Альфред БЕСТЕР
    Рассказы и повести

5 271 009
А Д - Э Т О В Е Ч Н О С Т Ь.
БОЖЕСТВЕННЫЙ ФАРЕНГЕЙТ
ВРЕМЯ-ПРЕДАТЕЛЬ.
ЗВЕЗДОЧКА СВЕТЛАЯ, ЗВЕЗДОЧКА РАННЯЯ
И ЖИВУТ НЕ ТАК, КАК ПРЕЖДЕ...
НОВАЯ ВАЗА С ЦВЕТОЧНЫМ БОРДЮРОМ
ОНИ ЖИЛИ НЕ ТАК, КАК ПРИВЫКЛИ
ФЕНОМЕН ИСЧЕЗНОВЕНИЯ
ЧЕТЫРЕХЧАСОВАЯ ФУГА

   БОЖЕСТВЕННЫЙ ФАРЕНГЕЙТ

   Он не знает, кто из нас я в эти дни, но они знают одно. Ты должен быть самим
собой, жить своей жизнью и умереть своей смертью.
   Рисовые поля на Парагоне 3 тянутся на сотни миль, как бесконечная шахматная
доска, коричневато-синяя мозаика под огненно-рыжим небом. По вечерам, словно
дым, наплывают облака, шуршит и шепчет рис.
   Длинная цепочка людей растянулась по рисовым полям в тот вечер, когда мы
улетали с Парагона. Люди были напряжены, молчаливы, вооружены - ряд мрачных
силуэтов под курящимся небом. У каждого был передатчик, на руке мерцал
видеоэкран. Они изредка переговаривались, обращаясь сразу ко всем.
   - Здесь ничего.
   - Где здесь?
   - Поля Джексона.
   - Вы слишком уклонились на запад.
   - Кто-нибудь проверил участок Гилсона?
   - Да. Ничего.
   - Она не могла зайти так далеко.
   - Думаете, она жива?
   Так, изредка перебрасываясь фразами, мрачная линия медленно перемещалась к
багрово-дымному солнцу на закате. Шаг за шагом, час за часом шли они. Цепочка
выглядела рядом дрожащих бриллиантов, светящихся в темноте.
   - Здесь чисто.
   - Ничего здесь.
   - Ничего.
   - Участок Аллена?
   - Проверяем.
   - Может, мы ее пропустили?
   - Придется возвращаться.
   - У Аллена нет.
   - Черт побери! Мы должны найти ее!
   - Мы ее найдем.
   - Вот она! Сектор семь.
   Линия замерла. Бриллианты вмерзли в черную жару ночи.
   Экраны показывали маленькую нагую фигурку, лежащую в грязной луже на поле.
Рядом был столб с именем владельца участка: Вандельер. Огни цепочки
превратились в звездное скопление. Сотни мужчин собрались у крошечного тела
девочки. На ее горле виднелись отпечатки пальцев. Невинное личико изуродовано,
тельце истерзано, засохшая кровь твердой корочкой хрустела на лохмотьях
одежды.
   - Мертва, по крайней мере, уже часа три.
   - Она не утоплена, избита до смерти.
   Один из мужчин нагнулся и указал на пальцы ребенка. Она боролась с убийцей.
Под ногтями была кожа и капельки яркой крови, еще жидкой, еще не
свернувшейся.
   - Почему не засохла кровь?
   - Странно.
   - Кровь андроидов не сворачивается.
   - У Вандельера есть андроид.
   - Она не могла быть убита андроидом.
   - Под ее ногтями кровь андроида.
   - Но андроиды не могут убивать. Они так устроены.
   - Значит, один андроид устроен неправильно.
   - Боже!
   Термометр в этот день показывал 92,9 градуса славного Фаренгейта.

   И вот мы на борту "Королевы Парагона", направляющейся на Мегастер 5. Джеймс
Вандельер и его андроид. Джеймс Вандельер считал деньги и плакал. Вместе с ним
в каюте второго класса был его андроид, великолепное синтетическое создание с
класссическими чертами и большими голубыми глазами. На его лбу рдели буквы СР,
означавшие, что это один из дорогих, редких саморазвивающихся андроидов
стоимостью 57 000 долларов по текущему курсу. Мы плакали, считали и спокойно
наблюдали.
   - Двенадцать... Четырнадцать... Шестнадцать сотен долларов, - всхлипывал
Вандельер. - И все! Шестнадцать сотен долларов! Один дом стоил десять тысяч,
земля - пять. А еще мебель, машины, картины, самолет... И шестнадцать тысяч
долларов! Боже!
   Я вскочил из-за стола и повернулся к андроиду. Я схватил ремень и начал его
бить. Он не шелохнулся.
   - Должен напомнить вам, что я стою пятьдесят семь тысяч, - сказал андроид. - Должен
предупредить вас, что вы подвергаете опасности ценную собственность.
   - Ты проклятая сумасшедшая машина, - закричал Вандельер. - Что в тебя
вселилось? Почему ты сделал это?
   Он продолжал яростно бить андроида.
   - Должен напомнить вам, что меня нельзя наказать, - сказал я. - У меня нет
чувств.
   - Тогда почему ты это сделал? - заорал Вандельер. - Почему ты убил ее?
Почему?!
   - Должен напомнить вам, - перебил андроид, - что каюты второго класса не
имеют звукоизоляции.
   Вандельер выронил ремень и стоял, судорожно дыша, глядя на существо,
являющееся его собственностью.
   - Почему ты убил ее? - спросил я.
   - Не знаю, - ответил я.
   - Но началось все с пустяков. Мелкие порчи. Мне следовало догадаться еще
тогда. Андроиды не могут портить и разрушать. Они не могут причинять вред.
Они...
   - У меня нет чувств.
   - Потом оскорбление действием. Этот инженер на Ригеле... С каждым разом все
хуже. С каждым разом нам приходилось убираться все быстрее. Теперь убийство.
Боже! Что с тобой случилось?
   - У меня нет реле самоконтроля.
   - Каждый раз мы скатывались все ниже. Взгляни на меня. В каюте второго
класса... Я Джеймс Палсолог Вандельер! Мой отец был богатейшим... А теперь!..
Шестнадцать сотен долларов. И ты. Будь ты проклят!
   Вандельер подобрал ремень, бросил его и растянулся на койке. Наконец, он
взял себя в руки.
   - Инструкции, - сказал он.
   - Имя - Джеймс Валентин. На Парагоне был один день, пересаживаясь на этот
корабль до Мегастера 5. Занятие: агент по сдаче в наем частного андроида. Цель
визита: поселиться на Мегастере 5.
   - Документы.
   Андроид достал из чемодана паспорт Вандельера, взял ручку, чернила и сел за
стол. Точными, верными движениями - искусной рукой, умеющей писать, чертить,
гравировать - он методично подделывал документы Вандельера. Их владелец с
жалким видом наблюдал за мной.
   - О, боже, - бормотал я. - Что мне делать? Если бы я мог избавиться от тебя!
Если бы я только унаследовал не тебя, а папашину голову!

   Даллас Брейди была ведущим ювелиром Мегастера - низенькая, плотная,
аморальная нимфоманка. Она наняла саморазвивающегося андроида Вандельера и дала
мне работу в мастерской. Она соблазнила Вандельера. Однажды ночью в постели она
резко спросила:
   - Тебя зовут Вандельер?
   - Да, - сонно пробормотал я. Потом: - Нет! Нет, Валентин. Джеймс Валентин.
   - Что произошло на Парагоне? - спросила Даллас Брейди. - Я думала, андроиды
не могут убивать или уничтожать собственность.
   - Я Валентин! - настаивал Вандельер.
   - А, брось, - отмахнулась Даллас Брейди. - Я давно поняла.
   - Меня зовут Валентин.
   - Хочешь доказательств? Хочешь, чтобы я вызвала полицию? - Она потянулась к
видеофону.
   - Ради бога, Даллас! - Вандельер вскочил и вырвал у нее аппарат. Она
рассмеялась, а он упал и заплакал от стыда и беспомощности.
   - Как ты узнала? - проговорил он, наконец.
   - Все газеты полны этим. А Валентин не так уж далек от Вандельера. Что
случилось на Парагоне?
   - Он похитил девочку. Утащил в рисовые поля и убил.
   - Изнасиловал?
   - Не знаю.
   - Тебя разыскивают.
   - Мы скрываемся уже два года. За два года - семь планет. За два года я
потерял собственности на сто тысяч долларов.
   - Ты бы лучше узнал, что с ним.
   - Как? Что мне сказать? Мой андроид превратился в убийцу, почините его? Они
сразу вызовут полицию. - Меня затрясло. - Как я буду жить без него? Кто будет
зарабатывать мне деньги?
   - Работай сам.
   - А что я умею? Разве я могу сравниться со специализированными андроидами и
роботами? Для этого нужен потрясающий талант.
   - Да, это верно.
   - Всю жизнь меня кормил отец. Черт побери! Перед смертью он разорился и
оставил мне одного андроида.
   - Продай его и вложи пятьдесят тысяч в дело.
   - И получать три процента? Полторы тысячи в год? Нет, Даллас.
   - Но ведь он свихнулся! Что ты будешь делать?
   - Ничего... молиться... Только одно... Что собираешься делать ты?
   - Молчать. Но... Мне кое-что нужно, чтобы держать рот на замке.
   - Что?
   - Андроид будет работать на меня бесплатно.

   Саморазвивающийся андроид работал. Вандельер получал деньги. Его сбережения
начали расти. Когда теплая весна Мегастера перешла в жаркое лето, я стал
вкладывать деньги в землю и фермы. Еще несколько лет и мои дела восстановятся.
Можно будет поселиться здесь постоянно.
   В первый жаркий день лета андроид начал петь. Он танцевал в мастерской
Даллас Брейди, нагреваемой солнцем и электрической плавильной печью, и напевал
старую мелодию, популярную полвека назад:
   Нет хуже врага, чем жара,
   Ее не возьмешь на "ура"!
   Но надобно помнить всегда,
   Что жизнь - это все ерунда!
   И быть холодным и бесстрастным,
   душка...
   Он пел необычным, срывающимся голосом, а руки, заложенные за спину,
подергивались в какой-то странной румбе. Даллас Брейди была удивлена.
   - Ты счастлив? - спросила она.
   - Должен напомнить вам, что у меня нет чувств, - ответил я. - Все ерунда!
Холодным и бесстрастным, душка...
   Его пальцы прекратили постукивание и схватили железные клещи. Андроид сунул
их в разинутую пасть печи, наклоняясь поближе к любимой жаре.
   - Осторожней, идиот! - воскликнула Даллас Брейди. - Хочешь туда свалиться?
   - Все ерунда! Все ерунда! - пел я. - Душка!
   Он вытащил клещами из печи золотую форму, повернулся, безумно заорал и
плеснул раскаленным золотом на голову Даллас Брейди. Она вскрикнула и упала,
волосы вспыхнули, платье затлело, кожа сморщилась и обуглилась.
   Тогда я покинул мастерскую и пришел в отель к Джеймсу Вандельеру. Рваная
одежда андроида и судорожно дергающиеся пальцы многое сказали его владельцу.
   Вандельер помчался в мастерскую Даллас Брейди, посмотрел и сблевал. У меня
едва хватило времени взять один чемодан и девять сотен наличными. Он вылетел на
"Королеве Мегастера" в каюте третьего класса и взял меня с собой. Он рыдал и
считал свои деньги, я снова бил андроида.
   А термометр в мастерской Даллас Брейди показывал 98,1 градуса прекрасного
Фаренгейта.

   На Лире Альфа мы остановились в небольшом отеле близ университета. Здесь
Вандельер аккуратно снял мне верхний слой кожи на лбу вместе с буквами СР.
Буквы снова появятся, но лишь через пару месяцев, а за это время, надеялся
Вандельер, шумиха вокруг саморазвивающегося андроида уляжется. Андроида взяли
чернорабочим на завод при университете. Вандельер - Джеймс Венайс - жил на его
скромный заработок.
   Нельзя сказать, что я был очень несчастен.
   Большинство других жильцов были студентами, тоже испытывающими трудности, но
восхитительно энергичными и молодыми. Была одна очаровательная девушка с
острыми глазами и умной головой. Звали ее Ванда, и она вместе со своим женихом
Джедом Старком сильно интересовалась андроидом-убийцей, слухами о котором
полнились газеты.
   - Мы изучили это дело, - сказали они на одной из случайных вечеринок в
номере Вандельера. - Кажется, мы знаем, что вызывает убийства. Мы собираемся
писать реферат. - Они были крайне возбуждены.
   - Наверное, какая-нибудь болезнь, от которой андроид сошел с ума. Что-нибудь
вроде рака, да? - поинтересовался кто-то.
   - Нет. - Ванда и Джед торжествующе переглянулись.
   - Что же?
   - Нечто особенное.
   - А именно?
   - Узнаете из реферата.
   - Разве вы не расскажете? - напряженно спросил я. - Я... Нам очень
интересно, что могло произойти с андроидом.
   - Нет, мистер Венайс, - твердо сказала Ванда. - Это уникальная идея, и мы не
можем позволить, чтобы кто-то украл ее у нас.
   - Даже не дадите намека?
   - Нет. Ни намека, ни слова, Джед. Скажу вам только, мистер Венайс - я не
завидую владельцу андроида.
   - Вы имеете в виду полицию? - спросил я.
   - Я имею в виду угрозу заражения, мистер Венайс. Заражения! Вот в чем
опасность... Но я и так сказала слишком много.
   Я услышал за дверью шаги и хриплый голос, мягко выводящий:
   - Холодным и бесстрастным, душка...
   Мой андроид вошел в номер, вернувшись с работы. Я жестом велел ему подойти,
и я немедленно повиновался, взял поднос с пивом и стал обходить гостей. Его
искусные пальцы подергивались в каком-то внутреннем ритме.
   Андроиды не были редкостью в университете. Студенты побогаче покупали их
наряду с машинами и самолетами. Но юная Ванда была остроглазой и
сообразительной. Она заметила мой пораненый лоб. После вечеринки, поднимаясь к
себе в номер, она посоветовалась с Джедом.
   - Джед, почему у этого андроида поврежден лоб?
   - Наверное, ударился, Ванда. Он ведь работает на заводе.
   - И все?
   - А что еще?
   - Очень удобный шрам.
   - Для чего?
   - Допустим, он имел на лбу буквы СР.
   - Саморазвивающийся? Тогда какого черта Венайс скрывает это? Он мог бы
заработать... О-о!.. Ты думаешь?..
   Ванда кивнула.
   - Боже! - Старк стиснул губы. - Что делать? Вызвать полицию?
   - Нет, у нас нет доказательств. Сперва должен выйти наш реферат.
   - Но как узнать точно?
   - Проверить его. Сфотографировать в рентгеновских лучах. Завтра пойдем на
завод.

   Они проникли на завод - гигантский подвал глубоко под землей. Было жарко и
трудно дышать - воздух нагревали печи. За гулом пламени они услышали странный
голос, кричащий и вопящий на старый мотив:
   - Все ерунда! Все ерунда!
   Они увидели мечущуюся фигуру, неистово танцующую в такт музыке. Ноги
прыгали. Руки дергались. Пальцы корчились.
   Джед Старк поднял камеру и начал снимать. Затем Ванда вскрикнула, потому что
я увидел их и схватил блестящий стальной рельс. Он разбил камеру. Он свалил
девушку, а потом юношу. Андроид подтащил их к печи и медленно, смакуя, скормил
пламени. Он танцевал и пел. Потом я вернулся в отель.
   Термометр на заводе зарегистрировал 100,9 градуса чудесного Фаренгейта. Все
ерунда! Все ерунда!

   Чтобы заплатить за проезд на "Королеве Лиры", Вандельеру и андроиду пришлось
выполнять на корабле подсобные работы. В часы ночного бдения Вандельер сидел в
грязной каморке с папкой на коленях, усиленно пялясь на ее содержимое.
Папка - единственное, что он смог увезти с Лиры. Он украл ее из комнаты
Ванды. На папке была пометка "Андроид". Она содержала секрет моей болезни.
   И в ней не было ничего, кроме газет. Кипы газет со всей Галактики.
   "Знамя Ригеля"... "Парагонский вестник"... "Интеллигент Лелаида"...
"Мегастерские новости"... Все ерунда! Все ерунда!
   В каждой газете было сообщение об одном из преступлений андроида. Кроме
того, там печатались новости местные и иностранные, спортивные вести, погода,
лотерейные таблицы, валютные курсы, загадки, кроссворды. Где-то во всем этом
хаосе таился секрет, скрываемый Вандой и Джедом Старком.
   - Я продам тебя, - сказал я, устало опуская газеты. - Будь ты проклят! Когда
мы прилетим на Землю, я продам тебя.
   - Я стою пятьдесят семь тысяч долларов, - напомнил я.
   - А если я не сумею продать тебя, то выдам полиции, - сказал я.
   - Я ценная собственность, - ответил он. - Иногда очень хорошо быть
собственностью, - немного помолчав, добавил андроид.

   Было 3 градуса мороза, когда приземлилась "Королева Лиры". Снег сплошной
черной стеной валил на поле и испарялся под хвостовыми двигателями корабля. У
Вандельера и андроида не хватило денег на автобус до Лондона. Они пошли
пешком.
   К полуночи они добрались до Пикадилли. Декабрьская снежная буря не утихла и
статуя Фроса покрылась ледяными инкрустациями. Они повернули направо,
спустились до Трафальгарской площади и пошли к Сохо, дрожа от холода и
сырости. На Флит-стрит Вандельер увидел одинокую фигуру.
   - Нам нужны деньги, - зашептал он андроиду, указывая на приближающегося
человека. - У него они есть. Забери.
   - Приказ не может быть выполнен, - ответил андроид.
   - Забери их у него, - повторил Вандельер. - Силой! Ты понял?
   - Это противоречит моей программе, - возразил я. - Нельзя подвергать
опасности жизнь или собственность.
   - Бога ради! - взорвался Вандельер. - Ты нападал, разрушал, убивал, и еще
мелешь какую-то чушь о программе! Забери деньги. Убей, если надо!
   - Приказ не может быть выполнен, - повторил андроид.
   Я отбросил андроида в сторону и прыгнул на незнакомца. Он был высок, стар,
мудр, с ясным и спокойным выражением лица. У него была трость. Я увидел, что он
слеп.
   - Да, - произнес он, - я слышу, здесь кто-то есть.
   - Сэр, - замялся Вандельер, - я в отчаянном положении.
   - Это наша беда, - ответил незнакомец. - Мы все в отчаянном положении.
   - Сэр, мне нужны деньги.
   - Вы попрошайничаете или крадете?
   Невидящие глаза смотрели сквозь Вандельера и андроида.
   - Я готов на все.
   - Это история нашей расы, - незнакомец указал назад. - Я попрошайничал у
собора Святого Патрика, мой друг. Чего я жажду, нельзя украсть. А чего вы
желаете, счастливец, если можете украсть?
   - Денег, - сказал Вандельер.
   - Для чего? Не опасайтесь, мой друг, обменяемся признаниями. Я скажу вам,
чего прошу, если вы скажете, зачем крадете. Меня зовут Бленхейм.
   - Меня... Воул.
   - Я не просил золота, мистер Воул, я просил числа.
   - Числа?
   - Да. Числа рациональные и иррациональные. Числа воображаемые, дробные,
положительные и отрицательные. Вы никогда не слышали о бессмертном трактате
Бленхейма "Двенадцать нулей, или Отсутствие количества"? - Бленхейм горько
улыбнулся. - Я король цифр. Но за пятьдесят лет очароание стерлось,
исследования приелись, аппетит пропал. Господи боже мой, прошу тебя, если ты
существуешь, ниспошли мне число.
   Вандельер медленно поднял папку и коснулся ею руки Бленхейма.
   - Здесь, - произнес он, - скрыто число, тайное число. Число одного
преступления. Меняемся, мистер Бленхейм? Число за убежище?
   - Ни попрошайничества, ни воровства, - прошептал Бленхейм. - Сделка. Так
упрощается все живое. - Его взгляд прошел сквозь Вандельера и андроида. - Возможно,
Всемогущий не бог, а купец... Идем.

   На верхнем этаже дома Бленхейма мы делили комнату - две кровати, два стола,
два шкафа и одна ванная. Вандельер снова поранил мой лоб и послал искать
работу, а пока андроид работал, я читал Бленхейму газеты из папки, одну за
другой. Все ерунда! Все ернуда!
   Вандельер мало что рассказал ему. Он студент, сказал он, пишущий курсовую по
андроиду-убийце. В собранных газетах факты, которые должны объяснить
преступления. Должно быть соотношение, число, сочетание, что-то, указывающее на
причину, и Бленхейм попался на крючок человеческого интереса к тайне.
   Мы изучали газеты. Я читал их вслух, он записывал содержимое крупным
прыгающим почерком. Он классифицировал газеты по типу, шрифту, направлениям,
словам, темам, фотографиям, формату. Он анализировал. Он сравнивал. А мы жили
вдвоем на верхнем этаже, немного замерзавшие, немного растерявшиеся...
удерживаемые страхом, ненавистью между нами. Как лезвие, вошедшее в живое
дерево и расщепившее ствол лишь для того, чтобы навечно остаться в раненом
теле, мы жили вместе. Вандельер и андроид... Холодным и бесстрастным...
   Однажды Бленхейм позвал Вандельера в свой кабинет.
   - Кажется, я нашел, - промолвил он. - Но не могу понять этого.
   Сердце Вандельера подпрыгнуло.
   - Вот выкладки, - продолжал Бленхейм. - В газетах были сводки погоды. Каждое
преступление было совершено при температуре выше 90 градусов по Фаренгейту.
   - Но это невозможно! - воскликнул Вандельер. - На Лире Альфа было холодно.
   - У нас нет газеты с описанием преступления на Лире Альфа.
   - Да, верно. Я... - Вандельер смутился и вдруг крикнул: - Вы правы! Конечно!
Плавильная печь. О, боже, да! Но почему? Почему?
   В этот момент вошел я и, проходя мимо кабинета, увидел Вандельера и
Бленхейма. Я вошел, ожидая команды, готовый услужить.
   - А вот и андроид, - произнес Бленхйем после долгого молчания.
   - Да, - ответил Вандельер, никак не придя в себя после открытия. - Теперь
ясно, почему он отказался напасть на вас тем вечером. Слишком холодно.
   Он посмотрел на андроида, передавая лунатическую команду. Он отказался.
Подвергать жизнь опасности запрещено. Вандельер отчаянно схватил Бленхейма за
плечи и повалил вместе с креслом на пол. Бленхейм закричал.
   - Найди оружие, - приказал Вандельер.
   Я достал из стола револьвер и протянул его Вандельеру. Я взял его, приставил
дуло к груди Бленхейма и нажал на спуск.
   У нас было три часа до возвращения прислуги. Мы взяли деньги и
драгоценности Бленхейма, его записки и уничтожили газеты. Упаковали в чемоданы
одежду. Мы подожгли его дом. Нет, это сделал я. Андроид отказался. Мне
запрещено подвергать опасности жизнь или собственность. Все ерунда!..

   Табличка в окне гласила: "Ван Уэбб, психометрический консультант". Вандельер
наметил себе этот адрес несколько недель назад. Андроид остался с вещами в
фойе, а Вандельер прошел в кабинет.
   Ван Уэбб оказалась высокой женщиной с редкими седыми волосами. Черты лица
замкнуты, бесстрастны, само воплощение деловитости и профессионализма. Она
кивнула Вандельеру, закончила письмо, запечатала и подняла голову.
   - Мое имя Вандербильт, - сказал я. - Джейли Вандербильт. Учусь в лондонском
университете.
   - Так.
   - Я провожу исследования по андроиду-убийце. Мне кажется, я напал на что-то
важное, интересное и хочу услышать ваше мнение. Сколько это будет стоить?
   - В каком колледже вы учитесь?
   - А что?
   - Для студентов скидка.
   - В колледже Мертона.
   - Два фунта, пожалуйста.
   Вандельер положил на стол два фунта и добавил к ним записи Бленхейма.
   - Существует связь между поведением андроида и погодой. Все преступления
совершались, когда температура поднималась выше 90 градусов по Фаренгейту.
Может ли психометрия дать этому объяснение?
   Ван Уэбб кивнула, просмотрела записи и произнесла:
   - Безусловно, синестезия!
   - Что?
   - Синестезия, - повторила она. - Это когда чувство, ощущение, мистер
Вандербильт, немедленно воспроизводится в формах восприятия не того органа,
который был раздражен. Например, раздражение звуков вызывает одновременно
ощущение определенного цвета. Или световой раздражитель вызывает ощущение
вкуса. Может произойти закоротка сигналов вкуса, запаха, боли, давления и т. д.
Вы понимаете?
   - Кажется, да.
   - Вы обнаружили факт, что андроид реагирует на температурный раздражитель
свыше 90 градусов синестетически. Возможно, есть связь медлу температурой и
аналогом адреналина для андроида.
   - Понятно. Тогда, если держать андроида в холоде...
   - Не будет ни раздражения, ни реакции.
   - Ясно. А есть ли опасность заражения? Может ли это перекинуться на
владельца андроида?
   - Очень любопытно... Опасность заражения заключается в опасности
п о в е р и т ь в его возможность. Если вы общаетесь с сумасшедшим, то можете,
в конечном итоге, перенять его болезнь... Что, безусловно, случилось с вами,
мистер Вандельер.
   Вандельер вскочил на ноги.
   - Вы осел, - сухо продолжала Ван Уэбб. Она указала на записки, лежащие на
столе. - Это почерк Бленхейма. Любому лондонскому студенту известны его слепые
каракули. В лондонском университете нет колледжа Мертона. Он в Оксфорде. А с
вами... Я даже не знаю, вызывать полицию или психиатрическую лечебницу.
   Я вытащил револьвер и застрелил ее.
   Все ерунда!

   - Антарес 2, Альфа Эрика, Поллукс 2, Ригель, Центавра, - говорил
Вандельер, - все это холодные планеты. Средняя температура сорок градусов.
Живем! Осторожней на повороте.
   Саморазвивающийся андроид опытной рукой держал руль и машина мягко неслась
по автостраде под серым холодным небом Англии. Высоко над головой завис
одинокий вертолет.
   - Никакого тепла, никакой жары, - говорил я. - В Шотландии - на корабль и
прямо на Поллукс. Там мы будем в безопасности.
   Внезапно сверху раздался оглушительный рев:
   - ВНИМАНИЕ, ДЖЕЙМС ВАНДЕЛЬЕР И АНДРОИД!
   Вандельер вздрогнул и посмотрел вверх.
   Из брюха вертолета вырывались мощные звуки.
   - ВЫ ОКРУЖЕНЫ. ДОРОГА БЛОКИРОВАНА. НЕМЕДЛЕННО ОСТАНОВИТЕ МАШИНУ И
ПОДЧИНИТЕСЬ ЗАКОНУ.
   Я выжидающе поглядел на Вандельера.
   - Не останавливайся! - прокричал Вандельер.
   Вертолет опустился ниже.
   - ВНИМАНИЕ, АНДРОИД. НЕМЕДЛЕННО ОСТАНОВИ МАШИНУ. ЭТО ВЫСШИЙ ПРИКАЗ,
ОТМЕНЯЮЩИЙ ВСЕ ЧАСТНЫЕ КОМАНДЫ.
   - Что ты делаешь? - закричал я.
   - Я должен остановиться... - начал андроид.
   - Прочь! - Вандельер оттолкнул андроида и вцепился в руль. Визжа тормозами,
машина съехала в поле и помчалась по замерзшей грязи, подминая мягкий
кустарник, к виднеющемуся в пяти милях параллельному шоссе.
   - ВНИМАНИЕ, ДЖЕЙМС ВАНДЕЛЬЕР И АНДРОИД. ВЫ ОБЯЗАНЫ ПОДЧИНИТЬСЯ ЗАКОНУ. ЭТО
ПРИКАЗ.
   - Не подчинимся! - дико взвыл Вандельер.
   - Нет! - сурово прошептал я. - Мы еще победим их. Мы победим жару. Мы...
   - Должен вам напомнить, - произнес я, - что мне необходимо выполнить приказ,
отменяющий все частные команды.
   - Пусть покажут документы, дающие им право приказывать! А может, они
жулики! - выкрикнул Вандельер. Правой рукой он полез за револьвером. Левая
рука дрогнула, машина на миг застыла и перевернулась.
   Мотор ревел, колеса визжали. Вандельер выбрался и вытащил андроида. Через
минуту мы были уже вне круга слепящего света из вертолета, в кустах, в лесу, в
темноте благословенного убежища.
   Вандельер и андроид отчаянно продирались через кустарник к параллельному
шоссе. Вокруг стягивалось кольцо преследователей, направляемых по радио.
Спустилась ночь. Небо затянулось сплошным полотном туч, мрачное, беззвездное.
Температура падала. Холодный северный ветер пронизывал нас до костей.
   Издалека донесся приглушенный взрыв. Взорвался бак машины, в небо взметнулся
фонтан огня. Раздуваемый ветром, фонтан превратился в десятифутовую стену, с
яростным треском пожиравшую кустарник и стремительно приближающуюся к нам. За
ней Вандельер разглядел темные силуэты - охотники, прочесывающие лес...
   - Боже! - воскликнул я и отчаянно рванулся вперед. Он потащил меня за собой,
пока их ноги не заскользили по ледяной поверхности замерзающего болота.
Внезапно лед треснул и они очутились в ошеломляюще холодной воде.
   Стена пламени приближалась, я уже ощущал жар. Он ясно видел преследователей.
Вандельер полез в карман за револьвером. Карман был порван, револьвер исчез. Он
застонал и задрожал от холода и ужаса. Свет от пожара был ослепительным.
Наверху беспомощно завис вертолет, не в состоянии перелететь через клубы дыма и
пламени, чтобы направить преследователей, сгруппировавшихся правее нас.
   - Они не найдут нас, - зашептал Вандельер. - Сиди тихо. Это приказ. Они не
найдут нас. Мы победим пожар. Мы...
   Три отчетливых выстрела раздались менее, чем в сотне футов от беглецов. Бум!
Бум! Бум! Это огонь достиг потерянного оружия и взорвал три оставшихся патрона.
Преследователи развернулись и пошли прямо на нас. Вандельер страшно ругался,
что-то истерически выкрикивал и все нырял в грязь, стараясь уберечься от
невыносимой жары. Андроид начал подергиваться.
   Волна пламени плеснула к ним. Вандельер набрал воздух и приготовился
нырнуть, пока пламя не пройдет. Андроид вздрогнул и истошно закричал.
   - Все ерунда! Все ерунда! - кричал он. - Будь спокойным и бесстрастным!
   - Будь ты проклят! - кричал я.
   Я попытался утопить его.
   - Будь ты проклят!
   Я разбил ему лицо
   Андроид избивал Вандельера, который сопротивлялся, пока он не выскочил из
грязи. Прежде, чем я смог снова напасть, живые языки пламени гипнотически
заворожили его. Он танцевал и кричал в безумной румбе перед стеной огня. Его
ноги дергались. Его руки дергались. Его пальцы дергались. Нелепая извивающаяся
фигура, темный силуэт на фоне ослепительного сияния.
   Преследователи закричали. Раздались выстрелы. Андроид дважды повернулся
кругом и продолжал свой кошмарный танец. Резкий порыв ветра кинул пламя вперед
и оно на миг приняло пляшущую фигуру в свои объятия, затем огонь отошел,
оставив за собой булькающую массу синтетической плоти и крови, которая никогда
не свернется.
   Термометр показал бы 1 200 градусов божественного Фаренгейта.

   Вандельер не погиб. Они упустили его, пока смотрели на гибель андроида. Но я
не знаю, кто из нас он в эти дни. Заражение, предупреждала Ванда. Заражение,
говорила Ван Уэбб. Если вы достаточно долго живете с сумасшедшим андроидом, я
тоже стану сумасшедшим.
   Но мы знаем одно. Мы знаем, что они ошибались. Робот и Вандельер знают это,
потому что новый робот тоже дергается. Ерунда! Здесь, на холодном Поллуксе,
робот танцует и поет. Холодно, но мои пальцы пляшут. Холодно, но он увел
маленькую Тэлли на прогулку в лес. Дешевый рабочий робот. Обслуживающий
механизм... все, что я мог себе позволить... Но он дергается и завывает, и
гуляет где-то с девчонкой, а я не могу найти их. Вандельер быстро меня не
найдет, а потом будет поздно. Холодным и бесстрастным, душка, на трескучем
морозе, когда термометр показывает 0 градусов убийственного Фаренгейта.

   ЧЕТЫРЕХЧАСОВАЯ ФУГА

   Фантастический рассказ.

   Теперь, конечно, Северо-восточный Коридор имеет полное право называться
Северо-восточными трущобами, тянущимися от Канады до Каролины и дальше на
запад, вплоть до Питтсбурга. Это были фантастические джунгли прогорклой
стремительности, население которых беспрестанно сновало без видимой цели и
постоянного местожительства, так что надзиратели контроля над рождаемостью и
социальные службы потеряли все надежды на порядок. Это было гигантское уличное
зрелище, которого все ожидали и которым все наслаждались. Даже немногие
привилегированные, которые могли бы жить под охраной в очень дорогих Оазисах,
притом где угодно, и думать не желали уехать отсюда. Джунгли захватывают.
   Там были тысячи проблем выживания, но одной из самых насущных являлась
нехватка свежей воды. Наиболее годную к употреблению питьевую воду давным-давно
конфисковали возрастающие производственные отряды во имя лучшего будущего и для
других целей ее оставалось очень мало. Конечно, на крышах имелись резервуары
для сбора дождевой воды. Естественно, имелся черный рынок. Вот и все. Поэтому
Джунгли воняли. Зловоние стояло хуже, чем при дворе королевы Елизаветы, когда
было чем мыться, но в мытье не верили. Коридор как раз не мог мыться, стирать
одежду или мыть полы, и уже за десять миль от моря ощущались вредоносные
миазмы.
   Добро пожаловать в Коридор!
   Страдальцы у берега могли обрести счастье вымыться в соленой воде, но
побережье Коридора было загрязнено таким количеством неочищенной нефти, утекшей
за столько поколений, что все прибрежные воды являлись собственностью компании
по очистке нефти. "Не входить!", "Не нарушать!" И везде вооруженная охрана.
Реки и озера были оснащены электрооградами. Не нужно никакой охраны, только
табличка с черепом и скрещенными костями, и если вы не знаете, что это
означает - прикасайтесь.
   Не верьте, что всех смущало зловоние, когда люди весело перепрыгивали через
гниющие на улицах трупы, но многих - смущало, и единственным средством против
вони была парфюмерия. Существовали дюжины конкурирующих компаний, производящих
парфюмерию, но главенствовала "Континентальная консервная компания", которая
уже два столетия не имела консервных заводов. В свое время она объединилась с
сотней фондодержателей одной парфюмерной компании, та обанкротилась и ККК
выкупила ее долю в надежде получать ее прибыли. Эта сделка оказалась удачной,
когда последовал взлет парфюмерии, она дала ей возможность войти в число
наиболее прибыльных индустрий нашего времени.
   Но ККК шла голова в голову с соперниками, пока к ней не присоединился Блейз
Скиэйки. Тогда она стремительно вырвалась вперед. Блейз Скиэйки. Происхождение:
француз, японец, африканец и ирландец. Образование: В. А., Принстон, М. Е., МИТ,
Ф. Д. ДАУ Ченикал (именно ДАУ тайно намекнул ККК, что Сикэйки может оказаться
весьма полезным). Блейз Скиэйки: тридцати одного года, холост, честен,
гениален.
   У него было гениальное чувство запахов, и его рекомендовали ККК, как "Нос".
Он знал о парфюмерии все: животные продукты, серая амброзия, касторовое масло,
цибет, мускус, масляные эссенции, выделяемые из цветов и растений, бальзам,
вытекающий из ран деревьев и кустов, бензойная смола, онопанокс, пэру, талу,
сторакс, мирра, синтетики, созданные комбинациями естественных и химических
запахов.
   Он создал для ККК наиболее успешно продающиеся товары: "Вольвэ",
"Смягчитель", "Подмышки", "Препарат Ф", "Язык войны" и так далее. Его очень
ценили в ККК, Он получал высокое жалование, мог жить в Оазисе и, самое лучшее,
ему предоставлялись неограниченные запасы питьевой воды. Не было девушки в
Коридоре, которая стала бы противиться предложению принять с ним душ.
   Но за все эти преимущества он дорого платил. Он не мог пользоваться душистым
мылом, кремами для волос, помадами и средствами для бритья. Он не мог есть
морские блюда. Он не мог пить ничего, кроме дистиллированной воды. Все это, как
вы понимаете, сохраняло Нос чистым и неоскверненным, чтобы он мог воспринимать
запахи в своей стерильной лаборатории и создавать новые произведения. В
настоящее время он составлял многообещающую мазь под условным названием
"Исправитель", но прошло вот уже шесть месяцев без положительных результатов и
ККК тревожила эта задержка. Его гениальность никогда прежде не требовала
столько времени.
   Было созвано совещание исполнительных лиц высшего уровня, имена которых
умалчиваются на почве привилегии корпорации.
   - Что с ним такое, в самом деле?
   - Он потерял свое чутье?
   - Вряд ли это выглядит правдоподобным.
   - Может быть, ему нужен отдых?
   - Ну, у него был недельный отпуск месяц назад.
   - Что он делает?
   - Пожинает бурю, сказал он мне.
   - Что это может значить?
   - Не знаю. Он сказал, что очистится, прежде чем вернется к работе.
   - У него неприятности с ККК? Затруднения со средней администрацией?
   - Ни малейших, мистер Чайрмен. Они не посмели бы тронуть его.
   - Может быть, он хочет повышения?
   - Нет. Он даже не тратит все деньги, которые получает сейчас.
   - Значит, до него добрались наши конкуренты?
   - Они добираются до него все время, генерал, и он со смехом отделывается от
них.
   - Тогда, должно быть, кто-нибудь из персонала.
   - Согласен.
   - Женщина?
   - Боже мой! Нам бы такие неприятности.
   - Семейные неурядицы?
   - Он холост, мистер Чайрмен.
   - Честолюбие? Побудительный стимул? Может, сделаем его офицером ККК?
   - Я предлагал ему это еще в первый год, сэр, и он отказался. Он хочет только
работать в своей лаборатории.
   - Тогда почему он не работает?
   - Очевидно, у него какие-то творческие препятствия.
   - Что, черт побери, с ним стряслось?
   - Вот именно, черт...
   - Я не понимаю.
   - Понимаете.
   - Нет.
   - Губернатор, возьмите свои слова назад!
   - Джентльмены, джентльмены, пожалуйста! Очевидно, у доктора Скиэйки личные
проблемы, которые мешают его гениальности. Мы должны разрешить их для него.
Предложения?
   - Психиатрия?
   - Не поможет без добровольного согласия. Боюсь, что он вряд ли окажет
содействие. Он упрямый осел.
   - Сенатор, умоляю вас! Не следует допускать такие выражения по отношению к
одному из наших самых ценных сотрудников.
   - Мистер Чайрмен, задача состоит в нахождении источника препятствий доктора
Скиэйки.
   - Согласен. Предложения?
   - Ну, первым делом, следует установить двадцатичетырехчасовое наблюдение.
Все ослиные... простите... докторские действия, связи, контакты...
   - А в ККК?
   - Я не хочу ни на что намекать, но здесь может произойти утечка, которая
только враждебно настроит этого осла... доктора!
   - Внешнее наблюдение?
   - Да, сэр.
   - Отлично. Согласен. Объявляю перерыв.

   Сыскное агенство было в полном бешенстве. Через месяц оно швырнуло дело
обратно ККК, не запросив ничего, кроме расходов.
   - Какого дьявола вы не сказали нам сразу, что нанимаете нас для слежки за
п р о ф и, мистер Чайрмен? Наши агенты не годятся для этого.
   - Минутку! Что значит "профи"?
   - Профессиональный ганг.
   - Что?
   - Ганг. Бандит. Преступник.
   - Доктор Скиэйки преступник? Неплохо.
   - Послушайте, мистер Чайрмен, я обрисую вам все, и вы выведете свое
заключение. Идет?
   - Продолжайте.
   - Во всяком случае, все подробности в этом отчете. Мы приставляли двойной
хвост к Скиэйки ежедневно, по его выходу из вашей конторы. Мы следовали за ним
до дома. Он всегда шел домой. Агенты работали в две смены. Каждый день он
заказывал ужин в "Питомнике организмов". Они проверяли посыльных, приносивших
ужин. Они проверяли ужин: иногда на одну персону, иногда на две. Они проследили
за некоторыми из девиц, покидавших его особняк. Все чисто. Пока все чисто, а?
   - И?..
   - Крах. Пару ночей в неделю он оставлял квартиру и шел в город. Он уходил
около полуночи и не возвращался примерно часов до четырех утра.
   - Куда он ходил?
   - Этого мы не знаем, потому что он стряхивал хвост, как настоящий п р о ф и,
каковым и является. Он мотался по Коридору, как шлюха или окурок в нужнике - простите
меня, - и всегда отделывался от наших людей. Я ничуть не
преувеличиваю. Он умный, хитрый, быстрый, настоящий п р о ф и. Он именно
п р о ф и, он слишком профессионален, чтобы Сыскное Агентство справилось с
ним.
   - Значит, у вас нет никакой зацепки, что он делал или с кем встречался между
полуночью и четырьмя утра?
   - Нет, сэр. В результате мы не получаем ничего, а вы получаете проблему. К
счастью, это не наша проблема.
   - Благодарю вас. Вопреки общественному мнению, в корпорации не все идиоты.
ККК понимает, что отрицательный результат - тоже результат. Вам заплатят
расходы и гонорар согласно договору.
   - Мистер Чайрмен, я...
   - Нет, нет, пожалуйста. Вы направите все свои усилия на те потерянные четыре
часа. Теперь, как вы сказали, это ваша проблема.

   ККК вызвала Селина Бэни. Мистер Бэни всегда настаивал, что он не психолог
или психиатр. Он не хотел, чтобы его связывали с тем, что он считал самой
дрянной профессией. Селин Бэни был доктором магии, точнее, он был колдуном. Он
делал самые замечательные и проницательные анализы людей с психическими
нарушениями не столько всякими колдовскими шабашами, пятиугольниками,
заклинаниями и курениями, сколько своей выдающейся чувствительностью к людям
и проницательному толкованию оных. Это, вероятно, и было колдовством.
   Мистер Бэни вошел в безупречную лабораторию Блейза Скиэйки с располагающей к
себе улыбкой, и доктор Скиэйки издал отчаянный, душераздирающий вопль.
   - Я же велел вам стерилизоваться, прежде чем входить!
   - Но я стерилизовался, доктор. Безусловно...
   - Нет! Вы воняете анисом, шан-иланом, натронилатом ментола. Вы испортили мне
день. Зачем?
   - Доктор Скиэйки, уверяю вас, я... - Внезапно он замолчал. - О, боже мой! - простонал
он. - Сегодня утром я воспользовался полотенцем жены.
   Скиэйки рассмеялся и включил вентиляцию на полную мощность.
   - Понятно. Это не трудно почувствовать. Давайте оставим вашу жену.
Рядом у меня есть кабинет, там мы можем поговорить.
   Они уселись в пустом кабинете и поглядели друг на друга. Мистер Бэни увидел
приятного моложавого человека с коротко подстриженными черными волосами,
маловыразительными ушами, весьма острыми скулами, узкими глазами и изящными
руками, которые выдавали его с головой.
   - Ну, мистер Бэни, чем могу быть вам полезен? - спросил Скиэйки, в то
время, как его руки вопрошали: "Какого черта приперся надоедать мне?"
   - Доктор Сикэйки, в некотором смысле я - ваш коллега. Я профессиональный
доктор магии. Одной из решающих стадий моих церемоний является сжигание
различных благовоний, но все они, знаете ли, традиционны. Я надеюсь, что ваша
экспертиза подскажет мне что-нибудь иное, с чем я мог бы поэкспериментировать.
   - Понимаю. Интересно. Вы сжигаете стект, онилу, гальбанум, францисканский...
Именно эти вещества?
   - Да. Все совершенно традиционное.
   - Очень интересно. Я могу, конечно, сделать много наметок для экспериментов
и еще... - Скиэйки замолчал и уставился куда-то вдаль.
   - Что-нибудь не так, доктор? - спросил колдун после длительной паузы.
   - Послушайте, - взорвался вдруг Скиэйки, - вы на неверном пути. Сжигать
благовония традиционно и старомодно, но имитация других запахов не решит вашу
проблему. Почему бы вам не провести эксперимент с совершенно иным подходом?
   - И чем это может быть?
   - Принципом одофона.
   - Одофона?
   - Да. Это гамма, существующая среди запахов, как и среди звуков. Резкие
запахи соответствуют высоким нотам, тяжелые - низким. Например, серая амбра
соответствует фиолетовому в басах. Я могу составить для вас гамму запахов,
занимающую, примерно, две октавы. Тогда вам останется лишь сочинить музыку.
   - Вы положительно блестящий ум, доктор Скиэйки!
   - А разве не так? - хмыкнул Скиэйки. - Но со всей честностью должен сказать,
что блестящим умом мы являемся совместно. Я бы никогда не пришел к этой идее,
если бы вы не бросили мне настоящий вызов.
   Они вступили в контакт на этой дружественной ноте и с энтузиазмом
побеседовали о своих делах, сходили на ленч, рассказывая друг другу о себе и
строя планы колдовских экспериментов, в которых Скиэйки решил добровольно
принять участие вопреки тому, что не верит в дьявольщину.
   - И вся ирония заключается в том, что он на самом деле одержим дьяволом, - доложил
Селин Бэни.
   Чайрмен не понял.
   - Психиатрия и дьявольщина - всего лишь разные названия одного и того же
феномена, - объяснил Бэни. - Так что могу вам перевести. Его потерянные четыре
часа - это фуга.
   До Чайрмена все еще не дошло.
   - Вы имеете в виду музыкальное произведение, мистер Бэни?
   - Нет, сэр. Фуга также является психиатрическим описанием более развитой
формы сомнамбулизма - хождения во сне.
   - Блейз Скиэйки ходит во сне?
   - Нет, сэр, все гораздо сложнее. Хождение во сне - относительно простой
случай. Такой человек никогда не входит в контакт с окружающими. Можете
разговаривать с ним, кричать на него, называть его по имени - он совершенно
никак не отреагирует.
   - А фуга?
   - В фуге субъект входит в контакт с окружающими. Он может беседовать с вами.
Он знает и помнит события, происшедшие во время прошлой фуги. Но он совершенно
отличается от личности, каковой является в реальной жизни. И - что самое
важное, сэр, - после фуги он ничего не помнит о ней.
   - Значит, по вашему мнению, у доктора Скиэйки эти фуги происходят два-три
раза в неделю?
   - Таков мой диагноз, сэр.
   - И он ничего не может рассказать, что было во время фуги?
   - Ничего.
   - А вы можете?
   - Боюсь, что нет, сэр. Есть предел даже моим возможностям.
   - Что вы можете сказать о причине этих фуг?
   - Только то, что его что-то влечет. Я бы сказал, что он одержим дьяволом, но
это жаргон моей профессии. Другие могут воспользоваться иными терминами - побуждение
или колдовство. Терминология тут неважна. Главное то, что владеет
им, заставляет его отправляться по ночам делать... Что? Не знаю. Я знаю только,
что это дьявольское наваждение, скорее всего, препятствует его творческой
работе для вас.

   Никто не вызывает Гретхен Нанн, даже если вы ККК, чей общий фонд делится
всего на двадцать пять частей. Вы должны пройти через эшелоны ее служащих,
пока, наконец, не будете допущены в Присутствие. Все эти процедуры действуют
весьма раздражающе, так что терпение мистера Чайрмена полностью истощилось,
когда, наконец, его ввели в мастерскую мисс Нанн, беспорядочно набитую книгами
и аппаратурой, которой она пользовалась для своих исследований.
   Бизнесом Гретхен Нанн было творение чудес. Не в смысле необычайностей,
аномалий, из ряда вон выходящего, привнесенного сверхчеловеческим
посредничеством, а скорее, в смысле ее необычайного и из ряда вон выходящего
восприятия и подтасовки реальности. В любой ситуации она могла выполнить и
выполняла невозможные просьбы своих отчаявшихся клиентов, а ее гонорар был так
велик, что мог бы превзойти государственный доход.
   Она ослепила его улыбкой, указала на стул, села напротив и сказала:
   - Мой гонорар - сто тысяч. Это в ваших возможностях?
   - Да, я согласен.
   - А ваше затруднение... стоит того?
   - Да.
   - Значит, до сих пор мы поняли друг друга... Да, Алекс?
   В мастерскую ворвался молодой секретарь.
   - Простите. Леклерк настаивает, чтобы вы сказали, как получили определение
внеземного происхождения плесени.
   Мисс Нанн нетерпеливо щелкнула языком.
   - Ему известно, что я никогда не даю хода исследований. Я даю только
результаты.
   - Да, Н.
   - Он заплатил?
   - Да, Н.
   - Ладно, в таком случае я сделаю исключение. Скажите ему, что это основано
на лево-и правосторонних аминокислотах, и еще скажите, чтобы он позаботился
нанять квалифицированного экзобиолога. Пусть не стесняется платить ему.
   - Да, Н. Благодарю вас.
   Когда секретарь вышел, она повернулась к Чайрмену.
   - Вы слышали? Я даю только результаты.
   - Согласен, мисс Нанн.
   - Начинайте. Всё. Поток сознания, если необходимо.
   Через час она ослепила его еще одной улыбкой и произнесла:
   - Благодарю вас, это действительно уникальный случай. Приступим к делу. Вот
контракт, если вы еще не передумали.
   - Согласен, мисс Нанн. Вам нужен залог или аванс?
   - Только не от ККК.
   - А как насчет расходов? Это будет оговорено?
   - Нет, на мою ответственность.
   - Но если у вас будут... если вам потребуются... если...
   - На мою ответственность, - рассмеялась она. - Я никогда не даю хода
расследований и никогда не раскрываю методов. Как я могу назначать за них цену?
Теперь не забудьте: мне нужен отчет Сыскного Агентства.
   Неделю спустя Гретхен Нанн сделала необычный поступок, посетив Чайрмена в
его кабинете в ККК.
   - Я пришла к вам, сэр, чтобы предоставить вам удобный случай разорвать наш
контракт.
   - Разорвать? Но почему?
   - Я уверена, что иначе вы будете вовлечены в нечто гораздо более серьезное,
чем вы думаете.
   - Во что?
   - Этого я вам не скажу.
   - Но я должен знать.
   Мисс Нанн поджала губы. Через секунду она вздохнула.
   - Поскольку это необычное дело, я нарушу свои правила. Слушайте, сэр. - Она
достала большую карту части Коридора и разложила ее на столе Чайрмена. В центре
карты была нарисована звездочка. - Резиденция Скиэйки, - сказала мисс Нанн.
Звездочка была обведена большим кругом. - Граница, до которой человек может
дойти за два часа, - сказала мисс Нанн. - Круг был перечеркнут извилистыми
линиями, исходящими из звездочки. - Я вывела это из отчета Сыскного Агентства.
До сюда они прослеживали Скиэйки.
   - Все очень просто, но я не вижу в этом ничего серьезного, мисс Нанн.
   - Посмотрите внимательней на эти пути. Что вы видите?
   - Ну... каждый заканчивается красным крестиком.
   - А что происходит с концом маршрута, прежде чем он достигнет красного
крестика?
   - Ничего, вообще ничего, кроме... кроме того, что точки заменяются
пунктиром.
   - Это и есть самое важное.
   - Не понимаю, мисс Нанн.
   - Объясняю. Каждым крестиком обозначено место убийства. Пунктиры
представляют собой предполагаемый путь убийцы до места преступления.
   - Убийцы?
   - Его пути прослежены до сюда, и не дальше. Сыскное Агентство смогло
проследить пути Скиэйки от дома до сюда, и не дальше. В эти точки. Даты
совпадают. Каковы ваши выводы?
   - Это должно быть совпадение, - закричал Чайрмен. - Талантливый, обаятельный
молодой человек! Убийца? Невозможно!
   - Если хотите, я предоставлю все даты.
   - Нет, не хочу. Я хочу правду, точное доказательство без ваших выводов из
точек, пунктиров и дат.
   - Хорошо, мистер Чайрмен, вы получите его.
   Она наняла профессионального взломщика и неделю пыталась проникнуть с ним в
Оазис Скиэйки. Безуспешно. Она записалась в Армию Спасения и пела с ними гимны
перед Оазисом. Бесполезно. Наконец, она подписала контракт, в результате чего
поступила на работу в "Питомник организмов". Во время трех первых ужинов,
доставленных в особняк, она оставалась незамеченной: Скиэйки как раз принимал у
себя девушек, довольно-таки захудалых и искрящихся благодарностью. Когда она
принесла ужин в четвертый раз, он оказался один и впервые обратил на нее
внимание.
   - Эй, - ухмыльнулся он, - давно это продолжается?
   - Сэр?
   - С каких это пор "Питомник" стал использовать девочек для доставки ужина
мальчикам?
   - Я работаю на доставке, сэр, - с достоинством ответила мисс Нанн. - Я
работаю в "Питомнике организмов" первый месяц.
   - Убери из разговора "сэр".
   - Благодарю вас, с... доктор Скиэйки.
   - Что за черт? Откуда тебе известно, что я доктор?
   Она совершила оплошность. В Оазисе и Питомнике он был записан просто как Б.
Скиэйки, и ей следовало бы запомнить это. Но как всегда, она превратила свою
ошибку в преимущество.
   - Я знаю о вас все, сэр. Доктор Блейз Скиэйки, Принстон, МИТ, ДАУ Чемикал,
глава химии запахов в ККК.
   - Да ты настоящий справочник "Кто есть кто".
   - В нем я и прочла это, доктор Скиэйки.
   - Ты прочитала обо мне в "Кто есть кто"? С какой стати?
   - Вы первая знаменитость, с которой я встретилась.
   - Почему ты решила, что я знаменитость, каковой, кстати, я не являюсь?
   Она повела вокруг рукой.
   - Я знаю, что вы должны быть знаменитым, чтобы жить так.
   - Весьма лестно. Как тебя звать, любовь моя?
   - Гретхен, сэр.
   - Это твое постоянное имя?
   - У людей моего класса нет постоянных имен, сэр.
   - Ты будешь обслуживать меня завтра, Гретхен?
   - Завтра у меня выходной, доктор.
   - Прекрасно. Тогда принеси ужин на двоих.

   Итак, дело началось и, к своему удивлению, Гретхен обнаружила, что весьма им
наслаждается. Блейз действительно был блестящим, обаятельным молодым
человеком, всегда гостеприимный, всегда деликатный, всегда великодушный. В
благодарность он подарил ей (помните, он считал ее из низшего класса Коридора)
одну из самых своих ценных вещей - пятикаратовый алмаз, который ему
синтезировали в ДАУ. Она ответила ему в том же стиле - прикрепила алмаз к пупку
и пообещала, что камень не увидит никто, кроме него.
   Конечно, он всегда настаивал, чтобы она мылась каждый раз, как посещала его,
что ей было немного неловко - при ее доходах, у нее, вероятно, было больше
чистой воды, нежели у него. Однако, было немалым удобством, что теперь она
могла бросить работу в "Питомнике организмов" и уделять внимание другим
контрактам одновременно с работой над Скиэйки.
   Она всегда покидала его жилище около одиннадцати тридцати, но оставалась
поблизости. Наконец, в одну прекрасную ночь она увидела, что он покинул Оазис.
Она помнила отчет Селина Бэни и знала, чего следует ожидать. Она быстро догнала
его и сказала взволнованным голосом:
   - Парень... Эй, парень!
   Он остановился и доброжелательно окинул ее взглядом, не узнавая.
   - Да, моя дорогая?
   - Если ты идешь в ту сторону, я пойду вместе с тобой. Я боюсь.
   - Конечно, моя дорогая.
   - Спасибо, парень. Я иду домой. Ты тоже идешь домой?
   - Ну, не совсем.
   - А куда ты идешь? Ты не собираешься делать ничего плохого? Я не хочу
неприятностей.
   - Ничего плохого, моя дорогая. Не волнуйся.
   - Тогда что ты здесь делаешь?
   Он таинственно улыбнулся.
   - Слежу кое за чем.
   - За кем?
   - Нет, за чем.
   - А за чем ты следишь?
   - Ты любопытна, а? Как тебя зовут?
   - Гретхен. А тебя?
   - Меня?
   - Как твое имя?
   - Фиш. Зови меня мистер Фиш. - Он секунду поколебался, затем добавил: - Здесь
я сворачиваю налево.
   - Как удачно, мистер Фиш. Мне тоже налево.
   Она заметила, что все его чувства насторожились, и заставила себя лепетать
что-то невинное. Она шла рядом с ним, пока он поворачивал, возвращался назад,
проходил улицы, аллеи, переулки и скверы, и заверяла его, что это ей по пути
домой. У какой-то смрадной свалки он по-отцовски похлопал ее и велел подождать,
пока он посмотрит, безопасно ли тут идти. Он пошел посмотреть, исчез и больше
не появился.
   - Я проделала этот опыт со Скиэйки шесть раз, - отчитывалась мисс Нанн в
ККК. - И каждый раз он раскрывался чуточку больше, не отдавая себе в этом
отчета и не узнавая меня. Бэни был прав. Это фуга.
   - А причина, мисс Нанн.
   - Феромониевые следы.
   - Что?
   - Я думала, вы знаете этот термин, употребляющийся в химии. Вижу, придется
объяснить. Это займет некоторое время, так что я настаиваю, чтобы вы не
требовали от меня описания индукции и дедукции, которые привели меня к этому
заключению. Вы поняли?
   - Согласен, мисс Нанн.
   - Благодарю вас, мистер Чайрмен. Вы наверняка слышали о гормонах. Это слово
происходит от греческого "горманн" и означает "возбуждать". Гормоны входят во
внутреннюю секрецию, которая возбуждает другие части тела к действиям.
Феромоны - это возбудители секреции, которая побуждает все остальное к
действиям. Это целый язык химии. Лучшим примером языка феромонов является
муравей. Положите кусочек сахара где-нибудь поблизости от муравейника. Фуражер
подбежит к нему, ощупает и вернется в муравейник. Через час вся община муравьев
будет бегать к сахару и обратно, ведомая феромониевыми следами, которые оставил
первооткрыватель. Все это бессознательно, но действует наверняка.
   - Очаровательно. А доктор Скиэйки?
   - Его влекут человеческие феромониевые следы. Они возбуждают его, он впадает
в фугу и следует им.
   - Ага! Эксцентрический аспект Носа. Действительно, в этом есть смысл, мисс
Нанн. Но по каким следам он вынужден ходить?
   - Жажда смерти.
   - Мисс Нанн!
   - Вы наверняка знаете об этом аспекте человеческой психики. Множество людей
подвержено бессознательной, но сильной жажде смерти, особенно в моменты
отчаяния. Очевидно, это оставляет феромониевый след, который ощущает доктор
Скиэйки, и он вынужден следовать ему.
   - А затем?
   - Очевидно, он выполняет это желание.
   - Очевидно! Очевидно! - взорвался Чайрмен. - Я требую у вас доказательств
этого чудовищного обвинения.
   - Я предоставлю их, сэр. Я еще не закончила с Блейзом Скиэйки. Есть парочка
трюков, которыми я займусь, но, боюсь, что тогда он получит шанс. У вас будут
доказательства.
   Это была полуложь полувлюбленной женщины. Она знала, что должна снова
увидеть Блейза, но мотивы ее были противоречивы. Проверить, действительно ли
она влюбилась в него, несмотря на то, что ей известно? Узнать, любит ли он ее?
Рассказать ему правду о себе? Предупредить или спасти его, или убежать с ним?
Выполнить свой контракт в холодном, профессиональном стиле? Она не знала. И
конечно, не знала, что сама получит потрясение от Скиэйки.
   - Ты когда-нибудь носила очки? - пробормотал он следующей ночью.
   Она села в постели.
   - Что? Очки?
   - Ты же слышала.
   - У меня всю жизнь было хорошее зрение.
   - Ага. Тогда ты не знаешь, дорогая, но я подозреваю, что это должно быть
так.
   - Конечно, я не знаю, о чем ты говоришь, Блейз.
   - О, на самом деле ты слепа, - холодно сказал он. - Но тебе никогда не
узнать об этом, потому что ты обладаешь фантастически причудливой способностью.
У тебя экстрасенсорное восприятие чувств других людей. Ты видишь глазами
окружающих. Насколько я знаю, ты можешь быть глуха и слышать чужими ушами. Ты
можешь осязать руками других. Мы должны как-то исследовать это.
   - За всю свою жизнь не слышала подобного абсурда, - сердито сказала она.
   - Если хочешь, я могу доказать тебе это, Гретхен.
   - Начинай, Блейз. Докажи невозможное.
   - Пойдем в гостиную.
   В гостиной он показал на вазу.
   - Какого она цвета?
   - Конечно, коричневая.
   - А какого цвета гобелен?
   - Серый.
   - А эта лампа?
   - Черная.
   - Что и требовалось доказать, - провозгласил Скиэйки. - Все доказано.
   - Что доказано?
   - Что ты видишь моими глазами.
   - Как ты можешь утверждать это?
   - Потому что я дальтоник. Это дало мне ключ к разгадке в первый раз.
   - Что?
   Он заключил ее, мелко дрожащую, в обьятия.
   - Милая Гретхен, ваза зеленая. Гобелен янтарный и золотой, лампа малиновая.
Я не различаю цвета, но так мне сказал декоратор, и я запомнил. Ну, чего
бояться? Да, ты слепа, но ты осчастливлена чем-то гораздо более чудесным, чем
просто зрение, ты смотришь глазами всего мира. Я поменялся бы с тобой местами в
любое время.
   - Это не может быть правдой! - закричала она.
   - Это правда, любимая.
   - А когда я одна?
   - Когда ты одна? Но кто в Коридоре остается когда-либо один?
   Она вырвалась из его рук и, всхлипывая, выбежала из комнаты. Она неслась к
своему Оазису, близка к помешательству от ужаса. По пути она глядела вокруг и
видела все цвета: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий,
фиолетовый. Однако, здесь были другие люди, снующие по лабиринтам Коридора, как
сновали всегда, все двадцать четыре часа в сутки.
   Вернувшись в свои аппартаменты, она решила положить конец всем сомнениям,
произведя проверку. Она отпустила свой персонал со строгим приказом убираться
ко всем чертям собачьим и провести ночь где-нибудь в другом месте. Она стояла в
дверях и выпускала их, изумленных и несчастных, потом захлопнула дверь и
огляделась. Она продолжала все видеть.
   - Лживый сукин сын, - пробормотала она и принялась в бешенстве расхаживать
по квартире. Она ходила, изрыгая ядовитые ругательства. Это доказывало одно:
никогда не вступайте в интимные отношения, они предадут вас, они попытаются
уничтожить вас и вы останетесь в дураках перед самим собой. Но зачем, ради
бога, зачем Блейзу понадобился такой грязный трюк, чтобы уничтожить ее? Потом
она на что-то наткнулась и отлетела в сторону. С трудом удержавшись на ногах,
она поглядела, обо что ударилась. Это был клавесин.
   - Но... но у меня нет клавесина, - изумленно прошептала она. Она шагнула
вперед, чтобы дотронуться до него и убедиться, что он настоящий, и снова обо
что-то ударилась. Вытянув руки, она ощупала этот предмет. Спинка дивана. Она
неистово огляделась. Это была не ее комната. Клавесин. Картины Брейгеля на
стенах. Якобинская мебель. Портьеры на дверях. Складчатые драпировки.
   - Но... это... Это же квартира Ренсона на нижнем этаже. Я, должно быть, вижу
его глазами. Я... Он был прав... Я... - Она закрыла глаза, помотала головой и
увидела путаницу квартир, улиц, событий, толпы народа. Она всегда видела такой
монтаж событий, но всегда думала, что это просто оборотная сторона ее
экстраординарных способностей. Теперь она знала правду.
   Она опять зарыдала. Наощупь она прошла к дивану и села, охваченная
отчаянием. Когда, наконец, приступ рыданий прошел, она решительно вытерла
глаза, взглянув в лицо действительности. Она была не из трусливых, но когда
открыла глаза, то вздрогнула от ужаса. Она увидела свою знакомую комнату в
серых тонах. Она увидела Блейза Скиэйки, улыбающегося в открытых дверях.
   - Блейз? - прошептала она.
   - Меня зовут Фиш, моя дорогая. Мистер Фиш. А тебя?
   - Блейз, ради бога, не меня, не меня! Я не оставляла следов жажды смерти!
   - Как тебя зовут, моя радость? Мы где-то встречались?
   - Гретхен, - закричала она. - Я Гретхен Нанн и не испытываю желания
умереть.
   - Приятно познакомиться с тобой, Гретхен, - сказал он стеклянным голосом,
улыбаясь стеклянной улыбкой мистера Фиша. Он сделал два шага к ней. Она
вскочила и метнулась за диван.
   - Блейз, выслушай меня... Ты не мистер Фиш. Здесь нет мистера Фиша. Ты
доктор Блейз Скиэйки, известный ученый. Ты главный химик в ККК и создатель
многих чудесных духов.
   Он улыбнулся, сматывая с шеи шарф.
   - Блейз, ты болен фугой, временной потерей сознания. Изменением психики. Это
не настоящий ты. Это другое существо, направляемое феромоном. Но я не оставляла
феромониевого следа. Я никогда не хотела умереть.
   - Нет, ты хочешь, моя дорогая. Какое счастье исполнить твое желание. Это так
же верно, как то, что меня зовут мистер Фиш.
   Она пискнула, как загнанная крыса, и начала метаться и уворачиваться, а он
ловил ее. Она ложно метнулась в одну сторону, потом бросилась в другую с явным
намерением добраться до двери раньше него, и тут дверь с треском распахнулась
под натиском трех головорезов, стоящих плечом к плечу. Они схватили ее.
   Мистер Фиш не знал, что тоже оставляет феромониевый след. След убийцы.
   - А, снова вы, - фыркнул мистер Фиш.
   - Привет, старина. Попалась на этот раз красотка, а?
   - И какая!
   - Великолепно. Спасибо, дружище, топай теперь домой.
   - Разве я так и не убью хоть одну? - недовольно воскликнул мистер Фиш.
   - Ладно, ладно, не дуйся. Мы защищены от полицейских ищеек. Ты выслеживаешь,
мы топаем за тобой и делаем остальное.
   - А если что-нибудь пойдет не так, ты поможешь, - хихикнул один из
головорезов.
   - Валяй домой, приятель. В остальном положись на нас. Не спорь, мы же
объяснили тебе положение. Мы знаем, кто ты, но ты не знаешь, кто мы.
   - Я знаю, кто я, - с достоинством сказал мистер Фиш. - Я мистер Фиш и
продолжаю считать, что имею право убить, наконец, хоть одну.
   - Ладно, ладно. В следующий раз. Обещаем тебе. Теперь исчезни.
   Когда мистер Фиш обиженно направился к выходу, они раздели Гретхен до нага и
были ошеломлены, увидев в ее пупке пятикаратовый алмаз. Мистер Фиш повернулся и
тоже увидел сверкающую драгоценность.
   - Но это же мой камень, - сказал он с замешательством в голосе. - Он только
для меня. Я... Гретхен сказала, что никогда не... - Внезапно доктор Скиэйки
произнес привыкшим распоряжаться голосом: - Гретхен, какого черта ты делаешь
здесь? Что это за квартира? Кто эти типы? Что происходит?
   Когда прибыли полицейские, они нашли три трупа и успокоившуюся Гретхен Нанн,
сидящую с лазерным пистолетом на коленях. Она рассказала вполне связную историю
о насильственном вторжении, попытке вооруженного грабежа и изнасилования, и как
она была вынуждена ответить на силу силой. В ее рассказе было несколько брешей.
Трупы не были вооружены, но раз эти мужчины сказали, что вооружены, мисс Нанн,
конечно, поверила им. Все трое были кем-то избиты, но подобные головорезы вечно
дерутся. Мисс Нанн похвалили за смелость и помощь полиции.

   После заключительного отчета Чайрмену (который не содержал "правду, одну
только правду, ничего, кроме правды"), мисс Нанн получила свой чек и
отправилась прямиком в парфюмерную лабораторию, куда вошла без стука. Доктор
Скиэйки проводил странные и таинственные действия с пинцетом, колбой и
бутылками реактивов. Не оборачиваясь, он приказал:
   - Вон. Вон. Вон!
   - Доброе утро, доктор Скиэйки.
   Он повернулся, показав избитое лицо и синяки под глазами, и улыбнулся.
   - Ну, ну... Знаменитая Гретхен Нанн, осмелюсь предположить? Трижды побеждала
в голосовании, как Выдающаяся Личность Года.
   - Нет, сэр. У людей моего класса нет постоянных имен.
   - Не обращайтесь ко мне "сэр".
   - Да... мистер Фиш.
   - О! - Он вздрогнул. - Не напоминайте мне об этом невероятном безумии. Как
прошло с Чайрменом?
   - Я запудрила ему мозги. Ты вне подозрений.
   - Вероятно, так, но не для себя самого. Я серьезно подумывал нынче утром
покончить жизнь самоубийством.
   - И что тебя остановило?
   - Ну, я занялся работой и обо всем забыл.
   Она рассмеялась.
   - Тебе не о чем беспокоиться, ты спасен.
   - Ты хочешь сказать, излечен.
   - Нет, Блейз, не больше, чем я излечилась от своей слепоты. Но мы оба
спасены, потому что знаем об этом. Теперь мы можем справиться.
   Он кивнул медленно, но безрадостно.
   - Так что ты собираешься делать сегодня? - весело спросила она. - Сражаться
со своими склянками?
   - Нет, - уныло ответил он. - Один черт, я не пришел в себя от шока. Думаю
взять выходной.
   - Отлично. Я принесу ужин на двоих.

                              Альфред БЕСТЕР

                           ФЕНОМЕН ИСЧЕЗНОВЕНИЯ

     Это была не последняя война. И не война, которая покончит  с  войнами
вообще. Ее  звали  Войной  за  Американскую  Мечту.  На  эту  идею  как-то
наткнулся сам генерал Карпентер и с тех пор только о ней и трубил.
     Генералы делятся на  вояк  (такие  нужны  в  армии),  политиков  (они
правят) и специалистов по  общественному  мнению  (без  них  нельзя  вести
войну).  Генерал  Карпентер  был  гениальным  руководителем  общественного
мнения. Сама Прямота и  само  Простодушие,  он  руководствовался  идеалами
столь же  высокими  и  общепонятными,  как  девиз  на  монете.  Именно  он
представлялся Америке армией и правительством, щитом и  мечом  нации.  Его
идеалом была Американская Мечта.
     - Мы сражаемся не ради денег, не ради могущества, не ради  господства
над миром, - заявил генерал Карпентер на обеде в Объединении Печати.
     -  Мы  сражаемся  лишь  ради   воплощения   Американской   Мечты,   -
провозгласил он на заседании конгресса 162-го созыва.
     - Мы стремимся не к агрессии и не к порабощению народов, -  изрек  он
на ежегодном обеде в честь выпускников военной академии.
     - Мы сражаемся за дух  цивилизации,  -  сообщил  он  сан-францисскому
Клубу Пионеров.
     - Мы  воюем  за  идеалы  цивилизации,  за  культуру,  за  поэзию,  за
Непреходящие   Ценности,   -   сказал   он    на    празднике    чикагских
биржевиков-хлеботорговцев. - Мы сражаемся не за себя, а за наши мечты,  за
Лучшее в Жизни, что не должно исчезнуть с лица земли.
     Итак, Америка воевала. Генерал  Карпентер  потребовал  сто  миллионов
человек. И сто миллионов человек были призваны в армию. Генерал потребовал
десять тысяч водородных бомб. И десять тысяч водородных бомб были сброшены
на голову противника. Противник  тоже  сбросил  на  Америку  десять  тысяч
водородных бомб и уничтожил почти все ее города.
     - Что  ж,  уйдем  от  этих  варваров  под  землю!  -  заявил  генерал
Карпентер. - Дайте мне тысячу специалистов по саперному делу!
     И под грудами щебня появились подземные города.
     - Мы должны стать нацией специалистов,  -  заявил  генерал  Карпентер
перед  Национальной  Ассоциацией  Американских  Университетов.  -   Каждый
мужчина и  каждая  женщина,  каждый  из  нас  должен  стать  прежде  всего
закаленным и отточенным орудием для своего дела.
     Дайте  мне  пятьсот  медицинских  экспертов,  триста   регулировщиков
уличного движения, двести специалистов по кондиционированию воздуха, сто -
по управлению городским хозяйством, тысячу  начальников  отделений  связи,
семьсот специалистов по кадрам...
     -  Наша  мечта,  -  сказал  генерал  Карпентер  на  завтраке,  данном
Держателями Контрольных  Пакетов  на  Уолл-стрите,  -  не  уступает  мечте
прославленных афинских греков и благородных римских... э-э... римлян.  Это
мечта об Истинных Ценностях в Жизни. Музыка. Искусство. Поэзия.  Культура.
Деньги лишь средство в борьбе за нашу мечту.
     Уолл-стрит аплодировал.  Генерал  Карпентер  запросил  сто  пятьдесят
миллиардов  долларов,  полторы  тысячи  честолюбивых  людей,  три   тысячи
специалистов  по   минералогии,   петрографии,   поточному   производству,
химической войне и научной организации воздушного транспорта. Страна  дала
ему все это. Генералу Карпентеру стоило  только  нажать  кнопку,  и  любой
специалист был к его услугам.

     В марте 2112 года  война  достигла  своей  кульминационной  точки,  и
именно в это время решилась судьба Американской Мечты. Это произошло не на
одном из семи фронтов,  не  в  штабах  и  не  в  столицах,  а  в  палате-Т
армейского госпиталя, находившегося на глубине трехсот футов под тем,  что
когда-то называлось городом Сент-Олбанс в штате Нью-Йорк.
     Палата-Т была загадкой Сент-Олбанса. Как и во многих других армейских
госпиталях, в Сент-Олбансе имелись особые палаты для однотипных больных. В
одной находились все раненые, у которых была ампутирована правая  рука,  в
другой - все, у которых была ампутирована левая.
     Повреждение черепа и ранения брюшной полости, ожоги  просто  и  ожоги
радиоактивные - для  всего  было  свое  место.  Военно-медицинская  служба
разработала девятнадцать классов решений, которые включали  все  возможные
разновидности повреждений и заболеваний, как душевных, так и телесных. Они
обозначались буквами от А до S. Но каково же было назначение палаты-Т?
     Этого не  знал  никто.  Туда  не  допускали  посетителей,  оттуда  не
выпускали больных. Входили и выходили только  врачи.  Растерянный  вид  их
заставлял строить самые дикие предположения, но выведать у них что  бы  то
ни было не удавалось никому.
     Уборщица утверждала, что она как-то наводила там чистоту, но в палате
никого не было. Ни души. Только две дюжины коек, и  больше  ничего.  А  на
койках хоть кто-нибудь спит? Да.  Некоторые  постели  смяты.  А  есть  еще
какие-нибудь признаки, что палатой кто-то пользуется? Ну, как  же!  Личные
вещи на столиках и все такое. Только пыли на них порядком - как  будто  их
давно уж никто и в руки не брал.
     Общественное мнение склонилось к тому, что это палата для призраков.
     Но один санитар сообщил, что  ночью  из  закрытой  палаты  доносилось
пение. Какое пение? Похоже, что на  иностранном  языке.  На  каком?  Этого
санитар сдавать не мог. Некоторые слова  звучали  вроде...  ну,  вот  так:
"Гады в ямы с их гитар..."
     Общественное  мнение  склонилось  к  выводу,  что  это   палата   для
иностранцев. Для шпионов.
     Сент-Олбанс включил в дело кухонную службу и установил наблюдение  за
подносами с едой. Двадцать четыре подноса следовали в палату-Т три раза  в
день. Двадцать четыре  возвращались  оттуда.  Иногда  пустые.  Чаще  всего
нетронутые.
     Общественное мнение поднатужилось и пришло к решению, что палата-Т  -
сплошная  липа.  Что  это  просто  неофициальный  клуб   для   пройдох   и
комбинаторов, которые устраивают там попойки. Вот тебе и "гады в ямы с  их
гитар..."!
     По части сплетен госпиталь не уступит дамскому рукодельному кружку  в
маленьком  городе,  а  больные  легко  раздражаются  из-за  любой  мелочи.
Потребовалось  всего  три  месяца,  чтобы   праздные   догадки   сменились
возмущением. Еще в январе 2112 года Сент-Олбанс был  вполне  благополучным
госпиталем. А в марте  психиатры  уже  забили  тревогу.  Снизился  процент
выздоровлений. Появились случаи  симуляции.  Участились  мелкие  нарушения
распорядка.
     Перетрясли персонал. Не  помогло.  Волнение  из-за  палаты-Т  грозило
перейти в мятеж. Еще одна чистка, еще одна, но волнения не прекращались.
     Наконец по официальным каналам слухи дошли до генерала Карпентера.
     - В нашей битве за Американскую Мечту, - сказал он,  -  мы  не  имеем
права забывать тех, кто проливал за нас кровь.  Подать  сюда  эксперта  по
госпитальному делу.
     Эксперт не смог исправить положение в Сент-Олбансе. Генерал Карпентер
прочитал рапорт и разжаловал его автора.
     -  Сострадание,  -  сказал  генерал  Карпентер,  -  первая   заповедь
цивилизации. Подать мне Главного медика.
     Но и Главный медик не  смог  потушить  гнев  Сент-Олбанса,  а  посему
генерал Карпентер разжаловал  и  его.  Но  на  этот  раз  в  рапорте  была
упомянута палата-Т.
     - Подать мне специалиста по той области, которая касается палаты-Т, -
приказал генерал Карпентер.
     Сент-Олбанс прислал врача - это был капитан Эдсель Диммок, коренастый
молодой человек, почти лысый, окончивший медицинский факультет всего  лишь
три  года  назад,  но  зарекомендовавший  себя  отличным  специалистом  по
психотерапии. Генерал Карпентер питал слабость  к  экспертам.  Диммок  ему
понравился. Диммок обожал генерала как защитника культуры, которой сам он,
будучи чересчур узким специалистом, не мог вкусить  сейчас,  но  собирался
насладиться ею, как только война будет выиграна.
     - Так вот, Диммок, - начал генерал, - каждый из нас ныне прежде всего
закаленный и отточенный инструмент. Вы знаете наш девиз:  "Свое  дело  для
каждого, и каждый для своего  дела".  Кто-то  там  не  при  своем  деле  в
палате-Т, и мы его оттуда выкинем. А теперь скажите-ка, что же это такое -
палата-Т?
     Диммок, заикаясь и мямля, кое-как объяснил, что это палата для особых
заболеваний, вызванных током.
     - Значит, там у вас содержатся пациенты?
     - Да, сэр. Десять женщин и четырнадцать мужчин.
     Карпентер помахал пачкой рапортов.
     - А вот здесь заявление пациентов Сент-Олбанса о том, что в  палате-Т
никого нет.
     Диммок был ошарашен.
     - Это ложь! - заверил он генерала.
     - Ладно, Диммок. Значит, у вас там двадцать четыре человека. Их  дело
- поправляться. Ваше дело - лечить. Какого же черта весь  госпиталь  ходит
ходуном?
     - В-видите ли, сэр... Очевидно, потому, что мы  держим  палату-Т  под
замком.
     - Почему?
     - Чтобы удержать там пациентов, генерал.
     - Удержать? Как это понять? Они что, пытаются  сбежать?  Буйные,  что
ли?
     - Никак нет, сэр. Не буйные.
     - Диммок, мне не нравится ваше поведение. Вы все хитрите и ловчите. И
вот что мне еще не нравится. Эта самая классификация. При  чем  тут  Т?  Я
справился в медицинском управлении - в  их  классификации  никакого  Т  не
существует. Что это еще за петрушка?
     - Д-да, сэр... Мы  сами  ввели  этот  индекс.  Они...  Тут...  особый
случай, сэр. Мы не знаем, что  делать  с  этими  больными.  Мы  не  хотели
огласки, пока не найдем способа лечения.  Но  тут  совсем  новая  область,
генерал.  Новая!  -   Здесь   специалист   взял   в   Диммоке   верх   над
дисциплинированным служакой. -  Это  сенсационно!  Это  войдет  в  историю
медицины! Этого еще никто, черт возьми, не видел!
     - Чего этого, Диммок? Точнее!
     - Слушаюсь, сэр. Это  бывает  после  шока.  Полнейшее  безразличие  к
раздражителям. Дыхание чуть заметно. Пульс слабый.
     - Подумаешь! Я видел такое тысячи раз, - проворчал генерал Карпентер.
- Что тут необычного?
     - Да, сэр, пока все  подходит  под  разряд  Q  или  R.  Но  тут  одна
особенность. Они не едят и не спят.
     - Совсем?
     - Некоторые совсем.
     - Почему же они не умирают?
     -  Вот  этого  мы  и  не  знаем.  Метаболический  цикл  нарушен,   но
отсутствует только его анаболический  план.  Катаболический  продолжается.
Иными словами, сэр, они  выделяют  отходы  пищеварения,  но  не  принимают
ничего  внутрь.  Они  изгоняют  из  организма  токсины  и  восстанавливают
изношенные ткани, но все это без еды и сна. Как - один бог знает!
     - Значит, потому вы и запираете их? Значит... Вы полагаете,  что  они
таскают еду и ухитряются вздремнуть где-то на стороне?
     - Н-нет, сэр. - Диммок был явно смущен. - Я не  знаю,  как  объяснить
вам это. Я... Мы запираем их, потому что тут какая-то тайна. Они... Ну,  в
общем, они исчезают.
     - Чего-чего?..
     - Исчезают, сэр. Пропадают. Прямо на глазах.
     - Что за бред!
     - Но это так, сэр. Смотришь, сидят на койках  или  стоят  поблизости.
Проходит какая-то минута - и их уже нет. Иногда в палате-Т их две  дюжины.
Иногда - ни одного. То исчезают, то появляются - ни  с  того  ни  с  сего.
Поэтому-то мы и держим палату под замком, генерал. За всю историю  военной
медицины такого еще не бывало. Мы не знаем, как быть.
     - А  ну,  подать  мне  троих  таких  пациентов,  -  приказал  генерал
Карпентер.

     Натан Райли съел хлеб, поджаренный на французский манер, с парой  яиц
по-бенедиктински, запил все это двумя квартами коричневого  пива,  закурил
сигару "Джон Дрю", благопристойно рыгнул и встал из-за стола. Он  дружески
кивнул Джиму Корбетту Джентльмену, который прервал беседу с  Джимом  Брэди
Алмазом, чтобы перехватить его на полпути.
     - Кто, по-твоему, возьмет в этом  году  приз,  Нат?  -  спросил  Джим
Джентльмен.
     - Доджерсы, - ответил Натан Райли.
     - А что они могут выставить?
     - У них есть "Подделка", "Фурилло" и "Кампанелла". Вот они и  возьмут
приз в этом году, Джим. Тринадцатого сентября. Запиши. Увидишь, ошибся  ли
я.
     - Ну, ты никогда не ошибаешься, Нат, - сказал Корбетт.
     Райли улыбнулся, расплатился, фланирующей походкой вышел на  улицу  и
взял экипаж возле Мэдисон-сквер гарден. На углу 50-й улицы и 8-й авеню  он
поднялся в маклерскую контору, находящуюся над мастерской радиоприемников.
Букмекер взглянул на него, достал  конверт  и  отсчитал  пятнадцать  тысяч
долларов.
     - Рокки Марчиано техническим нокаутом положил  Роланда  Ла  Старца  в
одиннадцатом раунде. И как это вы угадываете, Нат?
     - Тем и живу, - улыбнулся  Райли.  -  На  результаты  выборов  ставки
принимаете?
     - Эйзенхауэр - двенадцать к пяти. Стивенсон...
     - Ну, Эдлай не в счет, - и Райли положил на стойку  двенадцать  тысяч
долларов. - Ставлю на Айка.
     Он покинул маклерскую контору и направился в свои апартаменты в отеле
"Уолдорф", где его уже нетерпеливо поджидал  высокий  и  стройный  молодой
человек.
     - Ах да! Вы ведь Форд? Гарольд Форд?
     - Генри Форд, мистер Райли.
     - И вы хотели бы, чтобы я финансировал производство  машины  в  вашей
велосипедной мастерской. Как, бишь, она называется?
     - Я назвал ее имсомобиль, мистер Райли.
     - Хм-м... Не сказал бы, что название мне очень нравится. А почему  бы
не назвать ее "автомобиль"?
     - Чудесное предложение, мистер Райли. Я так и сделаю.
     - Вы мне нравитесь, Генри. Вы молоды,  энергичны,  сообразительны.  Я
верю в ваше будущее и в ваш автомобиль. Вкладываю двести тысяч долларов.
     Райли выписал чек и проводил Генри Форда к выходу. Потом посмотрел на
часы и неожиданно  почувствовал,  что  его  потянуло  обратно,  захотелось
взглянуть, как там и что. Он прошел в  спальню,  разделся,  потом  натянул
серую рубашку и серые широкие брюки. На кармане рубашки виднелись  большие
синие буквы: "Госп. США".
     Он закрыл дверь спальни и исчез.
     Объявился он уже в палате-Т Сент-Олбанского  госпиталя.  И  не  успел
перевести дух, как его схватили три пары  рук.  Шприц  ввел  ему  в  кровь
полтора кубика тиоморфата натрия.
     - Один есть, - сказал кто-то.
     - Не уходи, - откликнулся другой. - Генерал Карпентер сказал, что ему
нужны трое.

     После того как Марк Юний Брут покинул ее ложе, Лела Мэчен хлопнула  в
ладоши. В покой вошли рабыни. Она приняла  ванну,  оделась,  надушилась  и
позавтракала смирненскими фигами, розовыми апельсинами и графином "Лакрима
Кристи". Потом закурила сигарету и приказала подать носилки.
     У ворот дома, как обычно, толпились полчища обожателей из  Двадцатого
легиона. Два центуриона оттолкнули носильщиков от ручек носилок и  понесли
ее на своих широких плечах. Лела Мэчен улыбалась. Какой-то юноша в  синем,
как сапфир, плаще пробился сквозь толпу и  подбежал  к  ней.  В  руке  его
сверкнул нож. Лела собралась с духом, чтобы мужественно встретить смерть.
     - Лела! - воскликнул он. - Повелительница!
     И полоснул по своей левой руке ножом так,  что  алая  кровь  обагрила
одежды Лелы.
     - Кровь моя - вот все, что я могу тебе отдать! - воскликнул он.
     Лела мягко коснулась его лба.
     - Глупый мальчик, - проворковала она. - Ну, зачем же так?
     - Из любви к тебе, моя госпожа!
     - Тебя пустят сегодня ко мне, - прошептала Лела. Он  смотрел  на  нее
так, что она засмеялась. - Я обещаю. Как тебя зовут, красавчик?
     - Бен Гур.
     - Сегодня в девять, Бен Гур.
     Носилки двинулись дальше. Мимо форума как раз проходил  Юлий  Цезарь,
занятый жарким спором с Марком Антонием.  Увидев  ее  носилки,  он  сделал
резкий знак центурионам, которые немедленно остановились.  Цезарь  откинул
занавески и взглянул на Лелу. Лицо Цезаря передернулось.
     - Ну почему? - хрипло спросил  он.  -  Я  просил,  умолял,  подкупал,
плакал - и никакого снисхождения. Почему, Лела? Ну почему?
     - Помнишь ли ты Боадицею? - промурлыкала Лела.
     - Боадицею? Королеву бриттов? Боже милостивый, Лела, какое она  имеет
отношение к налей любви? Я не любил ее. Я только разбил ее в сражении.
     - И убил ее, Цезарь.
     - Она же отравилась, Лела.
     - Это была моя мать, Цезарь!  Убийца!  Ты  будешь  наказан.  Берегись
мартовских ид, Цезарь!
     Цезарь  в  ужасе  отпрянул.  Толпа  поклонников,   окружавшая   Лелу,
одобрительно загудела. Осыпаемая дождем розовых лепестков и фиалок на всем
пути, она проследовала от форума к храму Весты.
     Перед  алтарем  она  преклонила  колени,  вознесла  молитву,  бросила
крупинку ладана в пламя на алтаре и  скинула  одежды.  Она  оглядела  свое
прекрасное тело, отражающееся в серебряном зеркале, и вдруг  почувствовала
мимолетный приступ ностальгии. Лела надела серую блузу и серые  брюки.  На
кармане блузы виднелись буквы: "Госп. США".
     Она еще раз улыбнулась алтарю и исчезла.
     Появилась она в палате-Т армейского госпиталя, где ей тут же  вкатили
полтора кубика тиоморфата натрия.
     - Вот и вторая, - сказал кто-то.
     - Надо еще одного.

     Джордж Хэнмер сделал драматическую  паузу  и  скользнул  взглядом  по
скамьям оппозиции, по спикеру, по серебряному молотку на бархатной подушке
перед  спикером.  Весь  парламент,  загипнотизированный  страстной   речью
Хэнмера, затаив дыхание ожидал его дальнейших слов.
     - Мне больше нечего добавить, - произнес, наконец, Хэнмер. Голос  его
дрогнул. Лицо было бледным и суровым. - Я буду сражаться за этот  билль  в
городах, в полях и деревнях. Я буду сражаться за этот билль до  смерти,  а
если бог допустит, то и после смерти. Вызов это или мольба,  пусть  решает
совесть благородных джентльменов, но в одном я  решителен  и  непреклонен:
Суэцкий канал должен принадлежать Англии.
     Хэнмер уселся. Овация! Под гул одобрения он  протиснулся  в  кулуары,
где Гладстон, Каннинг и Пит останавливали его, чтобы пожать ему руку. Лорд
Пальмерстон холодно взглянул на Хэнмера, но Пэма  оттолкнул  подковылявший
Дизраэли - этот был сплошной энтузиазм, сплошной восторг.
     - Мы завтракаем в Тэттерсоле, - сказал Диззи. - Машина ждет внизу.
     Леди Биконсфильд сидела в своем "роллс-ройсе" возле  парламента.  Она
приколола к лацкану Дизраэли первоцвет и одобрительно потрепала Хэнмера по
щеке.
     - Вы, Джорджи, проделали большой путь с тех пор, как  были  школяром,
которому нравилось задирать Диззи.
     Хэнмер рассмеялся. Диззи запел "Гаудеамус игитур", и Хэнмер подхватил
этот древний гимн школяров. Распевая  его,  они  подъехали  к  Тэттерсолу.
Здесь Диззи заказал пиво и жареные ребрышки, тогда как Хэнмер  поднялся  в
клуб переодеться.
     Почему-то вдруг он почувствовал тягу вернуться, взглянуть  на  все  в
последний раз. Возможно, потому, что ему не хотелось окончательно порывать
с прошлым. Он снял сюртук, нанковый  жилет,  крапчатые  брюки,  лоснящиеся
ботфорты и шелковое белье. Затем надел серую рубашку, серые брюки и исчез.
     Объявился он в палате-Т Сент-Олбанского госпиталя, где тут же получил
свои полтора кубика тиоморфата натрия.
     - Вот и третий, - сказал кто-то.
     - Давай их к Карпентеру.

     И вот они в штабе генерала Карпентера - рядовой первого класса  Натан
Райли, мастер-сержант Лела Мэчен и капрал второго  класса  Джордж  Хэнмер.
Все  трое  в  серой  госпитальной  одежде,   оглушенные   изрядной   дозой
усыпляющего.
     В  помещении  не  было  посторонних.  Здесь  находились  эксперты  из
общевойсковой разведки, контрразведки, службы безопасности и  центрального
разведывательного  управления.  Увидев  безжалостно-стальные   лица   этой
братии,  поджидавшей  пациентов  и  его  самого,  капитан  Эдсель   Диммок
вздрогнул. Генерал Карпентер мрачно усмехнулся.
     - А вы что думали, так мы и клюнем на эту сказочку об  исчезновениях,
а, Диммок?
     - В-виноват, сэр?
     - Я ведь тоже специалист своего дела, Диммок. И раскусил  вас.  Война
идет плохо. Очень плохо. Где-то к противнику просачивается  информация.  И
вся эта Сент-Олбанская история говорит не в вашу пользу.
     - Но они действительно исчезают, сэр. Я...
     - Вот мои специалисты и хотят поговорить с вами и  вашими  пациентами
насчет этих исчезновений. И начнут они с вас, Диммок.
     Специалисты взялись за Диммока, пустив  в  ход  эффективные  средства
ослабления психического сопротивления и устройства, выключающие волю. Были
испробованы все известные в литературе реакции на искренность и  все  виды
физического и психического давления. Отчаянно вопящий  Диммок  был  трижды
сломлен, хотя и ломать-то, собственно, было нечего.
     - Пусть отдышится, - сказал Карпентер. - Переходите к пациентам.
     Специалисты замялись: ведь эти клиенты были больны.
     - О господи, давайте не миндальничать!  -  вскипел  Карпентер.  -  Мы
ведем войну за цивилизацию и защищаем наши идеалы. За дело!
     Специалисты  из   общевойсковой   разведки,   контрразведки,   службы
безопасности и центрального разведывательного управления взялись за  дело.
И в ту же минуту рядовой первого класса Натан Райли,  мастер-сержант  Лела
Мэчен и капрал второго класса Джордж Хэнмер исчезли. Вот только-только они
сидели на стульях, отданные во власть насилия. А в следующее мгновение  их
уже не стало.
     Специалисты ахнули. Генерал Карпентер подошел к Диммоку.
     - Капитан  Диммок,  приношу  свои  извинения.  Полковник  Диммок,  вы
повышены в чине за открытие чрезвычайной важности!.. Только  какого  черта
все это значит? Нет, сначала нам надо проверить самих себя!
     И Карпентер щелкнул переключателем селектора.
     - Подать мне эксперта по шокам и психиатра.
     Экспертов вкратце познакомили с сутью  дела.  Обследовав  свидетелей,
они вынесли заключение.
     - Вы все перенесли шок средней степени, - сказал специалист по шокам.
- Нервное расстройство, вызванное военной обстановкой.
     - Так вы считаете, что на самом деле они не исчезли? Что мы этого  не
видели?
     Специалист по шокам покачал головой и взглянул на психиатра,  который
тоже покачал головой.
     - Массовая галлюцинация, - сказал психиатр.
     В этот момент рядовой первого класса Райли,  мастер-сержант  Мэчен  и
капрал второго класса Хэнмер появились вновь. Только что они были массовой
галлюцинацией, и вот, пожалуйста, - сидят себе на своих стульях.
     - Усыпите их снова, Диммок! -  закричал  Карпентер.  -  Впрысните  им
целый галлон, - он щелкнул переключателем селектора.  -  Подать  мне  всех
специалистов, какие только у нас имеются.
     Тридцать семь экспертов, каждый -  закаленное  и  отточенное  орудие,
изучили пребывающие в бессознательном состоянии  "случаи  исчезновения"  и
три часа обсуждали этот феномен. Факты  гласили  только  одно.  Это  новый
фантастический синдром, возникший на основе нового фантастического страха,
вызванного войной. Каждому действию соответствует  равное,  противоположно
направленное противодействие. Так и подписали. На том и сошлись.
     Видимо, пациенты вынуждены время от времени возвращаться в то  место,
откуда исчезают, иначе они не стали бы объявляться в палате-Т или здесь, в
штабе генерала Карпентера.
     Видимо, пациенты принимают пищу и спят там, где они бывают, поскольку
в палате-Т ни того ни другого не делают.
     - Одна небольшая деталь, - заметил полковник Диммок. - В палату-Т они
возвращаются все реже. Раньше  они  исчезали  и  появлялись  каждый  день.
Теперь многие отсутствуют неделями или не возвращаются вовсе.
     - Это неважно, - сказал Карпентер. - Важно другое: куда они исчезают?
     - И не попадают ли за вражеские линии? - спросил  кто-то.  -  Вот  по
каким каналам может утекать информация!
     -  Я  хочу,  чтобы  разведка  установила,  -  щелкнул  переключателем
Карпентер, - столкнулся ли противник с подобными случаями  исчезновения  и
появления людей в своих лагерях для военнопленных. Ведь там могут  быть  и
наши больные из палаты-Т.
     - Они просто  отправляются  к  себе  домой,  -  высказался  полковник
Диммок.
     - Я  хочу,  чтобы  служба  безопасности  проверила  это,  -  приказал
Карпентер. - Выяснить обстоятельства домашней жизни и все связи каждого из
этих двадцати четырех исчезающих больных. А теперь...  относительно  наших
дальнейших действий в палате-Т. У полковника Диммока имеется план.
     - Мы ставим в палате-Т шесть дополнительных коек, - изложил свой план
Эдсель Диммок. - И помещаем туда шесть наших специалистов, чтобы они  вели
наблюдение.
     - Вот  что,  господа,  -  резюмировал  Карпентер.  -  Это  величайшее
потенциальное оружие в  истории  войн.  Представьте-ка  себе  телепортацию
армии за вражеские линии! Мы можем выиграть войну за Американскую Мечту  в
один день, если овладеем секретом этих помраченных умов. И  мы  должны  им
овладеть!
     Специалисты  лезли  из  кожи,  разведка  добывала  сведения,   служба
безопасности вела  тщательную  проверку.  Шесть  закаленных  и  отточенных
орудий, разместившись в палате-Т Сент-Олбанского госпиталя,  все  ближе  и
ближе знакомились с  исчезающими  пациентами,  которые  все  реже  и  реже
появлялись там. Напряжение возрастало.
     Служба  безопасности  сообщила,  что  ни  одного  случая   необычного
появления людей на территории Америки за  последний  год  не  наблюдалось.
Разведка  сообщила,  что  не  замечено,  чтобы  противник  сталкивался   с
аналогичными осложнениями у своих больных.
     Карпентер кипел.
     - Совсем новая область. И у нас нет в этой области специалистов.  Нам
нужны новые орудия. - Он щелкнул переключателем. - Подать мне университет!
     Ему дали Йельский университет.
     - Мне нужны специалисты по парапсихологии. Подготовьте их, - приказал
Карпентер.
     И  в  университете  тут  же  ввели  три  обязательных  курса   -   по
Чудотворству, Сверхчувственному восприятию и Телекинезу.
     Первый  просвет  забрезжил,  когда  одному   эксперту   из   палаты-Т
потребовалась помощь другого эксперта. И не кого-нибудь, а гранильщика.
     - За каким чертом? - поинтересовался Карпентер.
     -  Он  поймал  обрывок  разговора  о  драгоценном  камне,  -  пояснил
полковник Диммок. - И не  может  сам  разобраться.  Он  же  специалист  по
кадрам.
     - А иначе и быть не может, - одобрительно заметил Карпентер.  -  Свое
дело для каждого, и каждый для своего дела. - Он щелкнул переключателем. -
Подать мне гранильщика.
     Специалист по гранильному делу получил увольнительную из  арсенала  и
явился к генералу, где его попросили уточнить,  что  это  за  алмаз  "Джим
Брэди". Сделать этого он не смог.
     -  Попробуем  с  другого  бока,  -   сказал   Карпентер   и   щелкнул
переключателем. - Подать мне семантика.
     Семантик покинул свой стол в департаменте Военной пропаганды, но  так
и не понял, что стоит за словами "Джим Брэди". Для него  это  было  просто
имя. Не больше. И он предложил обратиться к специалисту по генеалогии.
     Специалист по генеалогии получил на один день освобождение от  службы
в Комитете по неамериканским предкам, но ничего не смог  сказать  о  Джиме
Брэди, кроме того, что это имя было распространено широко  в  Америке  лет
пятьсот назад, и, в свою очередь, предложил обратиться к археологу.
     Археолог был извлечен из Картографической службы Частей  вторжения  и
тут же установил, что это за Джим Брэди Алмаз. Им  оказалось  историческое
лицо, известное в городе Малый-Старый-Нью-Йорк в период между губернатором
Питером Стивесантом и губернатором Фьорелло Ла Гардиа.
     - Господи! - изумился Карпентер. - Столько веков назад!  Откуда  этот
Натан  Райли  такое  выкопал?  Вот  что,  подключитесь-ка  к  экспертам  в
палате-Т.
     Археолог довел дело до  конца,  проверил  свои  данные  и  представил
отчет. Карпентер прочитал его и тут же устроил экстренное  совещание  всех
своих специалистов.
     - Господа, - объявил он, -  палата-Т  -  это  нечто  большее,  нежели
телепортация. Шоковые больные проделывают нечто более невероятное... более
внушительное. Они перемещаются во времени.
     Все растерянно зашушукались. Карпентер энергично кивнул.
     - Да, да, господа. Это путешествие во времени. И прежде  чем  я  буду
продолжать, просмотрите вот эти отчеты.
     Все участники совещания уткнулись в размноженные для  них  материалы.
Рядовой первого класса Натан Райли... исчезает в Нью-Йорк начала ХХ  века;
мастер сержант Лела Мэчен... отправляется в Рим первого  века  нашей  эры;
капрал второго класса Джордж Хэнмер... путешествует в Англию XIX  века.  И
остальные из двадцати четырех пациентов,  спасаясь  от  безумия  и  ужасов
современной войны, скрываются из XXII века  в  Венецию  дожей,  на  Ямайку
времен пиратов, в Китай династии Ханей, в Норвегию Эрика  Рыжеволосого,  в
самые разные места земного шара и самые разные века.
     - Мне нет нужды указывать на колоссальное значение этого открытия,  -
продолжал генерал Карпентер. -  Представьте,  как  это  скажется  на  ходе
войны, если мы сможем посылать армию на неделю или год  назад.  Мы  сможем
выиграть войну до  ее  начала.  Мы  сможем  защитить  от  варварства  нашу
Мечту... поэзию и красоту и  замечательную  культуру  Америки...  даже  не
подвергая их опасности.
     Присутствующие попытались  представить  себе  победоносное  сражение,
выигранное еще до его начала.
     - Положение осложняется тем, что эти люди из палаты-Т невменяемы. Они
могут знать, но могут и не знать, как они все это проделывают, беда только
в том, что они не в состоянии войти в общение с экспертами, которые  могли
бы овладеть методом этого чуда. Придется искать ключ самим.  Эти  люди  не
могут нам помочь.
     Закаленные и отточенные орудия беспомощно переглянулись.
     - Нам нужны эксперты, - сказал генерал Карпентер.
     Присутствующие облегченно  вздохнули,  обретя  под  ногами  привычную
почву.
     -  Нам  нужен  специалист  по  церебральной   механике,   кибернетик,
психоневропатолог,  анатом,  археолог  и   перворазрядный   историк.   Они
отправятся в эту палату и не выйдут оттуда, пока  не  сделают  свое  дело:
пока не разберутся в технике путешествия во времени.
     Первую пятерку экспертов легко удалось  раздобыть  в  разных  военных
департаментах. Вся Америка была сплошным набором закаленных  и  отточенных
специалистов. Труднее оказалось найти  перворазрядного  историка.  Наконец
федеральная каторжная тюрьма, также работающая  для  нужд  армии,  выявила
доктора Брэдли Скрима, приговоренного к двадцати  годам  каторжных  работ.
Доктор Скрим, довольно язвительный и колючий субъект,  руководил  кафедрой
истории философии в Западном университете, пока не  выложил  все,  что  он
думает о войне за Американскую Мечту. За это он и  получил  свои  двадцать
лет.
     Скрим был настроен все так же вызывающе, но  его  удалось  втянуть  в
игру, заинтриговав проблемой палаты-Т.
     - Но я же не эксперт, - огрызнулся он. - В этой невежественной стране
сплошных экспертов я последняя стрекоза среди полчищ муравьев...
     Карпентер щелкнул переключателем.
     - Энтомолога!
     - Ни к чему. Я объясню. Вы - гнездо муравьев - работаете, трудитесь и
специализируетесь. А для чего?
     - Чтобы сохранить Американскую Мечту, - с жаром ответил Карпентер.  -
Мы воюем за поэзию, культуру, образование и Непреходящие Ценности.
     - Словом, за то, чтобы сохранить меня, - сказал Скрим. - Ведь этому я
посвятил всю свою жизнь. А что вы сделали со мной? Бросили в тюрьму.
     - Вас обвинили в симпатиях к противнику, в антивоенных настроениях.
     - Меня обвинили в том, что я верю в Американскую Мечту. Говоря  иными
словами, в том, что у меня своя голова на плечах.
     Таким же неуживчивым Скрим оставался и  в  палате-Т.  Он  провел  там
ночь, насладился трехразовым хорошим питанием, прочитал все отчеты,  затем
отшвырнул их и начал кричать, чтобы его выпустили.
     - Свое дело для каждого, и каждый  для  своего  дела,  -  сказал  ему
полковник Диммок.  -  Вы  не  выйдете,  пока  не  докопаетесь  до  секрета
путешествия во времени.
     - Никакого здесь секрета для меня нет.
     - Они путешествуют во времени?
     - И да, и нет.
     - Ответ должен быть только однозначным. Вы уклоняетесь от...
     - Вот что, - устало прервал  его  Скрим,  -  вы  специалист  в  какой
области?
     - Психотерапия.
     - Тогда вы ни черта не поймете в том, что я скажу. Это же философская
проблема.  Я  заявляю,  что  здесь   нет   секрета,   которым   могла   бы
воспользоваться армия. И вообще им  не  может  воспользоваться  какая-либо
группа. Этим секретом может овладеть только личность.
     - Я вас не понимаю.
     - А я и не надеялся, что поймете. Отведите меня к Карпентеру.
     Скрима отвели к генералу, и он злорадно усмехнулся в лицо  Карпентеру
- рыжий дьявол, тощий от недоедания.
     - Мне нужно десять минут, - сказал Скрим. - Можете вы  на  это  время
оторваться от вашего ящика с инструментами?
     Карпентер кивнул.
     - Так вот, слушайте внимательно. Сейчас я дам вам  ключи  от  чего-то
столь грандиозного, необычайного и нового, что вам  понадобится  вся  ваша
смекалка!
     Карпентер выжидающе взглянул на него.
     - Натан Райли уходил в начало  двадцатого  века.  Там  он  жил  своей
излюбленной мечтой. Он игрок высокого полета. Он  зашибает  деньги,  делая
ставки на то, что ему известно заранее. Он ставит на то,  что  на  выборах
пройдет Эйзенхауэр. Он ставит на то, что профессиональный боксер по  имени
Марчиано побьет Ла Старца. Он вкладывает деньги в  автомобильную  компанию
Генри Форда. Вот они, ключи. Вам это что-нибудь говорит?
     - Без социолога-аналитика - ничего, - ответил Карпентер и потянулся к
переключателю.
     - Не беспокойтесь, я объясню. Только вот вам  еще  несколько  ключей.
Лела Мэчен, например, скрывается в Римскую империю, где живет как  роковая
женщина. Каждый мужчина влюблен в нее. Юлий Цезарь, Брут,  весь  Двадцатый
легион, человек по имени Бен Гур. Улавливаете нелепицу?
     - Нет.
     - Да она еще ко всему курит сигареты.
     - Ну и что? - спросил Карпентер, помолчав.
     - Продолжаю. Джордж Хэнмер убегает в Англию девятнадцатого века,  где
он член парламента, друг Гладстона, Каннинга и Дизраэли.  Последний  везет
его в своем "роллс-ройсе". Вы знаете, что такое "роллс-ройс"?
     - Нет.
     - Это марка автомобиля.
     - Да?
     - Вам все еще непонятно?
     - Нет.
     Скрим в возбуждении заметался по комнате.
     -  Карпентер,  это  открытие  куда   грандиознее   телепортации   или
путешествия во времени. Это может спасти человечество.
     - Что же может быть грандиознее путешествия во времени, Скрим?
     -  Так  вот,  Карпентер,  слушайте.   Эйзенхауэр   баллотировался   в
президенты  не  ранее  середины  двадцатого  века.  Натан  Райли  не   мог
одновременно быть другом Джима Брэди Алмаза и в то  же  время  ставить  на
Эйзенхауэра...  Брэди  умер  за  четверть  века  до  того,  как  Айк  стал
президентом. Марчиано побил Ла Старца через пятьдесят лет после того,  как
Генри Форд основал свою автомобильную  компанию.  Путешествие  во  времени
Натана Райли полно подобных анахронизмов.
     Карпентер ошеломленно хлопал глазами.
     - Лела Мэчен не могла взять Бен Гура в любовники. Бен Гур никогда  не
бывал в Риме. Его вообще не было. Это персонаж романа и кинофильма. Она не
могла курить. Тогда не было табака. Понятно? Опять  анахронизмы.  Дизраэли
не мог усадить Джорджа Хэнмера в свой "роллс-ройс", потому что автомобилей
при жизни Дизраэли не было.
     - Черт знает, что вы говорите! - воскликнул Карпентер. - Выходит, все
они врали?
     - Нет. Не забывайте, что они не нуждаются во сне. Им не  нужна  пища.
Они не лгут. Они возвращаются вспять во времени по-настоящему. И там  едят
и спят.
     - Но вы же только что сказали, что их истории несостоятельны. Что они
полны анахронизмов.
     - Потому что они отправляются в придуманное ими  время.  Натан  Райли
имеет свое собственное представление о том, как выглядела  Америка  начала
двадцатого века. Эта картина ошибочна и полна анахронизмов, потому что  он
не ученый. Но для него она реальна. Он может жить там. Точно так  же  и  с
остальными.
     Карпентер выпучил глаза.
     - Эту концепцию почти невозможно  осознать.  Эти  люди  открыли,  как
превращать  мечту  в  реальность.  Они  знают,  как   проникнуть   в   мир
воплотившейся  мечты.  Они  могут  жить  там.  Господи,   вот   она   ваша
Американская Мечта, Карпентер. Это чудо,  бессмертие,  почти  божественный
акт творения... Этим непременно нужно овладеть. Это необходимо изучить. Об
этом надо сказать всему миру.
     - И вы можете это сделать, Скрим?
     - Нет, не могу. Я историк. Я не творческая натура. И мне это  не  под
силу. Вам нужен поэт... От воплощения мечты на бумаге или  холсте,  должно
быть, не так уж трудно шагнуть к воплощению в действительность.
     - Поэт?! Вы это серьезно?
     - Конечно, серьезно. А  вы  знаете,  что  такое  поэт?  Вы  пять  лет
вдалбливали нам, что эта война ведется ради спасения поэтов.
     - Перестаньте паясничать, Скрим. Я...
     - Пошлите в палату-Т поэта. Он изучит, как  они  это  делают.  Только
поэту это под силу. Поэт уже наполовину  живет  в  мечте.  А  уж  от  него
научатся и ваши психологи и  анатомы.  Они  смогут  научить  нас.  Поэт  -
необходимое звено между больными и вашими специалистами.
     - Мне кажется, вы правы, Скрим.
     - Тогда не теряйте времени, Карпентер. Пациенты из палаты-Т все  реже
и реже возвращаются в этот мир. Мы должны овладеть секретом, пока  они  не
исчезли навсегда. Пошлите в палату-Т поэта.
     Карпентер щелкнул переключателем.
     - Найдите мне поэта.
     И он все сидел и ждал, ждал, ждал... А Америка лихорадочно перебирала
свои двести девяносто миллионов закаленных и отточенных инструментов,  эти
орудия  для  защиты  Американской  Мечты  о  красоте,  поэзии  и  Истинных
Ценностях в Жизни. Сидел и ждал, пока среди них  найдут  поэта.  Ждал,  не
понимая, почему так затянулось ожидание, не понимая, почему  Брэдли  Скрим
покатывается от хохота над этим последним, воистину роковым исчезновением.

                              Альфред БЕСТЕР

                    ЗВЕЗДОЧКА СВЕТЛАЯ, ЗВЕЗДОЧКА РАННЯЯ

     Мужчине, сидевшему за рулем, было тридцать восемь лет. В его  коротко
остриженных волосах блестела преждевременная седина.  Высокий,  худощавый,
слабосильный,   он    обладал    двумя    сомнительными    преимуществами:
образованностью и чувством юмора. Он был одержим какой-то идеей.  Вооружен
телефонной книгой. И обречен.
     Свернув на Пост-авеню, он остановил машину у дома  N_17.  Заглянул  в
телефонную книгу, потом вылез из машины и вошел в подъезд. Окинув взглядом
почтовые ящики, он взбежал по лестнице к квартире  2-F.  Нажал  на  кнопку
звонка  и  в  ожидании,  пока  ему  откроют,  вынул  черный  блокнотик   и
великолепный серебряный карандаш с четырьмя цветными грифелями.
     Дверь отворилась.
     - Добрый вечер! Миссис Бьюкенен, если не ошибаюсь? - обратился  он  к
даме средних лет с ничем не примечательной наружностью.
     Дама кивнула.
     - Моя фамилия Фостер. Я из  научно-исследовательского  института.  Мы
занимаемся  проверкой  слухов  относительно  летающих  блюдец.  Я  вас  не
задержу.
     Мистер Фостер протиснулся в  прихожую.  Он  побывал  уже  в  стольких
квартирах, что почти машинально  двигался  в  нужном  направлении.  Быстро
пройдя по прихожей, он вошел в гостиную, с  улыбкой  повернулся  к  миссис
Бьюкенен, раскрыл блокнотик на чистой странице и нацелился карандашом.
     - Вы видели когда-нибудь летающее блюдце, миссис Бьюкенен?
     - Нет. И вообще это чушь. Мне...
     - А ваши дети видели их? У вас ведь есть дети?
     - Есть. Но...
     - Сколько?
     - Двое. Только никаких летающих блюдец...
     - Они посещают школу?
     - Что?!
     - Школу, - нетерпеливо повторил мистер Фостер. - Ходят они в школу?
     - Моему сыну двадцать восемь лет, - ответила  миссис  Бьюкенен.  -  А
дочери - двадцать четыре. Они окончили школу задолго до...
     - Понятно. Сын, очевидно, уже женат, а дочь замужем?
     - Нет. Еще нет. А вот насчет летающих блюдец вам,  ученым,  следовало
бы...
     - Мы так и делаем, - перебил ее мистер  Фостер.  Он  что-то  поспешно
нацарапал в блокноте, затем захлопнул его и сунул вместе  с  карандашом  в
карман.
     - Очень вам благодарен, миссис Бьюкенен, - проговорил он и повернулся
к выходу.
     На улице мистер Фостер снова вошел в машину, открыл телефонную  книгу
и, отыскав там нужную фамилию, вычеркнул ее. Затем он занялся следующей по
списку фамилией и, хорошенько запомнив адрес, двинулся в путь. На сей  раз
он отправился на Форт Джордж-авеню и остановил машину против  дома  N_800.
Он вошел в дом и поднялся на лифте на  четвертый  этаж.  Нажал  на  кнопку
звонка у квартиры 4-G и в ожидании, пока ему откроют, вытащил  из  кармана
черный блокнотик и великолепный карандаш.
     Дверь отворилась.
     - Добрый вечер! Мистер Бьюкенен, если не ошибаюсь? - обратился Фостер
к мужчине свирепого вида.
     - А вам-то что? - ответствовал тот.
     - Моя фамилия Дэвис, - представился  мистер  Фостер.  -  Я  из  союза
радиовещательных  корпораций.   Мы   составляем   сейчас   список   людей,
удостоившихся премии. Вы разрешите мне войти? Я вас не задержу...
     Мистер  Фостер-Дэвис  протиснулся  в  прихожую  и   через   несколько
мгновений уже беседовал в гостиной с мистером Бьюкененом и его рыжеволосой
женой.
     - Вы когда-нибудь получали премии на радио или телевидении?
     - Никогда, - запальчиво ответил мистер Бьюкенен. - Такой  возможности
нам ни разу не представилось. Кому угодно, только не нам.
     - Все эти холодильники и деньги, - заговорила миссис  Бьюкенен.  -  И
поездки в Париж на самолете и...
     - Именно поэтому мы и составляем данный список, - перебил  ее  мистер
Фостер-Дэвис. - А из ваших родственников тоже никто не получал премий?
     - Да разве их возможно получить? Там ведь все заранее...
     - А ваши дети?
     - У нас нет детей.
     - Понятно.  Большое  спасибо.  -  Мистер  Фостер-Дэвис  совершил  уже
известную нам манипуляцию с карандашом и блокнотом и спрятал их в  карман.
Ловко отделавшись от разгневанных Бьюкененов, он вернулся к своей  машине,
вычеркнул еще  одну  фамилию,  внимательно  прочел  адрес,  стоящий  возле
следующей, и отправился в путь.
     Он подъехал к дому N_1215 по улице Ист-68. Это был красивый  особняк,
сложенный из темного песчаника. Дверь отворила горничная в  накрахмаленном
переднике и наколке.
     - Добрый вечер, - поздоровался он. - Мистер Бьюкенен дома?
     - А кто его спрашивает?
     - Моя фамилия Хук, - ответил мистер Фостер-Дэвис. - Я веду  опрос  по
поручению Бюро Усовершенствования Деловых Взаимоотношений.
     Горничная  скрылась,  затем  вновь  возникла  и   проводила   мистера
Фостера-Дэвиса-Хука в маленькую библиотеку, где стоял, держа в руках чашку
и блюдечко из лиможского фарфора, решительного вида джентльмен в смокинге.
На полках поблескивали корешками дорогие книги. В камине  пылал  настоящий
огонь.
     - Мистер Хук?
     - Да,  сэр,  -  ответил  обреченный.  На  сей  раз  он  обошелся  без
блокнотика. -  Я  вас  не  задержу,  мистер  Бьюкенен...  Всего  несколько
вопросов.
     -  Я  возлагаю  огромные  надежды  на  Бюро   Усовершенствования,   -
провозгласил мистер Бьюкенен. - Наш главный оплот против вторжения...
     - Благодарю вас,  сэр,  -  прервал  его  мистер  Фостер-Дэвис-Хук.  -
Случалось ли вам когда-нибудь  терпеть  материальный  ущерб  в  результате
мошеннических проделок какого-либо бизнесмена?
     - Такие попытки предпринимались, но безуспешно.
     - А ваши дети?.. У вас ведь есть дети?
     - Мой сын еще, пожалуй, слишком  юн,  чтобы  стать  жертвой  подобных
покушений.
     - Сколько же ему лет, мистер Бьюкенен?
     - Десять.
     -   Может   быть,   в   школе,   сэр?   Ведь    существуют    жулики,
специализирующиеся по школам.
     - В школе, где учится мой сын, это исключено.
     - А какую школу он посещает, сэр?
     - Заведение Германсона.
     -  Одна  из  лучших  наших  школ.  Посещал  он  когда-нибудь  обычную
городскую?
     - Никогда.
     Обреченный вытащил карандаш и блокнотик. Сейчас ему и  в  самом  деле
надо было кое-что записать.
     - А других детей у вас нет, мистер Бьюкенен?
     - Дочь семнадцати лет.
     Мистер Фостер-Дэвис-Хук задумался, начал было писать, но передумал  и
закрыл блокнот. Вежливо поблагодарив хозяина, он удалился, прежде чем  тот
успел спросить у него удостоверение личности. Горничная выпустила  его  из
дому, он торопливо сбежал с крыльца, открыл дверцу автомобиля, вошел, и  в
ту же секунду сокрушительный удар по голове сбил его с ног.

     Когда обреченный пришел в себя, ему показалось, что он с похмелья. Он
уже собирался было потащиться в ванную, когда  осознал,  что  валяется  на
стуле, словно костюм, приготовленный для чистки. Он  раскрыл  глаза,  и  у
него возникло ощущение, что он попал в подводный грот. Тогда  он  отчаянно
заморгал, и вода схлынула.
     Он находился в маленькой адвокатской конторе. Прямо перед  ним  стоял
плечистый человек,  похожий  на  расстригу  Санта-Клауса.  В  стороне,  на
краешке стола, сидел, беспечно  болтая  ногами,  тощий  юноша  со  впалыми
щеками и близко посаженными глазами.
     - Вы меня слышите? - осведомился плечистый.
     Обреченный промычал нечто утвердительное.
     - А говорить вы можете?
     Он снова замычал.
     - А ну-ка полотенце, Джо! - весело произнес плечистый.
     Тощий юноша слез со стола и, подойдя к стоявшему в углу  умывальнику,
намочил в воде полотенце. Потом встряхнул его, неторопливо подошел к стулу
и вдруг, словно охваченный звериной яростью,  наотмашь  хлестнул  по  лицу
избитого человека.
     - Бога ради! - вскрикнул мистер Фостер-Дэвис-Хук.
     - Вот так-то лучше, - сказал здоровяк. - Моя  фамилия  Герод.  Уолтер
Герод, адвокат. - Он подошел к столу, на котором лежали вещи,  вынутые  из
карманов обреченного, взял в руки бумажник и показал его владельцу. - Ваша
фамилия Варбек. Марион Перкин Варбек. Верно?
     Тот уставился на бумажник,  потом  на  Уолтера  Герода,  адвоката,  и
только после этого ответил на вопрос:
     - Вы правы, моя фамилия Варбек. Впрочем, посторонним людям я  никогда
не представляюсь как Марион.
     Новый удар мокрым полотенцем по лицу, и мистер Варбек навзничь рухнул
на стул.
     - Довольно, Джо, - проговорил Герод. - Прошу не повторять  впредь  до
особого распоряжения. - Затем он обратился к Варбеку: - Что  это  вас  так
заинтересовали Бьюкенены? - Он подождал ответа и приветливо  продолжал:  -
Джо вас выслеживал. Вы обрабатывали в среднем по пять Бьюкененов за вечер.
Всего тридцать. Куда вы целите?
     - Да что это за дьявольщина наконец? -  возмутился  Варбек.  -  Какое
право вы  имели  похищать  меня  и  допрашивать  таким  образом?  Если  вы
полагаете, что можно...
     - Джо, - светским тоном прервал его Герод, - еще разок, пожалуйста.
     Новый удар обрушился на Варбека. И тут от боли и бессильной ярости он
разрыдался.
     Герод небрежно вертел в руках бумажник.
     - Судя по документам, вы  учитель,  директор  школы.  До  сих  пор  я
считал, что учителя чтят законы. Каким образом вы ввязались в этот рэкет с
наследством?
     - В какой рэкет? - слабым голосом спросил Варбек.
     - С наследством, -  терпеливо  повторил  Герод.  -  Дело  наследников
Бьюкенена. Как вы действовали? Вели переговоры лично?
     - Я не понимаю, о чем вы говорите, - воскликнул Варбек. Он выпрямился
на стуле и указал на тощего юнца: - И прекратите, пожалуйста, ваши  штучки
с полотенцем.
     - Я попрошу меня не учить, - злобно отрезал Герод. -  Я  буду  делать
все, что мне заблагорассудится. Я не потерплю, чтобы кто-то  наступал  мне
на пятки. Это дело дает мне семьдесят пять тысяч в год, и в нахлебниках  я
не нуждаюсь.
     Наступило долгое, напряженное молчание,  но  обреченный  не  понимал,
чего от него ждут. Наконец он заговорил.
     - Я человек образованный, - произнес он, медленно подбирая  слова,  -
но в моем образовании есть пробелы. Спроси вы меня о Галилее  или  хоть  о
поэтах-роялистах, и я бы не ударил в  грязь  лицом.  Однако  то,  что  вас
интересует, явно относится к пробелам. Здесь  я  бессилен.  Слишком  много
неизвестных.
     - Мою фамилию вы уже знаете, - ответил Герод. - А это Джо  Давенпорт,
- добавил он, указывая на тощего юношу.
     Варбек покачал головой.
     -  Неизвестный  в  математическом  смысле.  Величина  "икс".  Система
уравнений. Не забывайте, я человек образованный.
     - О господи! - испуганно выдохнул Джо. - Он, кажется, и вправду  чтит
законы?
     Герод пытливо вглядывался в обреченного.
     - Сейчас я сам выложу все по порядку, -  сказал  он.  -  История  эта
очень давнишняя. В  общем  дело  обстоит  так:  ходят  слухи,  что  Джеймс
Бьюкенен...
     - Пятнадцатый президент Соединенных Штатов?
     - Он самый. Ходят  слухи,  что  он  умер,  не  оставив  завещания,  а
наследники так и не объявились. Было это в  1868  году.  Сейчас  благодаря
начислениям  сложных  процентов  его   состояние   стоит   уже   миллионы.
Улавливаете?
     Варбек кивнул.
     - Я человек образованный, - пробормотал он.
     - Каждый, кто носит фамилию Бьюкенен, мог  бы  претендовать  на  этот
куш. Я  разослал  великое  множество  писем.  Сообщил,  что  есть  надежда
оказаться в числе наследников. Желательно ли им, чтобы я навел  справки  и
отстаивал их права на долю в наследстве? Все, что  от  них  потребуется  в
настоящее время, это выплачивать мне ежегодно небольшую сумму. Большинство
клюнуло. Шлют мне деньги со всех концов страны. И вдруг вы...
     - Одну  минутку!  -  перебил  его  Варбек.  -  Я  уже  догадался.  Вы
обнаружили, что я посещаю людей, носящих это имя, и  решили,  что  я  тоже
хочу  ввязаться  в  ваш  рэкет?  Примазаться...   как   это   говорится?..
примазаться к тому же куску?
     - Ну да, - сердито сказал Герод, - а что, разве не так?
     - Великий боже! - вскричал Варбек.  -  Мог  ли  я  ожидать  чего-либо
подобного? Я! Благодарю тебя, о господи! Благодарю. И  никогда  не  устану
благодарить. - Сияя от удовольствия,  он  повернулся  к  Джо.  -  Дайте-ка
полотенце, Джо, - сказал он. - Нет, просто перебросьте. Мне надо  вытереть
лицо. - Он поймал  на  лету  полотенце  и  с  блаженной  улыбкой  принялся
обтирать свое вспотевшее лицо.
     - Ну, так как же, - снова заговорил Герод, - угадал я?..
     - Нет, не угадали. У меня нет намерения примазываться к вашему куску.
Но я вам очень благодарен за  ошибку.  Можете  не  сомневаться.  Вы  и  не
представляете себе, как лестно для учителя быть принятым за вора.
     Он поднялся с кресла и направился к столу, где лежал его  бумажник  и
остальное имущество.
     - Минутку! - рявкнул Герод.
     Тощий юноша ринулся и Варбеку и схватил его за руку, словно клещами.
     - Да бросьте вы, - вспылил обреченный, - вы ведь сами видите, что все
это дурацкая ошибка.
     - Вот я вам покажу сейчас ошибку, вот я вам покажу сейчас дурацкую, -
угрожающе заговорил Герод. - Делайте то, что вам велят.
     - Ах, так! - Варбек высвободил руку  и  хлестнул  Джо  полотенцем  по
глазам. Затем он прошмыгнул к столу, схватил пресс-папье и запустил его  в
оконное стекло. Зазвенели осколки.
     - Джо! - взвизгнул Герод.
     Не теряя времени, Варбек сгреб телефон и  набрал  номер  полицейского
отделения. Одновременна он извлек зажигалку, высек огонь  и  бросил  ее  в
мусорную корзину. В телефонной трубке послышался голос дежурного.
     - Пришлите сюда полисмена! - крикнул Варбек и ударом  ноги  отшвырнул
пылающую корзину в середину комнаты.
     - Джо! - надрывался Герод, затаптывая горящую бумагу.
     Варбек усмехнулся. Он поставил телефон на место.  Из  трубки  неслись
пронзительные крики. Варбек прикрыл ее рукой.
     - Договоримся? - осведомился он.
     - Сукин ты сын! - рявкнул Джо и,  отняв,  наконец,  кулаки  от  глаз,
ринулся к Варбеку.
     -  Отставить!  -  крикнул  Герод.  -  Этот  псих   вызвал   фараонов.
Оказывается, он все же чтит закон.
     И, обращаясь к Варбеку, он жалобно добавил:
     - Ну, будет вам. Пожалуйста. Мы на все согласны. Только,  бога  ради,
отмените этот вызов.
     Обреченный поднес к губам трубку.
     - Говорит М.П.Варбек, - сказал он. - Я только что консультировался со
своим адвокатом, как вдруг какой-то идиот  с  гипертрофированным  чувством
юмора влетел в контору  и  позвонил  вам  по  этому  телефону.  Вы  можете
позвонить сюда и убедиться, что это так.
     Он положил трубку, рассовал по карманам свое  имущество  и  подмигнул
Героду. Зазвонил телефон. Варбек взял трубку, уверил дежурного, что все  в
порядке, и снова положил ее. Затем, выйдя из-за  стола,  он  протянул  Джо
ключи от своего автомобиля.
     - Ступайте к машине, - распорядился он. - Я уж не знаю, куда  вы  там
ее загнали. Откройте отделение дня перчаток, достаньте  оттуда  конверт  и
принесите сюда.
     - Пошел ты к черту! - огрызнулся Джо. Глаза его все еще слезились.
     - Делайте то, что вам велено, - властно сказал Варбек.
     - Погодите-ка, Варбек, - вмешался Герод. - Что это вы еще затеяли?  Я
обещал вам, что мы сделаем по-вашему, но все же...
     - Я собираюсь объяснить вам, почему я заинтересовался Бьюкененами,  -
ответил Варбек. - И я намерен заключить  с  вами  союз.  Вы  и  Джо  очень
подходящие  партнеры  для  того,   чтобы   помочь   мне   разыскать   того
единственного Бьюкенена, которого ищу я. Моему Бьюкенену всего десять лет,
но он стоит сотни ваших вымышленных капиталов.
     Герод вытаращил на него глаза.
     Варбек вложил ключи в руку Джо.
     - Ступайте, Джо, и принесите нам конверт, - сказал  он,  -  а  заодно
распорядитесь, чтобы послали за стекольщиком.

     Обреченный положил конверт на колено и бережно его разгладил.
     - Директор школы, - начал он свой рассказ, - должен следить за  всеми
классами. Он наблюдает  за  процессом  учебы,  отмечает  успехи,  выявляет
наболевшие вопросы и так далее. При этом он действует  совершенно  наугад.
Точнее, объектом наблюдения служат школьники, взятые на выборку. У меня  в
школе девятьсот учеников. Не могу же я наблюдать каждого в отдельности.
     Герод кивнул. Физиономия Джо выражала полнейшее недоумение.
     - В прошлом месяце, просматривая работы  учеников  пятого  класса,  -
продолжал Варбек, - я наткнулся на поразительный  документ.  -  Он  открыл
конверт и извлек из него несколько листиков линованной бумаги,  исписанных
каракулями и усеянных кляксами. -  Это  сочинение  написал  ученик  пятого
класса Стюарт Бьюкенен. Ему сейчас лет десять или  около  того.  Сочинение
называется "Мои каникулы". Прочтите его, и  вы  сразу  поймете,  почему  я
разыскиваю Стюарта Бьюкенена.
     Он перебросил сочинение Героду. Тот вытащил очки в роговой  оправе  и
укрепил их на своем  пухлом  носу.  Джо  Давенпорт  встал  сзади  патрона,
заглядывая ему через плечо.

                              "МОИ КОНИКУЛЫ
                            Стюарта Бьюкенена
     Этим летам я навистил своих друззей. У меня четверо друззей и все они
очень харошие. Вапервых  Томми,  который  жевет  в  диревне  и  занимается
астрономией. Томми сам построил сибе  теллескоп  из  стикла  шереной  в  6
дюймов и сам поставил его. Он смотрит на звезды каждую  ноч  и  давал  мне
смотреть даже когда шол проливной дощ..."
     - Что это за дьявольщина? - возмутился Герод.
     - Читайте дальше, - ответил Варбек.
     - "...дощ. Мы  видели  звезды  патомушто  Томми  пре  делал  к  концу
теллескопа одну штуку, которая вы совуется как  пражжектар,  такшто  видно
чириз дощ и все".
     - Кончили уже об астрономе? - спросил Варбек.
     - До меня что-то не доходит...
     - Сейчас объясню.  Томми  не  нравилось,  что  приходится  дожидаться
безоблачных ночей. Тогда  он  изобрел  нечто,  способное  проникать  через
облака и  атмосферу...  что-то  вроде  вакуумной  трубки  и  может  теперь
пользоваться своим телескопом в любую погоду. Рассеивающий луч -  вот  что
он изобрел.
     - Чушь несусветная!
     - В том-то и дело, что не чушь. Но читайте дальше.
     - "Патом я паехал к Анне Марии и жил у нее  целую  ниделю.  Там  было
очень весело, такак Анна Мария зделала бабоминялку, марков  и  шпенат  она
тоже берет...". Ничего не пойму, что это еще за "бабоминялка"?
     - Бобоменялка - от слова "бобы".  Стюарт  не  силен  в  правописании.
"Марков" - это морковь, а "шпенат" - шпинат.
     - "...шпенат и марков она тоже берет. Кагда ее  мама  заставляет  нас
есть их, Анна Мария нажемает накнопку и с наруже они вточности какбыли,  а
в нутри привращаются в перог. Вишьневый  и  зимлиничный.  Я  спросил  Анну
Марию как, и она сказала, что при помошчи Енхве".
     - Ничего не понимаю...
     - А ведь все очень просто. Анна Мария не любит овощей. Но так как она
не менее изобретательна, чем астроном Томми, то изготовила  "бабоминялку".
И превращает себе бобы в "перог". "Вишьневый и  зимлиничный".  Пироги  она
любит. Так же, как Стюарт.
     - Вы с ума сошли.
     - Вовсе нет. Все дело в детях. Они гениальны. Впрочем, что я  говорю:
гении - кретины по сравнению  с  ними.  Для  таких  детей  и  слова-то  не
подберешь.
     - Выдумки это, и больше ничего. Ваш Стюарт Бьюкенен  фантазер,  каких
свет не видывал.
     - Вы находите? Тогда объясните  мне,  что  такое  Енхве,  при  помощи
которого  Анна  Мария  производит  трансформацию  вещества.  Мне  пришлось
поломать голову,  но  я  все  же  докопался.  Квантовое  уравнение  Планка
E = nhv. Однако продолжайте, продолжайте. Самое главное еще впереди. Вы не
добрались до ленивой Этель.
     -  "Мой  друг  Джорш  делает  маделли  аиропланов  очень  харошие   и
маленькие. Руки у  Джорша  неуклюжие,  поэтому  он  делает  из  пластелина
человечков и велит им, чтоб строили аиропланы". А это еще как понять?
     - Насчет самолетостроения Джорджа?
     - Да.
     - Очень просто. Джордж создает крошечных роботов,  и  они  строят  за
него самолеты. Толковый мальчик Джордж, но почитайте о его сестре, ленивой
Этель.
     - "Ево сестра Этель самая  линивая  девочка,  которую  я  видел.  Она
высокая и толстая и нелюбит  хадить  пишком.  Когда  мама  пасылает  ее  в
магазин, Этель мысленно идет в магазин, патом мысленно нисет домой пакупки
и прячится в комнате у Джорша, что бы мама незаметила, что слишком быстро.
Мы с Джоршем дразним ее, зато что она толстая и линивая, но  она  ходит  в
кино бисплатно и видела "Хопалонг Кэсиди" шиснадцать раз. Канец".
     Герод в недоумении уставился на Варбека.
     - Молодчина Этель,  -  сказал  Варбек.  -  Ленится  ходить  пешком  и
прибегает к телетранспортировке. Правда, потом  ей  приходится  прятаться,
чтобы мама не заметила, что она  вернулась  слишком  быстро,  а  Джордж  и
Стюарт дразнят ее.
     - Телетранспортировка?
     - Разумеется. Этель проделывает весь свой путь мысленно.
     - Да разве этакое возможно? - возмутился Джо.
     - Было невозможно, пока не появилась ленивая Этель.
     - Не верю я, - проговорил Герод. - Ни одному слову не верю.
     - Вы считаете, что Стюарт попросту все выдумал?
     - Разумеется.
     - А как же тогда уравнение Планка E = nhv?
     - Совпадение. Он и это придумал.
     - Полно, возможны ли такие совпадения?
     - Ну, значит, где-то вычитал.
     - Десятилетний мальчик? Чушь!
     - Говорю вам, не верю, и все! - заорал Герод. - Дайте мне сюда вашего
мальчишку, и я за пять минут докажу вам, кто прав.
     - Легко сказать - дайте... Мальчик ведь исчез.
     - Как так?
     - Словно в воду  канул.  Вот  почему  мне  приходится  навещать  всех
Бьюкененов в городе. В тот самый день, когда я прочел  сочинения  и  велел
вызвать ко мне для беседы ученика пятого класса Стюарта Бьюкенена, мальчик
исчез. И с тех пор его никто не видел.
     - А его семья?
     - Семья тоже исчезла.
     Варбек нагнулся к собеседнику и горячо заговорил:
     - Нет, вы представьте себе только. Исчезли все следы и  мальчугана  и
его родных. Все до единого. Об их семье помнит всего несколько человек, да
и то смутно. Она исчезла.
     - О господи! - воскликнул Джо. - Смылись, да?
     - Вот именно. Вы очень точно выразились. Благодарю вас, Джо. - Варбек
подмигнул Героду. - Ничего себе ситуация? Существует мальчик,  все  друзья
которого - гениальные дети. Причем именно и прежде всего  дети.  Ведь  все
свои невероятные открытия они совершили из  самых  ребяческих  побуждений.
Этель  телетранспортирует  себя,  так  как  ей  лень  ходить  по   маминым
поручениям. Джордж  создает  роботов  для  того,  чтобы  они  строили  ему
игрушечные самолетики. Анна  Мария  прибегает  к  трансформации  вещества,
потому что терпеть не может бобов. А мы еще не знаем, что вытворяют другие
приятели Стюарта! Быть  может,  существует  какой-нибудь  Мэттью,  который
изобрел машину времени, когда не  успевал  приготовить  к  сроку  домашнее
задание.
     Герод в изнеможении замахал руками.
     - Да откуда столько гениев? Что такое вдруг стряслось?
     - Не знаю. Выпадение атомных осадков? Фтористые  соединения,  которые
мы глотаем с водой? Антибиотики? Витамины? Мы так напичкали свои организмы
химией, что и сами  не  понимаем,  что  с  нами  творится.  Я  хотел  было
разобраться толком, но, как  видите,  не  сумел.  Стюарт  Бьюкенен  сперва
проболтался, как ребенок, а когда я стал выяснять, что и  как,  струсил  и
сбежал.
     - А вы считаете, что он тоже гений?
     - Очень возможно. Ребята обычно выбирают себе подходящих друзей и  по
способностям и по интересам.
     - И что же он за гений? В чем его талант?
     - Не имею ни малейшего представления. Он  скрылся,  вот  все,  что  я
знаю. Замел за собой следы, уничтожил  все  документы,  которые  могли  бы
помочь мне определить его местопребывание, и развеялся, словно дым.
     - Как он попал в вашу школу?
     - Не знаю.
     - Может, он какой-нибудь жулик? - предположил Джо.
     - Гений бандитизма?  -  недоверчиво  усмехнулся  Герод.  -  Супермен?
Десятилетний Мориарти?
     - Что ж, возможно, что он гениальный вор, - проговорил обреченный,  -
хотя не следует придавать слишком большое  значение  его  побегу.  Обычная
реакция застигнутого врасплох ребенка. В  таких  случаях  они  или  хотят,
"чтобы ничего этого не случилось", или мечтают перенестись куда-нибудь  за
миллион миль. Однако если Стюарт Бьюкенен даже и в  самом  деле  находится
сейчас за миллион миль, мы все равно должны его найти.
     - Чтобы узнать, способный он или нет? - спросил Джо.
     - Нет, чтобы разыскать его друзей. Да неужели вам до сих пор не ясно?
Ведь за обладание рассеивающим лучом наше командование  никаких  денег  не
пожалеет.  А  скажите  на  милость,  возможно  ли   переоценить   значение
преобразователя материи? А как мы стали бы богаты, умей мы создавать живых
роботов! И как могущественны  стали  бы  мы,  если  бы  овладели  секретом
телетранспортировки!
     Наступила томительная пауза, затем Герод встал.
     - Мистер Варбек, - оказал он. - Мы с Джо сопляки против вас.  Спасибо
вам, что вы берете нас  в  долю.  Мы  в  долгу  не  останемся.  Мы  найдем
парнишку.

     Никто не может исчезнуть бесследно... даже предполагаемый  гениальный
преступник.  Однако  напасть  на  след  порою  очень  не   легко...   даже
специалисту по расследованию внезапных исчезновений. Существуют,  впрочем,
профессиональные приемы, о которых не подозревают дилетанты.
     - Ну, кто так делает? - деликатно выговаривал  Герод  обреченному.  -
Зачем вам было обходить всех Бьюкененов? Бежать вдогонку за беглецом - это
не метод. В таких случаях лучше поглядеть, не оставил ли он каких следов.
     - Гений не может делать промахов.
     - Допустим даже, что ваш парнишка  гений.  Неустановленного  профиля.
Все что угодно. Но ведь ребенок всегда останется ребенком.  Уж  что-нибудь
да позабудет. А мы это обнаружим.
     В течение трех дней Варбек познакомился с  удивительнейшими  методами
слежки. Сперва они навели справку в почтовом отделении  района  по  поводу
семьи Бьюкенен, проживавшей прежде в этой местности. Оставлена ли карточка
с их новым адресом? Нет, карточка оставлена не была.
     Затем они посетили избирательную комиссию. Каждый избиратель в городе
прикреплен к какому-нибудь участку, и переезд  его  в  другой  район,  как
правило, должен быть зарегистрирован.  Однако  перемена  места  жительства
семьей Бьюкенен в избирательной комиссии зарегистрирована не была.
     Побывали они и в конторах газовой и электрической  компаний.  Клиенты
этих компаний обязаны сообщать о перемене адреса. А в тех  случаях,  когда
они покидают город, они обычно требуют вернуть им залог.  Зарегистрирована
ли   подобная   просьба   клиентов   по   фамилии   Бьюкенен?   Нет,    не
зарегистрирована.
     Существует закон, который обязывает всех водителей в случае  переезда
на  новое  место  жительства  уведомлять  об  этом  Бюро   Автотранспорта.
Нарушение этого закона карается штрафом, тюремным заключением и еще  более
строгими мерами наказания. Получено  ли  такое  уведомление  от  семейства
Бьюкенен? Нет, не получено.
     Они  делали  запрос   и   в   корпорации   Недвижимостей   (владельцы
многоквартирного здания на Вашингтон-Хейтс), в котором жильцы  по  фамилии
Бьюкенен  арендовали  четырехкомнатную  квартиру.  Как  и  в   большинстве
подобных объединений, корпорация требовала от  своих  съемщиков,  чтобы  в
договор об аренде были занесены фамилии и адреса двух  поручителей.  Можно
ли узнать, кто поручался за квартиросъемщиков Бьюкенен? Нет,  их  арендный
договор не сохранился в архиве.
     - Возможно, Джо был прав, - жалобно говорил Варбек,  сидя  в  конторе
Герода, - мальчик, очевидно, и в самом  деле  гениальный  преступник.  Как
смог он все предусмотреть? Каким образом добрался до  каждой  бумажонки  и
уничтожил их? Как он действовал? Подкупом? Шантажом? Воровством?
     - Узнаем, когда он попадет к нам в руки, - угрюмо  ответил  Герод.  -
Ну, а пока... Пока что он обставил нас по всем статьям. Чисто сработал. Но
одну штучку я все же приберег про запас.  Давайте  сходим  к  управляющему
домом.
     - Я уже был у него, - возразил Варбек. - И спрашивал его.  Он  смутно
помнит, что такая семья жила в доме, и ничего больше. Куда они  переехали,
он не знает.
     - Он знает кое-что другое,  до  чего  мальчишка,  может  быть,  и  не
додумался. Давайте-ка выясним это.
     Они подъехали к дому на Вашингтон-Хейтс и нагрянули к мистеру Джекобу
Рюсдейлу, который обедал в своей полуподвальной квартире. Мистеру Рюсдейлу
очень не понравилось, что его отвлекают от печенки под луковым соусом,  но
пять долларов оказались веским аргументом.
     - Мы насчет семьи Бьюкенен, - начал Герод.
     - Я ведь уже все рассказал ему, - перебил его  Рюсдейл,  указывая  на
Варбека.
     - Так-то оно так. Но он забыл спросить у вас  одну  вещь.  Можно  мне
спросить ее сейчас?
     Рюсдейл воззрился на пятидолларовую бумажку и кивнул головой.
     - Дело в том, что когда жильцы  въезжают  в  дом  или  покидают  его,
управляющий домом обычно записывает название  грузовой  компании,  которая
осуществляет перевозку. Делается это для того,  чтобы  можно  было  подать
жалобу, в  случае  если  помещение  будет  попорчено  во  время  перевозки
имущества. Я адвокат и сталкивался с подобными вещами. Верно я говорю?
     Рюсдейл подошел к заваленной  бумагами  полке,  вытащил  растрепанный
журнал и, с шумом раскрыв  его,  принялся  перелистывать  страницы  своими
влажными пальцами.
     - Ну, вот, - сказал он. - Грузовая компания Эвон. Грузовик N_G-4.
     Никаких  записей  о   переезде   семьи   Бьюкенен   с   квартиры   на
Вашингтон-Хейтс грузовая компания Эвон не сохранила.
     - Мальчишка позаботился и об этом, - буркнул Герод.
     Зато известны были  имена  рабочих,  обслуживавших  в  день  переезда
грузовик N_G-4. И когда после окончания работы они зашли в контору,  Герод
подробно расспросил их о  поездке.  Они  припоминали  ее  смутно.  Помнили
только, что на перевоз вещей с Вашингтон-Хейтс ушел  весь  день,  так  как
ехать пришлось к черту на рога, куда-то в Бруклин.
     - Бог ты мой! В Бруклин! - пробормотал  Герод.  -  А  куда  именно  в
Бруклин?
     Где-то на Мэпл-парк-роу. Номер? Номер они не помнят.
     - Купите карту, Джо.
     Они обследовали карту Бруклина и разыскали на ней Мэпл-парк-роу.  Она
и в  самом  деле  была  у  черта  на  рогах,  где-то  на  самых  задворках
цивилизации, и занимала двенадцать кварталов.
     - Бруклинские кварталы, - хмыкнул Джо. - В  два  раза  длиннее  любых
других. Уж я-то знаю.
     Герод пожал плечами.
     - Мы почти у цели. Все, что нам остается, это поработать  ногами.  По
четыре квартала  на  брата.  Надо  обойти  каждый  дом,  каждую  квартиру.
Составить список всех мальчишек этого возраста. И если  окажется,  что  он
живет под вымышленным именем. Варбеку придется проверить весь список.
     - Да ведь в Бруклине на каждый квадратный дюйм приходится по миллиону
мальчишек, - возразил Джо.
     - А нам с тобой придется по миллиону долларов на  каждый  потраченный
день, если мы его разыщем. А ну пошли!
     Мэпл-парк-роу - длинная  извилистая  улица,  на  которой  громоздятся
пятиэтажные доходные дома. А на тротуарах громоздятся  детские  коляски  и
старушки,  восседающие  на  складных  стульях.  А  на  обочинах  тротуаров
громоздятся автомашины. А  в  сточной  канаве  громоздятся  кучи  извести,
имеющие форму продолговатых бриллиантов, и детвора  играет  там  по  целым
дням. И в каждой щелке кто-нибудь да живет.
     - Совсем как в Бронксе, - заметил Джо, внезапно ощутив приступ  тоски
по дому. - Я уже десять лет, как не был у себя в Бронксе.
     Он  уныло  побрел  к  своему  сектору,  с  бессознательной  ловкостью
прирожденного горожанина прокладывая себе путь среди  играющих  мальчишек.
Эта картина так и осталась в памяти у Варбека, ибо  Джо  не  суждено  было
вернуться.
     В первый день они о Геродом  решили,  что  Джо  напал  на  след.  Они
воспрянули духом. Однако на второй день они поняли, что каким  бы  горячим
ни был этот след, он все же не мог подогревать  энтузиазм  Джо  в  течение
сорока восьми часов. Тогда они приуныли. На  третий  день  уже  невозможно
было скрывать от себя истину.
     - Он мертв, - уныло сказал Герод. - Мальчишка отделался от него.
     - Но каким образом?
     - Просто убил.
     - Десятилетний мальчуган? Ребенок?
     - Вам хотелось узнать, в чем гениальность Стюарта Бьюкенена? Вот я  и
говорю вам, в чем его гениальность.
     - Не верю.
     - А куда девался Джо?
     - Сбежал.
     - Он и за миллион долларов не сбежит.
     - В таком случае где труп?
     - Спросите мальчишку. Он ведь гений.  Небось  изобрел  такие  штучки,
которые и Дика Трейси поставили бы в тупик.
     - Но как он его убил?
     - Спросите мальчишку. Он же гений.
     - Герод, я боюсь.
     - Я тоже. Хотите выйти из игры?
     - Это уже невозможно. Если мальчик опасен, мы обязаны его найти.
     - Гражданский долг, так, что ли?
     - Называйте как хотите.
     - Ну что ж, а я по-прежнему подумываю о деньгах.
     И они вернулись на Мэпл-парк-роу,  в  четырехквартальный  сектор  Джо
Давенпорта.
     Передвигаясь осторожно, чуть ли не крадучись, они разошлись в  разные
концы сектора и принялись обходить дом за домом, постепенно приближаясь  к
середине. Этаж за этажом, квартира за квартирой,  до  самой  крыши,  затем
вниз и в следующий дом. Это была медленная,  кропотливая  работа.  Изредка
они попадались на глаза друг другу, когда переходили  из  одного  угрюмого
здания в другое. Вот еще раз в дальнем  конце  улицы  смутно  промелькнула
фигура Уолтера Герода, и больше Варбек его уже не видел.
     Сидя в машине, он ждал. Его била дрожь.
     - Я пойду в полицию, - шептал он, отлично зная, что никуда не пойдет.
- У мальчика есть оружие. Он изобрел нечто столь же дурацкое, как то,  что
выдумали его друзья. Какой-то особенный  луч,  который  позволяет  ему  по
ночам играть  в  мраморные  шарики,  но  заодно  может  уничтожать  людей.
Шашечная машина, обладающая  гипнотической  силой.  Целая  шайка  роботов,
которых он создал, чтобы играть в  полицейских  и  разбойников,  а  теперь
напустил на Герода и Джо. Десятилетний гений. Безжалостный.  Опасный.  Что
же мне делать? Что мне делать?
     Обреченный вышел из машины и побрел по направлению к  тому  кварталу,
где в последний раз видел Герода.
     - А что же будет, когда Стюарт Бьюкенен станет взрослым? -  спрашивал
он себя. - Что будет, когда они все повырастают? Томми, и Джордж,  и  Анна
Мария, и ленивая Этель? Зачем я здесь? Почему не бегу отсюда?
     На Мэпл-парк-роу спустились  сумерки.  Старушки  сложили  шезлонги  и
удалились  с  ними,  как  кочевники.  Остались  лишь  машины,  стоящие   у
тротуаров. Игры в сточной канаве прекратились, но под  слепящими  уличными
фонарями затевались  другие.  Там  появились  пробки  от  бутылок,  карты,
стершиеся от частого употребления монеты. Багровый туман над городом начал
темнеть, и сквозь него сверкала над самым горизонтом яркая искорка Венеры.
     - Он, конечно, знает свою силу, - яростно шептал Варбек. - Он  знает,
как он опасен. Поэтому он и сбежал, что  совесть  нечиста.  И  поэтому  он
уничтожает нас сейчас друг за  другом,  усмехаясь  про  себя,  коварное  и
злобное дитя, гений убийства...
     Варбек стал посредине мостовой.
     - Бьюкенен! - крикнул он. - Стюарт Бьюкенен!
     Игравшие неподалеку мальчики прекратили игру и уставились на него.
     - Стюарт Бьюкенен! - истерически взвизгнул Варбек. - Ты слышишь меня?
     Его неистовые крики разносились далеко по улице. Вот  приостановилось
еще несколько игр.
     - Бьюкенен! - неистовствовал Варбек. - Стюарт Бьюкенен! Выходи! Я все
равно тебя найду.
     Мир замер.
     В тупичке между домом 217 и 219  по  Мэпл-парк-роу  Стюарт  Бьюкенен,
который спрятался за мусорными баками, вдруг услышал свое имя и  пригнулся
еще ниже. Ему было десять лет, он носил свитер, джинсы и тапки. Он  решил,
он твердо решил "не даваться им" на этот раз. Он решил  прятаться  до  тех
пор,  пока  не   сможет   благополучно   прошмыгнуть   домой.   И,   уютно
расположившись среди мусорных бачков, он вдруг заметил Венеру, мерцавшую у
западного горизонта.
     - Звездочка светлая, звездочка ранняя, - зашептал он, не  ведая,  что
творит. - Сделай, чтобы  сбылись  мои  желания.  Звездочка  яркая,  первая
зоренька, пусть все исполнится  скоренько,  скоренько.  -  Он  помолчал  и
подумал. Потом попросил: - Благослови, господи, маму и  папу,  и  меня,  и
всех моих друзей, и пусть я стану хорошим мальчиком, и пусть я всегда буду
счастлив, и пускай все,  кто  ко  мне  пристает,  уберутся  куда-нибудь...
далеко-далеко... и навсегда оставят меня в покое.
     Марион Перкин Варбек, стоявший посредине мостовой  на  Мэпл-парк-роу,
набрал полную грудь воздуха, чтобы издать еще один истерический  вопль.  И
вдруг он очутился совсем в другом месте, где-то очень далеко, и  шагал  по
дороге, по белой прямой дороге, которая рассекала тьму и вела все вперед и
вперед. Унылая, пустынная, бесконечная дорога, уходившая все  дальше,  все
дальше, все дальше в вечность.
     Ошеломленный окружавшей его бесконечностью, Варбек,  как  заведенный,
тащился по дороге, не в силах заговорить, не в силах  остановиться,  не  в
силах думать. Он все шагал и шагал, совершая свой дальний путь, и  не  мог
повернуть назад. Впереди виднелись какие-то  крохотные  силуэты,  пленники
дороги, ведущей в вечность. Вон то маленькое пятнышко, наверное, Герод.  А
крапинка еще дальше впереди - Джо Давенпорт. А перед ним  протянулась  все
уменьшающаяся цепочка чуть видных точек. Один раз судорожным  усилием  ему
удалось обернуться. Сзади смутно виднелась бредущая по дороге фигура, а за
ней внезапно возникла еще одна... и еще одна... и еще...
     А в это время  Стюарт  Бьюкенен  настороженно  ждал,  притаившись  за
мусорными бачками. Он не знал, что уже избавился от Варбека. Он  не  знал,
что избавился от Герода, Джо Давенпорта и от десятков других. Не знал он и
того, что заставил своих родителей бежать с квартиры  на  Вашингтон-Хейтс,
не знал, что уничтожил договоры, документы, воспоминания и множество людей
в своем невинном стремлении быть оставленным в покое. Он не знал, что он -
гений.
     Гений желания.

Альфред Бестер

   ВРЕМЯ-ПРЕДАТЕЛЬ.

   Нельзя повернуть назад и нельзя остановится. Счастливое
окончание всегда имеет горьковато-сладкий привкус...
   Жил-был человек по имени Джон Стрэпп; самый влиятельный,
самый богатый, самый легендарный человек в мире, состоящем из
семисот планет и семнадцати сотен миллиардов жителей. Только ему
одному было даровано это качество - он мог принимать Решения.
(Отметим заглавную "Р".) Он был один из немногих, кто мог
принимать Главные Решения в этом невероятно сложном мире, и его
решения были на 87% верными. Но и продавал свои Решения он недешево.
   Жила-была компания, именуемая, скажем, Брукстон Биотикс с
предприятиями на Альфе Денеба, Мицаре-III, Земле и правлением на
Алькоре-IV. Ежегодный доход Брукстон составлял 270 миллионов
Кр. Запутанность брукстоновских торговых связей с
поставщиками и конкурентами требовала специальных служб, в
которых было занято 200 экономистов компании, причём каждый - эксперт
в одном крошечном аспекте громадной картины. И никто не
был в состоянии координировать всё положение дел.
   Брукстону требовалось Главное Решение по дальнейшей политике.
Эксперт-исследователь Э. Т. А. Голланд из Денебской Лаборатории
открыл новый катализатор для биосинтеза. Это был
эмбриологический гормон, который делал молекулы ядра клетки
пластичными, как глина. А глину можно было моделировать и придать
ей любую форму. Спрашивается: должен ли Брукстон отказаться от
старых методов и переоборудоваться на новую технологию? Решение
включало бесконечное разветвление взаимодействующих факторов:
цены, гарантии сохранности, времени поставок, требований
патентов и патентного законодательства, действий суда и многих
других. Был только один выход - спросить Стрэппа.
   Предварительные переговоры прошли довольно жестко. Представители
Стрэппа сообщили, что обычный гонорар Дж. Стрэппа - 100 000 Кр.
плюс 1% пакета акций Брукстон Биотикс. Принимайте это или
отказывайтесь. Брукстон Биотикс приняли с радостью.
   Следующий шаг был более сложным. Джон Стрэпп был очень занят.
Принятие Решений у него было расписано до конца года, по два в
неделю. Мог ли Брукстон так долго ждать? Не мог. Брукстону
прислали расписание будущих условленных визитов Стрэппа и
предложили обмен с любым из клиентов, который этого пожелает.
Брукстон торговался, подкупал, шантажировал, но всё-таки добился
своего - Джон Стрэпп должен был появиться на головном
предприятии Алькора в понедельник, 29 июня, ровно в полдень.
   И тогда начались странности. В 9 утра этого понедельника в оффисе
Брукстона появился представитель Стрэппа по связям, некий Олдос
Фишер. После недолгого разговора с самим Старым Брукстоном, по
заводскому радио было сделано такое объявление: "Внимание!
Внимание! Срочно! Срочно! Все мужчины с фамилией Крюгер,
сообщите о себе в центральную. Повторяю. Все мужчины с фамилией
Крюгер, срочно доложите в центральную. Повторяю, срочно!"
   Сорок семь человек обратились в центральную и были отправлены
домой со строгими указаниями оставаться там до следующих
распоряжений. Полиция предприятия, руководимая раздражительным
Фишером, организовала спешное прочёсывание и проверила
идентификационные карточки у всех служащих, до которых смогла
добраться. Никто из Крюгеров не должен был оставаться на заводе,
но невозможно проверить две с половиной тысячи человек за три часа.
Фишер кипел от злости как азотная кислота.
   К 11.30 Брукстон Биотикс бросило в лихорадку. Почему
выпроводили домой всех Крюгеров? Что это случилось с легендарным
Джоном Стрэппом? К какому сорту людей относится Стрэпп? Как он
выглядит? Как он работает? Он зарабатывает 10 миллионов Кр. в
год. Он владеет 1% всего мира. Он был так близко к Богу в
понятии простых людей, что они ожидали ангелов с золотыми трубами и
гигантское бородатое создание бесконечной мудрости и
сострадания.
   В 11.40 прибыла персональная личная охрана Стрэппа - группа
из десяти человек в штатском, которые проверили двери, холлы,
залы и тупики с ледяной деловитостью. Они отдавали
распоряжения. Это убрать. Это - запереть. Это и это сделать. Всё
было выполнено. Никто не спорил с Джоном Стрэппом. Охрана заняла
места и ожидала. Брукстон Биотикс затаил дыхание.
   Пробил полдень, и в небе появилось серебряное пятнышко. Оно
приближалось с высоким воем и приземлилось, отчаянно тормозя,
точно перед главным входом. Двери корабля с шипением
открылись. Два коренастых человека настороженно вышли,
беспокойно осматривая всё вокруг. Шеф группы безопасности подал
сигнал. Из корабля вышли две секретарши - брюнетка и
рыжеволосая, сногсшибательные, шикарные и эффектные. После них
вышел худой клерк, лет сорока, несущий очки в роговой оправе и
тревожную атмосферу. На клерке был мешковатый костюм, из бокового
кармана которого торчали бумаги. И, наконец, за ним сошло
великолепное создание, высокое, величественное, хотя и чисто
выбритое, но бесконечной доброты и сострадания.
   Эскорт подошёл к прекрасному мужчине и сопровождал его до
главной двери. Брукстон Биотокс счастливо вздохнул. Джон Стрэпп
не разочаровал. Он был действительно Бог, и было приятно иметь
1% себя, принадлежащий ему. Посетители прошли вниз в главный
зал и вошли к Старому Брукстону. Брукстон ожидал их,
величественно восседая за столом. Он вскочил, пробежал
навстречу, пылко пожал руку великолепного человека и воскликнул:
   - Мистер Стрэпп, сэр, от лица всей моей организации я приветствую
Вас.
   Клерк закрыл дверь и сказал:
   - Я - Стрэпп.
   Он кивнул своему великолепному подставнику, который тихо сел
в угол.
   - Где ваши данные?
   Старый Брукстон ошарашенно указал на свой стол. Стрэпп сел за
него, подтянул к себе толстые папки и начал читать. Худой
человек. Беспокойный человек. Сорокалетний человек. Прямые
чёрные волосы. Глаза цвета пекинской лазури. Красивый рот.
Выпирающие из-под кожи кости. Единственное выдающееся качество - полное
отсутствие смущения. Но когда он говорил, в его голосе
слышался истерический обертон, который проявлял что-то яростное
и одержимое глубоко внутри его.
   После двух часов непрерывного чтения и невнятных комментариев
своим секретарям, которые делали заметки символами Войтхеда,
Стрэпп сказал:
   - Я хочу осмотреть завод.
   - Зачем? - поинтересовался Брукстон.
   - Чтобы почувствовать его, - ответил Стрэпп. - Всегда есть
нюансы, включаемые в Решение. Это наиболее важный фактор.
   Они вышли из оффиса и начался парад: охрана, коренастый мужчина,
секретари, клерк, кислый Фишер и великолепный подставник. Они
прошли повсюду. Они всё осмотрели. <<Клерк>> выполнил большую
часть <<ходячей работы>> для <<Стрэппа>>. Он говорил с рабочими,
мастерами, инженерами, старшим, младшим и средним персоналом. Он
болтал с ними, спрашивал имена, представлял <<великому
человеку>>, говорил о семьях, рабочих условиях, амбициях. Он
изучал, вынюхивал и прощупывал. После четырёх изнурительных
часов они вернулись в оффис. <<Клерк>> закрыл дверь. Подставник
остановился рядом.
   - Ну? - спросил Брукстон. - Да или нет?
   - Подождите, - ответил Стрэпп.
   Он просмотрел заметки секретарей, поглотил их, закрыл глаза и
какое-то время стоял спокойно и тихо посреди оффиса, подобно человеку,
пытающемуся услышать удаёенный шёпот.
   - Да, - сделал он Решение и стал богаче на 100 000 Кр. и 1%
акций Брукстон Биотикс. В свою очередь Брукстон имел 87%
гарантии, что Решение верно. Стрэпп открыл дверь. Снова собрался
"парад" и они направились прочь с предприятия. Персонал бросился
использовать свой последний шанс сделать снимки или прикоснуться
к великому человеку. Клерк помогал преодолеть путы публики с
энергичной вежливостью. Он опять спрашивал имена, представлялся и
забавлялся. По мере того, как они подходили к кораблю, голоса и
смех становились всё громче. Тогда случилось невероятное.
   - Ты! - внезапно закричал клерк. Его голос звучал визгливо и
ужасно. - Ты, сукин сын! Ты, проклятый вшивый ублюдок! Убийца! Я
ждал этого! Я ждал десять лет! - он выхватил из внутреннего
кармана плоский пистолет и выстрелил человеку в лоб.
   Время застыло. Прошли часы, пока мозг и кровь не вырвались с
задней стороны головы. Тело рухнуло. Тогда вступила в действие
команда Стрэппа. Они зашвырнули клерка в корабль. За ним
последовали секретари, потом <<подставник>>. Два плотных человека
запрыгнули за ним и захлопнули дверцу. Корабль тут же взлетел и
исчез с замирающим воем. Десять человек в штатском быстро
исчезли. Только Фишер, представитель Стрэппа по связям, остался
у тела в центре шокированной толпы.
   - Проверь его идентификатор, - прошипел Фишер.
   Кто-то достал бумажник мёртвого человека и открыл его.
   - Вильям Ф. Крюгер, биомеханик.
   - Проклятый глупец, - взбешенно сказал Фишер. - Мы
предупреждали его. Мы предупреждали всех Крюгеров. Зовите
полицию.

   Это было шестое убийство, совершённое Джоном Стрэппом. Уладить его стоило
500 000 Кр. Другие пять стоили столько же. Половина суммы шла
обычно человеку, достаточно безумному, чтобы подставить его на
суде вместо убийцы и защищать, ссылаясь на временное
помешательство. Другая половина шла наследникам скончавшегося.
Уже было шесть таких подставок, томящихся в различных
исправительных домах от двадцати до пятидесяти лет, сделавших
свои семьи на 250 000 Кр. богаче.
   Команда Стрэппа мрачно совещалась в своих аппартаментах на
Сплендайде Алькора.
   - Шесть за шесть лет, - резко сказал Олдос Фишер. - Мы больше
не можем держать это в тайне. Рано или поздно кто-нибудь
спросит, почему Джон Стрэпп всегда нанимает сумасшедших клерков.
   - Тогда мы уладим и с ним таким же образом, - сказала
рыжеволосая секретарша. - Стрэпп может себе это позволить.
   - Он может себе позволить убийство в месяц, - пробормотал
великолепный подставник.
   - Нет, - резко мотнул головой Фишер. - Мы сможем уладить
сейчас. Но не больше. Можно достичь точки насыщения. Сейчас мы
её достигли. Что же мы будем делать?
   - Что за чертовщина творится повсюду со Стрэппом? - спросил
один из коренастых мужчин.
   - Кто знает? - раздраженно воскликнул Фишер. - Он помешался
на Крюгерах. Он встречает человека по имени Крюгер - любого
человека по имени Крюгер. Он кричит. Он ругается. Он убивает.
Не спрашивайте меня, почему. Что-то похоронено в его прошлом.
   - Вы не спрашивали его?
   - А как? Это похоже на эпилептический припадок. Он никогда не
помнит, что же произошло.
   - Пригласите ему психоаналитика, - предложил
человек-подставник.
   - Об этом не может быть и речи.
   - Почему?
   - Вы новичок, - сказал Фишер. - Вы не понимаете?
   - Ну так объясните.
   - Я проведу аналогию. В далёком прошлом, в девятнадцатом
столетии, люди играли в карточные игры с колодой из 52 карт. Это
были простые времена. Сегодня всё гораздо сложнее. Мы играем колодой из
52 сотен. Понятно?
   - Продолжайте.
   - Мозг может оперировать с 52 картами. Он может проделать
рассуждения в этих пределах. В девятнадцатом столетии люди
делали это с лёгкостью. Но ни один человек не может работать с
52 сотнями - никто, кроме Стрэппа.
   - У нас есть компьютеры.
   - И они совершенны только тогда, когда речь идёт о картах. Но когда
вам приходится учитывать также 52 сотни карточных игроков, их
желания, мотивы, - то, что Стрэпп называет нюансами, - тогда
Стрэпп может сделать то, чего не может машина. Он уникален, и мы
можем разрушить его уникальность, обратившись к психоанализу.
   - Но почему?
   - Из-за подсознательных процессов в Стрэппе, - раздраженно
воскликнул Фишер. - Он не знает, как делает это. Если бы он
знал, то был бы прав в 100% случаев, а не в 87%. Это
бессознательный процесс, и все мы знаем, что он скорее всего
связан с той же ненормальностью, которая заставляет его убивать
Крюгеров. Если мы избавимся от одного, мы можем нарушить другое.
Мы не хотим испытывать судьбу.
   - Тогда что же мы будем делать?
   - Защищать нашу собственность, - сказал Фишер, зловеще глядя
вокруг. - Мы слишком много вложили в Стрэппа, чтобы позволить его
способности исчезнуть. Мы защищаем нашу собственность.
   - Я думаю, ему нужен друг, - сказала черноволосая стенографистка.
   - Почему?
   - Мы сможем понять, что случилось с ним, без разрушения
чего-либо. Люди говорят со своими друзьями. Стрэпп может
проговориться.
   - Мы его друзья.
   - Нет, мы не друзья. Мы его сотрудники.
   - С вами он говорил?
   - Нет.
   - С вами? - Фишер посмотрел на рыжеволосую.
   Она покачала головой.
   - Он ищет нечто, что не может найти.
   - Что?
   - Я думаю, женщину. Особый тип женщины.
   - Женщину с фамилией Крюгер?
   - Я не знаю.
   - Чёрт побери, это не имеет значения, - Фишер на мгновение
задумался. - Всё отлично. Нам придётся нанять ему друга и
смягчить наш график, чтобы дать другу возможность беседовать со
Стрэппом. С сегодняшнего дня мы сокращаем нашу программу до
одного Решения в неделю.
   - О боже! - воскликнула брюнетка. - Это урежет 5 млн. В год.
   - Это нужно сделать, - жёстко произнес Фишер. - Сокращение
сейчас или глобальная потеря позже. Мы достаточно богаты, чтобы
перенести это.
   - Что вы собираетесь сделать с другом? - спросил подставник.
   - Я же сказал - мы наймём его. Свяжитесь с Землёй. Попросите
найти Фрэнки Альцеста и срочно направить его сюда.
   - Фрэнки! - завопила рыжеволосая. - Я в восторге.
   - О-о! Фрэнки! - обхватила себя брюнетка.
   - Вы имеете в виду Рокового Фрэнки Альцеста? Чемпиона в
тяжёлом весе? - спросил коренастый. - Я видел его бой с Лондо
Джорданом. Это человек...
   - Сейчас он актёр, - начал объяснять подставник. - Я
работал как-то с ним. Он поёт. Он танцует. Он...
   - Тогда он дважды Роковой, - перебил Фишер. - Мы наймём
его. Заключайте контракт. Он станет другом Стрэппа, как только
Стрэпп встретит его. Он будет...
   - Встретит кого? - Стрэпп появился в дверях своей спальни,
зевая и мигая на свету. Он всегда глубоко спал после своих атак.
   - Кого я собираюсь встретить? - он осмотрелся вокруг, тонкий,
грациозный, но взъерошенный, и, очевидно, одержимый.
   - Человека по имени Фрэнк Альцест, - сказал Фишер. - Он извёл
нас просьбами о знакомстве и мы больше не можем его удерживать.
   - Фрэнк Альцест? - пробормотал Стрэпп. - Никогда не слышал о
нём.

   Стрэпп умел делать Решения; Альцест умел заводить друзей. В
свои тридцать лет это был хорошо сложенный мужчина с волосами
песочного цвета, веснушчатым лицом и глубоко сидящими серыми
глазами. Его голос был высок и мягок. Он двигался с ленивой
грацией атлета, более свойственной женщинам. Он очаровывал, не
зная, как это удаётся, или даже не желая этого. Он очаровал и
Стрэппа, но и Стрэпп в свою очередь очаровал его.
   - Нет, это действительно дружба, - сказал Альцест Фишеру,
возвращая чек, которым ему заплатили. - Мне не нужны деньги, а я
нужен старине Джонни. Забудьте, что вы меня наняли. Разорвите
контракт. Я попытаюсь помочь Джонни по собственному желанию.
   Альцест повернулся к выходу из апартаментов на Сплендайде
Ригеля и прошёл мимо большеглазых секретарей.
   - Если бы я не был так занят, леди, - промурлыкал он, - я
несомненно приударил бы за вами.
   - Приударь за мной, Фрэнки, - выпалила брюнетка. Рыжеволосая
завлекающе вскинула глаза.
   По мере того, как "Стрэпп Ассосиэйшн" медленно петляла от
города к городу и от планеты к планете, принимая одно Решение в
неделю, Альцест и Стрэпп наслаждались обществом друг друга, пока
великолепный подставник давал интервью и позировал для съёмок.
Перерывы возникали только тогда, когда Альцесту приходилось
возвращаться на Землю, для съёмок в фильме, но между этими
перерывами они играли в гольф, теннис, ставили на лошадей и собак,
ходили на борьбу и всякие сборища. Они ударились в
ночные прогулки, и как-то Альцест пришёл с любопытным докладом.
   - Что до меня, то я не знаю, насколько тщательно ваши люди
наблюдают за Джонни, - сказал он Фишеру, - но если вы думаете,
что он спит каждую ночь в безопасности в своей маленькой
кроватке, вам лучше изменить своё мнение.
   - То есть? - с удивлением спросил Фишер.
   - Старина Джонни шляется всю ночь напролёт, пока ваши ребята
думают, что он даёт отдых своему мозгу.
   - Откуда вы это знаете?
   - По его репутации, - грустно сказал Альцест. - Его знают
повсюду, в каждом бистро, отсюда и до Ориона. И знают его с
худшей стороны.
   - По имени?
   - По прозвищу. Они зовут его Опустошитель.
   - Опустошитель?
   - Да. Мистер Разрушитель. Он пробегает через женщин, как огонь по
прерии. Вы не знаете этого?
   Фишер покачал головой.
   - Должно быть, он платит из своего кармана, - Альцест
задумался и вышел.
   В одержимом способе, которым Стрэпп пробегал по женщинам,
действительно было что-то ужасающее. Он входил с Альцестом
в клуб, заказывал столик, садился и пил. Потом он вставал,
холодно осматривал помещение, столик за столиком, женщину
за женщиной. Случалось, мужчины приходили от этого в ярость
и предлагали выяснить отношения. Стрэпп расправлялся с ними
хладнокровно и злобно, в манере, вызывающей профессиональное
восхищение Альцеста. Фрэнки никогда не ввязывался в драки.
Ни один профессионал даже не прикоснётся к любителю. Но он
всегда пытался сохранить мир, а когда это не удавалось, по
крайней мере, придерживался правил ринга.
   После осмотра посетительниц Стрэпп садился и ожидал шоу,
отдыхал, болтал, смеялся. Когда появлялись девушки, его жестокая
одержимость снова брала верх и он осматривал линию танцующих
тщательно и хладнокровно. Очень редко ему удавалось найти такую
девушку, которая интересовала его; всегда одного типа - девушку
с блестящими чёрными волосами, чёрными глазами и шелковистой
нежной кожей. Тогда начинались неприятности.
   Если она была артисткой, Стрэпп после шоу шёл за кулисы. Он
подкупал, дрался, бушевал, прокладывая путь в её
гардеробную. Он становился перед изумленной девушкой, молча её
разглядывал, потом просил сказать несколько фраз. Он слушал
её голос, потом приближался и делал резкие и неожиданные пассы.
Иногда раздавались пронзительные крики, иногда девушки яростно
защищались, иногда ему уступали. Но Стрэпп никогда не был
удовлетворен. Он покидал девушку, оплачивая как
джентельмен все жалобы и претензии. Уходил, чтобы повторить это
в другом клубе. И так клуб за клубом, до рассвета.
   Если же это была одна из посетительниц, Стрэпп немедленно
пристраивался к её эскорту, разгонял его, или, если
это было невозможно, следовал за девушкой домой и там повторял
атаку тем же способом. Он и здесь расплачивался как джентельмен,
и уходил, чтобы продолжить свой судорожный поиск.
   - Я много повидал на своём веку, но даже я напуган этим, - сказал
Альцест Фишеру. - Я никогда не видел так спешащего
человека. Он нашёл бы многих женщин приемлемыми, если бы немного
притормозил. Но он не может. Он одержимо гонит вперед.
   - Но зачем?
   - Я не знаю. Это выглядит так, как будто он работает против
времени.

   После того, как Стрэпп и Альцест стали очень близкими
друзьями, Стрэпп позволил ему сопровождать себя в дневных
поисках, которые были не менее странными. В то время, как
"Стрэпп Ассосиэйшн" продолжала свой обход планет и предприятий,
Стрэпп заходил в Бюро Жизненной Статистики каждого города. Там он
подкупал старшего клерка и протягивал лист бумаги. На нём было
написано:
   Рост 5 футов 6 дюймов
   Вес 110 фунтов
   Волосы Чёрные
   Глаза Чёрные
   Бюст 34
   Талия 26
   Бёдра 36
   Размер 12
   - Мне нужны имя и адрес каждой девушки старше 21 года,
которая подходит под это описание, - говорил Стрэпп. - 10
Кредитов за имя.
   Через 24 часа приходил список, и Стрэпп пускался в одержимый
поиск, смотрел, говорил, слушал, иногда делал ужасающие пассы,
но всегда расплачивался как джентельмен. Поток высоких
черноволосых, черноглазых девушек доводил Альцеста до
головокружения.
   - У него навязчивая идея, - сказал Альцест Фишеру на Сплендайде Лебедя. - И
я обрисовывал её неоднократно. Он ищет особый, конкретный вид девушки,
но никто не подходит под его описания.
   - Девушку с фамилией Крюгер?
   - Я даже не знаю, каким образом это касается Крюгера.
   - Неужели ему так трудно понравиться?
   - Как сказать... Некоторых из этих девушек я назвал бы чувственными.
Но он не обращает на них внимания. Только глянет и проходит дальше.
Другие - практически собаки - на них он набрасывается подобно старому
Опустошителю.
   - Так что же это?
   - Я думаю - это особый вид теста. Что-то такое, что заставляет
девушку реагировать сильно и естественно. Это не тот род
страсти, что у старого Опустошителя. Это хладнокровный
обман, предназначенный для того, чтобы он мог видеть, как
она реагирует.
   - Так что же он ищет?
   - Пока ещё не знаю, - сказал Альцест. - Но собираюсь
выяснить. Я задумал маленькую хитрость. Придётся рискнуть,
но Джонни стоит того.

   Это произошло в цирке, куда Стрэпп и Альцест ходили
смотреть, как две гориллы раздирают друг друга на кусочки в
стеклянной клетке. Это была кровавая дуэль, и оба мужчины
согласились, что борьба горилл не более цивилизована, чем
петушиный бой, и ушли с чувством глубокого омерзения.
Снаружи, в пустом бетонном коридоре слонялся сморщенный
человек. Когда он увидел Фрэнки, то подбежал к нему, словно
охотник за автографами.
   - Фрэнки! - завопил он. - Добрый старый Фрэнки! Ты меня
не помнишь?
   Альцест изумлённо вытаращил глаза.
   - Я Блупер Дэвис. Мы росли вместе в одном городе. Разве
ты не помнишь Блупера Дэвиса?
   - Блупер! - лицо Альцеста просветлело. - Конечно помню.
Но тогда был Блупер Давидофф.
   - Точно, - рассмеялся сморщенный человек. - Но тогда был
и Фрэнки Крюгер.
   - Крюгер! - закричал Стрэпп тонким, визгливым голосом.
   - Да, - сказал Фрэнки. - Крюгер. Я поменял своё имя
когда занялся боксом. - Он резко повернулся к сморщенному
человеку, который оторвался от коридорной стены и
ускользнул прочь.
   - Ты, сукин сын! - закричал Стрэпп. Его лицо побелело и
отвратительно дёргалось. - Ты, проклятый, вшивый ублюдок!
Убийца! Я ждал этого! Я ждал этого десять лет!
   Он выхватил плоский пистолет из внутреннего кармана и
выстрелил. Альцест еле-еле успел отклониться, и пуля с
высоким воем порикошетила дальше по коридору. Стрэпп
выстрелил ещё раз, и пламя ожгло Альцесту щёку. Он прыгнул,
схватил запястья Стрэппа, парализовал их своей жёсткой
хваткой, потом отбросил пистолет и вошёл в клинч. Дыхание
Стрэппа стало шипящим и прерывистым. Его глаза округлились.
Вокруг гремел дикий рёв толпы.
   - Всё верно, - проворчал Альцест. - Крюгер - это имя,
мистер Стрэпп. Так что же? Что вы собираетесь делать по
этому поводу?
   - Сукин сын, - заревел Стрэпп, вырываясь как одна из
горилл. - Убийца! Проклятый убийца! Я выпущу тебе кишки!
   - Почему мои? Почему Крюгера? - напрягая все свои силы,
Альцест втащил Стрэппа в нишу и припёр его своей мощной
фигурой. - Что такого я сделал тебе десять лет назад?
   Прежде чем Стрэпп свалился в обморок, из его звериных
выкриков Альцест узнал историю, которая так его
интересовала.
   После того, как он отнес Стрэппа в кровать, Альцест
зашёл в обставленную пышной зеленью гостиную оффиса на
Сплендайде Инди, где застал всю команду Стрэппа.
   - Старина Джонни любил девушку по имени Сима Морган, - начал
он свой рассказ. - Она его также любила. Это была
обычная романтическая чепуха. Они собирались пожениться. Но
Сима Морган была убита парнем по имени Крюгер.
   - Крюгер! Так вот какая связь! Ну и..?
   - Этот Крюгер был настоящей дрянью. Пьянчугой. А его
водительская репутация была ещё хуже. У него отобрали
лицензию, но это никак не отразилось на его финансовом
положении. Он подкупил агента по продаже и без водительских
прав приобрел скоростной джет с реактивным двигателем.
Как-то раз он торопился в кабачок и проносился над
школой на бреюшем полёте. В результате он столкнулся с крышей
и убил тринадцать детей и их учителя. Это произошло на
Земле, в окрестностях Берлина.
   Крюгера не успели задержать. Он запутал след, постоянно
перелетая с планеты на планету и до сих пор в бегах.
Семья посылает ему деньги. Полиция не может его найти.
Стрэпп же ищет его, потому что школьным учителем была
его девушка, Сима Морган.
   Возникла долгая пауза. Потом Фишер спросил:
   - Как давно это случилось?
   - Насколько я понял, десять лет и восемь месяцев назад.
   Фишер внимательно подсчитал: - И десять лет пять месяцев
назад Стрэпп впервые показал, что он может делать Решения.
Большие Решения. До того времени он был никем. Потом пришла
трагедия, а с ней истерия и способность. Только не говорите
мне, что одно не породило другое.
   - Никто вам ничего не говорит.
   - Так он убивает Крюгера снова и снова, - холодно сказал
Фишер. - Правильно. Фиксация мщения. Ну а девушки и
предприятия под кличкой Опустошитель?
   Альцест горько улыбнулся:
   - Вы когда-нибудь слышали выражение "Одна девушка на
миллион"?
   - Кто же не слышал?
   - Если ваша девушка одна на миллион, это значит, что в
городе из десяти миллионов жителей должно быть больше
девяти подобных ей, не так ли?
   Команда Стрэппа заинтересованно кивнула.
   - Старина Джонни работает по этому алгоритму. Он
считает, что сможет найти дупликат Симы Морган.
   - Но как?
   - Он поступил арифметически мудро. Он думает примерно
так: один шанс из шестидесяти четырёх миллиардов совпадения
отпечатков пальцев. Но ведь людей сегодня тысяча семьсот
миллиардов. Это значит, что могут найтись двадцать шесть
человек с одинаковым отпечатком, а может и больше.
   - Необязательно!
   - Конечно, необязательно, но ведь есть шанс, И это всё,
чего хочет старый Джонни. Он считает, что если есть двадцать
шесть шансов совпадения отпечатков, то ещё больше шансов
совпадения личностей. Он думает, что найдёт дупликат Симы
Морган, если будет продолжать искать достаточно упорно.
   - Но это же нелепо!
   - Я не говорю, что это было именно так, но это
единственная вещь, которая заставляет его действовать. Это
своеобразный род самосохранения, используемый людьми. Это
удерживает его голову над водой - безумная мысль, что рано
или поздно он найдет её там, где смерть оставила её десять
лет назад.
   - Смехотворно! - огрызнулся Фишер.
   - Не для Джонни. Он всё ещё её любит.
   - Невозможно!
   - Я бы хотел, чтобы вы почувствовали это так, как
чувствую я, - ответил Альцест. - Он ищет... ищет. Он
встречает девушку за девушкой. Он надеется. Он
разговаривает, делает пассы. Он знает, что если это
дупликат Симы Морган, то она ответит только так, как в его
воспоминаниях десять лет назад отвечала ему Сима. "Ты
Сима?" - спрашивает он сам у себя... "Нет!" - отвечает он и
проходит дальше. Это причиняет сильную боль - думать о
таком потерянном парне, как этот. Мы должны что-нибудь
сделать для него.
   - Нет, - резко сказал Фишер.
   - Мы должны помочь ему найти дупликат. Мы должны убедить
его, что некоторая девушка - дупликат Симы. Мы должны
заставить его влюбиться снова.
   - Нет, - настойчиво повторил Фишер.
   - Но почему нет?
   - Потому что в тот момент, когда Стрэпп найдёт девушку,
он потеряет себя. Он перестанет быть великим Джоном
Стрэппом, Человеком, который делает Решения. Он станет
опять никем - влюблённым мужчиной.
   - Какое ему дело до величия? Он просто хочет быть счастливым!
   - Все хотят быть счастливыми, - прорычал Фишер. - Но
никто не является таковым. Стрэпп не больше, чем любой
другой человек, но он намного богаче. Мы сохраним статус кво.
   - Вы подразумеваете, что <> вы <>намного богаче?
   - Мы сохраним статус кво, - повторил Фишер и холодно
посмотрел на Альцеста. - Я думаю, что нам лучше завершить
наше сотрудничество. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.
   - Мистер, мы завершили наше сотрудничество, когда я
вернул чек. Сейчас вы говорите с другом Джонни.
   - Я извиняюсь. Мистер Альцест, но Стрэпп не будет больше
иметь много времени для друзей. Я дам вам знать, когда он
будет свободен в следующем году.
   - Вы никуда не вытолкнете меня! Я буду видеть Джонни
когда я захочу и там, где я захочу.
   - Вы хотите быть его другом? - неприятно улыбнулся
Фишер. - Тогда вы будете встречаться с ним тогда и там, где
пожелаю я. Либо вы видитесь с ним на этих условиях, либо
Стрэпп видит контракт, который вы подписали. Я всё ещё храню
его в своих бумагах, мистер Альцест. Я не порвал его. Я
никогда не расстаюсь ни с чем. Как вы считаете, как долго
будет Стрэпп верить в вашу дружбу, после того как он
увидит этот контракт?
   Альцест сжал кулаки. Фишер выбил землю у него из-под
ног. Ещё мгновение они свирепо смотрели друг на друга,
потом Фрэнки отвернулся.
   - Бедный Джонни, - бормотал он. - Это похоже на
человека, которого едят собственные ленточные черви. Я
много бы ему сказал. Дайте мне знать, когда вы будете
готовы, чтобы я снова с ним увиделся.
   Он вышел в спальню, где Стрэпп отсыпался после своей
атаки, как обычно, без памяти. Альцест присел на краешек
постели.
   - Эй, старый Джонни, - позвал он.
   - Эй, Фрэнки, - улыбнулся Стрэпп.
   Они торжественно ткнули друг друга кулаками, этим
единственным способом выражения скупой мужской дружеской
привязанности.
   - Что произошло после боя горилл? - спросил Стрэпп. - Я
весь как в тумане.
   - Дорогой, ты напился. Я никогда не видел так
нагруженного парня, - Альцест снова ткнул Стрэппа в бок. - Послушай,
Джонни, мне нужно вернуться работать. Я
ведь заключил контракт на три фильма в год и теперь они взвыли.
   - Но ведь ты уже уезжал на месяц шесть планет назад, - сказал
Стрэпп в недоумении. - Я думал, этого достаточно.
   - Нет. Я отбываю сегодня, Джонни. Вскоре увидимся.
   - Слушай, - сказал Стрэпп. - К дьяволу фильмы! Будь моим
партнёром. Я скажу Фишеру, чтобы он заключил с тобой
соглашение. - Он высморкался. - С тобой я смеялся впервые
за несколько лет.
   - Может быть позже, Джонни. Сейчас я связан контрактом.
Как только я вернусь, я прибегу к тебе. Пока.
   - Пока, - тоскливо сказал Стрэпп.
   Фишер ждал за дверями спальни, как хороший
сторожевой пёс. Альцест посмотрел на него с омерзением.
   - Одной вещи можно научится в боксе, - медленно сказал он. - Не
бывает победы до последнего раунда. Я отдал вам этот,
но он не последний.
   Уже на улице Альцест сказал, наполовину про себя, наполовину
вслух:
   - Я хочу, чтобы он был счастлив. Я хочу, чтобы каждый
человек был счастлив. Наверное, все люди были бы счастливы,
если бы мы только протянули друг другу руки.
   Поэтому Фрэнки Альцест не мог не помочь своему другу.

   Команда Стрэппа вернулась к той же самой Осторожной
бдительности прошлых лет. Они опять совершали свой обход с
темпом по два Решения в неделю.
   Теперь они знали, почему за Стрэппом нужно следить.
Теперь они знали, почему нужно защищать Крюгеров. Но только
этим и отличались их поездки от прошлых. Их хозяин был
жалким истериком, чуть ли не психом, но это не имело
значения. Это было небольшой ценой за власть над одним
процентом мира.
   Но Фрэнки Альцест собрал свой собственный совет и
посетил денебские лаборатории Брукстон Биотикс. Там он
проконсультировался с неким Э. Т. А. Голландом, гениальным
исследователем, открывшим ту самую новую методику
формирования живых объектов, которая привела Стрэппа в
Брукстон и была косвенной причиной дружбы Стрэппа и
Альцеста. Эрнст Теодор Амадей Голланд был коротким,
толстоватым, астматическим и полным энтузиазма.
   - Ну да, да, - брызгал он слюной, когда
посетитель-непрофессионал наконец объяснил всё учёному. - Да,
конечно! Гениальнейшая идея! Почему она не пришла мне в
голову, никак не могу понять. Это можно сделать без всяких
трудностей. - Он подумал и добавил. - За исключением денег.
   - Вы можете сдуплицировать девушку, которая умерла
десять лет назад? - спросил Альцест?
   - Без всяких проблем. Кроме денег, - выразительно кивнул
Голланд.
   - Она будет так же выглядеть? Также действовать? Быть
вообще такой же?
   - На 95%, плюс-минус 0.975.
   - Вызовет ли это какие-нибудь другие отличия? Я
подразумеваю 95% человека вместо 100.
   - Что? Нет. Даже наиболее исключительные личности
замечают не больше 80% общих характеристик другого
человека. А уж больше 90%... Я о таком не слышал.
   - Как же вы собираетесь это сделать?
   - Что? А... Так. Эмпирически мы имеем два источника.
Первый: полная психологическая картина объекта в Банке
Данных Центавра. Они отправят нам копию за 100
Кредитов через свои обычные каналы. Я пошлю заявление...
   - А я заплачу. Второй?
   - Второй. Процесс бальзамирования, который в наше
время.., - она похоронена, не так ли?
   - Да.
   - Который на 97% эффективен. Из останков и
психологического портрета мы реконструируем тело и сознание
по уравнению "сигма равна квадратному корню из минус двух",
реконструируем без всяких проблем, кроме денег.
   - Я достану деньги, - сказал Фрэнки. - Вы сделаете
остальное.
   Ради своего друга Альцест заплатил 100 Кр. и отправил
требование в Мастер-Файл на Центавре на копию полного
психологического портрета Симы Морган, умершей. После
получения копии, Альцесту пришлось вернуться на Землю, в
город, называемый Берлин и поговорить с человеком по имени
Ойгенблик, немного пошантажировать его обвинением в
ограблении могил. После этого разговора Ойгенблик посетил
Штаатс-Готтесакер и достал из-под мраморного изголовья, на
котором было выбито "Сима Морган", фарфоровый гроб. В гробу
находилась черноволосая девушка с шёлковой кожей, которая,
казалось, крепко спала. Окольными путями Альцесту удалось
провезти хрупкий гроб через четыре таможенных барьера на
Денеб.
   Одним из аспектов путешествия, на который Альцест не
обратил внимания, но который поставил в тупик различные
полицейские организации, была серия катастроф, которая
преследовала его, но никогда не задела. Взрыв реактивного
лайнера, разрушивший корабль и акр доков через десять минут
после того как пассажиры и багаж были выгружены. Был
уничтожен отель, на десять минут позже того, как
Альцест выписался оттуда. Катастрофа с орбитальным
челноком, который разрушил пневмопоезд, на который
Альцест неожиданно раздумал садиться. Несмотря на всё это,
гроб с останками Симы Морган был благополучно доставлен
биомеханику Голланду.
   - Ах! - восхищенно сказал Эрнст Теодор Амадей. - Прелестное
создание! Она стоит того, чтобы её воскресили.
Остальное всё просто, кроме денег.
   Ради своего друга Альцест устроил Голланду отпуск,
купил ему лабораторию и финансировал безумно дорогую серию
экспериментов. Ради своего друга Альцест продолжал тратить
кучу денег и терпения, пока, наконец, восемь месяцев
спустя, из полупрозрачной камеры не появилось черноволосое,
черноглазое, гладкокожее создание с длинными ногами и
высоким бюстом. Она отзывалась на имя Сима Морган.
   - Я слышала, как джет падал прямо на школу, - сказала
Сима, не подозревая, что она говорит на одиннадцать лет
позже. - Потом я слышала удар. Что случилось?
   Альцеста затрясло. До этого момента она была объектом,
целью... нереальной, неживой. А это - живая женщина. В её
голосе слышалось любопытное колебание. Почти шепелявость.
Когда она говорила, её голова принимала очаровательный
наклон. Она поднялась со стола и оказалась не гибкой и
грациозной, как того ожидал Альцест, а двигалась порывисто,
по-мальчишески.
   - Моё имя - Фрэнк Альцест, - спокойно сказал он и взял
её за плечи. - Я хочу, чтобы вы смотрели на меня и запомнили
всё, что я вам скажу, независимо от того, поверите ли вы
мне или нет.
   В её глазах застыло пристальное внимание. Сима серьёзно
его изучала. Альцест снова затрясся и отступил. Его руки
задрожали и он в панике отпустил плечи девушки.
   - Да, - сказала Сима. - Я могу верить вам.
   - Чтобы я ни сказал, вы должны мне верить. Чтобы я ни
велел сделать, вы должны верить мне и сделать это.
   - Но ради чего?
   - Ради Джонни Стрэппа.
   Её глаза расширились.
   - Что-то случилось с ним! - сказала она быстро. - Что?
   - Не с ним, Сима. С вами. Будьте терпеливы, милая. Я всё
объясню. Объяснение сидит во мне, но сейчас я не могу. Я...
я лучше подожду до завтра.
   Они проводили её до постели, и Альцест вышел на поединок
с самим собой. Денебская ночь мягка и черна, как бархат,
грустна и романтична. Или это только казалось Фрэнки
Альцесту в эту ночь.
   - Ты не можешь полюбить её, - шептал он. - Это безумие.
   Несколько позже:
   - Ты видел сотни подобных ей, когда с Джонни выходил на
охоту. Почему бы тебе не полюбить одну из них?
   И в конце концов:
   - Что же ты собираешься делать?
   Он сделал единственную вещь, которую мог сделать честный
человек в его положении - попытался превратить свою страсть
в дружбу. Он вошел следующим утром в Симину комнату
небритым, в старых лохматых джинсах, с волосами, стоящими
дыбом. Он встал в ногах её кровати и пока она ела заботливо
предписанные Голландом блюда, Фрэнк жевал сигарету и
объяснял. Когда она заплакала, он не обнял её, чтобы
утешить, но постучал как брат по спине.
   Он заказал для неё платье, но заказал не тот размер. И
когда она продемонстрировала себя в нём, то выглядела так
прелестно, что ему захотелось поцеловать её. Вместо этого
он толкнул её кулаком очень мягко и очень торжественно и
взял с собой покупать гардероб.
   Когда она вышла в подходяшей одежде, то выглядела так
очаровательно, что ему пришлось толкнуть её снова. Потом
они направились в билетные кассы и зарегистрировались на
прямой рейс до Росс-Альфа-III.
   Альцест намеревался задержаться на несколько дней, чтобы
девушка отдохнула, но был вынужден спешить из-за страха за
себя самого. Только это спасло их обоих от взрыва, который
разрушил частный дом и лабораторию биохимика Голланда и
убил самого учёного. Альцест уже не узнал об этом. Он
находился на борту корабля вместе с Симой, неистово борясь
с искушением.
   Одна из вещей, которую все знают, но о которой никогда
не упоминают - это возбуждающее действие космических
полетов. Такое же, как и в древние времена, когда
путешественники пересекали океан в кораблях. Они были
отрезаны от реальности и изолированы в своих крошечных
мирках на недели. Подобный магический настрой свободы от уз и
ответственности охватывает космический лайнер. Все весело
проводят время. На неделю приходится тысячи реактивных
романов, быстрых, пылких историй, которые развиваются в
полной безопасности и заканчиваются в день посадки.
   В этой атмосфере Фрэнки Альцест сохранял жёсткий самоконтроль.
Ему не помогал тот факт, что он был известностью со страшным животным
магнетизмом. В то время, как десятки красивых женщин бросались к
нему в ноги, он стойко оставался в роли старшего брата, толкал
и стукал кулаком Симу, пока она не начинала протестовать.
   - Я знаю, что вы замечательный друг Джонни и мой, - сказала
она ему как-то вечером. - Но вы утомительны. Я вся покрыта синяками.
   - Да. Я знаю. Это привычка. Некоторые люди, такие как Джонни,
думают своей головой, а я думаю своими кулаками.
   Они стояли у иллюминатора правого борта, купаясь в мягком
свете приближающейся Альфы-Росса. Не было ничего более
романтического, чем чёрный бархат космоса, освещённого
бело-фиолетовым светом далёкого солнца. Сима очаровательно
наклонила свою голову и посмотрела на него.
   - Я разговаривала с некоторыми пассажирами. Вы ведь
знамениты, не так ли?
   - Скорее известен.
   - Мне во многом ещё нужно разобраться, но сначала я хочу
разобраться в вас.
   - Во мне?
   Сима кивнула: - Всё это так неожиданно. Я была сбита с толку - и
так возбуждена, что не имела возможности поблагодарить вас,
Фрэнки. Я благодарю вас. Я навсегда вам обязана.
   Она обняла руками его шею и поцеловала в полуоткрытые губы.
Альцест затрясся.
   - Нет, - подумал он. - Нет! Она не знает, что делает. Она
так безумно счастлива, что снова будет с Джонни, что не осознаёт...
   Он отодвигался назад до тех пор, пока не почувствовал спиной
ледяную поверхность кристалла, касаться которой строго-настрого
запрещалось. Прежде чем отодвинуться, он намеренно прижал
спиной руки к субнулевой поверхности. Боль заставила его отскочить.
Сима с удивлением его отпустила, и тогда он вытащил свои руки.
Фрэнки потерял шесть дюймов кожи, откуда потоком хлынула кровь.
   Итак, он приземлился на Альфа-Россе-III с одной девушкой в
хорошей форме и двумя руками в плохой. На космодроме его
встречал кислолиций Олдос Фишер в сопровождении офицера
таможенной охраны. Таможенник пригласил мистера Альцеста зайти в
оффис для очень серьёзного личного разговора.
   - Мистер Фишер довел до нашего сведения, - сказал офицер. - Что
вы пытаетесь провезти нелегальным образом молодую женщину.
   - Откуда это узнал мистер Фишер? - спросил Альцест.
   - Глупец! - брызнул слюной Фишер. - Ты думаешь я позволил бы
тебе сделать это? За тобой следили каждую минуту.
   - Мистер Фишер также проинформировал нас, - строго сказал
таможенник, - что женщина с вами путешествует под вымышленным
именем. Её бумаги фальшивы.
   - Как фальшивы? - удивился Альцест. - Она Сима Морган. И её
бумаги говорят, что она Сима Морган.
   - Сима Морган умерла одиннадцать лет назад, - ответил Фишер. - Женщина
с вами не может быть Симой Морган.
   - И до тех пор, пока вопрос о её личности не будет выяснен, - сказал
офицер, - ей не будет разрешён въезд.
   - Я добуду документы о смерти Симы Морган в течение недели, - с
триумфом добавил Фишер.
   Альцест посмотрел на Фишера и медленно покачал головой.
   - Вы даже не подозреваете, мистер Фишер, что то, что вы
собираетесь сделать, лишь облегчит мне жизнь, - сказал он. - Единственная
вещь, которую я с удовольствием бы проделал - это
увез её отсюда и никогда не позволил Джонни видеть её. Я так
безумно хочу сохранить её для себя, что... - Он остановился и
кивнул на свои забинтованные руки. - Возьмите назад заявление, Фишер.
   - Нет, - прошипел тот.
   - Вы не можете удержать их на расстоянии. Не этим способом.
Предположим, что её задержали... Кто будет первым, кого я вызову
в суд, чтобы установить её личность? Разумеется, Джон Стрэпп. Вы
думаете, что сумеете остановить его?
   - Этот контракт... - начал Фишер. - Я...
   - Можете убираться к чёрту с вашим контрактом. Покажите его
Стрэппу. Ему нужна его девушка, а не я. Заберите заявление,
Фишер. И прекратите борьбу. Вы потеряли свою кормушку.
   Фишер злобно сверкнул глазами, потом сглотнул. - Я забираю
заявление, - прорычал он. Потом посмотрел на Альцеста глазами,
налитыми кровью. - Это ещё не последний раунд, - прошипел он и
вышел из оффиса.

   Фишер приготовился. На расстояниях в световые годы он мог быть
слишком поздно и со слишком малым. Но здесь, на Альфе-Росс-III
он защищал свою собственость. Здесь он мог использовать все
деньги и всю власть Джона Стрэппа. Флоттер, на котором Фрэнки и
Сима вылетели из космопорта, пилотировался человеком Фишера.
Он открыл дверь кабины и заложил крутой вираж, который
должен был вытряхнуть обоих пассажиров в воздух. Альцест разбил
стеклянную перегородку и нежно обнимал мускулистой рукой шею
пилота, пока тот не посадил их в полной безопасности. Альцесту
приятно было заметить, что Сима нервничала не больше, чем это
было необходимо.
   На дороге из подобрала одна из сотен машин, сплошным потоком
проходивших под флоттером. После первого выстрела Альцест
вытолкнул Симу в дверь и последовал за ней. За это пришлось заплатить
вывихом плеча, которое он поспешно обмотал полосой,
оторванной от Симиного платья. Её тёмные глаза были огромными,
но она не жаловалась. Альцест сделал ей комплимент, который
сопроводил могучим тычком, и потащил её вверх, на крышу, затем
вниз, в соседнее здание, где они ворвались в какую-то квартиру и
вызвали скорую помощь.
   Когда машина прибыла, Альцест и Сима спустились на улицу,
где их встретил полисмен, который имел официальные инструкции
задержать пару, отвечающую их описанию. <<Обвиняются в воздушном
разбое. Опасны. Разрешено применение оружия. >> Альцест наскоро
разделался с полицейским, а заодно с врачом и водителем <<скорой>>.
Они вскочили в машину и помчались как бешеные. Альцест вел
не разбирая дороги, подобно разъяренной фурии. Сима работала
сиреной, завывая, как дух смерти.
   Они бросили машину в торговом районе Нижнего города, где
вошли в магазин и через сорок минут вышли в виде молодого слуги
в униформе, везущего старого мужчину в инвалидном кресле. Если
не считать бюста, Сима достаточно походила на мальчишку, чтобы
сойти за слугу. Фрэнки же достаточно ослаб от всевозможных
повреждений, чтобы успешно сыграть роль старика.
   Они добрались до "Росс Сплендайд", где Альцест
забаррикадировал Симу в номере и позаботился о своём плече.
С пистолетом, купленном в супермаркете, он бросился искать Джона
Стрэппа и нашёл его в Бюро Жизненной Статистики, где тот
подкупал клерка. Стрэпп протягивал ему листок бумаги, всё с тем же
описанием потерянной любви.
   - Привет, старый Джонни, - сказал Альцест.
   - Привет, Фрэнки! - радостно закричал Стрэпп.
   Они чувствительно похлопали друг друга по спине. Со
счастливой усмешкой Альцест смотрел, как Стрэпп продолжает
покупать имена и адреса всех девушек, старше 21, которые
подходят описанию на листке бумаги. Когда они вышли, Альцест сказал;
   - Старина, я встретил девушку, которая может подойти этому описанию.
   Стрэпп холодно глянул в глаза Фрэнки.
   - Что? - спросил он.
   - Она подходит описанию на листочке.
   Стрэпп странно посмотрел на Альцеста и взял его за руку.
   - И забавно шепелявит, когда говорит.
   Джон стиснул руку ещё крепче.
   - Один недостаток - она не так женственна, как остальные.
Больше похожа на парня. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она
очень похожа на мальчишку.
   - Покажи мне её, Фрэнки, - осипшим голосои попросил Стрэпп.
   Они поймали флоттер и высадились на крыше <<Росс Сплендайд>>.
На лифте они спустились до двенадцатого этажа и направились в
номер 20-М. Альцест постучал в дверь условленным кодом. Девичий
голос сказал: <<Войдите>>. Фрэнки пожал руку Стрэппа и сказал:
<<Удачи, Джонни>>. Он отпер дверь и пошел вниз по коридору, встал
напротив балконной баллюстрады и вытащил свой пистолет, на
случай, если Фишер пойдет на крайние меры. Глядя на мерцающий
огнями город, Фрэнки думал о том, что каждый человек может быть
счастлив, если кто-нибудь протянет ему руку. Но иногда эта рука
обходится ох как недёшево.
   Джон Стрэпп вошёл в номер. Он закрыл за собой дверь и обернулся.
Внимательно посмотрел на девушку с чернильными глазами и
волосами цвета вороньего крыла. Стрэпп изучал её холодно,
настойчиво, бесстрастно. Сима изумлённо смотрела на него. Стрэпп подошёл
ближе, обошёл вокруг неё и снова уставился в лицо.
   - Скажи что-нибудь, - хрипло попросил он.
   - Вы не Джон Стрэпп? - нерешительно спросила она.
   - Да.
   - Нет! - закричала она. - Нет! Мой Джонни молодой. Мой Джонни...
   Стрэпп набросился на неё, словно тигр. Его руки и губы
жестоко схватили её, в то время как его глаза смотрели холодно и
пристально. Девушка пронзительно кричала и боролась, охваченная
ужасом от этих странных глаз, которые были чужими, грубых рук,
которые были чужими, чужих принуждений существа, которое было
когда-то её Джонни Стрэппом, но сейчас было удалено от неё
годами перемен.
   - Вы кто-то другой! - кричала она. - Вы не Джон Стрэпп. Вы
другой человек!
   И Стрэпп, не столько одиннадцатью годами старше, сколько
одиннадцатью годами другой, чем тот человек, чьи воспоминания он
пытался найти, спросил себя: "А ты - моя Сима? Ты - моя любовь,
моя потерянная мёртвая любовь?". И изменившееся в нём ответило:
"Нет, это не Сима. Это ещё не твоя любовь. Иди дальше, Джонни.
Иди и ищи. Когда-нибудь ты найдешь её - девушку, которую ты потерял."
   Стрэпп расплатился по-джентельменски и вышел. С балкона
Альцест увидел, как тот уходит. Альцест был так изумлён, что не смог
его окликнуть. Фрэнки бросился назад в номер, и нашёл Симу
ошеломлённо стоящей и смотрящей на кучку денег на столе. Он
сразу понял, что случилось. Когда Сима увидела Альцеста, она
закричала, но не как девушка, а по-мальчишески, со сжатыми
кулаками и скрюченным лицом.
   - Фрэнки! - заплакала она и протянула ему в отчаяньи руки. - Боже
мой! Фрэнки!
   Она была одинока в мире, который прошёл мимо неё.
   Фрэнки шагнул к ней, потом заколебался. Он сделал последнюю
попытку загасить в себе любовь к этому прекрасному созданию, ища путь
соединить её и Джона вместе. Потом потерял всякий контроль и
заключил её в объятья.
   - Она не знает, что делает, - подумал он. - Она в панике.
Это ведь так страшно - остаться одной... Она не моя. Нет ещё. А
может быть и никогда... Фишер победил, а я проиграл...
   Мы только вспоминаем прошлое, но никогда не узнаем его,
когда внезапно встречаем. Память стремится назад, но время
движется, и прощания будут всегда...

   ОНИ ЖИЛИ НЕ ТАК, КАК ПРИВЫКЛИ

   Фантастический рассказ

   В несущемся автомобиле сидела блондинка нордического типа. Ее белокурые
волосы были собраны сзади в пучок, такой длинный, что он напоминал кобылий
хвост. Вся одежда ее состояла из сандалий и грязных синих джинсов. Кожа у нее
была очень загорелой. Когда она свернула на Пятую Авеню и направила автомобиль
вверх по ступенькам библиотеки, крепкие груди ее очаровательно запрыгали. Она
остановила автомобиль перед библиотечными дверями, вышла, но тут ее внимание
привлекло что-то на другой стороне улицы. Она всмотрелась, заколебалась,
взглянула на свои джинсы и скорчила гримаску. Потом стащила с себя джинсы и
бросила в голубей, нежно воркующих и ухаживающих друг за другом на лестнице.
Они с шумом взлетели, а она бросилась вниз по лестнице, перешла Пятую Авеню и
остановилась перед витриной магазина. На витрине висело шерстяное платье
сливового цвета. У него была высокая талия, полный лиф, и оно казалось не
слишком побитым молью. Тут же была приколота цена - 79 долларов 90 центов.
   Девушка порыскала между стоявшими на улице старыми автомобилями и нашла
валявшуюся предохранительную решетку. Ею она разбила стеклянную дверь магазина,
осторожно перешагнула через осколки, вошла и стала рыться на вешалках с
пыльными платьями. Девушка была рослой и ей нелегко было подобрать себе одежду.
В конце концов, она отвергла шерстяное сливового цвета и остановилась на
шотландке 12 размера, уцененной со 120 долларов до 99 и 90 центов. Она нашла
карандаш и книгу записей, сдула с нее пыль и разборчиво написала: "Долговая
расписка на 99 долларов 90 центов. Линда Нильсен".
   Она вернулась к библиотеке и вошла через парадные двери. Целая неделя
потребовалась ей, чтобы взломать их кузнечным молотом. Она пробежала через
большой холл, закиданный за пять лет голубиным пометом. На бегу она прикрывала
руками волосы от случайных попаданий голубей. Она поднялась по лестнице на
третий этаж и вошла в отдел эстампов. Как всегда, она записала в журнале:
"Дата: 20 июня 1981 года. Имя: Линда Нильсен. Адрес: Центральный парк, пруд,
лодочная станция. Занятие или фирма: последний человек на Земле".
   Она долго спорила с собой над пунктом "Занятие или фирма", когда впервые
проникла в библиотеку. Строго говоря, она была последней женщиной на Земле, но
чувствовала, что если напишет так, то это покажется шовинистическим, а
"последняя личность на Земле" звучало глупо, все равно, что назвать спиртное
напитком.
   Она сняла с полки папки и стала листать их. Она точно знала, чего хочет:
что-нибудь теплое с голубым оттенком, подходящее под рамку двадцать на тридцать
в ее спальне. В бесценной коллекции эстампов Хирошига она нашла прелестный
натюрморт. Закрыв папки, она аккуратно сложила их на библиотечном столе и
удалилась с эстампом.
   Спускаясь по лестнице, она заглянула в другой отдел, прошла к задним полкам
и выбрала две итальянские грамматики и словарь итальянского языка. Потом прошла
по своим следам через вестибюль и, выйдя к машине, положила книги и эстамп на
переднее сидение рядом со своим спутником - прелестной куклой китайца. Затем
снова взяла эстамп и прочитала на обратной его стороне:
   Отпечатано в Японии
   Италия
   20 х 30
   Суп из омаров
   Полированная глазурь
   Горячая полировка
   Моющийся
   Она пробежала глазами первые две строчки, поставила эстамп на приборную
доску, села в автомобиль и пустила его вниз по лестнице. Она ехала по Пятой
Авеню, лавируя между проржавевшими, рассыпающимися обломками разбитых машин.
Когда она проезжала мимо развалин кафедрального собора Святого Патрика, на
дороге появился человек.
   Он вышел из-за кучи щебня и, не взглянув направо и налево, стал переходить
улицу прямо перед носом автомобиля. Она воскликнула, нажала сигнал, оставшийся
немым, и затормозила так резко, что автомобиль завертелся и воткнулся в остатки
автобуса номер 3. Человек вскрикнул, отпрыгнул чуть не на десять футов назад и
застыл, уставившись на нее.
   - Сумасшедший зевака, - закричала она. - Почему не глядишь, куда топаешь?
Думаешь, весь город принадлежит только тебе?
   Он пялил на нее глаза. Это был рослый мужчина с густыми, седеющими волосами,
рыжей бородой и дубленой кожей. На нем была армейская форма, тяжелые лыжные
ботинки, а за спиной потрепанный рюкзак и скатанное одеяло. Он нес дробовик с
расколотым прикладом, а его карманы были чем-то туго набиты. Облик у него был,
как у золотоискателя.
   - Боже мой, - прошептал он скрипучим голосом. - Наконец хоть кто-то. Я так и
знал. Я знал, что найду кого-нибудь. - Затем он увидел длинные белокурые
волосы, и лицо его вытянулось. - Женщина, - пробормотал он. - Уж такова моя
проклятая вшивая удача...
   - Ты что, спятил? - спросила она. - У тебя нет другого занятия, как
переходить улицу на красный свет?
   Он в замешательстве огляделся.
   - Какой красный свет?
   - Ну ладно, здесь нет светофора. Но разве ты не мог поглядеть, куда идешь?
   - Извините, леди. По правде говоря, я не ожидал, что здесь будет уличное
движение.
   - Нужно иметь простой здравый смысл, - проворчала она, сдавая автомобиль
назад.
   - Эй, леди, одну минутку.
   - Да?
   - Послушайте, вы что-нибудь понимаете в телевиденье? В электронике, как это
называется...
   - Пытаетесь быть остроумным?
   - Нет, это мне нужно. Честное слово.
   Она фыркнула и хотела ехать дальше, но он не ушел с дороги.
   - Пожалуйста, леди, - настаивал он. - У меня есть причина спрашивать. Так
разбираетесь?
   - Нет.
   - Черт побери! Вечно мне не везет. Леди, простите меня, не в обиду вам будь
сказано, но в городе есть какие-нибудь парни?
   - Здесь нет никого, кроме меня. Я последний человек на Земле.
   - Забавно. Всегда думал, что последний человек - это я.
   - Ладно, я последняя женщина на Земле.
   Он покачал головой.
   - Нет, наверняка еще должны быть люди, выжившие по каким-нибудь причинам.
Может быть, на юге, как вы думаете? Я иду из Новой Гавани. Мне кажется, что
если я доберусь туда, где потеплее, то там будут какие-нибудь люди и я смогу
кое-что спросить у них.
   - Что именно?
   - О, вы уж не обижайтесь, но женщина это не поймет.
   - Ну, если вы хотите попасть на юг, то идете не в ту сторону.
   - Юг там, не так ли? - спросил он, показывая вдоль Пятой Авеню.
   - Да, но там вы окажетесь в тупике. Манхэттен - остров. Вам нужно попасть в
Верхний город и пройти по мосту Джорджа Вашингтона в Джерси.
   - В Верхний город? Как туда пройти?
   - Идите прямо по Пятой до Кафедрального парка, затем по Западному склону и
вверх по Речной стороне. Вы не заблудитесь.
   Он беспомощно поглядел на нее.
   - Вы нездешний?
   Он кивнул.
   - Ладно, - сказала она, - садитесь. Я подвезу вас.
   Она переложила книги и куклу на заднее сидение, и он сжался возле нее.
Трогаясь с места, она бросила взгляд на его поношенные лыжные ботинки.
   - Идете пешком?
   - Да.
   - А почему не едете? Вы могли бы найти машину на ходу, и везде изобилие газа
и масла.
   - Я не умею ей управлять, - подавленно сказал он.
   Он тяжело вздохнул, машина подпрыгнула и рюкзак ударился о его плечо.
Краешком глаза она изучала его. У него была широкая грудь, мощная спина и
крепкие плечи. Руки большие и твердые, а шея мускулистая. Несколько секунд она
размышляла, потом кивнула самой себе и остановила машину.
   - Что случилось? - спросил он. - Почему мы не едем?
   - Как вас зовут?
   - Майо. Джим Майо.
   - Меня Линда Нильсен.
   - Да? Очень приятно. Так почему мы не едем?
   - Джим, я хочу сделать вам предложение.
   - Ну? - Он с беспокойством уставился на нее. - Буду рад выслушать вас,
леди... то есть, Линда, но должен вам сказать, что у меня есть кое-какие мысли,
которые занимают меня уже долгое время... - Голос его сорвался, он отвернулся
от ее напряженного взгляда.
   - Джим, если вы сделаете кое-что для меня, то я сделаю для вас.
   - Что, например?
   - Ну, мне страшно одиноко по ночам. Днем не так уж скверно - у меня всегда
масса дел... Но по ночам ужасно одиноко.
   - Да, я понимаю... - пробормотал он.
   - Я хочу изменить такое положение.
   - Но чем в этом могу помочь я? - нервно спросил он.
   - Почему бы вам не остаться на некоторое время в Нью-Йорке? Если останетесь,
я научу вас водить машину и найду автомобиль, так что вам не придется идти на
юг пешком.
   - Это идея. А трудно водить машину?
   - Я научу вас за пару дней.
   - Вряд ли у меня выйдет так быстро.
   - Ну, за пару недель. Зато подумайте, сколько тогда времени вы сэкономите в
таком длинном путешествии.
   - Ну, - сказал он, - звучит это великолепно. - Затем он опять отвернулся. - А
что я должен сделать для вас?
   Лицо ее вспыхнуло от возбуждения.
   - Джим, я хочу, чтобы вы помогли мне притащить пианино.
   - Пианино? Какое пианино?
   - Прекрасное, розового дерева, из пивной на Пятьдесят Седьмой стрит. Я хочу,
чтобы оно стояло у меня. Гостиная буквально плачет по нему.
   - О, вы имеете в виду, оно вам нужно для обстановки, да?
   - Да, но я буду играть после ужина. Нельзя же все время слушать записи. У
меня все приготовлено - есть самоучитель и пособие по настройке пианино... Я
уже знаю, куда его поставить...
   - Да, но... в городе наверняка есть квартиры с пианино, - возразил он. - Их,
наверное, по меньшей мере, сотни. Почему вы не переберетесь в такую квартиру?
   - Никогда! Я люблю свой дом. Я потратила пять лет, обставляя его, и он
прекрасен. Кроме того, проблема воды.
   Он кивнул.
   - С водой всегда хлопоты. И как вы справились с ней?
   - Я живу в домике в Центральном парке, где раньше стояли модели яхт. Фасад
дома выходит к пруду. Это милое место, и я обосновалась там. Вдвоем мы сможем
перетащить пианино, Джим. Это будет нетрудно.
   - Ну, я не знаю, Лена...
   - Линда.
   - Простите, Линда, я...
   - Выглядишь ты довольно крепким. Чем ты занимался раньше?
   - Когда-то я был грузчиком.
   - Ну! Я так и думала, что ты сильный.
   - Но я уже давно не грузчик. Я стал барменом, а потом завел свое дело. Я
открыл бар в Новой Гавани. Может быть, слышали о нем?
   - К сожалению, нет.
   - Он был известен в спортивных кругах. А вы что делали раньше?
   - Была исследователем в ББДО.
   - Что это?
   - Рекламное агентство, - нетерпеливо объяснила она. - Мы можем поговорить об
этом позднее, раз ты остаешься. Я научу тебя управлять машиной, и мы перетащим
ко мне пианино и еще кое-какие вещи, которые я... Но они могут подождать. Потом
можешь ехать на юг.
   - Линда, я, право, не знаю...
   Она взяла Майо за руки.
   - Подвинься, Джим, будь милым... Ты можешь жить у меня. Я чудесно готовлю и
у меня есть славная комната для гостей...
   - Для кого? Я хочу сказать, ведь ты же думала, что была последним человеком
на Земле.
   - Глупый вопрос. В каждом приличном доме должна быть комната для гостей.
Тебе понравится мое жилище. Я превратила лужайки в огород и садик. Ты можешь
купаться в пруду и мы раздобудем тебе новенький "джип"... Я знаю, где стоит
такой.
   - Думаю, мне скорее хотелось бы "каддилак".
   - У тебя будет все, что захочешь. Так что, Джим, договорились?
   - Олл райт, Линда, - неохотно пробормотал он. - Договорились.

   Это был действительно славный дом с пологой медной крышей, позеленевшей от
дождей, с каменными стенами и глубокими нишами окон. Овальный пруд перед ним
сверкал голубым под мягким июньким солнцем, в пруду оживленно плавали и крякали
дикие утки. Лужайки на откосах, поднимавшихся вокруг пруда, как террасы, были
возделаны. Дом стоял фасадом на запад и расстилавшийся за ним Центральный парк
выглядел неухоженным поместьем.
   Майо задумчиво посмотрел на пруд.
   - Здесь должны быть лодки и модели кораблей.
   - Дом был полон ими, когда я переехала сюда, - сказала Линда.
   - В детстве я мечтал о такой модели. Однажды я даже... - Майо резко
замолчал. Откуда-то издалека донеслись резкие удары, тяжелые удары с
нерегулярными промежутками, звучавшие, как громкий стук железом под водой. Они
прекратились так же внезапно, как и начались.
   - Что это? - спросил Майо.
   Линда пожала плечами.
   - Не знаю точно. Думаю, это разрушается город. То и дело я встречаю
рухнувшие здания. Ты привыкнешь к этому. - В ней снова вспыхнул энтузиазм. - Теперь
зайдем внутрь. Я хочу показать тебе все. - Она раскраснелась от
гордости, подробно показывая обстановку и украшения, смутившие Майо, но на него
произвела впечатление гостиная в викторианском стиле, спальня в стиле ампир и
крестьянская кухня с керосинкой для стряпни. Колоссальная комната для гостей с
четырехспальной кроватью, пышным ковром и керосиновыми лампами встревожила
его.
   - Что-то вроде девичьей, а?
   - Естественно. Я ведь девушка.
   - Да, конечно. Я хотел сказать... - Майо с беспокойством огляделся. - Ну,
мужчины привыкли к не столь утонченной обстановке. Ты уж не обижайся.
   - Не беспокойся, кровать достаточно крепкая. Запомни, Джим, не ходи по ковру
и убирай его на ночь. Если у тебя грязная обувь, снимай за дверью. Я нашла этот
ковер в музее и не хочу его портить. У тебя есть сменная одежда?
   - Только та, что на мне.
   - Завтра достанем тебе новую. Твою не плохо бы постирать.
   - Послушай, - в отчаянии сказал он, - может, мне лучше устроиться в парке?
   - Прямо на земле?
   - Ну, мне так привычнее, чем в доме. Не беспокойся, Линда, я буду рядом,
если понадоблюсь тебе.
   - Зачем это ты мне понадобишься?
   - Тебе стоит только крикнуть меня.
   - Чепуха, - твердо сказала Линда. - Ты мой гость и останешься здесь. Теперь
приводи себя в порядок, а я пойду готовить ужин. Черт возьми, я забыла
захватить "омаров"!
   Она подала ему ужин из консервированных припасов на изысканном китайском
фарфоре с датским серебряным столовым прибором. Это была типично женская еда и
Майо остался голодным, когда ужин закончился, но был слишком вежлив, чтобы
упомянуть об этом. Он слишком устал, чтобы придумать оправдание, уйти и
пошарить где-нибудь в поисках чего-либо более существенного. Он дотащился до
постели, вспомнив, что следует снять обувь, но совершенно забыв о ковре.
   На следующее утро он проснулся от громкого кряканья и хлопанья крыльев. Он
соскочил с кровати и подошел к окну как раз в тот момент, когда дикие утки были
согнаны с пруда появлением красного шара. Майо вышел на берег пруда,
потягиваясь и зевая. Линда весело закричала и поплыла к нему. Она вышла из
воды. Кроме купальной шапочки, на ней не было ничего. Майо отступил, сторонясь
брызг.
   - Доброе утро, - сказала Линда. - Ты хорошо спал?
   - Доброе утро, - ответил Майо. - Не знаю. От этой кровати у меня свело спину
судорогой. А вода, должно быть, холодная. Ты вся в гусиной коже.
   - Нет, вода изумительная. - Она сняла шапочку и распушила волосы. - Где
полотенце? Ах, вот. Искупайся, Джим, и почувствуешь себя просто чудесно.
   - Мне не нравится холодная вода.
   - Не будь неженкой.
   Громовой удар расколол тихое утро. Майо изумленно взглянул на чистое небо.
   - Что за черт? - = воскликнул он.
   - Подожди, - сказала Линда.
   - Похоже на ударную волну...
   - Вон там! - закричала Линда, показывая на запад. - Видишь?
   Один из небоскребов Западного района величественно оседал, погружаясь в
себя, как складная чаша, и с него осыпалась масса кирпичей и карнизов.
Обнажившиеся балки скручивались и лопались. Через несколько секунд до них
донесся гул падения.
   - Да, вот это зрелище, - со страхом пробормотал Майо.
   - Закат и крушение Империи Города. Ты к этому привыкнешь. Окунись, Джимми. Я
принесу тебе полотенце.
   Она убежала в дом. Он сбросил носки и брюки, но еще стоял, согнувшись,
осторожно пробуя ногой воду, когда она вернулась с огромным купальным
полотенцем.
   - Вода ужасно холодная, Линда, - пожаловался он.
   - Разве ты не принимал холодный душ, когда был грузчиком?
   - Нет, только горячий.
   - Джим, если ты будешь стоять на берегу, то никогда не зайдешь в воду.
Посмотри на себя, ты уже весь дрожишь. Что это за татуировка у тебя на руке?
   - Что? А, да. Это питон, пятицветный. Обвивается вокруг всего запястья.
Видишь? - Он с гордостью повертел рукой. - Мне сделали эту наколку в армии в
Сайгоне в 1964-ом. Это питон восточного типа. Прекрасно смотрится, угу?
   - Больно было?
   - По правде говоря, нет. Некоторые парни были разрисованы, как китайская
черепаха, чтобы пускать пыль в глаза.
   - Ты был солдатом в 1964-ом?
   - Верно.
   - Сколько тебе тогда было?
   - Двадцать.
   - Значит, сейчас тебе тридцать семь?
   - Пока еще тридцать шесть.
   - Ты рано поседел.
   - Да.
   Она задумчиво разглядывала его.
   - Я хочу тебе сказать, что если ты все же зайдешь в воду, то не мочи
волосы.
   Она убежала в дом. Майо, устыдившись своей нерешителности, все же заставил
себя войти в пруд. Он стоял по грудь в воде, плеская на лицо и плечи, когда
вернулась Линда. Она принесла табуретку, ножницы и расческу.
   - Разве тебя сейчас не чудесно? - крикнула она.
   - Нет.
   Она рассмеялась.
   - Ну, вылезай. Я хочу тебя подстричь.
   Он выбрался из пруда, вытерся и послушно сидел на табуретке, пока она
подстригала ему волосы.
   - Бороду тоже, - настаивала Линда. - Я хочу, чтобы ты стал красивым. - Она
обстригла бороду, чтобы можно было побриться, осмотрела его и удовлетворенно
кивнула. - Вот теперь красиво.
   - Фу-у, хватит, - покраснел он.
   - На печке стоит ведро горячей воды, иди побрейся. И не вздумай одеваться.
После завтрака мы найдем тебе новую одежду, а затем... пианино.
   - Но не могу же я ходить по улицам голышом! - шокированно воскликнул он.
   - Не глупи. Кто тебя увидит? Давай пошевеливайся.
   Они ехали в магазин "Эберкроумби и Фитч" на углу Мэдисон и Сорок Пятой
стрит. Майо скромно обернулся полотенцем. Линда сказала, что была постоянной
клиенткой этого магазина и показала ему пачку торговых бланков, которые копила.
Майо со скучающим видом рассматривал их, пока она снимала с него мерку. Затем
она отправилась искать одежду. Он уже начал тревожиться, когда она вернулась с
целой охапкой.
   - Джим, я нашла чудесные лосиные мокасины, костюм "сафари", шерстяные носки,
рубашки и...
   - Послушай, - оборвал он ее, - ты знаешь, сколько все это стоит? Почти
тысячу четыреста долларов!
   - В самом деле? Примерь сначала рубашки. Они...
   - О чем ты только думаешь, Линда? Зачем тебе все это тряпье?
   - Носки достаточно велики?.. Это тряпье? Мне все нужно.
   - Да? Например... - Он пробежал взглядом по биркам. - Например, водолазная
маска с плексиглазовым стеклом за девять долларов девяносто пять центов?
Зачем?
   - Ну, я буду в ней изучать дно пруда.
   - А нержавеющий сервиз на четыре персоны за тридцать девять долларов
пятьдесят центов?
   - Пригодится, когда мне будет лень греть воду. - Она с восхищением
поглядела на него. - Ой, Джим, посмотрись в зеркало. Ты романтичен, как охотник
из романа Хемингуэя.
   Он покачал головой.
   - Не понимаю, как ты вылезешь из долгов. Подсчитай свои расходы, Линда.
Может, лучше забудем о пианино, а?
   - Никогда, - твердо сказала Линда. - Меня не волнует, сколько оно стоит.
Пианино - это капиталовложение жизни, и оно ценно этим.

   Она была в неистовстве от возбуждения, когда они приехали в Верхний город к
кинозалу Штейнвея, и помогала, и вертелась у него под ногами. Ближе к вечеру,
напрягая мускулы и нарушая тишину Пятой Авеню, они водрузили пианино на
приготовленное место в гостиной Линды. Майо в последний раз толкнул его, чтобы
убедиться, что оно прочно стоит на ножках, и, обессиленный, опустился на пол.
   - Линда! - простонал он. - Мне было бы легче идти на юг пешком.
   - Джим! - Линда подбежала к нему и стала пылко обнимать. - Джим, ты ангел. С
тобой все в порядке?
   - Да, - проворчал он. - Отпусти меня, Линда, я не могу дышать.
   - Мне даже нечем как следует тебя отблагодарить. Я мечтала об этом целую
вечность. Не знаю, что смогу сделать, чтобы отплатить тебе. Все, что ты хочешь,
только назови!
   - Ладно, - сказал он, - ты уже подстригла меня.
   - Я серьезно.
   - Разве ты не научишь меня управлять машиной?
   - Конечно. Как можно быстрее. Это, по крайней мере, я могу сделать.
   Она села на стул, не отрывая глаз от пианино.
   - Не делай много шума из ничего, - сказал он, с трудом поднимаясь на ноги. Он
сел перед клавишами, смущенно улыбнулся Линде через плечо и, спотыкаясь, стал
наигрывать менуэт.
   Линда затаила дыхание и сидела, выпрямившись.
   - Так ты играешь? - прошептала она.
   - Чуть-чуть. В детстве я брал уроки музыки.
   - Ты умеешь читать ноты?
   - Когда-то умел.
   - Можешь научить меня?
   - Я думаю, да, только это трудно. Постой, есть еще одна пьеска, которую я
умею играть.
   И он принялся мучить "Шелест весны". Из-за растроенного инструмента и его
ошибок это было ужасно.
   - Прекрасно, - вздохнула Линда. - Просто чудесно.
   Она уставилась ему в спину, на ее лице появилось выражение решительности.
Она поднялась, медленно подошла к Майо и положила руки ему на плечи.
   - Что? - Он поднял глаза.
   - Ничего, - ответила Линда. - Практикуйся пока на пианино, а я пойду
готовить ужин.
   Но весь вечер она была так рассеяна, что заставила Майо нервничать. Он рано
украдкой ускользнул в кровать.

   Еще не было трех часов дня, когда они, наконец, разыскали автомобиль в
рабочем состоянии. Правда, это был не "каддилак", а "шеви" с закрытым кузовом,
потому что Майо не понравилась идея подвергаться превратностям погоды. Они
выехали из гаража на Десятой Авеню и вернулись в Восточный район, где Линда
больше чувствовала себя дома. Она привыкла, что границы ее мира простираются от
Пятой Авеню до Третьей и от Сорок Второй стрит до Восемьдесят Шестой. Вне этих
пределов ей было неуютно.
   Она передала Майо руль и позволила ему ползать по Пятой и Мэдисон,
учась трогаться с места и останавливаться. Пять раз он стукался бортами,
одиннадцать заглыхал и даже въехал раз задом в витрину, которая, к счастью,
была без стекла. Он разнервничался до дрожи в руках.
   - Это действительно трудно, - пожаловался он.
   - Вопрос практики, - успокоила она его. - Не спеши. Я обещаю, что ты
приобретешь опыт, если позанимаешься месяц.
   - Целый месяц?!
   - Ты говорил, что с трудом обучаешься, не так ли? Вини не меня.
Остановись-ка здесь на минутку.
   Он заставил "шеви" остановиться.
   - Подожди меня.
   - Ты куда?
   - Сюрприз.
   Она вбежала в магазин и провела там полчаса. Когда она появилась снова, то
была нагружена черными футлярчиками величиной с карандаш, жемчужным ожерельем и
театральными туфельками на высоких каблуках. Волосы ее были уложены в новую
прическу. Майо с изумлением смотрел, как она садится в машину.
   - Что все это значит? - спросил он.
   - Часть сюрприза. Рули на восток на Пятьдесят Вторую стрит.
   Он с трудом тронулся с места и поехал на восток.
   - Зачем ты переоделась в вечернее платье?
   - Это платье для коктейля.
   - Для чего?
   - Для того, куда мы едем... Осторожно, Джим!
   Она схватила руль и едва успела отвернуть от разбитой вдребезги
мусоровозки.
   - Приглашаю тебя в знаменитый ресторан.
   - Есть?
   - Нет, глупый, пить. Ты мой гость и я должна тебя развлекать. Теперь налево.
Найди, где тут можно поставить машину.
   Затормозил он отвратительно. Когда они вышли из машины, Майо остановился и
начал старательно принюхиваться.
   - Что это за запах? - спросил он.
   - Какой запах?
   - Сладковатый какой-то.
   - Это мои духи.
   - Нет, это что-то в воздухе, сладковатое и удушливое. Я когда-то встречался
с таким запахом, но не могу вспомнить, где.
   - Не бери в голову. Пойдем.
   Она ввела его в ресторан.
   - Сюда пускают только в галстуках, - прошептала она, - но, может быть, нам
удастся обойтись без него.
   На Майо не произвел впечатления ресторанный дизайн, он он был зачарован
висящими в баре портретами знаменитостей. Он провел несколько минут, обжигая
спичками пальцы, чтобы полюбоваться на Мел Аллен, Реда Бербери, Кази Стиггинса,
Френка Гиффорда и Рокки Марциано. Когда Линда, наконец, вернулась из кухни с
горящей свечой, он нетерпеливо повернулся к ней.
   - Ты раньше встречала здесь этих телезвезд? - спросил он.
   - Да. Так как насчет выпивки?
   - Конечно, конечно. Но мне бы хотелось немного поговорить о них.
   Он подвел ее к табурету перед стойкой бара, сдул пыль и галантно помог ей
усесться. Затем он перепрыгнул через стойку, вытащил носовой платок и
профессионально навел на красное дерево глянец.
   - Это моя профессия, - ухмыльнулся он и принял дружелюбно-безликое выражение
бармена. - Добрый вечер, мадам. Приятная ночь. Что желаете?
   - Боже, у меня в магазине был сегодня бурный день. Сухой "мартини". Лучше
двойной.
   - Конечно, мадам. Хлебец или маслину?
   - Лук.
   - Двойной сухой "Гибсон". Секундочку. - Майо пошарил на полке и, наконец,
достал виски, джин, несколько бутылок содовой, содержимое которых, несмотря на
запечатанные пробки, частично испарилось. - Боюсь, наш "мартини" несвежий,
мадам. Может, желаете что другое?
   - О, ну тогда, пожалуй, скотч.
   - Содовая выдохлась, - предупредил он, - и нет льда.
   - Ерунда.
   Он ополоснул содовой стакан и налил виски.
   - Благодарю. Налейте и себе, бармен. Как вас зовут?
   - Меня зовут Джим, мадам. Нет, спасибо. Никогда не пью на работе.
   - Тогда бросай работу и присаживайся ко мне.
   - Никогда не пью на работе, мадам.
   - Можешь звать меня Линда.
   - Благодарю вас, мисс Линда.
   - Ты серьезно не пьешь, Джим?
   - Да.
   - Ну, за Счастливые Дни...
   - И Долгие Ночи.
   - Мне нравится. Это ты сочинил?
   - Ну, вряд ли. Это обычная призказка барменов, специально для парней.
Знаешь, а ты соблазнительна. Только не обижайся.
   - Не обижусь.
   - Пчелы! - воскликнул вдруг Майо.
   Линда вздрогнула.
   - Где?
   - Запах. Как в улье.
   - Да? Я не знала, - равнодушно сказала она. - Я, пожалуй, выпью еще.
   - Подожди. Послушай, эти знаменитости... Ты действительно видела их здесь?
Лично?
   - Ну, конечно. За Счастливые Дни, Джим.
   - Наверное, все они бывали здесь по субботам.
   Линда задумалась.
   - Почему по субботам?
   - Выходной.
   - А-а...
   - А каких телезвезд ты видела?
   - Каких только назовешь, - рассмеялась она. - Ты напоминаешь мне соседского
мальчишку. Я всегда рассказывала ему о знаменитостях, которых видела. Однажды я
рассказала ему, что видела здесь Джига Артура, а он спросил: "Вместе с его
лошадью?"
   Майо не понял сути, но, тем не менее, был уязвлен. Только Линда собралась
его успокоить, как бар вдруг мелко затрясся и одновременно раздался далекий
подземный гул. Он, казалось, медленно приближался, а затем стих. Сотрясение
прекратилось. Майо уставился на Линду.
   - Иисусе! Как ты думаешь, может быть, это рухнуло здание?
   Она покачала головой.
   - Нет, когда рушится здание, это всегда сопровождается ударом. Знаешь, на
что это похоже? На подземку Лесингтон Авеню.
   - На подземку?
   - Ага. Местный поезд.
   - Это безумие. Разве может работать подземка?
   - Я и не говорю, что это она. Я сказала, что похоже. Налей мне еще,
пожалуйста.
   - Нужно поискать содовой. - Майо исчез и вновь появился с бутылками и
огромным меню. Он был бледен. - Лучше возьми что послабее, Линда, - сказал
он. - Ты знаешь, сколько стоит выпивка? Доллар семьдесят пять центов. Вот
смотри.
   - К черту цену! Жить так жить. Сделай мне двойное, бармен. Знаешь что,
Джим? Если ты останешься в городе, я могу показать тебе, где жили все эти твои
телезвезды... Благодарю. Счастливых Дней... Я могу взять тебя в рекламное
агентство и показать их фильмы. Что скажешь об этом? Звезды, как... как Ред...
как там его?
   - Бербери.
   - Ред Бербери и Рокки Гиффорд, и Рокки Кейси, и Рокки Летящая Стрела...
   - Смеешься надо мной? - сказал Майо, опять обидевшись.
   - Я, сэр? Смеюсь над вами? - с достоинством сказала Линда. - Зачем бы мне
смеяться над вами? Я только пытаюсь быть милой. Я хочу, чтобы ты хорошо провел
время. Мама говорила мне: "Линда, - говорила она, - запомни о мужчинах одно:
носи то, что они хотят, и говори то, что им нравится". Вот что она мне
говорила. Ты хочешь, чтобы я носила это платье? - потребовала она.
   - Оно мне нравится, если ты это имеешь в виду.
   - Знаешь, сколько я за него заплатила? Девяносто девять долларов пятьдесят
центов.
   - Что? Сто долларов за эту черную тряпку?
   - Это не тряпка. Это черное платье для коктейля. И я заплатила двадцать
долларов за жемчуг. Поддельный, - объяснила она. - И шестьдесят за театральные
туфельки. И сорок за духи. Двести двадцать долларов, чтобы ты хорошо провел
время. Ты хорошо провел время?
   - Конечно.
   - Хочешь понюхать меня?
   - Я уже нюхал.
   - Бармен, налей мне еще!
   - Боюсь, что не могу обслужить вас, мадам.
   - Это еще почему?
   - Вам уже достаточно.
   - Мне еще недостаточно, - негодующе сказала Линда. - Что у вас за манеры? - Она
схватила бутылку виски. - Иди сюда, давай, немного выпьем и поболтаем о
телезвездах. Счастливых Дней... Я могу взять тебя в рекламное агентство и
показать их фильмы. Что скажешь об этом?
   - Ты меня только что спрашивала.
   - Но ты не ответил. Я могу показать тебе, также, кино. Ты любишь кинофильмы?
Я так ненавижу, но не могу отказаться от них. Фильмы спасли мне жизнь, когда
произошел большой взрыв.
   - Как это?
   - Это секрет, понимаешь? Только между нами. Если пронюхает другое
агентство... - Линда оглянулась и понизила голос. - Мое рекламное агентство
обнаружило большой склад немых фильмов. Потерянных фильмов, понимаешь? Никто о
них не знал. Агентство решило сделать из них большие телесериалы. И меня
послали на этот заброшенный рудник в Джерси произвести инвентаризацию.
   - В рудник?
   - Ну, да. Счастливых Дней.
   - Почему они оказались в руднике?
   - Старые ленты. Огнеопасные. Их нужно хранить, как вино. Вот почему. Итак, я
взяла с собой двух ассистенток провести весь уик-энд внизу за работой.
   - Ты оставалась в руднике весь уик-энд?
   - Угу. Три девушки. С пятницы по понедельник. Таков был план. Однако, вышла
забавная штука. Счастливых Дней... Так... Где это я?.. Ах, да! Значит, мы взяли
продукты, одеяла, белье, все, как для пикника, и стали работать. Я хорошо
помню момент, когда произошел взрыв. Мы как раз искали третью катушку фильма
про НЛО. Первая катушка, вторая, четвертая, пятая, шестая... Нет третьей. И
тут - БАХ! Счастливых Дней...
   - Боже! И что потом?
   - Мои девушки ударились в панику. Я не могла удержать их внизу. Больше я их
не видела. Но я поняла. Я все поняла. Этот пикник длился целую вечность. Затем
я голодала еще дольше. Наконец, поднялась наверх... И для чего? Для кого? - Она
заплакала. - Никого нет. Никого не осталось. - Она схватила Майо за руку. - Почему
бы тебе не остаться?
   - Остаться? Где?
   - Здесь.
   - Но я же остался.
   - Я имею в виду, надолго. Почему бы не остаться? Разве у меня не прелестный
дом? И запасы всего Нью-Йорка. И грядки для цветов и овощей. Мы можем разводить
коров и цыплят. Рыбачить. Водить машины. Ходить в музеи. В художественные
галереи. Развлекаться...
   - Но ты и так делаешь все это. Ты не нуждаешься во мне.
   - Нет, нуждаюсь. Нуждаюсь!
   - Зачем?
   - Брать уроки игры на пианино.
   - Ты пьяна, - сказал он после долгой паузы.
   - Не ранена, сэр, но мертва.
   Она уронила голову на стойку, хитро улыбнулась ему и закрыла глаза. Через
секунду Майо понял, что она "отключилась". Он стиснул зубы, выбрался из-за
стойки, подытожил счет и оставил под бутылкой виски пятнадцать долларов.
   Потом взял Линду за плечи и мягко потряс. Она безжизненно болталась в его
руках, волосы ее растрепались. Он задул свечу, поднял Линду и отнес ее в
"шеви". Затем, напрягая все свое внимание, повел машину в темноте к лодочному
пруду. Это заняло сорок минут.
   Он отнес Линду в спальню и усадил на кровать, обрамленную прекрасно
сделанными куклами. Она немедленно скатилась на пол и свернулась в клубок с
куклой в руках, что-то тихонько ей напевая. Майо зажег лампу и попытался
усадить ее прямо. Хихикая, она снова упала.
   - Линда, - сказал он, - ты должна снять платье.
   - Угу.
   - Тебе нельзя спать в нем. Оно стоит сто долларов.
   - Девяносто девять пятьдесят.
   - Я не смотрю на тебя, честно.
   - Угу.
   Он в раздражении закрыл глаза и стал раздевать ее, аккуратно повесив черное
платье для коктейля и поставив в угол сорокадолларовые туфельки. Он не сумел
расстегнуть жемчужное ожерелье - поддельное - и уложил ее в постель так. Лежа
на бледно-голубой простыне совсем обнаженная, в одном только ожерелье, она
походила на нордическую одалиску.
   - Ты разбросал мои куклы? - пробормотала она.
   - Нет. Они возле тебя.
   - Хорошо. Я без них никогда не сплю. - Она протянула руку и ласково
погладила их. - Счастливых Дней... Долгих Ночей...
   - Женщины! - фыркнул Майо, погасил лампу и вышел, захлопнув за собой дверь.

   На следующее утро Майо снова разбудило хлопанье крыльев испуганных уток.
Красная шапочка плыла по поверхности пруда, яркая под теплым июньским солнцем.
Майо захотелось, чтобы это была лодка вместо девушки, которая напилась вчера в
баре. Крадучись, он вышел из дома и прыгнул в воду как можно дальше от Линды.
Он поливал водой грудь, когда что-то схватило его за лодыжки и ущипнуло. Он
испустил крик и оказался лицом к лицу с Линдой, вынырнувшей из воды перед ним.
   - Доброе утро, - рассмеялась она.
   - Очень смешно, - проворчал он.
   - Сегодня ты похож на сумасшедшего.
   Он хмыкнул.
   - И я тебя не виню. Прошлой ночью я сделала ужасную вещь. Я не накормила
тебя ужином и хочу извиниться за это.
   - Я и не думал об ужине, - с достоинством сказал он.
   - Да? Тогда чего ты бесишься?
   - Я не могу оставаться с женщиной, которая пьет.
   - Кто пьет?
   - Ты.
   - Я не пью, - с негодованием сказала она.
   - Не пьешь? А кто вчера валялся на кровати голышом, как младенец?
   - А кто был настолько глуп, что не снял с меня ожерелье? - отпарировала
она. - Оно порвалоссь и я всю ночь спала на камешках. Теперь я вся в синяках.
Вот смотри. Здесь, здесь и вон...
   - Линда, - прервал он ее, - я всего лишь простой парень из Новой Гавани. Я
не привык к испорченным девицам, которые обременены огромными счетами, все
время украшаются и шляются по салунам, изрядно при этом нагружаясь.
   - Раз тебе не нравится моя компания, то почему ты остался?
   - Я ухожу. - Он выбрался из пруда и стал одеваться. - Я сейчас же
отправляюсь на юг.
   - Приятной пешей прогулки!
   - Я еду.
   - Едешь? В детской колясочке?
   - Нет, в "шеви".
   - Джим, ты серьезно? - Она вышла из пруда со встревоженрым видом. - Но ты
ведь в самом деле не умеешь управлять машиной!
   - Не умею? А разве не я привез тебя прошлой ночью домой, вдребезги пьяной?
   - Тебе будет ужасно трудно.
   - Ничего, перебьюсь. В любом случае, я не могу торчать здесь вечно. Ты
девочка для вечеринок, тебе бы только играть. А у меня кое-что серьезное на
уме. Я поеду на юг и найду парней, которые разбираются в телевиденьи.
   - Джим, ты ошибаешься во мне. Мне ничуть не нравится это. Ну посмотри, как я
оборудовала свой дом. Могла ли я это сделать, если бы все время проводила в
кабаках?
   - Ты выполнила прекрасную работу, - согласился он.
   - Пожалуйста, не уезжай сегодня. Ты еще не готов.
   - А, ты только хочешь, чтобы я был поблизости и обучал тебя музыке?
   - Кто сказал это?
   - Ты. Прошлой ночью.
   Она нахмурилась, сняла шапочку, потом взяла полотенце и стала вытираться.
Наконец, она сказала:
   - Джим, я буду честной с тобой. Конечно, я хочу, чтобы ты остался на время,
я это не отрицаю. Но я не хочу, чтобы ты был постоянно поблизости. Вообще, что
у нас с тобой общего?
   - Ты из проклятого Верхнего города, - проворчал он.
   - Нет, нет, не то. Просто ты парень, а я девушка, и мы не можем ничего
предложить друг другу. Мы разные. У нас различные вкусы и интересы. Факт?
   - Абсолютно.
   - Но ты еще не готов уезжать. Вот что я тебе скажу: мы проведем все утро,
тренируясь в управлении машиной, а затем будет развлекаться. Что бы ты хотел
сделать? Посетить Современный музей? Организовать пикник?
   Лицо Майо просветлело.
   - Знаешь что? Я ни разу в жизни не был на пикнике. Однажды я был барменом на
пикнике на морском берегу, но это не то. Там было не так, как бывает в
детстве.
   Она засияла от восторга.
   - Тогда у нас будет настоящий детский пикник.
   Она притащила свои куклы. Она держала их в руках, пока Майо ставил корзинку
для пикника у подножия памятника Алисы в Стране Чудес. Статуя смущала Майо,
который никогда не слышал сказку Льюиса Кэррола. Пока Линда усаживала своих
любимцев и распаковывала корзинку, она поведала Майо краткую историю и
рассказала, что головы Алисы, Безумного Шляпника и Мартовского Зайца
отполированы ладошками детворы, игравшей здесь в Короля на Горе.
   - Забавно, но я никогда не слышал эту сказку, - сказал он.
   - Мне кажется, у тебя было не очень хорошее детство, Джим.
   - Почему ты сказала... - Он замолчал, поднял голову и напряженно
прислушался.
   - В чем дело? - спросила Линда.
   - Ты когда-нибудь слышала синего дзея?
   - Нет.
   - Слушай. Он издает забавные звуки, точно сталь.
   - Точно сталь?
   - Да. Как... как мечи в поединке.
   - Обманываешь?
   - Нет, честно.
   - Но птицы... Они не издают подобных звуков.
   - Смотря какие. Синий дзей имитирует различные звуки. Скворец тоже. И
попугаи. Так почему бы ему не подражать битве на мечах? Но где он слышал
такое?
   - Ты настоящий сельский мальчик, верно, Джим? Пчелы и синий дзей, скворцы и
прочее...
   - Наверное, так. Я хочу спросить, почему ты сказала, что у меня было плохое
детство?
   - О, не слышать про Алису, никогда не бывать на пикнике и тщетно мечтать о
модели корабля... - Линда откупорила темную бутылку. - Хочешь попробовать
вина?
   - Ты только полегче, - предостерег он.
   - Не останавливай меня. Я ведь не пьянчужка.
   - Ты или не ты нализалась прошлой ночью?
   - Ну, я, - сдалась она. - Но только потому, что это была моя первая выпивка
за последние годы.
   Ему была приятна ее капитуляция.
   - Конечно, конечно. Я так и думал.
   - Ну? Присоединяешься ко мне?
   - А, черт, почему бы и нет? - усмехнулся он. - Давай, попробуем маленько.
Слушай, мне нравятся эти кружки для пикника и тарелки тоже. Где ты их достала?
   - "Эберкроумби и Фитч", - невозмутимо ответила Линда. - Нержавеющий стальной
сервиз на четыре персоны, тридцать девять долларов пятьдесят центов... Ваше
здоровье.
   Майо разразился смехом.
   - Я был дурак, что поднял этот скандал.
   - Все нормально.
   Они выпили и стали есть в теплом молчании, по-товарищески улыбаясь друг
другу. Линда сняла шелковую рубашку, чтобы загорать под жарким полуденным
солнцем, и Майо аккуратно повесил ее на ветку куста. Внезапно Линда спросила:
   - Так почему у тебя не было детства, Джим?
   - Кто его знает. - Он помолчал. - Мне кажется, потому что моя мать умерла,
когда я был маленьким. И еще мне пришлось много работать.
   - Почему?
   - Отец был школьным учителем. Знаешь, сколько им платят?
   - О, вот почему ты против яйцеголовых!
   - Я?
   - Конечно, ты. Только не обижайся.
   - Может быть, и так, - уступил он. - Это было, конечно, разочарованием для
моего старика. Я играл за защитника в высшей школе, а он хотел сделать из меня
Эйнштейна.
   - Тебе нравится футбол?
   - Не как игра. Футбол был бизнесом. Эй, помнишь, как мы обычно делились в
детстве? "Эники, бэники, ели вареники..."
   - Мы обычно говорили: "Шишел, мышел, этот вышел..."
   - А помнишь: "Апрель глуп, иди в клуб, скажи учителю, что ты дуб"?
   - "Я люблю кофе, я люблю чай, я люблю мальчиков и мальчики любят меня..."
   - Держу пари, что так и было, - торжествующе сказал Майо.
   - Не меня.
   - Почему?
   - Я всегда была слишком высокой.
   Он был изумлен.
   - Ты не высокая, - заверил он ее. - Ты точь-в-точь как надо. Правда... И
прекрасно сложена. Я заметил это, когда мы волокли пианино. У тебя неплохая для
девушки мускулатура. Особенно ноги и там, где это...
   Она вспыхнула.
   - Перестань, Джим.
   - Нет, честно.
   - Хочешь еще вина?
   - Благодарю. Налей и себе.
   - Хорошо.
   Удар расколол небо, как сверхзвуковой бомбардировщик, и за ним последовал
гул разваливающейся кирпичной кладки.
   - Еще один небоскреб, - сказала Линда. - О чем мы говорили?
   - Об играх, - подсказал Майо. - Извини, что я говорю с набитым ртом.
   - О, конечно. Джим, а ты играл в Новой Гавани в "Уронить носовой платок?" - И
Линда пропела: - "Шина, резина, зеленая корзина, я несла милому письмо и по
дороге уронила..."
   - Ну, - сказал он, довольный, - ты здорово поешь.
   - А, перестань!
   - Но это так. У тебя выдающийся голос. Не спорь со мной. Помолчи-ка, я
кое-что соображу. - Он довольно долго напряженно думал, допил вино и с
отсутствующим видом принял еще один стакан. Наконец, он пришел к какому-то
решению. - Ты будешь учиться музыке.
   - Ты же знаешь, что я умираю от желания научиться, Джим!
   - Значит, я на время остаюсь и научу тебя тому, что знаю сам. Погоди!
Погоди! - поспешно добавил он, прерывая ее возбуждение. - Я не собираюсь
оставаться в твоем доме. Я хочу иметь собственный угол.
   - Конечно, Джим. Все, что ты скажешь.
   - А потом я уеду на юг.
   - Я обучу тебя вождению, Джим. Я сдержу свое слово.
   - И не мистифицируй меня, Линда.
   - Конечно, нет. Что за мистификация?
   - Ты знаешь. Как в прошлый раз.
   Они рассмеялись, чокнулись и допили вино. Внезапно Майо вскочил, дернул
Линду за волосы и побежал к памятнику Страны Чудес. В одно мгновение он
забрался на голову Алисы.
   - Я Король на Горе! - крикнул он, глядя вокруг императорским взором. - Я
Король... - Он осекся и уставился вниз, к подножию статуи.
   - Джим, что случилось?
   Ни слова не говоря, Майо спустился вниз и шагнул к куче обломков, покрытых
разросшимися кустами. Он опустился на колени и стал раскапывать их голыми
руками. Линда подбежала к нему.
   - В чем дело, Джим?
   - Это старье было макетами яхт, - пробормотал он.
   - Правильно. Боже, и это все? Я уж подумала, что тебе плохо или что-нибудь в
таком роде.
   - Как они попали сюда?
   - Это я выбросила их здесь, конечно.
   - Ты?
   - Да. Я же рассказывала тебе. Я очистила лодочный домик, когда переехала в
него. Это было сто лет назад.
   - Ты сделала это?
   - Да. Я...
   - Убийца, - прорычал он, поднялся и свирепо уставился на нее. - Ты убийца!
Ты как все женщины, у тебя нет ни души, ни сердца. Сделать такое!
   Он отвернулся и зашагал в сторону пруда. Линда последовала за ним,
совершенно сбитая с толку.
   - Джим, я ничего не понимаю. Чего ты так взбесился?
   - Ты должна стыдиться себя.
   - Но мне нужно было очистить дом. Ты ведь не думаешь, что я должна была жить
среди массы макетов?
   - Забудь все, что я говорил. Я еду на юг. Я не останусь с тобой, даже если
ты последний человек на Земле.
   Линда застыла и вдруг бросилась вперед, обогнав его. Когда он вошел в
лодочный домик, она стояла перед дверью в комнату для гостей.
   - Я нашла его, - сказала она, тяжело дыша. - Твоя дверь заперта.
   - Дай мне ключ, Линда.
   - Нет.
   Он шагнул к ней, она вызывающе взглянула на него и осталась на месте.
   - Вперед, - с вызовом сказала она. - Ударь меня.
   Он остановился.
   - О, я не дерусь с теми, кто не в моем весе.
   Они продолжали стоять друг перед другом в полнейшем затруднении.
   - Больно нужны мне эти вещи, - пробормотал, наконец, Майо. - Найду
где-нибудь не хуже.
   - Иди, собирайся, - ответила Линда. Она швырнула ему ключ и отступила в
сторону. Тогда Майо увидел, что в двери нет замка. Он открыл дверь, заглянул в
комнату, закрыл дверь и посмотрел на Линду. Ее лицо оставалось неподвижным, она
что-то бормотала. Он усмехнулся. Затем они оба разразились смехом.
   - Ну, - сказал Майо, - опять ты сделала из меня мартышку. Не хотел бы я
играть в покер против тебя.
   - Ты тоже силен блефовать, Джим. Я чуть не умерла со страху, когда ты пошел
на меня.
   - Ты должна знать, что я никогда не ударю тебя.
   - Догадываюсь. Теперь сядем и хорошенько все обсудим.
   - А, забудь это, Линда. Я потерял голову из-за дурацких макетов и...
   - Я имею в виду не лодки. Я имею в виду поездку на юг. Каждый раз, когда ты
выходишь из себя, ты хочешь уехать на юг. Зачем?
   - Я же говорил тебе, найти парней, которые разбираются в телевиденьи.
   - А зачем?
   - Тебе не понять.
   - Я постараюсь. Почему бы тебе не объяснить, чего ты добиваешься?.. Может, я
могу помочь тебе.
   - Ничем ты не можешь мне помочь. Ты же девушка.
   - По крайней мере, я могу выслушать. Можешь доверять мне, Джим. Разве мы не
друзья? Расскажи мне все.

   Ну, когда произошел взрыв (рассказывал Майо), я был в Беркшире с Джилом
Уоткинсом. Джил был моим приятелем, по-настоящему хорошим и сообразительным
парнем. Он два года проработал в МИТе до того, как закончил колледж. По
окончании он стал кем-то вроде главного инженера ВНХА, телевизионной станции в
Новой Гавани. У Джила было множество увлечений. Одним из них была опе...
селе... Не помню, как называется, это значит - исследование пещер.
   Итак, мы были в горном ущелье в Беркшире, проводили уик-энд под землей,
исследуя пещеру, пытаясь нанести ее на карту и вычислить, откуда течет
подземная река. У нас была с собой еда, припасы и спальные мешки. Внезапно наш
компас обезумел на целых двадцать минут, и это могло дать нам ключ к разгадке,
но Джил стал рассуждать о магнитных залежах и аномалиях.
   Когда в воскресенье вечером мы пошли назад, компас снова стал вести себя
совершенно дико. Тогда Джил понял, что случилось.
   - Христа ради, Джим, - сказал он, - произошло то, чего все боялись. Они
взорвали города, бомбами и радиацией отправили себя в ад, и мы должны убраться
подальше в проклятую пещеру, пока все не очистится.
   Итак, мы с Джилом вернулись, сели на голодный паек и оставались там, сколько
могли. Наконец, мы снова выбрались наружу и вернулись пешком в Новую Гавань.
Она была мертва, как и все остальное. Джил нашел приемник и попытался поймать
хоть какие-нибудь радиопередачи. Ничего. Тогда мы нагрузились консервами и
обошли всю округу: Бриджпорт, Уотерберн, Хаутворт, Спрингфилд, Провиденс,
Нью-Лондон... Большой сделали круг. Никого. Ничего. Тогда мы вернулись в Новую
Гавань, обосновались там и это была вполне хорошая жизнь.
   Днем мы запасались продуктами и возились с домом, поддерживая его в хорошем
состоянии. После ужина, к семи часам вечера Джил уходил в ВНХА и включал
станцию. Я шел в свой бар, отпирал его, подметал и включал телевизор. Джил
установил генератор и для него.
   Было очень забавно смотреть передачи, которые показывал Джил. Он начинал с
новостей и погоды, в которой всегда ошибался. У него был только "Альманах
фермера" и старый барометр, который выглядел, как настенные часы. Я не думаю,
чтобы он работал, или, может быть, Джил никогда не имел дела с погодой... Затем
он передавал вечернюю программу.
   У меня в баре был дробовик на случай налетов. Иногда что-нибудь в передачах
злило меня. Тогда я брал дробовик и стрелял от дверей бара в экран, потом
ставил другой телевизор. Я тратил два дня в неделю, собирая телевизоры по всему
городу.
   В полночь Джил выключал станцию, я запирал бар, и мы встречались дома за
чашкой кофе. Джил спрашивал меня, сколько телевизиров я подстрелил сегодня, и
смеялся, когда я рассказывал ему. Я расспрашивал его о том, что будет идти на
следующей неделе, и спорил с ним, показывать фильм или футбольный матч, записи
которых были в ВНХА. Я не слишком любил вестерны, а высокомудрые дискуссии
просто ненавидел.
   Но счастье отвернулось от нас: так было всю мою жизнь. Через два года я
обнаружил, что поставил последний телевизор, и встревожился. Тем же вечером
Джил показал один из коммерсов, где самоуверенная дамочка рекламировала
свадебные наряды вперемешку со стиральным порошком. Естественно, я схватил
ружье и только в последний момент удержался от выстрела. Затем он пустил фильм
о непонятом композиторе и еще несколько подобных вещей. Когда мы встретились
дома, меня прямо-таки всего трясло.
   - Что случилось? - спросил Джил.
   Я рассказал ему.
   - Я думал, тебе нравится смотреть передачи, - сказал он.
   - Только когда я могу стрелять в них.
   - Несчастный байстрюк, - рассмеялся он. - Теперь ты моя пленная аудитория.
   - Джил, может, ты изменишь программу? Войди в мое положение.
   - Будь благоразумен, Джим. ВНХА имеет разнообразные программы. Мы действуем
по принципу кафетерия - понемногу для каждого. Если тебе не нравится передача,
почему бы тебе не переключить канал?
   - Ну, это уж глупо. Ты же знаешь, черт побери, что у нас в Новой Гавани
только один канал.
   - Тогда выключи телевизор.
   - Не могу я выключать телевизор в баре. Он входит в программу развлечения
посетителей. Этак я потеряю всех своих клиентов. Джил, ты показываешь им
ужасные фильмы, как, например, прошлой ночью этот музыкальный про армию.
Песни, танцы и поцелуи на башнях танков.
   - Женщинам нравятся фильмы с военной начинкой.
   - А коммерсы? Женщины всегда насмехаются над всеми этими подтяжками,
волшебными сигаретами и...
   - А, - сказал Джил, - отправь в студию письмо.
   Я так и сделал и через неделю получил ответ:
   "Дорогой мистер Майо! Мы рады узнать, что Вы регулярно смотрите передачи
ВНХА, и благодарим Вас за интерес к нашей программе. Мы надеемся, что Вы будете
продолжать наслаждаться нашими передачами. Искренне Ваш Джилберт О. Уоткинс,
заведующий станцией". К письму были приложены два билета на выставку. Я показал
письмо Джилу. Он только пожал плечами.
   - Как видишь, ты столкнулся с трудностями, Джим, - сказал он. - Их не
волнует, нравятся тебе передачи или нет. Они только хотят знать, смотришь ли ты
их.
   Должен сказать тебе, два следующих месяца были для меня адом. Я не мог
выключать телевизор и не мог смотреть его, не стреляя из дробовика по дюжине
раз за вечер. Я тратил все свои силы, удерживаясь, чтобы не нажать на спусковой
крючок. Я весь изнервничался и понял, что должен что-нибудь с этим сделать,
чтобы обрести равновесие. Тогда однажды ночью я принес ружье домой и застрелил
Джила.
   Весь следующий день я чувствовал себя гораздо лучше и, открывая бар в семь
часов, бодро насвистывал. Я подмел помещение, протер стойку и затем включил
телевизор, чтобы послушать новости и сводку погоды. Ты не поверишь, но
телевизор был мертв. Не было изображения, не было даже звука. Мой последний
телевизор был мертв. Теперь ты понимаешь, зачем я стремлюсь на юг (объяснил
Майо) - я должен найти там местного телемастера.

   Когда Майо кончил свой рассказ, наступила долгая пауза. Линда внимательно
глядела на него, пытаясь скрыть огонек, который зажегся в ее глазах. Затем она
спросила с задумчивой беззаботностью:
   - Где он достал барометр?
   - Кто? Что?
   - Твой приятель Джил и его старый барометр. Где он достал его?
   - Ну, не знаю. Старинные вещи были одним из его хобби.
   - И он походил на часы?
   - Совершенно верно.
   - Французский?
   - Не могу сказать.
   - Бронзовый.
   - Кажется, да. Как твои часы. Это ведь бронза?
   - Да. Формой в виде солнца с лучами?
   - Нет, как твои часы.
   - Это солнце с лучами. И таких же размеров?
   - Точно.
   - Где он висел?
   - Разве я тебе не сказал? В нашем доме.
   - А где дом?
   - На Главной улице.
   - Какой номер?
   - Тридцать пять. Слушай, зачем тебе все это?
   - Просто так, Джим. Простое любопытство. Не обижайся. Пойду соберу вещи,
оставшиеся с пикника.
   - Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
   Она покосилась на него.
   - Нет. И не пытайся ехать один на машине. Механики встречаются еще реже, чем
телемастера.
   Он улыбнулся и исчез. После обеда открылась истинная причина его
исчезновения, когда он принес пачку нотных листов, поставил их на пианино и
подвел к пианино Линду. Она пришла в полный восторг.
   - Джим, ты ангел! Где ты нашел их?
   - В доме напротив. Четвертый этаж, вход со двора. Хозяина звать Горовиц. Там
было также много записей. Могу сказать тебе, было довольно хлопотно шариться в
полной темноте с одними спичками. Теперь смотри, видишь эти ноты? Это си, си
средней октавы. Для этого здесь поставлен белый ключ. Давай-ка лучше сядем
рядом. Подвинься...
   Урок продолжался два часа в полной сосредоточенности и так измучил их обоих,
что они разбрелись по своим комнатам, лишь пожелав друг другу спокойной ночи.
   - Джим, - позвала из своей комнаты Линда.
   - Да? - крикнул он.
   - Хочешь взять себе одну из моих кукол?
   - Нет. Огромное спасибо, Линда, но мужчин не интересуют куклы.
   - Я так и думала. Завтра я сделаю то, что интересует мужчин.

   На следующее утро Майо проснулся от стука в дверь. Он приподнялся в постеле
и попытался открыть глаза.
   - Да! Кто там? - крикнул он.
   - Это я, Линда. Можно войти?
   Он поспешно осмотрелся. Комната прибрана, ковер чист. Драгоценное вышитое
покрывало аккуратно сложено на туалетном столике.
   - О'кей, входи.
   Линда вошла в хрустящем, накрахмаленном платье. Она села на край
четырехспальной кровати и дружески хлопнула Майо по плечу.
   - Доброе утро, - сказала она. - Послушай, я оставлю тебя на несколько часов
одного. Мне нужно кое-куда съездить. Завтрак на столе, а к ленчу, я думаю,
вернусь. Олл райт?
   - Конечно.
   - Ты не будешь скучать?
   - Куда ты собралась?
   - Расскажу, когда вернусь. - Она протянула руку и взъерошила ему волосы. - Будь
хорошим мальчиком и не проказь. О, еще одно. Не входи в мою спальню.
   - Почему?
   - Просто не входи.
   Она улыбнулась и ушла. Через несколько секунд Майо услышал, как завелся
мотор и "джип" уехал. Одевшись, он сразу прошел в спальню Линды и огляделся.
Комната была, как всегда, прибрана, кровать застелена, а куклы любовно
рассажены на покрывале. Потом он увидел э т о.
   - Ну-у... - выдохнул он.
   Это была модель клипера с полной оснасткой. Мачты и перекладины были
неповреждены, но корпус шелушился, а от парусов остались одни обрывки. Он стоял
перед шкафом Линды, а рядом с ним была ее корзинка для шитья. Линда уже
нарезала свежее белое полотно для парусов. Майо опустился на колени перед
моделью и нежно коснулся ее.
   - Я выкрашу ее в черный цвет с золотой ватерлинией, - пробормотал он. - И
назову ее "Линда Н."
   Он был так глубоко тронут, что едва прикоснулся к завтраку. Он умылся,
оделся, взял дробовик, горсть патронов и пошел прогуляться по парку. Он
направился на юг, миновал игровые поля, гниющую карусель, заросший каток и,
наконец, вышел из парка и пошел по Седьмой Авеню.
   Потом он свернул на восток по Пятидесятой стрит и потратил много времени,
пытаясь прочитать лохмотья афиш, рекламирующих последнее представление
мюзик-холла в радиогородке. Затем он снова повернул на юг.
   Он остановился от внезапного лязга стали, точно гигантские мечи столкнулись
в титаническом поединке. Маленький табун низкорослых лошадей, испугавшись
лязга, рванул по другой стороне улицы. Их неподкованные копыта глухо
простучали по тротуару. Лязг прекратился.
   - Так вот где слышал эти звуки голубой дзей, - пробормотал Майо. - Но что
здесь за чертовщина?
   Он свернул на восток посмотреть, что там такое, но забыл об этом, когда
вышел к алмазному центру. Он был ослеплен сияющими в витринах голубовато-белыми
камнями. Дверь ювелирного торгового центра была распахнута и Майо на цыпочках
вошел внутрь. Когда он вышел, в руке у него была нить настоящего жемчуга,
обошедшаяся ему в сумму, равную годовой ренте за бар.
   Он прошел по Мэдисон Авеню и оказался перед магазином "Эберкроумби и Фитч".
Он долго слонялся по нему, пока не попал, наконец, к оружейному прилавку. Там
он потерял чувство времени, а когда пришел в себя, то увидел, что идет по Пятой
Авеню в направлении парка. В руке у него была итальянская автоматическая
винтовка, на сердце лежала вина, а на прилавке осталась расписка: "Авт.
Винтовка - 750 долларов. 6 коробок патр. - 18 долларов. Джеймс Майо".
   Было уже около трех, когда он вернулся в лодочный домик. Он вошел, стараясь
выглядеть непринужденно, надеясь, что винтовка экстра-класса, которую он нес,
останется незамеченной. Линда сидела за пианино спиной к нему.
   - Эй, - смущенно сказал Майо, - извини, что опоздал. Я... я принес тебе
подарок. Это настоящий. - Он вытащил из кармана жемчуг и протянул ей. И тут
увидел, что она плачет. - Эй, что случилось?
   Она не ответила.
   - Ты испугалась, что я сбежал от тебя? Могу только сказать... ну, что все
мои вещи здесь. И машина тоже. Ты только погляди...
   Она повернулась.
   - Я ненавижу тебя! - выкрикнула она.
   Он выронил жемчуг и отпрянул, вздрогнув от неистовства в ее голосе.
   - Что произошло?
   - Ты вшивый, дрянной лжец!
   - Кто? Я?
   - Утром я ездила в Новую Гавань. - Ее голос дрожал от гнева. - На Главной
улице не осталось ни одного дома. Они все сметены. Там нет телестанции ВНХА.
Все здания разрушены.
   - Нет...
   - Да! И я ходила в твой бар. На улице перед ним нет кучи разбитых
телевизоров. Есть только один, стоящий в баре. В остальном бар - свинарник. Ты
жил там все время. Один, в заднем помещении. Там только одна кровать. Это была
ложь! Все ложь!
   - Зачем же мне было врать тебе?
   - Ты не стрелял ни в какого Джила Уоткинса!
   - Клянусь тебе, что стрелял. Из обоих стволов. Он сам напросился.
   - И нет у тебя никакого телевизора, нуждающегося в ремонте.
   - Есть.
   - А даже если его и отремонтировать, то нет телестанции.
   - Подумай сама, - сердито сказал он, - за что бы я застрелил Джила, если бы
не было никаких телепередач?
   - Если он мертв, то как он может показывать телепередачи?
   - Что? Но ты же только что сказала, что я не убивал его.
   - О, ты сумасшедший! Ты совсем спятил! - Она вхлипнула. - Ты описал так
точно барометр, потому что увидел мои часы. И я поверила в твою безумную ложь.
Мне захотелось иметь барометр под пару к часам. Я уже несколько лет ищу
что-нибудь такое. - Она подбежала к стене и стукнула кулачком рядом с часами. - Его
место здесь. Здесь! Но ты лжец, ты сумасшедший. Там никогда не было
никакого барометра.
   - Кто здесь сумасшедший, так это ты, - закричал он. - Ты так старательно
украшаешь свой дом, что для тебя больше ничего не существует.
   Она метнулась по комнате, схватила дробовик и прицелилась в него.
   - Убирайся отсюда. Сию же минуту. Убирайся или я убью тебя. Я не хочу больше
тебя видеть.
   Отдача дробовика швырнула ее назад, дробь просвистела над головой Майо и
попала в полку. Фарфор разлетелся вдребезги, посыпались осколки. Линда
побледнела.
   - Джим! Боже, ты цел? Я не хотела... это произошло...
   Он шагнул вперед, слишком взбешенный, чтобы отвечать. И когда он поднял
руку, чтобы ударить ее, издалека донеслось: БЛАМ, БЛАМ, БЛАМ! Майо застыл.
   - Ты слышала? - прошептал он.
   Линда кивнула.
   - Это не просто шум. Это сигнал.
   Майо схватил дробовик, выскочил на улицу и выпалил из второго ствола в
воздух. Пауза. Затем снова донеслись отдаленные взрывы: БЛАМ, БЛАМ, БЛАМ! Они
сопровождались странным сосущим звуком. Над парком поднялась туча испуганных
птиц.
   - Там кто-то есть, - возликовал Майо. - Боже, говорю тебе, я кого-то нашел.
Вперед!
   Они побежали на север. На бегу Майо нашарил в кармане патроны, перезарядил
ружье и снова выстрелил.
   - Спасибо тебе за то, что выстрелила в меня, Линда.
   - Я не стреляла в тебя, - запротестовала она. - Это вышло случайно.
   - Счастливейшая в мире случайность. Они могли пройти мимо и не узнать о
нас. Но черт побери, из каких винтовок они стреляли? Я никогда не слышал
подобных выстрелов, а уж я-то их наслушался. Подожди-ка минутку.
   На маленькой площадке, где была статуя Страны Чудес, Майо остановился и
поднял дробовик, чтобы выстрелить, затем медленно опустил его. Он сделал
глубокий вдох и резко сказал:
   - Поворачивай. Мы возвращаемся в дом. - Он развернул ее лицом на юг. Из
добродушного медведя он вдруг превратился в барса.
   - Джим, что случилось?
   - Я испугался, - проворчал он. - Черт побери, я испугался и не хочу, чтобы
ты испугалась тоже. - Снова раздался тройной залп. - Не обращай внимания, - приказал
он. - Мы возвращаемся домой. Идем.
   Она не сделала ни шагу.
   - Но почему? Почему?
   - От них нам ничего не нужно. Поверь мне на слово.
   - Откуда ты знаешь? Ты должен сказать мне все.
   - Ради Христа! Ты не оставишь меня в покое, пока до всего не докопаешься,
да? Хорошо. Хочешь, я объясню, почему пахло пчелами, почему рушатся дома и все
остальное? - Он повернул голову Линды и показал ей памятник Страны Чудес. - Смотри.
   Искусный скульптор удалил головы Алисы, Безумного Шляпника, Мартовского
Зайца и заменил их вздымающимися головами насекомых с саблями жвал, антеннами
и фасеточными глазами. Они были из полированной стали и сверкали с неожиданной
свирепостью. Линда странно всхлипнула и повалилась на Майо. Снова раздался
тройной сигнал.
   Майо схватил Линду, поднял на плечо и неуклюже побрел к пруду. Через
несколько секунд она пришла в себя и застонала.
   - Замолчи, - прорычал он, - скулежь не поможет. - Перед лодочным домиком он
поставил ее на ноги. Она тряслась, но пыталась держать себя в руках. - У дома
были ставни, когда ты переехала в него? Где они?
   - В куче, - с трудом произнесла она. - За решетками.
   - Я прилажу их. А ты наполни все ведра водой и стаскай их на кухню. Иди.
   - Дело идет к осаде?
   - Поговорим позже. Иди же!
   Она наполнила ведра, затем помогла Майо забить последние ставни на окнах.
   - Все в порядке, теперь иди в дом, - приказал он.
   Они вошли, заперли и забаррикадировали дверь. Через щели ставней пробивались
слабые лучи заходящего солнца. Майо стал распаковывать патроны для
автоматической винтовки.
   - У тебя есть какое-нибудь оружие?
   - Где-то валяется револьвер 22-го калибра.
   - Патроны?
   - Кажется, есть.
   - Приготовь их.
   - Дело идет к осаде? - повторила она.
   - Не знаю. Я не знаю, кто они, что они или откуда они пришли. Я только знаю,
что мы должны приготовиться к худшему.
   Послышались отдаленные взрывы. Майо поднял взгляд, прислушиваясь. Теперь
Линда рассмотрела его в полумраке. Его лицо было словно высечено из камня.
Грудь блестела от пота. Он выделял мускусный запах запертого в клетку льва.
Линда с трудом подавила желание прикоснуться к нему. Майо зарядил винтовку,
поставил ее рядом с дробовиком и стал бродить от окна к окну, внимательно
вглядываясь через щели наружу.
   - Они нас найдут? - спросила Линда.
   - Может быть.
   - Эти головы такие ужасные.
   - Да.
   - Джим, я боюсь. Я никогда в жизни так не боялась.
   - Я не виню тебя за это.
   - Сколько мы будем ждать?
   - Час, если они настроены дружественно. Два-три часа, если нет.
   - П-почему так?
   - Если они остерегаются, то будут более осторожны.
   - Джим, что ты, по правде, думаешь?
   - О чем?
   - О наших шансах?
   - Ты в самом деле хочешь знать?
   - Пожалуйста.
   - Мы мертвы.
   Она зарыдала. Он бешено затряс ее.
   - Прекрати. Иди найди свое оружие.
   Шатаясь, она пересекла гостиную, увидела ожерелье, которое уронил Майо, и
подняла его. Она была так ошеломлена, что автоматически надела ожерелье. Затем
она прошла в свою темную спальню и оттащила от дверок шкафа модель корабля. В
шкафу она нашла револьвер и достала его вместе с коробкой патронов.
   Потом она подумала, что ее платье неподходяще для такого критического
момента. Она достала из шкафа свитер, рабочие брюки и ботинки. Затем сняла с
себя все, чтобы переодеться. Только она подняла руки, чтобы расстегнуть
ожерелье, как в спальню вошел Майо, прошел к окну и стал всматриваться наружу.
Отвернувшись от окна, он увидел ее.
   Он замер. Она тоже не могла шевельнуться. Глаза их встретились, и она
задрожала, пытаясь прикрыться руками. Он шагнул вперед, споткнулся о модель
яхты и пинком отбросил ее с дороги. В следующее мгновение он завладел ее телом
и ожерелье полетело прочь. Тогда она потянула его на кровать, свирепо срывая с
него рубашку, и ее любимые куклы были отброшены в сторону вместе с яхтой,
ожерельем и всем остальным миром.

                               Альфред БЕСТЕР

                        И ЖИВУТ НЕ ТАК, КАК ПРЕЖДЕ...

     Дочь Севера, сидевшая за рулем джипа, выглядела  просто  божественно.
Ее светлые волосы были собраны на затылке  в  хвост  такой  длины,  что  в
эпитет "конский" он уже не умещался. Легкие  сандалии,  потрепанные  синие
джинсы - больше на ней не было  абсолютно  ничего.  Разве  что  прекрасный
загар. Сложена она была изумительно. Когда джип, свернув  с  Пятой  Авеню,
въезжал по ступенькам к дверям  библиотеки,  груди  девушки  восхитительно
подпрыгивали.
     Остановив машину у входа в библиотеку, она направилась  было  внутрь,
как вдруг ее внимание привлекло нечто на  противоположной  стороне  улицы.
Она в нерешительности остановилась, пристально вглядываясь, затем  уронила
взгляд на свои джинсы  и  состроила  гримаску.  Не  колеблясь  более,  она
скинула брюки и швырнула их в голубей, обсиживавших, как  всегда,  ступени
библиотеки.  Голуби  перепуганно  вспорхнули,  девушка  же  спустилась   к
проезжей части, перешла через улицу и остановилась у  витрины,  в  которой
было выставлено шерстяное платье темно-синего цвета -  с  высокой  талией,
длинной юбкой, и, ко всем  прочим  достоинствам,  не  слишком  попорченное
молью. На ценнике значилось: "79 долларов 90 центов".
     Девушка принялась бродить по улице между остовами  автомобилей,  пока
не нашла отвалившееся крыло. Она расколотила им стеклянную дверь магазина,
аккуратно переступила осколки  и,  войдя,  принялась  перебирать  покрытые
слоем пыли платья. Найти подходящее по росту оказалось нелегко, и в  конце
концов  она,  оставив  попытки  отыскать  платье  темно-синего  трикотажа,
остановилась на платье из темной шотландки двенадцатого размера, уцененном
со 120 долларов до 99 долларов 90 центов. Открыв учетную книгу, она  сдула
с нее пыль, взяла карандаш и старательно  вывела:  "В  кред.  99  дол.  90
центов - Линда Нильсен".
     Затем она вернулась к  библиотеке  и  прошла  сквозь  парадные  двери
(которые ей целую неделю  пришлось  проламывать  кувалдой).  За  пять  лет
вестибюль был до невозможности загажен обжившими его голубями, и чтобы  не
попасть  под  бомбардировку  девушке  пришлось  промчаться   через   холл,
прикрывая голову руками. Поднявшись на третий этаж,  она  прошла  в  отдел
репродукций, где, как обычно, заполнила регистрационную карточку:

                    Дата - 20 июня 1981 года.
                    Имя - Линда Нильсен.
                    Адрес - Центральный Парк, павильон
                                         игрушечных кораблей.
                    Род занятий - Последний человек на Земле.

     Когда она впервые прорвалась в библиотеку,  с  заполнением  последней
графы у нее были  трудности.  Строго  говоря,  ей  следовало  бы  написать
"Последняя женщина на Земле", но такая формулировка могла быть  воспринята
как проявление полового шовинизма, а вариант "Последняя  личность"  звучал
на редкость глупо, как если бы выпивку назвать спиртными напитками.
     Девушка сняла со стеллажей альбомы и принялась их просматривать.  Она
совершенно отчетливо представляла, что ей нужно: что-нибудь исполненное  в
теплых тонах, плюс чуть-чуть голубого, и чтобы  влезло  в  рамку  размером
двадцать на тридцать.  В  ее  спальне  это  смотрелось  бы  бесподобно.  В
бесценной коллекции репродукций  Хирошига  она  обнаружила  прелестненький
пейзажик. Сделав отметку в карточке, она оставила ее на столе библиотекаря
и вышла, унося репродукцию.
     По пути вниз она сделала остановку в абонементном отделе и, подойдя к
полкам, выбрала два учебника итальянского языка и итальянский же  словарь.
Затем  она  вышла  через  вестибюль,  залезла  в  джип  и   сложила   свои
приобретения на переднем сидении около своей подружки - изысканной  работы
куклы из дрезденского фарфора. Вслед за тем она развернула листок-памятку,
на котором значилось:

                           Яп. репр.
                           Итал.
                           Рам. карт. 20х30
                           Рак. суп.
                           Полир. паста
                           Стир. порошок
                           Меб. лак
                           Швабра

     Первые две  строчки  она  тут  же  вычеркнула,  положила  бумажку  на
приборный щиток, села за руль и съехала вниз по ступенькам. Путь ее  лежал
дальше по Пятой Авеню,  ей  приходилось  прокладывать  себе  дорогу  среди
разбитых машин. Когда джип проезжал мимо развалин Собора  Святого  Патрика
на Пятидесятой улице,  прямо  перед  капотом  бог  знает  откуда  появился
человек.
     Он выступил из-за груды кирпичей и пошел через улицу, не озаботившись
даже  посмотреть  по  сторонам.  Девушка   ахнула,   влепила   ладонью   в
давным-давно сломанный гудок и так ударила по тормозам, что джип занесло и
он врезался в останки автобуса  номер  три.  Человек  издал  дикий  вопль,
подскочил футов на десять и застыл, уставившись на нее.
     - Растяпа ненормальный! - завопила девушка. - Ты что, не видишь, куда
тебя несет? Ты что, думаешь, что ты один во всем городе?
     Он смотрел на нее, потеряв дар  речи.  Это  был  высокий  мужчина,  с
густыми, чуть тронутыми сединой, волосами, обветренным лицом  и  рыжеватой
бородой. На нем была старая армейская форма и  лыжные  ботинки,  на  спине
висел туго набитый рюкзак с прикрученным к нему свернутым одеялом. В руках
он  держал  снаряженную  винтовку,  а  из  карманов  его  что  только   ни
высовывалось. Больше всего он напоминал золотоискателя.
     - Господи, - пробормотал он хрипло. - Наконец-то хоть  кто-нибудь.  Я
же знал, я всегда знал, что кого-нибудь я да найду... - Тут он заметил  ее
длинные  чудесные  волосы  и  лицо  его  приняло   несколько   озадаченное
выражение. - Вот те раз! Девка. Не везет, так уж во всем...
     - Что, совсем спятил? -  спросила  она.  -  Прешься,  как  дурак,  на
красный свет!
     Он в замешательстве огляделся.
     - На красный свет?..
     - Ну да, да, да, да, светофора здесь нет, но по  сторонам-то  ты  мог
посмотреть?
     - Виноват, леди. Честно говоря, я  не  подозревал,  что  здесь  такое
движение.
     - Соображать надо хоть чуть-чуть, - проворчала она,  выводя  джип  из
развалин автобуса.
     - Эй, леди, подождите, пожалуйста!
     - Что такое?
     - Послушайте, вы понимаете что-нибудь в ти-ви? В  электронике  и  так
далее...
     - Ты что, издеваешься?
     - Да нет, что вы. И не думал...
     Она фыркнула и хотела было продолжить путь  по  Пятой  Авеню,  но  он
стоял на пути и не думал отойти в сторону.
     - Пожалуйста, леди, - настойчиво повторил он. - У меня  действительно
есть причины спрашивать об этом. Так как?
     - Нет.
     - Проклятье! Невезуха сплошняком... Леди, вы меня простите, но нет ли
у вас здесь каких-нибудь знакомых ребят?
     - Никого здесь нет. Во всем городе только я. Я - последний человек на
Земле.
     - Забавно. Я всегда думал, что это я - последний...
     - Тогда я - последняя.
     Он затряс головой.
     - Да нет, где-нибудь точно должны быть еще люди, не может быть, чтобы
не было. Как же иначе?  Может,  на  юге,  как  вы  думаете?  Я-то  сам  из
Нью-Хэйвн, и, наверное, если идти туда,  где  слегка  потеплее,  то  можно
встретить парней, которые разбираются...
     - В чем?
     - А, женщинам все равно не понять... Не в обиду  вам  будет  сказано,
конечно.
     - Ну, если вам нужно на юг, то это в другую сторону.
     - Но юг ведь там, верно? - спросил он, указывая вдоль Пятой Авеню.
     - Да, но там тупик. Манхэттэн пока еще остров.  Вам  нужно  подняться
выше по улице и по мосту Джорджа Вашингтона перейти в Джерси.
     - Выше?
     - Идите прямо по Пятой до Кафедрального Парка, потом через  Вест-Сайд
и Ривер-Сайд. Не заблудитесь.
     Он беспомощно посмотрел на нее.
     - Впервые в Нью-Йорке?
     Он кивнул.
     - Ладно, - сказала она. - Садитесь, подброшу.
     Она переложила книги и куклу на заднее сидение и он устроился рядом с
ней. Дав газ, она бросила взгляд на его изношенные ботинки.
     - Все пешком?
     - М-м.
     - А почему не на колесах?  Полно  же  машин  на  ходу,  и  бензин  не
проблема.
     - Водить не умею, - уныло пояснил он, - только и всего.
     Он вздохнул. Рюкзак тяжело качнулся возле  ее  плеча.  Она  принялась
украдкой разглядывать незнакомца. Мощная  грудь,  крепкая  спина,  сильные
ноги.  Большие  тяжелые  руки.  Мускулистая  шея.  С  минуту  она   что-то
прикидывала, затем кивнула своим мыслям и затормозила.
     - Что такое? - спросил он. - Мы дальше не поедем?
     - Как тебя зовут?
     - Майо. Джим Майо.
     - Я - Линда Нильсен.
     - А-а, очень приятно. Так что, едем?
     - Слушай, Джим, у меня к тебе дело.
     - Дело? - он посмотрел на  нее  с  некоторой  тревогой.  -  Интересно
узнать, какое, леди... Линда, то есть. Но дело, знаете ли, такое, мне  тут
кое-чем надо заняться, так что я все время буду занят, довольно  дол...  -
под ее пристальным взглядом его голос сошел на нет.
     - Джим, если ты мне поможешь, то и я тебе помогу.
     - В чем, например?
     - Видишь ли, мне бывает ужасно тоскливо. Особенно по  ночам.  Днем-то
еще ничего, днем всегда находится чертова уйма дел, но ночью...
     - Бывает, - пробормотал он.
     - Так вот, я все думаю - как бы с этим справиться?
     - А я-то тут при чем? - нервно спросил он.
     - Почему бы тебе не задержаться в Нью-Йорке? Чуть-чуть. Я научила  бы
тебя водить машину. И автомобиль помогла бы найти, чтобы тебе не  пришлось
добираться на юг автостопом...
     - А что, это мысль. Трудно научиться водить?
     - Ерунда, я научу тебя за пару дней.
     - Не думаю, что у меня так быстро...
     - Ладно, не пару дней, так пару недель - какая разница? Зато  сколько
времени ты потом выиграешь на машине!
     - Ах ты, - сказал он. - Здорово.
     Тут он спохватился.
     - А что от меня потребуется?
     На ее личике вспыхнула страсть.
     - Джим, ты поможешь мне перетащить рояль.
     - Рояль? Какой еще рояль?
     - Большой "Стейнвей" красного дерева. Он на Сорок  седьмой.  Ум-мираю
от желания поставить его у себя. Он прямо просится в гостиную...
     - Ты обставляешь квартиру?
     - Да, и как будет здорово сесть за клавиши после обеда...  Нельзя  же
все время слушать записи! Я все  продумала:  самоучители,  руководства  по
настройке - все есть, но я никак не могу перетащить к себе рояль.
     - Да, но... Рояли-то, наверное, есть во многих  квартирах,  -  сказал
он. - Несколько сотен, не меньше, если подумать. Что бы тебе не поселиться
в одной из таких квартир?
     - Ни за что!  Бросить  мой  домик?!  Я  пять  лет  его  обставляла  -
картинка, а не дом! И, потом, там вода рядом.
     Он кивнул.
     - Да, вода - это всегда проблема. Где это ты так устроилась?
     - В Центральном Парке, в домике, где раньше хранились  модели  всяких
парусников. Он стоит как раз возле пруда. Чудесный уголок, я там  идеально
все устроила. И вдвоем перетащить туда рояль будет совсем нетрудно.
     - Ну, Лина, я не знаю...
     - Линда.
     - Да, прости, я...
     - Я смотрю, ты сильный. Чем занимался до всего этого?
     - Борец-профессионал.
     - Ого! Я так и знала.
     - Да ну, я уж давно это бросил. Открыл свое  дело  в  Нью-Хэйвн.  Бар
"Мужской разговор". Не слыхала?
     - Нет, к сожалению.
     - Спортсмены его любили... А ты чем промышляла?
     - Исследованиями для ББДО.
     - Это еще что?
     - Так, рекламное агентство... - отмахнулась она.  -  Потом  расскажу,
если захочешь.  Научишься  водить,  перевезем  сначала  рояль,  потом  еще
кое-что... но это терпит. И - на юг.
     - Но, Линда, я не знаю...
     Она взяла его за руку.
     - Джим, будь же спортсменом. Остановишься у меня. Я отлично  готовлю,
и у меня есть миленькая комната для гостей...
     - Для кого? Ты же была последним человеком на Земле...
     - Что за глупый вопрос? Где ты видел приличный дом  без  комнаты  для
гостей? Тебе там понравится. На газонах у меня огород и садик,  ты  будешь
купаться, найдем тебе новенький "ягуар"... Есть у меня один на  примете  -
как только что с фабрики.
     - Мне бы лучше "кадиллак".
     - Да что хочешь, то и будет! Ну, так что? По рукам?
     - Ладно, Линда, - неохотно пробормотал он. - Будь по-твоему.

     Домик  был  и  вправду   прелестный:   многоярусная   крыша,   крытая
позеленевшей медью, крупная кладка стен и окна в  глубоких  нишах.  Мягкие
лучи июньского солнца сверкали на  голубом  зеркале  овального  пруда;  по
воде, громко крякая, шлепали лапами одичавшие утки. Лужайки, поднимающиеся
по склонам впадины вокруг пруда, были аккуратно  разделены  на  террасы  и
обработаны.
     Окнами фасада дом смотрел на запад, и  Центральный  Парк  тянулся  от
него вдаль, как огромная запущенная усадьба.
     Майо задумчиво поглядел на пруд.
     - Здесь должны были быть модели кораблей...
     - Когда я въехала, в доме их было полно, - сказала Линда.
     - В детстве я всегда хотел получить модель корабля. Однажды даже... -
Майо оборвал  себя.  Откуда-то  издалека  донеслись  пронзительные  звуки:
беспорядочные сильные удары, как будто камни перекатывались под водой. Все
прекратилось так же неожиданно, как и началось.
     - Это что? - спросил Майо.
     Линда пожала плечами.
     - Точно не знаю. Похоже, город разваливается. Ты же видел, там и  сям
разрушенные здания. Придется привыкать, - она вновь загорелась. -  Заходи!
Хочу все тут показать.
     Она вся сияла от гордости и так  и  сыпала  словами,  поясняя  детали
планировки, в которых Майо ничего не понимал. Но даже  на  него  произвели
впечатление викторианская  гостиная,  спальня  в  стиле  ампир,  настоящая
сельская кухня с печкой на керосине. Комната  для  гостей  в  колониальном
стиле с кроватью  под  балдахином,  задрапированной  коврами  и  увешанной
светильниками, привела его в замешательство.
     - Все это такое... какое-то очень уж девичье, а?
     - Еще бы. Я же девушка.
     - Да-да, конечно. Я и говорю, - Майо беспокойно оглянулся.  -  Ну,  у
парней все вещи не такие хрупкие. Ты уж не обижайся.
     - Не бойся, кровать выдержит. Теперь запомни, Джим: ноги на покрывало
не клади, на ночь его убирают. Если обувь грязная, снимай ее у входа.  Эти
ковры я взяла в музее и хочу, чтобы они были в порядке. У тебя есть  смена
белья?
     - Только то, что на мне.
     - Завтра достанем тебе новую одежду. Та, что на тебе, так грязна, что
ее и стирать не стоит.
     - Слушай, - сказал он отчаянно. - Я, наверное, устроюсь в парке.
     - Прямо на земле? Почему?
     - Э-э, я как-то больше уж привык так, а не в домах... Но  ты,  Линда,
не беспокойся. Если буду нужен - я рядом.
     - Нужен? Для чего?
     - Ты только свистни.
     - Чушь, - твердо сказала Линда. - Ты мой гость  и  останешься  здесь.
Выметаемся отсюда: я собираюсь заняться обедом. Вот черт!  Забыла  раковый
суп.
     Она подала обед, приготовленный из консервов, но с большой  выдумкой.
Стол был сервирован изысканным  фарфором  Фарницетти  и  датским  столовым
серебром. Еда была девичья, и Майо,  пообедав,  остался  голоден,  хотя  и
промолчал из вежливости. Он слишком устал,  чтобы,  придумав  убедительную
причину, отлучиться  и  заправиться  чем-нибудь  более  основательным.  Он
доплелся до кровати, вспомнил, что  туфли  надо  переодеть,  зато  начисто
забыл про покрывало.
     Утром его разбудило громкое кряканье и хлопанье  крыльев.  Вскочив  с
кровати, он подбежал к окну и обнаружил, что всех  уток  разогнало  нечто,
издали похожее на красный мячик. Не без  труда  прогнав  остатки  сна,  он
понял, что это купальная шапочка Линды. Потягиваясь и зевая, Майо поплелся
к пруду. Линда издала жизнерадостный визг, поплыла к берегу и выбралась из
воды. Кроме купальной шапочки на ней не было ничего. Капли и брызги так  и
летели от нее, так что Майо даже попятился.
     - Доброе утро! Выспался?
     - Доброе. Еще не понял. Всю ночь в спину  упирались  какие-то  рейки.
Ух, вода, видать, холодная. Ты вся в пупырышках.
     - Вода изум-мительная! - она стянула шапочку и тряхнула  волосами.  -
Где полотенце? А, вот оно. Ныряй, Джим! Получишь огромное удовольствие.
     - Не люблю, когда холодно.
     - Не будь размазней!
     Удар грома расколол утреннюю тишину. Майо в изумлении глянул в чистое
небо.
     - Что за черт? - сказал он.
     - Тихо, - скомандовала Линда.
     - Похоже на сверхзвуковой самолет.
     - Вот оно! - крикнула Линда, указывая на запад. - Видишь?
     Один  из  небоскребов  Вест-Сайда  удивительным   образом   сминался,
погружаясь сам в себя, словно складной стаканчик, и извергая из своих недр
ливень  кирпичей  и  карнизов.  Обнажившиеся  балки  дрожали  и   гнулись.
Мгновением позже они услышали грохот.
     - Ох ты, вот так так... - потрясенно прошептал Майо.
     - Упадок и Разрушение  Имперского  Города  [так  называют  Нью-Йорк].
Привыкай. И все же окунись, Джим. Я принесу полотенце.
     Она вбежала в дом. Он сбросил шорты и носки, но когда Линда вернулась
с  огромным  купальным  полотенцем,  Майо  все  еще  стоял  на  берегу,  с
несчастным видом пробуя воду ногой.
     - Жутко холодно, Линда, - пожаловался он.
     - Разве ты не принимал холодный душ, когда был борцом?
     - Я? Только горячий. Кипяток.
     - Джим, если ты будешь так и стоять столбом, ты никогда не  решишься.
Посмотри, ты уже дрожать начинаешь. Это что у тебя на поясе, татуировка?
     - Что? А, ну да. Это питон, в пять цветов. Он  обвился  вокруг  меня,
видишь? - он гордо повернулся,  демонстрируя  питона  со  всех  сторон.  -
Заполучил его в армии. В Сайгоне, в шестьдесят четвертом. Азиатский питон.
Элегантно, а?
     - Больно было?
     - Вообще-то нет. Кое-кто треплется, что татуировка  -  это  китайская
пытка, но это они просто пускают пыль в глаза. Разве что щекотно.
     - Ты служил в шестьдесят четвертом году?
     - Так точно.
     - Сколько тебе было лет тогда?
     - Двадцать.
     - Значит, сейчас тридцать семь?
     - Тридцать шесть, тридцать седьмой.
     - То есть, ты поседел раньше времени?
     - Надеюсь.
     Она внимательно оглядела его.
     - Знаешь что? Если все же решишься, постарайся не намочить волосы.
     И побежала назад в  дом.  Майо,  устыдившись  своей  нерешительности,
заставил себя прыгнуть "солдатиком" в  пруд.  Когда  Линда  вернулась,  он
стоял по груди в воде и плескал водой на  лицо  и  плечи.  Линда  принесла
табурет, ножницы и гребешок.
     - Разве не чудесно?
     - Нет.
     Она рассмеялась.
     - Ладно, вылезай. Хочу тебя постричь.
     Он выбрался из пруда, вытерся и покорно сидел на табурете,  пока  она
его стригла.
     - Бороду тоже. Хочу увидеть, как ты выглядишь на самом деле.
     Он состригла бороду до такой степени,  чтоб  ее  можно  было  сбрить,
оглядела творение своих рук и удовлетворенно кивнула.
     - Очень мило!
     - Да ладно! - он покраснел.
     - На плите бак горячей воды. Иди брейся.  Одеваться  не  трудись.  Мы
достанем после завтрака новую одежду для  тебя,  ну  а  потом...  Потом  -
рояль!
     - Не могу же я идти по улицам голый - он был шокирован.
     - Не говори глупостей. Кто тебя увидит? Быстренько!
     Они подъехали к универмагу "Аберкромби и Фитч" на угол Мэдисон  Авеню
и Сорок Пятой стрит. Майо был скромно опоясан полотенцем. Линда  сообщила,
что в этом магазине она  многолетний  клиент,  и  продемонстрировала  кипу
накопившихся за эти годы долговых расписок. Пока она,  взяв  дело  в  свои
руки, пошла за покупками, Майо внимательно  их  изучал.  К  тому  времени,
когда Линда вернулась, нагруженная  одеждой,  вернулась,  он  почти  успел
потерять самообладание.
     - Джим, я принесла  чудесные  мокасины  из  лосиной  кожи,  охотничий
костюм, шерстяные носки, и матросские блузы, и...
     - Постой, - перебил он. - Ты знаешь общую сумму своего  долга?  Почти
тысяча четыреста долларов.
     - Неужели? Сперва примерь шорты. Они непромокаемые.
     - Ты, видно, рехнулась, Линда. На что тебе сдался весь этот утиль?
     - Посмотри,  носки  не  малы?  Какой  утиль?  Я  брала  только  самое
необходимое.
     - Да ну? К примеру... - он перебрал  пачку  расписок.  -  К  примеру:
"Подводная маска с очками из плексигласа, одна,  девять  девяносто  пять"?
Это зачем?
     - Чтобы видеть под водой, когда буду чистить пруд.
     - А "Комплект  столовых  приборов  из  нержавеющей  стали  на  четыре
персоны, тридцать девять-пятьдесят"?
     - На случай, когда я ленюсь и  не  хочу  кипятить  воду.  Нержавеющую
сталь можно мыть холодной водой. Ох, Джим, ты только посмотри в зеркало, -
восхитилась она. - Ты просто романтический герой, прямо охотник  на  львов
из рассказов Хэмингуэя!
     Он покачал головой.
     - Не понимаю, как ты будешь выбраться из долговой ямы.  Надо  следить
за своими тратами, Линда. Может, лучше забыть о рояле, а?
     - Никогда, - упрямо сказала Линда. - Неважно, сколько он стоит. Рояль
- это капиталовложение на всю жизнь. Это всегда окупается!
     В выставочных  залах  "Стейнвея"  Линда  то  путалась  под  ногами  и
суетилась, не в силах противостоять азарту, то была на удивление  деловой.
После бесконечного дня,  после  изматывающих  "Ну-ка,  взяли!  Ну-ка,  еще
раз!", сооружения сомнительных с инженерной точки  зрения  конструкций  из
аварийных блоков и рычагов, после марш-броска с  разваливающейся  тележкой
по Пятой Авеню, они, наконец, водворили рояль в гостиную. Майо в последний
раз  попытался  качнуть  рояль,  убедился,  что  тот  стоит   прочно,   и,
обессиленный, опустился на пол.
     - О-хо-хо! - простонал он. - Уж лучше бы я шел на юг пешком!
     - Джим! - Линда пылко бросилась ему на шею. - Джим, ты ангел! С тобой
все в порядке?
     - О'кей, - проворчал он. - Слезь с меня, Линда. Не вздохнуть.
     - Мне тебя никогда не отблагодарить! Мечтала об этом целую  вечность!
Что для тебя сделать? Чего ты хочешь? Проси что угодно!
     - Увы, - сказал он. - Постричь меня ты уже успела.
     - Я серьезно!
     - Водить-то меня научишь?
     - Конечно. Буду изо всех сил стараться, чтобы ты побыстрее  научился.
Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.
     Линда пересела в кресло, ее взгляд вернулся к роялю.
     - Столько шороху из ничего, - сказал он, поднимаясь на ноги.  Сел  за
рояль, смущенно ухмыльнулся ей через плечо, выпрямился - и, спотыкаясь  на
каждой ноте, заиграл менуэт до-мажор.
     Линда встрепенулась и уставилась на него.
     - Ты играешь?! - прошептала она.
     - Не-а. Так, брал уроки в детстве.
     - И можешь читать ноты?
     - Было дело.
     - И смог бы научить меня?!
     - Надеюсь... Вообще-то это нелегко. А вот еще такое я играл...  -  Он
стал увечить "Зеленые рукава".  Его  ошибки  в  сочетании  с  расстроенным
роялем создавали совершенно убийственный эффект.
     - Прекрасно, - выдохнула Линда.  -  Просто  прекрасно!  -  Ее  взгляд
уперся в его спину, и на  лице  постепенно  утвердилось  выражение  твердо
принятого решения. Она поднялась, тихо подошла к Майо и положила ему  руку
на плечо.
     Он поднял взгляд.
     - Что?
     - Ничего. Ты поиграй. Я приготовлю обед.
     Но оставшуюся часть вечера она была так погружена в свои  мысли,  что
Майо занервничал и ускользнул спать пораньше.
     На следующий день они сумели найти машину  на  ходу  не  раньше  трех
часов, и это был не "кадиллак", а закрытый "шевроле":  Майо  не  улыбалось
быть предоставленным всем ветрам в машине с открытым верхом.  Они  выехали
из гаража на Десятой Авеню и вернулись в Ист-Сайд, где  Линда  чувствовала
себя как дома. Она призналась, что границы ее мира простирались  от  Пятой
до Третьей Авеню и от Сорок Второй до Восемьдесят Шестой Стрит. Вне  этого
квадрата она чувствовала себя неуютно.
     Она передала руль Майо и заставила его болтаться туда-сюда по Пятой и
Мэдисон Авеню, отрабатывая остановку и старт.  Пять  раз  он  застревал  в
завалах, одиннадцать раз мотор глох,  а  однажды,  дав  задний  ход,  Майо
въехал в витрину, которая, к счастью, не была застеклена. Его била нервная
дрожь.
     - И впрямь тяжело, - пожаловался он.
     - Дело практики - уверила она. - Не волнуйся. Потренируемся  месяц  -
будешь асом.
     - Целый месяц!
     - Ты же говорил, что медленно обучаешься?  Так  что  я  не  виновата.
Остановись-ка здесь на минутку.
     Шевроле рывком остановился. Линда вышла.
     - Подожди меня.
     - Что стряслось?
     - Сюрприз!
     Она вбежала в магазин. Когда через полчаса она вернулась, на ней было
тонкое черное платье, жемчужное  ожерелье  и  вечерние  туфли  на  высоком
каблуке. Она соорудила себе высокую прическу. Майо в изумлении глядел, как
она садиться в машину.
     - Что это значит? - спросил он.
     - Это часть сюрприза. Сверни на восток, на Пятьдесят Вторую.
     Поднатужившись, он сумел тронуть с места и повел машину на восток.
     - Что это ты вырядилась, как на вечеринку?
     - Это платье для коктейля.
     - Зачем?
     - Там, куда мы едем, нужно выглядеть именно так. Осторожно,  Джим!  -
Линда рванула руль, и не дала Майо врезаться в кузов  разбитого  грузовика
санитарной службы. - Приглашаю тебя в модный ресторан!
     - Обедать?
     - Выпивать, дурачок! Ты мой первый гость, и я должна тебя развлекать.
Теперь налево. Поищи, где можно поставить машину.
     Припарковался он отвратительно. Когда они выбрались из  машины,  Майо
остановился и стал потешно принюхиваться.
     - Чувствуешь, пахнет? - спросил он.
     - Чем?
     - Такой сладкий запах.
     - Это мои духи.
     - Нет, что-то в воздухе, вроде карамели или шоколада. Знакомый запах,
но никак не могу вспомнить, где я его...
     - Ладно тебе. Входи, - она ввела его в ресторан.
     - Надо было тебе надеть галстук, - прошептала она, - но, может  быть,
сойдет и так.
     Ресторанные интерьеры не произвели на Майо ни малейшего  впечатления,
но висящими в баре  портретами  знаменитостей  он  был  очарован.  Обжигая
пальцы спичками, он восхищенно глядел на портреты: здесь бывали Мэл Аллен,
Кази Штейнгель, Френк Гиффорд, Ред Барбер и Рокки  Марчиано.  Когда  Линда
вышла из кухни со свечой, он в нетерпении обернулся.
     - Ты видела здесь этих, телезвезд? - спросил он.
     - Да вроде видела. Как насчет выпивки?
     - Конечно, конечно. Но я хочу поговорить про них. Про телезвезд.
     Он подвел ее к стойке  бара,  смахнул  пыль  с  сидения  и  усадил  с
наивозможнейшей галантностью.  Затем  перемахнул  через  стойку,  выхватил
носовой платок и профессиональным жестом протер красное дерево бара.
     -    Моя    специальность,    -     ухмыльнулся     он.     Изобразил
безадресно-дружелюбную повадку бармена.
     - Добр' день, мэ-эм! Чудесный вечер! Что желаете?
     - Боже, сегодня в магазине я просто  сбилась  с  ног!  Взбейте  сухой
мартини. Лучше сразу двойной.
     - Разумеется, мэм! Маслинку?
     - Луковку.
     - Двойной мартини с луковкой, взбитый.  Принято,  -  Майо  поискал  в
глубине бара и наконец выставил виски, джин,  несколько  бутылок  содовой,
которая лишь чуть-чуть выдохлась сквозь пробки.
     - Боюсь, что мартини мы уже приняли, мэм. Что еще желаете?
     - О, мне вот этого. Шотландского, пожалуйста.
     - Содовая выдохлась, - предупредил он. - И льда нет.
     - Неважно.
     Он прополоскал стакан содовой водой и налил ей виски.
     - Спасибо. Выпейте, бармен, я угощаю. Как вас зовут?
     - Джим, мэм. Не стоит благодарности. На работе я не пью.
     - Кончайте работу и присоединяйтесь.
     - И после работы не пью.
     - Можете звать меня Линдой.
     - Благодарю, мисс Линда.
     - Ты серьезно не пьешь, Джим?
     - Ну.
     - Ну, за счастливые дни!
     - И длинные ночи.
     - Неплохо. Сам придумал?
     - Ха! Не  знаю.  Обычный  барменский  треп,  специально  для  парней.
Понимаешь? Намеки там... Не обижайся.
     - Проехали.
     - Пчелы! - выпалил Майо.
     Линда испуганно вздрогнула.
     - Что пчелы?
     - Тот запах! Как внутри улья.
     - Да? Не знаю, - сказала она безразлично. - Еще один, пожалуйста.
     - Сию секунду! Слушай, про этих телезнаменитостей, ты вправду их  тут
видела? Живьем?
     - Почему бы и нет? Счастливых дней, Джим.
     - Пусть все будут субботами.
     Линда задумалась.
     - Почему субботами?
     - Выходной.
     - А-а!
     - Кого из телезвезд ты видела?
     - Ты же знал их по именам, а я - только в лицо, - рассмеялась она.  -
Ты как соседский пацан.  Мне  всегда  приходилось  рассказывать,  кого  из
знаменитостей я сегодня встречала. Раз я сказала  ему,  что  видела  Джина
Артура, а он уточнил: "И лошадь тоже?"
     Соли Майо не уловил, но  тем  не  менее  был  уязвлен.  Только  Линда
собралась утешить его, оскорбленного  в  лучших  чувствах,  как  бар  стал
тихонько подрагивать, и раздался слабый подземный гул. Он пришел издалека,
казалось,  медленно   приблизился,   и   снова   затих   вдали.   Вибрация
прекратилась. Майо уставился на Линду.
     - Бож-же! Как по-твоему, дом не рухнет?
     Она покачала головой.
     - Нет, когда они рушатся, всегда идет та звуковая волна,  помнишь?  А
этот гул знаешь, на что похож? На подземку.
     - Подземку?
     - Ну. На пригородный поезд.
     - Рехнуться. Как может работать подземка?
     - Я не сказала: "это подземка", я сказала -  звук  похож.  Еще  один,
пожалуйста.
     - Надо сходить за содовой, - Майо отправился на поиски и  вернулся  с
бутылками и обширнейшим меню. Он был бледен.
     - Ты, Линда, конечно, не волнуйся, - сказал он, - но знаешь,  сколько
здесь дерут за выпивку? Доллар семьдесят пять. Гляди.
     - Черт с ними, с ценами. Живем один раз!  Бармен,  сделайте  двойной.
Знаешь что, Джим? Если останешься в городе, я покажу тебе,  где  жили  все
твои герои. Благодарю. Счастливых дней. Возьму тебя в ББДО и покажу все их
записи и фильмы. Как тебе, а? Звезды, как этот... Рэд... Как его?
     - Барбер.
     - Рэд Барбер, и Рокки Гиффорд, и Рокки Кази, и Рокки Белка-В-Полете!
     - Ты меня просто дразнишь, - сказал вновь обиженный Майо.
     - Я, сэр? Дразню? Зачем бы это? Просто хотелось быть любезной. Хотела
тебя развлечь. Мать говорила мне, Линда, говорила она,  помни  о  мужчинах
вот что, носи, что он хочет и говори, что ему нравится, говорила мне  она.
Ты хочешь это платье? - потребовала она ответ.
     - Оно мне нравится, если ты это имела в виду.
     - Знаешь, сколько заплатила? Девяносто девять пятьдесят.
     - Что?! Сотню долларов за такую черную тряпку, как эта?
     - Это не "такая черная  тряпка  как  эта".  Это  классическое  черное
платье  для  коктейля.  А  двенадцать  долларов   заплатила   за   жемчуг.
Искусственный, - добавила она. - И шестьдесят за вечерние туфли. Сорок  за
косметику. Двести двадцать долларов, чтоб тебе было хорошо. Тебе хорошо?
     - Факт.
     - Хочешь меня понюхать?
     - Я уже.
     - Бармен! Мне еще один.
     - Боюсь, не смогу обслужить вас, мэм.
     - Почему?
     - Вам уже хватит.
     - Мне еще не "вам уже хватит", - оскорбленно заявила Линда. - Что  за
манеры? - она заграбастала бутылку вина. -  Давай  пропустим  еще  парочку
глотков и обговорим, как нам разделаться с этими телезвездами.  Счастливых
дней. Могу взять тебя в ББДО и показать их записи и фильмы. Ну как?
     - Ты уже спрашивала.
     - А ты еще не ответил. Еще могу показать фильмы. Любишь фильмы? Я  их
не-на-ви-жу. Но не могу их  теперь...  пинать.  Когда  был  Большой  Бэмс,
фильмы спасли мне жизнь.
     - Как это?
     - Секрет, понял? Между нами. Если  пронюхает  другое  агентство...  -
Линда оглянулась и понизила голос. - ББДО устроило секретный  склад  немых
фильмов. Забытые фильмы, чувствуешь? Никто не знал, что там этих копий  до
потолка. Делать из них длинные сериалы. Меня и послали в ту старую  шахту,
в Джерси. Разобрать их все.
     - В шахту?
     - Ну! Счастливых дней.
     - Почему в шахту?
     - Старые копии.  Еще  нитратные.  Обгорелые.  Порванные,  а  как  же.
Выдерживали их, как вино.  Вот  почему.  Так  я  взяла  двух  помощниц  на
выходные туда, вниз. Проверить их все.
     - И вы сидели оба дня в шахте?
     - Ну! Сидели. Три девки. Пятница-понедельник. Такой был план. Думали,
повесимся. Счастливых дней. Вот. О чем я? Да. Взяли одеяла, белье, фонари,
кучу еды, полный порядок, и за работу. Точно помню момент  взрыва.  Искала
третью  катушку  американского  фильма  "Gerconter  Blumenorden   an   der
Pegnitz". Часть первая была, вторая  была,  четвертая  была,  пятая  была,
шестая была. Третьей не было. Тррах-тарарах! Счастливых дней.
     - Боже! И что?
     - Девки запаниковали. Не смогла  их  удержать  внизу.  Больше  их  не
видела. Но я знала. Зна-ала! Растянула тот пикник, как смогла. И потом еще
сидела, умирала с голода. Потом выбралась, а чего ради? Кого ради?  -  Она
заплакала. - Ни для кого. Никого нет. И ничего. - Она взяла Майо за  руку.
- Почему ты не хочешь остаться?
     - Остаться? Где?
     - Здесь.
     - Я же остался.
     - Нет, надолго. Почему  ты  не  хочешь?  Разве  у  меня  плохой  дом?
Снабжение - весь Нью-Йорк. Огород для цветов и овощей.  Мы  можем  держать
коров и кур. Рыбачить. Водить машины. Ходить в музеи. Галереи. Разве...
     - Ты и так все это делаешь. Я тебе не нужен.
     - Нет, нужен! Нужен!
     - Для чего?
     - Брать уроки музыки.
     После длительного молчания он сказал:
     - Ты пьяна.
     - В стельку, сэр.
     Она положила голову на стойку, кокетливо сверкнула глазами и  закрыла
их. Через некоторое время Майо понял, что она отключилась. Он поджал губы.
Выбрался из бара, подсчитал расходы  и  оставил  пятнадцать  долларов  под
бутылкой виски.
     Взял Линду за плечо и осторожно потряс. Она безжизненно обвисла в его
руках, ее прическа растрепалась. Он задул свечу, поднял Линду и отнес ее в
"шевроле". Затем, предельно сосредоточившись, повел машину сквозь  ночь  к
пруду парусников, куда и добрался минут через сорок.
     Он отнес Линду  в  спальню  и  посадил  на  кровать,  вокруг  которой
аккуратно  расселись  ее  куклы.  Она  мгновенно  повалилась  на  постель,
свернулась  клубочком  и,  обняв  сразу   несколько   кукол,   замурлыкала
колыбельную. Майо зажег свет и попытался посадить ее прямо.  Хихикая,  она
повалилась вновь.
     - Линда, - сказал он. - Надо раздеться.
     - М-м.
     - Нельзя спать в платье. Оно стоит сотню долларов.
     - Дев-сто дев-ть п-сят.
     - Вставай, милая!
     - Ф-ф-ф.
     Он раздраженно закатил глаза, потом раздел ее, аккуратно  повесил  на
стул   классическое   черное   вечернее   платье   и   поставил   в   угол
шестидесятидолларовые  туфли.  Ожерелье  из   жемчуга   (поддельного)   он
расстегнуть не сумел, так что жемчуг отправился в постель  вместе  с  ней.
Обнаженная, в  одном  ожерелье,  на  белых  до  голубизны  простынях,  она
выглядела скандинавской одалиской.
     - Ты обидел моих кукол? - промычала она.
     - Нет. Все с тобой.
     - Х-шо. Ник-да без них  не  сплю.  -  Она  вытянулась  и  любовно  их
погладила. - Счастливые дни. И длинные ночи.
     - Женщины! - фыркнул Майо. Он погасил лампу и, тяжело ступая,  вышел,
хлопнув дверью.
     На следующее утро Майо вновь разбудили напуганные утки.  Красный  мяч
линдиной шапочки, ярко сияя в рассветных лучах июньского солнца,  скользил
по  поверхности  пруда.  Майо  предпочел  бы  увидеть   вместо   девчонки,
напивающейся в барах, модель парусника. Он выполз на  улицу  и  прыгнул  в
воду как можно дальше от Линды. Умываясь, он  был  схвачен  за  лодыжку  и
опрокинут. Вскрикнул и оказался лицом к лицу с сияющей Линдой.
     - Доброе утро! - рассмеялась она.
     - Очень смешно.
     - Психованный ты сегодня какой-то.
     Он негодующе хмыкнул.
     - Я тебя не виню. Вчера  я  была  ужасна.  Хочу  извиниться,  что  не
приготовила обед.
     - Обед ни при чем, - с тяжеловесным достоинством заявил он.
     - Ни при чем? Так что же ты психуешь?
     - Не могу жить рядом с женщиной, которая напивается.
     - Кто напивается?
     - Ты.
     - Я?! Никогда! - негодующе сказала она.
     - Нет? Кого мне пришлось раздевать, как ребенка?
     - А у кого не хватило ума снять с меня жемчуг?  -  возразила  она.  -
Нитка порвалась и я всю ночь спала на этих бусах. Я вся в синяках!  Гляди:
вот, и вот, и вот...
     - Линда, - сурово перебил он. - Я просто парень из Нью-Хэйвна. Мне не
нужны  испорченные  девчонки,  которые  не  следят  за  своими  расходами,
наряжаются с утра до ночи, шляются по модным кабакам и напиваются.
     - Раз тебе не нравится мое общество, что же ты не уходишь?
     - Я ухожу, - сказал он, вылез  на  берег  и  принялся  вытираться.  -
Сегодня же утром. На юг.
     - С удовольствием представлю, как ты бредешь пешком.
     - Я еду.
     - На карусельной лошадке?
     - На "шевроле".
     - Джим, ты это не всерьез? - обеспокоенная, она вылезла  из  воды.  -
Ведь ты еще не умеешь водить по-настоящему.
     - Не умею? А кто привез тебя вчера домой, пьяную в дрободан?
     - Ты попадешь в беду!
     - Как попаду, так и выберусь. Так или иначе я  не  могу  здесь  вечно
околачиваться.  Ты  бездельница,  тебе  все  игрушки.  А  меня  интересуют
серьезные вещи.  Мне  надо  на  юг,  найти  парней,  чтобы  разбирались  в
телевизорах.
     - Джим, не суди обо мне с кондачка. Я вовсе не  такая.  Ну  посмотри,
как я содержу дом. Могла бы я здесь все так обустроить, если бы  только  и
шастала по вечеринкам?
     - Ты хорошо поработала, - признал он.
     - Прошу, не уезжай сегодня. Ты еще не готов.
     - А-а, ты просто хочешь, чтобы я околачивался тут и учил тебя музыке.
     - Кто это тебе сказал?
     - Ты сама. Вчера ночью.
     Линда нахмурилась, сняла шапочку, затем подобрала полотенце  и  стала
вытираться. Наконец, она произнесла.
     - Джим, буду откровенна. Конечно, я бы не прочь, чтобы ты задержался.
Не буду этого отрицать. Но я вовсе не хочу, чтобы ты постоянно был  рядом.
В конце концов, что у нас общего?
     - Ты чертовски задаешься, - проворчал он.
     - Вовсе нет. Просто ты парень, а я девушка, и нам  нечего  предложить
друг другу. Мы разные. У нас разные вкусы и интересы. Так?
     - Ну.
     - Но ехать тебе еще рано.  Предлагаю  вот  что:  по  утрам  мы  будем
учиться водить, а потом веселиться. Чего бы ты хотел? Глазеть на  витрины?
Купить еще одежды? Пойти в Музей Современного Искусства? Устроить пикник?
     Его глаза загорелись.
     - Эх, знаешь, что скажу? За всю свою жизнь не разу не был на пикнике.
Был однажды барменом, когда ребята на морской прогулке  пекли  устриц,  но
ведь это совсем не то, правда? Не так, как если бы ты был ребенком...
     Она была в восторге.
     - Тогда мы устроим настоящий детский крик на лужайке!
     И она принесла кукол.
     Она несла их на  руках,  пока  Майо  волок  корзинку  для  пикника  к
скульптурной композиции "Алиса в Стране Чудес". Скульптуры  сбили  Майо  с
толку.  Он  никогда  даже  не  слышал  о  Льюисе  Кэрролле.   Пока   Линда
устраивалась так, чтоб ее дочки-матери расселись поудобнее и распаковывала
корзину, она изложила Майо вкратце, в чем там было дело, и живописала, как
бронзовые головы Алисы, Болванщика и  Мартовского  Зайца  отполировали  до
блеска толпы детей, взбирающихся на них во время игры в "короля на горе".
     - Интересно. Я никогда не слышал эту историю.
     - Вряд ли у тебя было веселое детство, Джим.
     - Почему ты сказала... - он прервал себя, поднял голову и внимательно
прислушался.
     - Что случилось?
     - Слышала сойку?
     - Нет.
     - Слушай. Забавно звучит: будто сталь позвякивает.
     - Сталь?
     - Ага. Как... как бой на мечах.
     - Ты как маленький.
     - Нет, ей-богу...
     - Птицы поют, а не позвякивают.
     - Не всегда. Сойки часто имитируют разные звуки. И скворцы.  Попугаи!
Только вот почему она имитирует бой на мечах? Где она это слышала?
     - Ты настоящий деревенский житель, Джим, правда? Пчелы,  и  сойки,  и
скворцы, и все такое...
     - Пожалуй. Я хотел спросить: что ты сказала насчет того, что  у  меня
не было никакого детства?
     - Ну, ты никогда не слыхал про Алису, не был  на  пикнике,  и  всегда
мечтал иметь модель парусника... - Линда открыла темную бутылку. -  Хочешь
попробовать вина?
     - Ты бы не гнала, - предостерег он.
     - Прекрати, Джим. Я же не пьяница.
     - Прошлой ночью ты надралась или нет?
     Она сдалась.
     - Ну ладно, я надралась, но лишь потому, что выпила впервые за  много
лет.
     Ему понравилось ее смирение.
     - Конечно, конечно. Так и запишем.
     - Ну так что? Присоединяешься?
     - Да, черт возьми, почему бы и нет? -  он  ухмыльнулся.  -  Один  раз
живем! Слушай, пикник что надо! И  посуда  у  тебя  красивая.  Где  ты  ее
берешь?
     - В "Аберкромби и Фитч", - произнесла Линда бесстрастно. - Сервиз  на
четыре персоны, нержавеющая сталь, тридцать девять-пятьдесят. Ну, будь!
     Майо расхохотался.
     - Все же я чокнутый, верно? Занудствую на пустом месте. За тебя!
     - Взаимно!
     Они выпили и продолжали закусывать в уютном молчании, тепло  улыбаясь
друг другу. Линда сняла свою блузку из индийского шелка и  легла  загорать
под ярким полуденным солнцем, а Майо галантно  повесил  блузку  на  ветку.
Внезапно Линда спросила:
     - Так почему у тебя не было детства, Джим?
     - Хм-м, вот уж не знаю... - он задумался. - Наверное, потому что  моя
мать умерла, когда я был маленьким. И еще - мне пришлось много работать.
     - Почему?
     - Мой отец был школьным учителем. Ты же знаешь, как им платят.
     - А, так вот почему ты не высоколобый.
     - Я?
     - Конечно. Не обижайся.
     - Да, наверное, - согласился он.  -  Какое  разочарование  для  моего
старика: все старшие классы я проиграл средним полузащитником,  а  ему  бы
хотелось иметь в доме чуть ли не Эйнштейна.
     - Интересно было играть?
     - Играть? Нет. Это не игра. Футбол - работа. А вспомни, когда мы были
детьми, как вы разбивались на  две  команды?  Считались:  "Эники,  беники,
клоц"?
     - Мы по-девичьи: "Эне, бене, раба".
     - А помнишь: "Глупый Март! Тебя мы знаем: Ты глупей Апреля с Маем"?
     - "Люблю пить кофе и чаи, Все мальчики вокруг - мои."
     - Спорим, что оно так и было, - торжественно произнес он. - Все  были
твои!
     - Вот уж нет!
     - Почему?
     - Я для них была слишком велика.
     Он был поражен.
     - Но ты не велика, - стал  он  убеждать.  -  Ты  как  раз...  нужного
размера. Именно! И сложена на все сто. Я заметил, когда мы  тащили  рояль.
Хорошие мускулы, для девушки, конечно. Особенно в ногах, а ведь там-то они
и нужны!
     Она вспыхнула.
     - Брось, Джим!
     - Нет. Честно.
     - Еще вина?
     - Давай. Себе тоже налей.
     - Хорошо.
     Удар грома потряс небеса, после паузы донесся грохот рушащихся стен.
     - Еще небоскреб рухнул, - сказала Линда. - О чем мы говорили?
     - Об играх, - подсказал Майо. - Извини, что говорю с набитым ртом.
     - Да. Джим, а вы в своем Нью-Хэйвне  играли  в  "урони  платочек"?  -
Линда напела: "Я шла, шла, шла,  письмецо  нашла.  Не  в  картонке,  не  в
ботинке, а в зелененькой корзинке..."
     -  Здорово!  Ты  классно  поешь,  -  ее  песня  произвела   на   него
впечатление.
     - Да будет вам, сэр!
     - Ну и буду. У тебя шикарный голосок. И не  спорь  со  мной.  Помолчи
минутку. Мне надо кое-что обдумать, - он долго напряженно размышлял, допил
вино и механически опрокинул  второй  стакан.  Наконец,  он  объявил  свое
решение: - Тебе надо учиться музыке.
     - До смерти этого хочу, Джим, ты ведь знаешь.
     - Так что я задержусь. И обучу тебя. Всему, что сам  умею.  И  молчи!
Молчи! - поспешно добавил он, обрывая ее восторги. - Я не хочу жить у тебя
в доме. Мне нужен свой собственный.
     - Конечно, Джим! Все будет, как ты скажешь!
     - И мне по-прежнему надо на юг.
     - Я научу тебя водить, Джим! Слово.
     - И никаких уловок, Линда!
     - Конечно, никаких! Какие уловки?
     - Знаешь, какие. Чтобы в последнюю секунду не появилась вдруг кушетка
какого-нибудь Людоведа, о которой ты всю жизнь мечтала.
     - Людовика, - Линда открыла от изумления рот. - Откуда  ты  знаешь  о
Людовиках?
     - Ну уж не от сержанта, во всяком случае.
     Они рассмеялись, чокнулись и прикончили вино. Внезапно Майо  вскочил,
взъерошил Линде волосы и побежал к фигурам "Страны  Чудес".  Во  мгновение
ока он вскарабкался на голову Алисы.
     - Я Король на Горе! - воскликнул он голосом императора. - Я Король...
- он оборвал себя и уставился за скульптуры.
     - В чем дело, Джим?
     Не говоря ни слова, Майо слез и  шагнул  к  груде  хлама,  наполовину
скрытой  разросшимися  кустами.  Он  встал  на  колени  и  стал  осторожно
перебирать обломки. Подбежала Линда.
     - Джим, что-нибудь не так?
     - Это были модели кораблей, - прошептал он.
     - Верно. Господи, и все? Я думала, ты заболел, или еще что.
     - Как они здесь очутились?
     - Ну конечно же, это я из выбросила!
     - Ты?!
     - Я. Я же говорила. Надо было очистить склад парусников, когда я туда
въезжала. Сто лет назад!
     - Так это твоя работа?!
     - Да. Я...
     - Убийца, - прорычал Джим. Он встал во весь рост  и  сверкал  на  нее
глазами.
     - Убийца! Ты как все бабы, у тебя ни сердца, ни души. Сделать такое!
     Он повернулся и побрел к пруду. Линда шла за ним, потерянная.
     - Джим, не пойму, чего ты взбесился?
     - Постыдилась бы!
     - Но мне нужны были комнаты! Не хочешь же ты, чтобы я  жила  в  доме,
забитом моделями?
     - Забудь все. Сейчас же собираюсь и еду на юг. Не останусь  с  тобой,
хотя бы ты была единственным человеком на Земле!
     Линда собралась с духом и  внезапно  рванула  вперед,  обогнав  Майо.
Когда он тяжело вошел в бывшее хранилище кораблей, она стояла перед дверью
гостевой комнаты и держала в реке чудовищных размеров железный ключ.
     - Вот так, - задыхаясь, проговорила она. - Проход закрыт!
     - Дай сюда ключ, Линда.
     - Нет.
     Он шагнул к ней, но она только покрепче утвердилась на ногах.
     - Ну, давай! - выкрикнула она с вызовом. - Ударь меня!
     Он остановился.
     - Никогда не бью тех, кто слабее.
     Они стояли друг против друга. Ситуация была безвыходной.
     - Мне что, очень нужны мои  шмотки?  -  процедил,  наконец,  Майо.  -
Наберу такого же хлама где угодно.
     - Иди, собирайся. - Линда бросила ему ключ и отступила. Тут-то Майо и
обнаружил, что замка на двери  его  спальни  не  было.  Он  открыл  дверь,
заглянул  внутрь,  закрыл.  Уставился  на  Линду.   Ухмыльнулся.   И   оба
рассмеялись.
     - Ну и ну, - сказал Майо. - Ты-таки сделала из меня идиота. Не  хотел
бы играть против тебя в покер.
     - Да и ты неплохо блефуешь.  До  смерти  перепугалась,  что  ты  меня
нокаутируешь.
     - Пора бы понять, что я никого и пальцем не трогаю.
     - Вот я и убедилась. А теперь сядем и обсудим все это без эмоций.
     - Ай, да забудь ты, Линда. Я вроде  как  потерял  голову  из-за  этих
лодок, и...
     - Я не про лодки, я про твой юг. Как  начинаешь  бесится,  так  сразу
рвешься на свой юг. Зачем?
     - Говорил же: найти парней, которые разбираются в телевизорах.
     - Для чего?
     - Ты не поймешь.
     - Попробую. Почему бы тебе  не  объяснить,  что  ты  такое  особенное
ищешь? Вдруг и я помогу.
     - Ты не сможешь: ты девушка.
     - У нас, девушек, свои возможности.  По  крайней  мере,  выслушать-то
тебя я могу. Можешь мне доверять, Джим. Ведь мы же  друзья?  Расскажи  мне
все.
     - Ну, когда бабахнуло, - сказал Майо, - мы с Гилом Уоткинзом  были  в
Беркшире, в горах. Гил был мой дружок, настоящий, прекрасный парень... да,
отличный парень. Учился два года в Массачусетском технологическом, пока не
бросил. Он был кто-то вроде ведущего инженера на телестанции ВНХА, у нас в
Нью-Хэйвне. У него был миллион увлечений. Одно из них - спи... спилл... не
помню, в общем, изучение пещер.
     Так, значит, мы были в горах, в Беркшире, в  одном  ущелье.  Выходные
провели  в  пещерах,  изучали  их  и  пытались  определить,  откуда  течет
подземная река. Набрали еды, и  всякой  прочей  ерунды,  походные  постели
взяли. Компас наш минут так на двадцать сошел с  ума,  это  могло  бы  нас
надоумить, да Гил завел свою шарманку о магнитных осях  прочей  ерунде.  И
лишь когда мы вышли наружу, в воскресенье ночью, ну тут уж, скажу я  тебе,
я здорово перетрусил. Гил сразу усек, в чем дело.
     - Клянусь всеми святыми, - сказал он. - Они все разнесли  по  кочкам,
как к тому и шло. К  черту  взорвали,  отравили,  заразили,  облучили  все
вокруг! Лезем обратно в эту проклятую  пещеру,  пока  все  не  разлетелось
окончательно.
     Так что мы с Гилом  вернулись,  затянули  потуже  пояса  и  просидели
сколько смогли. Наконец, вылезли из пещеры и поехали обратно в  Нью-Хэйвн.
Город  был  мертв,  как  все  вокруг.  Гил  набрал  всякой  радиоерунды  и
попробовал поймать какую-нибудь  передачу.  Ничего!  Набрали  консервов  и
стали  разъезжать  всюду:  Бриджпорт,  Уотербери,  Хартфорд,   Спрингфилд,
Провиденс, Нью-Лондон...  Хороший  круг  дали.  Никого  и  ничего.  Так  и
вернулись в Нью-Хэйвн, поселились там, и жили вполне сносно.
     Днем искали еду и  всякую  ерунду,  вылизывали  дом,  держали  его  в
порядке. А вечером, после ужина, Гил отправлялся на телестанцию,  часам  к
семи, и запускал трансляцию. Подключал станцию к аварийным генераторам.  Я
шел в свой "Мужской разговор", открывал заведение, наводил лоск и  включал
телевизор в баре. Гил установил мне генератор, чтобы можно  было  включать
телевизор.
     Смешно было смотреть его программы. Начинал он с новостей и с погоды,
и с погодой ни разу не угадал. У него ведь было только несколько  выпусков
"Справочника фермера" и древний барометр - такой, здорово похожий на  твои
настенные часы. Вряд ли он работал, а может, Гил в  своем  технологическом
погоду не проходил. А потом он запускал вечернее шоу.
     Я в баре держал дробовик, от грабителей. Как увижу на экране какую-то
собачью чушь, поднимаю ружье и разношу телевизор в щепки.  Вышвыриваю  его
через парадную дверь, а на его место ставлю новый. В подсобке  приходилось
держать сотню-другую телевизоров на смену. Два дня  из  семи  в  неделю  я
только и делал, что телевизоры в бар свозил.
     В полночь Гил выключал станцию, я запирал ресторан, и мы  встречались
дома  за  кофе.  Гил  всегда  спрашивал,  сколько  я  сегодня  телевизоров
прикончил, и смеялся. Говорил, что мой метод опроса  общественного  мнения
самый удачный. Я его спрашивал о программе на будущую неделю  и  спорил...
ох... спорил с ним, какое шоу, или там футбольный матч включать,  а  какое
нет. Я эти вестерны не больно-то любил, а все высокоумные дискуссии просто
ненавидел.
     И тут удача задом повернулась, со мной всегда так. Через  пару-тройку
лет я остался с одним последним телевизором, и тут-то мне  худо  пришлось.
Тут Гил как раз крутил одну из тех мерзких  реклам,  где  этакая  отважная
женщина спасает свадьбу  с  помощью  патентованного  хозяйственного  мыла.
Достаю я, понятно, ружье, и лишь в последний миг вспоминаю,  что  стрелять
нельзя. Потом пошел кошмарный фильм про композитора, непризнанного  гения,
и я опять! Когда вернулись мы оба домой, я сам был как взведенный курок.
     - Что стряслось? - спросил Гил.
     Объясняю.
     - Я думал, ты любишь мои шоу, - говорит он.
     - Я люблю их только расстреливать.
     - Несчастный ублюдок, - смеется он. - Что, попал в ловушку, а?
     - Гил, может изменишь программу, раз уж я так влип?
     -  Посуди  сам,  Джим.  Наша  студия  должна   давать   разнообразную
программу! Наш принцип - как в кафе: каждый должен найти  себе  что-нибудь
по вкусу. Не любишь шоу - переключись на другой канал!
     - В конце-концов, это глупо! Тебе чертовски хорошо  известно,  что  в
Нью-Хэйвне только один канал!
     - Выключи телевизор.
     - Не могу же я оставить бар без телевизора. Это  часть  обслуживания.
Где тогда будет моя клиентура! Гил, тебя что,  силком  заставляют  крутить
эти мерзкие фильмы, как тот,  вчерашний  армейский  мюзикл,  где  они  все
танцуют, поют и целуются на крыше танка "Шерман", господи прости!
     - Женщины любят мундиры.
     - А эти рекламы: то все смеются над  чьим-то  пояском,  то  блондинки
смолят, как ненормальные, то...
     - Караул! - сказал Гил. - Ну, напиши письмо в редакцию.
     Так я и сделал, через неделю - ответ. Вот такой: "Дорогой  м-р  Майо.
Рады узнать, что вы постоянный зритель нашего телеканала.  Благодарим  вас
за  внимание  к  нашим  программам.  Надеемся,  что  наши  передачи  будут
нравиться вам и впредь. Искренне Ваш, Гилберт О.Уоткинз,  Управляющий."  И
приложено несколько билетов на телевстречи.  Показал  письмо  Гилу,  а  он
только пожал плечами.
     - Понял, на кого руку поднял? - сказал он. -  Никого  не  интересует,
нравиться тебе что-то или не нравиться. Главное - смотришь ты это или нет.
     Эти месяцы, скажу я тебе, было адски тяжело. Не включать телевизор  я
не мог, и смотреть его, не хватаясь за ружье по десять раз за вечер,  тоже
не мог. Всей моей выдержки едва хватало, чтобы не спустить  курок.  Я  так
распсиховался, что понял: пора с этим что-то делать, а то совсем  слечу  с
катушек. И однажды ночью принес дробовик домой и застрелил Гила.
     Назавтра почувствовал себя  чуть  получше,  как  стал  в  семь  часов
убираться в "Мужском  разговоре",  так  даже  что-то  насвистывал.  Подмел
ресторан, протер стойку и включил  телевизор,  чтобы  услышать  новости  и
погоду. Не поверишь, но он накрылся. Я не смог его настроить.  Даже  звука
не было! Мой последний телевизор, и он накрылся!
     Сама видишь, зачем мне на юг, - объяснил Майо, - я ищу телемастера.
     Майо завершил свой  рассказ,  и  воцарилось  долгое  молчание.  Линда
внимательно вглядывалась в него, пытаясь скрыть блеск в глазах.
     Наконец с деланной небрежностью спросила:
     - Где он достал барометр?
     - Кто? Какой?
     - Твой друг Гил. Свой древний барометр. Где он его взял?
     - Ну, не знаю. Древности - еще одно его увлечение.
     - И он похож на эти часы?
     - В точности.
     - Он французский?
     - Не знаю.
     - Бронзовый?
     - По-видимому. Как твои часы. Они бронзовые?
     - Да. В виде восхода солнца?
     - Нет, он в точности как твои...
     - Это и есть восход солнца. Такого же размера?
     - Точь-в-точь.
     - Где он был?
     - Разве я не сказал? У нас в доме.
     - А где ваш дом?
     - На Грант-Стрит.
     - Номер?
     - 3-15. Слушай, в чем дело?
     - Неважно, Джим.  Так,  одно  забавное  совпадение.  Не  обижайся.  А
теперь, пожалуй, мне стоит собрать вещи.
     - Ничего, если я прогуляюсь?
     Она скосила на него глаз.
     - Не пытайся водить  в  одиночку.  Автомеханики  сейчас  еще  большая
редкость, чем телемастера.
     Он  ухмыльнулся  и   исчез.   Истинная   причина   его   исчезновения
обнаружилась после обеда: он притащил гору нотных текстов, положил  их  на
крышку рояля и подвел Линду к рояльному стульчику. Она  была  восхищена  и
тронута.
     - Джим, ты ангел! Где ты это достал?
     - В квартире дома напротив. Пятый этаж, со двора. Горовиц их фамилия.
Там и записей целая куча. Ох и видок же у меня был, скажу я тебе, когда  я
там в темноте, как  привидение,  разнюхивал  все  это  при  свете  спичек.
Кстати, анекдот, конечно, но все верхние  этажи  дома  заполнены  каким-то
студнем.
     - Студнем?!
     - Ну да. Какое-то белое  желе,  только  тяжелое.  Как  жидкий  бетон.
Теперь смотри, видишь этот знак? Это "до". "До" средней октавы. Оно  стоит
здесь, за скрипичным ключом. Нам лучше сесть рядом. Подвинься...
     Урок  длился  два  часа,  оба  были  предельно  сосредоточены  и  так
вымотались, что разбрелись по своим  комнатам,  едва  пожелав  друг  другу
спокойной ночи.
     - Джим? - позвала Линда.
     - А-а? - зевнул он.
     - Хочешь взять в кровать одну из моих кукол?
     - Нет, спасибо. Благодарю, Линда, но парни в дочки-матери не играют.
     - Наверное. Ну, ладно. Завтра я для тебя приготовлю то, во что играют
парни.
     Утром Майо разбудил стук в дверь.  Он  сел  на  кровати  и  попытался
открыть глаза.
     - Да-да? Кто там?
     - Это я. Линда. Можно войти?
     Он поспешно огляделся. Комната в порядке. Ковры вычищены.  Изысканный
подсвечник и аккуратно свернутое покрывало убраны на шкаф.
     - О'кей. Заходи.
     Вошла Линда в броском современном  платье.  Она  присела  на  краешек
кровати и дружески хлопнула Майо по плечу.
     - Доброе утро, - сказала она. - Слушай. Я на  несколько  часов  уеду.
Мне надо кое-что сделать. Завтрак на столе, а к ленчу я вернусь. Хорошо?
     - Конечно.
     - Ты не заскучаешь?
     - А куда ты едешь?
     - Скажу, когда вернусь, - она протянула руку и взъерошила ему волосы.
- Будь хорошим мальчиком и не шали. Да, еще одно. Не входи в мою спальню.
     - Зачем бы я стал...
     - Вот ни за чем и не заходи.
     Она улыбнулась и ушла. Минутой позже Майо услышал, как джип завелся и
отъехал. Он сразу же встал, прошел в спальню Линды  и  огляделся.  Комната
была, как всегда, вылизана до блеска. Кровать застелена и все дочки-матери
чинно рассажены по одеялу.
     И тут он увидел.
     - Ох-х ты! - выдохнул он.
     Это была модель полностью снаряженного клипера. Оснастку  не  тронуло
время,  правда,  краска  слегка  облупилась  и   материя   парусов   стала
расползаться. Модель стояла перед чуланом, а рядом - корзиночка с  шитьем.
Линда уже успела выкроить из белого  некрашенного  полотна  новые  паруса.
Майо опустился перед парусником на колени и нежно до него дотронулся.
     - Она будет черная, с золотой полосой, - прошептал он. - Я назову  ее
"Линда Н."
     Джим был так тронут, что за завтраком  сумел  съесть  лишь  несколько
кусков, да и то с трудом. Искупался, оделся,  взял  дробовик  и  пригоршню
патронов и побрел в рассеянности по парку.  Он  шел,  куда  глаза  глядят,
сперва  на  юг,  мимо   игровых   площадок,   разваливающихся   каруселей,
разрушающегося катка, и наконец вышел  из  парка  и  тихо  пошел  вниз  по
Седьмой Авеню.
     Он свернул на восток, на Пятнадцатую Стрит, и долго пытался разобрать
надписи на  превратившихся  в  лохмотья  афишах,  рекламирующих  последнее
представление в  Мюзик-Холле  Радио-Сити.  Потом  вновь  повернул  на  юг.
Внезапно звон стали бросил его в дрожь и заставил остановиться. Как  будто
исполинские  мечи  скрестились  в  поединке  титанов.  Из  боковой   улицы
вынеслось  небольшое  стадо  чахлых  диких  лошадок,  вспугнутых   лязгом.
Неподкованные копыта глухо простучали по мостовой. Стальной лязг смолк.
     - Вот что копировала сойка, - пробормотал Майо. - Но что это за  черт
такой?
     Он направился на восток  разведать,  что  это  за  черт,  но  загадка
вылетела у него из головы, когда он дошел до квартала,  где  располагались
магазины, торгующие драгоценностями.  Его  ослепили  горящие  на  витринах
бело-голубые камни. Дверь в  ювелирный  магазин  косо  свисала  с  петель,
оставляя поход открытым, и Майо  прокрался  внутрь.  Магазин  он  покинул,
унося нитку подлиннейших прекрасно подобранных  и  обработанных  жемчужин,
которые стоили ему годового дохода от "Мужского разговора" (в кредит).
     Прогулка привела Джима  на  Мэдисон  Авеню,  где  он  очутился  перед
универмагом "Аберкромби и Фитч". Он вошел внутрь  и,  оглядывая  прилавки,
добрался до оружейного отдела. Тут он полностью потерял ощущение  времени,
а когда пришел в себя, оказалось, что он  идет  по  Пятой  Авеню  к  пруду
парусников.  В  его  руках  уютно  устроилась  итальянская  автоматическая
винтовка, в сердце - чувство вины, а в универмаге на прилавке  -  долговая
расписка: "Одна автоматическая винтовка "Косми", 750 долларов,  6  коробок
патронов, 18 долларов. Джеймс Майо. В кредит".
     Когда он добрался до бывшего хранилища парусников,  было  уже  больше
трех часов. Джим вошел, стараясь держаться как  ни  в  чем  не  бывало,  и
надеясь, что сногсшибательное оружие в его руках пройдет незамеченным.
     Линда сидела за роялем спиной к нему.
     - Привет, - нервно сказал Майо. - Извини, что опоздал. Я... я  принес
тебе подарок. Эти - натуральные. - Он вытащил жемчуг из кармана и протянул
ей. Тут он увидел, что она плачет.
     - Э-э-э, да что случилось?
     Она не ответила.
     - Ты что, подумала, что я сбежал? Тут ведь, ну все мои шмотки  здесь.
И машина. Ты бы посмотрела сразу и убедилась.
     Она обернулась и выпалила:
     - Ненавижу!
     Он уронил жемчуг и отшатнулся, пораженный ее неистовством.
     - Что такое?
     - Дрянной, паршивый врун!
     - Кто?! Я?!
     - Сегодня я ездила в Нью-Хэйвн, - ее голос  дрожал  от  гнева.  -  На
Грант-Стрит нет ни  одного  дома,  одни  развалины.  Телестанции  ВНХА  не
существует! Она разрушена!
     - Нет!
     - Да! И в твоем ресторане я была. Никакой горы телевизоров  на  улице
нет! Только один, в бара. И он-то разбит в щепки! А в ресторане свинарник.
Ты все это время жил в нем! Один! В задней комнате - только одна  кровать.
Ты врал! Все врал!
     - Зачем мне врать?
     - Никакого Гила Уоткинза ты не убивал!
     - Убивал. Дуплетом. Он сам напросился.
     - И телевизора, который можно было бы ремонтировать, у тебя нет.
     - Нет, есть.
     -  Да  даже  если  б  ты  его  отремонтировал,  все  равно  там   нет
телестанции!
     - Думай, что говоришь! - рассердился он. - Зачем бы я убил Гила,  раз
там даже нет телестанции!
     - А раз он мертв, как он может передавать программы?
     - Ну вот! А говорила, что я его не убивал.
     - Да ты псих! Ты невменяем! - рыдала она. - Ты  описал  тот  барометр
только потому, что бросил взгляд на мои часы! А я поверила в твою безумную
брехню! Поехала, как дура, за этим барометром! Я такой всю  жизнь  искала,
под пару к часам... - она подскочила к стене и грохнула  кулаком  рядом  с
часами. - Его место здесь! Здесь! А ты все наврал, ты, придурок!  Никакого
барометра там не было!
     - Если кто здесь и псих, так это ты! - крикнул он.  -  Свихнулась  на
своем доме, и не видишь ничего вокруг!
     Она пересекла комнату, сорвала дробовик и направила на Майо.
     - Убирайся отсюда! Сию минуту! Убирайся, а не то убью! Чтобы  я  тебя
больше не видела!
     Отдача выбила ружье  из  рук,  отшвырнув  ее  назад,  и  заряд  дроби
хлестнул по полкам в углу над головой Майо.
     Фарфор с грохотом посыпался вниз. Линда побелела.
     - Джим! Ради бога, ты в порядке? Я не хотела... Он сам выстрелил...
     Он шагнул к ней, не в силах вымолвить слова от ярости.  Вдруг,  когда
он уже занес руку для удара, в ответ на выстрел Линды послышалось  как  бы
далекое эхо. "Блимм-блиммблимм!" Майо окаменел.
     - Слышала? - прошептал он.
     Линда кивнула.
     - Это не дом рушится. Это сигнал!
     Майо схватил дробовик, выбежал из дома и выпалил в воздух из  второго
ствола. Некоторое время было тихо. Затем вновь послышались три  отдаленных
взрыва: "Блимм, блимм, блимм!" У них был необычайный  выхлюпывающий  звук,
как будто взрыв шел не наружу, а внутрь. В глубине парка в  неба  взвилась
туча перепуганных птиц.
     - Там кто-то есть! - вскричал Майо. -  Господи,  я  же  говорил,  что
кого-нибудь найду! Идем!
     Они побежали на север. На бегу Майо нашарил в карманах патроны, чтобы
перезарядить дробовик и снова дать сигнал.
     - Молодец, что выпалила в меня, Линда!
     - Я вовсе  не  палила  в  тебя!  -  запротестовала  она.  -  Это  был
несчастный случай!
     - Счастливейший в мире! Они бы прошли мимо и никогда о нас не узнали.
Но что у них, дьявол, за пушки? Никогда таких не слышал,  а  я  слыхал  их
все. Подожди.
     На площадке перед "Алисой в Стране Чудес" Майо остановился  и  поднял
ружье, собираясь выстрелить. Потом тихо  опустил  его,  тяжело  прерывисто
вздохнул и резко сказал:
     - Поворачивай! Идем домой.
     Он развернул ее кругом, направив лицом на юг.
     Линда уставилась на него. Во мгновенье ока она превратилась из милого
косолапого мишки в леопарда.
     - Джим, в чем дело?
     - Я боюсь, - прорычал он. - Чертовски боюсь и не хочу пугать тебя.  -
Тройной салют раздался вновь. - Не обращай внимания! - приказал он. - Идем
домой. Быстро!
     Она не двинулась с места.
     - Но почему? Почему?
     - Нам здесь делать нечего. Клянусь.
     - Откуда ты взял? Объясни!
     - О боже! Не обожжешься - не бросишь,  а?  Ладно.  Хочешь  объяснения
пчелиному запаху, падающим домам и всему прочему? - взяв Линду ладонью  за
шею, он повернул ее, обратив взглядом к фигурам из Страны Чудес. -  Валяй!
Гляди!
     Какой-то мастер из  мастеров  отвернул  головы  Алисы,  Болванщика  и
Мартовского Зайца, и на их место поставил ужасные, как у  саранчи,  морды,
ощетинившиеся  жвалами  и  жесткими  усами,   со   стрекозиными   глазами.
Отполированно, стальные, они сверкали  с  невыразимой  свирепостью.  Линда
издала слабый писк и осела на руки Майо. Тройной взвыв опять  разнесся  по
окрестностям.
     Майо схватил Линду, перекинул  через  плечо  и  рванул,  не  разбирая
дороги, назад к пруду. Она мгновенно пришла в себя и застонала.
     - Заткнись! - рыкнул он. - Скулеж не поможет.
     Перед дверью бывшего хранилища моделей он поставил ее  на  ноги.  Она
вся дрожала, но пыталась держать себя в руках.
     - Здесь были ставни, когда ты въехала? Где они?
     -  Валяются,  -  ей  приходилось  выдавливать  слова.  -  За  садовой
решеткой.
     - Я принесу. Набери все ведра водой и тащи в кухню. Живо!
     - Они нападут?
     - Болтовня потом. Давай!
     Она набрала ведра, потом помогла  Майо  забить  последний  ставень  в
амбразуру окна.
     - Порядок. Внутрь! - приказал  он.  Они  вбежали  в  дом,  заперли  и
забаррикадировали дверь.  Сквозь  щели  ставней  прорывались  слабые  лучи
послеполуденного  солнца.  Майо  стал  распаковывать  обоймы   для   своей
винтовки.
     - У тебя есть оружие?
     - Где-то был револьвер двадцать второго калибра.
     - Патроны?
     - Думаю, есть.
     - Приготовься.
     - Они нападут? - повторила она.
     - Не знаю. Не знаю, кто они, что они и откуда явились.  Знаю  только,
что надо готовиться к худшему.
     Опять   раздались   дальние   взрывы.   Майо    насторожено    замер,
прислушиваясь. Его лицо казалось высеченным из камня.  Грудь  блестела  от
пота. От него пахло мускусом - запах плененного  льва.  Линду  переполняло
желание прикоснуться к нему.  Майо  зарядил  винтовку,  поставил  рядом  с
дробовиком, и начал перебегать от ставня к  ставню,  бдительно  выглядывая
наружу в терпеливом ожидании.
     - Они нас найдут? - спросила Линда.
     - Возможно.
     - Может, они дружественно настроены?
     - Возможно.
     - Эти головы так ужасны!
     - Да уж.
     - Джим, я боюсь. Никогда в жизни так не боялась.
     - Я тебя понимаю.
     - Скоро мы узнаем?..
     - Если дружелюбны - час, если нет - два-три.
     - П-почему два-три?
     - Если они собираются напасть - будут более осторожны.
     - Джим, а что ты на самом деле думаешь?
     - О чем?
     - О наших шансах.
     - На самом деле? Сказать?
     - Пожалуйста.
     - Нам конец.
     Она начала всхлипывать. Он яростно тряхнул ее.
     - Прекрати. Иди приготовь оружие.
     Пошатываясь,  Линда  пересекла  гостиную,  заметила  оброненное  Майо
ожерелье и подобрала его. Она была  так  огорошена,  что  механически  его
надела. Потом прошла в свою  затемненную  спальню  и  оттащила  от  дверей
чулана парусник Майо. Обнаружила револьвер  в  шляпной  картонке  на  полу
чулана и, отодвинув ее, взяла маленькую коробку с патронами.
     Она решила, что от платья в  такой  чрезвычайной  ситуации  толку  не
будет. Достала из чулана свитер  с  высоким  горлом,  жокейские  бриджи  и
тяжелые ботинки. Начав переодеваться, прежде всего разделась догола.
     Когда она потянулась расстегнуть жемчужное ожерелье,  появился  Майо,
быстрым  шагом  подошел  к  закрытому  окну   и,   выглянув,   осмотрелся.
Обернувшись, заметил ее.
     Он круто остановился. Она не двигалась. Их глаза встретились,  и  она
задрожала, пытаясь прикрыться  руками.  Он  шагнул  вперед,  споткнулся  о
парусник и ногой отшвырнул его в сторону. В следующее мгновение  он  обнял
ее, и ожерелье полетело туда  же.  Когда  она  повалила  его  на  кровать,
ожесточенно срывая с него рубашку, ее  куклы  отправились  в  ту  же  кучу
отброшенного с дороги - туда, где уже лежали парусник, и  жемчуг,  и  весь
остальной мир.
Альфред Бестер. И живут не так, как прежде...
перевод с англ. - ?
Alfred Bester. They Don't Make Life Like They Used To.

   5 271 009.

   Фантастическая повесть.

   Возьмите две части Вельзевула, две Исрафела, одну Монте-Кристо, одну Сирано,
тщательно перемешайте, приправьте таинственностью, и вы получите мистера Солона
Аквила. Высокий, стройный, с веселыми манерами и жесткими выражениями, а когда
он смеется, его темные глаза превращаются в раны. Неизвестно, чем он
занимается. Он здоров без всякой видимой поддержки. Его видят всюду и не знают
нигде. Есть нечто странное в его жизни.
   Есть нечто странное в мистере Аквиле, и делайте с этим, что хотите. Когда он
прогуливается пешком, ему никогда не приходится ждать перед светофором. Когда
он решает поехать, под рукой всегда оказывается свободное такси. Когда он
спешит в свой номер, лифт всегда ждет внизу. Когда он входит в магазин,
продавец всегда готов тут же обслужить его. Всегда получается так, что в
ресторане есть столик к услугам мистера Аквила. Всегда подворачивается лишний
билетик, когда он идет на труднодоступный спектакль.
   Можете опросить официантов, таксистов, девушек-лифтерш, продавцов, кассиров
в театральных кассах. Нет никакого заговора. Мистер Аквил не раздает взятки и
не пользуется шантажем для организации этих маленьких удобств. В любом случае,
он не может давать взятки или шантажировать автоматические часы, которые
городские власти используют в системе регулировки уличного движения. Но все эти
мелочи, которые делают жизнь такой удобной для него, происходят случайно.
Мистер Солон Аквил никогда не бывал разочарован. Сейчас мы узнаем об его первом
разочаровании и о том, что последовало за ним.
   Мистера Аквила встречали за выпивкой в самых дешевых салунах, в средних
салунах, в салунах высшего класса. Его встречали в публичных домах, на
коронациях, казнях, в цирках, магистратурах и справочных. Он был известен, как
покупатель антикварных автомобилей, исторических драгоценностей, инкунабул,
порнографии, химикалей, чистейших призм, пони и заряженных дробовиков.
   - HimmelHerrGodseyDank! Я схожу с ума, буквально схожу с ума! - заявил он
пораженному президенту торгового департамента. - Типа Вельтлани "Niht wohr"?
Мой идеал: "Tount le mond" Гете. Божественно!
   Он говорил на особой смеси метафор и многозначительности. Дюжины языков и
диалектов вылетали у него очередями, и при том вечно с ошибками.
   - Sacre bley, Джиз, - сказал он однажды. - Аквил из Рима. Означает - "орлиный'.
O tempora, o mores! Речь Цицерона. Мой предок.
   И в другой раз:
   - Мой идеал - Киплинг. Мое имя взято у него. Аквил - один из его героев.
Черт побери! Величайший писатель о неграх со времен "Хижины дяди Тома".
   В это утро мистер Солон Аквил был ошеломлен своим первым разочарованием. Он
спешил в ателье "Логан и Дереликт" - торговцев картинами, скульптурами и
редкостными предметами искусства. У него было намерение купить картину. Мистер
Джеймс Дереликт знал Аквила, как клиента. Аквил уже купил Фредерика Ремингтона
и Уинслоу Хоумера несколько недель назад, когда по очередному странному
совпавдению заскочил в магазин на Мэдисон Авеню через минуту после того, как
эти картины принесли на продажу. Мистер Дереликт видел также мистера Аквила
катающимся в лодке первым морским офицером у Монтезка.
   - Bon jur, bel asprit, черт побери, Джимми, - сказал мистер Аквил. Он был
фамильярен со всеми. - Прохладный сегодня денек, ui? Прохладный. Я хочу купить
картину.
   - Доброе утро, мистер Аквил, - ответил Дереликт. У него было морщинистое
лицо шулера, но глаза честные, а улыбка обезоруживающая. Однако, к этому
моменту его улыбка застыла, словно появление Аквила лишило его присутствия
духа.
   - Я сегодня в дурном настроении из-за Джеффа, - объявил Аквил, быстро
открывая витрины, трогая слоновую кость и щупая фарфор. - Так ведь его зовут,
старик? Художник, как Босх, как Генрих Клей. С ним общаетесь исключительно,
parbly, вы.
   - Джеффри Халсион? - натянуто спросил Дереликт.
   - Quil de bef! - воскликнул Аквил. - Это воспоминание. Именно этого
художника я хочу. Он мой любимый. Монохром. Миниатюру Джеффри Халсиона для
Аквила, bitte. Заверните.
   - Никогда бы не подумал... - пробормотал Дереликт.
   - Ах! Что? Уж не одна ли это из сотни гарантированного Мина? - воскликнул
мистер Аквил, размахивая прелестной вазой. - Черт побери! Ui, Джимми? Я щелкаю
пальцами... В магазине нет Халсиона, старый мошенник?
   - Очень странно, мистер Аквил, - Дереликт, казалось, боролся с собой, - что
вы пришли сюда. Миниатюра Халсиона прибыли меньше пяти минут назад.
   - Ну? Tempo est rikturi... Ну?
   - Я не хочу показывать ее вам. По личным причинам, мистер Аквил.
   - HimmelHerrGot! Ее заказали заранее?
   - Н-нет, сэр. Не по м о и м личным причинам. По в а ш и м личным
причинам.
   - Что? Черт побери! Объясните же мне!
   - Во всяком случае, она не на продажу, мистер Аквил. Она не может быть
продана.
   - Но почему? Говорите, старый cafal!
   - Не могу сказать, мистер Аквил.
   - Дьявол вас побери, Джимми! Вы не можете показать. Вы не можете продать.
Между нами, я места себе не нахожу из-за Джеффри Халсиона. Мой любимый
художник, черт побери! Покажите мне Халсиона или sic tranzit glora mundi. Вы
слышите меня, Джимми?
   Дереликт поколебался, затем пожал плечами.
   - Ладно, мистер Аквил, покажу.
   Дереликт провел Аквила мимо витрин китайского фарфора и серебра, мимо лаков
и бронзы, и блестящего оружия к галерее в заднем конце магазина, где на серых
велюровых стенах висели дюжины картин, пылающих под яркими прожекторами. Он
открыл ящик шкафа в стиле Годдара и достал конверт. На конверте было
напечатано: "Институт Вавилона". Дереликт вынул из конверта долларовую бумажку
и протянул ее Аквилу.
   - Поздний Джеффри Халсион, - сказал он.
   Прекрасной ручкой и угольными чернилами ловкая рука вывела на долларе над
лицом Джорджа Вашингтона другой портрет. Это было ненавистное, дьявольское лицо
на фоне ада. Это было лицо, перекошенное ужасом, на вызывающей ненависть сцене.
Лицо являлось портретом мистера Аквила.
   - Черт побери! - воскликнул мистер Аквил.
   - Понимаете, сэр? Я не хотел вас расстраивать.
   - Теперь уж я точно должен владеть им, - мистер Аквил, казалось, был
зачарован портретом. - Случайность это или намеренность? Знал ли меня Халсион?
Ergo sim...
   - Понятия не имею, мистер Аквил. Но в любом случае, я не могу продать
рисунок. Это доказательство преступления... осквернения валюты Соединенных
Штатов. Он должен быть уничтожен.
   - Никогда! - мистер Аквил схватил рисунок, словно боялся, что продавец тут
же подожжет его. - Никогда, Джимми. "Крикнул ворон: "Nevermor". Черт побери!
Почему Халсион рисует на деньгах. Нарисовал меня. Преступная клевета, но это
неважно. Но рисунки на деньгах? Расточительство, joki causa.
   - Он сумасшедший, мистер Аквил.
   - Нет! Да? Сумасшедший? - Аквил был потрясен.
   - Совершенно сумасшедший, сэр. Это очень печально. Он в лечебнице. Проводит
время, рисуя картинки на деньгах.
   - Le jeir vivenda, Iisuse! Почему бы вам не подарить ему бумагу для
рисования, а?
   Дереликт печально улыбнулся.
   - Пытались, сэр. Когда мы давали Джеффу бумагу, он рисовал на ней деньги.
   - Дьявол! Мой любимый художник. В сумасшедшем доме. Ex bin! В таком случае,
могу ли я покупать его рисунки?
   - Не можете, мистер Аквил. Боюсь, никто больше не купит Халсиона. Он
совершенно безнадежен.
   - Отчего он сошел с колеи, Джимми?
   - Говорят, это уход от действительности, мистер Аквил. Этому способствовал
его успех.
   - Да? Что и требовалось доказать. Расшифруйте.
   - Ну, сэр, он еще молод, ему только тридцать, он очень незрел. Когда он
приобрел такую известность, то не был готов к ней. Он не был готов к
ответственности за свою жизнь и карьеру. Так мне сказали врачи. Тогда он
повернулся ко всему задом и ушел к детство.
   - А? И рисует на деньгах?
   - Врачи сказали, что это его символ возвращения к детству, мистер Аквил.
Доказательство, что он слишком мал, чтобы знать, что такое деньги.
   - А? Ui... Я... Хитрость безумца. А мой портрет?
   - Я не могу объяснить это, мистер Аквил, если вы не встречались с ним в
прошлом и он не запомнил вас. Или, может, это совпадение.
   - Гм... Возможно и так. Вы что-то знаете, мой древний грек? Я разочарован.
Je oubleray jamarz. Я жестоко разочарован. Черт побери! Уже никогда не будет
картин Халсиона? Merde! Мой лозунг. Мы должны что-то сделать с Джеффри
Халсионом. Я не хочу разочаровываться. Мы должны что-то сделать.
   Мистер Солон Аквил выразительно кивнул, достал сигарету, закурил, затем
помолчал, глубоко задумавшись. Через долгую минуту он снова кивнул, на сей раз
решительно, и сделал поразительную штуку. Он сунул зажигалку в карман, достал
другую, быстро оглянулся и щелкнул ею перед носом мистера Дереликта.
   Мистер Дереликт, казалось, ничего не заметил. Мистер Дереликт, казалось,
мгновенно застыл. Мистер Аквил осторожно поставил горящую зажигалку на выступ
шкафа перед продавцом, стоявшим по-прежнему неподвижно. Оранжевое пламя
отсвечивало на его глазах.
   Аквил метнулся в магазин, пошарил и нашел китайский хрустальный шар. Он
достал его из витрины, согрел на груди и уставился в него. Что-то пробормотал.
Кивнул. Потом вернул шар в витрину и подошел к кассе. Там он взял блокнот,
ручку и стал писать знаки, не имеющие отношения ни к какому языку или
графологии. Затем снова кивнул, вырвал из блокнота листок и спрятал в свой
бумажник.
   Из бумажника он достал доллар, положил на стеклянный прилавок, вынул из
внутреннего кармана набор ручек, выбрал одну и развинтил. Осторожно прищурив
глаза, он капнул из ручки на доллар. Сверкнула ослепительная вспышка. Раздалось
вибрирующее жужжание, которое медленно затихло.
   Мистер Аквил положил ручки в карман, осторожно взял доллар за уголок и
вернулся в картинную галерею, где по-прежнему стоял продавец, остекленело
уставившись на оранжевый огонек. Аквил помахал долларом перед его неподвижными
глазами.
   - Послушай, приятель, - прошептал Аквил, - после обеда посетишь Джеффри
Халсиона. Nest pa? Дашь ему эту бумажку, когда он попросит материал для
рисования. Да? Черт побери! - Он достал из кармана мистера Дереликта бумажник,
вложил в него доллар и вернул бумажник на место.
   - Для этого и посетишь его, - продолжал Аквил. - Потому что ты находишься
под влиянием Le Diable Voiteux. Vollens-nollens, хромой бес внушил тебе план
исцеления Джеффри Халсиона. Черт побери! Покажешь ему образцы его прежнего
великого искусства, чтобы привести его в себя. Память - мать всего.
HimmelHerrGott! Слышишь меня? Ты сделаешь так, как я говорю. Пойдешь сегодня и
предоставишь остальное дьяволу.
   Мистер Аквил взял зажигалку, закурил сигарету и погасил огонек. Сделав это,
он сказал:
   - Нет, мой святейший святой! Джеффри Халсион слишком великий художник, чтобы
чахнуть в глупом заточении. Он должен вернуться в наш мир. Он должен быть
возвращен мне. Le sempre l'ora. Я не буду разочарован. Ты слышишь меня, Джимми?
Не буду!
   - Возможно, есть надежда, мистер Аквил, - ответил Джеймс Дереликт. - Мне
только что пришла одна идея... Способ привести Джеффа в разум. Попытаюсь
сделать это сегодня после обеда.

   Нарисовав лицо Фэревея Файсенда под портретом Джорджа Вашингтона на долларе,
Джеффри Халсион заговорил, ни к кому не обращаясь:
   - Я как Челлини, - провозгласил он. - Рисунки и литература одновременно.
Рука об руку, хотя все искусства едины, святые братья-единоверцы. Отлично.
Начинаю: Я родился, я умер. Бэби хочет доллар. Нет...
   Он вскочил с мягкого пола и зашагал от мягкой стены к мягкой стене, сердито
озираясь, пока глубокий пурпур ярости не превратился в бледную лиловость
взаимных обвинений, что смесью масла, цвета, света и тени Джеффри Халсиона были
вырваны из него Фэревеем Файсендом, чье отвратительное лицо...
   - Начнем сызнова, - пробормотал он. - Затемним световые эффекты. Начнем с
заднего плана... - Он присел на корточки, схватил чертежное перо, чье острие
было гарантировано безвредно, и обратился к чудовищному лицу Фэревея Файсенда,
которым заменял первого президента на долларе.
   - Я кончен, - говорил он в пространство, пока его искусная рука создавала
красоту и ужас на деньгах. - У меня был мир. Надежда. Искусство. Мир. Мама.
Папа. О-о-о-о-о-о! Этот дурной человек бросил на меня дурной взгляд, и бэби
теперь боится. Мама! Бэби хочет делать хорошие рисунки на хорошей бумаге для
мамы и папы. Посмотри, мама, бэби рисует плохого человека с плохим взглядом,
черным взглядом черных глаз, как адские омуты, как холодные огни ужаса, как
далекая свирепость из далеких страхов... Кто здесь?!
   Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в угол и присел, нагой и трясущийся,
когда дверь открылась перед входящим Фэревеем Файсендом... Нет, это док в белом
халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий черный портфель с инициалами
Дж. Д., вытесненными позолоченными готическими буквами.
   - Ну, Джеффри? - сердито спросил врач.
   - Доллар, - захныкал Халсион. - Кто даст бэби доллар?
   - Я привел твоего старого приятеля, Джеффри. Ты помнишь мистера Дереликта?
   - Доллар, - хныкал Халсион. - Бэби хочет доллар.
   - А что случилось с предыдущим, Джеффри? Ты еще не закончил его?
   Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался быстрее. Он
выхватил доллар и они с незнакомцем изучили его.
   - Так же велик, как все остальное, - пробормотал Дереликт. - Величайший!
Какой волшебный талант пропадает...
   Халсион услышал.
   - Бэби хочет доллар! - заорал он.
   Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону.
Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но это была
его тайная мелодия, так что он стал слушать.
   Доллар был славный, гладенький, не слишком новый, с превосходной
поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон выглядел
безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой в
магазинах. И в самом деле, он должен привыкнуть, потому что на этом долларе
выглядел старше. Гораздо старше, чем на любом другом, так как серийный номер
этого доллара был 5 271 009.
   Когда Халсион удовлетворенно присел на пол и обмакнул ручку в чернила, как
велел ему доллар, он услышал слова врача:
   - Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.
   - Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во время
работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.
   - Сколько времени вам понадобится?
   - Дайте мне час.
   - Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.
   - Но ведь попытка не повредит?
   - Полагаю, что нет. Ладно, мистер Дереликт. Позовите сиделку, когда
закончите.
   Дверь открылась и закрылась. Незнакомец по имени Дереликт дружески положил
руку на плечо Халсиона. Халсион поднял на него глаза и усмехнулся,
многозначительно ожидая щелчка дверного замка. Он прозвучал, как выстрел, как
последний гвоздь, вбитый в гроб.
   - Джефф, я принес тебе несколько твоих старых работ, - делано
небрежным тоном сказал Дереликт. - Я подумал, что ты можешь захотеть посмотреть
их со мной.
   - У тебя есть часы? - спросил Халсион.
   Удивляясь нормальному тону Халсиона, продавец картин достал из кармана часы
и показал.
   - Дай на минутку.
   Дереликт отстегнул часы от цепочки. Халсион осторожно взял их.
   - Прекрасно. Продолжай насчет рисунков.
   - Джефф, - воскликнул Дереликт, - это снова ты? Значит, ты...
   - Тридцать, - прервал его Халсион. - Тридцать пять. Сорок. Сорок пять.
Пятьдесят. Пятьдесят пять. ОДНА. - С возрастающим ожиданием он сосредоточился
на бегущей секундной стрелке.
   - Нет, увы, нет, - пробормотал продавец. - Мне показалось, что ты
говоришь... Ну, ладно, - он открыл портфель и начал сортировать рисунки.
   - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ДВЕ.
   - Вот один из твоих ранних рисунков, Джеффри. Помнишь, ты пришел в галерею с
наброском, а я еще решил, что ты новый шлифовальщик из агентства? Только через
несколько месяцев ты простил нас. Ты всегда утверждал, что мы купили твою
первую картину лишь в качестве извинения. Ты все еще думаешь так?
   - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ТРИ.
   - Вот темпера, что причинила тебе столько душевной боли. Хотел бы я знать,
осмелишься ли ты еще на одну? Я вовсе не думаю, что темпера так негибка, как ты
утверждаешь, и меня бы заинтересовало, если бы ты попробовал еще разок. Теперь,
когда твоя техника стала более зрелой... Что скажешь?
   - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ЧЕТЫРЕ.
   - Джефф, положи часы.
   - Десять... Пятнадцать... Двадцать... Двадцать пять...
   - Какого черта ты считаешь минуты?
   - Ну, - внятно сказал Халсион, - иногда они запирают дверь и уходят. Иногда
запирают, остаются и следят за мной. Но они никогда не подглядывают дольше трех
минут, так что я положил для уверенности пять... ПЯТЬ!
   Халсион сжал часы в своем большом кулаке и нанес Дереликту удар точно в
челюсть. Продавец безмолвно рухнул на пол. Халсион подтащил его к стене, раздел
донага, переоделся в его одежду, закрыл портфель. Взял доллар и сунул его в
карман. Взял бутылочку гарантированно неядовитых чернил и выплеснул себе на
лицо.
   Задыхаясь, он принялся во весь голос звать сиделку.
   - Выпустите меня отсюда, - приглушенным голосом вопил Халсион. - Этот маньяк
попытался меня убить. Выплеснул чернила мне в лицо. Я хочу выйти!
   Дверь открыли. Халсион кинулся мимо санитара, вытирая рукой черное лицо,
чтобы прикрыть его. Санитар шагнул в палату. Халсион закричал:
   - О Халсионе не беспокойтесь. С ним все в порядке. Дайте мне полотенце или
что-нибудь вытереться. Быстрее!
   Санитар развернулся и выбежал в коридор. Подождав, пока он скроется в
кладовой, Халсион ринулся в противоположном направлении. Через тяжеленные двери
он вбежал в коридор главного крыла, продолжая вытирать лицо, отплевываясь и
притворно негодуя. Так он достиг главного корпуса. Он прошел уже половину пути,
а тревога еще не поднялась. Он слышал прежде бронзовые колокола. Их проверяли
каждую среду.
   Словно игра, сказал он себе. Забавно. В этом нет ничего страшного. Просто
безопасное, хитроумное, веселое надувательство, и когда игра кончается, я иду
домой к маме, обеду и папе, читающему мне потешные истории, и я снова ребенок,
снова настоящий ребенок, навсегда.
   Все еще не было шума и криков, когда он достиг первого этажа. В приемной он
объяснил, что случилось. Он объяснял это охраннику, пока ставил имя Джеймса
Дереликта в книге посетителей, и его перепачканная чернилами рука посадила на
страницу такое пятно, что невозможно было установить подделку. С жужжанием
открылись последние ворота. Халсион вышел на улицу и, пройдя некоторое
расстояние, услышал, как зазвонили бронзовые колокола, повергнув его в ужас.
   Он побежал, остановился. Попытался идти прогулочным шагом, но не смог. Он
шел, шатаясь, по улице, пока не услышал крики охранников. Тогда он метнулся за
угол, за второй, петлял по бесконечным улицам, слыша позади автомобили, сирены,
колокола, крики, команды. Кольцо погони сжималось. Отчаянно ища убежища,
Халсион метнулся в подъезд заброшенной многоэтажки.
   Он побежал по леснице, спотыкаясь, перепрыгивая через три ступени, потом
через две, затем с трудом преодолевая очередную по мере того, как силы таяли, а
паника парализовывала его. Он споткнулся на лестничной площадке и рухнул на
дверь. Дверь открылась. За ней стоял Фэревей Файсенд, оживленно улыбаясь,
потирая руки.
   - Gluclih reyze, - сказал он. - В самую точку. Черт побери! Ты
двадцатитрехлетний skidud, а? Входи, старик. Я тебе все объясню. Никогда не
слушайся...
   Халсион закричал.
   - Нет, нет, нет! Не Sturm und drang, мой милый. - Мистер Аквил зажал рукой
Халсиону рот, втащил через порог и захлопнул дверь.
   - Presto-chango, - рассмеялся он. - Исход Джеффри Халсиона из мертвого дома.
Dien ovus garde.
   Халсион освободил рот, снова закричал и забился в истерике, кусаясь и
лягаясь. Мистер Аквил пришелкнул языком, сунул руку в карман и достал пачку
сигарет. Привычно выхватив сигарету из пачки, он разломил ее под носом у
Халсиона. Художник сразу успокоился и притих настолько, что позволил подвести
себя к кушетке, где Аквил стер чернила с его лица и рук.
   - Лучше, да? - хихикнул мистер Аквил. - И не образует привычки. Черт побери!
Теперь можно выпить.
   Он налил из графина стакан, добавил крошечный кубик льда из парящго ведерка
и вложил стакан в руку Халсиона. Вынуждаемый жестом Аквила, Халсион осушил
стакан. В голове слегка зашумело. Он огляделся, тяжело дыша. Он находился в
помещении, напоминающем роскошную приемную врача с Парк-авеню. Обстановка в
стиле королевы Анны.
   Ковер ручной работы. Две картины Хогарта и Капли в позолоченных рамах на
стенах. Они гениальны, с изумлением понял Халсион. Затем, с еще большим
изумлением, он понял, что мыслит связно, последовательно. Разум его
прояснился.
   Он провел отяжелевшей рукой по лбу.
   - Что случилось? - тихо спросил он. - Похоже... У меня вроде лихорадка,
кошмары...
   - Ты болен, - ответил Аквил. - Я приглушил болезнь, старик. Это временное
возвращение к норме. Это не подвиг, черт побери! Такое умеет любой врач. Ниацин
плюс карбон диоксина. Id genus omne. Только временно. Мы должны найти что-то
более постоянное.
   - Что это за место?
   - Место? Моя контора. Без передней. Вот там комната для совещаний. Слева - лаборатория.
   - Я знаю вас, - пробормотал Халсион. - Где-то я вас видел. Мне знакомо ваше
лицо.
   - Ui... Ты снова и снова рисовал его во время болезни. Esse homo... Но у
тебя есть преимущество, Халсион. Где мы встречались? Я уже спрашивал себя. - Аквил
надвинул блестящий отражатель на левый глаз и пустил световой зайчик в
лицо Халсиона. - Теперь спрашиваю тебя. Где мы встречались?
   Загипнотизированный светом, Халсион монотонно ответил:
   - На Балу художников... Давно... До болезни.
   - А? Да!.. Это было полгода назад. Вспомнил! Я был там. Несчастливая ночь.
   - Нет, славная ночь... Веселье, шутки... Как на школьных танцах... Словно
костюмированный вечер...
   - Уже впадаешь в детство? - пробормотал мистер Аквил. - Мы должны вылечить
тебя. Cetera disunt, молодой Лонкивар. Продолжай.
   - Я был с Джуди... Той ночью мы поняли, что влюблены. Мы поняли, как
прекрасна жизнь. А затем прошли вы и взглянули на меня... Только раз. Вы
взглянули на меня. Это было ужасно!..
   - Тц-тц-тц! - разочарованно пощелкал языком Аквил. - Теперь я вспомнил этот
печальный случай. Я был неосторожен. Плохие вести из дома. Сифилис у обоих моих
дам.
   - Вы прошли в красном и черном... Сатанинский наряд. Без магии. Вы взглянули
на меня... Никогда не забуду этот красно-черный взгляд. Взглянули глазами
черными, как адские омуты, как холодное пламя ужаса. И этим взглядом вы украли
у меня все - наслаждение, надежду, любовь, жизнь...
   - Нет, нет! - резко сказал мистер Аквил. - Позвольте нам понять друг друга.
Моя неосторожность была ключом, отомкнувшим дверь. Но ты упал в пропасть,
созданную тобой самим. Тем не менее, мы должны кое-что исправить. - Он сдвинул
отражатель и ткнул пальцем в Халсиона. - Мы должны вернуть тебя за землю
живых... anksilium ab alto... Поэтому я и устроил эту встречу. Я натворил, я и
исправлю, да! Но ты должен выбраться из собственной пропасти. Связать
оборванные нити внимания. Пойди сюда!
   Он взял Халсиона за руку и провел через приемную мимо кабинета в сияющую
белым лабораторию. Она была вся в стекле и кафеле, на полках бутылки с
реактивами, фарфоровые тигли, электропечь, запас бутылей с кислотами, ящики
сырых материалов. Посреди лаборатории было маленькое круглое возвышение типа
помоста. Мистер Аквил поставил на помост стул, усадил на стул Халсиона, надел
белый лабораторный халат и начал собирать аппаратуру.
   - Ты, - трепался он при этом, - художник высшей пробы. Я не dorer la
pilul... Когда Джимми Дереликт сказал мне, что ты больше не будешь работать...
Черт побери! Мы должны его вернуть к его баранам, сказал я себе. Солон Аквил
должен приобрести много холстов Джеффри Халсиона. Мы вылечим его. Nok aj.
   - Вы врач? - спросил Халкион.
   - Нет. Если позволите, так сказать, маг. Строго говоря, чаропатолог. Очень
высокого класса. Без патентов. Строго современная магия. Черная и белая,
neste-pa? Я покрываю весь спектр, специализируясь, в основном, на полосе в
15 000 ангстрем.
   - Вы врач-колдун? Не может быть!
   - О, да.
   - В таком месте?
   - Вы обмануты, да. Это наш камуфляж. Вы думаете, многие современные
лаборатории, исследующие зубную пасту, имеют отношение к настоящей магии? Но мы
тоже ученые. Parbley! Мы, маги, идем в ногу со временем. Ведьмино зелье теперь
состоит из Дистиллированных Продуктов и Действующего Снадобья. "Близкие"
достигли стапроцентной стерильности. Гигиенические метлы. Проклятия в
целлофановой обертке. Папаша Сатана в резиновых перчатках. Спасибо доктору
Листеру... или Пастеру? Мой идеал.
   Чаропатолог подобрал ряд материалов, проделал какие-то вычисления на
электронном компьютере и продолжал болтать:
   - Figit hora, - говорил Аквил. - Твоя беда, старик, в потере разума. Ui? Все
дело в проклятом бегстве от действительности и проклятых же отчаянных поисках
спокойствия, унесенного одним моим неосторожным взглядом. Hilas? Я извиняюсь за
это. - С чем-то напоминающим миниатюрный тяжелый нивелир, он покрутился возле
Халсиона на помосте. - Но твоя беда такова - ты ищешь спокойствия во
младенчестве. Ты должен бороться за достижение спокойствия в зрелости,
neste-pa?
   Аквил начертил круг и пятиугольник с помощью блестящего компаса и линейки,
отвесил на микровесах порошки, накапал в тигли различные жидкости из
калиброванных бюреток и продолжал:
   - Множество магов берут снадобья из Источников Юности. О, да! Есть много
юных и много источников, но это не для тебя. Нет, Юность не для художников.
Возраст - вот исцеление. Мы должны вычистить твою юность и сделать тебя
взрослым, vitch voc?
   - Нет, - возразил Халсион, - нет. Юность - это искусство. Юность - это
мечта. Юность - это благодеяние.
   - Для некоторых - да. Для иных - нет. Не для тебя. Ты проклят, мой юноша. Мы
должны очистить тебя. Желание силы. Желание секса. Бегство от реальности.
Стремление к мести. О, да! Папаша Фрейд тоже мой идеал. Мы сотрем изъяны твоего
"эго" за очень низкую плату.
   - Какую?
   - Увидишь, когда закончим.
   Мистер Аквил расположил порошки и жидкости в тиглях и каких-то чашках вокруг
беспомощного художника. Он отметил и отрезал бикфордов шнур, протянул провода
от круга к электротаймеру, который тщательно настроил. Потом подошел к полкам с
бутылками серы, взял маленький пузырек Вольфа под номером 5-271-009, набрал
шприц и сделал Халсиону укол.
   - Мы начинаем, - сказал он, - очищение твоих грез. Vualay!
   Он включил таймер и отступил за свинцовый экран. Настала секундная тишина.
Внезапно мрачная музыка вырвалась из скрытого динамика и записанный голос
затянул невыносимую песнь. В быстрой последовательности порошки и жидкости
вокруг Халсиона вспыхнули пламенем. Музыка и огонь поглотили его. Мир с ревом
завертелся вокруг...

   К нему пришел Президент Союза Наций. Он был высокий, тощий, суровый, но
энергичный. Он с почтением пожал ему руку.
   - Мистер Халсион! Мистер Халсион! - закричал он. - Где вы были, мой друг?
Черт побери! Hok tempore... Вы знаете, что случилось?
   - Нет, - ответил Халсион. - А что случилось?
   - После вашего бегства из сумасшедшего дома... Бамм! Повсюду атомные бомбы.
Двухчасовая война. Всюду! Hora Flugit... Мужество населения...
   - Что?!
   - Жесткая радиация, мистер Халсион, уничтожила мужские способности во всем
мире. Черт побери! Вы единственный мужчина, способный производить детей. Нет
сомнений насчет таинственной мутационной наследственности вашего организма,
которая сделала вас невосприимчивым. Да!
   - Нет!
   - Ui! Вы отвечаете за возрождение населения мира. Мы сняли для вас люкс в
"Одеоне". Там три спальни. Высший класс!
   - Ух, ты! - сказал Халсион. - Это моя самая большая мечта.
   Его шествие к "Одеону" было триумфальным. Он был награжден гирляндами
цветов, серенадами, приветствиями и ободрительными выкриками. Экзальтированные
женщины озорно выставлялись, привлекая его внимание. В номере люкс Халсиона
накормили и напоили. Угодливо появился высокий, тощий мужчина. Был он
энергичен, но суров. В руках он держал список.
   - Мировой Евнух к вашим услугам, мистер Халсион, - сказал он и заглянул в
список. - Черт побери! 5 271 009 девственниц требуют вашего внимания. Все
гарантированно прекрасны. Exelentz! Выбирайте любую от одной до
пятимиллионной.
   - Начнем с рыженькой, - сказал Халсион.
   Ему привели рыженькую. Она была стройной и похожей на мальчика, с маленькими
твердыми грудями. Следующая была полненькой, с круглым задом. Пятая походила на
Юнону, и груди ее были, как африканские груши. Девятая была чувственной
девушкой с картины Рембранта. Двадцатая была стройной, похожей на мальчика, с
твердыми маленькими грудями.
   - Мы нигде не встречались? - спросил Халсион.
   - Нет, - ответила она.
   Следующей была полненькая, с круглым задом.
   - Знакомое тело, - сказал Халсион.
   - Не может быть, - ответила она.
   Пятидесятая походила на Юнону с грудями, как африканские груши.
   - Вы уже были здесь? - спросил Халсион.
   - Никогда, - ответила она.
   Вошел Мировой Евнух с утренним средством, усиливающим половое влечение
Халсиона.
   - Никогда не принимаю лекарств, - сказал Халсион.
   - Черт побери! - воскликнул Евнух. - Вы настоящий гигант! Несомненно, вы
происходите от Адама. Tant soit pe... Без сомнения, все рыдают от любви к
вам... - Он сам выпил снадобье.
   - Вы заметили, что они все похожи? - спросил Халсион.
   - Нет! Все разные. Parbley! Это оскорбляет мою контору!
   - Да? Они отличаются одна от другой, но типы повторяются.
   - О, такова жизнь старик. Вся жизнь циклична. Разве вы, как художник, не
замечали этого?
   - Я не думал об этом применительно к любви.
   - Это касается всего. Varheit und dichtung...
   - Что вы сказала насчет рыданий?
   - Ui. Они все рыдают.
   - Из-за чего?
   - Из-за любовного экстаза к вам. Черт побери!
   Халсион задумался над последовательностью женщин: похожие на мальчика,
круглозадые, юноноподобные, девушки Рембранта, каштановые, рыжие, блондинки,
брюнетки, белые, черные и коричневые...
   - Не замечал, - буркнул он.
   - Понаблюдайте сегодня, мой мировой отец. Можно начинать?
   Это была правда, Халсион просто не замечал. Все они плакали. Он был польщен,
но угнетен.
   - Почему бы тебе не рассмеяться? - спрашивал он.
   Смеяться они не хотели, либо не могли.
   На верхней площадке лестницы "Одеона", где Халсион совершал послеобеденный
моцион, он спросил об этом своего тренера, высокого, тощего человека с
энергичным, но суровым выражением лица.
   - А? - сказал тренер. - Черт побери! Не знаю, старик. Возможно, потому что
это для них травмирующее переживание.
   - Травмирующее? - переспросил Халсион. - Но почему? Что я такого им делаю?
   - Ха! Да ты шутник! Весь мир знает, что ты им делаешь.
   - Нет, я имею в виду... Как это может быть травмой? Все борются, чтобы
получить меня, не так ли? Или я не оправдываю возложенных надежд?
   - Тайна. А сейчас, возлюбленный отец мира, займемся практической зарядкой.
Готов? Начинаем.
   В ресторане "Одеона" у подножия лестницы Халсион спросил об этом главного
официанта, высокого, тощего человека с энергичными жестами, но суровым лицом.
   - Мы мужчины, мистер Халсион. Sio jar... Конечно, вы понимаете. Эти женщины
любят вас, но могут надеяться только на одну ночь любви. Черт побери!
Естественно, они разочарованы.
   - Чего они хотят?
   - Чего хочет каждая женщина, мои Великие Ворота на Запад? Непрерывных
отношений. Проще говоря, выйти замуж.
   - Замуж?
   - Ui.
   - Все они хотят выйти замуж?
   - Ui.
   - Отлично. Я женюсь на всех 5 271 009.
   - Нет, нет, нет, мой юный Боливар, - возразил Мировой Евнух. - Черт побери!
Это невозможно. Не считая религиозных трудностей, есть трудности чисто
физические. Кто может справиться с таким гаремом?
   - Тогда я женюсь на одной.
   - Нет, нет, нет. Penser a moi... Как вы сделаете выбор? Как будете выбирать?
Лотереей, вытягиванием соломинки или открытым голосованием.
   - Я уже выбрал.
   - Да? Которую?
   - Мою девушку, - медленно сказал Халсион, - Джудит Файлд.
   - Так... Сладость вашего сердца?
   - Да.
   - Она в самом конце пятимиллионного списка.
   - Она уже была номером первым в моем списке. Я хочу Джудит. - Халсион
вздохнул. - Я помню, как она выглядела на Балу художников... Стояла полная
луна...
   - Но еще двадцать шесть дней не будет полной луны.
   - Я хочу Джудит.
   - Остальные разорвут ее на клочки из ревности. Нет, нет, нет, мистер
Халсион, мы должны придерживаться расписания. По ночи на каждую, но не больше.
   - Я хочу Джудит... иначе...
   - Это нужно обсудить в Совете, черт побери!
   Это обсудили депутаты Совета Союза Наций, высокие, тощие, энергичные, но
суровые. Было решено позволить Джеффри Халсиону жениться тайно.
   - Но никаких уз, - предупредил Мировой Евнух. - Никакой верности своей жене.
Это следует понять. Мы не можем исключить вас из программы. Вы совершенно
необходимы.
   В "Одеон" привели счастливую Джудит Файлд. Это была высокая смуглая девушка с
короткими кудрявыми волосами и длинными ногами. Халсион взял ее за руку.
Мировой Евнух удалился на цыпочках.
   - Привет, дорогая, - пробормотал Халсион.
   Джудит глянула на него с ненавистью. Глаза ее блестели, лицо было мокро от
слез.
   - Если ты прикоснешься ко мне, Джефф, - странным голосом сказала Джудит, - я
убью себя.
   - Джуди!
   - Этот противный человек рассказал мне все. Он не понял, когда я попыталась
объяснить ему... Я молилась, чтобы ты сдох, прежде чем настанет моя очередь.
   - Но мы поженимся, Джуди.
   - Я скорее умру, чем женюсь на тебе.
   - Я тебе не верю. Мы любили...
   - Ради бога, Джефф, не говори о любви! Не понимаешь? Женщины плачут, потому
что ненавидят тебя. Я ненавижу тебя. Весь мир ненавидит тебя. Ты отвратителен.
   Халсион уставился на девушку и прочел правду на ее лице. Охваченный гневом,
он попытался обнять ее. Она свирепо отбивалась. Они пересекли огромную гостиную
номера, опрокидывая мебель, тяжело дыша, с растущей яростью. Халсион ударил
Джудит Файлд кулаком, чтобы покончить с борьбой. Она пошатнулась, уцепилась за
штору, бросилась в окно и полетела с четырнадцатого этажа на мостовую, вертясь,
как кукла.
   Халсион с ужасом глядел вниз. Вокруг изуродованного тела собралась толпа.
Поднятые вверх лица. Сжатые кулаки. Зловещее бормотание. В номер
ворвался Мировой Евнух.
   - Старик! - закричал он. - Что ты наделал? Per conto... Эта искра разожжет
жестокость. Ты в очень большой опасности. Черт побери!
   - Это правда, что все ненавидят меня?
   - Helas, милый, ты открыл истину? Ох, уж эта несдержанная девушка!.. Я
предупреждал ее. Ui. Вас ненавидят.
   - Но вы говорили, что меня любят. Новый Адам. Отец нового мира...
   - Ui. Ты отец, но все дети ненавидят отцов. Ты также последний мужчина. Но в
какой женщине не вспыхнет ненависть, если ее заставят пойти к мужчине в
объятия... даже если это необходимо для выживания? Идем скорее, душа моя.
Passim... Ты в большой опасности.
   Он потащил Халсиона к грузовому лифту и они спустились в подвалы "Одеона".
   - Армия выручит тебя. Мы немедленно увезем тебя в Турцию и найдем
компромисс.
   Халсион был передан под опеку высокого, тощего, сурового армейского
полковника, который провел его подвалами на другую сторону улицы, где ждала
штабная машина. Полковник втолкнул Халсиона в нее.
   - Dialekta alea est, - сказал он водителю. - Быстрее, мой капрал. Защитим
старого неудачника. В аэропорт. Alars!
   - Черт побери, сэр, - ответил капрал, отдал честь и рванул машину с места.
   Пока они на головокружительной скорости петляли по улицам, Халсион разглядел
водителя. Он был высокий, тощий, энергичный, но суровый.
   - Kaltur Kampf der Minzeheit, - пробормотал капрал. - Забавно!
   Поперек улицы была воздвигнута гигантская баррикада из ясеневых бочек,
мебели, перевернутых автомобилей, торговых стоек. Капралу пришлось затормозить.
Пока он снижал скорость для разворота, из подъездов, подвалов, магазинов
появились толпы женщин. Они визжали. Они размахивали импровизированными
дубинками.
   - Превосходно! - закричал капрал. - Черт побери! - Он попытался достать из
кобуры служебный пистолет. Женщины распахнули дверцы, вытащили из машины
Халсиона и капрала. Халсион вырвался, пробился через взбешенную, вооруженную
дубинками толпу, метнулся на тротуар, запнулся и провалился в открытую угольную
яму. Он полетел в бездонное черное пространство. Закружилась голова. Перед
глазами поплыл звездный поток...

   Он был один в пространстве, мучимый, неправильно понятый, жертва жестокой
несправедливости.
   Он по-прежнему был прикован к тому, что когда-то являлось стеной Камеры 5
Блока 27 Яруса 100 Крыла 9 Исправительного Дома Каллисто, пока неожиданный
гамма-взрыв не разнес огромную тюремную крепость - куда больше замка Иф - на
куски. Взрыв, как он понял, был устроен Грешами. Его имущество состояло из
тюремной одежды, шлема, одного кислородного баллона, мрачной ярости на
несправедливость учиненного с ним и знания тайны, как можно разгромить Грешей и
уничтожить их господство над Солнечной системой.
   Греши, ужасные мародеры с Омикрона Сей, космопираты, космические
неоконкистадоры, холоднокровные, воблолицые, нуждающиеся в питании
психотическим ужасом, который порождали в людях с помощью мысленного контроля,
быстро завоевывали Галактику. Они были непобедимы, поскольку владели
симулянт-кинетической силой - способностью находиться одновременно в двух
местах.
   В космической черноте медленно двигалась точка света, напоминающая метеорит.
Халсион понял, что это спасатльный корабль, прочесывающий пространство в
поисках спасшихся при взрыве. Он подумал, не может ли Юпитер, горевший багровым
светом, сделать его видимым для спасателей? Еще он подумал, хочет ли вообще
быть спасенным?
   - Опять будет то же самое, - проскрипел Халсион. - Лживые обвинения робота
Балорсена... Лживые обвинение отца Джудит... Отречение самой Джудит... Снова
тюремное заключение и, наконец, смерть от Грешей, когда они захватят последние
твердыни Земли. Так почему бы не умереть сейчас?
   Но говоря это, он знал, что лжет. Он единственный знает тайну, которая может
спасти Землю и всю Галактику. Он должен уцелеть. Он должен бороться.
   С неукротимой волей Халсион потянулся к ноге, пытаясь порвать цепь. Со
страшной силой, развитой за годы каторжного труда в шахтах Грешей, он махал
руками и кричал. Точка света не меняла направление, летя мимо него. Затем он
увидел, как металлическое звено одной из цепей лопнуло с огненной искоркой от
удара метеора, и решился на отчаянный поступок, чтобы просигналить
спасательному кораблю.
   Он отсоединил пласти-шланг кислородного баллона от пласти-шлема и
выпустил жизнетворную струю в пространство. Одновременно дрожащими руками он
собрал звенья цепи на ноге и ударил ими о камень в струе кислорода. Сверкнула
искра. Пламя охватило бьющий под давлением кислород. Сверкающий гейзер белого
огня забил на полмили в пространство.
   Экономя остатки кислорода в пласти-шлеме, Халсион медленно водил баллоном,
посылая фонтан пламени в разные стороны в отчаянной, последней надежде на
спасение. Воздух в пласти-шлеме быстро становился спертым и удушливым. Ревело в
ушах. Перед глазами все поплыло. Наконец, чувства его угасли...
   Когда он пришел в себя, то понял, что лежит на пласти-койке в каюте
звездолета. Высокочастотный свист подсказал ему, что они летят на
гиперскорости. Он открыл глаза. Возле пласти-койки стояли Балорсен, робот
Балорсена, Верховный судья Файлд и его дочь Джудит. Джудит плакала. Робот был в
маленьких пласти-наручниках и только моргал, когда генерал Балорсен время от
времени стегал его нуклеарным пласти-кнутом.
   - Parbley! Черт побери! - проскрежетал робот. - Все верно, я оклеветал
Джеффри Халсиона. Ui! Flux de bounsh! Я был космопиратом и занимался
космоналетами на космогрузы. Ui! Черт побери! Космобармен в Салуне Космонавтов
был моим сообщником. Когда Джексон разбил космокэб, я нашел космогараж и
звуковым лучом убил О'Лири. Oux arms... Ой!..
   - Вы слышали его исповедь, Халсион, - проскрежетал генерал Балорсен. Он был
высокий, тощий, суровый. - Ради бога! Ales est celar artem... Вы невиновны.
   - Я незаконно осудил тебя, старый неудачник, - проскрежетал судья Файлд. Он
был высокий, тощий, суровый. - Можешь ли ты простить это проклятое богом
орудие? Мы приносим извинения.
   - Мы были несправедливы к тебе, Джефф, - прошептала Джудит. - Можешь ли ты
простить нас? Скажи, что прощаешь нас...
   - Вы сожалеете о том, как поступили со мной, - проскрежетал Халсион, - но
только потому, что принимаете в расчет таинственную наследственную мутацию в
моем роду, которая делает меня иным. Я единственный владею тайной, которая
может спасти Галактику от Грешей.
   - Нет, нет, нет, старик, - принялся оправдываться генерал Балорсен. - Черт
побери! Не держи камень за пазухой. Спаси нас от Грешей.
   - Спаси нас, faut de miux, спаси нас, Джефф, - воскликнул судья Файлд.
   - О, пожалуйста, Джефф, пожалуйста, - прошептала Джудит. - Греши повсюду и
подступают все ближе. Мы везем тебя в Союз Наций. Ты должен сообщить Совету,
как помешать Грешам пребывать в двух местах одновременно.
   Звездолет вышел из гиперскорости и приземлился на Правительственном Острове,
где его встретила делегация всемирных сановников и повела Халсиона в зал
Генеральной Ассамблеи Союза Наций. Они ехали странно круговыми улицами со
странно круглыми домами, которые были перестроены, когда обнаружилось, что
Греши всегда возникают в углах. На всей Земле не было оставлено ни единого
угла.
   Генеральная Ассамблея была в сборе, когда вошел Халсион. Сотни высоких,
тощих, суровых дипломатов аплодировали, пока он шел к подиуму, все еще одетый в
пласти-комбинезон каторжника. Халсион обиженно огляделся.
   - Да, - проскрежетал он, - вы все аплодируете. Сейчас вы все почитаете меня.
Но где вы были, когда меня ложно обвинили, осудили и заточили в тюрьму
невиновным? Где вы были тогда?
   - Простите нас, Халсион, черт побери! - закричали они.
   - Я не прощу вас. Семнадцать лет я страдал в шахтах Грешей. Теперь ваша
очередь пострадать.
   - Пожалуйста, Халсион!
   - Где же ваши эксперты? Ваши профессора? Ваши специалисты? Где ваши
электронные вычислители? Ваши супермыслящие машины? Пусть они раскроют тайну
Грешей.
   - Они не могут, старик. Entre nous! Они стоят холодные. Спасите нас,
Халсион! Auf fiderzeen...
   Джудит схватила его руку.
   - Не ради меня, Джефф, - зашептала она. - Я знаю, ты никогда не простишь
меня за то, что я была несправедлива к тебе. Но ради всех девушек в Галактике,
кто любит и любим.
   - Я все еще люблю тебя, Джуди.
   - Я всегда любила тебя, Джефф.
   - О'кей. Я не хотел раскрывать им тайну, но ты уговорила меня. - Халсион
поднял руку, призывая к молчанию. В наступившей тишине он негромко заговорил: - Тайна
такова, джентльмены. Ваши калькуляторы собрали данные, чтобы вычислить
слабое место Грешей. Они не обнаружили ничего. Поэтому вы предположили, что у
Грешей нет тайной слабости. ЭТО БЫЛО НЕВЕРНОЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ.
   Генеральная Ассамблея затаила дыхание.
   - Вот в чем тайна. ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО КАКАЯ-ТО НЕИСПРАВНОСТЬ
КРОЕТСЯ В САМИХ КАЛЬКУЛЯТОРАХ.
   - Черт побери! - хором воскликнула Генеральная Ассамблея. - И почему мы не
подумали об этом? Черт побери!
   - И Я ЗНАЮ, ЧТО ИМЕННО НЕИСПРАВНО!
   Наступила мертвая тишина.
   Распахнулись двери Генеральной Ассамблеи. Неверным шагом вошел профессор
Мертвотишинский, высокий, худой, суровый.
   - Эврика! - закричал он. - Я нашел, черт побери! Что-то не в порядке с
мыслящими машинами. Три идет п о с л е двух, но не перед.
   Генеральная Ассамблея взорвалась ликованием. Профессора Мертвотишинского
стали качать. Раскупорили шампанское. Выпили за его здоровье. К его груди
прикололи несколько медалей. Профессор сиял.
   - Эй! - закричал Халсион. - Это была моя тайна. Я единственный, кто из-за
таинственной мутации, передающейся по наследству в моем роду...
   Застучал телетайп:
   "Внимание! Внимание! Тишенков в Москве сообщает о дефекте калькуляторов. 3
идет после 2, а не перед. Повторяю: после (подчеркнуто), а не перед".
   Вбежал почтальон.
   - Специальное послание от доктора Жизнетишинского Спокойникову: Что-то
неладно с мыслящими машинами. Три идет после двух, а не перед.
   Телеграфист принял телеграмму:
   "Мыслящие машины не в порядке Точка Два идет перед тремя Точка Не после
Точка Фон Грезотишинский Точка Гейдельберг".
   В окно влетела бутылка, разбилась об пол и из нее выпал клочок бумаги, на
котором было нацарапано: "Остановите машины и подумайте, может, число 3 идет
после 2, а не перед? Долой Грешей! Мистер Тиш-Тиш".
   Халсион схватил судью Файлда за пуговицу.
   - Какого черта? - взревел он. - Я думал, что я единственный человек в мире,
обладающий этой тайной!
   - HimmelHerrGott! - нетерпеливо ответил судья Файлд. - Все вы такие. Все вы
мечтаете, что являетесь единственным человеком, обладающим тайной,
единственным, в ком ошиблись, единственным, с кем поступили несправедливо, с
девушкой, без девушки, с кем бы там ни было или без. Черт побери! Как вы
утомительны, мечтатели! И всегда-то вы проигрываете.
   Судья Файлд оттолкнул его плечом в сторону. Генерал Балорсен пихнул его в
задние ряды. Джудит Файлд проигнорировала его. Робот Балорсена украдкой вдавил
его в угол толпы, где тут же возникли Греши, одновременно столпившиеся в углу
на Нептуне, сделали нечто невыразимое для Халсиона и исчезли вместе с ним,
кричащим, рвущимся, рыдающим в ужасе, который является деликатесом для Грешей,
но пласти-кошмаром для Халсиона......

   от которого его пробудила мать и сказала:
   - Это научит тебя не таскать сэндвичи с орехами среди ночи, Джеффи.
   - Мама?
   - Да. Пора вставать, дорогой. Ты опоздаешь в школу.
   Она вышла из комнаты. Он огляделся. Он посмотрел на себя. Это правда.
Правда! Сбылась его великая мечта. Ему снова десять лет, у него тело
десятилетнего мальчишки, он в доме, в котором провел детство, в жизни, которой
жил в свои школьные деньки. И у него остались знания, опыт, искушенность
тридцати трехлетнего мужчины.
   - Ой, красота! - закричал он. - Вот будет здорово!
   Он станет школьным гением. Он будет ошеломлять товарищей, изумлять учителей,
ставить в тупик экспертов. Он положит на лопатки ученых. Он поставит на место
Риннегена, который частенько задирал его. Он возьмет напрокат пишущую машинку и
напишет все удостоенные шумного успеха пьесы, рассказы и романы, которые
помнит. Он не упустит удобный случай с Джуди Файлд за мемориалом в Нижнем
Парке. Он сделает изобретения и совершит открытия, создаст основы
новой индустрии, будет держать пари, играть на бирже. Он завладеет всем миром к
тому времени, когда достигнет своего настоящего возраста.
   Он с трудом оделся - забыл, где лежит одежда. Он с трудом съел завтрак - не
время было объяснять матери, что у него вошло в привычку начинать день с кофе
по-ирландски. Он лишился утренней сигареты. Он понятия не имел, где находятся
его учебники. Мать с беспокойством следила за ним.
   - Джеффи опять в дурном настроении, - услышал он ее бормотание. - Надеюсь,
день он проведет нормально.
   День начался с того, что Риннеген устроил на него засаду у Входа Для
Мальчиков. Халсион помнил его большим, крепким мальчишкой со злобным
выражением лица. Он был изумлен, обнаружив, что Риннеген тощий и беспокойный,
явно озабоченный тем, чтобы выглядеть агрессивным.
   - Послушай, у тебя нет никаких причин враждовать со мной, - объяснил ему
Халсион. - Ты просто запутавшийся ребенок, пытающийся что-то доказать.
   Риннеген ударил его кулаком.
   - Послушай, мальчик, - вежливо сказал Халсион, - на самом деле ты хочешь
дружить со всем миром. Только ты ненадежный товарищ и поэтому вынужден
драться.
   Риннеген был глух к психоанализу. Он ударил Халсиона сильнее. Больно.
   - Оставь меня в покое! - сказал Халсион. - Иди самовыражаться на ком-нибудь
другом.
   Риннеген двумя быстрыми движениями выбил у Халсиона учебники из подмышки и
опрокинул его на пол. Не оставалось ничего другого, кроме драки. Двадцать лет
просмотров фильмов будущего с Джо Луисом ничего не дали Халсиону. Он был
полностью побежден. Он также опоздал в школу. Теперь настало время удивить
учителей.
   - Таковы факты, - объяснил он в классе мисс Ральф. - Я столкнулся с
невротиком. Я могу объяснить его мотивы, но не отвечаю за его побуждения.
   Мисс Ральф шлепнула его и пошла к директору с запиской, повествующей о
неслыханной наглости.
   - Единственная неслыханная вещь в вашей школе, - сказал Халсион мистеру
Снайдеру, - это психоанализ. Как вы можете считать себя компетентным учителем,
если вы не...
   - Мерзкий мальчишка! - сердито оборвал его мистер Снайдер, высокий, худой,
суровый. - Ты что, читаешь мерзкие книги?
   - Что же мерзкого во Фрейде?
   - И пользуешься богохульным языком? Ты нуждаешься в уроке, грязный
звереныш.
   Его отослали домой с запиской, немедленно вызывающей родителей, чтобы
забрать Джеффри Халсиона из школы, как дегенерата, отчаянно нуждающегося в
профессиональном исправительном учреждении.
   Вместо того, чтобы пойти домой, он отправился к журнальному киоску почитать
газеты с событиями, относительно которых он мог бы заключать пари. Заголовки
были полны призовыми скачками. Но кто, черт побери, завоюет приз? И в какой
последовательности? Этого он не помнил. А биржа? Он ничего не знал о ней. В
детстве он никогда не интересовался такими вещами и ничего не запечатлелось в
памяти.
   Он попытался попасть в библиотеку для дальнейшей проверки. Библиотекарь,
высокий, худой и суровый, не позволил ему войти, потому что детское время
начиналось после полудня. Он бродил по улицам. Куда бы он ни шел, его
преследовали высокие и суровые взрослые. Он начал понимать, что у десятилетних
мальчишек весьма ограниченные возможности удивлять взрослых.
   В час ленча он встретил Джуди Файлд и проводил ее после школы домой. Он был
шокирован ее шишковатыми коленками и черным штопором локонов. Не нравился ему и
ее запах. Он бы, скорее, предпочитал провести время с ее матерью, явившейся в
образе Джуди, какую он помнил. Он забылся с миссис Файлд и сделал парочку
вещей, здорово смутивших ее. Она выгнала его из дому и, когда звонила его
матери, голос ее дрожал от негодования.
   Халсион пошел к Гудзону и слонялся возле доков, пока его не прогнали. Он
отправился в канцелярский магазин договориться о прокате пишмашинки и был
выставлен. Он поискал тихое местечко, чтобы соснуть, подумать, составить план,
возможно, начать вспоминать имевший успех рассказ, но не было тихих местечек,
куда бы допускались мальчишки.
   В 4.30 он проскользнул домой, бросил учебники в свою комнату, прокрался в
гостиную, стянул сигарету и собирался улизнуть, когда обнаружил, что отец и
мать наблюдают за ним. Мать выглядела потрясенной. Отец был худой и суровый.
   - О, - сказал Халсион, - я полагаю, звонил Снайдер. Я совершенно забыл об
этом.
   - Мистер Снайдер, - сказал отец.
   - И миссис Файлд, - добавила мать.
   - Послушайте, - сказал Халсион, - нам нужно немедленно во всем разобраться.
Можете вы выслушать меня несколько минут? Я сообщу вам нечто потрясающее, и мы
подумаем, что с этим делать. Я...
   Он закричал, поскольку отец взял его за ухо и вывел в холл. Родители никогда
не слушают детей даже несколько минут. Они вообще их не слушают.
   - Пап... минутку... Пожалуйста! Я хочу объяснить. Мне вовсе не десять лет.
Мне тридцать три. Это скачок во времени, понимаешь? Из-за таинственной мутации,
передающейся по наследству в моем роду, которая...
   - Замолчи, черт побери! - крикнул отец. Боль от его руки, ярость в его
голосе заставили Халсиона замолчать. Он терпел, пока его вывели из дома,
провели четыре квартала до школы и втолкнули в кабинет мистера Снайдера, где
вместе с директором ожидал школьный психолог. Это был высокий, худой человек,
суровый, но энергичный.
   - А, да, да, - сказал он. - Значит, это и есть наш дегенерат? Наш маленький
Аль Капоне, а? Давайте, поместим его в клинику и там я заведу его journel
etirne. Будем надеяться на лучшее. Niki prius... Он не может быть плох во всех
отношениях.
   Он взял Халсиона за руку. Халсион вырвал руку и сказал:
   - Послушайте, вы взрослый, интеллигентный человек. Выслушайте меня. Моих
родителей обуяли эмоции...
   Отец отвесил ему оплеуху, схватил его руку и вернул психологу. Халсион
разразился слезами. Психолог вывел его из кабинета и отвел в маленькую школьную
больницу. Халсион был в истерике. Он дрожал от крушения планов и страха.
   - Неужели никто не выслушает меня? - рыдал он. - Неужели никто не попытается
понять? Все мы любим детей, так неужели все дети проходят через это?
   - Успокойся, мой милый, - пробормотал психолог. Он сунул Халсиону в рот
таблетку и заставил ее запить водой.
   - Вы все проклятые антигуманисты, - всхлипывал Халсион. - Вы не допускаете
нас в свой мир, но вторгаетесь в наш. Если вы не уважаете нас, то почему не
оставите в покое?
   - Начинаешь понимать, а? - сказал психолог. - Мы две разные породы животных,
взрослые и дети. Черт побери! Я говорю с тобой откровенно. Les absent, out
tonjuris tort... У нас почти ничего нет в голове, малыш, кроме войны. Поэтому
все дети вырастают ненавидящими свое детство и ищущими отмщения. Но отмщение
невозможно. Pari mutail. Как его можно свершить? Разве может кошка оскорбить
короля?
   - Это... ненавистно, - пробормотал Халсион. Таблетка действовала быстро. - Весь
мир ненавистен. Он полон оскорбительных конфликтов, которые невозможно
разрешить... или отомстить за них... Словно кто-то играет с нами шутки, глупые
шутки без цели. Верно?
   Скользя во тьму, он слышал хихиканье психолога, но не мог жить, понимая, что
смеются над ним...

   Он поднял лопату и пошел за Первым шутом на кладбище. Первый шут был
высокий, худой, суровый, но энергичный.
   - Если она будет похоронена по-христиански, что за каприз искать ей
спасение? - спросил Первый шут.
   - Говорю тебе, она спаслась, - ответил Халсион. - Поэтому нужно немедленно
вырыть ей могилу. Коронер во всем разобрался и установил, что должны быть
христианские похороны.
   - Как это может быть, если только она не утопилась в целях самозащиты?
   - Ну, так решено.
   Они принялись рыть могилу. Первый шут подумал, подумал и сказал:
   - Это, должно быть, se offendendo, и не может быть ничем иным. Есть
указание: если я утоплюсь преднамеренно, это доказывает наличие действия, а
действие делится на три группы - действовать, делать, совершать. Значит, она
утопилась преднамеренно.
   - Возможно, но послушай, добрый могильщик... - начал Халсион.
   - Мне пора, - прервал его Первый шут и пошел, уставший от рассуждений по
вопросам законов. Затем быстро повернулся, отпустил несколько профессиональных
шуток и ушел окончательно. Наконец, Халсион закончил работу и пошел пропустить
рюмочку в Ярд-хенд. Когда он вернулся, Первый шут отпускал шутки паре
джентльменов, бродивших по кладбищу.
   Прибыла похоронная процессия: гроб, брат умершей девушки, король с
королевой, священники и лорды. Девушку похоронили и брат с одним джентльменом
начали ссориться над ее могилой. Халсион не обращал на них внимания. В
процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и
красивыми длинными ногами. Он подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Халсион
протиснулся к ней, строя глазки, и она ответила тем же.
   Затем Халсион подобрал лопату и пошел за Первым шутом на кладбище. Первый
шут был высокий, худой, с суровым выражением лица, но энергичными манерами.
   - Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает ее спасение? - спросил
Первый шут.
   - Говорю тебе, она спаслась, - ответил Халсион. - И следовательно, нужно
немедленно копать ей могилу. Коронер разобрался и вынес решение, что должны
быть христианские похороны.
   - Как это так, если только она не утопилась в целях самозащиты?
   - А ты уже не спрашивал меня об этом? - удивился Халсион.
   - Заткнись, старый дурак, и отвечай на вопрос.
   - Могу поклясться, что это уже было.
   - Ты ответишь, черт побери? Ну?
   - Ну, так решено.
   Они принялись копать могилу. Затем Первый шут затеял долгую дискуссию по
вопросам законов, после чего энергично повернулся, отпустил традиционные шутки
и ушел. Наконец, Халсион закончил и пошел в Ярд-хенд выпить. Когда он вернулся,
у могилы была пара незнакомцев, затем прибыла похоронная процессия.
   В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и
красивыми длинными ногами. Халсион подмигнул ей. Она подмигнула в ответ.
Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она дерзко ответила тем же.
   - Как тебя зовут? - прошептал он.
   - Джудит, - ответила она.
   - Я вытатуирую твое имя, Джудит.
   - Вы лжете, сэр.
   - Я могу доказать это миледи. Я покажу тебе, где буду делать татуировку.
   - И где же?
   - В Ярд-хендской таверне. Ее сделает матрос с "Золотой лани". Мы встретимся
сегодня ночью?
   Прежде чем она успела ответить, он подобрал лопату и последовал за Первым
шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, с суровым лицом, но
энергичными манерами.
   - Ради бога! - воскликнул Халсион. - Могу поклясться, что это уже
происходило.
   - Раз ее хоронят по христиански, это доказывает ее действия в целях
самозащиты? - спросил Первый шут.
   - Я знаю только, что мы уже прошли через все это.
   - Отвечай на вопрос!
   - Послушай, - упрямо сказал Халсион, - может быть, я сошел с ума, а может,
и нет, но у меня такое чувство, что все это уже происходило. Это кажется
нереальным. Жизнь кажется нереальной.
   Первый шут покачал головой.
   - HimmelHerrGott! - пробормотал он. - Этого я и боялся. Из-за таинственной
мутации, передающейся по наследству в твоем роду, ты из осторожности дуешь на
воду. EvigKeit! Отвечай на вопрос.
   - Если я отвечу на него еще раз, то буду отвечать и сотни раз подряд.
   - Старый осел! - взорвался шут. - Ты уже ответил на него 5 271 009 раз, черт
побери! Отвечай еще!
   - Зачем?
   - Затем, что ты должен. Pot en feu... Это жизнь, которой мы должны жить.
   - Ты называешь это жизнью? Делать одно и то же снова и снова? Говорить одно
и то же? Подмигивать девушкам без всякой надежды на продолжение?
   - Нет, нет, нет, старик, не спрашивай. Это заговор, с которым мы не смеем
бороться. Это жизнь, которой живет каждый человек. Отсюда нет исхода.
   - Почему отсюда нет исхода?
   - Я не смею сказать. Vocs populi... Другие спрашивали и исчезли. Это
заговор. Я боюсь.
   - Чего ты боишься?
   - Наших владельцев.
   - Что-о? Мы чья-то собственность?
   - Si. Ах, я!.. Все мы, юный мутант. Здесь нет реальности. Здесь нет жизни,
нет свободы, нет воли, черт побери! Ты не понимаешь? Мы... мы все персонажи
книги. Когда книгу читают, мы танцуем, когда книгу читают снова, мы опять
танцуем. E-pluribis unim... Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает
самооборону?
   - Что ты сказал? - в ужасе закричал Халсион. - Мы - марионетки?
   - Отвечай на вопрос.
   - Раз нет свободы, нет свободы воли, то как мы можем вести всякие
разговоры?
   - Просто читающий книгу мечтает, мой дорогой. Idem est. Отвечай на вопрос.
   - Не буду. Я буду бунтовать. Не стану больше плясать для ваших владельцев. Я
буду искать лучшую жизнь... Я буду искать реальность.
   - Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Kul-de-gak!..
   - Все мы нуждаемся в храбром вожде. Остальные пойдут за ним. Мы разрушим
заговор, сковывающий нас!
   - Это невозможно. Играть безопаснее. Отвечай на вопрос!
   Халсион ответил на вопрос, подняв лопату и ударив Первого шута по голове.
Тот даже не заметил этого.
   - Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает самооборону?
   - Бунт! - закричал Халсион и снова ударил его. Шут запел. Появились два
джентльмена.
   - Бунт! За мной! - вскричал Халсион и ударил джентльмена лопатой по
меланхолочной голове. Джентльмен не обратил внимания. Он трепался с приятелем и
первым шутом. Халсион завертелся, как дервиш, раздавая удары лопатой.
Джентльмен поднял череп и стал философствовать по поводу некой персоны по имени
Йорик.
   Появилась похоронная процессия. Халсион напал на нее с лопатой.
   - Прекратите читать книгу! - орал он. - Выпустите меня со страниц! Вы
слышите? Прекратите читать! Я хочу в мир, созданный мной самим. Выпустите
меня!
   Раздался мощный удар грома, когда захлопнулся толстый том. В то же мгновение
Халсион был низвергнут в третье отделение седьмого круга ада в Четырнадцатой
Песне "Божественной комедии", где тех, кто грешил против искусства, мучили
языки пламени, вечно пылавшего под ними. Там он кричал до тех пор, пока не
послужил достаточным развлечением. Только тогда утвердили план его собственного
текста... и он создал новый мир, романтичный мир, мир его заветной мечты...

   Он был последним человеком на Земле.
   Он был последним человеком на Земле и выл.
   Холмы, долины, реки и горы принадлежали ему, ему одному, и он выл.
   5 271 009 домов служили ему пристанищем. 5 271 009 постелей ждали его для
сна. Магазины ждали, когда он взломает их. Все драгоценности мира принадлежали
ему. Игрушки, инструменты, предметы первой необходимости и роскоши - все
принадлежало последнему человеку на Земле, и он выл.
   Он покинул особняк в полях Коннектикута, где основал свою резиденцию. Он
пересек, завывая, Весчестер. Завывая, он мчался на юг по тому, что было
когда-то шоссе Генриха Гудзона. Он переехал, завывая, по мосту на Манхэттен, он
ехал мимо одиноких небоскребов, складов, дворцов развлечений и подвывал. Он выл
на Пятой Авеню и за углом Пятнадцатой стрит увидел человеческое существо.
   Она была живой, прекрасной женщиной. Она была высокой и смуглой, с копной
вьющихся волос и красивыми длинными ногами. На ней была белая блузка, брюки в
тигриную полоску и патентованные кожаные ботинки. За спиной у нее висела
винтовка, на бедре - револьвер. Она ела маринованные томаты из банки и
недоверчиво уставилась на Халсиона. Он бросился к ней.
   - Я думала, что я последний человек на Земле, - сказала она.
   - Ты последняя женщина, - простонал Халсион. - А я последний мужчина. Ты не
дантист?
   - Нет, - ответила она. - Я дочь несчастного пофессора Файлда, чей прекрасно
задуманный, но плохо исполненный эксперимент по расщеплению ядра стер с лица
Земли человечество, за исключением нас с тобой. Мы, без сомнения, из-за
таинственной мутации, передающейся по наследству в наших родах, сделавшей нас
иными, стали последними представителями старой цивилизации и первыми новой...
   - Отец не учил тебя лечить зубы?
   - Нет, - сказала она.
   - Тогда дай на минутку револьвер.
   Она вытащила из кобуры револьвер и протянула Халсиону, взяв, на всякий
случай, винтовку наизготовку. Халсион взвел курок.
   - Как бы я хотел, чтобы ты была дантистом, - простонал он.
   - Я прекрасная девушка с Коэффициентом Интеллектуальности 141, что более
важно для основания новой расы людей, унаследовавшей добрую зеленую Землю, - возразила
она.
   - Только не с моими зубами, - просто сказал Халсион.
   Он разрядил револьвер себе в висок и мозги выплеснулись на землю...

   Он очнулся с пронзительной головной болью. Он лежал на кафельном возвышении
возле стула, припав ушибленным виском к холодному полу. Из-за свинцового щита
появился мистер Аквил и включил вентилятор, чтобы проветрить помещение.
   - Браво, мой милый, - хихикнул он. - Наконец-то ты стал самим собой, а? И
помощника тебе не потребовалось. Merglio tardeshe may... Но ты упал и ударился,
прежде чем я успел поймать тебя, черт побери!
   Он помог Халсиону подняться на ноги и провел его в приемную, где усадил в
мягкое вельветовое кресло и дал бокал бренди.
   - Гарантирую, что не требуется никаких лекарств, - заявил он. - Nobles
oblig... Только лучше spiritus frumenti. Теперь обсудим дела, а? - Он сел за
стол, все еще энергичный, суровый, и с неожиданной теплотой взглянул на
Халсиона. - Человек живет своими решениями, neste-pa? - продолжал он. - Вы
согласны, ui? Человек должен принять в течение своей жизни 5 271 009 решений.
Peste! Это простое число, так? Niniorte... Ты согласен?
   Халсион кивнул.
   - Тогда, мой милый, зрелость этих решений определяет, мужчина данный человек
или ребенок. Niht war? Malgre nori... Человек не может начать принимать
взрослые решения, пока не избавится от детских грез, черт побери! Такие
фантазии... они должны уйти...
   - Нет, - медленно произнес Халсион, - от этих грез зависит мое искусство...
от грез и фантазий, которые я переношу в линии и краски...
   - Черт побери! Да! Согласен. Но взрослые грезы, а не детские. Детские
грезы - пфуй! Все люди проходят через это... Быть последним способным мужчиной
на Земле и обладать всеми женщинами... Вернуться в прошлое с преимуществом
знаний взрослого и одерживать победы... Бегство от реальности с мыслью, что
жизнь - это фантазия... Бегство от ответственности и фантазии о причиненной
несправедливости, о мучинечестве со счастливым концом... И сотни других,
столько же рспространенных, сколь и пустых. Господь благославил папашу Фрейда и
его веселое учение, которое положило конец этой чепухе. Sic semper tiranis...
Прочь!
   - Но раз у всех есть эти грезы, значит, не такие уж они плохие, не так ли?
   - Черт побери! В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает ли этой вшей
хорошими? Нет, мой мальчик, такие грезы для детей. Слишком много взрослых еще
остаются детьми. И ты, художник, должен вывести их, как я вывел тебя. Я очистил
тебя, теперь очищай их.
   - Почему вы это сделали?
   - Потому что я верю в тебя. Sic vos non vobus... Тебе будет нелегко. Долгий
трудный путь и одиночество.
   - Полагаю, я должен испытывать благодарность, - пробормотал Халсион, - но я
чувствую... ну, пустоту... обман.
   - О, да! Черт побери! Если долго живешь с язвой, то что-то теряешь, когда ее
вырезают. Ты прятался в язву. Я вскрыл ее. Ergo: ты чувствуешь обман. Но
погоди! Ты почувствуешь еще больший обман. Я говорил тебе, что цена будет
высока. Ты заплатил ее. Гляди.
   Мистер Аквил достал из кармана зеркальце. Халсион глянул в него и застыл. На
него смотрело лицо пятидесятилетнего мужчины, морщинистое, закаленное, твердое,
решительное. Халсион вскочил с кресла.
   - Спокойно, спокойно, - увещевал его мистер Аквил. - Это не так уж плохо.
Это чертовски хорошо! Физически тебе по-прежнему тридцать три. Ты ничего не
потерял из своей жизни... только юность. Что ты утратил? Смазливое лицо, чтобы
привлекать молоденьких девушек? И всего-то?
   - Ради Христа!.. - вскричал Халсион.
   - Прекрасно. Еще спокойней, мой мальчик. Здесь ты, больной, лишенный
иллюзий, сбитый с толку, встал одной ногой на твердую дорогу к зрелости. Ты
хочешь, чтобы это случилось или нет? Si, я могу все исправить. Это может
никогда не случиться. Spurlos versenkt... Прошло всего десять минут со времени
твоего побега. Ты еще можешь вернуть свое красивое, молодое лицо. Ты можешь
снова сдаться. Можешь вернуться в бездонное лоно язвы... опять впасть в
детство. Ты хочешь этого?
   - У вас не выйдет.
   - Sauw qui pent, мой мальчик. Выйдет. Частоты не ограничиваются пятнадцатью
тысячами ангстрем.
   - Проклятье! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может обладать такими
силами!
   - Или ангел, старик.
   - Вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану.
   - А? Ха! Сатана тоже был ангелом до своего падения. Он имел много связей на
небе. Конечно, есть фамильное сходство, черт побери! - Мистер Аквил оборвал
смех, перегнулся через стол. Веселье слетело с его лица, осталась только
суровость. - Сказать вам, кто я, мой цыпленочек? Объяснить, почему один
нечаянный взгляд перевернул ваш разум вверх тормашками?
   Халсион кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
   - Я негодяй, белая ворона, шалопай, подлец. Я эмигрант. Да, черт побери!
Эмигрант! - Взгляд мистера Аквила стал каким-то раненым. - По вашим стандартам,
я великий человек с бесконечной силой и многообразием. Такими были эмигранты из
Европы для туземцев с побережья Таити. А? Таким являюсь для вас я, когда
прочесываю звездные берега ради капельки развлечений, капельки надежды,
капельки авантюризма... Я плохой, - продолжал мистер Аквил с дрожью отчаяния в
голосе. - Я испорченный. На родине нет места, где могли бы терпеть меня. Мне
отомстили тем, что оставили здесь. И были моменты неосторожности, когда боль и
отчаяние наполняли мой взгляд и поражали ужасом ваши невинные души. Как тебя
тогда, да?
   Халсион снова кивнул.
   - Вот такие дела. Ребенок в Солоне Аквиле уничтожил его и привел к болезни,
сломавшей ему жизнь. Ui. Я слишком страдаю от детских фантазий, от которых не
могу избавиться. Не повторяй той же самой ошибки, прошу тебя... - Мистер Аквил
взглянул на часы и вскочил. К нему вернулась энергия. - Прекрасно! Уже поздно.
Время собирать твой разум, старик. Каким ему быть? Старое лицо или молодое?
Реальность грез или грезы реальности?
   - Сколько, вы сказали, решений мы должны принять за время жизни?
   - Пять миллионов двести семьдесят одну тысячу девять. Плюс-минус тысяча,
черт побери!
   - И сколько осталось мне?
   - А? Verite saus per... Два миллиона шестьсот тридцать пять тысяч пятьсот
сорок... примерно.
   - Но нынешнее самое важное.
   - Все они самые важные. - Мистер Аквил шагнул к двери, положил руку на
кнопки сложного устройства и покосился на Халсиона. - Voila tout, - сказал
он. - Слово за тобой.
   - Я выбираю трудный путь, - решил Халсион.

                              Альфред БЕСТЕР

                     НОВАЯ ВАЗА С ЦВЕТОЧНЫМ БОРДЮРОМ

     - И в завершение первого семестра  курса  "Древняя  история  107",  -
сказал  профессор  Пол  Муни  [все  герои  рассказа  носят  имена  "звезд"
голливудского кино, известных в 1930-1960 годах; многие из  них  -  такие,
как Грета Гарбо, Спенсер Трэйси, Одри Хэпберн и другие  известны  зрителям
по фильмам "Дама с камелиями", "Нюрнбергский процесс",  "Старик  и  море",
"Война и мир", "Моя прекрасная леди"], - мы попробуем восстановить обычный
день нашего предка, обитателя Соединенных Штатов Америки, как  называли  в
те времена, то есть пятьсот лет назад, Лос-Анджелес Великий.
     Мы назовем объекта наших изысканий Джуксом - одно  из  самых  славных
имен той поры, снискавшее себе бессмертие в сагах о кровной вражде  кланов
Каликах и Джукс.
     В наше время все научные авторитеты сошлись на том, что  таинственный
шифр  ДЖУ  [телефонный  индекс  одного  из   районов   Нью-Йорка],   часто
встречаемый в телефонных справочниках округа Голливуд Ист  (в  те  времена
его именовали Нью-Йорком), к примеру: ДЖУ 6-0600 или ДЖУ 2-1914,  каким-то
образом генеалогически связаны с могущественной династией Джуксов.
     Итак, год 1950-й. Мистер Джукс, типичный  холостяк,  живет  на  ранчо
возле Нью-Йорка. Он встает с зарей, надевает спортивные брюки,  натягивает
сапоги со шпорами, рубашку из сыромятной  кожи,  серый  фланелевый  жилет,
затем повязывает черный трикотажный галстук. Вооружившись револьвером  или
кольтом, Джукс направляется в забегаловку, где  готовит  себе  завтрак  из
приправленного пряностями планктона и морских водорослей. При  этом  он  -
возможно (но не обязательно) застает врасплох целую банду  юных  сорванцов
или краснокожих индейцев в тот самый момент, когда они готовятся линчевать
очередную жертву или угнать несколько  джуксовых  автомобилей,  которых  у
него на ранчо целое стадо примерно в полторы сотни голов.
     Он расшвыривает их несколькими ударами, не прибегая к оружию. Как все
американцы двадцатого века, Джукс - чудовищной  силы  создание,  привыкшее
наносить, а также получать сокрушительные удары; в  него  можно  запустить
стулом, креслом, столом, даже комодом без малейшего  для  него  вреда.  Он
почти не пользуется пистолетом, приберегая его для ритуальных церемоний.
     В свою контору в Нью-Йорк-сити мистер Джукс отправляется верхом,  или
на  спортивной  машине  (разновидность  открытого  автомобиля),   или   на
троллейбусе. По  пути  он  читает  утреннюю  газету,  в  которой  мелькают
набранные жирным шрифтом  заголовки  типа:  "Открытие  Северного  полюса",
"Гибель "Титаника", "Успешная высадка космонавтов на  Марсе"  и  "Странная
гибель президента Хардинга".
     Джукс работает в  рекламном  агентстве  на  Мэдисон-авеню  -  грязной
ухабистой дороге, по которой разъезжают почтовые дилижансы,  стоят  пивные
салуны и на каждом шагу  попадаются  буйные  гуляки,  трупы  и  певички  в
сведенных до минимума туалетах.
     Джукс - деятель рекламы, он  посвятил  себя  тому,  чтобы  руководить
вкусами публики, развивать ее культуру и оказывать содействие при  выборах
должностных лиц, а также при выборе национальных героев.
     Его контора, расположенная  на  двадцатом  этаже  увенчанного  башней
небоскреба, обставлена в характерном для середины двадцатого века стиле. В
ней имеется конторка с  крышкой  на  роликах,  откидное  кресло  и  медная
плевательница.  Контора  освещена  лучом  мазера,  рассеянным  оптическими
приборами.  Летом  комнату  наполняют   прохладой   большие   вентиляторы,
свисающие с потолка, а зимою Джуксу не дает замерзнуть  инфракрасная  печь
Франклина.
     Стены украшены  редкостными  картинами,  принадлежащими  кисти  таких
знаменитых мастеров, как Микеланджело,  Ренуар  и  Санди.  Возле  конторки
стоит  магнитофон.  Джукс  диктует  все  свои  соображения,  а  позже  его
секретарша переписывает их,  макая  ручку  в  черно-углеродистые  чернила.
(Сейчас уже окончательно установлено, что пишущие машинки были  изобретены
лишь на заре Века Компьютеров, в конце двадцатого столетия.)
     Деятельность мистера Джукса состоит в создании вдохновенных лозунгов,
которые превращают  половину  населения  страны  в  активных  покупателей.
Весьма немногие из этих лозунгов дошли до наших дней, да и то в более  или
менее фрагментарном виде, и студенты, прослушавшие курс  профессора  Рекса
Гаррисона "лингвистика 916", знают, с какими трудностями  мы  столкнулись,
пытаясь расшифровать такие изречения, как:  "Не  сушить  возле  источников
тепла" (может быть, "пепла"?), "Решится  ли  она"  (на  что?)  и  "Вот  бы
появиться в парке в этом сногсшибательном лифчике" (невразумительно).
     В полдень мистер Джукс идет  перекусить,  что  он  делает  обычно  на
каком-нибудь гигантском стадионе в обществе нескольких тысяч подобных ему.
Затем он снова возвращается в контору и приступает к работе, причем  прошу
не забывать, что условия  труда  в  то  время  были  настолько  далеки  от
идеальных, что Джукс вынужден был трудиться по четыре, а  то  и  по  шесть
часов в день.
     В те удручающие  времена  неслыханного  размаха  достигли  ограбления
дилижансов, налеты,  войны  между  бандитскими  шайками  и  тому  подобные
зверства. В воздухе то и дело мелькали тела маклеров,  в  порыве  отчаяния
выбрасывавшихся из окон своих контор.
     И нет ничего удивительного в том, что к концу дня мистер  Джукс  ищет
духовного успокоения. Он обретает его на  ритуальных  сборищах,  именуемых
"коктейль". Там, в густой толпе своих единоверцев, он  стоит  в  маленькой
комнате, вслух вознося молитвы и наполняя  воздух  благовонными  курениями
марихуаны.  Женщины,  участвующие  в  церемонии,  нередко  носят  одеяния,
именуемые  "платье  для   коктейля",   известные   также   под   названием
"шик-модерн".
     Свое пребывание в городе  мистер  Джукс  может  завершить  посещением
ночного клуба,  где  посетителей  развлекают  каким-нибудь  зрелищем.  Эти
клубы, как правило, располагались под землей. При этом Джукса почти каждый
раз сопровождает некий "солидный счет" - термин маловразумительный. Доктор
Дэвид Нивен весьма убедительно доказывает, что "солидный счет"  -  это  не
что иное, как сленговый эквивалент выражения "доступная  женщина",  однако
профессор Нельсон Эдди справедливо замечает,  что  такое  толкование  лишь
усложняет дело, ибо в наше время никто  понятия  не  имеет,  что  означают
слова "доступная женщина".
     И наконец, мистер Джукс возвращается на свое ранчо,  причем  едет  на
поезде,  ведомом  паровозом,  и  по  дороге  играет  в  азартные  игры   с
профессиональными шулерами, наводнявшими все  виды  транспорта  той  поры.
Приехав домой, он разводит во дворе костер, подбивает  на  счетах  дневные
расходы, наигрывает грустные мелодии на  гитаре,  ухаживает  за  одной  из
представительниц многотысячной орды незнакомок, имеющих  обычай  забредать
на огонек в самое  неожиданное  время,  затем  завертывается  в  одеяло  и
засыпает.
     Таков был он, этот варварский  век,  до  такой  степени  нервозный  и
истеричный, что лишь  очень  немногие  доживали  до  ста  лет.  И  все  же
современные романтики вздыхают о той чудовищной  эпохе,  полной  ужасов  и
бурь. Американа двадцатого века - это последний крик моды.  Не  так  давно
один экземпляр "Лайфа", нечто  вроде  высылаемого  для  заказов  по  почте
каталога товаров, был  приобретен  на  аукционе  известным  коллекционером
Клифтоном Уэббом за 150 тысяч долларов.  Замечу  кстати,  что,  анализируя
этот антикварный образчик в  своей  статье,  напечатанной  в  "Философикал
Транзэкшнз",  я  привожу  довольно  веские   доказательства,   позволяющие
усомниться в его подлинности. Целый ряд анахронизмов наводит  на  мысль  о
подделке.
     А теперь несколько слов по поводу экзаменов. Возникшие недавно  слухи
о каких-то неполадках в экзаменационном компьютере  -  чистый  вздор.  Наш
компьютерный психиатр уверяет, что "Мульти III"  подвергся  основательному
промыванию  мозгов  и  заново  индоктринирован.   Тщательнейшие   проверки
показали, что все ляпсусы были вызваны небрежностью самих студентов.
     Я самым настоятельным образом прошу вас соблюдать  все  установленные
меры стерилизации. Перед сдачей  экзаменов  аккуратно  вымойте  руки.  Как
следует наденьте белые хирургические шапочки, халаты,  маски  и  перчатки.
Проследите за тем,  чтобы  ваши  перфокарты  были  в  образцовом  порядке.
Помните, что самое крохотное пятнышко на вашей экзаменационной  перфокарте
может все погубить. "Мульти III" - не машина, а мозг, и относиться к  нему
следует столь же бережно и заботливо, как к собственному  телу.  Благодарю
вас, желаю успеха и надеюсь вновь встретить всех вас в следующем семестре.
     Когда профессор  Муни  вышел  из  лекционного  зала  в  переполненный
студентами коридор, его встретила секретарша Энн Сотерн. На ней был бикини
в горошек. Перекинув через руку профессорские плавки, Энн держала поднос с
бокалами. Кивнув, профессор Муни быстро осушил один  бокал  и  поморщился,
ибо как раз в  эту  секунду  грянули  традиционные  музыкальные  позывные,
сопровождавшие студентов при смене аудитории. Рассовывая по карманам  свои
заметки, он направился к выходу.
     - Купаться некогда, мисс Сотерн, - сказал он. Мне  сегодня  предстоит
высмеять  одно  открытие,  знаменующее  собой  новый   этап   в   развитии
медицинской науки.
     - В вашем расписании этого нет, доктор Муни.
     - Знаю, знаю. Но Реймонд Массей заболел, и я согласился его выручить.
Реймонд обещает заменить меня в  следующий  раз  на  консультации,  где  я
должен уговорить некоего юного гения навсегда распроститься с поэзией.
     Они  вышли  из   социологического   корпуса,   миновали   каплевидный
плавательный  бассейн,  здание  библиотеки,  построенное  в  форме  книги,
сердцевидную клинику сердечных болезней и вошли  в  паукообразный  научный
центр. Невидимые репродукторы транслировали новейший музбоевик.
     - Что это, "Ниагара" Карузо? - рассеянно спросил профессор Муни.
     -  Нет,  "Джонстаунское  половодье"  в  исполнении  Марии  Каллас,  -
откликнулась  мисс  Сотерн,  отворяя  дверь  профессорского  кабинета.   -
Странно. Могу поклясться, что я не тушила свет.
     Энн потянулась к выключателю.
     - Стоп, - резко произнес профессор Муни. - Здесь что-то неладно, мисс
Сотерн.
     - Вы думаете, что...
     - На кого, по-вашему, можно наткнуться,  когда  входишь  ненароком  в
темную комнату?
     - С-с-скверные Парни?
     - Именно они.
     Гнусавый голос произнес:
     - Вы  совершенно  правы,  дорогой  профессор,  но,  уверяю  вас,  наш
разговор будет сугубо деловым.
     - Доктор Муни! - охнула мисс Сотерн. - В вашем кабинете кто-то есть.
     - Входите же, профессор, - продолжал Гнусавый. - Разумеется, если мне
позволено приглашать вас в ваш собственный  кабинет.  Не  пытайтесь  найти
выключатель, мисс Сотерн. Мы уже... гм... позаботились об освещении.
     - Что означает это вторжение? - грозно спросил профессор.
     - Спокойно, спокойно... Борис, подведите профессора  к  креслу.  Этот
долдон,  что  взял  вас  за  руку,  профессор,  мой  не  ведающий  жалости
телохранитель,  Борис  Карлов  [актер   американского   кино,   снискавший
известность в 30-е годы участием в фильмах ужасов]. А я - Питер Лорре.
     - Я требую объяснений! - крикнул Муни. - Почему вы  вторглись  в  мой
кабинет? Почему отключен свет? Какое право вы имеете...
     - Свет выключен потому, что вам лучше не видеть  Бориса.  Человек  он
весьма полезный, но внешность  его,  должен  вам  сказать,  не  доставляет
эстетического наслаждения. Ну а для чего я вторгся в  ваше  обиталище,  вы
узнаете сразу же, как только ответите  мне  на  один  или  два  пустяковых
вопроса.
     - И не подумаю отвечать. Мисс Сотерн, вызовите декана.
     - Мисс Сотерн, ни с места!
     - Делайте что вам говорят, мисс Сотерн. Я не позволю...
     - Борис, подпалите-ка что-нибудь.
     Борис что-то поджег. Мисс Сотерн взвизгнула. Профессор  Муни  лишился
дара речи и остолбенел.
     - Ладно, можете гасить, Борис. Ну а теперь, мой дорогой профессор,  к
делу. Прежде всего рекомендую отвечать на  все  мои  вопросы  честно,  без
утайки. Протяните, пожалуйста, руку.  -  Профессор  Муни  вытянул  руку  и
ощутил в ней пачку кредитных билетов. - Это ваш гонорар  за  консультацию.
Тысяча долларов. Не угодно ли пересчитать? Поскольку  здесь  темно,  Борис
может что-нибудь поджечь.
     - Я верю вам, - пробормотал профессор Муни.
     - Отлично. А теперь, профессор, скажите мне, где и как долго  изучали
вы историю Америки?
     - Странный вопрос, мистер Лорре.
     - Вам уплачено, профессор Муни?
     - Совершенно верно. Так-с... Я  обучался  в  высшем  Голливудском,  в
высшем Гарвардском, высшем Йельском и в Тихоокеанском колледжах.
     - Что такое "колледж"?
     - В старину так называли высшее. Они ведь там,  на  побережье,  свято
чтят традиции... Удручающе реакционны.
     - Как долго вы изучали эту науку?
     - Примерно двадцать лет.
     -  А  сколько  лет  вы  после  этого  преподавали  здесь,  в   высшем
Колумбийском?
     - Пятнадцать.
     - То есть на круг выходит тридцать пять лет научного опыта.  Полагаю,
что вы легко можете судить о достоинствах и  квалификации  различных  ныне
живущих историков?
     - Разумеется.
     - Тогда кто, по вашему мнению, является крупнейшим знатоком Американы
двадцатого века?
     - Ах вот что! Та-а-к. Чрезвычайно интересно. По рекламным проспектам,
газетным заголовкам и фото, несомненно, Гаррисон. По домоводству - Тейлор,
то есть доктор Элизабет  Тейлор.  Гейбл,  наверно,  держит  первенство  по
транспорту. Кларк перешел сейчас в высшее Кембриджское, но...
     - Прошу прощения, профессор Муни. Я неверно сформулировал вопрос. Мне
следовало вас спросить: кто является крупнейшим знатоком  по  антиквариату
двадцатого  века?  Я  имею  в  виду  предметы  роскоши,  картины,  мебель,
старинные вещи, произведения искусства и так далее.
     - О! Ну тут я вам могу ответить без малейших колебаний, мистер Лорре.
Я.
     - Прекрасно. Очень хорошо.  А  теперь  послушайте  меня  внимательно,
профессор Муни. Могущественная группа дельцов от  искусства  поручила  мне
вступить с вами в контакт и начать переговоры. За консультацию  вам  будет
выдано авансом десять тысяч долларов. Со своей стороны вы обещаете держать
наш договор в тайне. И усвойте сразу же, что если вы не оправдаете  нашего
доверия, тогда пеняйте на себя.
     - Сумма порядочная, - с расстановкой произнес профессор  Муни.  -  Но
где гарантия, что предложение исходит от Славных Ребят?
     - Заверяю вас, мы действуем во имя  свободы,  справедливости  простых
людей и лос-анджелесского образа жизни. Вы, разумеется, можете  отказаться
от  такого  опасного  поручения,  и  вас  никто  не  упрекнет,  однако  не
забывайте, что  во  всем  Лос-Анджелесе  Великом  лишь  вы  один  способны
выполнить это поручение.
     - Ну что ж, - сказал профессор Муни. -  Коль  скоро,  отказавшись,  я
смогу заниматься только одним: ошибочно  подвергать  осмеянию  современные
методы излечения рака, - я, пожалуй, соглашусь.
     - Я знал, что на вас  можно  положиться.  Вы  типичный  представитель
маленьких  людей,  сделавших  Лос-Анджелес   великим.   Борис,   исполните
национальный гимн.
     - Благодарю вас, это лишнее. Слишком много чести. Я просто делаю  то,
что сделал бы любой лояльный, стопроцентный лос-анджелесец.
     - Очень хорошо. Я заеду за вами в полночь. На вас должен быть  грубый
твидовый костюм, надвинутая на глаза  фетровая  шляпа  и  грубые  ботинки.
Захватите с собой сто футов альпинистской веревки, призматический  бинокль
и тупоносый пистолет. Побезобразнее. Ваш кодовый номер 3-69.

     - Это 3-69, - сказал Питер Лорре. - 3-69, позвольте  мне  представить
вас господам Икс, Игрек и Зет.
     - Добрый  вечер,  профессор  Муни,  -  сказал  похожий  на  итальянца
джентльмен. - Я Витторио де Сика. Это - мисс Гарбо. А это - Эдвард Эверетт
Хортон. Благодарю вас, Питер. Можете идти.
     Мистер Лорре удалился. Профессор  Муни  внимательно  поглядел  вокруг
себя.  Он  находился  в  роскошных  апартаментах,  построенных  на   крыше
небоскреба. Все здесь было строго выдержано в белых тонах.  Даже  огонь  в
камине, благодаря чудесам  химии,  пылал  молочно-белым  пламенем.  Мистер
Хортон нервно расхаживал перед камином. Мисс Гарбо, томно раскинувшись  на
шкуре белого медведя, вяло держала пальчиками выточенный из слоновой кости
мундштучок.
     - Позвольте мне освободить вас от этой веревки, профессор,  -  сказал
де Сика. - Думаю, что и традиционные бинокль и пистолет  вам  ни  к  чему.
Дайте мне и их. Располагайтесь поудобнее. Прошу простить  наш  безупречный
вечерний наряд. Дело в том, что мы изображаем  владельцев  находящегося  в
нижнем этаже игорного притона. В действительности же мы...
     - Ни в коем случае!.. - встревоженно воскликнул мистер Хортон.
     - Если мы не  окажем  профессору  Муни  полного  доверия,  милый  мой
Хортон, и не будем совершенно откровенны с ним, у нас ничего не получится.
Вы со мной согласны, Грета?
     Мисс Гарбо кивнула.
     - В действительности, - продолжал де Сика, - мы - могущественное трио
дельцов от искусства.
     - Та, та... так, значит, - взволнованно пролепетал профессор Муни,  -
вы и есть те самые де Сика, Гарбо и Хортон?
     - Именно так.
     - Да, но как же... Ведь все  говорят,  что  вы  не  существуете.  Все
считают, что организация, известная как "могущественное  трио  дельцов  от
искусства" в действительности принадлежит фирме "Тридцать девять ступенек"
[название  детективного  романа  Джона  Бьюкенена],  предоставившей   свой
контрольный пакет акций организации "Cosa Vostra"  ["Ваше  дело"  (итал.);
сравните с названием американской  мафии  "Cosa  noctra"  ("Наше  дело")].
Утверждают, будто...
     - Да, да, да, - перебил де Сика. - Нам угодно, чтобы все так считали.
Именно потому мы и предстали перед вами в виде зловещего  трио  владельцев
игорного притона. Но не кто иной, как мы, мы втроем, держим в своих  руках
всю торговлю предметами искусства и весь  антикварный  бизнес  в  мире,  и
именно поэтому вы сейчас и находитесь здесь.
     - Я вас не понял.
     - Покажите ему список, - проворковала мисс Гарбо.
     Де Сика извлек лист бумаги и вручил его профессору Муни.
     - Будьте добры изучить этот список,  профессор.  Ознакомьтесь  с  ним
очень внимательно. От выводов, к которым вы придете, зависит очень многое.

     Автоматическая вафельница.
     Утюг с паровым увлажнителем.
     Электрический миксер (двенадцатискоростной).
     Автоматическая кофеварка (шесть чашек).
     Сковородка алюминиевая электрическая.
     Газовая плита (четырехконфорочная).
     Холодильник емкостью  11  кубических  футов  плюс  морозилка  на  170
фунтов.
     Пылесос типа канистры с виниловым амортизатором.
     Машинка швейная со шпульками и иглами.
     Канделябр из инкрустированной кленом сосны в форме колеса.
     Плафон из матового стекла.
     Бра стеклянное провинциального стиля.
     Лампа медная с подвесным выключателем и  абажуром  из  мелкограненого
стекла.
     Будильник с черным циферблатом и двойным звонком.
     Сервиз на восемь  персон  из  пятидесяти  предметов,  никелированный,
металлический.
     Сервиз обеденный на четыре персоны из шестнадцати предметов  в  стиле
Дюбарри.
     Коврик нейлоновый (разм. 9 x 12, цвета беж).
     Циновка овальная, зеленая (разм. 9 x 12).
     Половик пеньковый для вытирания ног, образца "Милости просим"  (разм.
18 x 30).
     Софа-кровать и кресло серо-зеленого цвета.
     Круглая подушечка из рез. губки, подкладываемая под колени  во  время
молитвы.
     Кресло раскладное из пенопласта (три положения).
     Стол раздвижной на восемь персон.
     Кресла капитанские (четыре).
     Комод дубовый колониальный для холостяка (три ящика).
     Столик туалетный колониальный дубовый двойной (шесть ящиков).
     Кровать французская провинциальная под балдахином (ширина 54 дюйма).

     Профессор Муни в течение  десяти  минут  внимательно  изучал  список,
после чего издал глубокий вздох.
     - Просто не верится, - сказал он, - что где-то в земных недрах  может
скрываться такой клад.
     - Он скрывается отнюдь не в недрах, профессор.
     Муни чуть не подскочил в своем кресле.
     - Неужели, - воскликнул он, - неужели все  эти  драгоценные  предметы
существуют на самом деле?!
     - Почти наверняка. Но об этом позже. Сперва скажите, вы  как  следует
усвоили содержание списка?
     - Да.
     - Вы ясно представляете себе все эти вещи?
     - Да, конечно.
     - Тогда попытайтесь ответить на такой вопрос: объединяются ли все эти
сокровища единством стиля, вкуса и специфики?
     - Слишком самыслофато, Фитторио, - проворковала мисс Гарбо.
     - Мы хотим знать, - вдруг вмешался в разговор Эдвард Эверетт  Хортон,
- мог ли один человек...
     - Не торопитесь, мой милейший Хортон.  Каждому  вопросу  свое  время.
Профессор, я, возможно, выразился несколько туманно. Я хотел бы узнать вот
что: соответствует  ли  подбор  коллекции  вкусу  одного  человека?  Иными
словами,    мог    бы    коллекционер,    приобретший,     ну,     скажем,
двенадцатискоростной электрический миксер, оказаться тем же лицом, которое
приобрело пеньковый половик "Милости просим"?
     - Если бы у него хватило средств на то  и  на  другое,  -  усмехнулся
Муни.
     - Тогда давайте на одно мгновение чисто теоретически допустим, что  у
него хватило средств на приобретение всех указанных в списке предметов.
     - Средств для этого не хватит даже у правительства  целой  страны,  -
отозвался Муни. - А впрочем, дайте подумать...
     Он откинулся  на  спинку  кресла  и,  сощурившись,  вперил  взгляд  в
потолок, не обращая ни малейшего внимания на наблюдавшее за ним с живейшим
интересом могущественное трио дельцов от искусства.
     Придав своему лицу многозначительное и глубокомысленное выражение, он
просидел так довольно долгое время и наконец открыл глаза и огляделся.
     - Ну же? Ну? - нетерпеливо спросил Хортон.
     - Я представил себе, что все эти сокровища собраны в одной комнате, -
сказал Муни. - Комната, возникшая перед моим умственным взором,  выглядела
на редкость гармонично. Я бы даже сказал,  что  в  мире  почти  нет  таких
великолепных и прекрасных комнат. У человека, вошедшего в  такую  комнату,
сразу возникает вопрос, какой гений создал этот дивный интерьер.
     - Так значит...
     - Да. Я могу  смело  утверждать,  что  в  декорировании,  несомненно,
проявился вкус одного человека.
     - Ага! Итак, вы были правы, Грета. Мы имеем дело с  одиноким  волком.
Профессор Муни, я  уже  сказал  вам,  что  все  указанные  в  списке  вещи
существуют. Я вам не солгал. Так оно и есть. Я просто умолчал о  том,  что
мы не знаем, где они сейчас находятся. Не знаем  по  весьма  основательной
причине: все эти вещи украдены.
     - Все? Не может быть!
     - И не только  все  эти.  Я  мог  бы  дополнить  список  еще  дюжиной
предметов, менее ценных, из-за чего мы и решили, что не стоит  перегружать
ими список.
     - Я убежден, что все это похищено у разных лиц. Если бы столь  полная
и всеобъемлющая коллекция Американы была собрана в одних руках,  я  просто
не мог бы не знать о ее существовании.
     - Вы правы. В одних руках такой коллекции не было и никогда не будет.
     - Ми етофо не допустим, - сказала мисс Гарбо.
     - Тогда как же все это украли? Откуда?
     - Жулики, грабители! - крикнул Хортон, взмахнув бокалом,  наполненным
бренди с банановым соком. Десятки воров. Одному такое дело не  провернуть.
Сорок дерзких ограблений за пятнадцать месяцев! Вздор,  не  поверю  ни  за
что!
     - Указанные в списке ценности, - продолжил де Сика, обращаясь к Муни,
- были украдены за период, равный пятнадцати месяцам, из  музеев,  частных
коллекций, а также у агентов и дельцов, занятых перепродажей антиквариата.
Все  кражи  были  совершены  в  районе  Голливуд  Ист.  И  если,  как   вы
утверждаете, в подборе проявился вкус одного человека...
     - Да, я утверждаю это.
     - То, несомненно, мы имеем дело с rara avis  -  редкостным  явлением:
ловким  преступником  и  в  то  же  время  коллекционером,  тонко  знающим
искусство, или же, что еще опаснее, со знатоком, в котором пробудился вор.
     - Ну это совсем не обязательно, - вмешался Муни. - Для чего ему  быть
знатоком?  Любой  самый  заурядный  агент  по  торговле  антиквариатом   и
предметами искусства мог бы назвать любому  вору  цену  старинного  objets
d'art. Такие сведения можно получить даже в библиотеке.
     - Я потому назвал его любителем и коллекционером, - пояснил де  Сика,
- что все украденное им как в воду кануло. Ни одна вещь не была продана ни
на одной из четырех орбит нашего мира, невзирая на то, что за любую из них
заплатили бы по-королевски. Ergo,  мы  имеем  дело  с  человеком,  который
крадет все для собственной коллекции.
     - Достатошно,  Фитторио,  -  проворковала  мисс  Гарбо.  -  Задафайте
следующий фопрос.
     - Итак, профессор, мы допустили, что все эти сокровища  сосредоточены
в одних руках.  Только  что  вы  изучили  список  вещей,  уже  похищенных.
Позвольте же спросить вас как историка,  чего  в  нем  не  хватает?  Какой
последний штрих мог бы достойно увенчать эту столь гармоничную  коллекцию,
придав еще большее совершенство представшей перед вашим  мысленным  взором
прекрасной комнате? Что смогло бы пробудить в преступнике коллекционера?
     - Или преступника в коллекционере, - сказал Муни.
     Он вновь, прищурившись, скосил  глаза  на  потолок,  а  трое  дельцов
затаили дыхание. Наконец он пробормотал:
     - Да... да... Конечно.  Только  так.  Она  поистине  могла  бы  стать
украшением коллекции.
     - О чем вы? - крикнул Хортон. - О чем вы там  толкуете?  Что  это  за
вещь?
     - Ночная ваза  с  цветочным  бордюром,  -  торжественно  провозгласил
профессор Муни.
     Могущественное  трио  дельцов  от  искусства   с   таким   изумлением
воззрилось на Муни, что профессору пришлось пуститься в объяснения:
     - Ночная ваза, именуемая также  ночным  горшком,  представляет  собой
голубой фаянсовый сосуд неизвестного предназначения,  украшенный  по  краю
белыми и золотыми маргаритками. Он был открыт в Нигерии около ста лет тому
назад французским гидом-переводчиком. Тот привез его в Грецию, где и хотел
продать, но был убит, причем горшок исчез бесследно. Затем  его  видели  у
проститутки, которая путешествовала с паспортом гражданки острова  Формозы
и обменяла горшок на новейшее любовное средство "обольстин",  предложенное
ей лекарем-шарлатаном из Чивитавеккия.
     Лекарь нанял  швейцарца,  дезертира  Ватиканской  гвардии,  дабы  тот
охранял его по пути в Квебек, где лекарь рассчитывал продать ночной горшок
канадскому урановому магнату, однако до Канады так и не добрался - исчез в
пути. А спустя десять лет некий французский акробат с корейским  паспортом
и швейцарским акцентом продал вазу  в  Париже.  Ее  купил  девятый  герцог
Стратфордский за миллион  золотых  франков,  и  с  тех  пор  она  является
достоянием семейства Оливье.
     - И вы считаете, - настороженно спросил де Сика,  -  что  именно  эта
вещь может явиться украшением коллекции нашего знатока искусств?
     - Я в этом убежден. Ручаюсь своей репутацией.
     - Браво! Тогда все очень просто. Нужно сделать так,  чтобы  в  печать
просочились слухи  о  продаже  ночной  вазы.  Согласно  этим  слухам  вазу
приобретает какой-нибудь знаменитый коллекционер, проживающий  в  Голливуд
Ист. Пожалуй, более всего для этой  роли  подойдет  мистер  Клифтон  Уэбб.
Пресса с огромной помпой будет сообщать о том, как ваза пересекла океан  и
достигла голливудских берегов. Закинув наживку в особняк мистера Уэбба, мы
будем только поджидать, когда преступник клюнет на нее и... хлоп! Попался!
     - Да, но согласятся ли герцог и мистер Уэбб принять  участие  в  этой
игре?
     - Еще бы. У них нет другого выхода.
     - Нет выхода? Как вас понять?
     - Мой милый доктор, в наши дни  все  сделки  производятся  только  на
основе  сохранения  за  дельцом   частичного   права   на   проданную   им
собственность. От пяти до пятидесяти процентов стоимости  всех  похищенных
преступником  сокровищ  остается  за   нами,   именно   поэтому   мы   так
заинтересованы в том, чтобы их возвратить. Вы все поняли теперь?
     - Все понял и вижу, что влип в хорошую историю.
     - Это так. Но Питер вам заплатил.
     - Да.
     - Вы поклялись молчать!
     - Да, я дал слово.
     - Grazie [благодарю (итал.)]. Тогда, с вашего позволения, у  нас  еще
немало дел.
     Де Сика протянул профессору  свернутую  рулоном  веревку,  бинокль  и
тупоносый пистолет, но мисс Гарбо вдруг сказала:
     - Стойте.
     Де Сика метнул в ее сторону пытливый взгляд.
     - Еще что-то, cara mia? [моя дорогая (итал.)]
     - Фи с Хортоном мошете идти саниматься делами, - проворковала она.  -
Питер может быть ему и саплатил, но я не саплатила. Остафьте нас наедине.
     И кивком головы она указала профессору на шкуру белого медведя.

     В особняке Клифтона Уэбба на Скурас Драйв  в  изысканно  обставленной
библиотеке  инспектор  сыска  Эдвард  Дж.   Робинсон   представлял   своих
помощников могущественному трио дельцов от  искусства.  Сотрудники  стояли
перед искусно сделанными фальшивыми книжными полками и сами  выглядели  не
менее фальшиво в униформах домашней прислуги.
     - Сержант Эдди Брофи, камердинер, -  объявил  инспектор  Робинсон.  -
Сержант Эдди Альберт, лакей. Сержант Эд  Бегли,  шеф-повар.  Сержант  Эдди
Майгофф, помощник повара. Детективы  Эдгар  Кеннеди,  шофер,  и  Эдна  Мэй
Оливер, горничная.
     Сам инспектор Робинсон был одет дворецким.
     -  А  теперь,  леди  и  джентльмены,  ловушка  целиком  и   полностью
подстроена  благодаря  бесценной  помощи   возглавляемого   Эдди   Фишером
гримерно-костюмерно-бутафорского отдела, равного которому не существует.
     - Поздравляем вас, - сказал де Сика.
     - Как вам уже известно, - продолжал инспектор Робинсон, - все уверены
в том, что мистер Клифтон Уэбб купил ночную вазу у герцога  Стратфордского
за два миллиона долларов. Все также отлично знают, что  ваза  под  защитой
вооруженной охраны тайно перевезена из Европы в Голливуд Ист и в настоящее
время покоится в закрытом сейфе в библиотеке мистера Уэбба.
     Инспектор указал на стену,  где  наборный  замок  сейфа  был  искусно
вставлен в пупок обнаженной  скульптуры  Амедео  Модильяни  (2381-2431)  и
освещен тонким лучом вмонтированного в стену фонаря.
     - А гте сейчас мистер Фэбб? - спросила мисс Гарбо.
     - Мистер Клифтон Уэббб согласно вашему  требованию,  передав  в  наши
руки  свой  роскошный  особняк,  -  ответил  Робинсон,  -   отправился   в
увеселительную поездку по Карибскому морю вместе с семьей и всеми слугами.
Этот факт, как вы знаете, держится в строгом секрете.
     - Ну а как же ваза? - возбужденно спросил Хортон. - Где она?
     - Конечно, в сейфе, сэр, где же еще ей быть?
     - То есть вы в самом деле привезли ее сюда из дворца Стратфорда?  Она
действительно здесь? Бог ты мой! Зачем, зачем вам это?
     - Нам было необходимо перевезти этот шедевр через океан. Иначе как бы
мы  добились,  чтобы  столь  строго  охраняемая  тайна  стала  известна  в
Ассошиэйтед пресс, Юнайтед телевижн и агентстве Рейтер?  А  как  бы  иначе
удалось корреспондентам этих агентств тайком сфотографировать  драгоценный
сосуд?
     - Н-но... но если вазу и  вправду  похитят...  Боже  милостивый.  Это
ужасно!
     - Леди и джентльмены, - сказал Робинсон. - Мои помощники и я - лучшая
бригада  в  полиции  района  Голливуд  Ист,  возглавляемой  достопочтенным
Эдмундом Кином - будем неотлучно  находиться  здесь,  номинально  выполняя
обязанности домашней прислуги, на самом  же  деле  бдительно  наблюдая  за
всем, готовые отразить  любой  подвох  и  хитрость,  известные  в  анналах
криминалистики. Если что-нибудь и будет взято в этой комнате, то отнюдь не
ночная ваза, а Искусник Кид.
     - Кто, кто? - спросил де Сика.
     - Да ваш искусствовед-ворюга. Мы его так прозвали.  Ну  а  теперь  не
будете ли вы любезны украдкой удалиться сквозь потайную калитку в  глубине
сада, с тем чтобы мои помощники и я смогли приступить к  исполнению  наших
домашних псевдообязанностей? У нас есть верные сведения, что Искусник  Кид
будет брать вазу сегодня ночью.
     Могущественное трио удалилось под покровом темноты, а бригада сыщиков
занялась  хозяйственными  делами,  дабы  ни  один  прохожий,  заглянув  из
любопытства через забор, не обнаружил в обиталище  Клифтона  Уэбба  ничего
необычного.
     Инспектор  Робинсон  торжественно  прогуливался  взад  и  вперед   по
гостиной так, чтобы из окон был виден серебряный  поднос  в  его  руках  с
приклеенным к нему бокалом, хитроумно выкрашенным изнутри в красный  цвет,
дабы создать иллюзию, что в бокале - кларет.
     Сержанты Брофи и Альберт, лакеи, попеременно носили к почтовому ящику
письма, с изысканной церемонностью открывая  друг  другу  дверь.  Детектив
Кеннеди красил гараж. Детектив Эдна Мэй Оливер вывесила для  проветривания
из окон верхнего этажа постельное белье. А сержант Бегли (шеф-повар) то  и
дело гонялся по дому за сержантом Майгоффом (помощник повара)  с  кухонным
ножом.
     В 23 часа инспектор Робинсон  отставил  в  сторону  поднос  и  смачно
зевнул. Сигнал тут же подхватили все сотрудники, и по особняку прокатилось
эхо звучных зевков. Инспектор Робинсон, войдя в гостиную, разделся,  затем
облачился в ночную сорочку и ночной колпак, зажег свечу и погасил во  всем
доме свет. Он погасил его и  в  библиотеке,  оставив  лишь  тот  маленький
скрытый в стене  фонарь,  который  освещал  наборный  замок  сейфа.  Затем
удалился на верхний этаж. Его  помощники,  находившиеся  в  разных  частях
дома, также переоделись в  ночные  сорочки  и  присоединились  к  шефу.  В
особняке Уэбба воцарились мрак и тишина.
     Минул час, пробило полночь. На улице что-то громко звякнуло.
     - Ворота, - шепнул Эд.
     - Кто-то входит, - сказал Эд.
     - Наверняка Искусник Кид, - добавил Эд.
     - А ну потише!
     - Верно, шеф.
     Под чьими-то подошвами громко захрустел гравий.
     - Идет сюда по подъездной аллее, - пробормотал Эд.
     Хруст гравия сменился приглушенными звуками.
     - Идет через цветник, - сказал Эд.
     - Ну и хитер же, - заметил Эд.
     Ночной гость на что-то наткнулся, чуть не упал и выругался.
     - Угодил ногой в вазон, - сказал Эд.
     За окном, то тише, то громче, слышались какие-то глухие звуки.
     - Никак не высвободится, - сказал Эд.
     Что-то грохнуло и покатилось.
     - Ну вот, готово, сбросил, - сказал Эд.
     - Этому пальца в рот не клади, - сказал Эд.
     Внизу кто-то стал осторожно ощупывать оконное стекло.
     - Он у окна библиотеки, - сказал Эд.
     - А ты открыл окно?
     - Я думал, Эд откроет, шеф.
     - Эд, ты открыл окно?
     - Нет, шеф, я думал, Эд этим займется.
     - Он же так в дом не попадет. Эд, ты бы не мог  открыть  окошко  так,
чтобы он не заметил?
     Раздался громкий звон стекла.
     - Не беспокойтесь - сам открыл. Чисто работает. Спец.
     Окошко  распахнулось.  Что-то  бормоча,  незваный  посетитель   шумно
ввалился в комнату. Он встал, выпрямился. Тонкий слабый луч фонаря осветил
гориллоподобный силуэт вновь прибывшего.  Некоторое  время  он  неуверенно
оглядывался и наконец принялся беспорядочно рыться в ящиках и шкафах.
     - Он так сроду не найдет ее, - прошептал Эд. Говорил же я  вам,  шеф,
фонарь надо вмонтировать прямо под наборным замком сейфа.
     - Нет, старый спец не подведет. Ну? Что я говорил? Нашел-таки! Вы все
готовы?
     - А может, подождем, пока взломает, шеф?
     - Зачем это?
     - Чтобы взять его с поличным.
     - Что вы, господь с вами,  сейф  гарантирован  от  взлома.  Ну  пора,
ребята. Все готовы? Давай!
     Яркий поток света затопил библиотеку.  В  ужасе  отпрянув  от  сейфа,
ошеломленный вор увидел, что он окружен семью угрюмыми сыщиками, каждый из
которых целится из револьвера ему в голову. То обстоятельство, что все они
были в ночных сорочках, нимало  не  уменьшало  внушительности  зрелища.  А
сыщики, когда  зажегся  свет,  увидели  широкоплечего  громилу  с  тяжелой
челюстью и бычьей шеей. То обстоятельство, что он не полностью стряхнул  с
ноги содержимое вазона и  его  правый  ботинок  украшала  пармская  фиалка
(viola palliola plena), нисколько не смягчило  его  грозного  и  зловещего
вида.
     - Ну-с, Кид, прошу вас, - произнес инспектор  Робинсон  с  утонченной
учтивостью, которой восхищались его многочисленные почитатели.
     И они с триумфом повлекли злоумышленника в полицию.

     Пять минут спустя после того, как  удалились  сыщики  и  их  пленник,
некий господин в накидке непринужденно подошел к парадной двери  особняка.
Ом нажал звонок.  В  доме  раздались  первые  восемь  тактов  равелевского
"Болеро",  исполняемого  на  колокольчиках  в  темпе   вальса.   Господин,
казалось, беззаботно ждал, но его  правая  рука  тем  временем  как  будто
невзначай скользнула в прорезной карман, и сразу вслед  за  тем  он  начал
быстро подбирать кличи  к  замку  парадной  двери.  Потом  господин  снова
позвонил. И не успела мелодия отзвучать  вторично,  как  нужный  ключ  был
найден.
     Господин отпер дверь, чуть  приоткрыл  ее  носком  ноги  и  в  высшей
степени учтиво заговорил, как будто обращаясь к  находившемуся  за  дверью
невидимке-слуге:
     - Добрый вечер. Боюсь, я чуть-чуть опоздал. Все уже  спят,  или  меня
все еще ожидают? О, превосходно! Благодарю вас.
     Он вошел в дом, тихо притворил за собой дверь, повел вокруг  глазами,
вглядываясь в темный холл, и усмехнулся.
     - Все равно что отнимать у ребятишек сласти, - буркнул он.  -  Просто
совестно.
     Он разыскал библиотеку, вошел и включил все освещение. Снял  накидку,
зажег сигарету, затем заметил бар и  налил  себе  из  приглянувшегося  ему
графинчика. Отхлебнул и чуть не подавился.
     - Тьфу! Этой дряни я еще не пробовал, а думал, я уж все их знаю.  Что
это за чертовня? - Он обмакнул язык в стакан. - Шотландский виски,  так...
Но с чем он смешан? - Еще раз попробовал. - Господи  боже  мой,  капустный
сок!
     Он огляделся, сразу увидел сейф и, подойди к нему, осмотрел.
     - Силы небесные! - воскликнул он. - Целых три цифры. Аж двадцать семь
возможных комбинаций. Это вещь! Где уж нам такой открыть.
     Протянув руку к наборному замку, он глянул вверх, встретился  глазами
с лучистым взором обнаженной фигуры и смущенно улыбнулся.
     - Прошу прощенья, - сказал он и стал подбирать цифры:  1-1-1,  1-1-2,
1-1-3, 1-2-1, 1-2-2, 1-2-3, - и так далее, нажимая  каждый  раз  на  ручку
сейфа, хитроумно спрятанную в указательном пальце нагой фигуры.  Когда  он
набрал  3-2-1,  послышался  щелчок,  и  ручка  пошла  вниз.  Дверца  сейфа
открылась - у скульптуры разверзлось чрево. Взломщик просунул в сейф  руку
и вытащил ночной горшок. Он разглядывал его не менее минуты.
     Кто-то тихо сказал сзади:
     - Замечательная вещь, не так ли?
     Взломщик быстро обернулся.
     В дверях стояла девушка и, как ни в чем не бывало, смотрела на  него.
Высокая и тонкая, с каштановыми волосами и темно-синими  глазами.  На  ней
был прозрачный белый пеньюар, и ее гладкая кожа  блестела  в  ярком  свете
многочисленных ламп.
     - Добрый вечер, мисс Уэбб... Миссис?..
     - Мисс.
     Она небрежно протянула ему средний палец левой руки.
     - Боюсь, я не заметил, как вы вошли.
     - Боюсь, я тоже не заметила вашего прихода.
     Она медленно вошла в библиотеку.
     - Вы в самом  деле  считаете,  что  это  замечательная  вещь?  Вы  не
разочарованы, правда?
     - Ну что вы! Вещь уникальная.
     - Как вы думаете, кто ее создатель?
     - Этого мы никогда не узнаем.
     - Вы полагаете,  что  он  почти  не  делал  копий?  Поэтому  она  так
уникальна?
     - Бессмысленно строить догадки, мисс Уэбб. Это примерно  то  же,  что
определить, сколько красок использовал в  картине  живописец  или  сколько
звуков композитор употребил в опере.
     Она опустилась в кресло.
     -  Дайте  сигарету.  Послушайте,  вы  говорите  всерьез?  Вы  не   из
вежливости так расхваливаете нашу вазу?
     - Как можно! Зажигалку?
     - Благодарю.
     - Когда мы созерцаем красоту, мы видим Ding an sich - одну лишь "вещь
в себе". Не сомневаюсь, мисс Уэбб, что вам это и без меня известно.
     -  Мне  кажется,  что  ваше  восприятие  ограничено  довольно  узкими
рамками.
     - Узкими? Ничуть. Когда  я  созерцаю  вас,  я  тоже  вижу  одну  лишь
красоту, которая заключена в  самой  себе.  Однако,  будучи  произведением
искусства, вы в то же время не музейный экспонат.
     - Я вижу, вы еще специалист и по части лести.
     - С вами любой мужчина станет экспертом, мисс Уэбб.
     - Что вы намерены сделать после того, как взломали папин сейф?
     - Долгие часы любоваться этим шедевром.
     - Ну что же, чувствуйте себя как дома.
     - Я не осмелюсь. Не такой уж я нахал. Я просто унесу вазу с собой.
     - То есть украдете?
     - Умоляю вас простить меня.
     - А знаете ли вы, что ваш поступок очень жесток?
     - Мне очень стыдно.
     - Вы, наверное, даже не представляете себе, что этот сосуд значит для
папы.
     - Прекрасно  представляю.  Капиталовложение  суммой  в  два  миллиона
долларов.
     - А, вы считаете, что мы торгуем красотой как биржевые маклеры?
     - Ну конечно. Этим занимаются все богатые коллекционеры.  Приобретают
вещи с тем, чтобы их с выгодой перепродать.
     - Мой отец не богат.
     - Да полно вам, мисс Уэбб. Два миллиона долларов?
     - Он одолжил их.
     - Не верю.
     - Я вовсе не шучу. - Девушка говорила серьезно и взволнованно,  и  ее
темно-синие глаза сузились. - У папы в самом деле  нет  денег.  Совершенно
ничего, только  кредит.  Вы  же,  наверно,  знаете,  как  это  делается  в
Голливуде. Ему одалживают деньги под залог ночной  вазы.  Она  вскочила  с
кресла. - Если вазу украдут, папа погиб... А вместе с ним и я.
     - Мисс Уэбб...
     - Я заклинаю вас не уносить ее. Как мне вас убедить!
     - Не приближайтесь ко мне...
     - Господи, да я ведь не вооружена.
     - Мисс Уэбб, вы обладаете убийственным оружием и пользуетесь  им  без
всякой жалости.
     - Если вы цените в этом шедевре одну красоту, то мы  с  отцом  всегда
охотно поделимся с вами. Или вы из тех, что признают только  свое,  только
собственность?
     - Увы.
     - Ну скажите, зачем вам ее забираться  Оставьте  вазу  у  нас,  и  вы
станете  ее  пожизненным  совладельцем.  Приходите  к  нам  когда  угодно.
Половина всего нашего имущества, отцовского, и моего, и всей семьи...
     - О господи! Ладно, ваша взяла,  держите  свою  проклятущую...  -  он
вдруг осекся.
     - Что случилось?
     Он пристально смотрел на ее руку.
     - Что это у вас такое, около плеча? - спросил он с расстановкой.
     - Ничего.
     - Что это? - повторил он настойчиво.
     - Шрам. Когда я была маленькая, я упала и...
     - Никакой это не шрам. Это прививка оспы.
     Девушка молчала.
     - Это прививка оспы, - в ужасе повторил он. -  Таких  не  делают  уже
четыре сотни лет. Их больше не делают, давно не делают.
     Она смотрела на него во все глаза.
     - Откуда вам это известно?
     Вместо ответа он закатал свой собственный левый рукав и показал  свою
прививку.
     У девушки округлились глаза.
     - Значит, и выл..
     Он кивнул.
     - Значит, мы оба оттуда?
     - Оттуда?.. Да, и вы и я.
     Ошеломленные, они глядели друг на друга. Потом  радостно,  неудержимо
рассмеялись, не веря своему счастью. Они то обнимались, то награждали друг
друга ласковыми тумаками, совсем как туристы из одного городка, неожиданно
встретившиеся на вершине Эйфелевой башни. Наконец они немного  успокоились
и отошли друг от друга.
     - Это, наверное, самое фантастическое из всех совпадений в истории, -
сказал он.
     - Да, конечно. - Ошеломленная, она встряхнула головой. - Я все  никак
не могу поверить в это. Когда вы родились?
     - В тысяча девятьсот пятидесятом. А вы?
     - Разве дамам задают подобные вопросы?
     - Нет, правда! В котором?
     - В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом.
     - В пятьдесят  четвертом?  Ого,  -  он  усмехнулся.  -  Выходит,  вам
исполнилось пятьсот десять лет.
     - Ах вы так? Доверяй после этого мужчинам.
     - Значит, вы не дочь Уэбба. Как же вас по-настоящему зовут?
     - Вайолет. Вайолет Дуган.
     - Как это здорово звучит! Так мило, просто и нормально.
     - А как ваше имя?
     - Сэм Бауэр.
     - Еще милей и еще проще. Ну?
     - Что "ну"? Привет, Вайолет.
     - Рада нашему знакомству, Сэм.
     - Да, весьма приятное знакомство.
     - Мне тоже так кажется.
     - В  семьдесят  пятом  я  работал  на  компьютере  при  осуществлении
денверского проекта, - сказал Бауэр,  отхлебывая  имбирный  джин  -  самый
удобоваримый из напитков, содержавшихся в баре Уэбба.
     - В семьдесят пятом! - воскликнула Вайолет. - Это когда был взрыв?
     - Уж кому бы знать об этом взрыве, как  не  мне.  Наши  купили  новый
баллистический 1709, а меня послали инструктировать  военный  персонал.  Я
помню ночь, когда случился взрыв. Во всяком случае, как я  смекаю,  это  и
был тот самый взрыв.  Но  его  я  не  помню.  Помню,  что  показывал,  как
программировать какие-то алгоритмы, и вдруг...
     - Ну! Ну!
     - И вдруг как будто кто-то  выключил  весь  свет.  Очнулся  я  уже  в
больнице в Филадельфии - в Санта-Моника Ист, как  ее  называют  сейчас,  и
узнал, что меня зашвырнуло на пять  столетий  в  будущее.  Меня  подобрали
голого, полуживого, а откуда это я вдруг сверзился и кто такой - не  знала
ни одна душа.
     - Вы не сказали им, кто вы на самом деле?
     - Мне бы не поверили. Они подлатали меня  и  вытолкнули  вон,  и  мне
порядочно пришлось вертеться, прежде чем я нашел работу.
     - Снова управление компьютером?
     - Ну нет. Слишком жирно за те гроши, которые они  за  это  платят.  Я
работаю  на  одного  из  крупнейших  букмекеров  Иста.   Определяю   шансы
выигрышей. А теперь расскажите, что случилось с вами.
     - Да фактически то же, что  с  вами.  Меня  послали  на  мыс  Кеннеди
сделать серию иллюстраций для журнала в связи с первой высадкой  людей  на
Марсе. Я ведь художница...
     - Первая высадка на Марсе? Постойте-ка, ее  ведь  вроде  намечали  на
76-й год. Неужели промазали?
     - Наверно, да. Но в книгах по истории об этом очень мало говорится.
     -  Они  смутно  представляют  себе  наш  век.  Война,  должно   быть,
уничтожила все чуть ли не дотла.
     - Во всяком случае, я помню лишь, что я сидела на контрольном  пункте
и делала рисунки, а когда начался обратный  счет,  я  подбирала  цвета,  и
вдруг... ну, словом, точно так, как вы сказали: кто-то выключил весь свет.
     - Ну и ну! Первый атомный запуск - и все к чертям.
     - Я, как и вы, очнулась в больнице, в  Бостоне  -  они  называют  его
Бэрбанк Норт. Выписалась и поступила на службу.
     - По специальности?
     - Да, почти что. Подделываю антикварные вещи. Я работаю на одного  из
крупнейших дельцов от искусства в стране.
     - Вот оно, значит, как, Вайолет?
     - Выходит, что так, Сэм. А как вы думаете, каким образом это  с  нами
случилось?
     - Не имею ни малейшего понятия, хотя могу сказать, что  я  ничуть  не
удивляюсь. Когда люди выкомаривают такие штуки с атомной энергией, накопив
ее такой запас, может произойти все, что угодно. Как вы считаете, есть тут
еще другие, кроме нас?
     - Заброшенные в будущее?
     - Угу.
     - Не знаю. Вы первый, с кем я встретилась.
     - Если бы мне раньше пришло в голову, что кто-то есть, я бы их искал.
Ах, бог мой, Вайолет, как я тоскую по двадцатому веку.
     - И я.
     - У них тут все какая-то глупая пародия. Все второсортное,  -  сказал
Бауэр. - Штампы,  одни  лишь  голливудские  штампы.  Имена.  Дома.  Манера
разговаривать.  Все  их  ухватки.  Кажется,  все  эти  люди  выскочили  из
какого-то тошнотворного кинобоевика.
     - Да, так оно и есть. А вы разве не знаете?
     - Я ничего не знаю. Расскажите мне.
     - Я это прочитала в книгах по  истории.  Насколько  я  могла  понять,
когда  окончилась  война,  погибло  почти  все.  И  когда  люди  принялись
создавать новую цивилизацию, для образца им остался только Голливуд. Война
его почти не тронула.
     - А почему?
     - Наверное, просто пожалели бомбу.
     - Кто же с кем воевал?
     - Не знаю. В книгах по истории одни названы "Славные Ребята",  другие
- "Скверные Парни".
     - Совершенно в теперешнем духе. Бог ты мой, Вайолет, они  ведут  себя
как дети,  как  дефективные  дети.  Или  нет:  скорей  будто  статисты  из
скверного фильма. И что убийственней всего - они счастливы. Живут какой-то
синтетической жизнью из спектакля Сесила Б. де Милля и радуются -  идиоты!
Вы видели похороны президента  Спенсера  Трэйси?  Они  несли  покойника  в
сфинксе, сделанном в натуральную величину.
     - Это что! А вы присутствовали на бракосочетании принцессы Джоан?
     - Джоан Фонтейн?
     - Нет, Кроуфорд. Брачная ночь под наркозом.
     - Вы смеетесь.
     - Вовсе нет. Она и принц-консорт сочетались священными узами брака  с
помощью хирурга.
     Бауэр зябко поежился.
     -  Добрый,  старый  Лос-Анджелес  Великий.  Вы  хоть  раз  бывали  на
футбольном матче?
     - Нет.
     - Они ведь не играют. Просто два  часа  развлекаются,  гоняя  мяч  по
полю.
     - А эти  оркестры,  что  ходят  по  улицам.  Музыкантов  нет,  только
палочками размахивают.
     - А воздух кондиционируют, где бог на душу положит: даже на улице.
     - И на каждом дереве громкоговоритель.
     - Натыкали бассейнов на каждом перекрестке.
     - А на каждой крыше - прожектор.
     - В ресторанах - сплошные продовольственные склады.
     - А для автографов у них автоматы.
     - И для врачебных диагнозов тоже. Они их называют медико-автомат.
     - Изукрасили тротуары отпечатками рук и ног.
     - И в этот ад  идиотизма  нас  занесло,  -  угрюмо  сказал  Бауэр.  -
Попались в ловушку. Кстати, о ловушках, не пора ли нам отчаливать из этого
особняка? Где сейчас мистер Уэбб?
     - Путешествует с семьей на яхте. Они  не  скоро  возвратятся.  А  где
полиция?
     - Я им подсунул одного дурака. Они тоже с ним  не  сразу  разберутся.
Хотите еще выпить?
     - Отчего бы нет? Благодарю. - Вайолет  с  любопытством  взглянула  на
Бауэра. - Скажите, Сэм, вы воруете, потому  что  ненавидите  все  здешнее?
Назло им?
     - Вовсе нет. Соскучился, тоска по нашим временам.  Вот  попробуйте-ка
эту штуку, кажется, ром и ревень. На Лонг-Айленде - по-нашему Каталина Ист
- у меня есть домик, который я пытаюсь обставить под двадцатый век.  Ясное
дело, приходится воровать. Я провожу там уик-энды, Вайолет, и это счастье.
Только там мне хорошо.
     - Я понимаю вас.
     -  Ах  понимаете!  Тогда   скажите,   кстати,   какого   дьявола   вы
околачивались здесь, изображая дочь Уэбба?
     - Тоже охотилась за ночной вазой.
     - Вы хотели ее украсть?
     - Ну конечно. Я просто ужас  как  удивилась,  обнаружив,  что  кто-то
успел меня обойти.
     - Значит, история о бедной дочке неимущего миллионера была рассказана
всего лишь для того, чтобы выцыганить у меня посудину?
     - Ну да. И между прочим, ход удался.
     - Это верно. А чего ради вы стараетесь?
     - С иными целями, чем вы. Мне хочется самой открыть свой бизнес.
     - Будете изготовлять подделки?
     - Изготовлять  и  продавать.  Пока  я  еще  комплектую  фонд,  но,  к
сожалению, я далеко не такая везучая, как вы.
     - Так это, верно, вы украли позолоченный трельяж?
     - Я.
     - А медную лампу для чтения о удлинителем?
     - Тоже я.
     - Очень прискорбно. Я за ними так гонялся.  Ну  а  вышитое  кресло  с
бахромой?
     Девушка кивнула.
     - Опять же я. Чуть спину себе не сломала.
     - Попросила бы кого-нибудь помочь.
     - Кому можно довериться? А разве вы работаете не в одиночку?
     - Да, я тоже так работаю, -  задумчиво  произнес  Бауэр.  -  То  есть
работал до сих пор. Но сейчас, по-моему, работать в одиночку уже  незачем.
Вайолет, мы были конкурентами, сами не зная о том. Сейчас мы  встретились,
и я вам предлагаю завести совместное хозяйство.
     - О каком хозяйстве идет речь?
     - Мы будем вместе работать, вместе  обставим  мой  домик  и  создадим
волшебный заповедник. В то же время мы можете сколько угодно комплектовать
свои фонды. И если вы захотите загнать какой-нибудь мой стул, то я не буду
возражать. Мы всегда сумеем стащить другой.
     - Иными словами, вы предлагаете мне вместе с вами пользоваться  вашим
домом?
     - Да.
     - Могли бы мы осуществлять наши права поочередно?
     - То есть как это поочередно?
     - Один уик-энд - я, а, скажем, следующий - вы.
     - Для чего?
     - Вы сами понимаете.
     - Я не понимаю. Объясните мне.
     - Ладно, будет вам.
     - Нет, правда, объясните.
     Девушка вспыхнула.
     - Вы что, совсем дурак? Еще спрашиваете почему. Похожа я на  девушку,
которая проводит уик-энд с мужчинами?
     Бауэр остолбенел.
     - Да уверяю вас, мне и в голову ничто подобное не приходило.  Кстати,
в доме две спальни. Вам совершенно ничего не грозит. Мы начнем с того, что
стянем цилиндрический замок для вашей двери.
     - Нет, это исключено, - ответила она. - Я знаю мужчин.
     - Даю вам слово, что  у  нас  будут  чисто  дружеские  отношения.  Мы
соблюдем этикет вплоть до мельчайших тонкостей.
     - Я знаю мужчин, - повторила она непреклонно.
     - Нет, это уже какая-то заумь, - возмутился Бауэр. - Подумать только:
в голливудском кошмарном сне мы встретили друг друга  -  двое  отщепенцев;
нашли опору, утешение, и вдруг вы заводите какую-то  бодягу  на  моральные
темы.
     - А можете вы, положа руку на сердце, пообещать никогда не  лезть  за
утешением ко мне в постель? - сердито бросила она. - Ну отвечайте, можете?
     - Нет, не могу, - ответил он чистосердечно. - Сказать такое -  значит
отрицать, что вы дьявольски привлекательная девушка. Зато я...
     - Если так, то разговор окончен. Разумеется, вы  можете  мне  сделать
официальное предложение; но я не обещаю, что приму его.
     - Нет уж, - отрезал Бауэр. - До этого я не дойду, мисс  Вайолет.  Это
уж пойдут типичные лос-анджелесские штучки. Каждая пара, которой  взбредет
в голову переспать ночь, отправляется к ближайшему регистроавтомату,  сует
туда двадцать пять центов и  считается  обрученной.  Наутро  они  бегут  к
ближайшему разводоавтомату - и снова холостые,  и  совесть  их  чиста  как
стеклышко.  Ханжи!  Стоит  только  вспомнить  всех  девиц,  которые   меня
протащили через это унижение: Джейн Рассел, Джейн Пауэл,  Джейн  Мэнсфилд,
Джейн Уизерс, Джейн Фонда, Джейн Тарзан... Б-р-р-р, господи, прости!
     - О! Так вот вы какой! - Вайолет  Дуган  в  негодовании  вскочила  на
ноги. - Толкуете мне,  как  ему  все  здесь  опротивело,  а  сам  насквозь
оголливудился.
     - Женская логика, - раздраженно произнес Бауэр. - Я сказал,  что  мне
не хочется поступать в лос-анджелесских традициях, и она тут  же  обвиняет
меня в том, что я оголливудился. Спорь после этого с женщиной!
     - Не давите на меня вашим хваленым мужским превосходством, - вскипела
Вайолет. -  Вас  послушать,  сразу  кажется,  что  я  вернулась  к  старым
временам, и просто тошно делается.
     - Вайолет...  Вайолет...  Ну  зачем  нам  враждовать?  Наоборот.  Нам
следует держаться друг друга.  Хотите,  пусть  будет  по-вашему.  Какие-то
двадцать пять центов, о чем тут говорить? А замок мы тоже врежем. Ну  что,
согласны?
     - Вот это тип! Двадцать  пять  центов  -  и  весь  разговор!  Вы  мне
противны.
     Взяв в руки ночную посудину, Вайолет повернулась к дверям.
     - Одну минутку, - сказал Сэм. - Куда это вы направляетесь?
     - К себе домой.
     - Стало быть, договор не заключен?
     - Нет.
     - И мы о вами не сотрудничаем ни на каких условиях?
     - Ни на каких. Убирайтесь и ищите утешения у  одной  из  ваших  шлюх!
Доброй ночи.
     - Вы меня так не оставите, Вайолет.
     - Я ухожу, мистер Бауэр.
     - Уходите, но без посудины.
     - Она моя.
     - Я ее украл.
     - А я ее у вас выманила.
     - Поставьте вазу, Вайолет.
     - Вы сами дали ее мне, уже забыли?
     - Говорю вам, поставьте посудину.
     - И не подумаю. Не подходите ко мне!
     - Вы знаете мужчин. Помните, вы говорили. Но вы знаете о нас не  все.
Будьте умницей и поставьте горшок или  вам  придется  еще  кое-что  узнать
насчет хваленого мужского превосходства. Вайолет, я вас предупредил...  Ну
получай, голубка.

     Сквозь густой  слой  табачного  дыма  в  кабинет  инспектора  Эдварда
Дж.Робинсона  проникли  бледно-голубые  лучи:  занимался  рассвет.  Группа
сыщиков, известная в  полиции  как  "Пробивной  отряд",  зловещим  кольцом
окружала развалившуюся в кресле гориллоподобную фигуру. Инспектор Робинсон
устало произнес:
     - Ну повторите еще раз вашу историю.
     Злоумышленник поерзал в кресле и попробовал поднять голову.
     - Меня зовут Уильям Бендикс, - промямлил  он.  -  Мне  сорок  лет.  Я
мастер-верхотурщик строительной фирмы Гручо, Чико, Харпо и Маркс,  Голдуин
Террас, 12203.
     - Что такое верхотурщик?
     - Специалист по верхотуре - это такой специалист, который, если фирме
нужно выстроить здание обувного магазина в форме ботинка,  завязывает  над
крышей шнурки; а если строят коктейль-холл, втыкает в крышу  соломинку,  а
если...
     - Какую работу вы выполняли в последний раз?
     - Участвовал в строительстве Института Памяти, Бульвар Луи  Б.Мэйера,
30449.
     - Что вы там делали?
     - Вставлял вены в мозги.
     - У вас были приводы?
     - Нет, сэр.
     - Что вы замышляли, проникнув сегодня  около  полуночи  в  резиденцию
мистера Клифтона Уэбба?
     - Как я уже рассказывал, я угощался  коктейлем  "Водка  и  шпинат"  в
питейном заведении "Стародавний Модерн", когда их строили, я им выкладывал
пену на крыше, а этот тип подошел ко мне и начал разговор. Рассказал,  что
какой-то богатый чудак купил и  только  что  привез  сюда  эту  штуковину,
какое-то сокровище искусства. Говорит, что сам он коллекционер,  но  такое
вот сокровище купить не может, а тот богач такой жадюга, что даже не  дает
на него поглядеть. А потом он предложил мне сто долларов,  чтобы  я  помог
ему взглянуть на эту штуку.
     - То есть предложил вам украсть ее?
     - Да нет, сэр, он хотел на нее только поглядеть. Он сказал, что  мне,
мол, нужно только поднести ее к окну, он взглянет на нее и отвалит мне сто
долларов.
     - А сколько денег он предлагал вам за то, чтобы вы  вынесли  вазу  из
дома?
     - Да говорю вам, сэр, он хотел  только  поглядеть.  Потом  -  мы  так
уговорились - я запихнул бы ее обратно, и все дела.
     - Опишите этого человека.
     - Ему, наверно, лет тридцать будет.  Одет  хорошо.  Разговор  малость
чудной, вроде как у иностранца,  и  все  время  хохочет,  все  ему  что-то
смешно. Роста примерно среднего или маленько повыше. Глаза  темные.  Волос
тоже темный, густой и лежит этак волнами;  такой  бы  хорошо  гляделся  на
крыше парикмахерской.
     Кто-то нетерпеливо забарабанил в дверь. В  кабинет  влетела  детектив
Эдна Май Оливер явно в растрепанных чувствах.
     - Ну?! - рявкнул инспектор Робинсон.
     - Его версия подтверждается, шеф, - доложила детектив Оливер.  -  Его
видели в коктейльном заведении "Стародавний Модерн"...
     -  Стоп,  стоп,  стоп.  Он  говорит,  что  ходил  в  _п_и_т_е_й_н_о_е
заведение "Стародавний Модерн".
     - Шеф, это одно и то же. Они просто сменили вывеску, чтобы  с  помпой
открыть его заново.
     - А кто укладывал на крыше вишни? - заинтересовался Бендикс.
     Никто и не подумал ему ответить.
     - В заведении видели, как  задержанный  разговаривал  с  таинственным
мужчиной, которого он нам описал, -  продолжила  детектив  Оливер.  -  Они
вышли вместе.
     - Этот мужчина был Искусник Кид.
     - Так точно, шеф.
     - Кто-нибудь может опознать его?
     - Нет, шеф.
     - У-у, черт! Черт! Черт! - Инспектор  в  ярости  дубасил  кулаком  по
столу. - Чует мое сердце, что Кид обвел нас вокруг пальца.
     - Но каким образом, шеф?
     - Неужели непонятно, Эд? Кид мог проведать о нашей ловушке.
     - Ну и что же?
     - Думайте, Эд. Думайте! Может быть, не кто иной, как он, сообщил нам,
что в преступном мире ходят слухи о готовящемся этой ночью налете.
     - Вы хотите сказать, он настучал сам на себя?
     - Вот именно.
     - Но для чего ему это?
     - Чтобы заставить нас арестовать не того человека. Это сущий  дьявол.
Я же вам говорил.
     - Но зачем он все это затеял, шеф? Вы ведь разгадали его плутни.
     - Верно, Эд. Но Кид, возможно,  изобрел  какой-то  новый,  еще  более
заковыристый ход. Только вот какой? Какой?
     Инспектор Робинсон встал и беспокойно зашагал по кабинету. Его мощный
изощренный ум усиленно пытался  проникнуть  в  сложные  замыслы  Искусника
Кида.
     - А как быть мне? - вдруг спросил Бендикс.
     - Ну вы-то можете  преспокойно  отправляться  восвояси,  любезный,  -
устало сказал Робинсон. - В грандиозной игре вы были только жалкой пешкой.
     - Да нет, я  спрашиваю,  как  мне  закруглиться  с  этим  делом.  Тот
малый-то, пожалуй, до сих пор ждет под окном.
     - Как вы сказали? Под окном?! - воскликнул  Робинсон.  -  Значит,  он
стоял там, под окном, когда мы захватили вас?
     - Стоял небось!
     - Я понял! Наконец-то понял! - вскричал Робинсон. - Ну вот теперь мне
ясно все!
     - Что вам ясно, шеф?
     - Вдумайтесь, Эд, представьте себе всю картину в целом, Искусник  Кид
стоит тихонько под окном и собственными глазами видит, как увозим из  дому
этого остолопа. Мы отбываем, и тогда Искусник Кид входит в пустой дом...
     - Вы хотите сказать...
     - Может быть, в эту самую секунду он взламывает сейф.
     - Ух ты!
     - Эд, спешно вызвать оперативную группу и группу блокирования.
     - Слушаюсь, шеф.
     - Эд, блокировать все выходы из дома.
     - Сделаем, шеф.
     - Эд, и ты, Эд, будете сопровождать меня.
     - Куда сопровождать, шеф?
     - К особняку Уэбба.
     - Вы рехнулись, шеф!
     - Другого пути нет. Этот городишко слишком мал  для  нас  двоих:  или
Искусник Кид, или я.
     Все газеты кричали о том, как "Пробивной отряд" разгадал инфернальные
планы Искусника Кида и прибыл в волшебный особняк мистера  Клифтона  Уэбба
всего лишь через несколько секунд после того, как сам Кид отбыл  с  ночной
вазой. О том, как на полу  библиотеки  обнаружили  лежавшую  без  сознания
девушку, о том, как выяснилось, что она - отважная  Одри  Хэпберн,  верная
помощница загадочной Греты Гарбо - Змеиный глаз, владелицы  обширной  сети
игорных домов и притонов. О том, как  Одри,  заподозрив  что-то  неладное,
решила сама все разведать. И о том, как коварный взломщик сперва затеял  с
девушкой зловещую игру - нечто вроде игры в кошки-мышки - а затем,  выждав
удобный момент, свалил ее на пол безжалостным зверским ударом.
     Давая интервью газетным синдикатам, мисс Хэпберн сказала:
     - Просто женская интуиция. Я заподозрила  что-то  неладное  и  решила
сама все разведать. Коварный взломщик затеял со мной зловещую игру - нечто
вроде игры в кошки-мышки, а затем, выждав удобный момент, свалил  меня  на
пол безжалостным зверским ударом.
     Одри получила семнадцать предложений вступить в брак через посредство
регистроавтомата,  три  предложения  сняться  для  пробы  в   кинофильмах,
двадцать пять долларов из общинных  фондов  округа  Голливуд  Ист,  премию
Даррила Ф.Занука "За человеческий интерес" и строгий выговор от шефессы.
     - Фам непременно нато было допавить, што он фас иснасилофал, Одри,  -
сказала ей мисс Гарбо. - Это притало бы фашей истории осопый колорит.
     - Прошу прощения, мисс Гарбо. В следующий раз я постараюсь ничего  не
опустить. Кстати, он делал мне непристойные предложения.
     Разговор происходил в секретном ателье  мисс  Гарбо,  где  совещалось
могущественное трио дельцов от искусства, а  тем  временем  Вайолет  Дуган
(она же Одри Хэпберн) подделывала бюллетень сельскохозяйственного банка за
1943 год.
     - Cara mia [дорогая моя (итал.)], - обратился к Вайолет де Сика, - вы
могли бы описать нам этого негодяя подробно?
     - Я рассказала вам все, что запомнила, мистер де Сика.  Да,  вот  еще
одна деталь, может быть, она вам  поможет:  он  сказал,  что  работает  на
одного из крупнейших букмекеров Иста, определяет шансы выигрышей.
     - Mah! [Увы! (итал.)] Таких субъектов сотни.  Это  нам  нисколько  не
поможет. А он намекнул вам, как его зовут?
     - Нет, сэр. Во всяком случае, свое теперешнее имя он не упомянул.
     - Теперешнее имя? Как это понять?
     - Я... я говорю про его настоящее имя. Ведь не всегда же его называют
Искусник Кид.
     - Ага, понятно. А где он живет?
     - Говорит, где-то в районе Каталина Ист.
     - Каталина Ист - это сто сорок квадратных миль, битком набитых жилыми
домами, - с раздражением вмешался Хортон.
     - Я тут ни при чем, мистер Хортон.
     - Одри, - строго произнесла мисс Гарбо,  -  отлошите  ф  сторону  фаш
бюллетень и посмотрите на меня.
     - Да, мисс Гарбо.
     - Фы флюбились ф  этого  шеловека.  Ф  фаших  глазах  он  романтичная
фигура, и фам не хочется, штоп он попал под сут. Это так?
     - Вовсе нет, мисс Гарбо! - пылко возразила Вайолет. - Больше всего на
свете я  хочу,  чтобы  его  арестовали.  -  Она  потрогала  пальцами  свой
подбородок. - Влюбилась? Да я ненавижу его!
     - Итак, - со вздохом резюмировал де Сика,  -  мы  потерпели  неудачу.
Короче говоря, если мы не сумеем вернуть ночную  вазу  его  светлости,  мы
будем вынуждены уплатить ему два миллиона долларов.
     - Я убежден, -  яростно  выкрикнул  Хортон,  -  что  полицейские  его
нипочем не найдут! Этакие олухи. Их можно сравнить по дурости разве что  с
нашей троицей.
     - Ну что ж, тогда придется  нанять  частного  соглядатая.  При  наших
связях в преступном мире мы без особого  труда  сможем  найти  подходящего
человека. Есть какие-нибудь предложения?
     - Неро Фульф, - произнесла мисс Гарбо.
     - Великолепно, cara mia. Этот человек настоящей эрудиции и культуры.
     - Майк Хаммер, - сказал Хортон.
     - Примем и сведению  и  эту  кандидатуру.  Что  вы  скажете  о  Перри
Мейсоне?
     - Этот подонок слишком честен, - отрезал Хортон.
     - Тогда вычеркнем подонка из списка кандидатов. Есть еще предложения?
     - Миссис Норт, - сказала Вайолет.
     - Кто, дорогая? Ах да, Памела Норт, леди-детектив. Нет, я бы  сказал,
нет. По-моему, это не женское дело.
     - Но почему, мистер де Сика?
     - А потому,  ангел  мой,  что  слабому  полу  опасно  сталкиваться  с
некоторыми видами насилия.
     - Я этого не думаю, - сказала Вайолет. - Мы, женщины, умеем  постоять
за себя.
     - Она прафа, - томно проворковала мисс Гарбо.
     - А по-моему, нет, Грета. И вчерашний эпизод это подтверждает.
     -  Он  мне  нанес  безжалостный,  зверский  удар,  только   когда   я
отвернулась, - поспешила вставить Вайолет.
     - А чем вам плох Майк Хаммер? - брюзгливо спросил Хортон. - Он всегда
достигает результатов и нещепетилен в средствах.
     - Так нещепетилен, что мы можем получить одни  осколочки  от  вазы  с
цветочным бордюром.
     - Боже мой! Я об этом не подумал. Ну хорошо, я согласен на Вульфа.
     - Миссис Норт, - произнесла мисс Гарбо.
     - Вы в меньшинстве, cara mia. Итак, решено, -  Неро  Вульф.  Bene.  Я
полагаю,  Хортон,  что  мы  с  ним  побеседуем  без  Греты.  Он  настолько
antipatico [здесь: плохо относится (итал.)] к женщинам, что  это  вошло  в
поговорку. Милые дамы, arrivederci [до свидания (итал.)].
     После того  как  двое  из  могущественного  трио  удалились,  Вайолет
повернулась к мисс Гарбо.
     -  "Слабый  пол"....  У-у...  шовинисты,  -  прошипела  она,  яростно
сверкнув глазами. - Неужели мы будем терпеть это неравноправие полов?
     - А што мы мошем стелать, Одри?
     - Мисс Гарбо, разрешите мне самой выследить этого человека.
     - Фы гофорите фсерьез?
     - Конечно.
     - Но как фы можете его выследить?
     - Наверно, у него есть какая-нибудь женщина.
     - Естестфенно.
     - Cherchez la femm [ищите женщину (франц.)].
     - Вы просто молотец!
     - Он упоминал при мне некоторые имена и фамилии, и если я  найду  ее,
то найду и его. Вы мне даете отпуск, мисс Гарбо?
     - Опрафляйтесь, Одри. И прифетите его шифым.

     Старая леди в уэльской шляпке, белом фартуке, шестиугольных очках и с
объемистым вязанием, из  которого  торчали  спицы,  споткнулась  о  макет,
изображавший  лестницу  площади  Испании.  Лестница  вела  в   королевскую
Оружейную палату. Палата была выстроена в  форме  императорской  короны  и
увенчана пятидесятифутовой имитацией бриллианта "Надежда".
     - Чертовы босоножки, - буркнула Вайолет Дуган. - Ну и каблучки!
     Войдя в палату, Вайолет поднялась  на  десятый  этаж  и  позвонила  в
звонок,  по  обе  стороны  от  которого  располагались  лев  и   единорог,
попеременно разевающие пасти: лев рычал, единорог орал по-ослиному.  Дверь
стала затуманиваться, затем туман рассеялся. На  пороге  стояла  Алиса  из
Страны Чудес с огромными невинными глазами.
     - Лу? - спросила она пылко. И тотчас увяла.
     - Доброе утро, мисс Пауэл, - сказала Вайолет, заглядывая  в  квартиру
через плечо Алисы и внимательно обшаривая взглядом коридор. - Я из  службы
"Клевета инкорпорейтид". Вам не кажется, что сплетни проходят мимо вас? Не
остаетесь ли вы в неведении по поводу самых пикантных скандалов? Наш штат,
составленный   из    высококвалифицированных    сплетников,    гарантирует
распространение  молвы  в  течение  пяти  минут  после  события;   сплетни
унизительные; сплетни  возмутительные;  сплетни,  чернящие  репутацию  или
набрасывающие на нее тень; клевета несусветная и клевета правдоподобная...
     - Вздор, - сказала мисс Пауэл, и дверь стала непроницаемой.
     Маркиза Помпадур в парчовых фижмах, с кружевным корсажем и в  высоком
пудреном парике, вошла в зарешеченный портик "Приюта  птичек"  -  частного
особнячка, построенного в форме птичьей клетки. Из позолоченного купола на
нее обрушилась какофония птичьих голосов. Мадам Помпадур дунула в свисток,
вделанный в дверь, которая имела форму часов с кукушкой. На птичий посвист
звонка отворилась маленькая заслонка над  циферблатом,  с  бодрым  "ку-ку"
оттуда выглянул глазок телевизора и внимательно оглядел гостью.
     Вайолет присела в глубоком реверансе.
     - Могу я лицезреть хозяйку дома?
     Дверь отворилась. На пороге стоял Питер Пэн в  ярко-зеленом  костюме.
Костюм был прозрачный, и посетительница сразу узнала, что перед  ней  сама
хозяйка дома.
     - Добрый день, мисс Уизерс. Я к вам  от  фирмы  "Эвон".  Игнац  Эвон,
парикмахер, изобретатель возможных шиньонов, париков, украшений из  волос,
кудрей и локонов, всегда к услугам  тех,  кто  следует  законам  моды  или
желает устроить розыгрыш...
     - Сгинь! - сказала мисс Уизерс.
     Дверь захлопнулась. Маркиза де Помпадур послушно сгинула.
     Художница в берете и в вельветовой куртке  с  палитрой  и  мольбертом
поднялась на пятнадцатый этаж Пирамиды. У самой вершины возвышались  шесть
египетских колонн, за которыми была  массивная  базальтовая  дверь.  Когда
художница  швырнула  милостыню  в  каменную   чашку   для   нищих,   дверь
распахнулась, обнаружив мрачную гробницу, на пороге которой  стояло  нечто
вроде Клеопатры в одеянии критской богини змей и для  антуража  окруженное
змеями.
     - Доброе утро, мисс Рассел. Фирма "Тиффани"  демонстрирует  последний
вопль моды, накожные драгоценности  Тиффани.  Татуировка  наносится  очень
рельефно. Являясь источником излучения цветовой гаммы, включающей имитацию
бриллиантов  чистейшей  воды,  накожные  драгоценности  Тиффани   остаются
безвредными для здоровья в течение месяца.
     - Чушь, - сказала мисс Рассел.
     Дверь медленно  затворилась  под  звуки  заключительных  аккордов  из
"Аиды", которым тихо вторили стенания хора.
     Школьная учительница  в  строгом  костюме,  с  гладко  зачесанными  и
собранными в тугой узел волосами,  в  очках  с  толстыми  стеклами,  из-за
которых ее глаза казались неестественно большими, прошествовала со стопкой
учебников по  подвесному  мосту  феодального  замка.  Поднявшись  винтовым
лифтом на  двенадцатый  этаж,  она  перепрыгнула  через  неширокий  ров  и
обнаружила  дверной  молоток  в   форме   рыцарской   железной   рукавицы.
Миниатюрные решетчатые ворота со скрежетом втянулись наверх, и  на  пороге
показалась Златовласка.
     - Луи? - спросила она, радостно смеясь. И тотчас увяла.
     - Добрый вечер, мисс Мэнсфилд. Фирма "Чтение вслух" предлагает  новый
вид сугубо специализированного индивидуального обслуживания.  Вместо  того
чтобы терпеть  монотонное  чтение  роботов,  вы  сможете  слушать  отлично
поставленные голоса, способные придать каждому слову неповторимую окраску,
и эти  голоса  будут  читать  для  вас,  только  для  вас,  и  комиксы,  и
чистосердечные исповеди знаменитостей, и киножурналы за  пять  долларов  в
час; детективы, вестерны, светскую хронику...
     Решетчатые воротца со скрежетом опустились вниз.
     - Сперва Лу, потом Луи, - пробормотала Вайолет. - Интересно...
     Небольшую пагоду обрамлял пейзаж, точная копия трафаретных  китайских
рисунков  на  фарфоре,  даже  с  фигурами  трех  сидящих  на  мосту  кули.
Кинозвездочка в черных очках и белом свитере, туго обтягивающем ее  пышный
бюст, проходя по мосту, потрепала их по головам.
     - Поосторожней детка, щекотно, - сказал один из них.
     - Бога ради, простите, я думала, вы чучела.
     - Чучела мы и есть за пятьдесят центов в  час,  во  такая  уж  у  нас
работа.
     В портике пагоды появилась мадам Баттерфляй, склоняясь в поклоне, как
заправская гейша. Цельность облика этой  особы  несколько  нарушал  черный
пластырь под левым глазом.
     - Доброе утро, мисс Фонда. Фирма "Предел лишь небеса" предлагает  вам
потрясающий   новый   способ   упышнения   бюста.   Натираясь   препаратом
"Груди-Джи", антигравитационным порошком  телесного  цвета,  вы  сразу  же
достигните поразительных результатов. Мы предоставляем вам  на  выбор  три
оттенка: для блондинок, шатенок, брюнеток; и  три  вида  упышненных  форм:
грейпфрутовая, арбузовидная и...
     - Я не собираюсь взлетать на воздух, - мрачно сказала мисс  Фонда.  -
Брысь!
     - Извините, что побеспокоила  вас,  -  Вайолет  замялась.  -  Вам  не
кажется, мисс Фонда, что пластырь у вас под глазом не совсем в стиле...
     - Он у меня не для стиля, дорогуша. Этот  Журден  просто  мерзавец  и
больше никто.
     - Журден, - тихо повторила Вайолет, удаляясь по мосту. - Выходит, Луи
Журден. Так или не так?
     Аквалангист в черном резиновом костюме и полном  снаряжении,  включая
маску, кислородный баллон и  гарпун,  прошел  тропою  джунглей,  вспугивая
шимпанзе  и  направляясь  к  Земляничной  горе.  Вдали   протрубил   слон.
Аквалангист ударил в бронзовый гонг, свисающий с кокосовой  пальмы,  и  на
звон гонга отозвался бой барабанов. Семифутовый ватуси встретил и проводил
посетителя к стоявшей в зарослях хижине, где его ждала  особа  негроидного
типа, которая дрыгала ногами в стофутовой искусственной реке Конго.
     - Это Луи Бвана? [искаженное "господин"] -  крикнула  она.  И  тотчас
увяла.
     - Доброе утро, мисс Тарзан, - сказала Вайолет. -  Фирма  "Выкачивай",
недавно отметившая свое пятидесятилетие, берется обеспечить вам купанье  в
стерильно  чистой  воде  независимо  от  того,  будет  ли  идти  речь   об
олимпийском  водоеме  или   старомодном   пруде.   Система   патентованных
очистительных насосов позволяет фирме "Выкачивай" выкачивать грязь, песок,
ил, алкоголь, сор, помои...
     Вновь ударил бронзовый гонг, и на  звон  гонга  снова  отозвался  бой
барабанов.
     - О! На этот раз, наверное, Луи! - вскричала мисс Тарзан. - Я  знала,
что он сдержит слово.
     Мисс Тарзан побежала к парадным дверям. Мисс Дуган спрятала  лицо  за
водолазной маской и нырнула  в  Конго.  Она  вынырнула  на  поверхность  у
противоположного берега  среди  зарослей  бамбука,  неподалеку  от  весьма
реалистического  на  вид  аллигатора.  Ткнув  его  в  голову  рукой,   она
убедилась, что это  чучело.  Затем  Вайолет  быстро  обернулась  и  успела
разглядеть Сэма Бауэра, который не спеша прошел в пальмовый сад под  ручку
с Джейн Тарзан.
     Запрятавшись  в  телефонную   будку,   имевшую   форму   телефона   и
расположенную через дорогу  от  Земляничной  горы,  Вайолет  Дуган  горячо
пререкалась с мисс Гарбо.
     - Фам не следофало фысыфать полицию, Одри.
     - Нет, следовало, мисс Гарбо.
     - Инспектор Робинсон  шурует  ф  доме  уже  десять  минут.  Он  опять
натфорит глупостей.
     - Я на это и рассчитываю, мисс Гарбо.
     - Сначит, я была прафа. Фы не хотите,  штопы  этот  Луи  Тшурден  был
арестофан.
     - Нет, хочу,  мисс  Гарбо.  Очень  хочу.  Только  позвольте  вам  все
объяснить.
     - Он уфлек фаше фоображение сфоими непристойными предлошениями.
     - Да прошу вас, выслушайте вы меня, мисс Гарбо. Для  нас  ведь  самое
важное не схватить его, а узнать, где он запрятал краденое. Разве не так?
     - Отгофорки! Отгофорки!
     - Если его арестуют сейчас, мы никогда не узнаем, где ваза.
     - Што ше фы предлагаете?
     - Я предлагаю сделать так, чтобы он сам привел нас туда,  где  прячет
вазу.
     - Как фы этого допьетесь?
     - Используя его же  оружие.  Помните,  как  он  подсунул  полицейским
подставное лицо?
     - Этого турня Пендикса?
     - На этот раз  в  роли  Бендикса  выступил  инспектор  Робинсон.  Ой,
постойте! Там что-то случилось.
     На Земляничной горе началось сущее столпотворение. Шимпанзе с  визгом
перепархивали с ветки на ветку. Появились ватуси, они неслись во весь дух,
преследуемые инспектором Робинсоном.  Затрубил  слон.  Огромный  аллигатор
быстро вполз в густую траву. Затем промчалась Джейн Тарзан, ее преследовал
инспектор Робинсон. Барабаны гудели вовсю.
     - Я могла бы поклясться, что этот аллигатор - чучело, -  пробормотала
Вайолет.
     - О шем фы, Одри?
     - Да о крокодиле... Так и есть! Извините, мисс Гарбо. Я побежала.
     Крокодил встал на задние  лапы  и  неторопливо  шел  по  Земляничному
проезду. Вайолет вышла из будки и небрежной ленивой походкой  пошла  вслед
за ним. Прогуливающийся по улице аллигатор и неторопливо следующий за  ним
аквалангист не вызывали особого интереса у прохожих Голливуд Ист.
     Аллигатор оглянулся через плечо и наконец  заметил  аквалангиста.  Он
пошел  быстрее.  Аквалангист  тоже   ускорил   шаг.   Аллигатор   побежал.
Аквалангист побежал за ним следом, но немного отстал. Тогда  он  подключил
кислородный баллон, и расстояние начало сокращаться. Аллигатор  с  разбегу
ухватился за ремень подвесной дороги. Болтающегося на канате, его повлекло
на восток. Аквалангист подозвал проезжавшего мимо робота-рикшу.
     - Следовать за  этим  аллигатором!  -  крикнула  Вайолет  в  слуховое
приспособление робота.
     В зоопарке аллигатор выпустил  из  рук  ремень  и  скрылся  в  толпе.
Аквалангист соскочил с рикши и как сумасшедший пробежал  через  Берлинский
дом, Московский дом и Лондонский. В Римском доме, где  посетители  швыряли
pizzas  помещенным  за  оградой  существам,  Вайолет   увидела   раздетого
римлянина, который лежал без сознания в углу клетки. Рядом с ним  валялась
шкура аллигатора. Вайолет быстро огляделась и успела  заметить  удиравшего
Бауэра в полосатом костюме.
     Она бросилась за ним. Бауэр столкнул какого-то  мальчугана  со  спины
пони на электрической карусели, сам вскочил на место  мальчика  и  галопом
помчался на запад. Вайолет вспрыгнула на спину проходившей мимо ламы.
     - Догони это пони! - крикнула она.
     Лама побежала, жалобно мыча:
     - Чиао хси-фу нан цо мей ми чу (мне этого еще никогда не удавалось).
     На конечной станции Гудзон  Бауэр  спрыгнул  с  пони,  закупорился  в
капсулу и перемахнул через реку. Вайолет влетела в восьмивесельную лодку и
пристроилась на сиденье рулевого.
     - Следовать за этой капсулой! - крикнула она. На  джерсейском  берегу
(Невада  Ист)  Вайолет  продолжала  преследовать  Бауэра   на   движущейся
мостовой, а затем на каре фирмы "Улепетывай" к старому Ньюарку, где  Бауэр
вскочил на трамполин и  катапультировался  в  первый  вагон  монорельсовой
дороги Блокайленд-Нантакет.
     Вайолет подождала, пока монорельс тронется  в  путь,  и  в  последнюю
секунду успела вскочить в задний вагон.
     Оказавшись  в  вагоне,  она  направила  острие  гарпуна   в   сторону
находившейся там же расфуфыренной девчонки и заставила ее обменяться с ней
одеждой. В бальных туфельках, черных  ажурных  чулках,  клетчатой  юбке  и
шелковой блузке, Вайолет вышвырнула разлютовавшуюся дамочку из  вагона  на
остановке Ист Вайн-стрит  и  уже  более  открыто  принялась  наблюдать  за
передним вагоном. На Монтауке - крайний восточный  пункт  Каталина  Ист  -
Бауэр выскользнул из вагона.
     Вайолет снова  подождала,  пока  двинется  монорельс,  и  лишь  тогда
продолжила  погоню.  На  нижней   платформе   Бауэр   забрался   в   жерло
коммутированной пушки и взлетел в пространство. Вайолет бросилась вслед за
ним к той же пушке и осторожно, чтобы не изменить  наводку,  установленную
Бауэром, скользнула в пушечное жерло.  Она  взлетела  в  воздух  всего  на
полминуты позже Бауэра и брякнулась на посадочную площадку в  тот  момент,
когда Сэм спускался по веревочной лестнице.
     - Вы?! - воскликнул он.
     - Да, я.
     - А в черном скафандре тоже были вы?
     - Опять же я.
     - И думал, что отделался от вас в Ньюарке.
     - Нет, этот номер не прошел, - угрюмо сказала она. - Я вас приперла к
стенке, Кид.
     И в эту секунду Вайолет увидела дом.
     Он был похож на те дома, которые в двадцатом веке рисовали дети:  два
этажа,  остроконечная  крыша,  крытая  рваным  толем,  стены  из   грязных
коричневых  дранок,  державшихся  на  честном  слове,   двойные   рамы   с
крестообразным  переплетом,  кирпичная  труба,   увитая   плющом;   шаткое
крылечко.  Справа  проржавевшие  руины  рассчитанного  на  две  автомашины
гаража; слева заросли чахлых сорняков. В вечернем сумраке казалось, что  в
этом доме наверняка должны водиться привидения.
     - Ох, Сэм! - охнула Вайолет. - Как здесь красиво!
     - Это дом, - сказал он просто.
     - А внутри?
     - Зайдите и поглядите.
     Внутри дом был словно склад, заставленный  товарами,  заказанными  по
почте; все здесь  было  бросовое  -  дешевое,  второсортное,  подержанное,
уцененное, купленное на распродаже.
     - Здесь как в раю, - сказала Вайолет. Она нежно прильнула к  пылесосу
типа канистры с виниловым амортизатором. - Здесь так покойно, уютно. Я уже
много лет не была так счастлива.
     - Постойте, постойте, - сказал Бауэр, которого распирало от гордости.
     Встав на колени перед камином, он разжег березовые дрова.  Охваченные
желтым и красноватым пламенем, поленья весело потрескивали.
     - Смотри, - сказал он. - Дрова настоящие, и огонь настоящий. А еще  я
знаю музей, где есть пара железных подставок для дров в камине.
     - Правда? Честное слово?
     Он кивнул.
     - Музей Пибоди в Высшем Йельском.
     Вайолет наконец решилась.
     - Сэм, я помогу вам.
     Он удивленно на нее взглянул.
     - Я помогу вам их украсть, - сказала Вайолет. -  Я...  я  помогу  вам
украсть все, что вы захотите, Сэм.
     - Вы шутите, Вайолет?
     - Я была дурой. Я не понимала. Я... Вы были правы, Сэм. Я вела  себя,
как последняя идиотка.
     - Вайолет, вы серьезно  это  говорите,  или  хотите  меня  во  что-то
втравить?
     - Я говорю серьезно, Сэм. Честное слово.
     - Вам так понравился мой дом?
     - Конечно, мне понравился ваш дом, но причина не только в этом.
     - Значит, мы действуем вместе?
     - Да, Сэм, теперь мы вместе.
     - Дайте руку.
     Вместо этого она обняла его за шею и крепко  к  нему  прижалась.  Бог
весть, сколько минут просидели они на раскладном кресле  из  пенопласта...
затем Вайолет тихо шепнула ему на ухо:
     - Мы с тобой - против всех остальных, Сэм.
     - И пусть они поберегутся: им придется несладко.
     - Да, пусть они поберегутся, и они и эти бабы по имени Джейн.
     - Вайолет, клянусь, ни к одной из них я не относился  серьезно.  Если
бы ты их видела...
     - Я видела их.
     - Видела? Где? Каким образом?
     - Я тебе как-нибудь расскажу.
     - Но...
     - Ну перестань!
     После длительной паузы он сказал:
     -  Если  мы  не  врежем  замок  в  дверь  спальни,  может   случиться
неприятность.
     - К черту замок! - сказала Вайолет.
     - ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН! - раздался резкий оглушительный голос.
     Сэм и Вайолет  вскочили  с  кресла.  В  окно  ворвался  ослепительный
сине-белый свет. Слышался ропот  толпы,  уже  готовой  приступить  к  суду
Линча,  гремела  галопирующим  крещендо  увертюра  к  "Вильгельму  Теллю",
раздавались звуки, напоминающие о кентуккийском дерби, локомотивах  4-6-4,
о таранах и о внезапных налетах индейцев племени саскачеван.
     - ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН! - вновь раздался резкий оглушительный голос.
     Они подбежали к окну и осторожно выглянули. Дом был окружен слепящими
прожекторами. В толпе смутно можно было  различить  повстанцев  Жакерии  с
гильотиной, теле- и кинокамеры, большой симфонический оркестр, целую  роту
звукооператоров в наушниках, режиссера со шпорами и мегафоном,  инспектора
Робинсона с микрофоном, а вокруг на парусиновых шезлонгах сидело с полтора
десятка загримированных мужчин и женщин.
     - ВНИМАНИЕ,  ЛУИ  ЖУРДЕН.  С  ВАМИ  ГОВОРИТ  ИНСПЕКТОР  РОБИНСОН.  ВЫ
ОКРУЖЕНЫ, МЫ... ЧТО? АХ, ВРЕМЯ ДЛЯ КОММЕРЧЕСКОЙ РЕКЛАМЫ? ХОРОШО, ВАЛЯЙТЕ.
     Бауэр свирепо посмотрел на Вайолет.
     - Значит, ты обманула меня?
     - Нет, Сэм, клянусь.
     - Тогда как здесь очутились все эти люди?
     - Не знаю.
     - Это ты их привела.
     - Нет, нет, Сэм, нет! Я... может быть, я оказалась не  такой  умелой,
как предполагала. Может быть, пока я гналась  за  тобой,  они  следили  за
мной. Но, клянусь тебе, я их не видела.
     - Врешь.
     - Нет, Сэм.
     Она заплакала.
     - Ты меня продала.
     - ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН, ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН.  НЕМЕДЛЕННО  ОСВОБОДИТЕ
ОДРИ ХЭПБЕРН.
     - Кого? - ошеломленно спросил Бауэр.
     - Эт-то ме-еня, - всхлипнула Вайолет. - Я взяла себе другое имя,  так
же как ты. Одри Хэпберн и Вайолет Дуган одно и то же лицо. Они думают, что
ты меня удерживаешь как заложницу, но я тебя  не  выдавала,  С-Сэм.  Я  не
шпионка.
     - Ты говоришь мне правду?
     - Чистую правду.
     - ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН. НАМ ОТЛИЧНО ИЗВЕСТНО, ЧТО  ТЫ  ИСКУСНИК  КИД.
ВЫХОДИ, ПОДНЯВ РУКИ ВВЕРХ. ОСВОБОДИ ОДРИ ХЭПБЕРН И ВЫХОДИ И3 ДОМА,  ПОДНЯВ
РУКИ ВВЕРХ.
     Бауэр распахнул окно.
     - Войди и арестуй меня, дурила! - гаркнул он.
     - ПОГОДИ, ПОКА МЫ НЕ ПОДКЛЮЧИМСЯ К СЕТИ, УМНИК.

     Десять секунд, в течение которых производилось подключение, прошли  в
полном молчании. Затем прогремели выстрелы. Удлиненные  грибовидные  дымки
вспыхнули там, куда ударили  пули.  Вайолет  взвизгнула.  Бауэр  захлопнул
окно.
     - Эффективность всех боеприпасов  у  них  снижена  до  самой  крайней
степени, - заметил он. - Боятся повредить мои сокровища. Может, мы  еще  и
выкарабкаемся отсюда, Вайолет.
     - Нет, не надо. Миленький, прошу тебя, не надо с ними сражаться.
     - Сражаться я не могу. Чем бы я стал с ними сражаться?
     Выстрелы теперь гремели не смолкая. Со стены упала картина.
     - Сэм, да послушай ты меня, - взмолилась Вайолет. - Сдайся.  Я  знаю,
что за кражу со взломом дают девяносто дней, но я буду ждать тебя.
     Одно из окон разлетелось вдребезги.
     - Ты будешь ждать меня, Вайолет?
     - Буду. Клянусь.
     Загорелась занавеска.
     - Так ведь девяносто дней! Целых три месяца.
     - Мы переждем их и начнем новую жизнь.
     Внизу, на улице, инспектор Робинсон внезапно застонал и схватился  за
плечо.
     - Ну ладно, - сказал Бауэр. - Я сдамся... Но взгляни на них, на  этот
дурацкий   спектакль,   где   перемешаны   и   "Гангстерские   битвы",   и
"Неприкасаемые", и "Громовые двадцатые годы". Пусть я лучше пропаду,  если
оставлю им хоть что-нибудь из того, что я выкрал. Погоди-ха...
     - Что ты хочешь сделать?
     Тем временем на  улице  "Пробивной  отряд"  принялся  кашлять,  будто
наглотался слезоточивого газа.
     - Взорву все к чертям, - ответил Бауэр, роясь в банке с сахаром.
     - Взорвешь? Но как?
     - Я раздобыл немного динамита у Гручо, Чико, Харпо  и  Маркса,  когда
шарил по их  коллекциям  разрыхляющих  землю  инструментов.  Мотыги  я  не
раздобыл, а вот это достал.
     Он поднял вверх небольшую красную палочку  с  часовым  механизмом  на
головке. На палочке была надпись TNT.
     На улице  Эд  (Бегли)  судорожно  схватился  за  сердце,  мужественно
улыбнулся и рухнул на тротуар.
     - Я не знаю, когда будет взрыв и сколько  у  нас  времени,  -  сказал
Бауэр. - Поэтому, как только я брошу палочку, беги со всех ног. Ты готова?
     - Д-да, - ответила она дрожащим голосом.
     Он схватил динамитную палочку, которая тут же начала зловеще  тикать,
и швырнул TNT на серо-зеленую софу.
     - Беги!
     Подняв  руки,  они  бросились  через   парадное   в   слепящий   свет
прожекторов.

   А Д - Э Т О В Е Ч Н О С Т Ь.

   Фантастическая повесть.

   1

   Их было шестеро и они испробовали все. Начали они с напитков и пили, пока не
притупили вкусовые сосочки. Вина - амонтильядо, беуне, киршвассер, бордо, хок,
бургундское, медок и шамбертин. Ирландское виски, скотч, усквебад и шнапс,
бренди, джин и ром. Они пили их по отдельности и вместе, смешивали терпкие
напитки в изумительные пунши, в тысячи вкусовых симфоний. Они
экспериментировали, творили, исследовали и разрушали и, наконец, им это
наскучило.
   Последовали наркотики. Сначала слабые, потом все более сильные. Щепотка
коричневого лакрицеподобного опиума, поджаренного и скатанного в шарики для
курения из длинных костяных трубок. Густой зеленый абсент, который потягивают
маленькими глоточками, не разбавленный и без сахара. Героин и кокаин в шуршащих
белых кристаллах. Марихуана в сигаретах из коричневой бумаги. Гашиш в
молочно-белом твороге для еды. Бетель для жевания, красящий губы
кроваво-коричневым соком... И снова им это наскучило.
   Они искали острых ощущений и бесились из-за того, что их собственные чувства
притуплены. Они расширяли свои вечеринки и превращали их чуть ли не в
фестивали. Экзотические танцоры и экзотические получеловеческие существа
томились в низком просторном помещении и наполняли его своими неописуемыми
представлениями. Боль, страх, отчаяние, любовь и ненависть были разъяты на
части и существовали в трансцедентных деталях, как лабораторные образчики.
   Насыщенные запахи парфюмерии смешивались с запахом пота возбужденных тел, и
только отчаянные крики мучившихся существ иногда прерывали их неторопливую
беседу... И это им тоже надоело. Они сократили количество посещающих вечеринки
до первоначальных шести членов и стали собираться раз в неделю, сидеть и
жаждать новых ощущений. Вяло, без энтузтазма они увлеклись оккультными науками
и превратили помещение в палату некромантов.
   Невозможно представить, на что это походило. Помещение было большим и
квадратным, со стенами, обитыми звуконепроницаемыми панелями под дерево, и
никим потолком. Справа была дверь, тяжелая и запертая на огромный, грубо
выкованный замок. Окон не было, зато кондиционеры были выполнены в виде узких,
вытянутых окошек готического монастыря. Леди Саттон закрыла их окрашенными
стеклами и поместила внутрь электрические лампочки. Они бросали по комнате
отблески утренних красок.
   Пол был из древнего орехового дерева, полированного и мерцающего, как
металл. По нему были разбросаны восточные ковры. У стены стоял огромный диван,
над ним шел ряд книжных полок, а перед ним стоял длинный стол на козлах,
заваленный остатками очереднего банкета. Остальное помещение было уставлено
глубокими соблазнительными креслами, покрытыми пледами, уютными и манящими.
   Столетия назад здесь была самая глубокая темница замка Саттонов, находящаяся
в сотнях футов под землей. Ныне - уютное, теплое, меблированное, с воздушным
кондиционированием - это было убежище для особых вечеринок леди Саттон. И еще
это было официальное место встречи Общества Шести. Шести Декадентов, как они
называли себя.
   - Мы последние духовные потомки Неро - последнего из славных несчастных
аристократов, - говорила леди Саттон. - Мы родились на несколько столетий
позже, друзья мои. В мире, где не осталось ничего забавного, нам приходится
жить только для себя. Мы, шестеро, представляем собой отдельную расу.
   И когда беспрецедентные бомбардировки потрясли Англию столь катастрофически,
что проникли даже в убежище Саттон, она подняла глаза и засмеялась.
   - Пускай эти свиньи перебьют друг друга. Это не наша война. Мы всегда идем
своим путем, верно? Подумайте, друзья мои, какое будет наслаждение выйти одним
прекрасным утром из убежища и найти Лондон мертвым... весь мир мертвым. - Она
снова рассмеялась своим глубоким, хрипловатым мычанием.
   Сейчас она молчала, распростерши громадное пухлое тело по дивану, как
декоративная жаба, и разглядывала програмку, которую только что вручил ей
Дигби Финчли. Программка была оформлена самим Финчли - прелестный рисунок
чертей и ангелов в гротескной любовной схватке, окружающих написанный
каббалистическим шрифтом текст:

   ШЕСТЬ ДЕКАДЕНТОВ ПРЕДСТАВЛЯЮТ:

   А С Т А Р О Т Б Ы Л Л Е Д И
   (По Кристиану Браффу)

   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА (в порядке их появления):

   НЕКРОМАНТ Кристиан Брафф
   ЧЕРНЫЙ КОТ Мерлин (благодаря любезности леди Саттон)
   АСТАРОТ Феона Дубидат
   НЕБИРОС, демон ассистент Дигби Финчли

   Костюмы Дигби Финчли
   Специальные эффекты Роберт Пил
   Музыка Сидра Пил

   - Маленькая комедия - все-таки развлечение, не так ли? - сказал Финчли.
   Леди Саттон содрогнулась с невольным смешком.
   - Астарот был леди! Вы уверены, что сами написали это, Крис?
   Ответа от Браффа не последовало, только возня подготовки в дальнем конце
убежища, где была сооружена и занавешена маленькая сцена.
   - Крис! Эй, там... - промычала надтреснутым басом Леди Саттон.
   Занавес приоткрылся, Кристиан Брафф высунул голову.
   Лицо его было частично загримировано густыми бровями, бородой и темно-синими
тенями вокруг глаз.
   - Прошу прощения, леди Саттон? - спросил он.
   При виде его лица она перекатилась по дивану, как гора студня. Позади ее
беспомощного тела Финчли улыбнулся Браффу, губы его расплылись в усмешке
довольного кота. Брафф украдкой кивнул.
   - Я спросила, это действительно написали вы, Крис - или опять у кого-то
слизали?
   Брафф бросил на нее сердитый взгляд и исчез за занавесом.
   - О, мои милые, - забулькала леди Саттон, - это будет лучше, чем галлон
шампанского. А кстати... Кто там рядом с шампанским? Боб? Налей мне немного.
Боб! Боб Пил!
   Человек, лежащий в кресле возле ведерка со льдом, не шевельнулся. Он лежал
на спине, раскинув ноги, с расстегнутым воротником рубашки под бородатым
подбородком. Финчли подошел и поглядел на него.
   - Напился, - кратко сказал он.
   - Так рано? Ну, неважно. Принеси мне бокал, Диг, хороший мой мальчик.
   Финчли наполнил бокал шампанским и принес леди Саттон. Из маленького резного
флакончика она добавила туда три капли настойки опиума, покрутила бокал, чтобы
перемешать, и стала потягивать напиток, читая програмку.
   - Некромант... Это ты, Диг, а?
   Финчли кивнул.
   - А что такое некромант?
   - Нечто вроде мага, леди Саттон.
   - Маг? О, это хорошо... Это очень хорошо! - Она пролила шампанское на
обширную прыщавую грудь и безуспешно попыталась промакнуть ее програмкой.
   Финчли поднял руку, чтобы удержать ее.
   - Будьте осторожны с программой, леди Саттон. Я отпечатал всего один
экземпляр и уничтожил матрицу. Это уникальная ценность.
   - Коллекционная штучка? Конечно, твоей работы, Диг?
   - Да.
   - Она чем-нибудь отличается от обычной порнографии? - Леди Саттон
разразилась очередными раскатами смеха, выродившегося в приступ кашля.
Одновременно она уронила бокал. Финчли покраснел, поднял бокал и вернулся к
бару, осторожно переступив через вытянутые ноги Пила.
   - А что такой Астарот? - продолжала леди Саттон.
   - Это я! - крикнула из-за занавеса Феона Дубидат. Голос ее звучал хрипло, в
нем было что-то от сырого дыма.
   - Дорогая, я понимаю, что ты, но ч т о ты такое?
   - Я думаю, дьявол.
   - Астарот - легендарный архидемон, - сказал Финчли, - дьявол высшего ранга,
так сказать...
   - Феона - дьявол? Не сомневаюсь в этом... - Истощив запасы своего восторга,
леди Саттон неподвижно лежала на диване, погрузившись в размышления. Наконец,
она подняла толстенную руку и посмотрела на часы. Жир, свисавший с ее локтей
слоновьими складками, при этом шевельнулся и с рукава пролился маленький ливень
блесток.
   - Пора начинать, Диг. К полуночи я должна уйти.
   - Уйти?
   - Вы же слышали меня.
   Лицо Финчли исказилось. Он навис над ней, переполненный эмоциями, вперившись
в нее черными глазами.
   - В чем дело? Что вам не нравится?
   - Ничего.
   - Тогда...
   - Кое-какие дела, только и всего.
   - Какие дела?
   Лицо ее стало грубым, когда она взглянула на него в ответ.
   - Я потом скажу тебе... скоро узнаешь и сам. А сейчас я больше не хочу
докучать тебе, Диг, радость моя!
   Лицо Финчли, напоминающее пугало, успокоилось. Он хотел что-то сказать, но
не успел произнести ни слова, как из алькова рядом со сценой высунулась Сидра
Пил.
   - Роберт! - позвала она.
   - Боб опять отрубился, Сидра, - натянутым голосом ответил Финчли.
   Она вышла из алькова, где стоял орган, пересекла комнату и остановилась,
глядя сверху вниз на мужа. Сидра была маленькой стройной брюнеткой. Тело
ее напоминало провод под высоким напряжением. Жизнь била в ней слишком сильным
ключом, переливаясь всеми оттенками сладострастия. Черные, глубоко посаженные
глаза казались холодными щелками с раскаленными добела угольками. Пока она
смотрела на мужа, пальцы ее задрожали. Внезапно она размахнулась и дала звонкую
пощечину по его неподвижному лицу.
   - Свинья! - прошипела она.
   Леди Саттон засмеялась и закашляла одновременно. Сидра Пил выстрелила в нее
яростным взглядом и шагнула к дивану. Резкий щелчок каблучков по ореховому
дереву пола прозвучал пистолетным выстрелом. Финчли быстрым предупреждающим
жестом остановил ее. Она поколебалась, затем повернулась к алькову и сказала:
   - Музыка готова.
   - И я тоже, - добавила леди Саттон. - К спектаклю и ко всему прочему, а? - Она
расплылась по дивану, подобно опухоли, пока Финчли подсовывал ей под
голову подушки. - Тебе действительно приятно сыграть для меня эту маленькую
комедию, Диг? Как жаль, что нынче ночью нас только шестеро. Нужны ведь
зрители.
   - Вы единственный зритель, который нам нужен, леди Саттон.
   - О! В своем узком кругу?
   - Так сказать...
   - Шестеро - Счастливая Семья Ненависти.
   - Это вовсе не так, леди Саттон.
   - Не будь ослом, Диг. Все мы полны ненавистью. Мы счастливы ею. Я Счетовод
Отвращения. В один прекрасный день я дам вам прочитать мои записки. Скоро...
   - Что за записки?
   - Уже любопытно, а? О, ничего особенного. О способе, которым Сидра хотела бы
убить своего мужа... и об упрямстве Боба, которое мучает ее. А ты сделаешь себе
имя на мерзких картинах и будешь разрывать свое гнилое сердце из-за фригидного
дьявола Феоны...
   - Пожалуйста, леди Саттон!..
   - А Феона, - с удовольствием продолжала она, - использует свое ледяное тело,
как инструмент палача для пыток... А Крис... Как ты думаешь, сколько своих книг
он продал этим дьяволам-издателям с Грабь-стрит?
   - Понятия не имею...
   - А я имею. Все. И все написаны не им. Богатство на чужих талантах... О, у
нас великолепно отвратительная судьба, Диг. Единственное, чем мы можем
гордиться, единственное, чем отличаемся от миллионов алчных морализаторствующих
идиотов, так это тем, что именно мы унаследуем Землю. Поэтому мы остаемся
счастливым семейством обоюдной ненависти.
   - Я бы назвал это обоюдным восхищением, - пробормотал Финчли, вежливо
поклонился и прошел к занавесу, еще больше похожий на пугало, несмотря на
черный вечерний костюм. Он был очень высокий - шесть футов три дюйма - и тощий.
Тонкие руки и ноги выглядели, как кривые, скрепленным болтами прутья, а грубое
плоское лицо казалось нарисованным на одутловатой подушке.
   Финчли задернул за собой занавес. Через секунду после его исчезновения
послышался шепот и свет потускнел. В просторном, низком помещении не было
больше ни звука, кроме шумного дыхания леди Саттон. Валявшийся в глубоком
кресле Пил был неподвижен и невидим, кроме безвольно разбросанных ног.
   Откуда-то из бесконечного далека пришла легкая, почти неощутимая вибрация.
Она казалась зловещим напоминанием об Аде, заполонившем Англию и царившем в
сотнях футов над их головами. Затем вибрация стала нарастать и постепенно
разбухла в глубочайшие тона органа, пробежавшие по спине холодком.
   Леди Саттон тихонько хихикнула.
   - Не ожидала, - сказала она. - Это действительно жутко, Сидра.
   Мрачная музыка потрясла ее, наполнила убежище холодными раскатами. Занавес
медленно раздвинулся, открыв Кристиана Браффа, одетого в черное. Лицо его было
отвратительной, искаженной маской, красной и пурпурно-голубой, резко
контрастирующей с белыми, как у альбиноса, волосами. Брафф стоял посреди сцены,
окруженный столиками на паучьих ножках, заваленных причиндалами Некроманта.
Видное положение занимал Мерлин, черный кот леди Саттон, величественно
усаженный на толстую инкунабулу в железном переплете.
   Брафф взял со столика кусочек черного мела и начертил на полу вокруг себя
круг двенадцати футов в диаметре. Эту окружность он исписал каббалистическими
знаками и пятиугольниками, затем взял прозрачную воду.
   - Это, - замогильным голосом прогудел он, - священная вода, украденная в
полночь из церкви.
   Леди Саттон насмешливо зааплодировала, но почти сразу же прекратила. Музыка
тревожила ее. Она беспокойно заворочалась на диване и неуверенно огляделась.
   Бормоча богохульные проклятия, Брафф взял железный кинжал и окунул его в
воду. Затем установил медный поднос над голубыми пламенем спиртовки, налил на
него воду и стал размешивать в ней кораллы и цветные кристаллы. Потом взял
пузырек с пурпурной жидкостью и влил его содержимое в фарфоровую чашу. Раздался
слабый хлопок, к потолку поднялось густое облако пара.
   Органная музыка нарастала. Брафф пробормотал под нос заклинания и сделал
странные пассы. По убежищу поплыли запахи и дымки, фиолетовые облака и густой
туман. Леди Саттон бросила взгляд на кресло напротив дивана.
   - Великолепно, Боб, - сказала она. - Чудесные эффекты. - Она попыталась
придать голосу восхищение, но вышло лишь болезненное карканье. Пил не
пошевелился.
   Резким движением Брафф вырвал три черных волоска из хвоста кота. Мерлин
яростно взвыл и прыгнул с книги на мозаичный шкафчик. Сквозь дымки и пар
зловеще сверкали его гигантские желтые глаза. Волоски полетели на раскаленный
поднос и новый аромат наполнил убежище. В быстрой последовательности туда же
полетели когти совы, толченая гадюка и формой напоминающий человечка корень
мандрагоры.
   - Внимание! - крикнул Брафф.
   Он плеснул воду, пронзенную кинжалом, в фарфоровую чашу с пурпурной
жидкостью и вылил смесь на раскаленный поднос. Раздался взрыв.
   Угольно-черное облако заполнило сцену и заклубилось по убежищу. Оно медленно
рассеялось, открывая высокую фигуру дьявола - стройное тело, ужасная маска на
лице. Брафф исчез.
   Стоя в плывущих облаках дыма, дьявол заговорил хрипловатым голосом Феоны
Дубидат:
   - Приветствую тебя, леди Саттон...
   Она шагнула из дыма. В пульсирующем свете, ударившем сверху на сцену, тело
ее блестело перламутровым румянцем. Пальцы рук и ног были длинные и грациозные.
Свет играл на изгибах тела, однако, несмотря на совершенство, оно казалось
холодным и бехжизненным - таким же неестественным, как гротескная маска из
папье-маше на лице.
   - Приветствую тебя... - повторила Феона.
   - Ха, старые штучки, - прервала ее леди Саттон. - Как делишки в аду?
   Из алькова, где тихонько наигрывала Сидра Пил, раздалось хихиканье. Феона
приняла позу статуи и гордо подняла голову.
   - Я принесла тебе...
   - Дорогая, - закричала леди Саттон, - почему ты не предупредила меня, как
это будет? Я бы продала билет!
   Феона властно взмахнула сверкающей рукой и начала снова:
   - Я принесла тебе благодарность от тех пятерых, которые... - Она резко
замолчала.
   На протяжении пяти ударов сердца тянулась задохнувшаяся пауза, пока бормотал
орган и цедились остатки черного дыма, собираясь под потолком. В тишине
слышалось быстрое, частое дыхание Феоны, затем раздался ее истерический крик.
   Все с изумленными восклицаниями выскочили из-за кулис - Брафф с
переброшенным через руку костюмом Некроманта и без грима, Финчли, в черном
одеянии и капюшоне похожий на ожившие ножницы. Орган запнулся, с треском умолк,
из алькова выскочила Сидра Пил.
   Феона попыталась снова закричать, но у нее перехватило горло.
   - Что?.. Что случилось? - воскликнула в пугающей тишине леди Саттон.
   Феона выдавила хрип и указала на середину сцены.
   - Смотрите... Там... - голос ее был, как скрип когтей по грифельной доске.
Она отшатнулась к столику, опрокидывая приспособления Некроманта. Столик рухнул
со звоном.
   - Что это? Ради Иисуса...
   - Он подействовал... - простонала Феона. - Р-ритуал... Он сработал!
   С дрожью она уставилась на дым. Огромное черное Существо медленно
поднималось в середине круга Некроманта - смутный, аморфный силуэт поднимался
все выше, испуская шипящий звук, как свист перегретого котла.
   - Что это? - снова воскликнула леди Саттон.
   Существо подалось вперед, достигло границы круга и остановилось. Шипение
зловеще нарастало.
   - Это кто-то из наших? - крикнула леди Саттон. - Что за дурацкие шутки?
Финчли... Брафф...
   Они бросили на нее ошеломленные, затуманные ужасом взгляды.
   - Сидра... Роберт... Феона... Нет, все здесь. Тогда кто это? Как он попал
сюда?
   - Это невозможно, - прошептал Брафф, отступая. Он споткнулся о диван и
неуклюже повалился на леди Саттон.
   Леди Саттон отбивалась от него беспомощными руками и кричала:
   - Сделайте же что-нибудь! Сделайте что-нибудь...
   Финчли попытался овладеть своим голосом.
   - М-мы в б-безоп-пасности, - заикаясь, произнес он, - п-пока круг н-не
разрушен. Он н-не сможет выйти...
   Феона на сцене, всхлипывая от ужаса, делала отталкивающие жесты руками.
Внезапно она осела на пол. Ее откинутая рука стерла сегмент черного мелового
круга. Существо быстро скользнуло в это отверстие и слилось с помоста, как
черная жидкость. Финчли и Сидра Пил отшатнулись с ужасными криками. Атмосфера в
убежище сгущалась. Тонкие струйки пара вились вокруг головы Существа, когда оно
двинулось к дивану.
   - Вы... вы шутите! - завизжала леди Саттон. - Это неправда! Этого не может
быть! - Она поднялась с дивана и пошатнулась. Лицо ее побледнело, когда она
снова пересчитала своих гостей. Один... два... три... четыре... пять... Вместе
с ней шесть... А с Существом будет семь. Но здесь может быть только шесть...
   Она развернулась, побежала. Существо последовало за ней. Достигнув двери,
леди Саттон рванул ручку, но железный замок был заперт. Быстро, насколько была
способна ее огромная туша, леди Саттон побежала вдоль стены убежища,
опрокидывая столики. Когда Существо окатило комнату шипящим свистом, леди
Саттон схватила сумочку и, открыв ее, выхватила ключ, трясущимися руками
разбрасывая содержимое сумочки по полу.
   Глубокий рев разорвал полумрак. Леди Саттон вздрогнула и отчаянно
огляделась, издав животный писк. Существо уже почти заключило ее в свои
бесконечно черные объятия. Крик вырвался из ее горла, и леди Саттон тяжело
осела на пол.
   Тишина.
   Мрачными облаками клубился дым.
   С деликатными интервалами тикали китайские часы.
   - Ну, - торопливо сказал Финчли, - вот и все...
   Он подошел к распростертому на полу телу, опустился на колени. Лицо его
исказилось дикой гримасой. Затем он поднял глаза и усмехнулся.
   - Все в порядке, она мертва, как мы и рассчитывали. Сердце не выдержало. Она
была слишком толстой.
   Он оставался на коленях, упиваясь моментом смерти. Остальные сгрудились
вокруг напоминающего жабу тела и, раздувая ноздри, глядели на него.
   Тянулись секунды, затем вялость бесконечной скуки снова упала на их лица.
   Черное Существо несколько раз взмахнуло руками. Наконец, оно раскрылось,
обнаружив ажурную конструкцию и потное бородатое лицо Роберта Пила. Он вылез из
костюма и подошел к фигуре в кресле.
   - Идея манекена просто великолепна, - сказал он. Его яркие маленькие глазки
на секунду блеснули. В этот момент он походил на садистскую миниатюру Эдварда
V11. - Она бы ни за что не поверила, если бы мы не ввели на сцену седьмого
неизвестного. - Он взглянул на жену. - Пощечина была гениальной, Сидра.
Чудесный реализм...
   - Этого я и добивалась.
   - Знаю, моя дорогая, и тем не менее, спасибо.
   Феона Дубидат встала и натянула белое платье. Она спустилась со сцены и
подошла к телу, снимая отвратительную дьявольскую маску. Открылось прекрасное
лицо, милое, но холодное. Белокурые волосы светились в полутьме.
   - Вы действовали великолепно, Феона... - Брафф с уважением склонил белесую
голову альбиноса.
   Какое-то время она молчала. Она стояла, глядя на бесформенную гору плоти, по
ее лицу скользнуло выражение беспомощности, но во взгляде не было ничего, кроме
безразличного любопытства глядящего из окна зрителя. Даже меньше того.
   Наконец, Феона вздохнула.
   - Все-таки, это не имеет значения, - сказала она.
   - Что? - Брафф достал сигарету.
   - Действие... все представление. Мы опять будет болтать и болтать, Крис.
   Брафф чиркнул спичкой. Вспыхнул оранжевый огонек, осветив их розовеющие
лица. Брафф закурил, затем поднял спичку повыше и поглядел на них. Свет
карикатурно искажал лица, подчеркивая их утомленность, их бесконечную скуку.
   - Ну-ну... - сказал Брафф.
   - Все бесполезно. Затея с убийством провалилась. Оно возбуждает не больше,
чем стакан воды.
   Финчли сгорбился, прошелся взад-вперед, как узел на ходулях.
   - Я почувствовал небольшое недовольство, когда мне показалось, будто она
что-то заподозрила. Хотя это длилось недолго.
   - Ты должен быть благодарен даже за это.
   - Верно.
   Пил сердито прищелкнул языком, затем опустился на колени, как бородатый
Ванька-встанька, и, блестя лысиной, стал рыться в разбросанном содержимом
сумочки леди Саттон. Он собрал деньги и положил в карман. Затем взял руку
покойницы и указал ею на Феону.
   - Ты всегда восхищалась ее сапфиром, Феона. Хочешь?
   - Тебе не снять его, Боб.
   - Сниму, - пропыхтел он, поворачивая кольцо.
   - Да черт с ним, с сапфиром.
   - Нет... Оно поддается.
   Кольцо продвинулось, потом застряло на складке у сустава. Натянув кожу, Пил
тянул и поворачивал кольцо. Раздался тошнотворный хруст и палец оторвался.
Гадкий запах гнили ударил им в ноздри, пока они со смутным любопытством
разглядывали палец.
   Пил пожал плечами и бросил палец, потом поднялся с колен, с отвращением
вытирая руки.
   - Как быстро она разлагается, - сказал он. - Странно...
   - Она слишком жирная, - сморщил нос Брафф.
   Феона отвернулась, в неистовом отчаянии стиснув свои локти.
   - Что же нам делать? - прокричала она. - Что? Неужели не осталось на Земле
ощущений, которые мы не испытывали?
   Сухо прожужжав, китайские часы начали быстро бить. Полночь.
   - Мы должны вернуться к наркотикам, - сказал Финчли.
   - Они так же скучны, как это ничтожное убийство.
   - Но есть другие ощущения. Новые.
   - Назови хоть одно! - раздраженно бросила Феона. - Хотя бы одно!
   - Могу назвать несколько, если ты сядешь и позволишь мне...
   Внезапно Феона прервала его.
   - Это ты говоришь, Диг?
   - Н-нет, - сдавленным голосом ответил Финчли. - Я думал, это Крис.
   - Я молчал, - сказал Брафф.
   - Ты, Боб?
   - Нет.
   - Т-тогда...
   - Если леди и джентльмены будут так добры... - произнес спокойный голос.
   Он шел со сцены. Там не было никого... никого, кто говорил бы этим
спкойным, тихим голосом, только Мерлин расхаживал взад-вперед, выгибая черную
спину....
   - сесть, - убедительно продолжал голос.
   Брафф оказался самым смелым. Медленно, осторожными шагами он подошел к
сцене, крепо сжимая в руке сигарету. Прищурившись, он склонился к авансцене,
выпустил струйку дыма из ноздрея и сказал:
   - Здесь ничего нет.
   В этот момент голубой дымок заклубился под лампами и обрисовал какую-то
фигуру. Это было не более, чем слабый контур-негатив, но и его оказалось
достаточно, чтобы заставить Браффа с криком отпрыгнуть назад. Остальные тоже
повернулись и схватились за стулья.
   - Извините, - раздался тихий голос, - этого больше не повторится.
   Пил собрался с силами и сказал:
   - Чисто из...
   - Да?
   Пил попытался успокоить дергающуюся щеку.
   - Чисто из любопытства, это...
   - Успокойтесь, друг мой.
   - Это подействовал ритуал?
   - Конечно же, нет. Друзья мои, не нужно вызывать нас такими фантастическими
церемониями. Мы придем, если вы по-настоящему захотите этого.
   - И вы?..
   - Я? А-а... Я знал, что вы думали обо мне какое-то время. Сегодня ночью вы
захотели - по-настоящему захотели, - и я пришел.
   Заклубились остатки сигаретного дыма, когда обрисованная ими ужасная фигура
замолчала и присела на край сцены. Кот поколебался, потом завертел головой с
тихим урчанием, словно кто-то ласкал его.
   Все еще отчаянно пытаясь взять себя в руки, Пил произнес:
   - Но все эти церемонии и ритуалы передаются...
   - Чистая символика, мистер Пил. - Пил вздрогнул, услышав свое имя. - Вы,
несомненно, читали, что мы не появляемся, пока не исполнится определенный
ритуал, и то если он выполнен точно. Это, конечно, неправда. Мы появляемся,
если приглашение искренне - и только тогда, - независимо от церемоний.
   - Я ухожу, - прошептала Сидра, чувствуя тошноту и приближение истерики.
   Она попыталась встать.
   - Одну минутку, пожалуйста, - сказал тихий голос.
   - Нет!
   - Я помогу вам избавиться от вашего мужа, миссис Пил.
   Сидра замолчала и опустилась обратно в кресло. Пил стиснул кулаки и открыл
было рот, но прежде чем успел что-то сказать, тихий голос продолжал:
   - А вы, также, не потеряете свою жену, если действительно хотите сохранить
ее, мистер Пил. Я гарантирую это.
   Кот поднялся в воздух и удобно устроился в нескольких футах над полом. Они
глядели, как шевелится от поглаживаний густой мех на его черной спинке.
   - Что вы нам предлагаете? - спросил, наконец, Брафф.
   - Я предлагаю каждому из вас его заветное желание.
   - А что именно?
   - Новые ощущения... Множество новых ощущений...
   - Что за новые ощущения?
   - Например, ощущение реальности.
   - Едва ли это чье-либо заветное желание, - засмеялся Брафф.
   - Оно будет таковым, потому что я предлагаю вам пять разных реальностей - реальностей,
которые вы можете создать каждый сам для себя. Я предлагаю вам
миры, созданные вами самими. Например, миссис Пил может быть счастлива, убив в
своем мире мужа, однако, мистер Пил может сохранить жену в своем. Мистеру Браффу
я предлагаю мир мечты писателя, а мистеру Финчли - грезы художника...
   - Это сны, а сны - дешевка, - сказала Феона. - Мы их видим и так.
   - Но рано или поздно вы просыпаетесь и платите горькую цену, сознавая это. Я
же предлагаю вам пробуждение от настоящего в будущей реальности, которую вы
сможете создать по своим желаниям - в реальности, которая никогда не кончится.
   - Пять одновременных реальностей, противоречащих друг другу? - сказал Пил. - Это
парадокс... значит, это невозможно.
   - Тогда я предлагаю вам невозможное.
   - А плата?
   - Извините?
   - Плата? - с растущей смелостью повторил Пил. - Мы не настолько наивны. Мы
знаем, что за все нужно платить.
   Наступило длительное молчание, затем голос укоризненно произнес:
   - Боюсь, здесь слишком много недоразумений, и многое вы не сможете понять.
Сейчас я не могу объяснить, но поверьте мне, никакой платы не нужно.
   - Смешно. Ничего не дается даром.
   - Ладно, мистер Пил, раз уж мы перешли на терминологию торговцев, позвольте
мне сказать, что мы никогда не являемся, пока плата за наши услуги не внесена
авансом. Вы уже заплатили.
   - Заплатили? - Они невольно бросили взгляд на распластавшийся на полу
убежища труп.
   - Сполна.
   - Тогда?..
   - Я вижу, вы согласны? Отлично...
   Кот снова поднялся в воздух и осторожно опустился на пол. Остатки дыма
клубились под потолком убежища и заколебались, когда невидимое Существо
сделало движение. Все пятеро инстинктивно поднялись и ждали, напряженные и
испуганные, однако, ощутившие какой-то радостный подъем.
   Ключ взметнулся с пола и проплыл по воздуху к двери. На мгновение он застыл
перед замком, потом сам влез в скважину и повернулся. Откинулся тяжелый засов,
дверь широко распахнулась. За ней должен был тянуться подземный коридор,
ведущий на верхние этажи замка Саттон - низкий, узкий коридор из каменных
плит и известняковых блоков. Теперь же в нескольких дюймах от двери висела
огненная завеса.
   Бледная, неописуемо прекрасная, она была выткана огнем из всех цветов
радуги. Пастельные цветные пряди раскрывались, извивались, скручивались, как
множество отдельных живых нитей. Они были бесконечно пылкие, эмоциональные, с
шелковистым выражением времени и скручивающейся шкурой пространства... Они были
всем в мире и сверх того - прекрасными.
   - Для вас, - раздался спокойный голос, - прежняя реальность заканчивается в
этой комнате.
   - Так просто?
   - Вот именно.
   - Но...
   - Вы стоите здесь, - продолжал голос, - в последнем зернышке, последнем
ядре, так сказать, того, что было для вас реальностью. Перешагните порог,
пройдите через завесу, и вы вступите в реальность, которую я вам обещал.
   - И что мы найдем за завесой?
   - То, что делает каждый из вас. Сейчас за завесой лежит ничто. Там ничего
нет - ничего, кроме времени и пространства, ждущих творения. Но это ничто и
есть потенциальное в с ё.
   - Одно время и одно пространство? - понизив голос, сказад Пил. - Будет ли их
достаточно для различных желаний?
   - Все времена и все пространства, мой друг, - ответил спокойный голос.
Пройдите, и вы найдете матрицу мечты.
   Они сгрудились, прижались друг к другу со странным чувством товарищества.
Но теперь, в наступившей тишине, они разделились, словно каждый получил знак от
своей собственной реальности - жизни, совершенно отделенной от прошлого и от
друзей минувших дней. Это был жест полного обособления.
   Все разом, импульсивно, однако, независимо друг от друга, они пошли к
сияющей завесе.

   2

   Я художник, подумал Дигби Финчли, а художник - это творец. Творить, значит,
быть богоподобным, и я буду таким. Я буду богом в моем мире и из ничего сотворю
все, и все мое будет прекрасным.
   Он первым достиг завесы и первым прошел через нее. Буйство красок ослепило
его холодными брызгами. Он зажмурился, а когда открыл глаза, завеса осталась
позади, и он стоял в темноте.
   Но это была не темнота.
   Это было слепая, агатово-черная, бесконечная пустота. Она тяжелой рукой
ударила ему по глазам и вдавила глазные яблоки в череп свинцовыми грузилами.
Его охватил ужас. Он отдернул голову, уставившись на непроницаемую пустоту,
принимая воображаемые вспышки света за настоящие.
   Он ни на чем не стоял.
   Он сделал неуклюжий шаг, и это выглядело так, словно он был лишен всяческого
контакта с массой и материей. Страх перерос в ужас, когда он начал понимать,
что совершенно один. Нечего было видеть, нечего слышать, не к чему прикасаться.
Его охватило абсолютное одиночество, и в то же мгновение он понял, насколько
правдив был голос в убежище и как ужасающе реальна его новая реальность.
   И так же мгновенно пришло его спасение.
   - Ибо, - пробормотал Финчли, сухо уставившись в пустоту, - божественному
существу присуще быть одиноким... уникальным.
   Затем он полностью успокоился и неподвижно повис вне времени и пространства,
собираясь с мыслями для творчества.
   - Сперва, - сказал, наконец, Финчли, - у меня должен быть небесный трон,
приличествующий богу. У меня также должно быть царствие небесное и
охранники-ангелы, ибо не подобает богу быть совершенно одному.
   Он немного поколебался, обдумывая различные виды небесных царствий, которые
знал по книгам и картинам. Нет нужды, подумал он, особо оригинальничать с этим.
Оригинальность будет играть важную роль в сотворении вселенной. А пока что
нужно обеспечить себя приемлимым достоинством и роскошью, и для этого вполне
подойдет вторичная обстановка древнего Яхве.
   Подняв руку, он застенчивым жестом отдал приказ. Мгновенно пустота залилась
светом, и перед ним возникли огромные золотые ступени, ведущие к сверкающему
трону. Трон был высокий, обложенный подушками. Подлокотники, ножки и спинка
были из мерцающего серебра, а подушки из императорского пурпура. И однако...
все было отвратительным. Ножки слишком длинные и тонкие, спинка рахитично
узкая, а подлокотники скользкие.
   - Уфф!.. - сказал Финчли и попытался все переделать. Однако, как ни менял он
пропорции, трон оставался ужасным. Ступени тоже были отвратительные. По
какому-то капризу творения, золотые прожилки в мраморе изгибались и
скручивались, образуя непристойные рисунки, слишком напоминающие эротические
картинки, которые Финчли рисовал в своем прошлом существовании.
   Наконец, он махнул рукой, поднялся по ступеням и неуютно устроился на троне.
Сидеть ему было так же удобно, как собаке на частоколе. Он слегка пожал плечами
и сказал:
   - А, черт, я никогда не конструировал мебель...
   Оглядевшись вокруг, Финчли снова поднял руку. Облака, покрывавшие все вокруг
трона, откатились назад, открывая высокие хрустальные колонны и парящую арочную
кровлю, сложенную из гладких блоков. Зал тянулся на тысячи ярдов, как
бесконечный кафедральный собор, и вся протяженность его была наполнена рядами
охранников.
   В первых рядах были ангелы, хрупкие крылатые существа в белых мантиях, с
кудрявыми белокурыми волосами, сапфирово-голубыми глазами и зло улыбающимися
губами. За ангелами стояли на коленях херувимы - гигантские крылатые быки с
рыжевато-коричневыми шкурами и копытами из кованого металла. Их ассирийские
головы были украшены тяжелыми бородами с блестящими черными завитками. Третьими
стояли серафимы - ряды огромных шестикрылых змей с драгоценной чешуей,
полыхающей бесшумным пламенем.
   Пока Финчли сидел и пялился на них, восхищаясь деянием своих рук, они запели
в тихий унисон:
   - Слава Богу, слава Господу Финчли, Всевышнему... Слава Господу Финчли...
   Финчли сидел, смотрел и постепенно все словно искажалось у него на глазах, и
ему показалось, что все это скорее кафедра ада, нежели неба. Колонны мерзко
скручивались у вершины и основания, и по мере того, как зал уходил в дымку
расстояния, он казался наполненный тенями, пляшущими и гримасничающими.
   И совсем вдалеке среди колонн его изумили маленькие сценки. Даже во время
пения ангелы строили сияющие голубые глазки херувимам. А за колоннами он увидел
крылатое существо, потянувшееся и похотливо обнявшее белокурую ангелицу.
   С воплем отчаяния Финчли поднял руку, и снова его окутала тьма.
   - Это уж слишком, - сказал он, - для Царствия Небесного...
   Дрейфуя в пустоте, он задумался над другим невыразимым периодом, борясь с
самой обширной художественной проблемой, какую когда-либо атаковал.
   Вплоть до настоящей минуты, подумал Финчли с пробежавшим по спине ужасом, я
был просто игроком, чувствующим свою силу... знающим, так сказать, путь
художника с пастелью и бумагой... Детские игрушки! Сейчас настало время браться
за настоящую работу.
   Торжественно, как, он считал, подобает богу, Финчли вел трудное совещание с
собой в пространстве.
   Что, спросил он себя, являлось творцом в прошлом?
   Это можно назвать природой.
   Отлично, назовем его природой.
   Ну, а какие объекты сотворила природа?
   Гм... природа никогда не была художником. Природа просто слепо
экспериментировала. Следовательно, красота была побочным продуктом. Разницей
между...
   Разницей, прервал он себя, между старой природой и новым богом Финчли будет
порядок. Нужно просто выбросить из космоса лишнее и придать ему красоту. Не
будет ничего случайного. Не будет никаких ошибок.
   Сперва - холст.
   - Да будет бесконечное пространство! - крикнул Финчли.
   В пустоте его голос прозвучал в черепе и эхом отдался в ушах плоским,
угрюмым звуком, но в то же мгновение непроницаемая пустота превратилась в
прозрачную черноту. Финчли по-прежнему ничего не видел, но почувствовал
разницу.
   В прежнем космосе были звезды, подумал он, туманности и огромные раскаленные
тела, просто раскиданные по небесной сфере. Никто не знал их цели... Никто не
знал их оригинального предназначения.
   В моем космосе будет цель, каждое тело будет служить опорой расе существ,
чьей единственной функцией будет служение мне...
   - Да заполнит пространство тысяча вселенных! - крикнул он. - Тысяча галактик
да образует каждую вселенную и миллион солнц да составит каждую галактику. Да
будет у каждого солнца кружиться по десять планет, а у каждой планеты - по две
луны. Да будет вращаться все вокруг их создателя! Ну!
   Финчли закричал, когда вокруг него взорвался в беззвучном катаклизме свет.
Звезды, близкие и горячие, как солнца, далекие и холодные, как игольные
острия... Отдельные, попарные и собранные в огромные туманные облака...
Сверкающие красным, желтым, густо-зеленым и фиолетовым... Суммой их сияния был
сумбур света, сжавший ему сердце и наполнивший его всепоглощающим страхом перед
скрытой в нем энергией.
   - Ну, - прошептал Финчли, - это вполне космическое творение за все время
существования...
   Он закрыл глаза и напряг всю свою волю. Ощутив под ногами твердь, он
осторожно открыл глаза и увидел, что стоит на одной из своих планет с голубым
небом и голубовато-белым солнцем, потихоньку склоняющимся к западному
горизонту.
   Это была голая коричневая земля, насколько хватало глаз, огромный шар
зачаточной материи, ждущей творения, и он решил, что первым делом он создаст
добрую зеленую Землю для себя - планету красоты, где Финчли, Бог всего сущего,
будет проживать в своем Эдеме.
   Весь остаток дня он работал быстро, с тонким артистизмом. Огромный океан,
зеленоватый, с хлопьями белой пены, омывал полпланеты. Сотни миль водного
пространства чередовались с группами теплых островов. Единственный континент он
разделил пополам хребтом зубчатых гор и протянул его от полюса к полюсу.
   Он работал с бесконечной осторожностью. Пользуясь маслом, акварелью, углем и
свинцовыми белилами, он проектировал и оформлял весь свой мир. Горы, долины,
равнины, скалы, пропасти и простые валуны - все было оформлено в плавных
переходах красоты сбалансированных масс.
   Весь его дух художника был вложен в умно разбросанные озера, подобные
сверкающим драгоценным камням, в милые арабески извивающихся рек, создающих на
лике планеты причудливую картину. Он посвятил себя выбору красок: серый гравий,
розовый, белый и черный песок, добрые коричневые и красноватые почвы,
испещренные блестящей слюдой и кремнием... И когда солнце, наконец, скрылось
после первого дня работы, его Эдем был раем из камней, земли и металла,
подготовленным для жизни.
   Когда небо потемнело, бледная луна, как лик смерти, поднялась на небосвод. И
пока Финчли встревоженно глядел на нее, вторая луна с кроваво-красным диском
явила ужасный лик свой над восточным горизонтом и призрачно поплыла по небесам.
Финчли отвел от них глаза и уставился на мерцающие звезды.
   От их созерцания он получил громадное удовольствие.
   - Я точно знаю, сколько их, - благодушно подумал он. - Нужно умножить сто на
тысячу и на миллион, чтобы получить ответ... И все это по моему приказу!
   Он лег на теплую мягкую почву и заложил руки под голову, глядя вверх.
   - И я точно знаю, что все они там - опора для жизни людей, бессчетных
миллиардов жизней, какие я задумаю и создам единственно для того, чтобы служили
и поклонялись Господу Финчли... Вот цель для вас!
   И он знал, куда направляется каждая из этих голубых, красных и индиговых
точек, потому что на всем протяжении громадного пространства они неслись по
круговым орбитам, и центром их была точка в небе, которую он только что
покинул. В один прекрасный день он вернется туда и создаст свой небесный
дворец. Там он будет восседать целую вечность, наблюдая за вращением своей
вселенной.
   Затем в зените мелькнуло странное красное пятнышко. Финчли сперва поглядел
на него рассеянно, затем со сдержанным вниманием, когда показалось, что оно
растет. Оно медленно расплывалось, как чернильная клякса, и через несколько
секунд поменяло цвет на оранжевый, а затем на чисто белый. И впервые Финчли с
беспокойством ощутил тепло.
   Прошел час, затем два и три. Красно-белый кулак распространялся по небу,
пока не стал раскаленным туманным облаком. Тонкий, разреженный край медленно
приблизился к звезде, затем коснулся ее. Внезапно блеснул слепящий взрыв и
Финчли окутал опаляющий свет, озаривший все вокруг жуткой вспышкой горящего
магния. Нахлынула жара, мелкие капельки пота выступили на его коже.
   К полуночи необъяснимый ад заполнил половину неба и мерцающие звезды
вспыхивали одна за другой в беззвучных взрывах. И был слепяще-белый свет, и
была удушающая жара. Финчли вскочил на ноги и побежал, тщетно ища тень или
воду. И только тогда он понял, что его вселенная впадает в безумие.
   - Нет! - отчаянно завопил он. - Нет!
   Жара ударила его, точно дубиной. Он упал и покатился по ранящим камням, и
остановился, ударившись лицом. Даже заслонив зажмуренные глаза ладонями, он
видел бущующий свет и чувствовал жар.
   - Почему все пошло не так? - простонал Финчли. - Здесь было достаточно места
для всего! Почему же все...
   Словно в горячечном бреду, он почувствовал, как затряслись скалы, когда его
Эдем начал раскалываться на куски.
   - Стой! - закричал он. - Стой! Остановись! - Он тщетно бил себя кулаками по
голове и, наконец, прошептал: - Ладно... если я совершил еще одну ошибку,
тогда... Ладно... - Он слабо махнул рукой.
   И опять небеса стали черными и пустыми, только две паршивые луны висели над
головой, продолжая свое долгое путешествие к западу. А на востоке появилась
слабая заря.
   - Значит, - пробормотал Финчли, - нужно знать математику и физику, чтобы
создать космос. Ладно, я могу изучить это потом. Я художник и никогда не
претендовал на знание всего такого. Но... я х у д о ж н и к, и осталась еще
моя добрая зеленая Земля для людей... Завтра... Посмотрим... Завтра...
   На этом он заснул.
   Солнце было уже высоко, когда он проснулся, и злобный, сверкающий глаз
светила наполнил его беспокойством. Взглянув на ландшафт, который он создал
вчера, он ощутил еще большее беспокойство, потому что во всем было какое-то
неуловимое искажение. Дно долины выглядело нечистым, словно было выстлано
чешуйками проказы. Скалы образовывали странные, внушающие страх очертания. Даже
озера содержали намек на ужас, таившийся под их гладкой, нетронутой
поверхностью.
   Нет, он ничего не замечал, когда внимательно рассматривал плоды своего
творчества, все проявлялось, только когда он отводил взгляд в сторону. Если
глядеть прямо, все казалось в полном порядке. Пропорции были верные, линии
великолепные, краски восхитительные. Однако... Он пожал плечами и решил, что
нужно немного попрактиковаться в эскизах. Без сомнения, в его работе была
какая-то неуловимая ошибка.
   Он подошел к крошечному ручейку и зачерпнул с берега сырой красной глины. Он
сделал из нее гладкий шар, затем вытянул его. После этого слегка подсушил на
солнце, нашел тяжелый каменный блок в качестве пьедестала и начал работать.
Руки его по-прежнему были опытны и уверены. Сильными пальцами он вылепил
большого пушистого кролика. Тело, лапки, голова, прелестная мордочка... Кролик
пригнулся на камне, казалось, готовый спрыгнуть с пьедестала. Финчли нежно
улыбнулся своей работе, уверенность его наконец-то восстановилась. Он еще раз
хлопнул фигурку по голове и сказал:
   - Живи, дружище...
   Секундная нерешительность, пока жизнь вливалась в глиняную фигурку, затем
кролик неуклюжим движением выгнул спину и попытался прыгнуть. Он передвинулся к
краю пьедестала, где замер на мгновение и тяжело шлепнулся на землю. Неуклюже
поднявшись, он издал ужасные хрюкающие звуки и повернулся к Финчли. На мордочке
животного появилось выражение недоброжелательности.
   Улыбка застыла на лице Финчли. Он нахмурился, поколебался, затем собрал еще
один ком глины и установил на камне. Он работал в течение часа, лепя изящного
ирландского сеттера. Наконец, так же хлопнул его и сказал:
   - Живи...
   Мгновение собака была застывшей, затем беспомощно заскулила и поднялась на
дрожащие лапы, как какой-то гигантский паук, с расширившимися и остекленевшими
глазами. Проковыляв к краю пьедестала, она спрыгнула и наткнулась на ногу
Финчли. Издав низкое рычание, собака впилась острыми зубами в ногу. Финчли с
криком отскочил и яростно пнул ее. Скуля и воя, собака заковыляла по полю, как
искалеченный монстр...
   Кипя от ярости, Финчли вернулся к работе. Он лепил фигуру за фигурой, вдыхал
в нее жизнь, и все они - обезьяна, лиса, ласка, крыса, ящерица, жаба, рыбы
длинные и короткие, тонкие и упитанные, бесчетные птицы - все были чудовищными
гротесками, что уплывали, ковыляли или упархивали кошмарными видениями. Финчли
был измучен и озадачен. Он сел на пьедестал и зарыдал, в то время, как его
усталые пальцы продолжали мять глину.
   Я по-прежнему художник, подумал он. Что же такое? Почему все, что я делаю,
превращается в жутких уродов?
   Пальцы его работали и глина начала превращаться в голову.
   Когда-то у меня были удачные произведения, думал он. Не все же люди
сумасшедшие. Они покупали мои работы, но самое важное, что работы были
прекрасными.
   Он заметил, что держит в руках ком глины. Это была частично вылепленная
женская голова. Он тщательно осмотрел ее и улыбнулся.
   - Ну, конечно же! - воскликнул он. - Я же не скульптор-анималист. Поглядим,
что у меня получится с человеческой фигурой...
   Быстро натаскав глины, он вылепил фигуру. Руки, ноги, торс и голова были
готовы. Он работал, напевая себе под нос. При этом он думал: у меня будет самая
прелестная Ева, когда-либо созданная... даже больше... ее дети будут
действительно детьми бога!
   Влюбленными руками он вылепил лоно, выпуклые груди и бедра, ловко придал
изящным ногам тонкие лодыжки. Бедра были крутыми, живот по-девичьи плоским.
Вылепив сильные плечи, он внезапно остановился и отступил.
   Возможно ли это? - подумал он.
   Он медленно обошел полузавершенную фигуру.
   Да...
   Может быть, сила привычки?
   Возможно... А может, любовь, которую он носил в себе столько пустых лет.
   Он вернулся к работе и удвоил усилия. В приподнятом настроении он завершил
руки, шею и голову. Что-то подсказывало ему, что тут он не может потерпеть
неудачу. Слишком часто он лепил такие фигуры вплоть до мельчайших подробностей.
И когда он закончил, на каменном пьедестале стояла великолепная скульптура из
глины - Феона Дубидат.
   Финчли был удовлетворен. Он устало сел, прислонившись спиной к валуну,
создал из пустоты сигарету и закурил. Почти минуту он сидел и курил, чтобы
успокоиться. Наконец, он сказал со сладостным предвкушением:
   - Женщина...
   Он задохнулся и замолчал, затем начал снова:
   - Оживи... Феона!
   Секунда для прихода жизни. Нагая фигура шевельнулась, потом задрожала.
Притягиваемый, как магнитом, Финчли встал и шагнул к ней, протягивая руки в
немом призыве. Из груди ее вырвался хриплый вздох, большие глаза медленно
открылись и остановились на нем.
   Ожившая девушка напряглась и закричала. Прежде чем Финчли успел коснуться
ее, она вцепилась ему в лицо - длинные ногти проделали глубокие царапины, - потом
метнулась к краю пьедестала, спрыгнула и побежала по полю, как и все
остальные - побежала, как испуганное, обезумевшее животное, крича и завывая на
бегу. Низкое солнце запятнало ее тело, отбрасываемая ею тень была чудовищной.
   После того, как она скрылась, Финчли долго стоял, всматриваясь в том
направлении, а тщетная и горькая любовь жгла его тело. Наконец, он повернулся к
пьедесталу и с ледяной беспристрастностью вновь принялся за работу. Он не
останавливался, пока пятое по счету соблазнительное сущемтво с криками не
убежало в ночь... Тогда и только тогда он остановился и долго стоял, глядя то
на руки, то на чудовищные луны, висящие над головой.
   Затем что-то прикоснулось к его плечу, и он не слишком удивился, увидев
стоящую возле него леди Саттон. На ней по-прежнему было открытое вечернее
платье, двойной лунный свет заливал ее, как всегда, грубое мужское лицо.
   - А... это вы? - сказал Финчли.
   - Как ты тут, Диг, радость моя?
   Он немного подумал, пытаясь найти хоть какой-то смысл в нелепом безумии,
пронизывающем его космос.
   - Не слишком хорошо, леди Саттон, - сказал он, наконец.
   - Неприятности?
   - Да... - Он замолчал и уставился на нее. - Могу я спросить, леди Саттон,
какого дьявола вы здесь делаете?
   - Я же мертва, Диг, - рассмеялась она. - Ты-то уж должен это знать.
   - Мертвы? Да... Я... - Он замолчал в замешательстве.
   - Не трудно догадаться, что я бы сделала это сама, знаешь ли.
   - Сами?
   - Ради новых ощущений. Это всегда было нашим девизом, верно? - Она
благодушно кивнула ему и усмехнулась. Все та же старая, озорная усмешка.
   - Что вы здесь делаете? - спросил Финчли. - Я имею в виду...
   - Я же сказала, что мертва, - прервала его леди Саттон. - Ты много чего не
понимаешь в смерти.
   - Но здесь моя собственная, персональная, личная реальность. Она принадлежит
мне.
   - Но я же мертва, Диг. Я могу попасть в любую проклятую реальность, которую
выберу. Погоди... и ты узнаешь.
   - Я не... Вот что, - сказал он, - я никогда этого не узнаю, потому что
никогда не умру.
   - Ого!
   - Да, не умру. Я - бог.
   - Ты бог? Ну, и как это тебе нравится?
   - Я... мне... - замялся он, подыскивая слова. - Я... ну, кое-кто обещал мне
реальность, которую я могу сотворить сам. Но у меня не получается, леди Саттон,
не получается...
   - И почему же?
   - Не знаю. Я бог, но всякий раз, когда я пытаюсь создать что-то прекрасное,
оно становится отвратительным.
   - Например?
   Он показал ей искаженные горы и равнины, дьявольские реки и озера,
отвратительные хрюкающие существа. Леди Саттон осмотрела все это с пристальным
вниманием. Наконец, она сморщила губы и на секунду задумалась, потом пристально
поглядела на Финчли.
   - Странно, что ты не сделал зеркало, Диг, - сказала она.
   - Зеркало? - повторил он. - Нет, не делал... Я никогда не нуждался...
   - Ну, так вперед. Сделай зеркало.
   Он бросил на нее недоумевающий взгляд и махнул рукой. В ней появилось
квадратное посеребренное стекло. Он протянул зеркало леди Саттон.
   - Нет, - сказала леди Саттон, - это для тебя. Загляни в него.
   Удивленный, он поднял зеркало. Он испустил хриплый вопль и смотрелся
пристальнее. Изображение глянуло на него из вечного полумрака, как морда
химеры. Маленькие, косо посаженные глазки, приплюснутый нос, желтые гнилые
зубы, искаженные развалины лица - он увидел все, что видел в своем безобразном
космосе.
   Он увидел непристойный небесный собор и все проделки ангелов-хранителей,
огненный ландшафт его Эдема, каждое безобразное существо, которое он создал,
каждый ужас, что наплодило его воображение. Он швырнул зеркало, разбив его
вдребезги, и повернулся к леди Саттон.
   - Что?.. - вопросил он. - Что это?
   - Ну, ты же бог, Диг, - захохотала леди Саттон, - и должен знать, что бог
может создавать все только по образу и подобию своему. Да, ответ очень прост.
Превосходная шутка, не так ли?
   - Шутка? - Смысл происходящего громом прогрохотал в его голове. Вечно жить с
отвратительным собой, над собой, в окружении себя... снова и снова повторяться
в каждом солнце и звезде, в каждом живом и мертвом предмете, в каждом
существе... Чудовищный бог, сытый собой по горло и медленно, неотвратимо
сходящий с ума.
   - Шутка?! - закричал он.
   Он бросился вниз головой и поплыл, уничтожив контакт с массой и материей. Он
снова был совершенно один, ничего не видя, ничего не слыша, ни к чему не
прикасаясь. И пока он неопределенный период времени размышлял над неизбежной
тщетностью своей следующей попытки, он совершенно отчетливо слышал далеко внизу
знакомый смех.
   Такого было Царствие Небесное Финчли.

   3

   - Дай мне силы! О, дай мне силы!
   Она прошла через сверкающую завесу следом за Финчли, маленькая, стройная,
смуглая женщина, и оказалась в подземном коридоре замка Саттон. На секунду она
была поражена своей молитвой, полуразочарована тем, что не обнаружила страны
туманов и грез. Затем, с горькой усмешкой, она вновь воззвала к реальности,
которой жаждала.
   Перед ней стояли латы: стройная, высокая фигура из полированного металла,
венчавшаяся изогнутым плюмажем. Она подошла к ней. С тускло мерцающей стали на
нее глянуло слегка искаженное отражение: привлекательное, чуть вытянутое лицо,
угольно-черные глаза, угольно-черные волосы, спадающие на лоб строгой вдовьей
челкой. Отражение говорило: это Сидра Пил. Это женщина, чье прошлое было
связано с тупицей, называвшим себя ее мужем. Сегодня она сбросит эти узы, если
только найдет силы...
   - Разорви оковы, - свирепо сказала она, - и с этого дня жизнь для него
станет хуже агонии. Боже - если ты есть в моем мире, - помоги мне свести счеты!
Помоги мне...
   Сидра замерла, пульс ее бешено бился. Кто-то спустился тем же коридором и
стоял у нее за спиной. Она чувствовала тепло - ауру присутствия, - почти
непереносимое давление тела рядом с ней. Туманное в зеркальной броне лат, она
увидела лицо, уставившееся через ее плечо.
   - Ах! - воскликнула она и обернулась.
   - Простите, - сказал он, - я думал, вы меня ждете.
   Ее глаза приковались к его лицу. Он приветливо улыбался. У него были светлые
волнистые волосы, пульсирующая жилка на виске, а в чертах лица мелькали
нескрываемые эмоции.
   - Успокойтесь, - сказал он, пока она безумно скрипела зубами, стараясь
подавить рвущийся из груди крик.
   - Но к-кто... - Она замолчала и попыталась сглотнуть.
   - Я думал, вы ждете меня, - повторил он.
   - Я... жду вас?
   Он кивнул и взял ее руки. Ее ладони были холодные и влажные.
   - Вы назначили мне здесь свидание.
   Она приоткрыла рот и покачала головой.
   - Ровно в двадцать четыре часа, - он отпустил ее руки, чтобы взглянуть на
свои часы. - И вот я здесь, точка в точку.
   - Нет, - сказала она, отступая, - нет, это невозможно. Я не назначала
никакого свидания. Я не знаю вас.
   - Вы не узнаете меня, Сидра? Гм, странно... Но я думаю, вы вспомните, кто
я.
   - И кто же вы?
   - Не скажу. Вы должны вспомнить сами.
   Немного успокоившись, она внимательно рассмотрела его лицо.
   На ее лице стремительно менялись выражения внимания и тревоги. Этот человек
тревожил и зачаровывал ее. Она боялась его присутствия, но была заинтригована и
чувствовала к нему тягу.
   Наконец, она покачала головой.
   - Нет, я не помню вас. Мистер Как-вас-там, я не назначала вам здесь
свидания.
   - Назначали, можете быть уверены.
   - Я точно знаю, что нет! - Она вспыхнула, оскорбленная его наглой
уверенностью. - Я хотела свой мир, тот старый мир, который я знала...
   - Но с одним исключением?
   - Д-да... - Ее негодующий взгляд заколебался и гнев испарился. - Да, с одним
исключением.
   - И вы просили силы, чтобы создать это исключение?
   Она кивнула.
   Он усмехнулся и взял ее под руку.
   - Ну, Сидра, значит, вы позвали меня и у нас здесь свидание. Я - ответ на
вашу просьбу.
   Она позволила провести себя по узкому, с ведущими вверх ступеньками
коридору, неспособная вырваться на свободу из магнетических прикосновений.
Касание его руки было пугающим. Все в ней кричало от изумления - и одновременно
жадно приветствовало это.
   Пока они шли под тусклыми редкими лампами, она украдкой наблюдала за ним. Он
был высок и великолепно сложен. Толстые жилы напрягались на мускулистой шее при
малейшем повороте головы. Одет он был в твидовый костюм с песочной текстурой,
испускавший острый, приятный запах. Рубашка была с открытм воротом, грудь густо
поросла волосами.
   В подземном этаже замка не было слуг. Незнакомец быстро провел ее
прекрасными комнатами к гардеробной, где взял ее пальто и накинул ей на плечи.
Затем сильно сжал ее руки.
   Наконец, она вырвалась. Прежний гнев захлестнул ее. В тихом сумраке
вестибюля она увидела, что он по-прежнему улыбается, и это добавило пороху в ее
ярость.
   - Ах! - вскричала она. - Что я за дура... Принять вас само собой
разумеющимся. "Я пришел по вашей просьбе..." "Я знаю вас..." За кого вы меня
принимаете? Уберите руки!
   Тяжело дыша, она метала в него яростные взгляды. Он не ответил. Лицо его
оставалось невозмутимым. Как у змеи, подумала она, у змеи с гипнотическими
глазами. Змея сворачивается кольцами в бесстрастной красоте и невозможно
избежать ее смертельного очарования. Как высокая башня, с которой так и хочется
прыгнуть... Как острая, блестящая бритва, легко проникающая в мягкое горло...
Нельзя избежать...
   - Уходите! - крикнула она в последнем отчаянном усилии. - Убирайтесь отсюда!
Это мой мир! Здесь все мое, как я пожелала. Я не хочу делить его с вами,
грязной, высокомерной свиньей!
   Он молча схватил ее за плечи и притянул вплотную к себе. Пока он ее целовал,
она пыталась вырваться из его сильных рук, убрать от него свои губы. И при этом
знала, что, даже если он отпустит, она не сможет прервать этот бешеный
поцелуй.
   Она всхлипнула, когда он ослабил хватку, голова ее откинулась назад. Однако,
он сказал любезным тоном, словно продолжая светскую беседу:
   - Вы хотите одного в вашем мире, Сидра, и должен быть я, чтобы помочь вам.
   - Ради небес, скажите, кто же вы?
   - Я сила, которую вы призывади. Ну, а теперь идемте.
   Ночь была черной, как деготь, когда они сели в двухместный автомобиль Сидры
и поехали в Лондон. Дорога оказалась ужасной. Осторожно ведя автомобиль по
краю, Сидра могла различать, по меньшей мере, белую линию, делящую дорогу
пополам, и высокое бархатное небо на фоне агатового горизонта. Млечный Путь на
горизонте казался длинной полоской рассыпанного порошка.
   Отчетливо чувствовался дующий в лицо ветер. Вспыльчивая, безрассудная и
своевольная, как всегда, она надавила ногой на акселератор и погнала ревущий
автомобиль по темной опасной дороге, желая чувствовать холодный ветер на лбу и
щеках. Ветер развевал позади ее волосы. Ветер переливался через ветровое
стекло, как потоки холодной воды. Он будил в ней смелоость и уверенность. И,
что самое лучшее, он вернул ей чувство юмора.
   - Как вас зовут? - не поворачиваясь, спросила она.
   - А какая разница? - смутно долетел сквозь шум ветра его ответ.
   - Разница, конечно, есть. Не звать же вас "Эй!" или "Я говорю вам" или
"Дорогой сэр"...
   - Хорошо, Сидра. Зовите меня Эрдис.
   - Эрдис? Это ведь не английское имя, верно?
   - А вам не все равно?
   - Не будьте таким таинственным. Конечно, не все равно. Я пытаюсь найти вам
место.
   - Вижу.
   - Вы знаете леди Саттон?
   Не получив ответа, она взглянула на него, и по спине прошел холодок. У него
был таинственный вид - силуэт на фоне полного звезд неба. Он казался неуместным
в открытом автомобиле.
   - Вы знаете леди Саттон? - повторила она.
   Он кивнул, и она снова обратила внимание на дорогу. Они оставили позади поля
и мчались через лондонские пригороды. Маленькие квадратные домишки, одинаково
скучных, грязных оттенков, проносились мимо с приглушенным
"вхумп-вхумп-вхумп" - эхом шума их двигателя.
   - Где вас высадить? - все еще веселая, спросила она.
   - В Лондоне.
   - А где именно?
   - На Челси-сквере.
   - Вот как? Странно. Какой номер?
   - Сто сорок девять.
   Она разразилась смехом.
   - Ваша наглость удивительна. - Она задохнулась и снова взглянула на него. - Это,
видите ли, мой адрес.
   - Я знаю, Сидра, - кивнул он.
   Смех ее оборвался. С трудом подавив вскрик, она отвернулась и уставилась в
ветровое стекло, руки ее дрожали на баранке. У мужчины, сидящего рядом с ней,
не колыхался ни один волосок.
   - Милостивые небеса! - вскричала она про себя. - Куда я попала?.. Кто это
чудовище, этот... Отче наш, иже еси на небес, да святится имя твое... Избавь от
него! Я не хочу его! Я хочу поменять мир! Прямо сейчас! Я хочу убрать из него
этого...
   - Бесполезно, Сидра, - сказал он.
   Губы ее дернулись и она снова взмолилась: убери его отсюда! Измени все...
что-нибудь... только убери его. Пусть он исчезнет. Пусть тьма и пустота
поглотят его. Пусть он исчезнет...
   - Сидра, - крикнул он, - прекрати! - Он резко толкнул ее. - Тебе не
избавиться от меня таким способом... Слишком поздно!
   Она прекратила молиться, паника охватила ее и заморозила мысль.
   - Когда ты выбрала свой мир, - старательно объяснил он ей, как ребенку, - ты
вверила ему себя. Ты не можешь раздумать и поменять его. Разве тебя не
предупреждали?
   - Нет, - прошептала она, - не предупреждали.
   - Ну, так знай теперь.
   Она была немая, оцепенелая и одеревеневшая. Но не до конца.
   Молча она последовала за ним. Они вошли в сад перед домом и остановились.
Эрдис объяснил, что нужно войти в дом через заднюю дверь.
   - Нельзя же, - сказал он, - открыто входить для убийства. В любом путном
детективе так не делается. А мы в реальной жизни и нужно проявлять
осторожность.
   В реальной жизни, истерично подумала она, пока они шли. В реальной! Существо
в убежище...
   - Похоже, вы опытны в подобных делах, - сказала она вслух.
   - Пойдем через сад, - сказал он, легонько касаясь ее руки. - Нас не должны
видеть.
   Тропинка между деревьями была узкой, а трава и колючий кустарник по обеим ее
сторонам высокими. Она последовала за Эрдисом, когда они миновали железные
ворота и вошли. Он пропустил ее вперед.
   - Что касается опыта, - сказал он, - да, я вполне опытен. Вы должны знать
это, Сидра.
   Она не знала. Она не ответила. Вокруг густо росли деревья, кусты и трава, и,
хотя она сотни раз ходила по саду, они казались нелепыми и чужими. Они были
неживыми... И слава богу за это. Она еще ничего не понимала, но видела, что они
выглядят, точно каркасы, словно уже принимали участие в каком-то подлом
убийстве или самоубийстве много лет назад.
   Вонючий дым в глубине сада заставил ее закашляться, и Эрдис похлопал ее по
спине. Она задрожала от его прикосновения, остановилась, кашляя, и
почувствовала на плече его руку.
   Она ускорила шаги. Его рука соскользнула с плеча, он взял ее под руку. Она
выдернула руку и побежала по тропинке, спотыкаясь на высоких каблучках. Позади
она услышала приглушенное восклицание Эрдиса и его шаги, когда он поспешил за
ней. Тропинка полого спускалась к маленькому заболоченному пруду. Земля стара
сырой и скользкой. Несмотря на теплую ночь, кожа Сидры покрылась пупырышками, а
шаги позади приближались.
   Дыхание Сидры стало прерывистым, а когда тропинка вильнула и начала
подниматься, Сидра почувствовала, что легкие горят огнем. Ноги заныли,
казалось, в следующее мгновение она рухнет на землю. Между деревьями она
увидела железные ворота на другом конце сада и рванулась к ним из последних
сил.
   Но что, в замешательстве подумала она, делать дальше? Он настигнет меня на
улице... Возможно, даже раньше... Я должна вернуться к машине... Нужно
уехать... Я...
   В воротах он схватил ее за плечо, и на долю секунды она была готова
сдаться, но тут услышала голоса и увидела людей на другой стороне улицы. Она
закричала: "Эй!" и побежала к ним, громко стуча каблучками по тротуару. Когда
она подбежала, они обернулись.
   - Извините, - пробормотала она, - мне показалось, я вас знаю. Я шла через
сад...
   Она резко замолчала. Перед ней стояли Финчли, Брафф и леди Саттон.
   - Сидра, дорогая! Какого дьявола ты здесь делаешь? - спросила леди Саттон.
Она подалась вперед, всматриваясь в лицо Сидры, затем подтолкнула локтями
Браффа и Финчли. - Девушка бежит через сад. Попомни мои слова, Крис, это
неспроста.
   - Похоже, ее напугали, - отозвался Брафф. Он шагнул в сторону и пристально
поглядел через плечо Сидры. Его белая голова светилась при свете звезд.
   Сидра, наконец, отдышалась и обернулась. Эрдис стоял тут же, спокойный и
вежливый, как и прежде. Бесполезно пытаться объяснить, беспомощно подумала она.
Никто не поверит. Никто не поможет.
   - Всего лишь небольшой моцион, - сказала она. - Такая прелестная ночь.
   - Почему вы так внезапно ушли, Сидра? - спросил Финчли. - Боб был в ярости.
Мы только что отвезли его домой.
   - Я... - Какое безумие! Она же сама видела, как Финчли исчез за огненной
завесой менее часа назад - исчез в выбранный им мир. Но вот он стоит здесь и
задает вопросы.
   - Но Финчли был и в вашем мире, Сидра, - пробормотал Эрдис. - И он до сих
пор здесь.
   - Но это невозможно! - воскликнула Сидра. - Не может быть двух Финчли!
   - Двух Финчли? - повторила леди Саттон. - Понятно, где вы побывали, моя
девочка. Вы пьяны! Пьяны в доску! Беготня по саду! Моцион! Два Финчли!
   А леди Саттон? Она же мертва. Она тоже здесь?! Они же убили ее менее
часа...
   - Это другой мир, Сидра, - снова пробормотал Эрдис. - Это ваш новый мир, и
леди Саттон принадлежит ему. Все принадлежат ему... кроме вашего мужа.
   - Но... даже несмотря на то, что она мертва?
   - Кто это мертв? - вздрогнув, спросил Финчли.
   - Мне кажется, - сказал Брафф, - лучше всего отвести ее домой и уложить в
постель.
   - Нет, - возразила Сидра, - нет. Не надо... В самом деле, со мной абсолютно
все в порядке.
   - О, оставьте ее, - хмыкнула леди Саттон, перекинула пальто через свою
толстую руку и двинулась дальше. - Вы же знаете наш девиз, милочка: "Никогда не
вмешиваться". Увидимся с вами и Бобом в убежище через неделю, Сидра. Доброй
ночи...
   - Доброй ночи.
   Финчли и Брафф двинулись за ней - три фигуры, слившись с тенями, исчезли в
тумане. Сидра услышала голос Браффа:
   - Девиз должен быть: "Ничего не стыдись..."
   - Чушь, - раздался в ответ голос Финчли. - Стыд - это чувство, которого мы
жаждем, как и прочие ощущения. Он заставляет...
   Голоса смолкли в отдалении.
   И вернулась дрожь страха. Сидра поняла, что они не видели Эрдиса... не
слышали его... даже не подозревали о нем.
   - Естественно, - прервал ее мысли Эрдис.
   - Почему естественно?
   - Поймете позже. Сейчас нам предстоит совершить убийство.
   - Нет! - закричала она, вся дрожа. - Нет!
   - Вот как, Сидра? И это после того, как вы столько лет думали об убийстве?
Планировали его? Любовались им?
   - Я... Я слишком расстроена... У меня не хватит духу...
   - Успокойтесь. Идемте.
   Они вместе поднялись по нескольким ступенькам узкой улочки, свернули на
гравиевую дорожку и прошли через ворота, ведущие на задний двор. Взявшись за
ручку двери черного хода, Эрдис повернулся к ней.
   - Настал ваш час, Сидра, - сказал он. - Пришло время, когда вы разорвете узы
и будете жить вместо того, чтобы мучиться. Настал день, когда вы сведете счеты.
Любовь - хорошо, ненависть - еще лучше. Прощение - никчемная добродетель,
страсть - всепоглощающая и конечная цель жизни.
   Он открыл дверь, схватил Сидру за локоть и втащил за собой в прихожую. Здесь
было темно и полно странных углов. Осторожно пробираясь в темноте, они
добрались до двери, ведущей на кухню, и открыли ее. Сидра издала слабый стон и
повисла на Эрдисе.
   Кухня изменилась. Плита и раковина, сушилка, стол, стулья, стенные шкафы и
все остальное неясно вырисовывались, искаженные, как заросли безумных джунглей.
Голубоватый отблеск мерцал на полу и вокруг него шевелились тени.
   Они были застывшим дымом... полужидким газом. Полупрозрачные глубины
кружились и соединялись с тошнотворной волной запаха навоза. Я словно гляжу в
микроскоп, подумала Сидра, на существ, которые портят кровь, которые пенят
водный поток, которые наполняют болота зловонием... И самое отвратительное, что
все они являются колеблющимися изображениями моего мужа, Роберта Пила. Двадцать
Пилов неясно жестикулировали и шепотом напевали:
   Quis multa gracilis te puer in roza,
   Perfusus liguidis urget odoribus
   Grato, Sidra, sub antro?
   - Эрдис! Что это?
   - Еще не знаю, Сидра.
   - Это призраки?
   - Мы скоро узнаем.
   Двадцать парообразных фигур столпились вокруг них, продолжая напевать. Сидра
и Эрдис прошли вперед и остановились у края сапфирового блеска, горевшего в
воздухе в нескольких дюймах над полом. Газообразные пальцы тыкали в Сидру,
скользили по ней, щипали и толкали. Голубоватые фигуры сновали вокруг с щипящим
смехом, в диком экстазе шлепая себя по голым задницам.
   Удар по руке заставил Сидру вздрогнуть и закричать. Она опустила глаза и
увидела необъяснимые бусинки крови на белой коже своего запястья. Она застыла,
как зачарованная. Подняла руку ко рту и почувствовала на губах солоноватый вкус
крови.
   - Нет, - прошептала она, - я не верю в это. Это мне просто кажется.
   Она повернулась и выскочила из кухни. Эрдис бежал за ней по пятам. А голубые
призраки пели замирающим хором:
   Qui nun le fruntur kredulus aursa;
   Qvi semper vakuum, semper amabilem,
   Spetam, nquiz aurea
   Fallos...
   Достигнув подножия винтовой лестницы, ведущей на верхний этаж, Сидра
схватилась за перила, чтобы не упасть. Свободной рукой она провела по лбу,
стирая соленый привкус с губ, заставляющий сжиматься желудок.
   - Мне кажется, я знаю, что это было, - сказал Эрдис.
   Она уставилась на него.
   - Нечто вроде обручальной церемонии, - небрежно продолжал он. - Вы читали
что-то подобное, не так ли? Странно, верно? Какие мощные влияния в этом доме.
Вы узнали эти призраки?
   Она устала покачала головой. К чему было думать... говорить?..
   - Нет? Но это неважно. Меня никогда не волновали непрошенные призраки.
Больше нам ничто не помешает... - На секунду он замолчал, потом указал на
лестницу. - Я думаю, ваш муж наверху. Идемте туда.
   Они стали подниматься по темной винтовой лестнице. Сидра боролась с
последними проявлениями благоразумия.
   ПЕРВОЕ: Ты поднимаешься по лестнице. Куда ведут ступеньки? В безумие? А все
   это проклятое Существо в убежище.
   ВТОРОЕ: Это ад, а не реальность!
   ТРЕТЬЕ: Или кошмар. Да! Кошмар. Омар прошлой ночью. Где мы были прошлой
   ночью с Бобом?
   ЧЕТВЕРТОЕ: Милый Боб! Разве я когда-нибудь... А Эрдис! Я знаю, почему он так
   знаком мне, почему отвечает на мои мысли. Он, вероятно...
   ПЯТОЕ:... приятный молодой человек, который в реальной жизни играет в
   теннис. Искаженный воображением. Да!
   ШЕСТОЕ...
   СЕДЬМОЕ...
   - Не бегите так, - предостерег ее Эрдис.
   Она остановилась и прямо-таки вытаращила глаза. Не было ни крика, ни дрожи.
Она просто уставилась на то, что висело с искривленной шеей на лестничной
балке. Это был ее муж, безвольный и неподвижный, висящий на длинной бельевой
веревке.
   Неподвижная фигура слегка покачивалась, как массивный маятник. Губы исказила
сардоническая ухмылка, глаза вылезли из орбит и глядели на нее с наглым
весельем. Сидра смутно заметила, что поднимающиеся позади ступеньки
просвечивают сквозь эту фигуру.
   - Соедините руки свои, - сардонически сказал труп.
   - Боб!
   - Ваш муж? - воскликнул Эрдис.
   - Дражайшие влюбленные, - продолжал труп, - мы все собрались здесь пред
ликом Господним, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину в священном браке,
который... - Голос гудел и гудел.
   - Боб! - простонала Сидра.
   - На колени! - скомандовал труп.
   Сидра ухватилась за перила и побежала, спотыкаясь, вверх по лестнице. Она
чуть не упала, но сильная рука Эрдиса вовремя подхватила ее. Позади них
призрачный труп продолжал:
   - Объявляю вас мужем и женой...
   - Теперь мы должны действовать быстро, - шепнул позади Эрдис. - Очень
быстро!
   На лестничной площадке Сидра сделала последнюю попытку освободиться. Она
бросила все надежды на здравый смысл, на понимание происходящего. Она только
хотела получить свободу и попасть в такое место, где могла бы посидеть в
одиночестве, свободная от страстей, что теснились в ней, опустошая душу. Не
было ни слов, ни жестов. Она остановилась и повернулась к Эрдису.
   Несколько минут они стояли в темном холле, глядя друг на друга. Справа был
светящийся колодец лестницы, слева - спальня Сидры. Позади короткий коридор,
ведущий в кабинет Пила, в кабинет, где он бессознательно ждал, когда его
зарежут. Их взгляды встретились и лязгнули, ведя безмолвную битву. И, встретив
глубокий сверкающий взгляд, Сидра с агонизирующим отчаянием поняла, что
проиграла.
   У ней больше не было ни воли, ни силы, ни смелости. И что еще хуже - каким-о
небывалым насосом все это было перекачено в человека, стоявшего перед
ней. Борясь, она поняла, что ее бунт сродни бунту руки или пальца против
управляющего ими мозга.
   Она произнесла одну только фразу:
   - Во имя небес, кто вы?
   - Ты это узнаешь... скоро, - ответил он. - Но мне кажется, ты уже знаешь.
Мне кажется, ты знаешь!
   Беспомощная, она повернулась и вошла в свою спальню. Там хранился револьвер,
и она поняла, что идет за ним. Она выдвинула ящик комода и стала копаться в
тряпках, ища его. Когда она заколебалась, Эрдис протянул из-за ее спины руку и
взял револьвер. Щелкнул курок и револьвер облапила чья-то рука, вернее, обрубок
руки, рваный и кровоточащий, с пальцем на спусковом крючке.
   Эрдис попытался оторвать этот обрубок от револьвера, но ничего не вышло. Он
разжимал пальцы, но ужасная рука упрямо стискивала револьвер. Сидра сидела на
краю кровати, с наивным, точно ребенок, интересом глядя на этот спектакль,
замечая, как рвутся мускулы на сгибе обрубка от усилий Эрдиса. Из-под двери
ванной потекла красная змея. Она извивалась на полу, превратилась в маленькую
речку и коснулась ее рубашки. Сердито отшвырнув револьвер, Эрдис заметил поток.
Он шагнул к ванной, рывком открыл дверь и через секунду захлопнул ее.
   - Идем, - сказал он, повернув голову к Сидре.
   Она машинально кивнула и встала, беззаботно макая спускающуюся до полу
рубашку в кровь. У кабинета Пила она осторожно поворачивала дверную ручку, пока
еле слышный щелчок не подсказал ей, что дверь открыта. Она толкнула дверь.
Створка широко распахнулась, открывая полутемный кабинет мужа. Перед высоким
занавешанным окном стоял стол, и за ним, спиной к вошедшим, сидел Пил. Он
склонился над свечой, лампой или каким-то светильником, обрамлявшим его тело
ореолом лучей. Он не шевелился.
   Сидра пошла на цыпочках, затем остановилась. Эрдис приложил палец к губам и
двинулся неслышно, как кот, к остывшему камину, где взял тяжелую бронзовую
кочергу. Вернувшись к Сидре, он протянул ей кочергу. Ее пальцы стиснули
холодную металлическую ручку так, словно были рождены для убийства.
   Вопреки тому, что побудило ее пройти вперед и поднять кочергу над головой
Пила, что-то слабое и уставшее внутри нее кричало и молило, стонало и хныкало,
как больной ребенок. Как всплеск воды, последние капли ее хладнокровия
затрепетали, прежде чем исчезнуть совсем.
   Затем Эрдис коснулся ее. Его пальцы чуть надавили ей на спину и это
прикосновение потрясло ее позвоночник. Не помня себя от ненависти, гнева и
жгучей мстительности, она еще выше подняла кочергу и опустила на неподвижную
голову мужа.
   В комнате грянул беззвучный взрыв. Замигали лампы, замельтешили тени. Сидра
безжалостно била и пинала тело, сползающее со стула на пол. Она била и била
его, дыхание ее истерически свистело, пока голова мужа не превратилась в
разможженную, кровавую, бесформенную массу. Только тогда она выронила кочергу и
повернулась на каблуках.
   Эрдис встал на колени возле трупа, перевернул его.
   - Все в порядке, он мертв. Об этом моменте вы и молили, Сидра. Вы свободны!
   Она с ужасом глянула вниз. С покрасневшего ковра на нее тупо уставилось
лицо трупа. Оно выглядело нарисованным, с подтянутыми чертами, угольно-черными
глазами, угольно-черными волосами, окунувшимися во что-то коричневатое. Она
застонала, когда осознание содеянного коснулось ее.
   - Сидра Пил, - сказал труп, - в человеке, которого ты убила, ты убила себя - свою
лучшую часть.
   - О-о-ой! - закричала она и обхватила себя руками, зашатавшись от горя.
   - Посмотри на меня, - сказал труп. - С моей смертью ты разрушила узы, чтобы
тут же найти другие.
   И она знала это. Она поняла. Все еще покачиваясь и стеная в нескончаемой
муке, она увидела, как Эрдис поднялся с колен и пошел к ней с протянутыми
руками. Глаза его сверкали и превратились в ужасные омуты, протянутые руки были
отзвуком ее собственной неутоленной страсти, желания обнять ее. И только
обнявшись, она поняла, что теперь не убежать - не уйти от собственного
вожделения, что будет вечно с ней.
   И вечно будет таким прекрасный новый мир Сидры.

   4

   После того, как другие прошли через завесу, Кристиан Брафф задержался в
убежище. Он закурил еще одну сигарету, симулируя полное самообладание, выкинул
спичку и сказал:
   - Э-э... мистер Существо?
   - Что, мистер Брафф?
   Брафф не мог удержаться от быстрого взгляда в сторону звучащего из пустоты
голоса.
   - Я... Ну, я просто остался поболтать.
   - Я так и думал, мистер Брафф.
   - Думали?
   - Ваша ненасытная жажда свежего материала не тайна для меня.
   - О! - Брафф нервно оглянулся. - Понятно.
   - Но нет причин для тревоги. Нас здесь никто не подслушает. Ваша маскировка
останется нераскрытой.
   - Маскировка?!
   - Вы же не дурной человек, мистер Брафф. Вы никогда не принадлежали к
обществу убежища Саттон.
   Брафф сардонически рассмеялся.
   - Не стоит притворяться передо мной, - дружелюбно продолжал голос. - Я знаю,
россказни о ваших плагиатах просто очередная небылица плодотворного воображения
Кристиана Браффа.
   - Вы знаете?
   - Конечно. Вы создали эту легенду, чтобы быть вхожим в убежище. Много лет вы
играли роль лживого негодяя, хотя временами кровь стыла у вас в жилах.
   - И вы знаете, зачем я это делал?
   - Конечно. Фактически, мистер Брафф, я знаю почти все, но признаю, что одно
смущает меня.
   - Что именно?
   - Ну, имея такую жажду свежего материала, почему вы не довольствовались
работой, подобно другим авторам, с которыми я знаком? К чему безумная жажда
уникального материала... абсолютно нетронутой области? Почему вы хотели
заплатить столь горькую и непомерную цену за несколько унций новизны?
   - Почему? - Брафф окутался дымом и процедил сквозь зубы: - Вы бы поняли,
если бы были человеком. Я не обманываюсь в этом?..
   - На этот вопрос не может быть ответа.
   - Тогда я скажу вам, почему. Есть то, что мучает меня всю жизнь. Мое
воображение.
   - А-а... Воображение!
   - Если воображение слабое, человек всегда может найти мир глубоким и полным
бесконечных чудес, местом многочисленных восторгов. Но если воображение
сильное, крепкое, неустанное, он обнаружит мир очень жалким... тусклым, не
считая чудес, которые создал он сам.
   - Воображаемых чудес.
   - Для кого? Только не для меня, мой невидимый друг. Человек - ничтожное
существо, рожденное с воображением богов и созданное когда-то из глиняного
шарика и слюны. Во мне уникальная личность, мучительный стон безвременного
духа... И все это богатство завернуто в пакет из быстро снашивающейся кожи!
   - Личность... - задумчиво пробормотал голос. - Это нечто такое, чего, увы,
никто из нас не понимает. Нигде во всей известной вселенной нельзя найти ее,
кроме как на этой планете, мистер Брафф. Иногда это пугает меня и убеждает, что
ваша раса будет... - Голос резко оборвался.
   - Чем будет? - быстро спросил Брафф.
   Существо проигнорировало его.
   - Будете выбирать другую реальность в вашей вселенной или удовлетворитесь
тем, что уже имеете? Я могу предложить вам миры огромные и крошечные,
великие создания, сотрясающие пространство и наполняющие пустоту громами,
крошечные существа, очаровательные и совершенные, общающиеся напрямую мыслями.
Вас интересует страх? Могу дать вам содрогающую реальность. Боль? Муки? Любые
чувства? Назовите одно, несколько, все вместе. Я сформирую реальность,
превосходящую даже те гигантские концепции, что являются неотъемлимо вашими.
   - Нет, - ответил, наконец, Брафф. - Чувства лишь чувства, со временем они
надоедают. Вы не сможете удовлетворить воображение, что вспенивает мир все в
новых формах и вкусах.
   - Тогда могу предложить вам миры со сверхизмерениями, которые ошеломят ваше
воображение. Я знаю систему, что будет вечно развлекать вас своим
несоответствием... Там, если вы печалитесь, то чешете ухо или его эквивалент,
если влюбляетесь, то пьете фруктовый напиток, а если умираете, то разражаетесь
хохотом... Я видел измерение, где человек может наверняка совершить
невозможное, где остряки ежедневно состязаются в составлении живых парадоксов и
где подвиг превращается в так называемую "костность". Хотите испробовать эмоции
в классическом исполнении? Я могу доставить вас в мир n-измерений, где вы
можете испытать интригующие нюансы двадцати семи основных эмоций - записанных,
конечно - и дойти до их комбинаций и скрещиваний. Математически это выглядит
так: 27 х 10 в 27 степени. Представляете, какое вы получите наслаждение?
   - Нет, - нетерпеливо сказал Брафф. - Ясно, мой друг, что вы не понимаете
личности человека. Личность не детская штучка, чтобы развлекать ее игрушками,
однако, в ней есть что-то детское, раз она стремится к недостижимому.
   - Ваши взгляды настолько животные, что это даже не смешно, мистер Брафф.
Нужно сказать, что человек - единственное смеющееся животное на Земле. Уберите
юмор и останется только животное. У вас нет чувства юмора, мистер Брафф.
   - Личность, - с жаром продолжал Брафф, - желает только того, чего нельзя
надеяться достичь. То, чем можно завладеть, не является желаемым. Вы можете
предложить мне действительность, в которой я буду обладать вещью, кою желаю,
потому что не могу обладать ей, и чтобы это обладание не нарушило ограничение
моего желания? Можете вы сделать это?
   - Боюсь, - с легким замешательством ответил голос, - что доводы вашего
воображения слишком хитры для меня.
   - А, - пробормотал Брафф самому себе, - этого-то я и боялся. И почему
мироздание, казалось, избежавшее второсортных личностей, и вполовину так не
умно, как я? К чему эта посредственность?
   - Вы хотите достигнуть недостижимого, - благоразумным тоном заметил голос, - и
одновременно не хотите достигнуть его. Противоречие кроется внутри вас. Вы
хотите измениться?
   - Нет... Нет, не измениться, - покачал головой Брафф. Он постоял, глубоко
задумавшись, потом вздохнул и затоптал сигарету. - Есть только одно решение
моей проблемы.
   - Какое?
   - Подчистка. Если вы не можете удовлетворить мое желание, то должны хотя бы
оправдаться. Если человек не может найти любовь, он пишет психологический
трактат о страсти.
   Он пожал плечами и двинулся к огненной завесе. Позади него раздался смешок и
голос спросил:
   - К чему вас толкает эта личность, а, человек?
   - К правде вещей, - отозвался Брафф. - Если я не могу уменьшить свою тоску,
то хочу, по крайней мере, узнать, почему я тоскую.
   - Вы отыщите истину только в аду, мистер Брафф.
   - Как так?
   - Потому что истина - это всегда ад.
   - И, несомненно, ад есть истина. Тем не менее, я иду туда, в ад или куда
угодно, где можно найти истину.
   - Может, ты найдешь приятные ответы, о, человек!
   - Благодарю вас.
   - И может, ты научишься смеяться.

   Но Брафф ничего больше не услышал, так как прошел завесу.
   Он очутился перед высокой конторкой чуть ли не с него ростом. Не было
больше ничего. Густейший туман стоял вокруг, скрывая все, кроме этой
конторки. Брафф вздохнул и поглядел вверх. Из-за конторки на него смотрело
крошечное личико, древнее, как орех, усатое и косоглазое. Мелко тряслась
маленькая голова, покрытая островерхой шляпой. Как колдовской колпак.
   Или дурацкий колпак, подумал Брафф.
   Позади головы он смутно различил полки с книгами и регистрационными
ярлыками: А - АВ, АС - АД и так далее. Еще был там мерцающий черный флакон
чернил и подставка с перьевыми ручками. Картину завершали громадные песочные
часы. Внутри них была паутина, по которой бегал паук.
   - Из-зумительно! Пор-разительно! Нев-вероятно! - прокаркал человечек.
   Брафф почувствовал раздражение.
   Человечек склонился, как Квазимодо, и приблизил свое клоунское личико к
Браффу. Он протянул узловатый палец и осторожно ткнул им Браффа. Он был
поражен. Выпрямившись, он провыл:
   - Сам-муз! Да-гон! Рим-мон!
   Послышалась невидимая возня, из-за конторки выпрыгнули еще три человечка и
уставились на Браффа. Осмотр длился несколько минут. Раздражение Браффа росло.
   - Ладно, - сказал он, - достаточно. Скажите хоть что-нибудь. Сделайте хоть
что-нибудь.
   - Оно говорит! - недоверчиво воскликнули все трое. - Оно живое! - Они
прижались друг к другу носами и быстро забормотали: - СамоеизумительноеДагон
онговоритРиммонможетбытьживойчеловекДолжнабытькакая-топричинадлятогоСаммузесли
тытакдумаешьноянемогуназватьее.
   Затем они замолчали.
   Снова поглядели на него.
   - Узнаем, как оно попало сюда, - сказал один.
   - Нет, узнаем, что это. Животное? Растение? Минерал?
   - Узнаем, откуда оно, - сказал третий.
   - Нужно поосторожнее с незнакомцами, знаете ли.
   - Почему? Мы же абсолютно неуязвимы.
   - Ты так думаешь? А как насчет визита ангела Азраэля?
   - Ты имеешь в виду ан...
   - Молчи! Молчи!
   Свирепый спор прервался, когда Брафф нетерпеливо постучал носком ботинка.
Очевидно, они пришли к решению. Номер 1 колдовски нацелил обвиняющий палец на
Браффа и спросил:
   - Что ты здесь делаешь?
   - Сначала скажите, где я, - огрызнулся Брафф.
   Человечек повернулся к братьям Саммузу, Дагону и Риммону.
   - Оно хочет знать, где оно, - ухмыльнулся он.
   - Ну, и скажи ему, Белиал.
   - Продолжай, Белиал. Так можно торчать тут вечность.
   - Слушайте, вы! - повернулся Белиал к Браффу. - Это Центральная
Администрация, Центр Управления Вселенной. Белиал, Риммон, Дагон и Саммуз - управляющие,
действующие от имени Его Верховенства.
   - Это Сатана?
   - Не фамильярничайте.
   - Я пришел сюда встретиться с Сатаной.
   - Он хочет встретиться с лордом Люцифером! - ужаснулись они. Затем Дагон
подтолкнул остальных острыми локотками и с проницательным видом приложил палец
к носу.
   - Шпион! - произнес он и для ясности указал наверх.
   - Молчи, Дагон! Молчи!
   - Нужно узнать, что происходит, - сказал Белиал, листая страницы гигантского
гроссбуха. - Он определенно не принадлежит здешним местам. Он не доставлен по
расписанию на... - Он перевернул песочные часы, приведя в ярость паука.... - на
шесть часов. Он не мертвый, потому что не воняет. Он не живой, потому
что призывают только мертвых. Вопрос: что он и что нам делать с ним?
   - Гадание. Совершенно безошибочное гадание, - подсказал Саммуз.
   - Ты прав, Саммуз.
   - Великий ум у этого Саммуза!
   Белиал перевел взгляд на Браффа.
   - Имя?
   - Кристиан Брафф.
   - Он сказал имя! Он сказал!
   - Давайте попробуем Нумерологию, - сказал Дагон. - К - одиннадцатая буква, Р - семнадцатая,
И - десятая и так далее. Правильно, Белиал, пишется так же, как
говорится. Возьмем общую сумму. Удвоим и прибавим десять. Разделим на два с
половиной, затем вычтем оригинал...
   Они считали, прибавляли, делили и вычитали. Царапали перьями по пергаменту,
сопели носами. Наконец, Белиал взял свои записи и недоверчиво уставился в них.
Все тоже бросились их рассматривать. Потом, как один, они пожали плечами и
порвали расчеты.
   - Ничего не понимаю, - пожаловался Риммон. - Мы же всегда получали пять..
   - Ерунда! - Белиал вперил в Браффа суровый взгляд. - Слушай, ты! Когда
родился?
   - Восемнадцатого декабря девятьсот тринадцатого года.
   - Время?
   - Одиннадцать пятнадцать утра.
   - Звездные карты! - рявкнул Саммуз. - Астрология никогда не ошибается!
   Брафф вздрогнул от поднявшихся облаков пыли, когда они начали рыться на
полках, вытащили громадные пергаментные листы, которые в развернутом виде были
с оконные занавески. На сей раз прошло пятнадцать минут, прежде чем они
вычислили результаты, которые снова тщательно проверили и порвали.
   - Странно, - сказал Риммон.
   - И почему они всегда рождаются под Знаком Дельфина? - задумчиво произнес
Дагон.
   - Может, это дельфин? Это объяснило бы все.
   - Лучше возьмем его в лабораторию на исследования. Он же сам будет
жаловаться, если мы оплошаем.
   Они нависли над кафедрой и приглашающе закивали. Брафф фыркнул и
повиновался. Он обошел кафедру и оказался перед маленькой дверью, обрамленной
книгами. Четыре коротышки Администраторы Центра столпились вокруг него. Он был
намного выше, они едва достигали ему пояса.
   Брафф вошел в адскую лабораторию. Это было круглое помещение с низким
потолком, кафельными стенами и полом, со шкафами и полками, уставленными
стеклянными изделиями, алхимическими атрибутами, книгами, костями и бутылками
без единого ярлыка. Посредине лежал большой плоский жернов. Отверстие для оси
выглядело обожженным, но над ним не было никакого дымохода.
   Белиал полез в угол, выбросил оттуда зонтики, железные клейма и подобный
хлам, потом вылез с полными руками сухих поленьев.
   - Огненный алтарь, - сказал он и споткнулся. Поленья разлетелись. Брафф
наконился, чтобы помочь ему собрать дрова.
   - Гадание! - пронзительно выкрикнул Риммон, вытащил из коробки сверкающую
ящерицу и начал черкать на ее спине куском древесного угля, записывая порядок,
в каком Брафф подбирал поленья для огненного алтаря.
   - Где у нас восток? - спросил Риммон, ползая за ящерицей, которая была
склонна удалиться по своим делам. Саммуз указал вниз. Риммон коротко кивнул в
знак благодарности и начал производить сложные вычисления на спине ящерицы.
Постепенно рука его двигалась все медленнее. К тому времени, как Брафф сложил
дрова на алтарь, Риммон держал ящерицу за хвост, проверяя свои записи. Наконец,
он встал и запихал ящерицу под поленья. Их тут же охватило пламя.
   - Саламандра, - сказал Риммон. - Неплохо, а?
   Дагон воодушевился.
   - Пирология! - Он подбежал к огню, сунул нос чуть ли не в самое пламя и
запел: - Алеф, бет, гиммел, далес, он, вау, зайин, чес...
   Белиал нервно заерзал и пробормотал Саммузу:
   - Когда он проделывал это в прошлый раз, то заснул.
   - Это еврейский, - ответил Саммуз, словно это все объясняло.
   Песнопение постепенно замерло и Дагон, с плотно закрытыми глазами, скользнул
в самый огонь.
   - Ну вот, опять! - воскликнул Белиал.
   Они вытащили Дагона из огня, похлопали по лицу, чтобы погасить усы. Саммуз
втянул носом запах паленых волос, затем указал на плавающий над головами дым.
   - Дымология, - сказал он. - Она не подведет. Мы узнаем, что он такое.
   Все четверо взялись за руки и запрыгали вокруг облака дыма, раздувая его,
вытянув губы трубочками. Постепенно дым исчез. Саммуз выглядел угрюмым.
   - Она все-таки подвела, - пробормотал он.
   - Только потому, что он не присоединился.
   Они сердито уставились на Браффа.
   - Ты! Обманщик!
   - Вовсе нет, - ответил ББрафф. - Я ничего не скрываю. Конечно, я не верю в
практические результаты того, что здесь происходило, но это неважно. Я
располагаю всем временем в мире.
   - Неважно? Ты хочешь сказать, что не веришь?..
   - Ну, никто не заставит меня поверить, что такие клоуны имеют что-то общее с
истиной... Тем более с Его Верховенством Сатаной.
   - Слушай, осел, мы и есть Сатана! - Затем они понизили голоса и добавили
явно для невидимых ушей: - Так сказать... без обиды... временно исполняющие
обязанности... - К ним вернулось негодование. - Но мы в силах понять тебя. Мы
тебя раскусим. Мы сорвем завесу, разрушим печать, стащим с тебя маску,
проделаем все известные гадания... Принесите железо!
   Дагон загремел тачкой, наполненной кусками железа, грубо напоминающими по
форме рыбу.
   - Это гадание никогда не подводит, - сказал он Браффу. - Возьми карпа...
любого.
   Брафф взял наугад железную рыбу. Дагон раздраженно выхватил ее и сунул в
крошечный тигель. Тигель он поставил на огонь, и Саммуз звонил в колокольчик,
пока железо не раскалилось добела.
   - Это не может подвести, - пыхтел Дагон. - Феррология никогда еще не
подводила...
   Брафф не знал, чего ждали все четверо. Наконец, они разочарованно
вздохнули.
   - Подвела? - с усмешкой спросил Брафф.
   - Давайте попробуем Плюмбологию, - предложил Белиал.
   Остальные кивнули и бросили раскаленное железо в горшок со свинцом. Железо
зашипело и задымилось, словно его бросили в воду. Свинец расплавился. Белиал
поднял горшок и стал лить серебристую жидкость на пол. Брафф отскочил, уберегая
ноги от брызг.
   - Ми-ми-ми-и-и-и... - запел Белиал, но не успел начать свое заклинание, как
раздался треск, словно пистолетный выстрел. Одна из кафельных плиток пола
раскололась. Расплавленный свиней с шипением исчез, а из дыры внезапно забил
фонтан воды.
   - Опять прохудились трубы, - проворчал Белиал.
   - Феноменально! - завопил Дагон, с благоговейным видом подошел к фонтану,
опустился на колени и зажужжал: - Алиф, ба, та, за, джим, ха, ка, дал... - Через
тридцать секунд глаза его закрылись и он упал в воду.
   - Это арабский, - объяснил Саммуз. - Давайте просушим его, иначе он поймает
насморк.
   Саммуз и Белиал подхватили Дагона под руки и подтащили к огненному алтарю.
Они несколько раз провели его вокруг и были готовы остановиться, когда Дагон
внезапно произнес:
   - Не останавливайте меня. Гирология...
   - Но ты перебрал все алфавиты, - возразил Саммуз.
   - Нет, остался еще греческий. Кружитесь, кружитесь... Альфа, бета, гамма,
дельта... Ой!
   - Нет, следующий эпсилон, - подсказал Саммуз и тут же воскликнул: - Ой!
   Брафф повернулся посмотреть, от чего они ойкают.
   В лабораторию входила девушка. Она была невысокая, рыжеволосая и
восхитительно стройная. Рыжие волосы были завязаны сзади греческим узлом. Она
несла на лице выразительное раздражение, ярость - и ничего, кроме...
   - Ой! - пробормотал Брафф.
   - Вот! - выкрикнула она. - Опять! Сколько раз... - Голос ее прервался, она
подбежала к стене, схватила громадную стеклянную реторту и метко запустила ее в
коротышек.
   - Сколько раз я буду повторять, - сказала она, когда реторта разлетелась, - чтобы
вы прекратили заниматься этой чепухой, не то я доложу о вас?!
   Белиал, пытаясь остановить кровь из пореза на щеке, невинно улыбнулся.
   - Ну, Астарта, ты же не скажешь Ему, верно?
   - Я не буду молчать, раз вы уничтожаете мой потолок и льете черт знает что в
мои аппартаменты! Сначала расплавленный свинец, потом вода!.. Пропали четыре
недели работы! Уничтожен мой мератоновый стол! - Она изогнулась и
продемонстрировала красный рубец, тянущийся по спине от плеча. - Уничтожено
двадцать дюймов кожи!
   - Мы оплатим ремонт, Астарта!
   - А кто оплатит боль?
   - Лучше всего таниновая кислота, - серьезно посоветовал Брафф. - Заварите
очень крепкий чай и сделайте примочку. Хорошо снимает боль.
   Рыжая головка повернулась, Астарта уставилась на Браффа бесподобными
зелеными глазами.
   - Кто это?
   - М-мы не знаем, - заикаясь, произнес Белиал. - Он только что появился здесь
и... Поэтому мы... Может быть, это дельфин...
   Брафф шагнул вперед и взял девушку за руку.
   - Я человек. Живой. Послан сюда одним из ваших коллег... не знаю его имени.
Меня зовут Брафф, Кристиан Брафф.
   Ее рука была холодная и твердая.
   - Это, должно быть... Неважно. Меня зовут Астарта. Я тоже христианка.
   - В команде Сатаны христиане? - удивился Брафф.
   - Некоторые. Почему бы и нет? Мы все были до Падения...
   Ответить на это было нечего.
   - Здесь есть какое-нибудь место, куда мы могли бы уйти от этих недотеп? - спросил
Брафф.
   - Есть мои аппартаменты.
   - Обожаю аппартаменты!
   Он, также, уже обожал Астарту, более, чем обожал. Она привела его в свою
квартиру этажом ниже, очень большую, очень впечатляющую, смела со стула бумаги
и предложила ему сесть. Сама же разлеглась перед обломками своего стола и,
бросив свирепый взгляд на потолок, попросила рассказать его историю. Слушала
она очень внимательно.
   - Необычайно, - сказала она, когда он закончил. - Ты хочешь встретиться с
Сатаной, Владыкой противомира... Ну, здесь именно ад, а Он - Сатана. Ты попал
по назначению.
   Брафф был сбит с толку.
   - Ад? Инферно Данте? Огонь, раскаленные угли и тому подобное?
   Астарта покачала головой.
   - Это всего лишь воображение поэта. Реальные мучения - по Фрейду. Можешь
обсудить это с Алигьере, когда встретишься с ним. - Она торжественно улыбнулась
Браффу. - Но это приводит нас кое к чему насущному. Ты ведь не мертвый? Иногда
они забывают...
   Брафф кивнул.
   - Гм... - Она заинтересованно поглядела на него. - На вид ты интересный.
Никогда не имела дело ни с кем живым... Ты точно живой?
   - Абсолютно точно.
   - И что у тебя за дело к Папаше Сатане?
   - Истина, - сказал Брафф. - Я хочу знать правду обо всем, и безымянное
Существо послало меня сюда. Почему официальный поставщик истины Папаша Сатана, а
не... - Он замялся.
   - Можешь произносить это имя, Кристиан....
   - а не Бог на Небесах, я не знаю. Но для меня истина ценна тем, что
поможет развеять проклятую тоску, мучившую меня. Для этого я и хочу встретиться
с Ним.
   Астарта побарабанила полированными ногтями по обломкам стола и улыбнулась.
   - Это, - сказала она, - просто восхитительно. - Она поднялась, открыла дверь
и показала на заполненный туманом коридор. - Иди прямо, - сказала она Браффу, - затем
первый поворот налево. Держись стены и не промахнешься.
   - Я еще увижу вас? - спросил он, вставая.
   - Увидишь, - рассмеялась Астарта.
   Это, подумал Брафф, осторожно продвигаясь сквозь желтую мглу, все слишком
нелепо. Вы проходите огненную завесу в поисках Цидатели Истины. Вас встречают
четыре абсурдных колдуна и рыжеволосая богиня. Затем вы идете заполненным
туманом коридором прямо и налево для встречи с Тем, Кто Знает Всё.
   А как моя тоска по недостижимому? Что же это за истина, что сметет ее прочь?
И ни торжественности, ни божественности, ни авторитета, который можно уважать.
К чему эта низкопробная комедия, сатурналийский фарс, который является Адом?
   Он свернул налево и пошел дальше. Короткий коридор закончился дверьми,
обитыми зеленым сукном. Чуть ли не робко Брафф толкнул их и, к своему
громадному облегчению, оказался на каменном мосту. Похоже на мост Вздохов,
подумал он. Позади был огромный фасад здания, которое он только что покинул.
Стена из каменных блоков тянулась вправо и влево, вверх и вниз, насколько
хватало глаз. А впереди было маленькое строение, формой напоминающее шар.
   Он быстро прошел по мосту. От окружающего тумана его уже стало подташнивать.
Он на секунду остановился, чтобы набраться смелости перед вторыми затянутыми
сукном дверями, затем попытался принять веселый вид и толкнул их. Лучше уж
предстать перед Сатаной беспечным, сказал он себе, поскольку достоинство в Аду
безумно.
   Гигантское помещение, нечто вроде картотеки. И снова Брафф испытал
облегчение, что пугающая встреча немного откладывается. Помещение было круглым,
как планетарий, и загроможденным огромной странной машиной, такой большой, что
Брафф не мог поверить своим глазам. Перед ее клавиатурой высилось пять этажей
лесов, по которым сновал маленький сухонький клерк в очках-бинокулярах,
молниеносно нажимавший на клавиши.
   Больше в качестве оправдания перед собой за оттягивание встречи с Папашей
Сатаной, Брафф остановился понаблюдать за сопящим клерком, суетящимся у своих
клавиш, нажимающим их так быстро, что они трещали, как сотня лодочных моторов.
Этот маленький старикашка, подумал Брафф, трудится над подсчетами суммы грехов,
смертей и всякой такой статистики. Он и сам выглядит суммой самого себя.
   - Эй, там! - сказал Брафф вслух.
   - Что? - без запинки ответил клерк. Голос у него был еще суше, чем кожа.
   - Не могут ли ваши подсчеты подождать секунду?
   - Простите, не могут.
   - Остановитесь на минутку! - заорал Брафф. - Я хочу видеть вашего босса!
   Клерк замер и обернулся, поправляя бинокулярные очки.
   - Благодарю вас, - сказал Брафф. - Теперь послушайте. Я хочу видеть Его
Черное Величество Папашу Сатану. Астарта сказала...
   - Это я, - произнес старичок.
   У Браффа сперло дыхание.
   На неуловимое мгновение по лицу старичка скользнула улыбка.
   - Да, это я, сын мой. Я Сатана.
   И вопреки всему своему живому воображению, Брафф поверил. Он опустился на
ступени, ведущие к лесам. Сатана тихонько хихикнул и тронул сцепление странной
гигантской машины. Загудели дополнительные механизмы и клавиши машины с тихим
кудахтаньем защелкали автоматически.
   Его Дьявольское Величество спустился по лестнице и сел рядом с Браффом. Он
достал излохмаченный шелковый платок и стал протирать очки. Он был всего лишь
приятным старичком, дружелюбно сидящим рядом с незнакомцем, готовый болтать с
ним о чем угодно.
   - Что у тебя за дело, сын мой? - спросил он, наконец.
   - Н-ну, Ваше Высочество, - начал Брафф.
   - Можешь звать меня Отче, мой мальчик.
   - Но почему? Я имею в виду... - Брафф в замешательстве замолчал.
   - Я полагаю, тебя немного беспокоят эти небесно-адские дела, да?
   Брафф кивнул.
   Сатана вздохнул и покачал головой.
   - Не знаю, что с этим и делать, - сказал он. - Фактически, сын мой, это одно
и то же. Естественно, я поддерживаю впечатлоение, что есть два разных места,
чтобы сохранять у людей определенные иллюзии. Но истина в том, что это не так.
Я являюсь всем, сын мой: Бог и Сатана, или Официальный Координатор, или
Природа - называй, как хочешь.
   С нахлынувшим добрым чувством к этому дружелюбному старичку, Брафф сказал:
   - Я бы назвал вас прекрасным старым человеком. Я был бы счастлив называть
вас Отче.
   - Очень приятно, сын мой. Рад, что вы чувствуете это. Вы, конечно,
понимаете, что мы никому не можем позволить увидеть меня таким. Может
возникнуть неуважение. Но с вами другое дело. Особое.
   - Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
   - Бог должен быть эффективным. Бог должен вселять в людей испуг, понимаешь?
Бога должны уважать. Нельзя вести дела без уважения.
   - Понимаю, сэр.
   - Бог должен быть эффективным. Нельзя же жить всю жизнь, все долгие дни, все
долгие годы, всю долгую вечность без эффективности. Но эффективности не бывает
без уважения.
   - Совершенно верно, сэр, - сказал Брафф, но в нем росла отвратительная
неопределенность. Это был приятный, но очень болтливый, несвязно бормочущий
старичок. Его Сатанинское Величество был скучным созданием, совсем не таким
умным, как Кристиан Брафф.
   - Я всегда говорю, - продолжал старичок, задумчиво потирая колено, - что
любовь, поклонение и все такое... всегда можно получить их. Они прекрасны, но в
ответ я всегда должен быть эффективным... Ну, а теперь, сын мой, что у тебя за
дело?
   Посредственность, с горечью подумал Брафф. Вслух он сказал:
   - Истина, Отче Сатана. Я ищу истину.
   - И что ты собираешься делать с истиной, Кристиан?
   - Я только хочу знать ее, Отче Сатана. Я ищу ее. Я хочу знать, почему мы
есть, почему мы живем, почему мучаемся. Я хочу знать все это.
   - Ну, тогда, - хихикнул старичок, - ты на правильном пути, сын мой. Да, сэр,
на совершенно правильном пути.
   - Вы можете сказать мне, Отче Сатана?
   - Минутку, Кристиан, минутку. Что ты хочешь знать в первую очередь?
   - Что внутри нас заставляет искать недостижимое? Что это за силы, которые
влекут и не дают нам покоя? Что у меня за личность, которая не дает мне отдыха,
которая точит меня сомнениями, а когда решение найдено, начинает терзать
по-новой? Что все это?
   - Вот, - сказал Сатана, показывая на свою странную машину, - вот эта
штуковина. Она работает всегда.
   - Вот эта?
   - Ага.
   - Всегда работает?
   - Пока работаю я, а я работаю непрестанно. - Старичок снова хихикнул, затем
протянул бинокуляр. - Ты необычный мальчик, Кристиан. Ты нанес визит Папаше
Сатане... живым. Я окажу тебе любезность. Держи.
   Удивленный Брафф принял бинокуляр.
   - Надень, - сказал старичок, - и увидишь сам.
   И затем удивление смешалось. Когда Брафф надел очки, он оказался глядящим
глазами вселенной на всю вселенную. Странное устройство больше не было машиной
для подсчета общей суммы со сложениями и вычитаниями. Это был огромный комплекс
поперечин для марионеток, к которым тянулись бесчисленные, сверкающие серебром
нити.
   И всевидящими глазами через очки Папаши Сатаны Брафф увидел, что каждая
нить тянется к загривку существа, и каждое живое существо пляшет танец жизни по
приказу машины Сатаны. Брафф взобрался на первый этаж лесов и нагнулся к самому
нижнему ряду клавиш. Он нажал одну наугад, и на бледной планете кто-то оголодал
и убил. Нажал вторую - и убийца почувствовал раскаяние. Третью - и убийца забыл
о содеянном. Четвертую - и половина континента исчезла, потому что кто-то
проснулся на пять минут раньше и потянулась цепочка событий, что
аккумулировались в открытие и отвратительное наказание для убийцы.
   Брафф отшатнулся от странной машины и сдвинул очки на лоб. Машина продолжала
кудахтать. Почти рассеянно, без удивления, Брафф заметил, что огромный
хронометр, висящий на вершине купола, отсчитал три месяца.
   Это, подумал Брафф, призрачный ответ, жестокий ответ, и Существо в убежище
было право. Истина - это ад. Мы марионетки. Мы немногим лучше, чем мертвые
куклы на ниточках, притворяющиеся живыми. Наверху старичок, приятный, но не
очень-то умный, нажимает клавиши, а внизу мы называем это свободой воли,
судьбой, кармой, эволюцией, природой - тысячами фальшивых названий. Это
грустное открытие. Почему истина должна быть такой дрянной?
   Он глянул вниз. Старый Папаша Сатана все еще сидел на ступеньках, голова его
слегка склонилась на бок, глаза были полузакрыты и он тихонько бормотал о
работе и отдыхе, которого всегда недостаточно.
   - Отче Сатана...
   Старичок слегка вздрогнул.
   - Да, мой мальчик?
   - Это правда? Все мы пляшем по нажатию ваших клавиш?
   - Все, мой мальчик, все... - Он сделал долгий зевок. - Все вы думаете, что
свободны, Кристиан, но все танцуете под мою игру.
   - Тогда, Отче, скажите мне одну вещь... совсем маленькую штуку. В одном
уголке вашей небесной империи, на крошечной планете, незаметной точке, которую
мы называем Землей...
   - Земля?.. Земля?.. Не припомню так сразу, но могу поискать...
   - Нет, не утруждайтесь, сэр. Она есть. Я знаю это, потому что пришел оттуда.
Окажите мне любезность: порвите нити, что тянутся к ней. Дайте Земле свободу.
   - Ты добрый мальчик, Кристиан, но глупый. Ты должен бы знать, что я не могу
этого сделать.
   - Во всем вашем царствии, - умолял Брафф, - столько душ, что и счесть
невозможно. У вас столько солнц и планет, что ничем не измерить. Наверняка,
одна крошечная пылинка... для вас, владеющего столь многим, не играет роли...
   - Нет, мой мальчик, это невозможно. Извини уж.
   - Вы, единственный знающий свободу... Неужели вы откажете в ней немногим
другим?
   Но Управляющий Всем задремал.
   Брафф снова надвинул очки на глаза. Тогда пусть он спит, пока Брафф - врио
Сатаны - работает. О, мы отплатим за это разочарование. У нас будет
головокружительная возможность писать романы во плоти и крови. И возможно, если
мы сумеем найти нить, тянущуюся к моей шее, и отыскать нужную клавишу, мы
сумеем что-нибудь сделать, чтобы освободить Кристиана Браффа. Да, это вызов
недостижимому, которое может быть достигнуто и ведет к новому вызову.
   Он быстро оглянулся через плечо посмотреть, не проснулся ли Папаша Сатана.
Нет, спит. Брафф замер, пригвожденный к месту, пока глаза его изучали сложное
Управление Всем. Его взгляд метался вверх, вниз и снова вверх. И вдруг
затряслись пальцы, затем руки, потом все тело забила неуправляемая дрожь.
Впервые в жизни он засмеялся. Это был гениальный смех, не тот смех, который он
часто подделывал в прошлом. Взрывы хохота неслись под куполом помещения и
многократным эхом отражались от него.
   Папаша Сатана вздрогнул, проснулся и закричал:
   - Кристиан! Что с тобой, мой мальчик?
   Смех от крушения планов? Смех облегчения? Адский смех? Брафф не мог выдавить
ни слова, так был потрясен видом серебряной нити, ведущей к загривку Сатаны и
превращающей его тоже в марионетку... Нити, что тянулась, тянулась и тянулась
на громадную высоту к другой, еще более огромной машине, управляемой другой,
еще более огромной марионеткой, скрытой в неизвестных просторах космоса...
   Да будь благословен неизвестный космос!

   5

   "В начале всего была тьма. Не было ни земли, ни моря, ни неба, ни кружащихся
звезд. Было ничто. Затем пришел Ялдаваоф и оторвал свет от тьмы. И тьму Он
собрал и превратил в ночь и небеса. И свет Он собрал и превратил в солнце и
звезды. Затем из плоти Своей плоти и из крови Своей крови создал Ялдаваоф Землю
и всех существ на ней.
   Но дети Ялдаваофа были новые, зеленые для жизни и необученные, и раса не
рожала плоды. И когда дети Ялдаваофа уменьшились в численности, закричали они
Господу своему: "Удели нам взгляд, Великий Боже, чтобы узнали мы, как плодиться
и размножаться! Удели нам внимание, Господи, чтобы Твоя добрая и могучая раса
не погибла на земле Твоей!"
   И так стало! Ялдаваоф отвратил лик Свой от назойливых людей и были они
раздраженные в сердце и, грешные, думали, что Господь их оставил их. И стали
пути их путями зла, пока не пришел провозвестник, чье имя Маарт. И собрал Маарт
детей Ялдаваофа вокруг себя и сказал им так: "Зло твой путь, о народ Ялдаваофа,
несомненно, Бога твоего. Для того ли явил Он тебе знамение?"
   И сказали они тогда: "Где это знамение?"
   И пошел Маарт на высокую гору, и было с ним великое число людей. Девять дней
и девять ночей шли они на вершину горы Синар. И у гребня горы Синар было им
знамение, и упали они на колени, крича: "Великий Боже! Велики слова Твои!"
   И так стало! И воспылала пред ними огненная завеса.
   КНИГА МААРТА; Х111: 29 - 37".

   Через завесу к реальности? Нет смысла пытаться собраться с мыслями. Я не
могу, это так мучительно для меня - собраться с мыслями. Разве я могу, когда я
ничего не чувствую, когда ничего не трогает меня - взять то или это, выпить
кофе или чай, купить черное платье или серебристое, жениться на лорде Бакли или
сожительствовать с Фредди Визертоном. Позволить Финчли заниматься со мной
любовью или прервать с ним отношения. Нет... бессмысленно и пробовать.
   Как сияет завеса в дверном проеме! Точно радуга. Вот идет Сидра. Прошла
через нее, словно там ничего нет. Кажется, без всякого вреда. Это хорошо. Бог
знает, я могу вытерпеть все, что угодно, кроме боли. Никого не осталось, кроме
Боба и меня... И он, вроде бы, не торопится. Нет, еще Крис прячется в органной
нише. Полагаю, теперь мой черед. Что бы там ни было, но я не могу стоять здесь
вечно... Где?
   Нигде.
   Да, точно, нигде.
   В моем мире не было места для меня, именно для меня. Мир ничего не хотел от
меня, кроме моей красоты, а что внутри - им плевать. Я хочу быть полезной. Я
хочу принадлежать. Возможно, если я буду принадлежать... если в жизни окажется
для меня цель, растает лед в моем сердце. Я могу столько узнать, почувствовать,
стольким могу насладиться. Даже научиться влюбляться.
   Да, я иду в никуда.
   Пусть будет новая реальность, что нуждается во мне, хочет меня, может меня
использовать... Пусть эта реальность сама примет решение и призовет меня к
себе. Если я начну выбирать, то знаю, что выберу опять не то. А вдруг я не
нуждаюсь ни в чем и, пройдя через горящую завесу, буду вечно в черной пустоте
космоса?.. Уж лучше пусть выберут меня. Что я еще могу сделать?
   Возьмите меня, кто хочет и нуждается во мне!
   Как холодна завеса... как брызги холодной воды на коже...

   "И пока люди молились на коленях, громко закричал Маарт: "Встаньте, дети
Ялдаваофа, встаньте и смотрите!"
   И встали они, и замерли, и тряслись. И вышло из огненной завесы чудище, чей
вид заледенил сердца всех. Высотой в восемь кубитов, шло оно вперед, и кожа его
была белой и розовой. И волосы на его голове были желтыми, а тело длинным и
искривленным, как больное дерево. И все оно было покрыто свободными складками
белого меха.
   КНИГА МААРТА; Х111: 38 - 39".

   Боже милостивый!
   Неужели это та реальность, что призвала меня? Та реальность, что нуждается
во мне?
   Это солнце... так высоко... с бело-голубым злобным глазом... как у этого
итаьянского артиста... как его?.. Высокие горы. Они выглядят кучами грязи и
отбросов... Долины внизу - как гноящиеся раны... Ужасная вонь. Кругом гнилье и
развалины.
   А существа, толпящиеся вокруг... Словно обезьяны, сделанные из угля. Не
животные. Не люди. Словно человек сделал животное не слишком хорошо... Или
животное сделало людей еще хуже. У них знакомый вид. Пейзаж тоже выглядит
знакомым. Где-то я уже видела это. Когда-то я уже была здесь. Может быть, в
грезах о смерти?.. Возможно.
   Это реальность смерти, и она хочет меня? Нуждается во мне?

   "И снова толпа закричала: "Славен будь Ялдаваоф!" И при звуках святого имени
чудище повернулось к огненной завесе. Но завеса исчезла!
   КНИГА МААРТА; Х111: 40".

   Не уйти?
   Отсюда нет пути?
   Не вернуться к здравомыслию?
   Но завеса была позади меня секунду назад. Не убежать. Слушать звуки, которые
они издают - визг свиней. Неужели они думают, что поклоняются мне? Нет, это не
может быть реальностью! Нет такой ужасной реальности. Призрачное видение... как
то, что мы разыграли перед леди Саттон. Я нахожусь в убежище. Роберт Пил
разработал хитрый трюк, чем-то опоил нас... тайком. Я лежу на диване, вижу
галлюцинации и страдаю. Скоро я очнусь. Или преданный Диг разбудит меня...
прежде чем подойдут эти страшилища.
   Я должна очнуться!

   "С громкими криками чудище побежало через толпу. И пробежало оно мимо всех
людей и понеслось вниз по склону горы. И хриплые крики его усиливали страх, и в
криках этих билась гулкая медь.
   И когда вбежало оно под нависшие ветви горных деревьев, дети Ялдаваофа вновь
закричали в страхе, потому что чудище ужасным образом теряло белый мех свой за
собой. И клочки его шкуры повисли на ветках. И чудище мчалось все быстрее,
отвратительное бело-розовое предупреждение всем, забывшим Закон.
   КНИГА МААРТА; Х111: 41 - 43".

   Быстрей! Быстрей! Пробежать через толпу, пока они не коснулись меня своими
мерзкими лапами. Если это кошмар, бег поможет очнуться. Если это реальность...
Но это не может быть реальностью! Так жестоко поступить со мной! Нет! Или боги
завидуютя моей красоте? Нет, боги никогда не завидуют. Они - мужчины!
   Мое платье...
   Вперед!
   Нет времени возвращаться. Лучше бежать голой... Я слышу их вой... их дикие
вопли позади. Вниз! Вниз! Быстрей вниз по склону горы. Эта гнилая земля...
Воняет. Прилипает.
   О, боже! Они гонятся за мной.
   Они не поклоняются...
   Почему я не могу очнуться?
   Дыхание... режет горло, как ножом.
   Приближаются... Я слышу их. Все ближе, ближе и ближе!
   ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ОЧНУТЬСЯ?

   "И громко закричал Маарт: "Поймайте это чудище, посланное вам Господом
Ялдаваофом!"
   И тогда воспрянул народ смелостью и разогнул поясницу. С дубинками и камнями
побежали все за чудищем вниз по склону горы Синар, с великим страхом, но
распевая имя Господне.
   И в поле резко бросили камень и уронили на колени чудище, все еще кричащее
ужасным, нагоняющим страх голосом. Затем сильные воины ударили его много раз
дубинками, пока крики не прекратились, и замерло чудище. И из неподвижного тела
вышла ядовитая красная вода, от которой затошнило всех, кто видел ее.
   И отнесли чудище в Высокий Храм Ялдаваофа, и поместили в клетку пред
алтарем, и там оно снова закричало, оскверняя святые стены. И Верховные Жрецы
пришли в беспокойство и сказали: "Что за дьявол предложил поместить его пред
очами Ялдаваофа, Господа Бога нашего?"
   КНИГА МААРТА; Х111: 44 - 47".

   Больно...
   Все тело горит, как ошпаренное.
   Невозможно шевельнуться.
   Никакой сон не тянется так долго... Значит, это реальность. Это реальность?
Реальность. А я? Тоже реальна. Чужая в реальности грязи и мучений. За что? За
что? За что?!
   Все мысли смешались. Путаница. Толчея.
   Это мука, и где-то... в каком-то месте... я уже слышала это слово - мука.
Оно приятно звучит. Мучение? Нет, мука лучше. Звучит, как мадригал. Как
название лодки. Как титул принца. Принц Мука. Принц Мучение? Красотка и
принц...
   В голове все так перепуталось. Яркий свет и оглушительные звуки, которые
доходят до меня, но не имеют смысла.
   В одно прекрасное время красотка мучила человека... Так говорят... Вернее,
говорили.
   Имя этого человека?
   Принц Мучение? Нет, Финчли! Да, Дигби Финчли.
   Дигби Финчли, говорят они, - говорили - любил ледяную богиню по имени Феона
Дубидат.
   Розовую ледяную богиню.
   Где она теперь?

   "И пока чудище угрожающе стенало пред алтарем, синедрион Жрецов держал
совет, и сказал советник по имени Маарт: "О, Жрецы Ялдаваофа, поднимите голоса
свои во славу Господа нашего, потому что Он был разгневан и отвратил от нас лик
Свой. И так стало! И жертва была дана нам, дабы могли мы умилостивить Его и
помириться с Ним".
   И тогда заговорил Верховный Жрец и сказал: "Как так, Маарт? Где же сказано,
что это жертва для нашего Господа?"
   И ответил Маарт: "Да, это чудище из огня, и Ялдаваоф послал его нам чрез
огненную дыру, и оно пришло".
   И спросил Верховный Жрец: "Но прилично ли такое жертвоприношение во славу
нашего Господа?"
   И ответил Маарт: "Все сущее от Ялдаваофа. Следовательно, все существа
прилично приносить Ему в жертву. Может быть, чрез появление этого чудища
Ялдаваоф послал нам знамение, что Его народ не может исчезнуть с лика земли.
Чудище должно быть пожертвовано".
   И согласился синедрион, поскольку боялись Жрецы, как бы не осталось больше
детей Господа.
   КНИГА МААРТА; Х111: 48 - 54".

   Вижу глупые пляски обезьян.
   Они кружат, кружат и кружат.
   И рычат.
   Словно что-то пытаются сказать.
   Словно пытаются...
   Хоть бы перестало звенеть в голове. Как в те дни, когда Диг много работал, а
я принимала восточные позы и находилась в них часами с минутными перерывами.
Один раз закружилась голова, в ней зазвенело и я упала с возвышения. Диг
подбежал ко мне с большими, полными слез глазами.
   Мужчины не плачут, но я видела его слезы, потому что он любил меня, и я
хотела любить его или кого-то, но тогда я в этом не нуждалась. Я не нуждалась
ни в чем, кроме поисков себя. Кроме охоты за этим сокровищем... И теперь я
нашла. Это мое. Теперь у меня есть нужда и боль, и глубоко внутри одиночество и
тоска по Дигу, его большим печальным глазам. Хочу смотреть на него во все глаза
и бояться, что исчезнут чары и танцы вокруг меня.
   Танцы. Танцы. Танцы...
   И стук кулаками по их грудным клеткам, и хрюканье, и снова стук.
   Они зарычали, брызжа слюной, блестевшей на их клыках. И семеро с гнилыми
обрывками одежды на груди промаршировали почти по-королевски, почти как люди.
   Смотрю на глупые танцы обезьян.
   Они кружат, кружат и кружат...

   "Итак, близился великий праздник Ялдаваофа. И в этот день синедрион
раздвинул широкие порталы храма и толпы детей Ялдаваофа вошли в него. И Жрецы
вывели чудище из клетки и подтащили к алтарю. Четыре жреца держали члены его и
разложили чудище на камне алтаря, и чудище изрыгало дьявольские, богохульные
звуки.
   И крикнул тогда провозвестник Маарт: "Разорвем это чудище на куски, дабы
вонь смерти его ублажила ноздри Ялдаваофа!"
   И четыре Жреца, крепкие и святые, наложили сильные руки на члены чудища,
так что борьбу его было удивительно видеть, и свет зла на его отвратительной
шкуре сковал ужасом всех.
   И разжег Маарт огонь алтаря, и огромная дрожь прошла по небесному своду.
   КНИГА МААРТА; Х111: 55 - 59".

   Дигби, приди ко мне!
   Дигби, где бы ты ни был, приди ко мне!
   Дигби, я нуждаюсь в тебе.
   Это я, Феона.
   Феона.
   Твоя ледяная богиня.
   Нет больше льда, Дигби.
   Я больше не могу сохранять здравый рассудок.
   Колеса крутятся все быстрее, быстрее и быстрее...
   Крутятся в моей голове все быстрее, быстрее и быстрее...
   Дигби, приди ко мне.
   Ты мне нужен.
   Принц Мучение.
   Мука...

   "И с ревом раскололись стены храма, и все, кто собрался там, задрожали от
страха, и внутренности их стали, как вода. И все узрели божественного Господа
Ялдаваофа, сошедшего со смоляно-черных небес в храм. Да, к самому алтарю!
   И целую вечность глядел Господь Бог Ялдаваоф на чудище из огня, и Его жертва
корчилась и сыпала проклятиями, но зло было беспомощно в крепкой хватке чистых
жрецов.
   КНИГА МААРТА; Х111: 59 - 60".

   Это последний ужас... последняя мука.
   Чудовище, что спустилось с небес.
   Ужасный обезьяно-человеко-зверь.
   Это последняя шутка! Оно спустилось с небес, как существо из пуха, шелка и
перьев, создание света и радости. Чудовище на крыльях света. Чудовище с
искривленными руками и ногами, с отвратительным телом. Голова
человеко-обезьяны, искаженная, с громаднымии, стеклянными, неподвижными
глазами.
   Глаза? Где я?..
   ЭТИ ГЛАЗА!
   Нет, это не безумие. Не колокольчики в голове. Нет! Я знаю эти глаза - эти
громадные, печальные глаза. Я видела их раньше. Много лет назад. Много минут
назад. В клетке зоопарка? Нет. У рыбы, плавающей в аквариуме? Нет. Большие,
печальные глаза, наполненные беспомощной любовью и обожанием.
   Нет... Пусть лучше я ошибаюсь!
   Эти большие, печальные глаза, готовые заплакать.
   Заплакать, но мужчины не плачут.
   Нет, это не Дигби. Этого не может быть. Пожалуйста!
   Вот где я видела это место, этих животных и этот адский ландшафт - на
картинах Дигби. На этих чудовищных картинах, которые он рисовал. Шутки ради,
говорил он, для развлечения. Хорошенькое развлечение!
   Но почему он выглядит так? Почему он гнилой и ужасный, как все остальные?..
Как его картины?
   Это твоя реальность, Дигби? Это ты позвал меня? Ты нуждаешься во мне,
хочешь меня?..
   Дигби! Диг-диг-диг-кружится-кружится... колокольчик: динь-динь-динь...
   Почему ты не слушаешь меня? Ты слышишь меня? Почему ты глядишь на меня, как
сумасшедший, когда только минуту назад ты расхаживал взад-вперед по убежищу и
первым прошел через огненную завесу, и я восхитилась тобой, потому что мужчина
всегда должен быть смелым, но не мужчиной-обезьяно-животное-чудовищем...

   "И голосом, потрясающим горы, заговорил Господь Ялдаваоф со Своим народом, и
сказал Он: "Теперь славьте Господа, дети мои, потому что послана Королева и
Супруга Богу вашему".
   И закричали люди Ему, как один человек: "Слава Господу нашему Ялдаваофу!" И
склонился Маарт пред ним и взмолился: "Дай знамение детям Твоим, Господь Бог,
что могут они плодиться и размножаться".
   И протянул Господь руки к чудищу и коснулся его. И взял Он чудище из огня
алтаря и из рук чистых жрецов, и смотрел на него. И Зло кричало долго и
вылетело из тела чудища, оставив вместо себя мелодичное пение. И заговорил
Господь с Маартом, и сказал ему: "Я дам вам знамение".
   КНИГА МААРТА; Х111: 60 - 63".

   Дайте мне умереть.
   Дайте мне умереть навсегда.
   Дайте мне не видеть, не слышать и не чувствовать...
   Кого?
   Что?
   Хорошеньких обезьянок, что танцуют и кружат, кружат, кружат так хорошо, так
приятно, так добро, пока большие, печальные глаза смотрят мне в душу, и
дорогой Диг-Диг держит меня на руках, так сильно изменившихся, так чудесно,
приятно, добро покрытых скипидаром, может быть, или охрой, или зеленой желчью,
или умброй, или сепией, или желтым хромом, какие всегда пятнали его пальцы,
когда он делал шаг ко мне, а я...
   Да, любовь все изменила! Как хорошо быть любимой дорогим Дигби. Как тепло и
уютно любить и нуждаться, и хотеть его одного из всех миллионов, и найти его,
такого прекрасного, спустившегося с небес в реальности, подобной замку Саттон,
когда нельзя увидеть убежище, и я действительно знаю, что эти утесы с
хорошенькими обезьянками, прыгающими и смеющимися, и плящущими так забавно, так
забавно, так приятно, так хорошо, так чудесно, так здорово, так...

   "И приняли дети Ялдаваофа знамение Господа в сердца свои. И так стало! И
плодились они и размножались по примеру Господа Бога и Супруги Его в небесах.
   КОНЕЦ КНИГИ МААРТА".

   6

   Пройдя через огненную завесу, Роберт Пил остановился в изумлении. Он еще не
собрался с мыслями. Для него, человека логичного и объективного, это было
удивительное переживание. Впервые за всю жизнь он не мог принять решение. Это
служило доказательством, как глубоко потрясло его Существо в убежище.
   Он стоял, окруженный дымкой огня, мерцающей, как опал, и бывшей гораздо
плотнее любого занавеса. Она отделяла его от всего мира, и он не знал о других,
прошедших через нее, здесь не было никого. Пилу она не казалась прекрасной, но
была интересной. Широкая дисперсия света, заметил он, образует сотни градаций
видимого спектра.
   Пил попытался определить ее род. Со столь малыми имеющимися данными он
решил, что стоит где-то вне времени и пространства или между измерениями.
Очевидно, Существо в убежище поместило их перед матрицей существования, так
что, вступив в завесу, можно двигаться в любом направлении. Завеса была,
более-менее, точкой вращения, через которую они могут пройти в любое
существование в любом пространстве и времени, что снова привело Пила к вопросу
об его собственном выборе.
   Он размышлял и тщательно взвешивал, чем уже владел и что может теперь
получить. Прикидывал, насколько был удовлетворен своей жизнью. У него было
достаточно денег, респектабельная профессия инженера-консультанта, роскошный
дом на Челси-сквере, привлекательная, возбуждающая жена. Отказаться от всего
этого в надежде на неопределенные обещания бог знает кого было бы идиотизмом.
Пил привык никогда ничего не менять без добротной и достаточно веской причины.
   Я не авантюрист по природе, холодно подумал Пил. Авантюризм не по мне.
Романтика не привлекает меня и, подозреваю, что я не знаю ее. Мне нравится
сохранять то, что я имею. Во мне силен собственник, и я не стыжусь этого. Я
хочу сохранить то, что имею. Ничего не изменять. Для меня не существует иного
решения. Пусть другие гоняются за романтикой, а я сохраню свой мир таким, как
он есть. Повторяю: ничего не менять!
   Решение было принято им за одну минуту - необычно долгое время для инженера,
но он попал в необычную ситуацию. Он шагнул вперед, педантичный, лысый,
бородатый сторонник твердой дисциплины, и оказался в подземном коридоре замка
Саттон.
   Прямо к нему бежала маленькая девушка-служанка в синем платье, с подносом в
руках. На подносе была бутылка эля и огромный сэндвич. Услышав шаги Пила, она
подняла взгляд, резко остановилась и выронила поднос.
   - Какого черта? - Пил смешался при виде нее.
   - М-мистер Пил! - пискнула она и вдруг закричала: - Помогите! Помогите!
Убийца!
   Пил похлопал ее по щекам.
   - Замолчи и объясни, что ты делаешь внизу так поздно?
   Девушка застонала и забрызгала слюной. Прежде чем он снова успел отхлопать
по щекам это истеричное создание, на его плечо легла тяжелая рука. Он обернулся
и смутился еще сильнее, когда увидел багровое, мясистое лицо полицейского. Лицо
выражало нетерпение. Пил открыл было рот, но тут же утих. Он понял, что попал в
водоворот неизвестных событий. Нет смысла барахтаться, пока он не определит
направление течения.
   - Минутку, сэр, - сказал полицейский. - Не стоит больше бить девушку, сэр.
   Пил не ответил. Он нуждался в фактах. Девушка и полицейский. Что они делают
здесь, внизу? Полицейский появился у него за спиной. Он прошел через завесу? Но
не было больше огненной завесы, только тяжелая дверь убежища.
   - Если я правильно расслышал, сэр, девушка назвала вас по имени. Не
повторите ли мне его, сэр?
   - Роберт Пил. Я гость леди Саттон. Что все это значит?
   - Мистер Пил! - воскликнул полицейский. - Какая удача! Мне за это дадут
повышение. Я беру вас под стражу, мистер Пил. Вы арестованы.
   - Арестован? Вы сошли с ума, милейший. - Пил отступил и глянул через плечо
полицейского. Дверь убежища была открыта достаточно широко, чтобы он мог кинуть
быстрый взгляд внутрь. Пустое помещение перевернуто вверх дном и выглядело
словно во время весеннего ремонта. В нем никого не было.
   - Должен вас предупредить, что сопротивление бесполезно, мистер Пил...
   Девушка запричитала.
   - Послушайте, - сердито сказал Пил, - какое вы имеете право врываться в
частные владения и шататься тут, арестовывая всех подряд? Кто вы такой?
   - Меня зовут Дженкинс, сэр. Констебль графства Саттон. И я не шатаюсь тут,
сэр.
   - Значит, вы серьезно?
   Полицейский величественно указал на коридор.
   - Пройдемте, сэр. Ведите себя спокойно.
   - Ответьте же мне, идиот! Это что, настоящий арест?
   - Вам лучше знать, - сказал полицейский со зловещим намеком. - Пройдемте со
мной, сэр.
   Пил глянул на него и повиновался. Он давно понял, что когда кто-то
противостоит ему в непонятной ситуации, глупо предпринимать какие-то действия,
пока не появятся дополнительные сведения. Конвоируемый полицейским, он прошел
по коридору, поднялся по каменным ступенькам, сопровождаемый всхлипываниями
идущей за ними служанки. Пока что он знал только две вещи. Во-первых, что-то
где-то случилось. Во-вторых, за дело взялась полиция. Все это, по меньшей мере,
смущало, но он не терял головы. Он гордился тем, что никогда не испытывал
растерянности.
   Когда они вышли из подвала, Пила ожидал еще один сюрприз. Снаружи был яркий
дневной свет. Он взглянул на часы. Четыре часа ночи. Он опустил руку в карман и
заморгал. От неожиданного солнечного света заболели глаза. Прикосновением руки
полицейский направил его в библиотеку. Пил шагнул к скользящей двери и
отодвинул ее.
   Библиотека была высоким, длинным, мрачным помещением с узким балкончиком,
тянущимся под самым готическим потолком. Посредине стоял длинный стол, за
дальним концом которого сидели три фигуры - силуэты на фоне солнечного света,
бьющего из высокого окна. Пил вошел в библиотеку, бросив мимолетный взгляд на
второго полицейского, стоящего на страже у двери, прищурился и попытался
разглядеть лица сидящих.
   Разглядывая их, он услышал восклицания, и удивление его возросло еще больше.
Вот что он понял. Во-первых, эти люди искали его. Во-вторых, он потерял
какое-то время. В-третьих, никто не ожидал найти его в замке Саттон.
Примечание: как ему удалось вернуться? Все это он уловил из удивленных голосов.
Затем его глаза привыкли к свету.
   Одним из троих был угловатый человек с узкой седой головой и морщинистым
лицом. Он показался Пилу знакомым. Вторым был маленький крепыш с нелепыми
хрупкими очками на бульбообразном носу. Третьей была женщина, и снова Пил
удивился, увидев, что это его жена. Сидра была в шотландке и темно-красной
фетровой шляпке.
   Угловатый человек успокоил остальных и сказал:
   - Мистер Пил?
   Пил сохранял полное спокойствие.
   - Да.
   - Я инспектор Росс.
   - Мне так и показалось, что я узнал вас, инспектор. Мы ведь, кажется, уже
встречались?
   - Да, - коротко кивнул Росс и представил коренастого толстячка: - Доктор
Ричардс.
   - Как поживаете, доктор? - Пил повернулся к жене, кивнул и улыбнулся: - Сидра,
а как ты, дорогая?
   - Хорошо, Роберт, - безжизненным голосом ответила она.
   - Боюсь, я немного смущен всем этим, - любезно продолжал Пил. - Кажется,
что-то случилось?
   Достаточно. Его поведение естественно. Осторожно. Не предпринимай ничего,
пока не узнаешь, в чем дело.
   - Случилось, - сказал Росс.
   - Прежде чем мы продолжим, могу я узнать, сколько сейчас времени?
   Росс был захвачен врасплох.
   - Два часа дня.
   - Благодарю вас. - Пил поднес к уху часы, затем опустил руку. - Часы вроде
идут, но я как-то потерял несколько часов. - Он украдкой изучал их лица.
Руководствоваться приходилось исключительно их выражением. Потом он заметил на
столе перед Россом календарь, и это было, как удар под ребра. Он с трудом
сглотнул.
   - Не скажете ли вы, инспектор, какое сегодня число?
   - Конечно, мистер Пил. Двадцать третье, воскресенье.
   Три дня, пронеслось у него в голове. Невозможно! Пил справился с
потрясением. Спокойно... Спокойно... Все в порядке. Он где-то потерял три дня.
Он прошел через огненную завесу с четверга на пятницу, в двенадцать тридцать
восемь ночи. Да, но сохраняй хладнокровие. Здесь ставка побольше, чем
потерянные три дня. Однако, почему здесь полиция? Подождем, пока не узнаем
побольше.
   - Мы искали вас три последних дня, мистер Пил, - сказал Росс. - Вы исчезли
совершенно неожиданно. Мы очень удивились, обнаружив вас в замке.
   - А? Почему? - Да, в самом деле, почему? Что случилось? Что здесь делает
Сидра, почему глядит с такой мстительной яростью?
   - Потому что, мистер Пил, вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве леди
Саттон.
   Удар! Удар! Удар! Удары следовали один за другим, и все же Пил продолжал
держать себя в руках. Теперь он узнал все. Он колебался в завесе несколько
минут, и эти минуты в чистилище обернулись тремя днями в реальном
пространстве-времени. Леди Саттон, должно быть, нашли мертвой, и его обвинили в
убийстве. Он понимал, что подходит для этой роли, как и любой другой в их
компании, понимал это как логически мыслящий человек... проницательный
человек... Он знал, что должен вести себя осторожно.
   - Не понимаю, инспектор. Вы бы объяснили получше.
   - Хорошо. О смерти леди Саттон сообщили рано утром в пятницу. Вскрытие
показало, что она умерла от разрыва сердца вследствие потрясения. Свидетели
происшествия сообщили, что вы намеренно испугали ее, хорошо зная о ее слабом
сердце и желая ее убить. Это убийство, мистер Пил.
   - Конечно, - холодно сказал Пил, - если вы сумеете доказать это. Могу я
спросить, кто ваши свидетели?
   - Дигби Финчли, Кристиан Брафф, Феона Дубидат и... - Росс замолчал,
прокашлялся и отложил бумагу.
   - И Сидра Пил, - сухо закончил за него Пил. Он встретился глазами со злобным
взглядом жены и все понял. Они потеряли голову и избрали его козлом отпущения.
Сидра избавится от него. Это будет ее радостная месть. Прежде чем Росс или
Ричардс успели вмешаться, он схватил Сидру за руку и потащил в угол
библиотеки.
   - Не волнуйтесь, Росс. Я только хочу сказать пару слов своей жене. Не будет
никакого насилия, уверяю вас.
   Сидра вырвала руку и взглянула на Пила. Губы ее приоткрылись, чуть обнажив
острые белые зубки.
   - Ты устроила это, - быстро сказал Пил.
   - Не понимаю, о чем ты.
   - Это была твоя идея, Сидра.
   - Это было твое убийство, Роберт.
   - Какие у тебя доказательства?
   - У нас. Нас четверо против тебя одного.
   - Все тщательно спланировано, а?
   - Брафф прекрасный писатель.
   - И меня повесят за убийство по твоему свидетельству. Ты получишь мой дом,
мое состояние и избавишься от меня.
   Она улыбнулась, как кошка.
   - И это реальность, которую ты заказывала? Ты действительно планировала
это, когда проходила через огненную завесу?
   - Какую завесу?
   - Ты знаешь, о чем я.
   - Ты сошел с ума.
   Она действительно в недоумении, подумал он. Конечно, я хотел, чтобы мой
старый мир остался таким, каким был. Это исключает таинственное Существо в
убежище и завесу, через которую мы все прошли, но не исключает убийства,
которое произошло до этих таинственных событий.
   - Нет, Сидра, я не сошел с ума, - сказал он. - Я просто отказываюсь быть
козлом отпущения. Я хочу, чтобы ты взяла назад обвинение.
   - Нет! - Она повернулась и крикнула Россу: - Он хочет, чтобы я подкупила
свидетелей. - Она прошла на свое место. - Он сказал, чтобы я предложила каждому
из них по десять тысяч фунтов.
   Значит, будет кровавая схватка, подумал Пил. Его мозг работал быстро. Лучшая
защита - нападение, и сейчас самое время.
   - Она лжет, инспектор. Они все лгут. Я обвиняю Браффа, Финчли, мисс Дубидат
и мою жену в сознательном, преднамеренном убийстве леди Саттон.
   - Не верьте ему! - закричала Сидра. - Он пытается выкрутиться, обвинив нас.
Он...
   Пил не мешал ей кричать, поскольку это давало ему время оформить свои мысли.
Слова должны быть убедительными, без изъяна. Правду сказать невозможно. В его
новом старом мире не было ни Существа, ни завесы.
   - Убийство леди Саттон было спланировано и осуществлено этими четырьмя. - Пил
говорил гладко. - Я был только членом их группы и свидетелем происходящего.
Согласитесь, инспектор, куда более логично, что четверо совершают преступление
против воли одного, чем наоборот. Ведь показания четверых перевешивают
показания одного. Вы согласны?
   Росс медленно кивнул, зачарованный логичными рассуждениями Пила. Сидра
ударила его по плечу и закричала:
   - Он лжет, инспектор. Разве вы не видите? Почему он сбежал, если говорит
правду? Спросите его, где он был три дня...
   - Пожалуйста, миссис Пил, - попытался успокоить ее Росс. - Я пока лишь
делаю предположения. Я еще не верю и не не верю никому. Вы хотите сказать
что-нибудь еще, мистер Пил?
   - Да, благодарю вас. Мы вшестером разыграли много глупых, иногда опасных
шуток, но убийство перешло все границы. В ночь с четверга на пятницу эти
четверо поняли, что я хочу предупредить леди Саттон. Очевидно, они
подготовились к этому. Мне что-то подсыпали в вино. Смутно помню, как двое
мужчин поднимают меня, несут и... Это все, что я знаю об убийстве.
   Росс снова кивнул. Доктор склонился к нему и что-то прошептал.
   - Да-да, - пробормотал Росс. - Обследовать можно позднее. Пожалуйста,
продолжайте, мистер Пил.
   Чем дальше, тем лучше, подумал Пил. Теперь навести немного глянца, и можно
закругляться.
   - Очнулся я в кромешной тьме. Я не слышал ни звука, ничего, кроме тиканья
часов. Стены подземелья десять-пятнадцать футов толщиной, так что я и не имел
возможности ничего слышать. Когда я поднялся на ноги и ощупал все кругом, мне
показалось, что я в маленьком помещении размерами... два больших шага на три.
   - Примерно, шесть футов на девять, мистер Пил?
   - Приблизительно. Я понял, что нахожусь, должно быть, в потайной камере,
известной моим бывшим компаньонам. После того, как около часа я кричал и стучал
по стенам, должно быть, я случайно нажал пружины или рычажок. Открылась секция
толстой стены и я очутился в коридоре, где...
   - Он лжет, лжет, лжет! - выкрикнула Сидра.
   Пил игнорировал ее.
   - Таково мое заявление, инспектор.
   И оно надежно, подумал он. Замок Саттон известен своими потайными ходами.
Его одежда запачкана и порвана конструкцией, которую он напялил на себя,
появившись в качестве дьявола. Невозможно определить, принимал или нет он
наркотики или снотворное три дня назад. Борода и усы искючают вопрос о бритье.
Да, он мог бы гордиться такой великолепной историей. Искусственная, но
перевесившая по логике показания четверых.
   - Заметим, что вы отрицаете свою виновность, мистер Пил, - медленно сказал
Росс, - и также возьмем на заметку ваше заявление и обвинение. Я признаю, что
обвинением против вас послужило именно ваше трехдневное исчезновение. Но
теперь... - он остановился перевести дыхание, - если мы сможем найти камеру, в
которой вы были заключены...
   Пил уже подготовился к этому.
   - Может, найдем, а может, и нет, инспектор. Я инженер, как вам известно.
Единственный способ, которым мы можем обнаружить камеру, это взорвать каменные
стены, что уничтожит все следы.
   - Мы воспользуемся этой возможностью.
   - Не стоит, - сказал вдруг толстячок доктор.
   Все удивленно воскликнули. Пил метнул на него быстрый взгляд. Выражение лица
предупредило его, что толстячок опаснее всех. Нервы его натянулись до предела.
   - Это безупречная история, мистер Пил, - вежливо сказал толстый доктор. - Очень
убедительная. Но, дорогой мой сэр, вы совершили непростительный для
инженера промах.
   - Думаю, вы скажете мне, на чем основываете свое утверждение?
   - Несомненно. Когда вы очнулись в своей потайной камере, по вашим словам,
стояла полная темнота и тишина. Каменные стены такие толстые, что вы не слышали
ничего, кроме тиканья часов.
   - Ну да, так оно и было.
   - Очень колоритная деталь, - улыбнулся доктор, - но, тем не менее,
доказывающая, что вы лжете. Вы очнулись через три дня. Вам, конечно, должно
быть известно, что не существует часов с заводом больше, чем на семьдесят
часов.
   Боже, он прав! Пил понял это мгновенно. Он совершил грубую ошибку - непростительную
для инженера - и нет никаких путей для отступления. Его ложь
целиком основана на всей выдумке. Порвите одну нить, и вся ткань расползется.
Толстяк прав, черт бы его побрал! Пил попал в ловушку.
   Одного взгляда на торжествующее лицо Сидры было достаточно для него. Он
решил, что примет проигрыш как можно легче. Он поднялся со стула, смехом
признавая свое поражение. Пил знал, что проигрывать нужно галантно. Он метнулся
мимо них, как стрела, скрестил руки перед лицом, ладонями закрыл уши и прыгнул
в окно.
   Звон стекла и крики позади. Пил согнул ноги, когда мягкая садовая земля
понеслась к нему, и приземлился с тяжелым подскоком. Все прошло хорошо. Он на
ногах и бежит к заднему двору замка, где стоят машины. Через пять секунд он
прыгнул в двухместный автомобиль Сидры. Через десять пронесся через открытые
железные ворота к шоссе.
   Даже в такой кризисной ситуации Пил мыслил быстро и четко. Он так
стремительно выехал из парка, что никто не успел заметить, какое он выбрал
направление. Он мчался в ревущем автомобиле по лондонской дороге. В Лондоне
можно затеряться. Но паникером он не был. Пока его глаза следили за дорогой,
мозг методично сортировал факты и без увиливаний пришел к трудному решению. Он
знал, что никогда не сможет доказать свою невиновность. Каким образом? Он был
так же виновен в убийстве, как и все остальные. Они указали на него, и он был
обвинен, как единственный убийца леди Саттон.
   В военное время невозможно покинуть страну. Невозможно даже спрятаться
надолго. Значит, остается подпольная жизнь в жалких укрытиях на несколько
коротких месяцев только затем, чтобы быть пойманным и приведенным в суд. Это
было бы сенсацией. Но Пил не собирался позволить своей жене наслаждаться
зрелищем, как после зачтения приговора его потащат на виселицу.
   По-прежнему хладнокровный, по-прежнему полностью владеющий собой, Пил строил
планы, управляя машиной. Было бы дерзостью поехать прямо к себе домой. Они
никак не подумают искать его там... по крайней мере, какое-то время.
Достаточное время, чтобы он успел сделать то, что задумал. Вендетта, сказал он,
кровь за кровь. Он ехал по Лондону к Челси-сквер - дикий, бородатый человек,
больше похожий теперь на пирата.
   Он подъехал к дому с тыла, наблюдая за полицией. Никого поблизости не было,
дом выглядел тихим и зловещим. Когда он выехал на улицу и увидел фасад своего
дома, его мрачно позабавило то, что целое крыло было уничтожено бомбардировкой.
Очевидно, катастрофа произошла за эти дни, так как булыжник был аккуратно
собран в кучу и разрушенная сторона здания огорожена.
   Так гораздо лучше, подумал Пил. Без сомнения, дом пуст, нет никаких слуг. Он
остановил машину, выскочил и быстро прошел к парадной двери. Теперь, приняв
решение, он действовал быстро и решительно.
   В доме никого не было. Пил прошел в библиотеку, взял чернила, бумагу и
ручку, сел за стол. Красиво, с юридической аккуратностью написал завещание - он
был хладнокровно уверен, что в суде найдется специалист по почеркам. Потом
прошел к передней двери, выглянул на улицу, позвал двух проходящих рабочих и
попросил засвидетельствовать его завещание, после чего с благодарностью
заплатил им и проводил из дома. Запер за ними дверь.
   Он мрачно постоял и вздохнул. Слишком много остается Сидре. Старый инстинкт
собственника, понял он, ведет меня этим курсом. Я хочу сохранить свою фортуну
даже после смерти. Я хочу сохранить свою честь и достоинство, несмотря на
смерть. Казнь же произойдет быстро. Казнь - вот точное слово.
   Пил подумал еще секунду - было слишком много путей для выбора, - затем кивнул
и прошел на кухню. В бельевом шкафу он набрал полные руки простыней и
полотенец, и законопатил ими окна и дверь. Затем, с запоздалой мыслью, взял
большую картонную коробку и написал на ней крупными буквами: "ОПАСНО! ГАЗ!"
Откупорив дверь, он положил ее на пол снаружи.
   Снова плотно запечатав дверь, Пил прошел к плите, открыл дверцу духовки и
включил газ. Газ зашипел, вонючий и холодный. Пил опустился на колени, сунул
голову в духовку и стал глубоко дышать. Он знал, что пройдет немного времени,
прежде чем он потеряет сознание. Он знал, что боли не будет.
   Впервые за последние часы его оставило напряжение и он с благодарностью
расслабился, ожидая смерти. Хотя он жил твердой, геометрически размеренной
жизнью и шел прагматическими путями, теперь в его сознании всплыли наиболее
сентиментальные моменты жизни. Он ни в чем не раскаивался. Он ни о чем не
жалел. Он ничего не стыдился... И однако, он думал о том времени, когда
познакомился с Сидрой, с печалью и ностальгией.
   Кто эта юная, благоухавшая
   Свежестью роз и, как роза, порхавшая?
   Сидра...
   Он улыбнулся. Он написал ей эти строки тогда, в романтическом начале, когда
обожал ее, как богиню юности, красоты и доброты. Он верил, несчастный
влюбленный, что она была всем, а он - ничем. Это были великие дни, дни, когда
он закончил Манчестерский колледж и приехал в Лондон создавать репутацию,
ловить фортуну, строить всю жизнь - длинноволосый юноша с пунктуальными
привычками и образом мышления. Задремав, он прогуливался по воспоминаниям,
словно глядел развлекательную пьесу.
   Он оторвался от воспоминаний, вздрогнул и понял, что стоит на коленях перед
духовкой уже минут двадцать. Что-то здесь не так. Он не забыл химию и знал, что
за двадцать минут газ непременно лишил бы его сознания. В замешательстве он
поднялся на ноги, потирая затекшие колени. Сейчас не время для анализа. Погоня
может в любой момент сесть ему на шею.
   Шея! Это надежный способ, почти такой же безболезненный, как газ, и более
быстрый.
   Пил выключил газ, закрыл духовку, взял из шкафа длинную, прочную бельевую
веревку и вышел из кухни, пнув по пути коробку с предупреждающей надписью. Пока
он рвал ее на куски, его встревоженный взгляд метался в поисках надлежащего
места. Да, здесь, на лестнице. Он может привязать веревку к балке и встать на
карниз над ступеньками. Когда он прыгнет, будет футов десять до земли.
   Он вбежал по ступенькам, сел верхом на перила и перекинул веревку через
балку. Поймал свободный конец, обернувшийся вокруг балки. Один конец веревки он
привязал к перилам, на другом сделал широкую петлю и навалился на веревку всем
весом, проверяя ее на прочность. Несомненно, она выдержит его вес, нет никаких
шансов за то, что она порвется.
   Взобравшись на карниз, он надел петлю и затянул узел под правым ухом.
Веревка имела достаточный запас, чтобы дать ему пролететь футов шесть. Весил он
сто пятьдесят фунтов. Этого вполне достаточно, чтобы быстро и безболезненно
затянуть в конце падения узел. Пил замер, сделал глубокий вдох и, не
побеспокоившись помолиться, прыгнул.
   Уже в воздухе он подумал, что легко сосчитать, сколько ему остается жить.
Тридцать два фута в секунду, поделенные на шесть, дают ему почи пять... Сильный
рывок потряс его, в ушах громом прозвучал треск, агонизирующая боль пронеслась
по всему телу. Он задергался в конвульсиях...
   Затем он понял, что все еще жив. Он в ужасе болтался, подвешенный за шею,
понимая, что не умер неизвестно почему. Ужас бегал по коже невидимыми
мурашками, он долго висел и дергался, отказываясь поверить, что случилось
невозможное. Он извивался, пока холод не пронизал мозг, введя его в оцепенение,
разрушая его железный контроль.
   Наконец, он полез в карман и достал перочинный нож. С большим трудом он
открыл нож - тело было словно парализовано и плохо слушалось. Он долго пилил
ножом веревку, пока остатки волокон не порвались, и упал с высоты нескольких
футов на лестничные ступеньки. Еще не поднявшись, он почувствовал, что сломана
шея. Он ощущал края переломанных позвонков. Голова застыла под острым углом к
туловищу, и он видел все вверх тормашками.
   Пил потащился по лестнице, смутно сознавая, что все слишком ужасно,
чтобы можно было понять до конца. Он не пытался хладнокровно оценить
происходящее. Не было ни дополнительных фактов, ни логики. Он поднялся по
лестнице и бросился через спальню Сидры к ванной, где иногда они мылись вдвоем.
Он долго шарился в медицинском шкафчике, пока не достал бритву: шесть дюймов
острейший закаленной стали. Дрожащей рукой он чиркнул лезвием себе по горлу...
   Мгновенно он захлебнулся фонтаном крови, перехватило дыхание. Он сложился
пополам от боли, рефлекторно кашляя, дыхание со свистом вырывалось из разреза в
гортани. Пил скорчился на кафельном полу, кровь била фонтаном при каждом ударе
сердца и залила его всего. Однако, он лежал, трижды убитый, и не терял
сознания. Жизнь вцепилась в него с той же неослабевающей силой, с какой он
прежде цеплялся за жизнь.
   Наконец, он с трудом поднялся, не осмеливаясь взглянуть на себя в зеркало.
Кровь, что еще оставалась в нем, начала свертываться. И в то же время, он мог
дышать. Тяжело дыша, весь покалеченный, Пил проковылял в спальню, пошарил в
тумбочке Сидры и достал револьвер. Со всей оставшейся силой он прижал его дуло
к груди и трижды выстрелил в сердце. Пули отшвырнули его к стене с ужасными
дырами в груди, сердце перестало биться, но он все еще жил.
   Это тело, обрывочно подумал он, жизнь цепляется за тело. До тех пор, пока
тело - простая раковина - будет достаточным, чтобы содержать искру... До тех
пор жизнь не уйдет. Она владеет мной, эта жизнь. Но есть ответ... Я еще в
достаточной степени инженер, чтобы найти решение...
   Полное разрушение. Разбить тело на части... на куски - тысячи, миллионы
кусочков, - и оно перестанет быть чашей, содержащей его такую упорную жизнь.
Взрыв. Да! В доме никого нет. В доме ничего нет, кроме инженерной смекалки. Да!
Тогда как, с помощью чего? Он совершенно обезумел и пришедшая ему идея тоже
была безумной.
   Он проковылял в свой кабинет и достал из ящика стола колоду моющихся
игральных карт. Он долго резал их ножницами на крохотные кусочки, пока не
нарезал полную чашку. Потом снял с камина подставку для дров и с трудом
разломал ее. Ее прутья были полыми. Он набил медный прут кусочками карт,
утрамбовал их. Когда прут был забит, положил в верхний конец три спички и
плотно закупорил его.
   На столе была спиртовка, которую он использовал для варки кофе. Пил зажег ее
и поместил прут в пламя. Затем пододвинул стул и сгорбился перед нагревающейся
бомбой. Нитроцеллюлоза - мощное взрывчатое вещество, когда загорается под
давлением. Это лишь вопрос времени, подумал он, когда медь в свирепом взрыве
разнесет его по комнате, разорвет на куски в благословенной смерти. Пил скулил
от муки нетерпения. Из разрезанного горла снова потекла кровавая пена. Кровь на
одежде заскорузла.
   Слишком медленно нагревается бомба.
   Слишком медленно тянутся минуты.
   Слишком быстро усиливается нетерпение.
   Пил дрожал и скулил, а когда протянул руку, чтобы сунуть бомбу подальше в
огонь, его пальцы не почувствовали тепла. Он видел обоженное красное мясо, но
ничего не чувствовал. Вся боль сосредоточилась внутри - и ничего не осталось
снаружи.
   От боли шумело в ушах, но даже сквозь шум он услышал на лестнице шаги. Они
звучали все громче и ближе. Пил скорчился и с помутневшим сознанием стал
молиться, чтобы это шагала Смерть, явившаяся за ним. Шаги раздались на площадке
и двинулись к кабинету. Послышался слабый скрип, когда открылась дверь. Пила
бросало то в жар, то в холод в лихорадке безумия. Он отказывался повернуться.
   - Ну, Боб, что все это значит? - послышался раздраженный голос.
   Он не мог ни обернуться, ни ответить.
   - Боб! - хрипло воскликнул голос. - Не делай глупостей!
   Он смутно подумал, что когда-то уже слышал этот голос. Снова раздались шаги
и рядом с ним возникла фигура. Он поднял бескровные глаза. Это была леди
Саттон, все еще одетая в вечернее платье с блестками.
   - Боже мой! - Ее маленькие глазки замигали в мясистых амбразурах. - Ты что,
собираешься превратить себя в месиво?
   - Гу... вау-у... - Искаженные слова со свистом вырывались вместе с дыханием
из разрезанного горла. - Х-хочу... пов... в... с-ся...
   - Появиться? - рассмеялась леди Саттон. - Неплохая идея.
   - У-у-уме-реть... - просвистел Пил.
   - Что ты собираешься делать? - настойчиво спросила леди Саттон. - А,
понятно, Боб. Хочешь разнести себя на кусочки, да?
   Его губы беззвучно шевелились.
   - Послушай, - сказала леди Саттон, - брось эти глупости. - Она потянулась
вытащить бомбу из огня. Пил попытался оттолкнуть ее руки. Она была сильная для
привидения, но он все же оттолкнул ее.
   - Да-ай... м-мне-е... - прошипел он.
   - Прекрати, Боб! - приказала леди Саттон. - Я никогда не желала тебе столько
мучений.
   Он ударил ее, когда она снова попыталась подойти к бомбе. Но она была
слишком сильной для него. Тогда он схватил спиртовку обеими руками, чтобы
ускорить свое спасение.
   - Боб! - закричала леди Саттон. - Ты проклятый дурак!..
   Раздался взрыв. Он ударил в лицо Пилу ослепительным светом и оглушительным
ревом. Весь кабинет затрясся, часть стены рухнула. С полок дождем посыпались
тяжелые тома. Пыль и дым плотным облаком наполнили помещение.
   Когда облако осело, леди Саттон по-прежнему стояла возле того места, где
только что находился стол. Впервые за много лет - возможно, за много
вечностей - на ее лице появилась печаль. Она долго стояла в молчании, наконец,
пожала плечами и заговорила тем же спокойным голосом, каким разговаривало
Существо с пятерыми в убежище.
   - Неужели ты не понял, Боб, что не можешь убить себя? Смерть приходит
только раз, а ты и так уже мертв. Ты был мертв все эти дни. Как ты мог не
понять этого? Возможно, тут виновата личность, о которой твердил Брафф...
Возможно... Все вы были мертвы, когда пришли в убежище вечером в четверг. Ты
должен был понять это, когда увидел свой разбомбленный дом. Это случилось днем
в четверг во время большого налета.
   Она подняла руки и начала срывать с себя платье. В мертвой тишине хрустели и
позвякивали блестки. Они мерцали, когда платье спадало с тела, открывая...
ничего. Пустоту.
   - Я наслаждалась этими маленькими убийствами, - сказала она. - Забавно было
наблюдать, как мертвец пытается убить себя. Вот почему я не остановила тебя
сразу.
   Она сбросила туфли и чулки. Теперь не было ничего, кроме рук, плеч и тяжелой
головы леди Саттон. Ее лицо все еще было немного печальным.
   - Но ваша нелепая попытка убить меня показала, кто я такая. Конечно, никто
из вас этого не знал. Пьеска была тем более восхитительной, Боб, потому что я и
есть Астарот.
   Внезапно голова и руки подпрыгнули в воздухе и упали рядом со сброшенным
платьем. Голос продолжал звучать из дымного пространства, бестелесный, но затем
пыль заклубилась смерчиком, обрисовывая фигуру, просто контуры, однако, и они
были ужасны.
   - Да, - продолжал спокойный голос, - я Астарот, старый, как мир, старый, как
сама вечность. Вот почему я сыграл с вами эту маленькую шутку. Мне захотелось
немного поразвлечься. Ваши крики и слезы послужили новизной и развлечением
после вечного оборудования адов для проклятых, потому что нет худшего ада, чем
ад скуки.
   Голос замолчал, и тысячи кусочков Роберта Пила услышали и поняли его. Тысячи
кусочков, и каждый продолжал мучиться искрой жизни, и каждый слышал голос
Астарота и все понимал.
   - О жизни я не знаю ничего, - тихо сказал Астарот. - Зато все знаю о
смерти - о смерти и правосудии. Я знаю, что каждое живое существо создает свой
собственный вечный ад. Ты сам сделал то, чем стал теперь. Послушайте все вы,
прежде чем я уйду. Если кто-нибудь сможет отрицать это, если кто-нибудь сможет
оспорить это, если кто-нибудь сможет найти недостатки в правосудии Астарота - говорите!
   Через все расстояния прошло эхо голоса, и ответа не последовало.
   Тысячи мучившихся кусочков Роберта Пила слышали и не ответили.
   Феона Дубидат услышала и не ответила из диких объятий бога-любовника.
   Вопрошающий, сомневающийся Кристиан Брафф услышал в аду и не ответил.
   Не ответила ни Сидра Пил, ни зеркальное отражение ее страсти.
   Все проклятые за всю вечность в бесчисленных, созданных ими самими адах
услышали, поняли и не ответили.
   На правосудие Астарота не существует ответа.

                              Альфред БЕСТЕР

                                5 271 009

     Возьмите две части Вельзевула, две Исрафела, одну Монте-Кристо,  одну
Сирано, тщательно перемешайте, приправьте таинственностью, и  вы  получите
мистера Солона Аквила. Высокий, стройный, с веселыми манерами  и  жесткими
выражениями, а когда он смеется, его темные  глаза  превращаются  в  раны.
Неизвестно, чем он занимается. Он здоров без всякой видимой поддержки. Его
видят всюду и не знают нигде. Есть нечто странное в его жизни.
     Есть нечто странное в мистере Аквиле, и делайте с этим,  что  хотите.
Когда он прогуливается пешком,  ему  никогда  не  приходится  ждать  перед
светофором.  Когда  он  решает  поехать,  под  рукой  всегда   оказывается
свободное такси. Когда он спешит в свой номер,  лифт  всегда  ждет  внизу.
Когда он входит в магазин, продавец всегда готов  тут  же  обслужить  его.
Всегда получается так, что в  ресторане  есть  столик  к  услугам  мистера
Аквила.  Всегда  подворачивается  лишний  билетик,  когда   он   идет   на
труднодоступный спектакль.
     Можете опросить официантов,  таксистов,  девушек-лифтерш,  продавцов,
кассиров в театральных кассах. Нет  никакого  заговора.  Мистер  Аквил  не
раздает взятки и не пользуется шантажом  для  организации  этих  маленьких
удобств. В любом случае, он  не  может  давать  взятки  или  шантажировать
автоматические  часы,  которые  городские  власти  используют  в   системе
регулировки уличного движения. Но все эти  мелочи,  которые  делают  жизнь
такой удобной для него, происходят случайно. Мистер Солон Аквил никогда не
бывал разочарован. Сейчас мы узнаем об его первом разочаровании и  о  том,
что последовало за ним.
     Мистера Аквила встречали за  выпивкой  в  самых  дешевых  салунах,  в
средних салунах, в салунах  высшего  класса.  Его  встречали  в  публичных
домах, на коронациях, казнях, в цирках, магистратурах и справочных. Он был
известен,   как   покупатель   антикварных    автомобилей,    исторических
драгоценностей, инкунабул, порнографии, химикалий, чистейших призм, пони и
заряженных дробовиков.
     - HimmelHerrGodseyDank! Я схожу с  ума,  буквально  схожу  с  ума!  -
заявил он пораженному президенту торгового департамента. - Типа  Вельтлани
"Niht wohr"? Мой идеал: "Tount le mond" Гете. Божественно!
     Он говорил на особой  смеси  метафор  и  многозначительности.  Дюжины
языков и диалектов вылетали у него очередями, и при том вечно с ошибками.
     - Sacre bley, Джиз, - сказал он однажды. - Аквил из Рима. Означает  -
"орлиный'. O tempora, o mores! Речь Цицерона. Мой предок.
     И в другой раз:
     - Мой идеал - Киплинг. Мое имя взято у него.  Аквил  -  один  из  его
героев. Черт побери! Величайший писатель о неграх со времен  "Хижины  дяди
Тома".
     В  это  утро  мистер  Солон  Аквил   был   ошеломлен   своим   первым
разочарованием.  Он  спешил  в  ателье  "Логан  и  Дереликт"  -  торговцев
картинами, скульптурами и редкостными предметами искусства.  У  него  было
намерение купить картину. Мистер Джеймс Дереликт знал Аквила, как клиента.
Аквил уже купил Фредерика Ремингтона и Уинслоу  Хоумера  несколько  недель
назад, когда по очередному странному  совпадению  заскочил  в  магазин  на
Мэдисон Авеню через  минуту  после  того,  как  эти  картины  принесли  на
продажу. Мистер Дереликт видел также мистера  Аквила  катающимся  в  лодке
первым морским офицером у Монтезка.
     - Bon jur, bel asprit, черт побери, Джимми, - сказал мистер Аквил. Он
был фамильярен со всеми. - Прохладный сегодня  денек,  ui?  Прохладный.  Я
хочу купить картину.
     - Доброе  утро,  мистер  Аквил,  -  ответил  Дереликт.  У  него  было
морщинистое лицо шулера,  но  глаза  честные,  а  улыбка  обезоруживающая.
Однако, к этому моменту его улыбка застыла, словно появление Аквила лишило
его присутствия духа.
     - Я сегодня в дурном настроении из-за Джеффа, - объявил Аквил, быстро
открывая витрины, трогая слоновую кость и щупая фарфор.  -  Так  ведь  его
зовут, старик? Художник, как  Босх,  как  Генрих  Клей.  С  ним  общаетесь
исключительно, parbly, вы.
     - Джеффри Халсион? - натянуто спросил Дереликт.
     - Quil de bef! - воскликнул Аквил. - Это воспоминание.  Именно  этого
художника я хочу. Он мой любимый. Монохром. Миниатюру Джеффри Халсиона для
Аквила, bitte. Заверните.
     - Никогда бы не подумал... - пробормотал Дереликт.
     - Ах! Что? Уж не одна  ли  это  из  сотни  гарантированного  Мина?  -
воскликнул мистер Аквил, размахивая прелестной вазой. - Черт  побери!  Ui,
Джимми? Я щелкаю пальцами... В магазине нет Халсиона, старый мошенник?
     - Очень странно, мистер Аквил, - Дереликт, казалось, боролся с собой,
- что вы пришли сюда. Миниатюра Халсиона прибыли меньше пяти минут назад.
     - Ну? Tempo est rikturi... Ну?
     - Я не хочу показывать ее вам. По личным причинам, мистер Аквил.
     - HimmelHerrGot! Ее заказали заранее?
     - Н-нет, сэр. Не по _м_о_и_м_ личным причинам. По _в_а_ш_и_м_  личным
причинам.
     - Что? Черт побери! Объясните же мне!
     - Во всяком случае, она не на продажу, мистер  Аквил.  Она  не  может
быть продана.
     - Но почему? Говорите, старый cafal!
     - Не могу сказать, мистер Аквил.
     - Дьявол вас побери, Джимми! Вы не  можете  показать.  Вы  не  можете
продать. Между нами, я места себе не нахожу из-за  Джеффри  Халсиона.  Мой
любимый художник, черт побери! Покажите мне Халсиона или sic tranzit glora
mundi. Вы слышите меня, Джимми?
     Дереликт поколебался, затем пожал плечами.
     - Ладно, мистер Аквил, покажу.
     Дереликт провел Аквила мимо витрин китайского фарфора и серебра, мимо
лаков и бронзы, и блестящего оружия к галерее в заднем конце магазина, где
на серых велюровых  стенах  висели  дюжины  картин,  пылающих  под  яркими
прожекторами. Он открыл ящик шкафа в стиле Годдара и  достал  конверт.  На
конверте было напечатано: "Институт Вавилона". Дереликт вынул из  конверта
долларовую бумажку и протянул ее Аквилу.
     - Поздний Джеффри Халсион, - сказал он.
     Прекрасной ручкой и угольными чернилами ловкая рука вывела на долларе
над  лицом  Джорджа  Вашингтона  другой  портрет.  Это  было  ненавистное,
дьявольское лицо на фоне ада.  Это  было  лицо,  перекошенное  ужасом,  на
вызывающей ненависть сцене. Лицо являлось портретом мистера Аквила.
     - Черт побери! - воскликнул мистер Аквил.
     - Понимаете, сэр? Я не хотел вас расстраивать.
     - Теперь уж я точно должен владеть им, - мистер Аквил, казалось,  был
зачарован портретом. - Случайность это  или  намеренность?  Знал  ли  меня
Халсион? Ergo sim...
     - Понятия не имею, мистер Аквил. Но в любом случае, я не могу продать
рисунок. Это доказательство преступления... осквернения валюты Соединенных
Штатов. Он должен быть уничтожен.
     - Никогда!  -  мистер  Аквил  схватил  рисунок,  словно  боялся,  что
продавец  тут  же  подожжет  его.  -  Никогда,  Джимми.  "Крикнул   ворон:
"Nevermor". Черт побери! Почему Халсион рисует на деньгах. Нарисовал меня.
Преступная   клевета,   но   это   неважно.   Но   рисунки   на   деньгах?
Расточительство, joki causa.
     - Он сумасшедший, мистер Аквил.
     - Нет! Да? Сумасшедший? - Аквил был потрясен.
     - Совершенно сумасшедший, сэр. Это очень печально.  Он  в  лечебнице.
Проводит время, рисуя картинки на деньгах.
     - Le jeir vivenda, Iisuse! Почему бы вам не подарить ему  бумагу  для
рисования, а?
     Дереликт печально улыбнулся.
     - Пытались, сэр. Когда мы давали Джеффу бумагу,  он  рисовал  на  ней
деньги.
     - Дьявол! Мой любимый художник. В сумасшедшем доме. Ex bin!  В  таком
случае, могу ли я покупать его рисунки?
     - Не можете, мистер Аквил. Боюсь, никто больше не купит Халсиона.  Он
совершенно безнадежен.
     - Отчего он сошел с колеи, Джимми?
     -  Говорят,  это  уход  от  действительности,  мистер  Аквил.   Этому
способствовал его успех.
     - Да? Что и требовалось доказать. Расшифруйте.
     - Ну, сэр, он еще молод, ему только тридцать, он очень незрел.  Когда
он приобрел такую известность, то не был готов к ней. Он не  был  готов  к
ответственности за свою жизнь и карьеру. Так мне сказали врачи.  Тогда  он
повернулся ко всему задом и ушел к детство.
     - А? И рисует на деньгах?
     - Врачи сказали, что это его символ  возвращения  к  детству,  мистер
Аквил. Доказательство, что он слишком мал, чтобы знать, что такое деньги.
     - А? Ui... Я... Хитрость безумца. А мой портрет?
     - Я не могу объяснить это, мистер Аквил, если вы не встречались с ним
в прошлом и он не запомнил вас. Или, может, это совпадение.
     - Гм... Возможно и  так.  Вы  что-то  знаете,  мой  древний  грек?  Я
разочарован. Je oubleray jamarz. Я жестоко разочарован. Черт  побери!  Уже
никогда не будет картин Халсиона? Merde!  Мой  лозунг.  Мы  должны  что-то
сделать с Джеффри Халсионом. Я не хочу разочаровываться. Мы должны  что-то
сделать.
     Мистер Солон Аквил выразительно  кивнул,  достал  сигарету,  закурил,
затем помолчал, глубоко задумавшись. Через долгую минуту он снова  кивнул,
на сей раз решительно, и сделал поразительную штуку. Он сунул зажигалку  в
карман, достал другую, быстро оглянулся и щелкнул ею перед  носом  мистера
Дереликта.
     Мистер  Дереликт,  казалось,  ничего  не  заметил.  Мистер  Дереликт,
казалось,  мгновенно  застыл.  Мистер  Аквил  осторожно  поставил  горящую
зажигалку  на  выступ  шкафа   перед   продавцом,   стоявшим   по-прежнему
неподвижно. Оранжевое пламя отсвечивало на его глазах.
     Аквил метнулся в магазин, пошарил и нашел китайский хрустальный  шар.
Он достал его из витрины, согрел на  груди  и  уставился  в  него.  Что-то
пробормотал. Кивнул. Потом вернул шар в витрину и подошел к кассе. Там  он
взял блокнот, ручку и стал писать знаки, не имеющие отношения ни к  какому
языку или графологии. Затем снова кивнул,  вырвал  из  блокнота  листок  и
спрятал в свой бумажник.
     Из бумажника он достал доллар, положил на стеклянный прилавок,  вынул
из внутреннего кармана набор ручек, выбрал  одну  и  развинтил.  Осторожно
прищурив глаза, он капнул из  ручки  на  доллар.  Сверкнула  ослепительная
вспышка. Раздалось вибрирующее жужжание, которое медленно затихло.
     Мистер Аквил положил ручки в карман, осторожно взял доллар за  уголок
и  вернулся  в  картинную  галерею,  где   по-прежнему   стоял   продавец,
остекленело уставившись на оранжевый огонек. Аквил помахал долларом  перед
его неподвижными глазами.
     - Послушай, приятель, -  прошептал  Аквил,  -  после  обеда  посетишь
Джеффри Халсиона. Nest  pa?  Дашь  ему  эту  бумажку,  когда  он  попросит
материал для рисования. Да? Черт побери! - Он достал  из  кармана  мистера
Дереликта бумажник, вложил в него доллар и вернул бумажник на место.
     - Для этого и посетишь его,  -  продолжал  Аквил.  -  Потому  что  ты
находишься под влиянием Le Diable  Voiteux.  Vollens-nollens,  хромой  бес
внушил тебе план исцеления Джеффри Халсиона.  Черт  побери!  Покажешь  ему
образцы его прежнего великого искусства, чтобы привести его в себя. Память
- мать всего. HimmelHerrGott! Слышишь меня? Ты сделаешь так, как я говорю.
Пойдешь сегодня и предоставишь остальное дьяволу.
     Мистер Аквил взял  зажигалку,  закурил  сигарету  и  погасил  огонек.
Сделав это, он сказал:
     -  Нет,  мой  святейший  святой!  Джеффри  Халсион  слишком   великий
художник, чтобы чахнуть в глупом заточении. Он должен вернуться в наш мир.
Он должен быть возвращен мне. Le sempre l'ora. Я не буду  разочарован.  Ты
слышишь меня, Джимми? Не буду!
     - Возможно, есть надежда, мистер Аквил, - ответил Джеймс Дереликт.  -
Мне только что  пришла  одна  идея...  Способ  привести  Джеффа  в  разум.
Попытаюсь сделать это сегодня после обеда.

     Нарисовав лицо Фэревея Файсенда под портретом Джорджа  Вашингтона  на
долларе, Джеффри Халсион заговорил, ни к кому не обращаясь:
     -  Я  как  Челлини,  -  провозгласил  он.  -  Рисунки  и   литература
одновременно.  Рука  об   руку,   хотя   все   искусства   едины,   святые
братья-единоверцы. Отлично. Начинаю: Я родился, я умер. Бэби хочет доллар.
Нет...
     Он вскочил с мягкого пола и зашагал от мягкой стены к  мягкой  стене,
сердито озираясь, пока глубокий пурпур ярости  не  превратился  в  бледную
лиловость взаимных обвинений,  что  смесью  масла,  цвета,  света  и  тени
Джеффри  Халсиона  были  вырваны   из   него   Фэревеем   Файсендом,   чье
отвратительное лицо...
     - Начнем сызнова, - пробормотал  он.  -  Затемним  световые  эффекты.
Начнем с заднего плана... - Он присел на корточки, схватил чертежное перо,
чье острие было гарантировано безвредно, и обратился  к  чудовищному  лицу
Фэревея Файсенда, которым заменял первого президента на долларе.
     - Я кончен, - говорил он  в  пространство,  пока  его  искусная  рука
создавала красоту и ужас на деньгах. - У меня был мир. Надежда. Искусство.
Мир. Мама. Папа. О-о-о-о-о-о! Этот дурной человек бросил  на  меня  дурной
взгляд, и бэби теперь боится. Мама! Бэби хочет делать хорошие  рисунки  на
хорошей бумаге для мамы  и  папы.  Посмотри,  мама,  бэби  рисует  плохого
человека с плохим взглядом, черным взглядом черных глаз, как адские омуты,
как холодные огни ужаса, как далекая свирепость из далеких страхов...  Кто
здесь?!
     Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в  угол  и  присел,  нагой  и
трясущийся, когда дверь открылась  перед  входящим  Фэревеем  Файсендом...
Нет, это док в белом халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий  черный
портфель  с  инициалами  Дж._Д.,  вытесненными  позолоченными  готическими
буквами.
     - Ну, Джеффри? - сердито спросил врач.
     - Доллар, - захныкал Халсион. - Кто даст бэби доллар?
     - Я привел твоего  старого  приятеля,  Джеффри.  Ты  помнишь  мистера
Дереликта?
     - Доллар, - хныкал Халсион. - Бэби хочет доллар.
     - А что случилось с предыдущим, Джеффри? Ты еще не закончил его?
     Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался  быстрее.
Он выхватил доллар и они с незнакомцем изучили его.
     - Так  же  велик,  как  все  остальное,  -  пробормотал  Дереликт.  -
Величайший! Какой волшебный талант пропадает...
     Халсион услышал.
     - Бэби хочет доллар! - заорал он.
     Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону.
Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но  это
была его тайная мелодия, так что он стал слушать.
     Доллар был славный, гладенький,  не  слишком  новый,  с  превосходной
поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон  выглядел
безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой
в магазинах. И в самом деле, он должен  привыкнуть,  потому  что  на  этом
долларе выглядел старше. Гораздо старше, чем  на  любом  другом,  так  как
серийный номер этого доллара был 5_271_009.
     Когда Халсион  удовлетворенно  присел  на  пол  и  обмакнул  ручку  в
чернила, как велел ему доллар, он услышал слова врача:
     - Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.
     - Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во
время работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.
     - Сколько времени вам понадобится?
     - Дайте мне час.
     - Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.
     - Но ведь попытка не повредит?
     - Полагаю, что нет. Ладно, мистер Дереликт. Позовите  сиделку,  когда
закончите.
     Дверь открылась и закрылась. Незнакомец по  имени  Дереликт  дружески
положил руку на плечо Халсиона. Халсион поднял на него глаза и усмехнулся,
многозначительно ожидая щелчка дверного замка. Он прозвучал, как  выстрел,
как последний гвоздь, вбитый в гроб.
     - Джефф, я  принес  тебе  несколько  твоих  старых  работ,  -  делано
небрежным тоном сказал Дереликт. -  Я  подумал,  что  ты  можешь  захотеть
посмотреть их со мной.
     - У тебя есть часы? - спросил Халсион.
     Удивляясь  нормальному  тону  Халсиона,  продавец  картин  достал  из
кармана часы и показал.
     - Дай на минутку.
     Дереликт отстегнул часы от цепочки. Халсион осторожно взял их.
     - Прекрасно. Продолжай насчет рисунков.
     - Джефф, - воскликнул Дереликт, - это снова ты? Значит, ты...
     - Тридцать, - прервал его Халсион.  -  Тридцать  пять.  Сорок.  Сорок
пять. Пятьдесят. Пятьдесят пять.  ОДНА.  -  С  возрастающим  ожиданием  он
сосредоточился на бегущей секундной стрелке.
     - Нет, увы, нет, - пробормотал продавец. -  Мне  показалось,  что  ты
говоришь... Ну, ладно, - он открыл портфель и начал сортировать рисунки.
     - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ДВЕ.
     - Вот один из твоих ранних рисунков, Джеффри. Помнишь,  ты  пришел  в
галерею с  наброском,  а  я  еще  решил,  что  ты  новый  шлифовальщик  из
агентства? Только через  несколько  месяцев  ты  простил  нас.  Ты  всегда
утверждал, что мы купили твою первую картину лишь в качестве извинения. Ты
все еще думаешь так?
     - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ТРИ.
     - Вот темпера, что причинила тебе столько душевной боли. Хотел  бы  я
знать, осмелишься ли ты еще на одну? Я вовсе не  думаю,  что  темпера  так
негибка, как  ты  утверждаешь,  и  меня  бы  заинтересовало,  если  бы  ты
попробовал еще разок. Теперь, когда твоя техника стала более зрелой... Что
скажешь?
     - Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ЧЕТЫРЕ.
     - Джефф, положи часы.
     - Десять... Пятнадцать... Двадцать... Двадцать пять...
     - Какого черта ты считаешь минуты?
     - Ну, - внятно сказал Халсион, - иногда они запирают дверь и  уходят.
Иногда запирают, остаются и следят за мной. Но они никогда не подглядывают
дольше трех минут, так что я положил для уверенности пять... ПЯТЬ!
     Халсион сжал часы в своем большом кулаке и нанес Дереликту удар точно
в челюсть. Продавец безмолвно рухнул на пол. Халсион подтащил его к стене,
раздел донага, переоделся в его одежду, закрыл  портфель.  Взял  доллар  и
сунул его в карман. Взял  бутылочку  гарантированно  неядовитых  чернил  и
выплеснул себе на лицо.
     Задыхаясь, он принялся во весь голос звать сиделку.
     - Выпустите меня отсюда, - приглушенным голосом вопил Халсион. - Этот
маньяк попытался меня убить. Выплеснул чернила мне в лицо. Я хочу выйти!
     Дверь открыли. Халсион кинулся мимо санитара,  вытирая  рукой  черное
лицо, чтобы прикрыть его. Санитар шагнул в палату. Халсион закричал:
     - О Халсионе  не  беспокойтесь.  С  ним  все  в  порядке.  Дайте  мне
полотенце или что-нибудь вытереться. Быстрее!
     Санитар развернулся и выбежал в коридор. Подождав, пока он скроется в
кладовой, Халсион ринулся в противоположном направлении. Через  тяжеленные
двери он  вбежал  в  коридор  главного  крыла,  продолжая  вытирать  лицо,
отплевываясь и притворно негодуя.  Так  он  достиг  главного  корпуса.  Он
прошел уже половину пути, а тревога еще не  поднялась.  Он  слышал  прежде
бронзовые колокола. Их проверяли каждую среду.
     Словно игра, сказал он себе. Забавно. В этом  нет  ничего  страшного.
Просто  безопасное,  хитроумное,  веселое  надувательство,  и  когда  игра
кончается, я иду домой к  маме,  обеду  и  папе,  читающему  мне  потешные
истории, и я снова ребенок, снова настоящий ребенок, навсегда.
     Все еще не было шума и криков,  когда  он  достиг  первого  этажа.  В
приемной он объяснил, что  случилось.  Он  объяснял  это  охраннику,  пока
ставил имя Джеймса Дереликта в  книге  посетителей,  и  его  перепачканная
чернилами рука посадила на  страницу  такое  пятно,  что  невозможно  было
установить подделку. С жужжанием открылись последние ворота. Халсион вышел
на улицу и, пройдя некоторое расстояние, услышал, как зазвонили  бронзовые
колокола, повергнув его в ужас.
     Он побежал, остановился. Попытался  идти  прогулочным  шагом,  но  не
смог. Он шел, шатаясь, по улице, пока не услышал крики  охранников.  Тогда
он метнулся за угол, за второй, петлял по бесконечным улицам, слыша позади
автомобили, сирены, колокола, крики,  команды.  Кольцо  погони  сжималось.
Отчаянно ища убежища, Халсион метнулся в подъезд заброшенной многоэтажки.
     Он побежал по лестнице, спотыкаясь, перепрыгивая через  три  ступени,
потом через две, затем с трудом преодолевая очередную по  мере  того,  как
силы таяли, а паника  парализовывала  его.  Он  споткнулся  на  лестничной
площадке и рухнул на дверь. Дверь открылась. За ней стоял Фэревей Файсенд,
оживленно улыбаясь, потирая руки.
     - Gluclih reyze, - сказал он.  -  В  самую  точку.  Черт  побери!  Ты
двадцатитрехлетний skidud, а? Входи, старик. Я тебе все  объясню.  Никогда
не слушайся...
     Халсион закричал.
     - Нет, нет, нет! Не Sturm und drang, мой милый. - Мистер Аквил  зажал
рукой Халсиону рот, втащил через порог и захлопнул дверь.
     - Presto-chango,  -  рассмеялся  он.  -  Исход  Джеффри  Халсиона  из
мертвого дома. Dien ovus garde.
     Халсион освободил рот, снова закричал и забился в истерике, кусаясь и
лягаясь. Мистер Аквил прищелкнул языком, сунул  руку  в  карман  и  достал
пачку сигарет. Привычно выхватив сигарету из пачки,  он  разломил  ее  под
носом у Халсиона.  Художник  сразу  успокоился  и  притих  настолько,  что
позволил подвести себя к кушетке, где Аквил стер чернила с его лица и рук.
     - Лучше, да? - хихикнул мистер Аквил. - И не образует привычки.  Черт
побери! Теперь можно выпить.
     Он налил из графина стакан, добавил крошечный кубик льда из  парящего
ведерка и вложил  стакан  в  руку  Халсиона.  Вынуждаемый  жестом  Аквила,
Халсион осушил стакан. В голове  слегка  зашумело.  Он  огляделся,  тяжело
дыша. Он находился в помещении, напоминающем роскошную  приемную  врача  с
Парк-авеню. Обстановка в стиле королевы Анны.
     Ковер ручной работы. Две картины Хогарта и Капли в позолоченных рамах
на стенах. Они гениальны, с изумлением понял Халсион. Затем, с еще большим
изумлением, он  понял,  что  мыслит  связно,  последовательно.  Разум  его
прояснился.
     Он провел отяжелевшей рукой по лбу.
     - Что случилось?  -  тихо  спросил  он.  -  Похоже...  У  меня  вроде
лихорадка, кошмары...
     - Ты болен, - ответил Аквил.  -  Я  приглушил  болезнь,  старик.  Это
временное возвращение к норме. Это не подвиг,  черт  побери!  Такое  умеет
любой врач. Ниацин плюс карбон диоксина. Id genus omne.  Только  временно.
Мы должны найти что-то более постоянное.
     - Что это за место?
     - Место? Моя контора. Без передней. Вот там  комната  для  совещаний.
Слева - лаборатория.
     - Я знаю вас, - пробормотал  Халсион.  -  Где-то  я  вас  видел.  Мне
знакомо ваше лицо.
     - Ui... Ты снова и снова рисовал его во время болезни.  Esse  homo...
Но у тебя есть преимущество, Халсион. Где мы встречались? Я уже  спрашивал
себя. - Аквил  надвинул  блестящий  отражатель  на  левый  глаз  и  пустил
световой  зайчик  в  лицо  Халсиона.  -  Теперь  спрашиваю  тебя.  Где  мы
встречались?
     Загипнотизированный светом, Халсион монотонно ответил:
     - На Балу художников... Давно... До болезни.
     - А? Да!.. Это было полгода назад. Вспомнил! Я был там.  Несчастливая
ночь.
     - Нет, славная ночь... Веселье, шутки... Как  на  школьных  танцах...
Словно костюмированный вечер...
     - Уже впадаешь в детство? - пробормотал мистер  Аквил.  -  Мы  должны
вылечить тебя. Cetera disunt, молодой Лонкивар. Продолжай.
     - Я был с Джуди... Той ночью мы поняли, что влюблены. Мы поняли,  как
прекрасна жизнь. А затем прошли вы и взглянули на меня... Только  раз.  Вы
взглянули на меня. Это было ужасно!..
     - Тц-тц-тц!  -  разочарованно  пощелкал  языком  Аквил.  -  Теперь  я
вспомнил этот печальный случай. Я был неосторожен. Плохие вести  из  дома.
Сифилис у обоих моих дам.
     - Вы прошли в красном и черном... Сатанинский наряд.  Без  магии.  Вы
взглянули  на  меня...  Никогда  не  забуду  этот  красно-черный   взгляд.
Взглянули глазами черными, как адские омуты, как холодное пламя  ужаса.  И
этим взглядом вы  украли  у  меня  все  -  наслаждение,  надежду,  любовь,
жизнь...
     - Нет, нет! - резко сказал мистер Аквил. - Позвольте нам понять  друг
друга. Моя неосторожность была ключом, отомкнувшим дверь.  Но  ты  упал  в
пропасть,  созданную  тобой  самим.  Тем  не  менее,  мы  должны   кое-что
исправить. - Он сдвинул отражатель и ткнул пальцем в Халсиона. - Мы должны
вернуть тебя за землю живых... anksilium ab alto... Поэтому  я  и  устроил
эту встречу. Я натворил, я и исправлю,  да!  Но  ты  должен  выбраться  из
собственной пропасти. Связать оборванные нити внимания. Пойди сюда!
     Он взял Халсиона за руку и провел  через  приемную  мимо  кабинета  в
сияющую белым лабораторию. Она была вся  в  стекле  и  кафеле,  на  полках
бутылки с реактивами,  фарфоровые  тигли,  электропечь,  запас  бутылей  с
кислотами, ящики сырых  материалов.  Посреди  лаборатории  было  маленькое
круглое возвышение типа помоста. Мистер Аквил  поставил  на  помост  стул,
усадил на стул Халсиона, надел белый лабораторный халат и  начал  собирать
аппаратуру.
     - Ты, - трепался он при этом, - художник высшей пробы. Я не dorer  la
pilul... Когда Джимми  Дереликт  сказал  мне,  что  ты  больше  не  будешь
работать... Черт побери! Мы должны его вернуть к  его  баранам,  сказал  я
себе. Солон Аквил должен приобрести много  холстов  Джеффри  Халсиона.  Мы
вылечим его. Nok aj.
     - Вы врач? - спросил Халсион.
     - Нет. Если позволите, так сказать, маг. Строго говоря,  чаропатолог.
Очень высокого класса. Без патентов. Строго современная  магия.  Черная  и
белая, neste-pa? Я покрываю весь спектр, специализируясь, в  основном,  на
полосе в 15_000 ангстрем.
     - Вы врач-колдун? Не может быть!
     - О, да.
     - В таком месте?
     - Вы обмануты, да. Это наш камуфляж. Вы думаете,  многие  современные
лаборатории, исследующие зубную пасту, имеют отношение к настоящей  магии?
Но мы тоже ученые. Parbley! Мы, маги, идем в ногу  со  временем.  Ведьмино
зелье  теперь  состоит  из  Дистиллированных  Продуктов   и   Действующего
Снадобья. "Близкие"  достигли  стопроцентной  стерильности.  Гигиенические
метлы.  Проклятия  в  целлофановой  обертке.  Папаша  Сатана  в  резиновых
перчатках. Спасибо доктору Листеру... или Пастеру? Мой идеал.
     Чаропатолог подобрал ряд материалов, проделал какие-то вычисления  на
электронном компьютере и продолжал болтать:
     - Figit hora, - говорил Аквил. - Твоя беда, старик, в потере  разума.
Ui? Все дело в  проклятом  бегстве  от  действительности  и  проклятых  же
отчаянных  поисках  спокойствия,  унесенного   одним   моим   неосторожным
взглядом. Hilas? Я извиняюсь за это. - С чем-то  напоминающим  миниатюрный
тяжелый нивелир, он покрутился возле Халсиона на помосте. - Но  твоя  беда
такова - ты ищешь спокойствия  во  младенчестве.  Ты  должен  бороться  за
достижение спокойствия в зрелости, neste-pa?
     Аквил начертил круг и пятиугольник с  помощью  блестящего  компаса  и
линейки, отвесил на микровесах порошки, накапал в тигли различные жидкости
из калиброванных бюреток и продолжал:
     - Множество магов берут снадобья из Источников Юности.  О,  да!  Есть
много юных и много источников, но это не для  тебя.  Нет,  Юность  не  для
художников. Возраст - вот исцеление. Мы должны  вычистить  твою  юность  и
сделать тебя взрослым, vitch voc?
     - Нет, - возразил Халсион, - нет. Юность - это  искусство.  Юность  -
это мечта. Юность - это благодеяние.
     - Для некоторых - да. Для иных - нет. Не для тебя.  Ты  проклят,  мой
юноша. Мы должны очистить тебя. Желание силы. Желание  секса.  Бегство  от
реальности. Стремление к мести. О, да! Папаша Фрейд  тоже  мой  идеал.  Мы
сотрем изъяны твоего "эго" за очень низкую плату.
     - Какую?
     - Увидишь, когда закончим.
     Мистер Аквил расположил порошки и жидкости в тиглях и каких-то чашках
вокруг беспомощного  художника.  Он  отметил  и  отрезал  бикфордов  шнур,
протянул провода от круга к электротаймеру,  который  тщательно  настроил.
Потом подошел к полкам с бутылками серы, взял маленький пузырек Вольфа под
номером 5-271-009, набрал шприц и сделал Халсиону укол.
     - Мы начинаем, - сказал он, - очищение твоих грез. Vualay!
     Он включил таймер и отступил за свинцовый  экран.  Настала  секундная
тишина.  Внезапно  мрачная  музыка  вырвалась  из  скрытого   динамика   и
записанный голос затянул невыносимую песнь. В  быстрой  последовательности
порошки и жидкости вокруг Халсиона  вспыхнули  пламенем.  Музыка  и  огонь
поглотили его. Мир с ревом завертелся вокруг...

     К нему пришел Президент Союза Наций. Он был высокий, тощий,  суровый,
но энергичный. Он с почтением пожал ему руку.
     - Мистер Халсион! Мистер Халсион! - закричал он. - Где вы  были,  мой
друг? Черт побери! Hok tempore... Вы знаете, что случилось?
     - Нет, - ответил Халсион. - А что случилось?
     - После вашего бегства из сумасшедшего дома... Бамм! Повсюду  атомные
бомбы. Двухчасовая война. Всюду! Hora Flugit... Мужество населения...
     - Что?!
     - Жесткая радиация, мистер Халсион, уничтожила мужские способности во
всем мире. Черт побери! Вы  единственный  мужчина,  способный  производить
детей.  Нет  сомнений  насчет  таинственной  мутационной  наследственности
вашего организма, которая сделала вас невосприимчивым. Да!
     - Нет!
     - Ui! Вы отвечаете за возрождение населения мира. Мы  сняли  для  вас
люкс в "Одеоне". Там три спальни. Высший класс!
     - Ух, ты! - сказал Халсион. - Это моя самая большая мечта.
     Его шествие к "Одеону" было триумфальным. Он был награжден гирляндами
цветов,   серенадами,   приветствиями    и    ободрительными    выкриками.
Экзальтированные женщины озорно выставлялись, привлекая  его  внимание.  В
номере люкс Халсиона накормили и напоили. Угодливо появился высокий, тощий
мужчина. Был он энергичен, но суров. В руках он держал список.
     - Мировой Евнух к вашим  услугам,  мистер  Халсион,  -  сказал  он  и
заглянул в список. - Черт побери!  5_271_009  девственниц  требуют  вашего
внимания. Все гарантированно прекрасны. Exelentz! Выбирайте любую от одной
до пятимиллионной.
     - Начнем с рыженькой, - сказал Халсион.
     Ему привели рыженькую. Она была стройной и  похожей  на  мальчика,  с
маленькими твердыми грудями. Следующая была полненькой, с  круглым  задом.
Пятая походила на Юнону, и груди ее были, как африканские  груши.  Девятая
была чувственной девушкой с картины Рембрандта. Двадцатая  была  стройной,
похожей на мальчика, с твердыми маленькими грудями.
     - Мы нигде не встречались? - спросил Халсион.
     - Нет, - ответила она.
     Следующей была полненькая, с круглым задом.
     - Знакомое тело, - сказал Халсион.
     - Не может быть, - ответила она.
     Пятидесятая походила на Юнону с грудями, как африканские груши.
     - Вы уже были здесь? - спросил Халсион.
     - Никогда, - ответила она.
     Вошел  Мировой  Евнух  с  утренним  средством,  усиливающим   половое
влечение Халсиона.
     - Никогда не принимаю лекарств, - сказал Халсион.
     - Черт побери! - воскликнул Евнух. - Вы настоящий гигант! Несомненно,
вы происходите от Адама. tant soit pe... Без сомнения, все рыдают от любви
к вам... - Он сам выпил снадобье.
     - Вы заметили, что они все похожи? - спросил Халсион.
     - Нет! Все разные. Parbley! Это оскорбляет мою контору!
     - Да? Они отличаются одна от другой, но типы повторяются.
     - О, такова жизнь старик. Вся жизнь циклична. Разве вы, как художник,
не замечали этого?
     - Я не думал об этом применительно к любви.
     - Это касается всего. Varheit und dichtung...
     - Что вы сказала насчет рыданий?
     - Ui. Они все рыдают.
     - Из-за чего?
     - Из-за любовного экстаза к вам. Черт побери!
     Халсион  задумался  над  последовательностью   женщин:   похожие   на
мальчика,  круглозадые,  юноноподобные,  девушки  Рембрандта,  каштановые,
рыжие, блондинки, брюнетки, белые, черные и коричневые...
     - Не замечал, - буркнул он.
     - Понаблюдайте сегодня, мой мировой отец. Можно начинать?
     Это была правда, Халсион просто не замечал. Все они плакали.  Он  был
польщен, но угнетен.
     - Почему бы тебе не рассмеяться? - спрашивал он.
     Смеяться они не хотели, либо не могли.
     На  верхней  площадке  лестницы  "Одеона",   где   Халсион   совершал
послеобеденный моцион, он спросил об этом своего тренера, высокого, тощего
человека с энергичным, но суровым выражением лица.
     - А? - сказал тренер. -  Черт  побери!  Не  знаю,  старик.  Возможно,
потому что это для них травмирующее переживание.
     - Травмирующее? - переспросил Халсион. - Но почему? Что я  такого  им
делаю?
     - Ха! Да ты шутник! Весь мир знает, что ты им делаешь.
     - Нет, я имею в виду... Как это  может  быть  травмой?  Все  борются,
чтобы получить меня, не так ли? Или я не оправдываю возложенных надежд?
     - Тайна. А сейчас,  возлюбленный  отец  мира,  займемся  практической
зарядкой. Готов? Начинаем.
     В ресторане "Одеона" у подножия  лестницы  Халсион  спросил  об  этом
главного официанта, высокого, тощего человека с  энергичными  жестами,  но
суровым лицом.
     - Мы мужчины, мистер Халсион. Sio jar... Конечно, вы  понимаете.  Эти
женщины любят вас, но могут надеяться только  на  одну  ночь  любви.  Черт
побери! Естественно, они разочарованы.
     - Чего они хотят?
     - Чего хочет каждая женщина, мои Великие Ворота на Запад? Непрерывных
отношений. Проще говоря, выйти замуж.
     - Замуж?
     - Ui.
     - Все они хотят выйти замуж?
     - Ui.
     - Отлично. Я женюсь на всех 5_271_009.
     - Нет, нет, нет, мой юный Боливар, - возразил Мировой Евнух.  -  Черт
побери! Это невозможно. Не считая религиозных трудностей,  есть  трудности
чисто физические. Кто может справиться с таким гаремом?
     - Тогда я женюсь на одной.
     - Нет, нет, нет. Penser a moi... Как вы сделаете  выбор?  Как  будете
выбирать? Лотереей, вытягиванием соломинки или открытым голосованием.
     - Я уже выбрал.
     - Да? Которую?
     - Мою девушку, - медленно сказал Халсион, - Джудит Файлд.
     - Так... Сладость вашего сердца?
     - Да.
     - Она в самом конце пятимиллионного списка.
     - Она уже была номером первым в моем списке. Я хочу Джудит. - Халсион
вздохнул. - Я помню, как она выглядела на Балу художников... Стояла полная
луна...
     - Но еще двадцать шесть дней не будет полной луны.
     - Я хочу Джудит.
     - Остальные разорвут ее на клочки из ревности. Нет, нет, нет,  мистер
Халсион, мы должны придерживаться расписания. По ночи  на  каждую,  но  не
больше.
     - Я хочу Джудит... иначе...
     - Это нужно обсудить в Совете, черт побери!
     Это обсудили депутаты Совета Союза Наций, высокие, тощие, энергичные,
но суровые. Было решено позволить Джеффри Халсиону жениться тайно.
     - Но никаких уз, - предупредил  Мировой  Евнух.  -  Никакой  верности
своей жене. Это следует понять. Мы не можем исключить вас из программы. Вы
совершенно необходимы.
     В "Одеон" привели счастливую Джудит Файлд. Это была  высокая  смуглая
девушка с короткими кудрявыми волосами и длинными ногами. Халсион взял  ее
за руку. Мировой Евнух удалился на цыпочках.
     - Привет, дорогая, - пробормотал Халсион.
     Джудит глянула на него с ненавистью. Глаза  ее  блестели,  лицо  было
мокро от слез.
     - Если ты прикоснешься ко мне,  Джефф,  -  странным  голосом  сказала
Джудит, - я убью себя.
     - Джуди!
     - Этот противный человек рассказал мне все.  Он  не  понял,  когда  я
попыталась объяснить ему... Я молилась, чтобы ты сдох, прежде чем настанет
моя очередь.
     - Но мы поженимся, Джуди.
     - Я скорее умру, чем женюсь на тебе.
     - Я тебе не верю. Мы любили...
     - Ради бога, Джефф, не говори о любви! Не понимаешь? Женщины  плачут,
потому что ненавидят тебя. Я ненавижу тебя. Весь мир  ненавидит  тебя.  Ты
отвратителен.
     Халсион уставился на девушку и прочел правду на ее  лице.  Охваченный
гневом, он попытался обнять ее.  Она  свирепо  отбивалась.  Они  пересекли
огромную гостиную номера, опрокидывая  мебель,  тяжело  дыша,  с  растущей
яростью. Халсион ударил Джудит Файлд кулаком, чтобы покончить  с  борьбой.
Она пошатнулась, уцепилась  за  штору,  бросилась  в  окно  и  полетела  с
четырнадцатого этажа на мостовую, вертясь, как кукла.
     Халсион с ужасом глядел вниз. Вокруг  изуродованного  тела  собралась
толпа. Поднятые вверх лица. Сжатые кулаки. Зловещее  бормотание.  В  номер
ворвался Мировой Евнух.
     - Старик! - закричал он. - Что ты наделал?  Per  conto...  Эта  искра
разожжет жестокость. Ты в очень большой опасности. Черт побери!
     - Это правда, что все ненавидят меня?
     - Helas, милый, ты открыл истину? Ох, уж эта несдержанная  девушка!..
Я предупреждал ее. Ui. Вас ненавидят.
     - Но вы говорили, что меня любят. Новый Адам. Отец нового мира...
     - Ui. Ты отец, но  все  дети  ненавидят  отцов.  Ты  также  последний
мужчина. Но в какой женщине не вспыхнет ненависть, если ее заставят  пойти
к мужчине в объятия...  даже  если  это  необходимо  для  выживания?  Идем
скорее, душа моя. Passim... Ты в большой опасности.
     Он потащил Халсиона к грузовому лифту  и  они  спустились  в  подвалы
"Одеона".
     - Армия выручит тебя. Мы немедленно увезем тебя  в  Турцию  и  найдем
компромисс.
     Халсион был передан под опеку высокого, тощего,  сурового  армейского
полковника, который провел его подвалами  на  другую  сторону  улицы,  где
ждала штабная машина. Полковник втолкнул Халсиона в нее.
     - Dialekta alea est, - сказал он водителю.  -  Быстрее,  мой  капрал.
Защитим старого неудачника. В аэропорт. Alars!
     - Черт побери, сэр, - ответил капрал, отдал честь и рванул  машину  с
места.
     Пока они на головокружительной скорости петляли  по  улицам,  Халсион
разглядел водителя. Он был высокий, тощий, энергичный, но суровый.
     - Kaltur Kampf der Minzeheit, - пробормотал капрал. - Забавно!
     Поперек улицы  была  воздвигнута  гигантская  баррикада  из  ясеневых
бочек, мебели, перевернутых автомобилей, торговых стоек. Капралу  пришлось
затормозить.  Пока  он  снижал  скорость  для  разворота,  из   подъездов,
подвалов, магазинов появились толпы женщин. Они визжали.  Они  размахивали
импровизированными дубинками.
     - Превосходно! - закричал капрал.  -  Черт  побери!  -  Он  попытался
достать из кобуры служебный пистолет. Женщины распахнули дверцы,  вытащили
из машины Халсиона и капрала. Халсион вырвался, пробился через взбешенную,
вооруженную дубинками толпу, метнулся на тротуар, запнулся и провалился  в
открытую  угольную  яму.  Он  полетел  в  бездонное  черное  пространство.
Закружилась голова. Перед глазами поплыл звездный поток...

     Он был один в  пространстве,  мучимый,  неправильно  понятый,  жертва
жестокой несправедливости.
     Он по-прежнему был прикован к  тому,  что  когда-то  являлось  стеной
Камеры 5 Блока 27 Яруса 100 Крыла 9 Исправительного  Дома  Каллисто,  пока
неожиданный гамма-взрыв не разнес огромную тюремную крепость - куда больше
замка Иф - на куски.  Взрыв,  как  он  понял,  был  устроен  Грешами.  Его
имущество состояло из тюремной одежды, шлема, одного кислородного баллона,
мрачной ярости на несправедливость учиненного с ним и  знания  тайны,  как
можно разгромить Грешей и уничтожить их господство над Солнечной системой.
     Греши, ужасные мародеры  с  Омикрона  Сей,  космопираты,  космические
неоконкистадоры,  холоднокровные,  воблолицые,   нуждающиеся   в   питании
психотическим ужасом, который  порождали  в  людях  с  помощью  мысленного
контроля, быстро завоевывали Галактику.  Они  были  непобедимы,  поскольку
владели симулянт-кинетической силой - способностью находиться одновременно
в двух местах.
     В космической черноте медленно двигалась  точка  света,  напоминающая
метеорит. Халсион  понял,  что  это  спасательный  корабль,  прочесывающий
пространство в поисках спасшихся при  взрыве.  Он  подумал,  не  может  ли
Юпитер, горевший багровым светом, сделать его видимым для спасателей?  Еще
он подумал, хочет ли вообще быть спасенным?
     - Опять будет то же самое, - проскрипел Халсион. -  Лживые  обвинения
робота  Балорсена...  Лживые  обвинение  отца  Джудит...  Отречение  самой
Джудит... Снова тюремное заключение и, наконец, смерть  от  Грешей,  когда
они захватят последние твердыни Земли. Так почему бы не умереть сейчас?
     Но говоря это, он  знал,  что  лжет.  Он  единственный  знает  тайну,
которая может спасти Землю и всю Галактику. Он должен уцелеть.  Он  должен
бороться.
     С неукротимой волей Халсион потянулся к ноге, пытаясь  порвать  цепь.
Со страшной силой, развитой за годы каторжного труда в шахтах  Грешей,  он
махал руками и кричал. Точка света не меняла направление, летя мимо  него.
Затем он увидел, как металлическое звено одной из цепей лопнуло с огненной
искоркой  от  удара  метеора,  и  решился  на  отчаянный  поступок,  чтобы
просигналить спасательному кораблю.
     Он отсоединил пласти-шланг кислородного  баллона  от  пласти-шлема  и
выпустил жизнетворную струю в пространство. Одновременно дрожащими  руками
он собрал звенья цепи на ноге и ударил ими о  камень  в  струе  кислорода.
Сверкнула искра. Пламя охватило бьющий под давлением кислород.  Сверкающий
гейзер белого огня забил на полмили в пространство.
     Экономя остатки кислорода  в  пласти-шлеме,  Халсион  медленно  водил
баллоном, посылая фонтан пламени в разные стороны в  отчаянной,  последней
надежде на спасение. Воздух в пласти-шлеме  быстро  становился  спертым  и
удушливым. Ревело в ушах. Перед глазами все поплыло. Наконец, чувства  его
угасли...
     Когда он пришел в себя, то понял, что лежит на пласти-койке  в  каюте
звездолета.  Высокочастотный  свист  подсказал  ему,  что  они  летят   на
гиперскорости. Он открыл глаза. Возле пласти-койки стояли Балорсен,  робот
Балорсена, Верховный судья Файлд и его дочь Джудит. Джудит плакала.  Робот
был в маленьких пласти-наручниках и только моргал, когда генерал  Балорсен
время от времени стегал его нуклеарным пласти-кнутом.
     - Parbley!  Черт  побери!  -  проскрежетал  робот.  -  Все  верно,  я
оклеветал Джеффри Халсиона. Ui! Flux  de  bounsh!  Я  был  космопиратом  и
занимался космоналетами на космогрузы.  Ui!  Черт  побери!  Космобармен  в
Салуне Космонавтов был моим сообщником. Когда Джексон разбил  космокэб,  я
нашел космогараж и звуковым лучом убил О'Лири. Oux arms... Ой!..
     - Вы слышали его исповедь, Халсион, - проскрежетал генерал  Балорсен.
Он был высокий, тощий, суровый. - Ради бога! Ales est  celar  artem...  Вы
невиновны.
     - Я незаконно осудил тебя, старый  неудачник,  -  проскрежетал  судья
Файлд. Он был высокий,  тощий,  суровый.  -  Можешь  ли  ты  простить  это
проклятое богом орудие? Мы приносим извинения.
     - Мы были несправедливы к тебе, Джефф, - прошептала Джудит. -  Можешь
ли ты простить нас? Скажи, что прощаешь нас...
     - Вы сожалеете о том, как поступили со мной, - проскрежетал  Халсион,
- но только потому, что принимаете в  расчет  таинственную  наследственную
мутацию в моем роду, которая  делает  меня  иным.  Я  единственный  владею
тайной, которая может спасти Галактику от Грешей.
     - Нет, нет, нет, старик, - принялся оправдываться генерал Балорсен. -
Черт побери! Не держи камень за пазухой. Спаси нас от Грешей.
     - Спаси нас, faut de miux,  спаси  нас,  Джефф,  -  воскликнул  судья
Файлд.
     - О, пожалуйста, Джефф, пожалуйста,  -  прошептала  Джудит.  -  Греши
повсюду и подступают все ближе. Мы везем тебя  в  Союз  Наций.  Ты  должен
сообщить Совету, как помешать Грешам пребывать в двух местах одновременно.
     Звездолет вышел из гиперскорости и приземлился  на  Правительственном
Острове,  где  его  встретила  делегация  всемирных  сановников  и  повела
Халсиона в зал  Генеральной  Ассамблеи  Союза  Наций.  Они  ехали  странно
круговыми улицами со странно круглыми домами,  которые  были  перестроены,
когда обнаружилось, что Греши всегда возникают в углах. На всей  Земле  не
было оставлено ни единого угла.
     Генеральная Ассамблея  была  в  сборе,  когда  вошел  Халсион.  Сотни
высоких, тощих, суровых дипломатов аплодировали, пока он  шел  к  подиуму,
все еще одетый в пласти-комбинезон каторжника. Халсион обиженно огляделся.
     - Да, -  проскрежетал  он,  -  вы  все  аплодируете.  Сейчас  вы  все
почитаете меня. Но где вы были,  когда  меня  ложно  обвинили,  осудили  и
заточили в тюрьму невиновным? Где вы были тогда?
     - Простите нас, Халсион, черт побери! - закричали они.
     - Я не прощу вас. Семнадцать лет я страдал в  шахтах  Грешей.  Теперь
ваша очередь пострадать.
     - Пожалуйста, Халсион!
     - Где же ваши эксперты? Ваши профессора? Ваши специалисты?  Где  ваши
электронные вычислители? Ваши супермыслящие  машины?  Пусть  они  раскроют
тайну Грешей.
     - Они не могут, старик. Entre nous! Они стоят холодные. Спасите  нас,
Халсион! Auf fiderzeen...
     Джудит схватила его руку.
     - Не ради меня, Джефф, - зашептала она.  -  Я  знаю,  ты  никогда  не
простишь меня за то, что я была несправедлива к тебе. Но ради всех девушек
в Галактике, кто любит и любим.
     - Я все еще люблю тебя, Джуди.
     - Я всегда любила тебя, Джефф.
     - О'кей. Я не хотел раскрывать им тайну,  но  ты  уговорила  меня.  -
Халсион поднял руку, призывая к молчанию. В наступившей тишине он негромко
заговорил: - Тайна такова, джентльмены. Ваши калькуляторы собрали  данные,
чтобы вычислить слабое место Грешей. Они не обнаружили ничего. Поэтому  вы
предположили,  что  у  Грешей  нет  тайной  слабости.  ЭТО  БЫЛО  НЕВЕРНОЕ
ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ.
     Генеральная Ассамблея затаила дыхание.
     - Вот  в  чем  тайна.  ВЫ  ДОЛЖНЫ  БЫЛИ  ПРЕДПОЛОЖИТЬ,  ЧТО  КАКАЯ-ТО
НЕИСПРАВНОСТЬ КРОЕТСЯ В САМИХ КАЛЬКУЛЯТОРАХ.
     - Черт побери! - хором воскликнула Генеральная Ассамблея. - И  почему
мы не подумали об этом? Черт побери!
     - И Я ЗНАЮ, ЧТО ИМЕННО НЕИСПРАВНО!
     Наступила мертвая тишина.
     Распахнулись  двери  Генеральной  Ассамблеи.  Неверным  шагом   вошел
профессор Мертвотишинский, высокий, худой, суровый.
     - Эврика! - закричал он. - Я нашел, черт побери! Что-то не в  порядке
с мыслящими машинами. Три идет _п_о_с_л_е_ двух, но не перед.
     Генеральная    Ассамблея    взорвалась     ликованием.     Профессора
Мертвотишинского стали  качать.  Раскупорили  шампанское.  Выпили  за  его
здоровье. К его груди прикололи несколько медалей. Профессор сиял.
     - Эй! - закричал Халсион. - Это была моя тайна. Я  единственный,  кто
из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в моем роду...
     Застучал телетайп:
     "Внимание!  Внимание!  Тишенков   в   Москве   сообщает   о   дефекте
калькуляторов. Три идет после двух, а не перед. Повторяю: _п_о_с_л_е, а не
перед".
     Вбежал почтальон.
     -  Специальное  послание  от  доктора  Жизнетишинского  Спокойникову:
Что-то неладно с мыслящими машинами. Три идет после двух, а не перед.
     Телеграфист принял телеграмму:
     "Мыслящие машины не в порядке Точка Два идет  перед  тремя  Точка  Не
после Точка Фон Грезотишинский Точка Гейдельберг".
     В окно влетела бутылка, разбилась  об  пол  и  из  нее  выпал  клочок
бумаги, на котором было нацарапано: "Остановите машины и подумайте, может,
число три идет после двух, а не перед? Долой Грешей! Мистер Тиш-Тиш".
     Халсион схватил судью Файлда за пуговицу.
     - Какого черта? - взревел он. - Я думал, что я единственный человек в
мире, обладающий этой тайной!
     - HimmelHerrGott! - нетерпеливо ответил судья Файлд. - Все вы  такие.
Все вы мечтаете, что являетесь единственным человеком, обладающим  тайной,
единственным, в ком ошиблись, единственным, с кем поступили несправедливо,
с девушкой, без девушки, с кем бы там ни было или без. Черт побери! Как вы
утомительны, мечтатели! И всегда-то вы проигрываете.
     Судья Файлд оттолкнул его плечом в сторону. Генерал  Балорсен  пихнул
его в задние ряды.  Джудит  Файлд  проигнорировала  его.  Робот  Балорсена
украдкой вдавил его в угол толпы, где тут же возникли Греши,  одновременно
столпившиеся в углу на Нептуне, сделали нечто невыразимое для  Халсиона  и
исчезли вместе с  ним,  кричащим,  рвущимся,  рыдающим  в  ужасе,  который
является деликатесом для Грешей, но пласти-кошмаром для Халсиона...

     ...от которого его пробудила мать и сказала:
     - Это научит тебя не таскать сэндвичи с орехами среди ночи, Джеффи.
     - Мама?
     - Да. Пора вставать, дорогой. Ты опоздаешь в школу.
     Она вышла из комнаты. Он огляделся. Он посмотрел на себя. Это правда.
Правда! Сбылась его великая мечта. Ему  снова  десять  лет,  у  него  тело
десятилетнего мальчишки, он в доме, в котором  провел  детство,  в  жизни,
которой жил в свои школьные  деньки.  И  у  него  остались  знания,  опыт,
искушенность тридцати трехлетнего мужчины.
     - Ой, красота! - закричал он. - Вот будет здорово!
     Он станет школьным гением. Он будет  ошеломлять  товарищей,  изумлять
учителей, ставить в тупик экспертов. Он  положит  на  лопатки  ученых.  Он
поставит на место Риннегена, который частенько  задирал  его.  Он  возьмет
напрокат пишущую машинку и напишет все удостоенные шумного  успеха  пьесы,
рассказы и романы, которые помнит. Он не упустит удобный  случай  с  Джуди
Файлд за мемориалом в Нижнем Парке.  Он  сделает  изобретения  и  совершит
открытия, создаст основы новой индустрии, будет держать  пари,  играть  на
бирже. Он завладеет всем миром к  тому  времени,  когда  достигнет  своего
настоящего возраста.
     Он с трудом оделся - забыл,  где  лежит  одежда.  Он  с  трудом  съел
завтрак - не время было объяснять матери, что  у  него  вошло  в  привычку
начинать день с  кофе  по-ирландски.  Он  лишился  утренней  сигареты.  Он
понятия не имел, где находятся его учебники. Мать с беспокойством  следила
за ним.
     - Джеффи опять в дурном настроении, - услышал  он  ее  бормотание.  -
Надеюсь, день он проведет нормально.
     День начался с того, что Риннеген устроил на него засаду у Входа  Для
Мальчиков. Халсион помнил  его  большим,  крепким  мальчишкой  со  злобным
выражением  лица.  Он  был  изумлен,  обнаружив,  что  Риннеген  тощий   и
беспокойный, явно озабоченный тем, чтобы выглядеть агрессивным.
     - Послушай, у тебя нет никаких причин враждовать со мной, -  объяснил
ему Халсион. - Ты просто запутавшийся ребенок, пытающийся что-то доказать.
     Риннеген ударил его кулаком.
     - Послушай, мальчик, - вежливо сказал Халсион, -  на  самом  деле  ты
хочешь дружить со всем миром.  Только  ты  ненадежный  товарищ  и  поэтому
вынужден драться.
     Риннеген был глух к психоанализу. Он ударил Халсиона сильнее. Больно.
     - Оставь меня в покое! - сказал  Халсион.  -  Иди  самовыражаться  на
ком-нибудь другом.
     Риннеген двумя быстрыми  движениями  выбил  у  Халсиона  учебники  из
подмышки и опрокинул его на  пол.  Не  оставалось  ничего  другого,  кроме
драки. Двадцать лет просмотров фильмов будущего с  Джо  Луисом  ничего  не
дали Халсиону. Он был полностью побежден. Он также опоздал в школу. Теперь
настало время удивить учителей.
     - Таковы факты, - объяснил он в классе мисс Ральф. - Я  столкнулся  с
невротиком. Я могу объяснить его мотивы, но не отвечаю за его побуждения.
     Мисс Ральф шлепнула его и пошла к директору с запиской,  повествующей
о неслыханной наглости.
     - Единственная неслыханная вещь  в  вашей  школе,  -  сказал  Халсион
мистеру  Снайдеру,  -  это  психоанализ.  Как  вы  можете   считать   себя
компетентным учителем, если вы не...
     - Мерзкий мальчишка! - сердито оборвал его мистер  Снайдер,  высокий,
худой, суровый. - Ты что, читаешь мерзкие книги?
     - Что же мерзкого во Фрейде?
     - И пользуешься богохульным языком? Ты нуждаешься  в  уроке,  грязный
звереныш.
     Его отослали домой с запиской, немедленно вызывающей родителей, чтобы
забрать Джеффри Халсиона из школы, как дегенерата, отчаянно нуждающегося в
профессиональном исправительном учреждении.
     Вместо того, чтобы пойти домой, он отправился  к  журнальному  киоску
почитать газеты с событиями, относительно  которых  он  мог  бы  заключать
пари. Заголовки были  полны  призовыми  скачками.  Но  кто,  черт  побери,
завоюет приз? И в какой последовательности? Этого он не помнил.  А  биржа?
Он ничего не знал о ней. В детстве  он  никогда  не  интересовался  такими
вещами и ничего не запечатлелось в памяти.
     Он  попытался  попасть  в   библиотеку   для   дальнейшей   проверки.
Библиотекарь, высокий, худой и суровый, не позволил ему войти, потому  что
детское время начиналось после полудня. Он бродил по улицам. Куда бы он ни
шел, его преследовали высокие и суровые взрослые. Он начал понимать, что у
десятилетних мальчишек весьма ограниченные возможности удивлять взрослых.
     В час ленча он встретил Джуди Файлд и проводил ее после школы  домой.
Он был шокирован ее шишковатыми коленками и черным  штопором  локонов.  Не
нравился ему и ее запах. Он бы, скорее, предпочитал провести  время  с  ее
матерью, явившейся в образе Джуди, какую он помнил. Он  забылся  с  миссис
Файлд и сделал парочку вещей, здорово смутивших ее.  Она  выгнала  его  из
дому и, когда звонила его матери, голос ее дрожал от негодования.
     Халсион пошел к Гудзону и слонялся возле доков, пока его не прогнали.
Он отправился в канцелярский магазин договориться о прокате  пишмашинки  и
был  выставлен.  Он  поискал  тихое  местечко,  чтобы  соснуть,  подумать,
составить план, возможно, начать вспоминать имевший успех рассказ,  но  не
было тихих местечек, куда бы допускались мальчишки.
     В 4.30  он  проскользнул  домой,  бросил  учебники  в  свою  комнату,
прокрался  в  гостиную,  стянул  сигарету  и  собирался  улизнуть,   когда
обнаружил, что отец и мать наблюдают за ним. Мать  выглядела  потрясенной.
Отец был худой и суровый.
     - О, - сказал Халсион, - я  полагаю,  звонил  Снайдер.  Я  совершенно
забыл об этом.
     - Мистер Снайдер, - сказал отец.
     - И миссис Файлд, - добавила мать.
     - Послушайте, - сказал  Халсион,  -  нам  нужно  немедленно  во  всем
разобраться. Можете вы выслушать меня несколько минут? Я сообщу вам  нечто
потрясающее, и мы подумаем, что с этим делать. Я...
     Он закричал, поскольку отец взял его за ухо и вывел в холл.  Родители
никогда не слушают детей даже несколько минут. Они вообще их не слушают.
     - Пап... минутку... Пожалуйста! Я хочу объяснить. Мне вовсе не десять
лет.  Мне  тридцать  три.  Это  скачок  во   времени,   понимаешь?   Из-за
таинственной мутации, передающейся по наследству в моем роду, которая...
     - Замолчи, черт побери! - крикнул отец. Боль от его  руки,  ярость  в
его голосе заставили Халсиона замолчать. Он терпел,  пока  его  вывели  из
дома, провели четыре квартала до  школы  и  втолкнули  в  кабинет  мистера
Снайдера, где вместе  с  директором  ожидал  школьный  психолог.  Это  был
высокий, худой человек, суровый, но энергичный.
     - А, да, да, - сказал он. - Значит, это и  есть  наш  дегенерат?  Наш
маленький Аль Капоне, а? Давайте, поместим его в клинику и  там  я  заведу
его journel etirne. Будем надеяться на лучшее. Niki prius... Он  не  может
быть плох во всех отношениях.
     Он взял Халсиона за руку. Халсион вырвал руку и сказал:
     - Послушайте, вы взрослый, интеллигентный человек.  Выслушайте  меня.
Моих родителей обуяли эмоции...
     Отец отвесил ему  оплеуху,  схватил  его  руку  и  вернул  психологу.
Халсион разразился слезами. Психолог вывел  его  из  кабинета  и  отвел  в
маленькую школьную больницу. Халсион был в истерике. Он дрожал от крушения
планов и страха.
     - Неужели никто не выслушает меня? - рыдал он.  -  Неужели  никто  не
попытается понять? Все мы любим детей, так неужели все дети проходят через
это?
     - Успокойся, мой милый, - пробормотал психолог. Он сунул  Халсиону  в
рот таблетку и заставил ее запить водой.
     - Вы все проклятые антигуманисты,  -  всхлипывал  Халсион.  -  Вы  не
допускаете нас в свой мир, но вторгаетесь в наш. Если вы не уважаете  нас,
то почему не оставите в покое?
     - Начинаешь понимать, а? - сказал психолог. - Мы  две  разные  породы
животных, взрослые и дети. Черт побери! Я говорю с тобой  откровенно.  Les
absent, out tonjuris tort... У нас почти ничего нет в голове, малыш, кроме
войны. Поэтому все дети вырастают  ненавидящими  свое  детство  и  ищущими
отмщения. Но отмщение невозможно. Pari mutail.  Как  его  можно  свершить?
Разве может кошка оскорбить короля?
     - Это... ненавистно,  -  пробормотал  Халсион.  Таблетка  действовала
быстро. - Весь мир ненавистен. Он полон оскорбительных конфликтов, которые
невозможно разрешить... или отомстить за них...  Словно  кто-то  играет  с
нами шутки, глупые шутки без цели. Верно?
     Скользя во тьму, он слышал  хихиканье  психолога,  но  не  мог  жить,
понимая, что смеются над ним...

     Он поднял лопату и пошел за Первым шутом на кладбище. Первый шут  был
высокий, худой, суровый, но энергичный.
     - Если она будет похоронена по-христиански, что за каприз  искать  ей
спасение? - спросил Первый шут.
     - Говорю тебе, она спаслась,  -  ответил  Халсион.  -  Поэтому  нужно
немедленно вырыть ей могилу. Коронер во всем разобрался и  установил,  что
должны быть христианские похороны.
     -  Как  это  может  быть,  если  только  она  не  утопилась  в  целях
самозащиты?
     - Ну, так решено.
     Они принялись рыть могилу. Первый шут подумал, подумал и сказал:
     - Это, должно быть, se offendendo, и не может быть ничем  иным.  Есть
указание: если я утоплюсь преднамеренно, это доказывает наличие  действия,
а действие делится на три группы - действовать, делать, совершать. Значит,
она утопилась преднамеренно.
     - Возможно, но послушай, добрый могильщик... - начал Халсион.
     - Мне пора, - прервал его Первый шут и пошел, уставший от рассуждений
по  вопросам  законов.  Затем  быстро   повернулся,   отпустил   несколько
профессиональных шуток и  ушел  окончательно.  Наконец,  Халсион  закончил
работу и пошел пропустить рюмочку в Ярд-хенд. Когда  он  вернулся,  Первый
шут отпускал шутки паре джентльменов, бродивших по кладбищу.
     Прибыла похоронная процессия: гроб, брат умершей  девушки,  король  с
королевой,  священники  и  лорды.  Девушку  похоронили  и  брат  с   одним
джентльменом начали ссориться над ее могилой. Халсион не  обращал  на  них
внимания. В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся
волос и красивыми длинными ногами.  Он  подмигнул  ей.  Она  подмигнула  в
ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она ответила тем же.
     Затем Халсион подобрал лопату и пошел за Первым  шутом  на  кладбище.
Первый шут был высокий, худой, с суровым выражением лица,  но  энергичными
манерами.
     - Раз ее  хоронят  по-христиански,  это  доказывает  ее  спасение?  -
спросил Первый шут.
     - Говорю тебе, она спаслась, - ответил Халсион.  -  И  следовательно,
нужно немедленно копать ей могилу. Коронер разобрался и вынес решение, что
должны быть христианские похороны.
     - Как это так, если только она не утопилась в целях самозащиты?
     - А ты уже не спрашивал меня об этом? - удивился Халсион.
     - Заткнись, старый дурак, и отвечай на вопрос.
     - Могу поклясться, что это уже было.
     - Ты ответишь, черт побери? Ну?
     - Ну, так решено.
     Они принялись копать могилу. Затем Первый шут затеял долгую дискуссию
по  вопросам  законов,   после   чего   энергично   повернулся,   отпустил
традиционные шутки и ушел. Наконец, Халсион закончил и  пошел  в  Ярд-хенд
выпить. Когда он вернулся, у могилы была пара незнакомцев,  затем  прибыла
похоронная процессия.
     В процессии была хорошенькая  девушка,  смуглая,  с  копной  вьющихся
волос и красивыми длинными ногами. Халсион подмигнул ей. Она подмигнула  в
ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она дерзко ответила  тем
же.
     - Как тебя зовут? - прошептал он.
     - Джудит, - ответила она.
     - Я вытатуирую твое имя, Джудит.
     - Вы лжете, сэр.
     - Я могу  доказать  это  миледи.  Я  покажу  тебе,  где  буду  делать
татуировку.
     - И где же?
     - В Ярд-хендской таверне. Ее сделает  матрос  с  "Золотой  лани".  Мы
встретимся сегодня ночью?
     Прежде чем она успела ответить, он подобрал лопату  и  последовал  за
Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, с суровым  лицом,
но энергичными манерами.
     - Ради бога! - воскликнул Халсион. - Могу  поклясться,  что  это  уже
происходило.
     - Раз ее хоронят по христиански, это доказывает ее действия  в  целях
самозащиты? - спросил Первый шут.
     - Я знаю только, что мы уже прошли через все это.
     - Отвечай на вопрос!
     - Послушай, - упрямо сказал Халсион, - может быть, я сошел с  ума,  а
может, и нет, но у меня такое чувство, что все это  уже  происходило.  Это
кажется нереальным. Жизнь кажется нереальной.
     Первый шут покачал головой.
     - HimmelHerrGott! -  пробормотал  он.  -  Этого  я  и  боялся.  Из-за
таинственной мутации, передающейся по  наследству  в  твоем  роду,  ты  из
осторожности дуешь на воду. EvigKeit! Отвечай на вопрос.
     - Если я отвечу на него еще раз, то буду отвечать и сотни раз подряд.
     - Старый осел! - взорвался шут. - Ты уже ответил  на  него  5_271_009
раз, черт побери! Отвечай еще!
     - Зачем?
     - Затем, что ты должен. Pot en feu... Это жизнь,  которой  мы  должны
жить.
     - Ты называешь это жизнью?  Делать  одно  и  то  же  снова  и  снова?
Говорить одно  и  то  же?  Подмигивать  девушкам  без  всякой  надежды  на
продолжение?
     - Нет, нет, нет, старик, не спрашивай. Это заговор, с которым  мы  не
смеем бороться. Это  жизнь,  которой  живет  каждый  человек.  Отсюда  нет
исхода.
     - Почему отсюда нет исхода?
     - Я не смею сказать. Vocs populi... Другие спрашивали и исчезли.  Это
заговор. Я боюсь.
     - Чего ты боишься?
     - Наших владельцев.
     - Что-о? Мы чья-то собственность?
     - Si. Ах, я!.. Все мы, юный мутант. Здесь нет реальности.  Здесь  нет
жизни, нет свободы, нет воли, черт побери! Ты не понимаешь? Мы...  мы  все
персонажи книги. Когда книгу читают, мы танцуем, когда книгу читают снова,
мы опять танцуем. E-pluribis unim... Раз ее  хоронят  по-христиански,  это
доказывает самооборону?
     - Что ты сказал? - в ужасе закричал Халсион. - Мы - марионетки?
     - Отвечай на вопрос.
     - Раз нет свободы, нет свободы воли, то как  мы  можем  вести  всякие
разговоры?
     - Просто читающий книгу мечтает, мой дорогой. Idem  est.  Отвечай  на
вопрос.
     - Не буду. Я буду  бунтовать.  Не  стану  больше  плясать  для  ваших
владельцев. Я буду искать лучшую жизнь... Я буду искать реальность.
     - Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Kul-de-gak!..
     - Все мы нуждаемся в храбром  вожде.  Остальные  пойдут  за  ним.  Мы
разрушим заговор, сковывающий нас!
     - Это невозможно. Играть безопаснее. Отвечай на вопрос!
     Халсион ответил на вопрос, подняв лопату и  ударив  Первого  шута  по
голове. Тот даже не заметил этого.
     - Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает самооборону?
     - Бунт! - закричал Халсион и снова ударил его. Шут  запел.  Появились
два джентльмена.
     - Бунт! За мной! - вскричал Халсион и ударил джентльмена  лопатой  по
меланхоличной голове.  Джентльмен  не  обратил  внимания.  Он  трепался  с
приятелем и первым шутом. Халсион завертелся, как дервиш,  раздавая  удары
лопатой. Джентльмен поднял череп и стал философствовать  по  поводу  некой
персоны по имени Йорик.
     Появилась похоронная процессия. Халсион напал на нее с лопатой.
     - Прекратите читать книгу! - орал он. - Выпустите меня со страниц! Вы
слышите? Прекратите читать! Я хочу в мир, созданный мной самим.  Выпустите
меня!
     Раздался мощный удар грома, когда захлопнулся толстый том.  В  то  же
мгновение Халсион был низвергнут в третье отделение седьмого круга  ада  в
Четырнадцатой Песне "Божественной комедии", где  тех,  кто  грешил  против
искусства, мучили языки пламени, вечно пылавшего под ними. Там  он  кричал
до тех пор,  пока  не  послужил  достаточным  развлечением.  Только  тогда
утвердили  план  его  собственного  текста...  и  он  создал  новый   мир,
романтичный мир, мир его заветной мечты...

     Он был последним человеком на Земле.
     Он был последним человеком на Земле и выл.
     Холмы, долины, реки и горы принадлежали ему, ему одному, и он выл.
     5_271_009 домов служили ему пристанищем. 5_271_009 постелей ждали его
для сна. Магазины ждали, когда он  взломает  их.  Все  драгоценности  мира
принадлежали ему. Игрушки, инструменты, предметы  первой  необходимости  и
роскоши - все принадлежало последнему человеку на Земле, и он выл.
     Он покинул особняк в полях Коннектикута, где основал свою резиденцию.
Он пересек, завывая, Вестчестер. Завывая, он мчался на  юг  по  тому,  что
было когда-то шоссе Генриха Гудзона. Он переехал,  завывая,  по  мосту  на
Манхэттен, он ехал мимо одиноких небоскребов, складов, дворцов развлечений
и подвывал. Он выл на Пятой Авеню и  за  углом  Пятнадцатой  стрит  увидел
человеческое существо.
     Она была живой, прекрасной женщиной. Она была высокой  и  смуглой,  с
копной вьющихся волос и красивыми  длинными  ногами.  На  ней  была  белая
блузка, брюки в тигриную  полоску  и  патентованные  кожаные  ботинки.  За
спиной у нее висела винтовка, на бедре - револьвер. Она  ела  маринованные
томаты из банки и недоверчиво уставилась на Халсиона. Он бросился к ней.
     - Я думала, что я последний человек на Земле, - сказала она.
     - Ты последняя женщина, - простонал Халсион. - А я последний мужчина.
Ты не дантист?
     - Нет, - ответила она. - Я дочь несчастного  профессора  Файлда,  чей
прекрасно задуманный, но плохо исполненный эксперимент по расщеплению ядра
стер с лица Земли человечество,  за  исключением  нас  с  тобой.  Мы,  без
сомнения, из-за таинственной мутации, передающейся по наследству  в  наших
родах,  сделавшей  нас  иными,  стали  последними  представителями  старой
цивилизации и первыми новой...
     - Отец не учил тебя лечить зубы?
     - Нет, - сказала она.
     - Тогда дай на минутку револьвер.
     Она вытащила из кобуры  револьвер  и  протянула  Халсиону,  взяв,  на
всякий случай, винтовку наизготовку. Халсион взвел курок.
     - Как бы я хотел, чтобы ты была дантистом, - простонал он.
     - Я прекрасная девушка с Коэффициентом  Интеллектуальности  141,  что
более важно для основания новой расы людей, унаследовавшей добрую  зеленую
Землю, - возразила она.
     - Только не с моими зубами, - просто сказал Халсион.
     Он разрядил револьвер себе в висок и мозги выплеснулись на землю...

     Он очнулся с пронзительной головной  болью.  Он  лежал  на  кафельном
возвышении возле стула, припав ушибленным виском к холодному  полу.  Из-за
свинцового  щита  появился  мистер  Аквил  и  включил  вентилятор,   чтобы
проветрить помещение.
     - Браво, мой милый, - хихикнул он. - Наконец-то ты стал самим  собой,
а? И помощника тебе не потребовалось. Merglio tardeshe may... Но ты упал и
ударился, прежде чем я успел поймать тебя, черт побери!
     Он помог Халсиону подняться на ноги и  провел  его  в  приемную,  где
усадил в мягкое вельветовое кресло и дал бокал бренди.
     - Гарантирую, что не требуется  никаких  лекарств,  -  заявил  он.  -
Nobles oblig... Только лучше spiritus frumenti. Теперь обсудим дела, а?  -
Он сел за стол, все еще энергичный,  суровый,  и  с  неожиданной  теплотой
взглянул на Халсиона.  -  Человек  живет  своими  решениями,  neste-pa?  -
продолжал он. - Вы согласны, ui? Человек должен принять  в  течение  своей
жизни 5_271_009 решений. Peste! Это простое  число,  так?  Niniorte...  Ты
согласен?
     Халсион кивнул.
     - Тогда, мой милый, зрелость этих решений определяет, мужчина  данный
человек или ребенок. Niht war? Malgre  nori...  Человек  не  может  начать
принимать взрослые решения,  пока  не  избавится  от  детских  грез,  черт
побери! Такие фантазии... они должны уйти...
     - Нет, - медленно произнес  Халсион,  -  от  этих  грез  зависит  мое
искусство... от грез и фантазий, которые я переношу в линии и краски...
     - Черт побери! Да! Согласен. Но взрослые грезы, а не детские. Детские
грезы - пфуй! Все люди проходят  через  это...  Быть  последним  способным
мужчиной на Земле и обладать всеми  женщинами...  Вернуться  в  прошлое  с
преимуществом  знаний  взрослого  и  одерживать   победы...   Бегство   от
реальности  с  мыслью,  что   жизнь   -   это   фантазия...   Бегство   от
ответственности и фантазии о причиненной несправедливости, о  мученичестве
со счастливым концом... И сотни других, столь же распространенных, сколь и
пустых. Господь благословил папашу Фрейда и его  веселое  учение,  которое
положило конец этой чепухе. Sic semper tiranis... Прочь!
     - Но раз у всех есть эти грезы, значит, не такие уж  они  плохие,  не
так ли?
     - Черт побери! В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает  ли  этой
вшей хорошими? Нет, мой мальчик, такие  грезы  для  детей.  Слишком  много
взрослых еще остаются детьми. И ты, художник, должен  вывести  их,  как  я
вывел тебя. Я очистил тебя, теперь очищай их.
     - Почему вы это сделали?
     - Потому что я верю в тебя. sic vos non vobus... Тебе будет  нелегко.
Долгий трудный путь и одиночество.
     - Полагаю, я должен испытывать благодарность, - пробормотал  Халсион,
- но я чувствую... ну, пустоту... обман.
     - О, да! Черт побери! Если долго живешь с язвой, то  что-то  теряешь,
когда ее вырезают. Ты прятался в язву. Я вскрыл ее.  Ergo:  ты  чувствуешь
обман. Но погоди! Ты почувствуешь еще больший обман. Я говорил  тебе,  что
цена будет высока. Ты заплатил ее. Гляди.
     Мистер Аквил достал из кармана зеркальце. Халсион  глянул  в  него  и
застыл. На него  смотрело  лицо  пятидесятилетнего  мужчины,  морщинистое,
закаленное, твердое, решительное. Халсион вскочил с кресла.
     - Спокойно, спокойно, - увещевал его мистер Аквил. - Это  не  так  уж
плохо. Это чертовски хорошо! Физически тебе по-прежнему тридцать  три.  Ты
ничего не потерял  из  своей  жизни...  только  юность.  Что  ты  утратил?
Смазливое лицо, чтобы привлекать молоденьких девушек? И всего-то?
     - Ради Христа!.. - вскричал Халсион.
     - Прекрасно. Еще спокойней, мой мальчик. Здесь ты, больной,  лишенный
иллюзий, сбитый с толку, встал одной ногой на твердую дорогу  к  зрелости.
Ты хочешь, чтобы это случилось или нет? Si,  я  могу  все  исправить.  Это
может никогда не случиться. Spurlos versenkt... Прошло всего десять  минут
со времени твоего побега. Ты еще можешь  вернуть  свое  красивое,  молодое
лицо. Ты можешь снова сдаться. Можешь вернуться в бездонное  лоно  язвы...
опять впасть в детство. Ты хочешь этого?
     - У вас не выйдет.
     - Sauw qui pent,  мой  мальчик.  Выйдет.  Частоты  не  ограничиваются
пятнадцатью тысячами ангстрем.
     - Проклятье! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может обладать  такими
силами!
     - Или ангел, старик.
     - Вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану.
     - А? Ха! Сатана тоже был ангелом до своего  падения.  Он  имел  много
связей на небе. Конечно, есть фамильное сходство, черт  побери!  -  Мистер
Аквил оборвал смех, перегнулся через стол. Веселье  слетело  с  его  лица,
осталась  только  суровость.  -  Сказать  вам,  кто  я,  мой   цыпленочек?
Объяснить,  почему  один  нечаянный  взгляд  перевернул  ваш  разум  вверх
тормашками?
     Халсион кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
     - Я негодяй, белая ворона, шалопай,  подлец.  Я  эмигрант.  Да,  черт
побери! Эмигрант! - Взгляд мистера Аквила  стал  каким-то  раненым.  -  По
вашим стандартам, я великий человек с бесконечной силой  и  многообразием.
Такими были эмигранты из Европы для туземцев с побережья Таити.  А?  Таким
являюсь  для  вас  я,  когда  прочесываю  звездные  берега  ради  капельки
развлечений,  капельки  надежды,  капельки  авантюризма...  Я  плохой,   -
продолжал мистер Аквил с дрожью отчаяния в голосе.  -  Я  испорченный.  На
родине нет места, где могли  бы  терпеть  меня.  Мне  отомстили  тем,  что
оставили здесь. И были  моменты  неосторожности,  когда  боль  и  отчаяние
наполняли мой взгляд и поражали ужасом ваши невинные души. Как тебя тогда,
да?
     Халсион снова кивнул.
     - Вот такие дела. Ребенок в Солоне Аквиле уничтожил его  и  привел  к
болезни, сломавшей ему жизнь. Ui. Я слишком страдаю от  детских  фантазий,
от которых не могу избавиться. Не повторяй  той  же  самой  ошибки,  прошу
тебя... - Мистер Аквил взглянул  на  часы  и  вскочил.  К  нему  вернулась
энергия. - Прекрасно! Уже поздно. Время собирать твой разум, старик. Каким
ему быть? Старое лицо или молодое? Реальность грез или грезы реальности?
     - Сколько, вы сказали, решений мы должны принять за время жизни?
     - Пять миллионов двести  семьдесят  одну  тысячу  девять.  Плюс-минус
тысяча, черт побери!
     - И сколько осталось мне?
     - А? Verite saus per... Два миллиона  шестьсот  тридцать  пять  тысяч
пятьсот сорок... примерно.
     - Но нынешнее самое важное.
     - Все они самые важные. - Мистер Аквил шагнул к двери,  положил  руку
на кнопки сложного устройства и покосился на Халсиона.  -  Voila  tout,  -
сказал он. - Слово за тобой.
     - Я выбираю трудный путь, - решил Халсион.

                              Альфред БЕСТЕР

                            ЧЕТЫРЕХЧАСОВАЯ ФУГА

     Теперь,  конечно,  Северо-восточный  Коридор   имеет   полное   право
называться Северо-восточными трущобами, тянущимися от Канады до Каролины и
дальше на запад, вплоть до  Питсбурга.  Это  были  фантастические  джунгли
прогорклой стремительности, население  которых  беспрестанно  сновало  без
видимой цели и постоянного местожительства, так что  надзиратели  контроля
над рождаемостью и социальные службы потеряли все надежды на порядок.  Это
было гигантское уличное  зрелище,  которого  все  ожидали  и  которым  все
наслаждались. Даже немногие привилегированные, которые могли бы  жить  под
охраной в очень дорогих Оазисах, притом где угодно,  и  думать  не  желали
уехать отсюда. Джунгли захватывают.
     Там были  тысячи  проблем  выживания,  но  одной  из  самых  насущных
являлась нехватка свежей воды. Наиболее  годную  к  употреблению  питьевую
воду давным-давно конфисковали возрастающие производственные отряды во имя
лучшего будущего и для других целей ее оставалось очень мало. Конечно,  на
крышах имелись резервуары для сбора  дождевой  воды.  Естественно,  имелся
черный рынок. Вот и все. Поэтому Джунгли воняли. Зловоние стояло хуже, чем
при дворе королевы Елизаветы, когда было чем мыться, но в мытье не верили.
Коридор как раз не мог мыться, стирать одежду или  мыть  полы,  и  уже  за
десять миль от моря ощущались вредоносные миазмы.
     Добро пожаловать в Коридор!
     Страдальцы у берега могли обрести счастье вымыться в соленой воде, но
побережье Коридора было загрязнено таким  количеством  неочищенной  нефти,
утекшей  за  столько  поколений,  что   все   прибрежные   воды   являлись
собственностью компании по очистке нефти. "Не входить!", "Не нарушать!"  И
везде вооруженная охрана. Реки и озера были оснащены  электрооградами.  Не
нужно никакой охраны, только табличка с черепом и скрещенными  костями,  и
если вы не знаете, что это означает - прикасайтесь.
     Не верьте, что всех смущало зловоние, когда люди весело перепрыгивали
через гниющие на  улицах  трупы,  но  многих  -  смущало,  и  единственным
средством против вони была парфюмерия. Существовали  дюжины  конкурирующих
компаний,  производящих  парфюмерию,  но  главенствовала  "Континентальная
консервная  компания",  которая  уже  два  столетия  не  имела  консервных
заводов. В свое время она  объединилась  с  сотней  фондодержателей  одной
парфюмерной компании, та обанкротилась и ККК выкупила ее  долю  в  надежде
получать ее прибыли. Эта сделка оказалась удачной, когда последовал  взлет
парфюмерии, она дала ей возможность  войти  в  число  наиболее  прибыльных
индустрий нашего времени.
     Но ККК шла голова в голову с соперниками, пока к ней не присоединился
Блейз Скиэйки. Тогда она стремительно  вырвалась  вперед.  Блейз  Скиэйки.
Происхождение: француз, японец, африканец и ирландец.  Образование:  В.А.,
Принстон, М.Е., МИТ, Ф.Д., ДАУ Кемикал (именно ДАУ тайно намекнул ККК, что
Скиэйки может оказаться весьма полезным). Блейз Скиэйки:  тридцати  одного
года, холост, честен, гениален.
     У него было гениальное чувство запахов, и его рекомендовали ККК,  как
"Нос". Он знал  о  парфюмерии  все:  животные  продукты,  серая  амброзия,
касторовое масло, цибет, мускус, масляные эссенции, выделяемые из цветов и
растений, бальзам, вытекающий из ран деревьев и кустов,  бензойная  смола,
онопанокс, пэру, талу, сторакс, мирра, синтетики,  созданные  комбинациями
естественных и химических запахов.
     Он создал для ККК  наиболее  успешно  продающиеся  товары:  "Вольвэ",
"Смягчитель", "Подмышки", "Препарат Ф", "Язык  войны"  и  так  далее.  Его
очень ценили в ККК, Он получал высокое жалование, мог  жить  в  Оазисе  и,
самое лучшее, ему предоставлялись неограниченные запасы питьевой воды.  Не
было девушки в Коридоре, которая стала бы противиться предложению  принять
с ним душ.
     Но за все эти преимущества он дорого платил. Он не  мог  пользоваться
душистым мылом, кремами для волос, помадами и средствами для бритья. Он не
мог есть морские блюда. Он не  мог  пить  ничего,  кроме  дистиллированной
воды. Все это, как вы понимаете, сохраняло Нос  чистым  и  неоскверненным,
чтобы  он  мог  воспринимать  запахи  в  своей  стерильной  лаборатории  и
создавать   новые   произведения.   В   настоящее   время   он   составлял
многообещающую мазь под условным названием "Исправитель",  но  прошло  вот
уже шесть месяцев  без  положительных  результатов  и  ККК  тревожила  эта
задержка. Его гениальность никогда прежде не требовала столько времени.
     Было созвано  совещание  исполнительных  лиц  высшего  уровня,  имена
которых умалчиваются на почве привилегии корпорации.
     - Что с ним такое, в самом деле?
     - Он потерял свое чутье?
     - Вряд ли это выглядит правдоподобным.
     - Может быть, ему нужен отдых?
     - Ну, у него был недельный отпуск месяц назад.
     - Что он делает?
     - Пожинает бурю, сказал он мне.
     - Что это может значить?
     - Не знаю. Он сказал, что очистится, прежде чем вернется к работе.
     - У него неприятности с ККК? Затруднения со средней администрацией?
     - Ни малейших, мистер Чайрмен. Они не посмели бы тронуть его.
     - Может быть, он хочет повышения?
     - Нет. Он даже не тратит все деньги, которые получает сейчас.
     - Значит, до него добрались наши конкуренты?
     - Они  добираются  до  него  все  время,  генерал,  и  он  со  смехом
отделывается от них.
     - Тогда, должно быть, кто-нибудь из персонала.
     - Согласен.
     - Женщина?
     - Боже мой! Нам бы такие неприятности.
     - Семейные неурядицы?
     - Он холост, мистер Чайрмен.
     - Честолюбие? Побудительный стимул? Может, сделаем его офицером ККК?
     - Я предлагал ему это еще в первый год, сэр, и он отказался. Он хочет
только работать в своей лаборатории.
     - Тогда почему он не работает?
     - Очевидно, у него какие-то творческие препятствия.
     - Что, черт побери, с ним стряслось?
     - Вот именно, черт...
     - Я не понимаю.
     - Понимаете.
     - Нет.
     - Губернатор, возьмите свои слова назад!
     - Джентльмены, джентльмены, пожалуйста! Очевидно, у  доктора  Скиэйки
личные проблемы, которые мешают его гениальности. Мы должны  разрешить  их
для него. Предложения?
     - Психиатрия?
     - Не поможет без добровольного согласия. Боюсь, что он вряд ли окажет
содействие. Он упрямый осел.
     - Сенатор, умоляю  вас!  Не  следует  допускать  такие  выражения  по
отношению к одному из наших самых ценных сотрудников.
     - Мистер Чайрмен, задача состоит в нахождении  источника  препятствий
доктора Скиэйки.
     - Согласен. Предложения?
     -  Ну,  первым  делом,  следует   установить   двадцатичетырехчасовое
наблюдение.  Все  ослиные...  простите...  докторские   действия,   связи,
контакты...
     - А в ККК?
     - Я не хочу ни на что намекать,  но  здесь  может  произойти  утечка,
которая только враждебно настроит этого осла... доктора!
     - Внешнее наблюдение?
     - Да, сэр.
     - Отлично. Согласен. Объявляю перерыв.

     Сыскное агентство было в полном бешенстве. Через месяц  оно  швырнуло
дело обратно ККК, не запросив ничего, кроме расходов.
     - Какого дьявола вы не сказали  нам  сразу,  что  нанимаете  нас  для
слежки за _п_р_о_ф_и, мистер Чайрмен? Наши агенты не годятся для этого.
     - Минутку! Что значит "профи"?
     - Профессиональный ганг.
     - Что?
     - Ганг. Бандит. Преступник.
     - Доктор Скиэйки преступник? Неплохо.
     - Послушайте, мистер Чайрмен, я обрисую вам все, и вы  выведете  свое
заключение. Идет?
     - Продолжайте.
     - Во всяком случае, все подробности в  этом  отчете.  Мы  приставляли
двойной хвост к Скиэйки ежедневно, по его  выходу  из  вашей  конторы.  Мы
следовали за ним до дома. Он всегда  шел  домой.  Агенты  работали  в  две
смены. Каждый  день  он  заказывал  ужин  в  "Питомнике  организмов".  Они
проверяли посыльных, приносивших ужин. Они проверяли ужин: иногда на  одну
персону, иногда на две. Они проследили за некоторыми из девиц,  покидавших
его особняк. Все чисто. Пока все чисто, а?
     - И?..
     - Крах. Пару ночей в неделю он оставлял квартиру и шел  в  город.  Он
уходил около полуночи и не возвращался примерно часов до четырех утра.
     - Куда он ходил?
     - Этого мы не знаем, потому что он  стряхивал  хвост,  как  настоящий
п_р_о_ф_и, каковым и является. Он  мотался  по  Коридору,  как  шлюха  или
окурок в нужнике - простите меня, - и всегда отделывался от наших людей. Я
ничуть не преувеличиваю. Он умный, хитрый, быстрый, настоящий  _п_р_о_ф_и.
Он именно _п_р_о_ф_и, он слишком профессионален, чтобы  Сыскное  Агентство
справилось с ним.
     - Значит, у  вас  нет  никакой  зацепки,  что  он  делал  или  с  кем
встречался между полуночью и четырьмя утра?
     - Нет, сэр. В результате  мы  не  получаем  ничего,  а  вы  получаете
проблему. К счастью, это не наша проблема.
     - Благодарю вас. Вопреки общественному мнению, в  корпорации  не  все
идиоты. ККК понимает, что отрицательный результат -  тоже  результат.  Вам
заплатят расходы и гонорар согласно договору.
     - Мистер Чайрмен, я...
     - Нет, нет, пожалуйста. Вы направите все свои усилия на те потерянные
четыре часа. Теперь, как вы сказали, это ваша проблема.

     ККК вызвала Селина Бэни. Мистер Бэни  всегда  настаивал,  что  он  не
психолог или психиатр. Он не хотел, чтобы его  связывали  с  тем,  что  он
считал самой дрянной профессией. Селин Бэни был доктором магии, точнее, он
был колдуном. Он делал самые замечательные и проницательные анализы  людей
с  психическими  нарушениями  не  столько  всякими  колдовскими  шабашами,
пятиугольниками,  заклинаниями  и  курениями,  сколько  своей   выдающейся
чувствительностью  к  людям  и  проницательному  толкованию   оных.   Это,
вероятно, и было колдовством.
     Мистер  Бэни  вошел  в  безупречную  лабораторию  Блейза  Скиэйки   с
располагающей  к  себе  улыбкой,  и  доктор   Скиэйки   издал   отчаянный,
душераздирающий вопль.
     - Я же велел вам стерилизоваться, прежде чем входить!
     - Но я стерилизовался, доктор. Безусловно...
     - Нет!  Вы  воняете  анисом,  шан-иланом,  натронилатом  ментола.  Вы
испортили мне день. Зачем?
     - Доктор Скиэйки, уверяю вас, я... - Внезапно он замолчал. - О,  боже
мой! - простонал он. - Сегодня утром я воспользовался полотенцем жены.
     Скиэйки рассмеялся и включил вентиляцию на полную мощность.
     - Понятно. Это не трудно почувствовать. Давайте  оставим  вашу  жену.
Рядом у меня есть кабинет, там мы можем поговорить.
     Они уселись в пустом кабинете и поглядели друг на друга. Мистер  Бэни
увидел приятного моложавого  человека  с  коротко  подстриженными  черными
волосами, маловыразительными ушами, весьма острыми скулами, узкими глазами
и изящными руками, которые выдавали его с головой.
     - Ну, мистер Бэни, чем могу быть вам полезен? - спросил Скиэйки, в то
время, как его руки вопрошали: "Какого черта приперся надоедать мне?"
     -  Доктор  Сикэйки,  в  некотором  смысле  я   -   ваш   коллега.   Я
профессиональный доктор магии. Одной из  решающих  стадий  моих  церемоний
является  сжигание  различных  благовоний,  но   все   они,   знаете   ли,
традиционны. Я надеюсь, что ваша экспертиза подскажет мне что-нибудь иное,
с чем я мог бы поэкспериментировать.
     -  Понимаю.  Интересно.  Вы   сжигаете   стект,   онилу,   гальбанум,
францисканский... Именно эти вещества?
     - Да. Все совершенно традиционное.
     - Очень  интересно.  Я  могу,  конечно,  сделать  много  наметок  для
экспериментов и еще... - Скиэйки замолчал и уставился куда-то вдаль.
     - Что-нибудь не так, доктор? - спросил колдун после длительной паузы.
     - Послушайте, - взорвался вдруг  Скиэйки,  -  вы  на  неверном  пути.
Сжигать благовония традиционно и старомодно, но имитация других запахов не
решит вашу проблему. Почему бы вам не провести  эксперимент  с  совершенно
иным подходом?
     - И чем это может быть?
     - Принципом одофона.
     - Одофона?
     - Да. Это гамма, существующая среди  запахов,  как  и  среди  звуков.
Резкие запахи соответствуют высоким нотам,  тяжелые  -  низким.  Например,
серая амбра соответствует фиолетовому в басах. Я могу  составить  для  вас
гамму запахов, занимающую, примерно, две октавы. Тогда вам останется  лишь
сочинить музыку.
     - Вы положительно блестящий ум, доктор Скиэйки!
     - А разве не так? - хмыкнул Скиэйки. - Но со всей  честностью  должен
сказать, что блестящим умом мы являемся совместно. Я бы никогда не  пришел
к этой идее, если бы вы не бросили мне настоящий вызов.
     Они вступили в контакт на этой дружественной  ноте  и  с  энтузиазмом
побеседовали о своих делах, сходили на ленч, рассказывая друг другу о себе
и  строя  планы  колдовских  экспериментов,  в   которых   Скиэйки   решил
добровольно принять участие вопреки тому, что не верит в дьявольщину.
     - И вся ирония заключается в  том,  что  он  на  самом  деле  одержим
дьяволом, - доложил Селин Бэни.
     Чайрмен не понял.
     - Психиатрия и дьявольщина - всего лишь разные названия одного и того
же феномена, - объяснил Бэни. - Так что могу вам перевести. Его потерянные
четыре часа - это фуга.
     До Чайрмена все еще не дошло.
     - Вы имеете в виду музыкальное произведение, мистер Бэни?
     - Нет, сэр.  Фуга  также  является  психиатрическим  описанием  более
развитой формы сомнамбулизма - хождения во сне.
     - Блейз Скиэйки ходит во сне?
     - Нет, сэр, все гораздо  сложнее.  Хождение  во  сне  -  относительно
простой случай. Такой человек никогда не входит в контакт  с  окружающими.
Можете разговаривать с ним, кричать на него, называть его по  имени  -  он
совершенно никак не отреагирует.
     - А фуга?
     - В фуге субъект входит в контакт с окружающими. Он может  беседовать
с вами. Он знает и помнит события, происшедшие во время прошлой  фуги.  Но
он совершенно отличается от личности, каковой является в реальной жизни. И
- что самое важное, сэр, - после фуги он ничего не помнит о ней.
     - Значит, по вашему мнению, у доктора  Скиэйки  эти  фуги  происходят
два-три раза в неделю?
     - Таков мой диагноз, сэр.
     - И он ничего не может рассказать, что было во время фуги?
     - Ничего.
     - А вы можете?
     - Боюсь, что нет, сэр. Есть предел даже моим возможностям.
     - Что вы можете сказать о причине этих фуг?
     - Только то, что его что-то влечет.  Я  бы  сказал,  что  он  одержим
дьяволом, но это жаргон моей профессии. Другие могут воспользоваться иными
терминами - побуждение или колдовство. Терминология тут  неважна.  Главное
то, что владеет им, заставляет его отправляться по ночам делать... Что? Не
знаю. Я  знаю  только,  что  это  дьявольское  наваждение,  скорее  всего,
препятствует его творческой работе для вас.

     Никто не вызывает Гретхен Нанн, даже если  вы  ККК,  чей  общий  фонд
делится всего на двадцать пять частей. Вы должны пройти через  эшелоны  ее
служащих, пока,  наконец,  не  будете  допущены  в  Присутствие.  Все  эти
процедуры действуют весьма раздражающе, так что терпение мистера  Чайрмена
полностью истощилось, когда, наконец, его ввели в  мастерскую  мисс  Нанн,
беспорядочно набитую книгами и аппаратурой, которой она  пользовалась  для
своих исследований.
     Бизнесом  Гретхен   Нанн   было   творение   чудес.   Не   в   смысле
необычайностей,  аномалий,   из   ряда   вон   выходящего,   привнесенного
сверхчеловеческим посредничеством, а скорее, в смысле ее необычайного и из
ряда вон выходящего восприятия и подтасовки реальности. В  любой  ситуации
она могла выполнить и  выполняла  невозможные  просьбы  своих  отчаявшихся
клиентов, а ее гонорар был так велик, что мог бы превзойти государственный
доход.
     Она ослепила его улыбкой, указала на стул, села напротив и сказала:
     - Мой гонорар - сто тысяч. Это в ваших возможностях?
     - Да, я согласен.
     - А ваше затруднение... стоит того?
     - Да.
     - Значит, до сих пор мы поняли друг друга... Да, Алекс?
     В мастерскую ворвался молодой секретарь.
     - Простите.  Леклерк  настаивает,  чтобы  вы  сказали,  как  получили
определение внеземного происхождения плесени.
     Мисс Нанн нетерпеливо щелкнула языком.
     - Ему известно, что я никогда не даю хода исследований. Я даю  только
результаты.
     - Да, Н.
     - Он заплатил?
     - Да, Н.
     - Ладно, в таком случае я сделаю исключение.  Скажите  ему,  что  это
основано на лево- и правосторонних аминокислотах, и еще скажите, чтобы  он
позаботился нанять квалифицированного  экзобиолога.  Пусть  не  стесняется
платить ему.
     - Да, Н. Благодарю вас.
     Когда секретарь вышел, она повернулась к Чайрмену.
     - Вы слышали? Я даю только результаты.
     - Согласен, мисс Нанн.
     - Начинайте. Все. Поток сознания, если необходимо.
     Через час она ослепила его еще одной улыбкой и произнесла:
     - Благодарю вас, это действительно  уникальный  случай.  Приступим  к
делу. Вот контракт, если вы еще не передумали.
     - Согласен, мисс Нанн. Вам нужен залог или аванс?
     - Только не от ККК.
     - А как насчет расходов? Это будет оговорено?
     - Нет, на мою ответственность.
     - Но если у вас будут... если вам потребуются... если...
     - На мою ответственность, - рассмеялась она. - Я никогда не даю  хода
расследований и никогда не раскрываю методов. Как я могу назначать за  них
цену? Теперь не забудьте: мне нужен отчет Сыскного Агентства.
     Неделю  спустя  Гретхен  Нанн  сделала  необычный  поступок,  посетив
Чайрмена в его кабинете в ККК.
     - Я  пришла  к  вам,  сэр,  чтобы  предоставить  вам  удобный  случай
разорвать наш контракт.
     - Разорвать? Но почему?
     - Я уверена, что иначе вы будете  вовлечены  в  нечто  гораздо  более
серьезное, чем вы думаете.
     - Во что?
     - Этого я вам не скажу.
     - Но я должен знать.
     Мисс Нанн поджала губы. Через секунду она вздохнула.
     - Поскольку это необычное дело, я нарушу свои правила. Слушайте, сэр.
- Она достала большую  карту  части  Коридора  и  разложила  ее  на  столе
Чайрмена. В центре карты была нарисована звездочка. - Резиденция  Скиэйки,
- сказала мисс Нанн. Звездочка была обведена большим кругом. - Граница, до
которой человек может дойти за два часа, - сказала мисс Нанн. -  Круг  был
перечеркнут извилистыми линиями, исходящими из звездочки. - Я  вывела  это
из отчета Сыскного Агентства. До сюда они прослеживали Скиэйки.
     - Все очень просто, но я не вижу в этом ничего серьезного, мисс Нанн.
     - Посмотрите внимательней на эти пути. Что вы видите?
     - Ну... каждый заканчивается красным крестиком.
     - А что  происходит  с  концом  маршрута,  прежде  чем  он  достигнет
красного крестика?
     - Ничего, вообще ничего, кроме... кроме того,  что  точки  заменяются
пунктиром.
     - Это и есть самое важное.
     - Не понимаю, мисс Нанн.
     - Объясняю. Каждым  крестиком  обозначено  место  убийства.  Пунктиры
представляют собой предполагаемый путь убийцы до места преступления.
     - Убийцы?
     - Его пути прослежены до сюда, и не дальше. Сыскное Агентство  смогло
проследить пути Скиэйки от дома до сюда, и не дальше. В  эти  точки.  Даты
совпадают. Каковы ваши выводы?
     - Это должно быть совпадение,  -  закричал  Чайрмен.  -  Талантливый,
обаятельный молодой человек! Убийца? Невозможно!
     - Если хотите, я предоставлю все даты.
     - Нет, не хочу.  Я  хочу  правду,  точное  доказательство  без  ваших
выводов из точек, пунктиров и дат.
     - Хорошо, мистер Чайрмен, вы получите его.
     Она наняла профессионального взломщика и неделю пыталась проникнуть с
ним в Оазис Скиэйки. Безуспешно. Она записалась в Армию Спасения и пела  с
ними гимны перед Оазисом. Бесполезно. Наконец, она подписала  контракт,  в
результате чего поступила на работу в "Питомник организмов". Во время трех
первых  ужинов,  доставленных  в  особняк,  она  оставалась  незамеченной:
Скиэйки как  раз  принимал  у  себя  девушек,  довольно-таки  захудалых  и
искрящихся благодарностью. Когда она принесла ужин  в  четвертый  раз,  он
оказался один и впервые обратил на нее внимание.
     - Эй, - ухмыльнулся он, - давно это продолжается?
     - Сэр?
     - С каких это пор "Питомник" стал использовать девочек  для  доставки
ужина мальчикам?
     - Я работаю на доставке, сэр, - с достоинством ответила мисс Нанн.  -
Я работаю в "Питомнике организмов" первый месяц.
     - Убери из разговора "сэр".
     - Благодарю вас, с... доктор Скиэйки.
     - Что за черт? Откуда тебе известно, что я доктор?
     Она совершила оплошность. В Оазисе и Питомнике он был записан  просто
как Б. Скиэйки, и ей следовало  бы  запомнить  это.  Но  как  всегда,  она
превратила свою ошибку в преимущество.
     - Я знаю о вас все, сэр. Доктор Блейз  Скиэйки,  Принстон,  МИТ,  ДАУ
Кемикал, глава химии запахов в ККК.
     - Да ты настоящий справочник "Кто есть кто".
     - В нем я и прочла это, доктор Скиэйки.
     - Ты прочитала обо мне в "Кто есть кто"? С какой стати?
     - Вы первая знаменитость, с которой я встретилась.
     - Почему ты  решила,  что  я  знаменитость,  каковой,  кстати,  я  не
являюсь?
     Она повела вокруг рукой.
     - Я знаю, что вы должны быть знаменитым, чтобы жить так.
     - Весьма лестно. Как тебя звать, любовь моя?
     - Гретхен, сэр.
     - Это твое постоянное имя?
     - У людей моего класса нет постоянных имен, сэр.
     - Ты будешь обслуживать меня завтра, Гретхен?
     - Завтра у меня выходной, доктор.
     - Прекрасно. Тогда принеси ужин на двоих.

     Итак, дело началось и, к своему удивлению,  Гретхен  обнаружила,  что
весьма им наслаждается. Блейз  действительно  был  блестящим,  обаятельным
молодым  человеком,  всегда  гостеприимный,  всегда   деликатный,   всегда
великодушный. В благодарность он подарил ей  (помните,  он  считал  ее  из
низшего класса Коридора) одну из самых своих ценных вещей -  пятикаратовый
алмаз, который ему синтезировали в ДАУ. Она ответила ему в том же стиле  -
прикрепила алмаз к пупку и пообещала, что камень не  увидит  никто,  кроме
него.
     Конечно, он всегда  настаивал,  чтобы  она  мылась  каждый  раз,  как
посещала его, что ей было  немного  неловко  -  при  ее  доходах,  у  нее,
вероятно, было больше чистой воды, нежели у  него.  Однако,  было  немалым
удобством, что теперь она могла бросить работу в "Питомнике организмов"  и
уделять внимание другим контрактам одновременно с работой над Скиэйки.
     Она  всегда  покидала  его  жилище  около  одиннадцати  тридцати,  но
оставалась поблизости. Наконец, в одну прекрасную ночь она увидела, что он
покинул Оазис. Она  помнила  отчет  Селина  Бэни  и  знала,  чего  следует
ожидать. Она быстро догнала его и сказала взволнованным голосом:
     - Парень... Эй, парень!
     Он остановился и доброжелательно окинул ее взглядом, не узнавая.
     - Да, моя дорогая?
     - Если ты идешь в ту сторону, я пойду вместе с тобой. Я боюсь.
     - Конечно, моя дорогая.
     - Спасибо, парень. Я иду домой. Ты тоже идешь домой?
     - Ну, не совсем.
     - А куда ты идешь? Ты не собираешься делать ничего плохого? Я не хочу
неприятностей.
     - Ничего плохого, моя дорогая. Не волнуйся.
     - Тогда что ты здесь делаешь?
     Он таинственно улыбнулся.
     - Слежу кое за чем.
     - За кем?
     - Нет, за чем.
     - А за чем ты следишь?
     - Ты любопытна, а? Как тебя зовут?
     - Гретхен. А тебя?
     - Меня?
     - Как твое имя?
     - Фиш. Зови меня мистер Фиш. - Он секунду поколебался, затем добавил:
- Здесь я сворачиваю налево.
     - Как удачно, мистер Фиш. Мне тоже налево.
     Она заметила, что все его чувства  насторожились,  и  заставила  себя
лепетать что-то невинное. Она  шла  рядом  с  ним,  пока  он  поворачивал,
возвращался назад, проходил улицы, аллеи, переулки и  скверы,  и  заверяла
его, что это ей по пути домой. У какой-то смрадной свалки  он  по-отцовски
похлопал ее и велел подождать, пока он посмотрит, безопасно ли  тут  идти.
Он пошел посмотреть, исчез и больше не появился.
     - Я проделала этот опыт со Скиэйки шесть  раз,  -  отчитывалась  мисс
Нанн в ККК. - И каждый раз он раскрывался чуточку больше, не отдавая  себе
в этом отчета и не узнавая меня. Бэни был прав. Это фуга.
     - А причина, мисс Нанн.
     - Следы феромона.
     - Что?
     - Я думала, вы знаете этот термин,  употребляющийся  в  химии.  Вижу,
придется объяснить. Это займет некоторое время, так что я настаиваю, чтобы
вы не требовали от меня описания индукции и дедукции, которые привели меня
к этому заключению. Вы поняли?
     - Согласен, мисс Нанн.
     - Благодарю вас, мистер Чайрмен. Вы наверняка слышали о гормонах. Это
слово происходит от греческого "горманн" и означает "возбуждать".  Гормоны
входят во внутреннюю секрецию, которая  возбуждает  другие  части  тела  к
действиям. Феромоны - это  возбудители  секреции,  которая  побуждает  все
остальное к  действиям.  Это  целый  язык  химии.  Лучшим  примером  языка
феромонов является муравей. Положите кусочек сахара где-нибудь  поблизости
от муравейника. Фуражир подбежит к нему, ощупает и вернется в  муравейник.
Через час вся община муравьев будет бегать к  сахару  и  обратно,  ведомая
феромоновыми  следами,   которые   оставил   первооткрыватель.   Все   это
бессознательно, но действует наверняка.
     - Очаровательно. А доктор Скиэйки?
     - Его влекут человеческие феромоновые следы. Они возбуждают  его,  он
впадает в фугу и следует им.
     - Ага! Эксцентрический аспект Носа. Действительно, в этом есть смысл,
мисс Нанн. Но по каким следам он вынужден ходить?
     - Жажда смерти.
     - Мисс Нанн!
     - Вы наверняка знаете об этом аспекте человеческой психики. Множество
людей подвержено бессознательной, но  сильной  жажде  смерти,  особенно  в
моменты  отчаяния.  Очевидно,  это  оставляет  феромоновый  след,  который
ощущает доктор Скиэйки, и он вынужден следовать ему.
     - А затем?
     - Очевидно, он выполняет это желание.
     -  Очевидно!  Очевидно!  -  взорвался  Чайрмен.  -  Я  требую  у  вас
доказательств этого чудовищного обвинения.
     - Я предоставлю их, сэр. Я еще не закончила с Блейзом  Скиэйки.  Есть
парочка трюков, которыми я займусь, но, боюсь, что тогда он получит  шанс.
У вас будут доказательства.
     Это была полуложь полувлюбленной женщины. Она знала, что должна снова
увидеть Блейза, но мотивы ее были противоречивы. Проверить,  действительно
ли она влюбилась в него, несмотря на то, что ей известно? Узнать, любит ли
он ее? Рассказать ему правду о себе?  Предупредить  или  спасти  его,  или
убежать с ним? Выполнить свой контракт в холодном, профессиональном стиле?
Она не знала. И конечно, не знала, что сама получит потрясение от Скиэйки.
     - Ты когда-нибудь носила очки? - пробормотал он следующей ночью.
     Она села в постели.
     - Что? Очки?
     - Ты же слышала.
     - У меня всю жизнь было хорошее зрение.
     - Ага. Тогда ты не знаешь, дорогая, но я подозреваю, что  это  должно
быть так.
     - Конечно, я не знаю, о чем ты говоришь, Блейз.
     - О, на самом деле ты слепа, - холодно сказал он. - Но  тебе  никогда
не узнать об этом,  потому  что  ты  обладаешь  фантастически  причудливой
способностью. У тебя экстрасенсорное восприятие чувств  других  людей.  Ты
видишь глазами окружающих. Насколько  я  знаю,  ты  можешь  быть  глуха  и
слышать чужими ушами. Ты можешь осязать руками других.  Мы  должны  как-то
исследовать это.
     - За всю свою жизнь не слышала подобного абсурда, -  сердито  сказала
она.
     - Если хочешь, я могу доказать тебе это, Гретхен.
     - Начинай, Блейз. Докажи невозможное.
     - Пойдем в гостиную.
     В гостиной он показал на вазу.
     - Какого она цвета?
     - Конечно, коричневая.
     - А какого цвета гобелен?
     - Серый.
     - А эта лампа?
     - Черная.
     - Что и требовалось доказать, - провозгласил Скиэйки. - Все доказано.
     - Что доказано?
     - Что ты видишь моими глазами.
     - Как ты можешь утверждать это?
     - Потому что я дальтоник. Это дало мне ключ к разгадке в первый раз.
     - Что?
     Он заключил ее, мелко дрожащую, в объятия.
     - Милая Гретхен, ваза зеленая.  Гобелен  янтарный  и  золотой,  лампа
малиновая. Я не различаю цвета, но так мне сказал декоратор, и я запомнил.
Ну, чего бояться? Да, ты слепа, но ты осчастливлена чем-то  гораздо  более
чудесным, чем просто зрение, ты смотришь глазами всего мира.  Я  поменялся
бы с тобой местами в любое время.
     - Это не может быть правдой! - закричала она.
     - Это правда, любимая.
     - А когда я одна?
     - Когда ты одна? Но кто в Коридоре остается когда-либо один?
     Она вырвалась из его рук и,  всхлипывая,  выбежала  из  комнаты.  Она
неслась к своему Оазису, близка к помешательству от  ужаса.  По  пути  она
глядела вокруг и видела все цвета: красный,  оранжевый,  желтый,  зеленый,
голубой, синий, фиолетовый. Однако, здесь были  другие  люди,  снующие  по
лабиринтам Коридора, как сновали всегда, все двадцать четыре часа в сутки.
     Вернувшись  в  свои  апартаменты,  она  решила  положить  конец  всем
сомнениям, произведя проверку. Она  отпустила  свой  персонал  со  строгим
приказом убираться ко всем чертям собачьим и провести  ночь  где-нибудь  в
другом месте. Она стояла в дверях и выпускала их, изумленных и несчастных,
потом захлопнула дверь и огляделась. Она продолжала все видеть.
     - Лживый сукин сын,  -  пробормотала  она  и  принялась  в  бешенстве
расхаживать по квартире. Она ходила, изрыгая  ядовитые  ругательства.  Это
доказывало одно: никогда не вступайте в интимные отношения,  они  предадут
вас, они попытаются уничтожить вас и вы останетесь в дураках  перед  самим
собой. Но зачем, ради бога, зачем Блейзу понадобился такой  грязный  трюк,
чтобы уничтожить ее? Потом она на что-то наткнулась и отлетела в  сторону.
С трудом удержавшись на ногах, она поглядела, обо что ударилась.  Это  был
клавесин.
     - Но... но у меня нет клавесина,  -  изумленно  прошептала  она.  Она
шагнула вперед, чтобы дотронуться до него и убедиться, что он настоящий, и
снова обо что-то ударилась. Вытянув руки, она ощупала этот предмет. Спинка
дивана. Она неистово огляделась. Это была не ее комната. Клавесин. Картины
Брейгеля на стенах. Якобинская  мебель.  Портьеры  на  дверях.  Складчатые
драпировки.
     - Но... это... Это же квартира Ренсона на  нижнем  этаже.  Я,  должно
быть, вижу его глазами. Я... Он был прав...  Я...  -  Она  закрыла  глаза,
помотала головой и увидела путаницу квартир, улиц, событий, толпы  народа.
Она всегда видела такой монтаж событий, но всегда думала, что  это  просто
оборотная сторона  ее  экстраординарных  способностей.  Теперь  она  знала
правду.
     Она опять зарыдала. Наощупь она прошла к дивану  и  села,  охваченная
отчаянием. Когда, наконец, приступ рыданий прошел, она решительно  вытерла
глаза, взглянув в лицо действительности. Она  была  не  из  трусливых,  но
когда открыла глаза, то вздрогнула от ужаса.  Она  увидела  свою  знакомую
комнату в серых тонах. Она увидела Блейза Скиэйки, улыбающегося в открытых
дверях.
     - Блейз? - прошептала она.
     - Меня зовут Фиш, моя дорогая. Мистер Фиш. А тебя?
     - Блейз, ради бога, не меня, не меня! Я  не  оставляла  следов  жажды
смерти!
     - Как тебя зовут, моя радость? Мы где-то встречались?
     - Гретхен, - закричала она. - Я Гретхен Нанн и не  испытываю  желания
умереть.
     - Приятно познакомиться с тобой,  Гретхен,  -  сказал  он  стеклянным
голосом, улыбаясь стеклянной улыбкой мистера Фиша. Он сделал  два  шага  к
ней. Она вскочила и метнулась за диван.
     - Блейз, выслушай меня... Ты не мистер Фиш. Здесь нет  мистера  Фиша.
Ты доктор Блейз Скиэйки, известный  ученый.  Ты  главный  химик  в  ККК  и
создатель многих чудесных духов.
     Он улыбнулся, сматывая с шеи шарф.
     - Блейз, ты  болен  фугой,  временной  потерей  сознания.  Изменением
психики. Это не настоящий ты. Это другое существо, направляемое феромоном.
Но я не оставляла феромонового следа. Я никогда не хотела умереть.
     - Нет, ты хочешь, моя дорогая. Какое счастье исполнить твое  желание.
Это так же верно, как то, что меня зовут мистер Фиш.
     Она пискнула, как загнанная крыса, и начала метаться и уворачиваться,
а он ловил ее. Она ложно метнулась  в  одну  сторону,  потом  бросилась  в
другую с явным намерением добраться до двери раньше него, и  тут  дверь  с
треском распахнулась под  натиском  трех  головорезов,  стоящих  плечом  к
плечу. Они схватили ее.
     Мистер Фиш не знал, что тоже оставляет феромоновый след. След убийцы.
     - А, снова вы, - фыркнул мистер Фиш.
     - Привет, старина. Попалась на этот раз красотка, а?
     - И какая!
     - Великолепно. Спасибо, дружище, топай теперь домой.
     - Разве я так и не убью хоть одну?  -  недовольно  воскликнул  мистер
Фиш.
     - Ладно, ладно, не  дуйся.  Мы  защищены  от  полицейских  ищеек.  Ты
выслеживаешь, мы топаем за тобой и делаем остальное.
     - А если что-нибудь пойдет не так, ты поможешь, -  хихикнул  один  из
головорезов.
     - Валяй домой, приятель. В остальном положись на нас. Не спорь, мы же
объяснили тебе положение. Мы знаем, кто ты, но ты не знаешь, кто мы.
     - Я знаю, кто я, - с достоинством сказал мистер Фиш. - Я мистер Фиш и
продолжаю считать, что имею право убить, наконец, хоть одну.
     - Ладно, ладно. В следующий раз. Обещаем тебе. Теперь исчезни.
     Когда мистер Фиш обиженно направился к выходу, они раздели Гретхен до
нага и были ошеломлены, увидев в ее пупке пятикаратовый алмаз. Мистер  Фиш
повернулся и тоже увидел сверкающую драгоценность.
     - Но это же мой камень, - сказал он с замешательством в голосе. -  Он
только для меня. Я... Гретхен сказала, что никогда не... - Внезапно доктор
Скиэйки произнес привыкшим распоряжаться голосом: - Гретхен, какого  черта
ты делаешь здесь? Что это за квартира? Кто эти типы? Что происходит?
     Когда прибыли  полицейские,  они  нашли  три  трупа  и  успокоившуюся
Гретхен Нанн, сидящую с лазерным пистолетом  на  коленях.  Она  рассказала
вполне связную историю о насильственном  вторжении,  попытке  вооруженного
грабежа и изнасилования, и как она была вынуждена ответить на силу  силой.
В ее рассказе было несколько брешей. Трупы не были вооружены, но  раз  эти
мужчины сказали, что вооружены, мисс Нанн, конечно, поверила им. Все  трое
были кем-то избиты,  но  подобные  головорезы  вечно  дерутся.  Мисс  Нанн
похвалили за смелость и помощь полиции.

     После заключительного отчета Чайрмену (который не  содержал  "правду,
одну только правду, ничего, кроме правды"), мисс Нанн получила свой чек  и
отправилась прямиком в парфюмерную  лабораторию,  куда  вошла  без  стука.
Доктор Скиэйки проводил  странные  и  таинственные  действия  с  пинцетом,
колбой и бутылками реактивов. Не оборачиваясь, он приказал:
     - Вон. Вон. Вон!
     - Доброе утро, доктор Скиэйки.
     Он  повернулся,  показав  избитое  лицо  и  синяки  под  глазами,   и
улыбнулся.
     - Ну, ну... Знаменитая Гретхен Нанн,  осмелюсь  предположить?  Трижды
побеждала в голосовании, как Выдающаяся Личность Года.
     - Нет, сэр. У людей моего класса нет постоянных имен.
     - Не обращайтесь ко мне "сэр".
     - Да... мистер Фиш.
     - О! - Он  вздрогнул.  -  Не  напоминайте  мне  об  этом  невероятном
безумии. Как прошло с Чайрменом?
     - Я запудрила ему мозги. Ты вне подозрений.
     - Вероятно, так, но не для себя самого. Я  серьезно  подумывал  нынче
утром покончить жизнь самоубийством.
     - И что тебя остановило?
     - Ну, я занялся работой и обо всем забыл.
     Она рассмеялась.
     - Тебе не о чем беспокоиться, ты спасен.
     - Ты хочешь сказать, излечен.
     - Нет, Блейз, не больше, чем я излечилась от своей слепоты. Но мы оба
спасены, потому что знаем об этом. Теперь мы можем справиться.
     Он кивнул медленно, но безрадостно.
     - Так что ты собираешься делать сегодня? -  весело  спросила  она.  -
Сражаться со своими склянками?
     - Нет, - уныло ответил он. - Один черт, я не пришел в себя  от  шока.
Думаю взять выходной.
     - Отлично. Я принесу ужин на двоих.

                               Альфред БЕСТЕР

                      ОНИ ЖИЛИ НЕ ТАК, КАК ПРИВЫКЛИ

     В  несущемся  автомобиле  сидела  блондинка  нордического  типа.   Ее
белокурые волосы были  собраны  сзади  в  пучок,  такой  длинный,  что  он
напоминал кобылий хвост. Вся одежда ее  состояла  из  сандалий  и  грязных
синих джинсов. Кожа у нее была очень  загорелой.  Когда  она  свернула  на
Пятую Авеню и направила автомобиль вверх по ступенькам библиотеки, крепкие
груди  ее  очаровательно  запрыгали.  Она  остановила   автомобиль   перед
библиотечными дверями, вышла, но  тут  ее  внимание  привлекло  что-то  на
другой стороне улицы. Она всмотрелась,  заколебалась,  взглянула  на  свои
джинсы и скорчила гримаску. Потом  стащила  с  себя  джинсы  и  бросила  в
голубей, нежно воркующих и ухаживающих друг за другом на лестнице.  Они  с
шумом взлетели, а она бросилась вниз по лестнице, перешла  Пятую  Авеню  и
остановилась перед витриной магазина. На витрине висело  шерстяное  платье
сливового цвета. У него была высокая талия, полный лиф, и оно казалось  не
слишком побитым молью. Тут же была приколота цена - 79 долларов 90 центов.
     Девушка порыскала между стоявшими на  улице  старыми  автомобилями  и
нашла валявшуюся предохранительную  решетку.  Ею  она  разбила  стеклянную
дверь магазина, осторожно перешагнула через осколки, вошла и стала  рыться
на вешалках с пыльными платьями. Девушка была рослой  и  ей  нелегко  было
подобрать себе одежду. В конце концов, она  отвергла  шерстяное  сливового
цвета и остановилась на шотландке 12 размера, уцененной со 120 долларов до
99 и 90 центов. Она нашла карандаш и книгу записей, сдула  с  нее  пыль  и
разборчиво написала: "Долговая расписка на 99 долларов  90  центов.  Линда
Нильсен".
     Она вернулась к библиотеке и вошла через парадные двери. Целая неделя
потребовалась ей, чтобы взломать их кузнечным молотом. Она пробежала через
большой холл, закиданный за  пять  лет  голубиным  пометом.  На  бегу  она
прикрывала руками волосы от случайных попаданий голубей. Она поднялась  по
лестнице на третий этаж и вошла в отдел эстампов. Как всегда, она записала
в  журнале:  "Дата:  20  июня  1981  года.  Имя:  Линда  Нильсен.   Адрес:
Центральный парк, пруд, лодочная станция.  Занятие  или  фирма:  последний
человек на Земле".
     Она долго спорила с собой над  пунктом  "Занятие  или  фирма",  когда
впервые проникла в библиотеку. Строго говоря, она была последней  женщиной
на  Земле,  но  чувствовала,  что  если  напишет  так,  то  это  покажется
шовинистическим, а "последняя личность на Земле" звучало глупо, все равно,
что назвать спиртное напитком.
     Она сняла с полки папки и стала листать их.  Она  точно  знала,  чего
хочет: что-нибудь теплое с голубым оттенком, подходящее под рамку двадцать
на тридцать в ее спальне. В  бесценной  коллекции  эстампов  Хирошига  она
нашла прелестный натюрморт. Закрыв папки,  она  аккуратно  сложила  их  на
библиотечном столе и удалилась с эстампом.
     Спускаясь по лестнице, она заглянула в другой отдел, прошла к  задним
полкам и выбрала две итальянские грамматики и словарь итальянского  языка.
Потом прошла по своим следам через вестибюль и, выйдя к  машине,  положила
книги и эстамп на переднее сидение рядом со своим спутником  -  прелестной
куклой китайца. Затем снова взяла  эстамп  и  прочитала  на  обратной  его
стороне:

                           Отпечатано в Японии
                                 Италия
                                 20 х 30
                              Суп из омаров
                          Полированная глазурь
                            Горячая полировка
                                Моющийся

     Она  пробежала  глазами  первые  две  строчки,  поставила  эстамп  на
приборную доску, села в автомобиль и пустила его  вниз  по  лестнице.  Она
ехала  по  Пятой  Авеню,  лавируя  между   проржавевшими,   рассыпающимися
обломками разбитых машин. Когда она проезжала мимо развалин  кафедрального
собора Святого Патрика, на дороге появился человек.
     Он вышел из-за кучи щебня и,  не  взглянув  направо  и  налево,  стал
переходить улицу прямо перед носом  автомобиля.  Она  воскликнула,  нажала
сигнал,  оставшийся  немым,  и  затормозила  так  резко,  что   автомобиль
завертелся и воткнулся в остатки  автобуса  номер  3.  Человек  вскрикнул,
отпрыгнул чуть не на десять футов назад и застыл, уставившись на нее.
     - Сумасшедший зевака, - закричала она.  -  Почему  не  глядишь,  куда
топаешь? Думаешь, весь город принадлежит только тебе?
     Он пялил на нее глаза. Это был рослый мужчина  с  густыми,  седеющими
волосами, рыжей бородой и дубленой кожей. На  нем  была  армейская  форма,
тяжелые лыжные ботинки, а за спиной потрепанный рюкзак и скатанное одеяло.
Он нес дробовик с расколотым прикладом, а его  карманы  были  чем-то  туго
набиты. Облик у него был, как у золотоискателя.
     - Боже мой, - прошептал он скрипучим голосом. - Наконец хоть  кто-то.
Я так и знал. Я знал, что найду кого-нибудь. -  Затем  он  увидел  длинные
белокурые волосы, и лицо его вытянулось. - Женщина, - пробормотал он. - Уж
такова моя проклятая вшивая удача...
     - Ты что, спятил? - спросила она. - У тебя нет другого  занятия,  как
переходить улицу на красный свет?
     Он в замешательстве огляделся.
     - Какой красный свет?
     - Ну ладно, здесь нет светофора. Но разве ты не мог  поглядеть,  куда
идешь?
     - Извините, леди. По правде говоря, я  не  ожидал,  что  здесь  будет
уличное движение.
     - Нужно  иметь  простой  здравый  смысл,  -  проворчала  она,  сдавая
автомобиль назад.
     - Эй, леди, одну минутку.
     - Да?
     - Послушайте, вы что-нибудь понимаете в телевидении?  В  электронике,
как это называется...
     - Пытаетесь быть остроумным?
     - Нет, это мне нужно. Честное слово.
     Она фыркнула и хотела ехать дальше, но он не ушел с дороги.
     - Пожалуйста, леди, - настаивал он. - У меня есть причина спрашивать.
Так разбираетесь?
     - Нет.
     - Черт побери! Вечно мне не везет. Леди, простите меня,  не  в  обиду
вам будь сказано, но в городе есть какие-нибудь парни?
     - Здесь нет никого, кроме меня. Я последний человек на Земле.
     - Забавно. Всегда думал, что последний человек - это я.
     - Ладно, я последняя женщина на Земле.
     Он покачал головой.
     - Нет, наверняка еще  должны  быть  люди,  выжившие  по  каким-нибудь
причинам. Может быть, на юге, как вы думаете? Я иду из Новой  Гавани.  Мне
кажется, что если я доберусь туда, где потеплее, то там будут какие-нибудь
люди и я смогу кое-что спросить у них.
     - Что именно?
     - О, вы уж не обижайтесь, но женщина это не поймет.
     - Ну, если вы хотите попасть на юг, то идете не в ту сторону.
     - Юг там, не так ли? - спросил он, показывая вдоль Пятой Авеню.
     - Да, но там вы окажетесь в тупике. Манхэттен  -  остров.  Вам  нужно
попасть в Верхний город и пройти по мосту Джорджа Вашингтона в Джерси.
     - В Верхний город? Как туда пройти?
     - Идите прямо по Пятой до Кафедрального  парка,  затем  по  Западному
склону и вверх по Речной стороне. Вы не заблудитесь.
     Он беспомощно поглядел на нее.
     - Вы нездешний?
     Он кивнул.
     - Ладно, - сказала она, - садитесь. Я подвезу вас.
     Она переложила книги и куклу на заднее сидение,  и  он  сжался  возле
нее. Трогаясь с  места,  она  бросила  взгляд  на  его  поношенные  лыжные
ботинки.
     - Идете пешком?
     - Да.
     - А почему не едете? Вы могли  бы  найти  машину  на  ходу,  и  везде
изобилие газа и масла.
     - Я не умею ей управлять, - подавленно сказал он.
     Он тяжело вздохнул, машина подпрыгнула и рюкзак ударился о его плечо.
Краешком глаза она изучала его. У него была широкая грудь, мощная спина  и
крепкие плечи. Руки большие и твердые, а шея мускулистая. Несколько секунд
она размышляла, потом кивнула самой себе и остановила машину.
     - Что случилось? - спросил он. - Почему мы не едем?
     - Как вас зовут?
     - Майо. Джим Майо.
     - Меня Линда Нильсен.
     - Да? Очень приятно. Так почему мы не едем?
     - Джим, я хочу сделать вам предложение.
     - Ну? - Он с беспокойством уставился на нее.  -  Буду  рад  выслушать
вас, леди... то есть, Линда, но  должен  вам  сказать,  что  у  меня  есть
кое-какие мысли, которые занимают меня уже долгое  время...  -  Голос  его
сорвался, он отвернулся от ее напряженного взгляда.
     - Джим, если вы сделаете кое-что для меня, то я сделаю для вас.
     - Что, например?
     - Ну, мне страшно одиноко по ночам. Днем не так уж скверно -  у  меня
всегда масса дел... Но по ночам ужасно одиноко.
     - Да, я понимаю... - пробормотал он.
     - Я хочу изменить такое положение.
     - Но чем в этом могу помочь я? - нервно спросил он.
     - Почему бы вам не остаться на  некоторое  время  в  Нью-Йорке?  Если
останетесь, я научу вас водить машину и найду автомобиль, так что  вам  не
придется идти на юг пешком.
     - Это идея. А трудно водить машину?
     - Я научу вас за пару дней.
     - Вряд ли у меня выйдет так быстро.
     - Ну, за пару  недель.  Зато  подумайте,  сколько  тогда  времени  вы
сэкономите в таком длинном путешествии.
     - Ну, - сказал он,  -  звучит  это  великолепно.  -  Затем  он  опять
отвернулся. - А что я должен сделать для вас?
     Лицо ее вспыхнуло от возбуждения.
     - Джим, я хочу, чтобы вы помогли мне притащить пианино.
     - Пианино? Какое пианино?
     - Прекрасное, розового дерева, из пивной на Пятьдесят Седьмой  стрит.
Я хочу, чтобы оно стояло у меня. Гостиная буквально плачет по нему.
     - О, вы имеете в виду, оно вам нужно для обстановки, да?
     - Да, но я буду играть после  ужина.  Нельзя  же  все  время  слушать
записи. У меня все приготовлено - есть самоучитель и пособие по  настройке
пианино... Я уже знаю, куда его поставить...
     - Да, но... в городе наверняка есть квартиры с  пианино,  -  возразил
он. - Их, наверное, по меньшей мере, сотни. Почему вы  не  переберетесь  в
такую квартиру?
     - Никогда! Я люблю свой дом. Я потратила пять лет, обставляя  его,  и
он прекрасен. Кроме того, проблема воды.
     Он кивнул.
     - С водой всегда хлопоты. И как вы справились с ней?
     - Я живу в домике в Центральном парке, где раньше стояли модели  яхт.
Фасад дома выходит к пруду. Это милое место, и я обосновалась там.  Вдвоем
мы сможем перетащить пианино, Джим. Это будет нетрудно.
     - Ну, я не знаю, Лена...
     - Линда.
     - Простите, Линда, я...
     - Выглядишь ты довольно крепким. Чем ты занимался раньше?
     - Когда-то я был грузчиком.
     - Ну! Я так и думала, что ты сильный.
     - Но я уже давно не грузчик. Я стал  барменом,  а  потом  завел  свое
дело. Я открыл бар в Новой Гавани. Может быть, слышали о нем?
     - К сожалению, нет.
     - Он был известен в спортивных кругах. А вы что делали раньше?
     - Была исследователем в ББДО.
     - Что это?
     - Рекламное агентство,  -  нетерпеливо  объяснила  она.  -  Мы  можем
поговорить об этом позднее, раз  ты  остаешься.  Я  научу  тебя  управлять
машиной, и мы перетащим ко мне пианино и еще кое-какие вещи, которые  я...
Но они могут подождать. Потом можешь ехать на юг.
     - Линда, я, право, не знаю...
     Она взяла Майо за руки.
     - Подвинься, Джим, будь милым... Ты можешь жить  у  меня.  Я  чудесно
готовлю и у меня есть славная комната для гостей...
     - Для кого? Я хочу сказать, ведь ты же  думала,  что  была  последним
человеком на Земле.
     - Глупый вопрос. В каждом приличном  доме  должна  быть  комната  для
гостей. Тебе понравится мое жилище. Я превратила лужайки в огород и садик.
Ты можешь купаться в пруду и мы  раздобудем  тебе  новенький  "джип"...  Я
знаю, где стоит такой.
     - Думаю, мне скорее хотелось бы "кадиллак".
     - У тебя будет все, что захочешь. Так что, Джим, договорились?
     - Олл райт, Линда, - неохотно пробормотал он. - Договорились.

     Это  был  действительно  славный  дом  с   пологой   медной   крышей,
позеленевшей от дождей, с  каменными  стенами  и  глубокими  нишами  окон.
Овальный пруд перед ним сверкал голубым под  мягким  июньским  солнцем,  в
пруду  оживленно  плавали  и  крякали  дикие  утки.  Лужайки  на  откосах,
поднимавшихся вокруг пруда, как террасы, были возделаны. Дом стоял фасадом
на запад и расстилавшийся за ним  Центральный  парк  выглядел  неухоженным
поместьем.
     Майо задумчиво посмотрел на пруд.
     - Здесь должны быть лодки и модели кораблей.
     - Дом был полон ими, когда я переехала сюда, - сказала Линда.
     - В детстве я мечтал о такой модели. Однажды я даже... -  Майо  резко
замолчал. Откуда-то издалека  донеслись  резкие  удары,  тяжелые  удары  с
нерегулярными промежутками, звучавшие, как громкий стук железом под водой.
Они прекратились так же внезапно, как и начались.
     - Что это? - спросил Майо.
     Линда пожала плечами.
     - Не знаю точно. Думаю, это разрушается город. То и дело  я  встречаю
рухнувшие здания. Ты привыкнешь к этому. - В ней снова вспыхнул энтузиазм.
- Теперь зайдем внутрь. Я хочу показать тебе все. - Она  раскраснелась  от
гордости, подробно показывая обстановку и украшения, смутившие Майо, но на
него произвела впечатление гостиная в викторианском стиле, спальня в стиле
ампир и крестьянская кухня с керосинкой для стряпни. Колоссальная  комната
для гостей  с  четырехспальной  кроватью,  пышным  ковром  и  керосиновыми
лампами встревожила его.
     - Что-то вроде девичьей, а?
     - Естественно. Я ведь девушка.
     - Да, конечно. Я хотел сказать... - Майо с беспокойством огляделся. -
Ну, мужчины привыкли к не столь утонченной обстановке. Ты уж не обижайся.
     - Не беспокойся, кровать достаточно крепкая. Запомни, Джим,  не  ходи
по ковру и убирай его на ночь.  Если  у  тебя  грязная  обувь,  снимай  за
дверью. Я нашла этот ковер в музее и не хочу  его  портить.  У  тебя  есть
сменная одежда?
     - Только та, что на мне.
     - Завтра достанем тебе новую. Твою не плохо бы постирать.
     - Послушай, - в отчаянии сказал он, - может, мне лучше  устроиться  в
парке?
     - Прямо на земле?
     - Ну, мне так привычнее, чем в доме. Не  беспокойся,  Линда,  я  буду
рядом, если понадоблюсь тебе.
     - Зачем это ты мне понадобишься?
     - Тебе стоит только крикнуть меня.
     - Чепуха, - твердо сказала Линда. - Ты мой гость и останешься  здесь.
Теперь приводи себя в порядок, а я пойду готовить  ужин.  Черт  возьми,  я
забыла захватить "омаров"!
     Она подала  ему  ужин  из  консервированных  припасов  на  изысканном
китайском фарфоре с датским серебряным столовым прибором. Это была типично
женская еда и Майо остался голодным, когда ужин закончился, но был слишком
вежлив, чтобы  упомянуть  об  этом.  Он  слишком  устал,  чтобы  придумать
оправдание,  уйти  и  пошарить  где-нибудь  в  поисках   чего-либо   более
существенного. Он дотащился до постели, вспомнив, что следует снять обувь,
но совершенно забыв о ковре.
     На следующее утро  он  проснулся  от  громкого  кряканья  и  хлопанья
крыльев. Он соскочил с кровати и подошел к окну  как  раз  в  тот  момент,
когда дикие утки были согнаны с пруда появлением красного шара. Майо вышел
на берег пруда, потягиваясь и зевая. Линда весело закричала  и  поплыла  к
нему. Она вышла из воды. Кроме купальной шапочки, на ней не  было  ничего.
Майо отступил, сторонясь брызг.
     - Доброе утро, - сказала Линда. - Ты хорошо спал?
     - Доброе утро, - ответил Майо. - Не знаю.  От  этой  кровати  у  меня
свело спину судорогой. А вода, должно быть, холодная.  Ты  вся  в  гусиной
коже.
     - Нет, вода изумительная. - Она сняла шапочку и распушила  волосы.  -
Где полотенце? Ах,  вот.  Искупайся,  Джим,  и  почувствуешь  себя  просто
чудесно.
     - Мне не нравится холодная вода.
     - Не будь неженкой.
     Громовой удар расколол тихое утро. Майо изумленно взглянул на  чистое
небо.
     - Что за черт? - воскликнул он.
     - Подожди, - сказала Линда.
     - Похоже на ударную волну...
     - Вон там! - закричала Линда, показывая на запад. - Видишь?
     Один из небоскребов Западного района величественно оседал, погружаясь
в себя, как складная чаша, и с него осыпалась масса кирпичей  и  карнизов.
Обнажившиеся балки скручивались и лопались. Через несколько секунд до  них
донесся гул падения.
     - Да, вот это зрелище, - со страхом пробормотал Майо.
     - Закат и крушение Империи Города. Ты к  этому  привыкнешь.  Окунись,
Джимми. Я принесу тебе полотенце.
     Она  убежала  в  дом.  Он  сбросил  носки  и  брюки,  но  еще  стоял,
согнувшись, осторожно пробуя ногой воду, когда она  вернулась  с  огромным
купальным полотенцем.
     - Вода ужасно холодная, Линда, - пожаловался он.
     - Разве ты не принимал холодный душ, когда был грузчиком?
     - Нет, только горячий.
     - Джим, если ты будешь стоять на берегу,  то  никогда  не  зайдешь  в
воду. Посмотри на себя, ты уже весь дрожишь. Что это за татуировка у  тебя
на руке?
     - Что?  А,  да.  Это  питон,  пятицветный.  Обвивается  вокруг  всего
запястья. Видишь? - Он с гордостью  повертел  рукой.  -  Мне  сделали  эту
наколку в армии в Сайгоне в 1964-ом. Это питон восточного типа.  Прекрасно
смотрится, угу?
     - Больно было?
     - По правде  говоря,  нет.  Некоторые  парни  были  разрисованы,  как
китайская черепаха, чтобы пускать пыль в глаза.
     - Ты был солдатом в 1964-ом?
     - Верно.
     - Сколько тебе тогда было?
     - Двадцать.
     - Значит, сейчас тебе тридцать семь?
     - Пока еще тридцать шесть.
     - Ты рано поседел.
     - Да.
     Она задумчиво разглядывала его.
     - Я хочу тебе сказать, что если ты все же зайдешь в воду, то не  мочи
волосы.
     Она убежала в дом. Майо, устыдившись своей  нерешительности,  все  же
заставил себя войти в пруд. Он стоял по грудь в воде, плеская  на  лицо  и
плечи, когда вернулась Линда. Она принесла табуретку, ножницы и расческу.
     - Разве тебя сейчас не чудесно? - крикнула она.
     - Нет.
     Она рассмеялась.
     - Ну, вылезай. Я хочу тебя подстричь.
     Он выбрался из пруда, вытерся и послушно сидел на табуретке, пока она
подстригала ему волосы.
     - Бороду тоже, - настаивала Линда. - Я хочу, чтобы ты стал  красивым.
- Она обстригла бороду,  чтобы  можно  было  побриться,  осмотрела  его  и
удовлетворенно кивнула. - Вот теперь красиво.
     - Фу-у, хватит, - покраснел он.
     - На печке стоит ведро горячей  воды,  иди  побрейся.  И  не  вздумай
одеваться. После завтрака мы найдем тебе новую одежду, а затем... пианино.
     - Но не могу же я ходить по улицам голышом! - шокированно  воскликнул
он.
     - Не глупи. Кто тебя увидит? Давай пошевеливайся.
     Они ехали в магазин "Эберкромби и Фитч" на углу Мэдисон и Сорок Пятой
стрит.  Майо  скромно  обернулся  полотенцем.  Линда  сказала,  что   была
постоянной клиенткой этого магазина и показала ему пачку торговых бланков,
которые копила. Майо со скучающим видом рассматривал их, пока она  снимала
с  него  мерку.  Затем  она  отправилась  искать  одежду.  Он  уже   начал
тревожиться, когда она вернулась с целой охапкой.
     - Джим, я нашла чудесные лосиные мокасины, костюм "сафари", шерстяные
носки, рубашки и...
     - Послушай, - оборвал он ее, - ты  знаешь,  сколько  все  это  стоит?
Почти тысячу четыреста долларов!
     - В самом деле? Примерь сначала рубашки. Они...
     - О чем ты только думаешь, Линда? Зачем тебе все это тряпье?
     - Носки достаточно велики?.. Это тряпье? Мне все нужно.
     - Да? Например... - Он  пробежал  взглядом  по  биркам.  -  Например,
водолазная маска с плексигласовым стеклом  за  девять  долларов  девяносто
пять центов? Зачем?
     - Ну, я буду в ней изучать дно пруда.
     - А нержавеющий сервиз на четыре персоны за тридцать девять  долларов
пятьдесят центов?
     - Пригодится, когда мне будет лень греть воду. -  Она  с  восхищением
поглядела на него. - Ой, Джим, посмотрись в зеркало.  Ты  романтичен,  как
охотник из романа Хемингуэя.
     Он покачал головой.
     - Не понимаю, как ты вылезешь  из  долгов.  Подсчитай  свои  расходы,
Линда. Может, лучше забудем о пианино, а?
     - Никогда, - твердо сказала Линда. - Меня  не  волнует,  сколько  оно
стоит. Пианино - это капиталовложение жизни, и оно ценно этим.

     Она была в неистовстве от возбуждения, когда они приехали  в  Верхний
город к кинозалу Штейнвея, и помогала, и  вертелась  у  него  под  ногами.
Ближе к вечеру,  напрягая  мускулы  и  нарушая  тишину  Пятой  Авеню,  они
водрузили пианино  на  приготовленное  место  в  гостиной  Линды.  Майо  в
последний раз толкнул его,  чтобы  убедиться,  что  оно  прочно  стоит  на
ножках, и, обессиленный, опустился на пол.
     - Линда! - простонал он. - Мне было бы легче идти на юг пешком.
     - Джим! - Линда подбежала к нему и стала пылко обнимать. -  Джим,  ты
ангел. С тобой все в порядке?
     - Да, - проворчал он. - Отпусти меня, Линда, я не могу дышать.
     - Мне даже нечем как следует тебя отблагодарить. Я  мечтала  об  этом
целую вечность. Не знаю, что смогу сделать, чтобы отплатить тебе. Все, что
ты хочешь, только назови!
     - Ладно, - сказал он, - ты уже подстригла меня.
     - Я серьезно.
     - Разве ты не научишь меня управлять машиной?
     - Конечно. Как можно быстрее. Это, по крайней мере, я могу сделать.
     Она села на стул, не отрывая глаз от пианино.
     - Не делай много шума из ничего, - сказал он, с трудом поднимаясь  на
ноги. Он сел перед клавишами, смущенно  улыбнулся  Линде  через  плечо  и,
спотыкаясь, стал наигрывать менуэт.
     Линда затаила дыхание и сидела, выпрямившись.
     - Так ты играешь? - прошептала она.
     - Чуть-чуть. В детстве я брал уроки музыки.
     - Ты умеешь читать ноты?
     - Когда-то умел.
     - Можешь научить меня?
     - Я думаю, да, только это  трудно.  Постой,  есть  еще  одна  пьеска,
которую я умею играть.
     И он принялся мучить "Шелест весны". Из-за расстроенного  инструмента
и его ошибок это было ужасно.
     - Прекрасно, - вздохнула Линда. - Просто чудесно.
     Она  уставилась  ему  в  спину,  на  ее  лице   появилось   выражение
решительности. Она поднялась, медленно подошла к Майо и положила руки  ему
на плечи.
     - Что? - Он поднял глаза.
     - Ничего, - ответила Линда. - Практикуйся пока на пианино, а я  пойду
готовить ужин.
     Но весь вечер она была так рассеяна, что заставила  Майо  нервничать.
Он рано украдкой ускользнул в кровать.

     Еще не было трех часов дня, когда они, наконец, разыскали  автомобиль
в рабочем состоянии. Правда, это был не "кадиллак", а  "шеви"  с  закрытым
кузовом, потому что Майо не понравилась  идея  подвергаться  превратностям
погоды. Они выехали из гаража на Десятой Авеню  и  вернулись  в  Восточный
район, где Линда больше чувствовала себя дома. Она привыкла,  что  границы
ее мира простираются от Пятой Авеню до Третьей и от Сорок Второй стрит  до
Восемьдесят Шестой. Вне этих пределов ей было неуютно.
     Она передала Майо руль и позволила ему ползать по  Пятой  и  Мэдисон,
учась трогаться с места и останавливаться. Пять раз он  стукался  бортами,
одиннадцать раз глох и  даже  въехал  раз  задом  в  витрину,  которая,  к
счастью, была без стекла. Он разнервничался до дрожи в руках.
     - Это действительно трудно, - пожаловался он.
     - Вопрос практики, - успокоила она его. - Не спеши. Я обещаю, что  ты
приобретешь опыт, если позанимаешься месяц.
     - Целый месяц?!
     - Ты говорил, что с трудом обучаешься,  не  так  ли?  Вини  не  меня.
Остановись-ка здесь на минутку.
     Он заставил "шеви" остановиться.
     - Подожди меня.
     - Ты куда?
     - Сюрприз.
     Она вбежала в магазин и провела  там  полчаса.  Когда  она  появилась
снова, то  была  нагружена  черными  футлярчиками  величиной  с  карандаш,
жемчужным ожерельем и театральными туфельками на высоких каблуках.  Волосы
ее были уложены в новую прическу.  Майо  с  изумлением  смотрел,  как  она
садится в машину.
     - Что все это значит? - спросил он.
     - Часть сюрприза. Рули на восток на Пятьдесят Вторую стрит.
     Он с трудом тронулся с места и поехал на восток.
     - Зачем ты переоделась в вечернее платье?
     - Это платье для коктейля.
     - Для чего?
     - Для того, куда мы едем... Осторожно, Джим!
     Она схватила руль и  едва  успела  отвернуть  от  разбитой  вдребезги
мусоровозки.
     - Приглашаю тебя в знаменитый ресторан.
     - Есть?
     - Нет, глупый, пить. Ты мой гость и я должна тебя развлекать.  Теперь
налево. Найди, где тут можно поставить машину.
     Затормозил  он  отвратительно.  Когда  они  вышли  из  машины,   Майо
остановился и начал старательно принюхиваться.
     - Что это за запах? - спросил он.
     - Какой запах?
     - Сладковатый какой-то.
     - Это мои духи.
     - Нет, это что-то в воздухе,  сладковатое  и  удушливое.  Я  когда-то
встречался с таким запахом, но не могу вспомнить, где.
     - Не бери в голову. Пойдем.
     Она ввела его в ресторан.
     - Сюда пускают только в галстуках, -  прошептала  она,  -  но,  может
быть, нам удастся обойтись без него.
     На Майо  не  произвел  впечатления  ресторанный  дизайн,  он  он  был
зачарован висящими в баре портретами знаменитостей.  Он  провел  несколько
минут, обжигая спичками пальцы, чтобы  полюбоваться  на  Мел  Аллен,  Реда
Бербери, Кази Стиггинса, Фрэнка Гиффорда и Рокки  Марциано.  Когда  Линда,
наконец, вернулась из кухни с горящей свечой, он нетерпеливо повернулся  к
ней.
     - Ты раньше встречала здесь этих телезвезд? - спросил он.
     - Да. Так как насчет выпивки?
     - Конечно, конечно. Но мне бы хотелось немного поговорить о них.
     Он подвел ее к табурету перед стойкой  бара,  сдул  пыль  и  галантно
помог ей усесться. Затем он  перепрыгнул  через  стойку,  вытащил  носовой
платок и профессионально навел на красное дерево глянец.
     - Это моя профессия, - ухмыльнулся он  и  принял  дружелюбно-безликое
выражение бармена. - Добрый вечер, мадам. Приятная ночь. Что желаете?
     - Боже, у меня в магазине был сегодня бурный день.  Сухой  "мартини".
Лучше двойной.
     - Конечно, мадам. Хлебец или маслину?
     - Лук.
     - Двойной сухой "Гибсон". Секундочку. -  Майо  пошарил  на  полке  и,
наконец,  достал  виски,  джин,  несколько  бутылок  содовой,   содержимое
которых, несмотря на запечатанные пробки, частично  испарилось.  -  Боюсь,
наш "мартини" несвежий, мадам. Может, желаете что другое?
     - О, ну тогда, пожалуй, скотч.
     - Содовая выдохлась, - предупредил он, - и нет льда.
     - Ерунда.
     Он ополоснул содовой стакан и налил виски.
     - Благодарю. Налейте и себе, бармен. Как вас зовут?
     - Меня зовут Джим, мадам. Нет, спасибо. Никогда не пью на работе.
     - Тогда бросай работу и присаживайся ко мне.
     - Никогда не пью на работе, мадам.
     - Можешь звать меня Линда.
     - Благодарю вас, мисс Линда.
     - Ты серьезно не пьешь, Джим?
     - Да.
     - Ну, за Счастливые Дни...
     - И Долгие Ночи.
     - Мне нравится. Это ты сочинил?
     - Ну, вряд ли. Это обычная присказка барменов, специально для парней.
Знаешь, а ты соблазнительна. Только не обижайся.
     - Не обижусь.
     - Пчелы! - воскликнул вдруг Майо.
     Линда вздрогнула.
     - Где?
     - Запах. Как в улье.
     - Да? Я не знала, - равнодушно сказала она. - Я, пожалуй, выпью еще.
     - Подожди. Послушай, эти знаменитости... Ты действительно  видела  их
здесь? Лично?
     - Ну, конечно. За Счастливые Дни, Джим.
     - Наверное, все они бывали здесь по субботам.
     Линда задумалась.
     - Почему по субботам?
     - Выходной.
     - А-а...
     - А каких телезвезд ты видела?
     - Каких только назовешь, - рассмеялась  она.  -  Ты  напоминаешь  мне
соседского мальчишку. Я всегда рассказывала ему о  знаменитостях,  которых
видела. Однажды я рассказала ему, что видела  здесь  Джига  Артура,  а  он
спросил: "Вместе с его лошадью?"
     Майо не понял сути, но, тем  не  менее,  был  уязвлен.  Только  Линда
собралась его успокоить, как  бар  вдруг  мелко  затрясся  и  одновременно
раздался далекий подземный гул.  Он,  казалось,  медленно  приближался,  а
затем стих. Сотрясение прекратилось. Майо уставился на Линду.
     - Иисусе! Как ты думаешь, может быть, это рухнуло здание?
     Она покачала головой.
     - Нет,  когда  рушится  здание,  это  всегда  сопровождается  ударом.
Знаешь, на что это похоже? На подземку Лексингтон Авеню.
     - На подземку?
     - Ага. Местный поезд.
     - Это безумие. Разве может работать подземка?
     - Я и не говорю, что это она. Я сказала, что похоже. Налей  мне  еще,
пожалуйста.
     - Нужно поискать содовой. - Майо исчез и вновь появился с бутылками и
огромным меню. Он был бледен. - Лучше возьми что послабее, Линда, - сказал
он. - Ты знаешь, сколько стоит выпивка? Доллар семьдесят пять центов.  Вот
смотри.
     - К черту цену! Жить так жить. Сделай  мне  двойное,  бармен.  Знаешь
что, Джим? Если ты останешься в городе, я могу показать тебе, где жили все
эти твои телезвезды... Благодарю. Счастливых Дней... Я могу взять  тебя  в
рекламное агентство и показать их фильмы. Что  скажешь  об  этом?  Звезды,
как... как Ред... как там его?
     - Бербери.
     - Ред Бербери и  Рокки  Гилфорд,  и  Рокки  Кейси,  и  Рокки  Летящая
Стрела...
     - Смеешься надо мной? - сказал Майо, опять обидевшись.
     - Я, сэр? Смеюсь над вами? - с достоинством сказала Линда. - Зачем бы
мне смеяться над вами? Я только пытаюсь  быть  милой.  Я  хочу,  чтобы  ты
хорошо провел время. Мама говорила мне: "Линда, - говорила она, -  запомни
о мужчинах одно: носи то, что они хотят, и говори то,  что  им  нравится".
Вот что она мне  говорила.  Ты  хочешь,  чтобы  я  носила  это  платье?  -
потребовала она.
     - Оно мне нравится, если ты это имеешь в виду.
     - Знаешь, сколько я за  него  заплатила?  Девяносто  девять  долларов
пятьдесят центов.
     - Что? Сто долларов за эту черную тряпку?
     - Это не тряпка. Это  черное  платье  для  коктейля.  И  я  заплатила
двадцать долларов за жемчуг. Поддельный, - объяснила она. -  И  шестьдесят
за театральные туфельки. И сорок за духи. Двести двадцать долларов,  чтобы
ты хорошо провел время. Ты хорошо провел время?
     - Конечно.
     - Хочешь понюхать меня?
     - Я уже нюхал.
     - Бармен, налей мне еще!
     - Боюсь, что не могу обслужить вас, мадам.
     - Это еще почему?
     - Вам уже достаточно.
     - Мне еще недостаточно, - негодующе сказала Линда. -  Что  у  вас  за
манеры? - Она схватила бутылку виски. - Иди сюда, давай, немного выпьем  и
поболтаем о телезвездах. Счастливых Дней... Я могу взять тебя в  рекламное
агентство и показать их фильмы. Что скажешь об этом?
     - Ты меня только что спрашивала.
     - Но ты не ответил. Я могу показать  тебе,  также,  кино.  Ты  любишь
кинофильмы? Я так ненавижу, но не могу отказаться от  них.  Фильмы  спасли
мне жизнь, когда произошел большой взрыв.
     - Как это?
     - Это секрет, понимаешь? Только между  нами.  Если  пронюхает  другое
агентство...  -  Линда  оглянулась  и  понизила  голос.  -  Мое  рекламное
агентство обнаружило большой  склад  немых  фильмов.  Потерянных  фильмов,
понимаешь? Никто о них не знал. Агентство решило сделать  из  них  большие
телесериалы. И меня послали на этот заброшенный рудник в Джерси произвести
инвентаризацию.
     - В рудник?
     - Ну, да. Счастливых Дней.
     - Почему они оказались в руднике?
     - Старые ленты. Огнеопасные. Их нужно хранить, как вино. Вот  почему.
Итак, я взяла с собой двух ассистенток  провести  весь  уик-энд  внизу  за
работой.
     - Ты оставалась в руднике весь уик-энд?
     - Угу. Три девушки. С пятницы по понедельник. Таков был план. Однако,
вышла забавная штука. Счастливых Дней...  Так...  Где  это  я?..  Ах,  да!
Значит, мы взяли продукты, одеяла, белье, все, как для  пикника,  и  стали
работать. Я хорошо помню момент, когда произошел взрыв. Мы как раз  искали
третью катушку фильма про НЛО. Первая катушка, вторая,  четвертая,  пятая,
шестая... Нет третьей. И тут - БАХ! Счастливых Дней...
     - Боже! И что потом?
     - Мои девушки ударились в панику.  Я  не  могла  удержать  их  внизу.
Больше я их не видела. Но я поняла. Я все поняла. Этот пикник длился целую
вечность. Затем я голодала еще дольше. Наконец, поднялась наверх... И  для
чего? Для кого? - Она заплакала. - Никого нет. Никого не осталось.  -  Она
схватила Майо за руку. - Почему бы тебе не остаться?
     - Остаться? Где?
     - Здесь.
     - Но я же остался.
     - Я имею в виду, надолго. Почему бы не  остаться?  Разве  у  меня  не
прелестный дом? И запасы всего Нью-Йорка. И грядки для цветов и овощей. Мы
можем разводить коров и цыплят. Рыбачить. Водить машины. Ходить в музеи. В
художественные галереи. Развлекаться...
     - Но ты и так делаешь все это. Ты не нуждаешься во мне.
     - Нет, нуждаюсь. Нуждаюсь!
     - Зачем?
     - Брать уроки игры на пианино.
     - Ты пьяна, - сказал он после долгой паузы.
     - Не ранена, сэр, но мертва.
     Она уронила голову на стойку, хитро улыбнулась ему и  закрыла  глаза.
Через секунду Майо понял, что она "отключилась". Он стиснул зубы, выбрался
из-за стойки, подытожил счет  и  оставил  под  бутылкой  виски  пятнадцать
долларов.
     Потом взял Линду за плечи и мягко потряс. Она безжизненно болталась в
его руках, волосы ее растрепались. Он задул свечу, поднял Линду и отнес ее
в "шеви". Затем, напрягая все свое внимание,  повел  машину  в  темноте  к
лодочному пруду. Это заняло сорок минут.
     Он отнес Линду в спальню и усадил на кровать,  обрамленную  прекрасно
сделанными куклами. Она немедленно скатилась на пол и свернулась в  клубок
с куклой в руках, что-то тихонько ей напевая. Майо зажег лампу и попытался
усадить ее прямо. Хихикая, она снова упала.
     - Линда, - сказал он, - ты должна снять платье.
     - Угу.
     - Тебе нельзя спать в нем. Оно стоит сто долларов.
     - Девяносто девять пятьдесят.
     - Я не смотрю на тебя, честно.
     - Угу.
     Он в раздражении закрыл глаза и стал раздевать ее, аккуратно  повесив
черное платье для коктейля и поставив в угол сорокадолларовые туфельки. Он
не сумел расстегнуть жемчужное ожерелье -  поддельное  -  и  уложил  ее  в
постель так. Лежа на бледно-голубой простыне совсем  обнаженная,  в  одном
только ожерелье, она походила на нордическую одалиску.
     - Ты разбросал мои куклы? - пробормотала она.
     - Нет. Они возле тебя.
     - Хорошо. Я без них никогда не сплю. - Она протянула руку  и  ласково
погладила их. - Счастливых Дней... Долгих Ночей...
     - Женщины! - фыркнул Майо, погасил лампу и вышел, захлопнув за  собой
дверь.

     На следующее утро Майо снова разбудило  хлопанье  крыльев  испуганных
уток. Красная  шапочка  плыла  по  поверхности  пруда,  яркая  под  теплым
июньским солнцем. Майо захотелось, чтобы это была  лодка  вместо  девушки,
которая напилась вчера в баре. Крадучись, он вышел из  дома  и  прыгнул  в
воду как можно дальше от Линды.  Он  поливал  водой  грудь,  когда  что-то
схватило его за лодыжки и ущипнуло. Он испустил крик и  оказался  лицом  к
лицу с Линдой, вынырнувшей из воды перед ним.
     - Доброе утро, - рассмеялась она.
     - Очень смешно, - проворчал он.
     - Сегодня ты похож на сумасшедшего.
     Он хмыкнул.
     - И я тебя не виню. Прошлой  ночью  я  сделала  ужасную  вещь.  Я  не
накормила тебя ужином и хочу извиниться за это.
     - Я и не думал об ужине, - с достоинством сказал он.
     - Да? Тогда чего ты бесишься?
     - Я не могу оставаться с женщиной, которая пьет.
     - Кто пьет?
     - Ты.
     - Я не пью, - с негодованием сказала она.
     - Не пьешь? А кто вчера валялся на кровати голышом, как младенец?
     - А  кто  был  настолько  глуп,  что  не  снял  с  меня  ожерелье?  -
отпарировала она. - Оно порвалось и я всю ночь спала на камешках. Теперь я
вся в синяках. Вот смотри. Здесь, здесь и вон...
     - Линда, - прервал он ее, - я всего  лишь  простой  парень  из  Новой
Гавани. Я не привык к испорченным девицам,  которые  обременены  огромными
счетами, все время украшаются и  шляются  по  салунам,  изрядно  при  этом
нагружаясь.
     - Раз тебе не нравится моя компания, то почему ты остался?
     - Я ухожу. - Он выбрался из пруда и стал одеваться.  -  Я  сейчас  же
отправляюсь на юг.
     - Приятной пешей прогулки!
     - Я еду.
     - Едешь? В детской колясочке?
     - Нет, в "шеви".
     - Джим, ты серьезно? - Она вышла из пруда со встревоженным  видом.  -
Но ты ведь в самом деле не умеешь управлять машиной!
     - Не умею? А разве не я привез тебя прошлой  ночью  домой,  вдребезги
пьяной?
     - Тебе будет ужасно трудно.
     - Ничего, перебьюсь. В любом случае, я не могу торчать  здесь  вечно.
Ты девочка для  вечеринок,  тебе  бы  только  играть.  А  у  меня  кое-что
серьезное на уме. Я поеду на юг и  найду  парней,  которые  разбираются  в
телевидении.
     - Джим, ты  ошибаешься  во  мне.  Мне  ничуть  не  нравится  это.  Ну
посмотри, как я оборудовала свой дом. Могла ли я это сделать, если бы  все
время проводила в кабаках?
     - Ты выполнила прекрасную работу, - согласился он.
     - Пожалуйста, не уезжай сегодня. Ты еще не готов.
     - А, ты только хочешь, чтобы я был поблизости и обучал тебя музыке?
     - Кто сказал это?
     - Ты. Прошлой ночью.
     Она  нахмурилась,  сняла  шапочку,  потом  взяла  полотенце  и  стала
вытираться. Наконец, она сказала:
     - Джим, я буду честной с тобой. Конечно, я хочу, чтобы ты остался  на
время, я это не отрицаю. Но я не хочу, чтобы ты был постоянно  поблизости.
Вообще, что у нас с тобой общего?
     - Ты из проклятого Верхнего города, - проворчал он.
     - Нет, нет, не то. Просто ты парень, а  я  девушка,  и  мы  не  можем
ничего предложить друг другу. Мы разные. У нас различные вкусы и интересы.
Факт?
     - Абсолютно.
     - Но ты еще не готов уезжать. Вот что я тебе скажу: мы  проведем  все
утро, тренируясь в управлении машиной, а затем будет развлекаться. Что  бы
ты хотел сделать? Посетить Современный музей? Организовать пикник?
     Лицо Майо просветлело.
     - Знаешь что? Я ни разу в жизни не был  на  пикнике.  Однажды  я  был
барменом на пикнике на морском берегу, но это не то. Там было не так,  как
бывает в детстве.
     Она засияла от восторга.
     - Тогда у нас будет настоящий детский пикник.
     Она притащила свои куклы. Она держала их в руках,  пока  Майо  ставил
корзинку для пикника у подножия памятника Алисы  в  Стране  Чудес.  Статуя
смущала Майо, который никогда не слышал сказку Льюиса Кэррола. Пока  Линда
усаживала своих любимцев  и  распаковывала  корзинку,  она  поведала  Майо
краткую историю и рассказала,  что  головы  Алисы,  Безумного  Шляпника  и
Мартовского Зайца отполированы ладошками детворы, игравшей здесь в  Короля
на Горе.
     - Забавно, но я никогда не слышал эту сказку, - сказал он.
     - Мне кажется, у тебя было не очень хорошее детство, Джим.
     - Почему ты сказала... - Он  замолчал,  поднял  голову  и  напряженно
прислушался.
     - В чем дело? - спросила Линда.
     - Ты когда-нибудь слышала синего дзея?
     - Нет.
     - Слушай. Он издает забавные звуки, точно сталь.
     - Точно сталь?
     - Да. Как... как мечи в поединке.
     - Обманываешь?
     - Нет, честно.
     - Но птицы... Они не издают подобных звуков.
     - Смотря какие. Синий дзей имитирует различные звуки. Скворец тоже. И
попугаи. Так почему бы ему не подражать битве на мечах? Но где  он  слышал
такое?
     - Ты настоящий сельский мальчик, верно, Джим?  Пчелы  и  синий  дзей,
скворцы и прочее...
     - Наверное, так. Я хочу спросить, почему ты сказала, что у меня  было
плохое детство?
     - О, не слышать про Алису, никогда не  бывать  на  пикнике  и  тщетно
мечтать о модели корабля... - Линда откупорила темную  бутылку.  -  Хочешь
попробовать вина?
     - Ты только полегче, - предостерег он.
     - Не останавливай меня. Я ведь не пьянчужка.
     - Ты или не ты нализалась прошлой ночью?
     - Ну, я, - сдалась она. - Но только потому, что это была  моя  первая
выпивка за последние годы.
     Ему была приятна ее капитуляция.
     - Конечно, конечно. Я так и думал.
     - Ну? Присоединяешься ко мне?
     - А, черт, почему бы и нет?  -  усмехнулся  он.  -  Давай,  попробуем
маленько. Слушай, мне нравятся эти кружки для пикника и тарелки тоже.  Где
ты их достала?
     - "Эберкромби и Фитч", - невозмутимо ответила  Линда.  -  Нержавеющий
стальной сервиз на четыре  персоны,  тридцать  девять  долларов  пятьдесят
центов... Ваше здоровье.
     Майо разразился смехом.
     - Я был дурак, что поднял этот скандал.
     - Все нормально.
     Они выпили и стали есть в теплом  молчании,  по-товарищески  улыбаясь
друг другу. Линда  сняла  шелковую  рубашку,  чтобы  загорать  под  жарким
полуденным солнцем, и Майо аккуратно повесил ее на ветку  куста.  Внезапно
Линда спросила:
     - Так почему у тебя не было детства, Джим?
     - Кто его знает. - Он помолчал. - Мне кажется, потому  что  моя  мать
умерла, когда я был маленьким. И еще мне пришлось много работать.
     - Почему?
     - Отец был школьным учителем. Знаешь, сколько им платят?
     - О, вот почему ты против яйцеголовых!
     - Я?
     - Конечно, ты. Только не обижайся.
     -  Может  быть,  и  так,  -  уступил  он.  -   Это   было,   конечно,
разочарованием для моего старика. Я играл за защитника в высшей  школе,  а
он хотел сделать из меня Эйнштейна.
     - Тебе нравится футбол?
     - Не как игра. Футбол  был  бизнесом.  Эй,  помнишь,  как  мы  обычно
делились в детстве? "Эники, бэники, ели вареники..."
     - Мы обычно говорили: "Шишел, мышел, этот вышел..."
     - А помнишь: "Апрель глуп, иди в клуб, скажи учителю, что ты дуб"?
     - "Я люблю кофе, я люблю чай, я  люблю  мальчиков  и  мальчики  любят
меня..."
     - Держу пари, что так и было, - торжествующе сказал Майо.
     - Не меня.
     - Почему?
     - Я всегда была слишком высокой.
     Он был изумлен.
     - Ты не высокая,  -  заверил  он  ее.  -  Ты  точь-в-точь  как  надо.
Правда...  И прекрасно сложена. Я заметил это, когда мы волокли пианино. У
тебя неплохая для девушки мускулатура. Особенно ноги и там, где это...
     Она вспыхнула.
     - Перестань, Джим.
     - Нет, честно.
     - Хочешь еще вина?
     - Благодарю. Налей и себе.
     - Хорошо.
     Удар расколол  небо,  как  сверхзвуковой  бомбардировщик,  и  за  ним
последовал гул разваливающейся кирпичной кладки.
     - Еще один небоскреб, - сказала Линда. - О чем мы говорили?
     - Об играх, - подсказал Майо. - Извини, что я говорю с набитым ртом.
     - О, конечно. Джим, а ты играл в  Новой  Гавани  в  "Уронить  носовой
платок?" - И Линда пропела: - "Шина,  резина,  зеленая  корзина,  я  несла
милому письмо и по дороге уронила..."
     - Ну, - сказал он, довольный, - ты здорово поешь.
     - А, перестань!
     - Но это так. У тебя выдающийся голос. Не спорь со мной.  Помолчи-ка,
я кое-что соображу. - Он довольно долго напряженно думал, допил вино  и  с
отсутствующим видом принял еще один стакан. Наконец, он пришел к какому-то
решению. - Ты будешь учиться музыке.
     - Ты же знаешь, что я умираю от желания научиться, Джим!
     - Значит, я на время остаюсь и научу тебя тому, что знаю сам. Погоди!
Погоди! - поспешно добавил он, прерывая ее возбуждение. - Я  не  собираюсь
оставаться в твоем доме. Я хочу иметь собственный угол.
     - Конечно, Джим. Все, что ты скажешь.
     - А потом я уеду на юг.
     - Я обучу тебя вождению, Джим. Я сдержу свое слово.
     - И не мистифицируй меня, Линда.
     - Конечно, нет. Что за мистификация?
     - Ты знаешь. Как в прошлый раз.
     Они рассмеялись, чокнулись и  допили  вино.  Внезапно  Майо  вскочил,
дернул Линду за  волосы  и  побежал  к  памятнику  Страны  Чудес.  В  одно
мгновение он забрался на голову Алисы.
     - Я Король на Горе! - крикнул он, глядя вокруг императорским  взором.
- Я Король... - Он осекся и уставился вниз, к подножию статуи.
     - Джим, что случилось?
     Ни слова не говоря, Майо спустился вниз и  шагнул  к  куче  обломков,
покрытых разросшимися кустами. Он опустился на колени и  стал  раскапывать
их голыми руками. Линда подбежала к нему.
     - В чем дело, Джим?
     - Это старье было макетами яхт, - пробормотал он.
     - Правильно. Боже, и это все? Я  уж  подумала,  что  тебе  плохо  или
что-нибудь в таком роде.
     - Как они попали сюда?
     - Это я выбросила их здесь, конечно.
     - Ты?
     - Да. Я же  рассказывала  тебе.  Я  очистила  лодочный  домик,  когда
переехала в него. Это было сто лет назад.
     - Ты сделала это?
     - Да. Я...
     - Убийца, - прорычал он, поднялся и свирепо уставился на  нее.  -  Ты
убийца! Ты как все женщины, у тебя нет ни души, ни сердца. Сделать такое!
     Он отвернулся и зашагал в сторону пруда. Линда  последовала  за  ним,
совершенно сбитая с толку.
     - Джим, я ничего не понимаю. Чего ты так взбесился?
     - Ты должна стыдиться себя.
     - Но мне нужно было очистить дом. Ты ведь не думаешь,  что  я  должна
была жить среди массы макетов?
     - Забудь все, что я говорил. Я еду на юг. Я не останусь с тобой, даже
если ты последний человек на Земле.
     Линда застыла и вдруг бросилась вперед, обогнав его. Когда он вошел в
лодочный домик, она стояла перед дверью в комнату для гостей.
     - Я нашла его, - сказала она, тяжело дыша. - Твоя дверь заперта.
     - Дай мне ключ, Линда.
     - Нет.
     Он шагнул к ней, она вызывающе взглянула на него и осталась на месте.
     - Вперед, - с вызовом сказала она. - Ударь меня.
     Он остановился.
     - О, я не дерусь с теми, кто не в моем весе.
     Они продолжали стоять друг перед другом в полнейшем затруднении.
     - Больно нужны мне эти вещи, - пробормотал, наконец,  Майо.  -  Найду
где-нибудь не хуже.
     - Иди, собирайся, - ответила Линда. Она швырнула ему ключ и отступила
в сторону. Тогда Майо увидел, что в двери  нет  замка.  Он  открыл  дверь,
заглянул в комнату, закрыл дверь и посмотрел на Линду. Ее лицо  оставалось
неподвижным,  она  что-то  бормотала.  Он  усмехнулся.   Затем   они   оба
разразились смехом.
     - Ну, - сказал Майо, - опять ты сделала из меня мартышку. Не хотел бы
я играть в покер против тебя.
     - Ты тоже силен блефовать, Джим. Я чуть не умерла со страху, когда ты
пошел на меня.
     - Ты должна знать, что я никогда не ударю тебя.
     - Догадываюсь. Теперь сядем и хорошенько все обсудим.
     - А, забудь это, Линда. Я потерял голову из-за дурацких макетов и...
     - Я имею в виду не лодки. Я имею в виду поездку на  юг.  Каждый  раз,
когда ты выходишь из себя, ты хочешь уехать на юг. Зачем?
     - Я же говорил тебе, найти парней, которые разбираются в телевидении.
     - А зачем?
     - Тебе не понять.
     - Я постараюсь. Почему бы тебе не объяснить, чего  ты  добиваешься?..
Может, я могу помочь тебе.
     - Ничем ты не можешь мне помочь. Ты же девушка.
     - По крайней мере, я могу выслушать. Можешь доверять мне, Джим. Разве
мы не друзья? Расскажи мне все.

     Ну, когда произошел взрыв (рассказывал Майо),  я  был  в  Беркшире  с
Джилом  Уоткинсом.  Джил  был  моим  приятелем,  по-настоящему  хорошим  и
сообразительным парнем. Он  два  года  проработал  в  МИТе  до  того,  как
закончил колледж. По окончании он  стал  кем-то  вроде  главного  инженера
ВНХА, телевизионной  станции  в  Новой  Гавани.  У  Джила  было  множество
увлечений. Одним из них была опе... селе... Не помню, как называется,  это
значит - исследование пещер.
     Итак, мы были в горном  ущелье  в  Беркшире,  проводили  уик-энд  под
землей, исследуя пещеру, пытаясь нанести ее на карту и  вычислить,  откуда
течет подземная река. У нас была с собой еда, припасы  и  спальные  мешки.
Внезапно наш компас обезумел на целых двадцать минут, и это могло дать нам
ключ к разгадке, но Джил стал рассуждать о магнитных залежах и аномалиях.
     Когда в воскресенье вечером мы пошли назад, компас снова  стал  вести
себя совершенно дико. Тогда Джил понял, что случилось.
     - Христа ради, Джим, - сказал он, - произошло то, чего  все  боялись.
Они взорвали города, бомбами и радиацией отправили себя в ад, и мы  должны
убраться подальше в проклятую пещеру, пока все не очистится.
     Итак, мы с Джилом вернулись, сели на голодный паек и оставались  там,
сколько могли. Наконец, мы снова выбрались наружу  и  вернулись  пешком  в
Новую Гавань. Она была мертва, как и все остальное. Джил нашел приемник  и
попытался  поймать  хоть  какие-нибудь  радиопередачи.  Ничего.  Тогда  мы
нагрузились  консервами  и  обошли  всю  округу:   Бриджпорт,   Уотербери,
Хаутворт,  Спрингфилд,  Провиденс,  Нью-Лондон...  Большой  сделали  круг.
Никого. Ничего. Тогда мы вернулись в Новую Гавань, обосновались там и  это
была вполне хорошая жизнь.
     Днем мы запасались продуктами и возились с домом, поддерживая  его  в
хорошем состоянии. После ужина, к семи часам вечера Джил уходил в  ВНХА  и
включал станцию. Я шел  в  свой  бар,  отпирал  его,  подметал  и  включал
телевизор. Джил установил генератор и для него.
     Было очень забавно смотреть  передачи,  которые  показывал  Джил.  Он
начинал с новостей и погоды, в которой всегда ошибался. У него был  только
"Альманах фермера" и старый  барометр,  который  выглядел,  как  настенные
часы. Я не думаю, чтобы он работал, или, может быть, Джил никогда не  имел
дела с погодой... Затем он передавал вечернюю программу.
     У меня в баре был дробовик на случай  налетов.  Иногда  что-нибудь  в
передачах злило меня. Тогда я брал дробовик и стрелял  от  дверей  бара  в
экран, потом ставил другой телевизор. Я тратил два дня в  неделю,  собирая
телевизоры по всему городу.
     В полночь Джил выключал станцию, я запирал бар, и мы встречались дома
за чашкой кофе. Джил спрашивал  меня,  сколько  телевизоров  я  подстрелил
сегодня, и смеялся, когда я рассказывал ему. Я расспрашивал его о том, что
будет идти на следующей неделе, и  спорил  с  ним,  показывать  фильм  или
футбольный матч, записи которых были в ВНХА. Я не слишком любил  вестерны,
а высокомудрые дискуссии просто ненавидел.
     Но счастье отвернулось от нас: так было всю мою жизнь. Через два года
я обнаружил, что поставил последний  телевизор,  и  встревожился.  Тем  же
вечером  Джил  показал  один  из  коммерсов,  где  самоуверенная   дамочка
рекламировала  свадебные  наряды  вперемешку   со   стиральным   порошком.
Естественно, я схватил ружье и только  в  последний  момент  удержался  от
выстрела. Затем он пустил фильм о непонятом композиторе  и  еще  несколько
подобных вещей. Когда мы встретились дома, меня прямо-таки всего трясло.
     - Что случилось? - спросил Джил.
     Я рассказал ему.
     - Я думал, тебе нравится смотреть передачи, - сказал он.
     - Только когда я могу стрелять в них.
     - Несчастный байстрюк, - рассмеялся  он.  -  Теперь  ты  моя  пленная
аудитория.
     - Джил, может, ты изменишь программу? Войди в мое положение.
     - Будь благоразумен, Джим. ВНХА  имеет  разнообразные  программы.  Мы
действуем по принципу кафетерия - понемногу  для  каждого.  Если  тебе  не
нравится передача, почему бы тебе не переключить канал?
     - Ну, это уж глупо. Ты же знаешь, черт побери,  что  у  нас  в  Новой
Гавани только один канал.
     - Тогда выключи телевизор.
     - Не могу я  выключать  телевизор  в  баре.  Он  входит  в  программу
развлечения посетителей. Этак я потеряю  всех  своих  клиентов.  Джил,  ты
показываешь  им  ужасные  фильмы,  как,  например,  прошлой   ночью   этот
музыкальный про армию. Песни, танцы и поцелуи на башнях танков.
     - Женщинам нравятся фильмы с военной начинкой.
     - А коммерсы? Женщины всегда насмехаются над всеми этими  подтяжками,
волшебными сигаретами и...
     - А, - сказал Джил, - отправь в студию письмо.
     Я так и сделал и через неделю получил ответ:
     "Дорогой мистер Майо! Мы  рады  узнать,  что  Вы  регулярно  смотрите
передачи ВНХА, и благодарим Вас за интерес к нашей программе. Мы надеемся,
что Вы будете продолжать  наслаждаться  нашими  передачами.  Искренне  Ваш
Джилберт О.Уоткинс, заведующий станцией".  К  письму  были  приложены  два
билета на выставку. Я показал письмо Джилу. Он только пожал плечами.
     - Как видишь, ты столкнулся с трудностями, Джим, - сказал он. - Их не
волнует, нравятся тебе передачи или нет. Они только хотят знать,  смотришь
ли ты их.
     Должен сказать тебе, два следующих месяца были для меня  адом.  Я  не
мог выключать телевизор и не мог смотреть его, не стреляя из дробовика  по
дюжине раз за вечер. Я тратил все свои силы, удерживаясь, чтобы не  нажать
на спусковой крючок. Я весь изнервничался и понял, что должен что-нибудь с
этим сделать, чтобы обрести равновесие. Тогда однажды ночью я принес ружье
домой и застрелил Джила.
     Весь следующий день я чувствовал себя гораздо лучше и, открывая бар в
семь часов, бодро насвистывал. Я подмел помещение, протер стойку  и  затем
включил  телевизор,  чтобы  послушать  новости  и  сводку  погоды.  Ты  не
поверишь, но телевизор был мертв. Не было изображения, не было даже звука.
Мой последний телевизор был мертв. Теперь ты понимаешь, зачем я  стремлюсь
на юг (объяснил Майо) - я должен найти там местного телемастера.

     Когда  Майо  кончил  свой  рассказ,  наступила  долгая  пауза.  Линда
внимательно глядела на него, пытаясь скрыть огонек, который зажегся  в  ее
глазах. Затем она спросила с задумчивой беззаботностью:
     - Где он достал барометр?
     - Кто? Что?
     - Твой приятель Джил и его старый барометр. Где он достал его?
     - Ну, не знаю. Старинные вещи были одним из его хобби.
     - И он походил на часы?
     - Совершенно верно.
     - Французский?
     - Не могу сказать.
     - Бронзовый.
     - Кажется, да. Как твои часы. Это ведь бронза?
     - Да. Формой в виде солнца с лучами?
     - Нет, как твои часы.
     - Это солнце с лучами. И таких же размеров?
     - Точно.
     - Где он висел?
     - Разве я тебе не сказал? В нашем доме.
     - А где дом?
     - На Главной улице.
     - Какой номер?
     - Тридцать пять. Слушай, зачем тебе все это?
     - Просто так, Джим. Простое любопытство. Не  обижайся.  Пойду  соберу
вещи, оставшиеся с пикника.
     - Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
     Она покосилась на него.
     - Нет. И не пытайся ехать один на машине.  Механики  встречаются  еще
реже, чем телемастера.
     Он улыбнулся и исчез. После  обеда  открылась  истинная  причина  его
исчезновения, когда он принес пачку нотных листов, поставил их на  пианино
и подвел к пианино Линду. Она пришла в полный восторг.
     - Джим, ты ангел! Где ты нашел их?
     - В доме напротив. Четвертый  этаж,  вход  со  двора.  Хозяина  звать
Горовиц. Там было также много записей. Могу сказать  тебе,  было  довольно
хлопотно шарить в полной темноте с одними спичками. Теперь смотри,  видишь
эти ноты? Это си, си средней октавы. Для этого здесь поставлен белый ключ.
Давай-ка лучше сядем рядом. Подвинься...
     Урок продолжался два часа в полной сосредоточенности и так измучил их
обоих, что они разбрелись по  своим  комнатам,  лишь  пожелав  друг  другу
спокойной ночи.
     - Джим, - позвала из своей комнаты Линда.
     - Да? - крикнул он.
     - Хочешь взять себе одну из моих кукол?
     - Нет. Огромное спасибо, Линда, но мужчин не интересуют куклы.
     - Я так и думала. Завтра я сделаю то, что интересует мужчин.

     На следующее утро Майо проснулся от стука в дверь. Он  приподнялся  в
постели и попытался открыть глаза.
     - Да! Кто там? - крикнул он.
     - Это я, Линда. Можно войти?
     Он поспешно осмотрелся. Комната  прибрана,  ковер  чист.  Драгоценное
вышитое покрывало аккуратно сложено на туалетном столике.
     - О'кей, входи.
     Линда вошла в хрустящем, накрахмаленном  платье.  Она  села  на  край
четырехспальной кровати и дружески хлопнула Майо по плечу.
     - Доброе утро, - сказала она. - Послушай, я оставлю тебя на несколько
часов одного. Мне нужно кое-куда съездить. Завтрак на столе, а к ленчу,  я
думаю, вернусь. Олл райт?
     - Конечно.
     - Ты не будешь скучать?
     - Куда ты собралась?
     - Расскажу, когда вернусь. - Она  протянула  руку  и  взъерошила  ему
волосы. - Будь хорошим мальчиком и не проказь. О, еще одно. Не входи в мою
спальню.
     - Почему?
     - Просто не входи.
     Она улыбнулась и ушла.  Через  несколько  секунд  Майо  услышал,  как
завелся мотор и "джип" уехал. Одевшись, он сразу прошел в спальню Линды  и
огляделся. Комната была, как всегда, прибрана, кровать застелена, а  куклы
любовно рассажены на покрывале. Потом он увидел _э_т_о.
     - Ну-у... - выдохнул он.
     Это была модель клипера с полной оснасткой. Мачты и перекладины  были
не повреждены, но корпус шелушился, а от парусов остались одни обрывки. Он
стоял перед шкафом Линды, а рядом с ним была ее корзинка для шитья.  Линда
уже нарезала свежее белое полотно для парусов. Майо  опустился  на  колени
перед моделью и нежно коснулся ее.
     - Я выкрашу ее в черный цвет с золотой ватерлинией, - пробормотал он.
- И назову ее "Линда Н."
     Он был так глубоко  тронут,  что  едва  прикоснулся  к  завтраку.  Он
умылся, оделся, взял дробовик, горсть  патронов  и  пошел  прогуляться  по
парку. Он направился  на  юг,  миновал  игровые  поля,  гниющую  карусель,
заросший каток и, наконец, вышел из парка и пошел по Седьмой Авеню.
     Потом он свернул на восток по  Пятидесятой  стрит  и  потратил  много
времени,  пытаясь  прочитать  лохмотья   афиш,   рекламирующих   последнее
представление мюзик-холла в радиогородке. Затем он снова повернул на юг.
     Он остановился от  внезапного  лязга  стали,  точно  гигантские  мечи
столкнулись в титаническом поединке. Маленький табун низкорослых  лошадей,
испугавшись лязга, рванул по другой стороне улицы. Их неподкованные копыта
глухо простучали по тротуару. Лязг прекратился.
     - Так вот где слышал эти звуки голубой дзей, - пробормотал Майо. - Но
что здесь за чертовщина?
     Он свернул на восток посмотреть, что там такое,  но  забыл  об  этом,
когда вышел к алмазному  центру.  Он  был  ослеплен  сияющими  в  витринах
голубовато-белыми  камнями.  Дверь  ювелирного   торгового   центра   была
распахнута и Майо на цыпочках вошел внутрь. Когда он вышел, в руке у  него
была нить настоящего жемчуга, обошедшаяся  ему  в  сумму,  равную  годовой
ренте за бар.
     Он прошел по Мэдисон Авеню и оказался перед магазином  "Эберкромби  и
Фитч". Он долго слонялся по нему, пока не  попал,  наконец,  к  оружейному
прилавку. Там он потерял чувство  времени,  а  когда  пришел  в  себя,  то
увидел, что идет по Пятой Авеню в направлении парка. В руке  у  него  была
итальянская автоматическая винтовка, на сердце лежала вина, а на  прилавке
осталась расписка: "Авт. винтовка - 750 долларов. 6  коробок  патр.  -  18
долларов. Джеймс Майо".
     Было уже около трех, когда он вернулся в лодочный  домик.  Он  вошел,
стараясь выглядеть непринужденно,  надеясь,  что  винтовка  экстра-класса,
которую он нес, останется незамеченной. Линда сидела за пианино  спиной  к
нему.
     - Эй, - смущенно сказал Майо, - извини, что опоздал.  Я...  я  принес
тебе подарок. Это настоящий. - Он вытащил из кармана жемчуг и протянул ей.
И тут увидел, что она плачет. - Эй, что случилось?
     Она не ответила.
     - Ты испугалась, что я сбежал от тебя? Могу только сказать... ну, что
все мои вещи здесь. И машина тоже. Ты только погляди...
     Она повернулась.
     - Я ненавижу тебя! - выкрикнула она.
     Он выронил жемчуг и отпрянул, вздрогнув от неистовства в ее голосе.
     - Что произошло?
     - Ты вшивый, дрянной лжец!
     - Кто? Я?
     - Утром я ездила в Новую Гавань. - Ее голос дрожал  от  гнева.  -  На
Главной улице не осталось  ни  одного  дома.  Они  все  сметены.  Там  нет
телестанции ВНХА. Все здания разрушены.
     - Нет...
     - Да! И я ходила в твой бар. На улице перед  ним  нет  кучи  разбитых
телевизоров.  Есть  только  один,  стоящий  в  баре.  В  остальном  бар  -
свинарник. Ты жил там все время. Один, в заднем помещении. Там только одна
кровать. Это была ложь! Все ложь!
     - Зачем же мне было врать тебе?
     - Ты не стрелял ни в какого Джила Уоткинса!
     - Клянусь тебе, что стрелял. Из обоих стволов. Он сам напросился.
     - И нет у тебя никакого телевизора, нуждающегося в ремонте.
     - Есть.
     - А даже если его и отремонтировать, то нет телестанции.
     - Подумай сама, - сердито сказал он, - за что бы я  застрелил  Джила,
если бы не было никаких телепередач?
     - Если он мертв, то как он может показывать телепередачи?
     - Что? Но ты же только что сказала, что я не убивал его.
     - О, ты сумасшедший! Ты совсем спятил! - Она всхлипнула. - Ты  описал
так точно барометр, потому что увидел  мои  часы.  И  я  поверила  в  твою
безумную ложь. Мне захотелось иметь барометр  под  пару  к  часам.  Я  уже
несколько лет ищу что-нибудь такое. - Она подбежала  к  стене  и  стукнула
кулачком рядом с часами.  -  Его  место  здесь.  Здесь!  Но  ты  лжец,  ты
сумасшедший. Там никогда не было никакого барометра.
     - Кто здесь сумасшедший,  так  это  ты,  -  закричал  он.  -  Ты  так
старательно украшаешь свой дом, что для тебя больше ничего не существует.
     Она метнулась по комнате, схватила дробовик и прицелилась в него.
     - Убирайся отсюда. Сию же минуту. Убирайся или я убью тебя. Я не хочу
больше тебя видеть.
     Отдача дробовика швырнула ее назад,  дробь  просвистела  над  головой
Майо и попала в полку. Фарфор разлетелся  вдребезги,  посыпались  осколки.
Линда побледнела.
     - Джим! Боже, ты цел? Я не хотела... это произошло...
     Он шагнул вперед, слишком взбешенный,  чтобы  отвечать.  И  когда  он
поднял руку, чтобы ударить ее, издалека донеслось: БЛАМ, БЛАМ, БЛАМ!  Майо
застыл.
     - Ты слышала? - прошептал он.
     Линда кивнула.
     - Это не просто шум. Это сигнал.
     Майо схватил дробовик, выскочил на улицу и выпалил из второго  ствола
в воздух. Пауза. Затем снова  донеслись  отдаленные  взрывы:  БЛАМ,  БЛАМ,
БЛАМ! Они сопровождались странным сосущим  звуком.  Над  парком  поднялась
туча испуганных птиц.
     - Там кто-то есть, - возликовал Майо. - Боже, говорю тебе, я  кого-то
нашел. Вперед!
     Они побежали на север.  На  бегу  Майо  нашарил  в  кармане  патроны,
перезарядил ружье и снова выстрелил.
     - Спасибо тебе за то, что выстрелила в меня, Линда.
     - Я не стреляла в тебя, - запротестовала она. - Это вышло случайно.
     - Счастливейшая в мире случайность. Они могли пройти мимо и не узнать
о нас. Но черт побери, из каких винтовок они стреляли? Я никогда не слышал
подобных выстрелов, а уж я-то их наслушался. Подожди-ка минутку.
     На маленькой площадке, где была статуя Страны Чудес, Майо остановился
и поднял дробовик, чтобы выстрелить, затем медленно опустил его. Он сделал
глубокий вдох и резко сказал:
     - Поворачивай. Мы возвращаемся в дом. - Он развернул ее лицом на  юг.
Из добродушного медведя он вдруг превратился в барса.
     - Джим, что случилось?
     - Я испугался, - проворчал он. - Черт побери, я испугался и не  хочу,
чтобы ты испугалась тоже. - Снова раздался  тройной  залп.  -  Не  обращай
внимания, - приказал он. - Мы возвращаемся домой. Идем.
     Она не сделала ни шагу.
     - Но почему? Почему?
     - От них нам ничего не нужно. Поверь мне на слово.
     - Откуда ты знаешь? Ты должен сказать мне все.
     - Ради Христа! Ты  не  оставишь  меня  в  покое,  пока  до  всего  не
докопаешься, да? Хорошо. Хочешь, я объясню, почему пахло  пчелами,  почему
рушатся дома и все остальное? - Он повернул  голову  Линды  и  показал  ей
памятник Страны Чудес. - Смотри.
     Искусный  скульптор  удалил   головы   Алисы,   Безумного   Шляпника,
Мартовского Зайца и заменил их вздымающимися головами насекомых с  саблями
жвал, антеннами и фасеточными глазами. Они были из  полированной  стали  и
сверкали с неожиданной свирепостью. Линда странно всхлипнула и  повалилась
на Майо. Снова раздался тройной сигнал.
     Майо схватил Линду, поднял на плечо и неуклюже побрел к пруду.  Через
несколько секунд она пришла в себя и застонала.
     - Замолчи, - прорычал он, -  скулеж  не  поможет.  -  Перед  лодочным
домиком он поставил ее на ноги. Она тряслась, но пыталась держать  себя  в
руках. - У дома были ставни, когда ты переехала в него? Где они?
     - В куче, - с трудом произнесла она. - За решетками.
     - Я прилажу их. А ты наполни все ведра водой и перетащи их на  кухню.
Иди.
     - Дело идет к осаде?
     - Поговорим позже. Иди же!
     Она наполнила ведра, затем помогла Майо забить  последние  ставни  на
окнах.
     - Все в порядке, теперь иди в дом, - приказал он.
     Они вошли, заперли и  забаррикадировали  дверь.  Через  щели  ставней
пробивались слабые лучи заходящего солнца. Майо стал распаковывать патроны
для автоматической винтовки.
     - У тебя есть какое-нибудь оружие?
     - Где-то валяется револьвер 22-го калибра.
     - Патроны?
     - Кажется, есть.
     - Приготовь их.
     - Дело идет к осаде? - повторила она.
     - Не знаю. Я не знаю, кто они, что  они  или  откуда  они  пришли.  Я
только знаю, что мы должны приготовиться к худшему.
     Послышались отдаленные взрывы.  Майо  поднял  взгляд,  прислушиваясь.
Теперь Линда рассмотрела его в полумраке. Его лицо было словно высечено из
камня. Грудь блестела от пота. Он  выделял  мускусный  запах  запертого  в
клетку льва. Линда с трудом подавила желание  прикоснуться  к  нему.  Майо
зарядил винтовку, поставил ее рядом с дробовиком и стал бродить от окна  к
окну, внимательно вглядываясь через щели наружу.
     - Они нас найдут? - спросила Линда.
     - Может быть.
     - Эти головы такие ужасные.
     - Да.
     - Джим, я боюсь. Я никогда в жизни так не боялась.
     - Я не виню тебя за это.
     - Сколько мы будем ждать?
     - Час, если они настроены дружественно. Два-три часа, если нет.
     - П-почему так?
     - Если они остерегаются, то будут более осторожны.
     - Джим, что ты, по правде, думаешь?
     - О чем?
     - О наших шансах?
     - Ты в самом деле хочешь знать?
     - Пожалуйста.
     - Мы мертвы.
     Она зарыдала. Он бешено затряс ее.
     - Прекрати. Иди найди свое оружие.
     Шатаясь, она пересекла гостиную,  увидела  ожерелье,  которое  уронил
Майо, и подняла его. Она была так  ошеломлена,  что  автоматически  надела
ожерелье. Затем она прошла в свою темную  спальню  и  оттащила  от  дверок
шкафа модель корабля. В шкафу она нашла револьвер и достала его  вместе  с
коробкой патронов.
     Потом она подумала, что ее платье неподходяще для такого критического
момента. Она достала из шкафа свитер, рабочие брюки и ботинки. Затем сняла
с себя все, чтобы переодеться. Только она подняла руки, чтобы  расстегнуть
ожерелье, как в спальню вошел Майо, прошел к  окну  и  стал  всматриваться
наружу. Отвернувшись от окна, он увидел ее.
     Он замер. Она тоже не могла шевельнуться. Глаза их встретились, и она
задрожала, пытаясь прикрыться  руками.  Он  шагнул  вперед,  споткнулся  о
модель яхты и пинком отбросил  ее  с  дороги.  В  следующее  мгновение  он
завладел ее телом и ожерелье полетело прочь. Тогда  она  потянула  его  на
кровать, свирепо срывая с него рубашку, и ее любимые куклы были  отброшены
в сторону вместе с яхтой, ожерельем и всем остальным миром.