  тепло,  тихо  и  пыльно.  В  лучах  света  танцевали
пылинки. Повсюду стояли набитые хламом картонные коробки и сундуки.
     Беатрис зашагала по одной из балок. Джейн последовала за ней.

     Беатрис не оглядывалась и ничего не говорила. Один  раз  она  провела
рукой, как будто что-то искала. Чарльз, шедший за ней следом, ухватился за
протянутую руку. Потом Беатрис достигла планки,  положенной  через  другое
стропило. Миновав ее, она  остановилась  и  вместе  с  Чарльзом  вернулась
назад.
     - Ты все делала не так, - разочарованно сказал Чарльз.  -  Ты  думала
совсем не о том.
     Лицо Беатрис казалось странно-белым в слабо-золотистом свете.
     Джейн встретилась взглядом с кузиной.
     - Би...
     -  Все  правильно,  нужно  думать  о  чем-нибудь  другом,  -   быстро
проговорила Беатрис. - Идем.
     Она ступила на планку. Чарльз шел за ней по пятам. Беатрис  монотонно
бормотала какую-то считалочку:

                  "Раз-два, вот халва.
                   Три-четыре, заплатили.
                   Пять-шесть, можно есть..."

     Беатрис исчезла. "Семь-восемь, пить просим..."
     Чарльз исчез.
     Бобби, всем своим видом выражая неудовольствие, последовал за ними.
     Эмили слабо пискнула.
     - О, Эмили! - вскрикнула Джейн.
     Ее младшая кузина прошептала:
     - Я не хочу туда идти, Джейн.
     - Тебе и не нужно.
     - Нет, нужно, - настаивала Эмили.  -  Я  не  буду  бояться,  если  ты
пойдешь следом за мной. Мне всегда кажется, будто кто-то крадется за  мной
и вот-вот схватит. Но, если ты обещаешь идти следом, я не буду бояться.
     - Обещаю, - сказала Джейн.
     Повеселевшая Эмили пошла по мостику.  На  этот  раз  Джейн  наблюдала
особенно внимательно. И все же она не замети момента исчезновения.  Просто
Эмили внезапно... пропала.  Джейн  шагнула  вперед,  но  донесшийся  снизу
окрик, заставил ее остановиться:
     - Джейн!
     Голос принадлежал тете Бесси.
     - Джейн!
     На этот раз зов был более громким и решительным.
     - Джейн, ты где? Иди-ка сюда, ко мне!
     Джейн стояла не шевелясь и смотрела на планку-мостик.  Он  был  пуст.
Эмили и другие дети исчезли  без  следа.  Чердак  внезапно  превратился  в
место, полное неявственной угрозы. Но все равно нужно  было  идти,  потому
что она обещала...
     - Джейн!
     Джейн покорно спустилась и последовала на зов тети Бесси. При виде ее
женщина недовольно поджала тонкие губы.
     - Где, скажи на милость, ты была, Джейн? Я уже устала тебя звать!
     - Мы играли, - ответила Джейн. - Я тебе нужна, тетя Бесси?
     - Ясное дело, нужна, - сказала тетя Бесси. - Я вяжу воротник. Это  же
для твоего платья. Иди сюда, мне нужно примерить. Как ты выросла, девочка!
     После  этого  началась  бесконечная  возня  с   булавками,   повороты
туда-сюда, а Джейн не переставая думала о малютке Эмили, отчаянно боящейся
чего-то на чердаке. Джейн начала испытывать ненависть  к  тете  Бесси,  но
мысль о протесте или побеге даже не мелькнула у  нее  в  голове.  Взрослые
обладают абсолютной властью над детьми. Для укрепления родственных  связей
в этот момент не было ничего важнее возни с воротничком. По крайней  мере,
с точки зрения взрослых, правящих этим миром.
     А Эмили, одна, испуганная, шла по мостику, который вел...

     Дяди играли в покер. Тетя Гертруда, водевильная  актриса,  неожиданно
приехавшая на несколько дней, болтала с бабушкой Китон  и  тетей  Бесси  в
гостиной. Тетя Гертруда была маленькой и в высшей степени  очаровательной.
Она была полна  нежной  хрупкости,  а  ее  вкус  к  жизни  наполнял  Джейн
восхищением. Но сейчас она казалась подавленной.
     - В этом доме у меня все время бегают мурашки по коже.
     Она сделала вид, будто хочет хлопнуть Джейн по носу сложенным веером.
     - Привет, милашка. Ты почему не с другими детьми?
     - Ну, я устала, - ответила Джейн.
     Она не переставала думать об Эмили.
     Прошел почти час с тех пор, как...
     - Я в таком возрасте никогда не уставала, - сказала тетя Гертруда.  -
Ну-ка, посмотри на меня. Три дня, и еще этот ужасный человек... Ма, я тебе
говорила...
     Она перешла на шепот.
     Джейн следила за тем,  как  худые  пальцы  тети  Бесси  с  неизменной
скоростью цепляли крючком за шелк.
     - Это не дом, а просто морг, - сказала внезапно тетя Гертруда.  -  Да
что с вами со всеми случилось? Кто умер?
     - Все дело в воздухе,  -  отозвалась  тетя  Бесси.  -  Слишком  жарко
круглый год.
     - Если бы ты хоть раз поиграла зимой в Рочестере,  ты  бы  радовалась
теплому климату. Но все равно, дело не в этом. Я чувствую себя так,  будто
стою на сцене после поднятия занавеса.
     - Это все твои фантазии, - сказала ей мать.
     - Духи, - вставила тетя Гертруда и опять умолкла.
     Бабушка Китон пристально взглянула на Джейн.
     - Подойди-ка ко мне, малышка, - сказала она.
     Джейн окунулась в надежное тепло мягких, уютных колен,  державших  на
себе стольких детей, и попыталась забыть обо  всем,  оставить  все  заботы
бабушке Китон. Но ничего не вышло. Что-то не так было в  доме,  и  давящие
волны исходили от источника тревоги, находившегося совсем рядом.
     "Неправильный" дядя.  Голод  и  алчность,  требующие  пищи.  Близость
кровавого мяса дразнила его, лежащего в укрытии в своем  страшном  гнезде,
где-то там, в другом мире, в  том  удивительном  месте,  куда  отправились
дети.
     Он притаился там, жаждая еды, и одновременно он был здесь  -  пустой,
алчный, безжалостный водоворот голода.
     Джейн закрыла глаза и теснее прижалась к плечу бабушки Китон.
     Тетя Гертруда болтала странно-напряженным голосом, словно она ощущала
близкое присутствие чего-то чуждого и  в  глубине  души  у  нее  гнездился
страх.
     - Через пару дней у меня премьера в  Санта-Барбаре,  Ма,  -  говорила
она. - Я... Да что же такое  с  этим  домом  в  конце  концов?  Я  сегодня
нервная, как кошка...  Так  я  хочу,  чтобы  вы  все  приехали  на  первое
представление. Это музыкальная комедия. Я иду в гору.
     - Я видела "Принца Пильсена" раньше, - сказала бабушка Китон.
     - Но не со мной же. Я уже забронировала комнаты  в  отеле.  Ребятишки
тоже поедут. Хочешь посмотреть, как играет твоя тетя, Джейн?
     Джейн кивнула из-за бабушкиного плеча.
     - Тетя, - внезапно сказала Джейн, - ты всех дядей видишь?
     - Конечно.
     - Всех-всех? Дядю Джеймса, дядю Берта, дядю Симона и дядю Лью?
     - Всю компанию. А в чем дело?
     - Это я просто так спросила.
     Значит, тетя Гертруда тоже не  заметила  "неправильности"  одного  из
дядей. Выходит, и она не слишком наблюдательна, подумала Джейн.
     - А вот ребятишек я не вижу. Если они не поторопятся, то  не  получат
подарков, которые я им привезла. Ни за что не догадаешься, что у меня  для
тебя есть, Дженни.
     Но даже эти  многообещающие  слова  едва  достигли  ушей  Джейн.  Ибо
внезапно  висевшее  в  воздухе  напряжение  разрядилось.  Неверный   дядя,
мгновение  назад  бывший  водоворотом  голода,  стал  теперь   водоворотом
экстаза. Где-то, каким-то образом, Руггедо был накормлен. Где-то, каким-то
образом, другая половина двойного дяди пожирала кровавую пищу...

     Джейн не была больше на коленях у бабушки Китон. Комната превратилась
в кружащуюся темноту с крохотными, подмигивающими огоньками - Чарльзу  они
напомнили рождественскую елку  -  и  в  центре  этого  вращения  находился
источник ужаса. Через "неправильного" дядю,  находившегося  в  исчезнувшей
комнате, словно через трубу из невероятного гнезда, где  жила  другая  его
половина, в дом вливалось полное экстаза чувство насыщения.
     В это мгновение Джейн  каким-то  образом  очутилась  совсем  рядом  с
другими детьми, обступившими, должно быть,  вращающийся  фокус  тьмы.  Она
почти ощущала их присутствие, почти касалась их рукой.
     Потом темнота содрогнулась, и  крошечные  огоньки  слились  в  единое
свечение, и в сознании Джейн закружились немыслимые воспоминания. Она была
совсем рядом с ним. Он был не опасен, будучи накормленным  досыта.  Он  не
контролировал свои мысли,  они  лились,  бесформенные,  как  у  животного,
наполняя темноту. Мысли о красной еде. об  иных  временах  и  местах,  где
такую же красную еду протягивали ему другие руки.
     Невероятно. Воспоминания не  касались  Земли,  они  не  относились  к
нашему времени и пространству. Он много путешествовал, этот Руггедо, и под
многими личинами. Он вспоминал теперь, в потоке бесформенного расщепления,
как  разрывал  покрытые  мехом  бока,  вспоминал  поток  горячей   красной
жидкости, струившейся сквозь эти шкурки.
     Ничего подобного Джейн не могла раньше даже вообразить.
     Он вспоминал огромный двор, мощеный чем-то ослепительно сверкавшим на
солнце, и что-то яркое в цепях, в центре двора, и кольцо наблюдающих глаз,
когда он вышел и направился к жертве.
     Когда он вырывал свою долю из гладких боков, цепь клацала в такт  его
жевавшему рту...
     Джейн попыталась закрыть глаза  и  не  смотреть.  Но  видела  она  не
глазами. Она испытывала чувство  стыда  и  легкого  отвращения,  ибо  тоже
присутствовала на этом пиршестве, вместе с Руггедо,  ощущая  сладкий  вкус
красного вещества, и луч экстаза пронзил ее тело так же, как и его.
     - Вот и ребятишки идут,  -  донесся  откуда-то  издалека  голос  тети
Гертруды.
     Вначале до Джейн не дошел смысл ее слов, но потом она поняла, и вдруг
вновь ощутила мягкость колен бабушки Китон,  снова  очутилась  в  знакомой
комнате.
     - Не стадо ли слонов мчится по лестнице? - сказала тетя Гертруда.
     Они вернулись. Теперь и Джейн услышала их.
     Собственно, они создавали гораздо меньше шума, чем обычно. На полпути
они замедлили бег, и до слуха Джейн донесся гул голосов.
     Дети  вошли.  Беатрис  была  немного  бледной,  Эмили  -  розовой,  с
припухшими глазами, Чарльз  что-то  взволнованно  бормотал,  но  у  Бобби,
самого младшего, вид был угрюмый и скучный.  При  виде  тети  Гертруды  их
оживление  усилилось,   хотя   Беатрис   обменялась   с   Джейн   быстрыми
значительными взглядами.
     Шум, возгласы, приветствия. Вернулись дяди. Все  принялись  обсуждать
предстоящую поездку в Санта-Барбару, но  напряженное  это  веселье  быстро
угасло. На смену ему пришло тяжелое молчание.
     Хотя ни один из взрослых не подавал виду,  их  всех  томило  какое-то
нехорошее предчувствие.
     Но только дети - и даже тетя Гертруда  не  понимала  их  -  сознавали
полную пустоту "неправильного"  дяди  -  ленивого,  вялого,  полуразумного
существа. Внешне он имел вполне человеческий облик, как будто никогда и не
проецировал волны животного голода под этой крышей,  никогда  не  позволял
своим мыслям крутиться в сознании детей, никогда не вспоминал  о  кровавых
празднествах, происходивших в другие времена и в других местах.
     Утолив свой голод, он стал излучать дремотные волны, и  все  взрослые
зевали, недоумевая, что это на них  нашло.  Но  он  по-прежнему  оставался
пустым, ненастоящим. Чувство нереальности происходящего не  покидало  даже
те маленькие, пытливые сознания, которые видели его таким, какой он есть.

                            3. НАСЫТИВШИЙСЯ ЕДОК

     Позже, когда пришла пора ложиться спать, лишь Чарльз хотел говорить о
дяде. У Джейн было такое  чувство,  будто  Беатрис  как-то  повзрослела  с
начала дня. Бобби читал "Книгу Джунглей" или притворялся,  что  читает,  с
огромным удовольствием рассматривая  картинки  с  изображением  тигра  Шер
Хана. Эмили отвернулась к стене и делала вид, что спит.
     - Меня позвала тетя  Бесси,  -  сказала  Джейн,  чувствуя  молчаливый
упрек. - Она хотела примерить на мне тот новый воротничок.  Я  ускользнула
бы от нее, как только смогла.
     - А-а.
     Извинения были приняты, но Беатрис  по-прежнему  играла  в  молчанку.
Джейн подошла к кровати Эмили и обняла малышку.
     - Ты сердишься на меня, Эмили?
     - Нет.
     - Сердишься, я знаю. Я ничего не могла поделать, дорогая.
     - Все в порядке, - сказала Эмили. - Неважно.
     - Все сверкает и  сияет,  -  сонным  голосом  сказал  Чарльз,  -  как
рождественская елка.
     Беатрис круто повернулась к нему.
     - Заткнись, Чарльз! - крикнула она.
     Тетя Бесси просунула голову в комнату.
     - В чем дело, дети? - спросила она.
     - Ничего, тетя, - ответила Беатрис. - Просто мы играем.
     Сытый, на время удовлетворенный, лежал он в  своем  странном  гнезде.
Дом затих. Обитатели его  заснули.  Даже  "неправильный"  дядя  спал,  ибо
Руггедо был искусным подражателем.
     "Неправильный"  дядя  не  был  фантомом,  нематериальным  порождением
разума  Руггедо.  Как  амеба  тянет  к  еде  псевдоподии,  так  и  Руггедо
увеличился  и  создал  "неправильного"   дядю.   Но   на   этом   сходство
заканчивалось.  Ибо  "неправильный"  дядя  не  был  эластичным  отростком,
который можно было бы отдернуть в любой момент. Скорее он  -  оно  -  было
материальной конечностью, как рука у  человека.  Мозг  с  помощью  нервной
системы посылает сигнал, рука протягивается, пальцы хватают... и вот  она,
еда.
     Но "конечность" Руггедо имела больше пространства  для  маневра,  чем
человеческая рука. Жертва может насторожиться,  увидев  протянутую  к  ней
руку, а "неправильный" дядя выглядел и действовал совсем как человек, лишь
глаза выдавали его.
     Но существуют законы, подчиняться которым вынужден был даже  Руггедо.
Непоколебимые законы природы связывают  его  до  известных  пределов.  Его
жизнь,  как  и  жизнь,  к   примеру,   обыкновенной   бабочки,   подчинена
определенным циклам: гусеница должна много есть, прежде чем свить кокон  и
превратиться в куколку, а затем - в прекрасную летунью. Изменение не может
произойти до назначенного срока. И Руггедо не мог измениться  раньше,  чем
закончится цикл. Потом  произойдет  очередная  метаморфоза,  как  это  уже
бывало в немыслимых глубинах его прошлого - миллионы удивительных мутаций.
     Но  в  настоящее  время  он  был  связан  законами  текущего   цикла.
"Отросток" не мог быть отдернут. И "неправильный" дядя  был  частью  этого
существа, а оно, в свою очередь, было частью "неправильного" дяди.
     Тело Скудлера и голова Скудлера.
     По  погруженному  во  тьму  дому  гуляли  все  непрекращающиеся,   не
затихающие  волны  насыщения,  медленно,  почти  незаметно   ускорявшиеся,
переходя к той нервной алчной  пульсации,  что  всегда  завершает  процесс
пищеварения.
     Тетя Бесси повернулась на другой бок и начала  посапывать.  В  другой
комнате "неправильный" дядя, не просыпаясь, тоже  повернулся  на  спину  и
тоже засопел.
     Способность к мимикрии была развита на славу...

     Стоило стрелкам часов перевалить за полдень, как  пульс  дома  сменил
ритм и настроение.
     - Если мы собираемся в Санта-Барбару, - сказала бабушка Китон, - то я
хочу отвести детей сегодня к дантисту. Нужно привести в порядок их зубы, а
с доктором Гувером трудно договориться и насчет одного ребенка, не  говоря
уже о четырех. Джейн, твоя мама писала мне, что ты была у  дантиста  месяц
тому назад, так что тебе идти не нужно.
     После этих слов детей обуяла тревога, но ни один из них  не  возразил
ни словом. Лишь когда бабушка Китон повела детей к воротам, Беатрис слегка
замялась. Джейн  стояла  у  дверей,  провожая  их  взглядом.  Беатрис,  не
оглядываясь, протянула руку и на миг крепко сжала пальцы Джейн. И только.
     Но ответственность была возложена. Слов не требовалось. Беатрис  ясно
дала понять, что Джейн должна позаботиться обо всем. Бремя ответственности
легло на ее плечи.
     Джейн не осмелилась откладывать  дело  в  долгий  ящик.  Она  слишком
явственно  ощущала  постепенное  нарастание   охватившей   всех   взрослых
депрессии.
     Руггедо вновь проголодался.
     Она смотрела вслед своим двоюродным братьям и сестрам,  пока  они  не
исчезли за перцовыми деревьями. Через  некоторое  время  отдаленный  рокот
троллейбуса возвестил о  том,  что  надеяться  на  их  скорое  возвращение
нечего. Тогда Джейн пошла к мяснику, купила два фунта мяса, выпила содовой
и снова вернулась домой.
     Она почувствовала, как у нее участился пульс.
     Взяв на кухне кувшин, Джейн положила в него мясо  и  проскользнула  в
ванную. С такой ношей без помощи остальных вскарабкаться  на  чердак  было
нелегко, но ей все же удалось это сделать. В  теплом  безмолвии,  царившем
под крышей, она слегка помедлила, почти надеясь  на  то,  что  тетя  Бесси
снова позовет ее. Но никакого окрика не последовало.
     Простота предстоящих ей действий притупляла  страх.  Кроме  того,  ей
едва исполнилось девять. И на чердаке было не так уж темно.
     Балансируя, она прошла по балке до планки-мостика.  Ступив  на  него,
Джейн ощутила вибрацию под ногами.

                   "Раз-два, вот халва,
                    Три-четыре, заплатили,
                    Пять-шесть, можно есть,
                    Семь-восемь..."

     Лишь третья попытка увенчалась успехом. Не так-то  просто  освободить
мозг от всех дум и тягот. Она пересекла мостик, свернула и...
     Там было сумрачно, почти темно... на Джейн дохнуло холодом и сыростью
подземелья. Ни капельки ни удивившись, она поняла, что  находится,  скорее
всего, где-то под домом, а быть может, и очень далеко от  него.  Но  Джейн
приняла такую возможность наравне  с  остальными  чудесами.  Ничто  ее  не
удивляло.
     Странно, но она  как  будто  знала  путь.  Она  находилась  в  некоем
замкнутом на себя  пространстве,  и  в  то  же  самое  время  блуждала  по
пустынным, с  нависающими  сводами,  бесконечным,  сумрачным,  пропитанным
холодом и влагой помещениям. О таких местах даже думать неприятно,  не  то
что блуждать по ним, имея при себе только кувшин с мясом.
     Оно нашло мясо приемлемым.
     Позже Джейн так и не смогла вспомнить, что же это было за оно. Она не
знала, как предложить еду, но оно ее приняло, где-то в самом сердце  этого
парадоксального, замкнутого на себя пространства, где оно лежало, грезя  о
других мирах и запахах.
     Она лишь  почувствовала,  как  тьма  вновь  закружилась  вокруг  нее,
подмигивая маленькими огоньками, когда  оно  пожирало  мясо.  Воспоминания
перебегали из его разума в ее разум, как будто они стали единым целым.  На
этот раз образы были отчетливее и понятнее. Джейн видела огромное крылатое
существо в блестящей клетке, она прыгнула вместе с Руггедо, ощутила биение
крыльев, почувствовала взметнувшуюся в теле  волну  голода,  живо  вкусила
тепло, сладость, солоноватость упруго бившей струи.
     Это было сплетение однородных картин и образов.  Все  новые  и  новые
жертвы бились, схваченные им, роняли перья, извивались. Когда он  ел,  все
жертвы сливались в его воспоминаниях в одну огромную жертву.
     Самое яркое воспоминание всплыло в самом конце.  Джейн  увидела  сад,
наполненный  гигантскими  цветами,  чьи  бутоны  качались  высоко  над  ее
головой. Согбенные фигуры в плащах с капюшонами  безмолвно  сновали  среди
стеблей, а в чашечке  гигантского  цветка  лежала  беспомощная  жертва  со
светлыми волосами, и цепи на ней ярко сверкали.  Джейн  показалось,  будто
она - одна из этих молчаливых фигур, а оно - Руггедо  -  в  другой  личине
идет рядом с ней к месту жертвоприношения.
     Это  было  его  первое  воспоминание  о  человеческой  жертве.  Джейн
хотелось узнать об этом побольше. Соображения морали были для  нее  пустым
звуком. Еда есть еда. Но эту картину сменила другая,  и  Джейн  так  и  не
увидела  финала.  В  сущности,  этого  и  не  требовалось.  Все   подобные
воспоминания заканчивались  одинаково.  Возможно,  ей  даже  повезло,  что
Руггедо не  заострил  внимание  именно  на  этом  эпизоде  своих  кровавых
пиршеств.

           "Семнадцать-восемнадцать, пора собираться.
            Девятнадцать-двадцать..."

     Она осторожно ступала по балкам, неся пустой кувшин. На чердаке пахло
пылью. Это помогло ей отогнать прочь кровавую  долину,  клубившуюся  в  ее
воспоминаниях.
     Когда дети вернулись, Беатрис лишь спросила:
     - Сделала?
     Джейн кивнула.  Табу  по-прежнему  оставалось  в  силе.  Вопрос  этот
обсуждался ими лишь в случае крайней необходимости. А  томительная,  вялая
духота  дома,  психическая  расслабленность  "неправильного"   дяди   ясно
показывали, что опасность вновь на время отступила.
     - Почитай мне о Маугли, бабушка, - сказал Бобби.
     Бабушка Китон села, надела очки и  взяла  Киплинга.  Остальные  дети,
довольные, устроились рядом с ней. Бабушка читала о  гибели  Шер  Хана,  о
том, как животные заманили тигра в глубокое, узкое ущелье,  о  сотрясающем
землю паническом бегстве огромного стада, превратившем убийцу  в  кровавую
кашу.
     - Ну вот, - сказала бабушка Китон, захлопнув книгу. - Вот вам и конец
Шер Хана. Теперь он мертв.
     - Нет, - сонным голосом возразил Бобби.
     - Конечно же, мертв. Стадо убило его.
     - Только в конце, бабушка. Если ты начнешь  сначала,  Шер  Хан  опять
будет жив.
     Конечно же, Бобби был слишком мал для того, чтобы понять,  что  такое
смерть. Ведь убивают же тебя иногда во время игры в ковбоев и индейцев,  и
в этом  нет  ничего  печального.  Смерть  -  просто  один  из  абстрактных
терминов, необходимых для выражения своих мыслей.
     Дядя Лью курил трубку и, морща коричневую кожу под  глазами,  смотрел
на дядю Берта, который, прикусив губу, долго колебался, прежде чем сделать
ход. Но дядя Лью все равно выиграл партию в шахматы. Дядя Джеймс подмигнул
тете Гертруде и сказал, что ему хочется пройтись и не составит ли она  ему
компанию. Тетя согласилась.
     После их ухода тетя Бесси подняла голову и презрительно фыркнула.
     - Когда они вернутся, посмотрим, как от них будет пахнуть.  И  почему
ты смотришь на это сквозь пальцы?
     Бабушка Китон лишь усмехнулась и потрепала Бобби по волосам. Он уснул
у нее на коленях, сжав руки в кулачки. Щеки его слегка зарумянились.
     У окна горбилась тощая фигура дяди Симона.
     Он смотрел в окно и молчал.
     - Если мы собираемся завтра утром в Санта-Барбару,  дети,  -  сказала
тетя Бесси, - нужно сегодня пораньше лечь спать.
     Так они и сделали.

                               4. КОНЕЦ ИГРЫ

     К утру у Бобби поднялась  температура,  и  бабушка  Китон  отказалась
рисковать его жизнью ради поездки в Санта-Барбару.  Это  ввергло  Бобби  в
состояние уныния, но послужило решением проблемы, многие часы не  дававшей
детям покоя. Потом раздался телефонный звонок, и отец Джейн  сообщил,  что
сегодня приедет за ней и что у нее появился маленький  братик.  Джейн,  не
имевшая на сей счет иллюзий, была довольна и надеялась, что теперь ее мама
перестанет болеть.
     Перед завтраком они собрались в комнате Бобби.
     - Ты знаешь, что надо делать, Бобби? - сказала Беатрис.  -  Обещаешь,
что сделаешь?
     - Угу. Обещаю.
     - Ты сможешь сделать это сегодня, Дженни, до того, как  приедет  твой
папа? Тебе лучше купить побольше мяса и оставить его Бобби.
     - Я не могу купить мясо без денег, - сказал Бобби.
     Как-то неохотно Беатрис пересчитала то, что  осталось  от  маленького
капитала Джейн, и вручила ему. Бобби спрятал деньги под подушку и поправил
красную фланелевую повязку, обматывающую его шею.
     - Кусается, - сказал он. - Все равно я не болен.
     - Это все от тех зеленых груш,  что  ты  вчера  лопал,  -  язвительно
сказала Эмили. - Думаешь, никто тебя не видел?
     Вбежал Чарльз, который был внизу. Он шумно дышал.
     - Эй, знаете, что случилось? - проговорил он. - Он ушиб ногу.  Теперь
он не может ехать в Санта-Барбару. Держу пари, он нарочно это сделал.
     - Черт возьми! - сказала Джейн. - Как это случилось?
     - Он сказал, что подвернул ее на лестнице. Держу пари, что  он  врет.
Просто он не хочет ехать.
     - Возможно, он не может отъехать так далеко от дома,  -  предположила
Беатрис.
     Она  руководствовалась  своей  интуицией.  Больше  они  об  этом   не
говорили. Но в общем-то Беатрис, Эмили и Чарльз были довольны, что  он  не
поедет с ними в Санта-Барбару.
     Чтобы  разместить  всех,  понадобилось  два  такси.  Бабушка   Китон,
"неправильный" дядя и  Джейн  стояли  на  крыльце  и  махали  отъезжающим.
Автомобили исчезли в облаке пыли. Джейн решительно  взяла  у  Бобби  часть
денег и пошла к мяснику. Вернулась она тяжело нагруженная.
     "Неправильный" дядя приковылял, опираясь на палку, на террасу  и  сел
на солнце. Бабушка Китон приготовила для Бобби омерзительное, но  полезное
питье, а Джейн решила не делать того, что ей предстояло сделать, до ленча.
Бобби читал "Книгу Джунглей", спотыкаясь на трудных словах.  На  некоторое
время в доме воцарились мир и покой.
     Джейн долго не могла забыть этот день. Ее ноздри щекотали  аппетитный
запах пекущегося хлеба с кухни, густой аромат  цветов  и  слегка  отдающий
пылью запах нагретых солнцем ковров и мебели. Бабушка  Китон  поднялась  к
себе в спальню намазать кольд-кремом руки и лицо.  Джейн  примостилась  на
пороге и наблюдала за ней.
     Это была уютная комнатка, милая на свой, особый лад.  Занавески  были
так туго накрахмалены, что сверкали особой белизной, а стол  был  уставлен
всякими  завораживающими  взор  предметами  -  подушечками  для   булавок,
сделанных в форме куколок, крохотными китайскими красными башмачками,  еще
более крошечной серой китайской мышкой, брошью-камеей с портретом  бабушки
в детстве.
     Медленно, но настойчиво биение пульса учащалось даже здесь,  в  этой,
казалось, надежно защищенной от всякого влияния извне спальне.
     Сразу после ленча зазвонил звонок. Это отец Джейн приехал за  ней  из
Сан-Франциско. Он торопился на поезд, такси оставалось у дома,  и  времени
для долгих разговоров не было. Но все же Джейн улучила минутку и  побежала
наверх попрощаться с Бобби и сказать ему, где спрятано мясо.
     - Хорошо, Дженни, - сказал Бобби, - до свидания.
     Она знала, что ей не следовало перепоручать это дело Бобби. Угрызения
совести мучили ее всю дорогу к станции.
     Как сквозь дымку  до  нее  доносились  голоса  взрослых,  обсуждавших
задержку поезда. Говорили, что он прибудет очень поздно.
     Отец сказал, что в город приехал цирк...

     Цирк был хорош.  Она  почти  забыла  о  Бобби  и  о  том,  что  может
произойти, если он не выполнит  своего  обещания.  Голубел  ранний  вечер,
когда они вместе с другими людьми выходили из-под тента.  И  вдруг  сквозь
просвет в толпе Джейн увидала маленькую знакомую фигурку, и внутри  у  нее
все оборвалось. Она знала.
     Мистер Ларкин заметил Бобби почти одновременно с дочерью.  Он  громко
окликнул его и через мгновение дети смотрели друг на друга.
     Пухлое лицо Бобби было угрюмым.
     - Твоя бабушка знает о том, что ты здесь? - спросил мистер Ларкин.
     - Думаю, что нет, - ответил Бобби.
     - Тебя следовало бы отшлепать, молодой человек. А ну-ка, идем.  Нужно
немедленно ей позвонить. Она, без сомнения, ужасно беспокоится.
     В аптеке, пока он звонил, Джейн смотрела на своего двоюродного брата.
Она страдала от гнета первого тяжкого бремени на своей  совести,  сознавая
свою ответственность за происшедшее.
     - Бобби, - спросила она шепотом, - ты сделал?
     - Ты оставила меня одного, - мрачно ответил Бобби.
     Наступило молчание.
     Мистер Ларкин вернулся.
     - Никто не отвечает. Я вызвал такси. Мы как раз успеем завезти  Бобби
домой до отхода поезда.
     Почти всю дорогу они молчали. Что бы ни случилось в  доме,  Джейн  не
думала об этом. Такова была защитная реакция мозга. Как бы  там  ни  было,
теперь уже слишком поздно что-либо предпринимать...
     Когда такси подъехало к дому,  во  всех  его  окнах  горел  свет.  На
крыльце  стояли  люди.  На  груди  одного  из  них  тускло  мерцал  значок
полицейского офицера.
     - Подождите здесь, ребятишки, - сказал мистер Ларкин.  В  его  голосе
звучала тревога. - Не выходите из машины.
     Шофер такси пожал плечами и развернул газету. Мистер Ларкин торопливо
направился к крыльцу. Джейн очень тихо сказала Бобби:
     - Ты не сделал.
     Это даже не было обвинением.
     - А мне все равно, - прошептал в ответ Бобби. - Я устал от этой игры.
Я хотел играть во что-нибудь другое.
     Он хихикнул.
     - А вообще, я победил, - объявил он.
     - Как? Что случилось?
     - Полиция приехала, а я знал, что они приедут. Он  об  этом  даже  не
подумал. Вот я и победил.
     - Но как?
     - Ну, это совсем как в "Книге Джунглей". Помнишь, как убивают тигров?
Привязывают к стволу ребенка, а когда появляется  тигр,  бух!  Только  все
дети уехали в Санта-Барбару, и ты тоже уехала. И тогда я  заменил  ребенка
бабушкой. Я думал, что она не стала бы возражать.  Она  же  много  с  нами
играет. И потом, ведь все равно, кроме нее никого не было.
     - Но, Бобби, "ребенок" вовсе не  означает  такого  ребенка,  как  мы.
Имеется в виду козленок <слово  "kid"  имеет  два  значения:  "ребенок"  и
"козленок">, и поэтому...
     - А-а! - прошептал Бобби. - Ну да, конечно. Но я подумал, что бабушка
подойдет. Она слишком толстая, чтобы быстро бегать.
     Он мрачно усмехнулся.
     - Он - дурак, - сказал он. - Ему бы следовало знать,  что  когда  для
тигра привязывают детеныша, рядом в кустах сидит охотник. А он  ничего  не
знает. Когда я сказал ему, что запер бабушку в ее комнате, а больше в доме
никого нет, я думал, что он догадается.
     У Бобби был довольный вид.
     - Я хитрый. Я ему через окно сказал. Я решил, что он может  подумать,
что я и есть детеныш. Но он не сразу быстро пошел наверх. Он  даже  забыл,
что ему нужно хромать. Думаю, он уже здорово проголодался.
     Бобби посмотрел в сторону крыльца, на котором царило оживление.
     - Наверное, полицейские уже схватили его, -  бросил  он  безразличным
тоном. - Это же проще простое. Я победил.
     Джейн не успевала за ходом его мысли.
     - Бабушка умерла? - очень тихо спросила она.
     Бобби посмотрел на нее. Это слово имело для него совсем другой смысл.
Оно было всего лишь частью игры. А потом, для него тигр никогда не успевал
добраться до детеныша.
     Мистер Ларкин возвращался к такси. Он шел очень медленно и ступал  не
очень уверенно.
     Джейн пока что не видела выражение его лица...

     Дело, конечно, замяли. Дети, знавшие гораздо больше, чем опекавшие их
взрослые, тщательно ограждались от  подробностей  случившегося.  Столь  же
тщательно дети пытались раньше защитить взрослых. Но  кроме  двух  старших
девочек, остальных это не слишком заботило. Игра  была  окончена,  бабушка
уехала в долгое путешествие, из которого ей не суждено было вернуться.
     С другой стороны, "неправильному" дяде тоже пришлось уехать, как было
им сказано, в большую больницу, где о нем станут всю жизнь заботиться.
     Это тоже не слишком их озадачило, ибо было  за  пределами  границ  их
понимания. Их представления о смерти были крайне  несовершенными,  но  все
остальное вообще являлось для них полной тайной. Сейчас, когда их  интерес
угас, они редко вспоминали о прошлом.  Лишь  Бобби  иногда  слушал  "Книгу
Джунглей" с необычным вниманием, ожидая, не уведут ли на  этот  раз  тигра
вместо того,  чтобы  убить  его  на  месте.  Конечно,  этого  ни  разу  не
произошло. Очевидно, в реальной жизни тигры были другими...
     Долгое время после этого в ночных кошмарах Джейн видела то,  что  она
всеми силами старалась забыть. Девочка  видела  бабушкину  спальню  такой,
какой  она  видела  ее  в  последний  раз:  залитую  солнечным  светом,  с
накрахмаленными   занавесками,   с   красным   китайским    башмачком    и
куколкой-булавочницей. Бабушка втирала кольд-крем  в  морщинистые  руки  и
выглядела все  более  нервной  по  мере  того,  как  алчные  волны  голода
наполняли дом, исходя от ужасного гнезда где-то внизу.
     Должно быть, оно жутко проголодалось.
     "Неправильный" дядя притворился, будто у него болит  лодыжка.  Должно
быть, он крутился и ворочался на кушетке,  эта  пустышка,  равнодушная  ко
всему, кроме потребности в пище, в кровавой еде, без  которой  он  не  мог
жить. Хищное существо внизу во тьме пульсировало от голода, жаждая еды...
     Бобби поступил умно, передав свое сообщение-приманку через окно.
     Запертая в комнате наверху бабушка, вероятно, уже обнаружила к  этому
времени, что не может выйти. Ее толстые, морщинистые пальцы, скользкие  от
кольд-крема, должно быть, тщетно пытались повернуть ручку.
     Джейн много раз слышала во сне звук шагов. Эти шаги, которые  она  на
самом деле не слышала никогда, были для нее более реальны, чем те, которые
ей приходилось слышать наяву. Она с уверенностью знала, какими они  должны
быть: топ-топ, топ-топ, две ступени за шаг,  и  бабушка  прислушивается  с
тревогой, зная, что дядя с его больной ногой не может так ходить. Тогда-то
она и вскочила с колотящимся сердцем, думая о ворах.
     Все это длилось недолго: одного  лишь  биения  сердца,  должно  быть,
хватило на то, чтобы шаги протопали через коридор.  К  тому  времени  весь
дом, должно быть, дрожал и пульсировал от  триумфального  голодного  рева.
Шаги, наверное, попадали в ритм этому биению.  С  ужасающей  нацеленностью
они приближались по коридору. А потом в замке повернулся ключ...
     А затем...
     А потом Джейн, как правило, просыпалась...

     "Маленькие мальчики не несут ответственности  за  свои  поступки",  -
много раз говорила себе Джейн тогда и позже.  После  этого  она  долго  не
видела Бобби, а когда увидела, он уже успел обо всем забыть, слишком много
было новых впечатлений. Он получил на Рождество игрушки и пошел  в  школу.
Когда он услышал о том, что "неправильный"  дядя  умер  в  психиатрической
лечебнице, то с трудом понял, о ком  идет  речь,  ибо  для  младших  детей
"неправильный" дядя никогда не был членом  семьи.  Он  был  только  частью
игры, в которую они играли и победили.
     Мало-помалу  непонятная  депрессия,  некогда  угнетавшая  домочадцев,
сошла на нет и вскоре окончательно пропала. После смерти  бабушки  она  на
какое-то время сделалась более сильной и отчаянной,  но  взрослые  решили,
что все дело в вызванном несчастьем шоке.  Когда  депрессия  исчезла,  это
только подтвердило их предположение.
     Странно, но холодная, ограниченная логика  Бобби,  оказалась  верной.
Руггедо поступил бы нечестно, если бы ввел в игру  нового  "неправильного"
дядю, а Бобби верил, что он будет соблюдать правила. Он и соблюдал их, ибо
они были законом, нарушить который он не мог.
     Руггедо и "неправильный" дядя составляли вместе единое целое в рамках
текущего цикла. Связь этих двух частей была неразрывна до конца цикла. Так
что в конце концов Руггедо остался беспомощным.
     В сумасшедшем доме "неправильный" дядя медленно умирал с  голоду.  Он
не желал притрагиваться к тому, что ему предлагали. Голова и тело Скудлера
умерли одновременно, и дом бабушки Китон снова стал тихой  заводью.  Никто
не знал, вспоминал ли  Бобби  когда-нибудь  о  случившемся.  Его  действия
направлялись железной логикой, отталкивающейся от его пока что  небольшого
опыта: если ты совершил что-либо  плохое,  придет  полицейский  и  заберет
тебя. Бобби устал от этой игры. Лишь тонкое чутье удерживало его от  того,
чтобы просто бросить ее и начать играть во что-то другое.
     Бобби хотел победить, и он победил.
     Ни один взрослый не сделал бы того, что сделал Бобби,  -  но  ребенок
принципиально иное существо. По стандартам взрослых ребенка нельзя назвать
здравомыслящим из-за путей, которыми движутся его мысли, а также из-за его
поступков и желаний...
     Назовем его демоном.

Генри Каттнер

ЖИЛ-БЫЛ ГНОМ

   Не следовало бы Тиму Крокетту лезть в шахту на Дорнсеф
Маунтин. То, что сходит с рук в Калифорнии, может выйти боком в
угольных шахтах Пенсильвании. Особенно, когда в дело встревают
гномы.
   По правде говоря, Тим Крокетт знать ничего не знал о гномах.
Он просто занимался исследованием условий жизни представителей
низших классов, время от времени пописывая статьи, усыпанные
весьма неудачными терминами собственного изобретения. Тим
Крокетт принадлежал к той южно-калифорнийской группе социологов,
члены которой пришли к заключению, что пролетариату без них не
обойтись. Они заблуждались. Это им нужен был пролетариат - по
меньшей мере, на восемь часов в день.
   Крокетт, подобно своим коллегам, считал рабочего помесью
гориллы и Человека-с-Мотыгой. Доблестный ученый произносил
пламенные речи о угнетенном меньшинстве, писал зажигательные
статьи для выпускаемой их группой газетенки "Земля" и всячески
увиливал от работы в качестве клерка в юридической конторе
своего отца. Он говорил, что на него возложена миссия. К
несчастью, к сему почтенному мужу не питали ни малейших симпатий
ни рабочие, ни предприниматели.
   Чтобы раскусить Крокетта, диплома психолога не требовалось.
Этот высокий, худой, неплохо разбирающийся в галстуках молодой
человек с пристальным взглядом крохотных паучьих глазок, достоин
был лишь одного - хорошего пинка под зад.
   Но уж, конечно, не от гномов!
   На деньги отца Крокетт рыскал по стране, исследуя жизнь
пролетариев, к великой досаде тех рабочих, к которым он лез с
расспросами. Как-то раз, одержимый исследовательским зудом, он
отправился в Айякские шахты, - или, по меньшей мере, в одну из
них, - переодевшись в шахтерскую робу и тщательно натерев лицо
угольной пылью. Спускаясь на лифте, он почувствовал себя не в
своей тарелке среди людей с чисто выбритыми лицами. Лица
шахтеров чернели лишь в конце рабочего дня.
   Дорнсеф Маунтин - настоящие медовые соты и без шахт Айякс
Компани. Гномы знают, как блокировать свои туннели, когда люди
подходят к ним слишком близко. Очутившись под землей, Крокетт
почувствовал себя совершенно сбитым с толку. Он долго брел
куда-то вместе с остальными, затем те принялись за работу.
Наполненные вагонетки, громыхая, покатились по рельсам. Крокетт
поколебался, потом обратился к рослому субъекту, на чьем лице,
казалось, навечно застыла маска великой печали.
   - Послушай, - сказал он, - я хотел бы поговорить с тобой!
   - Инглишкий? - вопросительно отозвался тот. - Вишки. Жин.
Вино. Ад.
   Продемонстрировав свой несколько неполный набор английских
слов, здоровяк разразился хриплым смехом и вернулся к работе, не
обращая больше внимания на сбитого с толку Крокетта. Тот
отправился на поиски другой жертвы. Но этот отрезок шахты
оказался пустынным. Еще одна нагруженная вагонетка, прогромыхала
мимо, и Крокетт решил посмотреть, откуда она выехала. Он нашел
это место после того, как пребольно стукнулся головой и
несколько раз шлепнулся, поскользнувшись на скользкой пыли.
   Рельсы уходили в дыру в стене. Стоило Крокетту ткнуться туда, как
его тут же кто-то окликнул хриплым голосом. Незнакомец приглашал
Крокетта подойти поближе.
   - Чтобы я мог свернуть твою цыплячью шейку, - пообещал он,
извергнув вдобавок поток непечатных выражений.
   - А ну-ка, убирайся отсюда!
   Крокетт бросил взгляд в сторону кричавшего и увидел маячившую
невдалеке гориллообразную фигуру. Он мгновенно пришел к выводу, что
владельцы Айякской шахты пронюхали о его миссии и подослали к нему
громилу, который придушит его или, по крайней мере, изобьет до потери
пульса. Страх наполнил силой ноги Крокетта. Он бросился бежать,
лихорадочно ища какой-нибудь боковой туннель, в который можно было
нырнуть. Несшийся ему вдогонку рык эхом отдавался от стен. Внезапно
Крокетт ухватил смысл последней фразы:
   - ...пока не взорвался динамит!
   В тот же миг динамит взорвался.

                               *  *  *

   Однако Крокетт этого не понял. Он лишь как-то вдруг обнаружил, что
летит. После этого доблестный исследователь вообще перестал что-либо
соображать, а когда эта способность вернулась к нему, он обнаружил,
что на него пристально смотрит чья-то голова.
   Вид этой головы не принес ему особого утешения - вряд ли вы
решились бы взять себе в друзья ее владельца. Голова была странная,
если не сказать - отталкивающая. Крокетт был настолько увлечен ее
видом, что даже не сообразил, что обрел способность видеть в
кромешной тьме.
   Как долго он находился без сознания? Интуитивно Крокетт понимал,
что не час и не два. Взрыв...
   ...Похоронил его под грудой обломков? Крокетт вряд ли почувствовал
бы себя намного лучше, знай он, что находится в выработанной шахте,
теперь бесполезной и давно уже заброшенной. Шахтеры, которые взрывом
открыли проход к новой шахте, понимали, что проход к старой будет
завален, но их это не беспокоило.
   Другое дело - Тима Крокетта.
   Он мигнул и, когда снова открыл глаза, обнаружил, что голова
исчезла. Это позволило ему вздохнуть с облегчением. Крокетт тут же
решил, что неприятное видение было галлюцинацией. Он даже не мог
толком вспомнить, как, собственно, выглядела та голова. Осталось лишь
смутное воспоминание об ее очертаниях, смахивающих на карманные часы
в форме луковицы, больших, блестящих глазах и неправдоподобно широкой
щели рта.
   Крокетт, застонав, сел. Откуда исходило это странное, серебристое
сияние? Оно напоминало дневной свет в туманный день, не имело
определенного источника и не давало тени. "Радий", - подумал ничего
не смыслящий в минералогии Крокетт.
   Он находился в шахте, уходившей в полумрак впереди до тех пор,
пока футов через пятьдесят она не делала резкий поворот, а за ним...
за ним проход был забит обломками рухнувшего свода. Крокетту
мгновенно стало трудно дышать. Он кинулся к завалу и принялся
лихорадочно разбрасывать обломки, задыхаясь и издавая хриплые,
нечленораздельные звуки.
   Тут взгляд его скользнул по собственным рукам. Движения Крокетта
мало-помалу начали замедляться, пока он, наконец, не застыл, как
истукан, будучи не в силах оторвать глаз от тех удивительных широких
и шишковатых предметов, что росли из его кистей. А не мог ли он в
период своего беспамятства натянуть рукавицы? Но стоило этой мысли
мелькнуть в его голове, как Крокетт тут же осознал, что никакими
рукавицами не объяснить то, что случилось с его руками. Они едва
сгибались в запястьях.
   Быть может, они вываляны в грязи? Нет! Дело совсем не в том. Его
руки... изменены. Они превратились в два массивных шишковатых
коричневых отростка, похожих на узловатые корни дуба. Их покрывала
густая черная шерсть. Ногти явно нуждались в маникюре - причем, в
качестве инструмента лучше всего подошло бы зубило.
   Крокетт оглядел себя и из груди у него вырвался слабый цыплячий
писк. Он не верил собственным глазам. У него были короткие кривые
ноги, толстые и сильные, с крохотными, едва ли двухфутовыми,
ступнями. Все еще не веря, Крокетт изучил свое тело. Оно тоже
изменилось - и явно не в лучшую сторону.
   Рост его уменьшился до четырех с небольшим футов, грудь выпирала
колесом, а шеи не было и в помине. Одет он был в красные сандалии,
голубые шорты и красную тунику, оставляющую голыми его худые, но
сильные руки. Его голова...
   Она имела форму луковицы. А рот... Ой! Крокетт инстинктивно поднес
к нему руку, но тут же отдернул ее, огляделся и рухнул на землю.
Невозможно. Это все галлюцинация! Он умирает от кислородной
недостаточности, и перед смертью его посещают галлюцинации.

                               *  *  *

   Крокетт закрыл глаза, убежденный, что его легкие судорожно
сокращаются, добывая себе воздух.
   - Я умираю, - прохрипел он. - Я не могу дышать.
   Чей-то голос презрительно произнес:
   - Надеюсь, ты не воображаешь, будто дышишь воздухом.
   - Я не... - начал Крокетт.
   Он не закончил предложения. Его глаза снова округлились. Значит,
теперь и слух изменил ему.
   - До чего же вшивый образчик гнома, - сказал голос. - Но, согласно
закону Нида, выбирать не приходится. Все равно добывать твердые
металлы тебе не позволят, уж я-то об этом позабочусь. А антрацит тебе
по плечу. Но что ты уставился? Ты куда уродливее, чем я.
   Крокетт, собиравшийся облизать пересохшие губы, с ужасом
обнаружил, что кончик его влажного языка достает по меньшей мере до
середины лба. Он быстро убрал язык, громко причмокнув при этом, с
трудом принял сидячее положение и застыл как истукан, тупо пялясь в
пространство.
   Снова появилась голова. На этот раз вместе с телом.
   - Я Гру Магру, - продолжала болтать голова. - Тебе, конечно,
дадут гномье имя, если только твое собственное не окажется
удобоваримым. Как оно звучит?
   - Крокетт, - выдавил из себя человек.
   - А?
   - Крокетт.
   - Да перестань ты квакать как лягушка и... Ага, теперь понял.
Крокетт. Прекрасно. А теперь вставай и следуй за мной, а не то я дам
тебе хорошего пинка.
   Но Крокетт встал не сразу. Он не мог оторвать глаз от Гру Магру.
Тот явно был гномом. Короткий, приземистый и плотный, он напоминал
маленький бочонок, увенчанный огромной луковицей. Волосы росли лишь
на макушке, что придавало им сходство с зелеными побегами лука. Лицо
было широким, с огромной щелью рта, пуговицей носа и двумя очень
большими глазами.
   - Вставай! - рявкнул Гру Магру.
   На сей раз Крокетт повиновался, но это усилие полностью вымотало
его. Если он сделает хотя бы шаг, подумал Крокетт, он просто
сойдет с ума. Возможно, это будет лучший выход из положения. Гномы...
   Гру Магру привычно размахнулся большой косолапой ногой, и Крокетт,
описав дугу, врезался в массивный валун.
   - Вставай! - рявкнул гном уже с большей угрозой в голосе. - Иначе
я снова тебе наподдам. Мне и так в печенках сидит это патрулирование,
когда я в любой момент могу набрести на человека без... Вставай!
Или...
   Крокетт встал. Гру Магру взял его за руку и увлек в глубину
туннеля.
   - Ну вот, теперь ты гном, - сказал он. - Таков закон Нида. Иногда
я спрашиваю себя, стоит ли овчинка выделки. Думаю, стоит, потому что
у гномов отсутствует способность к воспроизводству, а численность
населения следует поддерживать.
   - Я хочу умереть, - с яростью бросил Крокетт.
   Гру Магру рассмеялся.
   - Гномы не могут умереть. Хочешь-не хочешь, но ты будешь жить,
пока не наступит День. Судный День, я имею в виду.
   - Вы нелогичны, - сказал Крокетт, как будто, опровергнув одно
утверждение, он автоматически выкарабкивался изо всей этой передряги.
- Или же вы состоите из плоти и крови и можете умереть в любой
момент, или же у вас их нет, и тогда вы нереальны.
   - У нас есть и плоть, и кровь, это верно, - сказал Гру Магру. - Но
мы бессмертны. В этом различие. Не могу сказать, чтобы я имел
что-нибудь против некоторых смертных, - поторопился объяснить он. -
Летучие мыши и совы - с ними все в порядке. Но человек!
   Он содрогнулся.
   - Ни один гном не может вынести вида человека.
   Крокетт ухватился за соломинку.
   - Я - человек.
   - Был, ты хочешь сказать, - возразил Гру. - Да и то, по-моему, не
слишком хорошим образчиком. Но теперь ты гном. Таков закон Нида.
   - Ты все время твердишь о законе Нида, - пожаловался Крокетт.
   - Конечно, ты не понимаешь, - с покровительственным видом заметил
Гру Магру. - Дело вот в чем. Еще в древние времена было оговорено,
что десятую часть всех людей, потерявшихся под землей, превращают в
гномов. Так постановил первый Император Гномов Подгран Третий. Он
знал, что гномы частенько похищают человеческих детей и считал, что
это нечестно. Он обсудил проблему со старейшинами, и они решили, что
когда шахтеры и тому подобные теряются под землей, десятая часть их
превращается в гномов и присоединяется к нам. Так получилось и с
тобой. Понятно?
   - Нет, - слабым голосом ответил Крокетт. - Послушай. Ты сказал,
что Подгран был первым Императором Гномов. Почему же его тогда
назвали Подграном Третьим?
   - Нет времени для вопросов, - отрезал Гру Магру. - Поторопись.
   Теперь он почти бежал, таща за собой упавшего духом Крокетта.
Новоиспеченный гном не научился еще управлять своими весьма необычными
конечностями. Сандалии его были на удивление широки, а руки очень
мешали. Но через некоторое время он научился держать их согнутыми и
прижатыми к бокам. Стены, освещенные странным серебристым светом,
проплывали мимо них.
   - Что это за свет? - удалось выдавить из себя Крокетту. - Откуда
он исходит?
   - Свет? - переспросил Гру Магру. - Это не свет.
   - Но ведь не темно...
   - Конечно же здесь темно, - фыркнул гном. - Как бы могли мы
видеть, если бы здесь не было темно?
   В ответ на это можно лишь завопить во всю глотку, подумал Крокетт.
Он едва успевал переводить дыхание, так быстро они двигались. Теперь
они петляли по бесконечным тоннелям какого-то лабиринта, и Крокетт
понимал, что ему никогда не удастся найти обратный путь. Он жалел,
что ушел из пещеры. Но что он мог поделать?
   - Торопись! - подгонял его Гру Магру.
   - Почему? - задыхаясь, прошептал Крокетт.
   - Битва продолжается! - крикнул в ответ гном.

                               *  *  *

   Завернув за угол, они едва не врезались в самую гущу схватки.
Туннель кишмя кишел гномами, и все они яростно лупили друг друга.
Красные и голубые шорты и накидки быстро сновали туда-сюда.
Луковичные головы то выныривали из толпы, то исчезали в ней.
Запрещенных приемов здесь явно не существовало.
   - Видишь! - ликующе крикнул Гру. - Битва! Я учуял ее за шесть
туннелей! Как прекрасно!
   Он пригнулся, потому что маленький гном весьма злобного вида
поднял над его головой камень и что-то угрожающе завопил. Камень
улетел в темноту, и Гру, бросив своего пленника, немедленно
устремился к маленькому гному, повалил его на пол пещеры и принялся
колотить головой о пол. Оба орали во все горло. Впрочем, их голоса
терялись в общем реве, от которого дрожали стены.
   - О, Господи, - слабым голосом сказал Крокетт.
   Он стоял как столб, наблюдая за схваткой, и это было его ошибкой.
Огромный гном выскочил из-за груды камней, схватил Крокетта за ноги и
отшвырнул его прочь. Через туннель прокатился какой-то жуткий клубок
и ударился о стену с гулким "Бу-ум!" В воздухе замелькали руки и
ноги.
   Вставая, Крокетт обнаружил, что подмял под себя злобного вида
гнома с огненно-рыжими волосами и четырьмя большими бриллиантовыми
пуговицами на тунике. Отталкивающего вида существо лежало неподвижно,
распластавшись на полу. Крокетт решил оглядеть свои раны и не нашел
ни одной. По крайней мере, тело его было скроено на славу.
   - Вы спасли меня! - послышался незнакомый голос.
   Он принадлежал... гному-женщине. Крокетт решил, что если в природе
и существует нечто более уродливое, чем гномы, то это
представительница женского пола данной разновидности существ.
Существо стояло, пригнувшись, за его спиной, сжимая в одной руке
огромных размеров камень.
   Крокетт отпрянул.
   - Я не причиню вам вреда, - закричало существо.
   Оно старалось перекричать гул, наполнявший коридор.
   - Вы меня спасли. Мугза пытался оторвать мне уши... Ой! Он встает!
   Действительно, рыжеволосый гном пришел в себя. Первым его
побуждением было поднять ногу и, не поднимаясь, отправить с ее
помощью Крокетта на другой конец туннеля. Гном-женщина немедленно
села Мугзе на грудь и принялась колотить его головой о пол, пока он
вновь не потерял сознание.
   - Вы не ушиблись?! Боже! Я - Брокли Бун... Ой, посмотрите! Сейчас
он лишится головы!
   Крокетт оглянулся и увидел, что его проводник Гру Магру изо всех
сил тянет за уши незнакомого гнома, пытаясь, очевидно, открутить ему
голову.
   - Да в чем же дело? - взмолился Крокетт. - Брокли Бун! Брокли Бун!
   Она неохотно обернулась.
   - Что?
   - Драка! С чего она началась?
   - Я ее начала, - объяснила она. - Подрались, и все!
   - И все?
   - Потом подключились и остальные, - сказала Брокли Бун. - - Как
тебя зовут?
   - Крокетт.
   - Ты ведь новенький? Да, о, я знаю, ты же был человеком!
   Внезапно ее выпуклые глаза зажглись ярким светом.
   - Крокетт, может быть, ты кое-что мне объяснишь? Что такое
поцелуй?
   - Поцелуй? - оторопело повторил Крокетт.
   - Да. Однажды я сидела внутри холма и слышала, как два человека,
судя по их голосам, мужского и женского пола, говорили. Я, конечно,
не осмелилась на них посмотреть, но мужчина просил у женщины поцелуй.
   - О, - довольно тупо произнес Крокетт. - Он просил поцелуй, вот
как.
   - А потом послышался чмокающий звук, и женщина сказала, что это
восхитительно. С тех самых пор меня гложет любопытство, потому что
если какой-нибудь гном попросит у меня поцелуй, я даже не буду знать,
что это такое.
   - Гномы не целуются, - несколько невпопад ответил Крокетт.
   - Гномы копают, - ответила Брокли Бун. - И еще едят. Я люблю есть.
Поцелуй не похож на суп из грязи?
   - Нет, не совсем.
   Кое-как Крокетту удалось объяснить механику этого прикосновения.
   Гномица молчала, размышляя. Наконец, с видом гнома, предлагающего
суп из грязи голодному, она сказала:
   - Я дам тебе поцелуй.
   Перед глазами Крокетта промелькнуло кошмарное видение того, как
его голова исчезает в бездонном провале ее рта.
   Он отпрянул.
   - Нет, - сказал он, - лучше не надо.
   - Ну тогда давай драться, - безо всякого перехода предложила
Брокли Бун и со всего маха дала Крокетту в ухо узловатым кулаком.
   - Ой, нет.
   Она с сожалением опустила руку и отошла.
   - Драка кончилась. Она была не слишком долгой, правда?

                               *  *  *

   Крокетт, потирая ушибленное ухо, увидел, что тут и там гномы
встают с пола и торопливо расходятся по своим делам. Казалось, они
уже забыли о недавних разногласиях. В туннеле снова царила тишина,
нарушаемая лишь топотом гномьих ног по камню. Счастливо улыбаясь, к
ним подошел Гру Магру.
   - Привет, Брокли Бун, - приветствовал он гномицу. - Хорошая драка.
Кто это?
   Он посмотрел на распростертое тело Мугзы, рыжеволосого гнома.
   - Мугза, - ответила Брокли Бун. - Он все еще без сознания.
Давай-ка, пнем его.
   Они принялись за это дело с огромным энтузиазмом. Наблюдал за
ними, Крокетт твердо решил, что никогда не позволит оглушить себя.
Судя по всему, это небезопасно. Наконец, Гру Магру устал и снова взял
Крокетта под руку:
   - Пошли, - сказал он.
   Они двинулись вдоль туннеля, оставив Брокли Бун самозабвенно
скакать на животе бесчувственного Мугзы.
   - Вы, кажется, не гнушаетесь бить людей, когда те без сознания, -
заметил Крокетт.
   - А так гораздо забавнее, - радостно сказал Гру. - Можно бить
именно туда, куда хочется. Идем. Тебя нужно посвятить. Новый день,
новый гном. Нужно поддерживать численность населения, - сказал он и
принялся напевать какую-то песенку.
   - Послушай, - сказал Крокетт. - Мне в голову пришла одна мысль. Ты
говоришь, что люди превращаются в гномов для поддержания численности
населения. Но если гномы не умирают, разве это не означает, что
теперь гномов больше, чем раньше? Ведь население постоянно растет, не
так ли?
   - Тихо, - приказал Гру Магру. - Я пою.
   Это была песня, начисто лишенная мелодии. Крокетт, чьи мысли
непредсказуемо перескакивали с одного на другое, вдруг подумал о том,
есть ли у гномов национальный гимн. Может быть, "Уложи меня"? Звучит
неплохо.
   - Мы идем на аудиенцию к Императору, - сказал, наконец, Гру. - Он
всегда знакомится с новыми гномами. Тебе лучше произвести на него
хорошее впечатление, или я тебя суну в лаву под приисками.
   Крокетт оглядел запачканную одежду.
   - Не лучше ли мне привести себя в порядок? Из-за этой драки я весь
перепачкался.
   - Драка тут ни при чем, - оскорбленным тоном ответил Гру. - Да что
с тобой происходит?.. Ты на все смотришь не под тем углом.
   - Моя одежда... она грязная.
   - Об этом не беспокойся, - отозвался его спутник. - Прекрасная
грязная одежда, не так ли? Сюда!
   Он наклонился, набирая пригоршню песку, и натер им лицо и волосы
Крокетта.
   - Вот так-то лучше!
   - Я... Тьфу! Спасибо... Тьфу! - сказал новоявленный гном. -
Надеюсь, я сплю, потому что я не...
   Он не закончил. Крокетту было что-то не по себе.

                               *  *  *

   Они прошли через лабиринт, находившийся глубоко под Дорнсеф
Маунтин, и очутились в большой каменной пещере, с каменным же троном
в ее конце. На троне сидел маленький гном и рассматривал свои ногти.
   - Чтобы твой день никогда не кончался! - сказал Гру. - Где
Император?
   - Ванну принимает, - ответил тот. - Надеюсь, он утонул. Грязь,
грязь и грязь - утром, днем и вечером. Вначале слишком горячо, ь,
затем слишком прохладно, потом слишком плотно. Я себе пальцы до
костей рассадил, намешивая грязевые ванны. А вместо благодарности -
одни пинки.
   Голос маленького гнома жалобно дрожал.
   - Существует такое понятие, как быть чересчур грязным. Три
грязевые ванны в день, это уже слишком. А обо мне он даже не думает!
О, нет! Я - грязевая кукла - вот кто я такой. Так он меня сегодня
назвал. Говорит, ком в грязи попался. Ну а почему бы и нет?!
Проклятая глина, которую мы собираем, даже червя вывернет наизнанку.
Вы найдете Его Величество там, - закончил маленький гном, ткнув ногой
в направлении полукруглой арки в стене.
   Крокетта затащили в соседнюю комнату, где, погруженный в ванну,
полную жирной коричневой грязи, сидел толстый гном. Лишь глаза
сверкали сквозь покрывавшую его плотную корку грязи. Он брал грязь
пригоршнями и бросал ее на голову так, чтобы она стекала каплями.
Когда это ему удавалось, он кряхтел от удовольствия.
   - Грязь, - довольно заметил толстяк, обращаясь к Гру Магру.
   Голос его был подобен львиному рыку.
   - Ничто не может с ней сравниться. Отличная, жирная грязь. Ах!
   Гру бухнул головой об пол, а его широкая, сильная рука обвилась
вокруг шеи Крокетта, увлекая его за собой.
   - Встаньте, - сказал Император. - Кто это? Что здесь делает этот
гном?
   - Он новенький, - объяснил Гру. - Я нашел его наверху. Закон Нида.
Вы же знаете.
   - Да, конечно. Давай-ка, я на него посмотрю. Уф! Я - Подгран
Второй, Император Гномов. Что ты можешь на это сказать?
   Крокетт не мог придумать ничего лучше, как спросить:
   - Как вы можете быть Подграном Вторым? Я слышал, что первый
Император был Подграном Третьим.
   - Болтун, - сказал Подгран II и исчез под поверхностью грязи так
же внезапно, как и появился оттуда.
   - Позаботься о нем, Гру, - сказал он, когда вынырнул. - Вначале
легкая работа, добыча антрацита. И смотри, не смей ничего есть, пока
работаешь, - предупредил он оторопевшего Крокетта. - После того, как
пробудешь здесь сто лет, тебе будет разрешено принимать одну грязевую
ванну в день. Нет ничего лучше хорошей ванны, - добавил он и натер
лицо грязью.
   Внезапно он замер. Затем грозно прорычал:
   - Друк! Дру-ук!
   Поспешно приковылял маленький гном, которого Крокетт видел сидящим
на троне.
   - Ваше Величество, разве грязь недостаточно теплая?
   - Ты - ползающий кусок глины! - зарокотал Подгран Второй. - Ты
слюнявый отпрыск шести тысяч различных зловоний! Ты - мышеглазый,
бесполезный, вислоухий, извивающийся прыщ на добром имени гномов! Ты
- геологическая ошибка! Ты...
   Друк воспользовался временным перерывом в обвинительной речи
своего хозяина.
   - Это лучшая грязь, Ваше Величество. Я сам ее отбирал. Ах, Ваше
Величество, что случилось?
   - В ней червяк! - проревело Его Величество и заколотило по грязи
кулаками. Поднялся такой фонтан брызг, что Подгран II исчез в нем с
головой. У Крокетта заложило уши. Он позволил Гру Магру увлечь его
прочь.
   - Хотел бы я встретиться со стариком на узкой дорожке, - заметил
Гру, когда они очутились в безопасной глубине туннеля, - но он,
конечно, прибегнул бы к помощи колдовства. Таков уж он есть. Самый
лучший Император из тех, кто когда-либо был у нас. Ни капельки
честности во всем его пропитанном грязью теле.
   - М-да, - тупо сказал Крокетт. - А что дальше?
   - Ты же слышал, что сказал Подгран, не так ли? Будешь добывать
антрацит. И если ты съешь хоть малюсенький кусочек, я вобью зубы тебе
в глотку!

                               *  *  *

   Размышляя над особенностями скверных характеров гномов, Крокетт
послушно дал отвести себя в галерею, где несколько дюжин гномов как
женского, так и мужского пола остервенело тыкали во что-то кирками и
мотыгами.
   - Вот мы и пришли, - сказал Гру. - Будешь добывать антрацит.
Двадцать часов работаешь - шесть спишь.
   - А потом что?
   - Потом снова начнешь копать, - объяснил Гру. - Через каждые
десять часов - короткая передышка. Между ними ты не должен прерывать
работу, разве что для борьбы. Как ты определишь, где находится уголь?
Тебе нужно только подумать об этом.
   - То есть?
   - А как, по-твоему, я нашел тебя? - нетерпеливо спросил Гру. -
Гномы обладают... определенными способностями. Бытует поверье, будто
эльфы могут находить источники воды с помощью раздвоенной палки. Ну
вот, а мы завязаны на металлы. Думай об антраците, - закончил он.
   Крокетт повиновался. Спустя мгновение он обнаружил, что
бессознательно повернулся к стене ближайшего туннеля.
   - Видишь, как действует? - ухмыльнулся Гру. - полагаю, это плод
естественной эволюции. Очень функционально. Нам необходимо знать, где
сосредоточены подземные запасы, вот нас и наградили особым чутьем.
Подумай о золоте или любом другом даре Земли, и ты его почувствуешь.
Это так же сильно в гномах, как отвращение к дневному свету.
   - Да-а... - сказал Крокетт. - А это-то зачем?
   - Добро и вред. Нам нужна руда и мы ее чувствуем. Дневной свет
причиняет нам вред, поэтому, если тебе покажется, что ты слишком
приблизился к поверхности, подумай о свете, и он оттолкнет тебя.
Попробуй!
   Крокетт повиновался. Что-то словно надавило на его голову.
   - Прямо над нами, - кивнул Гру. - Но далеко. Я однажды видел
дневной свет. И человека тоже.
   Он посмотрел на остальных.
   - Я забыл объяснить. Гномы не выносят самого вида человека. Они...
Видишь ли, есть предел уродливости, который может выдержать гном.
Теперь, когда ты один из нас, ты будешь испытывать те же чувства.
Держись подальше от дневного света и никогда не смотри на людей.
Здоровье следует беречь.
   В голове Крокетта начал созревать план. Так, значит, он может
найти выход из этой путаницы туннелей, просто руководствуясь своими
чувствами. Они выведут его к дневному свету. А после этого... что ж,
по крайней мере, он окажется на поверхности.
   Гру Магру поставил Крокетта между двумя пыхтящими гномами и сунул
ему в руку кирку.
   - Вот здесь. Приступай к работе.
   - Спасибо за... - начал было Крокетт.
   Но тут Гру внезапно пнул его и зашагал прочь, что-то довольно
напевая себе под нос. Появился другой гном. Увидев, что Крокетт стоит
без движения, он велел ему браться за дело, подтвердив свое
распоряжение тычком в и без того распухшее ухо.
   Крокетту волей-неволей пришлось взять кирку и начать отколупывать
антрацит со стены.

                               *  *  *

   - Крокетт! - позвал громкий голос. - Это ты? Я так и думала, что
тебя пошлют сюда.
   Это была Брокли Бун, гномица, с которой Крокетт уже встречался.
Она тоже работала вместе с остальными, но теперь опустила свою кирку
и улыбалась знакомому.
   - Ты здесь долго не пробудешь, - утешила она его. - Лет десять или
около того, пока не попадешь в беду, а уж потом тебя
поставят на действительно тяжелую работу.
   У Крокетта уже болели руки.
   - Тяжелая работа? Да у меня через минуту руки отвалятся.
   Он облокотился на кирку.
   - Это что, твоя обычная работа?
   - Да, но я здесь редко бываю. Обычно меня наказывают. Я вечно
вляпываюсь в какую-нибудь историю. Такая уж я есть. К тому же, я ем
антрацит.
   Она сопроводила свои слова действием, и громкий треск заставил
Крокетта содрогнуться. Тут же подошел надсмотрщик. Брокли Бун
судорожно сглотнула.
   - В чем дело? Почему вы не работаете? - рявкнул он.
   - Мы как раз собирались бороться, - объяснила Брокли Бун.
   - О... только вдвоем? Или мне тоже можно присоединиться?
   - Участвуют все, кто хочет, - ответила абсолютно неженственно
ведущая себя гномица и тут же огрела киркой по голове ничего не
подозревавшего Крокетта. Он угас, как задутая свеча.
   Очнувшись через некоторое время, он ощутил жесткие толчки под
ребра и решил, что это Брокли Бун, должно быть, пинает его, пока он
лежит без сознания. Ну и порядочки! Крокетт сел. Он обнаружил, что
находится в том же самом туннеле, а вокруг него множество гномов
занято складыванием антрацита в аккуратные кучи.
   К нему подошел надсмотрщик:
   - Очнулся, да? Принимайся за работу!
   Еще окончательно не пришедший в себя Крокетт повиновался.
   - Ты пропустил самое интересное. Я получила в ухо... Видишь?
   Она продемонстрировала. Крокетт торопливо взялся за кирку.
Казалось, его рука ему не принадлежала.
   Копать... копать... Ползли часы. Крокетт никогда в жизни так
усердно не трудился. Но он отметил, что никто из гномов не жаловался.
Двадцать часов тяжелого труда с одним лишь коротким перерывом,
который он продремал. И снова копать... копать... копать...
   Не прерывая работы, Брокли Бун сказала:
   - Я думаю, из тебя получится хороший гном, Крокетт. Ты уже почти
что втянулся. Никогда бы не подумала, что ты когда-то был
человеком.
   - Правда?
   - Точно. Ты кем был, шахтером?
   - Я был...
   Внезапно Крокетт замолчал. Странный свет зажегся в его глазах.
   - Я был рабочим активистом, - закончил он.
   - Что это такое?
   - Ты слышала когда-нибудь о профсоюзе? - спросил Крокетт.
   Он пристально посмотрел на нее.
   Брокли Бун покачала головой.
   - Нет, никогда о нем не слышала. Что такое "профсоюз"? Это что,
руда?
   Крокетт объяснил. Ни один рабочий активист никогда бы не принял
такого объяснения. Оно было, скажем так, несколько упрощенное.
   У Брокли Бун был озадаченный вид.
   - Я не больно-то поняла, что ты имеешь в виду, но думаю, что это
здорово.
   - И еще одно, - сказал Крокетт. - Неужели ты никогда не устаешь от
двадцатичасового рабочего дня?
   - Конечно. Кто же тут не устанет?
   - Тогда зачем столько работать?
   - Да мы все так работаем, - терпеливо объяснила гномица. - Мы не
можем остановиться.
   - А что, если ты остановишься?
   - Меня накажут. Побьют сталактитами, или как-нибудь еще.
   - А что будет, если все остановятся? - настаивал Крокетт. - Каждый
распроклятый гном. Что, если они все устроят сидячую забастовку?
   - Ты ненормальный, - сказала Брокли Бун. - Такого никогда не было.
Это человеческое.
   - Поцелуев под землей тоже никогда не было, - возразил Крокетт. -
Нет, он мне не нужен! И драться я тоже не хочу. Господи, да дай мне
самому всем этим заняться! Большая часть гномов гнет спину на
привилегированные классы.
   - Нет, мы просто работаем.
   - Но почему?
   - Всегда так было. И Император хочет, чтобы мы это делали.
   - А Император сам когда-нибудь работал? - требовательно спросил
Крокетт с торжествующим видом. - Нет! Он только ванны грязевые
принимает. - Брокли Бун слушала его со все увеличивающимся интересом.
- Почему бы каждому гному не обрести подобную привилегию? Почему...
   Он говорил все громче и громче, не переставая работать. Брокли Бун
заглотила приманку вместе с крючком.
   Через час она уже согласно кивала.
   - Я расскажу об этом остальным сегодня же вечером. В Ревущей
Пещере, сразу после работы.
   - Подожди-ка, - сказал Крокетт. - Сколько мы сможем собрать
гномов?
   - Ну, не очень много. Где-то тридцать.
   - Вначале нужно все организовать. Необходимо разработать четкий
план.
   Брокли Бун тут же утратила всякий интерес к делу.
   - Давай драться.
   - Нет! Ты слушаешь? Нам нужен... совет. Кто здесь самый главный
возмутитель спокойствия?
   - Мугза, я думаю. Тот рыжеволосый гном, которого ты сбил, когда он
меня ударил.
   Крокетт слегка нахмурился. Злится ли еще на него Мугза? Он решил,
что, вероятнее всего, нет. Вряд ли Мугза имеет более скверный
характер, чем все остальные гномы. Он может попытаться придушить
Крокетта на виду у всех, но точно так же поступит и с любым другим
гномом. Кроме того, по словам Брокли Бун, Мугза - своего рода герцог
среди гномов и его поддержка отнюдь не помешала бы.
   - И Гру Магру, - предложила Брокли Бун. - Он любит все новое,
особенно если это новое доставляет различные неприятности.
   - Угу.
   Сам Крокетт этих двоих гномов ни за что не выбрал бы, но, по
крайней мере, других кандидатур у него на примете не было.
   - Если бы мы могли заполучить кого-нибудь, приближенного к
Императору... А как насчет Друка, того парня, что готовит для
Подграна грязевые ванны?
   - А почему бы и нет? Я это устрою.
   Брокли Бун потеряла интерес к разговору и начала с жадностью
уплетать антрацит. Поскольку надсмотрщик наблюдал за ней, разразилась
жестокая ссора, из которой Крокетт вышел с подбитым глазом.
Чертыхаясь под нос, он вернулся к копанию.
   Больше подходящего случая перекинуться с Брокли Бун еще парой слов
Крокетту не удалось. Он надеялся, что она все устроит. Этой ночью
должно было состояться тайное собрание заговорщиков.

                               *  *  *

   Крокетту страшно хотелось спать, но нельзя было упускать
такую возможность.
   У него не было никакого желания и впредь заниматься такой тяжелой
работой, как добыча антрацита. Все его тело дико болело. Кроме того,
если бы ему удалось организовать забастовку гномов, он, возможно,
смог бы оказать давление на Подграна Второго. Гру Магру сказал, что
Император - колдун. Не мог бы он превратить Крокетта обратно в
человека?..
   - Он никогда ничего подобного не делал, - сказала Брокли Бун.
   Крокетт обнаружил, что высказал свои тайные мысли вслух.
   - Но он смог бы, если бы захотел?
   Брокли Бун только пожала плечами, но перед Крокеттом засверкал
крохотный огонек надежды. Снова стать человеком!
   Копать... копать... копать...
   С монотонной, мертвящей размеренностью копать...
   Крокетт находился в ступоре. Если ему не удастся подвинуть гномов
на забастовку, его ожидает бесконечный, изнуряющий труд. Он едва
помнил, как оторвался от работы, как Брокли Бун вела его под руки по
туннелям к крошечному закутку, который был отныне его домом. Гномица
оставила его там, он повалился на каменный выступ и заснул.
   Внезапно удар по ребрам заставил его проснуться. Мигая, Крокетт
сел и инстинктивно увернулся от удара Гру Магру, направленного ему в
голову. К нему двигались четыре гостя - Гру Магру, Брокли Бун, Друк и
рыжеволосый Мугза.
   - Как жаль, что я так быстро проснулся, - с горечью произнес
Крокетт. - Если бы я этого не сделал, вы могли бы пнуть меня еще
разок.
   - Еще будет время, - ответил Гру. - Ну, так в чем дело? Я хотел
лечь спать, но Брокли Бун сказала, что нужно идти драться. На большую
драку, да?
   - Вначале - поесть, - решительно отрезала Брокли Бун. - Я
приготовлю для всех грязевой суп.
   Она отошла в угол и занялась там приготовлениями. Остальные гномы
присели на корточки, а Крокетт встал на краю выступа.
   Он все еще находился в состоянии полудремы.
   Однако, ему удалось объяснить свою мысль касательно профсоюза
относительно сносно. Принята она была с интересом, в основном по той
причине, что впереди маячила перспектива крупной схватки.
   - Ты предлагаешь, чтобы все Дорнсефские гномы скопом кинулись на
Императора? - спросил Гру.
   - Нет! Мирное сопротивление. Мы просто откажемся работать. Все
вместе.
   - Я не могу, - сказал Друк. - Подгран, этот старый болотный
слизняк, все время принимает грязевые ванны. Хочу я или не хочу, он
заставит меня отправиться за грязью.
   - Кто должен тебя отвести? - спросил Крокетт.
   - Охрана, наверное.
   - Но она тоже будет бастовать. Никто не станет повиноваться
Подграну, пока он не сдастся.
   - Тогда он меня заколдует, - сказал Друк.
   - Всех нас он заколдовать не сможет, - сказал Крокетт.
   - Но меня он заколдовать может, - еще более твердо сказал Друк. -
Кроме того, он может произнести заклинание против каждого
Дорнсефского гнома, превратив нас в сталактиты или во что-нибудь еще.
   - Ну и что же тогда будет? Не может же он остаться совсем без
гномов. Половина добычи лучше, чем ничего. Мы побьем его элементарной
логикой. Разве не лучше иметь несколько меньшие результаты работы,
чем вообще их не иметь?
   - Для него - нет, - сказал Гру. - Он предпочтет нас заколдовать.
Он очень плохой, - убежденно добавил он.

                               *  *  *

   Но Крокетт не мог до конца поверить в подобное утверждение.
Оно было слишком чуждо его психологии,
человеческой психологии, конечно. Он повернулся к Мугзе,
кидавшему на него яростные взгляды.
   - А ты что об этом думаешь?
   - Я хочу сражаться, - враждебным тоном бросил тот. - Я хочу
кого-нибудь пнуть.
   - А не предпочел бы ты этому три грязевые ванны в день?
   Мугза проворчал:
   - Еще бы! Но Император мне не позволит.
   - Почему?
   - Потому что я этого хочу.
   - Вас ничем не проймешь, - в отчаянии сказал Крокетт. - В
жизни есть кое-что получше, чем копание.
   - Конечно. Драка! Подгран разрешает нам драться, когда мы
только захотим.
   Внезапно на Крокетта снизошло вдохновение.
   - Но ведь в этом-то все и дело! Он собирается ввести новый закон,
запрещающий драться всем, кроме него.
   Ход оказался очень эффективным. Все гномы вскочили.
   - Прекратить БОРЬБУ?
   Это был Гру, разъяренный и неверящий.
   - Но почему? Мы же всегда дрались?
   - Теперь вам придется забыть об этом, - настаивал на своем
Крокетт.
   - Нет!
   - Конечно, да! Почему же нет? Каждый гном, которому будет подарена
жизнь, освободится от склонности к спорам.
   - Пойдем и побьем Подграна, - предложил Мугза, принимая от Брокли
Бун горшок с горячим супом.
   - Нет, это не выход из положения... Нет, спасибо, Брокли Бун, -
совсем не выход. Забастовка, вот что нам нужно. Мы мирными средствами
вынудим Подграна дать нам то, что мы хотим.
   Крокетт повернулся к Друку.
   - Что будет делать Подгран, если мы все сядем и откажемся
работать?
   Маленький гном подумал.
   - Он будет ругаться. Мне врежет.
   - Угу. А потом?
   - Потом пойдет и станет заколдовывать каждого встречного, туннель
за туннелем.
   - Угу.
   Крокетт кивнул.
   - Понятно. Солидарность - вот, что нам нужно. Если Подгран
обнаружит несколько гномов, он сможет их заколдовать, но если мы все
будем держаться вместе - дело сделано. Когда о забастовке будет
объявлено, нам нужно будет собраться всем вместе в самой большой
пещере.
   - Это Пещера Совета, - сказал Гру. - Она находится за тронным
залом Подграна.
   - Отлично, там мы и соберемся. Сколько гномов к нам присоединятся?
   - Все, - пробурчал Мугза и швырнул горшок из-под супа в голову
Друка.
   - Император не смеет прекращать борьбу.
   - А какое оружие использует Подгран, а, Друк?
   - Он может воспользоваться яйцами Кокатрис, - с сомнением в
голосе ответил тот.
   - Что это такое?
   - Это не настоящие яйца, - объяснил Друк. - Это магические камни.
Зеленые, я думаю, служат для превращения гномов в дождевых червей.
Однажды Подгран разбил одно и заклинание распространилось примерно на
двадцать футов вокруг. А красные... подождите-ка. По-моему, они
превращают гномов в людей, хотя это и трудновато. Нет... да.
Голубые...
   - В людей?!
   У Крокетта расширились глаза.
   - А где спрятаны эти яйца?
   - Давай драться, - предложил Мугза и кинулся на Друка, который
дико взвизгнул и принялся отбиваться горшком. Горшок разбился. Брокли
Бун добавила шума, пиная и того и другого. Потом вмешался Гру Магру.
Через несколько минут комната гудела от возбужденных воплей. Крокетт
волей-неволей тоже оказался втянутым в драку...

                               *  *  *

   Из всех извращенных, невероятных форм жизни, которые существовали
когда-нибудь, гномы были чуть ли не самой странной. Невозможно было
понять их философию. Способ их мышления слишком отличался от
человеческого. Самосохранение и выживание расы - два основных
человеческих инстинкта - были неведомы гномам. Они никогда не умирали
и не рождались. Они только работали и дрались. Маленькие чудовища с
ужасными характерами, как с раздражением думал о них Крокетт. И все
же они существовали века. Возможно, с самого начала. Их общество
возникло в результате гораздо более длительной, чем человеческая,
эволюции. Вполне возможно, что гномов их образ жизни вполне
устраивал, и тогда Крокетт, можно сказать, носил воду решетом.
   И что же? Он не собирался проводить вечность за добычей антрацита,
несмотря на тот факт, что он испытывал странное чувство удовольствия,
когда работал. Возможно, для гномов копание и является забавным
процессом. Конечно. Это ведь смысл их существования. Со временем и
Крокетту предстояло распрощаться с человеческими чувствами и
окончательно превратиться в гнома. Что случилось с теми, кто пережил
такое же превращение, как он? Все гномы казались Крокетту похожими.
Но, может быть, Гру Магру был когда-то человеком, или Друк, или
Брокли Бун?
   Во всяком случае, сейчас они были гномами. Они мыслили и
действовали как гномы. Со временем он превратился бы в точное их
подобие. Он уже почувствовал в себе странную тягу к металлам и
отвращение к дневному свету. Но копать ему не нравилось.
   Крокетт попытался припомнить то немногое, что знал о гномах -
добывают уголь и металлы, живут под землей. Существует какая-то
легенда о Пиктах, карликах, которые ушли под землю, когда столетия
назад в Англию вторгся неприятель. По-видимому, это обстоятельство
было как-то связано с тем ужасом, что испытывали гномы при виде
людей. Но сами гномы явно не были потомками Пиктов. Скорее всего, они
были двумя различными расами и роднила их только одинаковая среда
обитания.
   Что ж, с этой стороны помощи ждать неоткуда. А как насчет
Императора? Он явно не отличался высоким интеллектом, но все же был
колдуном. Вся загвоздка в этих яйцах Кокатрис. Если бы ему удалось
завладеть теми из них, что превращая в человека...
   Но в данный момент об этом нечего было и думать. Лучше подождать,
пока не будет объявлено о забастовке. Забастовка...
   Крокетт уснул.
   Брокли Бун разбудила его болезненными ударами. Однако, она,
казалось, всерьез привязалась к нему. Возможно, тут дело было в ее
интересе к поцелуям. Время от времени она предлагала Крокетту
поцелуйчик, и он неизменно отказывался. Вместо этого она стала
пичкать его завтраком. Крокетт мрачно думал о том, что, по крайней
мере, он вводит в свой организм достаточное количество железа, хотя
заржавленные обломки мало походили на кукурузные хлопья. На десерт
Брокли Бун предложила особую смесь угольной пыли.
   Вне всякого сомнения, его пищеварительная система так же
изменилась. Крокетт хотел бы получить рентгеновский снимок своих
внутренних органов. Впрочем, он решил, что это доставило бы ему
слишком много неприятных минут. Уж лучше пребывать в неведении. Но не
думать об этом он не мог. Может быть, у него в желудке зубчатая
передача или маленький жернов? Что произойдет, если он проглотит
немного наждаку? Может быть, он сможет подобным образом вывести из
строя Императора?
   В этом месте он потерял нить мысли. Проглотив остаток еды, Крокетт
последовал за Брокли Бун по пробитому в антраците туннелю.
   - Что там насчет забастовки? Как дело движется?
   - Прекрасно, Крокетт.
   Она улыбнулась, и Крокетт содрогнулся при виде этой улыбки.
   - Сегодня все гномы соберутся в Ревущей Пещере сразу после работы.
   Для дальнейших разговоров времени не было. Появился надсмотрщик, и
гномы схватились за кирки. Копать... копать... копать... Один и тот
же ритм. Крокетт потел и работал. Ничего, недолго осталось. Его разум
задавал нужный ритм, а мускулы автоматически сокращались в нужном
темпе. Копать, копать. Иногда подраться. Иногда - отдых. И снова
копать.
   Через пять столетий кончился день. Пора было спать.

                               *  *  *

   Но имелось и нечто более важное: профсоюзное собрание в Ревущей
Пещере. Брокли Бун отвела туда Крокетта. Это была большая пещера,
полная блестящих, зеленых сталактитов. В нее битком набились гномы.
Повсюду гномы. Куда ни глянь - головы-луковицы. Драки кипели в дюжине
мест.
   Гру Магру, Мугза и Друк заняли места возле Крокетта. Потом тут же
на полу примостилась и Брокли Бун.
   - Ну вот, - шепнула она, - им всем об этом известно. Скажи им все,
что ты хочешь.
   Крокетт оглядел ряды круглых голов, красные и голубые пятна
одежды, залитые сверхъестественным серебристым сиянием.
   - Товарищи гномы! - слабым голосом начал он.
   "Товарищи гномы!" - слова эти, усиленные стенами пещеры, громом
прокатились по ней. Это громовое эхо придало Крокетту смелости. Он
продолжил:
   - Почему мы должны работать по двадцать часов в день? Почему мы не
смеем есть антрацит, который сами же и выкапываем, в то время как
Подгран сидит в своей ванне и потешается над нами? Товарищи гномы,
Император один, а вас много! Он не может заставить вас работать! Я
думаю, вам понравится есть суп из грязи три раза в день. Император не
может сражаться с вами со всеми. Если вы все, как один, откажетесь
работать, ему придется отступить! Придется!
   - Скажи им про готовящийся запрет на драки, - подсказал Гру Магру.
   Крокетт так и сделал. Это подействовало. Драки были слишком дороги
сердцу каждого гнома. Крокетт продолжал говорить:
   - Знайте же, что Подгран станет притворяться, будто ничего не
случилось! Он будет делать вид, будто не запрещал борьбы. И это
бесспорное доказательство того, что он нас боится! Кнут у нас в
руках! Мы нанесем удар, и Император ничего не сможет сделать! Когда
он лишится грязи для своих ванн, ему ничего не останется, кроме как
капитулировать!
   - Он нас всех заколдует, - печально пробормотал Друк.
   - Не посмеет! Что ему это даст? Он только и знает, на какую
сторону намазывать грязь. Подгран поступает с гномами нечестно! Это
наше последнее слово!
   Все, конечно, закончилось дракой. Но Крокетт был доволен. Завтра
гномы не станут работать. Вместо этого они встретятся в Пещере
Совета, войдут в комнату Подграна и сядут.
   Эту ночь он спал хорошо.
   Утром Крокетт вместе с Брокли Бун отправился в Пещеру Совета. Она
была настолько большой, что смогла вместить в себя тысячи гномов. В
серебристом свете их красные и голубые одежды казались на удивление
сказочными, хотя, как подумал Крокетт, может, так и должно было быть.
   Вошел Друк.
   - Сегодня я не приготовил Подграну грязевой ванны, - хриплым
голосом произнес он. - Ну и разозлился же он. Послушайте!
   Действительно, сквозь проход в одной из стен пещеры до них
донеслись отдаленные, странные, скрипящие звуки.
   Подошли Мугза и Гру Магру.
   - Он будет совсем один, - сказал последний. - Ну и подеремся же
мы!
   - Давайте начнем драться прямо сейчас, - предложил Мугза. - Мне
хочется наподдать кому-нибудь как следует.
   - Там вон один гном спит, - сказал Крокетт, - если ты сможешь до
него добраться, то отвесишь хорошую затрещину.
   Мугза, слегка пригнувшись, отправился на поиски, но в это время в
пещеру вошел Подгран Второй, император Дорнсефских гномов. Крокетт
первый раз видел его без обволакивающей корки грязи и теперь
уставился на него, забыв обо всем. Подгран был крайне уродлив. Он
соединял в себе самые отвратительные черты каждого ранее виденного
Крокеттом гнома. Результат просто не поддавался описанию.
   - Ага, - сказал Подгран.
   Он остановился, покачиваясь на коротких, кривых ногах.
   - У меня гости. Друк! Где, ради девяти кипящих адов, моя ванна?
   Но Друк уже исчез из поля зрения.
   Император кивнул.
   - Понятно. Что же, я не стану выходить из себя. Я не стану
выходить из себя! Я НЕ...
   Он замолчал, потому что с крыши сорвался сталактит и с грохотом
упал вниз. В наступившее мгновение тишины Крокетт шагнул вперед и
несколько раболепно поклонился.
   - М-мы бастуем, - объявил он. - Это сидячая забастовка. Мы не
будем работать до тех пор, пока...
   - А-а-а! - заорал разъяренный Император. - Вы не будете работать,
вот как? Ах ты, пучеглазый, плоскоязычный отпрыск ноздреватой летучей
мыши! Пятно проказы на ее теле! Паразит, живущий в земляном черве!
А-а-а!
   - Драться! - завопил нетерпеливый Мугза и ринулся на Подграна, но
был отброшен назад умело нанесенным ударом.
   Крокетт почувствовал сухость в горле.
   Он повысил голос, пытаясь придать ему твердость:
   - Ваше Величество, если вы уделите минуту...
   - Ты гриб-паразит на теле дегенеративной летучей мыши, - во весь
голос заорал Император. - Я вас всех заколдую! Я превращу вас в наяд!
Забастовка, вот как?! Хотите помешать мне принимать грязевые ванны!
Клянусь Кроносом, Нидом, Намиром и Локки, вы об этом пожалеете! А-а!
- закончил он, дрожа от ярости.
   - Быстро, - прошептал Крокетт Гру и Брокли Бун. - Встаньте так,
чтобы он не мог добраться до яиц Кокатрис!
   - Они не в тронной, - с унылым видом объяснил Гру Магру. - Подгран
вытаскивает их прямо их воздуха.
   - Ох! - простонал ошеломленный Крокетт.
   В стратегически важный момент Брокли Бун сполна проявила самые
худшие свои инстинкты. С громким воплем восторга она сбила Крокетта с
ног, пару раз пнула его и рванулась к Императору.
   Она успела нанести ему один увесистый удар, прежде чем Император
со всего маху вдавил свой узловатый кулак в ее макушку, так что
голова гномицы, казалось, буквально утонула в туловище. Пурпурный от
ярости, Император протянул руку - и на его ладони засверкало желтое
яйцо.
   Яйцо Кокатрис.
   Ревя, как разъяренный слон, Подгран швырнул его. В толпе гномов
мгновенно очистился круг футов двадцать в диаметре. Взамен
исчезнувших гномов в воздух поднялась дюжина летучих мышей. Они
хлопали крыльями, еще больше увеличивая суматоху.
   Суматоха перешла в хаос. С криками ярости и восторга гномы
бросились на своего правителя.
   - Бей! - выкрикивали сотни голосов, эхом отдаваясь от свода.
   Подгран выхватил из ниоткуда еще один кристалл - на этот раз
зеленый. Тридцать семь гномов мгновенно превратились в земляных
червей и были растоптаны. В образовавшуюся брешь Император кинул еще
одно яйцо Кокатрис и еще одна группа атакующих исчезла, превратившись
в мышей-полевок.
   Крокетт увидел, что один из кристаллов летит прямо к нему и
кинулся бежать со всех ног. Он спрятался за сталагмитом и оттуда стал
наблюдать за происходящим. Зрелище было не для слабонервных.
   Яйца Кокатрис взрывались нескончаемым потоком. Там, где это
случалось, образовывался круг футов в двадцать диаметром. Те, кто
оказывались на его границе, изменялись лишь частично. Например,
Крокетт видел одного гнома с головой моли, другой стал червем от
середины туловища и ниже. Еще один... Уф! Даже богато развитое
воображение людей, вероятно, не смогло бы породить подобных чудищ.
   Жуткий грохот, наполнявший пещеру, нарушил покой сталагмитов, и
они посыпались вниз. Все новые полчища гномов устремлялись в атаку,
дабы тут же подвергнуться изменениям. Мыши, моли, летучие мыши и
другие существа наполняли Пещеру Совета. Крокетт закрыл лицо руками и
молился.
   Он убрал руки как раз тогда, когда Подгран выхватил из воздуха
красный кристалл.
   Император помедлил и осторожно положил его рядом с собой. На свет
появилось пурпурное яйцо, оно с треском ударилось о пол, и тридцать
гномов превратились в жаб.
   Очевидно, только Подгран имел иммунитет против своего волшебства.
Ряды нападающих быстро редели, ибо источник яиц Кокатрис был,
казалось, неисчерпаем. Сколько пройдет времени, прежде чем очередь
дойдет и до Крокетта? Он не мог прятаться в своем тайнике вечно.
   Крокетт остановил взгляд на красном кристалле, который Подгран с
такой заботливостью отложил в сторону. Что-то такое вертелось в его
памяти... что-то о яйце Кокатрис, которое может превращать гнома в
человека. Ну конечно! Подгран не пользуется этим яйцом, потому что
сам вид человека ненавистен гному. Если бы Крокетт только смог
добраться до красного кристалла...
   Крокетт начал красться вдоль стены, пока не оказался неподалеку от
того места, где стоял Подгран. На Императора налетела еще одна волна
гномов, мгновенно превращенная в сов, и тут Крокетт добрался до
красного кристалла. Тот показался ему жутко холодным.
   Крокетт уже собирался бросить его у своих ног, но вовремя
одумался. Он находился в сердце Дорнсеф Маунтин, в лабиринте пещер.
Ни одно человеческое существо не смогло бы выбраться отсюда, но гном
мог, опираясь на свою ненависть к дневному свету.
   У самого лица Крокетта пролетела летучая мышь. Он был почти
уверен, что она пискнула: "Ну и драка!" пародией на голос Брокли Бун.
Однако, полной уверенности у него не было. Прежде чем бежать, он
обвел пещеру взглядом.
   В ней царила полная неразбериха. Летучие мыши, моли, черви, утки и
дюжины других существ летали, бегали, кусались, визжали, фыркали,
рычали, бились и крякали повсюду. И повсюду метались гномы, - теперь
их было немного - не больше тысячи - продолжая превращаться во что
попало, отмечая тем самым места, в которых появлялся Император. Пока
Крокетт наблюдал за этой сценой, несколько ящериц пробежали у его ног
в поисках укрытия.
   - Бастовать вздумали?! - ревел Подгран. - Я вам покажу!
   Крокетт повернулся и побежал. Тронный зал был пуст, и он нырнул в
первый же туннель. Там он сконцентрировался на дневном свете. Его
левое ухо ощутило давление. Крокетт кинулся в этом направлении и
бежал до тех пор, пока не увидел слева бокового прохода. Нырнув в
него, он побежал еще быстрее. Шум битвы все более отдалялся.
   Крокетт крепко сжимал в руках яйцо Кокатрис. Что же было не так?
Подграну следовало остановиться и начать переговоры. Только... только
он этого не сделал. Мерзкий, злобный и глупый гном. Он, наверно, не
остановится, пока не уничтожит все свое королевство. Эта мысль
заставила Крокетта прибавить ходу.
   Давление света продолжало вести его вперед. Иногда он ошибался
туннелем, но всегда, стоило ему лишь подумать о дневном свете, он
чувствовал, в каком направлении ему бежать. Его короткие кривые ноги
оказались на удивление быстрыми.
   Потом он услышал, что за ним кто-то бежит.
   Крокетт не стал оборачиваться. Поток ругательств, достигший его
ушей, не позволял усомниться в личности преследователя. Подгран
очистил Пещеру Совета от гномов и теперь намеревался разорвать на
части Крокетта. И это было не самым фатальным из его многочисленных
обещаний.
   Крокетт мчался вперед. Он летел по туннелю, как пуля.
Реакция на свет вела его. Он страшно боялся, что не успеет
добежать. Топот за его спиной становился все громче. Если бы
Крокетт не был твердо уверен в обратном, он решил бы,
что его настигает целая армия гномов.
   Быстрее! Быстрее! Но теперь Подгран был уже виден. Его рев
сотрясал стены. Крокетт подпрыгнул, свернул за угол и увидел поток
ослепительного света вдали. Это был дневной свет, каким он выглядит
для глаз гнома.
   Он не успеет вовремя добраться до выхода. Подгран уже наступает
ему на пятки. Еще несколько секунд, и эти корявые, ужасные руки
вцепятся в горло Крокетту.
   И тут Крокетт вспомнил о яйце Кокатрис. Если он превратится в
человека прямо сейчас, Подгран не сможет до него дотронуться. А он
почти у входа в туннель.
   Крокетт остановился, развернулся и поднял яйцо. Раскусив его
намерения, Император немедленно распростер обе руки и выхватил из
воздуха полдюжины кристаллов. Он швырнул их прямо в Крокетта - в
воздухе словно повисла радуга. Но Крокетт уже успел швырнуть оземь
красный кристалл. Раздался треск.
   Драгоценность словно взорвалась, вокруг Крокетта замелькали
красные искры.
   И тут обрушился потолок.

                               *  *  *

   Немного погодя Крокетт с трудом выбрался из обломков. Протерев
глаза, он увидел, что путь во внешний мир по-прежнему открыт, и -
благодарение Богу - дневной свет снова выглядит как обычно, а не
слепящей белой дымкой.
   Крокетт посмотрел в сторону туннеля и замер. Из груды обломков,
кряхтя, выбирался Подгран. Его ругательства, однако, не стали менее
яростными.
   Крокетт повернулся и побежал, спотыкаясь о камни и падая. На бегу
он успел увидеть, что Подгран смотрит на него.
   Некоторое время гном стоял, как громом пораженный. Потом издал
вопль, повернулся и ринулся в темноту.
   Вскоре звук его быстрых шагов стих вдали.
   Крокетт с трудом перевел дыхание.
   Гномы боятся людей... вот оно! И теперь...
   Крокетт почувствовал даже большее облегчение, чем думал. В глубине
души он сомневался, сработает ли заклинание, поскольку Подгран
швырнул в него шесть или семь яиц Кокатрис. Но он успел разбить
красный кристалл раньше. Даже странный серебристый свет,
сопутствующий гномам, исчез. Глубины пещеры были совершенно
темными... и молчаливыми.
   Крокетт направился к выходу. Выбравшись наружу, он растянулся под
теплым предзакатным солнцем. Он находился недалеко от подножья
Дорнсеф Маунтин среди зарослей ежевики. Сотней футов дальше фермер
вспахивал плугом поле.
   Крокетт поковылял к нему. При его приближении человек обернулся.
   Некоторое время он стоял, как примерзший, потом заорал и бросился
бежать. Его крики уже замерли вдали, когда Крокетт, вспомнив о яйцах
Кокатрис, заставил себя оглядеть собственное тело.
   И тут закричал уже он.
   Но звук этот не был похож на те, что издавало человеческое горло.
   И все же он был вполне естественен... при данных обстоятельствах.